НОВЫЙ ГОД
Шел уже декабрь 1979-го. В стане советских военных советников царило предпраздничное оживление - близился Новый год, многими впервые встречаемый на чужбине. В городе и в магазинах производились массовые закупки продовольствия, подарков. Скинувшись по 100 афгани, купили Ахмаджану дорогой бритвенный прибор. Батальонные офицеры рыскали по рынкам в поисках сувениров для своих подсоветных. Мы с приятелями занялись украшением нашей квартиры. К тому времени число жильцов в ней поубавилось - некоторые переводчики переехали жить в другой блок. Двоих студентов из нашей группы - Володю Юртаева и Виталия Пономаренко - перебросили из Кабула в Газни и Асадабад. Это было сделано в качестве наказания. Во время подрыва складов в Кабуле они натащили домой бесхозного оружия - пулемет, две винтовки, много патронов, а также немецкие военные каски, и сделали из своей комнаты нечто вроде музея. Какая то сволочь настучала особистам. В квартире был произведен шмон, меня военные контрразведчики тоже долго мучили, так как доброжелатели из числа соседей стуканули им, что я изготавливал из пулевого пороха ракеты. Все это было конечно так, ракеты я делал, и сам же запускал, любуясь их дымным шлейфом. Но визг и грохот от начиненной артиллерийским порохом пивной банки, которую мы взорвали рядом с подъездом, привел в дикий ужас афганцев, подумавших, что на них напали. Не мудрено, что за нас серьезно взялись. Но ничего не добившись, особисты потеряли ко мне всякий интерес и удалились, пообещав прищучить меня позже.
На работе также произошли кое-какие перемены: нам прислали нового переводчика - очень важного и "надутого" выпускника ВИИЯ майора Салкина. В отличие от меня, он классно переводил письменные тексты, но зато по телефону афганцы с первых слов узнавали в нем русского. Я же старался возместить свою письменную орфографическую безграмотность совершенствованием устного "второго родного" языка, свойственного поголовному большинству малограмотных афганцев. Здесь я был на высоте. Загвоздкой в наших отношениях стала жена майора Салкина. Дежурить по части стал оставаться преимущественно я, так как Салкина дома ждала жена. В этом ему потворствовали Пясецкий и его зам по политчасти. В моей душе клокотала ненависть, а сам я стал похож на немой укор...
С помощью приданного мне Ахмаджаном (для смелости) его денщика я совершил рейд "в тылы" 15-й ТБР, где средь бела дня, вскарабкавшись на каменистый утес, срубил штык-ножом маленькую пихту - за неимением елки. Как нас заметили и как мы оттуда драпали, рассказывать не буду. Скажу лишь, что припрятанное на складе вооружений "новогоднее дерево" под покровом ночи мне домой доставил на личной машине один из бригадных офицеров, заодно передав подарок Ахмаджана: я давно просил его о настоящей гвардейской фуражке с халькистской эмблемой. Он пообещал ее для меня достать, и сдержал свое слово. Помимо фуражки в отдельной маленькой коробочке, красиво обернутой упаковочной бумагой, вероятно руками его жены, лежали новенькие гвардейские погоны лейтенанта и латунные гвардейские эмблемы в петлицы. Радости моей не было предела.
Елку-пихту наряжали, как могли, Энвер раздобыл где-то в посольстве пару настоящих елочных игрушек, я захватил с собой из Москвы стеклянные бусы-гирлянды. На стене цветным мелом написали: "С новым, 1980-м". К нам с другом должны были заглянуть в гости девушки. Решив, прежде всего поздравить себя родимого и приурочить крупную покупку к такому светлому празднику, я приобрел стерео-систему "Панасоник", выполненную в черном металлике, которой, кстати, пользуюсь и по сей день. Хотя она и старая, выбросить ее жалко - сразу вспоминаю Кабул. Ездили в город покупать новые кассеты. По выписке из посольства получили модные диски. В общем, все было на мази. До Нового года оставались считанные дни...
В эти предпраздничные вечера мы подолгу засиживались на кухне и прислушивались к ночному кабульскому небу. Что-то там творилось неладное. Со стороны баграмского аэродрома вот уже несколько дней доносился беспрестанный гул, будто там каждую минуту взлетали и садились самолеты. Откуда нам было знать, что в своих догадках и предположениях мы попали в самую точку. Именно там концентрировались силы советских десантников, готовившиеся к штурму Кабула. Мы, так же как и Амин, ждали прибытия советского полка. В результате прибыла дивизия, 108-я. Но отнюдь не для охраны президента, а для его убийства.
Чуть забегая вперед, скажу: первыми погибшими на этой страшной войне советскими военнослужащими стали среди прочих и женщины. Перегруженный самолет с десантниками и работницами армейского магазина "Березка", доверху забитый продовольствием, рухнул близ Баграмского аэропорта, задев крылом гору еще за день до штурма дворца Тадж-бек.
27 декабря вечером после работы я отправился к приятелю-азербайджанцу Мамеду Алиеву в "старый" микрорайон, прихватив с собой бутылку "Аиста". У него был классный японский телевизор и радиоприемник (все "в одном флаконе"), который он, по его словам, выменял в городе на трофейный пистолет. Хотели послушать без посторонних радиоэфир: вот уже несколько часов в нем творилось что-то невообразимое. Работали сразу несколько радиостанций, называющих себя "Радио Кабула". По одной на пушту говорили об очередном заговоре контрреволюции против НДПА и Амина, а по другой на дари заглушаемый помехами голос рассказывал, что власть переходит к "здоровым силам партии".
