Глава 15.
Апрель 1985 года. Пакистан. Лагерь "Пахчи".

Черкасов от шороха мгновенно открыл глаза. Сна как не бывало. И сразу расслабился. Все нормально. Это Десант разбирал и раскладывал последние боеприпасы. Все, что осталось на пятые сутки неравного боя...

-- Что считаешь? -- негромко бросил ему, -- Или думаешь, их от этого больше становится?

-- Патроны -- это жизнь... -- с легким укором взглянул Десант на Черкасова, -- а их осталось у нас на один совсем коротенький бой....

Оба замолчали, озирая небольшую кучку патронов, несколько гранат и последнюю ракету.

-- Ну что, майор, -- невесело улыбнулся Десант, -- завтра последний бой? Который "трудный самый"? И на покой?..

-- Тьфу, на тебя! Надежда умирает последней! Судя по шороху, что мы здесь навели, уже весь мир знает про нас. Должны же нам помочь?! Может быть, летят твои такие же безбашенные, как и ты, десантники, и вот-вот им дадут команду на высадку?

-- Ага, дадут! Если и летят они, то явно куда-то не в ту сторону. Не верю я уже никому. И Родине не верю. Предала она нас. Бросила. Но биться я до конца буду. Потому что безбашенный, как ты говоришь. Потому что в тельняшке. И все сделаю, чтобы эти черти зареклись еще раз связываться с теми, кто в тельняшке. Чтобы как увидели бело-голубые полоски, так и драпали прочь. Чтобы на всю жизнь запомнили, как с советской десантурой связываться!

-- А нас учили беречь свою жизнь, -- грустно улыбнулся Черкасов, -- учили, что всегда надо стремиться выжить. Что подготовить одного толкового летчика надо несколько лет. Это вам не взять одного деревенского парня с тремя классами образования, с сорок пятым размером ноги, которого одевают в тельник, подстригают налысо, одевают на башку голубой берет, и заставляют головой кирпичи бить. И после чего он возвращается в родную деревню, можно сказать, не имея уже ни одного класса образования. И зная только два арифметических действия -- отнимать и делить, так у вас говорят, кажется?...

-- Ох, летун, -- начал заводиться Десант, -- попался бы ты мне в Союзе, попрыгал бы у меня....

-- А что, мысли кончились спорить? -- усмехнулся Черкасов, -- Как ни крути, а все мы здесь в одной куче, и умные, и сильные, и солдаты, и офицеры.... Без различий. И ждет нас завтра одинаковая гибель.... Слушай, Десант! Может быть, соберем народ, поговорим? Может, кто-нибудь сдаться захочет, так черт с ними, пусть идет?

-- Ты ерунду не неси! -- вскипел Десант, -- Да я лично придушу того, кто сдаться вздумает. Нас позорить. Или ты сам надумал того....

-- Дурак ты, Десант, -- покачал головой майор, -- если б сам сдаться захотел, давно бы сдался. И любой из нас мог бы. Ты в одном прав -- не стоит об этом говорить со всеми. Никто не сдастся. Потому что если б кто хотел, давно б ушел. Вон, стоит сейчас на посту Димка, кто ему помешает, хоть и без ноги, проползти эти сто метров, что отделяют нас от паков?

* * *

Светать начало неожиданно и быстро. Вот только что вроде бы первые солнечные лучи тронули верхушки гор, и вдруг темнота начала отступать быстро и бесповоротно, бесшумно тая в углублениях и складках местности. И открывая страшную картину боя. Ничто уже не напоминало о том, что совсем недавно здесь стояли каменные здания, в которых жили люди. Трудно было представить, что где-то в этих развалинах кто-то мог выжить. Но они выжили....

-- Эй, Сафир! -- окликнул Анисимов пуштуна, чью грудь опоясывала окровавленная повязка, -- как ты там, жив еще?

Пуштун что-то недовольно пробормотал по-своему, недоверчиво озирая близлежащую местность, и Анисимов без перевода понял, что тот просит его не отвлекать от наблюдения. Анисимову затишье тоже не нравилось. Что-то было не так. Откуда-то издалека стал доноситься какой-то непонятный рокот, постепенно приближаясь и, наконец, Анисимов понял -- танки. Он взглянул на Димку, настороженно вслушивающегося в гул. Ох, молодец пацан! Хоть и покалечен, а не сломался, ни физически, ни морально. Настоящий боец!

-- Что, падлы? Так взять не можете, решили танками давить? Боитесь? -- злобно засмеялся Димка. Если б паки знали, сколько у них осталось патронов и гранат.... Да их же голыми руками взять можно!

-- Эгей! Кто там еще дышать может? Дышите быстрей ко мне, а то скоро начнется! -- выглянул из своей норы Десант.

