Последний ужин

Наломав дров, мы вернулись в лагерь.

-- Видишь, как быстро они смылись! Увидели нашу высадку, и умотали. -- Командир зябко помахал руками, разминая плечи. -- Зря, конечно, вы туда полезли. Могли нарваться. Ну да ладно, хорошо, что пока все хорошо.

Быстро стемнело. Адъютант еще засветло натаскал откуда-то сена, и Безклубов соорудил себе лежанку. Закопал под сено бронежилет, положил под голову сумку, а сверху расстелил спальный мешок.

Спальник -- это тоже забота адъютанта. Куда бы ни направлялся командир, солдат всегда берет с собой его вещи, в том числе и спальный мешок -- мало ли что. Все остальные прибыли на Шарилам груженые оружием и боеприпасами, на лишний паек рук не хватило, не то что на спальник. Только доктор шел на операцию налегке -- медицинская сумка да автомат, поэтому спальником запасся.

Стали располагаться на ужин. Последний ужин. Продукты брали на сутки, но уже к первому вечеру они на исходе. Солдаты в складчину по трое-четверо греют консервы на сухом спирте. Безклубов приказал экономить продукты, но голод не тетка. Понадеявшись на лучшее, съели последнее.

Ужин, каким бы скудным он ни был, поднимает настроение. Солдаты дружно молотят пластмассовыми ложками и беззаботно болтают. О подружках, о неизбежном возвращении домой, о планах на будущее.

Как будто нет войны, и все мечты нельзя перечеркнуть одним выстрелом.

Дима Рубцов хочет поступать в один из питерских ВУЗов, все равно в какой. Говорят, у "чеченцев" льготы при поступлении.

Дима Шуклин и Миша Бабенко тоже хотят учиться, но в первый год после армии поступать никуда не собираются -- сначала надо отдохнуть, погулять, устроиться на работу. Образование -- это еще только журавль в небе.

Все трое попали на войну с первых же дней, отслужив в армии всего по два с половиной месяца.

-- А как же Указ: сначала полгода службы, и только потом на войну?

-- Это где-то там, в России, а у нас же Дагестан. Если я служу в бригаде, а она вся пошла в первый же бой, куда мне деваться? Я минометчик, без меня миномет не стреляет. -- Шуклин не обижен на Родину за то, что отправила его на войну без спросу. Наверное, потому, что все уже почти закончилось. И если бы не этот выход в горы, он уже был бы в пути с дембельским чемоданчиком. Но салагам будет трудно без их "ветеранской" подсказки, и почти все дембеля безоговорочно пошли в бой. Хорошо бы только не застрять тут на долго!

-- Мы уже зимовали в горах, ну его нафиг! Еще одну зиму не выдержим. Домой пора.

-- А "боевые"? Где вы заработаете больше, чем здесь?

-- Нигде. Но вы, корреспонденты, ошибаетесь. Не все контрактники едут сюда за деньгами! Те, кто успел повоевать раньше, в мирной жизни просто не нужны, на них там смотрят, как на двинутых. Да оно, в принципе, так и есть. Мне бы тоже забыть обо всем поскорее, а то, говорят, после войны кошмары снятся. Вот если не выйдет с институтом, не получится с работой -- тогда что ж, вернусь сюда за "бабками", у нас войну для себя найти не трудно.

Рядом на снарядном ящике сообразили ужин трое молодых. Они даже в темноте отличаются от старослужащих. Молча прижавшись друг к другу, низко склонились над таблеткой горючего, пытаясь согреться от ее жидкого огонька.

-- Сколько мы уже здесь, месяца три, да? За это время пока ничего такого еще не было. Мы же молодые, нас в первый раз взяли.

Андрей Уляшев, Игорь Пименов и Кайрат Куншкалиев пришли сюда из учебки, прослужив в армии даже больше, чем полгода. Но снова они здесь "черепа", салаги -- как в первые дни службы. Потому что здесь война. И курс молодого бойца для них начинается заново.

