ArtOfWar. Анпилогов Илья Владимирович. Семёнычева война

Солдатская война

Рассказ сержанта-артиллериста Кондаурова Ивана Семёновича, кавалера орденов: "Отечественная война", "Слава" и "Красная звезда".

Призыв

Я и ещё двое парней из нашей деревни под призыв февраля 1943 года не попали, поскольку валялись в тифу, и этот тиф, наверное, спас мне жизнь, так как всех, призванных 2-го февраля сразу отправляли на фронт и в бой. Гибли они там без счёта.

Потом началась распутица, фронт стал, и нас, призванных 25 марта 1943 года, прямо из Черемисиновского военкомата отправили пешком в Воронежскую область, где мы приняли присягу и приступили к изучению курса начальной военной подготовки с артиллерийским уклоном.

Курс был простой: таскали по полю пуку времён Петра I на деревянных колёсах под команды сержанта: "Лафет влево! Лафет вправо!" запасной в общем полк.

Попал я сначала разведчиком-связистом во взвод управления, но однажды объяснил кому-то про траекторию движения снаряда (как никак 7 классов образования имел и дальше бы учился, но обучение в старших классах тогда было платным, а у матери таких денег не было), командир мои объяснения услышал, и тут же перевёл в землянку огневого взвода уже наводчиком.

Кормили в запасном полку так, что только в рот положил - уже растаяло, а вместо хлеба сухари. Из за сухарей и случилось однажды ЧП. Возвратились мы после полевых занятий в землянку и видим: сидит на земляном полу дневальный и плачет в голос. И страшно так плачет, с причитаниями, как по покойнику. Успокоили его чуть-чуть и выяснили, что у него пропали сухари, которые он копил, чтобы поесть их досыта, когда их наберётся много. Кто то его потайку углядел и украл. Искать сухари было бесполезно, поскольку они тут же были съедены бесследно.

Хватает командир этого горемыку и в трибунал. Он, дескать, специально себя истощал, что бы на фронт не попасть. Хорошо сержант заступился: "Какой ему трибунал, когда у него в голове половины шариков нет!" тем и спас парня.

Здесь же в запасном полку получили "Красноармейские книжки". У меня, деревенского парня, никогда ничего не было, а тут вдруг документ. Смотрю, а там написано, что я с 1924 года! Мой то 23-й год ещё в феврале призвали, а я из-за тифа уже с 24-м попал. Вот писарь, чтоб лишний раз голову не ломать, нас всех 1924 годом и оформил.

Прибежал я к писарю (убило его потом, в Берлине уже), а Руднев мне и говорит: "Какая тебе, Кондауров, разница, когда ты родился, если всё равно погибнешь?!"

На фронт

В первых числах июля приехали "купцы" и нас опять же пешком через Касторную перебросили под Курск, в Горелый лес, где мы впервые увидели настоящую пушку. Я тут же первым выстрелом свалил фанерный щит-танк, за что получил похвалу от начальства и пожизненное звание "Лучший наводчик". Страшно этим гордился, но я тогда ещё не знал, что с лучшими то бывает на войне. А пока королём ходил.

После этих стрельб нас пешком отправили в Косоржу, где получили вооружение. Пушки все новенькие, но и старые 1936 года выпуска выбрасывать не стали. А свели в одну батарею, куда я и попал наводчиком орудия в звании "младший сержант". Вооружили нас, огневиков, карабинами, а взвод управления - автоматами, да ещё два пулемёта у них. Нам же на каждый расчёт добавили по два противотанковых ружья.

Каждому орудию дали тягач "студебекер" с суточной нормой снарядов и водителем.

Нас в расчёте было семь человек: я - наводчик, замковый, заряжающий, два ящичных и установщик. Установщик должен устанавливать высоту взрыва шрапнельного снаряда, но у меня им оказался неграмотный старичок и мне приходилось самому за него управляться. Он мне снаряд подносил, а я специальным ключом, вроде велосипедного, нужную цифру выставлял. Командиром расчёта был старший сержант Васюков. Он остался ещё от старого состава, а все остальные призывники как я.

Курска дуга

Из Косоржи нас бросили под Поныри. Там немцы на 18 км продвинулись через наши боевые порядки, но пока мы туда добрались, фронт уже выпрямили, а мы только заградительный огонь выставляли, когда они опять пытались прорваться.

После ликвидации прорыва под Понырями нас ночью перебросили под Малоархангельск. Мы позицию для круговой отрыли, для боеприпасов окоп, а тут и утро. Рассвело - команда: "Прицел... Трубка... Пристрелочный... Пли!" и пошла карусель, завертелась. И так каждый день.

Ящичные гибли часто. От огневой позиции до окопа с боеприпасами по уставу 30 м должно быть, а ящики без ручек, неудобные. Пока ящичные с ними возятся, немцы их и положат. Тут же новых назначают. Мы их и запоминать толком не успевали.

К ночи: "Отбой. Пушки цеплять. Снаряды грузить". Под Мценск теперь. Оттуда под Сумы. Потом опять Поныри. Война - это сначала пот. Даже поспать в землянке не доводилось, хотя отрывать её успевали, что бы от осколков хотя бы укрыться.

Так и бегали мы вдоль фронта два месяца. Мы же корпус прорыва: где его угроза - там и мы, а 28 августа уже наши фронт прорвали, и мы остались без работы. Что характерно: как разведка хорошо работала, если мы ночью зарывались в землю именно там, где утром немцы на прорыв пойдут! Правда немцы и воевали дисциплинированно, по распорядку. Утром позавтракают - артподготовка и атака. Полдня атака за атакой, но только солнце в зенит - война останавливалась: у немцев обед, после которого артподготовка и опять атака за атакой. Покатилось солнце к закату, немцы - ужинать и спать, а завтра с утра опять за работу. А вот про наш распорядок не помню. Помню засыпали мгновенно, если хоть минутка выпадала, а хотелось ли при этом есть - не помню, но про водку точно скажу - не было её, не выдавали. Как-то старшина сказал, что в бочку с водкой мина попала, а чья это была бочка - не сказал.

Да, честно говоря, меня этот вопрос и не интересовал вовсе, потому что до армии я не пил ни разу, потому и в армии не тянуло, хотя уже 20 лет стукнуло и как раз на курской дуге, 14 августа. Только я про это забыл совсем, завоевался.

Днепр

После прорыва фронта у села Поныри мы наступали вслед за пехотой, сбивая заслоны на которые она наталкивалась, и довольно быстро вышли к Днепру у села Любичи.

Здесь все наши батареи выстроились вдоль берега и стали обстреливать противоположный. Били беспокоящим огнём, то одна батарея, то другая, чтоб противник не засёк позиции. Днём стреляли, а ночью вязали плоты. С деревьями в округе не густо было, поэтому разбирали все ближайшие хаты. Плоты вязали большие, трёхслойные, сшивали их скобами, чтобы они могли выдержать орудие, расчёт и пять ящиков снарядов. Один плот полагался на два расчёта.

Вскоре орудия стянули на наш участок и огонь стал беглым, с небольшими передышками для охлаждения стволов. А потом пошла пехота. Переправлялись на том. Кто что нашёл, особенно ценились пустые ящики из подл снарядов.

При переправе в основном тонули. Сами может и добарахтались бы как-нибудь, но на них же оружие, патроны, одежда, да и осенняя вода не особенно греет. Поэтому как тряхнет, так и шли на дно в полном снаряжении.

