Я никогда об этом не говорил и не писал. Я не хотел, чтобы об этом знали. Но чем больше проходит времени, тем глубже и отчетливей отпечаток в памяти. Я начинаю понимать, что скрывать это нельзя, об этом надо говорить, об этом надо писать, это надо помнить. Это тонкая линия между жизнью и смертью. Это - война.
     У меня два младших брата и я хочу, чтобы они, идя служить в армию, были готовы ко всему. Готовы к худшему - к страданиям, к смерти, к войне.
     
     Школа жизни
     
     *** июля 1996 года мы прибыли в Моздок прямым рейсом из Нижнего Новгорода. Через день, я, в составе четырёх батальонов части # 3671, был уже в столице Чеченской Республики - в городе Грозный.
     "15-й военный городок" - так называлось место нашей дислокации. Вперёд, до центра города, и назад, до станции Ханкала отсюда - рукой подать, 30 минут езды. Внутри каких-то полуразрушенных бетонных боксов стояли палатки, где нас и разместили. В этих огромных каменных лабиринтах нас было человек пятьсот. Условия, тем не менее, были хорошие, вплоть до волейбольной площадки и бани. Кормили отменно, как шутили офицеры - "на убой". Тушёнки, сгущёнки и масла ели вдоволь, грех жаловаться. После нервотрёпки с прибытием и ожиданием войны "как по телевизору" такие условия расслабляли, и мы снимали напряжение игрой в волейбол.
     Прошло несколько дней, я с тревогой ждал первого выезда "на боевые". Дождался. Утром *** июля выехали на первую спец. операцию. Десять единиц боевой техники и две роты бойцов "поехали бороться с экстремизмом".
     Сидя на броне БТР в полном боекомплекте, чувствуешь себя терминатором из американских фильмов. Автомат наготове, 4 магазина к нему, 12 гранат, штык-нож на поясе, каска-"сфера" весом 4 кг - вот и всё что нужно, чтобы стать бэтмэном и супергероем одновременно. Голова качается. Не справляясь с весом каски, она ходит из стороны в сторону. "Такую в следующий раз больше не надену" - клянёшься себе, и сам же нарушаешь клятву, натягивая каску во все последующие дни. Жизнь, как ни крути, дороже сиюминутного комфорта. На шее бирка. Смертник, по которому опознают трупы. Именно она, малюсенькая алюминиевая бирка, и возвращает к действительности.
     Первое впечатление двойственно: не понимаешь где ты и зачем. Покачиваясь в ритм рёва двигателя, до боли в пальцах впиваясь в автомат, трепеща перед чёрной пустотой неизвестности, большими непонимающими зрачками впиваешься в "пейзаж", ищешь, сам не зная чего. Ищешь большое и страшное. А находишь...
     Среди зияющих глазниц разрушенных многоэтажек, остатков битой бронетехники и сожженных автомобилей... ходили люди, работали неизвестно как уцелевшие коммерческие ларьки, ездили легковушки, бегали дети. Особое, неизгладимое впечатление на меня произвели молодая мамаша, медленно гуляющая с коляской, и группа детей, радостно пожирающая добытое откуда-то из параллельной вселенной мороженое. В нескольких кварталах от них стреляют, страдают, умирают, а им - хоть бы хны. У них отдельный, собственный мир, который кончается вот тут, за поворотом. И снова - развалины, разруха, грязь. Неожиданный контраст - черное и белое, мир и война одновременно. Когда впервые видишь такие, казалось бы, несовместимые противоположности, то здорово получаешь по мозгам, расшатывая и так не крепкую крышу сознания.
