-19-
Чтобы не отвлекать Кондратюка от навалившихся на него дел, полковник Клементьев взял на себя переговоры с вертолетчиками. Двое из тех, кому уже приходилось работать со "спасателями", оказались на месте. На карте полковника они безошибочно определили площадки, на которые им приходилось садиться по вызову группы, включая и избранную отправной точкой для начала нынешней операции.
Поэтому полет прошел стремительно, и вертолеты приземлились точно. На высадку группе потребовалось не более двух минут. Обе машины сразу поднялись и ушли дальше вглубь территории по заранее намеченному курсу, чтобы по возможности произвести еще одну-две посадки, имитируя заброску разведывательных, диверсионных или боевых отрядов.
Машинально, по укоренившейся привычке проверив наличие людей и снаряжения, Кондратюк повел группу на запад, все выше поднимаясь в горы. Даже если высадку засекли, вряд ли кому могло прийти в голову, что люди пойдут в том направлении, откуда только что прилетели. К тому же, на такую высоту, по которой был проложен маршрут, редко забредал какой-нибудь чудак из местных, и моджахеды никогда не поднимались - просто им нечего было там делать. Тропы и удобные места для засад вдоль них находились значительно ниже. Из-за трудностей с подъемом невыгодно было размещать наверху и склады. Тем не менее, нужно было как можно быстрее и дальше уйти от места высадки. Осторожность, благодаря которой группа была неуловима, возникая, как джинн, и растворяясь, как приведение, командир соблюдал неукоснительно. И теперь он выслал по три человека в головное и боковые охранения. Поспавшие днем парни шли ходко, насколько это возможно в горах при подъеме, и, как всегда, молча. Слышны были лишь шорох ног по камням и жаркое дыхание людей.
Сверяясь по компасу, шли, то сползая с гор, то вновь поднимаясь к вершинам, обходя преграждавшие путь расселины и нагромождения завалов, скопления скал, ровных, как поставленные на бок столы, и готовые обрушиться вниз от малейшего прикосновения насыпи. Скоро забылась начальная легкость движения. Все больше хрипа слышалось в дыхании. Пот струился по лицам, тек по груди и спине, скапливался подмышками. Ноги наливались тяжестью и слабели. Как ни стремились на базе уменьшить вес поклажи, но добились лишь того, что он не превышал тридцати килограммов, - никто не хотел экономить на боеприпасах. Сейчас этот вес чугунной плитой гнул к земле. Однако парни умели так расслаблять все мышцы за десять минут привала после каждого часа пути, что двигались, не снижая темпа. И такова была их психологическая закалка, что все чувства сейчас перераспределились между зрением и слухом. Никакие посторонние, не о деле, мысли сейчас им просто не приходили в голову - так их учили. И никто из них, ослепленных потом, измученных жаждой, с потерявшими силу от постоянного напряжения мышцами, не потеряет и доли секунды, если придется прокладывать путь огнем. Разом ударят семнадцать автоматов, грохнут семнадцать гранат, сея смерть всем, кто встал на пути изнуренной усталостью группы.
Но никто и ничто, ни психологическая закалка, ни сотни психоаналитиков, психотерапевтов, психологов, гипнотизеров, экстрасенсов, не способны изгнать из сознания мысль о воде. Она постоянно терзает мозг, но не лишает терпения. Их учили умению терпеть и терпеть жажду - тоже. Не зря их бросали в пустыне с компасом, картой и флягой воды. И когда из фляги выжимали последние капли, не каждому помогали карта и компас...
Внизу еще чернела ночь, а вершины гор уже величественно, будто эскадра из тумана, выплывали из темноты. Командир остановил людей на дневку и приказал искать место для базы.
- Можно попить, - разрешил он.
Мгновенно фляга оказалась в руках лейтенанта Асадова. Вздрагивающими от нетерпения пальцами он отвернул крышку и жадно сделал два глотка. Но тут же на флягу легла ладонь командира.
- Остановись, лейтенант. Воду нельзя сразу глотать. Возьми немного в рот, подержи, чтобы смочить язык и горло, потом можешь проглотить. Не выплевывать же, - улыбнулся Кондратюк.
На последние слова командира пившие по науке парни отозвались веселым хмыканьем.