Почему-то помнится, что мы в тот момент жарили картошку и горячо спорили как ее солить - побольше или поменьше. Когда вдруг все вокруг загрохотало и на улице стало светло, как днем, мы выбежали на балкон посмотреть, что же происходит. Но мгновенно были вынуждены нырнуть обратно - прямо в нашу сторону полетели трассеры. Пули зацокали по балконным перилам, одна из них выбила окно. Немного в стороне раздались несколько орудийных залпов. "Танки бьют", - про себя отметил я, и тут же в голове вспыхнула мысль: "Какие такие танки?!" Кроме наших, бригадных, в городе их нет. Значит, стреляют наши. Интересно по кому? Небось, опять какой-то мятеж, будь он неладен. Потом раздались два мощнейших взрыва, потрясших микрорайон. Господи, да это ж Гостелерадио! Там же наши ребята! Опять полезли на балкон, но в тот момент это было уже не так безопасно, как в первый раз. Трассеры расчертили небо во все стороны, пули резали воздух как масло и щелкали, щелкали по балкону, стенам дома. Вдали, над Дар уль-Аманом, казалось, кто-то зажег огромный костер, небо было просто белым. Сыпались стекла, на улице кто-то дико закричал. "Надо бы домой, - подумал я, - наверняка сейчас советники прибегут, потянут на работу".
Но добраться в ту ночь до дома мне было не суждено. Выбежав из подъезда во двор, я прямехонько угодил в лапы огромного мужика, одетого в темную "аляску" и вооруженного короткоствольным иностранным автоматом. "Допрыгался", - подумалось мне, и я стал что-то ему горячо объяснять на дари, мол, надо на работу бежать - контрреволюция, измена! "Работа отменяется на сегодня, парень, - вдруг тихо и спокойно сказал он на чистом русском языке. - Скажи спасибо, что мама родила тебя белобрысым, а то бы шлепнули тебя ни за что. Вали-ка обратно, откуда пришел". Он незаметным движением так ухватил меня повыше локтя, что в руке что-то хрустнуло...
К Мамеду я стучался минут 10. Он не открывал. Потом признался, что здорово испугался, что к нему в квартиру сейчас вломятся и, перепутав с афганцем, убьют. Остаток ночи мы провели у окна, выходящего во двор, наблюдая, как к подъездам подкатывают машины и оттуда кого-то выводят - военных и гражданских. По улице грохотали еще не виданные мной боевые машины десанта без характерных для афганской бронетехники красных кругов на бортах, на их броне сидели вовсе не афганцы. Отовсюду слышалась беспорядочная стрельба...
Часов в пять утра следующего дня удалось пробраться к 4-му "блоку" - там обитал Главный военный советник. На площадке перед домом что-то усиленно жевала советская десантура, восседая на броне БМД. То и дело приезжали и уезжали УАЗики с мушаверами. Меня до "нового" микрорайона подбросили советники ВВС. Один из них, выслушав мою невеселую историю, улыбнувшись, сказал: "Не горюй, еще навоюешься". Как в воду глядел...
Подъехав к дому, даже опешил - так все до неузнаваемости изменилось. На кругу, откуда начиналась дорога на Пули-Чархи, ощетинившись стволом в сторону моей работы, стояло вместо цветочной клумбы врытое в землю противотанковое орудие. Жены мушаверов кормили чем-то домашним советских солдат, одетых в совершенно непригодные для здешних условий "кирзачи". По дороге грохотали БМП и БМД, все почему-то с белыми флагами. Царила сумятица. Я открыл дверь квартиры: внутри никого не было. Это еще больше меня раздосадовало - точно теперь влетит по первое число. Покурив, пошел на улицу смотреть, что же там деется. Встретил водителя из нашей бригады - Латифа. Одет он был довольно странно - сверху армейские дриши, а снизу шаровары, "мотня", как я их называл. Довершали нелепую картину галоши на босу ногу. Увидев меня, он очень обрадовался, и пока мы курили, не отходил от меня ни на шаг. "Наши танки подбили у Телевидения из гранатометов. Все ребята погибли", - прошипел он, озираясь по сторонам. Я хотел спросить "Кто?" и осекся, понимая всю глупость своего вопроса. Ясно кто, советские. На душе заскребли кошки. Я грубо матерно выругался по-русски, а потом долго на дари облегчал душу нелестными выражениями в адрес своей Родины и ее руководителей. Сейчас это может показаться странным, но в тот момент и еще долгое время потом я идентифицировал себя как "нашего", то есть как афганца, а не как "советского", то есть как "вторженца". Я даже порадовался в тот момент, прости меня господи, когда Латиф рассказал, что перед тем, как охранявший здание Гостелерадио экипаж погиб, он подбил из орудия первую прорвавшуюся со стороны аэропорта БМД-шку с советской десантурой. "А где остальные наши танки?", - спросил я его. "Не знаю, в город они не вышли",- ответил Латиф. Посоветовав водителю скрыться куда-нибудь подальше и поглубже от греха, я побрел домой и там, в полном одиночестве и унынии, стал ждать своей участи, пока не заснул.
Через четыре часа в дверь позвонили. Вошел Пясецкий, излучавший отнюдь не радужные флюиды. Как мне потом рассказали, он подумал, что я испугался во время переворота и решил "уйти в тину". Гнев на милость он сменил только ко времени окончания своей командировки - через полгода после того, как мушавер-зампотех Василий Михайлович Лисов рассказал ему о наших несладких буднях в Джелалабаде. Впрочем, я на него не в обиде, по большому счету, мужик он был хоть и жесткий, но порядочный. Без особых предисловий Пясецкий скомандовал: "На выход". Прихватив "калаш", я вышел на улицу. У подъезда стоял армейский "газон" советских связистов. Сел в кабину, поздоровавшись с первым "захватчиком". Где-то через километр встали головной машиной в колонну армейских грузовиков связистов, и повели их на территорию нашей бригады. Вдоль всего пути по обеим сторонам дороги стояли обложенные мешками с песком самоходные артиллерийские установки. "Хорошо, что наши танки в город не пошли, а то бы было металлолому... - подумалось мне. - И когда только успели. Вот это прыть..."
Въехали на территорию бригады. У здания штаба стояли две БМДшки. На площадке прогуливались связисты. Я придавался на время в их распоряжение, чтобы наладить контакты с афганскими офицерами и хоть как-то устроить их быт. Ночевать опять же выходило мне на кровати в комнате советников. Про Новый год пришлось забыть и с головой погрузиться в работу снабженца. Пясецкий уехал домой, а я пошел смотреть, как разбивают армейские палатки и устанавливают на возвышенности антенны.
