Встреча с Абдуллой
     
      Как-то раз в разгар лета 1987 года, проезжая по Кандагару, Джилани предложил мне заскочить к нему домой. Поразмышляв о возможных последствиях такого визита лично для себя, я все же согласился. Шестое чувство подсказывало мне, что Джилани не мог меня предать и вот так просто сдать сэра мошавера моджахедам.
      Волею судьбы я неоднократно нарушал существовавшие в ту пору казенные инструкции, посещая дома не только "подсоветных", но и членов бандгрупп и их командиров.
      При проведении операций в Кандагаре и его пригородной зоне посещение жилья "духов" было зачастую просто необходимо для советников МВД. Имелся реальный шанс захвата "тёпленькими" главарей местных бандформирований в их собственных домах.
      Так было осенью 1986 года, когда в Кандагаре проводилась широкомасштабная войсковая операция. В одном из жилых домов, расположенном на южной окраине Дехходжи,(1) в женской половине, в небольшой нише, вход которой был замаскирован висящим на стене зеркалом, был обнаружен и задержан руководитель одного из фронтов Исламской партии Афганистана. Впоследствии он был осужден на 25 лет тюрьмы, но через несколько месяцев освобожден, а по сути - обменян на двух высокопоставленных советских офицеров, специально захваченных в плен моджахедами...
      Визуальные контакты с бандитами происходили почти ежедневно, поскольку, вооруженные до зубов, они свободно разгуливали по Кандагару даже средь бела дня.
     Иногда они набирались наглости и подходили к советникам, предлагая провести "уик-энд" в каком-нибудь из ближайших кишлаков. Заманчивые предложения "духов" советники, сжимая в руках гранаты, "вежливо" отвергали...
      То, что предстало передо мной, трудно было назвать домом. Это было практически развалившееся саманное строение, обнесенное вокруг глинобитной стеной, которая образовала небольшой пыльный дворик с кяризом(2) в центральной его части. В глубине дворика виднелся небольшой навес с деревянными нарами, сделанными из корявых досок, на которых лежало нечто, напоминающее шерстяное одеяло или толстую кошму.
      Посреди двора, рядом с кяризом, в пыли играли трое детей. Завидев постороннего, они убежали под навес, продолжая оттуда наблюдать за пришельцем.
      Джилани громко позвал кого-то, и из дома вышла худенькая женщина. Лица её было не разглядеть, так как голову она укутала в большой пестрый платок. Руки были темными, как у мулатки, а пальцы покрыты морщинами и трещинами. Джилани обменялся с ней несколькими фразами, после чего та ушла в дом, не закрыв за собой двери. По тому, как Джилани общался с ней, я понял: это его жена.
      Через минуту в дверном проеме показался силуэт мужчины. Как и Джилани, он был одет в национальный костюм. Лицо покрывала обильная растительность. Черные смолистые волосы спускались до самых плеч. Живые карие глаза поблескивали из-под густых, сросшихся бровей. В правой руке мужчина держал сучковатую палку, на которую он опирался всем телом. Было видно, что стоять на одной ноге ему крайне неудобно, поскольку вторую, перебинтованную грязной тряпкой, он держал в полусогнутом состоянии.
      Джилани подбежал к незнакомцу и обнялся с ним так, как будто не виделся с ним несколько лет. У афганцев, правда, такое приветствие - обычное дело, равносильное легкомысленному русскому "привету".
      - Сэр мошавер, познакомься! Это мой брат, Абдулла. Воевать он не может из-за ранения и поэтому уже неделю живет у меня...
      Абдула широко улыбнулся, показав свои ослепительно- белые зубы, и протянул вперед левую руку.
      Не дожидаясь, пока хромой Абдулла доковыляет до меня, я сделал несколько шагов навстречу. Мы исполнили полный обряд приветствия с касанием щек и неизменными "четурасти" - "хубасти", что в переводе дословно означает: "Как дела?" - "Всё хорошо!"
