ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Анпилогов Илья Владимирович
Чеченский след

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.54*46  Ваша оценка:

   "Чеченский след"
  
   Красноармеец Сухов
  
   Он поступил в техникум автомобильного транспорта, и военкомат на время от него отстал. После техникума нашёл неплохую работу в фирме по авто перевозкам. Помог отец, умерший, когда он ещё заканчивал школу, так как эта фирма - та же автоколонна, где когда-то работал отец, и хозяин фирмы его хорошо знал. Однако в первый же призыв Сухова забрали. Сухов надеялся, что с автомобильной специальностью его определят служить куда-нибудь к машинам, но пройдя все круги призывного ада, попал в артиллеристы.
   "Что ж, пушка - тоже машина", - решил он и поплыл по течению. Поэтому, когда после шести месяцев службы их построили и отвезли в Чечню, он не дёргался, хотя считалось, что для отправки в район выполнения служебно-боевых задач от бойца требуется письменный рапорт.
   В Чечне его определили наводчиком на зенитную спарку, которую за неимением у боевиков летательных аппаратов используют здесь как большой пулемёт. Осмотревшись на новом месте, он утвердился в мысли, что артиллерия - это тот род войск, в котором можно жить и на войне.
   "По крайней мере, бегать в атаку не надо", - определил Сухов, и когда его пушка превращала указанную командиром цель в месиво, он даже не задумывался, что там кто-то может быть, пока не увидел воочию что боевики всё-таки существуют...
   Они возвращались с соседней заставы уже под вечер, когда добрые люди по постам сидят да в амбразуры поглядывают. Месить грязь по разбитой БТРами деревенской улице не хотелось, поэтому шли гуськом вдоль глухого забора, хотя это было и опасно: мины ставят именно на обочинах.
   Забор внезапно оборвался, и сразу за ним была лавочка, на которой сидели старик со старухой, а между ними - рослый бородач в камуфляже, разгрузке и с автоматом, мирно лежавшем у него на коленях.
   Дальше было как в замедленном кино: от резкой остановки Сухов поскользнулся и стал падать на спину, сдёрнутый же с плеча автомат полез стволом в небо, а над Суховым поднимался - нависал боевик с поднятым на уровень груди стволом.
   "Вот и всё", - как-то просто подумалось Сухову, и увидев вспышку выстрела, он по детски закрыл глаза...
   Когда открыл, то издырявленный боевик лежал навзничь в красной грязи, над ним стоял растерянный сержант, который с испугу выпалил из автомата весь магазин, а возле лавки, на которой только что сидел бородач, каменно застыли чёрные старики...
   После войны Сухов вернулся в ту же автофирму, откуда уходил в армию, но вскоре выяснилось, что водить машины он не может, так как в блеске фар встречных машин ему всё время виделась вспышка выстрела из автомата боевика, и он так же по-детски закрывал глаза. Из сострадания хозяин перевёл его сначала в слесари, а потом в мойщики.
  