Побродив минут пятнадцать по грязи, я вернулся в комнату советников, плюхнулся на кровать и стал тупо смотреть в стену, вспоминая Москву и все то, что там оставил. Афганские офицеры отсутствовали, кантин был закрыт, общаться было совершенно не с кем. Ближе к вечеру пришел "оккупант" - прапорщик Сережа - и пригласил меня отпраздновать ввод войск в Афганистан. Сидели в связной машине и пили спирт, пока не настала ночь. Там я и остался ночевать, решив, что так безопаснее. Утром, к приезду советников, уже сидел в комнате и читал привезенные из Союза нашими военными "Известия". На вопрос Пясецкого, почему вечером не подходил к телефону, ответил, что помогал связистам обустраиваться. Потом я каждый вечер уже по своей инициативе уходил к связистам коротать вечера. Они по приезду первым делом поставили баню и оборудовали внутри огромной палатки бассейн с холодной водой. В этой "бане" и встретили Новый год. Накануне в Кабуле впервые за много лет выпал снег...
Дома, в микрорайоне я появился лишь третьего января. Ребята ужасно обрадовались, стали рассказывать новости и подробности переворота. Как спецгруппа КГБ закидывала гранатами кабинеты президентского дворца, как пристрелили в затылок полумертвого от отравления "советскими друзьями" Амина и его малолетнего сына, как убили врача Кузнеченкова, на сутки отсрочившего смерть диктатора...
Повторно справили Новый год.
Тем временем, прибывшие из Праги революционеры-латифундисты во главе с Бабраком Кармалем не стали церемониться со своими политическими противниками. Опять начались аресты и расправы. Несколько недель продолжалась вакханалия. "Ревтройки" арестовывали людей, зачитывали им приговор и расстреливали на месте в затылок. Первой жертвой нового революционного режима стали президентские гвардейцы. Многие из них, застигнутые врасплох во время переворота, не сумевшие оказать сопротивления и добровольно сдавшиеся, были расстреляны. Командиров воинских частей и подразделений, верных Амину, арестовывали и заполняли ими следственные изоляторы и тюрьмы. Кабульский централ Пули-Чархи простоял пустым совсем недолго. Остатки тех, кого не успел уничтожить Амин, сменились новыми арестантами. Стоявший в правом углу тюремной территории маленький каменный домик с глухим забором, обнесенный колючей проволокой, принял новых постояльцев - жена Нура Мухаммеда Тараки вышла на свободу, а ее место заняла женская часть семьи Амина (мужская была уничтожена). Старшую дочь диктатора, раненную в коленную чашечку во время штурма дворца, прооперировали, а затем тоже засадили в этот домик вместе с грудным ребенком. По слухам, она была там неоднократно изнасилована.
В 1987 году, когда я в очередной раз посетил тюрьму в качестве журналиста, обратил внимание на то, что выжившие родственницы Амина по-прежнему обитают в этом каменном склепе. Освободил их через несколько лет так же как и его предшественники преданный советским руководством президент Наджибулла уже перед самым крахом режима, когда на окраинах города стояли антиправительственные вооруженные формирования.
На исходе лета 1980 года, находясь на излечении в военном афганском госпитале "Чарсад бистар", я познакомился с одним из членов ЦК НДПА - неким Сангаром, который лежал в соседней палате с желтухой и каждый день принимал делегации высокопоставленных "товарищей". По его собственным словам, после свержения Амина он принимал живейшее участие в репрессиях против "халькистов" в уезде Баграми. Я с ужасом узнал, что там под его личным командованием народ казнили сотнями и, опять же, закатывали в землю с применением землеройных машин и бульдозеров.
Чтобы хоть как-то завоевать популярность у афганцев и обелить свое пребывание у власти, новое афганское руководство через некоторое время распорядилось уменьшить масштабы репрессий. Расстрелы прекратились, в основном происходили аресты. Не избежал его и наш комбриг Ахмаджан. Пясецкий чудом "выдернул" его из числа тех, кто подлежал расстрелу, и дело на первых порах ограничилось домашним арестом. Чтобы его не ликвидировали, мы с одной стороны конспиративно, а с другой - демонстративно - посещали арестанта в его доме в Пули-Чархи. Это возымело тогда свое действие и, по крайней мере, где-то года до 1983 он был точно жив. Вплоть до 1990 года я пытался раздобыть хоть какие-нибудь сведения о его судьбе и судьбе его близких. В 1989 году замначальника 4-го Управления МГБ Афганистана - двухметровый здоровяк, который от греха подальше собирался отбыть в Прагу на дипломатическую службу, сообщил мне, что Ахмаджан был арестован, но данных о расстреле у него не имеется, скорее всего, выпущен на свободу. Впрочем, он мог меня запросто обмануть: для него не составляло труда придушить своими здоровенными ручищами подследственного террориста во время допроса в собственном кабинете. Где уж тут говорить о милосердии.
ДЕНЬ СОВЕТСКОЙ АРМИИ
Тем временем грянуло большое событие. Впервые 23 февраля 40-я армия встречала не на родине. В Кабуле были отмечены первые случаи мародерства и грабежи. Дуканщики рассказывали о том, что на окраинах города "шурави" (советские) забирали у них продовольствие и ширпотреб, а затем быстро укатывали на своих "железных конях" в неизвестном направлении. В основном страдали индусы-сикхи, составлявшие большинство торгового сословия афганской столицы. Простой народ начинал понимать, что вместо "кладбищенского" порядка Амина пришел разбой "оккупантов". Хорошее отношение к русским быстро улетучивалось, в афганском обществе стал быстро формироваться образ врага - иностранного захватчика.
Одновременно с этим советские войска численностью до батальона начали вести первые боевые действия. Отрабатывались в основном оперативные данные, полученные от афганской стороны, причем не всегда достоверные. В ходе рейдов и вооруженных столкновений, от которых душманы в первое время уклонялись, гибли в основном мирные жители. Афганское духовенство призвало граждан страны оказывать вооруженное сопротивление захватчикам. В Кабуле появились первые листовки, призывающие к свержению просоветского режима. В городах Гардез и Хост вспыхнули военные мятежи в 12-й и 25-й пехотных дивизиях. Солдаты и офицеры отказывались стрелять в мусульман, в массовом порядке дезертировали. Совсем неспокойно стало на трассе Кабул-Джелалабад, которую контрреволюционеры начали усиленно минировать. Грузовые автомобили уже не могли по одиночке ехать по дороге - это стало смертельно опасно - и стали сбиваться в колонны и двигаться по трассе под защитой военной техники.