Но уже к весне они собираются домой: здесь день идет за три, так что служба их скоро кончится.

Они тоже минометчики, и сейчас думают об одном: только бы, пока нет погоды, командир не решил возвращаться в Таджаул пешком. Тогда им придется нести свои минометы на себе. Они слышали разговор Безклубова по рации со старшим одной из групп, которую неверно высадили. Полковник приказал их командиру идти на свою точку пешком.

-- А "самовары"? -- спросили из наушников.

-- На себе! -- Солдаты это слышали и прекрасно понимали, что "самовары" -- это минометы.

-- А 240 "карандашей"?..

Действительно, а куда же боеприпасы?

Группа, из-за тумана выброшенная где попало, не может приступить к выполнению боевой задачи. Более того, связанная тяжелой кладью, она просто беспомощна в горах.

Выполнять задачу любой ценой и для этого подрывать боезапас и выдвигаться в нужный район пешком?

Или готовиться защищать только самих себя, положившись в этом на неожиданно ставшие обузой минометы?

Безклубов приказал выбирать место получше и готовиться к обороне. Все понимают, что теперь спешить некуда, надо защитить себя.

Задачка по логике

После ужина командир собрал офицеров на совещание. У всех ли подчиненные готовы к ночлегу? Сколько выставлено постов на ночь? Пароль.

-- До рассвета пароль -- мой любимый. -- Безклубов назвал цифру. -- Кто и во сколько проверяет посты?

Подполковник-артиллерист, старший после Безклубова по званию, распределил смены.

-- Я сплю здесь. Будить по каждому пустяку. Я уж не говорю, если кто-то вышел на связь или где-то слышна стрельба. Я крепче спать буду, если вы меня чаще будить будете. Со мной остаются радист и дежурный офицер. Вот это -- ему. -- Полковник протянул артиллеристу прибор ночного видения. Единственный в группировке образец "новейшей" военной техники.

Все разошлись. Рядом с командиром остался связист с радиостанцией. Неподалеку два "рэбовца" со сканером слушают эфир. С утра было много чеченской болтовни, но теперь тишина. Сканер будет прощупывать эфир до тех пор, пока не сядут аккумуляторы. Заряда хватит еще на шесть часов, то есть как раз на ночь.

Я тоже остался с командиром.

-- Со времен гражданской войны мы воюем сводными отрядами! Начало Великой Отечественной -- тоже самое. Ну, помнишь, заградотряды: кого наловили, те в первом же бою и полегли. Потом все же научились воевать -- полк в полном составе, все друг друга знают, каждый понимает, что должен делать -- красота! Скажи, куда это подевалось? Опять надергали со всей страны -- кого на месяц, кого на три, посводили их в отряды... Мне тут приданы "вэвэшники". Им ставишь задачу -- они ее согласовывают со своим штабом в Ханкале, в Москве, еще черт знает где. И только когда получают подтверждение, начинают делать то, что от них требовалось еще неделю назад. Поэтому у нас что в первую войну, что сейчас -- пока сдвинешь с места...

Накипело в душе у командира, накипело. В прошлую войну он штурмовал Грозный в составе дивизии генерала Приземлина, отрабатывал решения комдива на бой. Потом академия имени Фрунзе -- великолепная школа военного искусства! Но как же далека эта теория от проведения войсковых операции в Чечне!

-- Там нас учили, как надо воевать, а сюда приходишь, и смотришь, как воевать не надо. Дело-то за малым! Немного решительности, чуть-чуть согласованности -- мы их и без нового оружия одолеем. Оседлай все высотки, выжимай их на минное поле, запирай котел -- и мочи изо всех калибров! А сейчас... Ну, найдем мы их следы, чуть-чуть оружия, мелочевку всякую. Но сами-то боевики уже ушли! Еще, не дай бог, людей потеряем на тех сюрпризах, что они нам оставили. Теперь, раз так, уходить надо и снова ждать удобное время для удара.

-- Так почему не уходим? Кого мы теперь здесь ловим?

