Доклад представлен на семинаре "Маскулинности в России"
(workshop "Masculinities in Russia"),
Университет Иллинойса, Урбана-Шампань (США),
19-23 июня 2003 г.
Война не является частью моего личного опыта, у меня нет родных или очень близких друзей, участвовавших в войнах и военных конфликтах. Война для меня является социальным конструктом, текстом о событиях, которые лично со мной не происходили. Пространство военных рассказов формирует мой "жизненный" опыт войны и представление об ее участниках. В данном докладе я попытаюсь разобраться в своем "жизненном" опыте войны, выделить типы мужественности, презентируемые в современной военной литературе, проанализировать существующие структуры неравенства и иерархии типов мужественности.
Свое знакомство с современной военной литературой я начала с сайта www.artofwar.spb.ru, где публикуются мемуары, литературные произведения, стихи, написанные непосредственными участниками современных войн и военных конфликтов в Афганистане, Карабахе, Чечне и других горячих точках. Сайт курируется санкт-петербургской общественной организацией "Ветераны последних войн - вместе". На сегодняшний день отдельные тексты опубликованы в печатной форме (сборник рассказов "Самый легкий день был вчера", 1999; роман В. Миронова "Я был на этой войне", 2001; сборник рассказов "Мы были на этих войнах", 2003). Представленные на сайте тексты образуют эмпирическую базу исследования.
Традиционно в социологической литературе для характеристики типа маскулинности военнослужащих используется категория гегемонной маскулинности (Connel 1987, Kaufman 1995, Karner 1998, Hatty 2000). Предполагается, что служба в армии и участие в боевых действиях формируют "гегемонный, доминирующий тип маскулинности", который характеризуется агрессивностью, эмоциональной сдержанностью, способностью осуществлять насилие. Однако, тезис о гегемонном характере маскулинности военнослужащих недостаточен для данного исследования, поскольку предполагается рассмотреть системы неравенства внутри группы ветеранов - бывших военнослужащих. Поэтому в данной работе категория гегемонной маскулинности военнослужащих операционализируется следующим образом:
- во-первых, предполагается, что существует множество форм выражения и типов мужественности военнослужащих;
- во-вторых, формы - типы маскулинности структурированы относительно гегемонного - доминирующего - нормативного для определенной социальной группы военнослужащих типа мужественности;
- в-третьих, гегемонная маскулинность участников боевых действий производится через иерархии и неравенства в отношении других категорий военнослужащих;
- в-четвертых, насилие является одной из ключевых категорий, характеризующих тип маскулинности военнослужащего, значение и обоснование использования насилия служит основным дифференцирующим критерием типов мужественности участников боевых действий.
Принятое за основу представление о гегемонной мужественности зависит от принадлежности индивидов к социальной группе. Принадлежность к социальной группе, или другими словами "хабитус" воинов - авторов текстов, в данном случае определяется такими характеристиками как социальное происхождение, воинское звание, военная специализация, участие в боевых операциях. На основании этих критериев тексты ветеранов были разбиты на три группы в зависимости от статуса автора текста: тексты "срочников" - солдат, призванных на срочную военную службу по призыву; тексты офицеров - "пиджаков", призванных на два года службы после окончания высших учебных заведений и прохождения военной кафедры в институте; тексты "профессионалов" - кадровых военнослужащих. Основная гипотеза исследования состоит в социальной обусловленности конструирования типа мужественности в текстах каждой из выделенных групп. Предполагается, что в каждом типе текста устанавливаются свои иерархии типов мужественности и формируется собственное представление о нормативной гегемонной мужественности.
В докладе мы остановимся на анализе только одной из выделенных иерархий и проанализируем мужественности солдат - срочников. Для анализа презентации мужественности выделяются две основные сцены: ситуация службы в армии - участия в боевых действия и трансформация иерархии мужественности после демобилизации. Однако для проведения анализа сначала рассмотрим военные мемуары как особый тип текстов.
Военные рассказы как "места памяти"
Военные рассказы представляют собой особый тип источника, в литературной форме представляющего нарративы о войне и военном опыте. Оптимально специфику текстов участников войн характеризуют категории, разработанные французскими историками - исследователями памяти (Nora 1996, Shermann 1999). Тексты участников войн в данном случае могут быть концептуализированы как "место коллективной памяти" представителей специфической социальной группы. Такой подход к восприятию мемуаров предполагается "живой", подвижный характер памяти презентируемой в мемуарах памяти, которая постоянно переписывается и трансформируется. Как место памяти, военные нарративы являются инструментом распространения и легитимизации военного опыта участников Афганской войны и войн в Чечне и "представляют собой социальный и культурный императив для переживания войн нацией" (Sherman 1999:16). Интернет и данный сайт в частности являются местом формирования пространства символических значений памяти об этих войнах, местом поиска компромиссов в оценке войн для ее участников и всего остального общества.
Разработанная П. Нора типология типов памяти (память - долг, память - архив и память - дистанция), позволяет охарактеризовать тип памяти, презентируемой в военных рассказах в категории памяти - долга и памяти - дистанции. Авторы текстов заявляют о своем желании "выполнить долг перед собой и своим прошлым, своими товарищами", "объяснить, предупредить, помочь разобраться" (Из интервью с П. Андреевым). Присутствие категорий памяти - долга является типичной чертой военной мемуарной литературы, что отмечается еще в исследовании военных мемуаров - французских участников Великой - Первой мировой войны (Sherman 1999).