      Внимательно глядя мне в глаза, Абдулла спросил что-то у Джилани, который, в свою очередь, быстро заходил кругами и, яростно жестикулируя, стал тараторить в лицо брату гортанные фразы. Из всего сказанного я понял, что Джелани даёт характеристику "сэру мошаверу". Абдулла всем видом сделал подобие извиняющегося жеста и потихоньку отошел к навесу. Там он сел на топчан, вытянув вперед раненую ногу. Мы с Джилани присели рядом. Какое то время все трое молчали. Первым нарушил тишину Джилани. Он повернулся в сторону дома и выкрикнул пару фраз, после чего многозначительно сказал:
      - Сейчас будем пить чай...
      Абдулла о чем-то заговорил с Джилани. На этот раз они общались на пушту, и я оказался в полном неведении.
      - Пушту но фамеди, - в шутку произнес я: "по пушту не понимаю".
      Абдулла ощерился в широкой улыбке, вновь показав белоснежные зубы:
      - А по-русски можно говорить?..
      Услышав такое от Абдуллы, я едва не свалился с топчана. Прекрасно зная, что многие афганцы довольно сносно разговаривают по-русски, к такому обороту дела я все же был не готов. И Абдулла, и Джилани, глядя на меня, искренне рассмеялись. Видимо, выражение лица шурави в этот момент было настолько дурацким, что, кроме смеха, вызвать ничего не могло. Под общий гогот я тоже расхохотался.
      Пока мы втроем так веселились, из дома появилась жена Джилани. В одной руке она несла закопченный чайник, а в другой держала стопку из трех пиал. Поставив на топчан чайник с пиалами, опять убежала в дом, но через какое-то мгновение снова вернулась. На этот раз принесла пару лепешек, поверх которых красиво уложила зелень и несколько жареных "маринок".(3) Отдельно, в пластмассовой чашке, лежали очищенные косточки инжира.
      Расставив яства на топчане, женщина быстро ушла в дом.
      Дети, прятавшиеся до этого под навесом, немного осмелели. Самая младшая, девчушка лет трех, прижавшись к ногам Джилани, не моргая, рассматривала живого "шурави".
     Но стоило мне на неё посмотреть, как она тут же спряталась за спину отца. Мальчик был чуть постарше. Грязный от пыли и пота, он был практически голым. Драные трусики едва прикрывали его худющее тельце. Внешним видом он напоминал скорее узника фашистского концлагеря. Большие черные глаза были едва ли не единственным украшением его наголо остриженной головы. Засунув немытый палец в нос, и выпятив вперед рахитичный живот, он всем своим видом давал понять, что ему все "парванис".(4) Я сделал движение в его сторону, жестами пригласил подойти поближе. Но он, сорвавшись с места, мигом убежал в дом. Старшая девочка, лет восьми, присев на корточки, спряталась за топчаном. Виднелась только макушка её головы с нечесаными, запыленными волосами.
      С первых дней своего пребывания в Афганистане я взял в привычку носить в нагрудном кармане своего френча не только шприц-тюбик с промедолом, но и несколько карамельных конфет. Пить чай в Афганистане приходилось по несколько раз на день, и поэтому "конфетный НЗ" всегда был кстати. Машинально сунув руку в карман, я извлек все конфеты. Их было ровно три штуки. Дети и в Афгане остаются детьми. Увидев конфеты, младшая девочка схватила сразу все три и бросилась в дом. Её старшая сестра, сверкая грязными пятками, помчались за ней. В доме послышалась возня, детские крики.
      "Неужели дерутся?" - подумал я.
      Точно! Раздался плач, и младшая девочка вышла из дома, закрывая ручонками лицо. Буквально в следующее мгновение в дверном проеме появилась жена Джилани, которая затащила дочурку в полумрак хаты. Джилани, глядя на все происходящее, только улыбался.
      Через пару минут все трое детей, как ни в чем не бывало, гуськом вышли из дома. На этот раз младшая девочка сама подошла ко мне и, протянув гладкую ладошку, быстро затараторила. Бакшишей (подарков) у меня больше не было, и я выразительно похлопал рукой по карману: "Нист" - ничего нету, мол.