-- Теперь никого. -- Безклубов задумчиво жует травинку. -- Теперь нас здесь можно ловить...

Конечно, голыми руками нас не взять. Но риск перестал быть оправданным. Глупо таким табором гоняться за трофеями, наподобие тех, что мы нашли в лесу два часа назад.

Безклубов оторвал меня от размышлений загадкой.

-- Посреди пустыни лежит мешок. На мешке человек. На нем сверху еще один мешок. Кто этот человек и как он сюда попал? Можешь задавать вопросы, а я буду отвечать только да или нет.

Я стал задавать вопросы.

-- Далеко от караванных путей?

-- Не важно.

-- Человек жив?

-- Нет.

-- Его убили?

-- Сам загнулся.

-- Молодой?

-- Как мы с тобой. Но это тоже не важно, -- от сравнения по коже невольно ползут мурашки. Безклубов действительно не похож на командующего -- стал бы генерал сидеть здесь вместе со своим войском -- без воды, еды и крыши над головой!

-- Он там по своей воле?

-- Да.

-- Он искал смерти?

-- Нет. Но он ее нашел.

Я задумался. Нет, хватит на сегодня мыслей. Сдаюсь.

-- Это парашютист. Мешок снизу, мешок сверху -- парашют не раскрылся. -- Безклубов рассмеялся. -- Хотел как всегда, а кончил плохо. -- И без всякого перехода: -- Да задавить их здесь не так сложно. Даже в горах. Но принцип такой: увидел -- надо убивать!

"Глаза Безклубова сверкнули" -- написал бы репортер, никогда не видавший войны.

"Это слова гестаповца из фильма про фрицев! -- подумает читатель, изнеженный тщательным подбором правды о войне. -- Так не может говорить насквозь положительный и смелый русский полковник".

...........

Я шел к своему костру уже заполночь. И думал о том, что разве эти жестокие, и на первый взгляд, циничные слова страшнее самой войны? В бою не время философствовать. Кто в этом усомнится, будет убит. Если не мы, то нас.

А значит, "увидел -- надо убивать"!

Другой возможности не будет. Воевать на полумерах нельзя.

В свое время была такая полувоенная игра -- "Зарница". Школьники бегали по полям игрушечных сражений с деревянными автоматами, изображая из себя солдат. А настоящие солдаты с настоящими автоматами смеялись и говорили, что если мы никогда не хоронили "бычки", то мы салаги. И под это дело мы с удовольствием рыли за них окопы.

Теперь автоматы настоящие, но все снова похоже на игру -- еще утром мы были на охоте, а теперь сами в западне.

Если завтра погоды не будет

У костра на земле валяются деревянные крышки от снарядных ящиков -- наши лежанки. Земляные стенки действительно спасают от ветра, но зато не выпускают дым. И он кружится из угла в угол, и только потом, тяжело перевалившись через стенку, уносится прочь.

Забавнее всех выглядит авианаводчик Андрей. Летная кожанка, туфли и пилотка, завернутая на уши. Среди здешней слякоти он выглядит как пижон или оккупант. Андрей тянет ноги в штиблетах поближе к огню. Рожденный летать, он сидит на деревянной дощечке и зубом на зуб не попадает.

Никто не спит. Все молча смотрят в огонь. Спальник есть только у доктора и он, завернувшись в него с головой, пытается храпеть. Гуся то и дело толкает его в бок.

-- Доктор, проснись, хватит храпеть, где твой спирт? -- Все знают, что спирта давно нет, согреться нечем. -- Ну, дай коллективу хоть глюкозы.

Амир поворчал, но достал из-под головы свою сумку с красным крестиком и выдал пакет с глюкозой. 250 грамм на восемь человек.

Право первого глотка дают нам, гостям. Саша Кисловский делает осторожный глоток, потом поднимает глаза на меня и с некоторым сожалением отдает пакетик. Сашка учился в институте и не служил в армии.

Какой теперь она ему запомнится?

Состоящей из холода, голода и поразительного умения наступать на одни и те же грабли?