В текстах ветеранов-"афганцев" воспроизводится другая типичная черта текстов участников войн - это двойственное отношение к целевой аудитории мемуаров о войне. С одной стороны, авторы текстов в литературной форме хотят показать "настоящую" войну, сделать публичным и понятным военный опыт, с другой стороны, авторы текстов постоянно говорят об отсутствие возможности взаимопонимания между участниками войн и гражданскими лицами. Тема специфики опыта, особенных личных качеств, мировоззрения участников войны является одной из основных в большинстве текстов. Эта интенция авторов - ветеранов препятствует публичной дискуссии о войне, служит основанием замкнутости группы, формирует пространство "посвященных", в котором "чужие не ходят". Возможно, разрушение этого круга посвященных может произойти в результате изменения отношения общества к тем или иным войнам. Поскольку стремление к замкнутости характеризует современную военную литературу, российское общество, вероятно, до сих пор не готово к формированию и интеграции публичной памяти об Афганской и Чеченской войнах. Итак, обратимся к выполнению основной задачи доклада и проанализируем типы мужественности, представленные в текстах солдат - срочников.
Мужественности военнослужащих срочной службы - срочников
Группу срочников представляют военнослужащие срочной службы, призванные на военную службу по призыву. Эта категория военнослужащих образует низшее звено российской армии. Солдаты - авторы текстов непосредственно принимали участие в боевых действиях, выполняли операции, в которых было необходимо взаимодействовать с врагом лицом к лицу, "осуществлять насилие". Участие в боевых операциях определяется военной специализацией авторов рассказов. Они в большинстве своем служили в воздушно-десантных войсках (ВДВ), мотострелковых, пехотных частях, в разведывательных соединениях. Таким образом, "хабитус" срочников образует принадлежность к низшему звену армейской иерархии и участие в боевых операциях.
Типология мужественности срочников строится в зависимости от того, как определяется насилие в текстах, поскольку насилие для данной категории военнослужащих является значимым навыком и неотъемлемой частью их боевого опыта. Классификация типов маскулинности срочников представлена в виде трехчленной шкалы: по середине располагается нормативный тип мужественности и по обе стороны - альтернативные варианты выражения мужественности.
Итак, типологию мужественности срочников можно представить следующим образом:
1. Отморозки;
2. "Добрые парни" - нормативный тип мужественности;
3. Подчиненный тип маскулинности (молодые и слабаки).
Следует отметить, что данная типология не соответствует традиционной структуре отношений дедовщины - иерархии в зависимости от срока службы. Прежде чем обратиться к двум крайним типам, рассмотрим нормативный тип мужественности добрых парней, как осевую аналитическую категорию предложенной схемы.
Добрые парни - всемогущая каста воинов
Наиболее яркую иллюстрацию нормативного типа мужественности представляет в рассказе "Добрые парни" Павел Андреев. Этот рассказ служит основой для описания этого типа мужественности.
..."Добрые парни", всемогущая каста, способны были делать это
(убивать) лучше "рабов", полностью непригодных для войны,
"опущенных", наркоманов и многих других, ставших жертвами чьих-то
великодержавных амбиций. Их братство было скреплено кровью. Они
могли и умели держать то равновесие между собой и остальными,
которое не допускало беспредела при защите групповых интересов. Я не
знаю, каким животным чутьем вычисляли они друг друга, но силе их
взаимного уважения, поддержки и защиты мог позавидовать каждый.
Командование закрывало глаза на их проделки, поскольку "добрые
парни" были готовы финишировать первыми, а надо было воевать... "
(Андреев 1999, 62, Добрые парни - далее ДП).
Итак, добрые парни - это всемогущая каста воинов. Их "всемогущность" определяется способностью осуществлять насилие, если нужно, убивать. Для добрых парней насилие и убийство являются единственно возможным способом выживания на войне. Желание выжить и необходимость вернуться домой служит моральным оправданием насилия и убийства. Выживание на войне становится профессиональным навыком добрых парней, когда от способности осуществлять насилие зависит жизнь человека. Добрые парни умеют выжить на войне, "выживание стало их профессией" (Андреев 1999, 69, ДП).
Желание выжить позволяет добрым парням определить меру использования насилия как по отношению к врагам (внешнее насилие), так и по отношению к своим сослуживцам (внутреннее насилие). Меру внешнего насилия определяет степень угрозы для жизни. Для оценки угрозы для жизни и способности действовать адекватно ситуации добрый парень обладает такими качествами как "терпение, самоконтроль и своевременность действий". Терпение доброму парню позволяет выжить, преодолеть жизненные трудности и победить себя. "Нужно быть добрым, терпеливым - как снайпер, выбравший себе позицию в куче дерьма. Тогда выживешь и победишь себя вчерашнего" (Из интервью с П. Андреевым 1999, 131).
