Июнь 1998 года. Поселок Ровень.
Коренев Андрей.

Не люблю отпусков. Что делать в отпуске человеку, у которого нет семьи, дома, дачи, каких-то меркантильных задач и прочей чепухи. Которому не о чем разговаривать со своими бывшими одноклассниками, погрязшими в обыденной жизни, наполненной постоянным решением бытовых и семейных проблем. Человеку, вся жизнь которого заключается в одном -- война. Который долгие годы ищет свою смерть, а она подлюка все его стороной обходит.

За несколько лет службы в ГРУ я потерял многих своих друзей. Чечня была клоакой, ломающей и коверкающей судьбы людей, как чеченцев, так и русских. У меня не было ненависти к ним, все происходящее я воспринимал, как свою работу, которую стремился делать как можно лучше. Война шла несколько лет, и не было видно ни ее конца, ни края. Интуитивно я понимал, что она выгодна определенным политическим и финансовым группировкам, как в Чечне, так и в России, стремительно обогащающихся на чужой крови. В Чечне отмывались огромные деньги и зарабатывались политические капиталы. Чечня была нужна. И нужна была война. Средства массовой информации лгали про войну в Чечне противно -- так собака в наморднике лает задом. Понять то, что они все финансово зависимы и неугодным могут заткнуть рот, я мог, но не хотел.

У меня хорошие психофизические данные, крышу не срывает, как у многих, побывших на войне. Мне противны те, кто, побывав в Чечне в командировке пару месяцев, по приезду на родину напивался в кабаках, и начинал буянить, при этом, горланя, как он кровь мешками проливал. Этакая своеобразная реакция социально неудовлетворенного молокососа, ничего не добившегося в жизни, и пытающегося нестандартными методами обратить на себя внимание и выбить хоть капельку уважения. Сосунки, чтобы хоть немного понять, что такое война, надо послужить там минимум год, а чтобы стать профессионалом, два-три года.

Профессионал никогда не теряет головы, даже напиваясь, и никогда не будет трепаться о своей работе. Профессионала можно узнать по глазам. Глазам бездонным и спокойным. Но интуитивно чувствуется, что это спокойствие в нужный момент может взорваться. Как умеет взрываться только тот, кто ходил в атаку, видел смерть, и сам побывал на тонкой грани жизни и смерти. Профессионал напоминает волка в зоопарке. Который никого не трогает, но к нему лучше не подходить. Только клетку он создает для себя сам, чтобы не навредить кому-нибудь. И огрызается только на тех, кто лезет в его "клетку", в его жизнь.

Первые дни отпуска ездил каждый день к Игорю, в детский дом. Директор и воспитатели меня хорошо знали и отпускали его со мной ненадолго погулять. Ему исполнилось десять лет, и в нем все четче начинали проступать черты Максима. Он постоянно просил рассказать что-нибудь про отца и мог слушать часами, не перебивая. Усыновить я его не мог, так как сам был холостой и не имел ни кола, ни двора, но всеми силами стремился заменить ему хоть в чем-то отца. Генка тоже был холостой, и ему разрешения на усыновление тоже не дали, хотя у него была и работа и квартира. Так мы по очереди и мотались к Игорю, таская еду, игрушки, балуя сладостями и немного деньгами.

В один из вечеров я вдруг услышал знакомую фамилию по телевизору и вздрогнул. Дубков Игорь. Криминальные новости. Приговорен к двадцати двум годам. За расстрел шестерых бандитов, которых заказала конкурирующая группировка. Эх, Игорек, Игорек! Что самое горькое, из шестерых заказанных, трое воевали в Чечне. Брат на брата....

Поехал на родину, но у мамы я продержался неделю. Больше не смог. Ее охватила навязчивая идея, во что бы ни стало женить меня и целыми днями приходилось слушать рассказы про замечательных, трудолюбивых, скромных и красивых дочерей ее подруг, только и мечтающих, как связать свою судьбу с офицером. Она с гордостью представляла меня своим знакомым, крепко держа за руку, словно боялась потерять, и сильно огорчилась, узнав, что я уезжаю.

Мой друг и подчиненный уральский парень Петр, с которым мы служили около года, побывав не в одной передряге, зазывал к себе в гости на рыбалку. Я решил воспользоваться приглашением и съездить к нему, тем более что на Урале я никогда не был, а посмотреть хотелось.

Петр встречал меня на вокзале, приехав на стареньких Жигулях своих родителей. Он радостно обнял меня и с ходу начал рассказывать деревенские новости, про рыбу, про погоду, про здешних девок и другие местные сплетни.

