-10-
"Лада" уже втиснулась в сплошной поток автомобилей, чуть ли не наползавших друг на друга, словно спешащие на нерест осетры. Сергей вел машину, строго придерживаясь правил движения, и начал нарушать их, когда "Ладу" вынесло на Лубянскую площадь. Мощным рывком обогнув несколько машин, он резко свернул направо, через квартал - налево. Проскочив Неглинную, Петровскую, Пушкинскую, вылетел на улицу Горького, возле "Националя" крутнул на Моховую, миновал улицу Герцена, Манеж, здания университета. По Калининскому проспекту вылетел на Садовое кольцо, снова метнулся влево, через Смоленский бульвар, улицу Щукина, Веснина, Ситцев Вражек, поплутав по переулкам, наконец, остановился на Арбатской, которую миновал пятнадцать минут назад. "Видно, страхуется от возможного "хвоста", - сообразил Игорь. - Ведь мог бы двинуть прямо по проспекту Маркса и Моховой до проспекта Калинина, а с него перед Смоленским бульваром - на Арбатскую". Для провинциала центр города он знал неплохо, пожалуй, лучше многих, знающих лишь свой житейский маршрут москвичей.
- Приехали, - сказал Сергей. - Дальше пешком.
То и дело сворачивая, они миновали несколько коротких кварталов и вошли в последний подъезд старого девятиэтажного дома, еще не оснащенного внизу переговорным устройством и панелью с цифровым кодом. Пешком поднялись на третий этаж. Иван Никандрович условным сигналом короткими и длинными позывными нажал кнопку звонка.
- Только так, - подмигнув Игорю, тихо сказал Сергей. - Иначе рискуешь схлопотать пулю.
- Через дверь? - спросил Кондратюк.
- Зачем коммунальное достояние портить. В глазок - кстати, из пуленепробиваемого стекла - посмотрят, приоткроют дверь и - пиф-паф, а потом - о-ё-ёй. А вообще-то, между деревянной облицовкой двери здесь всажена тонкая, легкая, но прочнейшая стальная прокладка. Дверь может открываться как обычно или уходить в стену, надо только переключить держатели. Это для экстренных ситуаций. Когда она откатывается в стену, щель можно оставлять какую хочешь, и ничем ее снаружи не сдвинешь. На случай, когда открываешь как обычно, есть, конечно, и цепочка. Все как положено, все путем.
Дверь открылась на длину цепочки - стоявших на лестничной площадке людей несколько секунд рассматривали из темноты прихожей, - потом захлопнулась и почти сразу распахнулась. А когда все вошли, снова закрылась, и вспыхнул свет. В проеме второй, застекленной двери, отделявшей собственно прихожую от уходившего в сторону широкого длинного коридора, на который смотрели четыре двери, стоял высокий седой старик с гладким, без морщин, приятного овала лицом, обрамленным седой ухоженной бородой. Он был из тех, кого старость не уродует, а даже красит, к концу жизни обнажая в лице врожденное благородство. Он бросил на Игоря короткий пытливый взгляд и шагнул навстречу Ярмошу.
- Здравствуй, гм... Иван Никандрович, - сказал он, и по губам его скользнула веселая усмешка. - С чем пожаловал? Просто так ведь ты не зайдешь.
- Здравствуй, Максим Петрович, - с теплотой в голосе ответил полковник, пожимая сухую холеную с длинными красивыми пальцами руку старика, и повернулся к молча стоявшим парням. - Сергея ты знаешь. А это Валерий, лучше просто Валера и на ћтыЋ. Мой юный коллега, надеюсь, возражать не будет.
- Не буду, - отозвался Игорь.
- Простите, не привык, - скупо развел руками старик. Он с тем и другим обменялся рукопожатием и широким жестом пригласил: - Милости прошу.
Максим Петрович провел всех в большую изысканно обставленную гостиную, усадил в кресла перед низким сверкающим темным лаком столиком. Подав пепельницу и положив сигареты, он открыл бар с напитками, и вопросительно посмотрел на Ярмоша.
- Мы с Сергеем воздержимся, - сказал тот. Старик посмотрел на Кондратюка.
- Я сегодня не на работе? - спросил Игорь у полковника.
- И сегодня нет, и завтра до четырнадцати часов.
- Тогда я не откажусь выпить. Воины в самолете ввели в искушение.
Хозяин поставил на столик бутылку водки, блюдце с нарезанным сыром и наполнил рюмки.
- Вы попоститесь, а мы с Валерием примем за знакомство, - сказал он и единым духом выпил. Неспеша закусил сыром и повернулся к Ярмошу: - Излагай, слушаю.