Способность к терпению и самоконтролю - необходимые качества для воина предполагают, в свою очередь, способность "уважать и оценивать чувство страха". Добрый парень испытывает чувство страха, так как не боится только "дурак", но он его преодолевает и действует "правильно, несмотря на чувство страха" (Андреев 1999, 63 ДП). Добрый парень - настоящий воин, он терпелив, держит под контролем ситуацию, может забыть о морали, угрызениях совести и жалости во время войны. Он "не испытывает сострадания, ибо никогда не чувствует жалости, даже к самому себе" (Андреев 1999, 69 ДП). Такое значение жалости и сострадания обосновывается требованием ситуации войны - боевых действий, где нет место жалости, с точки зрения доброго парня. Жалость может породить сомнение в своих действиях, а сомнение - привести к гибели.
Насилие внутри группы военнослужащих также наделяется своим значением. Насилие выполняет две функции: защиты групповых интересов добрых парней и обучения "молодых". В отношении "молодых" применение насилие несет на себе функцию подготовки молодого воина к еще "настоящим" испытаниям в бою. Таким образом, насилие представлено как целесообразное и необходимое действие, без которого не может сформироваться настоящий воин.
"...Тебя нельзя научить быть неистовым и тупым. Ты уже такой, но еще
можешь научиться быть безжалостным, хитрым и терпеливым. Если
будешь думать только о защите, ты не сможешь атаковать. Прими чужую
атаку и отрази ее, как крепостная стена. Когда сам начнешь атаковать,
будь готов разрушить свою защитную стену, используя кирпичи как
оружие. Атакуй, преследуй жестоко - и до конца..."
(Андреев 1999, 68, ДП).
Применение насилие в обучении молодых солдат не является произволом добрых парней или их немотивированным желанием причинить боль. Насилие определяется как эффективный, "простой метод пулеметных курсов" научить человека действовать на войне. "Сначала человека вводили в неустойчивое психологическое состояние, это делало его управляемым, затем ему причиняли боль, и, наконец, объясняли, как полагается действовать в подобных ситуациях. Так, вырабатывалось реактивное мышление: не думай, а делай!" (Андреев 1999).
Меру применения насилия определяет способность доброго парня "отвечать за свои поступки". Такая ответственность за свои слова и дела также обосновывается требованиями войны, когда любое малодушие, отсутствие мужества может привести к собственной гибели и гибели своих товарищей. Отвечать за свои поступки определяется в рассказе Андреева как неизбежное требование ситуации боевых действий.
"...Все, что я делаю, - это мои решения, и я за это отвечаю! Я ударил тебя,
это сейчас может стать причиной моей смерти. Если я должен умереть
из-за того, что ударил тебя, значит, я должен умереть. Но, если у тебя
нет мужества убить меня, убей их. Докажи себе, что ты можешь это! Я
не хочу тащить тебя на себе под пулями! Очнись, нас ждут дома!
(Андреев 1999, 82, ДП).
Способность осуществлять насилие, определить его меру и целесообразность служат условием формирования военного братства добрых парней. Их братство "скреплено кровью". Кровь в данном случае приобретает символическое значение и предполагает грань (осуществление насилия - убийства), через которую вместе перешли добрые парни.
"...Одних страшило убийство как факт и поступок. Другие мучались от
отсутствия здоровой альтернативы убийству, то есть возможности делать
добро. Но всех, нарушивших заповедь, объединяло одно, - надо было
уехать домой живыми. А там, дома казалось, можно было забыться..."
(Андреев, 1999, ДП).
Кровь как настоящий символ инициации становится "животным чутьем", по которому добрые парни могут узнать друг друга. Кровное братство позволяет формировать идеальные отношения взаимного уважения и взаимовыручки среди добрых парней. Таким образом, отношения братства регулируют правила взаимодействия внутри закрытой гомосоциальной общности добрых парней, в которой коллективные интересы - выживание приобретают высшую ценность.
Добрые парни умеют действовать правильно в бою и умеют жить нормально в воинском коллективе. Правильно, нормально, по правилам - эпитеты, которые автор постоянно использует для характеристики действий добрых парней. Самым главным критерием нормальной идентичности добрых парней является их способность "сохранять себя и уважение к другим", "жить самому и давать жить другим". Эта способность сохранить себя, быть человеком, и, следовательно, применять насилие только в ограниченных случаях и в соответствии с правилами служит основанием для уважения со стороны сослуживцев к добрым парням.
"...Всегда есть возможность ходить прямо, быть добрым парнем, жить
самому и не мешать жить другим. Нужно спешить сегодня, победить себя
вчерашнего - наша смерть порой говорит о нас гораздо больше, чем наша
жизнь. Наша жизнь может стать более тяжким наказанием, чем смерть.
Дай нам Бог это понять..."
(Андреев 1999, 74, ДП)
"...Меня уважали в роте. За что? Может быть за то, что я старался быть..,
ну, справедливым, наверное... Быть надежным. Не всегда получалось, но,
я, по крайней мере, старался. Быть человеком. Не волкодавом..."
(Бутов 2000 Как не сбываются мечты).
Таким образом, мужественность добрых парней описывает гегемонный, доминирующий, нормативный в условиях боевых действий тип мужественности солдата - срочника. В этом типе воспроизводятся все качества идеально типического представления о настоящей мужественности. Мужественность добрых парней характеризуется умением быть терпеливыми, обладать самоконтролем, аффективной нейтральностью, ответственностью за свои поступки. Добрые парни как настоящие воины, терпеливы и безжалостны, в меру агрессивны и миролюбивы. Они способны убивать без жалости и сомнения и избить, чтобы научить быть такими, как они. Их уважают за "доброту", способность быть "нормальными" и справедливыми в такой ненормальной ситуации как война. Добротой в данном случае становится способность определить меру, границы и правила использования насилия к врагам и своим товарищам.