Районный центр, откуда был родом Петр, располагался на берегу небольшой реки. Места действительно были красивые, в нескольких километрах от села начинался первозданный лес, воздух в котором настолько был наполнен свежестью и ароматом, что казалось, его можно пить.

Поездка на рыбалку оказалась неудачной, рыбы наловили только кошке на ужин, но отдохнули на славу. Было непривычно сидеть в лесу у речки не в засаде, не прячась от кого-либо и не следя за кем-нибудь, а просто отдыхая душой и телом.

За неделю до моего отъезда одноклассник Петра пригласил его на мальчишник в честь дня рождения, и чтобы не оставлять меня, Петр предупредил того, что придет не один, а с другом. Одноклассник не возражал, и вечером, с трудом выбрав подарок в местном сельмаге, мы направились на вечеринку. Деревенские гулянки ничем не отличаются от городских. Мальчишник начинался как обычно, никто не говорил о бабах и работе, травили помаленьку анекдоты и подначивали друг друга, вспоминая курьезные случаи. Я чувствовал себя немного не в своей тарелке, так как никого не знал и в основном молчал. Постепенно набираясь, народ начал переходить на животрепещущие темы, перетирая косточки местным начальникам, политикам, вспоминая про работу и, в конце концов, сделав вывод, что хорошо сидим, но не хватает женского общества. Именинник с одним из парней встали и пошли за знакомыми девчонками, выслушивая полупьяные советы собравшихся, кого приглашать, а кого не надо.

Они вернулись в компании девушек, весело смеющихся и голодных. Голодных по мужскому вниманию, по водке, по еде. Как я понял, их знали хорошо, и встретили громкими, восторженными криками. Обычные девчонки, каких в наше время тысячи. Истосковавшиеся по ласке, любви, настоящим мужикам, которых становится все меньше и меньше. Которые мечтают об одном, выскочить побыстрее замуж и не дай бог остаться старой, никому не нужной девой.

Как вдруг я встретился с одной из них глазами, и у меня перехватило дыхание. Ее звали Татьяна. Она не была красавицей. Она была не как все. Она была личность. Мы моментально прочитали все в глазах друг друга и все поняли. Хотя невозможно объяснить, что такое "все" мы поняли. Но я на подсознательном уровне знал о ней все. Она была со мной одной крови. Презрение ко всем и ко всему, насмешка и отрицание общепринятых норм, ненависть к жизни и какая-то огромная внутренняя гордость. Ее глаза хранили отпечаток некой внутренней трагедии, боль, которую она прятала глубоко в себе, стараясь изобразить веселье, но глаза не лгали, а говорили правду.

Я не верю в любовь вообще, а в любовь с первого взгляда тем более, но какое-то огромное духовное влечение охватило меня. Я испугался. И начал пить. Чтобы напиться и уйти от ее притягивающих глаз. Она изредка смотрела на меня. Смотрела с горькой усмешкой и болью. В ее усталых глазах была тоска. Я напился и ушел от ее глаз. Мне было грустно.

На следующий день я протрезвел и возненавидел себя за вчерашнее. За то, что распустил слюни, за то, что напился, за то, что не смог остаться равнодушным к незнакомке... В наказание себе я переоделся, пробежал кросс, физическим напряжением и потом, выгоняя из себя хмельную и психологическую дурь, и долго изнурял себя упражнениями, пока обессиленный не упал. Но ее глаза продолжали оставаться передо мной, темные и загадочные, как глубокий омут.

Я верил в судьбу, и чувствовал, что судьба сведет нас вместе, и не желал этого. Я боялся притяжения, которое, как мне казалось, испытывала и она, боялся незнакомого ощущения тревоги и волнения, боялся стать источником страданий другого человека и не хотел страдать сам.

Мы встретились в теплый летний вечер, когда воздух наполнен ароматом трав, цветущей сирени и черемухи. Она стояла возле магазина, куда направлялся я, и смотрела прямо мне в глаза. И я понял, что мы оба ждали и боялись этой встречи.

-- Здравствуй, -- произнес я, чувствуя, что не должен был останавливаться.

-- Здравствуй, -- насмешливо глядя мне в глаза, ответила она, пряча за усмешкой свою боль.

-- Пойдем, -- сказал я, как о чем-то решенном и не подлежащем сомнению. Она на секунду задумалась, внимательно взглянула мне в глаза, потом просто кивнула и мы пошли. Просто пошли в никуда.

