-10-
     
      - Алексей, вроде не пахнет, - я потянул носом воздух.
      - Эй, киши, ты живой, али как? - Леха для надежности даже легонько ткнул его ботинком.
      Руки Толстого начали шарить вокруг. Видать автомат ищет, голову от пола не поднимает, глаза не открывает.
      - Ну его к лешему! Леха, не трогай его. Живой он, только без памяти.
      - Не буду, только автомат для верности разряжу.
      Алексей взял автомат - тот не стоял на предохранителе. Отстегнул магазин, передернул затвор, из него вылетел целехонький патрон. Для верности Леха подобрал его и быстренько, используя тыльную часть патрона, разрядил весь магазин прямо на пол кунга, потом забросил автомат и магазин в угол, подальше от владельца. При каждом падении очередного патрона на пол Адыль вздрагивал, закрывая голову. Тело тряслось, и по нему прокатывались волны жира.
      Я нагнулся к горе-боевику.
      - Эй, Адыль! - слегка ударил ладонью по толстой морде, тот замычал что-то невразумительное. - Кончилась война. Бери шинель, пошли домой.
      - А-а-а! - Адыль поднял голову и посмотрел на нас мутным, ничего не понимающим взором. - А где он?!
      - Кто он? - мы не поняли, что это он городит.
      - Ракета взорвался! Я совсем умер!
      Тут до нас дошло, что почувствовал неопытный человек, находясь в десятке метров от пусковой при старте.
      Мы ржали во весь голос, от всей души смеялись. Смех грозил разорвать наши рты до ушей, мышцы живота болели от напряжения. Постепенно смех угасал, но это происходило в силу физических причин, из-за болей. Мы еще долго посмеивались, похихикивали.
      Превозмогая боль в теле и душивший нас смех, я выдавил из себя:
      - Вставай, киши!
      - Ай, нет! Я немного здесь еще полежу, - и жирный, потный Адыль вновь уткнулся мордой в пол и обхватил голову руками.
      К своим шли молча. Смех нас истощил. Да и не смех это был, а истерика - ржачка.
      В беседке шла оживленная беседа. Смысл был один: попали или не попали. Боб молчал, был хмур и сосредоточен. На входе появилась фигура Ходжи.
      - Все здесь?
      - Да.
      - Сейчас подойдет командующий армией господин Гусейнов. Никому не расходится.
      - Куда же мы с подводной лодки денемся?
      - Какая подводная лодка? - Ходжи не понял и напрягся.
      - Куда мы безоружные уйдем? А лодка - это метафора. Врубился?
      - Не надо никаких метафор и лодок. Вам понятно?
      - Яснее ясного.
      - Что еще этому уроду надо? - слышалось ворчанье со всех сторон.
      - Хочет поблагодарить от имени командования и вручить ордена и ценные подарки за отличную службу! - я вставил свои "три копейки".
      - Ага, по девять грамм в брюхо! - раздалось слева.
      - Господи. Как все это надоело, скорее бы свалить в Россию, обрыдли эти черти со своими дурными разборками!
      - Гляди, чтобы тебя в "цинке" не отправили!
      - Тьфу на тебя, дубина!
      - Тихо! Вождь говорить будет, - прошептал кто-то впереди.
      Конвоиры уже не толкались. Не били никого. Все было чинно и вежливо. Напоминало митинг на каком-то заводе. Вот приехал большой начальник, он сейчас нам расскажет о необходимости качественного труда на благо Родины!
      Гусейнов, наверное, точно произвел себя в генералы. Он надулся как петух. И начал рассказывать про то, какие мы молодцы! Какое большое дело мы сделали в освободительной борьбе против иноземных захватчиков и т. д.
      А в конце своей речи он призвал нас пачками записываться в ряды славного народно-освободительного войска. Обещал всевозможные блага. В том числе и повышение звания на две ступени сразу. Значит, я могу в одночасье стать майором. Негусто. В следующем году мне и так капитана получать, а Бобу он сразу генерал-майора присваивает!
      Мне вспомнился эпизод из кинофильма "Свадьба в Малиновке". Когда Попандопуло пихал попу нарисованные деньги и приговаривал: "Бери, я себе еще нарисую!"
      Вся эта речь напоминала дешевый фарс. Добровольцев не нашлось. Затем Гусь еще раз обратился к Бобу:
      - Василий Степанович! Я предлагаю вам возглавить дивизию, звание генерала гарантирую через три дня.
      Боб, не задумываясь, сказал фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь:
      - Я принимаю присягу только один раз! - при этом он посмотрел на Модаева.
      В словах командира не было дешевого пафоса, как в речи Гусейнова, простые слова, которые сказал простой мужик, простой офицер. Подполковников в Советской Армии было много, а вот таких, как Боб, наверное, мало.
      - Эй, а где обещанные деньги? - с места весело крикнул Горин.
      - Какие деньги? - Гусейнов явно недоумевал.
      - За старт. По пять тысяч долларов каждому. А командиру - двадцать штук. Итого девяносто пять тысяч. Мы считать умеем! Неужто запамятовал, генерал?
