В королевских конюшнях места нет для коня,
Медсестра раскладушку принесла для меня.
Отыскала местечко в самом дальнем углу -
Где десантник навечно задремал на полу.

"Не жизнь, а малина!" - подумал я, когда, по прибытии в часть, меня сразу же приставили к тамошнему фельдшеру Олегу, уповая на те три курса медицинского института, которые мне каким-то образом удалось закончить. Совсем по-другому представилась мне перспектива военной медицинской службы, когда нашу часть перебросили в Афган, и я, все с тем же Олегом, оказался в одном из госпиталей Кабула.

Наш госпиталь располагался сразу за городом, рядом с танковой частью. Он являл собой весьма жалкое зрелище: две огромные военные палатки, одну из которых называли "регистратурой", а другую - "операционной" и неуклюжее то ли глинобитное, то ли каменное местное сооружение, почему-то именуемое "чумом".

Первый день я провел вольготно: полдня драил дощатый пол в чуме, полдня дрых на приятном сквозняке, устроившись на старом ящике из-под запчастей. А Олег тем временем выхаживал бедолагу с дизентерией. На второй день я вместе с Емелей (вечно обиженным рядовым, приписанным к госпиталю) разгружал КАМАЗ с медикаментами... Так прошла неделя. Изредка привозили больных какой-нибудь желудочно-кишечной дрянью или покусанных всякими тварями. И только через десять дней я впервые увидел настоящих раненых...

...В полдень, в самую жару, три вертушки привезли десантников. Я растолкал прикорнувшего в тени палатки Емелю, и мы, кашляя от поднявшейся пыли, затрусили к площадке. Возле гудящих вертушек уже крутился наш капитан, от которого не отставал ни на шаг крепко скроенный коренастый мужик в покрытой пылью куртке, из-под которой виднелась порванная тельняшка.
- Б..., почти в рукопашную выходили! А когда... - слова десантника заглушил рев пропеллеров.

Сзади подоспели Валька и Макар.

Из душного чрева вертушки спустили еще одного парня с наспех забинтованной головой.

Вцепившись в носилки, мы заспешили к палаткам.

Парнишка, с виду лет семнадцати, с судорожно прижатыми к животу ногами и мертвенно-бледным от боли и страха лицом; в посиневшей руке, прижатой к груди, сжат берет - родной, голубой с красной звездочкой в золотом обрамлении.

Он тяжело задышал. Мы вломились в "регистратуру", а нам навстречу выскочил Олег, уже затянутый в халат.

Толкаясь, в "регистратуру" вбежали двое незнакомых солдат в бронежилетах, прямо на одеяле они притащили десантника: на месте ноги у него лежала куча окровавленных тряпок.

Олег исчез в операционной. Солдаты неуклюже выбрались наружу.

Я склонился над раненым. Остаток ноги был туго перетянут армейским ремнем, а рану закутали куском какой-то ветоши.

Емеля сунул парню в руки открытую флягу.

Я взял со стола напротив пакет с бинтами и, аккуратно сняв тряпки, прикрыл рану чистой марлей.

В "регистратуре" появился облаченный в уже окровавленный халат хирург Николаев, за которым с коробкой каких-то ампул трусил Емеля.

Он засуетился вокруг раненого. Мы с Емелей выбрались из палатки. Мимо пробежали все те же солдаты в бронежилетах, матеря рвущееся одеяло с очередным бедолагой. Когда мы подошли к площадке, один из вертолетов с грохотом поднялся и устремился куда-то к горам.

Из люка на руки нам ссадили еще одного парня с простреленной справа грудью. Пока мы пристраивали его на носилки, к нам подошел капитан. Мельком взглянув на раненого, он сказал:

Из соседнего вертолета Макар и Валька угрюмо вытаскивали трупы.

...Солнце куском алого раскаленного металла исчезало за горами. Из чума вышел Олег, сняв куртку, он подставил плечи прохладному ветерку.

Он затянулся и выпустил струйку подозрительно сладковатого дыма.

Я невольно обратил внимание на то, что Олега начало все быстрее развозить от травки - буквально через минуту он принялся хихикать и рассказывать мне какой-то путанный анекдот.

Солнце провалилось за горы, и часовые зажгли прожектора...

...Дул противный колючий ветер, набивающий рот и глаза мелким песком. Позади чума приткнулся КАМАЗ с прорванным брезентом. Из-за угла появился Емеля.

Вдруг из "регистратуры" раздался чей-то вопль, послышался топот ног и один за другим треснули два выстрела.

В "регистратуре" на деревянном столе сидел мертвенно бледный Валька, его правая рука была наспех перетянута ремнем. Рядом с ним Николаев лихорадочно давил в руке ампулы.

Капитан усмехнулся и вернул пистолет в кобуру.

Николаев отложил шприц.

К вечеру с гор пришли две вертушки.