-- Андрей, -- посмотрела она на меня, -- можно тебя спросить?

-- Конечно...

-- Почему ты сейчас ко мне подошел?

-- Ты мне понравилась, -- спокойно ответил я. Она согласно кивнула.

-- Ты мне тоже. Зачем ты напился, и почему на вечере ко мне не подошел?

-- Хотел уйти от тебя, от твоих глаз... -- не стал обманывать я, тем более понимая, что она моментально почувствует ложь и фальшь.

-- Я не красавица, что тебе во мне понравилось?

-- Ты личность. Только меня пугает боль и тоска в твоих глазах. Ты напоминаешь надломленную розу, которая либо засохнет, либо сумеет выжить, но уже никогда не будет прежней. У тебя глаза солдата, прошедшего войну.

-- А ты, наверное, мнишь себя принцем на белом коне, приехавшим спасать принцессу, -- горько усмехнулась она.

-- Не паясничай, -- попросил я, -- каждый человек сам выбирает себе судьбу, если ты выбрала себе роль принцессы, то я -- не принц.

Мы гуляли с ней до утра. Нам было о чем поговорить, одинаковый подход к жизни сближал нас, мы говорили обо всем, у нас не было тайн друг от друга, мы задавали любые вопросы и получали на них откровенные ответы.

Петр, узнавший о том, что я загулял с Татьяной, неодобрительно покачал головой:

-- Командир, девка она конечно видная, да только разное говорят про нее...

Мне было глубоко плевать на то, что говорили про нее. Мы встречались с ней каждый день, и нам было хорошо вместе. Мы оба не верили в любовь, в то, что сможем быть рядом и жили настоящим моментом, наслаждаясь общением друг с другом. Она рассказала про свою первую любовь. Мента. Как она гордилась, что этот высокий, красивый парень, гораздо старше ее, обратил на нее, школьницу, внимание. Как завидовали ей подружки. Как она спала и видела себя его женой. Он был ее первым мужчиной в жизни и последним, кого она любила. Однажды, когда он взял ее с собой на гулянку, где собрались его друзья менты, неожиданно его вызвали на работу. Он уехал, доверив ее своим друзьям. Ей было шестнадцать лет. Они напоили ее и изнасиловали. Она очень боялась, что он узнает об этом и бросит ее. Его друзья вызывали ее вечерами, когда он дежурил и не мог с ней встречаться, и, угрожая, что все расскажут ему, вывозили ее за село, поили и снова насиловали. Тогда она возненавидела мужчин. В деревне секрета не утаишь. О ней поползла слава последней дряни. Дурные слухи достигли и ушей возлюбленного. От чужих людей она узнала, что он женится на другой. Уже назначен день свадьбы. Тогда у ней окаменело сердце. Он приехал попрощаться с ней. Она рассказала ему правду о его друзьях. Он плакал, и спрашивал, почему она не рассказала ему сразу? В деревне вести разносятся сразу. Так она стала местной прокаженной, которую никто из местных замуж не возьмет. Уехать куда -- то, нет средств и возможностей, и осталась в сердце только тоска и понимание того, что жизнь окончилась, так и не начавшись....

Нам было интересно вместе. Я чувствовал, как оттаивает ее душа, но боялся, что она привыкнет ко мне. Как говорил Экзюпери, "мы в ответе за тех, кого приручили", и я боялся, что "приручу" ее. И уехав, нанесу ей еще один удар....

Пока в один момент не понял, что мне самому не хватает ее, и не только она, но и я буду страдать без нее. Я понял, что люблю. Люблю по настоящему, зрелой мужской любовью. Как не должен любить. Потому что на войне любовь мешает. Инстинкт самосохранения тормозит и гасит боевые чувства. И вдруг понял, что устал воевать. Что я хочу обычной мещанской жизни, когда рядом любимый человек и дети. Что я хочу иметь свой дом, свой очаг.

-- Андрей, ты для меня загадка, -- глядя сквозь меня, произнесла она, -- я не могу понять тебя. Ты настолько разносторонний человек, и в то же время ты -- не счастлив.

Я удивленно взглянул на нее:

-- Иногда ты удивляешь своими оценками. Да, я -- не счастлив. Разве может быть счастлив человек, у которого нет цели в жизни. Который не смог сделать то, чего хотел. Которому бог не дал того, что он хотел. Видимо все, чего я хотел -- было грешно....

