ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Аблазов Валерий Иванович
Волошенюк В.В. "алжир" 1981-1983 Главы 2,3,4

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В.В. Волошенюк "Алжир". 1981-1983 / Под редакцией В.И. Аблазова. - К. : Издательский дом "КИЙ", 2019. - 184 с. ISBN 978-617-717-754-7
   Волошенюк В.В. "Алжир" 1981-1983 Главы 2,3,4.
  
  В.В. Волошенюк "Алжир". 1981-1983 / Под редакцией В.И. Аблазова. - К. : Издательский дом "КИЙ", 2019. - 184 с. ISBN 978-617-717-754-7
  
  Книга повествует о реальных событиях, участником коих был автор, проходивший службу в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане в период 1981-1983 гг. Рассчитана на широкий круг читателей.
  
  2.
  
  Ноябрьская Красная площадь серая и мокрая. Никакой привычной торжественности, знакомой по телевизионным военным парадам. Васильев с детства смотрел парады дома по телевизору и мечтал стать суворовцем, чтобы так же пройти в красивой суворовской парадной форме на загляденье девочкам класса.
  Сбылось, прошел в "коробке" суворовцев-барабанщиков по Крещатику, но вряд ли девочки класса разглядели его среди сотни других барабанящих в такт нехитрой барабанной мелодии. Прохождение в "вокерской" коробке по тому же Крещатику было солиднее, как-никак с личным оружием и металлическими набойками на подошвах сапог. Но теперь было ясно, что "олимпом" в офицерской карьере является Академия Фрунзе, ее парадная "коробка" идет первой в офицерском строю участников парада в Москве.
  Красная площадь кажется меньше размером, чем, когда видишь ее на экране с войсками московского гарнизона, выстроенными для парада.
  Сейчас все трое смотрели на смену караула у Мавзолея, ежась от ноябрьской промозглости. У караульных шинели из офицерского, а может и генеральского сукна, глаженые сапоги, шапки из мерлушки - все "с иголочки". Маршируют красиво, четко, но не по строевому уставу. Темп шага замедленный, ногу дерут выше положенных 60 см для пущей красоты. Показуха, одним словом.
  - Да, по брусчатке тяжелей идти во время парада, чем по Крещатику, - сочувственно говорит Борзило.
  - Поэтому у нас лучше в "коробках" равнение, - отвечает удовлетворенно Аскеров.
  Васильев, коченея, в красивой, но не для ноября, афганской куртке ищет в мыслях глубокий смысл пребывания в сердце Москвы перед жизненным испытанием. Раньше здесь казнили, теперь хоронят и маршируют.
  Смена караула прошла. Мавзолей закрыт для посещения. К кремлевской стене не пройти, запрещено, в музей Ленина не тянет, разве что погреться. Морось, ветер и чувство голода усиливаются. Аскеров и Васильев обращают взгляды с немым вопросом на Морозило.
  Как бы чувствуя легкие угрызения совести, он оправдывается.
  - Я здесь был перед Афганом.
  - Да?, - спрашивает Аскеров, подразумевая, - и шо?
  - И я вернулся,- многозначительно заключает Морозило.
  Васильев понимает, что все это сделано для него, на душе становится теплее.
  - Так, едем на Таганку,- теперь решительно говорит Морозило.
  - В театр?, - вежливо, но с иронией интересуется Аскеров.
  - Нет, у меня там боец живет, - Он принимает строевую стойку и, как по команде "Шагом марш!", начинает движение строевым шагом с отмашкой в направлении музея Ленина, греясь и пробуя брусчатку.
  - На Красной площади сводная колонна выпускников Киевского ВОКУ в составе старшего лейтенанта Морозило, - торжественно комментирует Аскеров.
  - Не пугайтесь, девушка, товарищ в Библиотеку Ленина идет, - это он уже говорит девушке, удивленно смотрящей на марширующего по площади гражданского человека.
  - Он у нас аспирант.
  