   Большой
  
   В Краснодарскую "учебку" его привезли последним. Роста у него было метра два с лишним, а соответственно росту ширина плеч и величина кулаков, но в силу мягкости характера и добродушия (у него и имя то было какое то мягкое - Игорь, но все его звали проще - Большой) он все сержантские приказы, какими бы идиотскими они ни были, безропотно и добросовестно выполнял, чем ввёл "рашпилей" в заблуждение. Они решили, что исполнительность равнозначна тупости, и однажды упоённый властью сержант двинул его в зубы. Большой спокойно сгрёб своей огромной лапищей сержанта за шиворот так, что затрещал "комок", приподнял над землёй и отбросил в сторону метра на четыре.
   Увидев своего коллегу. В позе лягушки-путешественницы плавно приземляющегося в пыльный плац, сержанты поначалу онемели, но придя в себя, отвели Большого в свою "кандейку". Прилюдно они не били - устав не дозволял.
   Через пару минут казарму огласил дикий рёв и смачные звуки падающих тел, дверь "кандейки" весело распахнулась, и оттуда брызнули в разные стороны сержанты, а следом бухал сапожищами Большой и не считал себя виноватым, если кто-то не успевал спрятаться...
   С того дня сержанты старались его не замечать, зато для нас он стал кумиром и отдохновением души. Хотя с просьбами о защите к нему никто никогда не лез, так как в армии каждый рассчитывает лишь на себя и свои кулаки, но возле него мы отдыхали, как отдыхает измученный трудной дорогой путник под раскидистыми ветвями могучего дуба.
   Мы же сошлись с ним на книгах, которых он перечитал великое множество во всех библиотеках своего городка, где безвыездно прожил все свои восемнадцать лет. Из-за этого он страшно завидовал мне, объездившему за тот же срок половину страны. Зачарованный моими рассказами о Северах, он мечтал побывать там, чтобы увидеть своими глазами весёлые огоньки морошки (каждый на своём стебельке), горящие на мягкой зелени болот, россыпи ягод, которые надо сгребать ковшом, волны прибоя цвета стали...
   - Вот только маму одену красиво, - говорил он и однажды показал фото, где они были сняты вдвоём. Маленькая хрупкая женщина с удивительной нежностью смотрела на своего сына - гиганта. Отца у него не было, кто его знает почему.
   Командиры дружно перекрестились, когда сразу же после присяги Большого забрали в разведроту, а увиделись мы с ним уже в Чечне, но недолго. Когда БТР разведчиков возвращался из Ца - Ведено к нам в Хатуни, с обочины рванул фугас. Все осколки достались Большому, потому что он был большой, и его огромное сильное тело стало громоздким и тяжёлым. Пачкая себя и броню кровью, разведчики с трудом втащили его на БТР и привезли в медчасть, но санитарам было лень ворочать такую тяжесть, поэтому врачиха осмотрела его прямо на броне и приказала везти на "взлётку", где в специально отведённом месте мордастые РМОшники равнодушно паковали "Груз - 200". На Россию.
  
   Димка Чернышев
  
   Затюканный деревенский парнишка не имел даже прозвища, потому что был не виден и не слышен, как мышка. Все считали себя обязанным командовать им и отбирать у него всё, что кому-то понравилось. Он всегда сидел где-нибудь в уголке окопа и что-то старательно точил, шил или вырезал, но всё изготовленное вскоре обязательно отбиралось. Он вздыхал грустно и безнадёжно, но снова принимался за работу.
   В первый обстрел он растерялся и стоял столбом, несмотря на грохот боя, пока кто то не засунул его за бруствер. Когда бой затих, и зенитчики, вглядываясь в темноту, искали цели, из-за наших плеч тихо выглянул ствол Димкиного автомата и грохотом длинной очереди чуть не порвал всем перепонки, а взвод прикрытия попадал на дно окопа, так как был уверен, что пули защёлкали прямо по их каскам.
   Димку, конечно, побили, но проку было мало, потому что в следующий раз он привёл всех в предынфарктное состояние, когда сшивая снаряды для зенитки в ленту, шарахнул молотком по взрывателю. Расчёт оказался цел только потому что снаряд оказался бракованным.
   Димка неузнаваемо преобразился, когда на заставу притащили разбитию вдрызг машину неизвестной, но грузовой породы. Он в её железном нутре дневал и ночевал. Слышно было только как он там стучит, удовлетворённо хрюкает или самозабвенно ругается. Вылезал Димка из машинного чрева только для того, чтобы наорать на сержанта, который не разрешал ему ходить в село, где Чёрный (у Димки даже прозвище появилось!) нашёл такого же пришибленного машинами "чеха" и добывал у него запчасти.
   И однажды машина утробно побулькала, фыркнула и... поехала!
   Я больше никогда и никого не видел счастливей, чем наш чумазый водила! Потух Димка, когда "контрабас" поехал в село за водкой на его машине и подорвался.
  