     Сидишь на броне, смотришь на городские развалины, смотришь на почему-то не синее небо и стараешься не думать, а просто существовать, находиться вне пространства и вне измерений. Вне мирского бытия. Вне обычной, будничной суеты. Вне жизни. Самое интересное - мне не было страшно. Я не боялся ни "духов", ни смерти, ни плена, ни ранений. Помешательство какое-то, стопроцентное отсутствие чувства страха. Страх приходил всегда, но приходил позже, после событий. Когда в спокойной обстановке анализируешь прожитое, делаешь выводы и зло улыбаешься судьбе, вот тогда и становится страшно. А так, нет. Смерть. Смерти боится любой здравомыслящий человек, но думать о ней постоянно - нельзя. Чем глубже погружаешься в думы о смерти, тем ближе к ней становишься. И, в процессе, можешь и не заметить момента её триумфа, поглощающего тебя в себя. Ведь у смерти тоже есть своя работа, и она тоже старается выполнить её в назначенные свыше сроки.
     Оставив на двух блок постах по наряду дежурных (офицер плюс десять солдат), мы, изучив окрестности, вернулись на базу. Отдельная бригада оперативного назначения # 34, в которую меня определили, совершала такие выезды ежедневно.
     До 5 августа все было относительно спокойно, обычные обстрелы колонн и ночные перестрелки не в счет. 5 августа, рано утром, нас подняли по тревоге и бросили в оцепление. Мы окружили один из центральных районов города. Приказ - никого не впускать и не выпускать из кольца, внутри которого чувствовалось беспокойное шевеление. Через несколько часов после начала спец. операции, когда я уже порядком устал и, стоя у нагромождения из бетона и мусора, нервно щелкал предохранителем, ко мне подошел чеченец. Он представился работником местной администрации, предъявил документ и уверенным шагом ушёл внутрь кольца. Я даже сообразить не успел - кто он такой и зачем пошёл туда. Так быстро это произошло. Тут в соседнем квартале послышались автоматные очереди, и я об этом больше не вспоминал, другие появились проблемы...
     Приехала наша смена. Объяснив ситуацию, мы заняли места в машинах и тронулись. В авангарде и арьергарде колонны двигались бэтэры, между которыми поместился с десяток грузовиков с бойцами. Я, вместе с командиром, запрыгнул на броню ведущего бэтэра. Но не успели проехать и ста метров, как неожиданно прогремел взрыв - следовавший следом за нами ЗИЛ подорвался на фугасе. В ту же секунду мы распластались на дороге и взяли на мушку все имевшиеся неподалёку объекты. Место было открытое, "духи" могли обстрелять нас из автоматов и подствольников или помучить снайперами. Потихоньку, потихоньку, мы отползли от машин на безопасное расстояние. Постреливая, пролежали около получаса. Тишина. В ответ не стреляют. Я, получив приказ "разобраться с потерями", бросаюсь к ЗИЛу. Остальные по-прежнему держат под наблюдением окрестности, лежат и ждут. Подбегаю к машине: от взрыва ЗИЛ перевернуло и покорёжило, а от кабины вообще не осталось и следа. Находившиеся в кабине, вероятнее всего, погибли. Выжившие бойцы из тех, кто находился в кузове, вытаскивали раненых и, как могли, оказывали им первую помощь. Некоторые из пострадавших орали матом, некоторые - стонали. Кто-то тихо плакал. Одному из бедолаг оторвало обе ноги, но он не проронил ни слова. Он молча смотрел туда, где должны быть ноги и шевелил руками. Из-под обломков кто-то вылез и бросился ко мне. Черный от гари, с выпученными глазами, он обнял меня и закричал: "Я был в этой машине! Я живой! Я из этой машины! Я живой! Я живой!" Я узнал его, вместе служили в школе сержантов в Тольятти...
     Вечером, в этот же день, охраняемые нашей бригадой блок-посты и группа огневой поддержки попали в окружение. Всю ночь обстреливали и "15-й городок". Мне повезло, я был назначен дежурным по батальону и ещё с двумя бойцами остался на месте, на базе. Остальные поехали на подмогу к окружённым служакам, большинству из которых уже не суждено было вернуться назад живыми.