- Да я знаю, - смутился лейтенант. - Давно не участвовал в такой гонке. Забылся.
- Если в пути не забылся, значит, дело поправимое, - обнадежил майор. - Я заметил, что ты удивился, когда мы от шоколада отказались. Действительно, в кои-то веки нам его предложили, а мы нос воротим. Потому и отказались, что после него пить хочется. Иногда мы берем с собой даже консервы, если имеется возможность рассчитывать на вертолет. В этом поиске рассчитывать на вертолет мы не можем, по крайней мере, до окончания операции. Поэтому и взяли с собой только галеты и воды сколько положено - по стакану на человека в сутки.
- Понял, товарищ майор, - отозвался Асадов.
- Лучше без чинов.
- Есть без чинов, командир.
- Место для дневки нашли, - доложил подошедший Марьясин, - для сортира тоже, просматривается со всех сторон.
- Пойдем посмотрим, - сказал Кондратюк и на ходу поинтересовался: - Не слишком высокий темп взяли для первого перехода?
- Нормальный. Просто отвыкли на отдыхе. Потому и показалось трудновато. Да ведь и от места высадки надо было скорей убираться. За шесть часов прошли почти пять километров. Совсем неплохо. Думаю, что быстрей и не надо. Он ведь тоже идет нам навстречу. Жаль, конечно, что ближе к нашему Лангару на маршруте не оказалось разведанной площадки, ну да что теперь... Нас с беглецом разделяло пятьдесят километров. Если он идет в том же темпе, что и мы, то теперь разделяет уже сорок. Значит, на пятую ночь, считая минувшую первой, надо раскидывать сеть. А пока можно спать спокойно. Благо, не требуется каждый привал наполовину использовать для поиска вертолетной площадки.
- Расчеты твои, Миша, правильны при трех "если", - сказал Кондратюк. - Если он не решится идти и днем. Если он не пережидает где-нибудь у своего человека. Если он...
- Не нарвется на пулю до встречи с нами, - закончил Михаил.
- Верно, - кивнул Кондратюк. - Поэтому во избежание предполагаемых обвинений в пособничестве врагу, - усмехнулся он, - раскинем сеть на третью ночь, оставляя ее и на день.
Они обошли место, выбранное для временной базы, охранение, внимательно осмотрели в бинокли всю местность. Вернувшись, командир съел несколько галет, смочил водой рот и лег спать. Едва опустился на пастушью накидку, почувствовал, что засыпает, потому что минувшим днем в заботах о подготовке группы поспать ему не пришлось. Но сон отогнал голос Марьясина.
- Нет, мужики, тут я не осведомлен, - говорил Марьясин, видимо, продолжая ранее начавшийся разговор. - Например, о нынешних татарах я могу судить только по нашему Рафату Файзулину. Так какой же он татарин?! Тем более, татаро-монгол. Происхождение русско-детдомовское. Образование средне-техническое. Да узнай Чингисхан, что его потомок может руководить движением десятков электровозов, как он сам - десятками туменов, правитель вселенной с перепугу в могиле бы перевернулся. Кстати, никто не знает, где его могила, потому что по ней прошлись те самые десятки туменов, в каждом из которых тысяч десять лошадей, соответственно и всадников. Дальше. Водку пьет не хуже любого. Свинину любит и лопает, как Дмитриевич. Коня видел только в кино и по телевидению. Зато в пальбе огненным зельем фору даст самому воинственному Аллаху, в которого не верит, как, впрочем, и в других так называемых богов. Единственно, что в нем есть от наших бывших угнетателей, это то, что русскую умыкнул себе в жены, захватчик этакий.
Ребята смеялись. Кондратюк про себя улыбался. Рафат молчал.
Прапорщик Файзулин, красавец татарин с европейскими чертами лица, отличался необычайной молчаливостью. Когда Кондратюк однажды спросил, как он с такой "говорливостью" мог работать железнодорожным диспетчером, Рафат с улыбкой ответил: "Я говорил только по делу, командир". Он единственный в группе терпеть не мог мата, но допускал его для других, как средство выражения эмоций, только морщился и молчал. Он же единственный при любой возможности пересылал жене свою получку, оставляя для себя необходимый минимум, и никогда ни у кого не брал в долг. Стараясь не показать этого, командир симпатизировал ему, и Рафат чувствовал его симпатию.
