ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Аблазов Валерий Иванович
Умом я, я конечно, понимаю, что папы нет, а сердцем все равно продолжаю его ждать.

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    7 ноября 2012 года отмечается 90-летие со дня рождения Героя России генерал-лейтенанта Шкидченко П.И. В этот торжественный день слово предоставляется его дочери Бычковой Ирине Петровне.
  УМОМ Я, КОНЕЧНО, ПОНИМАЮ, ЧТО ПАПЫ НЕТ,
  А СЕРДЦЕМ ВСЕ РАВНО ПРОДОЛЖАЮ ЕГО ЖДАТЬ
  
  
  Воспоминания Ирины Петровны Бычковой -
  дочери Петра Ивановича Шкидченко
  
  
  Вспоминая сегодня о годах своего детства, очень сожалею о том, что мои встречи с папой были очень редкими. Когда я просыпалась, чтобы идти в школу - он уже был на службе, а ложилась вечером спать - его все еще не было дома. И все же, несмотря на редкость и непродолжительность нашего общения, я всегда чувствовала и знала, что он меня очень любит, что я у него самая лучшая, что в любой, самой сложной ситуации всегда могу рассчитывать на его помощь и защиту.
  В чем это проявлялось? Да во всем! И в том, как бережно и нежно папа подхватывал меня на руки и прижимал к себе, когда я была маленькой. И в том, как гордился моими школьными успехами, когда я подросла. И в том, как переживал за меня, когда я старшеклассницей задерживалась со свиданий или шла сдавать вступительные экзамены в медицинский институт.
  А "подарки от зайчика", которые папа каждый раз привозил с полигона?! Даже став школьницей, я продолжала их ждать. И папа баловал меня то бутербродом, который, как я теперь понимаю, мама собрала ему в дорогу, а он за работой так и не съел, то шоколадной конфеткой, ждавшей своего часа на дне его полевой сумки, то банкой сгущенки из своего "тревожного" чемодана. А однажды после учений он привез мне четвертушку настоящего солдатского хлеба. Боже, я и сегодня уверена, что никогда не пробовала ничего вкуснее, чем этот пропахший полем и порохом кусочек горбушки...
  Я уже училась в выпускном классе и считала себя достаточно взрослой, но однажды, увидев папу в полевой форме, мгновенно вспомнила свое босоногое детство и с хитроватой улыбкой спросила: "И где же подарок от зайчика?". "Зайчик" и в этот раз оказался на высоте: папа тут же достал из кармана и протянул мне барбариску в изрядно потертом фантике: "А я-то и забыл тебе передать!".
  
  Конечно же, мне очень не хватало общения с папой, и я искала любые поводы побыть с ним подольше. По выходным, если он приходил не очень поздно, старалась вытащить его на берег Днепра - прогуляться по парку Шевченко. Но разве с моим папой погуляешь? Во-первых, он был одет в военную форму и поэтому то и дело отвечал на приветствия офицеров и солдат (до Германии папа в очень редких случаях выходил из дома в гражданке). А во-вторых... Идем с ним, о чем-то разговариваем... И вдруг где-то далеко впереди он замечает солдата, идущего по аллее слегка заплетающейся походкой. А у отца было какое-то чутье на выпивших. Он тут же ускоряет шаг и догоняет этого человека в форме, который, действительно, оказывается навеселе, забирает у него документы и дает команду нарушителю дисциплины следовать на гауптвахту. "Через 15 минут я позвоню и проверю!". На этом наша прогулка заканчивается. Мы возвращаемся домой, папа начинает звонить, уточнять, прибыл ли этот солдат, кто его командиры, почему его еще раньше не задержал патруль и так далее. Вот и погуляли... Так хорошо начавшийся вечер безнадежно испорчен...
  
  Сам папа никогда не был трезвенником, но всегда знал меру в спиртном. В то же время он крайне нетерпимо относился к тем, кто позволял себе выпить лишнее, а уж тем более совершал при этом хулиганские поступки. Не знаю, как долго это продолжалось, но в Белгород-Днестровском каждый понедельник он начинал с посещения гауптвахты. И если там ему докладывали, что какой-то военнослужащий отбывает наказание за проступок, совершенный в нетрезвом виде - срок ареста тут же увеличивался. И таким жестким папа был не только к подчиненным, но и к самым близким людям, которые грешили спиртным. Один из папиных родственников, начав со ста грамм "для аппетита", со временем стал пьяницей. Многие ему по-своему сочувствовали, а вот отец был безжалостен: "Это все от безволия и безответственности! Его не жалеть, а лечить надо!". Увы, этот родственник никак не хотел признать, что уже давно хронически болен - так со временем и "сгорел" от водки.
  Папа никогда не был любителем шумных застолий, и уж тем более не понимал выпивки ради выпивки. Но везде, где он служил, вокруг него образовывалась компания близких ему по духу людей. Я это хорошо помню лет с 6-7. Когда он стал командиром полка, то ввел традицию собираться за праздничным столом вместе со всеми своими заместителями и их семьями, хотя раньше в этой части такое не практиковалось. Впоследствии так было и в Белгород-Днестровском, и в Николаеве, и в Симферополе, и в Днепропетровске. Все это проходило очень весело, с песнями, танцами, розыгрышами. В Белгород-Днестровском (там недалеко море) иногда выезжали на побережье. Но это ненадолго: максимум час-полтора и обратно. О вопросах боеготовности тогда не забывали и на отдыхе.
  
  В те годы за любым праздничным столом обязательно пели. В Днепропетровске один из папиных заместителей - генерал Петр Яковлевич Вахнюк - обладал великолепным голосом. Он знал очень много песен, в том числе и украинских народных, душевно их исполнял. Папе очень нравилась песня Яна Френкеля и Расула Гамзатова "Журавли". Он и Петр Яковлевич обязательно пели ее во время каждого застолья. Они были одного возраста, оба фронтовики, и вполне понятно, что для них каждая строчка этой песни была наполнена особым смыслом: "Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле, из-под небес по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле". Я со слухом не очень дружу и не могу оценить, насколько музыкально пел папа, но то, что он делал это с чувством, искренне, проникновенно - за это ручаюсь.
  Увы, такие минуты отдыха случались нечасто. Как правило, отец был загружен работой не только в будни, но и в выходные дни. Я уже не говорю о праздниках - они, как известно, для военных - что для лошади свадьба. Все субботы у него были рабочими, да и воскресенье он обычно проводил на службе - то организовывал спортивные соревнования, то проверял караулы, то готовился к очередной проверке, которая, как обычно, начиналась именно с понедельника. В связи с таким положением папа однажды невесело пошутил: "В нашем доме я в качестве квартиранта".
  * * *
  Когда я родилась, папа был уже в звании полковника и, наверное, мог бы перепоручить часть своих должностных обязанностей заместителям или офицерам штаба. Но это было не в его правилах - во всех служебных да и в житейских вопросах он привык прежде всего рассчитывать на себя, на свои собственные силы.
  В этом плане ничего не изменилось, и когда он стал генералом.
  Мне хорошо запомнилось, как это произошло. Восьмого мая 1966 года накануне Дня Победы мы всей семьей пошли в городской кинотеатр (из-за постоянной загруженности отца родители могли позволить себе ходить только на последний сеанс). Уже не вспомню, какой именно фильм тогда шел - кажется, какая-то мелодрама. И вот когда сюжет уже приближался к своей кульминации, кто-то посторонний вклинился в диалог киногероев и зычным голосом объявил на весь кинозал: "Шкидченко Петр Иванович! На выход!". Папа, конечно, посчитал, что в дивизии, которой он тогда командовал, произошло какое-то ЧП и, встревоженный, покинул кинозал. Мама и я пошли за ним. А в фойе кинотеатра папе сообщили о присвоении ему звания генерал-майора. Тут же все его сослуживцы, которые оказались тогда в кинотеатре (а они вслед за папой тоже потянулись из зала -
  мало ли что могло случиться?) пришли к нам домой. Это было уже в 10 или 11 вечера, все магазины были закрыты, и мама послала меня к соседям за хлебом.
  Конечно же, и папа, и все мы были очень рады - все-таки он 10 лет проходил полковником. Несколько дней я находилась в состоянии некоторой эйфории ("Мой папа - генерал!"), а когда она улеглась и начались привычные будни, как-то спросила маму: "Ну вот, теперь наш папа генерал, а что изменилось?". И мама не сразу нашлась, что мне ответить. Действительно, в поведении папы абсолютно ничего не изменилось, он, как и раньше, целыми днями пропадал на службе, а на мою неоднократную просьбу купить давно облюбованную куклу отвечал: "Хорошо, купим, но давай подождем до зарплаты".
  
