В последний раз я взглянул на посиневшее лицо, перепачканное кровью. На скрюченные пальцы. Веки я ему прикрыл еще ночью, но казалось, что я вижу остекленевшие глаза. Прощай!
     Пошатываясь, растирая сведенные руки, я пошел к зданию. Меня догнал солдат и что-то начал говорить. Я не слышал его. Хмуро и внимательно посмотрел на него, не говоря ни слова, развернулся и пошел опять в сторону здания. Солдат снова меня догнал, дернул за рукав и показал рукой в сторону, где стояли носилки и суетились врачи. Видимо, там устроили медпункт. Я отдернул руку и сквозь зубы сказал:
     - Пошел на хрен. У меня все в порядке. А кто подойдет - разобью морду. Можешь так всем передать.
     Солдат в растерянности смотрел на меня, на мой перепачканный в крови бушлат, на мое грязное лицо.
     - Это не моя кровь. Иди отсюда.
     Боец еще что-то начал говорить, но я уже, не обращая никакого внимания, пошел дальше. Вход в здание был обрушен. Поэтому я начал его обходить. Тут наткнулся на начальника штаба первого батальона Ваню Ильина. Он был хмур, но когда увидел меня, остолбенел. Что-то закричал и подбежал ко мне. Обнял. Что-то говорил. Я покачал головой и сказал, что немного оглох. Тот взял меня и потащил по направлению к врачам. Я вырвался. Остановился и вновь произнес ему нечто подобное, что говорил пару минут назад бойцу.
      - Ваня, пошел на хрен. Если ты потащишь меня, то перегребу по морде. У меня небольшая контузия, слух через пару дней восстановится. Выпить есть?
     Тот кивнул головой. Взял меня за локоть и потянул по направлению к бойцам.
     - Иван, только пока не показывай меня командирам. Запрут в госпиталь. И привет.
     Иван кивал головой и говорил что-то, жестикулировал.
     - Не старайся, один хрен, не слышу. Если будешь орать прямо в ухо, то тогда что-то услышу, а так - нет.
     Подошли к БМП. Двигатель работал. Иван дернул за рукоятку десантного отсека, открыл дверь. Подтолкнул меня к черному отверстию.
     Вместе влезли в отсек. Он невысокий, поэтому приходилось пригибаться низко. Иван включил внутреннее освещение. Я присел на скамейку, тянущуюся вдоль всего борта, и снял бушлат. Внутри было сухо и тепло. Иван тем временем достал продукты. Как всегда тушенка, сгущенка, лук, чеснок, бутылка спирта и натовский паек. Постелил прямо на пол газету, достал чудо-бутылку минеральной воды. Разлил спирт по стаканам. В армии есть один непреложный принцип - спирт каждый разбавляет сам, как ему нравится. И когда он протянул мне воду и спирт в стакане, я вяло махнул рукой. Он мне развел половину на половину. Нормально. Молча чокнулись. Выпили, запили прямо из бутылки минералкой. Не приходилось мне пить спирт, разбавленный минеральной водой. Начали закусывать. Я ел все без разбора. И тут же начал рассказывать Ивану, что мне пришлось пережить. Сначала постарался говорить громко, но он мне жестом показал, чтобы говорил потише. Я рассказывал все, что мне пришлось пережить за прошедшую ночь. Рассказывал все без утайки и комок вновь перекрыл дыхание. С трудом протолкнул в себя очередную порцию спирта. Когда пил, ел, слезы текли по щекам. От пережитого, а также тепла, еды и спиртного глаза начали закрываться. Страшно захотелось спать. Иван убрал остатки еды и постелил на полу замызганный ковер, бросил пару бушлатов под голову, дал еще небольшой ковер для укрывания. Помог снять мокрые ботинки и носки. Поставил их возле отверстия, откуда шел теплый воздух для просушки, выключил свет и вышел. Я провалился в глубокий, беспокойный сон. Снилось, что вновь я воюю на площади вместе с этим бойцом, что умер у меня на руках. Мы живые, здоровые, бьем духов. Но потом боец погибает. Я просыпался, потом вновь засыпал, старался максимально сделать все, чтобы спасти его от неминуемой гибели, но все было тщетно. То подрывался он на мине, то пуля пробивала его тело. И всегда он умирал одинаково, как это было в жизни. Ощущаешь себя обманутым и бьешься от своего бессилия, проклиная всех, включая Бога. Злость будоражила кровь, адреналин вновь начинал бушевать. Я просыпался, но ничего не слышал, только пол у БМП ровно подрагивал от работающего двигателя. И опять засыпал, казалось, что просыпался не менее сотни раз. После очередной побудки решил, что от этого кошмара мне не избавиться. Наощупь нашел выключатель и включил свет. Оделся, обулся в сухие, но грязные носки, ботинки просохли не до конца, но так как не видели давно уже крема, носки загнулись. Постучав о броню машины, отбил крупные куски грязи и надел их. Не застегивая бушлат, взяв автомат, вышел на улицу.