Все собрались минуты через три. Черкасов с грустью сосчитал: два пуштуна, один афганец и шестеро советских военных.... Итого девять.... Из тридцати пяти....

-- Ну что, черти, -- злобно усмехнулся Десант, -- получите по одной гранате и десятку патронов. Хотя кажется мне, что многим из нас после танковой атаки они не понадобятся. Так что кому-то зря выдаю. Ну, братки. Быстренько разобрали, попрощались, да по своим норам, пока не началось....

Самое страшное на войне -- ожидание боя. Потом некогда бояться. Потом надо выживать. Прощались скупо. Все уже привыкли, что после таких прощаний возвращаются не все.

Десант озабоченно устанавливал последнюю ракету "земля-земля", направляя ее на место ожидаемого выхода танков. Те выползали осторожно. Сначала одна железная махина тихонько выглянула своей башней, осторожно оглядывая окрестности, и доверившись тишине, медленно поползла вперед, сотрясая собой землю.

-- Ну, давай, давай, ползи ближе, родная, -- бормотал под нос Десант, -- уж я тебя поцелую....

И когда ракета, шипя, ушла вперед, Десант понял -- и вправду "поцеловал". Он не стал дожидаться результата. Сваливать надо. И как можно быстрее. И еле успел упасть в свою "нору", как услышал грохот взрыва.

И началось.... Больше танками пакистанцы не рисковали. Казалось, что настал конец света. Анисимов забился в своей яме, зажимая руками уши, но все равно казалось, что перепонки лопнули. А может, и вправду лопнули. Голова звенела колоколом, а из носа шла кровь. Он не чувствовал время и себя. Он не понимал -- жив он еще, или уже умер. Казалось, что он родился в этом аду, который продолжался вечно, и в этом аду умрет. И не сразу понял, что наступила тишина. Он не услышал ушами, просто перестала сотрясаться земля. Голова кружилась, и Анисимов с трудом заставил себя подняться и выглянуть наружу. В глазах все двоилось, и он с трудом разглядел, что на них шли паки, поливая огнем из автоматов. Чувство ненависти захлестнуло его. Они хотели убить, сломать его. А он был жив.... Они хотели победить его, и не могли. Они хотели раздавить, размазать его по земле, но он, невзирая ни на что, был жив. А вот выкусите-ка!

Он глянул влево, и увидел, как злобно ощерился Десант, поднимаясь во весь свой двухметровый рост навстречу врагу. Чуть подальше увидел Димку, пытающегося последовать за Десантом, с трудом удерживаясь на своих самодельных костылях. Вдруг Димка замер, потом медленно обернулся, чуть не упав, и с тоской посмотрел на небо, что-то шепча. Затем дикий волчий оскал обезобразил его лицо и Димка, зажав зубами кривой пакистанский нож, на костылях заковылял за Десантом, который что-то орал и словно заговоренный от пуль шел прямо на паков.

И в едином порыве, шатаясь и плача, Анисимов, подняв американскую винтовку с последними патронами, шагнул за ними.

Они шли, уже не люди, но еще и не трупы. Еще не умершие, но уже бессмертные....

-- У-у-р-р-р-а-а-а-а! -- орал Десант.... У-у -- вой дикого волка. Р-р-р -- рычание взбешенного медведя. А-а-а-а -- вопль человеческой ненависти и отчаяния.

-- У-р-р-а-а! За Родину! -- да где же ты, Родина?..

-- У-р-р-а-а! -- несколько пуль прошило его навылет, но он, как заговоренный, продолжал бежать к врагу, словно став бессмертным.... И дрогнул молодой пакистанец, подставив Десанту спину. Зря -- мощный удар прикладом разбил молодую голову. Но не бог все же Десант.... И от нескончаемой очереди в упор, которой в него всадили полный магазин патронов, падает на землю, но пытается встать и получает еще одну очередь свинца. Эх, Десант.... С неба -- в бой.... Из боя -- сразу в небо....

Упал бездыханный Анисимов....

И вечным сном уснул Димка....

* * *

Военный губернатор северо-западной пограничной провинции Пакистана генерал-лейтенант Фазли Хак шел, злобно озираясь, и чувство бешенства переполняло его. Он перешагивал через обезображенные трупы пленных, и злость росла: только и могут эти малиши у трупов уши, носы отрезать, да животы вспарывать. А как до дела, так пять дней не могли уничтожить кучку истощенных пленных.... Какой там уничтожить! Сами потеряли более ста человек! Это что -- воины? Трусливые шакалы! Шила в мешке не утаишь и весть об этом побоище достигла центральных зарубежных газет, попала в советское посольство, и что теперь ожидать от этой огромной северной страны? Теперь устанешь следы заметать!