Стремительно меняющаяся в провинциях общеполитическая обстановка отозвалась и в центре. В феврале мощное трехдневное восстание вспыхнуло в Кабуле. Впоследствии некоторые арестованные зачинщики выступлений на допросах с пристрастием признавались, что оно специально было приурочено к Дню Советской армии, а "за их спиной" стояли некоторые сотрудники посольства США, снабдившие организаторов манифестаций крупными суммами денег.
Танки и БМП 4-й танковой бригады по приказу Ватанджара выдвинулись в город на разгон манифестантов. В первый день были только демонстрации с антисоветскими лозунгами. На следующий день город заполнили сотни тысяч разъяренных людей. Все улицы были просто запружены народом. В нас летели камни, затем начали стрелять. Особенно жарко было на тесной улочке, которая связывала площадь Пуштунистана с районом, ведущим к проспекту Майванд. Там подожгли несколько машин и ранили несколько наших (афганских) солдат. Из четырехэтажного дома на перекрестке этих улиц кто-то вел прицельный огонь по солдатам. Танк из состава 2-го батальона одним осколочным снарядом, попавшим в первый этаж, превратил здание в груду камней и глины. Оттуда неслись крики и стоны - в доме находились десятки живых людей, которым требовалась срочная медицинская помощь.
Но ни о какой помощи не могло быть и речи - машины не могли никуда проехать, всюду были толпы народа. Наша БМП на полном ходу врезалась в обезумевшую толпу, и, не снижая скорости, пошла месить гусеницами тех, кто не успел отскочить. Общий кошмар сложившейся ситуации усугубляли пролетавшие над головами истребители, бравшие звуковой барьер прямо над местом разыгравшейся трагедии. Из вертолетов, зависших над Майвандом, велся автоматный огонь по толпе на поражение. В общем, восстание подавлялось "на полную катушку", были убиты сотни человек, тысячи получили ранения и увечья.
У советского военного командования хватило ума не ввязываться в эту драку. Был лишь отдан приказ - блокировать совместно с афганскими войсками все подступы к Кабулу и не пропускать народ в обе стороны. На следующее утро восстание продолжилось, но носило уже не столь ожесточенный характер. Повсеместно люди стягивались к центру города на митинги, и все несли и несли гробы и обтянутые белой тканью носилки с убитыми. Я сидел на броне в афганской военной форме, сшитой из материи, похожей на верблюжье одеяло, и наблюдал за этой безрадостной картиной, а люди плевали в мою сторону и посылали проклятья, впрочем, не предпринимая больше никаких агрессивных действий. Так из русского "биядара" (брата) я превратился в "шурави" со всеми вытекающими отсюда последствиями. С того момента и на протяжении долгих лет я больше никогда не чувствовал себя в Кабуле в полной безопасности. Нерушимая афгано-советская дружба в те памятные дни дала серьезную трещину.
Весной 1980 года советские войска полностью "освоились" в Афганистане. Нашим солдатам поначалу пришлось несладко - жили в землянках и палатках, питались бог знает чем. Военная амуниция явно не соответствовала афганским условиям - тяжелые сапоги не позволяли лазить по горам, а советская форма (кроме десантной) делала солдат отличной мишенью для афганских горных стрелков, которые из кремневых ружей времен афгано-британской войны могли за пару километров легко "снять" цель.
Военные стихийно меняли сапоги на кроссовки, дабы обрести себе подвижность в бою. Чтобы хоть как-то обустроить свой быт, солдаты за неимением ничего другого стали приторговывать патронами. "Зеленый" базар в центре Кабула усилиями прапорщиков наполнился армейским добром. Парадоксально, но именно на тот период времени пришлось формирование нового класса афганских торговцев-дуканщиков, впоследствии сколотивших на оккупации большие капиталы. Торговля заметно оживилась. Из стран Юго-Восточной Азии в Афганистан хлынул поток ширпотреба и бытовой техники. Через некоторое время почти каждый отбывающий на родину офицер и прапорщик стремился привести домой магнитофон "Шарп". Солдаты могли лишь мечтать о приобретении "джентльменского набора", состоявшего из кейса-"дипломата", в котором лежали бы джинсы, батник, солнцезащитные очки и жевательная резинка с сигаретами. На рынке появились отменная армейская тушенка, рыбные консервы, советские сигареты, печенье, соки в 100-граммовых баночках. Наш рацион заметно разнообразился, чего, к сожалению, нельзя было сказать о солдатах 40-й армии. Еда для рядового состава в частях и подразделениях, мягко говоря, оставляла желать лучшего. Грошей, которые им выплачивались в виде денежного довольствия, для борьбы с авитаминозом явно не хватало. По мере возможности мы старались им помочь - в расквартированный на территории бригады полк привозили свежие овощи и огромные, похожие на авиабомбы арбузы. Но это была капля в море.
Рынок до предела наводнился советскими дензнаками и чеками "Внешпосылторга". Наверное, впервые в советской истории они стали реально конвертируемой валютой, котировавшейся наравне с долларом, маркой и фунтом. Впоследствии советское руководство попытается остановить этот процесс вводом в обращение особых внешпосылторговских чеков с типографской надпечаткой "Специально для военной торговли", однако это не даст видимых результатов.
Все происходившее убеждало в том, что решение о вводе войск в Афганистан было принято скоропостижно - в последний момент. Никто всерьез не подумал о том, что советский солдат будет на чужбине есть и пить, в чем воевать и на чем спать. Импортные сильнодействующие препараты против косивших солдат амебной дизентерии, брюшного тифа и гепатита в армии в то время отсутствовали. Мы покупали по просьбам армейцев эти лекарства на рынке - благо безвозмездная помощь ООН распродавалась повсеместно. Все это ставило советских солдат и афганских боевиков в неравные условия. К тому же испепеляющая летняя жара днем и пронизывающий ночной холод на высокогорьях были привычны для воинственных афганцев, но не для наших, видевших войну лишь в кино подростков, которым сунули в руки автомат и насильно погнали воевать. Можно лишь преклонить голову перед героизмом советских солдат, которые в этих нечеловеческих условиях били противника почти повсеместно и в плен по своей воле не сдавались.
