Часть 4.

Сэм предложил нам с Васей искупаться.

-- А чего? -- сказал он. -- Вскипятим воду в двух бачках, дрова у меня сейчас есть, и на плащ-палатке сверху из кружки. Самое то.

Я с сомнением посмотрел по сторонам, передернулся от ветра, но обмыться хотелось. Тем более что обнаружились мои мыльно-рыльные принадлежности, а это было и мыло, и полотенце, и чистое белье и даже шампунь. Бритву я не взял из принципиальных соображений. Во-первых, тратить воду на это мероприятие -- излишняя роскошь, во-вторых, холодной водой бриться муторно, а горячую добыть очень сложно, в-третьих, любой порез может загноиться так, что мало не покажется. Я уже насмотрелся на гниющие руки сибиряков и дальневосточников. Эта зараза называется стрептодермия. Увольте! Избавьте меня от бритья. С бородой я и выгляжу солиднее, года на три-четыре старше -- это точно. Так что никакого бритья в полевых условиях.

Пока я бегал в землянку и доставал банные причиндалы, Сэм уже разделся и сержант Храпцов поливал его из черной закопченной снаружи кружки горячей водой, которую черпал из зеленого армейского бачка. Впрочем, то, что он зеленый, я знал скорее по памяти, так как после костра цветом он мало чем отличался от кружки.

Но это все ерунда. Главное, что Поленый демонстрировал заразительный энтузиазм, фыркал, кряхтел, издавал утробные звуки, видимо, символизирующие большое удовольствие, так что я уже с нетерпением стал дожидаться своей очереди. Вася неторопливо пошел за своими мыльно-рыльными, так что я надеялся стать вторым, сразу после Сэма.

-- Вам на двоих один бак, -- предупредил Сэм, энергично вытирая голову, -- так что ты не усердствуй.

-- Мне и половины хватит, -- ответил я.

Это правда, мне всегда для купания хватало и небольшого количества воды. Например, ведра. Правда, здесь и ведра не было -- на двоих. Но я надеялся обойтись и этим. Кружку я у сержанта забрал, решив, что помощники мне не нужны. Да он, видимо, и не собирался. И не надо.

Когда в разоблаченном виде я встал ногами на плащ-палатку, то холодный ветер, который меня так беспокоил, сначала показался мне не таким уж и страшным. Тем более что вода действительно была горячая, так что... В общем, после первой кружки я чувствовал себя вполне сносно. Наскоро намочившись, я принялся усердно мылиться, и вот тут-то свежачок меня и догнал. Ветерок стал высушивать влагу с моего тела, а так как влаги было много, испарялась она очень быстро, отбирая у меня тепло, а атмосфера как раз теплом и не отличалась, то скоро я начал танцевать брейк-данс.

Мыло только успевало мелькать в моих энергичных руках. Белая пена смешивалась с черной грязью, становилась серой, и на внешний взгляд могло показаться, что я моюсь дегтярным мылом -- есть такое. Теперь мне уже не казалось, что полбачка будет достаточно. Но долг есть долг, и оставить Васе воды меньше, чем договорились, я себе позволить не мог.

Поэтому я ограничился одноразовой чисткой, вылил все, что осталось на мою долю, и с восторгом кинулся к полотенцу.

"После такого купания вернусь домой, осенью буду в речке плавать, как морж. Что уж тут такого невозможного? Сумел же я выдержать сегодняшнее летнее купание, когда все вокруг в бушлаты кутаются?"

Так бы я и занимался самовосхвалением, если бы не увидел, как медленно и методично обливает себя водой Вася. Меня взяла за сердце жаба зависти: как же он может так спокойно стоять на таком холоде? Ну почему я-то так скверно себя чувствовал?

Но вслед за кратковременной вспышкой завистливых и недобрых мыслей, ко мне вернулся стыд. Я решил немедленно исправиться, и подойти к Рацу со словами восхищения и одобрения.

Однако стоило мне подойти поближе, как я чутко потянул носом очень знакомый, старый добрый запах. Этот запах был мне знаком настолько, что я мог бы определить его из десятков, -- да что там! -- сотен других. Это был резкий и свежий запах алкоголя.

Ба! Так вот в чем весь секрет героизма Сэма и Васи. Вот в чем отгадка их спортивного успеха. Пока я, значит, честно боролся с непогодой, эти два брата-акробата использовали допинг, и под его действием и показывали чудеса стойкости и морозоустойчивости!