  На звонок открывается дверь и детина, на две головы выше Морозило, бросается его обнимать и тискать. Васильев и Аскеров смотрят на сцену встречи с чувством восхищения и легкой зависти.
  На кухне уютно и тепло. Чайник закипел и свистит. За окном начался снег. Анисимов суетится возле стола и шкафчиков, доставая какие-то банки и баночки с вареньем.
  - Извини, командор, жрать особо нечего. Я сам сейчас живу, предки в село к бабке уехали. Если бы предупредил, я бы приготовился.
  - Ладно, не переживай, прорвемся,- Морозило снисходителен и добр.
  - Может, мне в гастроном сгонять?
  - Не надо, Анисим (фамилия бойца Анисимов), пойдем куда-нибудь посидим.
  - Здесь недалеко бар "Золотой якорь", у меня там знакомый пацан барменом работает. Вы насколько в Москву? Можете у меня жить.
  - Да нет, ташакур, мы в "самоходе". У нас билеты на вечер на киевский поезд.
  - Давай еще кам-кам чаю и "на якорь".
  
  Бар - не чета конотопским питейным заведениям. Интерьер с морской атрибутикой и мягкими диванами напоминает заграничные фильмы. Свето- музыка, сильная аппаратура. Барная стойка удивляет невиданным количеством бутылок с экзотическими названиями. В меню штук двадцать коктейлей, в названии каждого присутствует слово из морского лексикона или название частей и механизмов моторного отделения корабля.
  - А покушать тут вообще что-нибудь есть?, - Морозило огорченно обращается к Анисиму.
  - Ну, орешки, всякие и еще печенюшки.
  - Это вам не "Украина", дорогой товарищ, бесстрастно замечает Аскеров, закрывая красивую тисненую папку меню.
  - В Конотопе кушать будете, - весело замечает Васильев.
  - Ну, можно мороженого, в крайнем случае, покушать с коктейлем "Морская болезень".
  - Анисим, а ты можешь попросить своего бармена, чтобы поставил "Машину времени", а то жрать нечего и музыка вероятного противника играет.
  - Конечно, командор.
  - Ты сразу заказывай "Поворот" и командира сразу попустит.
  
  Тепло помещения, коктейли во всем морском многообразии с очень легкой закуской под гремящую музыку и горячие танцы до потери чувства времени суток (окна в залах предусмотрительно, как таковые отсутствовали) все это подействовало одурманивающе на "аспирантов". Как для Золушки на балу неожиданно пробили часы, так и они с удивлением обнаружили, что до отхода киевского вечернего поезда остаются каких-то минут тридцать.
  До Метро их шумно и весело провожала большая компания новых московских друзей и подружек. Правда, перед этим в туалете состоялся разговор с завсегдатаями бара по поводу слишком уж, на их взгляд, свободного и раскрепощенного поведения гостей. После выяснения причины "праздника души" те радушно приняли их в свой круг и повели насильно угощать коктейлями. На посошок "залпом", как водку пили что-то зеленое в стакане с названием "Абордаж".
  В Метро на эскалаторе всем было очень весело. Наступившая, казалось, трезвость в голове никак не сочеталась с почти морской походкой, как при качке корабля.
  Красные огоньки на последнем вагоне отходящего поезда, которые они увидели, выбежав на нужный перрон, развеселили "вокерскую компанию" еще больше.
  Насмеявшись вдоволь, твердой походкой, но с периодическими заносами то вправо, то влево (шли сцепившись руками) направились к кассам.
  В кассе с неописуемой радостью и удивлением узнали, что следующий поезд на Киев идет через двадцать минут.
  Но венцом праздника все же стало поедание сосисок в тамбуре вагона через несколько минут после отправления поезда.
  Официант вагона-ресторана с дымящейся кастрюлей был встречен, как родной. После этой судьбоносной встречи в руках каждого оказалась "нитка" горячих, вкуснейших сосисок.
  Проходящие пассажиры не без удивления смотрели на компанию почему-то смеющихся, не твердо стоящих на ногах, по виду интеллигентных людей, уминающих за обе щеки сосиски.
  - Я до Киева поеду без остановки, - сообщил Васильев.
  - Тебе хорошо, ты в отпуске, - мечтательно заметил Аскеров.
  - "Барыга" на понедельник назначил строевой смотр. Вот гад! - сказал Морозило и заливисто засмеялся, глядя на качающиеся нитки сосисок.
  