Или из мужества тех, о ком даже не напишут в газетах, потому что в повседневном выполнении долга, вроде, и нет ничего выдающегося?

Пока в тебя не стреляют из боевого оружия, ты не почувствуешь войну. Но это только до первой крови. До первого убитого.

-- Бесконечно можно смотреть только на то, как журчит ручей, как горит костер, и как тебе выдают зарплату. -- Гуся не может долго молчать. Маленький, юркий, весь состоящий из движений и улыбок, он пытается растормошить остальных. За что Безклубов взял его в телохранители? Ведь Гуся -- музыкант, а не вышибала. До войны он был солистом оркестра.

-- Вот мы тут сидим по чьей-то дури. По чьей? Ведь не из-за погоды же! Сначала мы замешкались из-за вертушек, а пока "тормозили", 74-я бригада как раз втянулась в свой район. Теперь и ее сворачивать уже поздно. Выходит, ночуем мы здесь из-за ее нерасторопности. А если бы мы сработали четко, они бы, как пить дать, вошкались сутки. И мы бы застряли здесь опять же из-за них.

-- Да не из-за них. Просто всем надо разворачиваться бойчее, тогда духи никуда не денутся!

-- Корреспондент, почему газеты об этом не пишут? Кто у нас враг -- в чалме с автоматом или в штабе с толстым брюхом? Вот я всего лишь прапорщик, а знаю, что так не воюют. А в Ханкале что, не знают? Там ведь не такие недоучки, как я, там полковники и генералы.

-- А мне кажется, они просто просекли вкус "боевых". Сиди себе в штабе, под охраной, переворачивай календарь и считай свои трудодни! Это не с батальоном в атаку ходить. У них из Москвы сюда даже очередь, каждый едет и прикидывает, что он потом себе купит.

-- Ну, а ты себе что купишь? Вот Амира можно понять: он родом из Карамахов, ему там, когда в гости приезжал, свои же односельчане-ваххабиты 40 палок врезали. У него пролетарская злость от обиды, он воевать будет из принципа. А ты сюда зачем приехал? У тебя в личном деле уже две войны записано, мог ведь отказаться ехать на третью? Только не надо слов о Родине!

-- У меня эти две войны не только в личном деле, они у меня в судьбе записаны. Мне лучше здесь служить, чем там на майорское жалование право на жизнь отвоевывать. А своего угла у меня что здесь, что там, все равно нет. И не скоро будет. Раньше была армия бесквартирных, теперь армия льготников. В Ханкалу на неделю слетал в командировку, привез справку -- и становись в льготную очередь.

Сошлись на том, что честным трудом в России на хлеб не заработать.

-- Ладно, нам тут еще о политике разговоров не хватает! Пусть лучше нам Гуся что-нибудь споет.

Гусейн положил на колени деревянную крышку от снарядного ящика и под мерный такт ударов затянул унылую песню про журавлей, которым уже нет мочи куда-то лететь, и они приземлились тут, в Чечне, в горах среди ночи.

-- Гуся, я тебя умоляю, давай что-нибудь повеселей, хандру наводишь!

-- Ну ладно, специально к нашему случаю написал. Первое исполнение. Слушайте. Песня про любовь русского солдата к местной черноглазой красавице:

Расплетала девка косы,

Возбуждая и маня.

-- Ты не тронь ее без спроса! --

Говорили мне друзья.

-- У кого же разрешенья

Мне испрашивать о ней?

-- У муллы, отца и братьев,

И у нас, твоих друзей.

Ты ее не тронь, рядовой, остынь,

Рядом с нами встань, вспомни о себе.

Ты мулле не друг, для отца -- позор,

Братьев поищи. А найдешь -- убей!

Мы плохого не желаем,

В нас не зависть говорит.

Хоть без женщин сами маемся,

Но это не сгорит.

Здесь Чечня, здесь все другое,

Здесь невесты не про нас.

Пуля ищет не героя,

А кого Господь не спас.

Хочешь быть живым, слушай, салажок,

Тех, кто пережил через две войны.

