ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Гончар Анатолий
Портрет на фоне века

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая мировая война. Крестьянин Михаил отправляется на фронт, а его жена Анна с грудной дочерью на руках бежит из Беларуси на Тамбовщину. Вместе с родителями и свёкром она обустраивает хозяйство. Они не знают, что больше никогда не вернутся домой, а впереди их ждёт не мир, а Гражданская война, Антоновское восстание и Великая Отечественная война. Повесть основана на воспоминаниях бабушки писателя Анны Осиповны Гончарук (Хмара) и её сына, участника битвы на Курской дуге, Николая Михайловича Гончарука.
  Повесть написана на основе воспоминаний участника Великой Отечественной войны Гончарука Николая Михайловича и его мамы Анны Осиповны Гончарук (в девичестве Хмара).
  Фамилии всех отрицательных персонажей изменены.
  
  Глава 1
  
  Немец наступал.
  Через деревеньку Головачи, что близ Гродно, в которой проживал со своей семьёй дед Осип по фамилии Хмара, потянулись от границ обозы с беженцами. Сам Осип долго не решался покинуть родные края, а когда решился, первым делом поговорил с женой. Та перечить не стала.
  - Что нам под немцем горе мыкать. Лучше уж дом оставить, чем голову потерять, - благоразумно рассудила она.
  Напоследок, перед тем как пуститься в дальний путь, захотелось Осипу проведать своего свата Гончарука Демьяна, жившего неподалёку - в деревеньке Пыра. Проведать и с собой позвать, вдруг тот согласится? Всё ж сподручнее двум мужикам, хоть и в возрасте, в обозе - то идти. И куда веселее.
  Засобирался Осип с самого утра, и уже было запряг в телегу лошадь, когда из хаты вышла дочь Анна.
  - Ты куда, бать, собрался? - насупив брови, спросила она.
  Осип усмехнулся. "Строга дочка. Строга. Вся в мать". - И честно ответил:
  - В Пыры к свату.
  - Попрощаться, что ли, решил? - подбоченилась Анна.
  - Значит, - Осип на мгновение запнулся, поправляя сбившуюся на бок шапку, - мать тебе рассказала?!
  - А ты думал до последнего от меня таиться?! - обиженно произнесла Анна. - Чай и я своё слово имею.
  - Имеешь, имеешь, - не стал возражать Осип. - Не хотел тревожить раньше времени, - в попытке оправдаться пояснил он. Но недовольство дочери не исчезло.
  - А как же муж мой? - гневно спросила она. - После войны с фронта возвратится, где он нас искать будет?
  - Здесь и будет, - в свою очередь, слегка рассердившись на назойливость дочери, проворчал Осип, - после войны и мы вернёмся. Не век же на чужбине жить?!
  - А если не сложится? - не унималась Анна. - А если его на побывку отпустят?
  - Вот ведь заладила! - с доводами дочери нельзя было не согласиться. Осип вздохнул и некоторое время пребывал в раздумьях. - Эх - хе -хе - хе - хе - хе, кабы был у нас адресок части войсковой, так мы бы ему и Антону, - Осип назвал своего сына, так же находившегося на фронте, - письма написали: что, где да как. А так...- Осип снова на миг задумался и вдруг будто просветлел лицом. - А знаешь, как мы поступим? А мы Илье и Николаю, - Осип упомянул своих сыновей, живших и работавших в Петрограде, - отпишем, чтобы они Антоше и Михаилу вести от нас передали, когда те адрес свой сообщат. Через Илью с Николаем ниточка к нам и протянется. Так что не переживай, дочка, не потеряемся. Как где осядем, так сразу в Петроград письмо и черканём.
  - Бать, а как уезжать-то страшно, - неожиданно призналась Анна, - душа прям разрывается! Сердце ноет!
  - А по-другому как? - развёл руками Осип. - И у меня сердце ноет. А вот придёт немец, думаешь, он нас пожалеет, дарами одарит?
  - Да ничего я такого не думаю, бать, - Анна вновь сердито насупилась. - Немцы, заразы меделянские*... И надо было им войну учудить! Зачем, а?
  Осип пожал плечами:
  - Да кто их знает? Не нашего ума это. Царям виднее, нам их деяний не уразуметь. Одно только знаю: "Паны дерутся, а у холопов чубы летят". И Господа о малом молю, наши чтоб с войны целыми вернулись.
  - А я ... - хотела что-то пояснить Анна, но в этот момент из хаты донёсся плач младенца.
  - Ань, что-то Машутка наша расплакалась, - в голосе Осипа появилась неподдельная нежность. - Ступай к дочери, а я к свату поеду.
  - Езжай, бать, езжай, - Анна открыла дверь и вошла в дом.
  Потоптавшись немного у порога и послушав, как Анна убаюкивает недавно появившуюся на свет дочку Машу, Осип влез на телегу и взмахнул вожжами. Цокнули копыта, телега тронулась и, скрипя колёсами, покатила по просёлочной дороге.
  
  Демьян приезду свата обрадовался несказанно. Выставил на стол снедь - всю, что в доме имелась: из погреба яблоки мочёные достал, капусту квашеную, с потолка снял коляску колбасы в жире свином застывшем сохраняемую, хлеба добрый ломоть отрезал, лук положил, картофель вечёрошний в чугунке перед гостем поставил.
  Неспешно перекусив и поговорив о том - о сём, Осип перешёл к главному:
  - Мы это, значит, того, надумали, значит... немец близко уже, вот мы и решили уходить надо из-под немца-то, добра-то от него не жди. Как ты-то думаешь?
  - А что мне думать, когда сыны все из дому ушли? - Демьян помрачнел от нахлынувших дум. - Немец он и есть немец, нашему языку не обученный, кто знает, что от него ждать? Хорошего точно не будет. И что собрались в дорогу - правильно решили. - И вдруг неожиданно спросил: - Антошу, брата моего двоюродного, знаешь?
  Осип кивнул.
  - Так вот, он со своей семьёй ещё позавчера на восток укатил, со всем скарбом, - пояснил Демьян начатый разговор о двоюродном брате.
  - Весь скарб не довезёт, - задумчиво покачал головой Осип.
  - Я ему тоже так сказал, - Демьян собрал ладонью рассыпавшиеся по столу крошки хлеба и закинул в рот.
  - И что? - спросил Осип и вновь потянулся к съестному.
  - Да мои советы с него как с гуся вода, - чувствовалось, что Демьян на брата слегка обиделся. - Он только рукой махнул, говорит: - Мол, может далече и ехать не придётся.
  Осип повертел в руках кусок колбасы, но откусывать не стал, целым положил обратно на стол.
  - Далеко может и не придётся, - вздохнул он, - так всё одно, пока туда, пока обратно, легче наново нажить будет. Сколь их, тех пожиток - то? Одно женское барахло.
  - Точно, - согласился Демьян. - Всё бабье, чашки, ложки, поварёшки. Много ли нам, мужикам, надо? Хата б цела осталась да лошадка, а руки у нас всегда с собой. И забор подправят, и поле вспашут. Было бы здоровье. Руки всё делают.
  - А голова помогает, - добавил Осип. Не удержавшись, всё же закинул злосчастный колбасный кусок в рот и принялся медленно жевать. Колбаска у свата была хороша: пряная, в меру солёная и слегка отдававшая дымком, не такая, конечно, вкусная, как готовила его жёнушка, но не дурна, совсем не дурна. Вспомнив о хранившейся на потолке кадке с залитой жиром колбасой, Осип вздохнул - это когда теперь у них появится возможность сделать новые колбасные запасы? Могут и годы пройти - война кругом. Значит, разор и бедность. Тут бы с голоду не помереть, не то что колбаской лакомиться.
  Меж тем разговор продолжался.
  - Голова хороша, если не дурная, - справедливо заметил Демьян. -Эээх, я бы и сам от немца утёк. Да лета не те. Несподручно, в одиночку-то.
  - Это почему в одиночку? - вмиг обиженно взъерошился Осип. - А мы на что? Я ж для того к тебе и прикатил, чтобы с нами собирался. И не перечь. Сам рассуди, если с тобой здесь что случится? Перед Михаилом, зятем моим, как оправдываться стану? Как в глаза глядеть?
  - А что, вот возьму и поеду, - неожиданно легко согласился Демьян. - Я в одиночестве вдовствую, дети разбежались, кто на фронте, кто по заработкам в град Петра подался. Да у меня тут почитай самой близкой роднёй сваты только и остались. Поеду с вами, обязательно поеду, вот сегодня в Петроград, Алексашке своему письмо напишу, где значит искать нас сообщу, и готов по свету шляться. А Александр письмецо моё получит и с Михаилом весточками обменяется.
  - Мы тоже решили - в Петроград отписать. - Осип бросил в рот очередной кусок колбасы, отёр жирные пальцы об лежавшую на столе узорчатую салфетку и начал вставать из-за стола. - Благодарствую за угощение, но пора и честь знать. - И пояснил: - В дорогу поклажа не собрана, дела ждут. Да и ты не затягивай, с вечера пожитки подготовь, чтобы с утра времени не терять, пораньше выехать.
  - Так и поступлю, - сказал Демьян, и твёрдо заверил, - скоренько с утра буду. Ждать не придётся.
  
  Возвращаясь в Головачи, Осип не торопил лошадь, и она, медленно перебирая копытами, брела по знакомым местам, выбирая путь без всяких поводьев. Сам же Осип со щемящей болью в груди обводил взглядом округу. Он прощался с родными краями, а надолго ли, нет ли, того тогда не ведал никто.
  
  Всю ночь Анна плакала. Жалко и страшно было покидать родные края, ещё страшнее казалось остаться и попасть под жестокие жернова оккупации. Она плакала, но в её сердце жила надежда на возвращение. Тогда Анна ещё не знала, что этой надежде не суждено сбыться, что она больше никогда не вернётся в места, где родилась, не увидит знакомые луга, не пройдётся по берегу озёр - Каньскому, Белому. И лишь память будет надёжно хранить прошлое. Сомкнула Анна очи только на миг, а когда открыла, занимался рассвет. Отец и мать, стараясь не шуметь, выносили на двор собранные с вечера узлы. Анна поднялась и впряглась в работу. Будущее звало, а неведомое торопило.
  
  Демьян Гончарук прибыл к своим сватьям, как и обещал, рано поутру. Помог погрузить на телеги пожитки, усадил Анну с внучкой Машей на специально для них устланное войлоком местечко и, дождавшись, когда на вторую подводу усядутся Осип с супругой, тронул вожжи. Лошадь упёрлась копытами и нехотя сделала первый шаг.
  К полудню они выбрались на большой тракт и, влившись в поток таких же, как и они, беженцев, покатили навстречу солнцу. Две семьи, навек связанные воедино, начали свою бесконечно дальнюю дорогу в один конец.
  Но путь к будущему месту жительства оказался не близок. По счастью судьба хранила их. И хоть не скоро беженцы прибыли в назначенное им место проживания - село Хорошавку, что расположилось более чем в ста километрах от города Тамбова, но никто по дороге не умер, не отстал, не напали на обоз лихие люди, не растерзали лошадей дикие звери. И всё же многодневные скитания были трудны. Тяжелее всего приходилось грудному ребёнку - Маше и её матери Анне. Маша росла беспокойным младенцем, часто плакала, с трудом укладывалась спать, а когда наконец засыпала, Анна погружалась в полусон - полугрёзы. Чаще всего ей в этих снах - видениях вспоминалось время, когда она сама, будучи маленькой, обучалась грамоте. С тех дней и на всю жизнь Анна запомнила выученные тогда стихи, особенно часто ей вспоминалось пушкинское "Птичка":
  В чужбине свято наблюдаю
  Родной обычай старины.
  На волю птичку выпускаю
  При светлом празднике весны.
  
  Вспоминала она и время, когда пасла барских гусей. Вспоминала мужа, приходившего домой после работы на спиртзаводе, и странно было видеть не пьющего супруга, пропитанного запахом сивушных масел, исходивших от его одежды. Вспоминалось и стадо барских, отборных коров, которых Анне ежедневно приходилось доить. Вспоминалось, как всей деревней шли на озёра мужики ловить рыбу, и как за одну тоню (одна закидка невода) вытягивали на берег мешки крупной рыбы. Многое ей вспоминалось за бесконечные часы тряского движения вперёд. Когда же дочка просыпалась, Анна пела ей песни. Но то были вовсе не колыбельные, а взрослые, по большей части бунтарские песни. Почему именно такие? Может потому, что в памяти отложились разрозненные детские воспоминания: отец с матерью говорят шёпотом, будто боятся, что их подслушают. Но лежавшая в кроватке Анна сквозь дрёму слышала всё. И, даже несмотря на свой небольшой возраст, прекрасно поняла: речь шла об убийстве императора Александра, будто кто-то из её родных участвовал в этом деле, был схвачен, потом бежал и теперь уже много лет скрывается от жандармов.
  И вот теперь Анна пела про бунтарей, про людей с мятущейся душою: правых и неправых. Под скрип колёс по округе разносился звонкий, красивый голос, летела над колонной беженцев песня ямщика:
  Это было давно, лет семнадцать назад.
   Вёз я девушку трактом почтовым...
  
  ...но военный конвой порезал нам путь,
  тройка тут же как вкопана встала.
  Кто-то выстрелил вдруг
  прямо в девичью грудь,
  и она как цветочек завяла.
  
  Перед смертью она
  мне успела сказать,
  что с неволи на волю бежала...
  
  или того пуще:
  - Бывали дни веселые, гулял я, молодец...
  
  ...И вот в Сибирь на каторгу угонят молодца,
  За девку чернобровую, за чёрта за купца.
  
  Песня, песня, звенит песня. Лети, песня ...
  Песни помогали скоротать время, с песней тяготы дорог становились легче. Путь был долог, и всё же любая дорога когда-нибудь заканчивается. После многих мытарств беженцы прибыли в Тамбовскую губернию Кирсановский уезд село Хорошавку. Шёл тысяча девятьсот четырнадцатый год. Продолжалась Первая мировая война. Места нового поселения оказались красивыми - неподалёку река, рядом с селом поросшее молодым леском болото Клюквенное. Если поднимешься на ближайший косогор, вид открывался на всю округу. Вот только не до красот им было, как говорится: не до жиру, быть бы живу.
  
  Осев и немного обустроившись на новом месте, Осип написал письма в Петроград своим сыновьям Илье и Николаю. Те передали весточку дальше на фронтовые дороги.
  Вскоре после полученного ранения на побывку пришел сын Осипа Антон. Недолгим был отпуск и, немного погостив, Антон отправился воевать вновь, был ранен ещё несколько раз, а после войны уехал на постоянное место жительства в Москву. В шестнадцатом году, также после ранения, узнав от братьев Анны новое место жительства семьи, в село Хорошавку прибыл на побывку Михаил Демьянович. А в тысяча девятьсот семнадцатом году в семье Гончаруков родился мальчик Иван.
  
  Глава 2
  
  Мчались лихие военные годы. Терпение народное иссякало. В феврале тысяча девятьсот семнадцатого года грянула буржуазная революция. Наступило смутное время власти безвластия. Пришла осень. Октябрьская революция передала власть в руки руководителей рабоче-крестьянских масс. Но никто так просто не хотел уступать свои привилегии, началась гражданская война. В мутной воде классовой борьбы всплывала пена. По всем губерниям расплодились банды, и не понять, кто за кого воюет. Каждый кричит, что за правду, и тут же норовит ограбить. Минула зима, весна сменилась летом тысяча девятьсот восемнадцатого года.
  В тот день Анна работала в поле. Близился полдень, и она уже было собиралась пойти в тенёк, чтобы немного передохнуть, как вдруг увидела бежавшую к ней со всех ног соседку.
  - Анюта, Анюта, - кричала та, - там, там, - соседка показывала рукой куда-то за спину.
  - Что стряслось? - "Уж не с детьми ли беда?" - подумалось Анне.
  - Там твоих отца... - запыхавшаяся соседка никак не могла восстановить дыхание. Наконец ей это удалось, и она сообщила: - Отца и мать на казню повели!
  Анна так и ахнула:
  - Кто? - всплеснула она руками. - За что?
  - Да кто ж их знает - то? С утра прискакали какие-то - на конях с ружьями. Хватают всех подряд - суд, говорят, чинить будем - всем красным смерть! Твоих тоже взяли, - соседка смахнула с лица тёкшие по нему капли пота. Мелким бисером рассыпались они по пыльной земле.
  Анна потемнела лицом, сглотнула подступивший к горлу ком, резко спросила:
  - Где они сейчас?
  - Всех к барскому дому согнали, - сообщила соседка. - Уже виселицы мастрячат. - И увидев, как Анна швырнула на землю охапку собранной сорной травы: - Да ты что? Неужто до тудова бежать собралась? Совсем сдурела?! Да они же тебя вместе с ними... Дура, у тебя же муж в красных! Я ж тебя не к тому... я ж тебя упредить хотела, чтобы сховалась где! Не обдумай!
  - В подпольях прятаться не стану, но и на смерть сама не пойду, - понимая, что родителей ей не отстоять, согласилась с доводами соседки Анна, - а собственными глазами всех гадов увидеть и запомнить хочу. Чтобы когда время придет, с кого спросить было.
  - Не ходи, Анна, не ходи! - вновь потребовала соседка.
  Но Анна лишь отмахнулась:
  - Сказала же, на глаза соваться не стану, издаля гляну. Глаз у меня зоркий, памятливый.
  - Ох, Анюта, Анюта, - покачала головой соседка, но увещевать упрямицу больше не пыталась. А Анна подобрала подол и побежала в направлении деревни. В жизни она так никогда не бегала! За всю дорогу до села ни разу не сбавила темп, не остановившись ни на миг, и лишь достигнув околицы, перешла на шаг. Не раздумывая, свернула за дворы и дальше пробиралась огородами, не выходя на улицу. Последнюю сотню метров Анна преодолела ползком, на локтях пробираясь по участку, засаженному картофелем. Подобравшись к крайнему ряду, Анна раздвинула картофельную ботву и вперила взор в согнанную бандитами человеческую массу. Сердце так и колотилось, промокшее от пота платье прилипало к телу, коса растрепалась, и волосы разметались по лицу, но ничего этого Анна будто и не замечала.
  
  Место, где местные плотники по бандитскому принуждению сооружали виселицу, находилось в низине, и Анна, даже лёжа на земле, могла свободно наблюдать за происходящим, всматриваясь поверх голов собравшихся на площади односельчан.
  Установка виселиц продвигалась медленно, то ли тому виной было непривычное плотникам дело, то ли те нарочно затягивали мрачное строительство.
  Местные жители понуро молчали, рядовые бандиты, видимо тоже не слишком довольные происходящим, если и общались между собой, то исключительно шёпотом, поэтому разглагольствования атамана Анна слышала совершенно отчётливо.
  Он долго говорил о справедливости и благочестии, и о чём-то ещё... Слова ... "приговариваются к смертной казни"... грянули как гром с ясного неба. И тут же, повинуясь команде главаря, с десяток бандитов подошли к приговорённым и не слишком уверенно начали подталкивать тех к виселицам. Но тут оказалось, что на всех смертников верёвок, свешивающихся с виселиц, явно не хватало, так что казнь "борцы за справедливость" собирались проводить в два этапа. Когда круглолицый, дородный мужик, назначенный палачом, уже было приготовился накинуть Осипу Хмаре петлю на шею, из притихшей толпы, распихав впереди стоящих, выдвинулся вперёд дед Игнат. Вышел, остановился, повёл взглядом по сторонам, словно выискивая поддержку, но не нашёл - толпа пристыжено молчала. Тогда дед покряхтел в кулак, откашлялся, собираясь с мыслями, сплюнул в песок и начал свою речь. Голос у него оказался неожиданно совсем не старческим, красивым и сильным:
  - Так что ж делается-то, господин хороший? - обратился он к атаману. - Вы вот тут нам о справедливости говорили, а сами беззаконие творить собираетесь?
  - Это ты о чём балаболишь? - сердито насупил брови главарь банды, и его правая рука как бы случайно начала бить по кобуре из орехового дерева, из которой торчала чёрная рукоять маузера.
  - Об этом самом, о справедливости, - не смутился старик. - Эти, - он кивнул в сторону стоявших на особицу работников сельсовета, - ничего плохого обществу не сделали, правильно я говорю, селяне?
  Толпа нестройно, но одобрительно заворчала.
  - Вот народ как считает, господин хороший. Их вся-то вина в чём? Разве в том, что за власть нонешнюю стоят. Не большая вина перед обществом, а вот перед тобой, господин хороший, может и вина. Значит, казнить их хочешь?
  - Да, я приговорил их к смерти! - набычился главарь.
  Старик почесал за ухом.
  - Не одобряю я этого, но понять могу, хотя и не понимаю. А эти двое, - Игнат кивнул на родителей Анны, - в чём пред тобой провинились, а? Да не говори уж, - махнул рукой дед Игнат, не дав вставить атаману и слова, продолжил, - вся вина Осипа и его жены в том, что их сыновья красные большевики, да ещё поговаривают, какими-то там начальниками стали.
  - Вот, видишь, ты сам сказал, - обрадовался атаман, - сыны - красная сволочь.
  - И что с того? - выпятил вперёд губу дед.
  - А того! Ответ надо держать за того, кого вырастил! - сказал главарь, как шашкой рубанул.
  Прищурившись, Игнат обвёл взглядом толпу и хмыкнул:
  - Ответ держать, говоришь? Оглянитесь вокруг, люди добрые! Куда не повернись - везде (он грязно выругался). Как простым людям быть? Время нынче лихое. Ни света, ни тьмы - всё серое. Разве разобрать нам, крестьянам, где правда, а где пустобрёхство одно? Люди, как рыбы, снуют туда-сюда, куда деться не знают. Муть такая - света не углядеть. Тут какую сторону выбрать, поди разбери. И скажите, люди добрые, как родителям быть, коль сыны не ту сторону выбрали? Не отрекаться же от детей своих! Правильно я говорю? - дед Игнат развёл руками. - А вот ты скажи, мил человек, - Дед Игнат обратился опять к атаману, - мне что делать, коли у меня двое сынов, растил одинаково, а что вышло, а? Меня с обеих сторон бить что ли надо? Меня на двух виселицах вешать? А как же по другому-то, когда один сын красный, а второй, такой же, как и ты, бандит.
  - Что ты сказал, дед? Да как ты посмел... - атаман, брызнув слюной, в три прыжка подскочил к деду. - Повтори, живо!
  - Я говорю, мил господин, у меня сынов двое, один красный, а другой... - старик смутился, не смея произнести уже единожды неосторожно слетевшее с языка слово.
  - Ты назвал нас бандитами! - медленно вытягивая из кобуры маузер, угрожающе прошипел атаман.
  - Так я же не со зла...- развёл руками спавший с лица дед Игнат. И тут же, стараясь исправить ситуацию: - Виноват, мил человек. Виноват, по незнанию это и никак боле. А коли вы не эти... не те... то как же вас звать - величать?
  - Мы белые! - взревел главарь банды. - Слышали вы все? Слышали? Тогда зарубите себе это на носу! А этому, - атаман вновь повернулся к деду Игнату, и маузер ткнулся чёрным зрачком в его лицо, - десять плетей. - Сплюнул, сказал ворчливо: - Выбить бы тебе зубы, да у тебя их и так нет!
  Повинуясь знаку атамана, к говорливому деду подскочили два молодчика, выкрутили назад руки, подтащили к виселичному помосту.
  
  Взлетела и опустилась на плечи старика нагайка, Игнат сцепил зубы, но стерпел. И вновь опустилась плеть, и так раз за разом. Стон сорвался с его губ лишь единожды, а дальше он только болезненно морщился и до боли сжимал челюсти. Когда экзекуция закончилась, и едва державшегося на ногах старика подхватили под руки родственники, атаман заговорил вновь:
  - Этих двоих, - говоря, он ткнул ногайкой в сторону стоявших подле виселиц родителей Анны, - отпустить. Бог с ними! Добрый я!
  - А остальных? - уточнил кто-то из шайки.
  Главарь задумался, затем хмыкнул в такт своим мыслям и, неожиданно просветлев лицом, махнул рукой:
  - Отпустить тоже. Чёрт с ними, пусть живут! Если жалобы от односельчан начнутся, в следующий раз проучим. - С этими словами он подошёл к своему коню, ловко вскочил в седло и скомандовал: - По коням!
  Вскоре колонна всадников уже пылила по направлению к лесу. Через десять минут на площади не осталось ни единой живой души. Наконец смолкли и звуки голосов. И только тогда Анна встала и, не замечая под ступнями хрупкой картофельной ботвы, быстрым шагом направилась опять в поле. От пережитого внутри у неё всё так и трепыхалось.
  Вечером того дня она написала письмо братьям в Питер. А через месяц от них пришла ответная весточка.
  - Дорогие папа и мама, - писали братья, - срочно переезжайте к нам в Петроград. Будете жить у нас.
  И подпись: ваши сыны Илья и Николай.
  Вечером все взрослые собралась на семейный совет.
  - Так что делать? Как поступить? - высказал свои мысли вслух пребывающий в сомнениях дед Осип.
  - Что делать? - сердито буркнул Демьян. - Ясно, что делать - уезжать надо. Один раз костлявая рядышком прошла, второй раз своего точно не упустит. Езжайте от греха подальше в Петроград. К сыновьям Николаю и Илье уезжайте. Раз зовут-то.
  - А ты что думаешь? - Осип обратился к своей супруге.
  - А я - то? А куда ты, туда и я.
  - Что ж, - Осип повернулся к дочери. - Тогда, Ань, завтра собираемся, и в дорогу.
  - А я не поеду, - Анна решительно помотала головой. Она-то точно знала - средств на столь длительную дорогу на всех домочадцев в семье не наскреблось бы. Да и куда податься крестьянке в рабочем Петрограде?
  - Да ты что, Аня, чего такого удумала? - всплеснула руками мать Анны.
  - Ничего я не удумала. Вы езжайте, а у меня двое детей на руках, как я в городе с ними? Не сидеть же у братьев на шее! А город он город и есть, если вдруг голодуха, камни есть будем? А тут всё же картошка своя, хлеб опять же.
  - И я с Анной останусь, - заявил Демьян. - Стар я, слаб стал для переездов, немощен совсем. Мы уж как-нибудь тут... вместе Мишеньку дожидаться будем. Я за детьми пригляд делать стану, по дому возиться, огород опять же, а Аня уж и одна в поле как-нибудь управится.
  Осип взглянул на дочь, увидел в её глазах непреклонность, понял - спорить бесполезно, и отступился.
  Через два дня, собрав немногие пожитки, Осип Хмара и его супруга отправились в путь. Прощаясь с дочерью, оба плакали.
  - Ты уж береги себя, доченька, - стирая с лица слёзы, просила мать. Анна в ответ молча кивала. Осип старался не смотреть в сторону женщин, делая вид, что увязывает узел. Подступающие слёзы душили и его.
  - Вы уж тут... постарайтесь, чтоб всё хорошо у вас было, - сглотнув ком, наконец выдавил из себя Осип.
  - Как-нибудь проживём, - тихо ответила Анна.
  В этот момент их окликнули:
  - Долго вы там? - спросили со стоявшей неподалёку подводы, - не век же вы прощаться будете. Поехали уже! - потребовал мужик с вожжами в руках - хозяин подводы, ехавший в город и обещавший захватить стариков с собой.
  - Прощай, доченька, прощай, сват! - старики подхватили узлы и понуро побрели к телеге. Едва они уселись, хозяин лошадки хлестнул её по боку, и телега тронулась. Супруги Хмара отправлялись в дорогу, чтобы годы спустя завершить свой жизненный путь на Ленинградской земле. Вскоре повозка преодолела бугор и скрылась от провожающих взглядов Анны и деда Демьяна, остающихся в Хорошавке дожидаться возвращения с войны мужа и сына.
  
  Глава 3
  
  Родители уехали, а Анна со свёкром и детьми осталась жить и работать в деревне. Лошадей у них к этому моменту уже давно не было, и Анна зарабатывала на прокорм семьи тем, что батрачила. По дому и за детьми приглядывал дед Демьян. Время бежало дальше - Гражданская война, Антоновщина - прошли, закончились, минули, остались позади, исчезли, словно страшный сон. В Красной Армии началась демобилизация. Один за другим мужики возвращались домой. Пришла радость и в дом Гончаруков.
  
  - Анюта, Анюта! - дед Демьян стоял у придорожного столба и тыкал палкой в сторону бугра. Анна выскочила из дверей ветхого домика, служившего им жильём, и увидела идущую вдалеке фигуру. Мгновенно выступившие на глазах слёзы мешали как следует разглядеть идущего, но она не сомневалась: это он, её Миша. Это должен быть он! Она так долго его ждала - прошло почти семь лет, как Михаил Гончарук ушёл на войну. Семь долгих лет и всего одна коротенькая побывка... Нет, она явно угадывала фигуру идущего. Ну кто ещё мог идти, положив на плечи длинный посох и закинув на него раскинутые по сторонам руки?
  - Миша!- шепнула Анна и бросилась навстречу идущему.
  Шёл тысяча девятьсот двадцать первый год.
  
  Прошла неделя с того дня, как Михаил Демьянович возвратился к семье. Они с Анной сидели на завалинке и наблюдали за играющими во дворе ребятишками. Анна приобняла мужа, привалилась к его плечу.
  - Миш, война окончилась. В Гродно когда собираться начнём? - вкрадчиво спросила она. Михаил закусил губу, потянулся к лежавшей в кармане трубке.
  - Некуда нам возвращаться, - тяжко вздохнул он, - под поляками земли наши. В Польше они, и Гродно, и Пыра. Нет туда дороги.
  Анна вмиг потемнела лицом.
  - Я и не знала, - призналась она. - Всё думала, вот вернёшься ты и обратно перебираться будем. А мне уже и в дорогу отправляться страшно. Это ж такая даль, такая морока. С двумя детьми... Всё так и эдак думаю, и всё одно боюсь: пока переедем, как бы детей не уморить. А оно вон как обернулось... - и плакать хочется, и смеяться.
  - Ничего, ничего, здесь тоже русские люди живут, - вроде начал утешать её Михаил, потом понял, что та больше боялась обратного переезда, чем житья на чужбине, и улыбнулся. - Завтра, Ань, дом пойдём себе покупать, присмотрел я тут один домишко.
  Анна встрепенулась, оторвалась от мужниного плеча, взглянула ему в лицо:
  - А деньги? У нас, - Анна развела руками, - нет ничего. Не накопили мы.
  Михаил обнял жену, притянул к себе на грудь.
  - Так я ж не с пустыми руками пришёл, - улыбнулся он. - Какое-никакое жалование получал. Накопил маленько. На домик хватит, а там, глядишь, ещё и на лошадку останется. Я вчера в сельсовет ходил, узнавал - надел нам дадут. Лошадь купим, хозяйствовать начнём. Мы с тобой работящие, заживём!
  - Заживём, - как эхо вслед за мужем повторила Анна, - за моё почтение** заживём.
  
  Присмотренный Михаилом дом стоял на окраине села - небольшой, но добротный. Сложенный из хорошего кирпича, принадлежавший явно не самому последнему в селе крестьянину.
  - Здоровья хозяевам! - постучав в дверь, Михаил с супругой вошли в продающийся хозяевами дом.
  - И вам здравия доброго, - пожелали хозяева избы, а хозяйка, маленькая, худощавая женщина со странно блестевшми глазами тут же спросила: - Дело есть али поболтать зашли?
  Вопрос ответа не требовал - хозяева и Михаил ещё накануне договорились о встрече. Вот только в цене пока ещё не сошлись. И потому, усевшись за стол, начали торг. Не сразу, но сторговались. Ударили по рукам.
  Хозяева пообещали освободить избу на следующий день. Так что чета Гончаруков решила свой переезд не откладывать - поутру они загрузили телегу немногим скарбом, посадили на неё детей, взялись за оглобли и, подгоняемые незлобными шутками ковылявшего за ними деда Демьяна, потащили телегу к новому жилью. Дотащились как раз вовремя - бывшие собственники выносили из избы последние тюки с пожитками.
  Поздоровались, помогли уложить немногие остававшиеся в доме мешки с имуществом.
  - Куда вы теперь? - участливо спросила Анна у бывшей хозяйки дома.
  - В город, - женщина украдкой смахнула слезу, - нет нам тут житья, и не будет.
  Анна машинально захотела спросить "Почему?", но вовремя одумалась, не стала бередить чужую рану, про себя решив: раз уезжают, значит это зачем-то им нужно.
  А уезжающей вдруг захотелось выговориться:
  - А раньше как мы хорошо жили! - мечтательно закатив глаза, покачала головой она. - Как у Христа за пазухой. Зажиточные мы... были, - женщина вздохнула. - Охо - хо - хо - хо - хо - хохоньки, грехи наши тяжкие, власть здешняя не любит таких. Крепко не любит. Как жить-то теперь?
  - Ничего, на новом месте обустроитесь и заживёте за моё почтение, - попыталась успокоить и приободрить её Анна, а бывшая хозяйка дома вдруг подошла к Анне вплотную, пододвинулась поближе, потянулась губами к Аниному уху и быстро-быстро зашептала:
  - Муж сказал никому не говорить, мол, вернёмся и тогда сами... но я знаю, не вернёмся мы. Я точно знаю, не вернёмся. Да и не хочу я того... его... Знай, Анна, деверь мой покойный тут где-то клад зарыл. Поищите. Обязательно поищите. Коль найдёте когда, нас добрым словом помяните, - она хотела добавить что-то ещё, но её прервали:
  - Клавдия! - окликнул женщину её свёкор, высокий, жилистый старик с абсолютно седой окладистой бородой, - хватит лясы точить, ехать пора.
  Не дожидаясь снохи, он сел на передок телеги и хлестнул лошадь вожжами.
  - Но, - разнеслось по округе.
  - Поищите, - прежде чем уйти, ещё раз шепнула женщина и, поправив на голове сбившуюся на сторону шаль, поспешила к тронувшейся в путь подводе. Догнав, прямо на ходу запрыгнула на боковину и, прощаясь, помахала Анне рукой. Та в ответ сделала то же самое.
  Топот копыт быстро затихал - телега, запряжённая пегой кобылкой, удалялась всё дальше и дальше, Михаил проводил её взглядом и подошёл к супруге.
  - Что она тебе шепнула? - спросил Михаил, от которого не укрылась некая странность состоявшегося женского диалога.
  - Да так, ерунду всякую, - Анна грустно улыбнулась, - клад говорит, моё почтение, тут где-то зарыли.
  - А понятно, это вроде того, что с кладом дом дороже стоит, - Михаил в свою очередь улыбнулся, но уже весело. - Эх, Анечка, если бы все клады, о которых разговоры говорят, в самом деле зарывались, пахари б на каждой борозде по два горшка с золотом выворачивали!
  - И серебром, - согласилась с мужем Анна и тихо добавила, - не в себе она. Люди говорят, давно не в себе....
  К этому моменту повозка с бывшими хозяевами окончательно скрылась из вида, и Анна с мужем начали заносить в свой новый дом собственные пожитки. Меж тем дед Демьян, посадив ребятишек на колени, рассказывал им очередную придуманную им же сказку.
  
  В воскресенье Михаил пошёл на рынок за лошадью. Выставленных на продажу коней оказалось немало, вот только одна беда: либо они были доходягами, либо стоили слишком дорого и выходили Михаилу не по карману. Походив между рядами, он обратил внимание на лошадку красно-бурой, будто ржавой масти. Хозяин просил за неё удивительно немного, но многочисленные покупатели почему-то обходили лошадку стороной. Отчаявшись купить что-то доброе, Михаил направился как раз к этой лошади.
  - Продаёшь? - спросил он хозяина.
  - Ну, раз стою, продаю значит, - не слишком приветливо отозвался тот.
  - Сколько просишь? - спросил Михаил, и коневладелец назвал и впрямь не слишком великую сумму. Несомненно, что-то было здесь не чисто. Гончарук присмотрелся к лошади и удивился, как он не заметил этого сразу. Кобыла оказалась слепа на один глаз - его закрывало огромное бельмо.
  - Дорого, - протянул Михаил, делая вид, что собирается уходить, а сам тем временем цепким взглядом охватывал и внимательно разглядывал продаваемое животное. Если не считать увечного глаза, других изъянов в лошади не находилось.
  - Будешь брать, сбавлю, - пообещал Михаилу видимо уже отчаявшийся продать скотинку, хозяин.
  - Коли сбавишь, тогда может, и возьму, - пообещался Михаил и назвал свою цену. Продавец возразил, но и свою цену ломить не стал, малость скинул.
  Немного поторговавшись, продавец и покупатель сошлись в цене, и домой Михаил Демьянович возвратился, ведя в поводу одноглазую кобылу по имени Ржавка. Приведя на двор лошадь, Михаил на той же неделе оформил надел земли и начал крестьянствовать.
  В конце тысяча девятьсот двадцать первого года у четы Гончаруков родился сын Пётр, а ещё через два года третий сын Николай.
  
  Как оказалось позже, купив Ржавку, Михаил нисколечко не прогадал - лошадь тянула плуг не хуже других и работала в поле, пока окончательно не состарилась и не ослепла на второй глаз.
  А беспощадное время, не зная ни сострадания, ни угрызений совести, не останавливая своего бега ни на мгновение, мчалось в будущее, оставляя в прошлом рассвет и увядание, жизнь и тлен. Радость по поводу появления в семье Гончаруков девочек двойняшек сменилась горечью их скорой утраты, вслед за ними сошёл в могилу и дед Демьян. Но время не замечает подобного, ему нет дела до чужих страданий. Жизнь продолжалась.
  
  - Анютка, беда-то какая приключилась! - ввалившись в избу, заполошно вскричала соседка бабка Ефросинья. Внутри Анны всё так и оборвалось.
  - С ребятами что? - испуганно вопросила она.
  - Да что с ними станется! - отмахнулась Ефросинья. - Лошадь, лошадь ваша Ржавка сослепу в колодец рухнула! Ноги внизу, а голова сверху торчит, хрипит, пену из ноздрей пущает - горло-то пережало. ЗадОхнется, как пить дасть задОхнется. Мужиков надоть звать. Тащить коняку, пока не поздно.
  - Каких мужиков?! - сердито крикнула Анна и кинулась вон из избы. - На базаре все, - уже тише, но всё ещё зло буркнула она и, переходя на бег, помчалась в конец огорода, где располагался вырытый на берегу болота колодец.
  Лошадь уже не хрипела, только белые бельма глаз слепо таращились на округу. Анна посерела лицом.
  - Ах ты, господи, не поспела! - сказала, и тут же мелькнула мысль, а вдруг лошадь ещё можно спасти? Анна нагнулась, ухватила Ржавку за голову и изо всех сил потянула вверх. Казалось, мышцы на спине лопнут от натуги, но не лопнули - Анне удалось выпрямиться. Вытянув передок слепой кобылы из западни и сразу же, чтобы кобыла вновь не завалилась в колодец, неимоверным усилием, оттянула её в сторону. Сделав это, Анна уронила лошадиную голову на землю, тяжело дыша, опустилась рядом и с горечью поняла: все её усилия оказались напрасны - Ржавка не подавала признаков жизни.
  - Ну и здорова ты, девонька! - восхитилась подошедшая к тому времени бабка Ефросинья. В ответ Анна лишь молча пожала плечами. По лицу текли слёзы - Ржавка, даже ослепнув, выполняла свою работу - таскала соху, повинуясь вожжам, тащила телегу. И вот теперь лошади не стало. Анна проплакала до самого вечера, пока с базара не вернулся, довольный торгами, муж.
  - Да не убивайся ты так, - Михаил присел рядом с супругой на скамью и положил руку ей на плечо, - денег за зерно хорошо выручил, купим мы себе лошадку, купим! - утешил он Анну. Та провела ладонью по глазам, стирая слёзы, и честно призналась:
  - Всё равно жалко.
  - Жалко, - со вздохом согласился Михаил, - но теперь что поделаешь, жалеть о потерянном - только сердце рвать, да и горе не самое страшное - всё одно хотел новую лошадь брать. Денежек накопили, так что, Аня, купим мы себе новую лошадку и колодец новый отроем, даже сруб сделаем. - И помолчав: - С соседями я уже договорился: в складчину дерево на сруб закупим, а старый колодец засыплем, а то, не дай Бог, ребёнок чей в него попадёт.
  
  Глава 4
  
  Лето - это не зима, лето проходит быстро. Оглянуться не успеешь - глянь, на носу осень. Спешит крестьянин в делах своих, пашет, сеет, горбится над сорняками, машет косой, машет цепом, мечет стога. Бежит время не оглядываясь. Начало лета - самое время для заготовки сена. Тепло, солнечно, трава свежа, наполнена соком, ещё чуть - и начнёт перерастать. Все на сенокос. Мужчины, старики, женщины, дети, разобрав косы, грабли, вилы спешат на свои наделы. С утра до ночи кипит работа. И высятся копёнки, копны, стожки, стога, тащат лошади здоровенные воза. Будет корм, будет молоко, будет молоко - легче будет пережить, случись она, лихую годину.
  Увы, все луга, все лесные делянки давно распределены между более удачливыми односельчанами. И потому сено для своей скотины семья Гончаруков уже привычно заготавливала на болоте. Михаил, стоя по колено в воде, косил росшую по трясинистому почвенному покрову осоку. Иван, Петя и Коля сгребали скошенное в кучи, Анна с дочерью Машей навязывали вязанки и выносили мокрую траву на берег болота, да так и оставляли. Недавно прошёл дождь, и поверхность земли напиталась влагой.
   - Пока не раскидывайте, - взявшись за косу, предупредил Михаил, - пусть роса сойдёт, после обеда вместе раскинем. И Маша, смотри, аккуратнее, не порежься, чтобы не так, как в прошлом году.
  - Я осторожненько, пап, - пообещала Маша. Год назад она схватилась руками за несрезанный стебель осоки и располосовала себе всю ладонь. Тонкая, но глубокая рана долго не заживала, появились нагноения и если бы не "эмиловый" спирт, о котором вовремя спохватилась Анна, не известно, чем бы всё закончилось.
  - Шлёп, шлёп, - ступают по воде босые ноги, вжик, вжик, шелестит коса. Кипит работа, растут на берегу травяные кучи. Будет пища корове, будет у детей парное молоко.
  
  Вжик, вжик, вжик, с лёгкостью срезая стебли, скользила коса по болотной осоке, влажная трава поддавалась легко, а вот протащить срезанное полотном косы, когда пятка полностью погружена в воду, было делом не лёгким и требовало приличных усилий. Но всё равно, несмотря на заливавший глаза пот, дело спорилось. Изредка Михаил останавливался и, достав видавший виды брусок, быстрыми, едва уловимыми движениями, точил косу. Незаметно текли минуты, день перевалил за полдень, и умаявшихся младших сынков Михаил отпустил передохнуть. Но сидеть на бережку в тенёчке им вскоре надоело, и теперь они с криками носились по трясине - куртинке с особо сильно прогибающимся под ногами травяным покровом. За то, что они провалятся, Михаил не опасался. И даже если так, то скрытая под трясиной бочажка была неглубокой (он проверял шестом) - от поверхности до твёрдой почвы было чуть более полуметра. Провалятся - выберутся. Если что - друг другу помогут.
  Взмахнув косой в очередной раз, Михаил увидел взлетевшего над кочкой чёрного шмеля (пчела-плотник) и довольно улыбнулся. Перестав косить, он отставил косу в сторону (воткнув остриём в грунт, чтобы не упала в воду). Сам же направился к примеченной кочке. Как Михаил и ожидал, в ней находилось большое шмелиное гнездо. Не задумываясь, он тут же притопил кочку, тем самым погрузив под воду и гнездо. Дождавшись, когда всплывшие на поверхность шмели с сердитым жужжанием разлетятся по округе, он запустил пятерню в воду и вытащил на воздух тёмные шмелиные соты, полные терпко пахнущего мёда. Мёда, далеко не столь приятного на вкус как пчелиный, но для неизбалованных сладостями ребятишек, чем не гостинец?
  - Ваня, - окликнул Михаил занятого сгребанием травы старшего сына. - Глянь-ка, что я нашёл.
  - Мёд? - едва бросив взгляд на отца, обрадованно воскликнул Иван. - Эй, Петька, Колька, дуйте сюда! Батька мёду нашёл!
  Услышав слово "мёд", двое мальцов вмиг оставили свою забаву и наперегонки бросились к отцу - только выше голов полетели тёплые водяные брызги.
  - Мне первому, мне первому! - наперебой загомонили мальчишки.
  - Всем достанет, - улыбнулся Михаил и, подавая Ивану шмелиные соты, предупредил:
  - Маше не забудьте оставить! - сказал и опять взялся за косу. Потом вновь повернулся к сыновьям: - И вы вот что: идите-ка домой. Обедать пора. Сейчас скоро всё равно мамка звать будет. Не надо бы вам сладким аппетит перебивать, но да ладно. В общем, ступайте.
  - А ты? - уже направляясь к берегу, спросил Иван.
  - Скажи матери, сейчас подойду. Два прокоса сделаю и приду, - пообещал Михаил, шагнул вперёд и взмах за взмахом начал окашивать дальний край, отмеченной на сегодняшний выкос, делянки.
  