  
  
  3.
  
  Спускаясь с Брест-Литовского проспекта вниз по улице Гарматной, Васильев мысленно "перелистывал" страницы "книги" с условным названием "Курсантская любовь". По этой улице он три года ходил или "пробирался" дворами чтобы не нарваться на гарнизонный патруль, когда был в "самоходе". На Гарматной находилось женское общежитие Института инженеров гражданской авиации, ставшего для отдельных "вокеров" приютом и отдушиной от казарменной жизни, своим теплом отчасти заменившее родные дома.
  Ввел Васильева и товарищей по взводу в общество, не только красивых, но и умных будущих инженеров гражданской авиации Шура Милашников, тоже киевский кадет. У него в этом институте училась землячка. Сам он, кстати, облюбовал "общагу" совсем не для поиска любовных приключений. Приходя в гости к землячке, он вояжировал из комнаты в комнату, как Винни-Пух. Везде его радушно принимали, кормили вкусненьким и обхаживали, как перспективного жениха. И позже, когда он, как настоящий товарищ, поделился своим счастьем с друзьями, те могли лицезреть Шуру, выходящим из какой-нибудь комнаты в женском халате, или спящим, свернувшись калачиком, на постели, более мягкой и приятной, чем ротная железная койка с армейским матрасом.
  У Васильева же напротив, история получилась, что ни на есть романтическая. Вообразив из себя Печорина, с кем не бывало в молодые лета, он вольно или невольно мучил Ирину, как тот Веру.
  После очередных метаний, раздумий, мимолетных увлечений он всегда возвращался, легко побеждая появлявшихся на горизонте воздыхателей Ирины, и, как ему искренне казалось теперь уже навсегда.
  Был выпуск, радужное настроение и Ирина с цветами в красивом розовом шелковом платье с родителями Васильева на плацу училища. Счастливые лица на размытых фотографиях, что-то не так оказалось с "выдержкой". И мечты, мечты, мечты.
  Потом были поездки в Киев на выходные, напоминавшие курсантские увольнения, но теперь в лейтенантской форме с голубыми петлицами и десантными эмблемами.
  И наконец, приезд Ирины в Конотоп в октябре. Накануне Васильев долго ублажал администратора ведомственной гостинницы, чтобы она ее поселила и разрешила им провести ночь вместе в нарушение строгих инструкций.
  