Мы оба не заметили, как наша дружба переросла в любовь. Подходил день моего отъезда, и однажды она прямо сказала мне то, чего я боялся и ждал:

-- Ты уезжаешь, -- она смотрела с грустью и пониманием, -- я хочу, чтобы мой ребенок походил на тебя. Я хочу от тебя ребенка.

-- Черная вдова, -- прошептал я, обняв ее. Она доверчиво прислонила мне на плечо голову.

-- Что это значит? Ты говоришь загадками.

-- Ничего, -- я не хотел объяснять ей, что это жаргонное название наших групп. Групп смертников, которые редко доживают до свадеб. Людей, женатых на смерти -- черной вдове. И принял решение. У меня будет ребенок. От нее. И если я вернусь из последней, предстоящей командировки в Чечню, я женюсь на ней и уйду из "Черных вдов".

И мы любили друг друга. Мы возносились на небеса, которые презирали и пред которыми преклонялись. Мы занимались любовью, не веря в любовь и счастье, и, надеясь, что они все-таки есть. И мы верили, что у нас будет сын. И мечтая под звездным небом о счастье, мы уснули с глазами, полными звезд....

Перед отъездом я оставил ей деньги на дорогу и адрес Генки в Москве. Она смотрела недоверчиво и с каким-то испугом, что это сон, который вот-вот кончится. Она должна была выехать следом за мной. Мы не успевали встретиться в Москве, потому что я должен буду уже уехать в командировку. Я сказал, что ее будут в Москве ждать.

-- Береги себя -- попросила она и по щеке скатилась хрустальная слезинка.

Я ничего не сказал, а лишь нежно обнял ее, привлекая к себе. Что говорить? На беспристрастных весах истории моя жизнь не дороже жизни бабочки...

Уже в поезде я вдруг осознал, что последние годы засыхал, как жалкое, срубленное дерево, лишенное всякой связи с землей, и только сильная привязанность могла заставить меня пустить новые корни в жизнь. Не имея мужества жить больше для себя и абстрактного понятия Родины, которое в последние годы становилось все более расплывчатым и неясным, я понял, что должен жить для какого-то конкретного человека. Которого люблю. И под равномерный стук колес я писал первое письмо этому человеку, который вдруг, сам того не осознавая, наполнил смыслом мою жизнь.

Август 1998 года. Москва.
Онищенко Геннадий.

На днях ко мне в офис пришел коротко стриженный, с военной выправкой и жестким взглядом профессионального убийцы молодой парень. Он передал мне запечатанный конверт и целлофановый пакет с двадцатью тысячами долларов, которые попросил пересчитать. Расписки не взял, сказав, что тот, кто передал, доверяет мне. Как я и предполагал, письмо и деньги были от Андрея.

"Генка! Поверишь, или нет, но я устал воевать. Когда десятый год на войне, где меняются только декорации и лица, иногда хочется простого человеческого счастья. Чтобы рядом смеялись дети. Чтобы рядом была любимая женщина, а не продажная девка, которую утром надо выгонять из дома. Возможно, я просто сломался. Но я сам чувствую, что я уже не тот Андрей, которым был раньше. Я устал без толку страдать за общее счастье, и хочу дать его близкому человеку, которого люблю. К тебе должна приехать девушка, которая, возможно, носит моего ребенка. Помоги ей. Спаси и сохрани. А я вернусь. Не забывай про Игорька. Деньги не ворованные, это мои боевые за годы войны. Андрей".

Я выматерился. Деньги мне были не нужны, но я понимал, что помощь от меня он воспримет как подачку и оскорбится. Спорить с ним я не мог. Это был единственный человек, слабее меня физически, но давивший меня своей волей. Иногда я боялся его, и мне казалось, что для него нет ничего невозможного. Его могучий дух презирал все и вся, не жалея даже бренное тело, в котором жил.

Поэтому когда секретарь доложила, что ко мне девушка по личному вопросу, я не удивился. Мне было интересно, кто она -- избранница Андрея?

Она не была красавицей, но в ней чувствовалась порода, изюминка, столь привлекающая мужчин, особая гордая стать, не позволяющая разговаривать с ней неуважительно. Она смотрела на меня спокойно, с чувством собственного достоинства.

-- Я вас ждал, -- начал я, так как она молчала, -- присаживайтесь.

-- Андрей сказал правду, что я могу рассчитывать на вас? -- спросила она.

-- Да, -- кивнул я, -- в полном объеме. У вас будет квартира, машина, если захотите, то и работа.

-- Спасибо, мне нужна работа, я не хочу сидеть у вас на шее.