  Уже некоторое время назад Анна отослала Машу готовить обед, и теперь выносила на берег последнюю, как она про себя решила, предобеденную вязанку. Свалив ношу на землю, Анна уже было начала развязывать верёвки, как взгляд скользнул по фигуре мужика, шустро спускавшегося с возвышавшегося над болотом бугра. Шёл мужик со стороны Бурят, села, находившегося в полукилометре от окраины Хорошавки. Даже не попытавшись его рассмотреть, Анна выдернула верёвку из-под травяной связки и, закинув её на плечо, направилась к дому. Так уж случилось, что у просёлочной дороги она и спешивший с бугра мужик оказались одновременно.
  - Здорово, Анна! - махнул рукой мужчина, оказавшийся Кириллом, безлошадным мужиком, жившим где-то на другом конце деревни.
  - Здравствуй, - поприветствовала его Анна.
  Мужик хитро улыбнулся и вместо того, чтобы продолжить путь дальше, остановился, пытливо рассматривая вытираюшую пот женщину.
  - Чего уставился? - сердито рявкнула на него та.
  - Да вот смотрю, дивлюсь, - нисколько не смутился мужик. - Видел - видел какую ты вязанку тащила.
  - И что с того?
  - Здорова ты, однако, баба! - не отставал Кирилл.
  - Тебе-то что? - Анна остановилась в метре от мужика и недовольно насупилась. Кирилла она недолюбливала. Ленивый, любитель выпить, да к тому же сплетник. Где пропадал в Гражданскую, никто толком не знал, по пьяни баял, что он - де красный командир и тыкал в свой широкий командирский ремень, туго перепоясавший его талию. Верить ему не верили, но и доказать обратное никто не мог, да толком никто и не пытался. Одно известно было точно: денежки у него по первоначалу водились, только промотал, прокутил их Кирилл и теперь перебивался случайными заработками.
  - Да мне - то ничего, - усмехнулся мужик, пошлёпал мясистыми губами, словно раздумывая, продолжать дальше или нет, но лукаво прищурившись, всё же продолжил, - но однако любопытно: тут бабка Ефросинья про тебя байки травит, будто ты в одиночку лошадь из колодца вытянула.
  - Бабка Ефросинья просто так говорить не станет, - в свою очередь усмехнулась Анна, - может и вытянула.
  - Одна? - уперев руки в боки, недоверчиво хмыкнул мужик.
  - Может одна, - раздражённо бросила Анна, - может и помог кто.
  - Так никого ж не было! - воскликнул Кирилл.
  - А раз знаешь, что никого не было, то какого лешего спрашиваешь? - уже не на шутку рассердилась Анна.
  - Так я это к чему? К тому, что такой здоровой бабе разе одного мужика надыть?! - скабрёзно ухмыльнулся Кирилл, - я бы... - он воровато взглянул в сторону болота, где продолжал махать косой Михаил, и открыл было рот, чтобы продолжить, но договорить уже не успел.
  Резко выбросив руку, Анна схватила наглеца за широкий ремень и дёрнула на себя, да так, что тот, не устояв на ногах, рухнул на колени. Но этого Анне показалось мало. Она вновь рванула Кирилла за ремень, но теперь начиная поворачиваться. Ноги перепуганного, вмиг потерявшего всю свою наглость мужика оторвались от земли и завертелись в воздухе.
  - Отпусти, отпусти, кому сказал, отпусти! - завопил Кирилл, но Анна, сцепив зубы, продолжала раскручивать оскорбившего её мужика вокруг себя, и когда тот набрал порядочную скорость, разжала пальцы. Кирилл отлетел в сторону, рухнул на землю, расплескав воду в небольшой луже, и кубарем покатился дальше. Остановился. Тряся головой, сел, тут же вскочил на ноги, его повело в сторону, но он всё же сумел удержаться. Его красное от стыда лицо перекосило от злости, он матюгнулся и поспешил прочь.
  - Ведьма, как есть ведьма! - бормотал он себе под нос, и всё увеличивал скорость, стремясь оказаться как можно дальше от опозорившей его бабы. Отойдя, как ему показалось, на достаточное для собственной безопасности расстояние, мужик развернулся и хрипло прокаркал:
  - Ведьма!
  Анна лишь усмехнулась и, развернувшись в полуоборота, пристально посмотрела на обозвавшего её мужика.
  - Ведьма? - произнесла она негромко, но так, чтобы Кирилл услышал. - Само собой. Мне погибель такому как ты устроить - наплевать и растереть. Была бы охота! - и криво ухмыльнулась.
  Кирилл вздрогнул. Неуклюже попытался перекреститься.
  - Вот и бойся! - добавила Анна и слегка прищурилась - мужик окончательно сдрейфил, посерел лицом и бросился наутёк. А к всё ещё стоявшей на дороге матери из-за дома вышла слышавшая весь разговор Маша.
  - Мам, а зачем ты так про ведьму-то? - с недоумением в голосе спросила она. - Он же теперь на всё село растрезвонит. Нас же бояться станут.
  Анна перестала пялиться вслед убегающему Кириллу, подошла к дочери, обняла и прижала к себе.
  - Машенька, пусть дураки боятся, - сказала она, - лучше пусть боятся, чем вот так каждый придурок обидеть будет норовить. Что нам о дураках думать?
  - А об умных? - задумчиво произнесла Маша.
  - А умные, Машенька, в сказки не верят! - Анна погладила дочку по голове и повела к дому. На том разговор и закончился.
  
  После обеда Михаил планировал докосить делянку, но его планам не было суждено сбыться. Быстро перекусившие мальчишки умчались по своим делам, но уже вскоре в избу вбежал запыхавшийся Петька.
  - Там жеребёнок тонет! - закричал он и сразу выскочил за дверь. "Соседский стригунок" - испуганной птицей мелькнула в голове Михаила неприятная мысль - с соседями Гончаруки дружили и их беду воспринимали как собственную. Потому-то Михаил, чуть не опрокинув скамью, сорвался с места, но оказавшись на улице, увидел спокойно пасущуюся на лугу соседскую кобылу и прыгавшего рядом буланого жеребёнка. От сердца сразу же отлегло. "Значит мальчишкам только показалось, - подумал Михаил, - ну я им задам! Будут знать, как людей полошить". Но как оказалось, Петя говорил вовсе не о соседском стригунке, так как бежал вдоль болотной кромки, всё дальше и дальше удаляясь от дома. Михаил бросился следом. Вскоре он обогнал сына и оказался возле тонущего "жеребёнка" как раз в тот момент, когда отчаявшийся ждать помощи сын Коля, шагнув с твёрдого берега в болотную жижу, тут же с головой ушёл под воду.
  Готовое вырваться "Куда"?" так и застряло в горле. Михаил ринулся вслед за сыном, запустил руки под воду, нащупал плечи, рывком вытащил мальчика на поверхность и толкнул к берегу.
  - Куда полез? - соскочило с языка гневное.
  - Так он же утонет! - стирая с лица грязь, всхлипнул мальчишка и показал пальцем на застрявшее в болоте молодое животное. Михаил проследил взглядом за движением маленького пальца и удивлённо присвистнул - в гиблой трясине действительно увязло животное, только это был вовсе не жеребёнок, а маленький лосёнок сеголеток.
  - Ну и угораздило тебя, - едва слышно произнёс Михаил и медленно двинулся на помощь утопающему. Лосёнок смотрел на приближающегося человека своими огромными глазами, испуганно прядал ушами и почти по-человечески постанывал. Он всё ещё пытался вырваться, но, увы, при каждом рывке его голова наоборот всё глубже и глубже погружалась в бурую жижу.
  То, что вызволить лосёнка в одиночку не получится, Михаил понял на десятом шаге - подошвы перестали ощущать твёрдую поверхность и при каждом резком движении тело погружалось всё глубже. Теперь не осталось сомнений - лосёнок угодил в самую настоящую трясину. Не тот травяной покров, что прогибается, трясется под ногами, но держит путника, а в настоящую топь, мутную, вязкую, гибельную.
  - Не бойся, маленький, не бойся, - Михаил, плавно загребая руками, приблизился к застрявшему животному и осторожно коснулся пальцами его шеи. Лосёнок замер, и на его мордочке стали отчётливо видны бороздки от бегущих из глаз слезинок.
  - Коля, сынок, - не оборачиваясь, окликнул Михаил младшего сына, - беги домой переодеваться, а мамке скажи, пусть позовёт соседей и, взяв верёвку, идёт сюда. Всё понял?
  - Да, папа, - заверил Коля и побежал в направлении дома. Только засверкали в свете дня его босоногие пяточки.
  
  Пока подоспела подмога, Михаил успел порядком продрогнуть, да и удержание на поверхности головы несчастного животного не прошло без следа - Михаил и сам завяз в цепких объятиях топи.
  - Кидай верёвку! - приказал он опередившей всех остальных Анне.
  - Держи! - крикнула она и, не став мешкать, швырнула верёвку. Михаил подхватил брошенный конец одной рукой и принялся обводить его вокруг себя.
  Когда подбежали запыхавшиеся соседи, Михаил уже опоясался веревкой и, притянув к груди дрожавшего от страха и усталости лосёнка, обхватил его руками за туловище. Правда, при этом ему самому с трудом удавалось держать голову над грязевой поверхностью.
  - Тяните! - крикнул он, чувствуя, что и сам по воле брыкающегося лосёнка начинает уходить под воду. Веревка натянулась, но с места не двинулась.
  - Крепко застряли! - послышался ворчливый голос соседа Василия.
  - Тянем, - тут же скомандовала Анна, - на три! Раз, два, три, взяли!
  Через секунду Михаил почувствовал, как верёвка, стальным обручем сжимая едва не трескающиеся ребра, с силой впивается в тело, а ещё через секунду ощутил, как он начинает смещаться к берегу и ещё сильнее стиснул в руках обессиленного лосёнка. Как оказалось, стоило только чуть-чуть сдвинуть спасаемых с места, и засосавшая их трясина сдалась и, оставив бесполезное сопротивление, выпустила добычу из своих липких щупалец - дальше дело пошло споро, народ дружно потянул спасаемых к себе, и уже через несколько секунд Михаил с лосёнком оказались у береговой кромки. Когда же их наконец перестали тащить, Михаил ощутил себя сидящим с вытянутыми к болоту ногами, на которых лежал тяжело дышавший лосёнок, ещё до конца не осознавший произошедшее, не понявший, что спасён. Переведя дух, Михаил осторожно сдвинул с себя животное, поднялся на ноги и помог лосёнку встать. Тот прядал ушами, всё его тело трясло, ноги подрагивали, казалось, он не в состоянии сделать и шага. Но когда от толпы спасителей отделился сосед Василий и направился к ним, лосёнок сделал неуверенный скачок в сторону. Вначале его повело, но он устоял и следующий прыжок получился лучше, затем лосёнок скакнул ещё раз и ещё, и ещё, и только отбежав на несколько десятков шагов, встал и, широко растопырив ноги, принялся отряхиваться. Спасшие его люди молчаливо наблюдали за происходящим.
  - И куда он дальше? - спросил кто-то и мрачно напророчил: - Без матери волки порвут его и вся недолга.
  - Найдётся мать. Поди далеко не ушла, тут где-нибудь стоит, - уверила вопрошавшего пессимиста Анна. И точно - будто в подтверждение её слов, из-за росшего на бугре кустарника вышла рослая, тёмно-бурого окраса лосиха. Переставший отряхиваться лосёнок поднял голову, увидел мать и, взбрыкнув копытами, помчался навстречу.
  - Ну, вот и славно, - изрёк Михаил, глядя вслед убегающему сеголетку, стряхнул со "сталинских" усов налипшую тину и, поманив за собой Анну, направился к дому.
  
  Глава 5
  
  Лошадь Михаил купил, но не сразу. После происшествия с Ржавкой, семья Гончаруков некоторое время оставалась безлошадной. Так что на дворе уже царила поздняя осень, когда он привел с базара жеребёнка кобылку-двухлетку, рыжую рысачку. Едва, ведя в поводу лошадку, он появился около дома, как его, а точнее их, окружили выскочившие из избы ребятишки. Иван выбежал первым и, вынув из кармана заранее приготовленную корку хлеба, протянул её жеребёнку.
  - Осторожнее - пальцы! - предупредил Михаил сына, но беспокоился он зря - коняшка осторожно захватила хлеб своими шелковистыми губами и только после этого принялась жевать.
  - Умница!- похвалил жеребёнка Михаил и погладил лошадку по гладкой шее. Вслед за отцом лошадиной шеи осторожно коснулся пальцами Коля. Коснулся, погладил. Задумчиво спросил:
  - Пап, а как назовём?
  - Сами решайте, - пожав плечами, улыбнулся Михаил, ему-то что? Главное, чтобы лошадь здоровой и сильной выросла, а как назвать... пусть ребятишки сами и называют. Первым в выборе имени оказался Пётр, он почти тут же произнёс пришедшее на ум слово:
  - Зорька!
  - Хорошее имя, - солидно поддержал брата Иван, Михаил согласно кивнул, а Коля радостно крикнул:
  - Ура, у нас теперь своя Зоря есть!
  - Не Зоря, а Зорька! - поправил брата Иван и вытащил из кармана очередную хлебную корку.
  - Зорька - то же самое, что Зоря, только ещё маленькая! - весело рассмеялся Николай. Иван кормил лошадку и спорить не стал.
  
  Во второй декаде декабря в Тамбовскую область пришли настоящие холода. Опасаясь застудить кобылку, Михаил привёл её в дом, а дом - одна комната. Всей обстановки - скамьи да стол. Одна длинная, широкая скамейка тянулась от порога до переднего угла, по краю передней стенки, вдоль окон, до полатей вторая, покороче. В образованном ими треугольнике расположился большой стол. В дальнем правом углу печь - вместе с полатями из досок (нарами), занимавшая чуть ли не четверть избы. Под ногами устланный соломой земляной пол, от которого веяло холодом, в простенках несколько полок, на стене, у входа, портреты революционных деятелей, на фотографии Кирова подпись, сделанная карандашом "Николаю от друга Сергея". В красном углу икона - "Неопалимая Купина" с лампадкой.
  - И зачем она нам? - спросил Михаил, когда Анна купила и принесла в их дом эту икону, - мы с тобой вроде как не очень-то и набожные.
  - Мы - то нет, а люди к нам ходят. И верующие среди них нередки. Те, что постарше, так и вовсе в угол косятся, не знают, куда поклон положить. А так придёт кто, перекрестится на иконку, и ему на душе благостно. Так что пусть висит. Места не занимает, - объяснила свою покупку Анна.
  - Пусть висит, - признавая правоту супруги, согласился Михаил, - от нас не убудет.
  Так в их доме появилась икона: Богоматерь с младенцем на руках.
  
  - Теплее будет, - сказал Михаил, заводя Зорьку в хату и привязывая справа от входа к вбитому в землю колу. Привязав, немного подумал и укоротил цепь с таким расчётом, чтобы та не позволяла жеребёнку свободно разгуливать.
  - Сзади не подходить! - наказал Михаил остающимся в избе детям и ушёл по каким-то своим неотложным делам.
  Кобылку - то он привязал старательно, но видимо не рассчитал силу подросшего жеребёнка. Вскоре не на шутку разыгравшаяся от вынужденного безделья Зорька выдернула удерживавший её кол и, взбрыкивая копытами, поскакала по комнате. До того было потянувшиеся к ней ребятишки прыснули в разные стороны, не зная куда прятаться от расшалившейся коняшки. Первым догадался и нашел выход к спасению Пётр.
  - На печь, на печь! - крикнул он, бросаясь к полатям, быстро взобрался на них, тут же протянул руку подбежавшему брату Николаю и втянул его к себе. И вовремя - подкинутая лошадиными копытами скамья взвилась в воздух и шлёпнулась в то самое место, где тот только что стоял.
  - Ух ты! - стряхивая ладонью со лба пот, восторженно выдохнул Николай. - Вот ведь, ещё бы чуть - и под копыта попал, - и ещё раз проведя ладонью по лбу, закончил материнской присказкой, - за моё почтение.
  - Точно, - поддакнул Пётр и по солидному заметил:
  - Хорошо хоть на печке от неё спасение есть.
  В этот момент раздался скрип, и дверь в избу начала приоткрываться - это на случившийся в доме шум прибежала сестра Маша.
  - Машка, не открывай! - в один голос закричали ребята. - Лошадь с цепи сорвалась! За папкой сбегай. А то Зорька всё тут перекурочит!
  Дверь вновь скрипнула, теперь уже закрываясь, затем хлопнула о косяк дверь в сенцах и, через несколько секунд, ребята увидели в окно, как Маша побежала в направлении болота к тому участку на его берегу, где отец с матерью заготавливали хворост из выросшего по берегам тальника.
  - Папа, мама, - ещё издали закричала она, - Зорька оторвалась, ребят на печку загнала.
  - Да чтоб тебя! - ругнулся Михаил, бросая топор.
  - Вот зараза меделянская! - вторила ему супруга. И словно спохватившись: - Как бы детей не покалечила! - испуганно воскликнула она, и супруги, не сговариваясь, бросились к дому. Михаил немного обогнал Анну и вбежал в хату первым. Распахнув дверь, он схватил Зорьку под уздцы, потом отыскал глазами детей, и только убедившись, что с ними всё в порядке, покосился на попадавшие со стены и потоптанные лошадиными копытами портреты советских революционных деятелей.
  - Вот ведь незадача какая! - сокрушенно покачал головой Михаил и занялся привязью.
  - Как вы тут? Сильно перепугались? - облегчённо перевела дух вбежавшая в дом Анна.
  - Да мы... да мы... да мы нисколечко не перепугались, только по первоначалу, - наперебой начали рассказывать мальчишки, - а она как подскочит, как по скамье копытами даст, та так и подлетела, а потом давай скакать. Стол в угол сбила. Простор ей получился, а мы на печку.
  - Это я догадался! - похвастался Пётр.
  - Угу, - поддакнул Николай и добавил, - и меня за руку вытащил, а то бежать бы мне не знамо куда!
  Анна подошла к детям, прижала к груди и стала гладить их чупрастые головы.
  - Миш, больше не оторвётся? - с беспокойством спросила она мужа.
  - Не должна, - особой уверенности в голосе Михаила не прозвучало. Может, поэтому он обратился к детям: - Если что - сразу на печь, поняли?
  - Угу, - отозвались те. А Анна оглядела учинённый разор и всплеснула руками:
  - Она что, и портреты посбивала?! Вот ведь Зорька, зараза меделянская! Ох, уж дождёшься у меня хворостины! Ох, дождёшься!
  - Мам, они сами попадали! - вступились за лошадку мальчишки. - Как стол в стену врезался, так они и попадали. Не надо Зорьку хворостиною!
  - Сами, значит? - улыбнулась Анна. - Сами так сами. - И повернувшись к мужу: - Миш, а что с портретами - то делать? Они ж все в навозе конском. Зелень - то не отмоешь! Как быть то?
  - Да, такие не повесишь, ненароком кто чужой войдет, греха не оберёшься. Сейчас я их соберу, только с Зорькой управлюсь.
  Михаил закончил возиться с лошадью, затем, как и обещал, собрал испорченные портреты, и пока никто посторонний не увидел учинённого с ними безобразия, от беды подальше убрал на чердак.
  В первое же воскресение он съездил в райцентр и приобрёл новые.
  Год выдался холодным. Так всю зиму Зорька в избе и простояла, а уже к следующей зиме из жеребёнка двухлетки выросла прекрасная, высокая, отборная лошадь (рысачка). Жизнь, как тогда казалось, постепенно налаживалась. В двадцать девятом году у четы Гончаруков родилась дочка Нина.
  
  Глава 6
  
  Май тысяча девятьсот двадцать девятого года выдался сухим и ветреным. Сев яровых был в самом разгаре, все мужчины и большинство женщин находились в поле, дома оставались лишь совсем немощные старики да дети. В семье Ломзиных, как и во многих других семьях, ужин готовили остававшиеся в доме ребятишки. Огонь весело трещал в печи, вода в чугунке кипела и шипящим паром вырывалась из-под крышки. А на улице всё усилившийся ветер срывал валивший из печи дым и нёс его вдоль линии села. Нет-нет да из трубы вылетали искры, но быстро гасли, и лишь одна, наверное, самая большая искорка, не погасла, скатилась вниз к краю крыши и, затерявшись среди укрывавшей стропила соломы, до поры до времени спряталась, затаилась, но не погасла. Её тепло согрело маленькую соломенную трубочку, заставив сперва дымиться, затем краснеть. От одной соломинки согрелась другая, третья. Сухая солома тлела, постепенно накапливая жар, и вот под стрехой мигнул первый язычок разгорающегося огня, он лизнул окружающие соломинки раз, другой, третий, и вдруг раздуваемый очередным порывом ветра сорвался огненным смерчем. В секунды пламя объяло всю крышу, рёв стихии оказался таков, что пересилил завывания ветра, и его услышали находившиеся в доме стряпухи.
  - Пожар! - раздалось истошное, дети кинулись к двери, кто-то из старших схватил ведро, чтобы начать тушить, но тушить было поздно - бушующий на крыше огонь оказался столь силен, что его жар сразу же опалил выбежавших из избы детей, и они в страхе кинулись прочь. А огонь ещё только-только входил во вкус. Вот занялись постройки, и пожар начал быстро распространяться на соседние дома. Вначале он устремился только по ветру, но набрав бОльшую силу, двинулся и навстречу воздушному потоку, постепенно дойдя до дома семьи Жучёнковых и спалив его. Но дальше не пошёл - разрыв между домами оказался столь велик, что в этом направлении огонь отступил. Меж тем огонь, двинувшийся в подветренную сторону, продолжал своё триумфальное шествие. Ветер нёс огненные искры, быстро перекидывая пламя с одной избы на другую. Рёв огненной стихии слышался за сотни метров, к небу поднимались, видимые издалека, клубы серого дыма. На него быстро обратили внимание работавшие в поле люди, тут же побросали всё и бросились в сторону села, спеша на тушение пожара.
  Сергей Чупин и его супруга, как и все, в тот день работали в поле. Разве что их надел находился к месту возгорания ближе прочих. Увидев дым, а следом за ним и пламя, Чупин не стал даже распрягать лошадь, а оставив её в поле, бросился к селу бегом. Жена побежала следом. Сергей оказался подле своего дома в момент, когда огненная стихия уже поглотила под собой десятка два изб и стремительно распространялась дальше. Ни мгновения не медля, он схватил вилы и неимоверно высоким прыжком оказался на крыше своего дома. Не мешкая, стал быстро скидывать покрывавшую его солому, причём скидывал так, чтобы упав на землю, она оказалась укрыта от летевших по ветру искр глинобитной стеной. Сперва Чупин раскрыл подветренную сторону, затем противоположную. Меж тем прибежавшая с поля жена уже таскала из расположенного у болота колодца воду и обливала ею стены и стропила дома. Когда же с других полей прикатили на лошадях переполошённые, встревоженные односельчане, соседний с Чупиными дом уже занялся, огонь яростно лизал крышу, вгрызался в замазанные глиной стены-плетёнки, пыша таким жаром, что подойти и плескануть на огонь воду не было никакой возможности, да и не имело смысла. Огонь вцепился в здание и уже ни коим образом не отпустил бы. Вытянувшись словно лошадиная грива, летели по ветру искры, беспрестанным потоком падали на дом Чупиных, но не находя лёгкой поживы, темнели и гасли. Жена Сергея Чупина стояла с ведром, полным воды, и не шевелилась, словно боясь спугнуть собственное везение.
  То, что загорелось, продолжало гореть, но новых пожаров не возникало. Огонь, поглотив двадцать девять дворов, дальше дома Чупиных не пошёл.
  
  Сухое, тонкое дерево, даже обмазанное глиной, раздуваемое ураганным ветром, горит быстро. Уже совсем скоро пламя осело и ушло в рассыпавшийся по земле пепел кострищ. Страшная огненная стихия перестала бушевать, горюющие погорельцы разбрелись по пожарищу, с тоской взирая на пепелища своих домов и разыскивая остававшихся в домах домочадцев.
  Коля Гончарук наблюдал за пожаром издалека - вид бушующего пламени внушал страх и вместе с тем зачаровывал, приковывал взгляд, заставляя вглядываться в клубы дыма, в снопы раздуваемых ветром искр, в извивающиеся языки пламени.
  Пожар закончился, наступил вечер. Те, у кого дома уцелели, пришли к себе, погорельцы разбрелись по родственникам. Михаил пришёл домой затемно, долго умывался, отмывая налипшую на лицо гарь, и когда семья уселась за стол ужинать, угрюмо произнёс:
  - Не дай Бог нам такое!
  
  Со дня пожара прошло три месяца - в полях вызревали озимые, яровые наливались желтизной, на местах пожарищ поднимались новые обмазанные глиной плетёнки - мазанки. Как рёбра неведомых животных над строящимися избами возвышались пока ещё не укрытые соломой стропила - люди ждали нового урожая, чтобы покрыть крыши соломой.
  В конце июля крестьяне приступили к жатве. Страда - время, когда каждая пара рук на счету. Каждый вносил свою посильную лепту. В семье Гончаруков трудились все, от мала до велика - Михаил, Анна, их дети: Мария, Иван, Пётр. Грудничка - Нину тоже брали в поле. Присматривать за ней и качать в люльке, подвешенной к концу оглобли, поднятой на стоявшую на земле дугу, поручалось Коле, как самому младшему.
  Урожай в тот год выдался средненьким, но его вполне хватило, чтобы пережить зиму и дождаться следующего.
  
  Глава 7
  
  В начале лета тысяча девятьсот тридцатого года у четы Гончаруков родилась ещё одна дочь Лиля, так что когда началась страда, она была ещё совсем крохой, и её тоже приходилось брать с собой в поле. Теперь Николаю пришлось приглядывать сразу за двумя сестрёнками, и забот у него прибавилось. День длился за днём - наконец рожь была сжата. Оставалось лишь перевезти снопы. Для того, чтобы свозить их на ток, всех имевшихся в семье рабочих рук не требовалось, и пока Михаил с детьми занимался перевозкой, Анна оставалась с маленькими девочками в доме. Старшие дети помогали укладывать снопы на телегу, а Николай ездил с отцом туда-сюда с поля на ток и обратно.
  Молотили рожь по старинке - цепами, потом веяли на ветру. Урожай оказался неплохой, и когда зерно частично продали, а частично свезли на хранение, супруги Гончаруки решили немного побаловать усердно трудившихся в страду ребятишек. Мысль пришла обоим, но первым заговорил Михаил:
  - Ань, в Филатовском, говорят, яблоки уродились, может...
  - Хочешь на рожь поменять? - опередив мужа, улыбнулась Анна, - давай поменяем. Пусть ребята полакомятся, да и бочка в погребе лишняя есть. Намочим яблочек, зимой есть будем. Всё не один хлеб с капустой жевать.
  - Я так подумал, - довольно улыбнулся Михаил, - будем с яблоками.
  На том они и порешили.
  Надолго обмен откладывать не стали. На завтрашний день, рано поутру, Михаил запряг лошадь в телегу-бестарку (заранее на треть засыпанную рожью) и уже было собрался в путь, как из дома вышел зевающий спросонья Николай. Увидев садящегося на повозку отца, он тут же выпалил:
  - Пап, а можно я с тобой?
  - Поехали, - не стал отказывать сыну Михаил, - только мамку предупреди. А то может, нужен ты ей для чего, вдруг не отпустит?
  - Я щас, - Коля вновь скрылся в избе и через несколько мгновений вновь выскочил на улицу.
  - Отпустила, - радостно сообщил он и, ступив на ось колеса, ловко перепрыгнул за борт, плюхнувшись прямо на насыпанную рожь. Уселся, растопырив ноги, улыбнулся и весело крикнул:
  - Помчали!
  - Но, пошла! - тронул поводья Михаил, и телега, подпрыгивая на ухабах, покатила в направлении поселения Филатовский. Ехать пришлось довольно долго, но Николай не скучал, разглядывал порхающих над стернёй птичек, тыкал пальцем в перебегающих дорогу мышей и сусликов. В одном месте они потревожили лежавшего на днёвке русака, и тот со всех ног прыснул прочь, только замерцал трепыхающийся на бегу хвост. Коля очень хотел увидеть лисицу, но в тот день она на их пути не попалась. Миновав овраг, путники обогнули поле с уже всходившими озимыми и вскоре оказались на краю яблочного сада.
  Сад показался Николаю просто огромным и почти волшебным. На развесистых яблонях висели вызревшие, благоухающие на всю округу яблоки. К саду то и дело подъезжали телеги, и работавшие на сборе плодов мужчины и женщины загружали в них собранный урожай.
  - Здорово были, мужики! Бог в помощь! - попридержав лошадь, поприветствовал работающих Михаил.
  - Здорово! - отозвался мужик, стоявший на подсчёте убывающих подвод, остальным занятым работой садоводам было не до приветствий. Меж тем Михаил показал пальцем на стоявшие под деревьями подпорки и произнёс с намёком:
  - Смотрю, у вас в нынешнем году урожай добрый, ветви так и ломятся!
  - А ты никак купить хочешь? - смекнул учётчик. Михаил кивнул и тут же поправил учётчика.
  - Поменять.
  Казалось, учётчик на мгновение задумался, но лишь на мгновение.
  - На что меняешь? Что привёз? - спросил он. Михаил ткнул пальцем в насыпанное в бестарку зерно:
  - Рожь.
  - Рожь значит, рожь... - задумчиво повторил учётчик, подумал с минуту и благосклонно кивнул. - Хорошо, меняем гарец на гарец.
  - Добро, пусть будет баш на баш, - легко согласился Михаил. Именно на такой мен он и рассчитывал: один к одному.
  - Эй, Манька, Федька, подь сюда! - кликнул учётчик работающих в саду людей, и когда те подошли к телеге, ткнул в её содержимое пальцем. - Давай пересыпай!
  Работники не заставили себя ждать. Михаил помогал. Вскоре вся рожь перекочевала в дерюжные мешки, а дно телеги-бестарки, опять же на треть, или даже чуть больше, (садоводы не пожадничали) оказалась засыпана духовитыми яблоками. Когда же Михаил уже уселся на лежавшую поперёк бортов телеги доску и собрался тронуть поводья, к ним подошёл всё тот же мужик-учётчик и протянул Коле особо крупное жёлто-янтарное яблоко.
  - Держи, парень! Кусай сразу. Скажешь, каково оно.
  Колю не потребовалось просить дважды, он взял яблоко обеими руками и впился в него зубами - сок во все стороны так и брызнул.
  - Что, вкусно? - довольно улыбнулся мужик. В ответ сидевший с набитым ртом Коля только кивнул. Михаил укоризненно посмотрел на сына:
  - А что надо сказать? - вкрадчиво спросил он.
  - Шпасыбо! - прошамкал Николай и, не прожевав до конца откушенное, вновь погрузил в яблоко свои зубки.
  - Смотри не переешь с непривычки, - предостерёг сына Михаил, дёрнув поводья, тронул лошадь с места и, натянув одну вожжу, заставил Зорьку развернуть подводу в направлении дома. Заскрипели колёса, отмеривая обратный путь, запылили по полевым дорогам копыта. Долог ли путь, скор ли, а вот и оно, Клюквенное болото, впереди, прямо перед глазами, крУгом расстилается.
  - Почти приехали, - обрадованно возвестил Николай, которого утомила уже порядком дальняя дорога.
  - Да, скоро уже дома будем, - согласился с ним отец и слегка подогнал совсем уж было начавшую плестись лошадку. Она бодро перешла на рысь, и вскоре, обогнув болото по его краю, путники оказались подле своего дома. Придержав Зорьку, въехали во двор.
  - Тпру, - натянув поводья, вскричал Михаил. Повинуясь его команде, лошадь остановилась посередине двора и застыла в неподвижности. На порог тотчас выбежала дочка Маша, обернувшись назад, радостно крикнула в открытую дверь:
  - Приехали! - подбежала к бестарке, заглянула вовнутрь.
  - Ой, сколько яблок! - всплеснула она руками. - Пап, можно? - спросила и протянула руку к яблокам.
  - Бери, дочка, бери! - подбодрил её отец. - Много только не ешь, с непривычки как бы живот не заболел.
  - Не заболит, - успокоила его вышедшая из дверей Анна, - по себе знаю, сколько уж я в детстве зараз яблок ела, и всяких - и зелёных, и любых. И ничего со мной не случалось. Только всё не съешьте, - предупредила она выскочивших вслед за ней сыновей Ваню и Петю, - а то мы с отцом в зиму кадушку яблочек замочить собирались.
  - Не съедят, - с улыбкой заверил её муж, слезая с бестарки, - уж на кадку-то останется.
  И верно, хватило им яблок на большую кадушку, и на столе у семьи Гончаруков в тот год всю зиму стояли ароматные мочёные яблоки.
  
  В этом же, тридцатом, году в поселении Буряты, там, где находился бывший барский спиртовой завод, организовали коммуну. Почти сразу Михаилу, как мужику грамотному, предложили занять должность счетовода. И поздно вечером между мужем и женой состоялся серьёзный разговор.
  - Согласишься? - баюкая дочерей, спросила Анна. Михаил глубоко затянулся трубочкой, выдохнул дым и только тогда ответил:
  - Соглашусь, Ань, соглашусь. Потому как по-другому теперь никак.
  - Ох, Миша, - Анна взглянула мужу в лицо, будто ища там ответы, - боязно-то как, а вдруг не заладится? Тебе-то самому не страшно?
  - Страшно, - не стал кривить душой Михаил, - но Советская власть за коллективизацию крепко взялась, не отступит. Опять же, как не говори, а сообща работать сподручнее. По любому в выгоде должны оказаться.
  - Зорьку отдавать жалко, - в глазах Анны заблестели слёзы.
  - Жалко, - согласился Михаил, - но не на убой же её отдаём, - сказал, а сам горько вздохнул. На том и порешили. На следующий день Михаил отвел Зорьку в Коммуну и приступил к выполнению своих счетоводческих обязанностей.
  Так и пошло: Михаил работал счетоводом, Анна ставила на ноги своих младших дочурок. Но в Коммуне Михаил Демьянович проработал недолго - в тысяча девятьсот тридцать первом году в селе Хорошавка, где они по-прежнему проживали, организовалось сразу три колхоза, и Михаила попросили оставить Коммуну и перейти в один из этих колхозов на такую же должность, как и на прежнем месте работы. Недолго думая, он согласился. Вот только Зорьку ему обратно не отдали, поменяли на другую лошадь - небольшую, буланой масти, со смешной кличкой Мушка. Мушку он в колхоз и передал.
  А ещё в тридцать первом году в их селе открыли начальную школу, и Коля пошёл в первый класс, а его брата Петю, уже умевшего читать и писать, приняли сразу в третий.
  По странному стечению обстоятельств именно в первый школьный день Анну и пришедшую к ней посудачить соседку бабку Ефросинью потянуло на воспоминания. Впрочем, праздным времяпровождением это назвать было нельзя, Анна пряла пряжу, бабка Ефросинья вязала большой пуховый платок.
  - А помнишь, как мы с тобой в Гражданскую шерсть чесать ходили? - спросила бабка Ефросинья. Анна кивнула - она помнила. Как не помнить:
  Шла гражданская война. Двуликая змея крестьянского восстания, раскачиваясь, поднимала голову. Доведённые до отчаяния бесконечным беспределом продотрядов, крестьяне ещё только готовились взяться за оружие, а в округе уже вовсю шастали прикрывающиеся псевдореволюционной идеологией банды.
  Дорога к чёске пролегала через лиственный лес. Женщины только-только миновали половину пути и находились близ бывшей барской заимки, когда совсем рядом услышали истошный, полный страха и боли человеческий крик. На секунду он оборвался, а затем взвился в небеса тоскливым, хрипло-свистящим завыванием: Ааааааааааааа, - разнеслось по округе. Но тут раздался чавкающий удар, и крик оборвался вновь.
  - Что такое? Что? Что там? - оглядываясь по сторонам, испуганно захлопала глазами Ефросинья.
  - Тихо, - Анна прижала палец к губам, призывая бабку к молчанию, та покорно кивнула, но когда Анна вознамерилась повернуть назад, горячо зашептала:
  - Пойдём глянем, что тама такое?! - бабкино любопытство пересилило страх.
  - Надо тикать, - таким же шёпотом ответила Анна, - время лихое, как бы беды не вышло!
  - Так ить полпути прошли, назад что ли вертаться? - заспорила Ефросинья. - Мож дурачок какой себе по ноге топором тяпнул? Глянуть надо.
  - Ты сама-то себе веришь? - Анна нервно облизала губы.
  - А чё, может кому помощь нужна, кустами к заимке подойдём, одним глазком глянем, а то зря што ли в такую даль тащилися? Ежели там кто топором себе палец срубил, подмогнём и дальше своей дорогой пойдём.
  - Что с тобой делать? Силком же обратно не потащишь. А сама ты, я гляжу, не отступишь. Что ж, пойдём глянем, вдруг ты права?- сдалась Анна.
  - Дак пошли што ли?! - Ефросинья дёрнула Анну за рукав.
  - Только осторожно, - предостерегла та и первой шагнула с тропы в лес.
  Они успели пройти довольно много, когда впереди послышались мужские голоса, хриплый смех. Понимая, что, от греха подальше, следовало бы повернуть назад, Анна остановилась, а вот бабка Ефросинья с завидной резвостью прошмыгнув мимо спутницы, остановиться и не подумала. Как назло, под ногами валялось множество сухих веток, и догнать шуструю бабульку, не наступив на одну из них, не представлялось возможным. Вздохнув, Анна кинулась следом.
  Ефросинья первая достигла куста орешника, за которым начиналась поляна. Тут она, замедлив шаг, сбавила скорость, пошла медленно, аккуратно переставляя ступни с пятки на носок, потом и вовсе остановилась, прислушалась и осторожно раздвинула ветви. Увиденное ошеломило: на поляне метрах в двадцати от вытаращившей глаза бабки стоял козёл для пилки дров, только вот лежало на нём отнюдь не бревно, а обрубок человеческого тела - ноги и голова, отпиленные двуручной пилой , валялись рядом. Саму же окровавленную пилу держал в руках один из находившихся на поляне и преувеличено радостно смеявшихся мужиков. Под одной из "ног" козла валялся топор и кляп, весь в крови, видимо до последнего затыкавший рот несчастного.
  - А как орал комуняка, как орал! - донеслись до женщин восторженные слова одного из убийц.
  Глаза бабки Ефросиньи полезли на лоб, рот начал открываться, но готовый сорваться с губ крик ужаса так и не сорвался - ладонь стоявшей позади Анна закрыла бабке рот, и тут же второй рукой Анна медленно потянула спутницу в глубину лесной чащи.
  Женщинам повезло - никто их не увидел, никто не услышал удаляющихся шагов - а уходили они долго и медленно. Бабка Ефросинья преодолела свой страх, а может именно он придал ей ловкость Грации, и шла она, пробираясь меж лесных валежин как дикая кошка.
  Прежде чем решиться выйти на дорогу, женщины брели по чаще, как им показалось, очень долго, а когда, наконец, вышли, ноги сами понесли их к дому - ни о каком походе на чёску речи уже не шло. Увы, добраться до села без происшествий они не успели - какое-то время спустя за спиной раздался стук конских копыт. К несчастью, в этот момент женщины практически вышли на опушку леса и прятаться или куда бежать было поздно. Всадник быстро нагонял их.
  - Кидай шерсть за куст! - шёпотом потребовала Анна. И когда Ефросинья заупрямилась, зло на неё шикнула: - Жить надоело? Кидай, кому говорят! - и, видя, что спутница всё ещё колеблется, быстрым шёпотом пояснила: - С шерстью увидят, поймут, что назад возвернулись. Порубят, в щепу порубят!
  После этих слов бабка Ефросинья уже не мешкала, а топот становился всё ближе.
  - Иди, как идёшь! - одёрнула Анна свою спутницу, когда та чуть было не пустилась наутёк. - От коня не убежишь. И молчи.
  Анна и Ефросинья уже вышли на луг, а вслед за ними из леса выехал всадник. Увидев путниц, он пришпорил лошадь и быстро догнал идущих к селу женщин. Анна, сохраняя на лице спокойствие, обернулась и сразу же признала в нагнавшем их всаднике одного из тех мужиков, что находились на той зловещей поляне. Выглядел он как сотрудник госорганов - с одной стороны болталась притороченная к его поясу сабля, с другой кобура с торчавшей из неё рукоятью нагана.
  - Здорово, кумушки! - с наигранной весёлостью поприветствовал всадник идущих. Глаза его при этом по сторонам так и зыркали.
  - И вам здравия всяческого, - за себя и за спутницу ответила Анна, и приметив, что нагнавший их человек как бы невзначай положил руку на рукоять сабли, почувствовала, как по спине разбегаются холодные мурашки.
  - Откуда идёте, кумушки? - вроде бы невинно поинтересовался всадник.
  - Да вот на кордон ходили, с лесником потолковать хотели, насчёт леса договориться, - с наигранной небрежностью ответила Анна, выдавая за правду на ходу придуманную историю, которая давала понять нагнавшему, что они у той страшной поляны оказаться не могли ни коим образом.
  - И как, договорились? - всадник выпрямился в седле и вновь повертел головой, осматриваясь.
  - Да какое там! - с притворным огорчением в голосе вздохнула Анна. - Уехал он куда-то. Придётся ещё и завтра идти. Да как бы опять не впустую.
  Всадник задумался и, ведя коня вровень в идущими, свесился с седла и заговорщески зашептал:
  - Слушайте, бабоньки, а вы случайно странное в лесу не видели?
  - Странное? - удивлённо переспросила Анна. А затем с усмешкой: - Лешего, что ль?
  - Может, слышали что? - пропустив вопрос про лешего мимо ушей, продолжал допытываться бандит. - Может, почудилось, кричал кто?
  - А что в этом лесу кричать, тут разве заблудишься? - прикинувшись дурёхой, начала разглагольствовать Анна. - Да и грибов сейчас нет, чтобы по лесу плутать. Сороки одни трещат да сойки. А, ещё дятла видели. А из людей только мы сёдня невесть куда попёрлись и то без толку.
  - Это точно, - согласился всадник и добавил, - а про странное... это я так, для порядка спросил. В милиции я работаю, ясно? Вот и спросил, а то мало ли... - всадник не договорил, натянул поводья, разворачивая коня, развернул, хлестнул скакуна по крупу нагайкой и поскакал в лес...
  До не на шутку перепуганных женщин ещё какое-то время доносился звук удаляющихся копыт, потом всё стихло.
  - Ох, и страху мы тогда с тобой натерпелись! - на секунду перестав вязать, покачала головой бабка Ефросинья. И сразу перескочила на другое: - Слышь, а ты попа отца Фёдора знала?
  Анна кивнула.
  - Да доводилось как-то видеться.
  - Так не слышала поди?! Арестовали его на днях, - сообщила новость бабка Ефросинья, - бают, отсиживался у кого-то в подполье. Десять лет в дому в погребе прятался. Как тодысь от котовцев убёг, так с тех пор и прятался. А ирод тот ещё!
  Анна вновь кивнула, она хорошо знала эту историю, тогда к отцу Фёдору банда пригнала сельсоветчика со всей семьёй - женой, родителями, детьми - все мал мала меньше.
  - Что с этими делать? - спросил отца Фёдора старший в банде. - Не убивать же? Грешно как-то.
  - Вот именно, что убивать! - зло рявкнул поп. И тут же его голос поменялся на ласково-медовый: - Большевики-коммунисты суть есть антихриста порождение. Убивать их, резать и вешать - дело богоугодное, подвиг во имя Христа нашего!
   Голос священника возвысился, зазвенел несокрушимой твёрдостью металла: - Я благословляю вас, сыны мои, на борьбу с этой пакостью! А коли и будет в том толика греха, так я на себя всё приму, вам грехи заранее отпущая!
  Взвизгнули сабли, залила младенческая кровь землю...
  Так во дворе у попа всех и порубили, и сельсоветчика, и родителей его, и жену, и детей. Потом вывезли, и в овраг, как скотину дохлую, свалили.
  - Поймали попа, говоришь? - задумчиво переспросила Анна.
  - Поймали, теперь судить будут.
  Анна вновь понимающе покивала. С отцом Фёдором ей довелось столкнуться один раз, в году шестнадцатом, по весне. Он не показался ей монстром, скорее рассудительным, вполне разумным человеком. Она уже и не помнила, по какому поводу оказалась в доме священника, но слова, тогда им сказанные, запомнила на всю жизнь.
  До окончания Великого поста оставалось не больше недели. Войдя в горницу и увидев восседавшего за обеденным столом отца Фёдора, Анна от неожиданности всплеснула руками. И дело было не в том, что священник трапезничал, а в том, чем именно. Стол оказался заставлен скоромными блюдами, которые без зазрения совести поглощали домочадцы, а собственно сам священник вкушал подрумяненную в печи курочку.
  - Батюшка, так ведь пост же на дворе! - не удержалась от удивлённого возгласа Анна.
  - Эх, - тяжко вздохнул отец Фёдор, - какие же вы всё же тёмные, необразованные, - с теплотой в голосе произнёс он. - Есть скоромное не грешно, грешно встретить праздник господен за пустым столом да объедками. Пост для того вам и даётся, чтоб в глупости своей, идя в поводу чревоугодия, не проели запасы, Богом вам даденые, и было вам чем стол в день Пасхи святой накрыть... А пост - он перво-наперво в духовности и покаянии состоит, пища - это уже дело десятое. Мужик наш в бедности своей и так половину жизни постится...
  "Да больше, гораздо больше, - подумала тогда Анна, - многие куска мяса годами не видят".
  Никогда бы она не подумала, что отец Фёдор может оказаться таким жестоким. Что его сломило? Что поменяло? Или в жестокости наконец проявилась его истинная суть? Из раздумий Анну вывел голос Ефросиньи, продолжавшей перебирать собственные воспоминания:
  - А помнишь, как Антоновцы к нам в село пришли? Тогда ещё братья Масловы на болоте от них прятались, а энти из пулемёта по болоту строчили да из винтовок бухали?
  Анна помнила, помнила она треск очередей, и как вели под речной обрыв, на расстрел, семью сельсоветчика - отца и двух его сыновей, избитых, с отрезанными и вставленными в рот собственными членами.
  Всё это промелькнуло как единый миг, а бабка Ефросинья продолжала вспоминать былое, теребя, казалось бы, уже зажившие душевные раны:
  - А у Колпашникова-то, у Колпашникова, брат двоюродный, что в Чернавке жил, на побывку с Красной Армии посля ранения пришел, так ночью в избу постучали, он вышел, а ему, ни слова не говоря, кааак шашкой по шее вдарят, так голову чуть напрочь не снесли, на одной коже удержалась. Он так с башкой, на бок висевшей, по двору и побежал, всё кровушкой заливая, только в огороде упал сердешный и в судорогах смертных забился. Помнишь?
  - Помню, - кивнула Анна, - рассказывали.
  - А помнишь, как красноармейцы в Паревке... - начала было вспоминать бабка Ефросинья историю про расстрел заложников, - но Анна так сердито взглянула на неё, что та мгновенно умолкла, ведь если что и поняла бабка Ефросинья в жизни, так это то, что есть вещи, о которых даже годы спустя лучше не упоминать вовсе, и потому благоразумно перешла на другое.
  - А голодуху помнишь?
  - Помню, как не помнить... - вздохнула Анна.
  - У Митрохиных в тот год свадьба была, - продолжала болтать Ефросинья, - старший Митрохин от агронома районного откупился, тот ему справки и выдал: зерно де у него сортовое, скотина вся, как ни на есть, племенная. Митрохин даже ничего и не прятал, но его продотрядовцы совсем не трогали. Так што к свадьбе основательно готовились, бычка зарезали, а меня требуху чистить позвали. Как сейчас перед глазами стоит: я, значится, требуху энту кипятком обдала, сижу, чищу, а есть охота - мочи нет. Так я раз, другой в чашку скребану, а потом гляну по сторонам - никто не смотрит, скребану и соскоб сразу с ножа в рот. И вкусно казалось! Сейчас-то неплохо зажили, не дай Бог голод опять случится!
  - Не дай Бог! - согласилась Анна. Она хорошо знала, что такое голод, голодать приходилось не раз, но тот год запомнился ей особенно...
  Ещё шла Гражданская война, на Тамбовщине полыхал Антоновский мятеж, продотряды "усердствовали" в продразвёрстке, и всё же голодали не все, а вот в семье Гончаруков закончились последние крохи зерна, в погребе оставался лишь картофель на семена да четверть кадушки квашенной капусты, вот и все запасы. Сколько-то продержаться можно, но до весны не дотерпеть - не дожить. Уж что - что, а это Анна понимала точно. Она отчаянно искала выход. Пойти бы батрачить, но в деревне работы не было.
  "Податься на заработки в город? - это казалось самым простым выходом. Но тут же возникал новый вопрос: - А хату на кого?"
  Мужчин в доме, не считая едва ходившего, от болезней и голода, старика свёкра, не было, (муж ещё не вернулся с гражданской), так что все заботы о прокорме семьи ложились на её плечи. Дед Демьян с голодухи разве что с малыми ребятишками возился, да и то лишь когда отпускала ломота в костях и боли в спине, хотя и то добро, какой - никакой, а за ребятами пригляд. Но о том, чтобы оставить на него всё хозяйство, нечего было и думать. "Нет, в город поехать никак не получится, - придя к такому выводу, Анна тяжко вздохнула и, опустив веретено, прислушалась к завывавшему за окном ветру. Из раздумий её вывел топот босых ножек.
  - Мам, а у нас есть хлебушек? - Маша, (старшенькая) потянула Анну за подол, - а, мам?
  - Доченька, попей водички, а хлебушек... хлебушек потом, потом принесу я. Я принесу, - попыталась успокоить дочь Анна, и тут же вновь с отчаянием попавшей в силки птицы забились мысли: "Что делать? Что делать? Как быть?"
  Упало из руки и покатилось по полу веретено, и Анна вдруг со всей отчётливостью поняла: выбор у неё небольшой - умереть или...
  - Пап?! - она окликнула сидевшего у окна свёкра.
  - Что, Анечка? - встрепенулся он, с трудом привставая со своего места.
  - Пригляди за детьми, - указав на малых, попросила Анна.
  - А ты что, куда ль собралась? - настороженно спросил он.
  - По дворам пойду, - без обиняков сообщила Анна и принялась собираться в дорогу. Быстро навернув на ноги онучи, засунула ступни в обрезки старых валенок, затем взяв старый, единственный на всю семью тулуп, надела на себя и принялась застёгивать пуговицы.
  - Да куда ж ты пойдёшь? - вздохнул Демьян, поняв задуманное невесткой. - Пустое всё - у нас в деревне лишнего, считай, ни у кого нет.
  - По хуторам пойду, - Анна закончила одеваться, взяла шаль и, накинув её на голову, потянулась к дверной ручке, - говорят, некоторые хлебом за моё почтение запаслись.
  - Да окстись, девонька, у кого какой сейчас хлеб? Всё ироды выгребли! Не добудешь ничего и сама замёрзнешь - тулуп старый, на ноги даже онучей добрых нет, - вновь вздохнул свёкор, не столько пытаясь отговорить сноху, сколько и в правду ни капли не веря в успех задуманного.
  - Чем с голоду подыхать, уж лучше замёрзнуть! - Анна решительно распахнула дверь.
  - И что с тобой поделать? - развёл руками свёкор. - Храни тебя, ангелы небесные!
  Анна ничего не ответила и, уже уходя, пообещала:
  - К завтрашнему вечеру вернусь! - притворила дверь в комнату, пройдя по сенцам, вышла на улицу и захлопнула за собой дверь входную. Тут же налетел холодный ветер, тело мгновенно охватил озноб. Зябко поёжившись, Анна плотнее запахнула шаль и минуту стояла, прижавшись спиной к стене, пытаясь справиться с подступившим к горлу комом. Беспросветная тоска сжала грудь, выдавила на глаза слёзы, охватила вмиг ослабевшие от непонятного волнения ноги. Захотелось опуститься на промёрзшую землю и сидеть, сжавшись в комок, до тех пор, пока холодные щупальца стужи не проморозят тело и не остановят тяжело бьющееся сердце. "Зачем мне эта мука? Зачем? За что мне такое наказание? Что это за жизнь? - терзали душу женщины нахлынувшие вопросы. Пульсом в висках, казалось, пришёл ответ: Умереть! Лучше умереть! Просто взять и умереть. Лучше смерть, чем так мучиться!" - сердце охватила ещё большая боль, Анна почувствовала, как от новой волны отчаяния ноги подкашиваются всё сильнее и сильнее. - А дети? Что станет с ними? Как они без меня?
  Ответ тоже пришёл сам.
  "Они скоро умрут, умрут вслед за мной, умрут от голода..." - эта мысль заставила Анну отпрянуть от стены и сделать первый шаг. - Нет, так не будет, я должна... я сумею, я найду хлеб, я вымолю его, выпрошу на коленях, отработаю", - она решительно тряхнула головой, оттолкнулась от кирпичной кладки, ухватила стоявший на углу дома посох и сделала второй шажок, затем всей грудью вдохнула холодный воздух, и всё убыстряющимся шагом отправилась в путь.
  По селу она не пошла, двинувшись напрямик, через заросшее осокой и небольшими деревцами, скованное морозами болото. Проплешинами блестели замёрзшие бочаги, шуршал под налетающими порывами ветра камыш. Покрытая инеем осока казалась посеребрённой, и закопчёнными колбасами то тут, то там торчали над осокой початки куги. Просить милостыню в своём селе Анна даже не пыталась - в большинстве дворов дела с хлебом обстояли не многим лучше, чем в семье Гончаруков, а у тех двух-трёх хозяев, у которых хлеб имелся в достатке, просить не стоило и пытаться.
  - Скупердяи! - сердито проворчала Анна и едва не наступила в выступившую на льду из-под наметённого под кусты снега, лужу. - Зараза меделянская! - ругнулась она и стала более внимательно смотреть под ноги - не хватало ещё промочить подошвы валенок. Но больше по пути растёкшихся по льду луж не попалось. Вскоре болото закончилось, и Анна поспешила дальше, мимо ветряной мельницы, мимо заброшенного, зиявшего выбитыми окнами, барского дома, мимо церкви и дальше по высокому косогору вдоль старого русла реки Вороны.
  Несмотря на вступивший в свои права день, на деревенской улице было совершенно пустынно, только раз сквозь завывания ветра ей почудился скрип открывающейся двери, да ещё как-то заржала во дворе, видимо чем - то недовольная, лошадь. Село словно вымерло. Но, а как иначе, если скотину (у кого она ещё была) с утра уже успели убрать, а что ещё делать на морозе? Заразу искать или беду на свою голову? Оно и дураку понятно - в избе если и не безопаснее, то всяк теплее.
  Так никого и не повстречав, Анна, широко шагая, вскоре выбралась на окраину села и ступила на запорошенный снегом тракт.
  
