- Лейтенант! Лейтенант! - крикнул майор с бронетранспортёра, который уткнулся на мгновение острым носом в стальной трос, натянутый меж столбов контрольно-пропускного пункта. - Куда, десантура?
Парень в выгоревшей куртке, сидевший на большом белом валуне чуть поодаль от распахнутых ворот, поднял голову и, не надеясь на успех, а лишь потому, что спрашивал старший по званию и надлежало ответить, произнёс:
- Аэродром.
- Сто третья?
Подбородок лейтенанта уткнулся в грудь.
- Садись. По дороге.
Лейтенант схватил автомат и вскарабкался на бронетранспортёр.
- Давай поближе! - весело закричал майор. Углы воротника на его куртке топорщились в разные стороны. На них тёмно-зелёными пятнышками - эмблемы воздушно-десантных войск.
- Сидушку лейтенанту! - гаркнул майор в люк, куда свешивались его ноги.
Тотчас сбоку от них выползла чёрная жёсткая солдатская подушка: залоснившаяся и в пятнах. Лейтенант примостился около майора, хватаясь одной рукой за ствол пулемёта, поднявшего тупое широкогорлое рыло вверх.
- Обор-р-р-роты! - заорал майор.
Офицеры откинулись назад. Большая тёмно-зелёная машина покатилась вниз. С пригорка хорошо был виден Музей вооружённых сил Афганистана, где за оградой под открытым небом стояли устаревшие модификации боевых советских машин и артиллерийских орудий.
- Видал, чё делают, зелёные? - захохотал майор, тыкая пальцем влево. - Вояки хреновы, мать их так. Воевать не могут, а тоже - му-зей. Толовые шашки им в задницы, а не танки. Мы им технику, а они её духам по договорённости загоняют.
Бронетранспортёр повернул направо.
- Оружие приготовь! На предохранитель не ставь! - озабоченно скомандовал старший и передёрнул затвор, лихо упирая приклад автомата в правое бедро.
Офицер был пьян, и лейтенант это заметил только сейчас.
- К бою готов? - спросил нервно майор.
- Готов, - недоуменно ответил попутчик, абсолютно не представляя, от кого ему предстоит отбиваться. Лейтенант ни разу не слышал, чтобы на советских нападали прямо у штаба армии, тем более днём. Если и были стычки, то происходили они на окраинах города и ночью.
- Молоток, лейтенант! Обор-р-р-роты, чадо!
Бронетранспортёр загудел, затрясся и помчался по широкой дороге к центру афганской столицы.
На Кабул опустился мягкий вечер. Жара сменялась прохладой, скатывающейся с гор, которые все отчётливее вырисовывались на фоне пока ещё светлого неба. Край остывающего солнца вспарывали острые горные хребты.
Проспект Дар-уль-Аман был свободен от машин. Советский бронетранспортёр ехал быстро. Ветерок приятно овевал лица.
Справа мелькнуло посольство, которое обносили вторым бетонным забором. Перед зданием с красным полотнищем на флагштоке две боевые машины пехоты, настороженно развернувшие башни в разные стороны.
- Ублюдки, в штаны наложили! - крикнул майор и плюнул в сторону посольства. - Мы их охраняй, а они бабки лопатой гребут. На войну бы козлов! Сразу бы всё прорубили! Чё молчишь, лейтенант? Верно, нет?
Лейтенант неопределённо кивнул головой. Разговаривать не хотелось. Майор всё больше и больше раздражал.
- Сколько в Афгане, немой?
Лейтенант показал четыре растопыренных пальца. Покрасневшее лицо взглянуло на них.
- А я...
Бронетранспортёр качнуло, и майор едва не вылетел на дорогу. Лишь в последнее мгновение он уцепился за крышку люка.
- Твою мать, чадо! - заорал старший, меняясь в лице, и железным прикладом автомата двинул механика-водителя по торчащей из люка голове. - Зашкалю падлу! С бэтээра сниму! В цепи ходить будешь. Пешком, харя!
- А я двадцать девять! Сечёшь? - майор подвинулся к спутнику, укладывая автомат на колени так, что ствол упёрся в живот лейтенанту. По телу моментально пробежала дрожь, а спина непроизвольно начала вжиматься в жёсткую сталь башни.