Обстрел тоже свою долю брал. Ширина прорыва была всего 400 метров, а ещё Днепр здесь был с поворотом, поэтому били по переправе и в лоб и с флангов. Даже взрывы не так страшны были, так как вода мешала разлёту осколков. Если только прямое попадание. А пули ложились густо.

Пехота прорвалась и закрепила на той стороне трос. Вот по этому тросу, перебирая его руками, мы и пошли следом за пехотой на тот берег. Немецкий берег был высокий и крутой, только небольшой пляжик. Вот на этот пляжик и сразу под обрыв, в "мёртвую зону", пехота залегла. Немцы видят, что огнём не достать, стали бросать ложки, которые звенят по обрыву, а наши думают, что - граната и носом в землю. Немцы выскакивают на край и стреляют, как в тире. На войне же как: чем больше убьешь других, тем дольше живешь сам. Наша артиллерия по немецким позициям садит с другого берега, то с такого расстояния разве снаряд точно положишь? Поэтому миномётчики, как только на берег спрыгнули, сразу миномёты в пляж воткнули, стали немецкий берег засыпать минами. Правда песок и пыль от выстрелов забивали расчётам глаза, но пехоте это помогло, и она тут же полезла на обрыв, облепив его, как мухи тёплую стенку сарая.

Наши плоты из за своей грузности близко к берегу подойти не смогли, поэтому мы спрыгнули в воду, свалили туда же орудие, перетаскали снаряды, а плот отправили обратно за другим орудием. Пехота была уже наверху, а мы, облепив пушку, поволокли её на крутояр вручную. Только-только мы с хрипами и матюгами вытащили пушку наверх, а пехота захозяйничала в немецких окопах, летит команда: "Батарея! К бою!"

Первый танк

Оказывается немецкие танки на нас идут. Они уже по балкам рычат, разворачиваются для удара и от их грохота казалось, что они со всех сторон наступают. Страшно было конечно, да так, что порой и в штаны мочились. Пацанва же в основном вокруг по 18-19 лет от роду. А тут и бежать то некуда - позади Днепр.

Командир дивизиона командует: Орудия с лучшими наводчиками - на прямую наводку!" выставляют наше, сержанта Васюкова и орудие Ивана Дрынова (земляк из-под Охочевки) на песчаный бугор. Это для того, чтобы пока немецкие танки нас давить будут, остальные орудия окопаться успели. Вот когда аукнулся мне тот фанерный щит в горелом лесу под Курском и звание "лучший наводчик".

Тут я свой первый танк и увидел.

Они вышли втроем из балочки и шли полем прямо на нас. Не "тигры", но и не танкетки, а вполне серьёзные машины. Шли не торопясь, обстоятельно и кивали своими хоботами: сейчас, мол, подойдём и с вами разберёмся.

Я головной танк в прицел ловлю, а он всё время выползает из него как таракан. Это я уж потом научился все эти возвышения-упреждения в голове прокручивать, а тогда целил в него, как в тот фанерный щит на учебном полигоне.

Справа орудие Дрынова ухнуло, и я в прицел вижу возле танка кустик разрыва. Промах значит. Танк орудие Дрынова засёк мгновенно и стал на него пушку наводить, сам при и этом разворачиваясь. Да ещё и остановился для удобства, став ко мне бортом. Тут уж сам бог велел. В этот борт я снаряд и всадил...

Немецкие танки гибнут так: от прямого попадания у него мгновенно распахиваются все люки, из которых выпрыгивает экипаж, следом огненный клуб взорвавшегося бензина, потом шлейф чёрного дыма от горящей резины на полдня и треск взрывающегося боезапаса.

Второй танк поджёг Дрынов, а третий, отстреливаясь, уполз обратно в балку, по которой мы тут же открыли беглый огонь, а потом стали бить в глубину, обеспечив рывок пехоты.

Наступали мы вдоль Днепра. Расширив плацдарм на 30 км, и сходу взяли город Речицы. Взяли его так быстро, что все пути на станции оказались забиты эшелонами, которые немцы ни угнать, ни поджечь не успели.

Нам достался эшелон со спичками. В Речицах оказывается спичечная фабрика была и при немцах исправно работала. Забили мы этим трофеем все карманы и вещмешки. Думали, что на всю войну спичками запаслись, но пошёл вскоре проливной дождь, и раскисла вся наша добыча. Если бы не огниво старого солдата, то совсем без огня пропали бы.

Наградили меня за днепровское купание и подбитый танк орденом Красной Звезды, и пошли мы в Белоруссию, прошли возле Гомеля, но в сам город не входили. Мимо нас пронесло: то ли немцы там не сильно сопротивлялись, то ли пехота без нас управилась, но после Гомеля влезли мы в глухие Пинские болота.

Пинское сидение

Сплошной линии фронта здесь не было. Просто на более менее сухих местах стояли опорные пункты, между которыми шастали разведчики и диверсанты обеих воюющих сторон, кромсая ножами телефонные провода и человеческие глотки.

Мы стали у селения Озёрщина и первым делом отбили линейку для строевых занятий. Кроме строевой занимались ещё изучением материальной части, химической и политической подготовками.

Строевая это понятно: "Ножку тяни - и - и.... Раз! И - - Два!"

Матчасть изучали, разбирая на морозе пушку по нескольку раз. Каждую её железяку по имени-отчеству знали и нарисовать могли даже с закрытыми глазами.

С химической подготовкой было хуже, так как дальше команды "газы" фантазия у командиров не шла. По этой команде надо влезть в противогаз и в нём спать. Выкручивались, кто как мог. Кто спичку в клапан, кто коробочку втихую открутит, а один догадался: противогаз на ноги натянул, голову под шинель спрятал и спал.

Однако тут кто то озаботился, что у солдат от постоянного ношения промёрзших валенок будут портится ноги, поэтому было приказано всем спать босяком, а старшина батареи это обязан проверять.

Приходит как-то старшина с проверкой посреди ночи. Для начала всех по противогазным головам посчитал, а потом стал шинели сдёргивать и отсутствие обуви на ногах проверять. Смотрит, а у одного тела почему-то две головы оказалось: одна в противогазе, а другая так спит. Старшина хвать лишнюю голову за ухо, а то обстоятельно докладывает, что де- согласно приказу она, голова спит босяком.

Жили сначала в палатках, питаясь у походных кухонь, что стояли под открытым небом воле незамерзающих болотных лужиц, да охраняли тягачи с пушками, стоявшие на батарейных площадках. Днём костры жгли, но чуть темнело - их гасили, что бы не давать противнику ориентиров. И так чуть ни каждую ночь то кого то украдут то зарежут.

Палатки несмотря на свой внушительный вид ни от чего не защищают: ветром их продувает, в дождь текут, в жару - раскаляются, в мороз промерзают, и наконец кто то из командиров, живущих по хатам в селе Озёрщина, догадался, что сидеть нам в этих болотах до весны, а палатки - не лучшее средство для сохранения боеспособности войск, поэтому было приказано рыть землянки.

"Землянка наша в три наката..."

- это в песнях, а настоящая фронтовая землянка - яма глубиной полтора метра, длинной четыре и шириной - два. По бокам ямы на высоте полметра от "пола" земляные нары. Над ямой шалашиком устанавливаются палки, которые сверху заваливаются ветками, присыпаются землёй и обкладываются дёрном

С одной стороны ямы делаются земляные ступени и вход, занавешиваемый плащ - палаткой, а с другой стороны ставится печка буржуйка, сжирающая кучу дров и обогревающая лишь того, кто возле неё находится.

Правда находится в землянке можно было только ночью если на посту не стоишь, а днём только во время полит занятий.