Отморозки - злющие псы войны
"...Многие у нас в бригаде стали волкодавами - злющими псами, которым
все равно, кого рвать - волка ли, чужого человека, своего щенка.
Волкодавов тоже уважали. Через страх. Я видел, как менялись лица у
молодых, когда они слышали голос Мамая. Хотя на самом деле Мамай -
вовсе не плохой парень. Он просто отморозок. У него три контузии,
легкие, правда, но три. Заводится он с полпинка, как хороший
мотоцикл..."
(Бутов 2000, Как не сбываются мечты).
Мужественности добрых парней противостоит мужественность "отморозков". Отморозки в строгом смысле находятся за пределами конфликта между подчиненным и доминирующим типами маскулинности. Их мужественность может быть названа скорее анормальной. Эта "ненормальность" мужественности отморозков выражается в том, что насилие для них перестало быть инструментом для выживания, а стало самоцелью, когда "все равно, кого рвать - волка ли чужого человека, своего щенка". Для отморозков насилие становится основным и почти единственным инструментом регулирования взаимоотношений в обществе, у которого нет правил и границ. Их статус опытных воинов и их способность осуществлять насилие делает их неприкосновенными внутри солдатской среды. Таким образом, поведение отморозков можно охарактеризовать как асоциальное в армии, хотя и востребованное в условиях боевых действий.
Способность к бесконтрольному насилию, насилию без правил определяет отношение окружающих к отморозкам. Их боятся и уважают не за "доброту", а из-за страха. Для самих отморозков страх перестал иметь какое-либо значение. Они перестали чувствовать страх, и тем самым желание выжить на войне для них потеряло свой смысл. Не жизнь, а смерть, месть за погибших товарищей - служит обоснованием их действий. Отморозки не смогли "сохранить себя" на войне. Многочисленные ранения, гибель друзей стали причиной их жестокости и бесконтрольной агрессивности.
"...Кубик слыл в роте отмороженным. Молчал, порой обкуривался
"в дым", бил без предупреждения, охотно идя на обострение
отношений. Их в роте было трое земляков, призванных из
Алтайского села. Под дембель из этой дружной компании
алтайцев в живых остался только Кубик..."
(Андреев 1999, Дождь).
Итак, анормативный тип мужественности в военных рассказах представляет тип мужественности отморозков. Для них насилие становится единственным инструментом регулирования взаимоотношений с людьми. Война для такого типа мужественности является почти единственно возможной сферой презентации себя, смыслом и самоценностью. Война также является одновременно следствием и причиной мужественности отморозков - псов войны.
Молодые и слабаки - жертвы войны
Третий тип подчиненной мужественности объединяет две категории мужественности - молодых и слабаков. Основным критерием принадлежности к типу подчиненной мужественности является неспособность осуществлять насилие и убивать, а, следовательно, неспособность выжить на войне. Выживание для молодых и слабаков является случайным событием, а не профессиональным навыком. "Одни выживали, потому что боялись умереть. Другие выживали для того, чтобы жить. У каждого была своя возможность приехать домой в "консервах"" (Андреев, 1999, 64, ДП). Неспособность к профессиональному выживанию и осуществлению насилия приобретает разные значения для двух типов составляющих подчиненную мужественность. Рассмотрим каждый из них.
Молодые являются носителями переходного, временного типа подчиненной мужественности. Их статус определяется сроком службы, по истечении которого они могут перейти в любую из категорий. Из-за небольшого срока службы и неопытности молодые не являются полноценными солдатами. Их неспособность выполнять свои обязанности должным образом служит основанием зависимости молодых от добрых парней. В будущем некоторые из молодых станут "добрыми парнями", другие, - "потеряв свои имена, не смогут заработать новых" (Андреев 1999, 28, Пуля). Отсутствие имени в данной случае приобретает значение неспособности найти себе место на войне. Без имени молодые перейдут в категорию "рабов, слабовольных, жертв, непригодных для войны", то есть станут слабаками.
Слабаки принадлежат к категории постоянно подчиненной мужественности. Они по каким-либо причинам не могут или не хотят осуществлять насилие. Причины отказа от использования насилия в данном случае не имеют значения, поскольку возможности сменить сцену презентации мужественности в армии в условиях боевых действий очень ограничены. Единственное место, которое может предложить армия слабакам - это отправится на хозяйственные работы. В этом случае мужественность слабаков определяется как мужественность несостоявшихся воинов и не мужчин.
Ранжирование типов мужественности производится не по внешним, а по внутренним качествам выражения силы. "Постоянная борьба за сохранение тела повышала требования к духу". Так, именно дух определяет качества доброго парня. Демонстрация физической силы, "Рэмбо, типа" представлена как не настоящая, показная, фальшивая мужественность. Поэтому слабак может представлять собой физически сильного человека, но слабого духовно, а значит - слабого по большому счету. Такое пренебрежение физической силой определяется параметрами ситуации боевых действий, когда большее значение приобретает не демонстрация, правильное использование силы.
В рассказе "Добрые парни" тип слабака представляет персонаж по кличке Ходжа. Ходжа описывается как физически сильный человек, но тот, который в последний момент "сдох" и из "слона" превратился в "мышь". Ходжа не смог в критической ситуации подтвердить свой статус сильного.
