Как и большинство моих сверстников, я служил в армии. Это было давно. Мы служили в Советской Армии. До сих пор я считаю, что это была Великая армия. Любую армию создают люди. Любая армия держится на командирах. С командиром нашего полка, Владимиром Егоровичем Кравченко, я общаюсь до сих пор. Как назвать эти отношения - дружбой? Неточно и слишком панибратски по отношению к командиру. Товарищество? Видимо, да. Наша армия и держалась всегда на товариществе. Просто иногда эти отношения между людьми длятся гораздо дольше, чем совместная служба. Они становятся естественными.

В жизни полковника Кравченко, слава Богу, я не один такой - бывший сослуживец, товарищ. Тем дороже для меня эти отношения. Потому что под началом Владимира Егоровича, я, сержант срочной службы, служил уже не в самый боевой период его судьбы. А в судьбе Кравченко до этого были Афганистан и война.

Нужна была стране та война или, наоборот, лишь предопределила развал? Наверное, этот вопрос вторичен для людей, которые там воевали. Для полковника Кравченко он, точно, второй. Потому что, во-первых, пришлось именно воевать: "Так вышло. Родина отправила"...

Кравченко не делит своих многочисленных сослуживцев на тех, с кем ему воевать довелось, и тех, с кем служба свела в другое время, в мирной обстановке. Но, странное дело, среди его сегодняшних "афганцев" большинство - бывшие солдаты. Не офицеры (хотя и их много), а именно солдаты и сержанты срочной службы. Секрета - никакого. Чтобы "открыть" его, достаточно посидеть немного в "афганских" форумах: "1981 год. Мотострелковый батальон капитана Кравченко - в центре боев. Во всех других частях - потери. У Кравченко их почти нет. В Афгане капитану Кравченко было всего 28 лет". Или еще: "Владимир Егорович, спасибо вам. Вы ценили солдатские жизни". Сам Кравченко, кстати, очень не любит интернет-общение. Его нет в этих форумах ветеранов. Он предпочитает общаться с людьми вживую.

"Потери, - говорит он, - все равно были. Потому что операции были разные. Какую-то удавалось подготовить, а где-то над нами оказывалось столько начальников, что оставалось просто выполнять приказ. Нелепый, но приказ. А потери... все равно остались на моей совести".

***

Когда капитан Кравченко воевал, я еще учился в школе. А в Москве начала 80-х о войне в Афганистане говорили только на кухнях и в рабочих "курилках". Люди рассказывали, например, что видели на вокзалах "казенные" гробы: "Наверное, оттуда". Понятия "цинковый гроб", "груз двести" вошли в лексикон советских людей несколько лет спустя. А вначале телевидение показывало удивительно бодрые репортажи. Например, о том, как советские солдаты помогли открыть школу в афганском кишлаке. Или доставили продовольственную помощь братскому афганскому народу. Самое удивительное, что это тоже было правдой. Только сначала "официально считалось": армия там не воевала.

Когда меня призвали в армию, об афганской войне в Советском Союзе знали все. Всё шло к тому, что скоро эта война кончится. И все-таки дух Афгана царил в армии. Я попал служить в Белоруссию, в учебный мотострелковый полк. В пехоту, "царицу полей". Среди офицеров было много "афганцев". Даже среди своих сверстников, - таких же взводных, ротных, комбатов, - они выделялись. Их отличали не только планки наград на кителях. Просто они были старше даже ровесников.

Владимир Егорович Кравченко выделялся среди этих офицеров-"афганцев" особо. Не только потому, что командир. Или нам, новобранцам, просто так казалось? Мы любили его. Есть такая расхожая армейская фраза - "Преданно пожирать командира глазами". В случае с Кравченко она становилась буквальной: два боевых ордена на его кителе вызывали искреннее уважение. Он и нас учил воевать - в учебном полку, которым командовал. Зачем? Всё просто - чтобы: а) выжить и, б) победить. Для этого армия и создана.

А еще многие из нас, - солдат, сержантов, - отчаянно завидовали своим офицерам. Тем, кто побывал в Афганистане. В глубине души мы знали, что они - герои. Жаль, - думали иные из нас, - из белорусской "учебки" в Афган не отправляют. И вообще он скоро закончится. Без нас...

Офицеры поддерживали этот боевой дух, но о войне предпочитали не говорить.