      - Село не уничтожено, а поэтому никаких денег не будет! - отрезал Гусь. - Нужны деньги - идите ко мне. Я щедро оплачу ваш труд.
      - Брехня все это! - Алексей состроил обиженную мину. - Если уж за старт не заплатили, то за наемничество и подавно! Модаев! Тебя обманули! Иди назад! - Горин откровенно потешался на Серегой-предателем.
      - Горин! Не паясничай! - голос командира дивизиона был строг.
      - Понял! Умолкаю! Но обидно, они тут деньги обещали, и тут же обманули. У, козлы!
      Затем банда Гусейнова удалилась. Ушел с ними и бывший старший лейтенант Модаев Сергей Николаевич.
      Уходил он, потупив голову, с налившимся кровью лицом, в руке у него был ПМ. Из этого пистолета убили прапорщика Морозко.
      Как ты со всем этим теперь сможешь жить, Серега-предатель?
      После того как они ушли, все зашумели. Командир поднял руку вверх, призывая к вниманию:
      - Товарищи офицеры!
      - Тихо, командир говорить будет!
      - То, что сейчас здесь произошло - ЧП! И вы все это прекрасно осознаете. Самовольный, несанкционированный пуск ракеты. Что будет со мной, я не знаю. Готов полностью отвечать за свои действия. Но я сохранил свой личный состав, как мог сберег вверенное вооружение, технику, имущество. Сейчас всех попрошу полчаса перекурить, сходить в туалет и начать вновь нести боевое дежурство.
      - Товарищ подполковник, мы все за вас вступимся! - неслось из толпы.
      - Мы напишем рапорта, что и как здесь было!
      - Если бы не вы, так нас бы здесь уже всех расстреляли!
      - Вон пусть у майора Иванова спросят!
      - Да ничего не будет!
      - Тихо, товарищи офицеры. Дежурной смене на своих рабочих местах быть через тридцать минут. Все. Разойдись! Маков! Они перерезали провода. Вынос для радио тоже разбили. Сколько времени надо для восстановления связи?
      - Минут десять и связь будет "на соплях". С остальным надо подробнее разбираться.
      - Ладно, делай, только раньше меня ничего никому не докладывай.
      - Есть.
      Я начал восстанавливать проводную связь. Еще хорошо, что защитники не сильно порезвились, орудуя ножами. А вот если бы из автомата полоснули! Побоялись.
      Через десять минут командир по телефону доложил в штаб полка, дивизии, а затем и в штаб армии о происшедшем. Они уже, оказывается, мчались к нам. Был зафиксирован старт ракет, но не было объяснений. Связи с нами не было.
     
      -11-
     
      Командира срочно вызвали в штаб армии, он отправился туда. Через несколько часов приехали на машинах человек пятьдесят во главе с заместителем командарма, плюс к ним большая "группа товарищей" из особого отдела, военной прокуратуры, политотдела армии.
      Нас всех рассортировали и опрашивали, допрашивали, стращали, пугали. Передавали по конвейеру. От особистов - прокурятам, от тех - замполитам, потом просто офицерам штаба армии - инженерам, затем опять особистам, и т. д.
      Изуверство тех, кто нас допрашивал, было на сродни измывательствам ополченцев, которые были здесь недавно.
      Нас пугали уголовным кодексом, нарушением Устава, нарушением правил несения боевого дежурства. Если верить всем этим страшилкам, получалось, что каждому из нас грозило лет по сорок, но у нас в стране больше пятнадцати не дают, так что по двадцать пять скостят!
      По всем раскладкам тех, кто нас допрашивал, мы все должны были умереть здесь в едином порыве, но не допустить пуска ракеты, не говоря уже про захват КП и стартовых позиций.
      От всех разумных доводов они отмахивались.
      Эти приехавшие умники от нас допытывались, почему же никто не организовал преследование и захват банды? Этот вопрос вызывал у всех истеричный смех. Тогда они попытались сами организовать преследование. Они даже связались с местной милицией, те просто бросили трубку. И только поняв тщетность своих попыток, они успокоились, правда, попытались все свалить на нас. Мы все устали от этих допросов, издевательств как со стороны партизан, так и со стороны официальных властей.
      Многие из приехавших отлично понимали, что никто не будет заниматься поисками и наказанием Гусейнова и его компании. Российские части находились на территории чужого государства, которое нас ненавидело всеми фибрами своей кавказской души. И мы, как офицеры, верные присяге, несли службу, которая, по большому счету, абсолютно никому была не нужна. Родина о нас вспомнила только для того, чтобы скрыть свой позор.
      Многие офицеры разъехались по своим национальным квартирам. Некоторые даже заняли руководящие посты в министерствах обороны своих республик. Сами присылали письма об этом. Только нам Россия приказала оставаться здесь и нести службу, что мы исправно и делали.
      Многие республики бывшего Союза уже заявили, что видят Россию в качестве потенциального противника и строят свою политику на противодействии ей. Скоро будем воевать с бывшими сослуживцами. Кто думал, что такое может произойти!