Наш батарейный нацмен (у нас это был киргиз) всё удивлялся: "Что это вы ,русские, политзанятий не любите? Замполит болтает, а ты спишь.." Это только ему сон на таких занятиях дозволялся, а нам только попробуй. И в штрафную роту загреметь - раз плюнуть. Был пример.

Заснул возле костра связист из взвода управления. Целый день по болотам "сулико играл" (катушки телефонного кабеля, что висят на спине и груди, разматывал и сматывал), а перед наступлением на пост прикемарил у костра и не заметил, что у него прогорели не только шинель с ватником, но и плечо до кости.

Налетели особисты и его в трибунал за членовредительство! Невдомёк было командирам, что от холода тело цепенеет и ни на что уже не реагирует. Кто б те объяснения слушал? Трибунал, чтоб другим наука! Однако по нашим законам человека прежде, чем расстрелять, сначала положено вылечить. Пока лечили, нашёлся другой кандидат для показательного наказания, а нашего "сулико" - на комиссию и домой. Повезло.

Что с солдатом не делай, всё равно есть хочет.

Кормили одной кашей из сои, но и такая была жидковата.

Как то идёт наш нацмен от повара с котелком и ругается: одного, дескать, сала наплюхал, а ему, мусульманину нельзя. Мы к повару, мол, что ж ты, гад, мусульман салом пичкаешь, а нам, православным, одну жирнику на три котла кладешь? Повар отбивается: всем, дескать, одинаково даю. Мы к мусульманину: предъяви сало к осмотру, а он в ответ: "Кружок совсем маленький был. Ложкой ам - и нету" тоже шутник нашёлся. Накостыляли, конечно.

Нам, огневикам, от пушек отлучаться нельзя было, но все остальные взвода посовободней жили, поэтому ребята постоянно шарили по округе в поисках чего-нибудь съедобного и однажды нашли целое поле с неубранной картошкой.

По ночам стали бойцы туда бегать, и её копать, а она уже насквозь промерзшая. Мы с неё кожуру сдерём, ладошками сплющим и на печку, или сбоку прислоним. Чуть подогреем и оладушек готов!

Как то подходит ко мне солдат и показывает целый мешочек... сахара! "Это", - говорит, "я для вас, товарищ сержант, сэкономил".

Дело в том, что я не курил, но табак всегда получал, и отдавал его этому солдату. Вот и решил он меня отблагодарить. Насобирав сахара. Даже не знаю, сколько он его собирал! Нам-то его давали всего по столовой ложке в день да и то не верхом. Не меньше месяца солдат постился.

Вздохнул я, приказываю захватить котелок и быстро за мной. По дороге воды из лужицы зачерпнули, отошли подальше, костерок развели, на него котелок пристроили, а в котелок болотной смородины наломали. Как вскипело, я смородиновый веник выкинул, и командую: "Ссыпь туда сахар, размешай и пей! Если бы кто-то донес, что ты изводишь себя недоеданием, да ещё из-за меня - трибунал обоим был бы обеспечен!"

Солдат чуть не плакал, но пил.

На войне только вши жируют. Сниму компас, а они на руке браслетом. Под ремнём любили греться, да и в рубахах табунами бегали. Иногда приезжает вошебойка - эта такая машина для прожарки. Однако ездила она редко, поэтому кто-то догадался вшей в бочке парить.

У железной бочки из под горючего вырубалось, одно дно, внутрь вставлялась деревянная решётка, на которую боец сбрасывал всё с себя кроме валенок, а сам голиком в землянке прятался. В бочку ведро воды - и на костёр... Гниды всё равно выживали, но пока из них вши выведутся, можно какое то время пожить.

Вошебойку же стали использовать для добычи нового обмундирования. Как то при прожарке от горячего воздуха у бойца в кармане загорелись спички, и вся загрузка была тем пожаром попорчена. Старшина тут же выдал новую замену. Мы это дело прокумекали и, как только приезжает прожарка, всё рваное в неё а в карманы пороха. Чуть подогрели, повалил дым. Старшина матерится , но обмундирование выдаёт, а мы и рады. Молодые же были, в обновках всегда пощеголять хочется, хоть и грязюка вокруг.

В Пинских болотах впервые в жизни пришлось мне пить водку. От холода, сырости, промёрзших валенок свалился я в простудном бреду. Да ещё и ноги опухшие скрючило. Вот для лечения притащили мне ребята целый стакан водки, а я её даже нюхать не могу - выворачивает тогда командир расчёта сержант Васюков орёт: "Ты что? Приказ наркома нарушаешь?!!" Я и выпил.

Родня

К лету 1944 года разведка зашевелилась активнее в поисках прохода для танков и нашла, но шириной всего в одну машину, а лучше нигде нет, болота же кругом. Однако и немцы в ту же карту глядят, по тем же тропам шарят, поэтому тоже этот проход нашли и прикрыли его засадой: 75мм пушкой с расчётом. Наша разведка засаду обнаружила, но ликвидировать не стала, а был о принято решение сбить ту пушку в последний момент перед наступлением.

Наш расчёт ночью на руках, по-тихому перетащил своё орудие и установил его на противоположной стороне болота, чуть сбоку от немецкой пушки. Замаскировали нас хорошенько, провели телефонную связь и.... забыли! даже еду доставлять не стали, а когда мы по телефону пытались об этом начальству напомнить. Комдив майор Аксёнов отвечает: "Когда надо - можно и поголодовать". Ну, голодовать солдату не привыкать. Хорошо что ещё и не дёргает никто.

Лежим целый день, животами бурчим, да немцев в прицел разглядываем, ведь мы, артиллеристы, редко вот так с противником сталкиваемся. Чаще он для нас: ориентир, прицел, трубка... здесь же прямо глаз в глаз. Сержант народ гоняет, а ребята всё ко мне пристают: "Кондауров, дай глянуть". Я не возражал.

Немцы тоже все молодые были да чумазые. Только и разницы что снаряды на миллиметр тоньше да шинели другого цвета. А ещё штаны у них на помочах, как у ребятишек, что бабы у нас в деревне мальцам шили. Удобная, наверное вещь. Хотя бы потому, что не даёт штанам сползать с тощих солдатских задов. Что у немцев было не отнять, так это то, что амуниция, маскировочные сети, артиллерийские ящики и пулемётные ленты были гораздо лучше наших.

Пока мы немцев так рассматривали, стали они нам почти родными. Всё мы про них знали, во всех видах видели, все привычки изучили, но запели скоро "катюши" оповещая о начале наступления. А тут и нам по телефону приказ: засаду сбить. Смотрю я в прицел, а немцы маскировочную сеть приподняли, и целят в проход, где танки должны появится, уже слышно как они рычат на подходе... с первого моего выстрела от той пушки только колёса в разные стороны полетели.

Дуэль

Выбрались мы из болот, и тут пехота завязла, упёршись в укрепления, что выстроили немцы вдоль тех болот за время нашего сидения. Сходу их взять не получилось и пехота залегла.

Комбат майор Герасименко командует: "Расчетам Васюкова и Мирошникова - на прямую наводку!" Цепляют нас опять к "студебекерам", и через поле напрямик мы и рванули. Майор Герасименко на крыле машины нашей сидит и залёгшие пехотные цепи выспрашивает: "Где первый батальон?" "Впереди", - получаем неизменный ответ. Дальше по ухабам прыгаем, пока не выскочили на середину ржаного поля. Там тоже пехотная цепь в землю вгрызается. "Какой батальон?" "Первый!"

Подбегает пехотный комбат и, слышу, нашему докладывает: "Возле тех хат танки вкопаны, а за той высоткой - миномётная батарея". Наш командует: "Разворачивай!"