У нее своя вера и судьба,

Она смерть твоя черноглазая.

Эта девка сохранилась

Только в памяти моей.

Всю войну она мне снилась,

И совет моих друзей.

Слушали молча, все как один выставив ступни и ладони в редеющее пламя костра.

-- Если завтра погоды не будет, пойдем в село на мародерку. Там споешь. Чтобы девки к нам не липли. И мы к ним тоже.

Страна "спи-ешь-пей"

К утру погода не наладилась. Туман не оставляет никаких надежд ни на продолжение операции, ни на возвращение в Ботлих. Есть, пить и курить нечего. Табачный вопрос встал ребром.

Прошлись по всем карманам, нашли еще пару сигарет.

-- 48 -- курить просим!

-- 41 -- курю один!

-- 45 -- оставь покурить, по-хорошему прошу.

-- Эй, летчик, дай папироску, а то у меня уже душа в полоску!

-- У меня один папирос, да и тот прирос. И вообще, какой ты, нафиг, матрос...

Но в село за продуктами Безклубов никого не пустил -- неизвестно, чем может закончиться встреча с местным населением. Поэтому одна группа пошла за дровами, другая -- искать ручей.

Дров натащили, наверное, на неделю вперед. Огромные кучи деревянных обломков кажутся безнадежно сырыми. Неужели они будут гореть?

А вот ручья поблизости не оказалось, вторая группа вернулась ни с чем. Воду пришлось собирать с травы пластмассовой коробкой из-под сухпайка. Капли слили во флягу (в ней был спирт), и пьем по кругу.

Вода вкусная, чуть-чуть сладковатая. Но мало.

-- Хорошо, что не видно, что мы пьем.

-- Это же природа, Божия роса... А вот с лужами надо поаккуратней, от перестоявшей воды можно и подохнуть.

-- Доктор, а зачем нам пантацид?

-- Это если ты еще жить собираешься, чтобы помирать не натощак. Шучу.

-- А кто читал в детстве сказку про страну "Спи-ешь-пей"? Вот это житуха! Поспал -- поел -- выпил...

Найден еще один источник влаги. В углублении металлической плиты, на которую упирается миномет, стоит вода. Набирается целых две кружки.

Не стреляющее оружие угнетает. Готовые к бою минометы сиротливо смотрят в небо, которого не видно. К туману все уже привыкли, и ощущение тревоги сменилось чувством голода.

Вертолета сегодня не будет, это ясно. Наверное, не будет и завтра...

День прошел в подготовке к ночлегу. Чтобы не замерзнуть, то отжимаюсь, то отбираю у кого-нибудь из солдат лопату и помогаю рыть очередной окопчик. Согревает, но к вечеру от усталости дрожат руки.

Ночью пошел дождь. Я уже почти уснул на своей деревянной лежанке. Я мог бы проспать до самого утра. Но капли заползают даже под ресницы. Все подняли свои лежанки над головой и придвинулись к костру. Он шипит от дождя, но каким-то чудом продолжал гореть. Это чудо -- порох из минометных зарядов, который Гуся то и дело подсыпает в угасающее пламя.

Неожиданно дождь кончился. Доски побросали на землю и стали раздеваться. Пламя лижет нашу сырую одежду. Пальцы едва терпят, а по голым спинам гуляет ледяной ветер. Выдерживаю минут пять, и одеваюсь. Горячая одежда создает иллюзию тепла. Но не надолго.

Снова заморосил дождь. Все повторяется.

Мокнут наши вещи. Аккумуляторы сели еще в первую ночь. Дорогостоящая аппаратура превратилась в бесполезный хлам.

Все, кино кончилось.

Видеокамеру закутали в целлофановый чехол, спрятали в кофр и раскрыли над ним специально для этого припасенный зонтик. Но спасет ли это от сырости?

-- Ночь какая-то тренировочная. Лег -- встал, лег -- встал. То ты на доске, то она на тебе.