      Особое внимание в ходе расследования, конечно, уделялось фигуре Модаева. Теперь все были под подозрением, а вдруг ты тоже предатель? Пару человек увезли в штаб армии. Одного, с которым он учился, и второго, кто имел несчастье быть с Модаевым соседом по лестничной площадке. Часто вместе выпивали. Вот так-то, выпил с соседом, а оказалось, что предал Родину!
      На следующий день пришел приказ министра обороны России о расформировании нашей части. Все мы должны были сдать технику, вооружение, имущество прибывающим эвакуационным командам, все, что нельзя демонтировать в трехдневный срок, специально прибывшие саперы должны были взорвать.
      До того, пока не вывезли последнею ракету и блок аппаратуры, с нами постоянно находились представители прокуратуры и особого отдела. Они во все глаза смотрели, не замышляем ли мы, чего доброго, украсть что-нибудь. Было противно и мерзко. Поэтому частенько все прикладывались к своим и чужим запасам спиртного.
      Так как обслуживать больше было нечего, остатки казенного спирта выпили в рекордно кратчайшие сроки. Потом вспомнили и про коньяк. Достали и выпили все, что было.
      По ходу сдачи все должны были прибыть в штаб армии, получить предписания к новым местам службы и отбыть. С каждого из нас все кому не лень взяли подписки о неразглашении того ЧП - позора, который произошел.
      Батю, по слухам, взяли под стражу, но после вмешательства командующего армией выпустили. Его судьба для всего личного состава оставалась неопределенной. Наша, впрочем, тоже.
      Я, как связист, должен был уезжать в числе последних.
      Вот и уехал!..
     
      -12-
     
      Я плюю на пол от злости. Сколько времени я уже здесь? Суток трое-четверо, а может всю неделю? Света дневного нет, часов нет, отмерять сутки по выдаче пищи тоже нельзя. Сейчас кормят то ли два раза в сутки, то ли раз. Не поймешь. Дают то баланду какую-то, то заплесневелый, твердый и вонючий хлеб. Как раз для наших распухших десен. От многих зубов остались обломанные пеньки корней.
      Несколько дней назад двое наших, что сидели в другом конце коридора, напали на охранника - их застрелили. Нет больше ни Кости Сергеева, ни Мишки Александрова. Нет их и все. После этого нас стали жестоко избивать.
      Слышны шаги по коридору. Идут двое. Странно, не слышно звука волочащегося тела. Обычно нас по очереди выводили на допрос, затем по одному затаскивали в камеру, бросали, брали другого. Когда было четверо, было легче. Пока дойдет до тебя очередь в этой "карусели" пыток успеешь немного отдохнуть, восстановить силы - и физические и душевные. А сейчас не слышно, что тащат полумертвое тело Витьки Богданова.
      Уроженец Красноярска, выпускник училища 1991 года, лейтенант Богданов был захвачен вместе с нами. Его, как самого молодого, командиры оставили для сдачи техники и вооружения. Дурдом, конечно, но теперь Витек мой сосед по камере. Он невысокого роста, сухой, хороший спортсмен, как всякий холостой лейтенант - бабник, не дурак выпить. В наш славный коллектив влился быстро, и вместе со всеми тащил нелегкую лямку БД (боевого дежурства). Он и в мирной жизни не отличался особой говорливостью, сейчас почти замолчал, только матерится отчаянно. Неужели кончили Витька? Похоже, что моя очередь.
      Сопротивляться глупо. Свою долю боли я уже получил сегодня. Если Виктора убили, значит и моя судьба такова. При одном условии, если не соглашусь. Соглашусь обучать их ополченцев - выживу. Троих моих товарищей уже убили, значит, и мой черед пришел.
      А как раньше было! Нас привезли. Поначалу Гусейнов с нами пытался играть в интеллектуала. Он вел себя как барин. Кормежка два дня была хорошая, коньяк тоже присутствовал. Однажды он пришел в особенно благодушном настроении.
      - О, как мои друзья поживают?
      Мы молчали. Что говорить? Потом начался обычный словесный понос. Гусейнов разорялся о независимости, о долге, патриотизме.
      - Вы можете все получить от меня. Хотите деньги, власть, оружие, женщин, квартиры, машины? А также у меня для вас есть маленький сюрприз.
      Он полез в карман и достал пакеты с порошком. Они были небольшие по размеру, но различные по цвету. Мы поначалу даже не поняли, что это такое.
      - Угощайтесь! - Гусейнов широким жестом высыпал все это на стол.
      - А что это? - мы были в недоумении.
      - Товар высшего качества! - Гусейнов был горд. - Хочешь "777", хочешь "999", но это очень дорого! Выбирайте!
      - Это что, наркотики?
      - Я же говорю - товар высшего качества, я первый, к кому он из-за "бугра" попадает! Не хотите быть инструкторами, не ходите. Не надо! Будьте курьерами! Сейчас границ нет, вас - офицеров - никто досматривать не будет! Это же деньги. Несколько таких поездок, и вам не надо ни работать, ни служить до конца жизни! Риска никакого, здесь мы вас посадим в самолет или поезд, пара пакетов, а там вас встретят! И все!
