Это место называлось - Тихий Угол. В сердце Тамбовского черноземья, на опушке соснового леса стояла маленькая деревушка, из трех улиц, выходивших к реке Цне. Называли ее почему-то поселком. Улицы этого деревенского поселка не имели названий, а именовались порядками. Первый порядок, второй и речной порядок. Удивительным было и то, что стоял этот поселок на песке. Вокруг грязь непролазная, а на улицах Тихого сухо и чисто. Воздух, напоенный сосновой хвоей, горячий песок и речные запахи. Даже вода в колодцах Тихого была особенной. Слегка желтоватая от песка, она имела сладкий привкус. "Вку-усна-ая!" - растягивая гласные, говаривал местный люд.
Я не в первый раз бывал здесь и уже многих знал. А уж они все наверняка знали, кто я и к кому приехал. Нового человека в деревне примечают быстро. Так же быстро оценивают, определяя его суть, как правило, одним словом. "Квёлый он" - говорила баба Поля об одном знакомом. А как это? - Да ни больной, ни здоровый. И ни к какому делу не приспособишь. Все сидить и молчить, а как скажеть - то все невпопад.
Сколько лет бабе Поле, я не знал, но ее морщинистое лицо еще хранило следы былой миловидности. А прозрачные голубые глаза глядели на мир слегка удивленно и ласково. Она со спокойной добротой говорила о добрых и злых поступках односельчан, о горе и радости. Никого и никогда не судила. Свое отношение к людям и их поступкам выражала простыми фразами:" Помогай им бог; или бог им судья." И в этих словах не было ни капли фальши. Было совершенно ясно, что по-другому она не умеет думать.
-Приходи сегодня вечерять - сказала мне баба Поля - Сегодня Царь с кордона приедеть.- Царем в Тихом звали сына бабы Поли Сережу, который работал лесничим.
- Царь - потому, что царь леса - говорили мужики -" Уж он за лесом, как за дитем своим смотрить. Ужо, никому обидеть не даёть."
Сережа был заикой. Говорил тяжело, мучительно, вставляя между слов, для сокрытия заикания, междометия, и различные присловья. Мудростью и добротой он пошел в маманю, - бабу Полю, но как многие деревенские люди был застенчив и робел перед незнакомыми людьми.
Отказаться было нельзя - обида. Да и интересно мне было. Про Царя говорили, что петь он мастак." Уж как поеть, как поеть Царь - вся опукыришся, то есть слезами обольешься "- говорили в Тихом бабы.
Когда вечером я подошел к дому Царя, еще только выпили разгонную и Сережа, расслабившись, расстегнув застиранную бязевую рубаху, говорил на любимую тему.
- Т....т...т...ты понимать должен, ежели человек, каждая травинка, каждое деревце, так сказать, жить хочет и к свету тянется.
Сережин отец - Иван, которого все деревенские называли дед Ванятка, щурился и кивал. Был он почти слеп. Носил громадные очки-линзы, любил выпить. А в подпитии рассказывал, как выжил на войне только из любви к своей Полии.
Эх, Полия, моя Полия! - кричал он после третьего стаканчика - В госпитале врачиха одна позавидовала на меня. А я ей говорю: кроме Полии мне никто не нужон. Я только Полию люблю.
С моим приходом общество оживилось. Баба Поля подозвала невестку Шуру и сказала ей:
- Юрка свойкое вино пить не привык. Выставляй магазинскую.
Это она пожалела меня, так как по молодости лет самогонку я еще пить не научился. А потом пошли разговоры про политику. Будет ли война. И все ждали, что по этому поводу может сказать новый человек, то есть я. А я все ждал, когда же, наконец, Царь дозреет и возьмет в руки мандолину.
Наконец, Шура вышла в другую комнату и почти торжественно вынесла оттуда Сережину мандолину. Все притихли. Сережа какое-то время тренькал, настраивая, а потом откашлялся и запел:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Куда только девалось косноязычие и заикание. Мандолина пела, дрожащим высоким голосом, сливаясь с уверенным голосом Царя. Сам он сидел, закрыв глаза, и пел, словно проживая лермонтовский романс, умирая и рождаясь заново в голубом сиянии спящей земли, принимая на себя всю боль и труды крестьянских своих предков, их желания и мечты о счастье, которое призрачно и мгновенно, а ожидания счастья вечно. Слезы текли по его лицу, падая на разноцветную клеенку стола, на мандолину и не было сил терпеть эту сладкую муку.
Песня кончилась. Все сидели молча, боясь что-то нарушить, вспугнуть возникшее чувство. Только дед Ванятка, всхлипнув, сказал:
- Эх! Хорошо, ядри тебя в душу.-
Потом Сережа пел "Лучинушку", "Долю", "Гори, гори моя звезда".
Когда я вышел на улицу, луна была уже высоко. Деревня спала. Вспомнился мне Тургеневский рассказ "Певцы". Сколько же лет прошло с тех пор, как слушал своих певцов Иван Сергеевич? А ведь ничего не изменилось, по большому счету. Идут годы, сменяются правители, рушатся империи, а душа русская не меняется.
Тридцать лет спустя, занесла меня судьба в Сибирь. Идя по улице сибирского города к торговому центру, вдруг услышал я издалека совершенно бархатный тенор:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом ....
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Я подошел ближе и увидел сравнительно молодого, лет тридцати, человека с испитым, опухшим лицом, который, опираясь на гриф старой исцарапанной гитары, пел.
Уж не жду от жизни ничего я ....
Глаза его были закрыты. По щекам катились слезы. Он жил этой песней. Люди, торопившиеся по своим делам, неожиданно останавливались и слушали. Если бы певцу сейчас пришло в голову повести эту толпу, он бы увел ее куда угодно. Но, он пел, не догадываясь о своей власти над людьми. Пел, и слезы катились по грязным щекам, падая на потертое пальто и заплеванный асфальт. Мне тут же вспомнилась вечеря у Царя.
Господи! Что бы с Россией ни делали: спаивали, ломали, втаптывали в грязь, лечили заморской демократией или шоковой терапией - она встает из грязи, сильная и чистая, словно росой омытая. На то она и Россия.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023