часть 3
Возвращение.
Степан.
Сегодня в ПВД была грандиозная пьянка - крайнее БЗ закончилось вчера, и отряд сидел на чемоданах в ожидании отправки домой. Не принимавший участия в общей попойке, Дудников, выйдя из периметра палаточного городка, достал из нагрудного кармана сотовый телефон, и быстро найдя в записной книжке нужный номер, нажал кнопку вызова.
-Алло! - отозвался на другом конце "провода" знакомый, чуть хрипловатый голос.
-Это я! - Степан почувствовал, как к горлу подкатил комок.
-Степочка, я так рада, что ты позвонил! Я так по тебе соскучилась! Ты знаешь, я никогда не думала, что могу так скучать! - она перешла на шёпот, словно в пустом кабинете были чужие уши. - Я хочу тебя. Я каждую ночь думаю о тебе. Приезжай скорее. Я знаю, что у вас скоро замена. Я узнавала. Мы с тобой снова будем вместе, хоть каждый день - долго, долго.
- Зоечка, любовь моя, я должен тебе сказать... - он запнулся, не в состоянии сдвинуть с места стоящий в горле ком. - Я остаюсь на ещё один срок.
-Ты не приедешь? - Степан сквозь звучащие в её голосе истерические нотки явственно почувствовал мгновенно вспыхнувшую в её душе злость.
-Родная моя, я приеду, я обязательно приеду, я уже взял отпуск, и две недели мы будем вместе, каждый день, а через полгода я приеду к тебе навсегда. Я брошу службу, ты - мужа, и мы будем вместе, понимаешь, вместе! - он, опасаясь, что она бросит трубку, спешил выговориться.
-Ты хочешь, что бы мы поженились? - по-прежнему сердито спросила она, вычленив из сказанного, как ей казалось, самое главное.
-Да, - соглашаясь, Степан уже не сомневался в правильности сделанного предложения. - Ты согласна?
-Я подумаю! - Зоя Ильинична, нервно теребила левой рукой край своего докторского халата. Сказать "да" её удержало известное женское жеманство, хотя, говоря по правде, она и в самом деле была не уверена в том, хочет она принять его предложение или нет. Одно дело, когда людей связывают ни к чему не обязывающие, не слишком частые встречи, и совсем другое - жить одним домом. Над этим действительно стоило подумать.
-Я люблю тебя! - прервав затянувшееся молчание, Зоя смахнула с лица набежавшую слезинку умиления - не каждый день тебе делают такие щедрые предложения.
-И я тебя тоже люблю, мой зайчик, моя лапотусенька, моя ласточка!
-И я тебя, и я... - телефон пискнул и отключился. Карточка "Кавказмегафон", пополнив бюджет кампании на сумму в сто пятьдесят рублей, превратилась в никчемный четырехугольник. Степан с непонятным самому себе облегчением вздохнул и, с осторожностью ступая в разбухшую от недавно прошедшего дождя грязюку местной почвы, направился к своей палатке. На северо-западе посиневшее небо разродилось всполохом пронзившей небосвод молнии. Подгоняемая усилившимися порывами ветра, туча, цепляясь мантией верхушек, росших на хребтинах деревьев и извиваясь подобно гигантскому скату, закрыла солнце и поползла к зениту. Потемнело, запахло холодной свежестью, и через несколько минут пошёл дождь. Степан, зайдя вовнутрь помещения, задернул полог. Пройдя в свой угол, завалился на кровать и, укрывшись одеялом, предался сладким мечтаниям.