      После этих слов девочка прижалась к отцу, а остальные дети, потеряв ко мне всякий интерес, продолжили поодаль играться в пыли.
      Джилани разлил чай по пиалам, жестом пригласил меня и Абдуллу к импровизированному обеденному столу. Зеленый чай как нельзя кстати пришелся в жаркий день и, смакуя, я пил его мелкими глотками.
      Серьезную беседу первым продолжил Абдулла. Вообще, собираясь за чаепитием, афганцы любят посудачить о высоких материях и, уж тем более, о политике в любых её проявлениях. Абдулла в этом плане не был оригинальным - разговор повел о складывающейся военно-политической обстановке в стране, о том, что будет с Афганистаном в необозримом будущем, после того, как закончится вторжение "шурави".
      - В моем отряде говорят всякое. Одни настаивают на продолжении войны до победного конца, с уничтожением "шурави" и их прихлебателей из числа "малишей"(5) и местных чиновников, засевших в кабинетах казенных домов.
     Другие готовы хоть сейчас разойтись по домам. Но бойцы не уверены, что их не перебьют поодиночке после того, как они выпустят из своих рук оружие. Мои "нафары" часто спорят друг с другом, и порой эти споры заканчиваются дракой. Сдерживать их становится все труднее...
      Глотнув очередную порцию чая, я ответил Абдулле вопросом:
      - А что ты сам думаешь по поводу того, о чем говоришь?
      Абдулла, сделал вид, что не расслышал сказанного, задумчиво смотрел куда-то в сторону.
      - Знаешь, мошавер,(6) я ведь тоже когда-то был членом НДПА.(7) Правда, было это так давно, что я начинаю уже забывать обо всем, что связывало меня с партией и Саурской революцией. Порой даже кажется, что все это было не со мной. До революции я служил в королевской гвардии Захир-Шаха, а потом у Дауда. Успел дослужиться до чина сержанта. Был молод и горяч. Многое в той жизни мне не нравилось, и, как большинство моих сослуживцев, я ратовал за прогрессивное развитие страны. Именно поэтому вступил в ряды НДПА. Правда, уже тогда было непонятно, почему офицеры, вступающие в партию, создавали свою коалицию - "парчам" (знамя) и называли себя "парчамистами", а мы, простые солдаты и сержанты, не могли быть рядом с ними. Мы были чем-то вроде второго сорта, но численно нас всё же было больше. Может быть, поэтому появилось второе крыло нашей партии - "хальк" (народ), а всех нас попросту стали называть "халькистами"...
      Абдулла отпил чаю, собираясь с мыслями. По его смуглому лицу заходили желваки, которые было видно даже под бородой.
      - После революции все ключевые позиции в Кабуле прибрали к рукам "парчамисты", несмотря на то, что во главе партии был "халькист" Тараки. Как не парадоксально, но от "халькистов" уже в тот период избавлялись всеми правдами и неправдами, отсылая их для выполнения партийных заданий подальше от Кабула. Эта участь не обошла и меня. Я вернулся в свой родной Кандагар, чтобы возглавить партийную ячейку в Аргандабе.(8) А спустя год Тараки был убит, и его место занял заместитель - Амин. Хотя он тоже был "халькистом", методы его руководства страной лично мне сразу же не понравились. Реформы, которые он проводил, попахивали геноцидом против собственного народа. Как-то раз, я имел неосторожность при посторонних засомневаться в целесообразности "генеральной линии" товарища Амина и, наверно, поэтому мгновенно слетел с занимаемой должности. Из партии, меня не исключили, но относиться ко мне стали с нескрываемым подозрением...
