К шести часам утра все задействованные в операции машины собрались неподалеку от МухамедАга. Операция заключалась в том, чтобы бронетехникой батальона блокировать очередной кишлак, который своими силами прочешет местный полк цорандоя, забирая по дороге всех мужчин. После проверки их зачисляли в него же для прохождения срочной службы. Такая мобилизация проводилась уже третью неделю с небольшими перерывами, и была обычной практикой набора новобранцев. Правда, успех подобных операций практически всегда впоследствии оборачивался неприятными последствиями: по прошествии месяца-двух, многие новообращенные солдаты народной милиции или армии, прихватив оружие и амуницию, уходили в горы. Одни бежали в Пакистан, другие пополняли ряды моджахедов...
Вскоре, получив задания и погрузив десант афганцев на броню, подразделения стали выдвигаться за реку, на юго-восток. Отдельно, без десанта, ушли 2 БТРД минометчиков. Им предстояло развернуться ближе к дороге, на восточном берегу речки, чтобы в случае чего прикрывать и участников облавы, и наблюдать за дорогой. Через полчаса на месте осталась только дымящаяся кухня с охранением и по одной машине каждого подразделения в ожидании горячего обеда, чтобы развести его по своим. От восьмой роты -- 286-я БМДшка, с экипажем из шести человек: Сергей механиком, Дубин наводчиком, сержант Боровский командиром и трое солдат в десанте.
Получили обед. Поехали. Дорога плавно стелилась под гусеницами машины. Все сидели тихо. В башне дымились казаны с обедом. Дубин, спасаясь от запаха, выполз на башню. Около часа назад по рации сообщили, что первая БТРД с минометчиками подорвалась на фугасе. Погибли, кажется, все девять человек, или не все, об этом рация умолчала. Переехав мост, Серега сбавил скорость, внимательней осматривая путь. Люди продолжали хранить скорбное молчание. Боровский гневно поглаживал усы, когда машина поравнялась с местом трагедии. Возле раскореженной БТРД лежали семь условных тел -- семь кучек биомассы, все, что удалось собрать после подрыва от семи человек. Передней машиной минометчиков командовал новый ком. взвода, сменщик из Бреста, который не знал, никакая падла офицер ему не объяснил, что во время войны все люди должны сидеть на броне, сверху, снаружи; все люки должны быть открыты... Кумулятивный заряд, в противном случае, размажет всех по стенкам, что и произошло. Остались живы лишь двое, которые сидели на броне, потому что, в отличие от остальных, включая командира взвода тоже молодых, пухли в этом аду уже почти полгода.
Дубин проводил взглядом оставшийся позади смертельный пейзаж. Вдали послышался гул приближавшихся вертолетов -- Родина не оставляет своих мертвецов на чужбине.
Через минут примерно десять впереди, на возвышенности, показались деревянные шесты устремленные в небо с разноцветными тряпками -- одно из местных кладбищ. Когда Серега подъехал ближе, удалось разглядеть женскую фигуру у одной из могил. Это была пожилая, дородная афганка в одежде, отдаленно напоминавшей цыганскую, такая же пестрая, платок на голове и на поясе, с длинной широкой юбкой. Увидев приближающуюся БМДшку с шурави, она вдруг вскочила на ноги, и, потрясая в воздухе кулаками, что-то крича в воздух, с глазами полными слез и ненависти бросилась навстречу.
--
Что она там вякает, падла.
--
От наших там вообще ничего не осталось.
--
Пасть ей, что ли заткнуть?! Пусть орет там на своего аллаха...