...Дудников ещё раз как бы ненароком коснулся пальцами правой руки нагрудного кармана камуфляжа. Отпускной билет грел душу, обещая пятнадцать дней, насыщенных маленькими земными радостями. Улыбнувшись своим мыслям, он бросил взгляд в иллюминатор, лениво поёрзал на сидении, закрыл глаза и, уже не обращая внимания на свист разгоняющихся лопастей, окончательно предался отпускным мечтаниям. МИ - 26 вырулил на взлетную полосу и, коротко разбежавшись, круто пошёл вверх. В ушах неприятно заломило, Степан сглотнул, но боль не прошла. Он сглотнул ещё раз и постарался вернуться к своим "баранам", но на этот раз отвлечься от окружающей действительности у него не получилось - вибрирующий удар и последовавший за ним взрыв проникли в сознание прапорщика практически в один миг. Вертолет страшно тряхнуло. Казалось, что ещё секунда, и он развалится на части, но этого не произошло. МИ - 26 завалился на нос и стал падать. Дудников вжался в кресло и, оцепенев от ужаса, зашептал какую-то невесть как вспомнившуюся молитву. Скованный цепями страха, одинокий в своей обречённости, он не слышал, что говорят и кричат другие. Длинный всхлип "подбили" и ободряющий выкрик "дотянем" понеслись мимо его памяти. Он понял, что сейчас умрёт, что вот это и есть конец. Думать о чём-то другом сил уже не было. В голове стояли только удар, боль и мертвящая тишина. Поэтому, когда вертушка, грузно подломив под себя шасси, плюхнулась на землю, Степан не ощутил ни боли, ни самого удара, и только когда его силой инерции сдернуло с сиденья и кинуло вперёд по утробе упавшего на землю вертолёта, он внезапно ощутил, что всё ещё жив. В ноздри ударил запах разгорающегося металла, едкий дым заставил заслезиться расширенные от ужаса глаза.
-Быстро из вертолёта! - сильно припадающий на левую ногу вертолётчик распахнул дверцу. Внутри вертушки творилась каша из тел. Раненых и покалеченных было много, несколько то ли уже мертвых, то ли потерявших сознание людей лежали совершенно неподвижно, не подавая никаких признаков жизни. Страх и боль были слишком велики для такого маленького пространства, как утроба сбитого вертолета. Куча людей, разбросанных по салону, неожиданно поняв, что всё еще живы, на долю секунды растерялась. Но почувствовав дым и ощутив приближение неумолимого жара, предвестника ужасающей смерти, вся эта людская масса пришла в движение. Наиболее расторопные тут же устремились к двери и к слегка приоткрытой щели в хвостовой части вертолёта, остальные ещё какое-то время толклись на месте, не в силах определиться куда бежать. Кое-кто из оставшихся невредимыми покидал вертолет, таща на себе раненых.
Снаружи раздались взрывы, но в суматохе никто не обратил на это никакого внимания, тем более что огонь уже проник внутрь, с яростью пожирая то, что ещё совсем недавно было летающей машиной. Крики боли и бессилия, раздававшиеся снаружи, заглушали такие же крики, стоявшие внутри.
Степан оттолкнул седого старшего прапорщика, тащившего на плече девятнадцатилетнего солдатика и, протиснувшись в узкую щель приоткрывшейся от удара рампы, почувствовал на лице прохладную свежесть юго-западного ветра. Щурясь от ослепляющих лучей дневного светила, он бросился бежать, стремясь как можно быстрее удалиться от пережитого кошмара.
Удар, грохот, боль накатились снизу, заставив Дудникова дико вскрикнуть. Всё ещё продолжая бежать, он переставил ноги, но, не ощутив опоры, рухнул на землю. Попытавшись смягчить удар, Степан вытянул вперёд правую руку. Но едва кисть руки коснулась почвы, как под пальцами расцвел черный цветок нового взрыва.
"Мины" - успело отметить сознание Дудникова, прежде чем окончательно потонуло за черной завесой небытия. А из горящего МИ-26 продолжали выскакивать люди и, то ли не замечая, то ли не обращая внимания на предостерегающие таблички с короткой надписью "Мины", бежали прочь от разгорающегося пламени. Немногие счастливчики, сумевшие достичь безопасного пространства, в бессилии падали на землю. Седой прапор, внимательно глядя под ноги и осторожно ступая, обогнул неподвижное тело Дудникова, сжав зубы, поправил на плече тяжелую ношу, сплюнул и, натужно дыша, потопал дальше. Перешагнув низко натянутую колючку с предостерегающей надписью, он, коротко застонав, опустил на землю раненого солдатика и, переводя дыхание, походил взад-вперёд. Затем скинул с себя промокшую камуфляжную куртку, стряхнул со лба пот и, вновь перешагнув колючку, решительно направился в сторону завывающего пламени...
Катерина.