  С деньгами в нашей семье всегда была некоторая напряженность, и я не спрашивала, почему так происходит - в этом вопросе никаких тайн в нашей семье не существовало. Когда папа приносил зарплату, все деньги тут же на моих глазах раскладывались на столе: это на квартплату, это на еду, это одной бабушке, это второй, это Ире на школьную форму, это Володе на костюм... Кроме того, родители всегда помогали родственникам: один брат папы просил помочь с перекрытием крыши, второй - с покупкой мотоцикла, третий выдавал дочь замуж, и родители откладывали деньги на покупку ей подарка...
  Была и еще одна статья расходов, о которой в моем присутствии никогда не говорилось, но со временем по обрывкам разговоров родителей я поняла, в чем дело. Периодически перед папой вставал вопрос о том, чем угощать высокие комиссии, приезжавшие проверять войска, которыми он командовал. В таких моментах он был очень щепетилен и не мог позволить себе кормить гостей вскладчину со своими заместителями или за счет каких-то финансовых махинаций, поэтому всегда платил за угощение из своего кармана.
  Так что некоторые проблемы с деньгами в нашей семье были постоянно. Уже когда папа служил в ГСВГ, ситуация стала налаживаться - там всем военным платили двойной оклад. А до этого отец всегда был членом кассы товарищеской взаимопомощи, причем наиболее активным. Вспоминаю, как один из его сослуживцев возвратился из командировки в Африку и продавал новую "Волгу". При этом он был согласен получить всю сумму не сразу, а в течение года-двух. А папа всегда мечтал о своей легковой машине. Он любил технику, регулярно читал журнал "За рулем", хорошо разбирался в правилах дорожного движения, во всех тонкостях автодела. Услышав о таком заманчивом предложении, я с надеждой спросила у него: "А может, ты купишь эту машину?". Папа даже не стал обсуждать эту тему: "Ты же знаешь наши доходы и расходы - пока мы себе такого позволить не можем".
  Машину - ГАЗ-24 "Волга", правда, не новую - папа купил к концу службы в Германии. Вместе с мамой он съездил на этой машине из Днепропетровска в Одессу и вернулся обратно. А два года спустя, когда приехал в отпуск из Афганистана, мы на ней побывали в Радомышле. А потом эта машина долго стояла в гараже и постепенно ржавела, так что со временем мы были вынуждены ее продать. Ездить на ней было некому, а смотреть, как она приходит в негодность - очень больно.
  
  Впрочем, будет преувеличением сказать, что в нашей семье считали каждую копейку. Нет, все необходимое у нас с братом было, а если мы просили о чем-то дополнительном, папа обычно выдвигал какое-то условие: окончишь школу с золотой медалью (это Володе - он учился блестяще, неоднократно побеждал на областных и республиканских олимпиадах школьников по математике и физике) - получишь транзисторный приемник "Спидола". В то время это был предел мечтаний каждого мальчишки. Мне, надо признать, доставались задания полегче: закончишь третий класс на "отлично" - купим туфли на каблучках. И покупали!
  В старших классах и стимулы были серьезнее: станешь отличницей - отпустим после 8-го класса с Володей в Москву (у него там оставались друзья по МФТИ, и он планировал поехать к ним в курсантском отпуске). Понятное дело, я старалась - уж больно заманчиво было побывать в столице и тем более без родителей. Правда, с Володей особенно не забалуешь - к опеке надо мной он относился очень ответственно и в некоторых вопросах был ко мне строже, чем сами родители.
  
  В целом же наша семья жила довольно скромно, как говорится, по доходам. Родители воспринимали это абсолютно спокойно - они были очень непритязательны к бытовой стороне жизни. После того, как им пришлось ютиться на Дальнем Востоке в землянке, долго жить на съемных квартирах, их радовало любое более или менее нормальное жилье ("лишь бы свое!"), устраивала самая скромная мебель.
  В связи с этим вспоминается, что вскоре после назначения папы командующим армии он уехал в Днепропетровск (это произошло 7 марта - накануне Международного женского дня), а мы с мамой еще оставались в Симферополе - мне надо было окончить четверть. А буквально через пару дней после папиного отъезда к нам домой пришел какой-то генерал - в КЭЧи ему предложили посмотреть освобождающуюся квартиру. Он обошел все комнаты, заглянул в санузел, на кухню и явно остался недоволен увиденным. А это была стандартная советская "хрущевка": кухня и ванная маленькие, потолки низкие, да к тому же прямо под окнами нашей квартиры находилась остановка троллейбуса Симферополь - Ялта - в спальнях, к сожалению, было шумновато, но мы быстро к этому привыкли. "Нет, - сказал этот генерал, - такая квартира мне не подходит". А наша семья прожила в ней почти три года, и родители даже не мечтали о каком-то другом варианте.
  Зато когда в Днепропетровске папе дали квартиру улучшенной планировки, родители не сразу поверили, что такое возможно. Для нашей семьи получение такого жилья оказалось полной неожиданностью. А произошло это благодаря первому секретарю Днепропетровского обкома партии Алексею Федосеевичу Ватченко. Видя папино отношение к службе и общественной работе (папа был депутатом областного совета, членом обкома партии), он решил таким образом его поощрить.
  Мне хорошо запомнилось, что когда родители пришли смотреть новую квартиру, мама спросила: "Петя, а никак нельзя, чтобы кухня была отдельной, а не общей?". Она, немало пожившая в коммуналках, не могла поверить, что такая просторная кухня предназначена для одной семьи. "Давай, - говорит, - лучше согласимся на маленькую квартиру, но чтобы кухня была только наша". И мне понятно, почему мама так отреагировала. И она, и папа с самого детства воспитывались по принципу: есть самое необходимое - и за это спасибо, а лишнего не надо.
  
  Еще раньше, когда папа служил в Крыму, ему как командиру 32 АК была положена дача в Рабочем уголке. Это было деревянное здание неподалеку от моря, одна половина которого предназначалась для командующего Одесским ВО, а вторая - командующему 32 АК. По сути, в распоряжении папы была трехкомнатная квартира со всеми удобствами и верандой. Так вот, исходя из своих взглядов, он оставил за нашей семьей комнату с верандой, а две другие комнаты отдал заместителям -
  распределяйте между собой и отдыхайте! Не знаю, как использовали это здание до папы и после него, но он поступил так, как считал справедливым. Своей дачи у родителей никогда не было. В начале 1970-х годов, когда по всему СССР начался огородно-дачный бум, в нашей семье тоже однажды обсуждался этот вопрос, но папа был категоричен: "Пока я служу, мне этим заниматься некогда!".
  Много лет спустя после гибели папы один знакомый нашей семьи сказал: "Судя по поступкам Петра Ивановича, ваш отец, Ирина Петровна, был человеком из нашего несостоявшегося коммунистического будущего!". Не мне, дочери, об этом судить - для меня папа, разумеется, самый лучший, самый дорогой человек, но в нем, действительно, было много такого, до чего нашему поколению, нашим детям и внукам еще расти и расти.
  