Смотрю, а пехотинцы из своих окопчиков повыпрыгивали и от наших пушек в разные стороны стреканули. Пехотный комбат с пистолетом за ними бегает, назад гонит, а они ему: "Сам тут сиди! Их же сейчас накроют!"

Посмотрел я вокруг, а наши пушки на этом поле, как два вша на голом заду. Вокруг только рож спелая примята. Однако бояться нам некогда. разворачиваем орудие, я к прицелу и те хаты в него ищу, а ребята снаряды с машины выгружают.

Вдруг будто ветром шугнуло, сзади грохнуло сильно, а в спину будто мешком с отрубями ударили, я с ног и слетел.

Вылезаю из под пушки, грохот из ушей вытряхиваю, смотрю, а на пушечной станине сидит наш санинструктор, и какую-то верёвочку к ноге ладит. "Ты что сидишь?" - "Разгружай!" А он устало так на меня посмотрел и говорит: "Кондауров, отрежь мне ногу". Я его ногу беру в руки. А она такая тяжёлая, в ботинок обута и обмотка хорошо прилажена, только дальше к телу какая то жилочка тянется и дёргается мелко - мелко. Это он оказывается пытался жгутом кровь остановить из оторванной ноги.

Поднял я голову, а весь наш расчёт вперемежку возле машины валяется! Немецкий снаряд, пройдя в сантиметре от моей головы, ударил под "студебекер", осколки низом пошли и всему расчёту ноги посекло.

В это время орудие Мирошникова начало стрелять, а меня как подкинуло: немецкий же артиллерист по пристрелянной цели, видно второй снаряд уже ладил, но Мирошников его отвлёк. А тут и майор Герасименко бежит: "К орудию! Я заряжающий!" У нас-то из всего расчёта только я и замковый живыми остались.

Тут надо разъяснить. Система прицеливания на орудиях 1936 года была раздельной: наводчик двигал ствол по горизонтали, и прицел по вертикали, а замковый устанавливал возвышение ствола, по стрелке, что с прицелом связана и реперу на стволе.

Мы с замковым прицелились, а майор никак снаряд в казённик забросить не может. Навыка то нет! Тогда замковый майору командует: "На замок! Я заряжающий!"

Он снаряд в ствол, замок - лязг, я локтем по спуску - бах! И понеслось. В два ствола мы тот опорный пункт размолотили так, что будь здоров. Дым над теми хатами стоял на полнеба. Видно танки горели. Их миномёты огрызнулись и замокли.

Пехота пошла добивать, что от нашей работы осталось, а мы свои скорбные дела делать. Санинструктор уже умер от потери крови. Остальных перевязали как могли, а одного ящичного в пехотном окопчике нашли. Он тыкал в нас разрубленной рукой и всё что-то нам сказать пытался. Руку мы ему перевязали, а когда из окопчика вытащили, то оказалось что у него ног по самый пах нет. Он культи в землю воткнул и тем кровь остановил, но когда мы его с места сдёрнули, она вся и вытекла.

Машина расчёта Мирошникова наш разбитый "студер" на прицеп взяла, раненых и мёртвых в кузов загрузили, а мы с замковым остались пушку сторожить. Всю ночь по очереди спали, а вокруг - голое поле и где то впереди ракетами обозначен фронт...

Потом дали мне звание "сержант", назначили командиром расчёта, который пополнили согласно штатного расписания, и пошли мы дальше, а дальше был...

Буг

К реке мы вышли западнее Ковеля, где был, почему-то не взорванный мост, но на том берегу, немцы крепко засели и этот берег огнём поливают. Мы свои батареи прямо по берегу расставили и по ним шрапнелью сыплем.

В это время подошли к мосту танки что наступали где то севернее, и один танк сходу рванул на мост. Но только на тот берег выскочил, немцы мост и рванули. Танк геройствовать не стал, а прикрывшись фермами моста, а прикрывшись фермами моста, стал вести по немцам фланговую стрельбу, а остальные танки стали готовится форсированию реки вброд, устанавливая воздухозаборы и герметизируя машину, но это я теперь знаю, а тогда мы очень удивились, когда один танк зарычал и полез прямо в воду. Однако не дошёл он и до середины, как танкисты стали из воды выскакивать. Как суслики из норки. Завяз значит танк.

Разведка стала другой брод искать, мы, артиллеристы, противоположный берег обстреливать, а тут и танкистам работа подвернулась: к мосту выскочила большая немецкая автоколонна. Видно для них этот мост и берегли, не взрывали.

Танки даже не стреляли, а просто таранили машины и давили гусеницами всё, что под них попадало. Только рёв двигателей и скрежет металла стоял. Потом всё стихло. Даже немцы стрелять перестали...

Скоро танки пошли в брод выше по течению, а за ними и нас на тот берег перебросили. Мы тут ж заняли немецкие траншеи. Несмотря на то, что земля за Бугом была рыхлая, песчаная, немецкие окопы были не засыпаны, хотя обстреливали мы их густо, так как были плетнём обделаны, блиндажи обшиты досками. Обустраивались основательно и надолго, недаром их целый месяц отсюда выбивали.

Майданек

После форсирования Буга, рванули мы на Люблин, но его нашему дивизиону брать не пришлось. Оказалось, что в тылу у нас осталась в окружении большая группировка немцев, которые уже вот-вот на прорыв должны пойти. Наш дивизион и оседлал дорогу возле города Майданек, приготовился этот прорыв ликвидировать.

Стояли мы поперёк дороги довольно плотно. От позиции до позиции меньше ста метров было, поэтому только их авангард показался, мы его тут же сбили, а остальные сдались в плен, говорят.

Когда немного потише стало, ходили мы в концлагерь, который недалеко от наших позиций находился. Печи были уже кем-то взорваны, остались только рельсы, и перевёрнутые тележки, на которых трупы в те печи завозили. Огромные склады были забиты волосами и обувью. Волосы были длинные, женские, даже косы, а обувь - самая разная - от огромных сапог до детских "лягушаток" - это сандалики такие.

Ещё много было картонных банок, в которые пепел ссыпали, закрывали и увозили куда-то. Говорят на поля.

Поражала аккуратность, с которой всё это собиралось. Сортировалось и хранилось! Буд-то не людей тут сжигали а мусор.

Прорыва немцев из люблинского котла мы так больше и не дождались, и нас вдоль Вислы перебросили в... Прагу! Так оказывается называется предместье Варшавы.

За взятие Люблина получил наш корпус звание Люблинского, меня же наградили орденом Славы 3-й степени.

Варшава

В это время в городе восставшие поляки от немцев отбивались, но как разъяснил нам наш замполит, это были "ненаши поляки", а сторонники правительства, которое в Лондоне пряталось. Поэтому мы лишь наблюдали как "летающие крепости" (это американские бомбардировщики так назывались) над Варшавой разгружались. Мы сначала думали, что это бомбы такие огромные, а это контейнеры с военным имуществом на парашютах.

Немцы по самолётам даже не стреляли, так как все грузы им же и доставались. Наверное поляки не удерживали таких позиций, что бы в них можно было контейнером попасть.

Из Праги, нас в августе 1944 года перебросили к селению Яблонево-Легионово, где мы и заняли позицию.

Как-то уже осенью, мимо наших позиций прошла необычная конница. Кони гладкие, сытые, а всадники в какой-то странной форме с квадратными фуражками. Один всадник остановился, стал седло поправлять и мне показывает: "Нет ли закурить?" Я стушевался, и отвечаю: "Звиняйте, пан, не курю". Он как шарахнёт матом: "Какой я тебе "пан"! Я москвич! Это всех, у кого фамилия на "-ский" со всей армии собрали и Войско Польское сделали!".