  Быстрая ходьба согревала. Так что когда Анна оказалась у крайних домов выбранного для попрошайничества селения, она нисколечко не замёрзла. Меж тем ветер усиливался.
  Чтобы постучаться в первый дом и попросить милостыню, Анне пришлось собрать все силы, задавить последние крохи остававшейся в душе гордости. И это ей удалось - она громко, настойчиво постучала и при виде открывшей дверь хозяйки запричитала тоненьким, горестным голосочком:
  - Дай вам Господи здоровья и вам, и деткам вашим, и родным вашим и царствия небесного родственникам почившим вашим! Подайте Христа ради Господа нашего - муж на имперском фронте погиб, - Анна лгала, опасаясь говорить, что муж воюет за красных. Мало ли на кого нарвёшься? Уж лучше так: погиб и погиб. И лишь мысленно молясь, чтобы её ложь о смерти мужа не воплотилась в правду. - Голодуем мы, детишки с голоду пухнут. Милостиво прошу, подайте хлебушка чёрствого, мучицы, али ещё чего съестного?! Бога ради подайте и вам сторицей окупится! Христом Богом молю!
  В первом доме ей повезло: хозяин вынес небольшую краюху хлеба. Затем в двух следующих хозяева виновато развели руками, но ободрённая первой удачей Анна уже более уверенно продвигалась дальше.
  - Тук, тук, тук, - навершие посоха методично стучало в двери домов, и когда те распахивались, Анна уже привычно рассказывала свою историю. При этом она не переставала кланяться и ежесекундно креститься. И о чудо, тяжесть её ноши росла с каждым обойдённым домом. И когда Анна вышла к дальней окраине села, её котомка оказалась наполнена почти доверху: кто дал хлеб, кто несколько картофелин, кто лук-репку, один из зажиточных хозяев расщедрился петушиной головой с толстым, мясистым гребнем. Душа Анны пела! Меж тем вечерело, следовало бы возвращаться домой, но она не оставила своей задумки дойти до ближайших хуторов, - чай повезёт и там?
  И Анна продолжила свой путь. Дойдя до оврага, она остановилась, достала из котомки кусок хлеба, откусила большой кусок и, жуя на ходу, поспешила дальше. А ветер крепчал, к тому же с неба посыпались первые, пока ещё редкие, снежинки.
  Шум, крики и разрывающуюся гармонь она услышала задолго до того, как в густеющих сумерках показались плетёный забор, идущий от затерявшегося в полях хутора. Тогда Анна остановилась и, сняв с плеч котомку, достала из неё дерюжный мешок. Бросила в него несколько кусков хлеба, а котомку подвесила на ветку одиноко стоявшего дерева, и только после этого двинулась к хутору. Подойдя ближе к забору и оказавшись как раз напротив калитки, она разглядела телегу со стоявшим на ней пулемётом.
  "Банда!" - мелькнула мысль, и Анна уже хотела было, что называется, от греха подальше, повернуть обратно, но её окликнули.
  - Стой, кто ты? - закричал расположившийся под телегами человек, вооружённый длинной винтовкой с примкнутым к стволу штыком. Анна соображала быстро, бежать поздно, оставалось одно:
  - Дай вам Господи здоровья и вам, и деткам вашим! Муж на имперском фронте погиб, голодаем мы, детишки с голоду пухнут. Милостиво прошу, господин хороший, подайте хлебушка чёрствого, мучицы, али ещё чего съестного?! Бога ради, подайте, и вам сторицей окупится!
  - Это что ещё за чучело? Побирушка што-ль? - лежавший под телегой мужик сплюнул в солому, на которой лежал. - Развелось вас! Егор! - крикнул он громко. - Иди сюда! Живо иди сюда!
  - Чё разорался? - недовольно отозвался Егор.
  - Тут баба приперлась, побирушка. Давай её к командиру, а то мало ли, вдруг с доглядом?
  - Эй, ты, - окликнул Анну Егор. - Подь сюды! - И когда та приблизилась: - А теперя пошла со мной, да впереди иди, а то не люблю, когда за спиной незнамо кто тащится.
  Так идя друг за другом, они подошли к дому и, пройдя через широкие сени, вошли в просторную горницу.
  За длинным столом сидело десятка два вооружённых бандитов и с ними несколько раскрасневшихся от выпивки и тепла девок.
  - Степан Ильич! - обратился вошедший к грузному мужику, восседавшему во главе стола. - Я тут вот привёл, - он показал рукой на стоявшую в дверях Анну. - Артём задержал, сказал к тебе, а то как бы того... - он не договорил, его перебила бухнувшаяся на колени Анна:
  - Дай Господи вам всем здоровья, и вам, и деткам вашим! Муж мой на имперском фронте погибши. Голодуем мы, детишки с голоду пухнуть. Милостиво прошу, подайте хлебушка али ещё чего съестного! Бога ради прошу, подайте и вам сторицей окупится! - и ну как бить поклоны, с завидной методичностью бухаясь головой о деревянный пол.
  - Ишь ты, какая богомольная! - усмехнулся грузный мужик, видимо старшой над этими вооружёнными людьми. - И вижу, не старуха ещё! Вставай с колен, баба, и брось крест возводить, не на паперти!
  Анна продолжала кланяться.
  - Встань, кому сказал, - рявкнул Степан Ильич, - а то плётки не жалко, мигом на ноги подниму!
  - Помилуйте! - взмолилась Анна, поспешно, но неуклюже отрываясь коленями от пола и вставая на ноги.
  - Сними шаль! - вновь подал голос вожак, и Анна не посмела противиться.
  - Точно, не старая, отмыть бы тебя и в отряд, да у нас своих красавиц хватает с избытком, - обведя сидевших за столом распутниц задумчиво протянул старшой. - Слышь, баба, выпьешь с нами?
  - Да за Ваше почтение! - неожиданно для самой себя согласилась Анна.
  - Евсей! - окликнул старшой молодого паренька, державшего в руках ведерную бутыль самогона. - Плескани-ка ей в кружку. Да не жалей!
  Паренёк, поспешив выполнить приказание, протянул Анне большую глиняную кружку, полную мутной жидкости. Анна приняла её, глубоко вздохнула, приложила край кружки к губам, запрокинув голову, опрокинула кружку и принялась быстро пить, спеша опустошить её, прежде чем горло перехватит огненным спазмом. Часть жидкости пролилась, часть осталась в отставленной в строну посудине, но и без того Анна почувствовала, как внутри у неё разгорается огненное пламя. С трудом, но она задержала дыхание и гордо выпрямилась, лишь на глазах обильно выступили неизбежные слёзы.
  - Во баба! - радостно заголосил вожак банды. - Точно бы взял к себе, но детей жалко... Хотя, - старшой на мгновение задумался, - говоришь , муж в империалистическую погиб? Не брешешь?
  - Христом Богом клянусь! - Анна трижды неистово перекрестилась.
  - Ладно, пусть так, а ты-то сама за кого будешь? - пьяно допытывался до Анны Степан Ильич.
  - Шо? - Анна сделала вид, что не поняла вопроса.
  - За кого будешь, говорю? За красных, за белых, али за народную власть?
  - Да мы не грамошные, куды нама в том разобраться?! - нарочно коверкая слова, ответила Анна и вновь неистово перекрестилась.
  - Ладно, шут с тобой... Хм, дети, говоришь, пухнут? - старшой вздохнул. - У меня тоже дети, пожалеть тебя что ли?
  Анна смиренно уставилась в пол.
  - Евсей, - махнул рукой атаман, - а принеси-ка соль, что мы у продотряда взяли.
  - Всю? - удивлённо воскликнул тот.
  - Всю, всю, - подтвердил свои слова Степан Ильич.
  - Так там пуда два... - опешил Евсей от неожиданной щедрости своего командира.
  - Вот всю и принеси!- потребовал старшой. И уже обращаясь к Анне: - Далеко ль идти, красавица?
  - Не близко, - вздохнула та, не спеша называть своё местожительство, а Степан Ильич не стал допытывать.
  - Два пуда унесёшь? - глядя на худую фигуру Анны, усмехнулся он.
  - С Божьей помощью, - смиренно опустила глаза Анна. И тут, заставив вздрогнуть, гулко ударила о половицы принесённая Евсеем соль.
  - Так мы что, так, даром два пуда соли и отдадим? - недовольно проворчал Евсей, с опаской поглядывая на главаря.
  - Почему даром? - усмехнулся старшой. - Красавица нас потешит. - И, увидев, как дёрнулись мышцы на лице стоявшей перед ним женщины, расхохотался: - Да не боись ты, сильничать не станем. Что другое придумаем...
  - А пусть она спляшет!- видимо пожалев нищенку, предложил кто-то из находившихся в комнате девиц.
  Старшой сперва нахмурился, а потом махнул рукой:
  - А чего? Пускай так и будет. Ну что, баба, станцуешь нам? Повеселишь народ?
  Вместо ответа Анна скинула с ног обрезки валенок, сняла с плеч тулуп, стянула онучи и пустилась в пляс. Танцевать она умела хорошо и потому смогла сплясать даже в тесноте не занятого столом небольшого свободного кусочка горницы. Когда танец закончился, по всему телу Анны бежал пот.
  - Вот баба, вот молодец, потешила так потешила! - кружкой по столу застучал старшой. - Забирай свою соль и уходи. - И вдруг: - А может, останешься?
  - Благодарствую, но не могу, господин хороший, детки дома ждут, плачут с голодухи! - сказав чистую правду, Анна сунула босые ступни в обрезки валенок, подхватила одной рукой тулуп с шалью, второй рукой мешок с солью, а заодно и свой собственный и, не решившись искать брошенные в сторону онучи, пятясь, поспешила к выходу. Как только за спиной хлопнула дверь, Анна спешно накинула на себя одёжку, сунула свой мешок в мешок с солью и, взвалив нежданную ношу на спину, кинулась прочь от хуторского дома. Боясь, что её остановят, Анна почти вылетела в распахнутую настежь калитку. Но и оказавшись за забором, она не замедлила шага, а наоборот, побежала быстрее, стремясь как можно скорее уйти от занятого бандитами хутора. Сердце разрывал страх: как бы столь щедрые дарители не передумали и не забрали подаренную ими соль, а то и не отчудили чего похуже. Она продолжала бежать, и лишь когда добралась до одинокого дерева, нервное напряжение схлынулo, и Анна почувствовала, как её охватывает пьяное безразличие. Хотелось сесть и отдохнуть. Но преодолев минутную слабость, она непослушными пальцами неуверенно сняла с ветки котомку, связала её с мешком и, с трудом взгромоздив на плечо, пошатывающейся походкой двинулась в обратный путь. К этому моменту с неба густым занавесом повалили крупные хлопья снега, ветер усилился до бури, и началась сильная метель. От выпитого в голове шумело, ноги не слушались, но холод быстро вывел весь алкоголь, и Анну начала пробивать дрожь. А позёмка с ледяной безжалостностью заметала пути. Вскоре снега стало столько, что приходилось идти , проваливаясь по колено в сугробы. Обрезки валенок так и норовили слететь с босых ног. Оставшиеся без онучей голени окоченели и стали холодными как ледышки - соприкасавшийся с кожей снег давно перестал таять, а Анна всё шла и шла, лишь изредка останавливаясь, чтобы перекинуть тяжёлую ношу с одного плеча на другое. Несколько раз за время пути ей хотелось перестать бороться, упасть в сугроб и замёрзнуть, но воспоминание о голодных детях, ответственность за их судьбы гнали уставшую женщину дальше. Всю ночь она продиралась сквозь сугробы. Домой Анна добралась только под утро. С трудом вошла в дверь, сняла с плеча ношу, уронила её под ноги и обессиленно опустилась на устилавшую пол солому.
  Увидевший принесённое, дед Демьян восторженно-удивлённо всплеснул руками.
  - Это сколько ж добра-то! - не ожидав и вполовину подобного, радостно охнул он. Да что там говорить, он вообще не верил в Анину затею. И если краюхи хлеба, остатки еды ещё можно было объяснить чьей-то щедростью, то соль, да ещё в таком количестве, это не укладывалось в рамки его понимания. Но, тем не менее, соль ему не привиделась, вывалившись из вконец разодравшегося мешка, она лежала на полу двумя большими серо-грязными булыжниками.
  - Соль... надо ж, - покачал головой Демьян, - цельное богатство! В цене нынче соль - то. Её ж на хочь что можно обменять. Хочь на хлеб, хочь на товар какой. Теперь, Аннушка, можно не волноваться, до весны точно доживём! Повезло ж тебе с подаяниями! - душа деда Демьяна возликовала, запела, но когда Анна скинула с ног промороженные обрезки валенок и слегка приподняла подол, свекор схватился за сердце...
  Вскоре обмороженные ноги опухли и почернели, кожа на них натянулась и начала трескаться. Местному лекарю хватило одного взгляда - он даже не стал наклоняться, чтобы осмотреть обморожения.
   - Надо ампутировать, - без обиняков заявил он, - и как можно скорее.
  "Ампутация?" - пронеслось в голове Анны устрашающее слово. Она затрясла головой, словно пытаясь отогнать его холодящий смысл.
  - Нет, - голос говорившей дрогнул. Кулаки сами собой сжались. - Нет, доктор, пожалуйста! Может, лекарства, травы? Я заплачу, я отработаю! - взмолилась она.
  - Я бы рад, - развёл руками лекарь, - но, увы. Только ампутация. И ничего более.
  - Но мне нельзя, - запротестовала Анна, - у меня дети.
  - Иначе умрёте, - фельдшер не стал лукавить и давать ложную надежду.
  - Куда я без ног? - закусила губу Анна. "И правда - куда? Калека, обуза. А лекарства? А уход? А сколько продуктов уйдёт... - вновь мелькнула мысль о смерти как об избавлении. - Лучше умереть. Умереть и отмучиться. А дети... Дед Демьян, чай, приглядит, а там, глядишь, и брат Антон подъедет",- письмо она от него на днях получила и с тем же нарочным своё отписала. До мужа - то весточку не послать, знает только на фронтах где-то. А где неведомо. Скоро ль ещё до дому вернётся? - Анна тяжело вздохнула. - Пойду я, доктор.
  - Куда Вы, сударыня?- вскричал тот. - Помрёшь же, ей - богу, помрёшь! Верно тебе говорю! - в голосе говорившего прорезалось сострадание.
  - Помру так помру, - смирившись с неизбежным, уже без дрожи в голосе ответила Анна и направилась к выходу.
  - Вот глупая баба! - ругнулся ей вслед фельдшер, но догонять и вразумлять не стал - в округе столько сейчас смертей, что ещё одна в его практике ничего не значила.
  
  Находившуюся в полубреду Анну терзал неимоверный жар, и свёкор то и дело менял примочки, но это помогало мало.
  - Сейчас, Аннушка, на двор схожу и вернусь, - тяжело поднявшись, пообещал дед Демьян и, накинув на плечи полушубок, вышел из избы, ушёл на двор и, убедившись, что никто не видит, долго внадрыв плакал. А продолжавшая лежать Анна взглянула на стол, на склянки с приготовленными отварами, которые со вчерашнего дня стояли нетронутыми. Пить их не находилось ни сил, ни желания. Потом перевела взгляд на висевшую на стене икону, подумав о близкой смерти, со стоном вздохнула.
  "Уж лучше бы скорей", - мелькнула мысль, слёзы сами собой потекли по щеке, закапали на подушку. В сенях раздались чьи-то шаги, но глаза Анны продолжали слезиться, и именно поэтому, когда скрипнула входная дверь, она не сразу рассмотрела вошедшего.
  - Здравствуй, - послышался знакомый голос.
  - Антон? - спёкшимися от жара губами неуверенно прошептала она.- Братик, это ты?
  - Я, Аннушка, я. Я, сестрёнка, - Антон шагнул от двери, и помещение сразу наполнилось запахами йода и ещё каких-то лекарств - работавший в московской больнице Антон привёз с собой её ароматы. Около постели Анны он остановился и, глядя в лицо сестры, вымученно улыбнулся. - Всё будет хорошо, - пообещал он. В этот момент из-за печи настороженно выглянула Маша, спрятавшаяся при появлении постороннего.
  - Машутка, - увидев племянницу, радостно воскликнул Антон. - Худющая-то какая! Иди ко мне, я тебе гостинцев привёз. А это у нас кто такой большой? Ванечка?! И ты тоже иди сюда, сейчас дядя Антон шинель снимет и гостинцы из мешка достанет.
  Дверь в сенях громко хлопнула, застучала по смёрзшейся земле клюка деда Демьяна, и входная дверь вновь распахнулась:
  - Антон?! Здрав будь, дорогой! Здрав будь! - радостно пробасил Демьян. - А я на двор ходил, слышу голоса, думаю: и кто к нам на огонёк заглянул? А у нас тут вот, беда какая, Аннушка приболела, - уже совсем убитым голосом закончил дед.
  - Помираю я, - стараясь удержать слёзы и не разреветься, сообщила Анна. И пояснила: - Ноги вон обморозила, доктор сказал ампутацию делать надо. А я не хочу резать. Какой из меня работник без ног? Лишний рот, ярмо...
  - Постой, постой, - запротестовал против сказанного брат Антон. - Не гони коней, Аня, постой. Письмо я твоё прочёл, потому враз и приехал. Лечить тебя будем... Я тут...
  - Нет, это ты постой, - резко перебила его Анна, - выслушай. Обещай: помру - о детях позаботишься, пока Миша с войны не придёт - за отца им будешь.
  - Да не спеши ты себя хоронить! - Антон взмахом руки остановил её словоизлияния. - Вылечим мы тебя, - во второй раз пообещал он и даже вновь выдавил из себя улыбку.
  - Не утешай! - не поверила ему сестра. - Чего уж теперь, поздно меня лечить, доктор сказал: "Медицина бессильна". Только резать, а без ног я жить не хочу.
  - И не надо, - разглядывая голени сестры, уже более уверенно улыбнулся Антон, - вылечим мы твои ноги. Ещё танцевать будешь!
  "Да натанцевалась уже досыта," - хотела сказать Анна, но промолчала, слова брата неожиданно принесли ей надежду, нахлынувшее умиротворение потянуло в сон. Она ещё увидела, как брат вместе с гостинцами для детей достал из мешка какую-то бутыль с прозрачной жидкостью и выдернул из неё пробку. Резкий запах ударил в ноздри, и измученное тело Анны провалилось в сон. Когда она очнулась, жар спал, боль в ногах утихла. Антон, привалившись спиной к стене, дремал в углу, дед Демьян похрапывал на скамье, дети о чём-то шептались на печных полатях, в помещении отвратительно и остро пахло, и этот запах шёл от бинтов, которыми оказались полностью замотаны её ноги. Анна слегка приподнялась и дотронулась до верхнего края материи, он оказался мокрым от пропитавшей его вонючей жидкости.
  Воспоминание схлынуло.
  Соседки ещё некоторое время поговорили о том, о сём. Сошлись в том, что жизнь с каждым годом становится лучше. И наконец разошлись по своим делам, в душе надеясь, что голодных лет никогда больше не будет.
  Но их надеждам не суждено было сбыться.
  
  Глава 8
  
  Тысяча девятьсот тридцать второй год выдался неурожайным. Зимой голодала вся страна. Голод в Тамбовской области был не столь жесток как в Поволжье и некоторых областях Украины, но и здесь люди пухли и умирали. Семье Гончаруков повезло больше, чем многим другим. Хотя хлеба у них не осталось вовсе, а картошки кот наплакал, зато в хлеву стояла дававшая молоко корова, в клетках сидели кролики, не достаточно, чтобы прокормить такую большую семью, но этого хватило, чтобы пережить зиму. Наступившая весна принесла облегчение - в пищу пошли наклюнувшиеся из земли съедобные травы, но вскоре все известные щавельные места оскудели, молоканки ещё не выросли, корневища болотной куги, росшей по берегам болота, выкопали ещё с осени, крапива и лебеда, из которых можно было бы варить похлёбку, едва-едва поднимались над землёй. Вода в реке ещё не прогрелась, и о том, чтобы добывать ракушки, не шло и речи. Холодные тиски голода, никак не желая отступать, вновь стиснули людей в своих смертельных объятьях. Анне вновь стала мерещиться та давняя, самая голодная в её жизни зима, но она быстро отогнала от себя эти воспоминания. Но возвращаясь к сегодняшним заботам, всё же мысленно повторила название спасшей её когда-то жидкости:
  "Эмиловый"*** спирт, - короткая фраза, казалось, мелькнула в голове только на миг, но мысли побежали дальше. - Спасибо Антону, а то бы не ходить мне больше по земле. А может лучше, чтобы умерла? Сейчас бы не мучилась... - по груди расползлась щемящая боль. - Хотя нет, - Анна с шумом втянула в себя воздух, отгоняя наваждение. - Что это я, совсем рехнулась? Переживём голодуху - поживём, - заверила она себя. - Выдержим, нам бы только ещё немного продержаться, а там лебеда, одуванчики пойдут". Окончательно отринув от себя поток горестных воспоминаний, Анна взяла лопату и направилась к дальнему концу огорода. Туда, где близ болотного берега она давно уже приметила многочисленные ростки лопуха, корни которого, как она хорошо знала, бывали толстыми и мясистыми. Вот только съедобными или нет? Именно это она и хотела проверить. Остановившись около одного из зелёных проростков, Анна принялась за дело.
  Острозаточенная лопата легко вошла во влажную, податливую торфяную почву. С силой надавив на рукоять, Анна подала лопатный штык вверх, поднимая грунт. Вместе с грунтом потянулся и корень. Не выдержав напряжения, он треснул и оборвался, нижняя его часть так и осталась в глубине. "Хватит и этого", - подумала Анна. Вывернув грунт на сторону, она наклонилась и, взяв корень, подошла к берегу болота. Опустившись на корточки, Анна прижала ладошкой росший там мох, и на поверхность проступила чистая, чуть коричневатая водица. Ещё не успевшая прогреться на весеннем солнце, она "обожгла" кожу, но Анна, не обратив на это внимания, опустила в воду корень и пальцами тщательно смыла с поверхности облипавшую его со всех сторон грязь. Закончив мытьё, Анна выпрямилась и вернулась к лопате, подняла её, с минуту постояла, раздумывая, и не спеша двинулась к дому. Вздохнув, прямо на ходу, откусила изрядный кусок корня и принялась жевать - тот оказался жёстким, но сочным и с голодухи даже показался Анне приятным на вкус. "Ну вот, моё почтение, и попробовала, - с каким-то внутренним облегчением подумала Анна. - Скоро всё узнаю. Если к вечеру со мной ничего не случится, накопаю корней ребятишкам. - Она не успела закончить свою мысль, как из избы вышел и поспешил ей навстречу сын Николай. Анна быстро спрятала корень в карман на подоле и, встречая сына, вымученно улыбнулась.
  - Мам? А мам? - лицо у мальчика удивлённо вытянулось.
  - Да, Колюшка? - отозвалась Анна.
  - Мам, а что ты ешь? - пытливо вглядываясь в глаза матери, спросил Коля.
  Та судорожно сглотнула, плохо разжёванный корень лопуха, проваливаясь в пищевод, царапнул по горлу.
  - Ничего, сынок, совсем ничего, тебе показалось, - соврала она, - это я так... - Она не нашла слов, чтобы завершить фразу и буркнула: - Беги домой.
  - А ты? - забеспокоился сын.
  - Я приду, приду, следом приду, - пообещала Анна, и когда Коля скрылся за дверью дома, поспешно дожевала припрятанный в кармане корешок. Где-то далеко - далеко на болоте набатом бунел бучел и, разрываясь во всю ивановскую, квакали лягушки. "И почему мы не французы?" - внезапно подумалось Анне. Она подошла к сараю, где лежал всевозможный инвентарь, открыла дверь и прислонила лопату к стеночке.
  
  Наступил вечер, и ничего не случилось. Облегчённо вздохнув, Анна вышла из дома, взяла в сарае лопату и направилась в конец огорода. Она улыбалась, так как теперь знала: голодные обмороки им не грозят - лопухов в этот год проросло великое множество. Так и случилось - до того, как пошла лебеда, крапива и другие травы, они продержались, а там в реке потеплела вода и на столе появилось мясо ракушки. А ещё Михаил отковал в кузне рыболовные крючки, достал из сундука лежавшую там с незапамятных времён шёлковую нить и, сделав несколько закидушек (донок), научил сыновей ими пользоваться. И вскоре на семейном столе нет-нет да и стала появляться рыба. Жизнь снова налаживалась.
  
  В этот день Маша и Иван возвратились с полевых работ пораньше. Они ещё только-только вошли в дом, как небо начало стремительно темнеть. Со стороны Большого угла - места, расположенного на юго-западе села, из-за леса выползала огромная светло-сизая туча. Понаблюдать за ней ребятишки вышли на улицу.
  - А, слабенькая... - махнул рукой кто-то из младших братьев Марии.
  - Нет, - возразила Маша, - мама говорит, в таких светлых тучах либо град, либо ливень приходит.
  - А чего мы тогда стоим? - встрепенулся Ваня. - У соседей сено раскидано, а они все в поле.
  - И правда. Как же я забыла! - хлопнув себя по лбу ладонью, воскликнула Маша и бросилась к половне (сарай для сена), в которой стояли вилы и грабли. Остальные ребятишки поспешили следом за ней. Инструменты были разобраны быстро, и дети побежали за соседский двор собирать, как выяснилось, уже совсем сухое соседское сено.
  - Давай, давай, шевелись! - подбадривал младших братьев Иван, быстрыми движениями подхватывая на вилы сгребаемое ими и Машей сено, и укладывая его в стремительно растущую копну. Работали споро, и как не быстро шла туча, копну они сметали как раз к первым ударившим в пыль дождевым каплям.
  - Бежим домой! - скомандовала Маша, и ребятишки с хохотом помчались к дому. Оглушительно грянувший гром застал их на пороге.
  - Успели! - радостно вскричал Коля, последним из ребятишек прислоняя к стене дома свой рабочий инструмент - деревянные грабли. - В следующую секунду он вбежал в сени, а ещё через мгновение на землю обрушилась сплошная стена дождя.
  - Ливень! - восхищённо вскричал Коля, глядя на стремительно мчащийся по двору водный поток.
  - В дом, в дом пошли! - Маша как заботливая курица подхватила ребятишек под руки и почти насильно затолкала из сеней в жилое помещение, захлопнула дверь в сенцы и закрыла её на щеколду. Тут же на улице грохнул очередной грозовой разряд, и Маше показалось, что ливень усилился.
  Сверкали молнии, гремел гром, стучали падающие с небес капли. Сидевшие в доме ребятишки наблюдали за несущимся по улице бурным водяным потоком.
  - Как река! - восхищались стихией никогда не видевшие ничего подобного ребятишки. С огородов смыло бы всё, затянись ливень надолго, но по счастью он оказался скоротечным. И как только дождь прошелестел дальше, и во дворе перестали сверкать молнии, младшее поколение Гончаруков высыпало на улицу.
  - Ух ты! - воскликнул Коля, увидев поток воды, всё ещё протекающий по расположенной близ бугра яруги, и стремительной рекой утекавший в болото.
  - Айда купаться! - предложил Петя, а Маша, наступив ногой в лужу и поняв, что прошедший дождь был тёплым, препятствовать им не стала. С чего было отказывать малышне в маленькой радости? Пусть подурачатся, коль есть такая возможность и если от этого никому не будет плохо.
  Прибежали соседские мальчишки, притащив с собой огромное железное корыто. Обрадованно вереща, малышня поспешила к исходившему бурунами дождевому потоку. Уже через минуту два смелых первопроходца, сидя в корыте, пытались удержаться на беспрестанно поднимающихся и опускающихся водяных холмах. Наконец их развернуло и опрокинуло. Мальчишки, заливаясь смехом, повалились в воду. А к ним уже спешила вторая пара "лодочников". И всё повторилось. Заливистый смех и хохот звучали над болотом довольно долго, пока водные потоки не иссякли, и "океанский лайнер" окончательно не сел на мель. Грязные, но довольные мальчишки потащились к дому. Наблюдавшим за всем этим безобразием Маше и Ване оставалось только улыбаться. А почему бы и нет?
  
  Глава 9
  
  Так уж получилось, что из всех детей в семье Гончаруков больше всех пристрастился к рыбной ловле сын Коля. И теперь, как только у него появлялось свободное время, он бежал на речку. Насадкой на крючки чаще всего служила всё та же речная ракушка-беззубка, иногда дождевой червь - выползок, иногда пойманная на удочку мелкая рыбёшка. На донки рыба ловилась всякая, правда в основном то были окунь или голавль, но попадался и язь, и щука, изредка на крючок цеплялись небольшие сомята. Когда же приманку заглатывала действительно крупная рыба, случались досадные обрывы, и тогда Николай с несчастным видом шёл к отцу и просил принести новый крючок. Михаил посмеивался, но ни разу не отказал сыну в такой маленькой просьбе. И Коля продолжал бегать на рыбалку. Иногда попавшаяся на крючок рыбина заводила снасть в корягу, и тогда Николаю приходилось раздеваться и нырять в воду, выпутывая нить, заведённую в переплетения веток или стволов лежавших на дне деревьев. Рыбачил Николай и на удочку. Место, а точнее привада, на которой он обычно удил рыбу, располагалось на высоком берегу реки, и сквозь прозрачную воду отчетливо проглядывались силуэты рыб - серебристые уклейки, полосатые окуни. Но главной целью рыбалки являлись сбившиеся в общую стаю голавли и язи. Для их ловли Коля чаще всего насаживал на крючок кузнечика или стрекозку и тихонечко подкидывал плавающим у поверхности и желающим что-либо сожрать рыбинам. Леской для удочки служил конский волос, и потому приходилось внимательно следить за перемещениями рыб, и как только к приманке устремлялся излишне крупный голавль или язь, следовало поспешно дёрнуть удочкой вверх, вытаскивая крючок с кузнечиком из-под носа, вознамерившейся его сожрать, громадины. Когда же к приманке подходила рыбка средних размеров, требовалось не только подсечь её, но и не дёрнуть слишком сильно, чтобы собственным рывком не оборвать лЕсу. Но рыболовную науку Николай постигал быстро и со временем всё реже и реже обращался к отцу с просьбами принести новый крючок взамен утерянного.
  
  В тысяча девятьсот тридцать третьем году старшая дочь четы Гончаруков Мария закончила семь классов ЛИКБЕЗа, а через год, когда семь классов ЛИКБЕЗа закончил и старший сын Иван, им обоим настала пора покинуть отчий дом - "уйти в люди". О том, какой путь выбрать, было определено заранее - ещё год назад отец сообщил им своё решение:
  - Как только Ваня закончит седьмой класс, вы вместе поедете в Ленинград.
  - К дяде Пете, - теребя в руках фартук, добавила мать. Михаил набил табаком трубку и заметил:
  - Будете работать и продолжать учиться.
  Так оно и вышло - вначале лета Мария и Иван, собрав свои немногочисленные пожитки, уехали в город на Неве к своему дяде Хмаре Петру Осиповичу.
  В это же самое время свою трудовую деятельность в колхозе начал и младший сын Гончаруков Николай, впрочем, как и другие его ровесники. В тот год Анна работала звеньевой по выращиванию проса. Женщины звена пололи, а дети от десяти лет и старше собирали выдернутые колхозницами сорняки в охапки, выносили с поля, раскидывали и сушили на сено. Коля работал наравне со всеми и одновременно приглядывал за младшими сестрёнками Ниной и Лилей, которых по-прежнему приходилось брать в поле. И, конечно же, для ребятишек в десять лет делались разные поблажки, а вот брат Коли Пётр уже трудился наравне со взрослыми, выполняя те же работы, что и они.
  В постоянных заботах прошло лето, наступила осень, урожай был убран, озимые посеяны. Дел в поле не стало, и у ребят с девчатами появилось больше свободных часов. Золотая осень - самое время для посиделок и разнообразных игрищ.
  Шла первая декада октября. В тот злосчастный день Петя вернулся с посиделок радостный, усталый и разгорячённый, - мальчишки и девчонки весь вечер прыгали через костёр, и поэтому Пете сильно хотелось пить, а на сундуке в сенцах, так казалось бы кстати, стоял глиняный горшок с молоком.
  - Холодненькое! - коснувшись ладонью поверхности толстого горшка, обрадованно прошептал Пётр, ухватил горшок обеими руками и, приложившись губами к краю, принялся пить. Тут скрипнула и открылась дверь, в сенцы вышла Анна.
  - Ишь, прилабунился, хватит, остальным не останется! - беззлобно укорила она сына.
  - Мам, я ещё чуток! - воспротивился Петя.
  - Холодное, - возразила мать, решительно забирая кринку. - Дай тебе волю, за моё почтение, до дна опустошишь!
  - Неее, - возразил сын, и, усмехнувшись, проскользнул в тёплую избу, - только до половины, - его голос донёсся уже с полатей.
  - Шельмец! - Анна поставила горшок на сундук и, вернувшись в жилую комнату, затворила за собой дверь. О том, что случилось нечто непоправимое, в тот момент никто не подумал, а утром Пётр почувствовал слабость, не пошёл в школу. К вечеру у него поднялась температура, ночью начался кашель. Горячее молоко, травы не помогли. Болезнь прогрессировала. Каждый приступ кашля отдавался болью в груди и животе. Опасаясь за сына, Анна сходила в райцентр к доктору, привезла какие-то микстуры, но тщетно - кашель не утихал. На третий день Пётр начал отхаркиваться пенистой мокротой, дышал он тяжело и часто, ещё через сутки губы больного налились синевой.
  - Езжай за доктором! - в глазах Анны, когда она обратилась с просьбой к только что пришедшему с работы мужу, стояли слёзы.
  - Совсем плохо? - только и сказал Михаил, Анна молча кивнула. Михаил мельком взглянул на заходящегося кашлем сына и ушёл в густеющие за окном сумерки. Пока нашел председателя, пока добрался и вывел из общественной конюшни коня да запряг в телегу, пока добрался до райцентра и отыскал дом доктора, стояла глубокая ночь. Михаил привязал поводья к ограде и, подойдя к дому, громко заколотил в окно. Вскоре раздались звук открываемой внутренней двери и послышались чьи-то шаркающие шаги.
  - Кого леший принёс? - недовольно раздалось из-за закрытой двери.
  - Простите великодушно, но сын совсем плох. Посмотреть бы?! - взмолился Михаил.
  - Что за сын, какой сын, чем болен? - слегка невпопад заговорил доктор, видимо ещё не совсем отойдя от глубокого сна.
  - Петя, сын мой, на днях жена приходила, простыл он, - спешно пояснил Михаил, боясь, что доктор откажет, или того хуже - даже не выслушает. Дверь скрипнула и открылась.
  - БежАнка что ли? - подслеповато щурясь, уточнил доктор.
  - Она, - слегка поморщившись подтвердил Михаил, хотя и не любил, когда его жену называли вот так - "бежАнка", а не по имени или фамилии.
  - Так я же всё, что нужно, прописал, - на лице доктора проявилось недоумение: "Мол, что вы ещё от меня хотите?", но он пересилил себя и поинтересовался: - И что, не помогает?
  Михаил развёл руками и принялся быстро рассказывать:
  - Кашель не унимается, голова горячая, а руки холодные и губы синеть начали. Доктор, помогите, сгинет же парень! Съездите к нам! Не откажите!
  Врач на секунду задумался, затем вернулся в избу и через минуту вынес бутылочку с какой-то микстурой.
  - Поехать не поеду, - доктор мотнул головой, словно заранее отклоняя любые просьбы, - и не просите, не к чему. Но это должно помочь, - он протянул Михаилу принесённое лекарство. - Три раза в день, по чайной ложке, Бог даст, поможет.
  Михаил полез в кошель за деньгами, но доктор только отмахнулся:
  - Парень выздоровеет, сам и принесёт.
  - Благодарю, доктор, благодарю! - Михаил сунул бутылочку с микстурой за пазуху и быстрым шагом поспешил к лошади. "Денег не взял, сказал - пусть сын привезёт. Значит, поправится Петька наш, поправится!" - с этой радостной мыслью Михаил запрыгнул на телегу и, несильно хлестнув лошадь вожжами, покатил в сторону своей деревни. А смотревший ему вслед доктор, ещё раз мысленно прошёлся по перечисленным приезжавшим мужиком симптомам и, окончательно определив в снедавшей мальчика простуде крупозное воспаление лёгких, пробормотал себе под нос:
  - Бог даст, поможет, Бог даст. Только на Бога и надейся мужик, только на Бога...
  