Мне стало неинтересно; поздравлять Васю расхотелось, и я побрел обратно в землянку, чтобы засунуть свои деревянные трусы и носки в пакет, в ожидании лучших времен. Ну не может же быть, чтобы весь июнь стояли такой дубарь и такая сырость?! Но что-то внутри меня грустно поднимало голову, и печально, с легкой укоризной, говорило: "Может... Может..."

Да, скука и туман. Туман и скука.

Через три все таких же серых, промозглых и ветреных дня рядовой Бабаев начал косить. Подкашивать он начал почти с самого начала. И рожи недовольные корчил, и кряхтел громче всех, и садился раньше, и вставал позже. И вообще был вялый какой-то и безынициативный, хотя, например, как я помню, в части Бабаев обладал нехилой предприимчивостью. Не лез на глаза, не выделялся особо, но свой кусок урвать всегда успевал. А здесь как-то даже промахиваться начал.

И, похоже, этот жук начал промахиваться с того момента, как не попал в землянку к сержантам и водителям, а стал ночевать с нами и прочими рядовыми. И вот это мне сильно не нравилось, и я даже некое злорадство стал испытывать, глядя на его маету. Уж простите, не люблю я таких, примазывающихся. Уж эти самые поганые люди. Так сказать, нападающие второго эшелона.

Какой-нибудь пассионарий согнет человека, ну, бывает, что ж поделаешь, он сильнее. С этим смиряются. А за ним вторым эшелоном такие бабаевы вцепятся в подранка и начинают по полу таскать как тузик грелку. Вот тут бывают срывы. Вот этого униженные и оскорбленные часто не выдерживают. А потом берут в руки автомат и поливают всех подряд. М-да, перспективка...

В общем, рядовой Бабаев стал жаловаться на высокую температуру, на боль в грудной клетке, на кашель нехороший по ночам, на ломоту в костях и общее тяжелое самочувствие. Признаться, кашля его я не слышал. Но, с другой стороны, если бы он и кашлял как проклятый, все равно я бы не услышал. Меня невозможно было разбудить даже стрельбой из пушки, самым буквальным образом. А кашель, сопение и бухтение в нашей землянке и не переводились. И Рамир бухтел, и Папен кашлял, но, тем не менее, от них жалоб на самочувствие не поступало.

-- Что делать будем с кадром? -- спросил я у Васи.

Рац насупился и непреклонно сказал:

-- Таких как Бабаев надо давить. Поэтому никуда он с перевала не уедет. Но! На ПХД, к врачу, свозить его придется. Понял? Ты с ним поедешь сегодня. С "Уралом". С Ваней Коротковым.

Ваня Коротков был солдат-срочник, но водителем считался бесподобным. Не знаю, где и как он учился, или талант такой, но на своем "Урале" он мог пробиться куда угодно в любую погоду и по любой дороге. Доказательством творческих способностей Вани лично для меня служило хотя бы одно то, что сам Скрудж на него не орал. А это значило очень много. Наш вождь даже запретил контрактникам садиться за руль Ваниной машины. В довершение образа можно сказать только то, что к белобрысой голове были прикреплены круглые очки с треснувшими стеклами. В таком виде Коротков сильно напоминал Александра Демьяненко. Одно время как-то ваучеры даже пытались называть его Шуриком, но не прижилось. "Ванья" звучало значительно эффектнее.

Но предстоящая поездка на ПХД меня обрадовала не из-за того, что я поеду с Ваней -- это, конечно, чушь и ерунда. Просто на ПХД я еще вообще не был за эти недели ни разу. А ведь там сейчас находился и Венгр, и знакомый прапорщик Гаджи -- снабженец продуктами, и пара знакомых лейтенантов из штаба. Короче, было с кем встретиться и поговорить.

-- Возьмешь у Гаджи тушенку, скажешь, что от Сэма. Он в курсе -- чего и сколько, так что тебе надо просто привезти все сюда, понял? -- проинструктировал меня Вася негромким голосом. -- Без шума и пыли.

-- А кроме закуски, больше ничего?

-- Нет, за "кроме закуски" еще деньги нужны. У тебя есть? -- все так же не демонстрируя эмоции Вася легко меня урезонил. Денег у меня не было. Я вообще почему-то вообразил, что в нашей обстановке эти бумажки уже не имеют того значения, какое придают им штатские товарищи далеко от войны.

Надо быть справедливым, по большей части так оно и было. Но не всегда. В частности, в вопросе водки деньги были нужны. Хотя, с другой стороны, без нее я тоже пока прекрасно обходился.