- Вторая ходка, говорю. Первый раз - двадцать три месяца тарабанил. В "полтиннике". С полтинника сам? Во! Сейчас в пятьдесят седьмом! Домой вернулся - водку жрал цистернами. Пиво - составами. Алитус всё-таки. Прибалтика! У нас в городе пива, как у вас воды. Бабы верещали! - хохотал майор, держа одной рукой автомат, а другой время от времени ударяя по плечу лейтенанта.
Тот ни на секунду не спускал глаз с чёрного зловещего ствола и ужом извивался на подушке, совершенно не слушая майора.
- Слышь! А потом... Да чё ты дёргаешься? Слышь! Всё, думаю. Пора обратно. Не додавил я гадюк этих, бачей херовых. Аж руки зачесались. Ты куда, твою мать, чадо? Через центр давай, напрямки! Дорогу знаешь? Шаришь, бача! Десантура по задворкам не шляется! Дорогу черноте не уступать! Перекрёстки проходить на полных обор-р-р-ротах! Свернёшь - всю жизнь на лекарства работать будешь! Вперёд, чадо!
Бронетранспортёр повернул направо. Слева остался огромный разноцветный портрет неизвестного лейтенанту афганца в военной форме, установленный на фасаде дома, в который упирался проспект.
Дорога стала оживлённее: жёлто-белые такси, "тойоты", старые, дребезжащие и чуть ли не разваливающиеся на ходу "форды". Зелёная хищная машина упорно неслась посреди дороги. Вокруг неё моментально образовывалось мёртвое пространство.
Мягкая голубоватая дымка наполняла улицу и щекотала ноздри. Жаровни были установлены перед распахнутыми дверьми. Тротуары кишели людьми. Пёстрые краски одежд, причудливые цветные надписи-загогулинки над небольшими магазинчиками и кое-где вспыхнувшие в их витринах лампочки делали город праздничным, а дымка, текущая от шашлычных, наполняла душу покоем.
Именно этот запах, который в сумерках из города вплывал в дивизию, особенно щемил сердце лейтенанту. Вспоминались осенние угасающие дни дома, листва, шуршащая и разбрасываемая в стороны ногами, костры, горящие в бесчисленных огородах и огородиках "частного сектора".
По вечерам в Кабуле особенно остро пахло домом и неудержимо тянуло в родной южный городишко, лежащий почти у устья реки, впадающей в Чёрное море.
Частенько в сумерках, обходя караулы, шагая от одного поста к другому, улавливая запах горящего хвороста и до ломкости высушенных солнцем листьев, думал лейтенант о своём доме, где родители ещё не спят, потому что разница между Кабулом и его городом - полтора часа, силясь представить, чем они сейчас заняты.
"Наверное, закатывают компоты, - гадал лейтенант, - и консервируют разное другое объедение". Теперь к его приезду банок будет целая кладовка. И больше всего - компотов из персиков. Сами к ним не притронутся. "Это уж точно", - думал лейтенант.
А может, они закончили хлопоты на влажной, наполненной паром кухне, и отец, сложив газеты аккуратной стопкой рядом, тщательно изучает каждую страницу, выискивая и подчёркивая на них крошечные заметки об Афганистане, чтобы потом непременно дать прочесть маме, которая в это время, как обычно, пишет ему письмо. И через полторы недели лейтенант узнает, что ходили они сегодня с отцом в магазин. Очень удачно, хоть и отстояли большущую очередь. Зато персики были не мятые и яблоки спелые. А ещё взяли баклажаны, болгарский перец, лук и морковь. Потом, придя домой, сразу принялись с отцом за консервирование.
"Так что, сынок, - писала мама, - приедешь и от стола тебя будет не оторвать. Кстати, когда у тебя отпуск, сынок? Будут посылать зимой - не отказывайся. Не стоит переносить на потом. И зимой люди отдыхают. Как ты кушаешь, сына? Хоть раз в день, но обязательно ешь первое. Не то испортишь себе желудок и потом всю жизнь будешь мучиться. Как тебе там, мой защитник, не устаёшь? У женщины с работы сын приехал из Афганистана. Так она такие ужасы рассказывает! Такие страхи! Сердце останавливается. Это правда, сынок? Ты уж там осторожнее. Никуда сам не вызывайся. А если посылают и есть возможность отказаться, тогда отказывайся. Вот, воспитали тебя: всегда вперёд, всегда вместо кого-то, а теперь очень об этом жалеем".
