ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Бегларян Ашот Эрнестович
Прыжок

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 4.77*6  Ваша оценка:
  
  
  
   Посвящаю памяти деда, пропавшего без вести в годы Великой Отечественной войны
  
  
   Глава 1
  
   Жгут из нервов
  
   Едва переступив порог дома, он, стиснув зубы, оторвал от руки гипс, в который за месяц успели врасти тысячи волос. Боль была чрезмерная и незнакомая - казалось, сдирал с себя кожу. Стерпел, даже не выругался, как обычно делал это при сильной боли. Лишь пронеслось в голове: 'Наверное, деревьям бывает так же больно, когда буря вырывает их с корнями'.
  Арсену стало жалко вызволенную из месячного плена руку - жгут из сухожилий и нервов. Она безвольно свисала, не подчинялась ему, казалась чужой, чужеродной - будто приклеили к плечу что-то искусственное, бутафорское.
  Впрочем, поначалу врачи 'грозились' вовсе отрезать её. Но сама рука, раздробленная автоматной очередью, словно пожалела хозяина и стала потихоньку заживать: ведь целых двадцать четыре года она была его живой плотью, органичной частью. И всё же кость на предплечье срослась криво - скорее из-за безалаберности людей в белых халатах. Посмотрев рентгеновский снимок, врач преспокойно предложил раненому сломать кость и сращивать её заново, 'как положено'. Что-то горячее - то ли возмущение, то ли обида - прилило к сердцу Арсена, терпение лопнуло. Он потребовал выписать из больницы, не дожидаясь окончания назначенного полуторамесячного курса лечения...
  Итак, Арсен оторвал от руки гипсовую повязку вместе с вросшими в него волосами и с негодованием отогнал чувство жалости к себе, появившееся при виде того, что скрывалось под гипсом. Невероятно истончавшая рука, а вернее, кость, обтянутая кожей, казалась наполовину короче здоровой. Пальцы на уменьшившейся до детских размеров кисти не шевелились. Бесчувственную синюю кожу вокруг ран можно было спокойно, не морщась от боли, колоть шилом или резать ножом. Единственное, что свидетельствовало о наличии в руке жизни, был зуд...
  Правда, Арсен вскоре с удивлением обнаружил, что больная рука обрела уникальную чувствительность совершенно иного рода, как бы стала 'вторым' органом слуха. Вернее, это было 'первое ухо': прежде чем услышать какой-либо резкий звук, Арсен воспринимал его рукой - этот звук отзывался болью на месте ран...
  Юноша раньше никогда не ломал себе руки или ноги, и теперь, помимо непривычности и всяческих неудобств, такое положение казалось ему унизительным, и он хотел поскорее избавиться от навалившихся незнакомых хлопот, войти в обычную колею, вернуться к прежнему ритму жизни. Арсен намеревался не только полностью восстановить раненую руку, но и сделать её сильнее здоровой правой руки. Конечно, это шло вразрез с законами науки и самой природы, но свойственная ранней молодости неутихающая внутренняя буря не позволяла Арсену дать истинную оценку собственным возможностям, определить меру своих сил. В создавшейся ситуации это было даже хорошо, потому что стремление прыгнуть выше собственной головы помогало юноше бороться со своей немощью и продвигаться вперёд наперекор безнадёжности.
  В качестве гантели вначале он использовал футляр пишущей машинки - первый попавшийся на глаза удобный предмет. С большим трудом зажимая при поддержке правой руки рукоятку футляра в безвольных, негнущихся, словно набитых ватой, пальцах левой руки и превозмогая режущую боль в плече, Арсен тщетно пытался хотя бы чуточку приподнять руку, которой ещё месяц назад спокойно жал тяжёлые гири...
  