- Пожаловал я к тебе, Максим Петрович, не с чем, как видишь, а с кем. Валерий - советник по культуре нашего посольства в Афганистане. Если не возражаешь, он поживет у тебя недельку, может быть чуть больше.
- Не возражаю, пьет грамотно, - улыбнулся Максим Петрович. - К тому же, будет о чем поговорить.
- Для соседей он - один из твоих многочисленных бывших аспирантов, - продолжал Иван Никандрович, - приехавший, например, из Хабаровска навестить своего любимого профессора, а также, чтобы не выглядело слишком уж умильно, за содействием в публикации своих исследований.
- Вы что-нибудь смыслите в химии, Валерий? - поинтересовался профессор.
- Ничего.
- Тем лучше. Больше, чем я в химии полимеров вы вряд ли могли бы знать, а если меньше, мне не интересно. Зато вы наверняка сведущи в чем-нибудь другом, чего не знаю я.
Максим Петрович Куценко в не столь далеком прошлом был кадровым разведчиком, много лет проработал в Бельгии, владея купленным на деньги ГРУ предприятием по производству всевозможной продукции из полимеров. Так как приходилось частенько выполнять заказы для армии, он был вхож в весьма высокие военные круги. На его счету было девять вербовок, и ни один из завербованных им людей ни разу не дал ни единого повода для сомнений. Над ним не висела угроза провала, но работа для процветания предприятия и на разведку изматывала так, что нельзя было исключить срыва. Он устал душой и телом и попросился домой. Вполне понимая его состояние, начальство не возражало, но отложило возвращение, пока не найдется достойная его замена. Замена нашлась через год. Куценко "продал" предприятие, которое давно уже сторицей окупило первоначальные затраты ГРУ, своему сменщику и вернулся в Союз. Некоторое время работал в аппарате Управления. Почти сразу после возвращения защитил диссертацию по химии полимеров, которая была единодушно оценена как докторская. Дослужившись до генеральского звания, Куценко вышел на пенсию, и стал преподавать в институте, преподавал и сейчас.
Жена его умерла лет пять назад. Сыновья давно покинули отчий кров, закончив один академию имени Фрунзе, другой - имени Жуковского. Оба служили далеко от Москвы, отца навещали редко. Работа в институте увлекала Максима Петровича, но дома он постоянно ощущал отсутствие живого человеческого общения. И когда у него попросили разрешения иногда использовать его громадную квартиру для конспиративных встреч, профессор охотно согласился. Это давало ему памятное ощущение причастности к прежней работе, по которой, как неожиданно выяснилось для него самого, он тосковал все эти годы, чувствуя себя словно бы выведенным из горячащих кровь схваток в ленивый мирный тыл.
- Вообще-то, Валерий - юрист, - сказал Иван Никандрович. - Правда, еще не практиковавший.
Проследив взгляд Игоря, задержавшийся на пианино, стоявшем в простенке между окнами, Максим Петрович вопросительно посмотрел на него.
- Когда-то закончил музыкальную школу по классу фортепьяно, -отвечая на его немой вопрос, сказал Игорь. - Но и тут я не могу быть вам интересным. Почти уже семь лет без практики.
- Что ж, будем беседовать об истории дипломатии и проектировать ее на нынешние события, - сказал профессор.
- Лучше бы о чем-нибудь другом, - улыбнулся Ярмош.
Старик рассмеялся:
- Хорошо, будем смотреть телевизор, и комментировать бесконечное множество вырабатываемой там глупости.
- И тебя затягивает? - спросил полковник.
- Нет. Информационные программы смотрю всегда, остальное - изредка, трудно переносить всю эту чепуху. Как ни включишь программу, так непременно натыкаешься на какую-нибудь безголосую, но тем не менее заслуженную ворону или на хрипуна, и тоже заслуженного. Голоса им заменяют телодвижения, а то и просто акробатика на сцене. И если эта дребедень называется культурой, тогда ума не приложу, что можно назвать бескультурьем.
- Тлетворное влияние Запада, - с улыбкой заметил Сергей.
- У Запада невредно бы кое-чему и другому поучиться, - серьезно сказал Максим Петрович, - например, работать. Ну, ладно, оставляйте мне аспиранта. Я ведь разговорился, чтобы подольше вас удержать. Но, вижу, спешите смыться. Идите пошепчитесь, и больше не стану вас задерживать.
Ярмош, Сергей и Игорь вышли в прихожую.
- Значит так, Валерий, - сказал полковник. - Ты свободен сегодня и завтра до четырнадцати часов. Погуляй по столице. Завтра за тобой заедет Сергей и отвезет, куда нужно. Встретишь его на улице у подъезда, чтобы ему не пришлось лишний раз светиться перед дверью.
- Понял, - кивнул Игорь и спросил. - Как будет с питанием?