"...Этого на вид серого, как мышь, но казалось, сильного и добродушного,
как слон, я выбрал для наблюдения, понадеявшись на него выносливость.
Да, он действительно первым поднялся на вершину холма, но уже там,
вдруг, неожиданно сникнув и расслабившись, его тело расплылось от
усталости, стало хрупким, как лампочка. Он "умер" на вершине, не
справившись с напряжением. Не стоило так спешить, чтобы с позором
возвращаться на плечах и без того уставших товарищей..."
(Андреев 1999, 67, ДП).
Страх, боль, бесконтрольные и эмоциональные действия, отказ подчиняться правилам характеризуют слабака. Когда в очередной раз Ходжа не смог выполнить учебную задачу и был избит "стариками", "он рухнул на край разрушенного укрытия, и все скопившееся отчаяние вырвалось наружу. Это была злость, но, как мне показалось, не на окружающих его людей, а на самого себя. У всех на виду молодой плакал. Остальные смотрели на него, как на сумасшедшего" (Андреев, 1999, 68, ДП). Эпитет сумасшедший используется для того, чтобы подчеркнуть абсурдность выражения слабости в данной ситуации. Глупо демонстрировать жалость перед безжалостными людьми, которые и собрались для того, чтобы научить молодого быть безжалостным.
На примере Ходжи в рассказе реконструируется карьера слабака на войне. Ходжа не смог пройти обучение должным образом: он не смог научится терпеть насилие по отношению к себе и осуществлять его по отношению к другим. Он не смог научиться убивать без жалости и сомнения. В результате его неспособность и страх, слабость приводят к гибели его товарищей. Сам Ходжа не погибает, его спасают добрые парни. Добрые парни "поступили великодушно", и "как всегда сделали свое дело и, опрокинув и уложив одних, заставили отступить других... и все же вытащили Ходжу" (Андреев, 1999, ДП). Спасение Ходжи становится его неоплатным долгом перед добрыми парнями. Он фактически обменял свою слабость, страх и сомнения в своих действиях на жизнь других. Как говорит герой - добрый парень: "Он продал нам проблему, обменяв ее на свой страх. Нашей сдачей ему с этой сделки была его жизнь. Он жил сейчас на наш откат. Но о чем еще говорить?".
В рассказе Андреева также приводится интерпретация ситуации с точки зрения самого Ходжи. Он описывает свои поступки не как слабость, а как способ сохранения независимости. Ответное насилие, необходимое и целесообразное убийство он оценивает в категориях равнодушия и холодного безразличия, а не доброты.
"...Я мусульманин - все происходящее казалось мне
противоестественным, когда помочь смертельно раненому значит
убить его. Однако, надо было совершить убийство - "я не
чувствовал не ненависти или гнева. Я даже не сердился на него за
то, что мне предстояло сделать. Я не мог определиться в своих
чувствах. Это не было ни смирением, ни терпением. И уж, конечно,
не было добротой. Скорее, это было холодное безразличие,
пугающее отсутствие жалости..."
"Я больше не мог быть рядом с невыносимыми людьми, наделенными
надо мной властью... Меня накрыла волна жалости к себе, и я потерял
контроль. Я не хотел убивать, но очень хотел жить. Жизнь без войны
казалось такой легкой, но оказалась очень дорогой..."
(Андреев, 1999:80-81, ДП).
Ходжа в данном случае представлен как последовательно слабый тип. Он труслив, жалостлив, не может отвечать за свои поступки и реагировать на насилие, он боится. Страх и жалость к себе приводят его к предательству и неоплатному долгу перед добрыми парнями. Ходжа может и хотел, но не смог "сохранить себя", и тем самым окончательно потерял уважение к себе.
Итак, подчиненный тип мужественности молодых и слабаков замыкает цепочку образов презентации мужественности в солдатской среде - срочников. Насилие для данной социальной категории служит основным критерием иерархии типов мужественности. Нормативная, гегемонная мужественность преобразуется в мужественность добрых парней, которые умеют и знают, как правильно применять насилие. Добрые парни наделены всеми традиционными атрибутами гегемонной мужественности: аффективной нейтральностью, терпением, самоконтролем, ответственностью за свои поступки. Нормативному типу противостоит мужественность отморозков и слабаков. Отморозки знают и умеют применять насилие, но уже не видят смысла в соблюдении каких-либо правил его применения. Молодые и слабаки - не могут применять насилие; молодые - временно, слабаки - всегда. Эта неспособность служит основанием их подчиненного мужского статуса. Подчиненную группу объединяет страх, который руководит их действиями и не дает им возможность отстаивать свои интересы.
Представленная картина презентации мужественности срочников характеризуется зависимостью от ситуации, в которой приходится действовать солдатам. Логика ситуации формирует повседневность боевых действий и диктует набор соответствующих действий и решений. Повседневность войны служит объяснением норм поведения, правил морали, поднимает значимость личных качеств воина, его терпения и самоконтроля. Война в данном случае презентируется не как профессионально или не профессионально спланированная военная операция, справедливая или нет политическая акция, а определяется, прежде всего, как повседневность, в которой насилие и убийство являются неотъемлемой частью жизненного опыта солдата. Преодоление повседневных трудностей войны, осуществление насилия, и при этом, сохранение себя, сохранения уважения своих товарищей становится основным измерением мужского опыта и критерием его нормальности на войне. Такая презентация мужественности обоснована требованиями ситуации. Солдат должен действовать и пытаться выжить на войне, ситуации, которую он не выбирал и которую он должен терпеливо пережить.