     Судя по солнцу, обед уже миновал, мои наручные часы остановились. Забыл завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышал ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет…
     Вокруг ходили бойцы и офицеры. Прикрытые стенами Госбанка, никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки покрывал толстый слой грязи. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый, выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз по горлу. На плече болтался автомат, также испачканный грязью.
     Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом, видимо ее хозяину. И сделав шаг навстречу другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись молча, крепко. Живы! Мы живы!
     Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал, но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха:
     - Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче.
     - Опять контузило? - Юрка приблизился близко к уху и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо.
     Я отпрянул от такого рева.
     - Ты, что, сдурел? Оглушишь, идиот!
     - Сам просил, чтобы погромче.
     - Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.
     - Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.
     - Дождешься. От меня не так легко избавиться.
     - Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья. Пятая?
     - Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти - домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади?
     - Там же.
     - Не видел.
     - Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем.
     - Они что, гребанулись? А живой щит?
     - Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.
     - Сказали, сказали, - проворчал я. - Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать?
     - Соседи?
     - Кто же еще?
     - Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка.
     - Или не захотели, - опять проворчал я.
     - Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!
     - Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального - не видно толка.
     - Короче, вся надежда на сибирскую махру?
     - Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас.
     - Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового?
     - Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?
     - Утром, под туманом бойца вынес.
     - Живой?
     - На руках умер. Страшная смерть.
     - Любая смерть страшна.
     - Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.
     Еще пару часов не покурю, на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то.
     - Сейчас найдем.
     Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.
     - Слава, только "Нищий в горах". Пойдет?
     - Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?
     - А где ты видел что-нибудь другое?
     - Не доводилось. Прикуривай.
     Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету, передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя, выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с жалостью посмотрел на окурок, и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового голода на какое-то время было удовлетворено.
     - Как самочувствие, Слава?
     - Жить можно. Обедали уже?
     - Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде, полегчало. Осталось пожрать, да перекантоваться до вечера. На площадь-то пойдешь? Может, все-таки к врачу?
     - На хрен. На площадь пойду, у меня теперь к духам появился свой счет. Пусть заплатят сполна.
     - Что, крыша съехала?
     - Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет.
     - А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил?
     - До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что умер на руках, надо поквитаться с духами. Они рядом. Вон только перевалить за площадь, - я кивнул головой в сторону Дворца, - там всем работы хватит.
     - Не увлекайся, - предупредил Юра. - Смотрю, что действительно после контузии мозги у тебя съехали.
     - Юра, я пытался этого пацана спасти. А когда дал последнею сигарету, он умер. У меня на руках умер.
     - Это его кровь у тебя на бушлате?
     - Его.
     - Понятно, у тебя появился комплекс вины перед умершим. Ты, наверное, считаешь, что он умер из-за твоей последней сигареты?
     - Отгребись. Психологию я тоже изучал. Здесь дело не в комплексе вины. Понимаешь, вся государственная система настолько прогнила, что ее надо менять. Это не демократия, когда из-за чьих-то гнилых амбиций гибнут парни на своей территории. Не знаю, как толком тебе объяснить.
     - Так после войны иди в политики. Говорить ты умеешь.
     - Ты, что меня за шакала держишь?
     - Тебя не понять.
     - Я сам разобраться в себе не могу, но начинаю ненавидеть свою страну.
     - Пиши рапорт и езжай отсюда. Тут быстро его подпишут.
     - Не могу, чувствую, что это мое дело, остатки патриотизма, что ли. Не знаю.