-- Давай там, -- похлопал меня по плечу Вася, -- не влипни в какую-нибудь историю.

Я поплевал через левое плечо и пошел забирать болезного Бабаева из землянки.

Наше доблестное ПХД разместилось в небольшой долине, со всех сторон окруженной холмами, поросшими мелкой, но яркой зеленью. Сырости здесь было еще больше чем у нас. Но что не отнимешь у эпикурействующих штабников, так это умения устраиваться. В каждом из холмов была сделана пещера, где со всеми удобствами разместились те из населения ПХД, у кого отсутствовал персональный кунг в машине, или не было уютной палатки, какая была, например, у медиков.

Ее не заметить было трудно из-за белого флага с красным крестом. Я сдал солдата на руки маленькому чернявому папоротнику для анализов, а сам побежал к связистам. Не найти Юрин кунг было также трудно, как и не разыскать медиков. Его антенны вздымались в воздух выше самих холмов.

Раскрыв незапертую дверцу, я никого не обнаружил. Зато на столике лежала пачка потрепанных газет, в которой я разглядел даже номер "Спорт-Экспресса", а это было уже серьезно. Придет Юра или нет, и где он вообще -- все это потеряло для меня значение. Я залез в кунг, и вцепился в прессу.

Мой мозг настолько соскучился по получению письменной информации, что мне казалось, я без малейших на то усилий запоминаю газетные тексты просто-таки наизусть. Знакомые футбольные фамилии зазвучали для меня как музыка: где-то люди смотрят матчи по телевизору, обсуждают результаты, пьют кофе или чай. А кто-то трясется от холода, жрет опостылевшую сечку и вместо телевизора наблюдает за передвижениями туманных масс.

Я оторвался от газеты, и заметил в углу скамьи предмет квадратной формы, бережно укрытый шинелью Карапузенко. Поддавшись импульсу, я обошел столик и поднял шинель. Ба-а! Да тут телевизор! Юра неплохо проводит время: наверняка чай, преферанс и телевизор. Черт! Плевать на чай, еду и карты. Но без информации, без развлечений для мозга я заплесну, закисну, просто не выдержу. Мне скучно!

Ладно, хватит юродствовать. Юры нет, когда будет -- неизвестно. Надо тихо уходить, я с сожалением посмотрел на оставляемые газетки, и покинул теплый кунг. Надо же забрать Бабаева и зайти к Гаджи за продуктами. Иначе Сэм открутит мне голову, причем Вася будет ему усердно в этом помогать.

Вообще ПХД показалось мне странно пустым. Шум шел только из одного места -- огромного шатра метрах в двухстах от меня. Интуиция мне отчаянно подсказывала, что там происходит что-то интересное. Мой бедный рассудок разрывался между двумя противоположными желаниями: идти забирать Бабаева, иначе его выпустят, и потом ищи-свищи (спрячется как таракан, ей-богу, хрен найдешь!), или все же заглянуть в шатер -- судя по отдельным звукам, которые я все-таки улавливал, там была столовая.

Чувство долга победило -- я развернулся в сторону медцентра и поплелся за симулянтом Бабаевым.

Просунув голову в палатку и слегка оглядевшись, я проскользнул туда целиком и тихим мягким шагом подошел к столику, перед которым спиной ко мне сидел голый по пояс Бабаев, а напротив него, склонив голову и усердно морща лоб, что-то строчила ручкой женщина в грязном белом халате. Я мысленно охнул: о том, что на ПХД есть женщины, я и подумать не мог. Это просто невообразимо! Неужели в нашей части не хватило мужчин? Зачем отправлять молодую врачиху (а она была молода) в логово чрезвычайно возбужденных отсутствием женского внимания, полных сил и энергии... как бы это помягче выразиться?.. Ну ладно, не маленькие, понимаете.

Или она по своей воле приехала? Тогда это... Нет, так даже думать нехорошо, и нельзя. Но, на мой взгляд, на войне женщинам делать нечего. И пусть кричат феминистки всего мира что хотят! Другое дело, когда мужчин не хватает по тем или иным причинам. Ну, то есть, когда больше просто некому. Тогда согласен, тогда пускай, тогда совсем другая ситуация...

Пока я предавался несвоевременному умствованию, врачиха меня все-таки заметила. Но она даже не подняла головы, а просто процедила:

-- В очередь, пожалуйста.

Я смущенно кашлянул:

-- Прошу прощения, но я, вообще-то, за этим солдатом пришел.