Прежде чем уснуть, Кондратюк еще выслушал неожиданно разгоревшийся спор.
- Кстати, о татарах, - продолжал Михаил. - Мне вспомнился такой исторический факт. Если татарский мурза, князь или царевич, изменив Орде, бежал на Русь, а таких было немало, он никогда не изменял Руси. Ни один из них, ни разу. А сколько наших сволочей...
- А крымские татары во время войны? - перебил кто-то, Кондратюк не разобрал, кто именно.
- А разве они добровольно перешли на сторону советской власти? - возразил Марьясин. - У нас привыкли молотком вбивать в голову идеи.
- А разве Русь добровольно приняла татаро-монгольское иго? - донесся до Кондратюка голос Юрия Черных. - Правда, татары пользовались не молотком, - с иронией продолжал тот. - Они саблями сносили головы, которые не принимали идею об их господстве. А заодно еще сотни тысяч других ни в чем не повинных голов. Так что Сталин еще гуманно поступил с крымскими татарами. Не расстрелял, а только выселил. Они же на самом деле предатели! Почти все поддерживали немцев и выдавали наших.
- Стало быть, Иосиф Виссарионович осуществил историческую месть? - уточнил Михаил. - Тогда почему бы не искоренить итальянцев, как потомков римских завоевателей, французов как наследников империи Наполеона, тех же татар и монголов, покоривших полмира? А если исходить из ближайшей истории, то немцы вообще должны быть стерты с лица земли. Что касается крымских татар и некоторых народностей Кавказа, депортированных после войны, то зря ты считаешь их предателями. Как известно, предают только свои. А они для советской власти своими никогда не были.
- А если не были своими, значит всегда были врагами, - не отступался от своего лейтенант. - Тогда с ними вообще обошлись очень мягко, можно сказать, по-христиански. Как там по-ихнему... Прости ближнего своего... Что-то в этом роде. Так на что же им жаловаться? На что обижаться? На то, что к ним отнеслись не как к врагам, а как к недоумкам, благодаря чему они и остались в живых?
- Ну, Юрий Антонович... - укоризненно покачал головой Марьясин, намереваясь выдвинуть возражения. Но его остановил Малышев:
- Кончай, старшой.
- Почему? - живо возразил Гамов. - Интересно же.
- Тебе интересно, а у меня эта история уже в печенках сидит. Не о чем больше говорить, что ли?
- Говорить, конечно, есть о чем, - согласился Марьясин. - Но ведь исторические времена в стране наступают, Дмитриевич. Вот посмотришь. Но раз тебе надоели мои экскурсы в историю, ничего не поделаешь, постараюсь сократить. У нас ведь не скажешь: не любо - не слушай, другим не мешай. Деваться-то некуда, - обведя взглядом каменистые вершины, рассмеялся ой и тоном приказа закончил: - Ну, поболтали, а теперь спать, кому положено.
Конца разговора командир не слышал, потому что проходил он в стороне, куда Малышев отвел Марьясина.
- Слушай, Михаил, - хмуро сказал старший прапорщик. - Мне же интересно, что ты рассказываешь. А сказал я так... чтобы ты остановился. С такими разговорами... Как там поет Высоцкий... "Капитан, никогда ты не будешь майором". А ты еще даже не капитан.
- Спасибо за заботу, Дмитриевич, - улыбнулся Михаил. - Капитаном я стану, наверное, в самое ближайшее время. Игорь сказал, что представление подано. И майором стать не проблема. Я же подал рапорт о поступлении в академию. Только вот начинаю думать: не лучше ли стать генералом от политики, чем майором от армии.
- А что, Михаил? - заинтересовался. Малышев. - Не мне рассуждать об этом, образования маловато, но, по-моему, в политике у тебя должно получиться. Хотя такие, как ты, и в армии нужны. Сам знаешь, сколько у нас говна в офицерском звании ходит.
- Спасибо на добром слове, - рассмеялся Марьясин. - Тут есть над чем подумать. А времена у нас на самом деле наступают веселые, Дмитриевич. Помяни мое слово. Горбачев ведет себя, как царь Додон, будто в бирюльки играет. Сам убедишься, Дмитриевич, он доиграется.
