ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева

Беридзе Юрий Вахтангович
Двадцать семь кровоточин

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.31*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ВСЕМ, кто сражался и погиб в Чечне


   Куда уехал капитан...
  
   Куда уехал капитан,
   однополчанин мой и друг?
   Я знаю. Я и сам был там.
   Ты хочешь знать?
   На юг. На юг...
   На юг, где нынче нет зимы,
   где все сердца обожжены,
   где не спасет бронежилет,
   где снайпер бьет - и ваших нет.
   На юг, где дымом застит свет,
   на юг, где смертная жара.
   Ему вернуться бы пора,
   да видишь, даже писем нет...
  
  
  
   Блокпост
  
   Ты чуешь, командир, как пахнет лето?
   Полынной горечью земли согретой,
   травою пряною с некошеного луга
   и кровью нами залитого юга.
  
   Настоем ягод в шелковичной кроне,
   прокисшей медью стреляных патронов,
   солярою из приданого танка
   и смертью от неубранных останков...
  
  
  
   Двадцать семь кровоточин
  
   Мы шли всю ночь. Нет, не шли, а ползли,
   через терн продираясь колючий.
   Против нас были горные кручи,
   стылый холод чеченской земли,
   даже звезды, чертившие небо,
   словно трассеры, целили в нас.
   Выполняя секретный приказ,
   все же вышли на Чертовый гребень...
   Двадцать семь дорогих кровоточин
   там, на гребне, оставлено мной.
   Сумасшедший пилот-вертолетчик
   виноват, что я все же - живой...
  ***
   И
   из
   каждого
   времени
   года
  я
   теперь
   прорываюсь
   в ту осень.
  
   Было
   нас
   двадцать
   восемь.
  Я -
   последний
   из
   взвода...
  
  
  
   Пусть хоть так...
  
   Положу я к обелиску
   сына первую игрушку -
   погремушку. Погремушку...
   Протянулась тонкой низкой
   жизнь моя от той высотки,
   а на низке - фотки, фотки...
   И на этих тусклых фотках
   я живой и ты живой,
   у обоих взгляд шальной.
   Но уже штабные сводки
   отвели для нас раздел:
   ты погиб, я поседел.
   Ты сказал мне перед боем -
   и запомнил я доныне, -
   что всегда мечтал о сыне.
   От любимой хохотушки
   ты графой ушел по списку.
   Болью вечной в душах близких...
   Пусть хоть так: я к обелиску -
   сына первую игрушку.
   Погремушку. Погремушку...
  
  
  
   Саперы редко смотрят в небо...
  
   Саперы редко смотрят в небо...
   Близки опасно быль и небыль -
   на расстоянии руки.
   И взгляд привычно до тоски -
   не в небо, полное простора,
   а в землю. Насквозь. До упора.
   До тика нервного щеки,
   до на взрывателе чеки.
   Саперы редко смотрят в небо...
   Они свои свершают требы,
   руками пестуя беду,
   другой Вселенной на виду,
   смиряя подлый норов мины.
   И Млечный путь им смотрит в спины...
  
  
  
   Уходит друг последний мой, уходит...
  
   Уходит друг последний мой, уходит...
   А за окном, сосульками звеня,
   метель во дворике печально хороводит,
   забыв про все, как все забыли про меня.
   И ветер, как разбойник оголтелый,
   с размаху бьет плечом могучим в дверь.
   Все, что я смог, что сделал, что хотел я
   теперь не нужно и не важно мне теперь.
   Трещит мороз, рисунок налагая,
   на то стекло, где продышал я круг.
   И в голосе метели, замирая,
   Я слышу: "Эй, счастливо, друг!"
   Я слышу уходящего дыханье,
   походку, смех и хлопанье дверей.
   А за окном светает... Утром ранним
   больней всего остаться без друзей.
   Уходит друг, прощально машет кепкой,
   как встарь, шутнув: "Я снова впереди".
   Уходит так, как уходил в разведку,
   сняв ордена и ладанку с груди.
   Не опускай, служитель! Ну послушай!
   Дай мне сказать ему: "Прощай, старлей..."
   И гулким взрывом больно ранит душу
   комок земли из пригоршни моей.
  
  
  
   Побрякушки (Морпехам, павшим в Чечне)
  
   У комбата -
   лопатой лапа.
   Раздает ордена,
   взвешивая на ладони.
   Только вот - нахрена?
   Хороним
   таких ребят...
   Вот они - в ряд:
   Власов, Кодзуба, Сторонин.
   Все - нашей роты,
   сержанты морской пехоты.
   Убери побрякушки,
   комбат.
   Ждут "вертушки"
   солдат.
   Груз-200...
   Потом - награды...
   Сейчас - время мести
   солдатской. Надо
   схроны
   выжечь дочерна.
   Пусть выдает патроны
   старшина...
  
  
  
   Играют пацаны в войнушку...
  
   Играют пацаны в войнушку
   у госпитального двора,
   а санитарки на просушку
   бинты развесили с утра.
   Играют пацаны в войнушку...
   И им, конечно, невдомек,
   что в этот миг грызет подушку
   чуть-чуть их старше паренек.
   Он, как они, учился в школе,
   гонял, как ас, велосипед...
   И вот теперь рычит от боли
   в ногах, которых больше нет...
  