-- Что? -- Она, наконец, взглянула на меня (впечатления я не произвел -- понял по взгляду). -- Вы собираетесь его везти на позицию?

Тут уж я пришел в полное недоумение:

-- Естественно, я за тем сюда и явился.

-- Он болен. Мы его отправим в Ботлих следующим рейсом.

Челюсть у меня, признаться, непроизвольно отвисла. Вот этого я не ожидал. Если Бабаев болен, то Рамир, Папен и Алик вообще находятся при смерти. Или близки к этому. И тем не менее, бегают и пашут как лошади. Ай да фрукт этот Бабаев! И как же он ухитрился-то, пока я отсутствовал? Невероятно... Просто фантастика...

Я бы, наверное, долго еще стоял столбом, если бы врач не попросила меня покинуть помещение. Тогда я очнулся от ступора и веско, на мой взгляд, возразил:

-- Чтобы он уехал с позиций, вообще-то, разрешение командира нужно. Я должен, как минимум, доложить.

-- А вы кто? Не командир?

-- Я -- взводный, и отпускать солдата права не имею.

-- Ну и ладно, я подпишу у Дагестанова.

-- Через голову нельзя.

-- Слушайте, вы кто по званию?

Ее вопрос меня слегка покоробил. Но я не стал лезть в бутылку, а бесстрастно, как индеец, ответил:

-- Лейтенант.

-- Ну так вот, лейтенант. А я -- капитан. Кругом, марш.

Но выгнать меня, когда я чувствовал свою правоту, было не так-то просто.

-- Да что с ним такое? Хоть просветите на этот счет.

Капитанша слегка успокоилась, подумала, что выиграла спор:

-- У него начинается воспаление легких. Надо срочно начинать лечить. Иначе могут быть осложнения. И тогда всю ответственность придется возложить на вас.

Ну... Это мне знакомо. Всегда виновато низшее звено. Ванька взводный. Он и с дедовщиной не борется, и за здоровьем бойцов не следит, и учит их плохо, и матчасть не обеспечивает, и за техникой не смотрит. "На дворе январь холодный -- в отпуск едет Ванька-взводный. Солнце яростно палит -- в отпуск едет замполит". И так далее.

Во попал! Не заберу бойца -- Скрудж начнет дохнуть, как говорит капитан Молчанов. Заберешь -- капитанша настучит Дагестанову, тот спросит Скруджа, Скрудж поднимет кипеж -- "Зачем вообще возили к медикам?"

Черт, влип!

Я глянул на часы. До отхода Вани обратно на блок оставалось меньше часа. А я еще не забрал у Гаджи тушенку. Поэтому из палатки мне пришлось выйти, а симулянт Бабаев в ней остался. Его удовлетворение я ощущал даже через спину.

"Ну и хрен с ним", -- думал я со злостью, -- "без этого фрукта обойдемся. Толку от него все равно как с козла молока!". Пока я добрался до палатки начальника продсклада, так распалился, что пришлось постоять минуты две, чтобы успокоить разбушевавшиеся нервы. Затем я размял рот, и внутрь зашел уже с широкой американской улыбкой.

Эта улыбка медленно потухла у меня на губах, когда я понял, что Гаджи там нет. Сидело несколько ваучеров, пара продвинутых сержантов, посторонний прапорщик, -- они играли в карты, в углу сипела автомагнитола, присоединенная к аккумулятору с "шишиги", а в другом углу валялась приличных размеров куча пустых банок.

Я поздоровался с каждым за руку (здесь это строго обязательно, иначе обида), и спросил, где завпродскладом. Они пожали плечами, и сказали, что сейчас должен вернуться, там в столовой какие-то разборки идут. Разберется и вернется.

Я присел на свободный ящик с твердым намерением ждать Гаджи до тех пор, пока до отхода "Урала" не останется пять минут, и только тогда я могу с чистой совестью возвращаться, как сделавший все возможное в пределах своей компетенции.

Магнитола играла музыку местных исполнителей. Я не могу сказать, что все они на один манер -- это неправда. Но и отличить песню Северного Кавказа от среднеазиатской или индийской я тоже вполне в состоянии. Кстати, для этих мест она подходила идеально. Строго говоря, на мой взгляд, народную музыку надо слушать там, где она создавалась. Лезгинку -- в горах; "Полюшко-поле" -- в поле, само собой; а "степь да степь кругом" -- естественно, в степи. Глупо орать хриплыми пьяными голосами песню о степи посреди многомиллионного города, где куда ни плюнь, а в кого-нибудь попадешь, а чтобы залезть в автобус надо обладать мощью старины Шварца.