      Амин принес много горя своему народу, но, слава Аллаху, он продержался в своем кресле недолго и, неизвестно откуда взявшийся "парчамист" Бабрак Кармаль вновь устроил кровавую баню - теперь уже всем "халькистам". Особенно зверствовали хадовцы, на сто процентов состоявшие из "парчамистов". Только в провинции Кандагар за одну ночь было арестовано больше тысячи "халькистов". Всех их засадили в кандагарскую тюрьму. Волей случая мне удалось избежать ареста, так как за день до репрессий я уехал со своей больной дочерью к родителям жены в отдаленный кишлак. Хадовцы, пришедшие меня арестовывать, перевернули всё в доме вверх дном, избили жену, но она так и не призналась мучителям, где я нахожусь. Уходя из дома, один из хадовцев вытащил из люльки моего трехмесячного сына и, взяв за ноги, ударил его о стену. Ребенок сразу же умер...
      Абдулла замолчал. Слез на его лице не было видно, но глаза предательски заблестели. После недолгой паузы он продолжал твердым голосом:
      - Бабрак Кармаль дал секретное распоряжение хадовцам о принятии самых суровых мер к врагам революции. По его понятиям к ним приравнивались и "халькисты", сидевшие в тюрьмах по всему Афганистану. Бабрак не мог простить Амину, что, придя к власти, он жестоко расправился с его друзьями - "парчамистами", сняв их со всех руководящих постов и уничтожив физически.
      Он, как и Амин, решил одним махом избавиться от возможной оппозиции, уничтожив как можно больше "халькистов". Пока советские войска занимали позиции в Кабуле, Герате и Кундузе, в остальных провинциях шла другая бойня. "Халькисты", сидящие в кандагарской тюрьме, были казнены за каких-то три дня. Кого застрелили прямо в камерах, многих партиями по 10-15 человек расстреливали в тюремном дворе. Тела казненных отдавали родственникам для дальнейшего захоронения, но только после того, как те оплачивали все расходы, понесенные администрацией тюрьмы на содержание каждого заключенного. О каком-либо суде говорить не приходилось. Ликвидировали по спискам революционного трибунала, а сами списки потом просто уничтожали...
      У меня в отряде какое-то время был бывший вертолетчик, который в ту пору служил пилотом на "Майдане".(9) Он был "парчамистом" и, наверно поэтому, хадовцы полностью ему доверяли. От него я узнал, что в те страшные дни, по указанию хадовцев, он часто вылетал в горы под Кандагаром.
      Вертолет загружался заключенными прямо во дворе тюрьмы. Сказать, что это люди, было уже нельзя, поскольку после многочасовых пыток многие из них не могли самостоятельно передвигаться (из-за переломанных рук и ног). Вертолет поднимался на небольшую высоту и улетал в сторону хребта, что был за рекой Аргандаб. Там заключенных выталкивали из вертолета, и они разбивались о скалы. Шакалы со всей кандагарской округи долго еще пировали в том месте. А вертолетчик потом немного тронулся рассудком, но это не помешало ему стать хорошим моджахедом...
      Абдулла сосредоточился на чаепитии. Джилани тоже молчал. Что он мог сказать, когда исправно служил той самой госвласти, против которой упорно воевал его брат Абдулла?..
      - Скажи, Абдулла, а как ты попал... - я чуть было не произнес "в банду", но осекся. - Как ты попал в "зеленку" и стал командиром отряда?
      Абдулла криво усмехнулся.
     - А что ты, мошавер, подразумеваешь под словом "зеленка"? Для вас шурави "зеленка" это весь Афганистан, потому что вы не можете разобрать, где враги, а где простые крестьяне с их семьями, женами и детьми, которые к этой войне не имеют ни малейшего отношения. В чем они провинились перед Аллахом и перед теми, кто начал эту братоубийственную войну?..
      Абдулла сказал это с таким выражением лица, что мне стало не по себе.
      - Вот ты интересуешься, как я стал командиром группы... А как бы ты поступил, если бы оказался на моем месте? Я не хотел войны и тем более, не хотел воевать против собратьев. Но после того, что произошло в моем доме, я вынужден был скрываться у знакомых. Мне даже удалось вывести из города жену. На неё было страшно смотреть. После пережитого она замкнулась в себе и все время молчала. По ночам, украдкой от меня, она плакала. А несколько месяцев спустя, в канун очередной годовщины Саурской революции, она погибла. Погибла вместе со старшей моей дочерью...