Тут ребята подошли, табачком угостили, "пан" успокоился, на коня вскочил и в строй. Поехали "наши поляки" Варшаву брать, как им приказано было, поскольку восстание в городе к тому времени уже затихло, и американские бомбовозы перестали летать.

Немцы же нас вдруг фланговым огнём накрыли. Команда: "К бою!" Мы пушку разворачиваем, замковый чехол со ствола сдёргивает, а там полствола вверх смотрит. Это бетонобойная болванка из немецкого танка по стволу рикошетом ударила так, что он оплавился и вверх задрался.

Кругом стрельба, мой расчёт ПТРми от танков отбивается, а я с водителем пушку цепляем, в кабину и ходу в ремонтные мастерские что прямо в Яблонево-Легионово стояли.

Подлетели, нам тут же ствол скручивают, новый ладят. Ещё машина с пушкой подъезжает, у них тоже какая-то поломка. Начальник РМО кричит, чтобы мы машины срочно убрали, а то говорит как только техника скапливается, по ним тут же немцы лупить начинают. Только что 18 человек отдыхающей смены накрыло. Смотрим, а в щели под деревом ребята, кА спали, так и лежат, брезентом покрытые.

Мы то - артиллеристы и вмиг сообразили, что где-то разведчик сиди и немецкий огонь корректирует. Осматриваемся, а выше всего в селе церковь ихняя - костёл. Мы к ней, она на крепкую дверь заперта. Поймали мы местного селянина, он нам хату ихнего попа - ксендза указал, но тот упёрся и не открывает нам церковь. Говорит, что никого в ней нет и храм, мол, негоже оскорблять.

Мы ключ отобрали, отомкнули дверь, и наверх, а там немец в форме и с рацией. Немца за шкирку и вниз, а попа били долго, пока командиры не отобрали и не увели уда-то.

Наградили нас потом медалями "За освобождение Варшавы" согласно списка личного состава воинских формирований, которые возле неё побывать успели.

Член партии большевиков

Уже зимой нас по льду Вислы перебросили южнее Варшавы к городу Сандомир, где намечалось большое наступление и для прорыва подбросили сюда артиллерийских стволов.

Здесь 1 января 1945 года я вступил в ВКП(б) - Всероссийскую Коммунистическую партию большевиков. Рекомендацию в партию мне давал замполит Твердохлеб, и комсомол.

Сначала комсорг наш Кудря - сибиряк меня к этому агитировал. Боец, мол сознательный, грамотный и воюю хорошо. Так и сагитировал. В комсомол то я ещё до войны вступил.

Однако рекомендации рекомендациями, а запрос в Черемисиново всё-таки послали: как, мол, я себя в оккупации вёл. Оттуда ответили, что ни в чём предосудительном я замечен не был, а то, что моего отца, как кулацкого элемента, в 1937 году бесследно забрали, так на этот счёт приказ есть от Сталина: "Сын за отца не отвечает".

Кандидатский стаж для таких как я - фронтовиков, был упразднен, поэтому приняли меня сразу в партию.

Бочка

Только-только я партбилет получил, как мы с того Сандомирского плацдарма в Силезию и рванули. Здесь-то и получился у меня бочечный конфуз: бочку для выпаривания вшей на позиции забыли!

Как раз нашему расчёту очередь была вшей изводить, она в сторонке на костре мирно и стояла. Там стоять и осталась. Мы же каждый раз спешно собираемся и всегда ночью.

Только на новом месте позицию долбить начали, я и спохватился. Убьёт же старшина баталии за утраченное имущество. Расстроился? чуть не плачу, а наш водитель и говорит: "Я к ремонтникам слетаю и добуду бочку!"

Только он умчался, старшина тут как тут: "Где бочка?" отвечаю, что плохо закрепили, она и свалилась, а я водителя отправил её искать. Пока старшина мне за бочку мозги вправлял, пришла наша машина.

Уж не знаю, как наш водила ремонтников магарычил, но бочку он привёз. Не бочка - загляденье! Всё сварено-проварено, крышка подогнана, руки к ней приделаны. Старшина смотрел-смотрел да и говорит: "Кондауров, а ведь это не та бочка, но эта лучше!"

Да только не пользовались мы толком той замечательной бочкой, потому что наступали мы уже по Силезии, где трофеи пошли немереные: спирт - канистрами, консервы - ящиками, макароны - мешками. Мы ими затаривали всё что могли и от такого корма, так быстро раздобрели, что стали вшам не по зубам. Поэтому вскоре бросили мы ту бочку за ненадобностью.

Рейд

Когда наступали по Польше, то вокруг были те же крытые соломой хаты, и разбитые дороги, как и в Белоруссии. Одно слово: братья славяне. Однако в Силезии уже стояли по сторонам дороги крепкие каменные дома, и сараи Бауэров, да и сами дороги, хотя и не широкие, но хорошо заасфальтированы.

Вот по этим то дорогам и бросили в рейд по тылам противника танковое подразделение, а нашу батарею им придали для флангового прикрытия. Шли плотной колонной довольно быстро, но у головной машины что то забарахлило, и она остановилась для ремонта, застопорив всю нашу артиллерийскую колонну. Танки же ушли вперёд, и только один съехал тоже для какого-то ремонта.

Поломку мы устранили быстро, и умчались догонять танки, оставив танкистов одних, но на развилке дороги перепутали, и влетели в довольной большой лесной массив. Тут выбегает на дорогу немец в полном снаряжении, руками машет, карабин и ремень с подсумком на дорогу бросает. остановились и выясняем, что этот немец - водитель у командира миномётной части, которая за тем поворотом дороги в селе стоит, а он сбежал и шёл нашим сдаваться.

Посовещались мы и решили, что негоже немецкую часть без присмотра оставлять нас-то предупредили, но вслед за нами может кто-то непредупрежденный на них нарвётся и перебьют всех. Отцепляем мы орудия и тихо катим их по дороге, а впереди командир взвода управления с наблюдателем уже цели разведали, и телефонную связь оттуда тянут. Выставили мы свои орудия под прикрытием лесной опушки перед огромной поляной, на другой стороне которой стоит село, а между домами, в бинокль вижу, стоят фуры конные с миномётными стволами большого калибра.

Командир батареи командует: "Командиры и наводчики, к орудиям! остальные с личным оружием - за мной". Они у селу цепью пошли, а командир разведки нам целеуказания даёт и командует: "С недолётом залпом огонь!" с недолётом - это значит чтобы осколки вперёд веером летели, накрывая как можно больше пространства, а нашу цепь не зацепили.

Мы дружно ахнули, немцы поначалу бросились миномёты устанавливать, но нам уже команда: "Беглым огонь!" Всё село мигом дымом окуталось, а из этого дыма выбегают немцы прямо на нашу цепь, бросают карабины, и сдаются. Так, вперемежку, наши и немцы к нам на позицию и подходят.

Немцы тут же дисциплинированно в колонну по три строятся, мы к подошедшим машинам пушки цепляем, а командиры гадают: что с немцами-то делать?

Командир разведки и говорит: "Расстрелять и дело с концом". Он был из уголовников, которых прямо из тюрем в бой бросали. Кто выживал - становились обычными бойцами, а если ещё и соображалка работала, то и на офицерские должности ставились. Вот и наш такой был, приблатнённый.