  
   Глава 2
  
   Часы и сердце
  
   Тик-так, тик-так... Бой часов напоминает биение сердца. Кажется, в один момент они сливаются - стук механических часов и живого человеческого сердца. Оба они отсчитывают время: часы - вселенское время, сердце - время, отпущенное человеку в скоротечной земной жизни. У Арсена вдруг защемило в груди: ему показалось, что часы вот-вот остановятся, а вместе с ними и сердце... Он очнулся от неглубокого сна весь в поту и ощутил привычную тупую наэлектризованную боль вдоль левой части тела - от шеи до стопы. Особенно давило в области сердца - одна из пуль прошла в нескольких сантиметрах от него и, пробив плечо, отскочила рикошетом от задней стенки бронежилета и вошла в лопатку. Её извлекли, рана почти зажила, но жжение осталось. Мучили спазмы, особенно по ночам. Порой так зажимало сердце в тиски (словно смыкалось кольцо вражеского окружения), что казалось, ещё немного, и...
   'Ты только будь, пожалуйста, со мною, товарищ Сердце', - до Арсена стал доходить смысл внешне нехитрых строк из песни, выплывшей из его коммунистического детства (тогда эти строки казались ему странными, более того - нелепыми). В конце концов, рвётся там, где тонко. А что такое сердце, хрупкое человеческое сердце, как не мышца, кусок мяса? Ведь и оно однажды может не выдержать, разорваться, перестать биться...
   От таких мыслей грудь наливалась тревогой, беспокойством - чувствами, которые сопутствуют физическому ощущению боли. Тоска сосала под ложечкой, казалось, вот-вот высосет из сердца все остатки сил и саму жизнь, удивительным образом поместившуюся в этот небольшой мускульный мешок. Душа съёживалась в комочек, вызывая ощущение потерянности и безысходности. Всё казалось бессмысленным и бесполезным. В такие минуты у Арсена неожиданно появлялось и чувство вины из-за того, что выжил в нечеловеческих испытаниях, стоивших товарищам жизни... Ощущение сдавленности в груди усиливалось, затруднялось дыхание, выступал холодный пот. Ещё немного, и... Но человеческий организм - сложный механизм саморегуляции, который даже в почти тупиковой ситуации подсказывает, как надо поступать и куда стремиться. И вот сквозь густые тучи, окутавшие душу, начинает пробиваться лучик, наверное, надежды. Душа постепенно разжимается, встряхивая с себя тревоги и сомнения, и над открывшейся перед духовным взором поляной выглядывает солнце...
   Тик-так, тик-так... Часы невозмутимо отсчитывали время, и Арсену вдруг подумалось, что если обычного, здорового человека каждая новая минута приближает к смерти, то идущего на поправку тяжелораненого, наоборот, отдаляет от неё и возвращает к жизни. Эта парадоксальная мысль стала настоящим открытием для юноши...
   Стрелки показывали половину пятого. Темнота за окном была густой и холодной. Тишину нарушал лишь доносящийся издалека собачий лай, переходящий в скулёж. 'Подъём' через два часа...
   Приходилось всё время лежать на правом боку - таким образом Арсен боролся со спазмами в области сердца. Это давалось нелегко: до ранения у него была привычка ёрзать в постели, переворачиваться во время сна с боку на бок. Спал он вполглаза и точно знал, что полседьмого проснётся. Внутри словно сидел часовой механизм, и даже если порой Арсен настраивал будильник, то за секунду до звонка непременно просыпался и отключал его, чтобы не будить домашних...
   Ровно в половине седьмого он открыл глаза. За окном уже было светлее, ощущалось свежее дыхание утра.
   'Пора!' - с этой команды Арсен начинал день, который почти целиком был посвящён борьбе со своей немощью и преодолению самого себя. Разбитое тело отчаянно сопротивлялось пробуждению, отяжелевшие веки никак не хотели размыкаться, но сила воли брала своё.
  