      - Точно все! Крест на жизни, карьере. Лет десять! И все! Делов-то! - я был взбешен.
      - А наркота откуда? - поинтересовался Виктор.
      - А тебе зачем?
      - Просто так.
      - А ты как думаешь? - Гусейнов проверял нас.
      - Элементарно. Наркота поступает из Ирана, малая часть из Турции.
      - А почему так думаешь? - Гусейнов настаивал.
      - Турция претендует на цивилизованную страну. Там и спецслужб импортных много, а вот Иран больше закрытая страна, плюс исламский фактор. А вы пытаетесь проводить боевые действия под зеленым знаменем пророка. И как пить дать, сами пытаетесь выращивать всю эту гадость где-нибудь. Может даже и войнушку начали из-за наркоты?
      - А это ты с чего взял?
      - Чутье!
      - В общем-то, ты прав. Товар я получаю из Ирана. А там какой хочешь. Хочешь самый чистый - афганский, пакистанский, ну и, конечно, наш есть, местный. Понимаешь, армян поддерживают армяне по всему миру.
      - У них это неплохо получается! - заметил я прикуривая сигарету.
      - Пока! Пока получается! - уточнил Гусейнов. - Тем не менее, с нами многие страны и отдельные шейхи, миллионеры. Не всегда можно переправить деньги, оружие, форму, вот и переправляют товар. Я получаю его по тысяче долларов за килограмм - это высшего качества, низкосортный можно центнерами за бесценок. А в Москве - от тридцати-сорока тысяч за килограмм. Чистой прибыли до четырехсот процентов! Неплохой бизнес, а?
      - Здорово получается! Здесь неверных убиваете, а в России ты убиваешь неверных наркотиками. Круто! - я тоже философствовал. - А война началась не из-за наркотиков?
      - Это тоже.
      - Как?
      - У меня, у нас там были небольшие поля, плантации, и вот эти макаки не захотели уйти! Такой бизнес начинался! Тьфу! - он выругался по-азербайджански, что-то про гнусных шакалов и грязных обезьян.
      - Облом за обломом! - Витя подначивал Гусейнова.
      - Да, уж! - Гусейнов заново переживал свою утрату.
      - И много полей потеряли?
      - Около пятидесяти! Такие деньги люди вложили, я сам вложил все! И вот я стал нищим! Ну, ничего, они еще за это заплатят! Они уничтожили мои поля! - Гусейнов грохнул кулаком по столу. - Грязные собаки!
      - Круто! Так вся эта война из-за наркоты!
      - Не только. Не только! Власть! Вот из-за чего все войны. Будет власть - будут деньги, будут деньги - будет власть. Одно от другого неотделимо, все как сиамские близнецы. И ничто меня не остановит на этом пути. Я - избранный!
      - Здравствуй, паранойя! - Витя усмехнулся.
      Я пнул его под столом.
      - Не дергайся, Маков, я уже от многих это слышал. И где они? - Гусейнов перегнулся через стол. - Иных уж нет, а те далече! Ха-ха-ха! Гениальность никто никогда не понимал из современников. Ни Вашингтона, ни Гранта, ни вашего Ленина. Зато потом их деяниями восхищались и ужасались все! Я предлагаю вам разделить это бремя. Да, сейчас нам сложно, но в мое дело готовы вкладывать миллионы долларов. Я неплохо готов оплачивать ваши услуги.
      - Как Модаеву?
      - Он свое получил. Он -пацан! Но он нужен! Пока нужен, - Гусейнов скривился.
      Потом он начал нести прочую чушь об избранности азербайджанского народа, что он сам избран пророком и судьбой, и прочую ерунду. Зрачки его были неестественно расширены. Сам он побледнел, пот катился градом. Типичные признаки употребления наркотиков. А может, просто одержимый фанатик? Я не доктор. Вскрытие покажет!
      Голова болит. Вспоминать и переживать заново больно, тяжело. Мне стало уже все безразлично. Господи, как я устал! Дай мне силы сдохнуть!
      Дверь распахивается. В проеме стоят двое. Я шагаю вперед, протягиваю руки, их сковывают наручниками. Это, оказывается, целая наука, как сковывать наручниками-браслетами руки. Можно просто захлестнуть на запястьях, можно потом додавить так, что кровь не будет поступать в кисти рук, и муки начинаются адские. Кисти синеют, и выворачивает от боли все руки. Можно защелкнуть их выше кистей, на предплечьях, сильно, при этом заставить кулаки сжать. Через десять минут кулаки разжать уже не сможешь, и будешь лезть на стенку от боли и орать благим матом. Интересно, откуда эти крестьяне и преподаватели школ научились таким премудростям?
      Меня проводят по большому длинному коридору, я раньше подсчитал - пятьдесят шагов, затем поворот налево - еще семь шагов, дверь - здесь раньше было что-то вроде тренажерного зала, штанги, гири, самодельные тренажеры, манекены, доски с нарисованными человеческими контурами, истыканные ножами, - это наша пыточная.
