Art Of War HomeПроза. Prose.
Сергей Скрипаль, Геннадий Рытченко      КОНТИНГЕНТ. КНИГА II. Шурави



      Глава 11. ФАТЯ И ТАНДЕМ
      
      Как только Жорка не вредил Федору!
      Если за целый день не устроит никакой каверзы, хотя бы просто не обругает, считает - день прошел зря.
      Эта неприязнь началась с первого дня знакомства. Черт его знает с чего! Скорее всего, из-за детской стычки с деревенскими мальчишками.
      Жорик - Георгий - истинно городской житель. Для него понятен шум широких проспектов, тишина и вдумчивость библиотек, грохот динамиков и безумство разноцветных прожекторов дискотек, парадность и праздничность концертных залов. Он легко разбирался в смысле и сущности классических произведений, любил таинственную узнаваемость любимых с детства музеев, с восьмого класса посвятил себя экзотическому спорту - каратэ и древневосточной философии. Выросший в интеллигентной семье, с детства получивший хорошее воспитание и знакомство с манерами высшего света, он с некоторой долей презрения относился к явлению, которое в России с незапамятных времен пренебрежительно называют "деревенщина". Георгий хорошо помнил те времена, когда он, городской мальчик, в черных шортиках, белой рубашечке, с обязательной бабочкой на тонкой шее, на чем непременно настаивал отец, появился в деревне у бабушки - маминой мамы. Помнил недоумение деревенских пацанов при появлении этакого бобочки на пыльной площадке перед сельпо, куда он бездумно-радостно побежал за страстно любимыми им ирисками "Золотой ключик". Мальчишки с величайшей радостью искатали его по земле, разбили нос, изорвали белую рубашечку, но особенно их раздразнила та самая бабочка, которую они с большим трудом сорвали-таки с него, и прицепили на шею старого лохматого кобеля, напуганного не меньше самого Жорика и сбежавшего с места побоища с визгом и позорным лаем. К удивлению самого Жорика, он не убежал. Стоял в кругу разлохмаченных деревенских мальчишек, сжимая кулаки так, что ноготки впились в ладошки, хлюпая окровавленным носом. На шум драки и собачий визг из магазина выскочила толстая продавщица - тетя Зина, но не успела и рта раскрыть, чтобы разразиться басовитой руганью, как через дорогу быстро просеменила бабушка, раздвинула рукой уже испуганных ребятишек, схватила Жорика за локоть и потащила его домой, по дороге успев дать подзатыльник одному-другому обидчику Георгия. Жорик хотел было подло - под защитой бабушки, - сунуть зуботычину кому-нибудь из них, но потом гордо вывернулся из крепкой бабушкиной руки, повернулся к пацанам и срывающимся от подступивших слез голосом тоненько выкрикнул:
      - Мы еще встретимся, - и заплакал от переполнявшей его обиды.
      Федор прожил всю свою 18-летнюю жизнь среди простых нравов сельского быта. С детства занятый тяжелым трудом, он воспитывался в рачительной, прижимистой крестьянской семье тракториста и доярки больше по дедовским, чем по книжным законам. Дедовы законы гласили, что своя рубаха ближе к телу. Не такая уж древняя память о барах и помещиках хоть царского, хоть советского времени учила не делиться с чужими, - пусть сами зарабатывают, - крепко удерживать свое.
      Крепкий сельский "бычок" сразу не понравился Жорику.
      В минуты прощания перед посадкой в воинский эшелон мама благословила Жорика и тайком от всех надела ему на шею древнего серебра фамильный дворянский прабабкин крестик. Отец же скупо-сдержанно, высоко держа породистую седую голову, крепко пожал руку, и оба ушли, не опускаясь до того, чтобы показывать людям горечь расставания.