Отбирает он всех, кто с автоматами, ещё два ручных пулемёта у нас в батарее было, и всё это перед немцами выстраивается, немцы горгочут меж собой спокойно, думают, что это конвой для них готовится. Того же немца который нам на дороге сдался, вместе с кухней отправили подальше, чтоб не видел ничего. А здесь затрещало всё.

Немцы, как меши, друг на друга валятся, а за стрельбой даже не слышно, кричат они, лил нет, но четверо выскочили из строя и бегом к лесу, но не тот, что рядом, а на дальнюю опушку. Видно растерялись, не соображали уже ничего от смертельного ужаса.

Разведчик орёт, чтоб догнали, и добили, но кому охота за чужой смерть. Гонятся, свою б не догнать. Тут подъезжает танк, что ремонтировался рядом с нами, тоже отстал и дорогу на развилке перепутал. Командир танка посмотрел на наши дела и говорит: "Мы, танкисты, с пленными завсегда так, не на броню же их сажать! С этими же я быстро разберусь".

Залучает танк беглецов от леса в нашу сторону, и нам видно как они у него под гусеницами все четверо пропадают. Мы даже не стали тут деревню трофеить, а быстро погрузились и помчались искать свою танковую группу.

Командира разведки вскоре убило, а командира батареи через месяц после рейда по чему-то доносу разжаловали и в штрафбат. Немец же прижился, у нас при кухне, шоферил на продуктовой полуторке и даже ходил с нашими барахолить, а чтобы немцы в нем своего узнали,, язык специально ломал: непонятно, мол, говорит - значит русский. Однако попался как-то на глаза полковнику из "СМЕРШ", который приказал его тут же в концлагерь отправить, где тот и сгинул без следа.

"Германия - логово фашистского зверя"

Такой транспарант висел поперёк дороги, написанный, на огромном полотне. Это была граница. Под плакатом летело ровное, гладкое и блестящее шоссе. Автобан по-немецки.

Сразу за транспарантом по обе стороны шоссе лежали трупы в серых шинелях, шинели были аккуратно застёгнуты на все пуговицы, лица хорошо выбриты, аккуратные армейские причёски. У немецких солдат разрешались прически...

В составе таковой колонны мы тут в германию и въехали. Германия нас поразила своей неестественной аккуратностью. Вокруг всё какое-то игрушечное. Нет ни растрёпанных деревьев, ни зарослей бурьяна, ни разбитой колеи с вечными лужами. И война не смогла беспорядка наделать. Даже леса у них без бурелома и зарослей, а с выложенными камнем тропинками.

А ещё удивляла нас германия изобилием. Захватываемые нами склады ломились от разного имущества, продуктами мы загружались под завязку до прибытия трофейных команд. Трофейщики же сразу всё закрывали и выставляли часовых. Значит и без нас на те трофеи желающих хватало.

К концу зимы 1945 года вышли мы к городу Франкфурт-на-Одере. В этом городе какой-то химический завод был, поэтому его не бомбили, и нам было приказано по площадям не стрелять, а бить только прямой наводкой по видимым и близким целям.

В этом городе я застрелил своего собственного немца.

Снайпер

Застряла в тот день пехота на другом конце города, потому что немецкая артиллерия била довольно точно, а корректировал её огонь наблюдатель с фабричной трубы. Вот эту трубу моему расчёту и было приказано аккуратно сбить.

Взял я с собой бойца из расчёта, и пошёл подыскивать позицию для орудия. Разведка указала путь в обход города, а мой боец и говорит: "Пошли через город. Он тихий. Я тут был".

Боец этот крепко побарахолить любил, поэтому только мы на улицу вышли, он сразу по домам шарить стал. Я сначала ждал а потом плюнул, крикнул ему чтоб догонял, а сам перешёл на другую сторону улицы и иду себе не спеша.

Однако попутчика всё нет и нет, я и решил тоже куда-нибудь зайти, потрофеить. Тут и дверь в приличный дом подвернулась.

Походил по первому этажу, но там ничего интересного: кухня да чуланы. Поднялся по лестнице на второй этаж, иду по коридору, любопытничаю и вижу прямо из коридора, что в дальней комнате сидит на подоконнике немец с винтовкой и в оптический прицел на ту сторону улицы смотрит.

Я автомат тихонько с плеча потянул, и никак не решу: стрелять или в плен брать? А немец уже высмотрел кого-то и пальцем к курку потянулся. Тут я и сообразил, что это он моего бойца целит! Нажал я на курок и весь магазин, 71 патрон, в него и засандалил. Только нитки зелёные от его мундира полетели.

Автомат замолк, я по защёлке ударил, магазин пустой мне под ноги упал, а я на его место полный вогнал и за дверной косяк спрятался. Я ж не знаю, сколько немцев в комнате, да и снизу по лестнице сапоги загрохотали. Смотрю. А это мой сопровождающий бежит. Я его окликнул, а он и автомат с перепугу выронил. Артиллеристы же не так часто в атаку ходят.

Кроме того немца в комнате никого не было, а сам немец оказался майором и хозяином дома. По стенам много его фотографий висело. Видимо решил встретить врага на пороге собственного дома и в бою погибнуть. Вот и встретил...

А ту фабричную трубу мы с двух выстрелов завалили. Первым проделали в ней огромную дыру, а потом прицел чуть сдвинули, и от второго выстрела она стала медленно клонится и рухнула на черепичные крыши вместе с корректировщиком.

Франкфурт- на Одере

Возле этого города стояли мы до апреля. Там немцы долго плацдарм удерживали, Костюренский назывался. Вот этот плацдарм мы и брали в конце зимы. Потом всё замерло, перегруппировка началась перед броском на Берлин. Ведь до него всего километров сто осталось, а может и меньше.

Стоим мы на позиции, стреляем куда надо. Воюем словом.

Однажды на позицию пришла немка, лопочет что-что, на подвал показывает. Ребята не понимают, отмахиваются, гонят, а она вс1 что то объяснить пытается.

Тут выкатываются откуда-то "мессер" с нашим истребителем и затевают прямо над нами свою карусель, только пулемёты тренькают. Наш истребитель наконец немца в прицел поймал и пулемётами кромсает. "Мессер" качался, качался, да и закувыркался вниз. Немка как запрыгает, в ладоши хлопает, смеётся.

Я подошёл, а она опять лопочет: "Цвай киндер... Эссен... бутерброд..." "Европа, чёрт!" - думаю про себя, - "Кусок чёрного хлеба - это понятно: голод, а ей хлеб с маслом подавай".

Захожу я в подвал, куда она звала, а там сидят мальчонка и девчушка. Худые-худые, что даже кожа на лицах прозрачная, все жилочки насквозь видны. Ручонки же, как птичьи лапки.

Иду к нашему "каптенармусу" Тербунскому, спрашиваю: "У нас хлеба много?" "Берлин возьмём и всё равно останется", - отвечает. Накладывает он немке на руки буханки, сверху страшно вкусные шпроты, в баночках-лодочках, ещё какие-то консервы. Она давай его целовать, а он отмахивается: ну тебя, мол, к домовому.

Я всё это богатство в ящик сложил, тащу за ней в подвал, а она меня тянет за руку. Лопочет: "Интим... интим..." Отблагодарю, значит. Я отмахнулся и ушёл. Она же лет на сорок с лишним выглядела, а мне всего-то 21 год было. Да и начмед в своих лекциях по солдатской гигиене всё "галантереей" пугал. Говорил, что если кто её подхватит, то и под трибунал может загреметь, как членовредитель.

"Галантереей" солдаты гонорею называли. Тогда это считалось самым паршивым венерическим заболеванием.