     
      -13-
     
      Жив Витек! Жив курилка! Подвешенный за наручники к какому-то тренажеру, весь в крови, но живой! Я киваю, привет, Виктор, привет! Он слабо отвечает кивком головы, привет, Олег, привет... От всех этих киваний голова раскалывается новой вспышкой боли.
      Меня подтаскивают к соседнему тренажерному станку и приковывают так, что руки оказываются вывернуты за спиной.
      Впереди нас стол, на котором среди бумаг и каких-то карт стоит пара початых бутылок коньяка. За столом сидит наш главный истязатель - предводитель местных обезьян Гусейнов собственной персоной. Слева от него наш бывший друг и предатель Сережа Модаев - чмо, гондон и педераст! Еще какие-то мутные личности из ближайшего окружения Гуся, в основном - первый взвод, пардон, первая рота. Чертовски мужики смахивают на турков, но точно не знаю.
      Сережа одет в добротный турецкий камуфляж, разгрузку с автоматными рожками, ну, ни дать, ни взять - Рэмбо! На деньги от продажи наркотиков могли бы поприличней одеть!
      Я пытаюсь сказать что-нибудь Витьку, за что немедленно наказываюсь легким ударом в бок. Удар-то несильный, но из-за сломанных ребер очень даже ощутимый. Он сразу отбивает у меня охоту к общению.
      Гусейнов молчит, разглядывая нас, затем наконец-то начинает говорить:
      - Я не пойму, что вы сопротивляетесь? Армии, страны, которой вы служили, давали присягу, уже нет. Вы свободны, с честью отдали долг. Части вашей нет. Сегодня ушел из Азербайджана последний русский солдат. Вы одни здесь. Никто вам не поможет. Пройти весь Азербайджан все равно не сумеете. Что дальше? Объясните мне, почему вы сопротивляетесь?
      В ответ - молчание. У Гуся благодушное настроение. Он настроен поговорить с нами. Только что проку от этих бесед. Поначалу мы поодиночке и все вместе пытались втолковать этому дебилу, что к чему - бесполезно, хоть кол у него на голове теши. Здравствуй, товарищ Дерево!
      - Ладно, не хотите говорить, тогда послушайте. Вот ты - Маков. Ты вообще не русский, так чего ты задницу свою пополам рвешь, прислуживая русским? Почему? Я вот тоже сам не русский, но я не служу России и не буду, чего ради ты стараешься?
      Молчим как партизаны. Устали мы оба с Витьком, чертовски устали. Хочешь убить - убей. Но не мучай ни пытками, ни "беседами задушевными".
      Вот, смотри, старший лейтенант (это я), Сергей Модаев кто был у вас? Правильно думаешь, я все по твоим глазам читаю. (Интересно, как он, сволочь, по глазам читает, если глаза у меня заплыли от побоев?) Он никем у вас был. Неудачником. Какая у него была перспектива? Закончить службу капитаном на Чукотке! А сейчас у него звание подполковник. И вы можете тоже. Сейчас я бригадный генерал, но командующий армией. Имею право присваивать звания до подполковника включительно. Ладно, не хотите звания, идите к нам по контракту. Вы не будете принимать присягу, на ваше вероисповедание мне наплевать, поклоняйтесь хоть кочерге - это ваши проблемы. Мне нужны высококлассные специалисты, офицеры, которые могут обучить мою армию искусству боя. Вам даже не придется самим воевать. Только научите. И от уровня подготовки будет зависеть ваше жалованье. Скажем, для начала я готов платить по две, нет - по три тысячи долларов в месяц. Ну так как? (Господи! Как я устал!) Или идите курьерами!
      Я поворачиваю голову в сторону Витьки. Он смотрит на меня. Его взгляд ничего не выражает. Видимо, мой тоже. Мы с ним тупо переводим взгляд на Гусейнова и его банду. Предводитель бандитов-освободителей сразу становится суровым.
      - Вы сами сделали свой выбор. Подполковник Модаев, расстрелять их!
      Сережа, потупив голову, выходит мимо нас из зала. Ничего не сказала Золотая рыбка, махнула хвостиком и скрылась за дверью.
      Нас с Виктором отцепляют от спортивных снарядов, ведут наружу. На улице вечер. Солнце висит над горизонтом, почти зашло за горы.
     
      -14-
     
      Читал в книгах, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня ничего не проносится. Просто я замедляю шаг. Распрямляю плечи, насколько позволяет боль в боку. А на улице-то как хорошо пахнет! Свежий воздух пьянит, неяркое солнце слепит после подвальной темноты и неярких электрических лампочек. Я думаю о ребенке, который еще не родился. По всем признакам должен быть сын. Горло перехватило, я дышу глубже, стараюсь запрокинуть голову назад, воздуха не хватает. Я рву скованными руками куртку на груди.
      Больно в боку, но разве это боль. Нам предстоит пройти еще шагов пятнадцать.