- Хорошо будет. Утром к Матвею Петровичу приходит женщина и готовит на целый день. Теперь будет готовить на двоих. Раз в неделю приходит еще одна женщина и делает генеральную уборку. Разумеется, люди проверенные. В Кабуле тебе достаточно денег дали?
- Погулять недельку вполне хватит, - улыбнулся Игорь.
- Хорошо, что хватит, только погулять не придется. Если не хватит на какие-нибудь покупки жене, матери, - скажешь.
- Спасибо.
- И еще такая интимная вещь, - подключился Сергей. - Обслуживать вас приказано по высшему разряду. Ты ведь наверняка там истосковался по женщинам.
- Естественно, - усмехнулся Игорь.
- Это можно организовать.
Кондратюк рассмеялся:
- Как это ни тяжело, организовывать не надо.
- Как знаешь.
- Ты сказал: обслуживать вас?..
- Да, - подтвердил Сергей. - Вас пять человек, группа, ты - командир группы. Если людей для проведения операции окажется недостаточно, получишь столько, сколько понадобится. Если на наш взгляд - именно столько и понадобится, - строго уточнил он.
Это был голос уже не того человека, который свободно болтал в машине, это говорил куратор. Его можно было попробовать убедить в правоте твоей точки зрения, а не удастся, тогда данные им указания придется выполнять как приказ.
Кондратюку нравился этот парень, звание которого ему не сочли нужным сообщить. Но он давно уже привык сам принимать решения, и до сих пор все они были правильными. Значит, ему нельзя отказать ни в умении четко анализировать любую ситуацию, ни в высоком профессионализме. И им это известно, иначе, надо полагать, он не оказался бы здесь. Зачем же тогда заранее ставить его в положение просто бессловесного исполнителя чужой воли? Для этого вовсе не нужен его опыт, накопленный почти за семь лет войны. К тому же, могли бы найти и более покладистого человека. Ведь они, похоже, знают о нем все.
- Если я командир группы, и мне доверено, как я понял, задание особой важности и риска, вам придется не только приказывать, но и считаться с моим мнением, - сказал он. - Иначе вам придется отправить меня обратно. До 14.00 завтрашнего дня у вас хватит времени найти мне замену. Во мне говорят не гонор или строптивость. Не хочу вас обидеть, я вас просто не знаю. Возможно, ваши приказы будут единственно верными. Но в Афганистане мне много раз приходилось выслушивать строжайшие приказы, расписывавшие мои действия чуть ли не до количества шагов в том или ином направлении, однако на деле для выполнения задачи приходилось действовать исходя из реальной обстановки и собственного разумения.
И это говорил уже не тот несколько озадаченный странной командировкой в столицу офицер, что доверчиво откровенничал в машине со старшими по положению товарищами, а человек знающий себе цену и привыкший брать на себя ответственность.
Полковник с помощником выразительно переглянулись. Столь резкое выражение характера их подопечным для них явилось неожиданностью, хотя они действительно много о нем знали.
- Подождем до завтра, - сухо сказал полковник. - Могу сказать вот что. Вас потому и вызвали, что намерены считаться с вашим мнением. Но диктовать вы здесь не будете. А пока все сказанное нами остается в силе.
-11-
Эта беседа состоялась немногим больше месяца назад, сразу после встречи генералов ГРУ и КГБ Ермолина и Сиворонова.
Они говорили по-приятельски, как давние товарищи с одинаковой судьбой, занимавшиеся одним делом - генерал армии, один из заместителей начальника Генерального штаба, шеф военной разведки Иван Петрович Вашутин и только что назначенный заместителем начальника одного из управлений ГРУ, которому - и это хорошо понимал его начальник - по уму и заслугам давно бы быть начальником управления и иметь звание выше, дважды понижаемый и дважды повышаемый в звании должности генерал-майор Анатолий Павлович Ермолин - больно уж неординарен был в мыслях и действиях этот человек.
- Неужто, действительно надеялся завербовать, - выслушав коллегу, с каким-то веселым удивлением произнес шеф разведки и недоуменно покачал головой. - Ну, право же, совсем обнаглели. Не мог же он не знать, с кем имеет дело.
- Напротив, хорошо знал, - отозвался генерал-майор. - Знал даже о том, как дорог мне сын.
- Сначала решим с вашим сыном, - сказал шеф. - Потом разберемся с этим хмырем болотным, - хмыкнул он. - С сексуальными фотографиями предпринять что-либо невозможно. Поди знай, сколько у них пленок, тем более комплектов фотографии. И он прав в том, что западная пресса их с руками оторвет да еще хорошо заплатит. Вашего Андрея придется срочно отозвать. Пусть поработает здесь в министерстве. Если потом снимки все-таки выплывут, что ж, пускай помашут кулаками после драки. А мы будем отрицать: фальшивка, профессиональный Фотомонтаж. Как полагаете, Анатолий Павлович, это выход?