Солдат является основным носителем повседневного опыта войны. Практическим навыкам выживания солдатской мужественности противостоит мужественность профессиональных военных. С точки зрения солдата мужественность профессионального военного (особенно лейтенантов - младшее офицерское звание) носит искусственный, показной характер. Набор навыков профессионального военного не соответствует требованиям ситуации боевых действий: "Водку пить умеет, стрелять еще умеет на стрельбище, и еще строевым шагом ходить... охренеть какой набор умений и навыков у бравого лейтенанта". (Бутов 2000, Минус день).
Сценарии мужественности после возвращения домой и смены сцены презентации мужественности начинают переписываться, время "забывания, которое давало тактическую, необходимую для выживания передышку" (Sherman 1999) закончилось и началась гражданская жизнь после войны.
Взвоет ветер за бараками. БМП нам лязгнет траками.
Домой, домой, пора домой!
Каждый из рассмотренных нами типов мужественности ожидают свои стратегии и кризисы интеграции в гражданскую жизнь. Мужественность отморозков сложно конвертировать в какие-либо виды занятий в гражданской жизни. Война или ситуация близкая к войне являются их основной сферой самовыражения. Слабаки в гражданской жизни, наконец, могут найти другую, подходящую им сферу презентации мужественности, где не насилие не является составляющей частью жизненного опыта. В отличие от слабаков, добрые парни - носители нормативной военной мужественности - вынуждены коренным образом сменить критерии оценки жизненной ситуации. Им необходимо радикально изменить критерии выражения мужественности в гражданской жизни. Поэтому рассмотрим трансформацию представлений о мужественности с точки зрения доброго парня.
Первый момент столкновения с гражданской жизнью описывается в рассказах участника боевых действий на территории Чечни Дениса Бутова. Для всех солдат дом во время службы представляется местом, в котором не будет трудностей войны, не будет потребности терпеть, осуществлять насилие, можно будет решить все проблемы и не бороться каждый день за выживание. Дом определяется как место, где тебя ждут и поймут. Такое идеальное представление о доме позволяет выживать на войне. Это идеальное представление о доме реконструируется в мечтах о будущей гражданской жизни. Устройство на гражданке описывается через последовательность традиционных для настоящего мужчины действий: нашел работу, женился и родил сына. Формируется некоторый патриархатный проект мужеской карьеры бывшего солдата.
"...Дома, наконец-то. Устроился на работе, восстановился в институте,
защитил диплом. Естественно, влюбился. А она влюбилась в меня, что
вовсе неестественно. От родителей ушел, стали снимать квартиру. Потом
родился сын - веселый крепкий пацан... Дальше домечтать я не успел..."
(Бутов, 2000, Лекарство против морщин).
Патриархатную презентацию будущего можно назвать типичной чертой ветеранских рассказов, которая воспроизводится и в текстах участников современных войн. Так, в военных нарративах участников Первой мировой войны из часто цитируемого нами текста попытка описать будущее в патриархатном стиле рассматривается как единственная возможность разрешения кризиса мужественности после окончания войны (Sherman 1999:33-35).
Однако, эта идиллическая картина будущего, потому и идиллическая, что она должна быть разрушена при столкновении с действительностью. В рассказе Дениса Бутова, который так и называется "Как не сбываются мечты", возвращение домой описывается через перечисление кризисных ситуаций, с которыми приходится столкнуться носителю нормативной мужественности - доброму парню.
"...Вранье. Никто не меня ждал, кроме родни. Гражданка, на которую
рвался два года, о которой думал и мечтал, оказалась поносным местом. У
тебя нет денег? Ты слабак. Ты был в армии? Ты не смог отмазаться? Ты
дурак. Ты был на войне? Да еще рапорт туда сам написал? Ты полный
дебил..."
(Бутов, Как не сбываются мечты, 2000).
В данной цитате описан конфликт категорий нормативных типов военной и гражданской мужественности. Возвращение с войны привело к тому, что шкала мужественности быстро перевернулась и добрый парень - воин из сильного стал "слабаком" на гражданке. Сильный тип в гражданском мире представляет мужественность профессионала. Профессионал не служил в армии, он сумел отмазаться, он был "чмырем в очечках", который может и умеет зарабатывать деньги. Способность заработать деньги является основным измерением гегемонной гражданской мужественности, а бедность и глупость характеризуют подчиненный тип мужественности бывшего солдата.
"...Я не могу любить людей, которые мне говорят: "Ты не смог отмазаться
от армии? Значит ты бедный. А если ты бедный, значит, ты глупый". ...Я
не могу любить людей, которые каждый день обедают в дорогих
ресторанах. Пускай это всего лишь зависть с моей стороны, пускай мне
говорят, что можно честно заработать такие деньги. Все равно я не могу
любить таких людей..."
(Бутов, Как не сбываются мечты, 2000).