  Но полученное у врача лекарство не помогало, кашель не прекращался ни на минуту. Петины ладони, ступни ног стали холодными как ледышки, синева расползалась вокруг носа, выхаркиваемая мокрота казалась ржавой от примешивающейся к ней крови. Вот Пётр зашёлся в особенно сильном приступе, он задыхался, Анна подскочила к сыну, приподняла голову над подушкой:
  - Сынок, сыночек, Петенька, что сделать, как тебе помочь?
  Но Пётр, только мотнул головой, привстал на одном локте и захрипел в кашле, тут же харкнул кровью, и на старенькое одеяло упали две маленькие окровавленные трубочки. После чего засипел, локоть его подломился, и парень обессиленно упал на подушку. Сил кашлять у него не осталось, он только хрипел и стонал. Анна, глядя на эти две странные трубочки, едва не зашлась в крике, но, чтобы не навредить сыну своим испугом, сдержалась. Закусив до боли губу, она взяла себя в руки и окликнула Николая, в последний момент всё же не сумев преодолеть дрожь в голосе:
  - Коля, смотри за братом! - попросила она.
  - Мама, ты куда? - спросил тот, и Анна, опасаясь, что начав говорить, не сдержит рыдания, только отмахнулась. Взяв трубочки, она завернула их в чистую тряпицу и, поспешила в районную больницу, к доктору.
  
  Анна не помнила, как дошла до бывшего барского дома, служившего теперь районной больницей. Будто не было никакой дороги, а она словно очнулась уже в приёмном кабинете доктора.
  - Что у вас? Заболели чем? - не узнав свою недавнюю посетительницу, спросил доктор. Вместо ответа Анна развернула на ладони окровавленный платок и протянула ладонь.
  Тому хватило одного взгляда, чтобы опознать вылетевшие, из истерзанных болезнью легких, бронхи.
  - Что нам делать? Помогите доктор, а? - слёзы покатились по щекам Анны, она с мольбой взглянула в лицо врача, но тот лишь виновато развёл руками.
  - Ничем не могу помочь, - честно признал он, и добавил избитую фразу, - медицина тут бессильна.
  - Но как же так? Как же? - Анна почувствовала, что у неё отнимаются ноги. Она уже потеряла двух детей - девочек-близняшек и не хотела терять третьего, и в то же время понимала: доктор говорил правду - Петра не поднять, она знала это, ещё не отправившись в дорогу, но всё же надеялась на чудо - а вдруг? Но чуда не случилось. Осознание собственного бессилия, холодной волной накатило, сковало мышцы, Анна почувствовала, как спазм сжал горло и не даёт сделать вздох, сердце захолонуло холодом.
  - У вас ещё есть дети? - в голосе доктора прозвучало участие. Анна не нашла в себе сил ответить, но вопрос о детях позволил устоять на ногах. Сжав в ладони платок с бронхами, она медленно повернулась и шатающейся походкой пошла к выходу. В глазах двоилось от слез, грудь сжимала боль. Она не знала молить ей или проклинать. Кого? За что? Ответа не находилось.
  На полпути к дому, остановившись посередине поля, Анна дала волю чувствам - рыданья сотрясали её. Сев на землю, она обхватила колени руками и начала раскачиваться из стороны в сторону, будто качая несуществующую люльку. Отрыдав, откричав, отплакав, Анна встала, стёрла тыльными сторонами ладоней слёзы и направилась к дому. Больше её слез в те дни не видел никто.
  Шестнадцатого октября тысяча девятьсот тридцать четвёртого года Петра не стало. Похоронили его на сельском кладбище рядом с дедушкой Демьяном.
  
  После отъезда Марии и Ивана, а особенно после смерти Петра забот у Николая прибавилось, к тому же зимой тридцать пятого года у Николая появился младший братик Михаил, а с ним и новые заботы, а тут ещё нежданно-негаданно он сам заболел нередкой в те годы малярией. Её приступы терзали Николая долго, из-за них он даже два года не ходил в школу. Болезнь окончательно отступила только весной тридцать шестого года. Но вот Николай почувствовал в себе силы и как-то вечером, когда отец возвратился с работы, обратился к родителям с просьбой:
  - Пап, мам, может я в школу пойду?
  - Куда ты пойдёшь? - Анна перестала баюкать маленького Мишу и повернулась к Коле.
  - Учебный год уже к концу подходит. Теперь осенью учёбу продолжишь, а теперь дома сиди.
  - Да и одежки на тебя подходящей нет, - присоединился к словам матери оторвавшийся от газеты отец. - Тебе ж в пятый класс идти, а это в Красивку. В твоём старом пальтишке не пойдёшь, мало оно тебе, - заметил он, и сокрушённо развёл руками. - А на новое пока денег нет. Вот урожай соберём, зерно продадим, какую-никакую одёжку тебе купим, и как мама сказала, первого сентября пойдёшь за милую душу.
  - Но я опять год пропущу, отстану! - попытался добиться своего Николай.
  - Не отстанешь, - утешил его отец, - и старше тебя учатся. Успеешь ещё, выучишься.
  Коля больше настаивать не стал, вздохнул:
  - Осенью так осенью, - покладисто согласился он.
  
  Глава 10
  
  Весна пролетела быстро. Пока засевали поля, пока сажали огород, наступило лето. В воскресный день, сидя на берегу реки, отец с сыном удили рыбу. Как назло, та не брала. Ну совсем, ну ни единой поклёвки. Ни плотва, ни окунь, ни даже уклейка.
  - Коля, - обратившись к сыну, Михаил положил руку на его плечо. - Ты совсем большой, теперь заготовка кормов корове, на зиму, на тебе.
  - А за малыми кто приглядывать будет? - от столь неожиданного сообщения Николай даже заволновался.
  - Не переживай, за этим дело не станет, - заверил отец. И пояснил: - Колхоз до конца страды организует детские ясли для детей колхозников, вот туда и будем на день водить наших малышей.
  - А ну тогда, конечно, я понимаю, - совсем по-взрослому согласился Николай, - раз мелкота под присмотром, сено я враз заготовлю, долго ли мне?
  - Вот и хорошо, - улыбнулся Михаил и принялся сматывать так и не поймавшую ни одной рыбины снасть. Коля последовал его примеру.
  
  Когда в полях выросли сорняки (повилика, просеника), все ровесники Николая отправились в поле. Дружившие между собой ребята: Николай Гончарук, Масловы Иван и Сергей, Жучёнков Григорий, девчата Чупина Настя, Леонтьева Мария и Жучёнкова Лена организовали собственную "артель" - вместе, с утра и до обеда, ходили за травой, в обед, вместе, бежали на Волковскую речку купаться. Девчонки уходили на свою, девчачью, купальню, мальчишки на свою, мальчишескую. На обеих этих купальнях купались и взрослые. Мужчины на ребячьей, женщины на девичьей. Речка в этом месте протекала широкая, глубокая, подход к ней шёл через лес, и большинство односельчан предпочитало купаться ниже по течению "на Мыске" или даже на узкой протоке старого русла. Поэтому ребята без зазрения совести свою купальню так и называли: "наша купальня". После обеда мальчишки и девчонки вновь шли за травой, работали до самого вечера, а вечером опять бежали на речку - смывать пыль. Николай, обычно не засиживаясь в воде, лишь быстро окупывался, одевался и торопился домой, спеша приготовить ужин - родители работали допоздна и кроме, как Николаю, приготовить еду было некому.
  Вечерняя трапеза в крестьянских семьях незатейлива - варёная картошка, квашенная капуста, малосольные огурцы, квас или молоко. Вот картошку-то Коля обычно и готовил. За картофелем в погреб лазать не приходилось, мать вынимала его загодя и оставляла в сенях в большом ведре. Прибежав с речки, Николай первым делом приносил из колодца воду и половину ведра сразу выливал в лохань, потом садился на маленькую табуреточку и начинал чистить картофель. И хотя он уже имел в этом деле приличную сноровку, времени всё же на чистку уходило порядочно.
  "Чистить картошку надо аккуратно, нож должен быть острым, чтобы шкурочка выходила тоненькая-тоненькая", - учила Анна своих детей. И Николай старался. Получалось хорошо. Начистив бадью картофеля, он его мыл. Затем начиналось самое тяжелое, ведь варил Николай картошку на загнетке (место на шестке русской печи) на таганке, но ни сил, ни роста, чтобы поднять чугун с пола и сразу поставить на таган у него не доставало. Потому Коля сперва ставил на загнетку чугун, следом таган, затем залезал туда сам и только тогда ставил чугун на таган. Заваривал он огонь с таким расчётом, чтобы картошка сварилась к приходу с работы матери, которая по пути домой ещё и забирала из яслей своих младших детей. Сразу по приходу она передавала малышей на попечение Николая, а сама отправлялась умываться в специально сделанную для этого пристройку, в которой всегда стояла кадка с водой. Ведь от матери всегда сильно несло табаком, а как иначе, если работала она звеньевой на выращивании проса и турецкого табака? К приходу супруга Анна успевала не только умыться, но и принести из погреба или квашенную капусту, или солёные огурцы. Отец тоже мыл руки и после этого вся семья садилась за стол. После трудного дня нехитрая пища шла на ура. Вместо чая дети пили молоко, взрослые - квас. И так день за днём.
  
  По воскресеньям в колхозе был выходной, и дети, что постарше, с утра до самого вечера пропадали на речке. Николай, уже давно пристрастившийся к рыбной ловле, не столько купался, сколько удил рыбу. Когда же мать приходила с работы пораньше, и у него вдруг выдавался свободный вечер, Коля сразу же убегал на речку ставить закидные (донки). Рано поутру он бежал проверять свои поставушки, выуживал пойманную рыбу, снимал снасти и спешил обратно домой, торопясь поспеть на работу. Но рыболовные страсти на этом не заканчивались. Иногда по субботам сельские ребята (любители порыбачить) отправлялись в ночное, а чтобы к утру не мёрзнуть, брали с собой и надевали ночью старые пиджаки. Так было и в тот раз.
  Близился обед. Намеченная на день работа оказалась выполнена. Настала пора собираться домой.
  - Серёга, - Николай окликнул парнишку, с натугой взваливавшего на спину не по росту здоровенную вязанку травы, - в ночное пойдём?
  - Пойдём, если мамка отпустит, - отозвался тот.
  - Отпустит, - непонятно с чего заявил слышавший вопрос Жучёнков Григорий, на что Маслов Сергей только хмыкнул и, пристроив поудобнее вязанку, зашагал к дому.
  - Пацаны, и я с вами, - вдруг подал голос Кошелёв Николай.
  - А у тебя закидушки есть? - спросил Маслов Иван и, затягивая верёвку, упёрся коленом в собранную траву, чуть помедлил и из всех сил потянул верёвку на себя.
  - Есть, три штуки, - заверил Кошелёв, тоже возясь со своей вязанкой.
  - А чего тогда спрашивать? - пожал плечами Иван. - Речка на всех одна, да и мы разве когда против?
  Кошелёв обрадованно улыбнулся и уточнил:
  - Тогда где собираемся?
  - Часов в пять на Чукином переходе, - за всех ответил Григорий.
  - А если не застанешь никого, тогда сразу на Кипучку подходи, - продолживший разговор Гончарук назвал участок реки Вороны, расположенный близ резкого сужения её русла. - Мы на изгибе будем. Там у нас место постоянное, кострище... В общем, увидишь. Одежду какую-нибудь надень. Холодно ночью.
  - А костёр разводить разве не станем?
  - Костёр костром, а от земли всё равно холодно, и от реки к утру прохладой так и тянет. Простынешь, - пояснил Гончарук. - Мы, чтобы потеплее было, старые пиджаки надеваем.
  - А у меня пиджак только один, - слегка скис Кошелёв, - я его в школу ношу.
  Жучёнков Григорий посмотрел в его сторону и хмыкнул:
  - А у нас по десять, да? Тоже бар нашёл!
  - Да ты не дрефь, что с ним станется? - пожал плечами Маслов Иван. - Был бы новый, а то видел я твой пиджак!
  - У тебя можно подумать лучше! - обиделся Кошелёв.
  - Так о том и говорю, - Иван широко улыбнулся, - нашим нарядам ночёвка не страшна. Хуже не станут.
  - Это точно, - угрюмо согласился Жучёнков. Гончарук согласно кивнул и рывком закинул на плечо приготовленную к переноске ношу. Остальные последовали его примеру, и вскоре в поле никого не осталось.
  
  Как и договаривались, встретились ребята на Чукином переходе. Масловы Иван, Сергей и Гончарук Николай пришли вместе, Жучёнков Григорий и Кошелёв Николай добрались по отдельности. Кроме снастей Григорий держал в руках и совковую лопату.
  - А это зачем? - удивленно спросил Кошелёв.
  - Огольцов накопаем, - охотно пояснил Григорий, пуская отполированным до блеска полотном лопаты солнечные зайчики.
  - А зачем? - продолжил допытываться Кошелёв. Закидные ему отец сделал только на днях и в рыболовных премудростях он ещё не разбирался.
  - Колян, оголец - живец самый первостатейный, - начал объяснять Григорий. - На него кто хошь берёт: и голавль, и язь, и щука, и сом. Вот только окунь зараза часто с крючка сбивает.
  На лице Кошелёва появилось задумчивое выражение:
  - А я думал мы на ракушку ловить станем, - произнёс он как-то даже разочаровано.
  - Будем и на ракушку, - заверил товарища Гончарук Коля, - на раковую шейку рыба хорошо ловится, только раков линючих сейчас нет, а огольцов... - он на мгновение запнулся, - их ещё накопать надо.
  - Накопаем! - излишне самоуверенно заявил Жучёнков, но спорить с ним никто не стал. И действительно, почему не накопать? Времени до ночи ещё хватало, места, где водились огольцы - личинки речных миног, ребята знали. Вот только когда они пришли к этим самым местам, оказалось, там кто-то уже изрядно поковырялся.
  - Вот бестолочь оловянная, хоть бы ил за собой в речку обратно посбрасывал! - глядя на выброшенную на берег донную почву выругался Григорий.
  - Так и что? Всё равно ж копаем? - бодро спросил Кошелёв.
  - Теперь тут накопаешь! - вздохнул Гончарук, пяткой спихивая в воду ил, оставленный на берегу нерадивым рыболовом.
  - Может всё ж попробуем? - уже не столь уверенно предложил Кошелёв.
  - А что мы теряем? - согласился с предложением Григорий и начал скидывать с себя одежду. Полностью растелешившись, он влез в воду, взял лопату и принялся выбрасывать на берег загребаемый лопатой речной ил.
  - Есть один! - радостно завопил Кошелёв, пытаясь схватить то и дело выскакивающее из-под пальцев речное существо. Наконец ему это удалось. - Скользкий, зараза! - высказался он, опуская пленника в заранее приготовленное ведёрко с небольшим количеством речной воды, укрытой сверху пучком свежесорванной травы. А Гончарук и оба Масловы уже погнались за следующим, выброшенным на берег, огольцом.
  После получасовой работы ребятам удалось накопать десятка полтора этих странных речных рыбёшек. Ни много, ни мало по три штуки на каждого рыболова.
  - Хорош, хватит! - махнул рукой слегка продрогший от долгого нахождения в воде Григорий. Николай Гончарук принял у него лопату и скомандовал:
  - Сваливаем землю в воду, - и начал совком сгребать разбросанный по траве ил.
  
  Почистив берег и за собой и за нерадивым рыболовом, ребята направились к привычному месту ночёвки. Дошли быстро, благо идти было совсем недалеко. Сложили вещи в одну кучу и, долго не рассусоливая, собирались идти расставлять донки.
  - Ребята, кто сегодня останется собирать валежник и разводить костёр? - задал вопрос Гончарук, в глубине души надеясь, что на это скучное дело охотник найдётся сам по себе.
  - Наверное, я, - понуро отозвался Кошелёв.
  - Да нет, тёзк, ты точно не останешься, - возразил ему Гончарук. - Если ты тут будешь возиться, как же тогда научишься закидные ставить? Ты точно пойдёшь.
  - Я останусь, - вызвался в костровые Иван. - Может ещё и раков вам наловлю.
  - Раки - это хорошо, - заметил Маслов Сергей, а Григорий взглянул на остающегося и предостерёг:
  - Вечереет уже, смотри не озябни.
  - Да я нырять не стану, - успокоил друга Иван, - штаны задеру и в берегах поищу.
  - Да в берегах раков поди уже всех выловили, - усомнился в успешном поиске Григорий, - надо под обрывом или в траве искать.
  - Я найду, - уверенно пообещал Иван, - придёте - жареных раков есть будем!
  - Ага, будем... - продолжил сомневаться Гриша.- Ты главное костёр разведи и валежника натаскай, а то не больно хочется в ночи по чащобе шастать. И глаз выколоть не долго.
  - Говори уж про глаз, скорее на упыря наткнуться боишься! - подколол друга Иван.
  - Сам ты упырь! - обиделся на дружескую шпильку Григорий и собрался было уходить, когда вспомнил, что они забыли едва ли не главное и потому поспешил уточнить, обращаясь ко всем сразу:
  - Рыбу как всегда поровну? - при этом он скосил взгляд на новичка в их компании Кошелёва Николая. Тот не колеблясь кивнул.
  - Вот это нормально, - поддержали его остальные, и ребята, уходящие ставить закидные, дружно двинулись вдоль речного русла. Пока, идя через росший вдоль берега орешник, добирались до первого удобного для постановки донки местечка, Гончарук объяснял своему тёзке принцип насаживания на крючок живца, а точнее плескавшихся сейчас в ведре личинок миноги.
  - Значит, так: аккуратно берёшь огольца, не задавив, сжимаешь его в ладони, так, чтобы голова торчала наружу, крючком разрываешь ему верхнюю губу...
  - Зачем? - перебил друга Кошелёв.
  - Если не разорвать губу, он, тварь такая меделянская, закопается в ил, и фик ты чего поймаешь! В общем, разрываешь ему верхнюю губу и осторожно цепляешь крючком за хребет, верхнюю его часть. Только смотри не попади в позвоночник. Если пошла кровь - попал, всё, хана, можешь выбрасывать.
  - А почему хана? - уточнил Кошелёв, пытаясь понять все нюансы рыбного промысла.
  - Потому что тогда оголец у тебя через пять минут снулым будет, - охотно пояснил Гончарук, - а на снулого огольца рыба не берёт.
  - Совсем?
  - Совсем, - уверенно заявил Николай и тут же поспешил поправиться: - Нет, может конечно какой оголодавший окунёк и ухватит, но и то вряд ли. Так в пустую закидушка и простоит. Пока снулого огольца на новую наживку не сменишь.
  - Подожди, а как же так? На кусок ракушки рыба берёт, а на мертвого огольца нет? - продолжал допытываться Кошелёв. - Почему?
  - Я откуда знаю? Не берёт и всё тут, - пожал плечами Гончарук и замолчал, думая, что разговор окончен, но у его тёзки вопросы далеко не закончились.
  - А проверяете ночью часто?
  - Два-три раза за ночь, иногда чаще, - сообщил Николай новоиспечённому рыболову. И через секундную запинку сознался: - А когда и проспим.
  Коля Кошелёв улыбнулся, но ничего не сказал, зато его спутник ткнул в берег реки пальцем и воскликнул:
  - О, пришли, доставай закидушку!
  
  На то, чтобы поставить все донки, ушло не более полутора часов. Но когда ребята возвратились к месту предстоявшего ночлега, уже смеркалось. Ярко горел костёр, возле него лежала большая куча хвороста, на широком листе лопуха дымились паром только что снятые с углей раки.
  - Так, парни, - обратился к товарищам Иван, - перво-наперво, давайте пока не стемнело притащим ещё дровишек. По одной охапочке и будет нормально.
  - А этого недостаточно? - кивнув на сложенную кучу веток, спросил Кошелёв.
  - Может и достаточно, но на можа плохая надёжа, - тоном бывалого человека ответил ему Гончарук, а Маслов Сергей продолжил, поясняя мысль:
  - Мы как-то раз поленились, тоже на можа рассчитали, и пришлось под утро зубами щёлкать - в темноте в нашем лесу скорее лоб о сучки порасшибаешь, чем хвороста найдёшь. Бабки весь валежник на дрова перетаскали, чистенько, как метлой подметено.
  - Это ты загнул малость, - возразил Иван, - валежника полно, но попробуй отыщи его в чаще ночью.
  - Тогда пойдём, чего стоим? Кого ждём? - заулыбался Кошелёв, и первым отправился на поиски сухих веток.
  
  Дров насобирали много, экономить никто не собирался, и костёр пылал до небес. Не до небес, конечно, но горел он ярко, и тепло от его пламени разливалось во все стороны. Над костром висел котелок, в котором варилась уха - принеся дрова, ребята ещё засветло успели поймать на удочки с десяток уклеек и пять окушков. О пшённой крупе, картофеле, соли позаботились загодя, и теперь над рекой разливался запах приготовляемой на свежем воздухе ухи, к нему примешивался аромат свежеподжаренного хлеба - срезав ножом ивовые прутики, ребята нанизали на них принесённые с собой хлебные горбушки, слегка обжарили их на костре и теперь с аппетитом хрустели получившимися деликатесами. Пойманных же Иваном раков съели сразу по приходу из леса.
  Значительно позже, когда сварилась уха, отзвенели о дно опустевшего котелка ложки, а ребята разлеглись на приготовленные из мелких веток лежанки, пришло время страшных историй. Ничто так не бодрит ночью в лесной глуши, как правильно рассказанная мрачная сказка, особенно если где-то, совсем рядом, время от времени трещат деревья и нет-нет да ухает филин. Первым начал своё повествование Григорий:
  - Вы про Даньку Скрипа слышали? Жил такой мальчик в Кирсановском уезде и было это ещё до революции. Коленка у него с младенчества скрипела, вот его Скрипом и прозвали. Тощий, худющий, руки длинные, рот широкий, зубы кривые, - слушая, ребята притихли, а Григорий повествовал дальше и одновременно потихонечку подпихивал длинную веточку к спине одного из слушателей.
  - Так вот, дразнили его все, обзывали. В общем, обижали всячески, и никто с ним дружить не хотел. И как-то в один ненастный день поймали его на лугу озорники - шпана соседская и побили. И так обидно ему стало, просто до смерти. Пошёл он домой, а там ещё и мать на него, за порванную рубаху, наорала. Вышел Данька во двор, в слезах весь от обиды, сорвал верёвку, что под бельё на столбах висела, пошёл в лес, залез на самую высокую сосну, что напротив дома росла, посмотрел в последний раз на отчий край и повесился. Нашли его под утро, а что руки на себя сам наложил, родные от людей скрыли. Сказали, что, мол, от сердца больного помер, вот его на общем кладбище и похоронили. Но не терпит освященная земля самоубийц. И не может он с тех пор никак упокоиться. Ворочается в могиле, скрипит коленкой, а как приходит время тёмное, почва на могиле бугром вспучивается, гроб с жалобным скрипом открывается, и из земли вытягиваются длинные костлявые руки. Выползает Данька Скрип во тьму ночную и бродит меж крестов, скрипит коленкою. А в самые тёмные ночи, например, как сегодня, выходит он за ворота погоста, идёт по деревням, в окна домов заглядывает, на ухо в унынии пребывающим злое нашёптывает, людей слабых к самоубийству склоняет. И каждый сведущий знает: если услышишь ночью, что ни с того ни с сего в доме половица али дверца какая скрипнула, знай: это Данька Скрип к тебе в гости просится, тогда не отвечай, не проверяй, что там, лежи тихонько, притворись спящим, он мимо и пройдёт. Ничего тебе не будет, нельзя только его по своей воле в хату приглашать. Беда случится.
  - Это как? - поинтересовался кто-то из ребят.
  - Как скрип услышал, двери или окна открывать нельзя, а то как вытянет он ручищи да как схватит тебя! - палка в руках Григория скользнула вперёд, ткнувшись в бок одного из сидевших у костра.
  - Аааа!... - взревел тот от внезапного испуга, и тут же сообразив в чём дело: - Ах, это ты, Гришка?! Сейчас я тебе...
  - Испугался?! - радостно завопил Григорий, и вскочив на ноги, убежал во тьму, спасаясь от чужого праведного гнева. Но тут в лесу раздался протяжный тоскливый скрип и он, убоявшись собственных россказней, поспешил обратно к костру.
  - Брехня всё это! - Гончарук подбросил в костёр очередную ветку. - А вот мама рассказывала настоящую страшную историю.
   Это случилось в Гражданскую войну. Голодно тогда было, вот бабка Ефросинья и решила свои серёжки золотые, от матери оставшиеся, на продукты поменять. Поехали они со старшим сыном на базар, серёжки за хорошие деньги продали и кое-что прикупили - зернеца там, картошечки, и уже когда домой уходить стали, увидела бабка Ефросинья тетку, холодцом недорого торгующую, и так ей захотелось энтого холодца, что не удержалась: на свои последние деньги мисочку и прикупила. Домой приехали, картохи наварили, сели за стол и давай с холодцом наворачивать. И тут Ефросинье что-то на зуб попало, сплюнула на стол, глядь, а это ноготь человеческий, тут - то её и пробрало. Вырвало прямо на скатерть, долго полоскало, да и потом ещё целую неделю тошнило. С тех пор бабка Ефросинья холодца на дух не переносит. Позже выяснилось, в уезде банда орудовала, разбоем промышлявшая, они людей к себе во двор заманивали, убивали, обирали, а тела, что того порося, на мыло с холодцом пускали. Поймали разбойников, но не сразу. Много народа поизвели. Говорят, за гумном у них яма человеческими головами завалена была и костей целая уйма. Вот это страх, а вы говорите - скрип!
  - В голод и не такое было! - грустно вздохнул Иван. - Мы-то в тридцать третьем едва зиму пережили, последние крохи к весне подбирали, но они хоть были, эти крохи, а в Поволжье, говорят, детей своих ели... - он замолчал. Некоторое время молчали и другие. Затем Григорий начал очередной рассказ:
   - А ещё случай был: в соседнем селе как-то собрались парни с девчатами на посиделки, и зашёл разговор о страшностях разных. Долго друг другу истории баяли. Потом заспорили, у кого смелости хватит в полночь по кладбищу прогуляться. Вот один парень со своей девушкой и вызвались.
   -Мы, говорят, по кладбищу пройдём, а вы нам за то колечки медные купите.
   На том спор и разбили.
  Как полночь подступать стала, двинулись всей гурьбой к кладбищу. Как пришли Матвей, так того парня звали, взял девушку, Настей её кликали, за руку, и в ворота кладбищенские ввёл. А вокруг тьма-тьмущая, ни зги не видно. По первоначалу сердце так и обмирало. Но чем далее средь холмиков могильных они шли, тем больше Матвей храбрился - а как иначе, раз ничто не стонало под землёй, не вились зелёным светом над могилами усопших души не упокоенные, не хрустели под ногами косточки человеческие. А тут ещё месяц в прореху туч выглянул, светом блеклым кресты осветил. Совсем уж было они с другой стороны кладбища вышли, но вдруг будто разверзлась земля под ногами Матвеевыми, рухнул он вниз с криком паническим, но тут же крик оборвался, не далеко лететь пришлось - яма та могилой оказалась только-только выкопанной и ещё постояльца вечного в себя не принявшей. Облегчённо вздохнул Матвей, перекрестился. А стал с земли подниматься, сунул руку в сторону, а там шерсть мягкая под рукой. Сердечко у него так и ёкнуло. Кабы не свет тусклый, так ещё не известно, чем бы всё закончилось, а тут сразу углядел он, что козёл старый в яме сидит. Видать, с вечера свалился, выбраться не мог, и спать там же завалился.
   - Матвейка, Матвейка! - раздалось тут сверху испуганное. - Где ты, Матвейка? Ты живой?
   - Угу, - отозвался Матвей и, слыша дрожь в голосе девичьем, решил он шутку сшутить, ещё большего страху на девушку свою нагнать. - Свалился я, помоги выбраться, - просит, а сам ухватил козла поперёк туловища, приподнял и к краю могилы его подал. Девушка наклонилась, к дружку своему руки протянула, а перед ней во тьме чёрной рога длинные и глаза дьявольские блеснули. Так сердце у неё и зашлось. Даже крика с губ не сорвалось. Только назад бедняжка попятилась и на соседний крест спиной повалилась. Да так и застыла в неподвижности.
   Матвей держал - держал козла, пока тот сам передними копытами от края могильного не оттолкнулся и наверх не выбрался. А Матвей внизу остался.
   - Настя! - позвал он, а в ответ молчание. - Настюша, прости дурака! - и опять тишина.
   "Убежала, глупая!" - подумал Матвей и начал наверх выбираться. Выбрался, глядь по сторонам, не видно нигде его подруги, а потом взгляд за что-то светлое на земле возьми и зацепись. А Настя - то в белом сарафане была. Понял он, что за пятно такое, бросился к девушке, а она уже бездыханная. Подхватил её на руки Матвей, и словно зверь раненый завыв, к выходу с кладбища бросился. Что бежать-то там было, всего ничего, а как выбежал, волосы на голове побелели белее снега белого. А то, ведь страсть - то какая, собственными руками девушку любимую до смерти довёл! Говорят, он так потом в монахи и ушёл, грехи отмаливать.
   - А я слышал, - вставил своё слово Сергей, - не дошёл он никуда. То ли родичи, то ли парни деревенские его в овраге подкараулили да порешили, а потом там же и закопали.
   - Может и так, - согласился Григорий, - может и вовсе это придумка чья-то по весям гуляет. Да и шут с ней. Вы вот послушайте, что дальше расскажу, это-то взаправду было.
  Дядька Егор, упокойник, на всё село трезвонил, будто шёл он как - то ночью из Красивки, плотничал он там, шёл он, значит, к себе домой, шёл через Буряты, вдруг впереди на дороге свинья, откуда ни возьмись, явилась, здоровущая, но худая, а глаза так красным и светятся, - рассказчик почувствовал, как у него от собственных слов вздыбились на голове волосы. Притихли и все остальные. - Дядька Егор сразу сообразил - дело нечистое и, недолго думая, наутёк бросился. Свинья за ним, клыками скрежещет, подвывает совсем не по-свински, и все ближе и ближе топот за спиной. Чует дядька Егор, несдобровать ему: вот-вот та нагонит. Хорошо, впереди дерево росло, он прыг на него, за ветку зацепился, влез на сук, сидит, дрожит, а свинья к дереву подскочила и давай зубами, что твой бобёр, ствол рвать, только щепки вокруг полетели.
  - Всё, - думает дядя Егор, - вот мне и конец пришёл!
  А умирать от клыков кабанюки ох, как не хочется! Но вспомнил он тут про топор свой плотницкий, вытащил из-за пояса, да ка-а-ак метнул свинье в рыло! Только прочуяла это свинья и увернулась. Вместо головы топор в заднюю ногу угодил. Как завизжит та свинья, как взвоет, и с топором в ноге наутёк. Но вдруг стих топот копыт, а из темноты голос скрипучий, человеческий: "Не жить тебе боле, плотник, отомщу, со свету сживу!"
  Задрожал дядька Егор пуще прежнего, ибо понял: это и не свинья вовсе была, а оборотка человеческая. Так дядька Егор домой в тот день так и не попал, до утра на дереве просидел. Как рассвело, слез с ветки, и первым делом давай по округе топор искать. Ан нет его нигде, только копыта свинские да кровь чёрная. Делать нечего, домой за запасным топором отправился. Идет мимо домов Бурятских, а бабка Клава на пороге сидит, и нога у неё правая в лубках вся, а как глянула на плотника-то, так он и обомлел: узнал он глаза-то, что в ночи видел. От страха лицом как есть переменился, бледный стал, поджилки затряслись, бежать кинулся, а голос вслед: "Недолго тебе жить-то осталось. Попомнишь ещё меня!" Так в трясучке дядька Егор домой и прибежал. Три дня отлёживался, прежде чем плотничать отправился. А как ушёл, так в тот же день и пропал. Нашли его неделю спустя в озере - видно, загнала его ведьма на глубину и утопила.
  - Никто его не топил! - возразил Гончарук. - Сам он утоп. Батька на озере находился, когда того из воды вытаскивали. Говорит, похоже, пьяный дядька Егор был, одна бутылка на берегу валялась, другая наполовину пустая у кустов плавала. По пьяни в озеро полез - искупаться захотел, штаны снял, рубаху снимать начал, да на ногах не устоял. Упал и в собственной рубахе запутался, встать не смог и захлебнулся, его так и нашли с рубахой на голове.
  - А как же топор? - не захотел соглашаться с выдвинутой версией Григорий. - Топор-то у него в самом деле пропал, и оборотку он точно видел, его слова. Он о том многим успел рассказать, не тока жене собственной.
  - Никого он не видел, - продолжил настаивать на своём Николай. - Топор наверняка пропил, сам как свинья нажрался, всю ночь в каком-нибудь стогу продрых, а чтобы перед женой оправдаться, всю эту историю и выдумал. И трясся он не от страха. Похмелиться ему требовалось, а может и замёрз за ночь как суслик.
  - А бабка Клава с чего тогда охромела? - привёл "убойный" аргумент Григорий.
  - Может, ногу она сломала, - вступился за старушку Маслов Сергей, - старики часто кости ломают.
  - А умирала она как, слышал? - подался лицом вперёд.
  - Как? - вырвалось у Кошелёва.
  - Как ведьма умирала, вот как! - уверенно заявил Григорий, на что Гончарук с ехидцей спросил:
  - А это как же?
  - Долго и мучительно, - назидательным тоном сообщил Гриша. - Все знают, чёрные колдуны и ведьмы, они же так просто помереть не могут! Черная суть ихняя за жизнь всеми когтями цепляется, не хочется ей в ад лететь, за грехи свои отвечать не хочется, вот и корчатся они в муках. Чтобы душа такого колдуна покинула тело, в доме нужно доску на потолке отодрать. Коська Кривой, ейный - бабкин Клавин племянник родной, сам моему отцу рассказывал: бабка при смерти в муках мучилась, а Богу душу отдать всё никак. Они тады и решили правильно поступить... с досками значит. Одну доску на потолке отодрали - дом вздрогнул, вторую - закричала бабка в голос, аж уши у людей заложило, третью отодрали - тут тяжко вздохнула она сердешная и помёрла.
  - Сказки это и враки, - вновь возразил Коля Гончарук. - Всё это родня её для людей придумала, на самом деле клад они выискивали. Бабка Клава из богатых была, прижимистая к тому же, поговаривали, будто кошель с золотом и украшениями где-то схоронила. Вот родственники полдома и разворотили.
  - А нашли? - подал голос Маслов Сергей.
  - Кто их знает, - пожал плечами Гончарук, - может и нашли. Но ведьм точно не бывает.
  - А вот и бывает! - продолжал настаивать на своём Григорий.
  - Не бывает! - мнения разделились. Гончарук и Маслов Сергей настаивали на том, что истории про ведьм - сказки, остальные думали в точности наоборот. Ребята загомонили. Наконец Григорий примирительно поднял руку:
  - Хорошо, ну, может, бабка Клава и не ведьма, - примирительно сказал Григорий, - но Дьяковские - точно колдуны.
  - Да какие они колдуны? Кто из них что наколдовал? - горячо воскликнул Николай. - Бабки старые балаболки всё напридумывали, а мы верим.
  - Нет, не напридумывали! - вновь завёлся Григорий. - Дьяковским порчу или сглаз на других наслать - как два пальца об забор. Вон у Ивановых вся скотина передохла, это с проста что ли? Сглазил кто-то!
  - Не сглазил, это от зависти потравил кто-то скотину, - вновь заспорил Гончарук, и на этот раз возражать ему не стали - ходили по деревне и такие слухи. А Григорий повёл разговор дальше:
  - А что ты считаешь, и лешего нет? А кто тогда грибников да прохожих по лесу кругами водит?
  - Насчёт леших не знаю, а вот русалки существуют, - противореча самому себе, заметил Гончарук. - Папа собственными глазами видел, он рано утром на сенокос шёл, а они в росе на лугу купались. Его увидели, засмеялись и в речку, только волна пошла.
  - Вот видишь, сам что говоришь, - обрадовался Гриша, - если есть русалки, значит и ведьмы бывают.
  - И колдуны, - добавил Кошелёв.
  - Колдуны, ведьмы, оборотки - это всё сказки, - заспорил Николай. - А русалки - это природное явление. Моряки их испокон веков видели.
  - И колдунов видели!
  - Суеверия это! Я ж говорю, старые бабки от нечего делать и мужики лыка не вяжущие всё напридумывали. Вечно им невесть что мерещится!
  - Тогда русалок пьяные моряки видели! - резонно предположил Григорий. - Ты ещё скажи, тебе не страшно нисколечки, когда мы тут про поднявшихся из могил покойничков разговоры разговариваем?
  Гончарук вздохнул, отнекиваться и притворяться самым храбрым не стал.
  - Бывает и мурашки бегают, - сознался он.
  - Вот, значит, и ты веришь! - Григорий подбросил в костёр очередную ветку.
  - Я же говорю - суеверия. Сильны они на деревне. А если и есть нечто странное, так это просто некое природное явление, наукой не изученное.
  - Про твою мать тоже слухи ходят, что она колдунья, потому уж почти год как зелья разные варит, травы сушит, заговоры от болезней читает.
  - Ага, счас! - насупился Николай. - Колдунья, как же! Да, она травами лечит, это правда, но всё по науке. У неё знаешь сколько книг с растениями лекарственными? У неё брат дядя Антон в Москве врач, в Боткина, больница такая. Она к нему этой зимой ездила, он её по больнице водил, лабр... лаборатории показывал и по травам советы давал. А ты говоришь - колдунья, была бы колдунья, сидел бы я тут с вами! Наколдовал бы себе рыбы полный мешок и жарил каждый день. Брюхо наедал.
  Иван хихикнул, а Григорий улыбнулся и, прекратив бессмысленный спор, стал рассказывать очередную историю.
  - У одной бабки умер дед... - начал было он, но тут громкий как выстрел удар по воде разорвал ночную тишину, заставил испуганно вскрикнуть какую-то птицу и мурашками разбежался по коже вмиг притихших мальчишек.
  - Водяной! - прошептал кто-то из ребят.
  - Сам ты водяной! - так же шёпотом возразили ему. - Это сом хвостом бьёт, из своего омута вылез и рыбу глушит.
  Словно в подтверждение этих слов раздался новый, хлёсткий удар.
  - Здоровый сомище, вот такой! - Григорий раскинул по сторонам руки. - Пуда на два, не меньше.
  - Вот такого бы поймать... - возмечтал Гончарук. - Всё б село смотреть слетелось!
  - Поймаешь, ага! - Маслов Иван взял палку и принялся шебуршить кострище, только икры вверх полетели. - Бабулька баяла: в омуте, что на старом русле, как - то после разлива один такой завёлся. В лето всех утей пожрал. Ловить пробовали, да толку? Он сети рвал, закидушку поставили, так кол выдернул и в омут уволок. С острогой плавали, ни разу на вид не показался.
  - Так и не поймали? - Гончарук поправил под собой неудобно положенную ветку.
  - Неа, - Иван перестал ворочать угли и бросил уже дымящийся сучок в костёр. В ту же секунду его охватил огонь. - А по весне с разливом сом обратно в реку утёк.
  - Так может это он и есть? - задался вопросом Кошелёв.
  - Да куда там! - отмахнулся от предложения Иван. - Это давно было, бабулька тогда ещё молодая была. Сомы столько не живут.
  - А я слышал, - вставил своё слово Григорий, - поймали того сома. Когда везли - хвост с телеги свешивался, по земле волочился.
  - Может и поймали, - Иван задумчиво пожал плечами. - Надо у стариков поспрашивать.
  - А чего спрашивать? Самим бы поймать! - не унимался загоревшийся идеей подобной ловли Гончарук. Иван взял очередную ветку и переломил через колено, но бросать в огонь торопиться не стал, отложил в сторону, а на слова Николая лишь покачал головой:
  - Я же говорю: не поймаешь. Тут и крючок здоровый нужен, и вообще. А наживка какая? Курица? Кто ж тебе курицу даст!
  - А может, попробуем? - не захотел отступать Гончарук. - Крючок из гвоздя сделаем, а вместо лесы верёвку возьмём.
  - Нее, только время терять. Не поймаем, а то ещё и верёвку упрёт, батька так вздует, мало не покажется. Нам помельче рыбы достанет.
  На эти слова Николай ничего не ответил, лишь вздохнул. В душе поселилась очередная мечта, а русло беседы вновь вернулось к страшным историям.
  Наконец разговоры стихли. Коле Гончаруку почему-то не спалось, он взял котелок, спустившись к урезу воды, опустил его в воду и долго оттирал песком от прилипших к поверхности пшённых зёрнышек и прилипчивого рыбьего жира. Наконец, когда котелок оказался дочиста выскоблен, Николай ещё раз ополоснул его и, зачерпнув чистой воды, направился обратно к костру. Ребята безмятежно спали. Повернувшись к огню спиной и свернувшись калачиком, видел беспокойные сны Иван; вытянувшись, словно струна, лежал на спине и тихо посапывал Сергей; Григорий откатился от огня и теперь, видимо слегка продрогнув, лежал, обхватил руками собственные плечи. Кошелёв, придвинувшись к исходящему теплом костру, спал, разметав руки в стороны, полы его костюма раскинулись по земле, и по правой стороне подкладки от упавшего туда уголька расползалось огненное пятно.
  - Колька, костюм горит! - крикнул Гончарук и, не раздумывая, плеснул на разгорающийся огонёк принесённой из реки водой. Пятно зашипело и погасло - одновременно "погорелец" вскочил на ноги, и завопив:
  - Мой костюм! - не разобравшись в происходящем, бросился в реку.
  - Куда ты?! - только и успел шумнуть вслед ему Гончарук, прежде чем Кошелёв скрылся под водопадом поднятых его телом брызг.
   - Что случилось, что случилось? - наперебой загомонили проснувшиеся пацаны, а Колю Гончарука, глядящего на выбирающегося из воды мокрого как мышь товарища, начал разбирать смех.
  - У, у, у Колюхи ха-ха-ха, костюм загорелся, я шу, шу, шумнул, что тот горит и водой уголь залил, а этот ха-ха, спросонья, не разобравшись, в воду кинулся, вот умора. Ха-ха-ха.
  - Ха-ха-ха, ха-ха-ха, - поняв, в чём дело, и глядя на обтекавшего от воды Кошелёва, расхохотались ребята. Тот вначале обидчиво покосился на веселящихся товарищей, затем перевёл взгляд на пострадавший костюм, убедился, что слегка пострадала только подкладка и улыбнулся. Вначале сдержанно, затем его улыбка стала шире, наконец он присоединился к общему веселью и вскоре хохотал, согнувшись в три погибели. Нахохотались до боли в животах. И лишь когда смеяться не осталось сил, Коля Кошелёв принялся раздеваться, снимая с себя мокрую одежду и развешивая её для просушки вокруг костра. Чтобы он не замёрз, ребята поделились с ним своей верхней одеждой - кто-то дал костюм, кто-то брюки.
  Как назло той ночью рыба никак не желала браться, не клевала и всё.
  - Эх, - вздохнул Кошелёв, - и рыбы не поймали, время только зря потеряли.
  - И ничего не зря, - возразил Гончарук, - ты вон костюм прополоскал.
  - Да уж... - кисло протянул прыгун в воду.
  - Да, нет рыбы и нет, зато будет что вспомнить, - поддержал Гончарука Григорий. - А о потере времени не тужи - Христос сказал: время, проведённое на рыбалке, в счёт жизни не засчитывается. Ясно?
  - Ясней некуда, теперь я знаю секрет вечной молодости, - улыбнулся Кошелёв. - Всё, пацаны, остаюсь здесь, - сказал и плюхнулся на свою ночную лежанку.
  - А кто за тебя работать будет? - с притворным гневом навалился на него Григорий.
  - Бей его! - смеясь, кинулся на них Николай. Следом к куче-мале присоединились остальные. Немного подурачившись, друзья отправились проверять закидные в последний раз. Но и на этот заход на крючках ничего не оказалось.
  Так что домой юные рыбаки пошли не солоно хлебавши, единственного пойманного голавля отдали отнекивающемуся Кошелёву. И хотя рыбалка и не удалась, случившееся той ночью запомнилось на всю жизнь. У кого-то срок жизни оказался коротким, у кого-то долгим, но время уходить приходит всем. Но тогда никто ещё не знал об ожидающей их судьбе, и домой ребята вернулись хоть усталые, не выспавшиеся, и без рыбы, но в приподнятом настроении. Казалось, жизнь только начинается.
  - Ну, что, только зря проваландались? - участливо спросила Анна, едва Коля появился на пороге дома с пустыми руками.
  - А-а, не брало, - беспечно откликнулся тот и сразу направился к столу. - О, картоха, с окрошкой. Здорово! - обрадованно воскликнул он, заглянув в выставленную на стол посуду. И плюхнувшись на скамью, обеспокоенно спросил: - А все поели?
  - Поели, поели, - успокоила его мать. - Ешь, ты один некормленый остался. Покушаешь, моё почтение, посуду помоешь, а я за коровой пошла. Её вчера в стаде сбедили, вот я её дома и оставила. Пусть денёк за моё почтение на лугу попасётся.
  - Мам, я потом на речку убегу, хорошо? - спросил Николай, занося над окрошкой большую деревянную ложку.
  - Ты ж только с речки, - хмыкнула Анна, впрочем, без особого удивления.
  - Так мы с ребятами договорились... - Коля зачерпнул окрошки, с наслаждением ощутил исходивший от неё укропный запах.
  - Да чего уж там, беги! - не стала ни в чём упрекать Анна сына, - раз договорились. Про посуду только не забудь.
  - Не забуду, - заверил Николай и немедля занялся поглощением пищи. Ещё тёплая, сваренная по утру, картошка, поедаемая в прихлебку со сделанной на простокваше окрошкой, показалась проголодавшемуся на свежем воздухе Николаю прямо - таки божественно вкусной. Кушал он едва ли не мурлыча от удовольствия, но завершил трапезу быстро, так же быстро нагрел воды и перемыл грязную посуду, протёр её чистым полотенцем и вприпрыжку отправился на встречу с ребятами.
  Братья Масловы его уже ждали.
  - Чего так долго? - недовольно насупился Иван.
  - Посуду мыл, - пояснил своё опоздание Николай, и они втроём, уже не спеша, двинулись вдоль улицы по направлению к текущей за лесом реке.
  - А кто-нибудь соль взял? - вдруг спросил идущих рядом товарищей Сергей.
  - А ты? - в два голоса вопросили те.
  - Взял, - Сергей почти гордо показал на отвисающий карман штанов.
  - И я взял, - без особого энтузиазма сообщил Коля.
  - И я, - Иваново сообщение прозвучало совсем уже кисло. Сергей нахмурился:
  - И куда нам столько соли?
  - А мы в дупло спрячем, - предложил Иван, нащупывая в кармане рубашки тряпицу с завёрнутой в неё солью.
  - Это в какое? - усмехнулся Коля. - В то, где в прошлом году шершни завелись?!
  - Ну, тогда под корни где-нибудь спрячем, - Иван внёс новое предложение.
  - Ага, чтобы мыши растащили, - вновь не согласился Николай. И Ваня даже слегка обиделся:
  - А тогда что? - недовольно проворчал он.
  - Да ничего, - это вставил реплику Сергей. - Всё, что останется, домой возьмём.
  - А в следующий раз забудем, - резонно заметил Коля.
  - Да, тоже не выход, - Сергей задумчиво потёр переносицу.
  - А знаете что? - Николаю вдруг пришла в голову идея объединить два высказанных Иваном предложения в одно. - Давайте то, что останется, разделим на две части: одну часть под корни положим, другую в дупло. И если следующий раз соль забудем, та где-нигде да сохранится.
  - Что ж, идея, - согласился Иван.
  - Может и прокатит, - поддакнул брату Сергей и шлёпнул усевшегося на плечо овода. - Вот ведь, тварь Божия, укусил окаянный!
  - Овод ещё ничего, дурная муха больней кусается.
  - А помните, меня шершень тяпнул? - напомнил о прошлогоднем событии Иван, - вот больно-то было и потом ещё полторы недели чесалось!
  - Шершню лучше не подставляться, - посочувствовал другу Николай. И, вернувшись к разговору о соли, спросил совсем по-взрослому: - Что, будем считать проблему с солью решённой?
  - Ага, решённой, - усмехнулся Иван, - мыши с шершнями одновременно заведутся, и будет нам соль.
  - А мы тогда тебя на шершней отправим, опыт у тебя есть, - подначил собеседника Николай и, не дожидаясь его реакции, припустил вдоль улицы. Смеясь, товарищи рванули за ним следом. Так они к речке наперегонки и побежали. Остановились только в лесу, и пошли шагом. По пути к их компании присоединились ещё несколько мальчишек, среди них Жучёнков Григорий и Кошелёв Николай.
  - А давайте опять на Кипучку махнем? - предложил кто-то в качестве воскресного времяпровождения место их ночного бивуака.
  - Да там течение, и вода холоднее, - резонно возразил Маслов Иван.
  - Зато раков больше. Наловим, запечём на костре, наедимся.
  Аргумент подействовал, и ребята, немного изменив маршрут, двинулись в направлении Кипучки. Несколько подъёмов, спусков, поворотов по лесной дороге, и вскоре ватага пацанов уже начала спуск с крутого берега. Ещё полсотни шагов, и вот он, изгиб реки, небольшая полянка с недавним кострищем посередине. Недалеко от здоровенной, поваленной весенним половодьем ветлы, куча сухих, оставшихся с ночи, веток.
  - Так, пацаны, - Григорий взял на себя роль распорядителя. - Федька, ты как самый младший, занимаешься костром. И не возражай, ни фига тебе мёрзнуть. А остальные кто куда за раками. Только, чур, пацаны, долго не лазить. По пяток штук поймаем и хорош пока. В общем, я по левому берегу, вверх по течению пойду.
  - Тогда я по правому, - определился с местом поиска раков Иван.
  - Я по траве полазаю, - Сергей Маслов стянул с себя рубаху, бросил её на примятую мальчишескими ногами траву.
  - А я тогда под обрыв поныряю, - заявил Гончарук и удостоился от своего тёзки сомнительного взгляда:
  - Так мы ж их там прошлый раз всех выловили, ныряй - не ныряй, всё бестолку.
  - Да уже неделя прошла, - отмахнулся от его слов Гончарук, - они за это время поди из травы поналезли. Я попробую, а не будет ничего - вдоль берега пойду.
  - Как знаешь, - не став больше спорить, Кошелёв скинул штаны и первым бросился в реку.
  Дно Вороны в том месте, где Гончарук собирался добывать раков, было глинистым, и быстрое течение, вымыв песок, образовало вытянутый вдоль русла подводный обрыв, двумя уступами спускавшийся на глубину четырёх метров. В нём - то и находись многочисленные норы, с первовесны всегда заполненные жильцами - в основном крупными икряными раками, но иногда и попадавшимися в руки ныряльщиков скользкими и жирными налимами. В начале лета ребятня, устраивая настоящий набег на норные жилища, быстро изводила "норную" популяцию почти под ноль. И для её восстановления требовалось время, обычно хватало одной, двух недель. И всё повторялось.
  Николай быстро переплыл речку, борясь с течением, завис на одном месте, набрал полную грудь воздуха, зажмурился, нырнул и сразу же открыл глаза. Предметы потеряли чёткость, контуры расплылись, но Николай быстро сумел отыскать взглядом обрыв. Работая руками и ногами, он устремился к месту с наибольшим скоплением нор. Подплыв, сунул руку в выкопанное раками отверстие, но в норе никого не оказалось, он вытащил руку и засунул её в следующую нору. Тут же пальцы коснулись покрытого бугорками хитинового покрова, но рак быстро попятился и ускользнул из-под мальчишеских пальцев. Коля просунул руку глубже. Зажатый в угол рак атаковал первым, одна из клешней больно уцепилась за указательный палец ныряльщика. Но вместо того, чтобы отдёрнуть руку, мальчик перехватил пальцами вторую клешню рака и, удерживая их соединёнными вместе, потянул незадачливого членистоногого вон из его жилища. Вытянул и, оттолкнувшись ногами от дна, устремился на поверхность. Вынырнул, резко выдохнул, и сразу же жадно вдохнул свежий воздух. Удерживаясь на месте, Коля немного отдышался и только тогда поплыл к берегу. Он держал рака; рак, вцепившись в палец, держал его.
  - Вот зараза, впиявился - то как! - выходя из воды, ругался на свою добычу Николай. Сдёргивать рака, чтобы не располосовать клешнёй палец, было нельзя, но два способа почти безболезненного снятия клешни с пальца в запасе у Николая имелись. Первый способ заключался в том, чтобы ухватить клешню с двух сторон и разжать. Второй: дать раку иллюзию свободы, именно так Николай и поступил. Зайдя на мелководье, он опустил руку, сжимавшую рака в воду и разжал пальцы. Усатый пленник, почувствовав свободу, тут же расцепил клешню и попытался смыться. Не тут - то было: Николай перехватил беглеца за спину и выкинул на берег, точно угодив в, ещё начале лета специально выкопанную под раков, яму. Коля повернулся, чтобы отправиться назад к обрыву, но в этот момент из-за кустов показался Фёдор, всё же не удержавшийся и отправившийся искать свою собственную добычу. Выглядел он донельзя расстроенным. Пальцы мальчика оказались перекусаны и изодраны в кровь, но при этом в руках он держал лишь две оборванные клешни.
  - Вот... искусали, - едва не плача от обиды и боли мальчуган показал на свои изгрызенные ручонки, - а сами удрали. Я их тащу, они упираются, только клешни отрываются и всё. Вода холодная, а мне ещё костёр разжигать надо, - Федя тяжело вздохнул.
  Николай поглядел на едва не плачущего от обиды мальчугана. Ему стало его жалко.
  - Тебе же сказали - занимайся костром, а раков - сказали - мы наловим. Зачем мёрзнуть полез? Раков всем хватит, тебе ещё больше чем другим достанется, - пообещал Николай.
  - Так не интересно, я сам хотел. - Пояснил свою попытку добыть раков Фёдор и опять горестно вздохнул: - Не получилось.
  - Ладно, не переживай, разводи костёр, - Коля хлопнул пацана по плечу и пообещал:- А после обеда вместе ловить пойдём. Если захочешь.
  - А почему у них клешни отрываются? Это всегда так?
  - Всегда - не всегда...не отрываются они, если правильно брать. А брать надо за две клешни сразу. Да и по одной клешни не отрываются, раки их сами отдают. Как ящерицы хвост. Потом клешня вырастет, как и хвост у ящерицы.
  - Правда? - удивился паренёк.
  - Правда, правда, - заверил Коля. И сказав: - Я поплыл, - вошёл в воду и быстрыми гребками направил своё тело к месту ловли. На этот раз всё сложилось удачнее - в первой же норе ему попался здоровенный рак тёмного окраса. Ухватив его за обе клешни, Коля вытянул его наружу и, переложив в левую руку, потянулся к следующей норе. Как оказалось, там тоже сидел рак, и тоже его удалось прижать и ухватить сразу. С третьей норой, а точнее третьим раком пришлось повозиться - нора делала небольшой изгиб, и когда пальцы Николая обхватили клешни, и он потянул руку назад, кисть неожиданно застряла. Коля потянул сильнее - ничего не вышло. Кислород в лёгких заканчивался. Не желая отпускать добычу, он рванул руку изо всех сил, почувствовал, как подается глиняный свод, рванул ещё раз и вполне удачно - рука освободилась, и Николай, из всех сил работая ногами, устремился к поверхности.
  - Ууху, - выдохнул он накопившуюся в лёгких углекислоту, тут же шумно втянул в себя воздух и, тяжело дыша, погрёб к берегу. Сдав пойманных раков на попечение Фёдора, хлопотавшего у разгорающегося костра, Николай продолжил столь успешно начавшуюся ловлю.
  Через полчаса продрогшие, с искусанными, исцарапанными пальцами ловцы раков сидели у костра, грелись на солнышке и неспешно поедали свою, приготовленную на углях, добычу. Когда с трапезой было покончено, насытившиеся и согревшиеся ребята разлеглись на травке и предались блаженному безделью. Вода и тёплое солнышко разморили мальчишек, и они долго спали, отсыпаясь за бессонную ночь. Когда проснулись, время перевалило уже за полдень. Вновь искупались, насобирали ракушек, с солью пожарили их мясистые ножки, и во второй раз за день заморив червячка, вновь развалились на песке. Мягкой усталостью навалила истома.
  - А может, девчонок напугаем? - неожиданно прозвучавшее предложение вывело из блаженного состояния, но не развеяло до конца опутавшую тела леность.
  - И как же мы их напугаем? - сонно отозвался кто-то.
  - Да подберёмся к их купальне, да как ветками затрещим! - прозвучал голос паренька, внёсшего столь неожиданное предложение.
  - Угу... затрещим, - отозвался некто столь хрипло, что Коля Гончарук едва узнал голос Григория. - А потом тебе родители как хворостиной затрещат по одному месту! Офигеешь кланяться! - Григорий на секунду умолк и громко, зло рыкнул: - Ты совсем того? Сказано ведь: к девичей купальне даже не приближаться! Сам морду набью!
  - Да это я так, пошутил... - виновато потупив взор, резко пошёл на попятный парнишка, предложивший каверзу. Наступила тишина, и все вновь погрузились в сон. Но не надолго. Довольно быстро все окончательно выспались. А так как просто лежать и ничего не делать скучно даже на речке, то ребятам пришла в голову мысль немного поиграть. А какие игры на реке? Нырялки. Нырялки на перегонки. Как раз очень кстати под деревом валялась бутылка со легка надколотым горлышком.
  - Парни, поныряем? - предложил Маслов Иван, подхватил бутылку, и в три прыжка оказавшись подле уреза воды, принялся забивать бутылку речным песком. Вскоре она наполнилась доверху, и мальчишки подошли к воде. Иван отчертил большим пальцем ноги линию и предупредил:
  - За черту до броска не заходить!
  Все согласно кивнули.
  - Давай уж бросай! - вырвалось у кого-то нетерпеливое. Иван размахнулся, и бутылка, сверкнув в воздухе, полетела на середину реки. Прежде чем она разорвала водную гладь, раздался плеск босых ног по воде, и ватага ребят гурьбой бросилась в реку. Стремительно замелькали в воздухе руки. Кто-то нырнул почти сразу, кто-то плыл до того места, где бутылка опустилась в воду. Плеск воды, мельканье босых пяток, всё закружилось бурунами. Коля, раскрыв глаза, устремился ко дну, чистый, жёлтый песок которого отсвечивал солнечным светом. Быстро загребая руками, Коля посмотрел вправо, влево. Стеклянная поверхность бутылки блеснула прямо впереди - её размытые контуры показались из небольшой овальной выемки, отчего-то образовавшееся в песчаном грунте. Тут же сверху на неё упала тень другого ныряльщика.
  "Опоздаю!" - подумалось Николаю, и он из всех сил забултыхал ногами, устремившись к обнаруженной цели. Две руки потянулись к бутылке одновременно, одна вертикально вниз, вторая параллельно речному дну. Какое-то время казалось, ребята коснутся брошенного в воду предмета одновременно, но пальцы опускавшегося сверху коснулись бока бутылки первыми, заскользили по ней в попытке схватить, но тут сила Архимеда неудержимо потянула ныряльщика вверх, пальцы соскользнули, а Николай, изловчившись, схватил бутылку за горлышко, сжал её и, оттолкнувшись ото дна, рванул к поверхности. Только завихрились несомые течением песчаные облачка. От резкого перепада давления кольнуло уши, голова вырвалась на поверхность.
  - Уух, - выдохнул Коля, высоко поднятой рукой демонстрируя всем свою добычу. В следующее мгновение почувствовал в ладони боль - сколотое горлышко больно впиявилось в кожу, расчертив её тонкой полоской пореза. Алая кровь заструилась по течению, быстро смешиваясь и растворяясь в бесчисленных потоках речной воды.
  - Вот ведь зараза! - выругался Коля, неловко швырнул бутылку к берегу и сам устремился следом. Впрочем, заброшенную на мелководье бутылку он подбирать не стал, оставив её своим товарищам. Только предупредил:
  - Осторожнее с горлышком. Я руку порезал.
  - Сильно? - спросил кто-то.
  - Так, царапина, ответил Коля, после чего отправился на берег заниматься своим порезом.
  Ранка оказалась длинной, тонкой и неглубокой. Промыв её, Коля приложил к ладони лист подорожника и, слегка посетовав на самого себя за неосторожность, уселся у костра. Вскоре на берег выбрались и остальные ребята. В заводи, где скопилась взбаламученная ребятами взвесь, заиграла мелкая рыбёшка.
  - Зря удочки не взяли, - посетовал Иван, - сейчас бы окуней надёргали.
  - На костре запекли, и с хлебушком! - размечтался Сергей.
  - Да ты и хлеба не взял! - спустил его с небес на землю Григорий.
  - В следующий раз возьму! - пообещал Сергей и начал бросать в воду камешки. К его занятию присоединились остальные. Начали считать образуемые камнями круги, соревнуясь, у кого получится больше. Победил Григорий. Но другие заспорили. Так как его результат получился не от камня, а от зачем-то притащенного им на реку тяжёлым, старинным, Екатерининским, пятаком.
  - Так не честно, - прямо сказал Иван, - пятаком каждый сможет. Ты вот камнем победи.
  - А мы не оговаривали, - справедливо заметил Гриша, - ты вон тоже ракушки швырял.
  - Ну не оговаривали, - вынуждено согласился Иван, - а ракушки... ракушки вдоль всего берега ползают, бери и швыряй, никому не запрещается. А такие монеты не у каждого в доме есть. Поди их найди.
  - Фи! - кривился Григорий. - Найти он не может! Вон между Красивкой и Бурятами берег обвалился, весной подмыло, там этих пятаков - хоть полные карманы забивай!
  - Может, там клад рассыпан? - включился в разговор Иван.
  - Да какой клад! - отмахнулся Григорий. - Говорю же, пятаки рассыпаны, медные. Так они кому и нужны были. Вот бы горшок с золотом найти или хотя бы с серебром!
  - А вы слышали, под барским домом в Красивке пацаны могилу откопали! Провал на берегу по весне образовался, они и отрыли, а там тётка какая-то, платье женское, а черепушка картечью посечена и на костях шейных цепочка золотая!
  - Брешут про цепочку! - Григорий подошёл к своей одежде и вытянул из кармана ещё один медный пятак, покрытый тонким слоем зелёного налёта. - В НКВД как про могилу узнали, так сразу тех пацанов в оборот и взяли. Ничего ценного в могиле не было, а тётку и впрямь убили. Кто-то в Гражданскую с ружья грохнул, а тело закопал. Теперь убийцу найти пытаются. Да где там, даже имени той тетки не открылось. Следаки по селу с одёжкой её истлевшей ходили, всё допытаться кто такая пытались. Да где там, в той поре всё перемешалось, кто-то уехал, кто-то приехал, а может кто и узнал, но молчит. Убийца, опять же, жив поди.
  - А может, помёр давно?
  - Не, - возразил Григорий. - Такие гады живучие! Свёл тетку в могилу. А сам живёт где-нибудь.
  - И пахнет, - усмешкой дополнил Сергей. И тут же, закатив к небу глаза, вздохнул: - Эээх, правда, пацаны, найти бы клад золота, сдать государству и жить припеваючи. Я бы себе... - он замолчал, раздумывая над тем, что бы он себе купил на нежданно свалившееся богатство.
  - А на Красном, говорят, антоновцы награбленное зарыли. Сундуки целые.
  - Ага, зарыли, копали там уже, ещё когда бандитские землянки не обвалились, - сообщил Николай. - С Коммуны мужики ходили, батьке когда он с ними работал, рассказывали. Ничего не нашли. Даже оружия.
  - А болтали - то, болтали! - лежавший на спине Григорий помотал в воздухе ногой. - А знаете, говорят, у нас в селе на Телятинке тоже клад зарыт. Разбойный. Мне бабка сказывала, а ей её бабка. Точно, говорит, зарыт, только вот где? Никто не знает. Теперь не сыскать!
  - Сейчас бы машинку какую такую, чтобы сквозь землю видела, и нам, мы бы тут развернулись! - Сергей широко раскинул руки.
  - Размечтался! - Григорий хмыкнул. - Это только в сказках люди сквозь толщу земную видеть могут!
  - Так я про машину говорю, - напомнил о своих словах Сергей.
  - Машина, да разве такую машину создашь? Это как она видеть - то станет? - Григорий даже скривился от собственного скепсиса.
  - Создадут, - поддержал Сергея Николай, - это мы просто сейчас не верим и сомневаемся, а в будущем и не такие машины будут. В космос люди полетят. Точно говорю! А мы не верим. Но это пока. А ведь ещё сто лет назад никто не верил, что люди вообще летать смогут. А сейчас смотри, какие аэропланы появились. Любо - дорого!
  - Поживём - увидим, - не спеша соглашаться улыбнулся Григорий.
  Меж тем солнце уже клонилось к закату.
  - Что, пацаны, айда домой? - предложил кто-то, и ребята, посидев ещё немного, поспешили до дому.
  А на следующей неделе, на распашке старой царской деревни, что некогда располагалась близ берега реки Ворона, поднимавший целину тракторист нашёл клад серебра весом в три пуда. Вот тебе и брехня!
  