Он недовольно посмотрел на начальника полиции и бывшего начальника разрушенного лагеря бледного и напуганного Фараха:

-- Все сравнять с землей. Никаких пленных здесь никогда не было. Распустить слухи, что произошло столкновение между двумя племенами беженцев из Афганистана, которые не смогли поделить гуманитарную помощь. Все ясно? Выполняйте! И я лично зарою ваши тупые головы в землю, если услышу хоть от одного человека, что здесь были пленные. Вы поняли?

Глава 16.
Апрель 1985 года. Советский Союз.

Марина Черкасова сидела в кресле и тихо плакала. Казалось, что совсем еще недавно муж сидел в этом самом кресле и успокаивал ее.... Что все будет хорошо. Потом был тот страшный день, когда в дверь позвонили и, открыв ее, она увидела командира части, отводящего взгляд в сторону, стоящего рядом с ним замполита и прапорщика из санчасти. Она поняла все сразу. Ее словно ударили обухом по голове. Все дальнейшее происходило, словно в страшном сне и как будто бы не с ней. Она не помнит, что говорила и что кричала им. Как выла, что это не правда, что этого не может быть.... Как сидела возле цинкового гроба, в каком-то туманном трансе и ничего не соображала. Участливые взгляды о чем-то шушукающихся соседей, смолкающих при ее приближении. И недоуменные взгляды дочерей, так до конца и не осознавших, что у них теперь нет отца.

Марины почувствовала, как слезы ручьем хлынули из ее глаз. Сиротинушки вы мои.... Если б не вы, сразу на себя руки наложила бы.

В спаленке трехлетняя Светочка болтала с куклой, и Марине все было хорошо слышно.

-- У Сашки из соседнего подъезда есть собака, машинка, велосипед. Мама. И папа. А наш папа далеко. На войну уехал. Но он скоро приедет, и мы все вместе пойдем его встречать на вокзал. Я надену самое красивое платье. Как на день рождения. Ну, ты видела, в горошек. Мама торт сделает. Папа сильно-сильно обрадуется....

Марина уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Никогда мы не пойдем встречать папу.... И никогда он больше не попробует торта. И вы, доченьки мои, сиротки, никогда его не увидите.... И будет он с вами только на фотографиях. Будь ты проклята, война! И ты -- кровавая Красная звезда, которая никогда не сможет заменить детям отца...

* * *

Это был не сон. Это был бред.... Наталья Валерьевна Воинова в полусознательном состоянии металась по кровати, исходя крупными каплями пота. Она знала, что ее сердце не обманешь, знала, что с того самого момента, как была разорвана телесная пуповина, связывающая ее с сыном, их начала связывать невидимая, но явственно существующая и почти что физически ощущаемая духовная связь.... Она знала, чувствовала, что Димке плохо и больно, но не поверила, когда к ним в дом военком принес похоронку. Потому что знала -- Димка жив. Она не поверила цинковому гробу, который было категорически запрещено открывать. Просто знала, что сын жив, и в гробу его нет. И все.

И вот этот кошмар. Это была явь. Она знала -- это правда. Она видела злобные чужие горы, окутанные дымом от разрывов снарядов и мин, видела чуть проступающее сквозь пороховой дым солнце, окровавленных людей, истощенных и изнеможенных, ведших неравный бой. Внезапно картинка резко приблизилась, сфокусировав ее внимание на одном силуэте. И сразу узнала родной затылок с двумя макушками "на счастье".

-- Дима-а-а! -- зашлась Наталья в крике. Она не чувствовала, как пытался успокоить ее муж, не видела, как держал ее за руку отец, Димкин дед... Она была там, с Димкой.... И Димка услышал ее нечеловеческий крик. Он вдруг странно вздрогнул, неуверенно медленно обернулся, чуть не упал, еле удержавшись за самодельные костыли, и она увидела, что у него нет одной ноги.

-- Димочка! -- застонала она. Он взглянул ей в прямо в глаза. В глазах была боль. Она вдруг явственно ощутила и пропустила через себя все те страдания, которые перенес ее сын, и от этого количества физической и душевной боли ее словно ударила молния. В его глазах была тоска и боль.

-- Мама! -- прошептал он. Она поняла, что он тоже видит, чувствует ее, -- Мама! Прости меня.... Прощай...

Он последний раз решительно взглянул ей в глаза, потом вдруг его лицо исказила гримаса ненависти к кому-то там, в дыму, и он, ощерившись, словно дикий волк, вложил в зубы кривой нож и, опираясь на костыли, решительно шагнул в дым, пытаясь не отстать от своих товарищей. И Наталья Валерьевна вдруг поняла, что он уходит навсегда. Что больше она его не увидит. Что сына у нее больше нет.