Под мирное шлепание карт и убаюкивающую мелодию я почти задремал. Через силу все-таки поднял руку и посмотрел на часы. Блин, осталось пятнадцать минут. Теперь точно аут: жратвы не привез, бойца упустил. Съедят меня сегодня с говном. Мысленно я уже начал репетировать оправдательную речь.

На мгновение в палатке стало светлее, это распахнулся вход, и я облегченно перевел дух. Гаджи все-таки пришел, и по моим часам оставалось еще десять минут до отъезда.

Он явно чем-то был расстроен, и хотя узнал меня, поздоровался слегка суховато, чего, вообще-то, я от него не ожидал. Когда же я сказал про Сэма, он начал бурчать что-то себе под нос, но куда слазил, повернулся, что-то пробормотал, и выставил передо мной две банки свиной тушенки, две банки тушенки говяжьей, и банку птичьего мяса. Я рассовал полученное добро по всем карманам, пожал ему руку, причем улыбался как можно шире и убедительнее, и откланялся.

До "Урала" мне пришлось мчаться галопом.

Паче чаяния, а точнее, просто потому, что я привез все желаемое Сэмом и Васей, и даже несколько более того, никаких разборок чинить со мной из-за болящего Бабаева они не стали. Рац даже сказал, что сам сообщит Скруджу эту не слишком приятную новость, и я могу расслабиться. Я расслабился.

Моему расслаблению поспособствовало еще и то, что меня пригласили к столу, а стол был неплох. Хотя Вася и читал мне лекцию о полной невозможности достать что-нибудь бодряще-веселящее, это была полная лажа. На самом деле предприимчивый Поленый несколько ранее лично съездил к Гаджи и получил от него дрожжи и сахар. Путем нехитрых химико-биологических действий ему удалось получить не водку, конечно, но пищевую, спиртосодержащую жидкость определенной крепости. Крепость была не слишком высокая, зато этого пойла было много.

Компания была приличная. Помимо нас троих в углу палатки сидел по-турецки Логвиненко, возился с магнитолой маленький командир гранатометчиков Рома Инин, и конечно, -- ну куда же без него! -- прапорщик Гусебов. Да кроме того, пока я лицезрел почтеннейшую публику, в палатку залез Маркелов, отчего сразу стало как-то очень тесно. Он скинул свои сапоги и полез по застеленным одеялам к противоположной стене, а я разуваться не стал, и потому присел на край около входа.

При взгляде на стол, где уже красовались все доставленные мною банки, меня намного больше радовало наличие сырого, порезанного на дольки лука и большая банка соленой капусты. От одной только мысли о том, что это можно будет скоро съесть, слюна у меня стала выделяться так, что знаменитым собакам Павлова за мной было не угнаться. Наверное, Вася заметил голодный блеск в моих глазах, потому что странно усмехнулся, и стал доставать колпачки от снарядов, которые должны были послужить нам заменой рюмок или стопариков. Кстати, по объему колпачки вполне соответствовали. Плюс ко всему, они обладали одной исключительно полезной особенностью: поставить их было нельзя -- падали на бок. Поэтому все налитое надо было выпивать, иначе спиртное просто-напросто вылилось бы, а держать посуду в руке, демонстрируя всем, что ты недопиваешь, было неприлично.

-- Скрудж сюда не заглянет? -- озабоченно спросил Рома, который было очень исполнительным и аккуратным офицером, и вот-вот должен был получать повышение. Никаких конфликтов с руководством ему не хотелось.

-- Успокойся, -- вяло махнул рукой Сэм, -- не заглянет. Он с Косачем уехал на ПХД на совещание. Это надолго.

Все засмеялись. Я лично не сомневался, что капитану придется тащить упирающегося и завывающего анархические песни Косача в свою штабную землянку волоком. Замполит удержу не знал -- гулять так гулять, стрелять -- так стрелять. А что совещание на трезвую голову не пойдет, в этом никто и не сомневался. Не так часто они проводились, а главное, я слышал это сегодня краем уха, у Дагестанова просто какой-то праздник был сегодня, кажется, день рождения.

Его день рождения стал и нашим маленьким праздником, хотя он сам вряд ли подозревал об этом. И это было хорошо.

Сэм включил свою любимую песню группы "Мистер Малой" -- "Буду погибать молодым" -- и приступил к разливу самогона. Он черпал его эксклюзивной, в смысле, не закопченной и относительно чистой, кружкой, и разливал всем по колпачкам.