     - Пошел на хрен. На голодный желудок, после контузии, а у меня - после бессонной ночи, такие речи толкать… Или идем есть, или я тебя отведу к психиатру.
     - Понимаешь, я считаю, что девяносто пять процентов проблем у людей от людей.
     - Это как?
     - Пять процентов - это болезни, эпидемии, дождь, стихийные бедствия и так далее. А вот девяносто пять процентов - это уже то, что делают люди, вредя друг другу. Например, развязывают подобные войны. Поклоняются доллару. Эксплуатируют друг друга.
     - По-твоему выходит, что нужен коммунизм?
     - Коммунизм - это утопия, кровь, дерьмо, войны. Хватит. Наелся досыта. Правда. Хоть образование получил высшее. А мой сын? Денег у меня нет для его учебы. Значит, придется идти в армию. Не хочу.
     - Так, что делать, Слава?
     - Не знаю. Мне жаль Россию. Ее фактически уже нет. Начался развал на удельные княжества. Экономика сейчас развалится, как карточный домик. Москва будет выжимать из регионов-сателлитов все соки-деньги, а сама будет строиться, жировать, вот тогда и народ потребует, чтобы отошли от Москвы. Вернее будет смоделирована такая ситуация, когда от имени народа потребуют выхода из состава России, отделения от Москвы. Жаль.
     - Что ты о России думаешь? Через пару часов ничего не будет понятно, кроме одного, как спасти свою задницу. И будем, как зайцы, петлять по площади от снайперов и метких минометчиков. А ты - Россия, Россия. О себе думай. Пошли, поищем что-нибудь пожрать. Живот к позвоночнику присох. Тебе хорошо. Ты толстый, а я худой.
     - Ну, пошли пожрем. А что до России… Она не заботится о нас, так какого хрена мы будем заботиться о ней. Пошли все они на хрен!
     - Вот это дело! А то я, грешным делом, думал, что ты рехнулся. А про бойца забудь. Я тебя знаю, ты сделал все, что мог. На все воля божья. Судьба у него такая была. О себе подумай, а то все глобализмом занимаешься. Плюнь. Идем, пищу поищем.
     И мы пошли. Нас приветствовали многие. Я еще не отошел от контузии, и поэтому только как мартышка глупо улыбался и махал руками. Юра вступал в переговоры и спрашивал насчет пищи. Мы были подобно беженцам. Побирались. Христарадничали. Скорее бы подогнали штабные машины, и тогда мы в нашей машине отъелись бы, отоспались, но никогда не отказали бы в приюте, куске тушенки, глотке водки, сигарете нуждающемуся бойцу, офицеру. Так и нас сейчас нагружали консервами, сигаретами, кто-то сунул полфляжки спирта. Многие нас знали и одобрительно похлопывали по плечам. Юра всем объяснял, что я контужен и слегка оглох. При этом я с трудом слышал, что он говорит, и подыгрывал ему. Делал страдальческую рожу. Народ не смог устоять перед нашим натиском. Если бы было, где складировать и хранить продукты, то мы могли набрать еды на несколько дней. А так нам хватит и на пропущенный обед, и на ужин, и на завтрак, все впрок. Правда, нажираться перед боем сильно не хотелось. Бронежилет мой остался на площади. Снова я был "голым".
     Мы расположились у той же БМП, где я спал. У окружавших нас бойцов узнали, что Ваня Ильин вместе с подразделениями окопался на площади. Готовит нам плацдарм. В гробу видел я этот плацдарм.
     Начали есть. В десантном отсеке обнаружили небольшой запас минеральной воды. Где Иван его "приватизировал" не знаю, но пару бутылок мы реквизировали. Разлили спирт, разбавили водой и выпили. Запили все той же минеральной. Руки и рожи у нас были грязные. Воды не было, а идти несколько десятков метров к Сунже по открытой местности ради гигиены не хотелось. Поэтому, сидя у гусеничных траков ставшей почти родной БМП, мы жевали принесенные продукты. Юра толкнул меня локтем в бок и кивнул:
     - Смотри.