   Гадзила
  
   Она была на "гражданке" обычной медсестрой, а на войне стала начальником фельдшерского пункта роты. Она была такой огромной при весе не меньше десяти пудов, что самым большим наказанием для неё было разворачивать своё хозяйство внутри БТРа. Когда же комбат заставил её это сделать, она запила на целый день, а "насинившись", била своего помощника, длинного тощего солдата, и кричала неожиданно тонким фальцетом: "Он приказал! Он мне приказал!!!"
   На войну она пошла от нищеты, где пребывала с мужем-алкашом и двумя цветочками-дочками. Хотя вся эта грязная и вшивая солдатня была её побоку, но свою кровавую и гнойною работу она делала привычно хорошо. Лечила и "чехов", за что только её одной они разрешали по ночам ходить в село и живой возвратятся обратно. Заплакала она только однажды.
   Когда рядовой Важенин сидел на дне окопа, а вокруг валялось содержимое его черепной коробки, она стояла рядом, размазывала слёзы по своему большому лицу и стонала: "Девочки мои, девочки... где ж вы женихов себе найдёте..."
   Она на войне была давно и многое видела. Видела развороченные взрывом тела, видела вырезанный "чехами" спящий взвод, видела просто убитых и зверски расстрелянных, но всё это относилось к понятию "война" и никакого следа в её душе не оставляло. Не могла понять она только одного: как это на войне можно застрелится самому? Это не вписывалось в созданный ею мир, и она вдруг увидела в этом худеньком замызганном тельце у её ног, весь трагизм положения, в какое попали по чьей-то воле эти вчерашние школьники...
   Солдат умер у неё на руках, так как штаб так и не прислал за ним вертолёта.
  
   Фронтовая примета
  
   На заставу прибыла очередная смена офицеров: тёртый жизнью капитан и молодой лейтенант, зелёный и любопытный. Те, кого они должны были менять уже так крепко "приготовились", что не в силах были и говорить. Если командир взвода ещё пучил глаза и размахивал руками, то комбат "миномётки" даже не шевелился. Солдаты подхватили его под руки и не очень то вежливо перебросили через борт машины, где он разодрав штаны, плюхнулся на броневые щиты днища и затих. Сверху прикрыл его своим телом взводный, который с трудом, но сам, залез в кузов.
   - Возьми пару бойцов и обойди заставу, а я пока тут бумаги посмотрю, - отдал капитан команду лейтенанту, и тот двинулся к высоком солдату стоящему на правом фланге строя, но капитан его остановил:
   - Этого не бери. Он и сам тут без году неделя. Иди с теми двумя бандерлогами.
   Лейтенант кивнул. Взял с собой рекомендованных солдат и скрылся с ними в ходе сообщения. Когда облазив все закоулки заставы и выслушав объяснения сопровождающих, он пришёл на НП, капитан был уже там и что-то помечал в своём блокноте
   - Действительно, те солдаты, что сопровождали меня, здесь уже по году, а тот высокий, только второй месяц. Как это можно определить на глаз? Они же все одинаково худые и грязные, - спросил лейтенант хмурого капитана.
   Капитан недовольно оторвался от своих записей и растолковал недотёхе:
   -У тех, кто в Чечне давно, напрочь застужены почки. Поэтому с пуговицами им возится некогда. Они просто суют руку в штаны, как в карман, находят что надо и справляют нужду на месте. Иначе можно не успеть.
   Лейтенант ошарашено смотрел на группу солдат, весело деливших добытые у него сигареты: брюки у всех были расстёгнуты и держались только на ремнях.
  