  Гостиница располагалась в старой части города возле рынка в здании, казалось дореволюционной постройки, в общем, в ней без особых декораций можно было снимать купринскую "Яму".
  Мрачность и безысходность витали в ее комнатах с пронумерованной казенной мебелью, коридорах с запыленными фикусами и лестницей с перилами зеленого цвета и облезшей краской.
  Васильев принес в сумке провизию с бутылкой вина из ближайшего гастронома, захватив из общаги портативный магнитофон "Весна" и кассеты с неизвестными ему доселе питерскими группами, достояние "двухгадючника" Крылова, выпускника "Бауманки", "загремевшего под панфары" в ряды славной, конотопской, кучи орденов, мотострелковой кадрированной дивизии. В часы офицерского досуга в комнате общаги после нескольких рюмок водки он отрешался от всего мира, склонившись над магнитофоном. Очки его запотевали, а под ними могла появиться скупая мужская слеза после стакана водки.
  Вечерний полумрак теплого номера скрыл его убогость, резавшую глаз, когда они вошли в него после того, как администраторша великодушно выдала ключ с деревяной грушей на кольце, внимательно изучив, а затем, записав паспортные данные Ирины.
  За ужином Ирина рассказывала об институтских новостях и девчонках из комнаты, вернее их личной жизни. Двое подружек уже вышли замуж. Одна за институтского парня, а другая за "вокера" Судакова и жила с ним в гарнизоне, перейдя на заочное обучение. Судаков, ротный баянист и гитарист, после выпуска попал в показательную учебную дивизию Киевского военного округа, находившуюся в п.г.т. Десна. Васильев ездил туда за мододым пополнением и встретил своих однокашников по ВОКУ и кадетке.
  В офицерской столовой за обедом под 100 грамм они поделились впечатлениями о службе. "Учебка" по своим правилам жизни напоминала колонию общего режима, где дивизионное начальство сходило с ума, котролируя все, от морального облика офицеров и их жен, пугая неугодных отправкой в войска, до правильности развешивания белья во дворах и на балконах ДОСов, так называли дома офицерского состава. Так вот, по единодушному мнению, Судаков тронулся от служебного рвения и страха, что молодая жена может его скомпроментировать перед партийными органами своим легкомысленным поведением. Тетки судачили, что он ее даже закрывал на ключ в квартире, когда уходил на ночные стрельбы.
  Ирина рассказала о слезных письмах Ленки, всегда озорной и веселой, а теперь Судаковой и несчастной.
  Офицерская жизнь с ее "гарнизонными радостями" нередко наносила "удары" по молодым неокрепшим лейтенантским душам, после четырех летнего пребывания за забором, преподавая жизненные уроки, несовместимые с марксистско-ленинской идеологией и образом коммуниста, всем, чем пичкали в эти годы учебы. В результате иллюзии уходили вместе с девченками из светлого прошлого, а на смену им возникали связистки, официантки, разведенки с пьяными застольями, нередко заканчивавшиеся на таких же армейских кроватях как спали в училищах, только теперь это была офицерская общага.
  Были и другие истории. Серега Генералов, училищный друг (естественно, прозвище в роте "Генерал", к слову сказать, его отец был генералом), женился сразу после выпуска. Его мама, для друзей-курсантов тетя Женя, прошедшая тернистый путь жены офицера, подобрала для него скромную, симпатичную девочку из военной семьи. "Генерал" убедил себя в любви к ней и необходимости такого шага для успешной карьеры, по существующим традициям ему был открыт путь в генералы.
  На свадьбе "Генерала" в Черновицком гарнизоне, где его отец командывал дивизией, Васильев был с папой и Ириной. Мама "Генерала" настаивала на том, что и им надо жениться сейчас.
  Тетя Женя в семье почти всегда разговаривала на украинском языке при том, что дядя Леня Генералов "окал" по-поволжски. От нее Васильев впервые услышал анекдот про советского генерала.
  - Думал ли ты Ленька, простой крестьянский парень, что когда-то с генеральшей спать будешь? - при этом она обращалась к дяде Лене и нежно гладила его лысину.
  В воспитании друзей "Генерала" женитьба была ее любимой темой. На слабые возражения их о том, что выбор невест нелегкое дело, она философски заметила.