Значимость концепции профессионализма в формировании гегемонного типа мужественного в российском обществе отмечается в работах ряда авторов (Здравомыслова, Темкина 2002, Ушакин 2002, Мещеркина 2002). В данном случае, важно отметить социальную привилегированность мужественности профессионала. Следование этому типу мужественности предполагает принадлежность к обеспеченному классу, получение хорошего образования, наличие средств, чтобы не служить в армии и "обедать в дорогих ресторанах". Мужчины, принадлежащие к другим социальным категориям, не в состоянии соответствовать данному типу маскулинности. В этом случае участники войн и боевых действий просто одни из многих представителей социально непривилегированных групп, которым не удалось по ряду причин найти себе место среди богатых мужчин. Однако у них в отличие от собратьев по классу есть один ресурс - навыки по осуществлению насилия, которые они могут обменять на соответствующую, по их мнению, компенсацию. О такой возможности пишет в своей почти автобиографической книге "Я был на этой войне" В. Миронов.
"...После войны ты встанешь перед выбором, извечным русским
вопросом "Что делать?". Можно попытаться жить как все, но ты знаешь,
что высоко не поднимешься. Можно идти в правоохранительные органы,
туда, кстати, нас с тобой охотно не берут, психи, говорят. Можно в
киллеры податься, дело привычное, да и платят, говорят, неплохо.
Убивать, только не в таком количестве и не за идею и месть, а за деньги.
Сможешь? Воротит? То-то, а некоторые идут. И третий, суррогатный
путь - наемники. Правда, ты там сможешь воевать вместе с теми, в кого
стрелял совсем недавно, но ничего, деньги не пахнут, а если понравится,
то будешь с яростью мстить аборигенам за своего друга, недавнего врага..."
(Миронов 2002).
В рассказах участников Чеченской войны конвертация навыков насилия представлена пока только как возможная карьера, в рассказах ветеранов - "афганцев" описывается ситуация, в которой способность осуществлять насилие и убивать оказалась востребована в гражданской жизни.
"...Неожиданно прокатившаяся по стране волна покушений доказала, что
и здесь уже востребованы убийцы. Кто-то умело разменял монету, с
одной стороны которой была способность убивать, с другой - страх.
Родился некий "общественный договор" в виде пакта "элит", реально
направленный против разрозненной массы граждан..."
(Андреев 1999, 69, ДП).
Добрые парни в принципе могут конвертировать свои навыки насилие в ресурс зарабатывания денег, но для этого им необходимо переопределить уже повседневность гражданского мира в категориях выживания, поскольку для него насилие есть инструмент выживания. Состояние кризиса, противоречивого статуса доброго парня, выполнившегося свой мужской долг на войне, но не получившего в гражданской жизни соответствующего вознаграждения, характеризует повседневность бывшего участника войны. Одной из сторон этого кризиса является двойственное отношение к государству. С одной стороны, участник войны понимает и критически оценивает политику государства, которое не выполняет своих обязательств по отношению к участникам войны, с другой стороны - именно государство и служба в армии и участие в войне образуют основные составляющие жизненного мира ветерана.
"...Я понял, что окончательно схожу с ума. Мою страну постоянно что-то
раздражало, не устраивало, или наоборот, веселило в самый
неподходящий момент. Я все время старался помочь ей стать довольной
собой и счастливой. И самое парадоксальное - ни на минуту не
сомневался, что страна всегда права. Но она относилась ко мне так, будто
я уже однажды совершил преступление, отбыл наказание - отдал чей-то
интернациональный долг - опять с упорством маньяка беру в руки
топор..."
(Андреев, День ВДВ, 1999).
В то же время образующие элементы презентации мужественности доброго парня позволяют ему впоследствии найти себе место в гражданском мире. Значение насилие как необходимого для выживания на войне позволяет акцентировать значимость именно желания и способности выжить. Желание выжить, сохранить себя в ненормальной и критической ситуации во время социальных кризисов российского общества становится также важным ресурсом переопределения значения мужественности. Этот тип мужественности отрицает доминирование мужественности успешного профессионала, а через оценку собственных достижений формирует альтернативный тип поствоенной гегемонной мужественности участника войны. Построение более гибкой стратегии презентации себя и самоутверждения своей гегемонной маскулинности описано в анализе проективной и реальной карьеры инвалида войны (Данилова, 2002). Проиллюстрировать новый проект поствоенной маскулинности можно очередной цитатой из рассказа Павла Андреева "День ВДВ".
"...Большинство из нас, в конце концов, понимает, что гораздо приятней
быть самими собой и гордиться собственными победами, чем играть
чужие роли. Мы поступаем так, как нам подсказывает наш собственный
опыт и наша память, последняя особенно..."
(Андреев День ВДВ, 1999).
Итак, можно выделить два варианта формирования поствоенной мужественности участников войны. Первый тип характеризует состояние вызова, кризиса открытого противостояния с доминирующими в гражданской жизни типами маскулинности. Второй тип предполагает конструирование значение мужественности через оценку боевого опыта и собственных достижений и ресурсов выживания как составляющих настоящего мужеского опыта. Возможно, эти типы мужественности представляют собой ступени развития одного процесса трансформации военной нормативной мужественности в гражданской жизни. Время после возвращения со службы позволяет пройти стадии от открытого конфликта, вызова успешной мужественности профессионала к оценке собственных достижений и выработке собственного способа презентации себя в гражданской жизни.