Женщина бежала уже совсем рядом с машиной, которая с трудом ползла в гору. Боровский снял с люка автомат, но стрелять ему было неудобно -- он сидел на командирском месте с другого борта. Остальные продолжали выражать эмоции, но только на словах, и тон становился все менее уверенным -- сцена эта действовала подавляюще. В глазах и движениях сержанта, после первого порыва -- он даже опустил предохранитель на одиночные, порыв вдруг тоже пропал. Ничего не сказав, он отвернулся, и стал смотреть куда-то вправо. Женщина споткнулась и упала на колени. Дубин оглянулся. Она так и осталась стоять в клубе пыли, поднятом набиравшей скорость БМДшкой. Она стояла и плакала в бессильном гневе. Несмотря на рев двигателя, ему показалось вдруг, что наступила мертвая тишина. Все молчали, опустив глаза, он почувствовал смятение в душе, подкатывали слезы. Он сполз в башню, скрылся от этого солнца, нестерпимо палящего в небе, от приближавшихся ненавистных гор, от этого плоскогорья с его кишлаками, от этих людей, сидящих вокруг, от себя самого, тоже бессильного изменить хоть что-то...
Рота занимала позиции к югу от кишлака. Скоро или не скоро, он не понимал, достигли первого поста. Дубин достал хлеб, казан и отдал молодым второго взвода. Подумать о том, что казан необходимо вернуть, что все должны переложить еду в свою посуду не пришла ему в голову, да и увиденное подействовало на него так, что думать о чем-либо было не под силу. Казанов и было как раз три, по числу взводов роты, участвовавших в войне -- минометный взвод остался в расположении. В чувство его привел Хрунов, видевший все, когда они остановились возле своих:
--
Это ты раздавал обед? А где вся посуда?
--
Им не было куда ложить.
--
И что, ты им оставил наши казаны? Мудак, если к ужину все не будет на месте, я тебя лично вые... Если ты думаешь, что дедушки будут ходить по кубрикам и собирать казаны, то ты очень сильно ошибаешься. Свободен.
Дубин, наконец, понял, что нажил себе очень большие проблемы. Его машина уже заняла свою позицию. Он, поправил на плече автомат и, медленно пошел к ней, размышляя о том, что здесь надо забыть о чужих горестях и страданиях, в противном случае, они обрушиваются на тебя, иногда с самых неожиданных сторон.
Операция проходила спокойно. Порой вдалеке вспыхивала стрельба, но не надолго, и, похоже, без всякого серьезного повода. По рации шли обычные переговоры между командирами групп и батальонным начальством. Серега ушел раскумариться с Костей, и так у него и застрял. Все было тихо. Солнце, повернувшее уже к закату, нагрело броню. Дубин задремал в своей машине. Сзади давно уже спали Дима и Пашин. Всех разбудили близкие короткие очереди. Дубин прильнул к прицелу: на поле, разделявшем дома и оцепление, скакала появившаяся неизвестно откуда стреноженная белая лошадь. Вокруг нее взлетали серой пылью фонтанчики впивавшихся в землю пуль. Кто-то с шумом взобрался на броню, - сверху появилась голова Боровского:
--
А ну вылазь. Дай и я поприкалываюсь.
Когда Дубин, еще не совсем пришедший в себя, оказался снаружи, лошадь, подгоняемая огнем, который отрезал ей отход к кишлаку и в стороны, заставлял ее метаться, но все же идти на пулеметы, приблизилась к цепи уже метров на пятьдесят. Когда на крупе появились первые пулевые раны, она затрясла головой, заржала, и кинулась назад, попав прямо под очередь. Тогда, она отскочила назад опять, уже вся обливаясь кровью. Дубин больше не мог и не хотел на это смотреть, и, не зная куда податься, просто отвернулся. Расстрел продолжался еще минут десять. Почти все это время лошадь издавала какие-то звуки, не ржанье, какие-то все затихавшие хрипы и стоны.
Приказ сворачиваться поступил перед сумерками. Серега давал задний ход, а Дубин никак не мог оторвать взгляда от лежащей в грязи туши -- никаких признаков белой масти на ней не осталось. Тело было буквально разрублено из нескольких ПКТ и стало бурым, с редкими вкраплениями алого.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023