-- Извините, можно спросить? -- и когда она кивнула, продолжил, -- Может, это и нескромный вопрос, но, вы ждете ребенка от Андрея?

Она внимательно посмотрела мне в глаза, словно оценивая, можно ли открыться, потом просто кивнула в знак согласия.

Я берег ее как зеницу ока. Работать поставил к себе в офис секретарем и не пожалел об этом. Она все схватывала на лету, и очень скоро я не понимал, как мог раньше обходиться без нее.

Август 1998 года. Чечня.
Жуков Сергей.

В селе Ичкой наш отряд занимал полуразрушенное здание бывшей средней школы, подлатанное для более или менее сносного существования и оборудованное нами по всем правилам военной науки для ведения длительной обороны. Наступать было некуда и не на кого: местные жители считались высоким руководством мирными чеченцами, так как пообещали заезжему генералу содействие в борьбе с "бандитами", накормили его шашлыком, напоили и подарили кинжал, а все обстрелы наших позиций, заминированные дороги и боевые потери списывались на залетные бандформирования.

Когда моя группа собровцев попала в засаду возле соседнего селения, причем огонь по нам велся из этого долбанного "мирного" селения, зажав нас на склоне горы, где мы были как на ладони, нас спас только неглубокий арык, куда мы залегли по уши в грязи. На наш запрос по рации об оказании помощи начальник штаба федеральной группировки, к которой мы были прикреплены, лишь орал, что откуда там могут быть духи? Объяснять было некому и некогда. Выходили из -- под огня по одному, дружно прикрывая друг друга во время перебежек. Черт его знает, как, но никого не зацепило...

Так мы и жили, днями прочесывая по наводке агентуры местной милиции подозрительные дома, осуществляя пропускной режим на дорогах и выполняя кучу других задач, при этом, имея одну -- единственную цель -- остаться в живых. По ночам заливали тоску по далекой мирной жизни водкой, пели песни и засыпали неспокойным чутким сном с мыслями о доме и родных.

Самое страшное было то, что мы не могли понять -- кто мы здесь, в Чечне, и что мы тут делаем? Все напоминало какой-то смердящий бизнес, организованный высокопоставленными чиновниками на уровне правительства, и в котором участвовал сам президент. Какие деньги проходили через Чечню -- одному богу известно. Но то, что они разворовывались до последней копейки -- было ясно даже нашей розыскной собаке.

А что -- это удобно -- взорвали мост, выделили деньги на новый. Еще раз взорвали -- опять выделили. И так до бесконечности. А сколько раз в действительности взорвали, и сколько потратили на восстановление, одному богу известно. Попробуй, уследи, когда таких мостов по Чечне -- куча, а кроме мостов еще и вся инфраструктура -- дома, учреждения, заводы, школы....

И делался этот бизнес -- на крови людей в погонах. Мы отлично это осознавали, но ничего поделать не могли. Это зависело не от нас. И нам оставалось только напиваться и обмывать косточки верхушке страны.

Обычно после третьей стопки начинались рассуждения:

-- Да когда же мы из этого дерьма выберемся, мужики?

-- Да никогда.... У нас страна чудес, воров, подлецов и идиотов.

-- А нас ты к какой категории причисляешь, -- смеется кто-нибудь.

-- К идиотам конечно, раз мы сами подлецов и воров во власть избираем.

-- А чего же ты сам, раз такой умный, в президенты не выдвигаешься?

-- Потому что у нас честному человеку невозможно даже зарегистрироваться в кандидаты. Сколько там денег надо внести, чтобы заявиться в кандидаты? А сколько подписей собрать? А среди тех, кто имеет деньги, чтобы оплатить предвыборную кампанию, ни одного порядочного человека нет. Вот и выбираем из кучи подлецов и воров, стараясь выбрать наименьшее зло.

-- Прорвет же когда-нибудь этот гнойный чирей?...

-- Сомневаюсь.... У нас дерьмо возведено в ранг закона. Даже термины соответствующие появились -- президент и его "семья", мэр и его "семья", директор завода и его "семья". Тьфу ты. А этот мэр, с какой-нибудь фамилией типа Лужайкин, считает избравший его город своей лужайкой, на которой пасется он и все его многочисленное стадо. Ему даже воровать не надо. Махнул шашкой -- и все финансовые потоки города пошли через банк, где в совете учредителей сидит мэрская жена.

-- Какая-какая? Мерзкая?...- хохочут собры.