Наверное, у каждой женщины есть своя тайна. От врагов, от друзей, от мужа, от любовника, от любимого, или даже от себя самой. Была такая, тщательно хранимая, тайна и у Катерины. Много лет она бережно укрывала от посторонних взоров свою давнюю любовь. Трепетную девичью любовь, так и не нашедшую своего продолжения в безумстве страсти. Но не проходило и дня, чтобы она не возвращалась в своих мыслях к последней встрече со своим любимым. Она вспоминала его руки, голос, запах его одеколона, его слова и даже, как ей казалось, угадывала его мысли. Она лелеяла воспоминания об их встречах, как лелеют в северных широтах саженец южного дерева, и почти каждую ночь ей снился один и тот же повторяющийся из года в год сон. Сон - явь, случившийся много лет назад. И этой ночью он вновь втянул её в водоворот прошлого, заставив разрываться её опустошённое сердце между счастьем и отчаянием.
...мы никогда не будем вместе, - он не хотел обманывать, не хотел лукавить, и не видел в этом необходимости. Любовь, ворвавшаяся в его жизнь столь неожиданно, и столь внезапно ушедшая, не могла разгореться вновь и не имела будущего, он уже давно любил другую, но не в силах заставить себя прервать игру, изредка встречался с Катериной, - но мы можем насладиться теми минутами, что у нас есть.
-Нет, - Катерина отрицательно покачала головой. - Моё подвенечное платье должно быть белым. С тобой или без тебя.
Он взял её за руку, подаренные им гладиолусы упали под ноги, но они этого даже не заметили.
-Почему ты не хочешь быть со мной? Ты просто не понимаешь, - он нарочно говорил с видом задумчивой грусти, словно собираясь со словами, - но иногда пять минут стоят того, что бы ждать их годами.
-Я не хочу счастья на пять минут или на часы. Ты должен принадлежать мне весь без остатка. Я не хочу тебя с кем-то делить.
"Но ты уже делишь меня" - хотел сказать он, но промолчал.
-Когда я выйду замуж, может быть тогда... - она понуро опустила голову.
"Ого, а у тебя губа не дура, - сарказм в мыслях едва не отразился на его лице, - быть в моих объятьях сейчас - нет, - платье должно быть белоснежным, а наставлять мужу рога - пожалуйста".
-Как бы я хотела выйти замуж за одного гада, - она ткнулась ему в плечо, - он про меня такие пакости говорил. Я бы ему... я... знал бы...
Ему вспомнился анекдот про месть в поезде. Он улыбнулся. Она не заметила.
-Почему мы не может быть вместе? - он почувствовал на плече её слезы. - Я, когда только тебя увидела, почему-то сразу подумала: "такой парень, и опять, Катюха, не для тебя". Отчего всегда так: если хороший, то не мой? Почему я не могла ошибиться? Скажи?
Он промолчал. Только его рука нежно гладила ее роскошные волосы.
- Почему я не подошла к тебе в еще два года назад, когда впервые увидела тебя? У тебя ведь тогда её не было. Ведь не было же?
Он снова промолчал. С Ириной он тогда уже был знаком, правда, ещё не думал, что станет её мужем.
-Неужели нельзя ничего изменить? - она отстранилась и пристально посмотрела в его глаза. В призрачном свете ночных фонарей они казались иссиня-черными. Он отрицательно покачал головой.
-Но мы можем быть хоть немного вместе. У нас впереди вся ночь...
Теперь уже отрицательно покачала головой она.
-Нет, я же сказала, моё свадебное платье останется белоснежным.
Она снова уткнулась ему в плечо, а он так и не понял, ради чего она повторила свои слова, может быть, ради того, чтобы подчеркнуть свою девственность? "Мол, смотри, какое сокровище упускаешь". Но он только мысленно ухмыльнулся. Да, он был не против того, что бы провести с ней ночь, но не кидаться же из-за этого в омут...
-Поверь, мы еще много раз в жизни вспомним этот день, и дай бог нам не жалеть об упущенных минутах счастья. Может быть... - продолжал он увещевать никак не желающую сдаваться девушку.
-Молчи, - она приложила палец к его губам. - Давай мы просто постоим вот так рядом... В последний раз...
Он вздохнул, прижал её к груди и начал осторожно ласкать её тело. Руками, коленом, губами, чувствуя, как радостно оно отзывается на его ласку, как загораются её щеки, как громко стучит сердце и учащается дыхание...