  
   Глава 3
  
   Линия жизни
  
   '...Последствия сквозных пулевых ранений средней зоны левого плеча и нижней зоны левого предплечья с повреждением сосудисто-нервного пучка, плечевой кости и лучевой кости с обширным дефектом мышечных тканей... Огнестрельный консолидированный перелом средней зоны плечевой кости, неправильно консолидированный перелом нижней зоны левой лучевой кости с постоянным болевым синдромом... Полная непроводимость...'
   От медицинской бумажки, написанной крайне корявым почерком, разило безысходностью.
   'Интересно, почему врачи пишут столь неразборчиво и небрежно? - Арсен отложил эпикриз. - Что это? Пренебрежительное отношение к болезни или больному? А может, неуверенность в себе и диагнозе? Не поступают ли они так, как дети в школе, когда, сомневаясь в правописании, пишут неразборчиво, чтобы можно было принять букву 'а' за 'о' и наоборот?..'
   Арсен не был суеверным, но однажды, ещё в студенческие годы, ему случайно попалась на руки книжка по хиромантии. Просмотрев её, он из любопытства стал изучать узоры на своих ладонях. Они предрекали долгую жизнь, но... Но при условии, если удастся преодолеть серьёзное испытание, ожидающее примерно на трети жизненного пути... Удивительное дело: после гипса тоненькая, ранее не существовавшая линия соединила две глубокие линии, обещавшие достаточно продолжительную и благополучную жизнь! Юноша сейчас воспринял это как знак судьбы. Он больше верил тому, что написано на руке, чем на исцарапанных пером медицинских бумажках.
   Подспорьем на нелёгком пути преодоления немощи служила книжка о шаолинской традиции боевых искусств - 'Управление дыханием ци-гун', за которую в своё время Арсен выложил половину студенческой стипендии.
   'Не обращайте внимания на зимний пронизывающий холод, на летнюю испепеляющую жару, не оправдывайте себя плохим самочувствием и тяжёлой болезнью, трудностями обстановки, нужно постоянно и усердно заниматься упражнениями, не поддаваясь лени... И если есть у тебя воля, то в результате усилий твоих железная балка сточится до размеров швейной иголки...' - учила книжка.
   Когда-то, воодушевлённый фантастическими достижениями шаолинских монахов, Арсен ежедневно занимался по несколько часов внутренними дыхательными техниками и восточными видами единоборств. Но теперь внутренняя сила, которая тогда увеличивалась вместе с крепнущими мышцами, упиралась в навалившуюся в один миг физическую немощь... Нужно было начинать всё заново.
  И начав с самого малого, Арсен стал планомерно увеличивать нагрузки. Футляры, стулья, табуреты вскоре заменили спортивные снаряды. День ото дня он прибавлял диски к съёмной гантели. Резиновый эспандер терял упругость, отдавая последнюю мышцам своего 'мучителя'. От нагрузок и напряжения рука наливалась страшной тяжестью, казалось, что вот-вот лопнут раздувшиеся жилы. К вечеру юноша нередко валился как подкошенный. Отгоняя прочь порой мелькавший призрак безнадёжности, он часто доводил себя до изнеможения. Мускулы ныли, но кровь кипела и звала на подвиги во имя самозащиты и самосохранения.
  Каждый день Арсен неизменно просыпался в назначенный час и с новой решимостью принимался за тяжёлую работу. Постепенно рука обретала прежний вид, возвращалась чувствительность. Поначалу это было неприятное ощущение покалывания и жжения, но оно радовало и вселяло надежду на исцеление.
  Разумеется, Арсен не забывал и про здоровую руку, которая сама жаждала привычных ей физических нагрузок и, кажется, на время вобрала в себя всю силу левой, чтобы затем по щепотке возвращать её восстанавливающейся руке. Однажды бабушка застала его отжимающимся на одной руке и поспешила на помощь: ей показалось, что внук упал и никак не может подняться...
  