      Один... Прости меня, Сын, что не я буду тебя растить! Прости! Два... Прости, Ирина, я поломал твою жизнь! Не надо было выходить тебе за меня замуж. Прости! Слезы душили меня. Я уже не стыдился их, они капали у меня из глаз, я ничего не видел вокруг, просто шел и плакал. Семь... Прости, мама, прости, папа! Вы никогда не узнаете, где я похоронен, не придете ко мне могилу! Простите! Мне очень жаль себя, я иду и плачу.
      Я иду, смотрю под ноги. Как обидно! Твою мать! Как обидно умирать молодым! Я же еще такой молодой! За что?! Твою мать, уроды гребанные! Такой молодой, и под стенку расстрельную. Ни суда, ни приговора, ни адвоката, - к стенке. Больно!
      И тело все болит. Все чешется. Господи! А как я воняю! Да плевать! Обидно. Я сейчас еще могу и обделаться! Главное не обделаться до расстрела, а там пусть нюхают и убирают мое дерьмо, засранцы хреновы!
      Понимаю мозжечком, что надо думать о чем-то большом, высоком. Ни хрена не получается, кроме собственной жизни меня не интересует больше ничего! Не хочу умирать! Мне страшно! Очень страшно! Конец! Финиш! За что! Боже. За что?!
      Но как обидно умирать! Слезы жалости к самому себе текут и капают. Сопли тоже потекли из носа. Закованными руками вытираю одним движением и то, и другое. Затем о свою куртку. Невольно замедляю шарканье, один из конвоиров толкает примкнутым магазином в спину. Я падаю на землю. Больно, сука! Ребра сломанные болят, мешают передвигаться!
      Козел! И так больно! Ты еще, скотина, пихаешься! Куда торопишься, гад? Дел у тебя много? У меня их уже нет! У меня уже ничего нет. Только несколько шагов осталось в этой жизни. Господи, но как больно! Как земля здорово пахнет! Ничего, я теперь все оставшееся время буду только ее и нюхать! Господи. Но как я воняю! Раньше не замечал. Пытаюсь встать. Никто не помогает. Ничего, я торопиться не буду. Все остановились. Ждут.
      Витя помогает мне подняться. Два ослабевших, грязных, измученных жизнью и боевиками мужика идут на расстрел. Лицо у Вити распухло от побоев и слез. От него тоже воняет не меньше, чем от меня. Глаза сумасшедшие, толком ничего не видят. Я сам, наверное, не лучше.
      Но как не хочется умирать молодым! Хочу жить! И почему я не волшебник?! Господи! Я хочу жить! Я так мало пожил! За что, Господи!
      В голове ни с того, ни с сего сама собой всплыла песенка "Гуд бай, Америка!" Блин, в такие минуты нормальные люди вспоминают что-то великое, светлое, самые счастливые минуты своей жизни. А у меня эта песенка застряла. И маты! Только маты и песенка!
      Жалость закрыла все вокруг. Господи! За что?
      Одиннадцать! Все - дальше хода нет.
      Я плачу и смотрю себе под ноги. Подвели Витьку. Смотрю на него. У того тоже текут слезы, и беззвучно капают на его грязную, окровавленную куртку и на землю.
      Я уже ничего не вижу и не слышу. Все, жизнь кончилась. Тупик! Стена! Какая-то тупая бетонная стена станет последним, что я увижу в этой жизни. Не родные лица, а эта гребанная стена!
      Плевать на все! Жизнь кончена! Я вспомнил слова отца: "Не верь! Не бойся! Не проси!"
      Помню, где-то вычитал, как умирал Гумилев в застенках Лубянки. Весело курил папироску и улыбался своим палачам. Вот это человек!
      Хотя, кому какая разница, как я умру? Кого это волнует? Блин, но как все же обидно! Главное, чтобы не было больно. Желательно - в голову сразу, чтобы потом не добивали.
      Ясно представилось, как мозги разлетаются желтовато-серыми комочками по двору. Внизу живота все сжалось, из желудка стала подниматься волна, подкатываться к горлу. Еще не хватало, чтобы я от страха и волнения облевался тут перед этими уродами. С трудом проглатываю комок, загоняю его внутрь. Ладно, смотрите, как умирает Олежа Маков - настоящий офицер! "Гуд бай, Америка!" Как меня достала эта песня! Как жалко себя! До слез жалко!
      Я разворачиваюсь. Лицо перекошено от слез, перехваченного дыхания и побоев.
      - Лицом к стене! - слышится крик Сережи.
      Ну уж нет, козел, смотри, как будут умирать твои сослуживцы. Которых ты, гнида, предал!
      Виктор повернулся тоже лицом к расстрельной команде.
      - Прощай, Олег!
      - Прощай, прости!
      Сказать хочется что-то ободряющее Виктору, но не могу, да и что говорить, это всего лишь слова, а нас сейчас убьют. Сейчас будет все! Почему я не сошел с ума?! Господи, почему я не сумасшедший? Им так хорошо жить! Ну почему я такой здоровый, молодой, сильный должен подыхать под этой стеной!