Москва старалась сбить шок международного общественного мнения от ввода "ограниченного" (лишь финансовыми возможностями СССР) контингента войск публикациями в местной и советской прессе о мифической посадке садов и восстановлении народного хозяйства солдатами 40-й армии. На самом деле происходило прямо противоположное. Уже через полгода-год после ввода войск начались жесткие "контактные" боестолкновения. Уничтожались целые кишлаки, а афганцы спиливали реликтовые деревья на дрова. В Союз потянулись сотни цинковых гробов, в афганских деревнях, как грибы, росли кладбища.
ДЖЕЛАЛАБАДСКИЕ ОАЗИСЫ
После первых месяцев эйфории от прихода к власти новое афганское руководство приступило к тактическим перестановкам в рядах Вооруженных сил. "Неблагонадежные" части расформировывались, отдельные их подразделения придавались местным гарнизонам в провинциях. Кабул вычищался от тех, кто посмел в свое время поддержать приход к власти Хафизуллы Амина. Не избежала этой участи и 4-я танковая бригада - оплот "халькистов" и постоянная реальная угроза режиму. Часть танков были переброшены в провинцию Газни. 3-й батальон БМП, усиленный танками, - в Джелалабад. Уже через несколько недель после этих "перебросок" пришлось вылететь в командировку в Джелалабад.
Техника, двигавшаяся своим ходом из Кабула к пакистанской границе, была основательно потрепана в дороге как душманами, так и нерадивыми водителями, запоровшими двигатели у нескольких боевых машин. В уезде Сорхруд на самых подступах к Джелалабаду во время марша на мине подорвался и упал в горную реку танк. Экипажу спасти не удалось, так как люки были задраены. Нам с советником по техническому обеспечению и обслуживанию Василием Михайловичем Лисовым и афганским зампотехом Абдуллой предстояло вылететь на место событий и разобраться в сложившейся обстановке.
В кабульском аэропорту торчали несколько дней - из-за непогоды бортов на Джелалабад не было. Можно было вылететь лишь на старинном 5-местном "кукурузнике" с четырьмя крыльями. К подобного рода экзотике мы отнеслись с прохладцей - и мне и советнику через пару месяцев выходил дембель - и таки дождались афганского МИ-6. Вертолет, правда, тоже не глянулся. Снаружи он был весь какой-то обшарпанный, да и внутри, по всей видимости, недавно перевозили скот. Кстати, перевозка мелкого и крупного рогатого скота военными самолетами и вертолетами в Афганистане была вещью обычной. Впоследствии мне неоднократно приходилось летать из Кандагара и Герата в окружении блеющих и гадящих от страха овец, которым вторили афганские военные и члены их семей.
Недоброе случилось уже через 20 минут после взлета. Из-за тряски поползли ящики с боеприпасами, под натиском которых лопнул один из двух железных обручей, державших 200-литровую бочку - самодельный резервный бак с топливом. Он стал угрожающе отъезжать от левого борта в нашу сторону, и мы, не сговариваясь, вместе с борттехником вчетвером бросились на пол, упершись ногами в резервуар. Так и летели приблизительно еще 1 час 20 минут, моля бога о благополучной посадке. Бог был милостив.
В аэропорту нас уже ждал УАЗ с офицерами бригады. После традиционных "брежневских" поцелуев и многократных "заклинаний" типа "четурасти-хубасти" (как дела?) мы рухнули на заднее сиденье и тронулись в путь. Кстати, о "четурасти-хубасти". Если вы поинтересуетесь таким образом о делах иранца, он примет Вас за врача. Дословно это означает: "Ну, как здоровье? Хорошо?". Наши переводчики придумали замечательный ответ, который стал впоследствии очень популярным у советских военных, чьи дела в конце кампании шли явно не очень хорошо" - "От вертолета лопасти, в Кабул попал по дурости".
Джелалабад встретил нас адским зноем. Дня за четыре мы сбросили килограммов по десять - жидкость выпаривалась из организма вместе с потом. У меня от беготни по раскаленным камням расплавились подошвы отечественных вельветовых туфель за 11 рублей, а с ушей, поволдырившись, сошла кожа. Стопроцентная влажность не позволяла высушить постиранную одежду. Утром приходилось надевать все влажное, но зато прохладное. Единственным спасением от жары стала мокрая простыня, в которую можно было обернуться и сесть под вентилятор. Но электричество подавалось всего на 1 час вечером, и к вентиляторному часу мы готовились заранее, окружая себя баррикадами из никелированных чайников и лимонов. Поначалу мы, как и наши афганские коллеги, поселились в бывшей шахской летней резиденции, превращенной революционерами в казарму. Условия для жизни там были мрачные. В саду, где росли сотни видов реликтовых деревьев с цветами вместо листьев, было нагажено, и зловоние человеческих испражнений забивало цветочные ароматы. Мы перебрались в военную гостиницу. Гостиница - это, конечно, громко сказано. Наверное, еще пару лет назад название и соответствовало содержанию, но к нашему приезду строение представляло собой двухэтажное здание без стекол, с не запирающимися дверями и окнами - все металлическое, включая замки и шпингалеты, было растащено местным населением.
Помыкавшись там с неделю, переехали к одному из военных советников в Самархель - городок, где раньше обитали советские специалисты в области ирригации, построившие афганцам фермы по выращиванию оливок. Там был просто рай земной: кругом зелень и прохлада. Вытяни руку из окна и рви, что хочешь - лимоны, апельсины, наренджи и грейпы. Советник этот, одурев от одиночества, позабыл, зачем он здесь находится, и занимался тем, что отстреливал из пулемета душманов, свив себе "гнездо" из матрасов в одном из военных вертолетов (советский вертолетный полк дислоцировался на джелалабадском аэродроме). Наши летчики, которым тоже иногда бывало скучно, с удовольствием брали его с собой на отработку разведданных. Одним словом, провинция...