  - Вибирайте, вибирайте, а потiм таке гiвно знайдете!
  Это было созвучно "купринским" мыслям о том, что большинство офицерских браков совершаются на скорую руку.
  Васильев с Ириной сидели на кровати, опершись на холодную стену и смотрели на горящие окна дома напротив, от них веяло теплом и домашним уютом. В коридоре громко разговаривали и стучали дверями.
  Это напоминало вечер в студенческом общежитии. Закрывшись в комнате, и, потушив свет, они полулежали на кровати Ирины и целовались. В углу на другой кровати тем же были заняты Судаков и Ленка.
  У Васильева закружилась голова, когда он, расстегнув халат начал ласкать и целовать груди Ирины, она гладила его волосы и иногда вздрагивала.
  Теперь они были наедине. Казалось, уже ничто не может помешать той близости, о которой думали, не признаваясь друг другу в этом, и одновременно боялись.
  Они снова целовались, как школьники, пугаясь шума в коридоре, опасаясь, что кто-то войдет в класс. Когда ближе к часу ночи в гостиннице наступила тишина, они по-очереди вприпрыжку бежали из душа к кровати, "ныряя" под тонкое одеяло в сером пододеяльнике. От окон со старыми рамами, веяло неприятным холодком, их еще не заклеили на зиму.
  Ирина была в ситцевой с цветочками длинной "ночнушке". Крепко обнявшись, они быстро согрелись.
  Проснувшись рано, "до подъема", Васильев смотрел в потолок и ждал семи часов, когда надо будет вставать чтобы идти в батальон, он был "ответственным по части" в это воскресное утро. Уход на службу для него представлялся спасительным. Обладая, казалось самой мужской профессией, он чувствовал себя совершенным "профаном" в том, как стать мужчиной по отношению к девушке. От этого стыд за себя жег голову.
  Отъезд Ирины он воспринял с облегчением. На следующий день он написал ей письмо с невразумительными объяснениями, что им надо расстаться.
  И теперь, идя в 314-ю, номер комнаты Ирины в обжещитии, вошедший в память прочно и должно быть навсегда, как и первый личный номер суворовца, написанный хлоркой на всех видах обмундирования, Васильев не знал, что скажет при встрече, не исключено, что и последней. О возможной смерти в бою порой возникали мысли, но облачены они были в "киношный" пафос и оттого не были тяжелыми.
  На "вахте" общежития суровой дежурной пенсионерке он оставил свое новенькое удостоверение личности офицера, при виде его она смягчилась и даже понимающе улыбнулась. В курсантскую пору нередко приходилось вступать в пререкания с некоторыми особо вредными дамами, не пропускавшими их в общежитие без предъявления документов. В выходные в качестве залога те требовали или увольнительные записки или военные билеты.
  Постучав легко в дверь 314-й, он приоткрыл ее, незаходя, в комнату. Барышни, обложенные, конспектами и учебниками, все дружно оторвались от них и устремили свои взгляды на стоящего у входа Васильева. Он почувствовал себя, как во время проработки на комсомольском собрании за утерю комсомольского билета.
  Ирина молча встала из-за стола и, не говоря ни слова, вышла в коридор. Местом уединения и лирических разговоров давно был облюбован так называемый "карман" в коридоре с окнами во двор и широкими подоконниками. В таких "карманах" на некоторых этажах обустраивали "комнаты отдыха" с телевизором и стульями.
  Васильев сел на подоконник чтобы не ощущать себя совсем уж в роли провинившегося курсанта и попытался улыбнуться, глядя на строгое выражение лица Ирины. После небольшой паузы он .......
  - Я еду в Афганистан.
  Ирина молчала, но глаза ее постепенно влажнели.
  - Когда?
  - В конце ноября, сейчас в отпуск.
  Ирина отвернулась и смотрела в окно. От прохлады коридора она запахнула сильнее халат и придерживала его отвороты у шеи.
  - Ты родителям уже сказал? - по-прежнему, не глядя на Васильева, спросила она.
  - Нет, я скажу, что еду в Алжир.
  Васильев спрыгнул с подоконника, стоя у нее за спиной, взял ее за плечи и уткнулся лицом в ее затылок. Затем крепко обнял, не давая ей высвободиться.
  - Поедем вместе?
  Ирина всхлипнула.
  - Пойдем в комнату, здесь холодно.
  