- Иного не вижу, - развел руками Ермолин.
- Гораздо серьезнее, как я понимаю, обстоит дело с фальшивками относительно участия Андрея в наркобизнесе. Видимо, придется использовать вашего друга в Канаде. Теперь, я слышал, он занимает пост заместителя министра внутренних дел.
Они посмотрели друг на друга и разом улыбнулись этому странному в устах Вашутина "я слышал". Здесь имела ценность только точная информация, и она была у шефа разведки точной.
- Вы ведь никогда не использовали его для наших дел, - продолжал он, - даже не пытались вербовать, хотя к тому имелись все предпосылки. Редкий разведчик может позволить себе бескорыстную дружбу с представителем другой страны, да еще начиненному ценной информацией. Вы прямо-таки уникум.
- Как и вы, - заметил генерал-майор. - Могли ведь не звезду с погон снять, а голову с плеч и, согласно нашим заповедям, были бы правы. Слышал я о ваших неладах в ЦК из-за моей персоны.
- Ну, - отмахнулся шеф, - там ведь тоже рационалисты. И, сняв с вас голову, все были не правы. Не столько из-за ваших прежних заслуг, сколько из-за будущих.
Несколько лет назад Анатолий Павлович Ермолин, полковник ГРУ, заместитель резидента и первый претендент на его должность в Канаде, работал без дипломатического прикрытия. Его фирма, специализировавшаяся на частных строительных подрядах, считалась одной из лучших и надежнейших в Оттаве. Полем его деятельности была выбрана столица страны потому, что строительство здесь было существенно ограничено законом - значит, имелась возможность разъезжать по стране в интересах его тайной деятельности.
В Оттаве он познакомился с заместителем префекта полиции города Луи Лепитром, которому строил загородный дом. Они подружились, честно, по-мужски, не будучи ничем обязанными друг другу. Правда, потом Ермолину привелось дважды выручить Луи из беды - один раз, предупредив о готовящемся похищении мафией его пятилетней дочери, второй раз, своевременно сообщив о неизбежном крахе банка, в котором семья Лепитров держала все свои немалые средства. Он сделал это не для того, чтобы еще более укрепить дружбу с заместителем префекта столицы страны и тем самым морально подготовить его к возможной вербовке, а именно потому, что они уже были друзьями и вербовать его он не собирался.
Престиж и положение Ермолина в ГРУ были таковы, что он мог позволить себе иметь свои личные, не касающиеся разведки тайны. Сверху трудно было уследить за человеком, уполномоченным распоряжаться судьбами многих людей. А чтобы не выследили снизу, хотя и должны были следить по служебной обязанности и верности отечеству, - об этом он должен был позаботиться сам. Но, видно, позаботился недостаточно.
О его, правда, немногочисленных любовных увлечениях никто так и не узнал, да и относиться я этому в последние годы стали проще. А о дружбе с заместителем префекта полиции прознали и донесли в том смысле, что облеченный особым доверием руководства полковник Ермолин впал в непростительный для разведчика грех, предпочтя чувство человечности чувству долга перед родиной. О доносе ему дали знать друзья из ГРУ. Поэтому внезапный отзыв в Союз не был для него неожиданным. Зная, что ожидает его в родном отечестве, он без труда мог бы исчезнуть. Не перейти на сторону противника, не изменить - этого Ермолин для себя и в мыслях не допускал, - а раствориться в огромном мире и при его разносторонних способностях отлично устроиться на любом континенте. Однако он вернулся.
Умнейший из всех мыслимых прохвостов в истории человечества Талейран некогда справедливо сказал, что человека, имеющего семью, легче заставить совершить нечестный поступок. Конечно, имелась в виду семья из любимых, родных людей. Решение Ермолина вернуться никак нельзя было назвать нечестным, скорее оно было глупым, но только по отношению к своей личной судьбе. В глазах семьи он поступил благородно, как от него и ожидали, хотя ни тогда, ни позже никто об этом не упоминал. Иначе дело вы глядело бы так, будто они, любимые им люди, охотно приняли его самопожертвование, чтобы оградить себя от неизбежных неприятностей. Себе ему незачем было лгать - если бы не мысли о семье, он бы добровольно не пошел на заклание, как овца под нож.
Прощаясь с другом, уезжающим якобы на Ближний Восток, откуда получил перспективное деловое предложение, Луи Лепитр спросил:
- Скажи мне хоть теперь, кто ты такой, Мишель? Что-то есть в тебе непонятное мне, не французское.
- Я твой друг, Луи, - ответил Ермолин, но машинально взял на заметку это "не французское".