- Я так высоко не могу мыслить, - улыбнулся Малышев.
Еще одну ночь группа шла компактно и так же расположилась на дневку. Марьясин, безукоризненно выполнив свои обязанности первого заместителя командира, по обыкновению развлекал ребят историческими байками, на этот раз не касаясь политики. Рассказал, как английский король Карл Второй, который по фантазии Дюма взошел на престол благодаря Атосу и Д'Артаньяну, однажды застал в постели своей содержанки герцогини Кливлендской прямого предка Уинстона Черчиля Джона Черчиля. В ту пору он был просто светским сутенером, живущим за счет женщин, а после стал первым графом Мальборо. Именно о нем на Руси пели похабную песню: "Мальбрук в поход собрался, наелся кислых щей, в дороге..." И далее - совсем неприличное. Это ему за содействие в заключение мира со шведами Петр Первый соглашался, по условиям Джона Черчиля, дать титул русского князя и доходы на выбор с Киевского, Владимирского или Сибирского княжеств. "А ежели большего взалкает", - писал Петр, "то обещать ему рубин зело векикий и орден Андрея Первозванного".
- Ну и как, взалкал? - спросил прапорщик Костя Игнатов.
- Болтуном оказался предок Уинстона Черчиля, сутенер, ставший графом.
- А с этой, герцогиней, с которой ты начал, что?.. - полюбопытствовал Геннадии Чернышев.
- А с герцогиней так. Застав у нее в постели Джона Черчиля, король сказал: "Я тебя прощаю, прохвост, потому что таким образом ты зарабатываешь себе на хлеб".
Марьясин по себе знал, насколько чревато неожиданными последствиями напоминание голодному о хлебе, жаждущему о воде, истекающему желанием мужику о женщине, и переключился на другое.
Заговорил о Балтазаре Коссе - папе Иоанне XXIII, убийце, пирате, воре, насильнике, отравителе, дипломате, государственном деятеле, человеке, для которого совершенно не существовало нажитых человечеством моральных правил, развратнике, кровосмесителе, народивших детей со своейдочерью и внучкой. Этот удалой разбойник и умница пять лет был римским папой. Потом римская церковь вычеркнула его из своей истории. И теперь считается, что папы Иоанна XXIII не существовало, не было такого папы, не было пяти лет в истории католической церкви, и все тут.
- Мог бы, ребята, рассказать еще много занимательного об этом гнусном институте папства, - продолжал Марьясин. - Об институте, не как об учреждении, а как о социальном образовании. Ну, пример, о владении папским престолом совершенно омерзительным семейством Борджиа. Рядом с ними Болтазар Косса просто невоспитанный юноша. Но не хочу нарушать вашу нравственную девственность, мужики. Хотите о парижском палаче, нарушившим нормы морали?
- Давай, Михаил Владимирович. Валяй, старшой. Слушаем, -загалдели прапорщики.
- Значит, так. Когда палач Самсон достал из гильотинной корзины голову Шарлотты Конде, убийцу Марата, того самого, именем которого названы улицы во всех приличных городах страны.
- Это уже неприлично, старшой, - сказал Гамов. - Обижаешь, офицер.
- Виноват, господа прапорщики. Исправляюсь, - улыбнулся Михаил. -Так вот. Когда Самсон достал из корзины голову этой блядюшки, он в знак презрения нанес ей пощечину. Республика отстранила его от должности, которую династия Самсонов занимала двести лет. Он нарушил закон "Наказывать, не унижая". В смысле, убивать как палач ты обязан, но не унижай.
Кондратюк хорошо понимал пользу не только исторически образовательных экскурсов Михаила, но и его нравственное влияние на парней, и был доволен, что случай представил ему такого заместителя. Однако знал он и то, что Марьясин давно созрел для самостоятельной работы и если его до сих пор не выдвинули на командира группы, то виной тому было его обостренное чувство справедливости и язык, выражавший это запретное чувство. Тем не менее, судя по вопросам полковника Клементьева и интересу к Михаилу начальника, отправлявшего Игоря в Москву, с Марьясьиным придется расстаться. Да оно и правильно. Не по-хозяйски держать двух, по существу, равноценных командиров в одной группе.
- Хотите еще? - спросил Марьясин.