  
   Глава 4
  
   Необычный прыжок
  
   Арсен давно внутренне готовился к этому, тем не менее сейчас сильно волновался. Он стоял неподвижно перед турником во дворе и, прикрыв глаза, пытался сконцентрироваться. Было ещё темно и достаточно свежо. Казалось, вместе с сердцем вокруг замерли и звуки, не было никакого движения. Редкие звёзды холодно глядели сверху.
   Арсен готовился к прыжку. Служа в армии, он подтягивался на турнике до двадцати пяти раз, хотя для отличной оценки требовалась всего половина этой цифры. Мог подтянуться и на одной руке, для равновесия держась за предплечье кистью другой. Но сейчас была совершенно иная ситуация. Левая рука с трудом поднималась лишь наполовину, к тому же была короче правой сантиметров на десять. Арсен должен был прыгнуть, схватиться правой рукой за перекладину, потом попытаться каким-то образом дотянуться до неё и левой рукой. При этом он понимал, что боль будет страшной, ибо даже простое поднятие руки выше плеча причиняло страдание. Но что оставалось делать? Лишь таким образом можно было растянуть сжавшиеся, укоротившиеся от долгой неподвижности мышцы. Только так - более сильной болью - можно было одолеть боль и немощь.
  В самом деле, предстоял необычный прыжок. Юноша понимал, что, подобно вожаку в волчьей стае, он не имеет права на промах. Образно говоря, это был прыжок в будущее: он должен оттолкнуться от настоящего, которое не было ему на руку, и прыгнуть в будущее. Если же вдруг не достигнет цели, то так и останется висеть между прошлым и будущим - хилый, слабый, не нужный никому...
  - Овца кормится травой, а волк кушает овцу. Надо быть сильным, чтобы не слопали тебя, - Арсен вспомнил слова одного из боевых товарищей. - Слабых лишь презирают, их даже не жалеют. Когда орёл, выхватив из стада ягнёнка, лихо взмывает под небеса, не жалостью к жертве проникаешься, а невольно восхищаешься хищником...
  'Надо быть сильным!..' - эти слова стали сигналом к действию. Сработала некая внутренняя пружина, подбросившая его вверх. Арсен схватился здоровой рукой за перекладину и стал тянуться к ней левой рукой, подтягиваясь правой. Достал, с трудом сжал непослушные пальцы, расслабил здоровую руку и... чуть не потерял сознание.
  Предрассветную тишину разорвал крик. Арсен не узнал собственного голоса. Казалось, что кричал кто-то другой - впервые он реагировал на боль подобным образом...
  
  
   Глава 5
  
   А был ли страх?
  
   'Изгони прочь из сердца страх, а боль сама потихоньку пройдёт', - первое, что сказала Арсену бабушка, навестив его в госпитале.
   Эта маленькая, потерявшая в двадцать лет на войне мужа и исстрадавшаяся за свою жизнь старушка, всячески оберегала внука с малых лет от боли. В свои шестьдесят с лишним бабушка залезала на дерево за грушами или яблоками, лишь бы огородить от этой опасной затеи Арсена. Она советовала ему, непоседливому ребёнку, не драться с дворовыми мальчишками, беречь себя, 'быть осторожным'. Арсен поступал наоборот: сам часто провоцировал драки, был первым забиякой во дворе, нередко лез в неравный бой с двумя-тремя мальчишками, ходил постоянно в ушибах и синяках. И, даже будучи побитым, мнил себя бесстрашным героем из любимых сказок и мультфильмов.
  Чтобы усмирить его, мальчишки постарше однажды решили устроить показательное судилище. Они окружили Арсена, зачитали 'обвинительный приговор': 'Повесить на суке тутового дерева за тяжкие преступления в отношении детей, собак и кошек двора'. Но нелегко было взять Арсена на испуг - он не выказал и тени страха, когда подростки, подтащив к дереву, надели ему на шею верёвочную петлю, напоминавшую ошейник. Арсен успел даже пнуть главу 'инквизиторов', который давал команды неестественным писклявым голосом. Правда, из глаз неожиданно брызнули слёзы. Но это были слёзы обиды...
  Лишь однажды мальчик дал промах, и этот случай он впоследствии вспоминал чаще всего с определённым стыдом и одновременно с нежным чувством, потому что эпизод был связан с матерью, рано ушедшей в мир иной.
  Как-то раз на пути из школы, уже в нескольких метрах от своего двора, на него, второклассника, неожиданно напали двое незнакомых мальчишек-близнецов. До этого он заметил мать, которая, стоя у ворот двора, улыбалась ему. Он осклабился в ответ и уже собирался побежать навстречу, как почувствовал боль в области затылка. От того ли, что мать была свидетелем, или от неожиданности, Арсен растерялся, и мальчишки успели нанести несколько безответных ударов. А спустя миг он увидел мать рядом - она схватила мальчишек за шкирку, и те приняли жалкий вид. Он впервые видел в гневе всегда тихую, кроткую маму, которая не только не поднимала на детей руку, но и голос...
  Этот эпизод сыграл свою роль: вскоре Арсен перестал драться, и из мальчишки с петушиным задором превратился в прилежного ученика, уразумев, что агрессивность - далеко не всегда признак силы и бесстрашия, скорее наоборот - слабости и страха...
   А был ли страх, о котором говорила бабушка? Оставил ли он свой след в юношеском сознании, наложил ли он отпечаток на психику после того, как война коснулась парня своим чёрным крылом, а смерть посмотрела на него почти в упор?
  Конечно, в памяти Арсена навсегда остались боль и кровавый след на, казалось, не имеющем конца многокилометровом пути с места боёв до полевого госпиталя, куда, к удивлению товарищей, Арсен добрался практически сам, молча, не прося кого-либо о помощи. Тогда ему было не до страха, нужно было выбраться, выжить. Сработал инстинкт самосохранения, задействовала заложенная природой программа защиты от саморазрушения. Арсена беспокоило лишь то, что, несмотря на все старания, может просто изойти кровью, что её, как бензина автомобилю, не хватит. Но кровь, к удивлению, не кончалась, и он шёл, оставляя в горячем от летнего зноя лесу непрекращающийся и не менее горячий красный след...
   Однако это не был след страха, а путь преодоления страха - путь переосмысления и самоочищения...
  