  В понедельник Коля Гончарук едва дождался окончания работы, но когда ребята собрались бежать на речку, отрицательно помотал головой.
  - Я сегодня на Бурятскую речку (место на реке Ворона близ поселения Буряты, нынче Коммуна) закидные пойду ставить, там и искупаюсь, - пояснил он свой отказ. Настаивать никто не стал: закидные, так закидные. Вольному воля.
  - Ни хвоста, ни чешуинки! - пожелал кто-то, и Коля нехотя бросил в ответ:
  - К чёрту! - на том и разбежались.
  
  Глава 11
  
  Снасть Коля подготовил заранее - выпросил у отца новую верёвку, из здоровенного кованого гвоздя с помощью молотка и наковальни сам сделал крючок. Обмотал верёвку вокруг шляпки, затянул покрепче, вот снасть и готова. А на утро ему ещё и повезло - кошка поймала и задушила старого скворца - вот тебе и наживка. Он без зазрения совести отобрал у кошки мёртвую птицу и до поры до времени спрятал в погребе.
  Придя домой после работы, Коля наскоро перекусил оставшейся с вечера картошкой, затем спустился в погреб, достал оттуда крынку молока утреннего надоя, поставленного туда матерью, а заодно забрал скворцовую тушку. Вернувшись в дом, напился молока с чёрным хлебом. Почувствовав себя сытым, забрал снасть и поспешил на речку.
  Место, куда он направлялся, находилось в лесу - река там сильно изгибалась, своим руслом напоминая туго натянутый лук, и перед особо крутым поворотом течением вымыла большой и глубокий омут. В этом омуте по рассказам бывалых рыбаков водились огромные сомы. А как-то по весне придя сюда с удочкой, Коля встретил у реки на вид столь старого деда, что казалось, тот может рассыпаться от собственного дыхания, ан нет, дедок оказался шустрым.
  В тот день Николай ещё только-только сделал первый заброс, когда из-за спины раздалось старческое покашливание:
  - Кхе, кхе.
  Коля развернулся, увидел сгорбленного, седого как лунь и неимоверно худого старика и вежливо поздоровался:
  - Здравствуйте.
  - И тебе не хворать, - ответил дед, внимательно вгляделся в мальчика, миновал его, прошёл ещё немного вдоль берега и, остановившись метрах в семи от Николая, уселся на выпирающий из земли корень ясеня. В молчании положил на землю свою удочку и, достав из кармана кисет и трубку, принялся не спеша забивать её остро пахнущим табаком. Всё это время он хитро поглядывал на юного рыболова, и лишь закурив, а затем, (раздувая табак), несколько раз несильно пыхнув трубкой, завёл разговор:
  - Хорошо здесь, правда? - ни с того ни с сего спросил он.
  Коля невольно кивнул.
  - Хорошо.
  - Вот так сидел бы тут век, покуривал, смотрел на красоту эту и лягушек слушал, - в тусклых глазах старика вдруг появилось мечтательное выражение. Появилось и тут же погасло. - Эх,хэ,хэ, не долго осталось смотреть-то мне.
  - Ну, так это... - промямлил Коля, не зная, что и сказать.
  - Нда, - продолжал старик, - всем срок будет: и мне, и тебе, и тем, кто после нас придёт. Быстро всё пролетает, ещё только вчера кажется тут пацанёнком бегал. А ныне вот я какой. Эх, ха, ха, ха, ха, ха жизня такая, другой нет и не будет. Выбрать не могём, есть что дадено... - вдруг взгляд деда оказался прикован к водной глади. - Гляди, потянуло! - воскликнул он и ткнул заскорузлым пальцем в сторону Колиного поплавка.
  Николай дёрнул удилище, и в воздух взлетел небольшой полосатый окунёк, но тут же сорвался и ухнул в воду.
  - Ах ты, зараза меделянская! - Коля с досады треснул кулаком по колену.
  - Шото ты больно сильно расстроился, не надо так на рыбалке, - неодобрительно покачал головой дед. - Ты сюда не токмо за рыбой пришёл, а и душой отдохнуть, птичек послушать, красотой повосхищаться.
  - А рыба? - сердито спросил Коля.
  - А что рыба? - развёл руками дед. - Куда она денется? Рыбы много. В этом омуте одних сомов не счесть. Тьма тьмущая их тут.
  - Большие? - не поверил Николай. - И по пуду будут?!
  - По пуду? - дед усмехнулся, пыхнул трубочкой. - Да тут и пуда по два сомы водятся, а один и вовсе красавчик в сажень длиной, по утрам плёсом как вдарит, как вдарит, аж душа возрадуется. На такого куру жаренную на крючок одевать надо или куропатку. А в старину знаешь, как матёрых сомов добывали?
  Николай отрицательно покачал головой.
  - Не знаешь, так слушай: запарят в печи чугун гречневой каши погуще, вынут рогачами, чугун сразу рогожей али ещё чем обернут, чтобы жар не выходил и к речке поспешат. На берегу из чугунка спекшуюся в комок гречку вынут и в воду закинут. От воды холодной только сверху-то тепло отойдёт, а внутри всё крутым варом так и останется, а сом на запах тут как тут, хвать приманку и напроглот, а каша-то кипяток. В животе та сомовья добыча жечься начинает, сом от боли мечется, всплывает наверх. Тут-то его мужики и бьют острогой али вилами. Это у кого что есть. А так-то сом рыба жадная, поймать его - как на ладони поплевать. Да так это и есть, я в свою бытность много переловил. А тут здоровый сомина водится, поймал бы его кто, я бы хоть последний раз на добрую рыбу взглянул.
  - А что ж Вы его сами не поймаете? - спросил Коля, всё ещё раздосадованный неудачей с окунем, и от того подначивая излишне хвастливого деда.
  - Где ж у меня столько сил, чтобы сома вытянуть?! - старик ткнул себе в грудь, предлагая рассмотреть его немощное тело, а потом добавил: - Да и куда мне столько, одному-то?
  - А Вы совсем один живёте? - Коля вдруг почувствовал к старику жалость.
  - Один, - незнакомец горько вздохнул, - старуха помёрла, а остальную родню Господь ещё ранее прибрал. Один я остался как перст. Но недолго уже, чую, до лета не дотяну. Может и к лучшему?
  Не зная, что ответить, Коля уставился на поплавок, к тому же у него клюнуло, а когда Коля вновь повернулся к деду, того уже и след простыл. Больше того старика Николай не встречал и вспомнил о нём только когда загорелся желанием выудить большого сома.
  
  Придя на берег реки, Николай перво-наперво набрал немного сухих веток, спустился с обрыва, уложил ветки на песок и, быстро разведя небольшой костерок, обжарил на огне принесённую с собой мёртвую птичку. Затем насадил тушку на крючок. Но прежде чем сделать заброс, подошёл к росшему у уреза воды кусту тальника и привязал свободный конец верёвки к толстой, но гибкой ветке, чтобы если рыба возьмётся, та смягчала рывки. Потом ещё раз проверил, хорошо ли затянуты узлы, отогнал кружившего возле лица овода и, примерившись, зашвырнул наживку в омут. Постояв несколько минут и понаблюдав, как водоворот кружит всплывшее на поверхность жирное пятно, Коля, отмахиваясь веткой черёмухи от надоедливых комаров, не спеша отправился домой. Вечерело. Когда Николай, спугнув по дороге стаю перепёлок, добрался до родной хаты, солнышко уже коснулось вершины Бычка, самого высокого во всей округе холма, и на землю стали опускаться тени.
  - Что-то ты задержался, - заметил стоявший на углу дома отец. И тут же спросил: - Что, поставил свою закидушку?
  - Поставил, - кивнул Коля.
  - А наживка какая?
  - Я скворца зажарил.
  - Скворца?! - в лице Михаила стал разгораться гнев. - Узнаю, что из рогатки застрелил, уши оборву!
  - Бать, я его у кошки отобрал, - повинился Коля.
  - У кошки? Ладно, у кошки можно. Пусть мышей ловит, нечего птичек обижать. А нам с тобой хватит лясы точить. Давай в дом. Перекуси и спать пора.
  - Не, я есть не хочу, сразу спать пойду. Мне вставать рано, - зевнул Николай и прошмыгнул мимо отца в хату. А Михаил остался стоять и наблюдать за догорающим закатом.
  
  Ночью Николаю спалось плохо, снился старик - рыболов, просивший показать ему пойманного сома, снился сом, злорадно ухмыляющийся из глубины омута, снился чугунок с гречкой, совсем по-человечески похихикивавший и никак не желавший отдавать своё содержимое, снилось ещё что-то, что затерялось в глубинах памяти.
  Проснулся Коля ни свет - ни заря, взял из миски (с вечера стоявшей на столе) картофелину побольше, макнул её в соль и, на ходу откусив от её округлого бока изрядный кусок, выскочил из избы. А солнце ещё только-только поднималось над горизонтом, утренняя прохлада сразу же обняла мальчика, заставив поёжиться и с шага перейти на лёгкий бег. Так он и бежал до самого леса. А в лесу уже всё наполнилось звуками: жужжали немногочисленные в столь ранний и прохладный час комары, квакали лягушки, кричала рассевшаяся на вершине большого дуба ворона. Напуганные шорохом шагов с поляны шумно взлетели куропатки. Ещё не дойдя до края берега, Коля увидел, что верёвка на его снасти туго натянута и устремлена против течения, а ветка куста, за которую она привязана, трясётся и гнётся от непрестанных рывков попавшейся на крючок рыбины. Коля вознамерился было потянуться к верёвке, но тут над водой взлетел гигантский хвост, и мальчик, будто обжегшись, отдёрнул от верёвки руку. Некоторое время желание как можно скорее выудить рыбу боролось с осторожностью и нежеланием её упустить. В конце концов осторожность победила.
  - Без бати не обойтись, - вслух решил Коля и вновь бегом поспешил в сторону дома.
  Распалённый, запыхавшийся он вбежал в избу и с самого порога выпалил:
  - Папа, папа, я сома поймал, здорового. Вот такого, - руки мальчика раскинулись в обе стороны.
  - Где? Показывай, - тут же попросил отец.
  - Я его ещё не вытащил, - сознался Николай, - он закидную таскает. Огромный! Папа, собирайся скорей, поехали!
  - Так-то он тебя теперь и ждёт! - с некоторым разочарованием в голосе скептически заметил отец. - Сорвался поди уже.
  - Папа, поехали, пожалуйста, - взмолился Коля, - ведь и правда уйдёт!
  - Ладно, сейчас съездим, - пообещал Михаил сыну.
  После чего, подгоняемый умоляющим взглядом юного рыбака, по-быстрому закончил завтракать и встал из-за стола:
  - Хорошо, что я вчера на лошади из колхоза приехал, а то бы сейчас пешком пошли. Я бы точно на работу опоздал. Вот только думаю, зря прокатаемся, сойдёт твой сом.
  - Не сойдёт, - вдруг с неизвестно откуда взявшейся уверенностью заявил Коля, - он там с ночи сидит!
  - Хорошо, коли не сорвётся. Так давай, я за лошадью, а ты пока сбрую из сеней выноси, - скомандовал Михаил и, прихватив по пути хомут, вышел на улицу. Идя мимо стоявшей во дворе телеги, положил подле неё хомут и направился в катух (хлев), в котором на ночь была поставлена взятая в колхозе лошадь.
  - Что, Мушка, отдохнула? - Михаил подошёл к смирно стоявшей лошади, накинул ей на голову уздечку и в поводу повёл к выходу. Подойдя к телеге, он завёл лошадь промеж оглоблей и принялся запрягать - к этому моменту вся сбруя уже лежала рядом на земле. Получив распоряжение отца, Коля не мешкал, и теперь, выполнив сказанное, крутился возле телеги, пребывая в нетерпеливом ожидании. Вдруг ему пришла в голову неожиданная мысль, и он её сразу же озвучил:
  - Бать, давай с собой вилы возьмём! - предложил он.
  - Это ещё зачем? Неужто острожить собрался? - Михаил затянул подпругу и с улыбкой посмотрел на сына. Признаться по чести, в огромного сома Михаилу не очень-то и верилось.
  - Ну да! К берегу когда сома подтянем, ты его вилами раз! - Коля показал, как надо сделать. - Остроги - то нет, а то вдруг и вправду сойдёт с крючка?
  - Значит, вилы на сома?! Хитро придумал! - Михаил сощурился, и почему бы не потешить мальчугана? - Что ж, острожить так острожить, тогда беги в половню (сарай с сеном), тащи вилы на длинной рукояти, те, которыми мы сено на самый верх стогов подаём. И бегом, а то нам ещё на работу поспеть надо.
  - Я мигом! - пообещал Коля и прыснул со всех ног в направлении половни.
  Уже через пять минут они тряслись на телеге, катившей в направлении излучины реки, называемой в народе Гусь-Литанцем.
  Лошадь и телегу пришлось оставить на небольшой полянке, находившейся на подъезде к омуту, а чтобы Мушка, спасаясь от комаров, не убежала на луга, Михаил опутал вожжами ствол толстого дерева и только после этого, взяв вилы, поспешил за приплясывающим от нетерпения сыном. Едва они вошли в лес, Коля вырвался вперёд, и когда Михаил находился ещё шагах в пяти от берега, раздался его горестный вздох.
  - Сошёл, собака!
  Михаил подошёл к берегу. Николай разочарованно взирал на речную гладь: ветка, к которой был привязан свободный конец верёвки, торчала вверх, полностью распрямлённая, сама верёвка совершенно провисла, образуя на поверхности воды правильную дугу.
  - Не огорчайся, поймаешь ты ещё своего сома, - приблизившись к сыну и потрепав его по макушке, заверил Михаил. - А сейчас сматывай снасть и поехали домой, пока лошадь комары в кровь не загрызли.
  Коля согласно кивнул, спустился с обрыва, потянувшись рукой к ветке, перехватился за верёвку и начал быстро её сматывать, но неожиданно та рванулась из рук и начала натягиваться.
  - Есть, есть! - обрадованно закричал Коля. - На месте сом, на месте! Папка, бери вилы! - совсем по-взрослому скомандовал он. - Я его к берегу потяну, а ты его вилами, вилами!
  - А точно тянуть справишься? - с лёгкой усмешкой поинтересовался отец.
  - Справлюсь! - самоуверенно заявил Николай. - Сомище всю ночь мотался туда-сюда, из сил поди выбился. И я медленно, осторожно потяну, может он сам к берегу пойдёт.
  - Пробуй, - согласился с сыном Михаил, впрочем, пока не спеша спускаться с обрыва - по тому, как легко подалась верёвка, на крупную рыбу он не рассчитывал. Каково же было его удивление, когда в толще прозрачной воды мелькнул тёмный, лоснящийся и очень большой соминый плёс.
  - Ах, таки и впрямь здоровый кабан, поймал всё-таки, вот ведь сорванец! - бормоча себе под нос, Михаил начал спешно спускаться вниз, а сквозь толщу воды тем временем стала просматриваться широкая округлая голова речного гиганта.
  - Осторожнее, Коля, осторожнее! - перешёл на шёпот Михаил и, встав к воде левым боком, поудобнее перехватил вилы. Попавшаяся на крючок рыба, борясь с сопротивлением пружинившей ветки, и впрямь умоталась и теперь шла почти без сопротивления. Вот сом оказался в трёх метрах, в двух... До берега оставалось менее метра, когда сомище, словно опомнившись, всплеснул хвостом, но одновременно Михаил из всех сил будто копьё метнул в него вилы. Шлепок плёса поднял водопад брызг, рыбина развернулась и устремилась на глубину. Рывок оказался столь силён, что верёвка вырвалась из Колиных рук, и если бы не Михаил, успевший ухватить сына за плечо, тот полетел бы в воду вслед за ускользающей в глубину рыбиной. А рукоять вил тем временем быстро погружалась под воду. Через секунду над поверхностью торчал лишь жалкий огрызок, который дёргался из стороны в сторону и словно малый кораблик рассекал собой водную гладь, уходя всё дальше от берега, но чем дальше уплывал сом, тем выше и выше поднималась рукоять вил. Рыбина почти достигла середины реки, когда рукоять зашаталась. Внезапно её движение остановилось, ещё секунду она стояла неподвижно и вдруг стала заваливаться на бок. Огромный сом, едва шевеля хвостом, медленно всплывал на поверхность.
  - Тащим! - скомандовал Михаил, видя, что речной монстр лишился последних сил и, ухватившись за верёвку, с силой потянул на себя. Менее чем через минуту лобастая сомовья голова ткнулась в глинистый берег, ткнулась и осталась неподвижной. Но когда Михаил попытался взять сома под жабры, тот зашевелился и потянул снасть в сторону.
  - Стой, не уйдёшь! - Коля в азарте сиганул в реку, оказавшись по грудь в воде, он попытался схватить сома под брюхо, но тот беспрестанно выскальзывал.
  - Не суй руки в жабры, так сдавит, что не вытащишь! - предостерёг отец, сам же изловчился и подхватил сома под тяжёлую нижнюю челюсть. Потянул, вытаскивая из реки.
  - Тяжёлый! - сообщил он выбравшемуся из воды сыну и, не вытаскивая ни вил, ни крючка, поволок добычу к самому невысокому участку берега.
  Коля нагнал отца, помог ему закинуть сома на край обрыва и побежал отвязывать привязанный к кусту конец верёвки. Получилось это далеко не сразу - бившая Николая нервная дрожь сделала непослушными пальцы рук. Узлы ну никак не хотели развязываться. Наконец он справился с ними и, на ходу сматывая верёвку, побежал догонять отца, уже успевшего оттащить сома в глубину леса. А нагнав, тут же с надеждой в голосе поинтересовался:
  - Пап, пуда два будет?
  Михаил улыбнулся и, прежде чем ответить, опустил ношу на землю.
  - Больше, - уверил он сына и принялся вытирать ладонью выступивший на лбу пот, - даже не сомневайся! А теперь беги к лошади, там солнышко, сними одежду и отожми, а то тебя мокрого ветерком продует.
  - А сом? - забеспокоился Коля о судьбе своей добычи. - Давай вместе потащим?
  Михаил только отмахнулся:
  - Без тебя дотащу.
  - А вилы? - Коля никак не желал идти с пустыми руками.
  - Захвати, - разрешил Михаил сыну. - Только на радостях смотри не наколись, а то получишь у меня на орехи.
  Обещание наказания за не случившееся Николай пропустил мимо ушей, подхватив вилы, радостно возопил:
  - Больше двух пудов, эхма! - и вприпрыжку побежал к оставленной на поляне лошади.
  
  Домой они попали не сразу, вначале Михаил Демьянович завернул на Коммунский зерновой ток и на товарных весах взвесил Колину добычу. Как оказалось, сом потянул ровно сорок девять килограммов. Всем рыбам рыба, Колина рыбацкая гордость на всю жизнь, счастливое воспоминание из прошлого. Светлая зависть всех мальчишек-рыболовов, да что мальчишек, редкий мужик - рыболов со стажем мог похвастаться хоть вполовину меньшей добычей!
  
  Глава 12
  
  Лето пробежало незаметно. Осенью Николай пошёл в Красивскую семилетнюю школу. Для этого ему отец приобрёл на барахолке ношенное, но справное пальто, а брюки, рубаха и старый пиджак остались от выросшего из них Ивана. Вот только на шапку средств не осталось, пришлось идти в старой, отцовской. Она была ещё вполне ноская. Одна беда: размера шапка оказалась преогромного и чтобы не спадала на глаза, её приходилось постоянно поддерживать одной рукой. Ребята беззлобно смеялись:
  - Колян, тебе шапку на вырост купили, хочешь нормально ходить - мозги наращивай, чтобы голова больше была!
  Так оно в итоге и вышло - когда Коля повзрослел, размер его шапки стал пятьдесят восьмым - пятьдесят девятым, как раз по той старой - отцовской.
  
  Наступил тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Минула зима, весна, промчались два летних месяца. Подошло время жатвы. Урожай, как и обычно, убирали всем миром, а он в том году оказался небывалым. Выполнили и перевыполнили все планы по заготовкам, забили общественные закрома, а излишки подводами стали развозить по домам. К Гончарукам привезли целый обоз - сразу десять подвод.
  - Принимайте, хозяева! - радостно возвестил мужик, заехавший во двор первым. - Куда ссыпать?
  На шум голосов из дома вышла Анна.
  - Здорово, Илья, видишь круг глиняный? - ткнула она пальцем в жёлто-коричневую отметину посередине двора. - Туда и ссыпай. А мы по ларям таскать будем.
  Закипела работа, и вскоре во дворе высилась здоровенная куча ржи. Чтобы ненароком не оставить зерно под дождь, вся семья Гончаруков принялась за дело. Носить зерно помогали даже маленькие Нина и Лиля. К вечеру домой пришёл Михаил и тоже включился в общую работу.
  - Ты бы поужинал сначала, - укорила его жена, но он только отмахнулся.
  - Уберём, тогда и поужинаю, а то на полный желудок какая работа? - пояснил он своё решение.
  Анна лишь пожала плечами и возражать не стала.
  Уже давно стемнело, когда со двора унесли последнее наполненное зерном ведро. Ребятишки убежали в дом с наказом кушать и ложиться спать. А Анна взяла метлу и стала подметать рассыпанную по глине рожь в небольшие кучки. Михаил же, встав на колени, пригоршнями загребал из этих кучёнок зерно и ссыпал его в стоявшее рядом небольшое корыто. Закончив подметать, Анна присела рядом с мужем.
  - Что с излишками делать станем? - спросила она. В глазах Михаила появилось удивление:
  - Сама поди знаешь, само собой разумеется продадим, - пояснил он свои планы.
  - А купим что? - Анна потёрла несколько зёрнышек в руках, кинула в рот. - Нам бы Коле обновку какую купить и пол в дом хочу деревянный, сколько можно по соломе ходить?
  - Купим обязательно! Всё купим: и костюм Коле купим, и тёс на пол купим, и тебе платье новое купим! - пообещал Михаил.
  - А тебе рубаху! - подсказала Анна супругу.
  - А мне рубаху, - вздохнув, покорно согласился тот.
  