      Георгий, с тоненьким оранжевым польским рюкзачком на спине, направился к вагону и стал невольным свидетелем того, как Федора провожал отец.
      Не стесняясь никого, мужик в новом "спинжаку", полосатых брюках, заправленных в сапоги, хватая сопровождавшего офицера за рукав кителя, искательно заглядывал ему в глаза, и упрашивал оставить сына служить где-нибудь поближе, с простой хитрецой повышая майора до звания полковника:
      - Товарищ полковник, он у нас один. А хозяин, и-и-и! И за скотиной горазд посмотреть, и на комбайну тамошним летом вымпел и грамоту получил. Да вот, товарищ полковник, посмотрите! - и мужик торопливо зашарил в кармане пиджака огромной заскорузлой ладонью, но, увидев, что офицер уходит дальше, заторопился следом, махнув рукой на неубедительную грамоту. Следом шагал здоровенный детина и противно тянул, смущаясь и стесняясь:
      - Ну, фатить, батя! Ну, фатя!
      Жорик презрительно усмехнулся и забрался в вагон. В окно видел, как отец с сыном, когда офицер все же ушел, едва-едва затолкали в вагон чудовищных размеров фанерный, еще времен гражданской войны, чемоданище.
      В дороге выяснилось, что в чемодане продукты, запасливо уложенные материнской рукой своему "чадушке" в дорогу.
      И "чадушко" весь путь до Ташкента чавкало, сопело, отдувалось, благоухая салом с луком и чесноком. Говорить ему было некогда. Только и ответил на вопрос, как его зовут:
      - Федюнька!
      А в ответ на предложение присоединиться к трапезе да поделиться деревенскими харчами, промолчал и через некоторое время опять засопел и зачавкал. Так, ни с кем и не поделившись, один и умял постепенно все содержимое.
      Пацаны отнеслись к этому снисходительно-презрительно, только и отгоняя жующего Федора, подсаживающегося послушать песни под гитару:
      - Вали отсюда, жлоб! Гляди, обожрешься и до места не доедешь! - В общем-то его не трогали - армия исправит...
      Жорик, не понимающий такой жадности, полыхал благородным гневом:
      - Боров! Сколько же он жрет! Да это же животное, а не человек!
      Федор благодушно отрыгивал домашней колбасой, почесывал голову и в ответ только и говорил:
      - Ну, фатит, ребя! Ну, фатя!
      От этого искаженного "хватит" и получил свое прозвище. Никто не звал его по имени, только "Фатя".
      Впрочем, самого Федора такая отстраненность и пренебрежение не смущали. Он даже не обижался, отчего создалось впечатление, что он еще и туповатый.
      Когда попали в учебный полк, прошли курс молодого бойца, распределились по ротам, Жорик и Фатя попали в один взвод. Тут и Жорик получил свое прозвище. Перед отбоем болтали в курилке о гражданской жизни, об увлечениях. Жорик рассказывал о каратэ, чем давно интересовались в роте. Видели в первую неделю службы, как к Жорику пристали двое "черпаков", которых он уложил очень быстро и толково. На подмогу побежденным кинулись еще трое, но Жорик, умело уходя с линии атаки, ударами ног уложил и этих, праведным гневом дышащих борцов за армейскую иерархию.
      Жорик увлекался и переходил еще к одному виду спорта, которым стал заниматься последний год перед призывом - велосипед.
      - Вот я и Фатя, как тандем. Только там на одном велике два гонщика ногами усердно крутят в одну сторону, а у нас Фатя в другую педали вертит!