  Конечно же, мы с Володей очень гордились своим замечательным отцом. Когда я училась в институте, у меня была мечта, что однажды он неожиданно приедет в Днепропетровск и придет за мною в институт (его появление для меня всегда было сюрпризом). Придет в своей безукоризненно подогнанной военной форме, с колодками наград, красивый, стройный, подтянутый. И чтобы меня позвали прямо с лекции - и я побежала бы к нему навстречу, и мы пошли бы вместе по аллее вдоль главного корпуса, и весь-весь институт это видел... Увы, увы, моя мечта так и осталась мечтою...
  А вообще-то в нашей семье было не принято распространяться о том, что наш папа - генерал. В тех классах, где мы училась (а мне довелось сменить шесть школ, Володе - девять), дети, чьи родители были военными, наверное, знали об этом, а остальные в такие детали, видимо, не вникали. Мне запомнилось, когда Володя уже учился в МФТИ и приехал на каникулы, он встретил своего одноклассника, который служил тогда в Николаеве солдатом. Они пришли к нам домой (причем этот парень, если не ошибаюсь, убежал в самоволку), вместе пообедали на кухне, а потом пошли в гостиную. И тут наш гость увидел висящий на стуле генеральский китель. Надо было видеть его глаза, когда он повернулся к брату: "Ну ты, Володя, даешь! Что же ты не предупредил, что у тебя отец генерал?".
  
  Папа, кстати, очень любил устраивать всевозможные сюрпризы. К родственникам или близким друзьям, например, мог запросто нагрянуть в гости без предупреждения. Любил делать неожиданные подарки, стремился к различным экспромтам, когда отмечали традиционные праздники. Однажды, к примеру, он очень хотел первым поздравить меня с 15-летием. Но рано утром в день моего рождения ему опять надо было куда-то уезжать, и тогда он решил поздравить меня сразу после полуночи - ведь де-юре мой день рождения начинался уже с нуля часов. И вот представьте: просыпаюсь, а передо мною стоит праздничный стол: торт, свечи, фужеры. Это он вместе с мамой тихонько поставил его так, что крышка стола оказалась прямо передо мной. Конечно, такое оригинальное празднование не забудешь никогда.
  * * *
  В разговорах с нами, детьми, папа очень редко упоминал о своем детстве, учебе в военном училище, участии в боях. Однако уже тогда я понимала, вернее, ощущала, что детство у него было очень тяжелым. Многодетная семья, бедность, постоянное недоедание. И при этом постоянная загруженность домашней, а потом и колхозной работой - он ведь был старшим сыном в семье, а кроме него - еще три сестры и четыре брата.
  Вспоминая сегодня какие-то его отдельные фразы, короткие рассказы, можно понять, как непросто пришлось ему в те годы. Он, например, был очень неприхотлив во всем, что касалось еды. Его устраивали любые крупы, макароны, вермишель, а вот картошку, в отличие от меня, он не любил. Однажды я стала свидетелем того, как он спросил у мамы: "А почему на столе снова картошка? Сейчас что - голод?". Я тут же полюбопытствовала: "А что, папа, в голод едят только картошку?". Он понял, что сказал при ребенке лишнее, и коротко объяснил: "Нет. В голод для нас и картофельные очистки были праздником. Так что картошкой, доченька, я сыт на всю оставшуюся жизнь!".
  
  Такими же эпизодическими были и упоминания папы о войне. Причем если он касался этой темы, то всякий раз старался свести свой рассказ к каким-то занятным или веселым моментам. Однажды, помнится, мама купила мед, и по этому поводу папа, под настроение, рассказал, как в 1941 году, возвращаясь из разведки, их группа забрела на заброшенную пасеку. Все они порядком изголодались, и мед был как нельзя более кстати. Но когда один из парней открыл перевернутый улей, пчелы их так покусали, что после этого они едва отыскали путь в расположение своей части - от множества пчелиных укусов лица опухли, и им с большим трудом удавалось открывать глаза.
  В таком же полушутливом тоне папа рассказывал и о своем ранении. Маленькой я очень любила сидеть у него на коленях. Ему это тоже нравилось, но при этом он каждый раз пересаживал меня с правой ноги на левую. Когда я, наконец, заметила эту закономерность и спросила, в чем дело, папа объяснил, что правая нога у него ранена. Я стала расспрашивать о подробностях, и он очень неохотно, но все же рассказал, как это произошло.
  Тогда, в конце декабря 1941 года, его спасло то, что накануне боя им выдали новую зимнюю форму - получив тяжелое ранение, папа пролежал в снегу почти двое суток. Участок фронта, где все это произошло, несколько раз переходил из рук в руки. Когда эту территорию занимали немцы, он притворялся мертвым, и только когда пришли наши и стали собирать раненых и убитых - обнаружили и его. "Мне казалось, - рассказывал папа, - что я звал на помощь очень громко, изо всех своих сил, а санитар, который меня нашел, все никак не мог разобрать, что я ему шепчу". После тех двух суток, проведенных на снегу, у папы во время холодов начинали краснеть кисти рук и кончик носа - так напоминал о себе декабрь сорок первого...
  В госпитале, куда привезли отца, встал вопрос об ампутации правой ноги.
  С медицинской терминологией он до этого не сталкивался и не сразу понял, что его ожидает. А в углу операционной, где он лежал, были свалены конечности, ампутированные в ходе предыдущих операций. Папа, который всегда и во всем любил чистоту и порядок, попросил: "Вы бы это убрали или хотя бы накрыли чем-то". В ответ один из санитаров очень своеобразно пошутил: "Интересно, а свою-то ногу ты потом узнаешь среди остальных?". Тогда папа понял, что его ждет, и категорически отказался от ампутации: "Уж лучше умереть, чем стать калекой в 19 лет!". Врач пожал плечами: "Ну что ж, посмотрим, чем все закончится. Но у вас перебита и смещена кость, и ее в любом случае надо поставить на место. Сейчас мы этим займемся". Эту операцию хотели делать под наркозом, но отец от него отказался ("Буду терпеть!"), так как опасался, что под наркозом все же проведут ампутацию.
  Когда кость стали смещать, боль оказалась такой сильной, что папа разорвал один из ремней, которым был привязан к операционному столу. Медсестра попыталась удержать его, но куда там - папа так махнул освободившейся рукой, что бедная женщина отлетела в угол операционной.
  На следующий день папу осмотрел другой врач. Он рассказывал, что это была молодая женщина, видимо, недавно окончившая медицинский институт, а может и призванная в армию со старших курсов. Она внимательно осмотрела папину ногу и засомневалась, что у него гангрена. Чтобы это проверить, она плотно завязала на папиной ноге нитку. К следующему утру нитка не порвалась - значит опухоль не прогрессировала. Появилась надежда, что до гангрены дело не дойдет. В конечном итоге все обошлось, хотя заживала нога еще долго.
  После оказания папе необходимой помощи, его отправили санитарным поездом в тыловой госпиталь, который находился в Сибири. В дороге ему, загипсованному по грудь, становилось все труднее дышать - гипсовали его, когда он был истощен, а тут за время переезда папа стал постепенно набирать вес. Обращаться со своей проблемой к медперсоналу он, видимо, постеснялся - видел, что у врачей и медсестер и без него работы хватает. Когда же стало совсем невмоготу, взял обычный перочинный нож и сам отрезал ту часть гипсовой повязки, которая сжимала грудь и живот. Рассказывал папа об этой истории с ироничной улыбкой. Мол, врачи врачами, но и я в медицине тоже кое-что понимаю!
  