Лисов часто ездил на узел связи звонить в Кабул - докладывал, как продвигаются ремонтные работы, а я от нечего делать ловил рыбу в одном из бывших "захир-шахских" водоемов и кормил ею оголодавших танкистов. Специфика приготовления ухи заключалась в том, что рыбу нужно было доставлять в батальон почти бегом, чтобы она не протухла от жары. Ловились сазаны, карпы, красноперка. Прекратил я рыбную ловлю, когда однажды на крючке повисла огромных размеров змея. Здорово испугавшись, я побросал снасти в озеро и больше туда не ходил.
Из Кабула требовали срочно достать из реки упавший туда танк, снять с него пулемет ДШК и вытащить снаряды. Безумство этого приказа можно оценить лишь по прошествии лет. Видимо, в центре наивно полагали, что контрреволюционеры полезут под воду в танк, и будут извлекать оттуда боеприпасы для изготовления фугасов, а из пулемета стрелять по вертолетам. Увы. Уже в то время у душманов уже были новейшие компрессионные мины итальянского производства и крупнокалиберные пулеметы, которые доставляли в Афганистан караваны из Пакистана. Границы были совершенно открыты - вернее, их не было вообще. Окрестности Джелалабада контролировались формированиями Исламской партии Афганистана Гульбеддина Хекматиара и отколовшимися от этой организации отрядами одноименного движения под предводительством местного авторитета Юнуса Халеса. Ночью вертушки не летали, и караваны преспокойно проходили через зону свободных племен, которые хорошо оплачивались из-за рубежа.
Но, как известно, приказы не обсуждаются, и пришлось ехать. С нами в дорогу собрались прилетевшие из Кабула родственники двух офицеров, погибших в танке, и два "водолаза" из числа местных жителей. Внешний вид "водолазов" привел меня в некоторое замешательство - худосочный старик и мальчик лет десяти были одеты в лохмотья, а их экипировка состояла лишь из длинной веревки. Два дня собирали колонну. Во главе конвоя шли два танка, за ними три БМП, танковый тягач с платформой. За тягачом - наша БРДМ. Замыкали ее три "Урала" с афганской пехотой. Колонна по афганским меркам вышла устрашающая, поэтому мы без особых опасений раненько утром двинулись в путь. Военный советник-стрелок тоже с нами увязался, чему я впоследствии был очень рад.
По дороге Джелалабад-Кабул двигались спокойно где-то минут сорок. Слева - отвесные скалы, справа - крутой откос и горная река. Сама дорога метров двадцать в ширину. Я сразу про себя отметил - если что-нибудь случится, то придется по всей видимости двигаться задним ходом - места для разворота не было. Успокаивал лишь огромных размеров КПВТ, за турелью которого сидел афганский сержант. Связь в тот день работала отменно - Абдулла постарался и накануне лично проверил все шлемофоны. Минут через пятнадцать началось. Раздался взрыв, и столб черного дыма окутал головной танк.
"Мина", - подумал я, отметив про себя, что никакого страха не испытываю. Происходящее напоминало кадры из фильма "Освобождение" - и не больше. Колонна по инерции двигалась еще несколько десятков метров, пока боевые машины ни сбились "в стаю". Лисов отдал приказ двигаться задним ходом, чтобы растянуть конвой. Тут раздался второй взрыв. БРДМ тряхнуло так, что все снаряжение коробки с патронами, откуда-то взявшийся полевой телефон, автоматы и разная прочая дребедень сорвались с креплений и разлетелись по всему салону. Осколком телефона мне распороло ногу у бедра, на штанах расплылось бурое пятно. Танки из БМП открыли беспорядочный огонь во всех направлениях. Со стороны, наверное, могло показаться, что нас атакуют отовсюду, но из открытого люка "духов" видно не было. Позади нас лежал завалившийся на бок "Урал". Противотанковой миной у него оторвало переднее колесо, которое как снаряд и ударило по нашей машине. Водитель был ранен в ноги и контужен. Два солдата были убиты, два получили ранения, остальные залегли вокруг поверженного грузовика и стреляли в белый свет как в копейку. Невообразимый грохот стоял минут пятнадцать, пока я не доорался через шлемофон до танкистов, и те не прекратили огонь. С противоположного берега реки поднимался дымок - оттуда по колонне несколько раз шарахнули из гранатометов, но не попали. Стрелять из пушек по зеленке не было никакой необходимости - "духи" уже растворились.
До сумерек сумели поменять траки на подорванном танке. Пришлось двигаться вперед еще с километр - там дорога немного расширялась, и можно было развернуться. Ночью въехали в Джелалабад и передохнули минут двадцать. Потом на БРДМе отправились в Самархель. По пути нас несколько раз останавливал "патруль" из советских воинов. Они стояли по одному через каждые 500 метров, вооруженные лишь автоматом, а вокруг - заросли "зеленки" и ни души. В общем, подарок для "духов". Услышав родную речь, солдаты заметно приободрялись, Мы на свой страх и риск стали собирать их и сажать на броню, к ночи всех до единого доставили в их часть. Там вдоволь наорались, вступив в нецензурный диалог с безмозглым командиром, отправившим ребят в ночь, практически на верную погибель. Наши бурные жестикуляции и странный внешний вид (на мне была чалма, на советнике - шапка из спутанных волос и пыли) вероятно, произвели впечатление на военного, по крайней мере, больше мы таких "патрулей" на ночных джелалабадских дорогах не встречали.
Совсем поздно ночью приехали в Самархель, где пили гидролизный спирт, подаренный советнику-стрелку нашими вертолетчиками, промыли и стянули пластырем мою царапину на ноге.
Утром, попив чаю с цитрусовыми, стали обдумывать план следующего марша в уезд Сорхруд. Через четверо суток все было готово. На этот раз нас должны были прикрывать сверху вертолеты, предварительно "поработав" по целям с раннего утра. Предполагалось, что к месту "работы" мы должны были прибыть к 12 часам дня, а вертушки раз в два часа долетать до нас, и в случае необходимости подавлять огневые точки духов.