      Грохнули, посмеялись и Жору прозвали "Тандем".
      Зная об отношении Георгия к Федору, их армейские товарищи получили повод к бесконечным армейским розыгрышам, подначиваниям, грубым, порой очень злым шуткам, как бы действительно усадив их вдвоем на один велосипед, только спинами друг к другу, и заставляли на потеху вертеть педали - кто кого.
      Хотя подыгрывать Георгий не собирался, получалось что-то вроде соревнования. Выведет Фатю из себя Тандем или нет.
      Советчикам не было числа, и каждый изгалялся как мог.
      Самыми мягкими солдатскими шуточками были налитые водой или мочой сапоги, гуталин в тюбике вместо зубной пасты, вынос крепко спящего Фати из казармы к туалету прямо вместе с койкой, портянка на лице храпящего Федора. Так что расползающаяся из вещмешка после прибытия в Афганистан пустынная нечисть в виде скорпионов, каракуртов и прочих тварей была просто милой усмешкой.
      Ненормальность таких развлечений была вызвана грубым армейским бытом, войной, не терпящей сентиментальностей, непривычными условиями пустыни. Для многих эти развлечения были средством для отвлечения от тягот, у других - на большее не хватало интеллекта. Но все же, после первого рейда, донимания жестокого характера прекратились, все-таки автоматы всегда под боком.
      Жора не принимал участия в этих развлечениях, но всегда интересовался душевным состоянием Фати, который с равнодушным спокойствием вне палатки вытряхивал вещмешок, отмывал сапоги и, начищая их гуталином из тюбика из-под зубной пасты, гудел добродушно:
      - Да фатить вам, робя!
      - Ну, Фатя! - взвивался Георгий. - Ничего его не берет!
      Георгий уже понимал, что Федор - натура цельная, с крепкими нервами, но никак не мог успокоиться и все думал, чем бы пронять этого "бычка".
      Большим знатоком и любителем издевательских выдумок был Гусь. Именно он придумывал новые пакости, сам их подготавливал, и сам же их исполнял. В общем-то, Ванька Гусев был труслив, но, чуя поддержку со стороны авторитетного Тандема, старался услужить ему, понимая, чего добивается Георгий. Фатя же ни на йоту не менял своего добродушного настроения. Как все крупные люди он обладал редким спокойствием. Жорик знал такую породу людей и ждал, когда же переполнится чаша терпения Федора, и во что, в какой ураган выльется его гнев. Жорик с замиранием сердечным понимал, что это будет что-то грандиозное, и желал только одного, чтобы это свершилось при нем. Страшно хотелось вступить в единоборство с Федором, ощутить его натиск и огромную физическую силу, чтобы, как надеялся Георгий, в полной мере ощутить вкус победы. А то, что Федор был необычайно силен, знали все. Он мог совершенно спокойно взвалить на свои крутые плечи "Утес" и тащить его в гору, да что там, с колена мог лупить из него очередями, только чуть краснея от натуги. Георгий, благодаря неприязни к Федору, тоже приналег на физо, подкачал и без того неслабые мышцы, но все же до "Утеса" было далеко.
      В одном из рейдов случилось так, что Фатя и Тандем оказались в паре на прочесывании ущельица, ведущего к кишлаку. Через который недавно проскочил отряд духов. Георгий знал, что Федор хороший боец. Он одним из первых в роте получил медаль "За отвагу", чем подхлестнул Георгия, зацепив его гордость, и меньше, чем через месяц Георгия представили к награде "За боевые заслуги", которая досталась ценой огромного напряжения и риска.