- Так вот, придется вам, Анатолий Павлович, - говорил Вашутин, - на сей раз под дипломатическим прикрытием встретиться с Луи Лепитром, и в качестве личной услуги попросить, чтобы взял у этих канадских подписантов фальшивки. Так как речь идет о вашем сыне, он не откажет. Дальше должен последовать обмен любезностями. Наведя его на наркомафию и оказав посильную помощь в раскрытии этой банды, вы даете ему возможность приобрести солидный политический капитал. Так?
- Несомненно.
- Он же, со своей стороны, должен достать убедительные доказательства связей КГБ, и желательно непосредственно Сиворонова, с местным наркобизнесом. Это уже будет не дружеская помощь, а услуга за услугу. Но нужно, чтобы полученная им информация о КГБ и Сиворонове осталась между вами. Мы не хотим порочить свою страну и не хотим дипломатических осложнений с Канадой. Такой исход возможен?
- Доказательством связей КГБ и Сиворонова с наркомафией обмен любезностями заканчивается, - сказал Ермолин. - Сокрытие этой информации, которая обещает ему гораздо больший политический взлет, чем раскрытие собственной мафии, снова возвращает нас к личной услуге с его стороны.
- Правильно, - подтвердил шеф. - И выбор за вами, Анатолий Павлович. Что для вас дороже: сохранение дружбы с Луи Лепитром или судьба сына? Вы не хуже меня понимаете, что когда можно извлечь из ситуации пользу для нашего ведомства, мы не можем быть бескорыстными.
- Это не требует пояснений, - отозвался Ермолин и у него нервно дернулся мускул под глазом. - И я не об этом. Я о том, пожертвует ли Луи взлетом политической карьеры ради бывшей дружбы? He уверен.
- Я тоже, - кивнул Ващутин. - Но если предпочтет карьеру, значит, изменит дружбе. И тогда я не желал бы оказаться на его месте в ваших руках. Почему бы не напомнить ему о том, что он дружил с советским разведчиком и пользовался его бескорыстными, а в это никто не поверит, услугами?
- Тогда эти услуги сразу становятся корыстными и для нас обоих, - усмехнулся генерал-майор. - А дружба автоматически трансформируется в шантаж.
- Можете поверить, я вполне вас пониманию и разделяю ваше отношение к этой форме психологического давления. Вообще шантаж, как известно, дело рискованное и бесперспективное. Но я подумал, что и о том, что скорее всего вам не придется прибегать к нему. Встретив преуспевающего строительного подрядчика-француза, своего личного друга в роли советского дипломата, он мгновенно поймет все. И ему ни о чем не придется напоминать. Более того, он не сможет не оценить проявленную вами в прежнее время деликатность.
- Ситуация выстраивается, - согласился Ермолин. - За заботу о сыне спасибо, Иван Петрович.
- Небескорыстно же, - негромко хохотнул шеф. - Мало того, вы эту заботу должны еще отработать.
- С готовностью, - сказал Ермолин и спросил. - Каковы ваши намерения относительно Сиворонова? Очевидно, что мне небезразлична дальнейшая судьба этой сволочи. Позволю себе заметить, что отсылать на него компромат в ЦК КПСС вряд ли имеет смысл. Там у КГБ очень сильные позиции, оборудованные еще Андроповым, и достаточно людей, готовых любые мерзости оправдать высшими интересами государства.
- Это мы тоже понимаем, - кивком подтвердив понимание, сказал начальник ГРУ, и генерал-майор знал, что в этом случае "мы" это не единоличное решение главы ведомства, а осмысленный вывод всего руководящего, наиболее доверенного состава Управления, а не заведомо предрешенная неукоснительная поддержка начальника.
- Не могу согласиться только с одним положением, - улыбнулся Вашутин. - Назвать генерал-лейтенанта Сиворонова сволочью - все равно что сказать: этот дядя - бяка. Это человек без стыда, совести, чести, без каких бы то ни было моральных норм, убийца, вор, садист, предатель, совершенно растленный патологический тип. Не его счет можно отнести любую мерзость и не ошибетесь. Относительно сильных позиций КГБ в ЦК вы правы. Мы убеждались в этом не раз. Теперь о намерениях. Ему нельзя больше жить.
Ермолина это вовсе не шокировало. Он только внимательно посмотрел на руководителя, ожидая продолжения. И Вашутин продолжил:
- Дело, конечно, не в вашем сыне, Анатолий Павлович, и не в том, что он пытался вас вербовать. Это, можно сказать, лишь последняя капля, переполнившая чашу терпения. Раз больше некому в этой стране остановить его гнусности, придется нам. Помните обвальный провал нашей агентурной сети в Южной Америке?
- Разумеется.