-Коля, не надо, Коля, - она, тяжело дыша, вырвалась из его рук. - Не мучай меня. Хватит, я ведь тоже не железная.
-Катя, прошу тебя, закрой глаза и позволь мне ласкать тебя. Нам будет хорошо, ты ведь хочешь этого...
-Нет, - девушка отпрянула от него, тяжело дышащая, с пунцовыми щеками и упрямо сжатыми губами... - Нет, - тихо повторила она, словно это "нет" было предназначено не только ему, но и самой себе...
После той ночи он больше не появлялся и не звонил. Да она и не ждала его появления. По-прежнему любила, но не надеялась на возвращение. А вскоре вышла замуж и, думая, что сможет всё забыть, погрузилась в домашние хлопоты, но не забыла. Шли годы, но воспоминания о нем не тускнели, а, кажется, даже наоборот, приобретали новые краски, ввиду её не слишком благополучной семейной жизни, наполненные светлыми тонами счастья.
Сегодня она проснулась, когда ещё утреннее солнце едва успело осветить крыши высотных зданий. Спать не хотелось совершенно. Посмотрев на храпящего рядом мужа, она вновь вспомнила свою последнюю встречу с Николаем, и уже в который раз за эти годы задумалась над одним и тем же, терзавшим её душу, вопросом.
Ну почему? Почему я не была с ним? Почему? На что я рассчитывала тогда? Что он всё же внемлет и вернётся? Дура. Он ведь был прав. Порой пять минут счастья стоят многих лет жизни. А счастье приходит так редко! Разве я была хоть с кем-то более счастлива, чем с ним? Пусть у него была другая. Пусть я знала, что он никогда не будет моим навсегда, но я ведь могла урвать у судьбы свои пять минут? Могла, но не стала. Отпустила, оттолкнула, а ведь так хотелось целовать, миловать, отдать ему всю себя. Всю без остатка. Но ведь не отдала... Минутам, часам счастья предпочла долгую, и как оказалось, тягостную жизнь с нелюбимым. Можно ли теперь что-либо вернуть? Как уворовать у прошлого упущенный шанс? Белое платье.... Как это было наивно и глупо! Её супруг на свадьбе так упился, что ему было всё равно, был ли у неё кто до него или не был, одни они в спальне или целым скопом. На утро он даже не помнил, спал он с ней или нет. Девственность! Тьфу. Потерять её с не вяжущим лыка мужиком.... И ради этого она упустила часы настоящего счастья! Это ли не комедия всей её жизни?
Катерина осторожно свесила ноги с кровати и, откинув одеяло, тихонечко встала. Легкий озноб пробежал по её спине, заставив накинуть на плечи простенький домашний халатик. На часах было всего ничего. Она сунула ноги в домашние шлепки, прошла на кухню и поставила кипятить воду в наполненном, ещё с вечера, чайнике. На душе зимней стужей властвовала беспросветная тоска. Своего мужа она не просто не любила, она его ненавидела, но не смела с ним, ни развестись, ни убежать. И как убежишь, когда её супруг мог почти всё? Как можно убежать, скрыться от везде проникающих лучей солнца? Спрятаться в глухом погребе? Так и от мужа Андрея Викторовича Мазко - правой руки всесильного Гадояна, царившего на просторах отдельно взятого российского региона, можно было затаиться только в глухом погребе - но даже погреб иногда нужно открывать, что бы глотнуть свежего воздуха. Она боялась. "Только попробуй от меня уйти, убью", - как-то раз пристально глядя ей в глаза, сказал он. И она знала, что супруг даже не угрожает, он констатирует факт, непреложность, истину. Его абсолютно трезвый взгляд не шутил и не лгал. Теперь её благоверный уже давно не пил, но по-прежнему в гневе был страшен. Она боялась, до смерти, до ужаса боялась его. Но сегодня решилась... Сегодня она либо умрёт, либо, уехав далеко-далеко, станет свободной...
Мужчины.