     Госвласть, засевшая в Кандагаре, понаставила вокруг города мины, чтобы никто из кишлаков не мог пройти в город незамеченным. Только в четырех местах мин не было. Там установили шлагбаумы и за деньги стали пропускать в город. Пускали только женщин и маленьких детей. Зима в ту пору выдалась холодной и голодной, поэтому даже наступивший Навруз(10) был не в радость. Узнав от родственников, что в городе будут бесплатно раздавать муку и крупу, жена решила сходить, попытать счастья. Я как мог отговаривал её, отлично понимая, что вряд ли ей что-нибудь перепадет. Настырная, она всё таки настояла на своем. Посчитав, что на двоих дадут больше продуктов, она взяла с собой нашу единственную дочь. У жены не было ни денег, ни документов, её могли задержать у первого же контрольно-пропускного пункта. Зная об этом, она пошла через Чавнай...(11) Глупая женщина! На что она надеялась! Находясь вне закона, она никому не была нужна. Тем более чиновникам госвласти!.. Проходя через заброшенный сад, она попала на минное поле. Взрывом ей оторвало по колено правую ногу. Дочь, шедшая с ней рядом, от осколков разорвавшейся мины почти сразу погибла. А истекающая кровью жена почти два часа кричала и звала на помощь. Я узнал об этом от одного старика, который жил рядом с садом. Он слышал её крики, но ничем не мог ей помочь, так как навечно остался бы лежать рядом с ней...
      Умерла она в муках. О подробностях смерти жены и дочери я узнал лишь несколько дней спустя. В ту страшную ночь и утром следующего дня еще несколько человек расстались с жизнью на минных полях под Кандагаром. Их разлагающиеся, объеденные шакалами трупы после праздника свезли во двор ХАДа и там выдавали родственникам. За погибших мужчин с родных брали по три тысячи афгани. По тем временам деньги немалые. Трупы женщин и детей отдавали бесплатно...
      Мне появляться в городе было нельзя, поэтому я уговорил женщин, живущих по соседству, забрать трупы жены и ребенка. Вместе с женой и дочерью на кладбище в Нагахане(12) я похоронил все свои надежды на будущее. На их могиле я дал себе клятву, что до конца жизни буду бороться с несправедливостью, которая пришла на родную землю, и с той властью, что принесла столько горя моей семье...
      К "шурави" я первоначально относился с безразличием, воспринимая их, тем не менее, как оккупантов. Но спустя несколько месяцев мнение о них сильно изменилось. Местные чиновники в погоне за стопроцентным охватом кишлаков госвластью предпринимали попытки создания в них своих структур. В свою очередь, местные жители, сытые по горло обещаниями и посулами, всячески бойкотировали их революционные решения. Старый уклад жизни афганцев никак не вязался с происходящими в стране реформами. Новая власть не могла сломить оказываемого ей сопротивления. И вот на этом этапе противостояния старого и нового в афганскую междоусобицу были втянуты шурави.
      Мирное противостояние не могло продолжаться долго, и оно закончилось с первым убитым советским солдатом. И тогда началось такое! На дома, из которых по шурави велась стрельба, самолеты сбрасывали бомбы. Танки расстреливали в упор жилые кварталы в центре Кандагара! Гибли ни в чем не повинные мирные жители! Многие из них, спасаясь от верной смерти, бежали в Пакистан. А от цветущего, вечно зеленого Кандагара остались фактически руины.
      Мне некуда было бежать, но и оставаться безучастным ко всему происходящему я тоже не мог. Так я вступил в ДИРА(13) и влился в состав одной из её боевых групп. Группа базировалась в Когаке. Это был старинный, родовой кишлак в центре которого стояла большая мечеть с голубым куполом. Впоследствии, мы были вынуждены сменить место дислокации, поскольку мечеть могла стать хорошей мишенью для советских самолетов, и Джирга приняла решение не допустить её осквернения.