  А вообще папа очень терпеливо переносил физическую боль. Видимо, несколько ранений на фронте, покалеченная нога приучили его к этому. Уже когда мы переехали из Бийска в Белгород-Днестровский, папа из-за сильных болей в правом боку попал в госпиталь - у него настолько воспалился желчный пузырь, что он оказался между жизнью и смертью. В госпитале его немного подлечили и направили в Ленинградскую военно-медицинскую академию - стоял вопрос об удалении желчного пузыря. Тогда это была далеко не рядовая операция, как сейчас. Профессор, который осмотрел папу, рассказал ему как об удачных, так и неудачных исходах таких операций, а завершил общение словами: "Если можете - терпите, а прооперировать мы вас всегда успеем". И папе пришлось очень долго терпеть боль, пока постепенно его организм не победил болезнь.
  Или вспоминаю, как в тот период, когда он командовал армией, зимой во время учений у него воспалились заушные лимфоузлы. Температура под 40, лицо красное, опухшее - выглядел папа как при "свинке". Врач ему: "Петр Иванович, вам надо оставаться дома!", а он: "Согласен - надо, но у меня завтра этап боевой стрельбы" -
  и уехал на полигон.
  
  Во время службы в Симферополе в одной из дивизий армейского корпуса, которым он командовал, случилось тяжелое ЧП: при постановке танка в бокс из-за нарушения мер безопасности погиб офицер. Папа очень болезненно воспринял случившееся, хотя, как обычно, все эмоции держал глубоко в себе. После этого происшествия у него периодически стал возникать шум в левом ухе. А вскоре после того, как мы переехали в Днепропетровск, там случилось такое же ЧП. После этого шум стал ощущаться еще чаще. Папа несколько раз обращался за помощью к специалистам, но те сколько раз ни смотрели его - причину так и не выявили. Тогда ведь еще не было такой высокоточной медицинской аппаратуры, как сейчас, да и такие заболевания не так просто диагностируются. Вероятнее всего, этот шум возникал на нервной почве. Из-за этого папа старался не летать на вертолетах - резкие перепады высоты и вибрация усугубляли его состояние. А впоследствии в Афганистане ему довелось совершать множество перелетов, и в основном именно на вертолетах. Но не думаю, чтобы он кому-то жаловался на свою проблему - в этом плане он был очень сильным человеком.
  
  Надо сказать, что и от нас, детей, папа требовал такого же стоического восприятия болезней. Как это проявлялось по отношению к Володе, я в силу своего малолетства не запомнила, а что касается меня - тут уже точно: мне болеть не позволялось. Простуда, кашель, температура - все равно: "Нечего пропускать занятия - иди в школу!". Прихожу в класс, а учитель: "Ну зачем ты, Ира, пришла? Иди домой!". Возвращаюсь домой, лежу в постели с градусником, страдаю, и тут папа приходит на обед. "Ты почему не в школе?"... Он считал, что если человек очень сильно захочет -
  он может достичь всего, в том числе и победы над своим организмом.
  
  В школах, где я училась, папа бывал считанные разы. И то это случалось только тогда, когда без его вмешательства обойтись не получалось. Так, в Симферополе меня категорически не хотели принимать в школу, которая находилась через дорогу от нашего дома. "Обращайтесь в районную школу". А до нее идти довольно далеко. И вот когда у мамы в соседней школе документы не приняли, пришлось туда пойти отцу. Директор школы (а он оказался прекрасным педагогом и человеком) был участником войны, и ему, как я понимаю, было приятно пообщаться с фронтовиком да к тому же еще и генералом. Так что вопрос о моей учебе был решен в течение нескольких минут.
  Правда, впоследствии с этой школой вышла интересная и чем-то показательная история. Однажды мама уехала к родным в Радомышль. Папа, зная, что я одна в квартире, во второй половине дня решил заглянуть домой. Ключа от входной двери у него не было. Он и звонил в дверь, и стучал - никто не открывает. А по его расчетам я уже давно должна быть дома. Отец тут же перешел через дорогу - и в знакомый ему кабинет директора школы: "Где моя дочь?". Тот посмотрел по расписанию: "Должна быть в своем классе - она учится во вторую смену". Приходят они вдвоем в наш класс: все точно - я на занятиях. Папа, конечно, уже понял, в чем дело (он ведь не вникал в такие тонкости: в какой смене, в каком именно классе - "а", "б" или "в" - я учусь), но все равно не сразу успокоился. Пытался меня в чем-то упрекать, а я все никак не могла понять, в чем же моя вина?
  А вот в мою днепропетровскую школу папа так ни разу и не пришел. Но там, правда, возник другой сюжет. Узнав, какую должность занимает мой отец, наша англичанка передала через меня просьбу помочь с оборудованием кабинета английского языка (кажется, шла речь о приобретении "в порядке шефской помощи" трех десятков микрофонов). Я изначально понимала, что из этого ничего не выйдет, но все же рассказала об этой просьбе папе. Его ответ был категоричным: "Ни о какой материальной помощи и речи быть не может. Законно это сделать невозможно, а по-другому я делать не буду. Все, чем я могу помочь школе - это организовать для старшеклассников экскурсию в один из полков. Покажем им танки, накормим обедом, думаю, это будет и интересно, и полезно". Так все и было организовано. Ребятам очень понравилось. Их провели по казармам, познакомили с техникой, дали возможность выполнить упражнение по стрельбе из автомата. По мнению папы, такой и должна быть шефская помощь армии школе, ведь эти старшеклассники - будущие воины! Сам он на этой экскурсии, правда, не присутствовал - был в тот день на каких-то очередных учениях.
  
  Мне редко удавалось уговорить папу, чтобы он взял меня с собою на полигон, но иногда это все же получалось (Володе в этом плане, конечно, везло больше). Каждая такая поездка становилась для меня незаурядным событием, о котором я потом долго вспоминала. Все эти танки, боевые машины, автоматы, пистолеты внушали мне, с одной стороны, некоторое опасение (до меня ведь тоже доходили отголоски того, к каким тяжелым последствиям приводили нарушения мер безопасности), а с другой - именно на полигонах я стала понимать, насколько ответственна и важна та работа, которой занимался папа и его сослуживцы.
  
  Однажды он проверял, как проводится занятие по обкатке танками солдат-новобранцев. В чистом поле был вырыт небольшой окопчик, солдат должен был в него лечь и после того, как танк над ним проедет, бросить ему вслед гранату. Как раз в тот момент, когда мы подошли к этому учебному месту, офицер в звании лейтенанта что-то на повышенных тонах втолковывал двум солдатам - они стояли перед общим строем. Увидев приближающегося командующего армией, лейтенант подал команду "Смирно!". "Что случилось?" - спросил папа, выслушав стандартный доклад. Оказывается, два солдата, стоявшие перед этим офицером, категорически отказались ложиться под танк - боимся и все!
  Папа попробовал было убедить этих солдат все же выполнить упражнение, приводил им какие-то примеры, ссылался на их же товарищей, но эти двое ребят уже, видимо, зациклились на своем решении и продолжали отказываться. Тогда папа повернулся ко мне: "А вот моя дочь ляжет сейчас в окоп и покажет, как это делается. Ведь так, Ирина?".
  Я надела каску, взяла макет гранаты и пошла к окопу...
  Конечно, что там храбриться, мне было немного страшновато. Но, во-первых, рядом был папа, а во-вторых, я уже училась в 9 классе и понимала, что есть такое слово: надо. Поэтому безропотно пошла и легла в этот окоп. Когда танк стал приближаться ко мне, ощущения были не самые приятные, но и особого страха я тогда не испытала. Встала, отряхнулась: "Может, еще раз?"... Вслед за мной по очереди легли в этот же окопчик и те два солдатика. Так что цель занятия была достигнута.
  А до этого подобная история была с прыжками с вышки в воду. Так что курс молодого бойца я прошла, хотя и частично...
  