     Нохчи захватили центр - основные улицы и перекрестки, окружив наших на блок-постах и КПП. Видимо, некоторые позиции дудаевцами были пристреляны заранее и поэтому они чувствовали себя довольно вольготно. В районе Дома правительства бои носили особенно жестокий характер. Боевики использовали даже несколько захваченных у наших частей бээмпэшек, что заметно увеличило возможности их маневренных групп. Несколько суток мы не могли связаться с окружёнными в правительственных зданиях, на которых нохчи пытались повлиять и в психологическом плане - подбрасывали листовки с призывом не ввязываться в перестрелки и сидеть спокойно, чтобы не понести потерь. Для большей эффективности в это же время окружённых интенсивно обстреливали из всех видов оружия. Особенно доставали своими резкими появлениями "из ниоткуда" и столь же резкими исчезновениями "в никуда" мелкие группы снайперов, прилично напугавшие своей боевой подвижностью моих служаков.
     Попытки генералов помочь окружённым, введя в город несколько бригад со стороны Ханкалы, приводили к неоправданным потерям. Духи радостно расстреливали большое скопление техники и не давали повода усомниться в своих боевых навыках. Вплоть до 19 августа моя бригада и соседняя, гремевшая на весь Грозный, *** бригада оставались в окружении. Каждый вечер я, как дежурный, принимал сведения о потерях - вёл учёт убитых и раненных. Духи свирепствовали, наши отвечали тем же. Временами - варварскими методами. В память врезался эпизод, когда подъехала машина ЗИЛ-131 с погибшими, количество которых сразу определить было невозможно - тела виднелись над высокими бортами. Я поймал себя на мысли, что мне опять повезло, я оставался одним из немногих, дравшихся с наружной стороны кольца.
     Благодаря усилиям нашего ***, ласково прозванного - "папик", из окружения вышли живыми около *** человек. "Папик" договорился с боевиками о сдаче оружия и боеприпасов в обмен на жизни окружённых людей. По специальному коридору, оставленному ночью боевиками, измученные многодневными боями ребята покинули злосчастную площадь. По слухам, ходившим позже, за сдачу оружия командир был лишен звания. Некоторые говорили, что "папик" отправлен на пенсию. Не хочется верить, но если это правда, то жаль. Очень жаль, что не для всех люди дороже погон.
     В один из жарких августовских дней, ближе к вечеру, во время очередного обстрела наших позиций, ранило и меня. Боль, шок, истерика, страх - ничего такого в момент ранения не было, только приятное чувство тепла и блаженства. Потом, я время от времени терял сознание, а полностью очухался спустя длительное время, так что нить очерёдности событий оборвал. Меня переправили в Ханкалу, откуда с другими раненными повезли дальше, во Владикавказ, где и сделали операцию.
     В приёмном покое мест не хватало. Я лежал в коридоре и безропотно ждал своей участи. Не понимал ни фига, где я. К счастью, операция прошла успешно, хотя в первое время пришлось немного помучиться - голова опухла, рот почти не открывался, пищу самостоятельно пережёвывать не мог. Но я особо не переживал, главное - живой. Затем несколько месяцев я лечился в госпиталях Оренбурга и Казани и вот, наконец, поехал домой в отпуск...