  4.
  
  Конотопская электричка шла до Киева три с небольшим часа. Васильев сидел у мутного окна, то поглядывая на мелькавшие знакомые пейзажи, ставшими вдруг роднее, и перронную зябкую жизнь на станциях и полустанках, то уходя мыслями в воспоминания о последних днях отпуска. Про будущее думать не хотелось, да и толку от этого никакого не было.
  Рядом на лавке дремал "Комарь", периодически роняя голову на плечо Васильеву или себе на грудь, вперед по ходу движения. Уже в отпуске Васильев узнал, что пришел приказ и на "Комаря". Новость эту он воспринял с оптимизмом, потому что убывать к новому месту службы им предстояло вместе.
  Проводы командира минометной батареи, заодно с женитьбой на "Зизи", были организованы "Черным" и прошли в хмельной веселой кутерьме. На роспись в ЗАГС "Комарь" пришел при портупее, как на развод суточного наряда.
  Теперь молодожен "Комарь" отсыпался за последние бессонные ночи. Обручальное кольцо у него долгое время носилось на левой руке, а теперь переместилось на правую. Первый брак молодого лейтенанта на юной москвичке не вынес тягот и лишений воинской службы. Новая "молодая", "Зизи", старше и опытнее по жизни старшего лейтенанта Комарова, как никто, подходила под определение "боевая подруга".
  Еще одно украшение из драг. металла появилось у него на веревочке на шее. Это был советский серебряный полтинник с дырочкой. Васильев с "Комарем" наслушались страшных историй о болезнях в далеком краю из-за плохой питьевой воды и о том, как Александр Македонский в афганских походах пил воду только из серебряной посуды, страшно испугались и по совету рассказчиков приобрели полтинники, чтобы бросать их в кружки для дезинфекции. Васильев свого будущого спасателя вез в чемодане, а практичный "Комарь" повесил на шею, чтобы не потерять, ну, и вместо талисмана - крестика.
  "На дорожку" в "тревожный" коричневый чемодан, собранный заботливой женой Зиной, "Черный", проявив командирскую заботу о друге, положил три бутылки свадебного самогона.
  У Васильева тоже была водка. Горилкой с перцем в граненных бутылках его снабдил брат мамы, дядя Коля, работавший в ОБХСС в Днепропетровске.
  Большой, желтый, импортный, родительский чемодан, из качественного кожезаменителя, Васильеву "в Африку" собирала мама. Приехав к родителям, они с Ириной радостно изображали спектакль по его подготовке к ответственной командировке в Алжир.
  Дома Васильев сразу же убрал в шкаф свою выпускную фотографию, которую мама поставила на столе в рамочку. С нее смотрел на окружающих эдакий розовощёкий лейтенант. Именно такие фотографии использовали на похоронах первых однокашников - афганцев.
  Бродя с Ириной по тихим улочкам города детства, он с энтузиазмом рассуждал о причастности к историческим событиям, в которых ему суждено участвовать, сравнивая их с Испанией 1936 года. Там советские добровольцы оказывали помощь испанскому народу в борьбе с фашистами, которым поддержка шла из Германии и из Марокко. Теперь мы оказываем интернациональную помощь афганскому народу. Для военного человека - это просто и ясно.
  Когда они проходили мимо городского Дворца культуры, Васильев неожиданно подумал о том, что именно там располагается ЗАГС, и их с Ириной смогли бы расписать в течение 24 часов в связи со сложившимися обстоятельствами. Подобную сцену он видел в каком-то военном фильме.
  - А если меня убьют? Зачем Ирине осложнять жизнь? Сначала надо вернуться, а потом думать о женитьбе, - четкие и, как казалось, правильные формулировки мысленно успокоили его. Ничего этого он не сказал Ирине.
  На второй день они пришли в родную школу. Директор, Леонид Борисович, с ласковым прозвищем "Леня Боря", в своем кабинете, выдержаном в обкомовском стиле 60-х, с громоздким столом с бархатной зеленой поверхностью и черным телефоном с белыми клавишами вызова на нем, был вальяжен и улыбчив.
  - Вовка, ты знаешь, я в тебя верю. Ты должен стать генералом!
  - Он - гордость нашей школы, - эти слова адресованы были уже Ирине. Далее прозвучало несколько живописных историй из жизни председателя совета пионерской дружины школы Васильева, детали которых имели явно собирательный образ.
  Во время первых суворовских каникул, по настойчивой просьбе директора, Васильев пришел в школу в форме, от чего сам очень смущался. "Леня Боря" затащил его на свой урок истории в 8-м классе в качестве живого наглядного пособия, чем отвлек внимание всех, особенно учениц класса, от темы урока.
  Наговорившись и произведя должное впечатление на Ирину, "Леня Боря" проводил их до ворот школы, а Васильев загадал желание вернуться и поведать в этом же кабинете про "алжирскую" эпопею.
  