  Но если честно, я далеко не всегда была так послушна. А папа хотел, чтобы я научилась беспрекословно выполнять все те требования, которые он выдвигал. Володе в этом плане, конечно, было сложнее. Папа к нему относился строже - брат был на восемь лет старше меня, он мужчина, будущий воин. Если папа что-то ему говорил - это не обсуждалось. "Володя, в 23:00 ты должен быть дома!". И брат, скрипя зубами, ровно в 23:00 возвращался домой. Я же обязательно начинала спорить, доказывать свою правоту. А так как у нас с папой были схожие темпераменты, то эмоции порой, что и говорить, захлестывали. Мама обычно в таких ситуациях уходила в другую комнату, старалась не присутствовать при всех этих "страстях".
  А папа держался, что называется, до последнего патрона: он считал, что мои поступки должны быть осознанными и старательно разъяснял мне, почему надо поступить именно так, а не иначе. В большинстве случаев ему это удавалось. Но не всегда. В подростковом возрасте, да и позже (теперь в этом можно покаяться), я была довольно строптивой.
  Но вот что отличало папу: если в конечном итоге выяснялось, что я была все же права или спустя какое-то время он сознавал, что в ходе разговора не вполне правильно меня понял, никогда не считал зазорным признать свою ошибку и извиниться. Причем - я тому неоднократный свидетель - извиниться не только перед родными, но и перед своим коллегой, солдатом-водителем, посторонними людьми. Как по мне, то это еще одно доказательство того, что папа был очень сильной натурой. А такие не боятся признавать ошибки, не уходят от ответственности за свои действия, пусть это даже касается каких-то житейских мелочей.
  
  Надо сказать, что папа был очень решительным человеком, способным на самые неординарные поступки. Помню, когда мой брат служил на Дальнем Востоке, его супруга Наталья Анатольевна вместе с годовалой дочерью Аленой приехала на некоторое время в Днепропетровск. И так сложилось, что в тот день, когда они должны были вылетать в Москву, а оттуда в Хабаровск, рейс почему-то перенесли на более позднее время. А папа был человеком очень пунктуальным и несколько раз спрашивал у невестки: "Наташа, а ты точно знаешь, во сколько вылет?".
  Наташа несколько раз звонила в справочную, уточняла, ее успокаивали: "Да вы не волнуйтесь, без вас не улетят", а в итоге, когда мы приехали в аэропорт, нужный нам самолет уже выруливал от аэровокзала к месту взлета. Не теряя ни секунды папа тут же перемахнул через забор, ограждающий летное поле, и побежал навстречу этому самолету. В тот раз он был в гражданской одежде, но, думаю, что вид энергично бегущего с распростертыми руками человека произвел на летчиков сильное впечатление: самолет тут же был остановлен, двигатели заглушены, откуда-то появился трап, и через несколько минут Наташа с дочерью улетели нужным им рейсом. И если отец проявлял такую решительность в уже зрелом возрасте, то могу представить, каким он был в лейтенантские годы.
  
  Пунктуальность папы передалась и всей нашей семье. О Володе я не говорю - он человек военный, тут все понятно. А что касается меня, то на свое первое свидание с будущим мужем я, например, пришла заранее, и чтобы не стоять на одном месте, полчаса то входила, то выходила во двор, где мы договорились встретиться. А он в этот день был на спортивных соревнованиях и по не зависящим от него причинам задержался на стадионе. Разумеется, я все поняла и простила, но для меня самой и сегодня опоздать куда-то - это настоящее ЧП.
  * * *
  Очень сожалею, что в свое время не расспросила отца о его детстве и юности, о военных годах. Сам он от этих разговоров, повторю, как правило, уходил, а я, увы, не проявляла должной настойчивости. Судя по всему, ему было тяжело возвращаться к воспоминаниям о тех событиях. В ответ на мои слабые попытки что-то прояснить для себя, особенно в том, что касалось войны, он обычно отвечал: "Придет время, вы все узнаете". При этом неоднократно подчеркивал: "Как же, дети, я вам завидую. Лет через 25-30, ну крайний срок - через 50 полностью рассекретят документы 1940-х годов, и вы сможете узнать всю правду. Я, увы, до этого не доживу".
  
  После войны отцу все никак не удавалось встретить хотя бы одного своего однополчанина. С учетом сегодняшних знаний о масштабах потерь советских войск в начале войны это вполне объяснимо. Но однажды (это произошло в преддверии 20-летия Победы), он стал пересматривать старые фотографии и обнаружил на обороте одной из них адрес матери своего фронтового командира. Папа ей тут же написал: "Если Ваш сын погиб, то Вы меня простите - мне об этом ничего неизвестно, но если жив - передайте ему, пожалуйста, это письмо". И примерно через год (к тому времени мы уже переехали в другой гарнизон), пришел ответ. Писал сам командир: "Петр Иванович, я жив!". Оказывается, он приехал в гости к матери, стал перебирать какие-то документы и нашел папино письмо - его мама почему-то о нем забыла.
   Этот фронтовой товарищ и его супруга (они работали учителями в Мироновке Киевской области) приезжали к нам в Белгород-Днестровский. А так они поддерживали отношения письмами и открытками. Тогда ведь к каждому празднику обязательно слали друг другу поздравления. В нашей семье это был традиционный ритуал: папа покупал штук 200 открыток и собственноручно их подписывал. Он был очень внимателен к родственникам, друзьям, сослуживцам - в нашем отрывном календаре его рукой на год вперед были расписаны все дни рождений и какие-то значимые даты.
  
  Отец очень любил читать. Особенно мемуары, книги из серии "Жизнь замечательных людей". Они и сейчас стоят на полках нашей квартиры. Когда в продаже стали появляться издания о репрессированных в 1930-е годы военачальниках - Якире, Уборевиче, Блюхере, Тухачевском - он прочел их на одном дыхании. Видимо, пытался понять для себя: что же на самом деле тогда произошло?
  Читая книги он время от времени делал какие-то записи в своем рабочем блокноте, заносил туда понравившиеся выражения, какие-то цифры, стихотворные строчки. Маленькой я пыталась брать в этом плане с него пример, заводила и себе тетрадь для записей, но у меня почему-то вести ее систематически как-то не получалось. Таких блокнотов на моей памяти у него было несколько, но, к сожалению, из-за частых переездов и пожара, который произошел в нашей днепропетровской квартире, ни один из них не сохранился. Да и потом, если в них были какие-то служебные отметки, он, скорее всего, такие блокноты уничтожал.
  
  После гибели папы маме передали сильно обгоревший блокнот, который был с ним на борту сбитого вертолета. Он сегодня хранится в нашей семье. Нам как-то предложили попытаться восстановить записи в этом блокноте с помощью экспертов-криминалистов, но мы обсудили такой вариант на семейном совете и решили этого не делать. Пусть все остается, как есть!
  
  Читал папа, в основном, перед сном, как бы поздно ни ложился. Приходил домой он, как правило, поздно, чаще всего - очень поздно. А на следующий день снова ранний подъем, и с 6 утра, а то и раньше он начинал работать в какой-то из воинских частей. И это при том, что на моей памяти он был уже командиром дивизии, а затем и корпуса, командующим армией и, казалось бы, мог позволить себе прибывать в штаб к 8:00, как это делали другие. Однако папа всегда оставался верен своему принципу: "Если хочешь добиться позитивного результата - прежде всего будь требователен к самому себе".
  В таком духе он воспитывал брата и меня. При этом каких-то моральных наставлений или поучений мы от него никогда не слышали. Так же как и повторения упреков за какую-то ошибку или неудачный поступок. Вспоминаю, как на своем первом школьном экзамене в 5 классе я вместо ожидаемой пятерки получила только четыре - написала во время диктанта вместо слова "группа" - "крупа". Я была отличницей и, понятное дело, очень расстроилась. Придя со службы и увидев слезы в моих глазах, папа спросил: "В чем дело?". Я со всхлипыванием рассказала, как все получилось. Выслушав объяснение, он сказал:
  - Ты поняла, в чем ошибка?
  - Поняла.
  - Вот и отлично - больше к этому не возвращаемся.
  И так в любом вопросе. Разобралась, поняла, сделала выводы - все, больше об этом не вспоминаем.
  