     О том, что шестого августа нохчи решились на штурм позиций федеральных войск в Грозном, я узнал... через три месяца, из газет. Подробности проведал позже, у участников разблокирования города. Оказалось, что нохчи "незаметно просочились "небольшими" группами" из многочисленных пригородов Грозного и, практически беспрепятственно захватили объекты, контролируемые нашими частями. Буквально за сутки боевики заняли половину (!) жизненно важных плацдармов своей столицы, подбив множество техники и, самое главное, положив немало наших людей. Прослеживается явный промах командования Объединенной группировкой войск в Чечне. Как целая куча генералов, восседавших в Доме правительства и в Ханкале, смогла допустить такой провал? Почему главнокомандующий всей этой белибердой позволяет себе отпуск посреди боевых действий? Почему одно наше подразделение, неожиданно наткнувшись на другое, обстреливает своих же? Тогда я никак не мог этого понять. А может, просто не хотел. Не хотел верить, что такое возможно. Не хотел верить в такое к нам отношение, не верил в предательство. Теперь, через пять лет, я стал маленько в кое-чём разбираться. Один из вариантов ответа на эти вопросы у меня есть. Оставляя ошибки генералов им самим, я затрону действия солдат. Считаю, что полное незнание и непонимание солдатами сложившейся обстановки и элементарная некомпетентность младшего командного состава добавляла сумбурности и бестолковости в действия всех наших частей, расквартированных в Грозном. Лично моей роте ни разу не объясняли, куда и зачем мы выдвигаемся. Нас использовали как стадо баранов, молча перегоняя с места на место. Я даже не знаю названия улиц, на которых пришлось повоевать и, между прочим, потерять некоторых боевых товарищей. Нам ни разу не давали полной картины происходящего, ни разу не говорили, зачем мы здесь. Солдаты хоть и солдаты, но не тупые немые животные. Иной раз доходило до абсурда, наши действия не поддавались никакой логике, но командиры упорно молчали. А теперь семьи погибших и получивших увечья ребят не могут получить от нашей великой страны нормальной компенсации. Некоторым, с виду здоровым людям, эта война всю жизнь поломала, всю душу на изнанку вывернула. Мы бились, как могли, по совести, без всякого сомнения идя в бой. А что получили взамен? Я даже не о деньгах сейчас говорю, а об отношении общества. Мне не за нас, мне за страну обидно. За такую страну...
     ...Перед самым увольнением в запас я участвовал в торжественном открытии мемориальной доски памяти погибших однополчан, где, к сожалению, увидел и имя своего земляка Айгиза Зайнутдинова. Почувствовал такую тоску и боль, что чуть сознание не потерял от обиды. Всего, к моменту моей демобилизации, по официальным данным, из нашей части погибло *** человека, а около четырехсот было ранено.
     23 февраля 2001 года и в моем родном поселке была открыта мемориальная доска памяти Айгиза, посмертно награжденного орденом Мужества. Открыта, благодаря стараниям наших друзей. Хотя я и рад, что мы смогли увековечить память героя, но мне всё равно не по себе, и я надеюсь, больше нигде и никогда мне не придется участвовать в подобных мероприятиях. Цените жизнь!
      (24.02.01)
     
     Каждый солдат, кто там был, не забудет войны никогда...

     

     Юг, солнце, пляж, море, простор, кайф. Новороссийск, ВДВ, казармы, армия.
     После шести месяцев спецподготовки в военно-полевом лагере 7-ой Гвардейской воздушно-десантной дивизии я, показавший отличные результаты на учениях, был зачислен в сводный батальон для проведения антитеррористических операций на территории Чеченской Республики. Короче, поехал на войну.
     Из "Новороса" до Моздока добрались на грузовиках УРАЛ, затем на вертолётах МИ-6, или "коровах", как их у нас называли, долетели до аэропорта "Северный". Разместились в Ханкале, на пункте дислокации большинства воинских частей, принимающих участие в боевых действиях. В Ханкале народу - пресс, это и солдаты, и всё командование тактической группировкой, и журналисты, и эмиссары из различных международных организаций.