Она зашлась в диком крике, билась подраненным лебедем в руках мужа и отца, которые не могли удержать ее, и путала сон с явью. Димкин дед сурово смотрел на нее, и из глаз его катились скупые слезы. Он верил в материнское чутье и надежда на то, что внук жив, что похоронка врет, еще теплилась в сердце. И вот она угасла.... Оборвалась....

Война преследовала его всю жизнь. В сердце. Во снах. В боли от фронтовых ран. И вот она достала его через внука. Сука ты война! С-сука!!!...

Послесловие.

Это быль.

Это было.

Я держу в руках пожелтевшую от времени вырезку из газеты "Комсомольская правда" от 15 мая 1985 года. И держу себя в руках, чтобы не сорваться....

Мы все знаем, кто их предал. Что толку? Предатель жив и здравствует. И остается только надежда на Бога, что тот накажет этого "великого" предателя своих граждан и своей страны.

И снова уставшие глаза бегут по скупым газетным строчкам:

"Это произошло недавно под Пешаваром, в одном из диверсионно-террористических учебных центров афганских контрреволюционеров на территории Пакистана. Здесь бандиты держали группу советских и афганских военнослужащих, захваченных в Демократической Республике Афганистан и скрытно переправленных в Пакистан. Они, очевидно, рассчитывали жестокими пытками и изощренными издевательствами вынудить их к измене родине.

Но это не удалось. Узники держались с достоинством и честью, настойчиво добивались встречи с представителями советского посольства в Исламабаде или передаче их правительству ДРА. Однако пакистанские власти отказались выполнить это законное требование. И тогда советские и афганские воины предприняли попытку освобождения с помощью оружия. Им удалось разоружить охрану и захватить находящийся в том же учебном центре склад вооружения и боеприпасов, куда только что доставили очередную партию ракет, минометов, гранат и пулеметов иностранного производства. Они еще раз потребовали встречи с представителями властей. Однако вместо этого против них были брошены отряды афганских бандитов и подразделения регулярных войск Пакистана. При поддержке артиллерии они попытались сломить мужество борцов. Завязался тяжелый и неравный бой. Горстка храбрецов, используя захваченное у бандитов оружие, уничтожила более сотни душманов и пакистанских солдат. По свидетельству одного из местных жителей, сражение носило столь ожесточенный характер, что осколки снарядов и реактивных ракет пробивали крыши деревенских домов в радиусе до километра.

Но силы были слишком неравны. Советские и афганские воины пали смертью героев на поле боя. Они погибли, но не сдались.

Спешно прибывший в лагерь военный губернатор северо-западной пограничной провинции Пакистана генерал-лейтенант Фазли Хак попытался сделать все, чтобы замолчать совершенное преступление. Главарю одной из банд афганских контрреволюционеров было приказано объявить, что произошло, мол, вооруженное столкновение двух враждующих групп внутри банды.

Однако скрыть правду не удалось. В начале мая некоторые телеграфные агентства со ссылкой на своих корреспондентов в Исламабаде сообщили об этом событии.

Преступление под Пешаваром -- свидетельство прямого вмешательства Исламабада в афганские дела, его соучастия в злодеяниях контрреволюционеров. Именно в Пакистане сходятся главные каналы снабжения душманов современными видами оружия и боевой техники иностранного производства. Здесь, в более чем 100 учебных центрах, под руководством иностранных, главным образом американских, инструкторов действует тщательно разработанная система подготовки наемников для ведения необъявленной войны против Афганистана. Банды контрреволюционеров формируются под надзором и при участии представителей местных властей Пакистана. В их обучении, снаряжении и засылке в Афганистан участвуют подразделения пакистанской армии и полиции. Пакистан не только покровительствует душманам, но и сам осуществляет военные провокации против Афганистана, обстреливает его населенные пункты в приграничных районах. Все это является грубейшим нарушением элементарных норм международного права.

11 мая посол СССР в Исламабаде вручил президенту Пакистана Зия-уль-Хаку решительный протест в связи с гибелью советских военнослужащих на территории Пакистана. В протесте содержится требование наказать виновных и указывается, что советская сторона возлагает всю ответственность на правительство Пакистана и ожидает, что оно сделает надлежащие выводы насчет последствий, которыми чревато его участие в агрессии против ДРА и действий против Советского Союза".

Президент Пакистана вытер зад этим "решительным протестом". Это был первый случай, когда СССР открыто и явно послали на хрен. Этот случай открыл и ознаменовал собой "великую эпоху перестройки" Горбачева, слюнтяя и предателя, давшего понять всему миру, что он готов лизать зад всему миру, что он готов жить и дышать по его команде.

...Мы не знаем их имен и фамилий. У них нет могил и надгробий. Их матери, жены, и дети не носят им на могилы цветы.

Эта книга -- единственный памятник безымянным героям....

ВЕЧНАЯ ИМ ПАМЯТЬ