По Берлину, пли!

Когда в районе Костюрина фронт выпрямили, на этом бывшем немецком плацдарме мы стали готовится к форсированию Одера. Это было не то что на Днепре. Здесь уже ни артиллерийских ящиков, ни плотов из хат не вязали, а артиллерии и авиации было столько, что от немецких укреплений только пух и перья летели, да и сама река была не широкая.

Тут команда пришла: готовится к смотру, который будет проводить лично командующий фронтом. Сильно приготовится, мы не приготовились, потому что просто не успели, так как вскоре подкатило целое стадо "виллисов" и остановилось в 200-х метрах от нас. Из них выгрузилась толпа разного рода начальников и где-то среди них, говорят, маршал Жуков был, но от нашего места не разобрать было кто там кто.

Постояли они постояли, сели в машины и уехали. Закончился смотр.

Как только мы узнали, что отсюда на Берлин пойдём, тут же среди артиллеристов кличь пошёл: "Кто по Берлину вперёд выстрелит?" Все загорелись, хотя дальнобойщики ясное дело могли стрелять подальше чем мы, но они и от переднего края дальше стоят. Так что был смысл посоревноваться, поэтому все внимательно следили за указателями, которые регулировщики на дорогах ставили: "До Берлина.... км".

Смотрю на указателе 15 км - наша предельная дистанция. Только мы пушку на позиции развернули, сразу прицел на предельную дистанцию и: "По Берлину! Пли!!!"

В белый свет как в копеечку, конечно, но гордость распирала: как никак по \Берлину бабахнули. Может не самыми первыми, но одними из них.

К Берлину мы подошли с юга. В этот день привезли нам целую машину боеприпасов. Расстрелять их было приказано за один день. Обычно суточный запас - 30 ящиков, а тут целая машина верхом.

Определил комбат сектор от ориентира до ориентира, глубину указал, пошла стрельба. Целые сутки долбили, останавливаясь только для охлаждения стволов. Мы били на глубину 7 км, а дальнобойщики и того дальше. Что там в городе творилось - не знаю, но со стороны смотреть - это сплошная стена дыма и пыли.

Потом пошла пехота, а нас в её боевые порядки определили для подавления опорных пунктов.

Стрельба по-еврейски

На улицы Берлина мы вышли в апреле. Пехота от дома к дому идёт, и где есть сопротивление наши разведчики нам цели указывают. Раций у нас ,конечно, не было, а просто прибегает солдат-связник и докладывает: "Дом... подвал... окно". Мы на руках пушу подкатываем и из-за угла по тем целям бьём.

Не успеет ещё пыль осесть, как пехота туда ныряет, а оттуда уже связной бежит: "Дом тот же, этаж... окно..." Это значит, из подвала немцев выбили, а теперь они на этажах, и нам их оттуда выкуривать надо.

Шли мы двумя орудиями, каждое по своей стороне улицы в шахматном порядке: то одно чуть впереди, то другое. Бывает уже прошли дом, и пехота уже там прошуровала, а вдруг пулемёт как ударит. Разворачиваем и прямой наводкой в то окно. Только брызги в разные стороны.

Стреляли в основном из-за угла, как тот еврей из анекдота, который просил себе ружьё с кривым стволом, поэтому этот способ ведения боя назывался: "стрельба по-еврейски".

Ко 2-ому мая Берлин был взят и нас вывели из города в дачный посёлок Найштадт. Позиции тут уже не отрывали, а расставили пушки на батарейных площадках, машины в автопарк, а сами в палатках жили. Штабы и командиры расположились в дачных домиках, которые были куда лучше жилых хат в курских деревнях.

Вдруг среди ночи стрельба со всех сторон. Мы оружие расхватали, выскакиваем, а дневальный кричит: "Победа! Капитуляция! В штаб сообщили!" мы тоже давай в небо палить от радости и озорства.

За Берлин наградили меня орденом Отечественной войны 1-й степени. Подавали на героя, но по живым план уже выполнили, а посмертно мне не полагалось ещё. Если б погиб, то обязательно дали бы, потому что по всем параметрам подходил: молодой, боевой, сознательный и член ВКП(б)

Корабли пустыни у Рейхстага

Все части, которые участвовали во взятии Берлина, потом прошли через весь город и возле рейхстага каждая часть останову делала на 20 минут. Там экскурсоводы от политотдела уже наготове стояли. Они водили нас по всем зданию, показывали кто где сидел и что делал из фашистских главарей.

Как то видел хронику тех лет, а там кадры: верблюды на фоне Рейхстага. По моему это как раз наш дивизион проходил. Уж больно верблюды похожие.

Появились у нас те верблюды ещё под Пинском. Наша батарея состояла в основном из курян - нас так соловьями и дразнили, а на курщине верблюды бегают не часто, поэтому эту азиатскую тягловую силу мы видели впервые в жизни, а киргиз Сатуддинов знал их, как облупленных.

Когда мы во все глаза на них пялились, удивляясь, что головы у них почти полный круг делают, нацмен наш батарейный, и посоветовал одному любознательному: " А ты плюнь в него, он голову и развернёт на полный круг".

Подошёл наш исследователь поближе - верблюд на него тоже внимательно смотрит - и плюнул в него. Верблюд, не будь дурак, тут же безо всякой подготовки ему тем же и ответил. Только плевок у него куда мощнее был, залепил всё лицо и грудь с наградами какой-то зелёной массой. Еле-еле его потом отмыли, но на гимнастерке так пятна и остались.

Наградили нас всех медалями "За взятие Берлина" и "За победу над Германией в великой Отечественной войне 1941-1945 годов", а потом перевели под Куриц, где стало место нашей постоянной дислокации. Здесь сразу ж появился плац для строевых занятий, парк боевой техники, казармы, койки, баня. Всё как положено для исполнения боевой службы. Несли караульную службу, дневалили, а наш дивизион выделял каждый день одно орудие для охраны штаба дивизии.

Расстрелы

Выделили однажды в охрану моё орудие. Мы пушку прицепили, снаряды загрузили, расчёт в кузове расположился. Тут подходит лейтенант из "СМЕРШ" и садится с нами попутчиком до штаба. Едем через лес. Вдруг впереди бегут через дорогу немцы с узлами: парнишка-подросток, женщина, мужчина в цивильном и военный.

Мы из нашей машины и за ними, а немец в форме карабин вскидывает и по нам палить, сержанту Шелухину плечо прострелил, но мы их догнали всё равно. Немец оружие в канал бросил и сдался.

Подбегает "смершивец" и кричит: "Расстрелять!" Шелухин отказался, дескать, плечо прострелено, автомат не удержать. Лейтенант другому командует: "К каналу отведи и расстреляй!" Солдат автомат с плеча снял, толкает немца: "Иди". Тот только повернулся, солдат ему в затылок и выстрелил, голова так и отлетела.

Взялись за цивильного. Он со страху в штаны трещит, белый весь. кричит: "Нихт фашист! Нихт фашист!". Документы нам тычет, а что мы в тех аусвайсах понимаем. Лейтенант посмотрел и командует немцам с белым флагом в комендатуру идти.

Немец носовой платок из кармана вытянул, но забыл, что у него за спиной огромное дерево стоит, и со всего маха в него прямо лицом ударился. Да так сильно, что сознание потерял. А может думал, что в него тоже выстрелили, поэтому и упал. Женщина с парнишкой немца подняли, и тихо пошли по дороге, побросав свои узлы, а мы сержанта перевязали и поехали дальше службу править.