  Несмотря на занятость папы, родители старались не пропускать интересные фильмы в кинотеатрах, премьеры в днепропетровском драматическом театре, приезды звезд советской эстрады. Правда, тогда это случалось не так часто, и каждый раз становилось событием в культурной жизни города. Да и цены на билеты в те времена были куда более доступными.
  Времени на телевизор у него почти не оставалось, но если в телепрограмме значился фильм о Великой Отечественной войне, папа старался обязательно его увидеть. С особым интересом он смотрел премьеру многосерийного фильма "Семнадцать мгновений весны", который вышел на экраны в начале 1970-х годов. Как теперь я понимаю, та война, которую он видел в фильме, разительно отличалась от того, что ему пришлось пережить самому, но он охотно верил художественному вымыслу и с удовольствием следил за происходящим на экране.
  Невольно наблюдая за папой во время просмотра фильмов о войне, я видела, как глубоко он переживает происходящее на экране. Обычно в квартире он не курил, а во время таких фильмов рядом с ним всегда стояла пепельница, и к концу фильма она была полна окурков. При этом папа никогда не позволял себе каких-либо проявлений сентиментальности, да и сигареты, видимо, помогали ему глушить свои чувства. Курить отец начал чуть ли не с пяти лет. Он рассказывал, что однажды бабушка Оля застала его курящим на сеновале и сказала: "Петя, сынок, ты уж лучше кури открыто, а то мы так останемся без дома". При родителях он, понятное дело, курить не стал, но с огнем стал осторожнее.
  
  Папа очень трогательно относился к своей маме. Ее день рождения отмечали на старый Новый год - с 13 на 14 января. И отец всегда старался в эти дни к ней приехать. Это было как закон, хотя понятно, что при его образе жизни бывать в Радомышле ему удавалось не так часто, как бы хотелось. Его отличало особо уважительное отношение к пожилым людям. И к своей маме, и к теще он обращался только на Вы. Так у них в семье было принято.
  Уже позже, когда я училась в институте, открыла для себя, что и мужчины, оказывается, тоже не лишены сентиментальности. Для меня это оказалось и неожиданным, и странным. Папа в этом отношении был очень сдержан. За все время слезы на его глазах я увидела только однажды - во время моей свадьбы.
  Со своим будущим мужем я познакомилась на втором курсе института, и вскоре мы решили пожениться. Мои родители восприняли это известие очень болезненно, особенно папа. Он считал принципиально важным, чтобы я получила качественное образование, хорошо освоила будущую профессию, стала независимой и в моральном, и в материальном плане. Отец справедливо предполагал, что будущее замужество, возможный ранний ребенок могут поставить крест на моей учебе. Но когда в конце концов согласился с моими аргументами и дал согласие на наш брак, с этого момента стал воспринимать моего будущего мужа как еще одного своего сына, и соответствующим образом к нему относиться. А тут еще кто-то из знакомых родителей рассказал им, что знает семью моего будущего мужа. Отзывы о ней были самые лучшие: мой будущий свекор обожал свою жену и воспитывал сыновей в почитании женщины. Узнав обо всем этом, папа несколько успокоился.
  
  Вспоминаю, как после традиционной процедуры регистрации мы вышли на крыльцо ЗАГСа для фотографирования. Все было шумно, весело, празднично... Папа сам вызвался снимать происходящее на любительскую кинокамеру и стоял в стороне от нашей пары. И тут я поймала на себе его взгляд. Глаза моего сильного и сдержанного папы были полны слез...
  Тогда это меня очень взволновало, и я долго не могла успокоиться. Для себя эти слезы я объяснила тем, что вот, мол, папе жалко отдавать чужому мужчине свою единственную и горячо любимую дочь. Год спустя я сама на свадьбе брата очень переживала, хотя с его женой мы были подругами еще со школьной скамьи. Это сложно объяснить... Ревновала, наверное, брата к жене. Когда им кричали "Горько!", мне было так тяжело, так тяжело, что я не выдержала всех нахлынувших чувств и вышла из свадебного зала...
  Вот и слезы папы я тогда восприняла, как проявление ревности. Хотя на самом деле, что я поняла только годы спустя, его чувства в тот момент были куда глубже и сложнее. Ведь как все у нас получалось? В первый класс он меня отвести не смог -
  в тот день он был на каком-то важном совещании в Киеве. На выпускной вечер в школе он тоже не пришел - как раз в то время проходили крупные всеармейские учения. Наши классные спектакли, вручение мне почетных грамот, фотографии на школьной доске почета - все это прошло мимо него. Слава Богу, что ему хотя бы на мою свадьбу удалось приехать!
  Конечно же, папа прекрасно понимал, что дефицит внимания к своему ребенку - это ненормально, но, видимо, где-то в глубине души надеялся, что все еще успеется, все еще компенсируется. И вот... Вчерашняя маленькая девочка, которой он когда-то привозил подарки "от зайчика", уже невеста, и ничего уже не вернуть, ничего не поправить... Разумеется, для папы это был очень грустный момент.
  * * *
  Когда родители уехали в Афганистан, весь первый год у меня на душе была постоянная тревога. А тут еще то письмо от них задержится, то кто-то из недоброжелателей (а были и такие!) как бы невзначай спросит: "А ты разве не знаешь, что твой отец лежит в ташкентском госпитале раненный?". Я начинала посылать телеграммы, звонить сослуживцам отца: что там случилось? А потом оказывалось, что все это злобные слухи, не более.
  И так меня один раз "потренировали", потом второй, третий... И постепенно я "закалилась", перестала вздрагивать при каждом неурочном звонке телефона. Тем более что папа мне регулярно писал и звонил. Да и судя по сообщениям телевидения, радио, газет (а новости из Афганистана я читала регулярно) обстановка там была вполне нормальной. Так что к полутора годам пребывания родителей в Кабуле я как-то постепенно успокоилась. Я знала, что летом 1982 года они вернутся, хотя папа и говорил: "Нет, ровно два года, видимо, не получится, скорее всего, меня там задержат на более продолжительный срок".
  
  Дозвониться из Афганистана в Днепропетровск через несколько коммутаторов, а тем более на квартирный телефон, было очень сложно, но папе это удавалось. Правда при этом я его голос слышала, а он меня почему-то нет, и девушки-телефонистки, спасибо им, терпеливо пересказывали ему все то, что я говорила.
  Со временем я заметила такую закономерность: через несколько дней после разговора с папой на 3-й странице "Комсомольской правды" в рубрике "Международная жизнь" появлялась заметка, что в результате успешной военной операции афганской армии разгромлено крупное бандформирование в провинции такой-то. И я провела параллель: раз звонок от папы - значит, он скоро будет воевать. И однажды я спросила в письме: "А ты ведь был тогда-то в провинции такой-то?". Он удивился: "Откуда ты это знаешь?". Я ответила: "Приедешь - расскажу". Видимо, перед началом таких боевых операций он приезжал в штаб для уточнения каких-то вопросов и, пользуясь случаем, звонил мне. В общении с телефонистками (я это не раз слышала) он был таким обаятельным ("милая", "дорогая", "спасительница"), что ему никогда не составляло проблемы связаться с любым гарнизоном Советского Союза.
  