  
   Глава 6
  
   Человек и животное
  
   В щель дверцы пышущей жаром печки (в те военные годы, когда в городе не было газа, а электричество подавалось по строгому графику, в каждой квартире топили дровяную печку) выглядывала головешка. Вначале она удивительным образом напоминала оскалившегося волка с горящими глазами. Потом под воздействием огня головешка неожиданно превратилась в рыбу, скорее - сома. Затем - в бычка. Потом огонь сожрал бычка, оставив на его месте кучку пепла...
   Наблюдая за забавными метаморфозами, Арсен подумал, что человеку в жизни порой приходится незаметно для себя трансформироваться в животное, вернее, в зависимости от обстоятельств вести себя как тот или иной зверь. На войне, где человек настолько уязвим, что напоминает воздушный шарик (когда пуля достает человека, жизнь с шумом выходит из него, как воздух из лопнувшего шара), царят волчьи законы, и люди, чтобы выжить, невольно превращаются в хищников. Происходящие в человеке перемены помогают ему самозащититься в ситуациях, выходящих за пределы обычного жизненного опыта и угрожающих физической целостности.
   С окончанием войны некоторые снова обращаются в миролюбивых животных, другие же не спешат или уже не в состоянии выйти из шкуры хищника. Различные превращения продолжаются до тех пор, пока жизнь не угасает в человеке, пока время, подобно огню, не пожирает все его силы, влечения, страсти, мечты детства и надежды юности, страхи и боли, связанные с земным существованием...
   Печка стала остывать. Арсен открыл дверцу, заглянул в горячий зев нехитрого металлического сооружения, поворошил кочергой головешки, сгрёб их в передней части и наложил на них пару дров. Вскоре они стали шипеть, затем, когда разгорелись, послышался характерный треск, который придает домашнему уюту (особенно по тихим зимним вечерам) дополнительный оттенок, колорит. Наблюдая за игрой огня, Арсен унёсся мыслями в детство, в котором большую роль играла бабушка.
   Несмотря на четыре класса образования, она знала много стихов, притч, сказок, легенд и умела так увлекательно и красочно рассказывать их, что персонажи: герои и злодеи, красавицы и чародеи - оживали. Нередко бабушка импровизировала, добавляла что-то своё. Арсен с интересом слушал её байки, но из рассказов старушки больше всего мальчика тронула реальная история отправки на фронт коня Тапала - так прозвали его за большую белую отметину на лбу. После того, как на вторую мировую, Великую Отечественную войну, мобилизовался дед, подоспел черёд и коня.
   - Красивый был конь: с огромными агатовыми глазами, роскошной гривой, кроткий и умный, - бабушка всегда приходила в умиление, вспоминая Тапала. - Словно мысли наши читал, чувствовал настроение. Дед твой, будучи агрономом сразу на три села, не обходился без него. Ранним утром они выходили со двора, а возвращались в сумерках. Дедушка жалел Тапала, большую часть пути он шёл пешком рядом со своим неразлучным другом и всё разговаривал с ним как с человеком...
   Но постепенно умиление проходило, и исхудалое, сплошь испещрённое морщинами лицо старушки становилось грустным. Арсена пронизывала жалость, когда бабушка рассказывала о сцене прощания с конём. Он представлял себе, что чувствовала тогда маленькая, худенькая женщина, оставшаяся с тремя малышами на руках, глядя на бедное животное, которое было её единственной опорой и поддержкой. В отличие от своих сородичей, Тапал не ржал и не брыкался - не выражал недовольство понукающим. Конь лишь поглядел на хозяйку краешком больших умных, полных человеческой грусти глаз и послушно впрыгнул в товарняк...
   Бабушка, конечно же, понимала, что видит Тапала в последний раз и незаметно вытирала слёзы. Внезапно сердце пронзила другая боль - до неё вдруг дошло, что и мужа больше не увидит... Так, человек и преданное ему животное ушли, растворились в вечности.
   Боль осталась...
  