Все повторилось снова, правда, на этот раз мы успели добраться до места, где затонул танк. На мине подорвалась БМП - слава богу, обошлось без потерь. Нас удивило, что боевые машины следовали точно по следам, проложенным головной машиной, а БМП все-таки "схватила" мину. Потом оказалось, что рвемся мы на компрессионных "итальянках". Миноискателем ее обнаружить невозможно - корпус пластиковый. Взрыватель изготовлен из полимеров. Срабатывает при создании избыточного давления в замкнутом пространстве пробирки. Целая колонна автомобилей может проследовать по заминированной дороге, и лишь последняя машина, замкнувшая контакт, взлетает на воздух. Тогда мы этого еще не знали. За неимением саперов, послали обследовать обрывистый спуск афганскую пехоту - никто не подорвался, и решено было приступить к работе.
Афганский старик "водолаз" прикрепил себе на шею тяжелый камень и обвязал торс веревкой. В правой руке у него был трос с карабином, который он был должен зацепить за танковый крюк. При виде "водолаза" родственники погибших танкистов заплакали, а меня почему-то стал душить невесть откуда взявшийся хохот. Худшие предположения оправдались, и через пятнадцать минут мы дружно откачивали захлебнувшегося в стремнине "водолаза". Он долго поводил глазами, не соображая на каком свете находится. Окончательно он пришел в себя лишь когда мы его напоили чаем и заплатили 100 афгани за риск. Он остался очень доволен. В реку полезли мы с Абдуллой. Меня и зампотеха страховали двумя тросами, каждый из которых держали четыре человека. С горем пополам карабин удалось за что-то зацепить, и мы стали разворачивать тягач. Выходило так, что ни при каком исходе танк вытянуть на платформу тягача было невозможно - слишком узка была дорога, но все же решили тянуть, чтобы достать из танка погибший экипаж и передать тела родственникам. Трос рвался раз десять. Мы с Лисовым посчитали на бумажке, что для подъема потребуется аж 8 блоков, а в наличии было только 5. Все же, презрев законы физики, мы вытащили злополучную машину на откос. Когда вода через открытые люки слилась, внутрь танка полезли добровольцы. Их рапорт был неутешителен: от воды трупы разбухли так, что вытащить их не представлялось возможным. Достали нож, стали прокалывать тела, чтобы выпустить из них воду. К сумеркам удалось извлечь лишь механика-водителя и снять ДШК. Вернулись домой в Самархель. Через неделю вновь отправились пытать счастье в Сорхруд. Вернее, это был не Сорхруд. Сам Сорхруд располагался на другом берегу реки через каньон. Но его отчетливо было видно.
Вероятно, "духи" следили за манипуляциями по извлечению танка и заминировали всю округу. Но и мы были не лыком шиты - впереди уже шел танк с минным тралом, похожим на каток для укладки асфальта. Правда, после трех-четырех мин водитель окончательно оглох от разрывов, и пришлось сажать на его место батальонных офицеров. На излучине дороги, еще за километр до вытащенного танка, духи в этот день нас зажали серьезно. Стреляли сверху слева - с горы, и из зарослей на правом берегу реки. Местонахождение их позиций выдавали лишь дымки от выстрелов. Колонна вела ответный огонь на подавление из пулеметов и орудий. Нога нашего стрелка просто влипла в педаль турели КПВТ. Мы стреляли сначала через бойницы из автоматов, затем, поняв, что нас сейчас сожгут, выскочили из брони и залегли у колес. Духи продолжали долбить нас конкретно, мы ползали как змеи, то вползая под броню, то отползая вплотную к скале - в зависимости от того, откуда сильнее поливали.
Ситуацию спасли вертолеты - слава советнику-стрелку! Раздалось характерное "хрюканье" - полетели НУРСы и когда пыль опустилась, на месте "зеленки" остались лишь обгорелые пни да воронки. Пехота полезла вверх на гору, а мы силами двух БМП, которые стояли почти в хвосте конвоя, столкнув в реку грузовик и филигранно развернувшись на одном месте, пошли назад в сторону Джелалабада, чтобы обогнуть злополучное место с тыла. Маневр удался. Правда, через полтора часа, когда мы ворвались в забытый богом кишлак, состоявший из пяти-шести дувалов, там уже хозяйничали афганские солдаты, реквизировавшие у местного населения продовольствие. Перечить мы им не стали - злоба на "духов" еще не утихла. Хотелось все расфигачить и всех уничтожить. Правда, сдержали себя, и пошли искать воду - жара была невыносимая. Нашли какой-то арычок, попили. Откуда там, на горе взялась вода, я в тот момент не подумал. Она воняла тухлятиной, но решили, что это все же лучше, чем пить из реки - сразу вспоминались трупы танкистов.
Вечером следующего дня в Самархеле меня бил озноб, лоб горел. Начались рвота и понос, которые не проходили несколько дней. Лисов в итоге, отвергнув мои просьбы остаться, погрузил меня в вертушку и отправил в Кабул. Из аэропорта до микрорайона я доехал на такси, открыл дверь квартиры и рухнул на койку. Организм не принимал ничего - и еда и вода выходили через несколько секунд через все отверстия, которые имеются в человеческом теле. Дома никого не было - как назло все уехали по командировкам. В таком состоянии через пару дней меня и застала дома знакомая медсестра Галя, сама одела в теплую куртку (на дворе стоял июнь) помогла доковылять до медтаблетки, которая отвезла меня в афганский госпиталь. Под капельницами я пролежал около трех недель, попутно принимая внутрь швейцарские лекарства - медицинскую "гуманитарную помощь" ООН. С тех пор я очень сильно зауважал международное сообщество - если бы не оно, то неизвестно чем бы все это кончилось. Знаю точно, что в то время таких лекарств в советских медсанбатах в Кабуле не было, да, наверное, и мест свободных - из провинций пошел вал раненых и больных, так что некоторых пациентов клали в афганские госпитали.
Мой сосед по койке - борттехник вертолета Сережа с ранениями в обе ноги - ковыляя на костылях по палате, старался меня развлечь, как мог. Его сюда доставили из Джелалабада неделей раньше - в раны попала инфекция, и наш медсоветник по инфекционным болезням опасался худшего сценария развития болезни. Однако мы были молоды и сильны духом - болезни потихоньку отступали. Узнав, что через три недели у меня выходит "дембель", врач от чистого сердца предложил мне остаться полежать в больнице - от греха подальше. Человек он был очень сердечный, до Афганистана работал в Центральном военном госпитале в Москве. Говорят, что за полтора года, проведенных в Афгане, он от ужасов войны спился, и его отправили на родину.