     Первый бой, по-армейски - "выход на боевые", состоялся на пятый день моего пребывания в зоне вооружённого конфликта, то есть *** 1996 года. После прорыва банды полевого командира Салмана Радуева из Первомайского и Новогрозненского, мы, возглавляемые, тогда ещё полковником, В. Шамановым (сейчас - губернатор, генерал, герой России) догнали и "дожали" часть радуевских боевиков, отставших от основной колонны. Удалось уничтожить более двадцати "духов", наши же потери были неизмеримо меньшими - всего несколько раненых бойцов. И среди них - я. Ногу чуть не оттяпали, гады, зла на этих уродов не хватает. А Шаманов, несмотря на звание, в те дни вместе со всеми подчинёнными мёрз в окопах, недоедал, недосыпал, но ходил в атаку, где тоже был ранен. Больно, холодно, страшно ему было, как и нам. Зато, Шаманов заслужил огромное уважение всего личного состава батальона. За него стояли горой и погибали смело. Каждый рядовой, видя решительность "батьки", сам заряжался положительной энергией командира и храбро шёл в бой. Шаманов проявил себя настоящим лидером, мужиком, хозяином. Я за таким редким талантом как он и сейчас готов идти в бой.
     За этот выход я был награждён медалью Суворова, но узнал об этом намного позже, уже на гражданке. Сейчас медаль лежит у матери. Она показывает её подружкам, родственникам, гордится мной. А я горжусь своим ротным - классный мужик, настоящий профессионал. Не раз и не два он спасал нам жизнь. А ведь старше меня всего на три года (мне тогда было 22). Жаль, не знаю где он сейчас, может, черкнул бы пару строк.
     После непродолжительных каникул в госпитале, я добровольно вернулся в Грозный. Весь март и апрель входил в состав группы охраны Дома правительства Чечни, где видел многих из высокопоставленных чиновников, тогда находившихся на Северном Кавказе. Легально и нелегально. С официальными и неофициальными визитами. Все они туда приезжали. Практически весь столичный политический бомонд проходил через дверь, которую охранял я. Как будто здесь Москва какая-нибудь.
     Затем, в мае, в составе своей роты я стоял на блокпостах под населённым пунктом Шали, где обнаружил и обезвредил несколько боевиков. Удивлялся - пленённые "духи" знали о расположении наших частей и планах нашего командования намного больше, чем мы сами. Но за это они заплатили сполна. Нет, мы их не били и не мучили, ничего подобного. Просто поговорили по-мужски. Один на один.
     С разными "духами" имел дело. Кто-то воевал за Родину, кто-то за Веру, а кто-то просто так - ведь делать больше ничего не умел, только воевать. Представьте, человеку двадцать лет, из которых он пять лет живёт в состоянии войны. То есть, всю сознательную жизнь он, волей или не волей, сталкивается с войной. Работать негде, уехать - никак и некуда, а кушать хочется всегда. А если у него ещё и жена, и дети, родители старые, их ведь тоже кормить надо. Да и религия вроде не против, если мусульманин немного повоюет, джихад и всё такое прочее. Все стреляют и они постреляют. Что, хуже всех что-ли? И если таких несчастных неудачников ещё можно постараться понять (можно, да не нужно), то как понимать бывших уголовников, нашедших в этой войне радость безнаказанного убийства? Всё-таки убивать людей - самый тяжкий грех в любой религии. Ой, не буду лезть в дебри, анализировать, сопоставлять, думать - не моё это. Сами голову ломайте, ежели хотите. Но скажу: большинство "духов" всё же воевали за деньги. Сволочи, этим уродам нет никаких оправданий, кроме одного - пули в лоб. Кстати, само происхождение слова "дух" мне первое время оставалось неизвестным. Спрашивал у офицеров, они тоже ничего существенного объяснить не могли: "Дух" - он и есть "дух". Уже под дембель встретил одного умника, который довёл до меня истинный смысл этого слова: "Душман хренов!" На том и порешили.