   "Снег" и голод
  
   Весна в горах наступает стразу и бесповоротно. Только что лежал снег и пронизывал ветер, но вдруг запылало в бездонном небе солнце, а ветер будто через голову перевернулся: стал тёплым и ласковым. Вдвоём они быстро высушили окопы, буйной зеленью покрыли склоны гор, и вынудили личный состав заняться ликвидацией накопившихся за зиму разрушений. Все сосредоточенно орудовали в траншеях, когда из поста послышался удивлённый крик наблюдателя:
   - Мужики! Снег выпал!
   Мы осторожно выглянули из окопов и на склонах сочно зелёных гор увидели огромные белые пятна. Однако снег почему-то не искрился, как ему положено, а светился белым матовым светом.
   Присмотревшись, мы обнаружили возле них по-горски грациозных всадников и поняли, что это пастухи гонят отары на летние пастбища
   - Ангидритиус твою в гипотенузу! - послышался голос Букваря, который матерился исключительно "по латыни" на том основании, что был учителем в сельской школе, но когда отказался стать её директором, загремел в армию, а закончив свои филологические изыскания, он выразил всеобщую мысль: "Сколько мяса! Вот бы стрельнуть!"
   Мы долго наблюдали из амбразур за перекатывающимися по складкам долины овечьими стадами. Когда же они наконец скрылись за перевалом, все хмуро разошлись по постам, досадуя, что так и не нашли удобного повода для открытия огня.
   Зенитчиков умиротворил только повар - земляк и одноклассник командира расчёта, который приволок на позицию бумажный мешок из под сухарей. Если крошки из того мешка аккуратно пересыпать в котелок и залить их жиденьким солдатским супчиком, тщательно размешать и дать постоять минут пять, то вкусней еды на свете не бывает.
   Возвратившись домой, Букварь узнал из газет, что его земляк генерал Целыковских руководил оперативной исследовательской группой по изучению тылового обеспечения соединений и частей, участвующих в контртерриористической операции на Северном Кавказе. Делал он это как раз в то самое время, когда зенитчики месили грязь дырявыми сапогами, кутались в продуваемые всеми ветрами бушлаты и делили крошки от сухарей.
   "За самоотверженность и отвагу, проявленную при защите отечества, генерал Андрей Целыковских удостоился личной благодарности Владимира Путина", - написала о нём "Комсомолка".
  
  
  
   Охранник Петрищев
  
   С 18 лет Женька знал что нельзя:
  -- прыгать с БТРа на обочину - там может быть мина;
  -- прятаться от пуль возле техники - по ней долбанут из гранатомета;
  -- палить в ответ на каждый выстрел - противник использует тактику "изъятия боеприпасов" весьма активно;
  -- бить по целям длинными очередями - на четвёртом рожке автомат заклинит обязательно;
  -- стрелять оттуда, где упал - именно там тебя и ждут;
  -- иметь противника над головой - в горах кто выше тот и прав.
   Хотя все эти "нельзя" были написаны чьей-то кровью и два года спасали Женьке жизнь, когда верхом на броне мотался он по Чечне, охраняя колонны и расходуя за один бой несколько сотен патронов, никогда в голове никто не держал. Все эти "нельзя" жили в ногах, руках, мышцах, суставах и приходили сразу же, как только Женька закрывал глаза, мешая заснуть.
   Наяву же охранник Петрищев берёг материальные ценности с простой деревянной палкой, потому что согласно российскому законодательству иметь, владеть и применять оружие гражданин России имеет право только по достижении возраста 21 год.
   Когда Евгению исполнится положенные по закону годы, и он станет собирать документы на допуск к оружию, психолог - мужчина средних лет в непыльной должности мозгоправа - вдруг спросит его:
   - А ты убивал кого-нибудь?
   - Не знаю, - равнодушно ответит Женька. - Я стрелял, они падали...
   Психолог с сомнением посмотрит в прозрачные Женькины глаза и не даст заключения.
  
   "Контрабас" Пахом
  
   Ему было давно за тридцать, но когда человек всё время крутится среди молодёжи, его возраст определить довольно трудно. Словом, он выглядел как солдат, но взрослый. Повоевать он успел везде, где только можно было повоевать в период крушения коммунизма и обо всех войнах судил только по климатическим условиям было ли там тепло или холодно. Воевать ему нравилось, и на войне о нём ходили легенды.
   - Армия - это когда всех дебилов собирают в одном месте, - говаривал он. - Другое дело на войне. Здесь дебелизм вышибают вместе с мозгами... Правда с чужими чаще всего, - подумав добавлял он.
   Возвращаясь из очередной командировки, он набирал компьютерных "стрелялок", водки, минимум закуски и "зависал" недели на две, после чего начинал выползать "в свет". Светская жизнь быстро вытягивала из него все средства, и тогда он приходил в финчасть, где всегда неожиданно находились недоплаченные ему деньги. На них он докупал недостающую экипировку и уезжал обратно в Чечню, однако однажды на смену он не прибыл. Все гадали, что с ним такое могло приключится, и кто-то высказал даже крамольную мысль, что Пахом женился.
   - Если б женился, то был бы тут одним из первых - поправил народ опытный комардив, который сам недавно обзавёлся очередной женой.
   Оказалось всё намного банальнее: Пахом выпил "палёной" водки и теперь инвалид.
  
   Яшка - артиллерист.
  