После завтрака мы с Серегой обычно выползали в больничный сад - погреться на солнышке и посмотреть на обитателей больницы. Мы были единственными в то время пациентами-иностранцами, и пользовались заслуженным вниманием афганских медсестер. Выписали меня после того, как мы устроили в палате инсценировку нашей "безвременной кончины". Включив бактерицидную лампу, изливавшую на все окружающее сине-зеленый свет, мы завернулись в простыни и легли в койки, взяв в руки зажженные свечи. От лампового излучения лица наши приняли мертвенно-бледный оттенок. Позвонили в звонок экстренного вызова медперсонала. Что там творилось - словами передать невозможно. Медсестра с криками "русские умерли!" неслась по больничным коридорам в реанимацию. Вбежавший солдат-охранник сделал свои выводы: заорал, что "русские сошли с ума".
В общем, через три дня я поступил в распоряжение добродушных военных советников-одесситов, которые не особо утруждали меня работой вплоть до самого отъезда на родину. А его отложили на полтора месяца - в Москве начиналась Олипмиада-80, и ЦК КПСС принял решение отсрочить возвращение на родину "афганцев" во избежание их контактов с иностранцами. По мнению ЦК, как мне объяснили потом военные, мы могли "проявить политическую близорукость и донести до иностранцев версии афганских событий в искаженном свете". Но я ЦК благодарен. Хотя бы за то, что будучи "нежелательным свидетелем", был оставлен родной партией в живых.
Ровно через месяц сменивший меня на боевом посту переводчик, кстати, тоже Сергей, получит ранения, спасая потерявшую управление машину (водителя снял снайпер) от падения в пропасть на дороге Кабул-Джелалабад. Три наших советника, ехавших в УАЗике из Кабула в район Сароби, погибнут, а один после ранения в голову на всю жизнь потеряет зрение.
ПРОЩАЙ АФГАН, ВЕРНЕЕ - ДО СВИДАНЬЯ
За неделю до отъезда советнички, будь они неладны, подсуропили мне поездку в Хост - надо бьло доставить туда мушаверскую жену с чемоданами. Когда летели, я спросил летчиков - когда назад? Ответили, что только через четыре часа.
Шлепнулись на совершенно красный песок посадочной полосы. Странно, но нас никто не встречал, как было обещано. На территории всего аэропорта я обнаружил только две афганские "хаймы" (палатки), где "зеленые" прятались от жары и, якобы, что-то охраняли. Ни советников, ни армейцев не было. Присели с барышней на чемоданы, закурили. Так прошло полчаса, никто не приезжал. Я ей предложил вернуться в Кабул, если не встретят, она - ни в какую. Я ей и про дембель рассказал, и про то, что самолеты сюда не так часто летают, и что вообще - мне в Кабул по делу. Но она упрямая была как черт. Говорит, мол, - ждать будем до победного. Вот так сидели и ждали. Дождались, да не ее супруга - подлетели армейцы на трех БТРах, забрали у летчиков почту и подогнали к борту грузовик нагружать. Я к ним со своей бедой. Лейтенант согласился нас отвести до городка мушаверов. У барышни той все сложилось нормально, а я в результате бежал по рулежке за бортом, который собрался улетать без меня. Так быстро я в жизни не бегал, и впервые в Афганистане, помнится, здорово перетрусил. Аэродром пустой - наши меня выкинули на подъезде и тут же назад. Вот ситуация - время часов 16, самолет улетает, а до города пилить пешком - к утру не дойду. В общем, снял я "калаш" и начал палить одиночными. Как еще, черти, услышали, Притормозили, обматерили за опоздание, сказав, что вечер - не лучшее для полетов время.
А 12 августа 1980 года мы "штурмовали" в кабульском аэропорту гражданский борт - Ту-154, который должен был отвезти нас на родину. Это был первый массовый "дембель" военных переводчиков, многим из которых довелось не только отдыхать на этой войне. У всех был огромный "перевес" - везли "колониальные" товары на голодную социалистическую родину. Работники афганской авиакомпании "Ариана" заартачились, и не хотели пропускать через границу лишний вес, вызвав себе на подмогу вооруженных солдат-афганцев. Завязалась массовая потасовка, в которой с обеих сторон приняли участи около тридцати человек. Исход побоища был предсказуем - поверженные на землю и разоруженные солдаты не сопротивлялись. Бесчисленные чемоданы и коробки были погружены на борт.
Советские барышни-стюардессы поначалу пытались унять праздновавшую "дембель" толпу, но уже после Ташкента, где все затарились пивом, они поняли, что лучше скрыться где-нибудь в укромном уголке самолета, отдав нам на разграбление все запасы спиртного, которые были на борту.
В Москву мы прилетели в три часа ночи.
В "Шереметьево" встречавшая меня мама плакала, говорила, что я стал похож на скелет. Действительно, весил я тогда 46 килограммов.
Семь дней спустя нас заставили принять присягу на Московской гауптвахте. Через год, в 1981-м, по окончании института стран Азии и Африки, я получил военный билет, из которого следовало, что в Афганистане я никогда не был, и год назад уже как бы получил высшее образование. Потом исправлявшая от руки черными чернилами даты в документах пухленькая крашеная женщина с военной кафедры впервые сказала мне: "Мы вас в Афганистан не посылали". Я на нее не в обиде.
Тогда я не мог даже предположить, что отдам Афганистану еще семь с половиной лет своей жизни, буду провожать из Кабула на родину последний советский БТР и возьму на память с кабульской пересылки табличку с меню последнего солдатского обеда. Но Бог распорядился именно так.
Напротив Кремля, в Институте стран Азии и Африки при МГУ им. Ломоносова, там, где раньше была комната комитета комсомола, сейчас скромненькая мемориальная доска с шестью портретами наших студентов-тарджоманов, которые так дембель и не отпраздновали.
Да, вот еще что: родился я 27 апреля - в день Саурской (Апрельской) революции в Афганистане.
Оставьте ваш комментарий
Напишите на ArtOfWar
Начало
Дальше