  В первое же воскресенье Михаил свёз все излишки на рынок, а на неделе Анна побелила в доме стены и потолок. В следующее воскресенье Михаил закупил тёс, уложил на землю в доме дубовые лаги и начал настилать пол. Когда работа оказалась окончена, в избе окончательно посветлело. Казалось, всё заиграло красками - белые стены, желтоватый с коричневыми прожилками пол, новые скамейки, большой, тёмный, дубовый стол и ко всему этому смолистый, сосновый запах. Казалось, радости ребят от этих изменений не будет предела. А в довершение всему семейству купили обновы: матери и двум дочкам платья, отцу - рубаху и хромовые сапоги, Коля получил первый в своей жизни новый, никем ещё не ношенный костюм. Выслали немного денег и в Ленинград на гостинцы старшим детям Марии и Ивану. Жизнь налаживалась. Казалось бы, живи и радуйся, но вскоре в их дом нагрянула очередная беда, точнее беды последовали одна за другой. В середине декабря пришло письмо из Ленинграда. Вначале Михаил обрадовался, а когда прочёл, спал с лица и, никому ничего не говоря, взял шапку и, даже не одевшись, вышел на улицу.
  - Миша, что случилось? - увидев, как побледнело лицо мужа, воскликнула Анна и кинулась следом. Коля в окно наблюдал, как она догнала отца на полпути к болоту, как начала что-то говорить, как отец принялся отвечать, затем тот увидел сквозь стекло Колино лицо, махнул рукой, развернулся и зашагал прочь. Он так и шагал, уходя всё дальше и дальше от дома, и всё это время шедшая рядом Анна тихо шептала:
  - Миша, что случилось? Что случилось, Миша?
  Но тот молчал и только скрывшись за кустами терновника остановился, огляделся по сторонам и лишь будучи совершенно уверен, что их никто не сможет услышать, тихо выдохнул:
  - Брата Александра арестовали.
  - Как? За что? - всплеснула руками Анна.
  - Не знаю, - Михаил прикусил губу, сглотнул подступивший к горлу ком, - что же это такое? Что за год? Что происходит? - Он не ждал от жены ответов, просто высказывал в никуда терзавшие его мысли. - За что нам такое? - Сердце Михаила билось, как попавший в силки зверёк. За этот год это была вторая подобная новость - в том же октябре в Свердловске арестовали его двоюродного брата Гончарука Александра Антоновича, и на днях пришла страшная весть: его почти сразу осудили к высшей мере, и в ноябре привели приговор в исполнение. А теперь вот ещё и родной брат Михаила оказался внезапно арестован. Сердце холодело в предчувствии страшного.
  - Миш, может всё обойдётся? - сама не веря в благополучный исход, попыталась утешить мужа Анна. - Он всё-таки старый большевик, начальник.
  - Вот в том-то и беда-то что старый большевик. - Михаил отломил от росшего в саду клёна ветку и принялся крутить её между пальцев. - Ты же сама видишь, что сегодня с ними творится! Каждый второй старый большевик - враг народа. Запуталось всё. Но не верю я, чтобы брат мой... Не мог он ничего плохого сделать, не мог! - Михаил замолчал и угрюмо стал озирать раскинувшееся перед ним болото. В глазах стояла муть, сердце сжимало беспросветной тоской.
  Морщины на лице Анны стали глубже.
  - Миша, что делать-то будем? - спросила она мужа.
  - Ничего. Только надеяться. - Он хотел добавить "молиться", но не добавил потому, как не верил, что Бог услышит их молитвы. - Будем надеяться, а главное - молчать. Не дай Бог, узнает здесь кто, может ничего, а может и меня как брата врага народа... - Михаил не договорил, на глаза навернулись непрошенные слёзы, и он вопреки своим недавним мыслям молча взмолился: "Господи, пощади брата моего! Господи, пожалуйста!"
  - Миш, а письмо-то что? - Анна почувствовала, как дрожь охватывает её плечи.
  - Сжечь надо! - сказал Михаил, твёрдо уверенный в правильности такого решения. - Сегодня же и спалим!
  - Как скажешь, - поспешно согласилась Анна, понимая всю опасность находившейся в руках Михаила бумажки. - Сжечь, так сжечь.
  Так они и поступили.
  Ночью Михаил почти не спал. Ворочался, вздыхал - ему грезились счастливые детские годы, ещё молодой отец, ведущий в поводу коня, весело улыбающийся братишка, встречающий его, возвращающегося с озера, с полным туеском пойманной рыбы.
  Забылся Михаил только под утро.
  
  В феврале из Ленинграда пришло ещё одно письмо. Прочитав его, Михаил потемнел лицом, а потом с хрипотой в голосе сообщил всем находившимся в избе домочадцам:
  - Дядя Александр умер.
  В доме воцарилась тишина, а потом Коля подошел к отцу, прильнул к нему и тихонько спросил:
  - Пап, ты на похороны поедешь?
  - Нет, - Михаил покачал головой и закусил губу. Ехать было некуда. Но детям он говорить этого не стал. Потом они с матерью ушли на улицу и, стоя за двором, о чём-то долго шептались. Коля не знал о чём, но видимо о дяде Александре, так как домой родители пришли угрюмей некуда. Отец выглядел состарившимся лет на десять, лицо матери избороздили отметины вытекших из глаз слёз. Вошли в избу и почти сразу же легли спать, благо уже наступили сумерки. Эту ночь Михаил долго вздыхал, ворочался и, кажется, плакал. О том, что его брата расстреляли как врага народа, они с Анной решили не говорить никому.
  На этом беды в семье не закончились, беда и впрямь не приходит одна, вскоре арестовали и брата Анны - Хмару Петра Осиповича.
  
  Глава 13
  
  В тысяча девятьсот тридцать восьмом году в Криволучье, в здании бывшей церкви, открыли семилетнюю школу, так что в шестой класс Коля пошёл именно туда.
  Учебный год промчался незаметно, остались позади семь классов обучения, пришло время определяться в жизни - выбирать свой самостоятельный трудовой путь.
  - Папа, мама, я буду поступать в ФЗО (фабрично-заводское обучение), - окончив школу, радостно заявил родителям Коля, но вскоре радость сменилась разочарованием. В ФЗО он не прошёл по возрасту. Туда принимали с четырнадцати лет, а ему уже исполнилось пятнадцать.
  - Эх, - горько сокрушался отец, - парнишка-то умный, нам бы его в техникум определить. Поступил бы и учился.
  - Учился бы, - согласилась мать, в задумчивости теребя передник. - Только на какие шиши его содержать? Где взять столько денег?
  - Вот и я к тому же, - понурился Михаил. Лишних средств в семье не было, не скопили. - Придётся ему сначала работать начать, а потом может подзаработает деньжат и сам, без нашей помощи, выучится.
  - Я выучусь, - пообещал Николай, - вот только специальность хорошую получу и на курсы какие-нибудь учебные пойду.
  - Правильно, сынок, правильно! - поддержала его мать. - Сначала надо на ноги, моё почтение, встать. А с твоей головой успеешь ещё, выучишься!
  
  Осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года Коля завербовался на работы и уехал в Москву. Так началась его взрослая, самостоятельная жизнь, а заодно и официальная трудовая деятельность. Поначалу Николай работал на стройках разнорабочим, когда же началась война с Финляндией, Колю перевели на двадцатый авиационный завод в качестве ученика электрика-монтажника. На этой должности Николай проработал около года. Жизнь постепенно улучшалась: отменили карточки, введённые в период боевых действий против бело-финнов, продуктов в магазинах становилось все больше, а товары разнообразнее.
  "Как же хорошо стало жить!" - думалось Николаю, когда он вечерами, после работы, гулял по набережной Москвы-реки. Гулял, кушал мороженое, мечтал о будущем и, вскорости рассчитывая стать электриком-монтажником, улыбался своим мыслям, но увы, в один далеко не прекрасный день его жизненный путь снова резко переменился. А получилось это так: в конце ночной смены дежурный электрик неправильно смонтировал одну секцию токарных станков и, когда заступала новая смена, те не работали. Мастер-электрик, в обучении которого находился Николай Гончарук, быстро обнаружил причину неполадок.
  - Вот ведь бестолочь! - поминая своего сменщика, незлобно выругался он. - Это же надо было так напортачить! Ничего, сейчас всё поправим. Коля, отключи вторую секцию, выруби рубильник, - попросил он своего помощника.
  - Выключил, - почти сразу отозвался Николай, поспешивший с выполнением указания мастера.
  - Хорошо, - мастер закончил возиться у станков, подошёл к выключенному рубильнику и повесил на него табличку с короткой надписью: "Не включать".
  - Так, Коля, пойдём теперь со мной и по-быстрому всё исправим. И как он так умудрился... - сокрушаясь и недоумённо покачивая головой, мастер направился к распределительному щитку. - Ну я ему вечером задам, ну я ему устрою!
  Продолжая костерить нерадивого сменщика, мастер-электрик подошёл к вмонтированной в пол металлической лестнице, ведущей к распределительному щитку, остановился.
  - Николай, смотри внимательно и запоминай, что я буду делать. Следующий раз полезешь сюда сам, - предупредил он и ступил на первую ступеньку.
  - Я сейчас схему набросаю, - сообщил Коля и, достав из кармана блокнот, вынутым из другого кармана химическим карандашом приготовился начертать последовательность действий своего мастера, помня, что самый тупой карандаш всегда лучше самой острой памяти.
  - Хорошо, так и сделай, - одобрил мастер и, поднявшись по лестнице к распределительному щитку, занялся переключением проводов.
  
  Начальник цеха прибыл на завод не в лучшем расположении духа, всё у него с утра не ладилось, сперва поругался с женой, потом едва не опоздал на трамвай, а тут ещё кто-то отключил рубильник, обесточив весь цех. Станки простаивали.
  - Какая-то табличка, - не читая надписи, проворчал начальник цеха. - Понавешали тут, рабочий день начался, работать надо. А они таблички вешают, саботаж да и только! - продолжая ворчать, он дёрнул рубильник.
  Коля увидел, как в проводах промелькнула искра, как следом дёрнулся и вскрикнул его мастер, как он попытался отцепить пальцы от провода, но не сумел, вторая рука так же судорожно вцепилась в лестницу. В следующую секунду тело мастера-электрика подалось вперёд, начав изгибаться, рот приоткрылся, казалось, тому не хватает воздуха, нижняя губа задрожала и начала синеть.
  Поняв, что произошло, Коля почувствовал, как кровь отхлынула от кожи его лица, а по мышцам стремительно расползлась предательская слабость.
  "Не делай, так нельзя, ты же знаешь!" - крикнул рассудок, но Николай, схватив мастера за штанину, попытавшись сдёрнуть того с лестницы, но вместо этого полетел на пол сам, будто какая-то сила (а может собственные мышцы) отбросила его прочь. Поняв, что мастера так просто не оттащить, Николай вскочил с пола и со всех сил бросился туда, где находился отключённый ими рубильник.
  - Что вы натворили! - увидев включённый рубильник и стоявшего подле него начальника цеха, вскричал Николай и, оттолкнув невольного убийцу, рванул рубильник вниз, вновь вырубая электричество. И тут же, не задерживаясь ни мгновения, побежал обратно, на ходу успев заметить, как посерело и покрылось пятнами лицо начальника цеха.
  Когда Коля вернулся к распределительному щитку, то сразу понял: предпринимать что-либо поздно - его мастер был окончательно и бесповоротно мёртв. Он безжизненным кулём распластался на лестнице, а в помещении резко пахло горелой плотью и человеческими испражненьями, кожа на неподвижном лице погибшего приобрела синюшный цвет. Коля остановился как вкопанный, его повело в сторону и едва не вырвало. Тут же подбежавшие рабочие оттолкнули Николая к стене, стащили поражённого током мастера-электрика с лестницы, положили на пол и кто-то из прибежавших попытался сделать погибшему искусственное дыхание, запустить сердце. Тщетно. Но Коля всего этого не видел, он ушёл в соседнее помещение, сел в углу и, прислонившись спиной к стене, попытался полностью отрешиться от произошедшего. Увы, ничего не получалось. У него на глазах его мастера убило током, и от этого воспоминания было не избавится никаким образом. Картина смерти мастера прямо-таки стояла перед глазами. Коля сидел и беспрестанно повторял шёпотом одну и ту же фразу: "Убило током, убило током, убило током". Его трясло. Когда нервное потрясение немного схлынуло, Николай понял, что после произошедшего работать электриком он больше не сможет.
  На следующий день Николай, несмотря на то, что у него уже был третий рабочий разряд, написал заявление с просьбой о переводе в ученики слесаря-сантехника. Потеря в зарплате его не остановила.
  
  - Так, Коля, это самое... - слесарь-сантехник внимательно посмотрел на своего ученика, - на этой неделе мы будем прокладывать канализацию к новостройкам. Запоминай, это самое, наша задача укладывать трубы. Это самое, понятно?
  - Понятно, - Николай кивнул. А слесарь принялся растолковывать помощнику всё более подробно - в деталях:
  - Так, это самое, значит вот, землекопы роют траншею, она называется лестничной. Почему? Потому что вначале роют траншею, вот, потом, вот, это самое, пробивают туннель, потом снова роют траншею и так далее, но это их дела. Наше дело, это самое, только поспевай трубы укладывать. И вся недолга.
  Проинструктировав ученика, слесарь временно отлучился по каким-то своим неотложным делам, оставив Николая наедине с предстоящей работой.
  А трубы как назло оказались толстые и тяжёлые. Коля попробовал поднять трубу на плечо, но сразу сделать это не получилось. Тогда он приподнял один её конец, подставил под него плечо и, перебирая руками, дошёл до середины. Найдя центр тяжести, выровнял трубу и, придерживая её обеими руками, направился к находившейся неподалёку траншее. Идти и при этом не споткнуться оказалось непросто, труба пребольно давила на плечо, от её тяжести казалось вот-вот начнёт крошиться позвоночник, а подгибающиеся ноги быстро наливались свинцом. Но он не остановился, не бросил ношу, хотя пока дошёл до траншеи, всё его тело дрожало от перенапряжения. Встав на край траншеи, Коля опустил передний конец трубы на дно ямы и, постепенно отходя, выбрался из-под давившей на плечо ноши.
  - Уф, тяжелая, зараза! - невольно вырвавшееся восклицание никем не было услышано - отлучившийся мастер до сих пор не появился, а рабочие-землекопы рыли землю где-то далеко впереди. Коля некоторое время постоял, восстанавливая дыхание, затем смахнул выступивший со лба пот и спрыгнул в траншею. Ухватив обеими руками трубу, он стянул её вниз и начал проталкивать в пробитый землекопами туннель. Вначале она сдвинулась довольно легко. Коля уже обрадовался, что у него всё получится по-лёгкому и без помощи наставника, но чем больше труба подавалась в туннель, тем труднее становилось двинуть её дальше. Когда же до завершения осталось совсем чуть-чуть, та совершенно застопорилась. И ни в какую. Но показаться перед наставником слабаком не хотелось. Николай ухватил трубу за край, сцепил зубы и, упершись ногами, изо всех сил потянул её вперёд. Казалось, от приложенного усилия порвутся жилы. И вот уже когда от напряжения были готовы вывалиться из глазниц глаза, труба сдвинулась, поползла дальше и наконец встала на своё место. Вместе с ощущением торжества от сделанного в тело Николая пришла тупая боль, она возникла в солнечном сплетении и начала неторопливо разливаться по всему животу. Коля сгорбился, с трудом нашёл в себе силы выбраться наверх, да так и остался лежать у края траншеи, подтянув под себя ноги и обхватив руками сорванный от перенапряжения живот. Вскоре появился отлучавшийся неведомо куда слесарь-сантехник. При виде скрюченного ученика он с медленного, уверенного шага перешёл на бег.
  - Что произошло? - опускаясь на колени рядом с учеником, спросил он.
  - Живот сорвал... - сглотнув слюну, ответил Коля. - Трубу укладывал, а она не пошла.
  - Вот значит как, - с видимым облегчением произнёс слесарь. - А я, того самого, побоялся, как бы ничего хуже не приключилось. В больницу тебя надо вести, паря. Ох, напортачил ты, это самое, всю выработку дневную мне, коту под хвост. Как поправишься, с тебя магарыч. Щас я только насчёт больнички договорюсь.
  - Не надо в больницу, - вяло отмахнулся Николай. - Немного отлежусь и пройдёт.
  - Отлежишься? Не, так не пойдёт, - покачал головой слесарь - сантехник. - Осень, того самого, земля холодная, заболеешь. Мне ещё отвечать за тебя не хватало!
   И видимо будучи наслышан о ЧП с электриком, добавил: - И с чего ты такой бедовый?
  Коля не ответил, его скрутил очередной приступ боли.
  Так Николай оказался в московской больнице. А после лечения ему был предписан "лёгкий физический труд".
  - Опять со мной морока! - прочитав заключение врачей, в сердцах выругался Николай и хотел было скрыть предписание от начальства, но в отделе кадров пришлось предъявить справку о нахождении в больнице. И вновь Николаю предстояло учиться, на этот раз его назначили учеником на подъёмный кран. Крановщик, за которым его закрепили, должен был в скорости, а именно через два с половиной месяца, уйти на пенсию. Не слишком большой срок, но учеником Коля оказался толковым: уже через два месяца ему присвоили квалификацию электромоториста и командировали на двадцать четвёртый завод, всё того же тридцатого треста авиационной промышленности. Работать ему пришлось на строительстве пятого цеха, на должности оператора камнедробилки. Правда, командировка оказалась недолгой, и по её окончании Николая перевели на подъёмный кран, занятый в строительстве дома No40 по улице имени Кирова. На этой стройке его и застало начало Великой Отечественной войны. Ещё десять дней он проработал на кране, а второго июля тысяча девятьсот сорок первого года Николаю было приказано сдать в Госмосстрой кран, стоявший на балансе этой организации, и третьего числа к восьми часам утра явиться в контору двадцатого завода.
  Точно в срок прибыв в указанное место, Николай получил расчёт и, вместе с другими прибывшими сюда по такому же приказу рабочими, прослушал по радио обращение Сталина к народу.
  
  - Никола, - к Гончаруку подсел знакомый молодой строитель, - наконец-то нас призвали, а то я уже боялся: без нас справятся. - И хитро подмигнув: - Что, Никола, готов бить фашистов?
  Николай не сразу нашёлся что ответить, слишком уж весело и беззаботно прозвучало сказанное. В самом Николае боролись противоречивые чувства: с одной стороны, вся его суть, всё его человеческое я рвалось в бой, с другой, где-то в глубине души поселился... нет, не страх, а скорее нежелание расставаться, а точнее потерять навсегда привычную, и столь казалось бы хорошую, даже можно сказать беззаботную жизнь, сытость, спокойствие. Но шла война, наши отступали, страна теряла территории, сёла, города и было понятно, что эта война ни чета ни сражениям с японцами, ни войне с Финляндией и что уже ничто не могло быть прежним.
  - Готов, - вполне ожидаемо ответил Николай. Знакомый строитель хотел сказать что-то ещё, но тут к собравшимся рабочим вышел высокий незнакомый гражданин.
  - Товарищи, минуту внимания, - тихо, но веско произнёс он. Разговоры стихли. - Вы едете на оборонительные работы. Родина поручает вам ответственное задание. От того, как быстро будут подготовлены оборонительные рубежи и сколь качественно, зависит сколько прольют крови наши защитники, прежде чем остановят врага и погонят его обратно. Так что не подведите, товарищи! А сейчас вас распределят по автобусам, выдадут инструмент.
  - А куда хоть едем-то? - раздался чей-то хрипловатый голос.
  - Старший знает, - не стал распространяться о маршруте движения незнакомец.
  - А жене отписать? - спросил всё тот же рабочий, но толпа уже зашевелилась, и его глас потонул в общем бесполезном гомоне.
  Распределили их по автобусам довольно быстро и сразу же объявили посадку.
  - Загружаемся, товарищи, загружаемся! - объявил старший колонны. - Заходим в автобус и садимся, начиная с дальних кресел. Плотнее рассаживаемся. Не в театре!
  Люди зашевелились, и началась погрузка.
  
  - Вот ведь, ерунда какая: на работы отправляют, не на фронт! Вот надо же такая конфузия, а то мы в Москве поработать не могли! - ворчал, усаживаясь на сиденье автобуса всё тот же знакомый Гончаруку молодой строитель.
  - Молчал бы уж! - осадил услышавший его разглагольствования рабочий в летах, сидевший сзади, и Николай узнал в нём каменщика из второй бригады. - Повоевать он захотел! Успеешь ещё, навоюешься! Не на этой войне, так на следующей. Герой какой! Война - это не игрушка, как хлебнёшь лиха, так рваться под пули уже не станешь!
  - А ты сам-то воевал? - обижено нахохлился молодой строитель.
  - Довелось...- угрюмо ответил каменщик, но распространяться о своём боевом пути не стал. Молодой строитель хотел задать тому какой-то вопрос, но тут автобус тронулся, сбив его с мысли и, выехав со двора заводоуправления, покатил по Московским улицам. Люди уставились в окна, прощаясь с городом, и вскоре все разговоры сами собой утихли. Автобусы катили на запад, Москва осталась за спиной, начались пригороды, а потом закончились и они.
  Ехали долго, к вечеру кому-то из рабочих удалось разговорить сопровождающего, и вскоре все уже знали, что направляются они под Смоленск. Именно там планировалось остановить наступающих немцев. Собранным со строек рабочим предстояло оборудовать очередную и, как многим тогда казалось, последнюю линию обороны, оттолкнувшись от которой Красная Армия наверняка начнёт своё победное наступление на Запад.
  Повинуясь отдаваемым командам, водители гнали автобусы не жалея моторов, но они все же не успели - немец подошёл к Смоленску слишком близко.
  На месте прибытия их уже ждали. И едва рабочие выгрузились из автобусов, как из здания, подле которого остановилась колонна, вышло четверо военных. Один из них, видимо командир, подошёл к старшему команды.
  - Стройте людей! - не терпящим возражения тоном потребовал он. И тут же над вознамерившимися уже было покурить рабочими полетел зычный голос старшего:
  - В четыре шеренги становись! - скомандовал он.
  - А покурить? - возмутился кто-то.
  - На том свете покуришь! - одёрнул возмутившегося вышедший к ним военный. Люди неохотно стали выстраиваться, сразу разбиваться на шеренги. Добровольная военная подготовка, полученная в различных оборонных обществах, дала себя знать, и на построение много времени не потребовалось.
  - Товарищи! - обратился к прибывшим военный с двумя майорскими прямоугольниками в петлицах. - Я знаю, вы ехали на строительство оборонительных сооружений, но обстановка в корне изменилась. Фашисты вплотную подошли к Смоленску и продолжают рваться вглубь нашей Родины. Властью, данной мне, я мобилизую вас на оборону города.
  По шеренгам пробежал лёгкий шёпот, а военный продолжал:
  - Кто проходил службу в армии, три шага вперёд из строя, марш!
  Загромыхала по земле разномастная обувь.
  - Вооружение получите согласно воинским специальностям. Теперь нааа леее-во, шааагом маарш, раз, два, раз, два, стой. На прааа-во. Сергеев, - окликнул он одного из стоявших рядом подчинённых, - давай к ним, - взмах рукой в сторону уже служивших, - перепиши фамилии, воинские специальности и сразу забирай на получение оружия.
  - Есть! - ответил военный и отправился выполнять командирское поручение.
  - Так, а теперь вы, - майор обратился к оставшимся. - Надеюсь, свою обязанность как гражданина по готовности к защите Родины вы все выполнили и приобрели воинскую специальность?!
  Николай хотел крикнуть: - "Да, конечно, так точно", но все молчали, поэтому промолчал и он.
  - Кто изучил винтовку или вообще какое-либо оружие, два шага из строя, марш! - скомандовал майор, и большинство стоявших шагнуло вперёд.
  - Хорошо, - одобрительно покачал головой майор. - Кто изучал пулемёт, ещё шаг.
  На этот раз шагнуло вперёд всего несколько человек.
  - Не густо, - заметил командир. Скользнул взглядом по стоявшим, остановился на лице Николая, спросил: - Вот ты какой пулемёт изучал?
  - Ручной, Дегтярёва.
  - И хорошо знаешь? - майор пристально вгляделся в Николая.
  - Награждён значком "Готов к труду и обороне", - чётко отрапортовал тот.
  - Отлично! - похвалил майор и тут же потребовал: - Фамилия Имя Отчество?
  - Гончарук Николай Михайлович, - представился Николай и застыл в ожидании дальнейшего.
  - Так, Гончарук, будешь первым номером. - И повернувшись к стоявшим за спиной подчинённым: - Игнатенко, запиши! - сказал, и вновь развернувшись к строю, обратился к пареньку, стоявшему рядом с Гончаруком: - А ты что изучал?
  - Тоже дегтярь, - ответил тот.
  - Фамилия?
  - Алфёров Николай, с Курска я.
  - Игнатенко, запиши Алфёрова к Гончаруку вторым номером и займись остальными пулемётчиками, - отдав очередное указание, майор шагнул в сторону, будто уступая место своему подчинённому. Тот шагнул к новобранцам, а майор подал новую команду:
  - Кто по какой-либо причине не получил воинской специальности - шесть шагов вперёд, марш!
  Таких набралось не особо много. Красный командир оглядел их, сделал сердитое лицо, будто собираясь сказать что-то резкое, потом видимо передумал и махнул рукой. - Степанов, эти на тебе, выдать всем винтовки и в строй!
  - А как же обучение, они же оружие в руках никогда не держали, стрелять не умеют?! - растерялся Степанов.
  - В борозде дойдут, - громко ответил командир и едва слышно добавил: - Жить захотят - научатся.
  
  Игнатенко закончил опрос новобранцев, переписал в блокнот личные данные, распределил по номерам и парам. Когда закончил, обратился к командиру:
  - Товарищ майор, пулемётчиков уводить?
  - Валяй! - махнул рукой тот. И получивший одобрение командира Игнатенко скомандовал:
  - В колонну по два стано-вись! - И минуту спустя: - Шагом маарш!
  
  Глава 14
  
  К вечеру их вооружили: Николаю выдали пулемёт, его тёзке винтовку. Затем они получили диски и патроны. Когда наконец всё оружие и боеприпасы оказались распределены, Игнатенко построил пулемётные расчёты и принялся наставлять будущих пулемётчиков.
  - Первая заповедь: даже маленькая ямка лучше открытого поля. Вторая заповедь: не стрелять без команды. Третья: не трать патроны по одиночным целям. В виде исключения вашей мишенью может стать одиночный вражеский командир. Четвёртая заповедь: не поленись, сделай запасную позицию. Пятая: второй номер носит боеприпасы и диски, в бою не столько стреляет сам, сколько помогает первому номеру и заменяет его в случае выбытия того из строя. Всем всё понятно?
  - Так точно... - вразнобой ответили новобранцы.
  - А раз понятно, сейчас садитесь чистить оружие. Ветошь и масло вон там, - Игнатенко показал пальцем в угол помещения. - Ужин чуть позже, вам доведут, - с этими словами он развернулся и вышел на улицу. А новобранцы с усердием взялись за выполнение отданного приказания.
  
  - Давай, что ли, знакомиться? - Алфёров завёл разговор первым.
  - Да мы уже, считай, знакомы, - улыбнулся Гончарук и протянул руку, - Николай.
  - Николай, - разулыбался в ответ Алфёров. - Я с Курска.
  - Я с Тамбовщины, из деревни. Село у нас интересно называется - Хорошавка.
  - И впрямь интересно, кто ж её так назвал? - поинтересовался Алфёров.
  - Говорят, барин местный. У нас даже байка на этот счёт есть, - протирая ветошью ствол, поведал Николай.
  - Рассказывай, - попросил Алфёров, - всё время быстрей пойдёт, а то уж мочи нет ужина ждать, есть хочется.
  - Да она короткая, эта байка, - хотел отказаться Гончарук, и тут же передумал. - А впрочем, слушай:
   Жил, говорят, в нашей местности барин, не злой, не добрый, в общем, как все. И была у него жена и четыре дочери. Жена вскоре умерла, и ему пришлось воспитывать дочерей в одиночестве. И так получилось, что звал он их вовсе не по именам, данным при крещении, а как самому хотелось. Старшая дочь красотой затмевала всех, он так её и прозвал: Красивою. Среднюю за черноту волос звал Чернявой. Третью... с ней в детстве беда приключилась, травой глаз ей повредили, барин её вроде, как и не со зла, Кривой прозвал. А младшую любил пуще прочих и потому звал Хорошей. Но время шло, пришёл черёд и барину на тот свет уходить, вот и отписал он каждой дочери по селу с крепостным народом в придачу. По прозваниям дворянских дочек сёла и стали называть: Красивка, Чернавка, Криволучье и Хорошавка. Вот и весь сказ, собственно.
  - Занятная история, - байка Алфёрову понравилась. - Правда, что ли, так было?
  - Вряд ли. Криволучье - это скорее кривая излучина, река там крутой зигзаг делает, оттуда и пошло название, и с остальными сёлами наверняка подобная же история происходит, а байку эту позже придумали, - отвечая на заданный вопрос, Гончарук честно высказал свои сомнения.
  - Всё равно красиво, - Алфёров клацнул затвором, проверяя работу механизма. - Я вот в городе жил, но у нас там тоже всякие истории рассказывали. Как-то раз моя бабка такую побасенку...
  Но тут дверь в помещение распахнулась, и кто-то громко скомандовал:
  - Личный состав, строиться на ужин!
  - А оружие? - спросил кто-то.
  - Оружие и снаряжение с собой.
  
  На следующий день новобранцев погрузили на машины и отправили к линии фронта, где влили в одну из частей, оборонявших город Смоленск.
  В ночь на восемнадцатое августа тысяча девятьсот сорок первого года воинская часть, где находился Николай Гончарук, отошла к Ельне. Тогда же пришёл приказ защищать город.
  - Окопаться! - приказал командир роты.
  - Есть! - отозвались командиры взводов и отправились каждый к своему личному составу. Лейтенант, ко взводу которого был предписал Николай Гончарук, сам лично принялся распределять бойцов по позициям. Получившие указания солдаты тут же брались за лопаты. Хлебнуть лиха успели все, не обстрелянных не осталось. Люди знали - от глубины окопа порой зависела жизнь, и потому работали в поте лица - фашисты могли появиться в любую минуту. Командир взвода обошёл почти всех и только тогда подошёл к пребывавшему в ожидании расчёту ручного пулемёта.
  - Гончарук, отрываете ячейку на правом фланге взвода, - лейтенант на всякий случай указал направление рукой.
  - Есть! - совсем по-военному отозвался Николай, подхватил пулемёт и, кивнув своему второму номеру, заторопился к указанному месту. Алфёров поспешил следом.
  Почва оказалось плотной, дело продвигалось медленно, и до подхода противника окопаться как следует не удалось.
  Вначале на поле боя показались фашистские танки, но, встреченные огнём артиллерии, оставив две дымящиеся единицы, отошли назад. Не опрокинув оборону советских войск с ходу, противник нанёс массированный артиллерийский удар. Вслед за артиллерией налетела авиация. Коля сжался в своем окопчике, но при этом неотрывно следил за перемещающимися по небу самолётами противника. Видя, как отделяются бомбы, он каждый раз пытался определить место их падения:
  - Мимо, - радовался он.
  В следующий заход:
  - Не для нас.
  Ещё один Юнкерс сбросил бомбы:
  - Далеко, - прошептал Николай.
  Вокруг ухало, свистели осколки, закладывало от грохота уши, а он продолжал наблюдать за раз за разом несущейся к земле смертью. И она каждый раз обходила его стороной. Наконец бомбёжка закончилась, и немцы пошли в атаку во второй раз. Снова рядом свистели осколки, уходили на рикошет пули, впрочем, визга которых за грохотом своего пулемёта Николай не слышал.
  Они дали сильный бой немцам, сражались отчаянно, с ожесточением обречённых, и те были вынуждены откатиться на исходные. И всё же...
  - Немцы прорвались на соседнем участке, - сообщил прибывший из штаба посыльный. - Поступила команда на отход.
  - Отходим! - подал команду, заменивший раненого командира роты, политрук. Команда ветром пролетела над окопами, и Николай не заставил себя ждать, подхватил пулемёт и вместе со своим вторым номером оставил занимаемую позицию.
  Советские части отошли, оставив город противнику. Но бои за Ельню на этом не закончились. Поступил новый приказ, и ещё один старший лейтенант, назначенный командиром роты взамен выбывшего, собрал подчинённых ему офицеров и младший командирский состав, чтобы довести до них данную информацию.
  - Нашей части поставлена задача: совместно с другими подразделениями отбить город обратно, - не став ходить вокруг да около, сообщил он. - И это необходимо сделать без промедления. Сделать, пока противник не успел закрепиться. Командование знает, что у нас существенные потери, оно понимает: вы устали, но задача должна быть выполнена любой ценой. Мы должны, на отведённом нам участке, выбить противника из города и занять оборону в районе кирпичного завода. И не просто занять, а удержать её до подхода дополнительных сил. Впрочем, не стану затягивать. Надеюсь, задача вам ясна?! Атака начинается... - старший лейтенант взглянул на часы, - у нас есть почти час, чтобы подготовить оружие и получить боеприпасы. Разойдись.
  
  Точно в запланированное время советские войска пошли на штурм города Ельни.
  Противника они выбили и заняли оборону на обозначенном командованием участке. Но враг не сломался, он подтянул резервы и вскоре предпринял ответную контратаку. Бой за город продолжился.
  
  Рота, в которой находился Николай Гончарук, по-прежнему держала оборону около кирпичного завода. Николай поливал наступающих немцев из пулемёта, его напарник бил фашистов из винтовки, при этом не забывал обеспечивать пулемёт боеприпасами - время от времени заряжая опустевшие пулемётные диски и передавая их первому номеру.
  - Тёзка, диск! - в очередной раз потребовал Николай, но Алфёров не отозвался. - Диск, Коля! - вновь крикнул Гончарук, выпуская в фашистов последние остававшиеся в пулемёте патроны, но в ответ послышался, с трудом прорвавшийся через канонаду выстрелов, стон.
  - Коля? - Николай повернулся и увидел, как по груди второго номера разливается тёмное пятно крови, при этом тот непослушными руками судорожно пытается подать старшему пулемётчику запасной диск.
  - Тёзка, я сейчас тебя перевяжу, сейчас! - Гончарук бросился к раненому, но тут глаза товарища застыли в неподвижности, и диск вывалился из ослабевших пальцев на дно окопа.
  - Тёзка, как же так? - вырвалось у Николая. Он заскрежетал зубами, поняв, что поздно накладывать перевязку, поздно что-либо предпринимать, поздно всё, кроме одного - мстить.
  - Гады! - зарычал Гончарук, схватил упавший диск и, перезарядив пулемёт, вновь вступил в бой.
  Вскоре противник, так и не сумев опрокинуть обороняющиеся части, отошёл на исходные рубежи. После этого на позиции, занятые подразделением, где находился Николай, полетели мины. Некоторое время противник вёл миномётный огонь, потом наступило затишье.
  - Раненых в тыл, убитых похоронить, - пришло распоряжение от командования. И люди, в который раз за последнее время, привычно взялись за лопаты. Николаю Гончаруку предстояло похоронить своего второго номера, успевшего стать другом.
  Близ территории обороняемого ими кирпичного завода Николай выбрал подходящее, как ему показалось, место под могилу и принялся рыть. Вначале работа продвигалась медленно, верхний слой почвы оказался каменистым и глинистым, но по мере углубления земля становилась податливей, и дело стало спориться. Копал Николай Гончарук с остервенением, тяжёлым трудом стараясь заглушить сжимавшую грудь боль. А могло ли быть иначе, если за последнее время он успел крепко сдружиться со своим вторым номером и едва сдерживался от желания дать волю слезам. Наконец могила была готова. Выбравшись из неё, Николай вернулся к своему убитому другу. Взвалил начинающее коченеть тело на плечо и понёс его к свежевыкопанной яме. Коля не просил помощи у других. И не только потому, что прочие бойцы тоже были заняты: кто похоронами, кто наблюдением за врагом, просто Николай хотел побыть с другом наедине, так, чтобы никто не видел его горя.
  Опустив тело на край могилы, Николай долго стоял на коленях и молчал, затем спрыгнул на дно ямы и осторожно спустил туда тело Алфёрова. Укрыв лицо обрывком плащ-палатки, Николай выбрался наверх и стал понемногу засыпать могилу землёй. Когда тело скрылось под земляной насыпью, лопата в руках Гончарука замелькала быстрее. Вскоре на месте могильной ямы появился земляной холмик. Выровняв его со всей тщательностью, Николай нашёл какую-то дощечку и, послюнявив лежавший в кармане химический карандаш, вывел на ней надпись: "Алфёров Николай. Уроженец г. Курска. Погиб смертью храбрых в бою 18 августа 1941 года". Закончив писать, Гончарук ещё некоторое время сидел в задумчивости, потом без спешки вернулся на свою позицию. Там, примостив пулемёт на импровизированный бруствер, он сел так, чтобы его не было видно противнику, и погрузился в тяжёлые раздумья.
  Шорох шагов вывел его из состояния задумчивости, он поднял голову и увидел в десяти шагах от себя вооружённого винтовкой красноармейца. Был тот лет сорока, не высок, не широк в плечах, но что-то нашлось в его облике и манере двигаться такое, что невольно давало повод предположить в нём человека бывалого.
  - Иваныч, - без обиняков представился подошедший и, присев рядом на корточки, протянул руку.
  - Николай, - ответил Гончарук, без всякого стеснения разглядывая незнакомца, рукопожатие которого оказалось сильным, а ладонь по - рабочему твёрдой.
  - Что такой хмурной, Николай? - поинтересовался Иваныч.
  - Друга похоронил, - пояснил Коля, кивнув в сторону кирпичного завода.
  - Многие из нас сегодня друзей похоронили, - вздохнул Иваныч, - а я вот не грущу. Я старый солдат. Гражданскую отвоевал, ещё и пару годков империалистической прихватил. Если по всем погибшим товарищам горевать, никаких слёз не хватит. - И вдруг неожиданно спросил: - Ты в Бога веруешь?
  - Не особо, - честно признался Николай.
  - Зря, - сокрушённо покачал головой старый солдат. - Признаться, я тоже не особо. Но знаешь, какую я теорию вывел? Само собой, не знаешь. А вот смотри, если Бог есть и рай есть, что нам сокрушаться о невинно убиенных, коли они в рай попадут? Правильно, смысла нет. А ежели ничего потом нет, то какая разница, когда умирать - в двадцать лет или сто. Всё одно после тьма. Хотя, конечно, по совести умирать всё одно не хочется. - И опять без всякого перехода: - Ты куришь?
  - Не пробовал, - Николай отрицательно помотал головой, решив, что Иваныч хочет предложить ему сигаретку. Что ж, сейчас бы он может и не отказался.
  - И правильно! - Иваныч назидательно покачал выдвинутым вперёд указательным пальцем. - Только добро в дым переводить. Если уж хочешь табачку попробовать, тогда нюхательный брать надо, - с этими словами Иваныч вытянул из кармана кисет, развязал его и сунул туда два пальца. Ухватил ими табака на добрую понюшку и с наслаждением втянул в ноздри.
  - Апчхи, апчхи, - разнеслось в воздухе. - Ах, хорошо! Ох, замечательно! А ты, паря, не хошь табачку нюхнуть? Давай, не робей, мозги прочищает будь здоров! - с этими словами старый солдат протянул Николаю раскрытый кисет. Отказываться тот почему-то не стал, взял щепотку, неумело втянул в ноздри. На глазах сразу же навернулись слёзы.
  - А-а-а-а-ап-чхи, - громко разнеслось по округе, - апчхи, чхи, чхи... - расчихался Николай, не в силах остановиться. Слёзы так из глаз и полились. Не сразу удалось перестать чихать, но странно, давившая на грудь пустота схлынула, отпустила, словно вылетела вместе с чихом. Вылетела и испарилась.
  - Ну, каково? Полегчало? - ласково осведомился Иваныч у рукавом рубахи вытиравшего лицо Николая.
  - Полегчало, спасибо, - искренне поблагодарил тот.
  - Ну, тогда держи, - старый солдат затянул кисет и сунул в руки тут же запротестовавшего Николая.
  - А вы? А как же вы? - растерялся он, не смея ни взять, ни отказаться от столь великодушного на войне подарка.
  - У меня ещё есть, - беззаботно отозвался Иваныч, легко встал и пружинистой походкой отправился по своим делам...
  
  Ночью от вышестоящего командования пришёл очередной приказ, который гласил: Оставить город и отходить в направлении Вязьмы.
  - Двигаться будем по бездорожью, - сообщил своим офицерам командир роты.
  - А по какой причине? - уточнил один из командиров взводов. И старший лейтенант пояснил:
  - Поступили сведения: на дорогах между Ельней и Вязьмой немец высадил десант. Двигаться будем максимально быстро. Ничего лишнего с собой не брать, только оружие и боеприпасы. Проверьте личный состав. Отход начинаем немедленно, - ротный умолк, понял, что сказал что-то не совсем то и сразу поправился, - через двадцать минут.
  Отступление началось. Шли в основном лесом. Хоть и надеялся Николай, но нового второго номера, взамен погибшего, ему не дали. Немного повздыхав от досады, он навьючил на себя всё имущество и какое-то время пытался нести и запасной ствол, и запасные диски, но вскоре силы иссякли. И тогда, поняв, что если ничего не предпринять, он отстанет, Николай бросил всё запасное снаряжение и дальше шёл, неся лишь пулемёт с одним-единственным диском.
  Путь до Вязьмы, несмотря на не слишком большое расстояние, оказался долгим, но в конце концов их часть вышла к городу. Обойдя его, они выбрались на дорогу и стали отходить в направлении Ржавеца. Хотелось пить, хотелось есть, но идти стало легче. Вскоре отступающих начали останавливать на выставленных на дороге пропускных пунктах офицеры их же части, после чего распределять по родам войск и направлять в определённые места сосредоточения: танкисты отправлялись к танкистам, артиллеристы к артиллеристам, пехотинцы к пехотинцам. Из потрёпанных и разрозненных подразделений командование спешно формировало новые подразделения и части.
  
  На вышедших из леса парней в гражданской одежде, но с оружием в руках сразу же обратили внимание.
  - Вы кто такие? - группу, в которой шёл Николай, остановил офицер в звании майора. - Почему не в форме?
  - Мы не получали, - честно ответил откликнувшийся за всех Николай.
  - Как не получали? - удивился офицер, видимо бывший не в курсе дела.
  - Мы под Смоленск на оборонительные работы из Москвы прибыли, но враг находился на подступах, нас вооружили, и мы воевали, - наперебой начали объяснять вышедшие из леса парни, - а потом пришла команда отходить.
  - Так , понятно, что ничего не понятно, - сокрушённо покачал головой офицер. И вдруг спросил: - Присягу принимали?
  - Никак нет, - прозвучал нестройный ответ. Выходившие вместе с Гончаруком бойцы заволновались.
  - Гм, тебе восемнадцать есть? - майор ткнул пальцем в сторону Николая.
  - Пока нет, - пожал плечами Николай, - но скоро будет. Осенью.
  - Ясненько. Так, товарищи, ваш год пока призыву не подлежит. Значит...- остановивший парней офицер задумался. - Евстегнеев, - майор окликнул стоявшего неподалёку младшего командира, судя по треугольникам в петлицах, в звании сержанта.
  - Я, товарищ майор, - поспешно отозвался тот и, развернувшись к командиру, сделал неуверенный шаг в его сторону.
  - Вот видишь всю эту ораву? - спросил офицер, и "орава" замерла в ожидании.
  - Так точно, - ответил сержант на вопрос, не требующий ответа.
  - Отбери у этой банды оружие, - распорядился майор. - И пусть валят на все четыре стороны.
  - Это как же так? - возмутились стоявшие перед ним парни. - Мы уже воевали, нас в части искать будут!
  - Не будут, - заверил офицер, подумал и отдал сержанту указание: - Евстегнеев, напиши всем справки, а транспорт в направлении Москвы какой пойдёт, посади. Нечего им в прифронтовой зоне ошиваться.
  - А можно остаться? - попросился кто-то из стоявших рядом с Николаем ребят.
  - Можно машку за ляжку и козу на возу, а в армии - разрешите. Не разрешаю! - отрезал майор, и Евстегнеев, не мешкая, приступил к изъятию оружия.
  
  Глава 15
  
  В первых числах сентября тысяча девятьсот сорок первого года Николай уже находился в Москве. Таким образом, его участие в боевых действиях на этот год закончилось. А Москву было не узнать. Всё изменилось. Особенно после того, как на неё с двадцать второго августа немцы стали делать авианалёты. Правда, только ночью. Днём фашистские самолёты к Москве прорваться не могли, ведь столица Советского Союза защищалась всеми доступными средствами. На страже её неба стояли: зенитная артиллерия всех калибров, счетверённые пулемёты, аэростаты, которые ночью, несколькими эшелонами, поднимались в небесную высь.
  По прибытии оказалось, что завод, на котором работал Николай, из Москвы эвакуирован в город Ульяновск. И Коля, как и другие вернувшиеся с ним ребята, остался не у дел, но не на долго, почти сразу их всех зачислили в состав ПВО (противовоздушная оборона). Впрочем, спектр выполняемых ребятами задач оказался намного шире. Ночами парни дежурили на крышах - тушили зажигательные бомбы, во время начала воздушной тревоги помогали жителям уходить в бомбоубежища, а ещё они не позволяли разгуливать по городу мародёрам и вылавливали диверсантов, которые, к сожалению, были и в Москве. Но время шло. Двадцать восьмого октября по всему Советскому Союзу была проведена всеобщая мобилизация. Призвали в армию и Николая, теперь уже в соответствии с законом. Несколько дней призывников продержали на сборном пункте. А потом пришёл и их черёд на распределение.
  - Завтра отправка, - сообщил дежурный находившимся на сборном пункте призывникам.
  Толпа заволновалась, загомонила, кто-то открыто рвался в бой, кто-то с трудом мог совладать с охватившей его печалью.
  - А куда нас? На фронт? - подал голос широкоплечий темноволосый парень, сидевший на своём, брошенном прямо на пол, вещмешке.
  - А что, очень хочется? - вопросом на вопрос ответил дежурный.
  - Да пора бы уже, - как-то не слишком уверенно ответил брюнет. - Фашист до Москвы докатился, надо бы ему и по носу вдарить.
  - Откатится! - подчёркнуто уверенно заявил дежурный. - А кому ударить фашиста по носу, и без вас найдётся.
  - А мы что? - не унимался брюнет. - Мы-то когда? Мы не хуже других! - заявил он, доставая из своего мешка чёрный сухарь.
  - Не завтра точно, - заверил дежурный и снизошёл до объяснений. - Из вас, наверное, новые части формировать будут. А до того ещё обучить надо. Не в бой же вас сразу кидать?! Но не переживайте, немцев на ваш век хватит!
  - И то верно, - согласился вдруг брюнет, - достал сухарь, поднёс ко рту, откусил порядочный кусок и принялся жевать.
  На этом разговор и завершился. А Николай подумал о Смоленских событиях, о том, что у него уже есть боевой опыт, но говорить никому ничего не стал. А то засмеют без документов-то.
  