     По временному расположению бригады важно, как гусь, ступал комбриг, собственной персоной. Что-то говорил, останавливаясь рядом с бойцами. Офицеры откровенно игнорировали его присутствие. Всячески выражали ему свое презрение. Не обращали внимания, когда он проходил мимо. Не поднимались с земли, когда тот обращался к ним. Судя по выражению прокопченных лиц, говорили что-то обидное, дерзили, хамили. В свою очередь, комбриг горячился, пытался воспитывать их. Жаль, что глухой. Спектакль, надо полагать там разворачивался классный. Юра, навострив уши, внимательно слушал.
     - Юра, что там? О чем говорят?
     - Командира на хрен посылают.
     - Это я и глухой по лицам прочитал. А подробности?
     - Вспоминают, кто сколько людей и техники потерял при штурме и марше потерял.
     - А это чмо что говорит?
     - Сначала оправдывается, а потом, что была, мол, засада.
     - Ежу понятно, что духи нас прослушивали, вот и устроили засаду. Что еще?
     - Говорит, что действия командира не обсуждаются.
     - Преступные действия.
     - Ему то же самое и говорят. А потом просто посылают на хрен и предлагают пойти впереди бригады ночью.
     - А он?
     - Просит ему не указывать.
     Сзади шли начальник штаба и замполит бригады. Судя по их довольным рожам, они не поддерживали командира, и целиком были на стороне личного состава. По крайней мере, они, как и все, хлебнули сполна всего того дерьма, что выпало на нашу долю.
     Вот и Буталов в сопровождении Сан Саныча и Казарцева подошел к нам. Мы сделали вид, что едим и не замечаем их. Буталов остановился напротив нас и посмотрел внимательно и строго. Наверное, он полагал, что этот взгляд должен внушать страх и уважение подчиненным. Нам было по барабану. Глубоко индифферентно на все его взгляды и оклики. Я вообще глухой, так что, чмо, пусть орет. Не услышу. Или сделаю вид, что не услышу. Все-таки в глухоте есть некоторые преимущества. Пошел он на хрен.
     - Вы кто такие? - спросил Буталов, рассматривая нас упор.
     Я продолжал делать вид, что не слышу его.
     - Майор Рыжов и капитан Миронов, - сообщил Сан Саныч ему.
     - У меня в бригаде нет таких грязных офицеров, - брезгливо сказал комбриг.
     - Если бы не Сан Саныч, то и бригады у тебя тоже не было бы, - с вызовом сказал Юра.
     - Как ты смеешь, ты - младший по возрасту и званию.., - Буталов начал злиться. Видимо он решил компенсировать все свое унижение за счет нас. Не выйдет, собака серая!
     - Имею, - перебил его Юра, - имею по праву офицера, боевого офицера, который успел уже повоевать и понагибаться каждой пуле, поковыряться в земле. По праву того, кто не прятался и не катался неизвестно где, когда вся бригада костьми ложилась. А сейчас пришел и хочет показать себя крутым. Насрать вам на бригаду и людей. Мы все свидетели того дебилизма, который видели. Мы все видели, как бездарно расстреляли и рассеяли колонну. А свидетелей позора надо убирать, и поэтому, чем больше нас останется на этой вонючей площади, тем будет лучше. Не так, что ли? Еще лучше, если пришлют вообще новый состав бригады. Вот тогда оторветесь. Снова положите половину личного состава. Зато подтвердите свои личные амбиции и комплексы крутого вояки, боевика. Мне противно с вами говорить. Этот капитан на своих руках вынес раненого бойца, он весь в его крови, от контузии он почти не слышит, но не идет в тыл. Он не может умыться, потому что вы не позаботились об элементарном. А сейчас ходите и качаете права. Пошел на хрен, полковник!
     После этих слов у всех присутствующих отвисла челюсть. Круто. Очень круто. Одно дело просто ругаться по делу или просто так, для вывода пара. А другое - просто послать по-мужски. Буталов позеленел от злости и, развернувшись к Биличу и Казарцеву, спросил, видели они что-нибудь. На что они спокойно ответили, что обсуждали предстоящий штурм и не прислушивались к нашему разговору. Оставался я один. Но я сделал каменную рожу и изобразил один из своих тяжелых взглядов. Буталов бесился, злость его готова была разорвать, как гранату. Было бы чертовски забавное зрелище, я даже на секунду представил, как его разрывает, и зажмурился от удовольствия.