***

Потом Советская армия из Афганистана ушла. И на весь мир было торжественно об этом объявлено. А в наш полк пришла... разнарядка "на оказание интернациональной помощи". Касалась она исключительно офицеров - вооруженным силам Афганистана нужны были военные советники. Командировка на войну вообще-то ни у кого никогда не вызывает энтузиазма. Еще меньше энтузиазма людям добавляло простое обстоятельство: своих в Афгане больше нет! Мой товарищ, офицер, молодой командир взвода, неженатый, свободный, боевой (меньше года, как вернулся оттуда) решил: "Съезжу за речку еще раз". Доброволец, в общем. Командир полка был краток: "Товарищ старший лейтенант! Вы уже были на войне. Вернулись? С вас пока хватит". Советниками в афганскую армию отправились другие офицеры. Еще не воевавшие, но очень грамотные. Вернулись, слава Богу, все. Именно потому, что были грамотные. Обученные...

***

Много лет спустя я попросил своего бывшего командира полка: "Расскажите о войне". Он спросил меня:

- Знаешь, почему я всех в полку "драл" за боевую подготовку? Ведь можно было и не напрягаться. И место спокойное - учебный полк. И на войну из Белорусского округа солдат особо не отправляли. Можно было тихо-мирно имитировать деятельность, заранее готовясь к проверкам и экзаменам.

Просто когда я служил в Афгане, туда поначалу тоже отправляли абсолютно неподготовленных солдат. К присяге привели - и к нам, "за речку". Мне, комбату, даже пары месяцев не дали, чтобы их подготовить. Потом их убивали на моих глазах, а я ничего не мог поделать.

Это случилось в 1981-м, в Луркохе, горном массиве недалеко от границы с СССР. Нереальное место: посреди огромной голой равнины - несколько квадратных километров высоченных старых скал, прорезанных узкими ущельями. В общем, великолепная система естественных укрытий, которой душманы, естественно, быстро воспользовались. Их тщательно охраняемый лагерь пытались уничтожить неоднократно. Наземные операции сначала проводили аккуратно. Потому что район для нас был абсолютно незнакомый. Без толку пытались не рисковать. И потери были малочисленные.

Потом в дело включилась авиация. Спустя некоторое время из-за летчиков все и произошло. На разведку результатов бомбардировок полетел генерал-майор авиации Хахалов, Царствие ему Небесное. Рискованно полетел, парой вертолетов, без прикрытия. "Духи" сняли "вертушку" генерала. Ведомый тут же доложил ситуацию, назвал место, сказал, что живых нет. Представляешь, что началось? Сбили советского генерала! Принимается решение: немедленно достать тела - его и экипажа. На это дело бросают два батальона - мой, мотострелковый, и десантников. Над нами начальников - море, и все командуют. И все очень далеко от Луркоха: "Скорей, скорей, вперед, в ущелье! Добраться до места падения вертолета!". У начальников разве что хватило ума не орать "Добраться любой ценой!".

Что "любой ценой", и так понятно: изучить абсолютно незнакомую местность, проверить систему огневых укреплений противника нам не дают. А то, что они существуют, очевидно: те же летчики докладывали, что вертолет генерала сняли с хорошо замаскированных позиций.

Закрепиться в ущелье, а потом уже потихоньку, грамотно, осмотрительно продвигаться вперед тоже не дают - у начальников паника на грани куража. Как будто мы чем-то могли помочь генералу и экипажу...

У меня в батальоне - сплошь молодые. Они не то что в Афгане только-только оказались, они в армии всего два месяца! В начале войны никто и не думал пропускать их через учебные подразделения в Союзе. Самое ужасное, что бойцы почти поголовно - из братских республик Средней Азии. По-русски говорят с трудом. Я их едва автомат толком научил держать, о боевом слаживании и речи еще нет!

Конечно, на огневую точку духов мы напоролись. Узкое, шириной несколько метров, ущелье. Справа-слева - отвесные скалы. Спереди - огонь. Грамотная точка, пристрелянная: два батальона, мой и десантный, заставила залечь. Мой боец-туркмен, - я до смерти его не забуду! - как началась стрельба, упал, где стоял. Рядом с ним - большущий камень. Вижу - парень живой. Лежит от меня метрах в пятидесяти. Кричу ему: "За камень спрячься!". Вроде, отполз, не задели. Мы с командиром десантников думаем, что дальше делать. А делать, в общем, нечего: на грамотную оборону напоролись. Артиллерию и авиацию не вызовешь: лежим тесно, свои же нас и накроют. Нам самим тоже головы не поднять - "духи" тут же открывают плотный огонь.