Привыкшие за войну стрелять быстрее чем думать, мы редко задумывались по этому поводу. Как-то я стоял помощником начальника караула, когда часовой немца застрелил.

Часовой охранял склады в дальнем углу военного городка. Сразу за колючкой там проходила дорога, по которой ходили уже немцы. Однажды возвращался по этой дороге домой подвыпивший немец. Как сам же солдат рассказывал потом, увидев тихо мокнущего под мелким дождиком солдата, стал показывать руки и кричать: "Комрад! Шнапс! Шпик!" как только он наклонился, что бы всё это под проволоку подсунуть, часовой и выстрелил. Пуля вошла в темя и вышла между лопаток.

Когда я с группой усиления прибежал, то немец так и лежал навзничь, широко раскинув руки. В одной руке он держал недопитую бутылку водки, а в другой - кусок толи колбасы, толи сала.

Прибывшая по вызову, полиция забрала тру немца, а часовому за проявленную бдительность и решительные действия командир дал отпуск на родину. Парень был страшно этому рад.

Братья по классу

После вывода из уличных боёв мы сначала разместились на окраине Берлина, но оказалось, что эта была французская зона оккупации, но самих французов ещё не было, поэтому из нас были быстро сформированы рабочие команды для демонтажа находящегося неподалёку завода. Видимо наши торопились скорее всё вывезти, что бы французам ничего не досталось.

Разбирали мы завод по производству боеприпасов "Дойче вахмут муницион фабрик", а для расчистки развалин и подъездных путей брали местных жителей, которые постоянно толпились возле ворот этой "фабрик" в ожидании заработка. Платили им по буханке хлеба за день работы, но нанимались они очень охотно и возмущались, если мы по их мнению не тех брали.

Как то послали меня за инженером этого завода, чтобы помог разобрать огромный пресс для производства гаубичных снарядов. Я его веду, а народ за забором кричит, что мол, фашистам работу даёте, а своего же брата-пролетария обижаете.

Поэтому, если куда-то требовались рабочие руки, мы сами в толпу не лезли, а выбирали одного посмышлёнее на вид, и ставили ему боевую задачу. Он уже сам определял количество людей, сам их набирал.

Работали они всегда очень обстоятельно. Аккуратно всё в свои места сносили, и укладывали в штабеля или кучи. Даже подмести успевали, чем добивали нас окончательно. Правда и распорядок у них жестокий: коль начали они работать, так работают без перекуров. Обед - так обед: всем работам "дробь".

И никогда не возьмутся за ту работу, которую не успеют закончить до конца рабочего дня. Сверхурочные работы у них не в почёте. Да и авралы - тоже не для них. У них работа вся какая-то скучная, монотонная, без огонька, как у нас говорят.

Однако и результат всегда один и тот же: чисто, ровно, сухо. И на работу они всегда выходят не абы в чём, а в синих рабочих халатах. Если вдруг увидишь немца в ватнике, облезлой шапчонке и кирзовых сапогах, это значит, что он из нашего плена возвращается.

В.И. Сталин

Однажды по всей части расклеили приказ: такого-то числа на городском стадионе провести футбольный матч между воинскими формированиями ВВС (летчики значит) и артиллерийским частями. Подпись под приказом выглядела странно: "В.И. Сталин".

Я, как сознательный боец, быстрей к замполиту и на ошибку указываю: у Сталина-то инициалы И.В. - Иосиф Виссарионович. Замполит мне и разъясняет, что в этом городке базируется лётная часть, которой командует сын Сталина - Василий. Он же и является начальником гарнизона, а значит все части, какие бы они ни были, ему подчинены.

И вот в указанный в приказе день все воинские части, сколько нас в этом городке стояло, ровными коробками подразделений под барабанный бой проследовали через весь город и расположились на стадионе. В расположениях остались только караулы, дневальные и повара.

Мы этому обстоятельству страшно удивились. На каждом построении, разводе, политзанятиях нам по нескольку раз на дню повторяли, что вокруг хоть и побеждённые, но ещё враги, что бдительность - наше оружие, что оставление части хотя бы одним бойцом, хоть бы на час подрывает боеготовность Красной Армии, а здесь ВСЕ на глазах у ВСЕХ покинули собственное расположение на ВЕСЬ день!

Мы стояли большим и плотным кольцом вокруг стадиона, а на специальном помосте в креслах расположилось всё наше начальство во главе с начальником гарнизона генералом В.И. Сталиным, который восседал в центре.

Мы поболели за своих сначала стоя, как было приказано. Но по ходу матча вскоре все безмятежно расположились на траве газонов, покуривая втихаря.

Демобилизация

Увольнять начали сразу после немецкой капитуляции. Собрали всех пожилых солдат и в эшелон.

От нашей батареи забрали старого уже мужика, который ещё до нашего призыва воевать начал, а с курской дуги уже и мы с ним. Он всегда нас "катюшей" выручал. Так на фронте называлось кресало, которое состояло из обломка напильника, куска кремня и фитиля в гильзе от винтовочного патрона.

Мы, сколько ни бились. Никак тот фитиль запалить не могли, а он ловко так тюк-тюк и пошёл дымок. Только раздувать фитиль нас заставлял. Говорил: "Вы молодые, ветра в голове много вот и дуйте!"

Приказ об увольнении пришёл неожиданно, поэтому мы деда-солдата всей батареей спешно собирали, а когда их к эшелону повели, он умер. Сердце радости не выдержало и разорвалось.

Остальных после войны ещё долго держали, так как из противотанкового корпуса прорыва мы превратились в гаубичный полк постоянной боевой готовности, а это значит опять куда-то наступать собирались. Ведь гаубицы - это специальные пушки для проламывания обороны противника.

Потом вдруг по годам увольнять стали и дошли уже до ребят 1922 года рождения. Я расстраивался страшно, потому что у меня из-за ошибки писаря ещё в 43-м году стояло: "Год рождения 1924". На самом деле я родился 14 августа 1923 года. Если бы война к нашей деревне не подошла так быстро, то я на срочную службу как раз осенью 1941 года попал бы, но в ноябре 1941 года у нас только в полицаи мобилизовали.

Я уже настроился служить на целый год дольше, но неожиданно, в 1947 году всех 1923/24 годов рождения уволили одновременно независимо от времени призыва.

И через всю Европу и пол-России мы поехали домой...

Кондауров Иван Семёнович, ветеран войны, житель деревни Кулига Русановского сельсовета Черемисиновского района Курской области умер в год 60-летия "Курской битвы" и похоронен на кладбище села Вязовое Щигровского района Курской области, а его сослуживец Иван Никитович Дрынов живёт на станции Охочевка Щигровского ПЧ*

СПРАВКА. В ноябре 1942 года в Воронежской области сформирован 15-й стрелковый корпус, который при наступлении понёс большие потери, поэтому в апреле 1943 года управление корпуса было переименовано в управление 28 гвардейского стрелкового корпуса. Корпус был пополнен тремя стрелковыми дивизиями и одной - артиллерийской, в состав которой входила 23 лёгкая артбригада 76мм противотанковых орудий, где проходил службу сержант Кондауров И.С.

*ПЧ - путейная часть железнодорожной ветки.

Комментарии: 1, последний от 05/03/2017. © Copyright Анпилогов Илья Владимирович (anpilogov@yandex.ru) Размещен: 18/09/2008, изменен: 14/12/2009. 60k. Статистика. Очерк: Вторая Мировая Годы событий: 1943-1947	Оценка: *7.8916** Ваша оценка:

Анпилогов Илья Владимирович Семёнычева война

Анпилогов Илья Владимирович
Семёнычева война