   Глава 7
  
   Преодоление боли
  
   Из всех разновидностей страха человеком, которому вообще свойственно периодически чего-то бояться, наверное, чаще всего овладевает страх боли.
   Боль и угроза боли сопровождают человека всю жизнь. Боль старается всячески унизить его, подчеркнуть зависимость от себя. Она пробует превратить человека в труса и подхалима. Но однажды существо, обладающее даром мышления и речи, должно собраться с силами, преодолеть боль и, став выше неё, с гордостью осознать себя Человеком, доказать, что не страх является регулятором поступков и действий, а Дух, который зреет и крепнет вместе со становлением человеческой личности.
   С момента, когда человек осознаёт, что боль - категория не только физическая, начинается его взросление. Вдруг он обнаруживает, что больно не только боксёру, пропустившему прямой удар, или же женщине, рожающей малыша на свет Божий. Оказывается, что и мыслителю порой бывает больно мыслить, а художнику - писать картину, что у поэта стихи часто рождаются из боли...
   В отличие от боли физической, боль душевная не ограничена. Такая боль нередко кажется беспричинной, странной и незаслуженной. Вернее, её причину человек инстинктивно ищет вне себя, подобно ребёнку, у которого прорезывается зубик, а ему кажется, что в боли и страданиях виновата ласкающая и успокаивающая его мать. И не каждый готов выносить свою боль, нести её по жизни с достоинством.
   Люди умирают на войне и в других экстремальных ситуациях по-разному: не только от смертельных ран, от боли и болевого шока, но и от ожидания смерти, быть может, ложного, от элементарного страха, чаще всего страха боли, неимоверной боли. Умирая же, они по-разному относятся к причинённой им боли, нередко диаметрально противоположно реагируют на примерно равную по величине боль.
   В одном из боёв на глазах у Арсена погибли трое товарищей. Первому было лет двадцать пять. Пуля попала ему прямо в лоб. Умирая, в агонии парень не кричал и даже не стонал, а лишь звал маму и, кажется, просил у неё прощения...
   Второй, пулемётчик, раненный в живот, погибал с улыбкой на губах. Ему не было и девятнадцати, но он успел повоевать - в добровольцы записался в семнадцать лет...
   Третий, зрелый крупный мужчина, был ранен осколками разорвавшейся неподалеку гранаты. Весь в крови, он кричал и просил ребят, чтобы не оставили его...
   Арсен знал и случаи на войне, когда, спасаясь от смерти, боец, подобно волку, отгрызающему лапу, чтобы выбраться из капкана, отрезал себе руку, попавшую в ловушку смерти. Было и наоборот: чтобы погибнуть достойно и не попасть в плен, солдат, презрев боль и смерть, взрывал себя гранатой, унося неприятеля с собой в мир иной. Имели место и совершенно невероятные, неестественные случаи, когда, к примеру, боец со вспоротым миномётным осколком, словно скальпелем, животом совершенно спокойно разговаривал с товарищами, которые в полуобморочном состоянии, борясь со рвотой, вправляли ему внутренности...
   В любом случае, война и смерть, причиняя человеку огромную боль, брали что-то своё - если не саму жизнь, то частичку тела или души. Но далеко не всегда, покалечив человека физически, война была в состоянии сломать его дух. Арсен поражался, как колясочники с парализованными, хилыми, иссохшими ногами, с пластмассой вместо черепа, люди без кисти и ступни умудрялись всегда быть бодрыми, во всяком случае, на людях: веселились, танцевали, сочетались браком.