Спасти солдата мы пытались целый день. Бросали дымы, прикрывали огнем. Пытались вытащить с помощью альпинистской "кошки". "Духи" быстро раскусили ситуацию. Они добивали моего бойца медленно, прицельно - в ногу, в руку. Чтобы кровью истек. Так и вышло. Для командира - страшно: вот он, твой боец. Рядом лежит, ты с ним весь день почти переговаривался. А спасти не смог.

Ночью, под прикрытием темноты, десантники обошли точку "духов" сверху и сожгли ее из огнеметов. А обломки вертолета, тела генерала Хахалова и экипажа удалось обнаружить спустя несколько дней боев... Во имя чего, спрашивается, нас гнали? Мой батальон потерял шесть человек. Эти потери оказались самыми большими за два года моей войны.

***

Почему Кравченко всегда ценил людей? Потому что настоящий офицер. Потому что сам - из народа, как ни пафосно это звучит. Мог бы, кстати, не стать военным. Мог бы вообще никем не стать... Если бы не мама.

Его родители познакомились в Донбассе, в шахтерском городе Горловка. Сегодня Донбасс - одна из немногих экономических составляющих независимой Украины. А в советское время - гордость и сила огромной страны, СССР. Собственно, рубить уголь и ехали со всей страны. Мама Владимира Егоровича приехала в Горловку из Смоленской области. Отец - из белорусской глубинки. Отца вскоре не стало. Горловка, гордость первых пятилеток, никогда не была благополучным местом.

"Работали, да, ударно. А вот личное время для многих было связано только с пьянством, - рассказывал мне однажды командир. - Отец тоже на этом сломался. Мать, понимая, что в Горловке меня ждет не слишком радостное будущее, стремилась дать мне другую жизнь. Еще она понимала, что одной ей меня не поднять. Решила выучить сына за "казенный кошт". Так появилась идея о Суворовском училище. Поначалу я пытался сопротивляться. Но мать была человеком с сильным характером. Я взял себя в руки и поехал поступать. А вообще я в армии - крестьянский сын. Родители ведь из крестьян".

Суворовское училище, потом Ленинградское высшее общевойсковое командное. Служба в Германии. Затем Туркмения, 5 гвардейская мотострелковая дивизия. В декабре 1979-го она первой вошла в Афганистан. 2 года в Афгане. Потом Урал, военная академия стран Варшавского договора в Чехословакии, Белоруссия. Советская армия, позже - ее осколок, Вооруженные силы Беларуси. Путь - от командира взвода до заместителя командира дивизии. Отставка. Хорошая карьера для "крестьянского сына". Была бы ярче, если бы не развал страны...

Я давно не смотрю на командира глазами подчиненного. Хотя командиром для меня Владимир Егорович останется навсегда. Мое общение с ним после армии всегда складывалось фрагментарно. Когда-то давно меня заносило на день-другой в Белоруссию, и я вдруг обнаруживал, что Кравченко уже не командир полка, что он уже начальник штаба дивизии. И, может быть, есть шанс вырасти еще. Мы общались с ним на бегу, и я от души желал ему стать генералом. Потом доносились слухи, что Кравченко, неожиданно для многих, ушел в отставку. У него, действительно, был шанс стать командиром дивизии. Эта должность, практически автоматом, предполагала генеральское звание. Говорили, Кравченко не стал подставлять своего сослуживца, другого кандидата на эту должность. Остался вторым...

Потом он начал появляться в Москве - уже отставник. Приезжал на ежегодные встречи своих "афганцев" - ветеранов знаменитой 5-й гвардейской дивизии. А потом обязательно встречался с нами, сослуживцами по "мирному" учебному пехотному полку, которым командовал спустя несколько лет после Афганистана. "Мужики! - объяснял нам командир на этих встречах. - В моей жизни два самых ярких периода - война и наш родной пехотный полк".