     - Ты, майор, ответишь за это оскорбление. Такие оскорбления у офицеров смываются кровью.
     - Так то у офицеров, - усмехнулся Юра.
     - Я что, не офицер, по-твоему? - взвился Буталов.
     - Нет, - твердо ответил Юра, глядя прямо в глаза. Говорить они стали тише, и поэтому мне приходилось напрягать весь свой оставшийся слух, чтобы не пропустить ни одного слова.
     - Товарищ подполковник! - обратился Буталов к Сан Санычу. - Пусть эти два офицера пойдут вместе с передовыми подразделениями при ночном штурме.
     - Они и так очень хорошо работают, не прячутся по кустам. На них ушли представления к орденам, - ответил Сан Саныч (вот это новость, не знал). - Тем более, что они старшие офицеры штаба, и должны использоваться по прямому своему назначению…
     - Это приказ, товарищ подполковник! - завизжал Буталов. - У вас тоже плохо со слухом? Что вам не понятно?!
     - Своими поступками вы нервируете людей, которые уже много дней не выходили из боев. Нервы на пределе, лишены элементарных удобств. А такими приказами вы еще более накаляете обстановку. Не стоит этого делать, - постарался вмешаться и деликатно напомнить ему Серега Казарцев.
     - Не вмешиваться! Занимайтесь своим делом, товарищ подполковник. Вот и занимайтесь элементарными условиями. Я ставлю вас ответственным за обеспечение!
     - Для этого есть служба тыла.
     - Пока они где-то шляются, вы, лично вы, замполит, отвечаете за эту работу! Это приказ. Вам все понятно?
     - Мне все понятно, - сказал сквозь зубы Серега.
     Буталов развернулся на каблуках и пошел прочь.
     - Знаешь, Юра, почему-то я нисколько не удивлюсь, когда узнаю, что наш новый боевой командир в скором времени будет убит шальной пулей.
     - Точно. Ведь доведет дурак людей до такого шага. Искать никто не будет.
     - Война все спишет. Одним больше, одним меньше. Нового пришлют. Какая разница! Наливай.
     Выпили еще по одной. Полегчало. Камень, что лежал на груди, отвалил. Старался думать только о штурме. Но в голове постоянно всплывал образ умершего на руках бойца. Вернуть его я не могу. Если я виновен в его гибели, то пусть пострадаю. Но вот таким манером сводить меня с ума я не позволю. Не нравятся мне навязчивые видения. Ни к чему все это. Тряхнул головой, стараясь отогнать привидение.
     - Чем будем заниматься, Слава? - спросил Юра, закуривая очередную сигарету.
     - Мне нет смысла болтаться по лагерю. Могут упечь к медикам, а там - пиши пропало. Поэтому спрячусь в этом БМП, а когда будет точно известно, что идем на штурм, позовешь меня.
     - Хорошо, я пойду, поболтаюсь, посмотрю, что новый командир, язви его в душу, задумал. Погонит нас на пулеметы.
     - Скажи спасибо, что хоть не требует как в фильме "Чапаев" идти в психическую атаку без единого выстрела.
     - Дай ему волю - погнал бы. Какой идиот его прислал на нашу голову?
     - Кому надо, тот и прислал.
     - Ладно, я пошел. Может, Женю Иванова прислать, чтобы тебя посмотрел? Тихо посмотрел, без пыли и шума. Таких как ты "оловянных солдатиков" у нас в бригаде полным полно.
     - Давай, только чтобы без хая. Сам знаешь докторов. Но смотреть здесь. Я в медроту не пойду.
     - Это я и без тебя знаю. Сиди в машине или болтайся поблизости. Увижу - приведу.
     Юра пошел вдоль расположения остатков бригады. Я, прикрываясь обломками бетонных стен, поднялся на крышу Госбанка. Там уже находилось человек шесть бойцов и офицеров. Все они наблюдали и наносили на карту позиции духов и наших. Вначале я внимательно посмотрел на площадь и Дворец. Ничего хорошего.
     Духи продолжали прикрываться телами, уже мертвыми, наших солдат и офицеров, и не подпускали ни на шаг вперед. Те бойцы, что успели пробиться под стены Дворца, откатились, оставив там мертвых. Те из наших, кто успел окопаться на площади, также представляли уязвимую мишень для духовских снайперов. Наше счастье, что у духов мало минометов и нет тяжелых минометов. А то бы остались там.