     

     Много чего видел, много чего пережил. Вспоминать не охота, а что охота, то и вспоминать нельзя. Не положено. Сейчас, спустя пять лет, если какие-то мелочи и стёрлись из памяти, то и чёрт с ними, такого добра не жалко. Но ведь главного - не забыть никогда. А это, главное, - у каждого своё. Я никогда на жизнь не жаловался, и жаловаться не собираюсь. Воевал не за деньги, не за льготы и привилегии, не за медали. За Родину. "Если не я, то кто?" - это про меня. Да, я такой, старого помола. В Родину верю, в справедливость, в лучшую жизнь. И когда Родина сказала "надо!", я, не колеблясь, ответил: "Есть!" А милостыня мне не нужна, не люблю, когда меня жалеют. У нас в стране и без меня хватает физически и психически увечных. Вернее, у нас в стране нормальных людей почти и нет. Страна - калека. Каждый - если не инвалид, то ветеран ВОВ, если не воин-интернационалист, то ликвидатор-чернобылец, если не репрессированный, то незаконно осуждённый политической системой. Каждый индивидуум в своё время был чего-либо лишён или в чём-то ограничен и теперь готов предъявить свои претензии государству. А тут ещё мы, "чеченцы", со своими проблемами появились, нежданно-негаданно, нагрянули. Проблемы. Мне действительно становится обидно, когда я вижу ветеранов Великой Отечественной с протянутой рукой. Люди, всю жизнь горбатившиеся на государство, на старости лет не могут жить не то, что бы полноценной, а хотя бы, божеской жизнью. Уже позади голод, сталинские репрессии, война, фашистские лагеря, послевоенная разруха, хрущёвская оттепель, брежневский застой, перестройка, развал Союза и большая часть отведённых господом богом лет. Жизнь, фактически, уже прожита. Люди, поднимавшие целину и сибирскую нефть, годами стояли в очередях за коврами и телевизорами, получали продукты по талонам, но боролись за будущее своих детей. За моё будущее. И что теперь? Группа ворюг, прозванная олигархами, жирует, а вся наша, некогда могучая, страна, донашивает последние калоши. Их дети загорают на заграничных пляжах, а мы месим чеченскую грязь, зарабатывая своей кровью миллионы для чужих карманов. Рваный камуфляж, стёртые сапоги, да видавший виды автомат, вот она, наша жизнь. Жизнь. Жизнь ужасна и прекрасна одновременно. Секунду назад сморщенный лоб и квадратные глаза в преддверии смерти, но вот пуля просвистела мимо и, уже радуешься, улыбаешься, любуешься красотой заката. Злишься, почему я лежу в этой грязи и где же Всевышний, почему он не спасёт и не вытащит меня из такого дерьма, какого хрена я вообще тут делаю и, тут же, благодаришь этого же Бога за то, что остался жив. Считаешь, что Бог любит тебя и ты самый счастливый человек на всём белом свете. Жизнь удивительна своей непредсказуемостью. Ничто не вечно, но ведь и ни одно событие два раза не повторится по одному сценарию. Снаряд в одну воронку дважды не попадает. Желай большего, но довольствуйся тем, что есть. Есть жизнь. Единственная.
     Вспоминать. Вспоминать о чём? Память желает хранить лишь светлые страницы жизни. Желает хранить светлые, но сохраняет и чёрные, стирая лишь повседневную серость. Серость будних дней. Последний выход, "дембельский аккорд". Я ведь знал, что этот выход - последний. Знал. И знаю сейчас, что не забуду тех дней никогда, ни при каких обстоятельствах. Даже в эту минуту, если мне прикажут вернуться туда, в горы, я сделаю это без раздумий. Но при одном условии. Воевать мы будем честно .
     Наша десантная группа была заброшена высоко в горы *** района. В течение двух недель мы, как горные козлы, скакали по вершинам, искали боевиков, подготавливающих склады с боеприпасами и продовольствием для прикрытия отхода больших сил. Каждый километр давался с огромным трудом. Каждый новый день казался в сто раз труднее дня предыдущего: питьевой воды у нас не осталось, курить, естественно - тоже, а о еде я и вообще промолчу. Немытые и голодные, целыми сутками мы осторожно передвигались по тропам в поисках противника. Своё, как говориться, отстрадали. Но и мучились мы не зря. Выход оказался удачным - удалось обнаружить и истребить человек двадцать боевиков и две базы с оружием, которые они охраняли. Что примечательно, почти всё изъятое у "духов" оружие и снаряжение (палатки, средства связи, аптечки первой помощи, консервы) имело заграничное, НАТОвское происхождение, что в очередной раз подтвердило "мирные" намерения западных стран по вопросу урегулирования чеченского конфликта. Но соль не в этом. Вот если бы мы тогда замочили всех "духов", которых там видели, я полагаю, война давно бы закончилась. Я таких сволочей держал на мушке, радости не хватало, как не терпелось их снять. Но приказ поступил: "Не стрелять!"...