В данном докладе на основе литературных источников была проанализированы иерархии типов мужественности военнослужащих срочной службы - солдат - срочников. Для объяснения разнообразия измерений мужественности этой категории военнослужащих был использован концепт множественных форм выражения гегемонной маскулинности, который был переопределен в категориях разных значений насилия. Было выработано дифференцированное представление о насилии как критерии стратификации разных типов мужественности военнослужащих. Использование этого теоретического инструментария позволило выделить три типа презентации мужественности в военных рассказах: мужественность отморозков, добрых парней и молодых - слабаков.
Повседневность войны определяет смыслы и значения мужественности для данной категории военнослужащих. Мужественность отморозков представляет собой крайний тип насильственной мужественности, где использование насилие становится самоценностью. Добрый парень в отличие от отморозка знает меру и моральную плату использования насилия. На войне он приготовился выжить и для этого научился "играть" по правилам войны. Подчиненный тип мужественности военнослужащих - слабаков и молодых - характеризуется неспособностью выживать на войне.
Ситуация демобилизации выстраивает свои требования к трансформации содержания концепта военной мужественности. Социальные ресурсы срочников (образования и социального происхождения) ограничены, они служат условием обострения кризиса мужественности после возвращения к гражданской жизни. Принципиальные различия гражданской и военной реальности не позволяют реализовать нормативную мужественность воина в гражданской жизни. Способность заработать деньги и способность выжить на первый взгляд представляют разные типы мужественности. Однако, переопределение своего прошлого как значимого ресурса и в гражданском обществе позволяет выстроить новый тип поствоенной гегемонной мужественности участника войны, в которой продолжают воспроизводиться базовые ценности мужественности доброго парня - солдата навсегда.
Тексты, использованные для анализа:
Все тексты представлены на сайте www.artofwar.spb.ru
1. Андреев П. (1999). Добрые парни, в кн. Самый легкий день был вчера. - СПб.: "Гелиос плюс", С. 62 - 87
2. Андреев П. (1999). Дождь, в кн. Самый легкий день был вчера. - СПб.: "Гелиос плюс", С. 7-15
3. Андреев П. (1999). Пуля, в кн. Самый легкий день был вчера. - СПб.: "Гелиос плюс", С. 16-32
4. Андреев П. (2000). День ВДВ, www.artofwar.spb.ru
5. "Сюда ходят люди покрепче...", интервью Н. Павловой с П. Андреевым (1999), в кн. Самый легкий день был вчера. - СПб.: "Гелиос плюс", С. 129 - 138
6. Бутов Д. (2000). Как не сбываются мечты, www.artofwar.spb.ru
7. Бутов Д. (2001). Лекарство против морщин, www.artofwar.spb.ru
8. Бутов Д. (2000). Минус день, www.artofwar.spb.ru
9. Миронов В. Я был на этой войне. (2001). Роман. - М.: "Библион - Русская книга"
10. "Мы были на этих войнах". Свидетельства участников событий 1989-2000 годов. (2003). СПб.: ООО "Изд-во журнала "Звезда"
Список литературы:
1. Банников К.Л. (2001). Антропология экстремальных групп. Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы российской армии // Этнографическое обозрение, N1, С. 112 - 141
2. Данилова Н. (2001). Трансформация мужественности в проективной и реальной карьере инвалида войны // Гендерные исследования. - 2001. - N6. - С. 259-271
3. Здравомыслова Е. Темкина А. (2002). Кризис маскулинности в поздесоветском дискурсе, в сб. О муже(N)ственнности: Сборник статей. Сост. С. Ушакин. М.: Новое литературное обозрение, С. 432 - 451
4. Мещеркина Е. (2002). Бытие мужского сознания: опыт реконструкции маскулинной идентичности среднего и рабочего класса, в сб. О муже(N)ственнности: Сборник статей. Сост. С. Ушакин. М.: Новое литературное обозрение, С. 268 - 287
5. Ушакин С. (2002). Видимость мужественности, в сб. О муже(N)ственнности: Сборник статей. Сост. С. Ушакин. - М.: Новое литературное обозрение, С. 479-503
6. Connel R. (1987). Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics, Cambridge
7. Connel, B. (1995). Masculinity, Violence, and War, in 'Men's Lives', completed by Kimmel, M., Messner, M., Allyn and Bacon, Needham Heights Mass, с. 125-130 (reprinted from War/Masculinity, eds. by P.Patton and R.Poole, Melbourne, Australia, Oxford Univ. Press, Oxford)
8. Hatty, S. (2000). Masculinities, violence and culture, Sage Publications, Thousands Oaks, London
9. Karner, T. (1998). Engendering Violent Men: Oral Histories of Military Masculinity, in 'Masculinities and Violence', ed. by Lee H. Bowker, Sage Publications, Thousand Oaks, London
10. Kaufman, M. (1995). The Construction of Masculinity and the Triad of Men's violence, in 'Men's Lives', completed by Kimmel, M., Messner, M., Allyn and Bacon, Needham Heights Mass, с. 13-25
11. Nora P. Realms of Memory: Rethinking the French Past, ed. by Lawrence Kritzman. New York: Columbia University Press, 1996
12. Shermann D. (1999). The construction of memory in interwar France. Chicago: The University of Chicago Press.
Ваш отзыв
Напишите на ArtOfWar