      * * * * * * * * * * * *

      Когда вошли в устье ущельица, Федор вопросительно глянул на Георгия, признавая в нем лидера. Георгий хотел было послать Федора вперед, но передумал и только махнул рукой: "Прикрывай!", сам пошел впереди, пристально поглядывая на обступавшие с обеих сторон камни. Федор крался следом, то и дело резко оборачиваясь назад, сторожко водя стволом автомата по пройденному пути. Дошли уже до середины, уже слышали журчание неширокой горной речушки, как Георгий не то услышал, не то почувствовал движение сверху, мгновенно отпрыгнул назад от шуршащего звука, толканул в грудь Фатю и, уже падая, засадил длинную очередь в источник тревоги. Фатя лежал рядом с Георгием, сосредоточенно разглядывая сквозь прицельную планку то место, куда стрелял Жорик, и удивление читалось на его лице. От какой опасности его оттолкнули? Георгий понял, что это была просто-напросто осыпь. Может, ящерица пробежала да своей лапкой камешек стронула, тот - другой, чуть поближе, тот - следующий. Вот тебе и источник шума!
      - Ладно, пошли! - проворчал Георгий, толкая Федора в плечо, и не совсем справедливо добавил: - Что разлегся?
      Фатя засопел, хотел сказать что-то, но промолчал. Пошли дальше.
      Дошли до кишлака. Остальных пар не было, вот-вот должны были появиться. Георгий и Федор присели за большим валуном в тенечке. Сели так, что Георгий мог видеть кишлачок, а спиной к нему сидел Федор, разглядывая ущелье, из которого они только что вышли. Георгий, давясь, жевал безвкусную галетину, размышляя, хлебануть воды или еще потерпеть. Фляга почти пуста, и так не хотелось брать воду из мутной речушки. Решил, что можно потерпеть. Сонный кишлачок, струящийся жарким маревом, нагонял сон. До еды ли здесь, по такому пеклу?
      А вот Федор снял с плеч вещмешок, аккуратно развернул его, вынул банку тушенки, вскрыл ее двумя короткими рывками штык-ножа, отломив кусок черного хлеба и, продолжая наблюдение, принялся аппетитно жевать. Георгий представил, что там, в банке, на две трети жира и немного волоконец мяса, и его аж передернуло от отвращения. Хотел было поддеть, обозвать пообидней напарника, но сдержался, скрипнув зубами от нахлынувшей неприязни. Только покосился на блестящий от жира подбородок, да подумал: "Свинья..."
      Сидели молча.
      У Фати, как всегда, рот был набит едой, поэтому он крикнуть не смог, а, увидев стволы автоматов, невесть откуда выскользнувших троих духов, направленные на них, подскочил и, удивительно проворно метнувшись, даже не думая схватить автомат, принял в грудь очередь, собой прикрыв спину Георгия...
      Духам не повезло. Казалось - вот она, добыча. Осталось вон того - одного, шлепнуть или взять в плен, на потеху. Но с горы ударили две двойки и уложили сынов Аллаха.

      * * * * * * * * * * * *

      Нести Федора было тяжело, но Георгий никому не позволял помочь, и тащил сам через бурную речонку, по кривым улочкам кишлака, донес до площадки, с которой их роту должны были забрать вертушки. Осторожно положил Федора на землю, устроив его голову себе на колени. Задыхаясь от жара и тяжести, разговаривал с булькающим кровью Федором:
      - Федор, Федюня, как ты? Не молчи, прошу тебя, не молчи! Ты прости меня, Фатя! Прости!
      Только на несколько минут Жорик отдал от себя Федора, пока санитар раздирал на том гимнастерку и обматывал его грудь бинтами, моментально набухающими кровью, густой и черной.
      И в вертолете не отпускал его от себя Георгий, сам погрузил Федора на носилки, прикрыл его лицо краем серой простыни и неожиданно, как в деревне у бабушки, заплакал от переполнявшего его страдания.
      Побрел Жорик к своей палатке после построения. Навстречу ему Гусь понесся и торопливо зачастил, торопясь порадовать Георгия:
      - Цел? Слышали мы, досталось вам. Фатю бинтуют? Выживет. Сельские крепкие. Жалко. Прикол отложить придется. Я такое отмочил... Теперь-то он не выдержит, сломается. Ему письмо пришло. Я конверт вскрыл, письмо в клочки разодрал и назад склеил. Представляешь, он - тупой - куски будет складывать! Во поржем!
      Смысл слов плохо доходил до Георгия. Он машинально взял конверт, аккуратно надорвал его сбоку и высыпал клочки письма в ладонь. Ветер лениво выдул, понес кусочки бумаги, лишь самый большой клок Георгий успел ухватить.
      Зазубренным лезвием по сердцу полоснули строчки, написанные неуклюжей, загрубевшей рукой: "сыночек дорогой... и Машутка плачет... Ждем тебя, Федюнька, деньки считаем... вроде уже фатить..."
      Жора медленно поднял голову и молча, как волк, тяжелой серой тенью кинулся на глупо ухмыляющегося Гуся.
     

Обсудить
Напишите на ArtOfWar      

Глава десятая

Глава двенадцатая


(с) Сергей Скрипаль, 2001