     (26.07.01)
     
     
     Небольшое ЧП
     
     По приказу командующего Северо-Кавказским Военным Округом, в начале сентября 1999 года наш полк был выведен с места временной дислокации в Республике Дагестан и отправлен в часть, стоявшую в городе ***. Мы были рады тому, что отслужив в Дагестане три месяца, не понесли больших потерь и не принимали участия в самых кровопролитных боях с чеченскими боевиками, захватившими дагестанские села. Хотя, понятие "самые кровопролитные" довольно растяжимо. Мы, например, участвовали в известных событиях на Гребенской заставе. К нам потом даже начальник Генерального штаба генерал Квашнин прилетал. Похвалил. Я слышал, что некоторые военные шишки называют эти события началом второй чеченской. Но политики, как обычно, не желают открывать реальных масштабов трагедии и лично у меня, бои на Гребенской за боевые действия не зачтены. Никакой записи в военном билете нет. Вроде как нет и погибших и покалеченных в тех столкновениях. Вечная им память...
     Приятно, что в Дагестане отношение местных жителей к нам, "федералам", было доброжелательным. Иногда даже "даги" встречали нас на окраинах селений с молоком и хлебом, прямо как в кино про Великую Отечественную. Пацаны говорили, что к мусульманам из числа "федералов" "даги" относятся получше, чем к остальным солдатам: мусульман уважают, братаются. При случае я воспользовался этим и проверил слухи, сказав на блокпосту у села ***, что я родом из Татарстана, за что сразу получил кусок хлеба и связку сухарей из рук какого-то пожилого мужчины, видимо местного аксакала. В Дагестане мы чувствовали себя освободителями, богатырями, людьми, несущими мир в дома потревоженных боевиками гражданских лиц. Но и уходили из Дага с радостью - постоянное чувство тревоги за свою жизнь, чувство ответственности за жизнь окружающих сменилось на привычную армейскую рутину - подъем, муштра, отбой. И, главное, на душе спокойно.
     Однако уже 29 сентября батальон из 350 человек под командованием опытного полковника *** был командирован в Чечню. Цель командировки - обнаружение и уничтожение групп боевиков по маршруту Моздок - Гудермес - Аргун.
     Въезжать в чеченские сёла гораздо опаснее, чем в дагестанские. Фугасы, мины и другие взрывоопасные подарки могли поджидать нас на каждом шагу. Завалы, засады и кражи имущества - такие последствия кратковременных остановок не особо прельщали нас, поэтому колонна нашей бронетехники проходила сёла "насквозь" - быстро и без остановок. И, все равно, я успевал заметить, что людей в пройденных нами населенных пунктах практически не было, только укутанные в чёрное женщины неопределенного возраста, вероятнее всего пожилые. Они стояли толпами вдоль дороги: размахивали кулаками и плакатами с лозунгами различного содержания, кричали и шептались, грозили карой небесной и плевались. Молодые или старые, они все были худыми и высокими, одинаковыми. Довольно мрачная и неприятная картина: женщины в роли магических психологов, выставленных для запугивания "зелёных" (находящихся на службе не более шести месяцев). И ведь молодняк действительно боялся этих женщин-призраков, шарахаясь от них, как от чумных.