Родной? Оно и правда. Это вообще был его полк. Кравченко почему-то не считал нужным ни от кого скрывать простую истину: "Хочешь, чтобы все было нормально? Сделай сам. А если командир, сам и проконтролируй". Он появлялся на службе первым, уходил последним. Он вообще умудрялся быть в курсе самых "неожиданных тонкостей" - офицерских ли, солдатских. Во всяком случае, всегдашней "тыловой элите", - поварам, хлеборезам, кладовщикам, - приходилось очень несладко при неожиданном, как всегда, появлении командира полка.

"Залетчиков" полка, "самоходчиков" командир знал в лицо. Он редко орал, он обходился без мата (много позже Владимир Егорович признался мне: "Матершину в себе изживал"). Он просто находил такие слова, после которых все начинало работать, как надо.

***

"Крестьянскому сыну", Кравченко было очень непросто делать свой полк. "Лапа", "протекция"? Откуда ей взяться у крестьянского сына? Я думаю, в полку все это прекрасно понимали.

Вообще-то нормальный пехотный полк должен жить, по большей части, на полигонах, танкодромах, тактических полях. Но "учебка" - всегда отдельная песня. Тем более, если она расположена в Краснознаменном Белорусском военном округе. Проверки, комиссии, инспекции, "показуха" - нормальные издержки службы в европейской части СССР. Ладно, если бы они касались только боевой подготовки.

"Показуха" утомляла всех - от командира до самого безропотного рядового. Бессонные ночи в каптерках, бытовых комнатах, умывальных. Изгвазданную на полигонах форму полк судорожно приводил в порядок. Стирал, гладил, подшивал свежие подворотнички. Чтобы наутро вывалиться на полковой плац и несколько часов демонстрировать свой удалой вид очередной группе проверяющих.

Однажды после такого бестолково-изнурительного строевого смотра по полку пошел слух. Рассказывали, как командир, не выдержав придирок "об отсутствии у значительной части солдат индивидуальных наборов иголок и ниток", заявил важному проверяющему тыловику: "Товарищ полковник, мои солдаты готовы хоть сейчас выполнить боевую задачу, жизнь за Родину отдать, а вы - иголки...". В курилках полк тихо аплодировал своему командиру. Он вообще всегда говорил то, что думал. А думал всегда по делу.

Конец 80-х. Парадокс: страна стоит на пороге своего краха, а армия ее находится в самом расцвете. Это было счастливое время: мы все знали, что мы - сила. Кравченко, кстати, рассказывал однажды, как в начале 90-х, когда уже рухнул Союз и Советская Армия стала историей, "обменивался" опытом с американскими военными. Можно сказать, с победителями в "холодной войне": "Очень подготовленные ребята. Но мы были ничуть не хуже". Я верю командиру - он профессионал.

Может быть, поэтому многих из нас едва ли не физически тянет в то время, когда условный противник имел вполне конкретные очертания? Во всяком случае, меня точно тянет в белорусский город Борисов. В свой 307 гвардейский мотострелковый полк.

***

Прошлой осенью я решил: хочу увидеть командира. Поеду в Белоруссию.

Случайностей не бывает. Я приехал, и командир мне сообщил:

- Сегодня - день рождения нашего полка.

- Владимир Егорович, давайте туда съездим.

- Полка больше нет.

- Расформировали?

- Нет, официально существует. Его перевели в другое место. А наше расположение... просто бросили. Всё бросили - казармы, учебные классы, склады, клуб, столовую. Штаб вообще зачем-то сломали. Я не бываю там. Больно...

Все-таки мы поехали в полк. Я попросил. По случаю дня рождения полка. Не знаю, правильно это или нет по отношению к командиру. Просто должен же хоть кто-то появиться в полку в день его рождения. Других сослуживцев все равно нет...

Забитый досками КПП, казармы, зияющие пустыми проемами окон. Полковой плац, заваленный многометровыми горами мусора. Когда-то здесь две тысячи человек "преданно пожирали глазами командира". И готовы были выполнить любую боевую задачу... Аллея героев полка, погибших во время Великой Отечественной. Их изображения сбиты. Издевкой над памятью - остатки гвардейской ленточки. Крепкие подберезовики на дорожках. Осеннее солнце. С днем рождения, полк!..

***

Чтобы как-то отвлечь командира, я спрашиваю его:

- Когда было страшнее - на войне, в Афгане? Или в новом времени?