- Это работа в ту пору еще полковника КГБ Сиворонова, когда мы пытались наладить с ними контакты в очередной раз. На фоне нашего поражения весьма скромные успехи КГБ были оценены Политбюро как выдающиеся. Потому что, сдав около двух десятков наших людей, эти интеллектуальные недоноски такой ценой сумели внедрить трех-четырех своих агентов.
- Неужто имелась санкция свыше? - не скрывая, насколько поразила его информация руководителя, спросил Ермолин.
- Нет, конечно. Никому из членов Политбюро об этой подлейшей махинации не было известно, но, по меньшей мере, трое заинтересованных членов ЦК, имеющих серьезное влияние на наши дела, знали о намечавшейся акции и дали свое тихое "добро". Помните вдруг участившиеся совершенно необъяснимые провалы наших людей на Среднем и Ближнем Востоке четыре года назад? Мы как раз готовились вояжировать в тех краях.
- То же самое? - уже не удивляясь, спросил генерал-майор.
- То же самое, с той же целью и тот же главный исполнитель, генерал-майор, вскоре ставший генерал-лейтенантом, Сиворонов. Только на этот раз количество потерь оказалось значительно меньше. К делу были причастны те же деятели из ЦК и - теперь мы имеем основания полагать это - один член Политбюро. Слава богу, в Соединенных Штатах сумели вовремя вывести своих из-под удара.
Как бы ни распространялись советские ведомственные моралисты о чистых руках, холодной голове и горячем сердце чекистов, сколько бы ни болтали идеологи тайной войны в других странах о благородстве, рыцарстве и чести своих разведывательных служб, и те и другие, в отличие от хирургов, отмывают руки не до, а после "операций". И чем больше на них грязи блестяще проведенных дел, тем ценнее они для страны, тем чище в глазах соотечественников, поскольку трудились во зло недругу.
Французы правы, утверждая, что предают только свои, но забывают добавить: предают только своих. Руководители разведслужб никогда не останавливались перед критериями морали, если имелась возможность предать некоторых в интересах многих, их мало трогало, что это формально логичное соображение подло по существу. Но скрыть от людских глаз содеянные мерзости стремится даже патологический подлец. Этим же не дать подлости выйти на свет божий было просто необходимо. И не только из стратегических и политических целей, а прежде всего из тактических задач, дабы не оставить разведку без разведчиков. Ведь если, уходя на задание в стан противника, они всякий раз будут опасаться, как бы их не выдали свои, какая уж тут агентурная работа, какая уж тут разведка. Это не боевое подразделение, которое можно приказом оставить на смерть, чтобы прикрыть отход части - здесь действуют законы войны и выбора нет. У разведчиков есть выбор.
И никто никогда не спросил и, видимо, не спросит тех самых многих, согласны ли они принять эти отнюдь не добровольные, а обманом брошенные в костер жертвы. Спроси, так могли бы ведь и не согласиться, осознав, что вместе с жертвами обугливаются с неимоверным трудом столетиями выработанные духовные ценности народа, его душа и вера.
Значит, не столь уж изощрен холодный ум и совсем уж заледенело гипотетически горячее сердце у этих вершителей человеческих судеб, ясли единственный выход в стремлении переиграть, передумать, перемыслить противника они находят в подлости.
В августе-сентябре 1943 года английская разведывательная служба провела операцию "Фортитьюд" - целую серию акций с целью обмануть немцев относительно времени места высадки войск союзников в Европе. Ее считают самой блестящей победой британской разведки во всей истории тайной войны. Победа была несомненной. Но какой она далась ценой... Англичане заслали в разные страны оккупированной Европы много агентов, которые знали место и время высадки союзников. Высадиться они должны были 8 сентября 1943 года между Дюнкерком и Роттердамом. Но все это было заведомой ложью, о чем агенты и не подозревали. Попав в гестапо, они должны были, скорей всего под пыткой, выдать немцам эту дезинформацию как достоверные сведения, поскольку сами считали их таковыми. В этом и заключалась суть операции.
Как и планировалось, все агенты оказались в гестапо - и не могли не оказаться, так как их засылали на заведомо проваленные явки. В операции использовались не первые попавшиеся, а опытные испытанные люди, чтобы внушить противнику больше доверия к выбитым из них сведениям. Некоторые при аресте пытались покончить с собой, лишь бы не выдать "тайну", не обречь на поражение войска союзников. Но выданные им в Лондон капсулы с цианистым калием оказались фальшивыми. Британской разведке не нужна была их героическая смерть, пока гестапо не получит от них необходимую дезинформацию. Все было тщательно рассчитано. Даже попытки принять яд свидетельствовали о том, что агентам поверена тайна чрезвычайной важности.