   С той поры, когда страшное увечье зажало их в тиски, задачей и проблемой номер один для них стало уместить себя во времени и пространстве таким образом, чтобы как можно меньше доставлять хлопот и неудобств родным и близким - тем, за которых они собственно и пожертвовали своим здоровьем на коварной войне. Борясь каждую минуту, каждый миг со временем и пространством, пространством, где время словно застыло, и каждая минута - длиною в целую вечность, они умудрялись стать выше боли и заражать окружающих своей жизнерадостностью. И порой казалось, что перед тобой не искалеченная войной молодость, а сказочный богатырь, которому судьбой велено сиднем сидеть определённое время, чтобы затем вдруг встать, расправить плечи и пойти совершать подвиги...
   Арсен часто вспоминал и другого мужчину, с дородной фигурой и лицом интеллигента. Из-за нехватки мест в больнице его, страдавшего почечными коликами и не имевшего никакого отношения к войне, положили на пару дней в одну палату с ранеными. Этот здоровила патологически боялся боли, за что его невзлюбили даже врачи и медсёстры. Не стесняясь раненых, он, словно ребёнок, вечно стонал, ныл и брюзжал, упрекая врачей в том, что они якобы оказывают ему мало внимания. Вместе с тем, cтрах пронизывал все фибры его существа, когда появлялась медсестра со шприцем, чтобы впрыснуть ему болеутоляющее лекарство. Детина становился бледным, как полотно, глаза выпучивались от ужаса, его всего трясло... Всё это выглядело весьма карикатурно, походило на фарс и изрядно веселило раненых. 'Надо же, снаружи - лев, а сердце - заячье', - не выдержал один из них.
   Чтобы попытаться понять малодушного гиганта, Арсен разговорился с ним. Тот утверждал, наверное, стараясь оправдать себя, что героев как таковых в природе не существует, а есть люди 'трусливые' и 'более трусливые', которые кажутся на фоне первых героями, ибо вдобавок ко всему боятся и своей трусости, стесняются её и всячески стараются скрыть свой страх...
   Переосмысливая увиденное и услышанное, Арсен пришёл к выводу, что человек, скованный страхом, обречён, имеет гораздо меньше шансов выжить в экстремальной ситуации, победить свой недуг, реинтегрироваться в общество. Заползая в душу и постепенно овладевая ею, страх разъедает человека изнутри, убивает его морально, опуская на уровень животного.
  Потому Арсен внушал себе, что его рана - пустяк. Пули всё-таки пощадили его: нерв не был повреждён настолько, чтобы умереть, и сердце не было поражено настолько, чтобы не выдержать. Худо-бедно, но раздробленные кости срослись. Главное - было над чем работать, что и делал он с большим усердием.
  Постепенно рука стала заживать. Тошнотворная, наэлектризованная боль, пусть и медленно, но отступала. Рука обретала свой прежний вид. Вслед за большим пальцем зашевелились и остальные, в них возвращалась жизнь, а с ней - и сила. Сила жизни, подкреплённая верой, которая способна двигать горами...
  
  
  
   Вместо послесловия
  
   Как-то, уже после войны, Арсену повстречался в городе знакомый - иссохший и сгорбленный, словно спешащий превратиться в старика юноша. В годы войны он устроился в тыловую службу, а теперь занимал какую-то должность в городской мэрии. За те полсотни метров, которые они прошли рядом, попутчик успел объяснить Арсену свою жизненную концепцию.
   - Главное в этой жизни - суметь прыгнуть как можно выше и поцеловать кое-кого в одно место. Не всякому это удаётся, тут особая прыть нужна, - говорил он с видом мудреца.
   Разжёвывая свою мысль, непринуждённо добавил:
   - Надо подличать, дорогой. Согласись, у каждого из нас есть такая способность. Так почему бы не использовать её себе во благо?
   Когда Арсен, к изумлению своему, понял, что его попутчик не шутит и не иронизирует, а говорит на полном серьёзе, он искренне пожалел 'счастливчика', покорившего 'высоту'.
   Да, иной раз падающему в бездну кажется, что он взмывает к вершинам своей заветной мечты...
  
   2010 г.
  
Оценка: 4.77*6  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023