-- За победу! -- сказал веско наш артиллерист, и опрокинул в себя то, что осталось в кружке после разлива.

Я глотнул, и горячий комок покатился вниз по пищеводу в желудок, слегка захорошело. Теперь мои руки сами потянулись к капусте, на которую я так долго и с таким вожделением смотрел.

После второго колпачка жизнь показалась мне не такой уж и плохой штукой, холод и грязь стали вполне терпимы, а язык начал развязываться. Теперь надо было смотреть за тем, чтобы не сказать чего лишнего. И Гусебов, и Маркелов во хмелю отличались повышенной обидчивостью, и если претензии прапорщика вполне можно было пережить, то лейтенант мог так дать в глаз, что я бы потом недели две ходил бы как актер Куравлев в фильме "Семнадцать мгновений в весны". Если бы, конечно, не получил сотрясение мозга -- тогда точно труба.

Поэтому после третьей рюмки я вообще забился в уголок и в приятной неге тупо смотрел на крышу палатки, попав вне времени, вне пространства -- куда-то в свободный полет духа и мерцание эфира...

Дальнейшее помню смутно. Помню передвижения по земле, которая то приближалась ко мне, то отступала вдаль, словно в перевернутом бинокле. Серое небо грозилось опрокинуться мне на голову, а громкие звуки чудовищно раздражали. Желудок во чреве болтался как набитый мешочек соли на тонкой веревочке, а спуститься в землянку было так трудно, что я два раза падал на колени.

Потом я удивился, что Папен не играет за сборную Франции, а у паразита Алиева нет в запасе ни одного мандарина. Потом темнота...

Все же молодость -- это здорово! Проснулся я одним рывком в четыре часа. И хотя во всем теле и голове ощущалась похмельная тяжесть, все же ни острой головной боли, ни тошноты, ни липкого холодного пота не наблюдалось. И дежурство свое я проспал всего на час.

Однако именно это и настораживало. Где же Вася? Что же он не разбудил меня? Я поднялся на ноги и осмотрелся, насколько мог, в темноте землянки. Так, по углам валялись Папен, Алик и Рамир. В центре расположились крикуновцы -- Кузин и Куватов. Васи не было. А кто же тогда на позиции?

Сильно хотелось пить. Я подергал фляжку -- пуста. Значит, все что было вылакал еще вчера. Надо искать Раца и спросить у него; у него могло остаться.

Я двинулся к выходу, но движение привело в действие какие-то дремавшие механизмы: в моей голове щелкнуло, и я на секунду подумал, что она может разлететься как гнилой арбуз от удара пьяного бахчевника. Почему пьяного? А черт его знает, почему они всегда все пьяные? Проколют молодой арбуз шприцем, выпустят в него спирт, а потом, когда он созреет, жрут его и балдеют.

Эти мысли вызвали во мне резкое чувство ностальгии по дому -- по арбузам, по бахчам, по возможности дрыхнуть до полного восстановления работоспособности. Ну и прочее.

Голова утихла. Еще на всякий случай постояв в неподвижности, я все же решился сделать два шага и выглянуть из палатки. Эти шаги дались мне несравнимо легче, и теперь я уже значительно более уверенно, поеживаясь от острого холодного утреннего ветра, побрел вверх, к нашим минометам, где, как я был уверен, и находится сейчас как обычно невозмутимый и сконцентрированный Вася.

А вот и дудки! Никакого Васи там и не было. А сидел там одинокий и худой сержант Крикунов. От удивления я чуть не облегчился на месте. Крикунов сидит на позиции, а бойцы из расчетов спят! Небывалое бывает!

-- Что с тобой, Толик? -- спросил я, попытавшись изобразить иронию. -- Как это понимать? Ты здесь, а два "К" в палатке?

До этого момента я не видел его лица, но когда он повернулся ко мне, меня замутило. Такого бланша видеть мне давненько не приходилось. Он, наверное, занимал пол-лица мрачного Толика, делая его похожим на "принцип домино".

-- Эге, -- сказал я, -- а ну-ка отвечай, братан, кто это тебя?

Злобно косясь в мою сторону здоровым глазом, Крикунов поведал мне удивительнейшую историю его вчерашних злоключений. По мере того, как я усваивал материал, мне все труднее и труднее было сдерживать томящийся в груди злорадный смех. А дело было так...

Наступило время первой ночной смены, а отцы-командиры все гудели и гудели в палатке у Поленого, причем теперь они дружно ревели "Броня крепка и танки наши быстры", и идти к ним с дурацкими текущими вопросами не решался никто.