Немцы поверили полученной, проверенной и перепроверенной под пытками информации, и приготовились сбросить войска союзников в Северное море. Союзники высадились всего лишь на день позже указанного срока, когда ничего уже нельзя было исправить, но не на севере, а на юге, в Италии. Немцы поняли, что их обвели вокруг пальца. Но и оставшиеся в живых, умиравшие по лагерям агенты поняли, что их с мерзостным цинизмом предали те, за кого они воевали, предала Англия.
Позже, когда эта гнусная история получила огласку, голландцы, бельгийцы, датчане, французы, норвежцы, англичане, которых разведка отдала в руки гестапо, потребовали расследования. Но так как архив отдела специальных операций был своевременно уничтожен, британское министерство иностранных дел, фарисейски приняв личину оскорбленного достоинства, с беспредельной наглостью заявило: "Английский народ и правительство Ее Величества считали бы позором подобный образ действий". Народ, быть может, так и считал бы, но никак не правительство ее величества, которое долго еще гордилось своей грандиозной операцией по дезинформации противника. Черчилль с самодовольством писал в мемуарах: "Еще не пришло время открыть все, что было сделано для обмана врага".
Едва оформившись организационно, задолго до Великой отечественной войны, во время войны и после нее КГБ тоже использовал такие методы в своей работе - разве что не в столь грандиозных масштабах и не с такими глобальными целями, но не менее подло и гораздо чаще, чем англичане и их коллеги из других стран, которые все-таки стремятся сохранить лицо. Здесь, где существовал безликий народ, этого не требовалось. Не избежала мерзости предательства и военная разведка, долгие десятилетия находившаяся под жестокой опекой Комитета безопасности. Конечно, при необходимости, которая в этой стране могла возникнуть лишь теоретически, всегда можно было сослаться на высшие интересы страны, ради которых не то, что предавали десятки, - убивали миллионы.
Но на что мог сослаться генерал-лейтенант Сиворонов, ревностно, с высоким профессионализмом и гнусной циничностью выполнявший подлейшие указания своих шефов, преследующих только свои мелкотравчатые, корыстные интересы? Кроме того, как теперь стало известно, он был не только исполнителем, но нередко и инициатором предательства.
- Мы его начали разрабатывать полтора года назад, зацепившись за одну странную информацию, - говорил шеф разведки. - За ним обнаружилось столько грехов, до самых гнуснейших включительно, что… - Он досадливо покрутил головой и болезненно поморщился. - В ходе нашего, конечно негласного, расследования выплыли и другие, если не более колоритные, то более важные Фигуры, включая прижившихся наверху, у кормушки власти. Словом, целый мозговой, по существу, криминальный центр на политической основе.
- Чтобы наделать столько и таких серьезных прорех в нашей агентурной сети, им надо было иметь не одного и не средней руки информатора в недрах нашего ведомства, - заметил Ермолин.
- Их было несколько. Они уже перестали быть.
Генерал-майору не требовалось разъяснений. Сказанное шефом означало, что эти люди больше не живут.
- Среди них оказался и ваш предшественник на посту заместителя начальника управления. Через несколько месяцев освободится и место начальника, - продолжал Вашутин и, предупреждая вопрос, отрицательно покачал головой. - Нет, против него улик не имеется. Но не имеется и полного доверия. Стало быть, у нас ему не место. Как говорят в подобных случаях, не обеспечил свой участок работы. Отправим на пенсию, само собой, под наблюдением. Его место займете вы, Анатолий Павлович. А заместителем вас назначили для того, чтобы не так очевиден был взлет. Представление на присвоение вам очередного, изрядно подзадержавшегося, кстати сказать, по вашей же вине, - насмешливо уточнил он, - звания генерал-лейтенанта уже находится у министра. В другое время можно бы и подождать, а теперь придется поторопить министра, пока КГБ не вытащило на свет историю с вашим сыном. Есть и другая причина, заставляющая поторопиться с присвоением звания. Вам поручается организовать захват Сиворонова. Нужно вытрясти из него все, что он знает обо всем и обо всех. О его дальнейшей участи позаботятся те, кому положено. Ваше личное участие в операции исключается, на вас - только организация. В это время вы будете находиться за тысячи километров, в Афганистане. Однако его исчезновение, памятуя о вербовке, наверное, свяжут с вашим именем. Как и в том случае, если операция провалится. А вы нужны нам на посту начальника управления независимо от этих привходящих обстоятельств. Хотите что-то спросить?
- Да. Известно, через кого Сиворонов узнал о моей намечавшейся командировке?
- Известно. Но мы пока его трогать не будем. Пусть, не ведая того, поработает и на нас. Как и некоторые другие. Дела, - коротко вздохнул Вашутин. - Вот на что приходится тратить мозг и нервные клетки.
- Так же, как и КГБ их расходует на нас, - констатировал Ермолин.