ЗАМЕНА! Сколько радости несёт в себе это слово! Но поймёт ли это тот, кто ни разу не ждал минуты, когда сможет послать всё к чёрту и поехать домой? А если и поймёт, то сможет ли прочувствовать всю ту радость, что наполняет душу при приближении к дому? Замена, путь, дом. И хотя ещё не совсем верится, что всё позади, и что костлявая прошла мимо, душа поёт и хочется расслабиться и оставить всё в прошлом... Хочется, но не всегда удаётся...
Поезд качало, колёса мерно постукивали на стыках. Николай проснулся от ощущения подступившего к самому сердцу ужаса... Последние несколько минут ему снилась собственная смерть... Нет, не та, что ждала его каждую минуту в горах Чечни, ни та, что едва не настигла в сплетении строп чужого парашюта, и не та, что чуть не утянула за собой под воду руками тонувшей в озере девушки. Ему снилась та единственная, неизбежная смерть, что рано или поздно найдёт и примет в свои объятья каждого.
Сердце мелко стучало, по спине пробежал колючий озноб. Николай раскрыл глаза, вперил взгляд в тёмный квадрат верхней полки и едва не закричал от раздирающего душу страха - из-под оконной шторы тянуло могильным холодом. Ващенко, с трудом заставив себя не заскрежетать зубами, шумно вздохнул и повернулся на бок. Никогда никому он не признавался, что до бесконечного ужаса, до боли, до крика боится умереть. Умереть навсегда, насовсем. Умереть так, чтобы не помнить и не чувствовать. Наглухо, словно и не было. И странное дело, (хотя в этом нет ничего странного), панически боясь умереть, но понимая всю неизбежность этого мига, воспринимая собственную смерть как факт, он перестал бояться её как таковую в любой данный момент жизни. Философия его была проста: если это неизбежно, то какая разница рано или поздно? И потому шёл в атаку не закрывая забрала...
"Неужели мы и впрямь умираем насовсем? - рассуждал Николай, уже почти успокоившись. - Если это так, если после нас ничего не остаётся, то в чём смысл нашей жизни? Ради чего вся эта возня? ...Бог??? Может быть и так... но что с того? Может быть, есть высшее существо, создавшее нас и наблюдающее за нами? Но кто сказал, что мы есть нечто большее, чем развлекающие его игрушки? Почему мы думаем, что ему есть до нас дело? Может быть, мы для него столь же неразумные букашечки, сколь для нас ползущая по асфальту гусеница, и как мы наступаем на её такое же живое тело как и наше, так и он без зазрения совести раздавит нас, когда мы ему надоедим. Хочется верить в бога. Хочется верить в жизнь после смерти. Нет, не так, в жизнь после жизни! Хочется верить в хорошего бога, но верится ли? - Николай снова повернулся на спину и, закинув руку за голову, попытался уснуть...
Поезд, медленно сбавляя ход, прибывал на конечную станцию. В последний раз скрипнули тормоза. Через мгновение послышался глухой удар - вагон дернулся и застыл в тупой неподвижности.
-Прибыли, выходим! - громко оповестил Николай и, взвалив на плечи объемистый рюкзак, двинулся к выходу, но, как оказалось, сделал он это не первым.
Четверо разведчиков, как и Ващенко, отягощенные рюкзаками и сумками, уже стояли в тамбуре, дожидаясь, когда темноволосая, носатая проводница откроет дверь и можно будет покинуть душное гостеприимство вагона.
"Дома"! - с какой-то тоскливой радостью подумал капитан и, с наслаждением вдыхая холодный ночной воздух, бросил взгляд на перрон. Пахнувшая в лицо осенняя свежесть, едва уловимо сдобренная запахом горелого мазута, показалась до боли родной и знакомой.
-Пудовкин! - окликнул он своего вылезающего из вагона заместителя. - Соберёшь всех - и к стоянке. Тот согласно кивнул, и Николай, не дожидаясь, когда выгрузятся все остальные спецназовцы, двинулся в сторону стоявшего на отшибе туалета типа сортир.
-Ти шлюха, слюшай сюда, хозяин очень сердит, ещё раз пабяжишь, сам на нощ пассажу. Что я как собак по ночам бегат дольжан? Табя искат? - голос говорившего, доносившийся с другой стороны невысокого забора, отделявшего привокзальную площадь от городской улицы, казался тихим и мягким, но излучал такую злую угрозу, что Николай невольно остановился и прислушался.