     Опять под прикрытием темноты предстояло мчаться вперед, спотыкаясь о многочисленные камни, куски бетона, ежесекундно попадать в воронки, окопчики, ямы. Духи будут вешать в небе осветительные ракеты и мины-люстры. Тем самым, весь наш успех, основанный на внезапности, будет потерян. Успеем незамеченными метров пятьдесят пробежать, а потом нас накроют. И фамилию не спросят.
     Если пойдет все так, как я предполагаю, то много таких пацанов, что умер у меня на руках, останутся навеки только в памяти. В связи со своей глухотой мне не хотелось лезть к офицерам, уточняющим обстановку, с расспросами. Не хотелось каждому объяснять, что я полуглухой, и поэтому прошу их говорить погромче. А в ответ видеть сочувственные улыбки, страдальческие лица. Ни к чему мне это. Ненавижу, когда меня жалеют. Я пока не инвалид! Утром посмотрим, а сейчас я сам справлюсь со своими проблемами.
     Примерно наметил путь своего движения ночью. Не по прямой, а по извилистому пути. Но он обеспечивал мне хоть какую-то надежду на спасение. Жадно затягиваясь, смотрел во все глаза на площадь, запоминая предстоящий путь. Как заклинание повторял ориентиры, по которым в темноте, при неверном, ломающемся свете мне предстояло пройти по пути, что спасет мою жизнь. Хотелось в это верить. Очень хотелось! И я верил.
     Глазами искал, где Ваня Ильин, но видел только грязно-серые и зеленые бушлаты. Кто-то из лежащих на площади пытался стрелять по духам, кто-то курил. Некоторые углубляли свое временное пристанище. Храни их Бог! Через несколько часов вам, мужики, предстоит открыть ураганный огонь. Чтобы духи не смели поднять головы, пока мы будем бежать по площади. Только этот план и оставался.
     Лишь сибирская махра способна зарыться на площади и держать оборону. В сорок первом, благодаря сибирской махре, откинули фрицев от кремлевских стен. Помнишь, читатель, двадцать восемь панфиловцев? Так они были сибирской махрой. И таких, как они, был целый фронт. Вот так-то. Когда наступает очередная задница, кличут сибиряков, а когда победа и награды, квартиры и прочие блага - для воинов Арбатского военного округа. Мы уже привыкли к этому. И сейчас, когда престиж страны пошатнулся в глазах мировой общественности, сибиряки, прикрывая собой этот сраный престиж государства, рвутся вперед. Не применяя артиллерию, потому что запрещено, закапываются по уши на открытой местности. Все сделаем, что Родина, в лице старого, больного, не служившего ни дня в армии Главнокомандующего, прикажет. Все как в дешевом водевиле: "Чего прикажете? Чего Хозяину угодно?". Вот только все это основательно надоедает, когда тебя за твою верную службу окунают с головой в дерьмо. А терпение уже на нуле.
     Продолжая вглядываться в предстоящий путь, я докурил сигарету. Бросил ее себе под ноги, растер подошвой и начал спускаться вниз.
     Возле БМП, где оставил меня Юра, стоял военный врач Женя Иванов. Я понаблюдал немного за ним. Он был спокоен и курил. В руках у него была брезентовая сумка с нашитым красным крестом в белом круге. Неторопясь я подошел к нему.
     - Здорово, мужик. Давно ждешь?
     - Слава! - Женя крепко пожал руку, а затем притянул к себе. Мы обнялись. - Как ты?
     - Контузия.
      - Очередная?
      - Ну, - помялся я, - очередная. Слух сначала почти пропал. Сейчас постепенно восстанавливается. Посмотри, что там. Только эвакуироваться я не буду.
      - Знаю, знаю, - вздохнул Женя. - Таких полоумных полно. Давай поглядим, что там у тебя.
      Он достал и прикрепил у себя на голове круглое зеркальце, еще какие-то блестящие штучки. Если их увидеть в камере пыток, то вполне сойдут за орудия производства. Женя бесцеремонно схватил меня за ухо, там что-то треснуло.