  Кстати, мне очень нравилось наблюдать, как папа ведет себя с женщинами. Когда я немного подросла, родители стали брать меня с собой на различные общегородские праздничные мероприятия, на концерты, в театр, и я видела, как папа общается с другими людьми. Тут стоит отметить, что он умел так разговаривать с женщинами, что любая - независимо от внешних данных - чувствовала себя красавицей.
  Надо сказать, что папа был наделен каким-то особым даром общения с людьми. Он не отличался многословием, никогда не подстраивался под старших по должности, но при этом всего лишь несколькими фразами, какой-то особой интонацией, своим природным обаянием умел расположить собеседника к себе. Благодаря этому ему удавалось успешно решать многие служебные вопросы, улаживать серьезные конфликты. Мне запомнилось, что однажды во время занятий по ночному вождению один из танков сбился с маршрута и серьезно помял поле пшеницы, которая росла рядом с танкодромом. Разгорелся скандал: "Армия виновата!". О произошедшем тут же доложили папе, и он по горячим следам поехал улаживать ситуацию.
  Председателем райисполкома или первым секретарем райкома (я уже точно не вспомню), где произошла потрава, был тогда известный в Украине человек, Герой Социалистического Труда. Внешне он очень напоминал Никиту Сергеевича Хрущева: небольшого роста, с гладко выбритой головой, в украинской вышиванке. А получилось так, что я в тот день почему-то оказалась под присмотром папы (видимо, мама куда-то уехала), и он взял меня с собою в райком. Сидя в приемной я краем глаза видела, как довольно воинственно этот районный начальник встретил папу вначале: "Ну что, военные, нашкодили?!". А когда через полчаса папа вышел из кабинета, они уже были лучшими друзьями. Этот начальник проводил папу до машины и даже обнял при прощании. И подобных примеров, свидетельствующих об умении отца найти общий язык с самыми разными людьми, на моей памяти было довольно много.
  Откуда у него такие способности, сказать сложно. Книг Дейла Карнеги он точно не читал - их тогда в СССР еще не издавали. Возможно, это было сформировано в нем еще в курсантские годы? Папа как-то упомянул, что, несмотря на ускоренный курс подготовки, их тогда учили и педагогике, и психологии, и этикету, и правилам поведения за столом, и даже бальным танцам. Сегодня в это трудно поверить: война уже стояла у порога, а им, будущим офицерам, помимо сугубо военных знаний стремились привить навыки, которые обычно присущи по-настоящему интеллигентным людям.
  * * *
  Летом 1981 года родители приехали из Афганистана в Днепропетровск. Вместо положенных 45 суток отпуска папе дали только 10. Для нашей семьи это было обычным явлением - сколько помню, отцу никогда не удавалось использовать свой отпуск полностью, от начала до конца. То надо было готовить дивизию к учениям, то внезапно прибывала какая-то проверка, то все лето и осень в армии шли испытания новых танков, и ему никак не удавалось поехать куда-то отдохнуть вместе с семьей. Став старше, я, правда, иногда пыталась роптать: "Ну почему другие семьи могут себе позволить поехать все вместе в санаторий на 24 дня, а мы нет?". Папа в таких случаях говорил: "Ты - дочь военного, терпи!".
  
  Приехав на такой короткий срок, родители пару дней побыли дома, а потом полетели в Москву к сестре папы Любе, и уже оттуда - на три дня к Володе на Дальний Восток. Возвратившись снова в Днепропетровск, они закупили продукты, подарки родственникам, загрузили все это в машину, и мы втроем поехали в Радомышль. У папы был такой порядок: если мы ехали на родину, то брали с собой все необходимое, а мама на месте готовила. Вот и в этот раз в доме у тети Гали, где прошло папино детство, был накрыт хороший стол, приглашены все родные.
  
  Уже после гибели папы кто-то из родственников высказал такую мысль, что, мол, "Петя тогда приезжал проститься со всеми близкими". Мне так не показалось. Папа, на мой взгляд, держался как обычно, никаких прощальных ноток в его разговорах с родными я не услышала. Единственное, когда один из родственников (тот, что не знал меры в спиртном), выпил лишнего и стал нести какую-то ерунду, папа, обращаясь к нему, сказал: "Слушай, давай хоть сейчас не будем ругаться. Мы, может, последний раз видимся, а ты так себя ведешь!". Возможно, эта фраза и стала поводом для предположений, что папа приезжал в Радомышль прощаться.
  Даже если у отца и были какие-то тревожные предчувствия, он этого не показывал. Да, в те дни он был более задумчивым, чем всегда. Несколько раз выходило так, что я начинаю ему что-то рассказывать, а через некоторое время вижу - он не со мной, думает о чем-то своем. Я: "Папа, папа!", а он: "Извини, доченька! Ты пойми правильно - у меня сейчас все мысли там. Я вот в отпуске, а в Афганистане люди гибнут, а будь я там, наши потери были бы меньше". Видимо в тот период или готовилась, или проводилась какая-то боевая операция. Это все буквально за пару дней до его отъезда. Он еще ходил в штаб 6-й танковой армии звонить в Кабул - что-то там уточнял, советовал...
  
  А еще до этого отпуска родители один раз прилетали в Днепропетровск буквально на пару суток. Это было в конце 1980 или в первых числах 1981 года. В тот вечер я уже укладывала дочь спать. И тут звонок. Открываю дверь, а на пороге папа и мама. В сумерках я даже не сразу его узнала - он был в афганской форме и не в привычной для меня шинели, а в какой-то накидке. Позже оказалось, что они так спешно улетали, что папа даже не успел сдать свой пистолет. Он так и пролежал у нас два дня на комоде в прихожей. Мой муж взял было его в руки (а он занимался спортивной стрельбой). Папа тут же оказался рядом, вытащил из пистолета магазин с патронами и протянул зятю - на, изучай!.. Так вот в тот двухдневный приезд родителей я за ним такой задумчивости не заметила. Видимо, в то время обстановка в Афганистане была не такой тяжелой.
  
  Но и тогда, в свой последний отпуск, папа оставался верен себе - шутил, иронизировал. Правда, и здесь у него несколько раз проскальзывали афганские моменты. Помню, мы с ним заспорили на какую-то житейскую тему, и я не уступала, доказывала свое. Он пытался высказать свою позицию, а я, не дослушав, продолжала выкладывать свои аргументы. В конце концов папа не выдержал и сказал: "Ну вот, в Пакистане меня оценили в миллион долларов, по всему Кабулу расклеены листовки с обещанием награды за мою голову, а родная дочь ни во что не ставит мнение своего отца!". Сказано это было с легкой улыбкой, и, понятное дело, я тогда не придала особого значения этим словам, но спорить, правда, перестала.
  * * *
  О гибели папы я узнала в числе последних - и в тот день, и на следующий мне почему-то о случившемся не сообщили. Так совпало, что как раз в то время, когда все произошло, я укладывала дочку спать. А пока она засыпала, прочла в газете какую-то заметку об Афганистане. Я еще подумала: папе только 59 лет, он полон сил и энергии и, конечно же, поможет мне поставить дочку на ноги. Такие в тот момент были мысли.
  Мой брат, родственники папы и мамы уже знали о случившемся, а я все еще оставалась в неведении. И когда пришла телеграмма от Володи "С вылетом задерживаюсь в связи с нелетной погодой", я решила, что он летит в очередной отпуск. Вечером, когда мой муж пришел с работы, мы стали советоваться: как бы сообщить родителям о приезде брата - может и маме удастся прилететь в Днепропетровск?
  Папа погиб во вторник, а в среду утром какая-то из западных радиостанций сообщила о его гибели. Об этом узнали наши друзья, да и мой муж, когда добирался до работы (он работал врачом в колонии, которая находилась в 55 километрах от города), случайно услышал в автобусе разговор летчиков местного авиаполка о гибели в Афганистане какого-то генерала. Мне он об этом ничего не сказал - зачем лишний раз тревожить близкого человека, тем более что фамилию погибшего летчики не называли.
  В течение той среды мне многие звонили. Поговорят-поговорят да и положат трубку - голос-то у меня самый обычный. И уже под вечер позвонила из Радомышля мамина сестра: "А ты разве ничего не знаешь?"...
  Я тут же нашла одно из старых писем отца. В нем он рассказывал маме, как оформить документы для выезда в Афганистан, и среди прочего сообщал несколько телефонов 10 Главного управления Генерального штаба, которое тогда занималось спецкомандировками. Я позвонила в Москву, и дежурный по управлению спокойным тоном сказал, что да, действительно, погиб генерал Шкидченко и еще группа генералов. Ответ был очень лаконичным и сухим. Положила трубку и уже потом подумала: а где же мама? Снова набрала тот же номер, но насчет мамы мне ничего сказать не смогли. "Такой информацией я не располагаю".
  