      Три года назад командир группы Мулла Аким и два его инзибода(14) при попытке просочиться в уезд Панджвайи недалеко от элеватора попали в засаду и погибли. Трупы остались лежать на месте гибели, поэтому младший брат Акима, Мирза, решил забрать их с наступлением темноты. Но он недооценил коварства шурави, за что поплатился собственной жизнью. Труп Акима оказался заминированным, и как только Мирза тронул его, раздался сильный взрыв. То, что осталось от Акима и Мирзы, хоронить уже не было никакого смысла, и мы решили больше не испытывать судьбу...
      В отряде я был единственным, кто еще до революции закончил лицей. Ко всему прочему, в прошлом я - военный человек. Наверное, поэтому после гибели Акима, старейшины единогласно избрали меня командиром группы. Сначала в группе было 18 бойцов, но уже через пару лет её численность составляла свыше ста человек.
      Воевать становилось все сложнее, поскольку оставаться незамеченной большая группа вооруженных моджахедов уже не могла. Может, из-за этого начались частые провалы. Гибли подчиненные мне люди, а оставшиеся в живых ставили их смерть мне в вину. В боевом отряде произошел раскол, после чего он распался на две самостоятельные группы, которые начали действовать независимо друг от друга. Со мной осталось человек тридцать, в основном из тех, с кем я прошел войну с первых дней пребывания в отряде. Но и они постоянно бузят, поскольку не видят для себя и своих семей никаких перспектив от этой войны...
      - А не проще ли бросить воевать и заняться делом, которым занимались ваши предки? - я вопросительно посмотрел на Абдуллу.
      - Э-э-э, мошавер, что ты знаешь о том, чем занимались мои предки! И вообще, что ты знаешь о нашей стране, её истории, обычаях, нравах афганцев?..
      Я невольно задумался над сказанным. Перед отъездом из Союза я прошел специальную подготовку в Ташкенте, в учебном центре при Высшей школе МВД, и в принципе знал все исторические вехи развития Афганистана. Чтобы лучше понимать обычаи мусульман, самостоятельно изучил их священную книгу - Коран. Именно знание сур Корана здорово помогало мне в общении с коренным населением. Афганцев, особенно стариков, забавляло то обстоятельство, что сэр мошавер из России знает много легенд о Ходже Насреддине и с интересом рассказывает их.
      Но я ничего не ответил Абдулле. При необходимости за меня это мог сделать Джилани.
      - Шурави были в Кандагаре еще до Саурской революции, - подчеркнул Абдулла. - Они, как и американцы, и немцы строили здесь дороги, фабрики, аэропорт. Туннель. Король Захир-Шах принял ряд законов, согласно которым иностранцы, в том числе и шурави, были личностями неприкосновенными. От них шарахались как черт от ладана всё кандагарские жулики. Если, к примеру, какой-нибудь советский загулял и уснул на улице, к нему боялись даже подходить, а если и подходили, то старались доставить в целости и сохранности к месту жительства. А ведь Кандагар в ту пору не мог похвастаться отсутствием преступности. На улице, средь бела дня, к любому прохожему мог подойти такой же афганец и "пока по-доброму" попросить пайсу (деньги) или чарс (наркотик). Если ни того, ни другого у прохожего не оказывалось, обидчик мог запросто отрезать ему ухо со словами: "Помни! Чарс и пайсу надо всегда иметь при себе"...
     А вообще-то Афганистан имеет неповторимые особенности исторического развития. Только в Кандагарской, Джелалабадской, Гератской и ряде других долин имеются сносные условия для самостоятельного выживания, поскольку там есть и вода, и плодородные земли, на которых можно выращивать фрукты и овощи. В целом же по стране, кроме безжизненных скал и песка, ничего больше нет. С древних времен коренные жители Афганистана, в первую очередь пуштунские племена, жили за счет грабежей и набегов на богатые караваны, шедшие из Индии и Китая в Европу по Великому шелковому пути.