  - Комарь, не спи, замерзнешь, подъезжаем, - Васильев толкнул его легко в бок.
  Комарь встрепенулся, как дежурный по батальону, когда ночью за столом его одолевает неуставной сон, а в "дежурку" вваливается с шумом его помощник.
  - Вовчик, мне надо брательника навестить в училище связи. Как ты думаешь, успеем? - бодро спросил он.
  - Хр-н его знает, товарищ майор, - ответил Васильев, употребив прижившуюся в армии формулировку для оценки полной неясности обстановки.
  Сбор группы командированных для выполнения интернационального долга офицеров был назначен возле железнодорожного вокзала на стоянке туристических автобусов под огромным рекламным плакатом, призывающим пользоваться услугами аэрофлота.
  Кадровик из штаба округа встречал прибывающих с виноватой улыбкой и списком в руках, в котором сразу проставлял "галочки" напротив фамилий и предлагал занимать места в автобусе.
  - Чтобы не разбежались, - пробурчал Комарь, занимая место у окна.
  - Если будем ехать через печерск, можешь там выдти возле училища связи, - в тон ему ответил Васильев.
  Когда все собрались, кадровик с чувством облегчения дал команду водителю "Икаруса" на отправление.
  От вокзала автобус поехал через печерск по бульвару Леси Украинки, как раз мимо "кадетки". В больших окнах родного дома горел свет, его включали на занятиях в ненастную погоду.
  
  
   В аэропорту Борисполь отлетающих офицеров и прапорщиков, в количестве около тридцати, встречал представитель гарнизонной комендатуры с патрулем.
  Рейс задерживался по метео Ташкента. Свалив чемоданы в кучу и установив график дежурства возле них, будущие воины-интернационалисты разбрелись по аэропорту.
  - Вовчик, пойдем кофе попьем, у меня все в горле пересохло, - предложил "Комарь".
  Взяв кофе, они стали за высокой стойкой перед большим окном с видом на взлетную полосу. Комарь залпом выпил светло-коричневое содержимое чашечки и скривился.
  - Прикрой меня, - это прозвучало немного неожиданно.
  Из глубокого кармана шинели он достал бутылку с самогоном, непонятно когда "перекочевавшую" туда из чемодана, и, изловчившись, под стойкой налил "бодрящей жидкости" в чашечку.
  - Хороший самогон, - сделал он заключение, не спеша, опорожнив чашечку.
  После "кофе" они бродили, как неприкаянные, по аэропорту и окрестностям.
  На рейс была объявлена очередная задержка на два часа, поэтому пришлось снова идти "на кофе". В этот раз к "кофепитию" присоединились другие товарищи по группе.
  После нового объявления о задержке рейса "Комарь" выбросил освободившуюся тару в урну и решительным тоном заявил:
  - Вовчик, едем к брательнику в училище.
  - Надо на такси, а то можем опоздать.
  - Поехали!
  
  Когда они вернулись через три часа, рейс на Ташкент по-прежнему откладывался. Возле кучи чемоданов уже не было "дежурных", а угрюмо стоял патрульный с повязкой на рукаве шинели и штык-ножом на ремне.
  Представитель комендатуры волновался, чтобы не осталось чьих-нибудь вещей, а заодно и самих владельцев. С ним уже было две группы патрулей.
  Его волнения были небезосновательны. Война войной, а ужин по распорядку. Основная часть группы к этому времени переместилась в ресторан.
  К полуночи, когда, наконец, объявили посадку, пассажиры рейса стали свидетелями трогательного и шумного прощания улетающих военных с отправляющими. С кадровиком целовались по очереди. Он обещал никого не забыть. Особенно тепло он прощался с теми, кто угощал его обедом и ужином в ресторане.
  Проверку наличия личного состава он производил с гораздо большими трудностями, чем утром.
  Дали зачем-то команду старшему группы собрать все билеты для посадки. Когда же работников аэропорта это не устроило и стали раздавать их обратно, выяснилось, что билетов уже не хватает.
  - Вах, вах, вах, - послышалось из пёстрой очереди на ташкентский рейс.
   - Отец, не переживай, порядок в танковых войсках, - последовал почти твердый ответ.
   Уже на трапе кто-то решил сказать прощальное слово и не упал с него только, благодаря поддержке милых стюардесс.
  - Начфин с жизнью прощается, - заметил "Комарь".
  Устроившись в кресле, на просьбу стюардессы пристегнуть ремень, он улыбнулся и вежливо спросил:
  - Девушка, у вас стакана не найдется?
   Борясь с пристегнутым ремнем, он полез в глубокий карман своей шинели.
  - Вах, вах, вах,- прозвучало с заднего ряда.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023