   Сознание возвращалось медленно. По опыту он знал, что главное теперь не шевелится. Иначе затаившаяся где-то рядом боль прокатится по его искорёженному отравой телу, чугунно ударит в череп и откатится назад обвальным грохотом. Этот грохот разбудит утопленную совесть, а она сгребёт когтистой лапой истерзанную душу и будет рвать её на части, догрызаясь до самых потаённых уголков... Пока этого не случилось, надо определится во времени и пространстве. Последнее, что он помнил из прошлой жизни, это донышко пивной бутылки, которое начало обнажаться, когда он большими смачными глотками пил прямо из горлышка терпко-горький "Пикур", которым угостили его на пруду отмечавшие День рыбака щигровские мужики.
   Он чуть шевельнул веками, но этого было достаточно, что бы понять: он дома. Новым был только рассыпчатый, как мука-крупчатка, заливающий комнату свет, который бывает только при отражении его от снега.
   "Долго же я в хламе был... На День рыбака тепло было..." - ещё без раскаяния прошелестела в голове ленивая мысль...
   На войну его привезли во время боёв за Ведено - вотчина басаевского клана. Десантники только успели выбить боевиков из селения Эрсеной на вершине каменной горы, как среди сожженных домов артиллеристы стали оборудовать позиции для орудий, так как отсюда все эти Дышне-, Джаной-, Ца и прочие Ведено были как на ладони. Вот сюда и забросила "вертушка" два десятка бойцов краснодарского полка. После шести месяцев бесконечных караулов, приборок и строевых занятий, когда единственной радостью были хозработы вне казармы, солдаты с удовольствием восприняли такую перемену обстановки.
   Их быстро пересчитали и, не вдаваясь в подробности предыдущей службы, раскидали по подразделениям опорного пункта. Он попал в артиллеристы.
   До этого он видел пушки только в кино, но когда сержант ткнул его пальцем в грудь и показал через плечё на орудие, сказав, что теперь он - номер его расчёта, у него перехватило дыхание: грозное боевое орудие показалось ему таким беззащитным и трогательно одиноким, что влюбился он в пушку враз и окончательно.
   Он трогал её исцарапанный войнами щит, отполированные руками маховики, замызганные колёса, вдыхал исходящий от неё запах горелой смазки и знал, что вся его жизнь была лишь прелюдией к этому мигу.
   Что такое любовь, он не знал. Да и какая может быть любовь в их Знаменке, про которую и Бог-то вспомнил только недавно, когда здесь стали строить церковь. Слово "любовь" в кругу его друзей было сродни матерному, но что это была именно она, он вдруг понял сам и робко грел это новое для него чувство, никому его не доверяя.
   Он с упоением разбирал пушку, как малых ребятишек купал её части в солярке, отдирал прикипевшую гарь, смазывал, укрывал от дождя, убирал огрехи нерадивых рук. Его поражали изящество её форм и рациональность компоновки, а когда наводил орудие на цель, и далёкие домики становились картинками на стёклышках прицела, которые тут же рассыпались от рёва выстрела, как только нажимался спуск, он испытывал почти сексуальное чувство.
   Через восемь месяцев его привезли в Краснодар, рассчитали и уволили: срок его службы из-за войны закончился досрочно.
   Это поначалу его не очень-то и расстроило. Захотелось поехать домой, показать всем какой он теперь взрослый и богатый, а потом вернутся обратно. Это же так просто: взять и вернуться...
   Сначала завертели застолья, потом надо было в себя прийти (не переться же на военную службу с похмелья), потом военкомат не брал на контракт в артиллеристы, а только в пехоту, потому что в "Военном билете" он был записан стрелком... Потом... Потом...
   И однажды он вдруг понял, что предал свою любовь фронтовую, бросив её среди камней и грязи в грубых солдатских руках. Когда к нему пришло осознание того, что ему уже никогда к ней не вернутся, он запил...
   Всего-то и было в его жизни восемь месяцев счастья. Всё остальное - серая беспробудность деревенского пьяницы, который мог часами рассказывать о своей пушке, за что получил кличку "Яшка-артиллерист".
  
  

Илья Анпилогов

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   8
  
  
  
  
Оценка: 8.54*46  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023