Отсутствовал и вождь всего укрепрайона -- капитан Скруджев. Исчез даже Косач, который вечно совал свой нос во все щели. Случись такая ситуация в части -- никто бы даже пальцем из срочников не пошевелил: все бы радовались и занимались своими делами. Но тут другое дело. Сержанты и водители минометки собрались на совет, как бы для смеха, и там же, с шутками и прибаутками быстро соориентировались. Первую половину ночи, сказал Костенко, будут стоять Попов, Романцев и Алиев, а вторую -- Кузин и Куватов.

Ну что же, я мог бы только поаплодировать такой разумной распорядительности, и даже выразить сержанту устную благодарность.

Но гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Когда Крикунов пошел в нашу палатку за рядовыми, то обнаружил там только Кузина и Куватова. На вполне естественный вопрос -- где остальные? -- те только мычали нечто неопределенное и делали большие глаза. Разозлившийся сержант строго приказал найти отсутствующих, и для подкрепления своих слов даже отвесил леща Кузину -- для внушения.

-- Даже руку отбил, -- пожаловался мне Крикунов.

Я мысленно посочувствовал Кузину. Рука у Крикунова была как лопата: такая же крепкая, мозолистая и большая. "Надо проверить -- нет ли у Кузи сотрясения мозга?" -- мелькнуло у меня в голове. Сержант шмыгнул носом и продолжил рассказ.

Он вернулся в свою палатку, где предался игре в карты -- в "козла" -- и как-то так незаметно прошел час. Оставшись три раза подряд "козлом", Костенко рассвирепел и заорал на Крикунова -- где подчиненные?!

Тут Крикунов и сам спохватился, и побежал снова в палатку к Кузину и Куватову.

Но там его ждал облом. Исчезли не только костенковцы, но и крикуновцы. В сильном раздумье сержант подошел к обрыву, уселся на снарядный ящик, и задумался. Но не успел он схватить в своей голове ни одной мысли, как между его ног появилась хитрая рожа Попова.

Хватательный рефлекс у Крикунова сработал автоматически -- он схватил Папена за нос, и аккуратно вытянул его наверх. Пока Папен визжал, как резаный поросенок, за ним вылезли наверх и Романцев, и Алиев.

Особого допроса не потребовалось. Вмиг став гундосым, Попов раскаялся, и рассказал, что в недавнее просветление заприметил относительно недалеко местную кошару, и запланировал ее посетить. А так как сегодня господа офицеры и даже прапорщики перепились, то он счел, что лучшего момента может больше и не представиться. И рискнул выйти в поход, подбив на это товарищей.

Они вышли бодрые и веселые в предвкушении новых впечатлений, но внезапно наткнулись на стену тумана в одной из ложбин. Рамир и Алик отказались идти дальше и повернули обратно. Папен испугался путешествовать один, и побрел за ними. Вот и вся история похода.

У самого Крикунова после удачной затрещины Кузину раззуделось плечо. И он, для удовлетворения возникшей потребности, решил заняться воспитательным процессом: пара затрещин, с десяток пенделей, пяток ударов в грудь. И все бы было хорошо, да пришла беда, откуда не ждали.

Маркелов, уставший от вокальных упражнений, и подзуживаемый мочевым пузырем, выполз из землянки Поленого облегчиться. Как на грех, именно в этот промежуток времени Крикунов и вытягивал за нос попавшегося в его цепкие руки Папена. Вопли дальневосточника привлекли внимание лейтенанта, так как, к несчастью Крикунова, все это происходило достаточно недалеко, а орал Папен очень и очень громко.

Лейтенант Маркелов находился в том опасном состоянии, когда его сознание давно ушло погулять, а вот способность членораздельно разговаривать и совершать физические действия сохранилась в полном объеме. Я сам несколько раз попадал в такое же положение, и потом долго объяснял, что я просто ничего не помню из сделанного, а мне никто не верил, потому что я читал стихи, пел песни, отвечал на вопросы, но при этом вел себя совершенно безобразно. Ничего никогда никому, кстати, мне так доказать и не удалось. Поэтому я легко представил себе эту картину.

Так вот, только успел сержант двинуть Папену в ухо, повалить на землю ударом в грудь Алика, и наподдать по копчику Толе Романцеву, как почувствовал на своем плече очень тяжелую длань, которая играючи пригнула его к земле.