-- Не мерзкая, а жена мэра, дурни! Махнул второй раз -- и всеми поставками продуктов в муниципальные учреждения занимается фирма, где директором является племянник мера. Или, если вам нравится -- мэрский племянник. И так до бесконечности, машет, машет шашкой.... Бедолага.... Правосудие -- карманное. Какой-нибудь прокурор Гавнюков на побегушках. И такая система везде -- от малюсенькой фирмочки до президента. Это вам не террористов в сортирах мочить....

Как-то в один из дождливых августовских вечеров, в которые на улице бродят чистые свиньи и куда-то спешат грязные люди, а сама погода наводит тоску и грусть, меня вызвал командир нашего сводного отряда. Когда я вошел и по военной привычке начал докладывать, он устало махнул рукой:

-- Присаживайся...

Минуту помолчал, о чем-то задумавшись, потом безо всяких предисловий спросил:

-- Про "Черных вдов" слышал?

Я насторожился:

-- Да, ГРУ...

"Черные вдовы" представляли собой мобильные группы офицеров ГРУ, состоящие из трех человек и выполняющие самую черную работу в Чечне. Про них ходило немало легенд, к части из которых я относился скептически, а остальные принимал на веру, так как действовали они в основном в тылу противника, выполняя самые невероятные задания и расплачиваясь за это страшнейшими потерями. Говорили, что за год в "Черных вдовах" обновляется до 80% личного состава: кто погибает, кто пропадает без вести, а у кого и "крышу срывает"... Не знаю, кто придумал им такое название, но лучше действительно не придумать. Черная вдова -- смерть, и все они были женаты на смерти, которая ходила рядом с ними рука об руку.

-- Завтра в 20.00. встречаешься с командиром группы "Черная вдова". До особого распоряжения отвечаешь за организацию взаимодействия с ним, то есть поступаешь в его полное и безоговорочное подчинение. Какие задачи придется выполнять, не знаю, он сам их поставит завтра. Выбрал тебя, как наиболее опытного командира... Людей береги. Ох, и не нравится мне эта "черная вдова", с ней в такое дерьмо можно вляпаться. До завтрашнего вечера твоя группа освобождается от всего, готовьте оружие и снаряжение. О задаче никому ничего не говорить, -- он взглянул на меня усталыми и красными от хронического недосыпания глазами, -- иди.

Вышел я от командира отряда немного озадаченный и злой, не люблю работать на кого-то, когда тебя пытаются заставить сделать всю черновую работу, а заслуги потом приписать себе. В то же время по крови побежал адреналин и я чувствовал себя борзой, взявшей след матерого волка.

После службы в Афганистане не могу смотреть современные боевики про войну. Снимают их те, кто о войне имеет самое далекое и неверное представление. Причем на роль героев подбирают актеров, абсолютно не подходящих для этого. Сплошная фальшь в их движениях, поступках, интонациях произносимых фраз не вызывают ничего, кроме отвращения и неуважения. При первом же взгляде на Сергея Бодрова из "Брат-1,2" видно, что он не то что никогда не был в критической ситуации, а вряд ли когда-нибудь вообще напрягался по настоящему хотя бы в спортзале. Но для уровня умственного развития школьников и студентов фильмы прошли на "ура". Мы же, профессионалы, смотрим их как херовенькую сказочку.

Следующий день пролетел незаметно в хлопотах и заботах. В 18.30. я прибыл к командиру, чтобы доложить о готовности и обговорить дальнейшие действия. Наш разговор прервал телефонный звонок. Командир ответил, обронил в трубку: "Хорошо", посмотрел на меня:

-- Прибыли....Жди здесь, пойду гостей встречу.

Когда открылась дверь, и в комнату вошли прибывшие, я не поверил своим глазам. Следом за командиром, ленивой кошачьей походкой, под которой чувствовалась тигриная реакция и ловкость, и которой обладал один-единственный знакомый мне человек, вошел Андрей. Он практически не изменился за десять лет разлуки, такой же молодой, те же умные озорные глаза и та же презрительная улыбка на тонких губах. Казалось, что он презирает окружающих за то, что они глупее его, но мало кто знал, что это было правдой, и презирает он не других людей, а свои слабости и страсти, с которыми борется всю свою жизнь. И только посеребренные сединой виски говорили о перенесенных им испытаниях.

Я обхватил Андрея и закружил по комнате, чувства мои метались, а мысли путались. Он держал себя в руках, и только когда я отпустил его, насмешливая улыбка скривила его губы:

-- Потом поговорим.