     Почти до самого Гудермеса колонна двигалась быстро и уверенно, нападений боевиков или провокаций от местных аборигенов не наблюдалось. Уже в районе села *** случилось небольшое ЧП - поломка одной боевой машины. К сожалению той, в которой находился я. Несмотря на 3 ноября по календарю, погода стояла прекрасная: плюс 15-170С, ясно, видимость отличная, поэтому, в случае остановки всей колонны мы оказались бы бездейственными на прицеле противника. Парализовывать движение колонны было нельзя, это понимали все. Командир колонны, объяснив нам дорогу до ближайшего блокпоста, двинул с остальными дальше. А мы остались.
     В БМП нас было 11 человек: сержант (командир боевой машины), механик, наводчик пушки и все остальные - десант. Четверо ушли в караул, по одному бойцу на каждую из сторон света, а другие занялись ремонтом. Копались в двигателе до конца, пока ночь не установила свои законы. Кто служил в Чечне, знает, что такое провести ночь посреди чистого поля. Ждали всего, что угодно, готовились к худшему. Но ночь прошла спокойно, лишь где-то вдалеке была видна стрельба трассерами.
     Ремонт продолжили с появлением первых лучей долгожданного солнца. Через несколько часов поломка была устранена. Радостно допивая остатки воды и усердно попыхивая последними сигаретами, мы вышли в путь. До темна своих надо было догнать обязательно, поэтому гнали что есть сил. В бэшке трясло, как майских жуков в спичечном коробке первоклассника. Дым, выхлопные газы, гарь, запах палёной резины - всё смешалось и отчаянно заполняло лёгкие, мешая дышать и хоть маленечко соображать извилинами. "Соображайте своими извилинами" - любимое высказывание ротного, плотно засевшее в мои мозги и почти вытеснившее комбатовское "Я вам что тут, бля?" Смешно.
     Почти весь день ехали без приключений. Успокоились окончательно. Но около 15 часов со стороны лесного массива по нашей, одиноко двигавшейся машине, был открыт огонь из автоматического оружия. Вахи цокали калашами и пукали подствольниками, угрожающе звеня рикошетом по прохудившейся броне. Пришлось тормознуть и занять оборонительную позицию, волной выплеснувшись из коробки наружу. Мы ответили, задействовав и пушку бэшки. Вахи не отходили. Завязалась перестрелка: автоматные трели сменялись уханьем пушки, одиночки с СВД чередовались с трескотнёй крупнокалиберного пулемёта.
     Экстремистов было человек 30, что гораздо больше, чем нас. К тому же, зелёнка оказывала вахам свои услуги, почти полностью скрывая их передвижения. Наш радист связался с блокпостом, до которого оставалось-то всего 5-6 км. Те обещали помочь. И, на наше счастье, подмога подошла вовремя, уже через 30-40 минут БМП и БТР, а это 30 бойцов, обрушили на лес всю мощь своего огня. Сопротивление потихоньку умолкало, вахи спешно покидали позиции, уходя вглубь леса. К 17 часам бой был окончен. Успокоились, осмотрелись, обрадовались. У нас обошлось без потерь. Зато боевики, как было видно в бинокль, уносили с собой человек пять-шесть на самодельных носилках. Не знаю, убитые это были или раненые, но приятно, что мы вышли победителями из этой схватки. Дали вахам прикурить.
     Со своими спасителями мы доехали до блокпоста, где нас накормили, напоили, и дали маршрут дальнейшего движения. Мы, сытые и довольные, тронули дальше. А ведь даже познакомиться толком с этими бойцами не смогли, не то, что бы адресами обменяться. Вроде они были ОМОНовцами из какого-то крупного города на Урале. Тогда я ни о чём не думал, сразу уснул без задних мыслей. Устал, наверное. Короче, на войне, как на войне, трудно.
     Еще через сутки мы, выжав из нашего железного коня последний остаток сил, догнали основную колонну и до самого Аргуна доехали более-менее спокойно, а главное - без потерь.
      (19.08.00)