- Для них это скорее неписаная обязанность, чем необходимость. 'КГБ - опора власти. Армия должна быть опорой государства.
- Пока сама не окажется у власти, - усмехнулся Ермолин.
- Вон куда вас кинуло! - засмеялся Вашутин. - История учит, что власть военных никогда ни к чему хорошему не приводила. Но как посмотришь на весь этот наш перманентный бардак, так и проскользнет мысль: почему бы, собственно, и нет? Ну ладно, забыли. К поездке готовы?
- Считаю, что готов. На всякий случай даже подчитал кое-что. Например, уточнил для себя, что в основе внешнеполитических принципов исламского фундаментализма лежит известный принцип их религии, восходящий к первым векам ее распространения, о разделе мира на две части: "дар-аль-ислам", то есть "земля ислама" и "дар-аль-харб", что означает "земля войны". Понятие "земля войны" охватывает все страны, где население, независимо от того, мусульманское оно или нет, находится под началом "неверных" правителей. Война или политическая борьба за превращение "земли войны" в "землю ислама" - священный долг каждого мусульманина.
- Ничего нового, - хмыкнул Ватутин. - Все, как у любых других завоевателей.
- Да, но пока что мы воюем на их земле, а не они на нашей, уточнил Ермолин.
- Лучше уж так, чем наоборот, - с усмешкой сказал Вашутин и серьезно добавил. - Конечно, эта война - результат глупейшей авантюры. Как вы знаете, Генштаб был категорически против ввода нашего контингента. Не посчитались эти, прости господи, политические пердуны. А главный инициатор - Андропов, шеф КГБ. Правда, взяв власть, он опомнился, но в данном случае не вовремя отдал богу душу. Ермолин кивнул, соглашаясь, и спросил:
- Вы слышали о принципе исламской "такии"?
- Не доводилось. Что это?
- "Такия" означает сокрытие мыслей и намерений. Сначала наши советники в Афганистане в недоумении разводили руками, сталкиваясь с совершенно немотивированным обманом, предательством, изменой. Удивлялись, потому что не знали, что такие вещи зачастую основывались на принципе "такии". В душе проклиная неверного, мусульманин даст ему любую клятву на Коране и будет чувствовать себя свободным от нее. Аллах не только простит ему эту ложь, но даже похвалит. Используются "такии" и во внешней политике. Исламские фундаменталисты презирают западное международное право. Например, в программе Исламской партии Афганистана, которой заправляет Хекматьяр, записано: "Нами ни в коем случае не будут признаваться международные договоры, противоречащие исламу". Они ведь и вправду очень уж легко пренебрегают соглашениями и договорами. Кстати, оказывается, "такией" пользовались все пророки. В Коране сказано так: "Люди веры не должны разрешать правоверным выбирать друзей из числа неверных, и если кто-то это сделает, - его связь с Богом будет прервана, если только это не сделано для предостережения себя от их зла, для такии от них".
- Звучит как пособие для разведчика, - сказал Вашутин и насмешливо посмотрел на генерал-майора. - Особенно хорошо изложено насчет дружбы с неверными.
Несколько смущенный Ермолин развел руками:
- Дружба, она, как любовь, ее не выбирает. Иначе это не дружба, а негласное соглашение о взаимоиспользовании.
- Пожалуй, - согласился Вашутин. - А что касается "такии", то это - пустое. Неверные и без всякой "такии" врут не меньше. Помните, Черчилль как-то сказал: "Было бы просто катастрофичным, если бы мы твердо соблюдали все свои соглашения". Этой же точки зрения с не меньшим цинизмом придерживались и Гитлер, и Сталин, и Мао, и все другие видные и невидные деятели. Возьмите хотя бы объявление войны Японии после победы в Великой отечественной. Это ли не хамское нарушение договора о нейтралитете, который Япония, несмотря на мелкие глупости, все же соблюдала все эти самые тяжкие для нас годы? Да что там!.. Партия официально дала право Сталину на ложь и предательство. В резолюции ХVII съезда ВКП(б) записано: "Съезд особо подчеркивает, что Центральному Комитету даются полномочия во всякий момент разорвать все союзы и мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну". А вы говорите - ћтакияЋ!
- Убедительно, - кивнул Ермолин.
- Мне положено быть убедительным, - усмехнулся Вашутин. - Я ведь не политик, Ну что, мы, кажется, все обговорили? Даже наговорили лишнего. У вас ко мне что-нибудь?..
- Нет.
- Так чего же мы сидим. К делу?
- Конечно. А сидим потому, что не могу же я сказать шефу: "Благодарю, я вас больше не задерживаю".
- И то верно, - рассмеялся Вашутин.
Обсудить
Часть девятая
Продолжение