  На завтра призывников посадили в автобусы и повезли на железнодорожную станцию. Рядом с Николаем сидел тот самый темноволосый парень, что накануне донимал своими вопросами дежурного по призывному пункту.
  - Виктор! - первым представился брюнет и протянул руку для рукопожатия.
  - Николай! - в свою очередь назвался Гончарук и пожал протянутую руку.
  - Ты откуда родом? Москвич? - тут же поинтересовался Виктор, вытаскивая из своего, казалось бы, бездонного вещмешка очередной тёмный ржаной сухарь.
  - Нет, я с Тамбовщины, а ты? - Николай смотрел в окно, разглядывая заброшенную стройку, на которой, понуро опустив стрелу, неподвижно стоял подъёмный кран. "Когда ещё в Москве вновь загудят стройки?" - невольно подумалось Николаю. Погрузившись в раздумья, он едва не пропустил мимо ушей ответ Виктора.
  - Я Москвич! - гордо заявил тот.
  - Москва большая, - лицо Николая осветила лёгкая улыбка. По опыту зная, сколь далеко от Москвы порой родились некоторые "москвичи", он не собирался принимать на веру голословные утверждения. Москвичами себя порой считали и такие же, как он, рабочие, приехавшие из провинции и некоторые жители городов Московской области. Так оказалось и в этот раз. Николай не ошибся.
  - Да с области я, - сознался попутчик и улыбнулся, - деревенский. Я в Москве по работе только.
  - Я тоже... - сообщил Николай.
  - Всё думал: вот найду девчонку-москвичку, женюсь и сам москвичом заделаюсь. Видно, не судьба. Вот убьют и отвезут гроб с телом в деревню. И прощай, столица, на веки вечные, прощай, мечта! - Виктора явно потянуло на философию.
  - А я никогда в Москве жить не хотел, - сознался Николай. - Только работать, учиться, а потом, как выучусь, домой, на Родину. Лучше наших Инжавинских краёв ничего нет. Речка, лес, болото опять же Клюквенное торфяное.
  - А на этом болоте, что, клюквы полно, раз так назвали? - заинтересовался Виктор, ягоды он уважал.
  - Да нет, - сознался Николай. - Когда-то наверное было много, вот болото так и прозвали. А сейчас редко-редко кустики попадаются. Зато там торфоразработки начались. Торф выберут, озеро будет. Большое, на двести гектар. Красота! Рыбы, наверное, тьма. Страсть как люблю рыбачить!
  - Я тоже рыбачить люблю, - усмехнулся Виктор.
  - Так это же здорово! - Николай обрадовался, найдя родственную душу, будет с кем поговорить в долгом пути. Только радость оказалась преждевременной.
  -Угу, люблю ловить, особенно селёдку в бочке. Запихнёшь руку в пряный рассол, выловишь самую большую, икряную, и с картошечкой - нелупляшечкой как навернёшь! - возмечтал Виктор.
  Николай ничего не ответил, только посмеялся над своими надеждами, и они оба погрузились в раздумья.
  
  Станция отправления оказалась полностью забита товарными вагонами. Едва призывники вылезли из автобуса, их построили, и старший команды объявил:
  - Далеко не расходиться! По первой команде строиться! Отсутствующие на построении более пяти минут будут считаться дезертирами со всеми вытекающими. Всем понятно? Если всем понятно, тогда разойдись!
  Строй неспешно "развалился" на небольшие компании.
  Виктор куда-то ненадолго отлучился, а когда появился, у него в руках был ломоть хлеба и разрезанный напополам небольшой шматок сала. Довольно лыбясь, он подошёл к сидевшему на поленнице шпал Гончаруку и присел рядом.
  - У земляков разжился, - неопределённо кивнул он, показывая свою "добычу". Тут же разломил ломоть хлеба напополам, положил на него половинку сала и протянул Николаю. - Бог делиться велел, - сказал и улыбнулся ещё шире.
  - Благодарю, - не стал отказываться Гончарук, а Виктор придвинулся к нему поближе и заговорщицким тоном принялся рассказывать невесть каким образом раздобытую информацию.
  - Вагоны эти видишь?! - кивок в сторону забивших станцию теплушек. - Их по всей Москве полно, с Дальнего Востока свежие войска гонят и гонят, гонят и гонят, дивизии целые, контрудар по фашистам готовят. Щас, как под Москвой наши вдарят, так немцы до самого Берлина и покатятся!
  Николай быстро дожевал и проглотил предложенное угощение, мысленно подивился наивности своего нового знакомого и высказал собственное мнение:
  - Не покатятся. Мы их... - Николай хотел сказать "уже однажды контратаковали и выбивали под Ельней", но передумал - ни к чему рассказывать о собственном боевом опыте, когда нет документов подтверждения. Ему и воевавшим с ним ребятам даже справки обещанной никакой так и не выписали, поэтому сказал совсем другое: - Мы их так просто не одолеем. Им, гадам, долго зубы выбивать придётся.
  - Может и не сразу им зубы обломают, но мы всё одно повоевать не успеем! - уверенно заявил Виктор.
  Коля не знал о причине такой уверенности, но от этого предположения ему как-то сразу стало не по себе. Он-то рассчитывал уже завтра попасть на фронт. И потому слегка занервничал.
  - Почему не успеем? - с наигранной небрежностью поинтересовался он.
  Виктор помедлил, наслаждаясь моментом своего всеведения, потом сообщил:
   - Нас ведь на Дальний Восток везут.
  Внутри Николая всё так и обмерло.
  - А ты откуда знаешь?
  В ответ собеседник только улыбнулся:
  - Сорока на хвосте принесла, - сообщил он, не спеша раскрывать источник своих знаний.
  - А если серьёзно? - не отставал задетый за живое Николай, и Виктор нехотя признался:
  - У машинистов спросил.
  - Да они-то откуда знают? - Коля всё же надеялся, что это какая-то ошибка.
  - Да уж знают, поверь! - Виктор достал из кармана и повертел в руках кружевной платок. - Им уже и время отправления известно.
  - И когда? - Коля всё ещё надеялся, что его попутчик ошибается, и они сегодня же поедут на фронт.
  - Да вот прямо щас и покатим, - собеседник показал на идущего в их направлении старшего команды. И он оказался прав.
  - Строиться! - ещё не дойдя до своих подопечных, скомандовал старший. Вскоре перед ним выстроились нестройные шеренги. Он осмотрел своё воинство и подал новую команду: - По номерам рассчитайсь!
  Когда наличие личного состава было проверено, и выяснилось, что никого не придётся искать, призывников разделили на группы, выбрали старшин вагонов. И началась погрузка.
  Каждый вагон оказался оборудован двухъярусными нарами. В центре вагона стояла железная печь, неподалёку от неё ящики под уголь и дрова, тут же большая бочка с водой.
  
  Ещё когда они загружались в автобусы, Николаю показалось, что он видел в толпе знакомые лица. И как оказалось, не ошибся. В одном вагоне с ним ехали сразу двое земляков из Хорошавки: Сатаев Борис и Хорошев Василий. Едва разместившись в вагоне, они двинулись навстречу друг другу.
  - Коля-Николай! - Борис оказался подле Гончарука первым и заключил того в объятия.
  - Здорово, Боря! Василий, здорово! - поприветствовал земляков Гончарук. - Какими судьбами в Москве?
  - Да такими же, как и ты, - улыбнулся Гончаруку Борис. - Работали мы тут. И вот призвали.
  - Надо же, вот так встреча! В четырёхмиллионном городе. Шанс... - Коля начал прикидывать варианты.
  - На миллион, - с улыбкой подсказал Василий.
  -Точно, - согласился с его оценкой Николай, всё ещё удивляясь столь очевидной невероятности. А Борис улыбнулся и покачал головой:
  - Ты теперь у нас начальник, - заявил он, открыто намекая на назначение Гончарука старшиной вагона.
  - Ага, - Николай тоже улыбнулся, - теперь буду всех застраивать. Особенно вас. Земляка наказать - как дома побывать. Так что попомните у меня! А если серьёзно: ребята, если что не так, вы мне поможете?
  - Само собой, - пообещал Василий, и Борис ободряюще хлопнул земляка по плечу.
  Путь на Дальний Восток уже не казался столь унылым.
  
  В обязанности старшины вагона входило: первое - следить за порядком и дисциплиной; второе - получать продукты питания и по мере необходимости (точнее возможности) водить личный состав в столовую. А происходило это так: раз в три дня на какой-нибудь станции организовывали пункт питания, и ехавших в поездах призывников кормили горячим. Случались по пути и банные дни. Так что, как сказал Николаю один из призывников:
  - Грех жаловаться.
  И они не жаловались. Жизнь-то ведь продолжалась. И об этом стоило помнить.
  
  Глава 16
  
  И вот в первых числах ноября состав с мобилизованными прибыл в пункт назначения Приморский край станция Ишлоновская. Вагон дёрнуло в последний раз, и поезд остановился. Почти сразу же прибежал посыльный и передал отданную старшим команду:
  - Покидаем вагоны, оставляем за собой порядок.
  - Выходим, - как старшина вагона, отрабатывая последние минуты в этой должности, скомандовал Гончарук. - Ничего не забываем, ничего не оставляем. За собой порядок.
  Зашумел, загомонил, заволновался народ, зашуршали одежды, загремели котелки. Люди покидали почти насиженные места. И едва они выгрузились, прозвучала команда стоявшего на перроне офицера:
  - Строиться! В колонну по четыре. - Тут же грозный рык: - Что, никак разобраться не можете?! Побегать захотелось? Давай поживее! То-то же! Становись! Равняйсь! Смирно! Вольно! Левое плечо вперёд, шагом марш!
  Рядом с Николаем вновь оказался Виктор.
  - Знаешь, нас куда? - сквозь топот ног и шорох одежд донёсся его голос.
  Коля отрицательно мотнул головой - откуда ему было знать? Командование ничего не доводило.
  - Эх, темнота! - усмехнулся попутчик. - А я знаю: мы в учебный полк по подготовке станковых пулемётчиков топаем, - заявил Виктор. И пояснил: - Я из уст начальника поезда слышал.
  - Значит, мы будем пулемётчиками! - обрадовался Гончарук. - ЗдОрово! Пулемётные курсы - это, наверно, быстро: месяц и на фронт. А то и раньше.
  - Наверное... месяц и на фронт... - как-то не очень радостно согласился собеседник. Тут раздался голос сопровождающего:
  - Разговорчики в строю! - шепотки мгновенно стихли, и до казарм учебного полка призывники шли молча. Перед тем, как разместить личный состав, командиры снова провели перекличку - все мобилизованные оказались на месте. Потом людей повели в баню, после помывки в столовую, и только тогда распределили по койко-местам.
  Ночью Николаю не спалось - предвкушение скорой отправки на фронт бодрило не хуже холодной проруби. В его душе, в душе человека, уже успевшего повидать смерть во многих её проявлениях, не раз ощущавшего на себе её ледяной взгляд, боролись два противоречивых чувства: желание вновь вступить в бой, вновь бить ненавистных фашистов и нежелание, именно нежелание, а не страх, умирать в свои восемнадцать лет. В конце концов, неверие в возможность собственного небытия победило. Мысли Николая заполнили мечты о скором возвращении в ряды защитников страны. Воображение рисовало бьющийся в руках пулемёт и шеренги фашисткой нечисти, падающие от его беспощадных и точных очередей. И хотя Николай знал, что в настоящем бою всё не так просто, мечты уносили за пределы реальности, рисуя в мальчишеском (всё еще мальчишеском) воображении его триумфальные победы. Количество уничтоженных фашистов росло...
  "Завтра начнётся обучение, а через месяц, наверное, через месяц, а то и раньше, я окажусь на фронте, и буду снова бить немцев!" - с этими радостными мыслями Николай и уснул. Но всё оказалось далеко не так, как он рассчитывал. Утром в расположение учебного полка начали прибывать представители частей и отбирать личный состав в свои подразделения. Прибыл и представитель офицерского училища, того, что находилось в городе Свободный, и на базе которого были организованы ускоренные шестимесячные курсы подготовки командиров стрелковых взводов. Представитель училища, в звании капитана, внимательно изучил документы мобилизованных и выписал себе фамилии тех призывников, из числа которых предполагал отобрать необходимое количество курсантов. Среди них оказалась и фамилия Николая.
  Офицер, что сопровождал мобилизованных из Москвы, ознакомившись со списком, предложил сразу вычеркнуть пару фамилий, а остановившись на фамилии Гончарук, заметил:
  - Толковый парнишка, старшиной вагона был. Хороший офицер выйдет, забирай, не пожалеешь!
  Так Николай попал в военное училище. И все его мечты о скором возвращении на фронт оказались разбиты о скалу с названием "Шесть месяцев".
  "Вот невезение! - думал он. - Почему так? Большинство ребят остались обучаться на станкового пулемётчика, а он... а он будет сидеть в тылу и изучать вовсе ему не нужное. И что с того, что он станет офицером? Да зачем ему звание? Он хочет защищать Родину, сейчас, а не завтра и уж тем более не через полгода. "Проклятие, - в груди бушевали злость и обида, - целые полгода! А почему так получилось? - задался он вопросом, и тут же нашёл ответ: - Да потому что дурак! Проявил себя как старшина вагона, показал умение руководить людьми. И как выразился сопровождавший призывников офицер: "и вообще парень головастый". Эх, - вздохнул Николай, - работала бы соображулка похуже, и скоро бил бы фашистов, а так ...
  Нежданно у него мелькнула мысль, Коля ухватился за неё как за путеводную ниточку, быстро выстраивая некий план. Через минуту он уже улыбался в предвкушении своей предстоящей хитрости. Теперь он знал, как вернуться на фронт. - "Головастый, говорите? Ну-ну, я вам покажу "головастый"...".
  Так началась его служба и одновременно учёба в городе Свободный. Но пока все курсанты "вгрызались в гранит науки", Николай только делал вид, что старается. Точнее, он тоже всё изучал, запоминал, но когда наступал момент отвечать преподавателям или сделать что-то на практике, беспомощно разводил руками, глупо твердя: не получается, не запомнил, не понимаю. Командованию быстро надоело возиться с бестолковым курсантом, и Гончарука отчислили из училища как неуспевающего, вот только сбыться его мечтам о возвращении в учебный полк оказалось не суждено. Вместо ускоренного обучения станковому пулемёту его направили в город Благовещенск в школу младших командиров, где он был зачислен в учебный взвод по подготовке хим. инструкторов батальонов со сроком обучения в три месяца. Срок отправки на фронт сократился до одного квартала, но и это показалось Николаю слишком много, и тогда он решил продолжать свою симуляцию до победного. Обучающие недоумевали, с виду парнишка был нормальный, но... Казалось, всё у него валится из рук, всё Гончарук делал не так, как следовало.
  - Какой из него командир? - порой возмущался кто-нибудь из преподавателей.
  - И как его только в офицерское училище отобрали? - вторил ему другой.
  Вопросы повисали в воздухе и оставались без ответа.
  Меж тем немецкое наступление продолжалось. Сообщение о том, что немцы подошли к станции Грязи, находившейся чуть дальше ста километров от Тамбова, окончательно выбило Николая из колеи. Он ужасно хотел на фронт, но никакой возможности вырваться из школы младших командиров не предвиделось. Пребывая в расстроенных чувствах, Николай едва дождался, когда закончатся бесполезные, как ему тогда казалось, занятия, и по их окончании, уйдя в Ленинскую комнату, он сел за стол и принялся писать письмо родителям. Из-под пера на белый лист бумаги легла ровная линия первой строчки.
  - Здравствуйте, мама, папа, сестрёнки Нина, Лиля, братик Мишутка! У меня всё отлично, кормят хорошо, учусь, занимаюсь спортом. Всё делаем по расписанию - занятия, завтрак, обед, личное время, ужин, по субботам баня. Командиры у нас хорошие. Очень по вам скучаю. Пишите о себе, рассказывайте подробнее как у вас дела. Передавайте привет Маше, Ване и всем нашим родственникам. Пришлите мне Машин и Ванин адрес.
  До свиданья. Обнимаю, ваш сын и брат Коля.
  Написав письмо, Николай предался тяжким раздумьям, и когда в комнату кто-то вошёл, то он даже не обратил на него внимания.
  - Что задумался? - спросил вошедший, и Николай, узнав по голосу замполита школы, начал подниматься со стула. - Сиди-сиди, - остановил его замполит. - Так чего задумался?
  - Взгрустнулось... - сознался Николай и умолк.
  - Ну-ну, брат, - подбодрил его замполит. - Давай рассказывай, что стряслось? Задумался-то о чём?
  - Как же не задумываться, товарищ старший политрук, - вздохнул Гончарук, - письмо пишу домой на Тамбовщину. Я ведь родом с Тамбовшины, а фашисты уже к Грязям подошли. Там до Тамбова рукой подать. Вёрст сто. Мне на фронт надо, немцев бить, а я вот здесь сижу, штаны протираю. Это сколько ещё учиться-то...
  - На фронт, говоришь? - покачал головой замполит. - Фашистов бить собираешься?! Хорошее желание. Не спорю. Так ведь, брат, чтоб врага бить, надо это уметь, а чтобы уметь, надо учиться. А ты даже винтовку разобрать и собрать не можешь! Сколько с тобой товарищи преподаватели бьются, всё без толку! Какой тебе на фронт, тебе и картошку чистить доверить нельзя! Так что, товарищ Гончарук, будешь ты до конца войны в тылу сидеть, раз такой неспособный! - замполит замолчал, притворно вздохнул и пристально уставился на вспыхнувшего щеками Николая.
  - Да я... да Вы... да я... Да Вы, товарищ старший политрук... Да Вы не понимаете... Я на фронт хочу, на фронт! - в запале повторился Коля. - Сейчас хочу, а не через три месяца... Да Вы точно не понимаете... Да я... да знаю я винтовку, я и пулемёт знаю, да я, если хотите знать, уже воевал с немцами, пулемётчиком воевал! - с обидой в голосе воскликнул Николай. Тут он, как потом выяснилось, и погорел.
  - Серьёзно? Когда? - участливо спросил политрук, сходу не поверив в это якобы боевое прошлое, он всерьёз забеспокоился за психическое здоровье своего подчинённого, казалось бы, говорившего об этом с искренней верой.
  - В июле-августе воевал, - всё ещё находясь в запале, выдал Николай. И что-то прозвучало в его голосе такое, что старший политрук понял: парень не врёт.
  - А подробнее? - замполит потянул "развязавшуюся ниточку", и Николай, решив, что его боевой опыт поможет отправке на фронт, поспешил рассказать свою историю.
  - Нас третьего июля мобилизовали и на оборонительные работы отправили. Отвезли под Смоленск, а там немец уже рядом был, почти к черте города подошёл, нам оружие дали и в части направили. Мне пулемёт... первым номером. Вот мы и воевали. В боях за Ельню я своего второго номера Николая Алфёрова похоронил... У кирпичного завода могилу вырыл, надпись на доске сделал. А потом приказ пришёл отступать, мы на Вязьму по лесам пробирались, а когда к своим вышли, нас... - обида защемила юношеское горло спазмом, - нас... как... как не принявших присягу на все четыре стороны отправили... И вот всё. - Николай на мгновение умолк, тяжело вздохнул, воспоминания взволновали его - горло сдавил спазм.
  - Значит, довелось хлебнуть лиха... - замполит задумчиво посмотрел на своего подчинённого.
  -Товарищ старший политрук, - взмолился Николай, - отпустите меня на фронт! Я всё и так умею, и из винтовки стрелять, и из пулемёта, я даже гранату кидал, что мне здесь делать? Фашисты к дому приближаются, а я здесь! Тут же три месяца учиться, целых три месяца! Я воевать должен! Помогите мне, пожалуйста!
  - Хорошо, - пообещал, вставая со стула, замполит школы младших командиров. - Посмотрим, что можно сделать, - с этими словами он покинул помещение, а через час Николаю приказали явиться к начальнику школы. Думая, что его вызвали для того, чтобы сообщить о скорой отправке на фронт, Николай, внутренне ликуя, бегом домчался до начальственного кабинета.
  - Разрешите? - приоткрыв дверь и уже входя, произнёс Николай, вскинул руку к козырьку. - Товарищ... - и наткнувшись на мрачный начальственный взгляд, осёкся. Он всё понял. Понял, что обмишурился, рассказав замполиту о своем боевом опыте. Дал промашку. А ведь Коля поверил старшему товарищу и искренне рассчитывал, что тот поспособствует о направлении его в маршевую роту, но, увы, политрук, изначально не собираясь этого делать, как и положено доложил об их разговоре по команде.
  - Значит, симулируем? - грозно и без всяких предисловий начал начальник. - Не хотим, значит, выполнять свой долг перед Родиной?
  От этих слов Николай опешил.
  - Это я не хочу выполнять? Да я... да я же наоборот... - слова застряли в горле.
  - Да, именно ты! - начальник ткнул в его сторону мясистым пальцем. - Я принял решение: передаю твоё дело в революционный трибунал для привлечения тебя к ответу за симуляцию. Тебя, гражданин Гончарук, будут судить! Знаешь, что бывает в военное время за симуляцию?
  Внутри Николая всё так и обмерло.
  - Но как же? Я же на фронт... я же не в тыл...
  - Перед ревтрибуналом будешь оправдываться. На фронте необученные солдаты не нужны! - отрезал начальник школы.
  - Как необученные? - встрепенулся Николай. - Я обучен, я стрелковое оружие как свои пять пальцев знаю!
  - Стрелковое оружие, говоришь? А мы здесь, что, простых стрелков готовим? - продолжал напирать начальник. - Стрелков набрать не проблема! А где для них грамотных командиров сыскать? Командирами не рождаются, командирами становятся! А впрочем, что я тут с тобой разговариваю, ты ломоть отрезанный, тебя суд ждёт. Можешь идти!
  - Как суд? Почему суд? - Коля побледнел лицом. - Я же как лучше хотел! Я на фронт хотел! Не надо меня под суд! Пожалуйста!
  - Не надо? - начальник школы сделал вид, что задумался. - А что мне с тобой делать, если ты не хочешь учиться? Ты понимаешь, что натворил? Ты признаёшь свою вину?
  - Признаю, - Коля закусил губу. - Виноват, я больше не буду симулировать. Я буду учиться. Обещаю.
  - Будешь учиться, говоришь? Не знаю, не знаю... - начальник школы, словно раздумывая, покачал головой, вздохнул. - Ты же понимаешь, что покрывая твой проступок, я беру на себя серьёзную ответственность?! Я как бы ручаюсь за тебя. А зачем мне ручаться за человека, который не усваивает программу, который не может ничего запомнить, а следовательно, просто не может нормально учиться?
  - Я могу, - заверил Николай.
  - Точно? - начальник школы хитро прищурился.
  - Точно. Я буду хорошо учиться, я буду на отлично учиться! - горячо пообещал Николай. И вдруг выпалил: - Только не отправляйте меня в Свободный! Там на офицера вообще полгода учатся!
  Начальник школы улыбнулся, но спрятал улыбку в кулак, и чтобы Николай её не заметил, сделал вид что поперхнулся. Закончив притворно кашлять, он сообщил своё решение:
  - Добро. Пока документы о твоей симуляции положу под сукно, но, - начальник школы сурово сдвинул брови и, постучав пальцем по столу, грозно произнёс, - хоть одну тройку получишь, отправлю тебя... - не договорив, начальник школы скомандовал: - Свободен. Марш отсюда!
  - Есть, - козырнул Николай и на негнущихся ногах поспешил выйти из начальственного кабинета.
  
  Слово своё Николай сдержал. Учился только на отлично, и потому в феврале тысяча девятьсот сорок второго года ему и ещё нескольким курсантам: Александру Юдникову, Левченко, Денгину и Стешину было присвоено звание хим. инструктор батальона. На петлицы им пришили по три треугольника и направили в 12-ю Краснозвёздную пехотную дивизию 2-го Дальневосточного Краснознамённого фронта, размещавшуюся в селе Тамбовка, находившуюся в Приамурском крае в шестидесяти километрах от города Благовещенска. Там Николай Гончарук некоторое время и продолжал свою службу.
  Но это был февраль, а несколько ранее, ещё в конце января, Коля получил долгожданное письмо от родителей. Мать писала, что дома у них всё в порядке, что картошки запасли вволю, что брат Ваня жив, здоров и сейчас находится на Ленинградском фронте, муж сестры Марии Семён Михеев где-то на Западном. Ещё она сообщила, что в декабре в блокадном Ленинграде умер дядя Коля.
  
  
  Глава 17
  
  По прибытии в дивизию новоиспечённые инструкторы приняли в батальонах средства химзащиты и химические средства и стали проводить учебные занятия в хим. взводах. Они же в специальных газовых камерах проверяли противогазы на предмет исправности. И кроме того занимались разливкой самовоспламеняющейся жидкости (КС) из баллонов в бутылки. Так же в бутылки разливали бензин, смешанный с нефтью. Дело это было далеко не безопасное, и каждый раз приступая к разливке столь опасной смеси как КС, Николай вспоминал слова своего преподавателя из школы младших командиров:
  - Будьте крайне внимательны при работе с химическими веществами. Особенно с взрывчатыми и легковоспламеняющимися. Сегодня я доведу вам сведения о боевых характеристиках самовоспламеняющихся боеприпасов, а именно о смеси КС, созданной, на основе фосфора и серы, замечательными химиками нашей страны Анатолием Качугиным и Петром Солодовниковым. Как видно из характеристики, это жидкость, которая загорается, можно сказать, сама по себе, от одного лишь соприкосновения с воздухом. Применять её следует с осторожностью. Она опасна, но очень эффективна при борьбе с вражеской бронированной техникой. Будучи липкой, смесь КС, при разбитии бутылки, не стекает с брони, а лишь разбрызгивается по её поверхности, залепляя смотровые щели и приборы наблюдения. Горит эта жидкость от полутора до трёх минут, ярким пламенем с большим количеством дыма, тем самым окончательно ослепляя экипаж противника и выкуривая его из техники. При этом температура её горения достигает тысячи градусов. Сегодня я расскажу, а в последующем и научу вас, как правильно разливать горючие жидкости в бутылки и при этом не спровоцировать возгорание. После окончания обучения вы будете знать и уметь многое, но запомните: как бы вы не были опытны и уверены в себе, не стоит превращать уверенность в самоуверенность. И ещё: кроме жидкости КС вам предстоит самостоятельно приготовлять различные зажигательные смеси, например смесь бензина и нефти, нефть в данном случае добавляется для лучшего прилипания жидкости к металлу. Так вот, к чему я это? К тому, как я уже сказал, вам, возможно, предстоит работать с несколькими зажигательными смесями одновременно, не забывайте маркировать каждую бутылку, а ещё лучше на каждой бутылке должна иметься соответствующая памятка.
  Николай никогда не забывал о предостережениях своего наставника и относился к заполнению бутылок со всей серьёзностью. Не забывал он и о маркировке, - к каждой ёмкости прилагалась отпечатанная в типографии соответствующая составу памятка, одновременно служившая своеобразным маркером. Особенно актуальным применение маркировок стало после того, как в частях участились случаи воровства бутылок с бензином и нефтью. Бутылки крались из мест складирования и использовались личным составом в качестве топлива в лампах-коптильнях. Подобные лампы зажигались в солдатских землянках и освещали помещение длинными зимними вечерами. Одним словом, воровство процветало, но так как бутылки с бензином являлись расходным материалом, используемым при обучении личного состава, на подобное непотребство командование смотрело сквозь пальцы.
  
  Дни за повседневными делами пролетали быстро. Свободного времени у Николая получалось не так уж и много, а когда оно появлялось, он чаще всего проводил его, пропадая в гостях у своих земляков Хорошева Василия и Сатаева Бориса. Ведь, как недавно выяснилось, призванные вместе с ним из Москвы односельчане проходили службу в сапёрном батальоне. Сапёрный же батальон располагался по соседству с частью Николая. Так что в личное время землякам частенько удавалось встретиться и за чайком поделиться новостями. И это сильно скрашивало терзавшее Николая ожидание. Меж тем дни бежали за днями, наступил март тысяча девятьсот сорок второго года. Обучение личного состава в сформированных частях закончилось, теперь им предстояло вступить в бой. В числе отправляемых на фронт обученных красноармейцев был и Николай Гончарук, а его земляки - Хорошев Василий и Сатаев Борис оставались на Дальнем Востоке - от их батальона на фронт никого не брали. Поэтому узнав о предстоящем отъезде, Гончарук в первые же свободные часы отправился к землякам попрощаться. Жили сапёры в небольших землянках, рассчитанных человек на двадцать каждая. Так как на тот момент по расписанию было личное время, все сапёры находились в землянках, кто спал, кто писал письма. В общем, бойцы как могли, так и отдыхали. Все, кроме одного, накануне спёршего из хранилища бутылку с зажигательной смесью. И теперь он сидел на крайних к двери нарах и с беззаботностью юного балбеса пытался распечатать закупоренную ёмкость. Но у него по счастью пока это получалось плохо. Именно по счастью.
  Распахнувшему дверь Николаю хватило одного взгляда, чтобы понять, что именно находится в руках бестолкового проныры, которому даже не пришло в голову ознакомиться с наклеенной на бутылку памяткой. Конкретно эту бутылку снаряжал не Николай, а кто-то другой. Тем не менее, сделал тот всё правильно. Даже не читая надписи, по характерной этикетке легко определялось, что это именно КС, а не более безопасная бензиново-нефтяная смесь.
  -Ты чего творишь? - рявкнул Николай и, подскочив к опешившему от громкого возгласа бойцу, вырвал у него почти раскупоренную бутылку. - Ты чего творишь? Ты что, читать не умеешь? Ты что, в горючих смесях совсем не разбираешься?
  - А чего такого? - недоумённо вытаращив глаза, недовольно проворчал искренне обидевшийся боец.
  - Это КС, балда, а не бензин! - Николай ткнул пальцем в этикетку. И обращаясь к обернувшимся на шум обитателям землянки: - А вы куда смотрели? - гаркнул он и принялся костерить ещё не до конца всё понявших сапёров: - Выдернул бы пробку и тут вам всем хана. Сгорели бы к чертям собачим!
  - Сдуреть! - сообразив что к чему, выдохнул кто-то.
  - А это, правда КС? Не шутишь? - подал голос сидевший за столом сержант, который от внезапного возгласа вошедшего дёрнул рукой и поставил в почти дописанном письме здоровую кляксу.
  - Да я сейчас тут с вами шутки шутить буду, делать мне нечего! - окончательно разозлился Николай и принялся изучать бутылку на предмет повреждений, нанесённых пробке и надёжности её закрытия. По счастью, бутылка все ещё оставалась надёжно запечатанной. Поэтому ткнув её в руки недалёкого воришки, скомандовал:
  - Живо отнёс, где взял!
  Командный тон и гневный взгляд Николая заставил бойца схватить бутылку и по-уставному ответив:
  - Есть, товарищ старший сержант! - выскочить из землянки на улицу.
  Тяжело вздохнув, Николай подавил в себе внезапное раздражение и обратился к оставшимся в палатке:
  - Вы бы хоть глядели, что тащите. А вообще, парни, вам всем крупно повезло, что я попрощаться пришёл. Сгорели, точно бы сгорели, - покачав головой, Николай внезапно почувствовал некое опустошение и замолчал.
  - Ну, ты это, Николай, не сердись, - виновато развёл руками Хорошев и двинулся навстречу Гончаруку. - Ну, дураки, ну не досмотрели. Кто знал, что Игнат, - кивок в сторону выхода, - таким дубом окажется?
  - Да чего уж там, проехали, - махнул рукой Гончарук. - Перепугался я за вас, ребята. Всерьёз испугался.
  Василий вновь развёл руками:
  - Вот ведь как, Коля, сложилось. Тоже зараза случай. И правда, не приди ты, и были бы из нас шкварки пережаренные. С КС оно так баловаться, сам видел, как горит. Вспыхнуло бы, мама не горюй, никто бы из землянки не спасся - жар то от входа попёр. Благодаря тебе только целы и остались. Спасибо!
  - А, проехали, - отмахнулся Николай.
  А к разговору присоединился Борис:
  - А что ты насчёт прощаться сказал? Уезжаешь куда?
  - На фронт, - с невольной гордостью сообщил товарищам Гончарук.
  - Везёт, - вздохнул кто-то в глубине палатки, но Коле почудилась в этом возгласе толика фальши - он уже давно понял, что далеко не все рвутся в бой и кто-то сраженьям предпочитал спокойное место в тылу. Но желания осуждать за это людей у Николая не возникало - не все рождаются одинаковыми.
  - А нам сказали, мы здесь до конца войны просидим, - теребя пальцами короткую шевелюру, с грустью сообщил Василий.
  - На случай осложнения с Японией, - добавил Борис, на что Василий в расстройстве махнул рукой.
  - У нас некоторые ребята рапорта писали, - вздохнул он. - Да куда там. Всё бестолку.
  - Навоюетесь, и на вас войны хватит, Японии тоже уши надрать следует, - присаживаясь на нары, утешил их Николай.
  - Тебе легко теперь говорить, - обиделся Борис. - Сам же ещё на днях всё твердил: - Когда же? Когда же?
  - Ладно, не будем о грустном, пойдём лучше чайку попьём, - примирительно предложил Василий, - мне мать посылку иван-чая прислала.
  - И правда, самое то сейчас почаёвничать, - легко согласился Николай, выкладывая на стол принесённые с собой галеты.
  Вскоре весь личный состав землянки сидел за кружками с чаем. У каждого бойца нашлось что-то съестное, и все спешили выставить это на стол, провожая товарища на фронт никто не скупился.
  
  Глава 18
  
  Железной дороги от села Тамбовка до Благовещенска не было, между ними пролегала узкоколейка, по которой ходил мотовоз с платформами.
  Перед отправкой весь убывающий на фронт личный состав переобмундировали в новые белые полушубки, ватные брюки. Выдали и меховые рукавицы. В назначенный час посадили на платформы и привезли на железнодорожную станцию Куйбышевка-Восточная. Станция напоминала человеческий улей. Николай очень удивился количеству находившихся тут солдат - каждый час в сторону европейской части страны отправлялись эшелоны с личным составом, а всё казалось, людей нисколько не убывает. Так что войсковой части, в состав которой входил со своим подразделением и Николай Гончарук, пришлось ждать своей очереди больше суток. Их посадили в вагоны и отправили к фронту только на второй день. Двенадцать суток эшелон пребывал в пути. Под Тулой их разгрузили, и личный состав дивизии пешим порядком выдвинулся к линии фронта, находившейся на тот момент в пятидесяти километрах от города оружейников. Прибыв к месту предписания, дивизия приняла пополнение и, доукомплектовавшись техникой, получила приказ: начать наступление с целью отогнать немцев, тем самым отодвинув линию фронта как можно дальше от города.
  После нескольких удачных боёв наступающие части Красной армии отбросили немецко-фашистские войска на семьдесят километров, после чего от вышестоящего командования поступил новый приказ: прекратить наступление и занять оборону на занятых рубежах. Бой выматывает, и людям требовался отдых. В полосе 12-й стрелковой дивизии наступило долгое затишье. Получивший по зубам немец никаких активных действий не предпринимал. Личный состав подразделений окапывался, строил долговременные огневые точки и обустраивал быт. Отделение старшего сержанта Гончарука изо дня в день рыло котлованы под будущие блиндажи. Так было и утром пятнадцатого мая. В тот день Николай с шестью своими подчинёнными продолжал копать очередной котлован.
  - Воздух! - раздался зычный голос наблюдателя. Послышались звуки моторов, и со стороны противника появились вражеские бомбардировщики. Оказавшись над линией траншей, они разделились, половина из них полетела дальше в тыл советских войск, а вторая половина пошла на боевой заход, собираясь бомбить передовую линию обороны, которую как раз и занимал батальон Николая Гончарука.
  - Бросай лопаты, - приказал он находившимся с ним людям. - Всем лечь на дно котлована. - И добавил больше для порядка, ибо все это знали и так: - Уши заткнуть, рот открыть, а то барабанные перепонки лопнут. Не высовываться.
  Приказал, а сам, по своей давней привычке, стал наблюдать за самолётами противника - он всегда смотрел, куда и как немецкие бомбардировщики сбрасывают бомбы. Вокруг всё выло и грохотало. Но, по счастью, противник мазал. Но вот один самолёт отделился от общей группы и зашёл над их позицией.
  - На нас идёт! - сообщил Николай своим подчинённым и тут же увидел, как фашист, не долетев, бросил бомбы. Хорошо видимые в дневном свете, они быстро приближались. Сомнений в том, что они упадут на их объект, не осталось.
  - Наша, - неестественно спокойно сказал Гончарук и без всякой спешки лёг на дно котлована. Вздрогнула земля, оглушительно грохнул взрыв, но Николай, провалившись в чёрное безвременье, этого уже не запомнил.
  Тем временем, фашистские самолёты, отбомбившись, убрались восвояси. И не успели ещё в вышине стихнуть вражеские моторы, как разбомбленные позиции начали спешно обходить бойцы и командиры из числа непострадавшего при налёте личного состава. Проверяли уцелевших, откапывали засыпанных, выносили и укладывали в сторонке погибших или просто собирали в мешки то, что от них осталось. Спустившиеся в котлован бойцы вытащили Николая из-под слоя земляной крошки и, вынеся наверх, уложили рядом с ещё несколькими такими же неподвижными телами.
  - Мёртв, - произнёс кто-то, глядя в бледное, в крови, лицо Николая.
  - Фамилия погибшего? - спросил оказавшийся рядом офицер.
  - Старший сержант Гончарук, - ответил один из знавших Николая бойцов. Тут к говорившим подошла молоденькая медсестра, только что закончившая оказывать первую медицинскую помощь раненым. Подошла, остановилась, закусив губы, вгляделась в изувеченные тела, среди которых выделялось одно окровавленное, но без видимых повреждений.
  - Мальчишка совсем, - вздохнула батальонная медсестра, опускаясь на корточки подле лежавшего на земле старшего сержанта, задумчиво коснулась пальцами его шеи и тут же с гневом обрушилась на стоявшего рядом солдата: - Да вы что тут творите? Да вы живого человека в мертвые записали! Живой он, живой! Без сознания только. Носилки, живо!
  - Носилки сюда! - скомандовал офицер. И поторопил: - Живее!
  В сознание Николай пришёл на госпитальной койке в городе Тула. Вскоре его и других тяжелораненых отправили дальше в тыл. После недолгого путешествия старший сержант Гончарук попал в госпиталь, что располагался в деревне Титовка станция Инза Пензенской области. Полученная Николаем контузия оказалась тяжёлой - некоторое время полностью отсутствовала память. Лечение длилось долго, только к декабрю тысяча девятьсот сорок второго года Николай окончательно встал на ноги, был выписан и вновь направлен на фронт с предписанием прибыть в свою родную дивизию. Каково же было его удивление, когда оказалось, что его стрелковая рота находится всё на том же рубеже и в том же самом месте, где в мае этого года фашист сбросил ту злополучную бомбу. Николай отдал документы в штаб и вернулся в свой взвод, там-то он и узнал, что их дивизии присвоено звание гвардейской - теперь она стала именоваться 12-й Гвардейской стрелковой дивизией.
  Позиционные бои продолжались весь декабрь, и только в январе тысяча девятьсот сорок третьего года дивизия от обороны вновь перешла в наступление. Мощным ударом опрокинула противника и уже восьмого февраля частями Красной Армии, в число которых входила и 12-я Гвардейская стрелковая дивизия, был освобождён город Курск. В результате этих наступательных боёв образовалась Орлово-Курская дуга. Оценив обстановку, командование отдало приказ приостановить наступление, закрепиться на занятых рубежах и ни шагу назад. Но противник активных действий не предпринимал. Тогда ещё никто не знал, что немцы будут готовить в этом направлении великую битву, которая в будущем будет именоваться Орлово-Курской битвой.
  На этих позициях подразделения дивизии простояли в обороне до пятого июля сорок третьего года.
  
  Меж тем немцы всю весну тысяча девятьсот сорок третьего года активно готовили генеральное наступление, накапливали силы, стягивали к Курску пехоту и технику - артиллерийские, танковые части. В войска вермахта поступала новая техника, в том числе недавно появившиеся на вооружении тяжёлые танки "Тигр" и самоходные орудия "Фердинанды". Фашистское командование стремилось во чтобы то ни стало взять реванш за поражение под Сталинградом. Формируемый немцами стальной кулак должен был проломить Советскую оборону, окружить и разгромить обороняющие Курскую дугу части Красной Армии. Но фашистским планам было не суждено сбыться.
  
  То, что противник планирует большое наступление на Орлово-Курском участке фронта, в подразделениях 12-й гвардейской стрелковой дивизии знали с начала лета и соответственно готовились - рыли окопы, строили блиндажи, прокладывали коммуникации, обустраивали долговременные огневые точки, откапывали и укрепляли запасные оборонительные позиции. Весь передний край покрылся линиями траншей. В результате проводимых мероприятий была создана глубокоэшелонированная оборона - в общей сложности воздвигнуто восемь оборонительных рубежей. В направлении ожидаемых ударов противника сапёрными подразделениями проведено дополнительное минирование. Час сражения приближался.
  