  
  
   Проза медсанбата
  
   Полдень. Юг. И пусть февраль
   ветрогонит стыло.
   В медсанбате средь двора -
   флигель зампотылу.
   За подветренной стеной
   густо солнцем пахнет,
   беспризорной трын-травой...
   Нам бы свах - а свах нет.
   А невесты - хоть куда,
   птички-медсестрички.
   И особенно вон та -
   рыжие косички...
   Эх, сейчас бы токовать
   с нею на свиданьи...
   "Ранбольной, вам кровь сдавать!"
   Строгое созданье...
   Набираемся тепла
   в закутке придворном.
   Чтобы мысль не заскребла,
   что опять нам в горы -
   эй, подранки, грей бока,
   че вперед гадать-то!
   Шкандыбесимся пока...
   Проза медсанбата.
  
  
  
   Не прикроешь...
  
  Тяжелая пуля ударила в спину,
   сломав пополам и отбросив в кювет...
   Трагично обычна картина... Рутина...
   Вот только что был ты, и вот уже нет...
   И зря поливает огнем автоматным
   твой друг промелькнувшую тень у скалы -
   не в силах отныне ему подсказать ты,
   что в спину ему тоже целят стволы...
  
  
   Сны
  
   Хорошие сны -
   что нет войны...
   А я просыпаюсь в поту:
   патрон
   заклинило в автомате...
   на лунном свету,
   словно вата,
   набухает ночная сырость.
   Черт, опять приснилось...
  
  
  
   Да, я убил...
  
   Да, я убил...
   Но - Родину любил,
   солдатом - был...
   Да им ведь и остался?
   Как человек?
   Как человек - сломался,
   истаял - и пропал
   безвестно.
   Без возврата
   пропал - попал
   на это место
   клято.
   В тюрьму.
   Стократ страшней штрафбата...
   Ко всему
   я знаю непреложный факт:
   я прОклят и проклЯт
   вовек.
   Не человек...
   И больше - не солдат...
  
  
  
   Клянет старуха генералов...
  
   Клянет старуха генералов,
   клянет озлобленных джигитов.
   Вчера лишь внучка умирала,
   а вот теперь и дочь убита.
  
   Старик сейчас могилу роет,
   дочь похоронят до заката.
   Сидит старуха, в голос воет
   не по законам шариата.
  
  А на разбитой вдрызг дороге
   гудит и лязгает броня,
   солдат, вчистую стерших ноги,
   едва-едва от пуль храня.
  
  Кругом следы войны-разрухи,
   не описать их на словах...
   А горя жалкого старухи
   не замечает и аллах.
  
  
  
   ...и стал я богаче
  
   ...и стал я богаче
   на горе чужое,
   на собственный стыд:
   незнакомая женщина, плача,
   обняла меня с криком: "Вахит!"
   Только я не Вахит...
   Да и в этой войне -
   хоть не мной он убит -
   на другой стороне.
   Все же имя вот это - чужое,
   под которым мой враг подрастал,
   принял я. Пусть на миг,
   на один-разъединственный крик -
   я, Вахит незнакомый, тобою
   для твоей обезумевшей матери стал.
   ...и богаче теперь
   на одну из потерь...
  
  
  
   Мой друг - коренастый, угрюмый...
  
   Мой друг - коренастый, угрюмый,
   молчун, словно носит заклятье.
   Но как в его нежных объятьях
   трепещут гитарные струны!
   И сразу - дождем, звездопадом -
   напевы далеких галактик...
   Майор, черт возьми, вы романтик?
   И он улыбается. Взглядом...
  
  
  
   Так умирают субмарины
  
   У свай безлюдного причала,
   своей не чувствуя вины,
   ржавеют лодочные стали,
   давно не зная глубины.
  
   Лишь плещет в борт крутой лениво
   мазутно-вязкая тоска.
   А узкость* Кольского залива
   недосягаемо близка...
  
*узкость - узкое место в фарватере (спец. флотс. термин).
  
  
  
   Лишь протекла тяжелая вода...
  
   Подлодка всплыла так же, как всегда -
   в пустынном океане среди ночи.
   Лишь протекла тяжелая вода
   в реакторном отсеке. Впрочем,
   реактор заглушили. В ту же ночь
   пришел буксир, и взяли курс на базу.
   Хоть экипажу было и невмочь,
   держался - силой духа и приказа.
   Вошли в залив. Вошли с бедой.
   С бедою на буксирных тросах.
   А в медотсеке умирал седой
   Спаситель. В звании матроса...
  
  
  
   Еще поспорим...
  
  Темным-темно - средь бела дня.
   Небес тяжелая броня
   вот-вот - на нас.
   Но тральщик наш - на правый галс,
   на миг волне подставив борт,
   и не в спасительный фиорд,
   а курсом в море.
   Еще поспорим...
  
  
  
   На клотике горит последняя звезда...
  
   На клотике горит последняя звезда,
   забытая сигнальщиком-растяпой.
   Корабль идет домой. Рассветная волна
   лениво бьет по борту мягкой лапой.
  
   На мостике старпом устало трет виски,
   сдавая вахту новому восходу.
   Корабль идет домой, и к базе мы близки,
   ну, что такое сутки перехода?
  
   Почти весь океан остался за кормой,
   кильватерной струею перечеркнут.
   Корабль идет домой. Куда ж еще - домой!
   Рули-ка, рулевой, отсюда к черту!
  
   Терпи, браток, осталось нам чуть-чуть:
   пройдем пролив - а там и берег скоро.
   Но только обживемся, снова в путь
   нас позовет привязчивое море.
  
   С такой судьбой связал себя моряк
   себе на радость и себе ж на горе:
   на берег нас зовет родной маяк,
   а с берега опять нас тянет в море.

Оценка: 8.31*21  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2018