-Владик, отпусти меня, ну пожалуйста! Я устала, Владик, я не могу больше. Скажи ему, что я не могу, понимаешь, не могу! - но тот невидимый Владик, к которому она обращалась, не отозвался.
-Катенька, Катенька, бедний, бедний девачка, совсем усталь! - голос мужчины наполнили нотки неподдельного сочувствия, казалось бы он был готов согласиться с просьбой девушки и вдруг сразу же стал грубым и жестким. - Слюшай ти, иш красивий жизьнь надоел! - Николай услышал треск разрываемой материи, похоже, девушку одним рывком поставили на колени. - Не хочещ обслюживат самого, будешь обслюживат всех нас, - рядом приглушенно хохотнули.
"Значит, их, по меньшей мере, двое", - машинально подумал Николай и, собираясь зайти в туалет, повесил рюкзак на арматурину, торчавшую из бетонных остатков некогда стоявшего здесь столба. Вмешиваться в чужие разборки он не собирался.
-Садись в машину! - приказал уже другой голос, в звуках которого, в отличие от первого, акцент был едва различим.
-Я не поеду! - упрямо прошептала девушка, её слова едва достигли ушей Николая, но в них звучало столько боли, что Ващенко, так и не переступив порог туалета, замер.
-Екатерина Федоровна! - с сарказмом повторил всё тот же голос и Ващенко представил, точнее, почти физически ощутил, как на физиономии братка расплывается глумливая улыбка, и тут же последовал хриплый рык: - Кончай кочевряжиться, садись, кому сказал, в машину. Ну, живо!
Николай снова по наитию ощутил, как та упрямо мотнула головой.
-В машину её! - теперь Ващенко услышал, как девушку рывком подняли на ноги. - Дура, у тебя был шанс, но ты им не воспользовалась. Твой муж так и сказал: если откажется ехать, она для меня умерла. Ты это понимаешь, дура? Мне тебя по-человечески жаль, но я не рискну не выполнить приказ хозяина... - Тот, которого звали Владиком, на секунду умолк, словно раздумывая, затем совсем другим, жёстким тоном бросил: - Алик, отвезёте её за десятый километр. - "Значит всё же трое". Николай тяжело вздохнул. - Можете делать с ней что хотите, но к утру что бы были как новенькие. И не дай бог, кто найдёт хоть один волос... шкуру спущу. Зароете так, что бы ни одна собака... Ясно?
"Надо бы ребятишек позвать, - принимая решение, подумал Николай, но тут же отчётливо понял, что пока дождётся помощи, будет уже поздно. Тогда он в два шага оказался подле забора, одним рывком перемахнул на другую сторону, и тут же, не раздумывая, ударил ногой того, что был справа, затем с разворота въехал кулаком одному из тех, кто держал девушку. Третий бандюк выпустил её сам и, отпрыгнув в сторону, вытащил из кармана широкий, тускло блеснувший в уличном освещение нож.
-Беги на вокзал, - крикнул Николай девушке и, чуть отступив, ударил ногой попытавшегося подняться бандюгана. - Беги, дура! Беги, там наши... Скажешь...
Женщина бросила на него непонимающий испуганный взгляд и вдруг, опомнившись, прихрамывая, кинулась бежать прочь от разворачивающейся драки. Испуганной, уже почти смирившейся со своей участью Катерине было не до того, что бы вглядываться в лицо своего спасителя... Она поняла одно: до отхода её поезда оставалось пять минут. Она знала, что успеет на него сесть. И если ей повезёт, к утру будет уже далеко от столь ненавистного ей человека и его царства...
Один из бандитов продолжал лежать, двое же других, слегка опомнившись от первого потрясения, попробовали захватить Николая в клещи. В ответ на это Николай зло сплюнул и в каком-то необъяснимом кураже, то ли веруя в высшую справедливость, то ли уповая на смутную удачу, коротким и резким ударом вырубил того, что уже единожды попал под его удар. Тут же, поднырнув под нож, вывернул руку третьего и, заведя на болевой, безо всякой жалости сломал её в локтевом суставе. Бандит взвыл дурниной и, мёртвенно побледнев, осел на грязный асфальт тротуара. Николай бросил быстрый взгляд по сторонам, выпустил руку несчастного и снова сплюнул. Затем неторопливо подошел к забору и, подняв правую руку, ухватился за его бетонный, местами выщербленный верх. Дело было сделано, а с потрепанными бандитами пусть разбираются менты. Рывком подтянувшись, Ващенко уже почти перемахнул ограждение, когда тонированное стекло одной из стоявших около тротуара иномарок бесшумно приопустилось. В кабине замаячила чья-то неясно прорисовывающаяся фигура. Высунувшийся из салона короткий ствол пистолета рыгнул оранжево-багровым пламенем, и Николай почувствовал острую жгущую боль, разъедающую сердце. Зайдясь в беззвучном крике, он последним усилием перекинул ногу и, потеряв сознание, рухнул на землю...