  Фашисты назначали наступление на пятое июля. Перед задействованными в операции "Цитадель" войсками немецко-фашистское командование поставило цель: "Широко используя момент внезапности, применением массированных ударов на узком участке фронта, осуществить наступление в максимально быстром темпе, окружить находящиеся в районе Курска советские войска и уничтожить их". Но это был не сорок первый год, и на этот раз внезапности не получилось. Разведка сработала оперативно. Зная о готовящемся вражеском наступлении, Советское командование действовало на опережение: пятого июля Советские войска начали артподготовку.
  В полосе обороны 12-й Гвардейской дивизии артиллерия стала работать в четыре часа утра. Мощность обрушившегося на врага огня можно было только представить - утро в тот день стояло ясное, на небе ни облачка, а к середине артподготовки, шедшей в общей сложности четыре часа, от поднятой снарядами пыли и расползшегося дыма разрывов стало темно как ночью. В восемь часов утра артподготовка прекратилась. В девятом часу по переднему краю противника нанесла удар Советская авиация. И почти в это же время (минут десять спустя) от исходных рубежей противника в атаку пошли фашистские танки - немцы начали наступление. Следом за танками двигалась вражеская пехота.
  - Отрезать пехоту, пропустить танки! - пронеслось над окопами, и земля вздрогнула от разрывов - фашисты ввели в бой свою артиллерию. В выкопанные в полный рост окопы посыпалась земля. На правом флаге снаряд угодил в бруствер, сметя пулемётный расчёт. Артобстрел продолжался, но опасаясь задеть своих, противник постепенно переносил артиллерийский огонь вглубь Советской обороны. Меж тем атакующие приближались.
  - Без команды не стрелять, без команды не стрелять! - понеслись передаваемые по цепочке слова командира взвода.
  - Без команды не стрелять! - повторил для бойцов своего отделения Николай. - Лишний раз не высовываться, ждём. - И повернувшись к сидевшему на дне окопа недавно прибывшему в подразделение новобранцу: - Что, Сидоров, готов к бою?
  - Готов, тарищ старший сержант! - отозвался тот.
  - Не боишься? - продолжал допытываться Николай, одновременно подбадривая бойца своим спокойствием.
  - Боюсь, - честно сознался Сидоров, - не думал, что так страшно будет.
  - Ничего, недолго осталось, сейчас в бой вступим, не до страха станет. Когда действуешь, на боязнь времени не остаётся, - заверил бойца помпомкомвзвода, ободряюще улыбнулся и двинулся по цепи окопов дальше.
  Расстояние до наступающих всё сокращалось. Казалось, уже можно рассмотреть лица идущих. Николай занял свою ячейку и приготовился к бою. И тут как удар хлыста донёсся сквозь грохот разрывов и завывание моторов звук командирского голоса. Или это крикнул кто-то, передававший приказ по цепи? Неважно.
  - Огонь! - пронеслось по позициям обороняющихся.
  Слажено заработали пулемёты, загромыхали винтовки. Противник ответил танковыми снарядами и треском автоматно-пулемётных очередей. Кто-то из находившихся по соседству с Гончаруком бойцов вскрикнул и начал сползать по осыпающемуся брустверу, его сосед по окопу бросился на помощь, очередной разрыв похоронил обоих. Взрывная волна швырнула во все стороны песок, запорошила глаза. В ушах звенело, на губах появился привкус крови. Бой продолжался. Вокруг, словно тысячи насекомых, летали пули. Земля вставала на дыбы, будто бы собственной грудью пытаясь защитить, спасти Советских воинов. Но сталь оставалась беспощадной.
  Крик:
  - Командир взвода убит! - донёсся как бы из необозримого далёка. Николай отвлёкся лишь для того, чтобы убедиться: услышав известие о гибели командира, никто из бойцов не дрогнул. Обороняющиеся продолжали вести огонь, и вражеская пехота залегла. А вот вырвавшиеся вперёд фашистские танки и не подумали останавливаться. И вот уже один, двигавшийся слева от Николая, в очередной раз рыгнув огнём пушки, перепрыгнул окоп и помчался в глубину Советской обороны. А следующий танк пёр прямо на окоп командира первого отделения гвардии старшего сержанта Гончарука Николая Михайловича. Ещё четыре ползли правее.
  - Пропустить танки! - вновь донеслась команда, означавшая, что где-то, за спинами стрелков, врагов ждут противотанковые пушки. Меж тем танк, надвигавшийся на Николая, подступил уже совсем близко.
  - Хочешь пройти дальше, да? Да хрен ты угадал, гад! - усмехнулся Николай и, взяв в руки противотанковую гранату, приподнялся над бруствером. В последний момент фашистские танкисты его заметили, но выпущенная из танкового пулемёта очередь прошла над головой - линия траншей уже находилась в мёртвой зоне. Танк завилял - видимо, механик-водитель, увидев человека с гранатой, растерялся, не зная, что предпринять - то ли пытаться проскочить дальше, то ли остановиться и начать пятиться назад. Сделать выбор ему не дали - рука Николая взметнулась вверх, и тяжёлая граната полетела навстречу железному чудовищу. Взрыв, и вражеский танк замер в неподвижности. Но это было ещё не всё. Не желая давать противнику ни малейшего шанса на жизнь, (и скорый ремонт), Гончарук швырнул в застывшую вражескую технику бутылку с самовоспламеняющейся жидкостью КС. Удар, и звон разбившегося стекла не был слышен в звуках продолжающегося боя, но вспыхнувший огонь подтвердил - бросок достиг своей цели - танк охватило пламя. Выкуренный из брони экипаж попытался спастись бегством, но из этого ничего не вышло.
  - Стрелять прицельно! - стараясь перекричать стоявший вокруг грохот, крикнул Николай, взял на мушку приподнявшегося от земли и активно жестикулирующего фрица и плавно нажал на спусковой крючок. Фашист ткнулся лицом во вспаханную гусеницами почву и замер в неподвижности. Николай продолжал стрелять, не обращая внимания на то и дело взлетавшие рядом фонтанчики земляной крошки - враг продолжал огрызаться - краем глаза Николай увидел, как в трёх шагах осел на землю стрелок его отделения. Из небольшой ранки чуть ниже глаза стекала вниз маленькая струйка крови. Боец не подавал признаков жизни. "Убит", - машинально подумал Гончарук и повёл стволом, выискивая очередную цель.
  Немецкие командиры всё же в какой-то момент вновь смогли поднять своих солдат в атаку. Но тут опять слаженно заработали пулемёты. Они строчили длинными очередями, выкашивая из цепи наступающих целые бреши. Противник словно споткнулся, застопорился, затем начал спешно отходить. Первая атака оказалась отбита. Бой затих. В ушах оглушительно звенела тишина.
  Из прорвавшихся через линию траншей фашистских танков назад не вернулся ни один - два чадили в отдалении, судьба остальных осталась для Николая неизвестной. Впрочем, ему было не до того, он спешно накладывал повязку на обильно кровоточившую рану, в последние минуты боя полученную одним из его подчинённых.
  - Коля, - окликнул его знакомый голос. Николай затянул второй узел и оглянулся. К нему, то пригибаясь, то буквально ползя по засыпанной траншее, приближался старший сержант Крючков - командир второго отделения.
  - Протасов убит - тяжело дыша, сообщил он о гибели помкомвзвода, - бери командование на себя.
  - Понятно, - Николай вытер рукавом гимнастерки покрытое пылью лицо. - Тогда вот что: Вань, ты организуй вынос раненых, а я пробегусь по траншее на предмет оставшегося в строю личного состава и, если потребуется, перераспределю людей и средства по позиции. В бою левый фланг на тебе. Я в центре, на прежнем месте. И обязательно проследи, чтобы бойцы не сидели без дела, а снаряжались. Так просто немец не отступится. Скоро наверняка обратно попрёт.
  - Это точно, - согласился Крючков. - Ему нас скинуть вот как надо! - сказал и провёл ладонью по своему горлу, показывая степень этой необходимости - "до зарезу". А собравшийся уже двинуться по окопам Гончарук остановился:
  - И пусть дополнительно доставят с НЗ и подготовят противопехотные гранаты.
  - Думаешь, пригодятся?
  - Почти уверен, - кивнул Гончарук и, не теряя больше времени, отправился на обход позиций. И почти сразу наткнулся на сержанта Кудасова, забивавшего опустевшие автоматные диски. Он так же, как и Николай, в своё время проходил обучение в Приморском крае в школе младших командиров, но почему-то на фронте оказался на должности рядового.
  - Старшой, командира убили, ты в курсе? - оторвавшись от своего занятия, спросил Кудасов.
  Присев около сержанта, Николай кивнул. А сержант, отложив в сторону снаряженный диск, спросил:
  - Ты теперь за него?!
  Николай снова кивнул, Вадима Кудасова он почему-то недолюбливал, но как хороший командир личное отношение оставлял при себе.
  - Слышь, командир, - словно к старому товарищу обратился Кудасов, - а закурить не найдётся?
   - Я не курю, ты же знаешь, - ответил Гончарук.
  - Но у тебя же нюхательный табак есть?! - с надеждой в голосе спросил сержант.
  - Есть, - не стал отрицать Николай, - но он мелкий, как ты его курить будешь?
  - Да уж как-нибудь покурю, - заверил Кудасов.
  - Тогда держи. - Сунув кисет в руки сержанта, Николай поспешил дальше, на ходу крикнув за спину: - После боя заберу, понял?
  - Само собой, - едва слышно отозвался сержант.
  
  Едва Николай распределил людей и закончил обход позиций, как прибежал посыльный - солдатик из числа совсем недавно прибывших новобранцев.
  - Товарищ старший сержант, где ваш командир?
  - Чего надо?
  Боец хотел было вновь спросить про командира, но, увидев взгляд сержанта, осёкся. Он всё понял:
  - Тарищ старший сержант, командир роты приказал: всем командирам взводов прибыть в штабной блиндаж, срочно.
  - Хорошо, - устало ответил Гончарук, - я принял, можешь возвращаться.
  Боец кивнул и поспешил в обратную сторону, Николай двинулся следом.
  
  Судя по прибывшим по приказу ротного командирам, рота понесла большие потери не только среди рядового состава, но и среди офицеров. Собственно из прибывших только один командир оказался штатным взводным, остальные взводы представляли заменившие офицеров сержанты и старшины. Да собственно и обязанности командира роты выполнял незнакомый Гончаруку старший лейтенант, присланный на усиление из штаба батальона. Проверив наличие всех командиров взводов, он сообщил о цели внепланового совещания:
  - Товарищи, буду краток. Командованию известно, что у вас тяжёлые потери. Тем не менее, оно рассчитывает на вашу стойкость. На вашу, и ваших бойцов. Одну атаку вы отбили, но за ней последуют следующие. Мы не должны пропустить врага. Держаться и ещё раз держаться. Приказываю: ни шага назад! А теперь не буду вас задерживать. И удачи!
  
  Повторную атаку немец начал с массированной артподготовки. Снаряды ложились повсюду, почва поднималась и опадала, блиндажи вздрагивали, лопались перекрытия, засыпало траншеи. Вслед за артиллерией над передовой линией обороны прошли немецкие пикировщики. И вновь земля дыбилась, засыпая обороняющихся песком и обломками покорёженных брёвен. Когда, нанеся бомбовый удар, вражеская авиация, наконец, убралась восвояси, началась повторная атака. На этот раз на прорыв пошла только пехота.
  - Без команды не стрелять! - крикнул Николай, повторяя прилетевшую по поредевшей цепи бойцов команду командира роты. Но едва звук его голоса стих, как со стороны ротного блиндажа раздались первые выстрелы - у кого-то не выдержали нервы и обороняющиеся открыли огонь.
  - Огонь! - крикнул Николай и прильнул к прикладу. - Стрелять прицельно!
  И вновь ухали взрывы, свистели осколки, словно взбесившиеся осы бились в песок и рикошетили во все стороны пули.
  - Стрелять прицельно! - вновь крикнул Николай, не столько пытаясь добиться выполнения своего приказа, сколько желая подбодрить бойцов звуком собственного голоса. Он твёрдо помнил: солдатам легче, когда они знают - командир рядом. А люди сражались и умирали, но никто не дрогнул, не отступил, не запаниковал. Встретив отчаянное сопротивление советских подразделений, немцы вскоре растеряли весь свой наступательный порыв и откатились. Вторая атака была отбита. Противник, понеся значительные потери, отошёл на исходные рубежи, но и у обороняющихся в строю осталось совсем мало людей. Раненых отправили в тыл, убитых вынесли за пределы первой линии обороны.
  
  Старший сержант Гончарук молча оглядывал поле боя: повсюду виднелись тёмные холмики тел убитых немцев, а всё пространство вокруг траншей являло собой перепаханное снарядами поле. После двух атак система обороны оказалась разрушена - ходы сообщения завалены, входы в блиндажи засыпаны. И если до вражеского наступления по траншеям ходили в полный рост, то после очередного артналета и повторной атаки передвигаться по ним стало возможно только ползком. Потери убитыми и ранеными были велики. Из штатных командиров во взводе в строю остался только старший сержант Гончарук. Иван Крючков погиб, но Николай даже не стал пытаться подыскивать ему замену - не имело смысла - от взвода уцелела лишь малая горстка, недостаточная для того, чтобы делить её на нескольких командиров. Офицеров в роте не осталось вовсе. Формально обязанности ротного продолжал выполнять штабной старший лейтенант, но реально - он раненый лежал в блиндаже и лишь изредка с трудом отдавал какие-то указания. Следующая атака фашистов могла стать последней. Пользуясь затишьем, Николай собрал бойцов взвода в единственном уцелевшем укрытии.
  - Парни, нас совсем мало, поэтому каждый из нас должен сражаться за троих. Это не слова, так и должно быть. Наши товарищи погибли или ранены, но в окопах находится их вооружение. Соберите и подготовьте как можно больше единиц оружия, забейте патронами все имеющиеся магазины. Тогда вам не придётся тратить время на заряжание и перезарядку. Выпустили пару очередей, меняйте позиции. Патронов у нас достаточно. Остановим противника массированным огнём. Не станем считать ворон - продержимся.
  - Подкрепления не обещали? - спросил рядовой Сидоров, цвет волос которого за последние часы поменялся с тёмно-русого на пепельно-белый.
  Николай мог бы соврать, хотя бы для того, чтобы воодушевить бойцов, но не захотел дарить ложную надежду, и отрицательно покачал головой.
  - Теперь вам мой приказ: ни шагу назад.
  Бойцы ответили что-то невнятное, и Николай поспешил закончить разговор:
  - На этом, мужики, всё. Нам следует поторопиться - кто знает, сколько протянется передышка. Может оказаться дорога каждая минута.
  - Живы будем, не помрём, - угрюмо отозвался Сидоров, и люди поспешили по своим ячейкам.
  
  Затишье продолжалось, уцелевшие бойцы взвода спешно откапывали окопы и пополняли свой боевой запас. Вначале, следуя своему собственному совету, Николай прошёлся по окопам в поисках оставшегося без хозяев оружия. Найдя бесхозный, присыпанный землёй ручной пулемет Дегтярёва, он подготовил его к бою, зарядил к нему несколько дисков и разложил их так, чтобы было удобно дотянуться в бою. Сам же пулемёт приставил к брустверу. Рядом пристроил три автомата с полностью забитыми дисками. А противник всё медлил, и это позволило Николаю откопать и удобно оборудовать три окопчика - три сменные огневые точки. В одну он перенёс "Дегтярь", в другую все три автомата. Средний окоп Николай оставил без оружия, но положил в него по одному запасному автоматному и пулемётному диску. Затем решил осмотреть оставшийся без расчёта станковый пулемёт соседнего взвода. Все бойцы из его обслуги были либо убиты, либо ранены. Стоял пулемёт, скособочено сползя по брустверу, чуть правее занимаемого Николаем окопа и, несмотря на то, что его расчёт разметало близким разрывом снаряда, и к тому же осколками изрядно покорёжило щиток, выведенным из строя пулемёт вовсе не выглядел. А если он исправен, то лишаться такой мощной поддержки в бою стало бы не позволительной роскошью. И Николай поспешил им заняться.
  - Так, посмотрим, что с тобой, братишка, приключилось, - бормоча себе под нос, Гончарук взялся за осмотр пулемёта и вскоре выяснил, что, невзирая на поцарапавшие кожух осколки, станковый пулемёт оставался совершенно исправным и не нуждающимся в каком-либо ремонте. Следовало его только опробовать в действии, что Николай незамедлительно и проделал. Вытащив и установив "Максим" на бруствер, он выбрал впереди себя, в поле, в качестве мишени, небольшой бугорок, прицелился и, нажав спусковой рычаг, дал короткую очередь. Пулемёт сработал как часы, рой пуль взъерошил бугорок пыльными бурунами. Вторую очередь, уже длинную, Николай положил в линию. Оставшись доволен работой пулемётных механизмов, он поменял частично использованную ленту на целую, нашёл ещё несколько запасных лент и только после этого поспешил на поиски пулемётчика, так как сам предполагал залечь за ручной пулемёт Дегтярёва. По счастью, Николай точно знал, кто ему нужен - сержант Кудасов. Именно у него в анкете значилась военная специальность, освоенная до призыва на действительную военную службу: "Первый номер станкового пулемёта "Максим"".
  Долго искать не пришлось. Гончарук обнаружил сержанта Кудасова за работой, тот спешно углублял свой и без того глубокий окоп. Лопата так и мелькала в воздухе. На шорох, исходивший от ползшего Николая, он даже не обернулся. Наконец Гончарук преодолел последние метры и сполз в уже изрядно углубившуюся яму. Только тогда Вадим отставил лопату и присел рядом. По его уставшему и запылённому лицу ручьями тёк пот.
  - За табачком? - спросил Кудасов и протянул кисет.
  - Нет, - старший сержант отрицательно покачал головой, но кисет взял. - У меня, Вадим, к тебе дело.
  - Я весь внимание, - как можно беспечнее отозвался Кудасов, но было видно, что он весь подобрался, видимо в ожидании неприятностей. А чего ещё ждать перед боем от командира, у которого есть к тебе дело? В тыл точно не отправит. И он не сильно ошибся.
  - В общем, так: там станковый пулемёт стоит, расчёта нет. Ты с пулемётом знаком, тебе и карты в руки, встанешь за пулемёт. Пойдёшь первым номером... - краткий миг молчания, затем, - и вторым собственно тоже. Лишних людей у меня нет. Пулемёт ты изучал, справишься.
  - Нет, нет, - неожиданно для Николая замахал руками Кудасов, - какое там изучал, я только винтовку и знаю. Неее, пулемёт не моё. Пусть кто-нибудь другой. - Сержант поднял на уровень плеч руки с открытыми ладонями, будто сдаваясь. - И не говори ничего командир, я пас.
  - Так у тебя же значок ГТО за теоретическое и практическое знание станкового пулемёта, сам же говорил?! - в груди Николая начало нарастать глухое негодование.
  - Так это... - Вадим замялся, - это когда было, я и стрелял-то пару раз. Не смогу я, - он нервно сглотнул, замотал головой, - и не упрашивай, не смогу.
  - А я не упрашиваю, я приказываю... - Николай хотел было и впрямь отдать приказ, но вдруг понял: это ни к чему. Проку от этого человека в бою будет мало. Ведь ясно как день - нежелание Кудасова брать на себя пулемёт объяснялось просто - пулемётчики гибли в первую очередь, львиная доля огня противника обрушивалась именно на пулемётные огневые точки, сметая осколками и свинцом пулемётные расчёты, и сержант это хорошо понимал. Поэтому, не договорив, Гончарук махнул рукой, сунул кисет в карман, зло бросил:
  - Тогда иди ты к чёрту! - встал, легко выбрался из Кудасовского окопа и едва ли не в полный рост зашагал к своим (персональным) огневым позициям. Не задумываясь, прошагал мимо подготовленных ячеек, прямиком к по-прежнему возвышающемуся над бруствером станковому пулемёту. Подошёл, плюхнулся на колени и принялся обустраивать себе четвёртую огневую точку.
  Тем временем немцы готовились к наступлению. Оборонявшимся советским солдатам было хорошо видно, как фрицы накапливаются для очередной, третьей за сегодняшний день атаки. То и дело подъезжали машины, подбрасывая всё новые и новые подразделения. Прямо на ходу немецкие солдаты выпрыгивали из кузовов в готовившиеся к атаке цепи. Одна, вторая... когда выстроилась третья цепь, фашисты пошли вперёд. И сразу же стало ясно - несмотря на многократное численное превосходство немцев, их психологическое состояние оставляло желать лучшего. Николай это понял мгновенно. Боевой дух наступающих за день сильно упал - все немцы были изрядно пьяны. Зато пьяная эйфория придала им толику шальной уверенности, и они пошли в бой не то что не в касках, а вообще без головных уборов - у кого пилотка оказалась под погоном, у кого засунута за поясом. Кто-то из наступающих даже пытался горланить песню.
  
  Едва немцы отошли от места сосредоточения, старший сержант Гончарук громко крикнул:
  - Без команды не стрелять!
  Убедившись, что его приказ продублирован на обоих флангах, прильнул к пулемёту и принялся ждать.
  Большинство наступающих шло в полный рост. Видимо фашистские командиры надеялись одним своим видом - бравадой и многократным количественным перевесом - запугать и обратить обороняющихся в бегство. Но просчитались. А может, немцы ни на что и не надеялись, а просто не хотели умирать трусами?
  Время шло, расстояние между противоборствующими сторонами сокращалось. Фрицы, уперев автоматы в животы, уже вовсю строчили по советским оборонительным позициям, а обороняющиеся всё молчали. Немцы продолжали стрелять, подходили всё ближе и ближе. Свинец заливал всю округу, но Николаю казалось - пули проносятся где-то вдалеке и не имеют к нему никакого отношения. Сейчас здесь был только он и его пулемёт, а маленькие, всё увеличивающиеся в прицеле фигурки, образующие цепи - всего лишь игрушки. И главное не дать этим игрушкам до себя дойти, заставить их повернуть обратно, заставить бежать, сделав так, чтобы те оставили на поле боя как можно больше своих, теперь уже неподвижных фигурок.
  "Сейчас, еще немного, ещё немного", - твердил сам себе Николай, едва удерживаясь, чтобы не нажать на спусковой рычаг. Он подпускал противника всё ближе и ближе, и когда до передней цепи оставалось метров сто, кинжальным огнём срезал, выкосил в ней широкую прореху. Пьяный угар, охвативший немцев, а вместе с ним и кураж моментально испарился - оставшиеся невредимыми фрицы попадали на землю вслед за ранеными и убитыми. Упали, вжались в изрытую танками, осколками, пулями, почву. Казалось, атака захлебнётся, но нет, через какое-то время грозные крики офицеров приподняли солдат вермахта и вновь бросили вперёд. И снова пулемёт Николая прижал их к земле. И так раз за разом. Продвижение немцев напоминало прыжки лягушки, вот только после каждого такого прыжка позади наступающих оставались небольшие холмики мёртвых тел. С каждым "прыжком" этих холмиков становилось всё больше - цепи наступающих редели. Николай был почти уверен - ещё чуть-чуть, и противник обратится в бегство, но вдруг его пулемёт заплевал от перегрева. Брошенный в сторону кожуха взгляд прояснил всё. Гончарук понял, что обмишурился - из нижней передней части кожуха из маленькой, проделанной осколком дырочки била струйка белесого пара - воды в кожухе не было (как выяснилось позже, на Колино счастье, ибо только это его и спасло).
  Ругнувшись на самого себя, сержант Гончарук рывком перебежал к заранее подготовленному на такой случай ручному пулемёту. И как оказалось, действительно на своё счастье, ведь немцы находились совсем близко, гораздо ближе, чем он думал и рассчитывал, потому что за громадиной подбитого им во время утренней атаки танка оказалось мёртвое, не видимое ему и соответственно не простреливаемое станковым пулемётом пространство. Фашисты нащупали это пространство и, укрываясь от винтовочных и автоматных выстрелов, подошли к советским траншеями чуть ли не на бросок гранаты. Если бы не вытекшая из кожуха вода, если бы не перегрев пулемёта, немцы бы ударили по Николаю сбоку, из-за танка и, подавив пулемёт, точнее убив пулемётчика, наверняка бы захватили оборонительную линию. Но удача в тот день была не на стороне противника - Николай схватил "Дегтярёв" и, не медля ни мгновения, бесконечно длинной очередью срезал вырвавшихся вперёд фашистов. Первым упал офицер, тут же споткнулись и ткнулись в землю сразу четверо солдат вермахта. А пулемётные пули летели дальше и находили всё новые и новые жертвы. Фланговый огонь для авангардного клина наступающих оказался губительным и ввёл немцев в панику. Бросая убитых и раненых, они бросились наутёк, подставляясь под огонь обороняющихся. Атака окончательно захлебнулась.
  
  Потери противника на этом участке фронта оказались столь велики, что больше попыток наступать они в тот день не предпринимали. Поле боя осталось за обороняющимися. Но несмотря на это, вечером того же дня подразделения дивизии получили приказ: похоронить убитых, эвакуировать раненых и отойти на новые позиции.
  Отход совершили ночью, и сразу же 12-я Гвардейская стрелковая дивизия была полностью укомплектована людьми. Пополнив боеприпасы, она снова вступила в бой, отбивая атаки противника вплоть до пятнадцатого июля. Пятнадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года дивизия перешла в наступление. Противник дрогнул и, оставляя один рубеж за другим, начал отход.
  
  
  Глава 19
  
  Ранним утром шестнадцатого июля взвод, в котором продолжал службу старший сержант Гончарук, пешим порядком двигался в западном направлении, преследуя спешно отступающего противника.
  - Эх, покатился немец, и как хорошо покатился! - шагая рядом с командиром отделения, восторженно восклицал рядовой Сидоров, один из немногих бойцов взвода уцелевших в памятном бою от пятого июля. - Только пятки сверкают. Так и до Берлина не догоним!
  - Остановятся, - с горькой уверенностью заявил Гончарук, - у них, поди, тоже запасные позиции отрыты.
  Едва он это сказал, как воздух наполнился противным визжанием.
  - Мина! - крикнул кто-то.
  - Ложись! - одновременно прозвучал другой голос.
  Колонна тут же распалась, и люди попадали на землю. Грохнуло, свистнули осколки. Некоторое время все лежали или переползали, в ожидании продолжительного миномётного обстрела ища укрытия, но больше разрывов не последовало. Одиночная мина так и осталась одиночной, а вовсе не пристрелочной.
  - Все целы? - окликнул бойцов Николай и, начав подниматься, вдруг почувствовал расползающуюся по левой ноге боль. - Да чтоб тебя, да быть того не может! - выругался он. И не желая признавать очевидного, а именно то, что эта злосчастная мина его всё же зацепила, решительно поднялся. Увы, осколки его всё же действительно достали, на штанине в четырех местах образовались небольшие дырочки, и теперь ткань быстро напитывалась кровью, образуя на продырявленных брюках четыре красных пятна.
  - Гончарук, что там у тебя? - заметив что-то неладное, спросил недавно назначенный командир взвода.
  - Ерунда, царапина, - сообщил Николай, но едва попробовал переставить ногу, как её пронзила сильная боль - один из осколков достиг кости и при малейшем движении начинал её царапать.
  - Да что ж это такое-то! - воскликнул он. И в сердцах выругался: - Вот ведь угораздило, зараза ты меделянская!
  Лейтенант увидел перекосившееся лицо старшего сержанта, услышал его ругань и быстро распорядился:
  - Оказать помощь!
  Рядом с Гончаруком мигом появился рядовой Сидоров, а лейтенант вновь обратился к раненому: - Николай Михалыч, идти сможешь?
  - Должен. Сейчас ещё раз попробую, - Николай сделал шаг и тут же заскрипел зубами от боли. Застыв на месте, почувствовал, как его моментально пробило потом. Вновь мысленно выругался и, на теперь уже молчаливый вопрос лейтенанта, отрицательно покачал головой.
  - Бинтуй, чего стоишь? - с досадой рявкнул взводный на ни в чём неповинного Сидорова, и тот поспешно принялся оказывать раненому Гончаруку первую медицинскую помощь.
  - Да что ж ты за невезуха такая? - выдохнул Николай, шипя от боли. - Вы, значит, в наступление, а я в тыл?! Чёрт бы побрал эту мину треклятую!
  - Досадно, товарищ старший сержант, - согласился с командиром отделения бинтующий рану Сидоров. - Вы вон какие бои перенесли, и без царапинки, а тут вона такая хренотень - бросил гад только одну-единственную мину, и она вона одному Вам досталась.
  - Думаешь, что если бы досталась и тебе, мне бы было легче? - усмехнулся Гончарук.
  - Вдвоём бы веселее, - пожал плечами боец. И тут же спохватившись: - Уж лучше кому что на роду написано, чем самому напрашиваться. Нет, нет... - сказал и трижды сплюнул.
  - Ты б ещё перекрестился! - подначил своего бойца Николай.
  - А что, и перекрестюсь... тьфу ты, Господи, и перекрещусь! - пообещал Сидоров, уверенно осеняя себя крестным знамением.
  В этот момент остановившийся взвод догнала колонна, в составе которой находился так же шедший в пешем порядке командир батальона.
  - Что встали? Почему задерживаемся? - грозно спросил он, требуя немедленного ответа.
  - Раненый у нас, товарищ майор, - доложил взводный. - Старшего сержанта Гончарука... мина... осколками.
  - Ещё раненые есть? - взгляд комбата метнулся по столпившемуся на обочине взводу.
  - Никак нет, - отрапортовал лейтенант.
  - Тоже хлеб, - уже более спокойно произнёс комбат. - Так, лейтенант, сержанта оставить здесь, взводу продолжать движение.
  - А как же? - молодой лейтенант развёл руками, тем самым показывая: "мол, не бросать же раненого одного".
  - А никак, - рявкнул комбат. - Ранение лёгкое?
  - Так точно, - подтвердил взводный.
  - Оставить здесь, - комбат оказался непреклонен. - Без сопровождающего. Будет знать, как под мины подставляться.
  - Но как он доберётся до госпиталя? - спросил лейтенант, рискуя нарваться на командирский гнев.
  - Санитарные машины с фронта пойдут - подберут, - отрубил комбат и ткнул пальцем в лейтенанта, - а с Вас, если со своим взводом отстанете, взыщу по всей строгости.
  - Есть, не отстать, - не посмев больше возражать, вяло козырнул лейтенант.
  Комбат, посчитав свою "миссию" оконченной, двинулся дальше, а лейтенант повернулся к Гончаруку и виновато развёл руками:
  - Николай Михалыч, ну ты сам понимаешь...
  - Понимаю, - кивнул Гончарук. - Не на носилках же меня тащить, - усмехнулся. - Держи, - сказал, передавая своё вооружение стоявшему рядом Сидорову, - и не потеряй. Я ещё за ним вернусь.
  - Вернётесь - Вам всё новое выдадут, а мне таскай, - недовольно буркнул Сидоров, вешая на плечо чужое оружие.
  - Разговорчики! - вновь усмехнулся Гончарук, и уже серьёзно пожелал начинающим движение товарищам: - Не подставляйтесь!
  - Прорвёмся! - отозвались бойцы и, повинуясь команде взводного, тронулись в путь.
  - Длиннее шаг! - стремясь наверстать упущенное время, скомандовал лейтенант, и движение ускорилось. Вскоре взвод скрылся за изгибом дороги. Только поднимаемая сапогами пыль ещё несколько десятков секунд вилась над верхушками придорожного кустарника.
  
  Проводив взглядом товарищей, Николай присел на обочине и с грустью наблюдал, как мимо него бесконечной вереницей марширует советская пехота, по пятам преследующая отступающего врага.
  Во второй половине дня передовые советские части догнали немцев, и те начали обороняться. Появились первые раненые, которых с передовой сразу же повезли в тыл. Только тогда подобрали и посечённого осколками старшего сержанта Гончарука. В этот же день он оказался в армейском госпитале для легкораненых - ГЛР-38-41. И почти сразу его положили на операционный стол - вынули осколки, наложили повязки. Жизнь пошла строго по расписанию - приём пищи, перевязки. Медленно тянувшиеся дни сменяли друг друга, наступил август. Пятое число Николаю запомнилось особенно, так как в этот день случилось сразу несколько событий.
  На пороге госпиталя появились трое молодых парней в военной форме - сослуживцы Николая по стрелковой роте.
  - Мы к Гончаруку. Николаю, - сообщили они пробегавшей мимо медсестре. - Как бы нам его повидать?
  - Сейчас позову, - пообещала та и всё той же быстрой походкой скрылась на территории госпиталя. Зайдя в палату с ранеными, она, прямо от двери, громко крикнула:
  - Сержант Гончарук!
  - Я здесь, - отозвался тот.
  - К тебе пришли, - сообщила медсестра.
  - Спасибо, сестричка, - Николай быстро поднялся с кровати и поспешил в сторону выхода.
  - Не беги, - предостерегла медсестра, - раны ещё открытые, кровоточить начнут.
  - Не начнут! - беспечно отмахнулся Николай.
  - Смотри, будешь ещё месяц валяться! - полетело ему вслед.
  Но этих слов Гончарук уже не слышал, так как скрылся за входной дверью. Выйдя из помещения, Николай сразу же увидел своих однополчан и почти бегом бросился им навстречу.
  - Здорово, парни! - разулыбался он, радостно приветствуя своих товарищей.
  - Здорово, Николай! - однополчане обступили Гончарука со всех сторон, по очереди заключая в объятия.
  - Здравия желаю, товарищ гвардии старший сержант! - поприветствовал своего командира рядовой Сидоров.
  - Лёня, как дела? - Гончарук обрадованно хлопнул Сидорова по плечу. - Рассказывай.
  - Нас на переформирование вывели, - опередив остальных, Сидоров с ходу сообщил главную новость.
  - Сейчас пополним личный состав и снова на передовую, - вступил в разговор сержант Георгий Кононов, командир второго отделения соседней роты, служивший вместе с Гончаруком далеко не первый месяц. В голосе Георгия Николаю послышалась затаённая грусть.
  - А ты, Николай, как, с нами? - задал вопрос третий из пришедших - старший сержант Киров - помкомвзвода во всё той же соседней роте.
  - Не выписывают, - вздохнул Гончарук, - я уже пытался. Раны говорят, не затянулись...
  - А слышали, сегодня в Москве в нашу честь салют давать будут! - перескочил на другую тему Сидоров.
  - Слышал, по всему госпиталю объявляли. - Николай позволил себе улыбку. - А что у вас ещё нового?
  Сидоров вмиг погрустнел, понуро опустил голову:
  - У нас лейтенанта - командира взвода убило, - сообщил он. И тут же радостно улыбнулся: - А из госпиталя Иванов вернулся. А ещё Петренко жениться собрался. И говорят, второй фронт откроют...
  - Говорят - кур доят, - перебил его старший сержант Киров. - Наши союзники сколько уже тянут. Мы так и до Берлина без них дойдём.
  - А что им торопиться? Это мы свои головы кладём, - зло бросил сержант Кононов. А Сидоров поддакнул:
  - Точно! Так и есть, они в своих Англиях и Америках за океанами сидят, к ним немец не сразу подберётся. Вот они и ждут, когда мы фашисту хребет сломаем, а потом победы себе припишут, славу заграбастают.
  - Да и чёрт с ними, мы с немцем и сами справимся! - Киров нагнулся, подхватив с земли травинку, оторвал её от корня и сунул кончик в зубы. Остро пахнуло пряной горечью, травинка оказалась стебельком полыни.
  - Сейчас бы на речку махнуть! - мечтательно протянул рядовой Сидоров. Кононов взглянул на рядового с лёгким снисхождением и высказал свою мечту:
  - Эх, молодо-зелено, на речку ему... Я бы к девкам рванул. Лучше любой речки будет!
  - Тоже мне, дамский угодник нашёлся! - хмыкнул Киров. - С войны вернёшься - набегаешься.
  - Вот то-то и оно. Вернёшься, говоришь, да? Вернёшься... - Кононов вздохнул с нескрываемой грустью. - "Если" сказать забыл. - Произнося это, Кононов выглядел совсем смурным. - Вон, сколько ребят уже "вернулось".
  - Ладно, хватит, - перебил его Гончарук, - не будем о грустном. Вы лучше мне расскажите, хорошо ли фрицу по мордам дали?
  - Да наваляли маленько, - улыбнулся Кононов. - Слышь, Колян, ты тут с медсёстрами не шуры-муры случайно?
  - Да иди ты! - беззлобно отмахнулся Гончарук.
  - Нет, правда, с медсёстрами тут как? - влез в разговор Сидоров, вдруг позабывший о своей речке.
  - Ранение получишь - узнаешь, - усмехнулся Киров.
  - Ага, под снаряд попадешь и будешь за ними вприпрыжку прыгать, - поддакнул Кононов. А потом мрачно усмехнулся: - Если ногу вместе с помидорами не оторвёт.
  - Типун тебе на язык! - обиделся Сидоров. А Киров принялся рассказывать о каком-то лётчике, без ног летающем на истребителе...
  Разговоры продолжались долго.
  
  После того, как друзья ушли в подразделение, Николай помаялся часок в раздумьях и в очередной раз отправился к заведующей отделением с твёрдым намерением сегодня же выписаться в свою часть.
  - Разрешите войти? - вежливо постучав в приоткрытую дверь кабинета заведующей, спросил Николай.
  - Да, войдите, - отозвалась заведующая и, оторвавшись от бумаг, подняла взор на вошедшего. - А, Гончарук, опять ты? Я же сказала: никакой тебе выписки. Раны ещё открытые. Подлечишься как следует, тогда в свою часть любимую и поедешь. А пока полежишь. Мне тебя тут по новой из-за твоего мальчишества видеть не хочется.
  - Мне сейчас надо, - сам удивившись своей наглости, заявил Николай.
  - Что значит надо? - нахмурила брови заведующая.
  - Надо, - упрямо повторил Гончарук, - потому как наши переформирование заканчивают, на днях снова на фронт. Не могу я тут оставаться. Не могу и всё тут.
  - Вот что, Гончарук, идите в свою палату и лечитесь! И разговор окончен! - врач махнула рукой с зажатым в ней пером в сторону Николая и, посчитав дело закрытым, вновь всё своё внимание обратила на лежавшие на столе бумаги.
  Мысленно чертыхнувшись, старший сержант развернулся и опрометью выскочил из кабинета, лишь в последнее мгновение поборов острое желание хлопнуть входной дверью.
  - Ладно-ладно, так значит! - твердил он про себя, стремительно шагая по коридору. - Но ничего, ничего, я всё равно сбегу. Сейчас пойду к сестре-хозяйке... - начав с этой мысли, в голове начал быстро выстраиваться план "побега". Раз не отпускают по-хорошему, значит, следует уйти по-плохому, то есть без разрешения. Главное получить на руки свою форму. Рассуждая подобным образом, Николай отправился на розыски сестры-хозяйки. Застал он её, как и ожидалось, на складе вещевого имущества.
  - Антонина Петровна! - окликнул он её прямо с порога.
  - Чего тебе? - ворчливо отозвалась та, перекладывая на полках только что принесённые с просушки выстиранные бинты.
  - Мне бы обмундирование получить, - как можно беззаботнее сообщил Николай.
  - Выписали что ли? - насторожилась медсестра. - Давай бумаги.
  - Неет, не выписали. Что Вы, какая выписка, я ещё полежу, у меня ещё раны не затянулись, - беспечно махнул рукой Гончарук. - Мне только в часть сходить. - И спешно добавил: - Врач разрешила.
  - Точно? - засомневалась сестра-хозяйка.
  - Точно. Я что, врать Вам буду? - соврал Николай.
  Медсестра какое-то время сверлила его взглядом, потом махнула рукой.
  - Ладно, поверю на слово. Фамилия?
  - Гончарук, - сразу же назвался Николай и сжал кулаки, ещё не до конца веря в свою удачу.
  - Гончарук... Гончарук... Гончарук...- сестра - хозяйка пошла вдоль стеллажа с развешанной на крючках одеждой. - А вот и он - Гончарук. Старший сержант?
  - Так точно, - вновь без промедления отозвался Николай.
  - Держи, - сестра-хозяйка подала обманщику выстиранное и заштопанное обмундирование. Тот нарочито неторопливо взял его, так же не спеша зашёл за стоявшую тут же ширмочку и принялся поспешно переодеваться. Натянув сапоги, он оправил сбившуюся под ремнём гимнастёрку, вышел из-за ширмочки и хотел было уже ретироваться, как, на его беду, на склад заглянула заведующая отделением.
  - Гончарук?! - взревела от возмущения ошеломлённо вытаращившаяся на него заведующая. - Ты что тут делаешь? Почему в форме? Куда собрался?
  - В часть к ребятам, мне на фронт пора! - брякнул совершенную правду Николай.
  - Понятно... - ещё сильнее нахмурилась зав. отделением. И, повернувшись к сестре-хозяйке, требовательно спросила: - Кто разрешил?
  - Так Вы и разрешили, то есть он сказал, что разрешили, - растерянно проворчала сестра, понимая, что её едва не надули, точнее, даже надули, но....
  Заведующая недобро зыркнула на покрывающегося потом Николая, этот взгляд не сулил ему ничего хорошего.
  - Никто ему не разрешал, - сказала, как отрезала.
  - Обманул, значит?! - покачала головой сестра-хозяйка. Правда, в её словах почему-то осуждения не слышалось, как-никак парень не к себе домой рвался.
  - Обманул, был грех, простите, - повинился Николай. А заведующая продолжала испепелять его взглядом.
  - Так, Гончарук, сдаёшь одежду и ко мне в кабинет, писать объяснительную, - безапелляционным тоном потребовала она и развернулась, чтобы уйти, но не успела, её остановил внезапно окрепший голос Николая.
  - Не стану я ничего писать! - упрямо заявил он. - Отпустите, пожалуйста. А не отпустите - всё равно уйду! Мне ребята форму принесут, и уйду. Они на фронт на днях убудут, а я здесь. Не могу я так! Да здоров я! От ходьбы нога не болит. А ранки... затянутся ранки. Что с ними станется?
  - Уйдёшь значит? - как-то сразу перестав сердиться, устало выдохнула заведующая отделением. - Не навоевался ещё?
  - Я должен... - закусил губу Николай.
  Заведующая внимательно посмотрела на него, вновь вздохнула и промолчала.
  - Мне, правда, нужно, - тихо произнёс Николай и виновато развёл руками.
  - Дурак ты, Гончарук! - в сердцах выдала зав. отделением. И с тоской в голосе: - И куда вы все рвётесь? Матерей бы пожалели! А... - махнув рукой, она нехорошо выругалась. - Через полчаса ко мне в кабинет. Заберёшь документы и можешь проваливать. Убьют - тогда не плачься!
  - Не буду, - взглядом провожая быстро удаляющуюся фигуру заведующей, твёрдо пообещал Николай.
  
  Ровно через полчаса старший сержант Гончарук постучал в дверь начальственного кабинета.
  - Не передумал? - прямо с порога поинтересовалась заведующая отделением.
  - Никак нет, - по-уставному ответил Николай, всё ещё чувствуя неловкость от своего недавнего обмана.
  - Тогда держи, - врач протянула ему справку о ранении. И когда Николай взял её, заведующая отделением сообщила: - У тебя там освобождение на одиннадцать суток, так что никаких работ и вообще поменьше физических нагрузок... - на этом слове она запнулась. - Да впрочем кому я это говорю?! Ступай, чего уж там! И удачи тебе, солдат!
  - Спасибо! Спасибо за всё! - искренне поблагодарил Гончарук и, пожелав женщине всего доброго, развернулся и подошёл к двери. - До свидания, - сказал и вышел за порог кабинета.
  До родного подразделения Николай добрался своим ходом. Зашёл в штаб, доложился, отдал документы и сразу же был вызван к командиру батальона.
  - Товарищ майор, старший сержант Гончарук по Вашему приказанию прибыл! - чётко отрапортовал он.
  - Вот что, Гончарук, - комбат внимательно посмотрел на вошедшего. - Воин ты опытный, отзывы о тебе только положительные... Короче, сколько можно в командирах отделения ходить, принимай взвод, думаю, справишься.
  Николай, не ожидавший ничего подобного, вначале опешил, а затем вскинул руку к головному убору:
  - Есть, - о том, чтобы отказаться, не было и мысли.
  - Раз есть, то ступай, принимай командование. - Комбат улыбнулся и погрозил пальцем: - И чтобы всё у меня путём! Свободен.
  - Есть, - отчеканил Николай и, развернувшись, отправился принимать вверенное ему подразделение.
  А через шесть дней 12-я Гвардейская стрелковая дивизия, после марш-броска на 90 км вновь вступила в бой. Части дивизии с ходу форсировали Десну и пятого октября в районе п. Любеч вышли к Днепру. Взвод Николая Гончарука оказался среди тех, кому предстояло захватить плацдарм на его правом берегу. Перед тем как выдвинуться на исходный рубеж, их построили.
  - Товарищи бойцы! - обратился к личному составу незнакомый Николаю командир. - Вам предстоит тяжёлая, ответственная задача - форсировать Днепр, захватить на его берегу плацдарм и любой ценой удержать. Выполните её, и я представлю всех достойных к званию Героя Советского Союза. Помните: от вас зависит успех всей дивизии. Не подведите!
  Вот и всё напутственное слово.
  Днепр был успешно форсирован, ценой тяжёлых потерь плацдарм захвачен и удержан, вот только обещавший высокие награды командир, шедший во втором эшелоне, оказался убит. Прочие командиры про его обещание не вспомнили - в наступательном порыве войск, в быстро меняющейся тактической обстановке начальству было не до горстки удержавших плацдарм солдат, награждений среди них произведено не было.
  
  Послесловие
  
  К сожалению, на этом письменные воспоминания Николая Михайловича Гончарука заканчиваются. Он прошёл всю войну, вначале в составе одного из батальонов 12-й Гвардейской стрелковой дивизии, затем в третьей отдельной разведывательной роте Первой Мозырской Краснознамённой дивизии морской пехоты. Был трижды ранен, награждён орденом Красной Звезды. Друзья его детства Масловы Иван и Сергей, Жучёнков Григорий погибли на фронте.
  Чете Гончаруков Анне и Михаилу повезло больше многих других: оба находившихся на фронте сына и зять вернулись с войны живыми.
  
  В две тысячи двенадцатом году Николай Михайлович Гончарук умер.
  
  Зараза меделянская* - ругательство Анны Осиповны. В настоящей жизни вместо "зараза" было слово, обозначающее собаку женского пола.
  Меделян - вымершая древнерусская порода собак. Относится к группе молоссов и догов. Использовалась при травле и охоте на медведя.
  За моё почтение** - часто употребляемое выражение-паразит у Анны Осиповны (как современное "блин").
  Эмиловый спирт*** - неправильное название какого-то спирта с резким противным запахом, который активно применялся в семье для обработки ран.
  
  1 - 28 декабря 2019 года
  Комментарии к повести "Портрет на фоне века"
  Гончарук Николай Михайлович (биографическая справка)
  06.12.1923 г. - 28.03.2012 г.
  Родился в с. Хорошавка Инжавинского района Тамбовской области.
  Мобилизован 28.10.1941 г. На фронте с 29.11.1941г.
  Демобилизован 14.06.1946 г. в звании гвардии старший сержант.
  С супругой Музой Владимировной прожили в законном браке 62 года и воспитали троих детей. Есть внуки и правнуки.
  Награды
  . Орден Красной Звезды - 22. 03. 1945
  . Орден Отечественной войны 1 степени - 11.03.1985
  . Медаль "За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 г.г." - 05.05.1946
  . Юбилейная медаль "Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 г.г.-23.02.1966
  . Знак "25 лет Победы в Великой Отечественной войне"
  . Юбилейная медаль "50 лет Вооружённых сил СССР" - 06.11.1968
  . Знак Гвардия
  . Юбилейная медаль "За доблестный труд. В ознаменование 100 - летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина." - 10.04.1970
  . Юбилейная медаль "Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г." - 23.02.1972
  . Юбилейная медаль "60 лет Вооружённых сил СССР" -23.02.1972
  . Знак "Ударник Девятой пятилетки" (Постановление коллегии Минлесхоза РСФСР и президиума ЦК профсоюза рабочих лесбумдревпрома ) - 02.12.1975
  . Юбилейная медаль "40 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 г.г." -27.06.1985
  . Юбилейная медаль "70 лет Вооружённых сил СССР" - 9 мая 1988
  . Юбилейная медаль "50 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945г.г." -22.03.1995
  . Медаль Жукова - 19 февраля 1996
  . Медаль "В ознаменование тридцатой годовщины Советской Армии и Флота 1918 - 1948 г.г." - дата вручения неизвестна. Дома есть медаль, документ не сохранился.
  . Знак "Фронтовик 1941 -1945" - 09.05.2000
  . Юбилейная медаль "60 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 г.г. - 09.03.2005
  . Юбилейная медаль "65 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 г.г." -15.02.2010
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023