      Заслушавшись рассказом Абдуллы, я мысленно перенесся на Кавказ, отметив, что горцы с Кавказского хребта веками занимались тем же промыслом.
      - Ребенка в Афганистане с рождения обучали боевому искусству, - продолжал Абдулла, - а уж потом остальным житейским премудростям. Лук со стрелами, а затем и ружьё, было предметом гордости любой семьи и передавалось от деда внуку, как семейная реликвия. Оружие было мерилом достатка в семье. Богатые афганцы - из тех, кто даже никогда не воевал, - считали за честь иметь у себя дома хорошее ружьё. Ваш Брежнев, направляя войска в нашу страну, забыл, видимо, что произошло с Александром Македонским, а позже, в Майванде, с англичанами, которые тоже хотели завоевать Афганистан...
      Понимая искренность всего высказанного Абдуллой, я, тем не менее, не проявлял к рассказу ни сочувствия, ни сострадания. Ведь к тому, что происходило сейчас в стране, я имел самое непосредственное отношение. Этот разговор с Абдуллой впоследствии будет использован мной при анализе разведывательной информации, собранной из других источников. Конечным продуктом такого анализа станут банальные БШУ и артобстрелы позиций "духов". Кто знает, возможно, советская авиация и артиллерия, "работавшая" накануне по координатам, представленным мной на ЦБУ 70-й бригады, угробила и людей Абдуллы. Как и во всякой войне противник остается противником до тех пор, пока стоит по другую сторону баррикад и воюет против тебя и твоих друзей. Жалость к противнику, который жесток и коварен, на войне неуместна...
      Однако чаепитие несколько затянулось. Пора было возвращаться в "Компайн". Сопровождение советских военных автоколонн давно уже снялось и убыло к месту своей дислокации на Пули Тарнак. Полными хозяевами города остались "духи". Сославшись на какую-то причину, я намекнул Джилани, что пора уже ехать.
      Смышленый Джилани буквально за пару минут подвел черту разговорам и, извинившись перед братом, сказал, что ему тоже надо быть в Царандое, чтобы заправить машину бензином.
      Прощание с Абдуллой у меня получилось более бурным, чем встреча. Расставались если не как родственники, то уж как давние знакомые - это точно. Договорились встретиться еще раз в ближайшее время. Джилани благополучно доставил меня в "Компайн", а Абдулла остался в доме своего брата. Случайная встреча с Абдуллой, тем не менее, не прошла бесследно. Всеми фибрами души опера, я чувствовал, что Абдулла и его люди уже в скором времени могут пригодиться для реализации задач, которые были поставлены вышестоящим руководством.
     
     1. Дехходжа - жилой микрорайон на восточной окраине Кандагара, в котором до Апрельской революции проживали наиболее зажиточные слои афганских граждан.
     2. кяриз - колодец; система ирригации, использовалась как подземные ходы.
     3. Маринка - речная рыба, водящаяся в горных реках Афганистана.
     4. Парванис- безразлично (дословно - пофигу).
     5. Малиши - (здесь) бывшие моджахеды, перешедшие на сторону госвласти, что-то вроде вооруженного народного ополчения, осуществлявшего свою деятельность под контролем МГБ. Исматовцы, о которых говорилось выше, тоже были малишами.
     6. Мошавер - советник.
     7. НДПА - Народно-демократическая партия Афганистана.
     8. Аргандаб - кишлак Кукимати Аргандаб - уездный центр в пятнадцати километрах к северо-западу от Кандагара.
     9. Майдан - Кандагарский аэропорт.
     10. Навруз - Новый год по восточному календарю.
     11. Чавнай (Чаунай) - район на западе Кандагара.
     12. Нагахан - кишлак недалеко от Кандагара.
     13. ДИРА - Движение исламской революции Афганистана.
     14. Инзибод - телохранитель.