Некоторое время спустя так и не найдя одного из командиров групп, старший колонны сообщил о пропавшем Ващенко в милицию и, оставив двоих офицеров, как он выразился "для связи", отдал приказ на выдвижение колонны в пункт постоянной дислокации или привычно сокращённо в ППД. Так и получилось, что приехавшие вместе с капитаном Ващенко сослуживцы ещё гадали, куда он запропастился, а по коридорам штаба начала гулять страшная весть...
"Один из офицеров трагически погиб при высадке с поезда", - как всегда слух пришёл раньше официального сообщения. Сказанная кем-то в толпе встречающих фраза, словно ножом резанула по сердцу и за мгновенно разлившейся тишиной отчетливо послышались никем не произнесённые слова "лишь бы не мой". Мысль обрела чувственную форму. Дрожащими руками Элла достала телефон и набрала номер Котова. Меланхоличный женский голос сообщил, что абонент недоступен. А за воротами уже слышался шум моторов подъезжающей техники. Элла почувствовала, как у неё одеревенели ноги. Дрожь сотрясала всё её тело. Не имея сил оставаться на месте, она вышла из толпы и медленно двинулась навстречу въезжающей в распахнутые ворота колонне.
-Илья, Илюшенька, Илюсик! - смешно поднимая ноги над растекшимися по асфальту лужами, она бежала к остановившемуся "Уралу", и её искусанные до крови губы почти беззвучно произносили родное имя. Взор, устремлённый вперёд, не замечал ничего, кроме выпрыгивающих из кузова людей в зелёных камуфлированных куртках. Её разметавшиеся по плечам волосы, поднимаемые порывами налетающего с запада холодного ветра, перепутались так, словно и не было нескольких томительных часов сидения в салоне красоты, но она не замечала этого.
Его фигуру Элла ни за что и никогда не спутала бы ни с чьей другой.
-Илья! - теперь уже во весь голос закричала она, и этот крик забрал у неё последние силы. Прижатые к груди руки беспомощно обвисли. Сотовый телефон выскользнул из правой ладони и шлепнулся на мокрый от дождя асфальт. Та же участь постигла дамскую сумочку. Последние разделяющие их метры Элла преодолела ковыляющей походкой безумно уставшего человека. Наверное, если бы бросившийся на крик лейтенант не подхватил её на руки, она бы так и упала в темную грязь растёкшейся под ногами лужи.
-Илюшенька, Ильшенька, Илюша! - бесконечно повторяла она, покрывая поцелуями его запылённое лицо и шею.
-Эллочка, любимая моя! - шептал он, обхватив одной рукой её за талию, а второй нежно гладя её шелковистые волосы.
Мимо них, обтекая, словно речные воды неподатливый камень утеса, двигались спрыгивающие с "Уралов", нагруженные сумками и рюкзаками бойцы, а они всё стояли и стояли, тесно прижавшись друг к другу, не в силах говорить, не силах прервать столь упоительное молчание встречи. Его затуманенный взор, устремлённый в сумерки утреннего города, не видел ничего, кроме наступающего рассвета завтрашнего дня. Казалось, что всё, о чем они мечтали сказать друг другу о своих чувствах, вдруг стало понятно без всяких слов - столько нежности, любви, ласки было в этом затянувшемся молчании. И ни он, ни она не замечали, как падают на его плечо горячие, жгучие капли слез, и как вместе с ними уходит и горечь ожидания, и боль утрат, и тень не самого лучшего прошлого, как их чистые потоки пробивают родник новой, светлой жизни. Жизнь не закончилась, она только начиналась...