      Отделением первой роты командует Модаев. Стоим напротив солнца. Господи! Как хорошо, как красиво! Расстреливать полагается на рассвете, чтобы потом могилку-ямку выкопать и похоронить. Но, судя по этим рожам, что стоят напротив нас, сытым, начищенным, наглаженным, вряд ли они будут копать. В лучшем случае заставят этим заниматься крестьян, в худшем - кинут нас в какое-нибудь ущелье. Благо их в окрестностях много.
      Буду лежать и вонять! Будут меня собаки и звери жрать! Бр-р-р! А не по хрену ли мне уже будет? По хрену. Но обидно! Очередной прилив жалости душит меня.
      - Есть последнее желание?
      - Дай закурить, - шепчу я сквозь перебитое дыхание и разбитый рот.
      - А ты?
      - Выучить китайский язык! - Виктор пытается острить, но получается это у него не очень хорошо.
      - Чего? - мужик не понимает шуток.
      - Ничего! Дайте сигарету.
      - Ты же не куришь? - я удивился.
      - За это время хочу чему-нибудь научиться!
      Витю бьет озноб. Это нервное. Он говорит что-то, сам смеется своим шуткам.
      Нам засунули в рот по сигарете, дали прикурить. Какая вкусная сигарета! Красивая природа, вкусная сигарета, что еще человеку надо! Я жадно смотрю на все вокруг, стараюсь запомнить все, что вижу, что слышу, что ощущаю. Все унесу в своих глазах!
      А запах, какой неземной запах плывет над землей! И сама земля как вкусно пахнет! Раньше я этого не замечал, занимался всю жизнь какой-то ерундой! Текучка заела!
      Я курю не спеша, делаю маленькие затяжки. Смакую их, подолгу задерживая дым в легких, ждал, когда никотин впитается в них и выпускал легкое облачко дыма! Господи! Как хорошо!
     Витя закашлялся. Ничего, бывает!
      Сигарета кончается очень быстро. Все хорошее так быстро заканчивается! Начал тлеть фильтр, обжигая губы, я тяну до последнего, пока можно терпеть, терплю эту боль. Да разве это боль?! Вот сейчас будет боль! Потом с сожаленьем бросаю окурок к ногам.
      Гусейнов нетерпеливо переминается с ноги на ногу:
      - Ладно, давайте быстрее!
      К нам подходят двое из команды и пытаются завязать глаза.
      - Не надо! - Витя отстраняетсяся от повязки.
      - Мне тоже не надо! - эх, не получится из меня Гумилева. Не могу корчить из себя героя.
      - Оставьте их!
      - Командуйте, подполковник! - голос Гусейнова.
      Вот он стоит за спинами расстрельной команды. Внимательно смотрит на нас. Не буду я плакать, просить о пощаде. Не дождешься, сука! Я даже не смотрю на своих убийц. Я смотрю на небо. Смотрю на солнце, которое уже почти перевалило за гору. Значит, чуть правее - Россия! Жаль! Все жаль! А себя больше всего!
      - Взвод! - голос Модаева.
      Слышится бряцание оружия.
      - Заряжай!
      Передергивают затворы автоматов.
      - Целься!
      Снова бряцанье оружия. Прости меня, Господи! Если бы знал какую-нибудь молитву - обязательно прочитал бы. Не знаю я, не знаю! Прости меня, Господи, прости меня, Сын! Прости меня, Ирина, мама, папа! Прощайте! Я закрываю глаза. Слезы бегут по щекам, сопли гоняю, шмыгаю носом. Господи! Только не больно, чтобы сразу. Когда я через несколько минут увижу тебя, то надеюсь, ты простишь, что не знаю я ни одной молитвы. Ладно? Господи помо... Мысли прерывает команда: -
     Пли!
     
      -15-
     
      Залп. Я приготовился к боли от пуль, которые будут рвать тело, плоть, дробить кости, разрывать мясо, ломать череп. Но ее не было.
      Был только грохот и свист рикошетивших от бетонной стены за нашей спиной пуль. Много пуль прошли над моей и Витиной головой.
      Я осторожно приоткрыл глаза. Жив я! Я жив! Я жив! И штаны сухие! Не обделался перед сволочами! Я - жив! Живой! Какой я молодец! Пронесло! Спасибо, Господи! Значит, ты есть на свете! Спасибо тебе!
      Поворачиваю голову. Витя тоже стоит и глотает воздух раскрытым ртом. Глаза ошалелые от счастья!
      Мы живы! Спасибо тебе, Господи! Мы живы!
      Смотрим на расстрельный взвод, на улыбающегося Модаева. Гусейнов тоже улыбается. Подходит ближе.
      - Ну что, довольны? Я могу вас убить прямо сейчас, но не хочу. Мне нравится ваша стойкость и упорство. Вы боитесь, вам страшно, но держитесь! Настоящие воины! Я хочу, чтобы вы служили под моим началом с такой же преданностью и отвагой! Согласны? - последняя его фраза холодна, как лезвие кинжала. Как пуля.
      Молчим.