- Давай, Владимирович, - ответил за всех Станислав Весуев. Остальные одобрительно загудели.
- Смотри, командир, - заметив, что Кондратюк не спит, повернулся к нему Михаил, - у наших прапорщиков явно пробуждается жажда знаний. Этак ведь лет через десять могут и старшими прапорщиками стать.
И, глядя на смеющихся парней, заявил:
- Я готов повышать ваш образовательный уровень, но только с разрешения Дмитриевича.
- Валяй, - усмехнулся Малышев.
- Ну, ладно. Вот говорят и пишут, что Суворов надеялся только на штык и бросал солдат под пули, чтобы скорее сблизиться с противником до рукопашной схватки. "Пуля - дура, штык - молодец" - на основании этой суворовской реплики и болтали. А на самом деле Суворов отлично знал цену ружейному огню, не говоря уже о пушечном. Он давал на каждого солдата по сто выстрелов, сейчас бы сказали патронов. В то время ни одна армия в мире так не оснащала солдат огнем. А вот интереснейший факт из военной истории, может быть, даже единственный. Во всяком случае, я другого такого не знаю. Во время войны России со Швецией при Александре Первом генерал Кульнев, кстати, друг Дениса Давыдова, постоянно одерживал победы над шведами, но по отношению к поверженному противнику вел себя великодушно и благородно. Уважение к нему со стороны неприятеля дошло до того, что шведский король специальным указом строго-настрого запретил своим солдатам стрелять в генерала.
- Об этом я где-то читал, - сказал Гамов.
- Да ну! - удивился Марьясин. - Ко всем твоим блестящим достоинствам ты еще и читать умеешь! Ну, даешь. Ну, даешь, Серега! Хватило же мужества годами держать в тайне этот несомненно исторический факт!
Старший лейтенант намекал на то, что Гамов не любил читать. Если другие время от времени все же искали по гарнизону книги, то разбитной Гамов предпочитал околачиваться возле госпиталя, хозяйственных служб, где работали женщины, поджидать возвращавшихся со службы связисток.
- Ну, хватит, хватит, - успокоил развеселившихся парней Михаил. - Перехожу на анекдоты о Линкольне. Так вот, был у него по нынешним понятиям министр обороны, кажется, одновременно и иностранных дел. Грешен, точно не помню. У Линкольна спрашивают: "Мистер президент, вы никогда не ругаетесь?" "Знаете, мне нет надобности, - отвечает Линкольн. - У меня есть мистер Стентон". А знаете, почему наш командир редко ругается? Потому что у него есть Дмитриевич... А вот еще, - продолжал Марьясин. - У Линкольна спросили: "Как вы полагаете, мистер президент, зачем мужчине соски?" Он ответил примерно так, точно, конечно, не помню, но за смысл ручаюсь: "Если при некоторых обстоятельствах, как бы невероятны они ни казались, каким-то чудом мужчина родит ребенка, он сможет вскормить его грудью". Вот из шуток современников. "Линкольн тоже молится?" "Молится, но господь думает, что Авраам просто подшучивает над ним". Что-нибудь не так, командир? - заметив усмешку Кондратюка, поинтересовался Марьясин.
- Чего не знаю, того не знаю, - ответил майор. - Просто мне тоже вспомнился анекдот из того времени. У генерала Шермана спросили, как ему удается приводить в исполнение приговоры военно-полевых судов, несмотря на линкольновские помилования. Шерман ответил: "Виновных я сразу расстреливаю".
Миновал изнурительный день. Прошла еще одна изматывающая ночь. Под вечер второго дня, стянув на базу охранение, чтобы все были в сборе, оставив только наблюдателей, Кондратюк объявил:
- До сих пор мы уходили от возможного преследования и считаю, что ушли. С этой, наступающей ночи начинаем поиск беглеца. Придется расширить фронт движения. Разобьемся на группы по три человека. В моей, центральной, будет пять человек. Две тройки пойдут слева от меня, две справа, одна от другой в пределах визуальной связи. Риск обнаружить себя увеличивается, но настолько же увеличивается возможность не упустить беглеца. Теперь не будем устраивать гонки. Поедем в среднем темпе. Ориентируйтесь на центр.
Обсудить
Напишите на ArtOfWar
Часть пятнадцатая
Продолжение