Кажется, он отвлекается от своих мыслей:

- На войне? На войне всем нам хотелось жить. Нормальному человеку война не может доставить никакого удовольствия. Те, кто утверждает противоположное, больные ребята. Либо врут, а ложь - это разновидность болезни, либо им прямиком к психиатру. Только нельзя было выжить любой ценой. Любой - это когда за счет других.

Я однажды голову сломал, решая, как поступить с трусом. Трусом оказался прапорщик, командир взвода огневой поддержки. В бою он должен был поддержать залегшую пехоту, развернуть свой взвод и подавить огневые точки "духов". Струсил. Натурально орал: "Мне страшно!". Вместо него командование взял сержант-срочник. "Дембель" - через месяц должен был уезжать в Союз. В этом бою сержант погиб: раненый, от потери крови в "вертушке" скончался. Отличный был человек... А вечером мне доложили, что бойцы прапорюгу приговорили. "Приговорили" - значит, в первом же бою он должен был получить пулю от своих. На войне ведь не будут разбираться, откуда пуля прилетела.

Формально я, командир батальона, должен был написать вышестоящему командиру рапорт о трусости прапорщика. Дальше - уголовный кодекс. Суд и огромный срок: струсил-то человек в бою. Но что там зона? Бесчестие! На этом фоне, наверное, солдатский приговор - куда более правильный выход. Официально ведь человек будет считаться погибшим в бою. На родине его похоронят с почестями... Я знал, что на этой самой родине у прапорщика - жена и трое детей. При любом раскладе, потенциальные сироты.

Как поступить? Да, есть уставы, каноны, меры воздействия. И есть жизнь, которая в эти уставы не вписывается. И самое сложное - остаться между законом, с одной стороны, и совестью и справедливостью, с другой. Принять правильное решение - муки, которые не дай Бог никому.

Я, молодой комбат, не нашел ничего лучшего, как пойти за советом к своему командиру полка. Я знал, что он хорошо ко мне относился. А тут сразу перешел на официальный тон: "Товарищ капитан, вы зачем ко мне пришли? Вам Родина доверила людей. Не надо перекладывать свои обязанности на меня. Если будет ваш рапорт, я приму решение. А пока вы командир батальона, думайте сами!". Прав он был: решение принимать мне. Причем выбирая между законом и удобным, со всех точек зрения, беззаконием.

Вечером я вызвал прапорюгу к себе. Естественно, он уже знал, что надумали бойцы. Я сказал ему: "Ты, конечно, скотина и сволочь. Из-за тебя погиб человек. Но грех на свою душу я брать не буду. Я принял решение, и обжалованию оно не подлежит: пока я комбат, ты будешь вечным старшим нашего военного городка".

Старший - это значит, ответственный за порядок и имущество в расположении, когда батальон уходит на операцию. Он все быстро понял, этот прапорщик. Попытался рухнуть на колени, целовать мои сапоги. Я выгнал его: "Детям своим будешь спасибо говорить"...

А парня-сержанта похоронили и, наверняка, все, кроме родственников, забыли. Нет, не все. Еще это теребит меня.

***

Странная штука: большинство наших офицеров, подозреваю, тогда и перекреститься толком не сумели бы. Только в душах их жил Бог. Сегодня я это знаю наверняка. Они не были верующими - но были правильными.

- Владимир Егорович, - спрашиваю я командира. - А сейчас вы в церковь ходите?

- Хожу. Но это - моё. Извини, не будем об этом говорить.

Сумерки осеннего вечера. Как везде в Белоруссии, чистенький перрон борисовского вокзала. Мы с командиром стоим в ожидании поезда на Москву. Нам очень не хочется расставаться. Своим расставаться всегда не хочется. Меня все-таки "пробивает на пафос":

- Владимир Егорович, что такое родина?

- Ты понимаешь, когда-то я знал точно, что такое Родина. И плевать мне было на официальную идеологию. Мы же не завоевания Октября защищали. Лгали-то нам всегда, только раньше в душу не залезали. Родина сейчас там, где живу я и мои родные. Вот Белоруссия - Родина. Россия и Украина - тоже Родина, что бы там кто ни говорил. У меня этого никто уже не отнимет.

Помнишь, в Вооруженных силах есть такой марш - "Тоска по Родине"? Хороший марш. Сейчас для него самое подходящее время.

Серафим Берестов

Октябрь 2013