      - Урок не пошел впрок. Пойдем другим путем, - Гусь достал пистолет. Приставил к моему виску: - Ну, что Маков, будешь у меня служить?
      Я молчу.
      - Богданов, в твоих руках жизнь твоего товарища. Если пойдешь ко мне, то я не буду его убивать. Так как, согласен?
      Витька смотрит мне в глаза. В его глазах, на его лице видна борьба. Ему очень хочется послать подальше этого маньяка-изувера и не хочется быть виновником моей гибели.
      Я молчу, стараюсь не выдавать своих эмоций. Я устал. Я очень устал. И послать этого мерзавца хочется, и жить тоже неплохо. Что делать? Кто виноват? Вопросы вроде философские, можно о них рассуждать, сидя у телевизора после ужина, попивая пиво. "Гуд бай, Америка!" Как она меня уже достала эта песня!
      Странно, сейчас решается моя жизнь, а я мечтаю о глотке холодного пива из запотевшей бутылке. Оно немного вязкое, с громким бульканьем катится в горло. Холодный, чуть горьковатый комок, отдающий хмелем и солодом, течет вниз, обволакивая своей нежной прохладой истосковавшийся организм.
      Чтобы не сойти с ума от затянувшейся паузы, слушаю писк каких-то пичуг. Они что-то свистят, щебечут на заходящем солнышке. Стена, возле которой нас чуть не расстреляли, - а может еще и расстреляют? - практически целая. Только по верхнему краю следы от пуль. Значит мы здесь первые? Лишили, так сказать, девственности Стену. Давно я никого не лишал девственности! Напоследок Стену лишил! Ха-ха-ха! "Гуд бай. Америка!"
      Господи! Витя, ну не тяни кота за хвост! Я уже устал от всего! Я очень устал! Мне все равно, что сделают со мной. Только оставьте меня в покое. Орать тоже нет ни сил, ни возможности. Устал я! Устал!
      - Я согласен! - чуть слышно произнес Виктор.
      Нелегко дался ему этот ответ. Лицо все потное, глаза сверкают, разбитые губы дрожат. То ли от нервов, то ли от боли. Я, как могу, улыбаюсь и подмигиваю одним глазом. Ничего, Брат, повоюем!
      - Согласен? - Гусейнов торжествует.
      - Да, согласен, - голос Виктора слаб.
      - Будешь принимать присягу, Маков?
      - Нет.
      - Даю пять минут - поговори с Маковым. Убеди его.
      - Ты обещал, что если я соглашусь, то он будет жить.
      - Э-э, нет! Я не обещал, что не буду убивать.
      - Не понял!
      - Будет он жить, но в том же подвале. Долго он там протянет?
      - Отойдите все подальше и дайте сигареты.
      - Всем отойти назад. Взвод! Можете перекурить.
      Все отошли назад, дали нам полпачки сигарет, спички. Мы сели прямо на землю, оперлись на стену спинами. Закурили. Хорошие сигареты! Вкусные.
      - Ты же, вроде не курил, Вить? Понравилось?
      - Выберемся - брошу!
      - Я уже так много лет пытаюсь.
      - Что делать будем, Олег?
      -Хрен его знает, Виктор! И жить хочется, и служить им, тоже, ой как не охота!
      - Может представится случай смотаться.
      - Может, а может и нет.
      - По крайней мере сдохнуть мы с тобой всегда успеем.
      - Тоже верно. Всегда можно набить морду Гусю или задушить Модаева, и нас за это расстреляют. Хоть моральное удовлетворение перед смертью получим.
      - Так соглашайся!
      - А парни, что погибли?
      - У них не получилось, у нас может и получится! Вот тебе и повод для мести.
      - Попробовать можно.
      - Ну что, соглашаемся?
      - Давай покурим спокойно, может, что еще в голову придет.
      Мы докурили без разговоров. Гусейнов и его свора с беспокойством наблюдают за нами, как мы спокойно, безо всяких эмоций курим. Они подходят поближе. Мы как сидели, так и сидим на нагретой земле. От стены приятно холодит, избитая спина отдыхает.
      Только сейчас я замечаю, что находимся мы в школьном дворе. Одноэтажное здание сельской школы. Хорошее, чистое, ухоженное здание. Богатое, видать, село было. А сейчас школа закрыта. Тут штаб боевиков-ополченцев. И пацаны-школьники, наверное, тоже воюют. А здесь, в их классах, самозванный генерал устроил свой штаб и пыточную. Все в этой жизни повторяется по спирали.
      Господи! Как хорошо! Вот так просто сидеть, смотреть поверх голов расстрельной команды, и кажется, что ты свободен!
      Сигарета закончилась. Гусейнов и его сопровождающие подходят поближе. Сережа жмется сзади, старается нам в глаза не смотреть.
      Ну, что же, Сережа, мы теперь с тобой в одних окопах. Мерзко с таким дерьмом вместе быть, но что поделаешь. При случае сквитаемся!
     


Ваш отзыв
Напишите на ArtOfWar      

Часть вторая

(с) Олег Маков, Вячеслав Миронов, 2001