  Что было дальше, точно не помню. Наверное, я стала звонить в штаб 6-й армии, родственникам, друзьям. Все это происходило как будто не со мной... В четверг с утра начали съезжаться родственники, а вечером - где-то около 19 часов - прилетел военно-транспортный самолет из Кабула. Из аэропорта гроб куда-то увезли (позже выяснилось, что в морг областной больницы), а мы с мамой поехала домой. Мы были так подавлены всем произошедшим, что ни о чем никого не спрашивали, ничего не уточняли.
  
  С большой благодарностью вспоминаю руководителей 6-й танковой армией. Эти люди взяли на себя все хлопоты по организации похорон - у нас они только спрашивали пожелания по тому или иному вопросу. Все решения пришлось принимать мне самой. Мама тогда была не в состоянии что-либо обсуждать - ушедшая в себя, молчаливая, почерневшая от горя женщина. Еще утром мама и жена погибшего командира вертолета (она была на восьмом месяце беременности) сидели у трех гробов во время прощания в Кабуле. Потом был продолжительный перелет, церемония встречи гроба в Днепропетровском аэропорту, поздний приезд домой... И все это в один день...
  Уже позже мама рассказала, что когда их самолет пересек границу СССР, к ней подошел кто-то из офицеров: "Вы нас извините, но мы бы хотели выпить по случаю возвращения из Афганистана. Нам повезло - мы остались живы!". Оказывается, тем же бортом летела группа летчиков, которые около года воевали в Афганистане и теперь возвращались к своим семьям. Вот как оно бывает в жизни: летят в одном самолете, у одних безмерное горе, а у других - нескрываемая радость...
  
  Днем в пятницу прилетели Володя и Наташа. А накануне местные власти попросили перенести похороны на субботу 23 января, потому что несколько руководителей областного уровня находились в отъезде, а они тоже хотели проститься с папой, которого хорошо знали по его службе в 6-й армии. Приехали его товарищи из Киева, Одессы, Кишинева, Николаева, Симферополя. Первоначально планировалось, что прощание пройдет на первом этаже Дома офицеров, но потом, вникнув в ситуацию, командующий армией генерал-лейтенант Валерий Сергеевич Соколов распорядился, чтобы для этого освободили большой зал - оттуда за ночь вынесли все стулья.
  
  А потом был этот огромный зал, множество людей, папин портрет с траурной ленточкой, какой-то мужчина, который время от времени подходил то ко мне, то к маме с нашатырным спиртом. Гроб, как и пожелал когда-то папа, вначале везли на орудийном лафете, а уже потом установили в катафалк и повезли на кладбище. Там тоже было очень много людей. Это при том, что в тот день было очень холодно - 23 градуса. Последние прощальные слова, гимн Советского Союза, автоматные залпы, прохождение роты почетного караула... Однажды (и Володя, и я были тогда школьниками) папа в связи с чем-то сказал, а мы хорошо запомнили: "Смерть - это естественный процесс, здесь нет ничего трагичного. Поэтому, когда я умру, не надо причитаний, слез, рыданий - это все лишнее". Помня эти слова, мы, конечно, старались держаться....
  
  До того дня я всегда осуждала поминки: тут такое горе в семье, а в это время надо думать о помещении, столе, выпивке. Тебе никого видеть не хочется, а ты вынужден заниматься всеми этими вопросами. А тогда, 23 января, я поймала себя на том, что очень благодарна всем тем людям, которые пришли помянуть папу. Что сказали много теплых слов о нем, что разделили наше горе, что не оставили нас одних в такое тяжелое время. Это чувство благодарности сохраняется во мне и сегодня.
  
  Слово "Афганистан" ни на кладбище, ни на поминках не звучало. Уже потом друзья рассказали мне, что на похоронах присутствовало много сотрудников КГБ, которые должны были следить, чтобы люди не говорили лишнего, и везде звучала только официальная версия: "Генерал Шкидченко погиб в авиакатастрофе". Уже позже, когда на могиле папы ставили памятник, возник вопрос: что именно на нем написать. За разъяснением на этот счет местные власти даже обращались в Совет Министров СССР, и там дали разрешение написать "Погиб при исполнении служебных обязанностей". В то время Афганистан, по понятным причинам, в надписях на могильных плитах не упоминался.
  * * *
  Прошло более 30 лет, как папы нет с нами... Пока он был жив - я как-то не очень задумывалась о его роли в моей судьбе, а сейчас прекрасно сознаю, что обязана ему всем, чего достигла, всем, что мне дано. Года идут, а боль об отце так и не проходит... Мы как-то говорили с Володей на эту тему и сошлись в том, что нам, конечно, порою обидно, что о папе столько лет молчали, а с другой стороны... Все, что связано с памятью о нем, это настолько личное, настолько дорогое, что нам не хочется допускать никого постороннего в этот мир...
  Это сложно объяснить словами, но для меня не было, нет и никогда не будет человека дороже папы. Да, у меня необыкновенный и очень заботливый муж, прекрасный брат, я окружена любовью и вниманием всех своих близких. Я бесконечно благодарна маме за все, что она сделала и делает для меня. Но папа, вы понимаете, папа... Папа для меня - это все!
  
  ...Последние три письма от отца я получила, когда его уже похоронили. В первый раз с трудом их прочла, а потом сколько раз пыталась перечитать заново - ничего не получалось. Прочту первые две-три строчки, и все - дальше как в тумане. Последние лет десять я вообще не могла взять эти письма в руки. Да и сейчас, когда зашла речь о подготовке этой книги, я еще раз попробовала их прочесть - и снова тот же самый результат. Не могу!
  
  Иногда прохожу мимо дома, где когда-то находился штаб 6-й танковой армии. Красивое старинное здание. Кто-то говорил мне, что до революции в нем располагалось дворянское собрание. Раньше оно выглядело очень добротно, солидно, ухожено, а сейчас стоит с забитыми дверями и пыльными окнами - видимо, кому-то в очередной раз перепродано. И каждый раз, проходя мимо, поднимаю глаза на окна, где когда-то был папин кабинет. Что и говорить, мне тяжело все это видеть. Там еще окошко разбито, и зимой через него в комнату падает снег...
  
  Как я уже говорила, моя жизнь сложилась так, что папу я видела нечасто. Он все время то уезжал куда-то, то возвращался, то снова уезжал. При упоминании о нем я только и слышала от мамы: "полигон", "танкодром", "учения". Постепенно я привыкла к состоянию постоянной разлуки с ним и в тоже время всегда твердо знала -
  рано или поздно папа обязательно вернется и, как всегда, это будет неожиданно для меня. Он ведь так любил сюрпризы... И потом, эти похороны в закрытом гробу... Я запомнила его таким, каким он был в свой последний приезд из Афганистана -
  красивым, сильным, энергичным. Поэтому у меня до сих пор не проходит ощущение, что он и сейчас где-то в далекой-далекой командировке. Умом я, конечно, понимаю, что папы уже нет, а сердцем все равно продолжаю его ждать...
  
  Записал Сергей Бабаков, Днепропетровск, 2012 г.
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023