Как только раскрылись люки, нам навстречу спрыгнул пехотинец в потрепанном бронежилете и, раскинув руки, заорал:

Макар быстро, но бережно спустил беднягу им на руки. Вокруг метался пехотинец:

Я шагнул в глубину полутемной духоты кабины и присел над парнем, чьё тело представляло собой один большой кусок сгоревшего мяса, комбинезон прогорел, скукожился и смешался с обоженными тканями.

...Я зашел в палату и, грюкнув ведром об пол, принялся елозить шваброй по деревянному полу чума. В глубине комнаты виднелась сгорбленная фигура Олега, делающего кому-то инъекцию. Я зашурудил под кроватью, смывая запекшиеся пятна.

Тут только я обратил внимание на накрытое одеялом тело на койке справа.

Олег подошел поближе, нервно потирая руки.

Я выдохнул.

Он опять покрутил головой и вышел из палаты.

Я поелозил тряпкой по полу, а потом, бросив швабру, вышел из палаты.

Мимо молча прошли Макар и Емеля. За углом, прислонившись к шершавой стене, стоял Олег.

Тот повернул голову и мутно посмотрел сквозь меня.

Он крутанулся и, отшвырнув окурок, зашагал прочь...

...А через неделю Олег попался.

Вместе с очередной партией раненых прилетел какой-то вполне здоровенький майор. Он дотошно проследил за нашей работой, потом прямо в форме полез в "операционную", где на него начал орать Николаев. Майор поулыбался, сказал: "Работайте, товарищи, работайте!" и так бочком полез в чум, где на койке отсыпался Олег. Майор ничего не сказал и вечером уехал, зато утром Олега арестовали и увезли в Кабул.

Через два дня Олег вернулся - бледный, злой и опять с сержантскими погонами. От трибунала его спасло только то, что зелья при нем не нашли. Олег получил выговор, был разжалован в сержанты и снабжен любопытным приказом...

Вот так мы оказались в Кабуле...

...Черный Тюльпан...Конец всех солдатских дорог...

Угрюмое местное строение рядом с военным аэродромом. Дюжина солдат, работающих на земле, еще шестеро в две смены летающих в Ташкент и двое молчаливых штатских, занимающихся какими-то бумагами... Первую неделю мы никуда не летали. Только вытаскивали из душных грузовиков смрадные брезетовые свертки и стучали молотками, заколачивая ящики.

Узкая комната с каменным, испачканным темным, полом, рядом, в комнате побольше, громоздятся металлические ящики. В комнате лежат ребята. Иногда хватает семи столов, поставленных здесь, иногда их кладут прямо на пол...

Тело-бирка, тело-бирка...Ящик-тело-бирка, ящик-тело-бирка...

Лучше не думать о том, что ты делаешь и что ты видишь...

Темноволосый парень с аккуратной, едва заметной, словно под орден, дырочкой слева на груди... Смуглый широкоскулый калмык с торчащими как венцы короны выломанными костями черепа... Обгорелая голова с остатками грудной клетки и, почему-то, совершенно целой правой рукой...

Ящик-тело-бирка, ящик-тело-бирка, взяли-понесли, взяли-понесли...

...Через неделю нас с Олегом отправили в первый рейс. Третьим в нашей смене оказался какой-то прапорщик, которого все звали Саныч. Судя по неисправимому фатальному пессимизму и явному алкоголизму Саныч служил на Тюльпане уже давненько.

Втащив в темные люки две дюжины ящиков и получив какие-то мутные инструкции по поводу неразглашения от наших штатских, мы оказались запертыми в душном брюхе качающегося самолета.

Из темноты появился Саныч. Он подошел к нам и деловито пристроил на импровизированный столик из пустого перевернутого на бок ящика бутылку с порванной этикеткой и три стакана.

Олег откинулся и почему-то захохотал.

...Глухо и заунывно гудели турбины. Саныч вытянул из кармана мятую пачку "Беломора" и со вкусом затянулся.

...КАМАЗ подогнали к самому самолету. Из него вылезли двое солдат без оружия и надутый майор с красивой коричневой папкой в руках.

Саныч пристроил на голове пилотку и, криво подтянувшись, отрапортовал:

Майор пошмыгал носом, подозрительно оглядел меня (наверное, меня здорово качало) и спросил:

Майор ехидно покивал.

Сквозь духоту, хмель, тучи пыли и мелкого песка, которые гонял по взлетному полю ветер, поднятый турбинами, я еле различал ящики в темном брюхе транспорта.

...В Ташкенте мы были до вечера и из подвала здания аэропорта, куда мы сгрузили ящики, нас не выпустили. Транспорт дозаправили, и ночью мы снова болтались между землей и небом.

Олег, наконец, пришел в себя и, тупо уставившись куда-то в пустоту, тихо спросил:

Олег помотал головой.