А в Ботлихе солнце

-- Ноль-первый, ноль-первый! На завтра прогноз такой же. Отбоя операции пока нет...

Щур как на иголках. Отсюда по земле можно дойти только до Нохчи-Килоя. Дальше транспорт не пройдет.

Завезти продукты в Нохчи-Килой, чтобы оттуда люди Безклубова подняли их к себе на руках? Это риск. Нохчи-Килой -- плохое село. Да к тому же нет определенности и в дальнейших планах командования: вдруг Ханкала все-таки отменит операцию. Тогда к черту продукты! Главное, забрать людей.

Каждое утро из Грозного взлетает вертолет-разведчик погоды и возвращается обратно: на Шарилам не пройти. А у него в Ботлихе по-прежнему солнце.

Вчера в вагончик начальника штаба наведался особист. Тревожится о журналистах: что они там увидят, что напишут. Говорит, зря отправил их на Шарилам. К чему им видеть войну с изнанки? Пусть, мол, пишут о героях.

А там, в голоде и холоде -- кто, не герои? В их положении без стонов выполнять задачу -- уже подвиг. Или они не герои только потому, что еще живы? Вот пусть журналисты там поголодают со всеми да поспят на сырой земле. Может, тогда поймут, что такое солдатский хлеб. А иначе правильных слов о войне залетным гостям не найти.

Тринадцать

Отступившая к утру темнота обнажила побелевшую траву. Иней.

Провожу пальцем по травинке, из белой она становится снова зеленой. Значит, еще не мороз, только последнее предупреждение.

Связь по рации между разбросанными в горах подразделениями теперь только в экстренных случаях. Почти все аккумуляторы "приказали долго жить", зато до сих пор не истрачен ни один патрон.

Туман.

Ни мы, ни в нас.

Но каждый рассвет -- как перед Бородинской битвой.

Две ночи на Шариламе позади. Начинается третий день крупномасштабной войсковой операции по уничтожению бандформирований в верховьях реки Шаро-Аргун.

По-прежнему ничего не происходит.

Под нашей горой сразу два села. Одно называется Дай, другое -- Шаро-Аргун. Оба селения пользуются дурной славой. Кажется, что Дай ближе, но дорогу к нему преграждает река. Ближайший мост в десяти километрах. За продуктами решено идти в Шаро-Аргун.

Одиннадцать человек. Прошусь с ними.

-- Ты же понимаешь, что мне за тебя, случись чего, голову снимут. -- Безклубов попыхтел для порядка, но через минуту улыбнулся: -- Обещал я тебе, что будешь лягушками питаться, а ты не верил. На войне плохо не когда стреляют, а когда жрать нечего, и помощь не придет. Хотя, когда стреляют, тоже, конечно, хреново. Ладно, с вами пойдет Гуська, держись к нему поближе.

Командовать продовольственной экспедицией назначен капитан Дмитрий Козлов. Оказывается, он -- наш коллега, военный журналист. Но здесь капитан -- замполит группировки. А при необходимости и командир боевой группы. Это его людей в первый день из-за непогоды подсадили к нам, на высоту 1691, и в назначенное место капитан повел свою группу пешком.

Но после первой же ночи Безклубов приказал им возвращаться на Шарилам. Здесь можно хотя бы высушиться у костра.

-- Корреспондент, ты что, тоже с нами? В приметы не верю, но лучше б остался. С тобой и Гусей нас тринадцать, нехорошо. Ну ладно, становись в строй. Может, тебе автомат дать?

-- Мое оружие -- авторучка.

-- Мое, вообще-то, тоже. Но газета не выходит, приходится воевать свинцом, а не словом.

Пафос? Вопросы журналистской этики. Брал ли в руки автомат Константин Симонов? Наверно, из него вышел бы неплохой пехотинец. Но он был нужен как репортер. А Димка Козлов как журналист на войне никем не востребован. И в первую очередь самой армией, которая учила его писать, но обрекла на вымирание военную прессу. И он, капитан, обученный в военном училище общевойсковой тактике, ведет на боевое задание свою небольшую группу.