-- Дедовщиной занимаешься, паренек? -- с притворной ласковостью спросил Маркелов.

-- Нет, -- простонал согнутый в дугу Крикунов, -- я их командир.

Хотя это была ложь, но виновная троица промолчала -- всплывет фамилия Костенко, он не простит. А ссорится с этим злопамятным и влиятельным в определенных кругах человеком было себе дороже.

-- Ты за что их бьешь, боец? -- все так же, не повышая голоса, заинтересовано продолжил допрос Маркелов. -- А?

-- Ушли самовольно из расположения, -- лейтенант сжимал плечо сержанта не рассчитывая сил, и Крикунову страшно хотелось заорать. Но было невыносимо стыдно перед подчиненными.

-- Куда же вы ушли? -- теперь Маркелов обращался к поднявшемуся на ноги Романцеву, но и не отпускал Крикунова.

Простодушный Рамир не успел ничего придумать для вранья, и под страшным взглядом гиганта тут же признался:

-- Хотели в кошару сходить, на разведку.

-- Ну и как, принесли что-нибудь?

-- Нет.

-- Это он вас послал?

Маркелов слегка отпустил сержанта, и тот, переведя дух, многообещающе глянул на Рамира. Тот обомлел, и вообще потерял голову.

-- Нет, мы сами ушли.

Если Крикунов рассчитывал, что теперь страшный лейтенант примется за "святую троицу", то его ждало жуткое разочарование. Маркелов повернул к нему страшное лицо свое и вопросил:

-- А где ты был в это время?

-- В палатке.

-- Это ты так следишь за личным составом, сержант?

Внезапно лейтенант обратил внимание на разбухавшее буквально на глазах ухо Папена.

-- А это что? Ну-ка, ну-ка!

Он дотронулся до него, и рожа Папена скривилась, причем он непроизвольно ойкнул.

-- Так, -- протянул Маркелов, и указав рукой на Рамира, приказал, -- снимай хэбэ, солдат.

Рамир замялся -- уж очень выразительно смотрел на него Крикунов. Лейтенант опять сжал сержантское плечо, глаза у того затуманились, ему стало не до Толи Романцева, и Рамир решился разоблачиться.

Да, на его теле была пара приличных синяков. Поставил их ему не Крикунов, а Костенко, но объяснять это заряженному на результат, и уверившемуся в своих подозрениях Маркелову было бесполезно. Он даже не стал смотреть на замызганного Алиева, а поставил Крикунова прямо перед собой... И случилось страшное...

В общем, сержант летел долго, и рухнул на землю с треском бегемот-мачты.

Маркелов же повернулся к опешившим бойцам и спокойно, как ни в чем не бывало, спросил:

-- Сейчас ваша смена?

-- Да, -- сглотнув слюну, ответил за всех Папен.

После этого, как бы удовлетворившись, лейтенант встал над поверженным беспредельщиком, и очень веско, с расстановкой, сказал:

-- Буду приходить каждый час на проверку. Если я тебя здесь не увижу, ты будешь похож на очковую змею. Ясно?

-- Да! Да! -- заорал Крикунов. Маркелова побаивались все. Физически с ним справиться было почти невозможно. Помимо огромной силы, он еще и единоборствами успешно занимался. Поэтому перечить ему, да еще во хмелю, было равносильно броску под поезд.

Толя Крикунов надеялся только на то, что пьяный лейтенант все забудет.

Но спустя примерно час, где-то около минометов, он, лежа в палатке и изливая свою ярость товарищам, услышал вопрошающий голос ужасного Маркелова:

-- А где ваш сержант?

Словно подброшенный пружиной, Крикунов тут же заткнул свою желчь куда подальше и на полусогнутых вылетел наружу. Он подбежал к Маркелову и вытянулся во фрунт.

-- Где ты был?

-- Отлить отходил, товарищ лейтенант!

-- Точно? Ты не врешь?.. Смотри, еще раз не застану -- будешь писаться и какаться самопроизвольно. Доступно?

В общем, Толя Крикунов остался на позиции. А так как демонстрировать свой огромный бланш перед презренными Рамиром, Папеном и "К" ему казалось невыносимо унизительным, то он отправил их спать, и сидел один. В раздумьях и размышлениях, строя планы мести -- один нелепее другого.

Выслушав горестное повествование, я отпустил измученного сержанта на отдых. Может, мне и показалось, но он бросил на меня благодарный взгляд, и тут же испарился. А вот я присел на теплое насиженное место и задумался. Я все думал -- стошнит меня или нет? Не стошнило.