И лейтенант непременно напишет в ответ, что с питанием у них ну совсем как дома и он даже потолстел. Что опасностей никаких нет и свободного времени хоть отбавляй. А он только и делает, что спит и читает книги, да иногда ездит в город. Просто так или на экскурсии. И пусть мама никаких идиотов не слушает, потому что они все поголовно придурки и сочиняют всякую ересь. А вообще-то в Афгане спокойно, ну совсем как в Союзе. Об этом же в газетах пишут, мама. Ты верь им. Они правду пишут. И если где-то иногда стреляют, то далеко-далеко в горах - у границы с Пакистаном (от нас километров семьсот!), да и то редко, да и то - исключительно правительственные афганские войска (наши их называют "зелёные"). А мы? Мы скучаем здесь и совершенно бездельничаем. Ну, честное слово, мама, ты же знаешь - я тебя никогда не обманывал!
Потом лейтенант перечитает внимательно ещё раз письмо и только после этого запечатает конверт, аккуратно выводя на нём адрес дома и свою полевую почту. Затем он отдаст его смышлёному шустрому солдату Зубреву, имеющему друга-земляка на почте. "Смотри, гвардеец: чтобы с завтрашним бортом ушло в Союз. Доклад - немедленно. И не перепутай почту с ближайшей урной. А то знаю тебя, подлянку кинешь - не задержишься", - с деланной строгостью скажет он.
Зубрев засмеётся, аккуратно спрячет письмо вместе со своим в нагрудный карман, заверив, что мимо урны он просто так, конечно же, не пройдёт. В ответ лейтенант хмыкнет, многозначительно заметив, что ночью порой очень полезно постоять гвардейцу-десантнику часиков шесть на посту без смены. Как раз и о девушке любимой подумать можно.
А в ответ тут же услышит: "По уставу не положено, а девушку лучше во сне увидеть". "Грамотный больно, - притворно хмурясь, проворчит лейтенант и прибавит: - Дай-ка посмотрю, правильно ли адрес написал?"
И будучи абсолютно уверенным, что адрес он написал верно, офицер всё-таки бросит на него ещё раз взгляд, вроде бы равнодушный, а на деле зоркий и цепкий. Только после этого он окончательно успокоится.
Затем лейтенант вновь будет ходить от поста к посту, останавливаемый окликами вооружённых солдат возле модулей: "Стой, три!", "Стой, один!", "Стой, два!". Лейтенант, зная, что до полуночи пароль "восемь", непременно ответит: "Пять!", "Семь!", "Шесть!"
Выполняя всё это почти механически, будет лейтенант по-прежнему вспоминать дом, бесстрастно наблюдая, как буравят чёрное небо над Кабулом бесконечно длинные злые струи трассирующих пуль.
Нечасто выпадало лейтенанту вот так - пассажиром - ездить по городу. Именно в такие моменты, когда не надо думать, где и куда сворачивать, глядя на голоногую малышню, весёлыми стайками бегающую за большими хвостатыми змеями, которые медленно парили над обмелевшим руслом реки, на мужчин-мастеровых, работающих в своих крохотных мастерских при распахнутых дверях, на женщин в длинных одеждах, несущих корзинки или же узелки со снедью, была у него только одна мысль: ради чего он здесь? Для чего всё это происходит? Зачем тут нужна армия?
Вот мальчуган поволок большой кусок железяки. Тяжело пацану. Он не сдаётся: пыжится, тянет, пыхтит. В дверном проёме - отец: смеётся, подбадривает. Лейтенант не выдержал и тоже засмеялся, глядя на неуклюжего карапуза.
Майор оживился, заскакал на подушке. Из груди его вырвался резкий, лающий смех.
- Весело? Мне тоже! Я как на эту грязь посмотрю - за живот хватаюсь. Звери, животные, двенадцатый век, а с но-ро-вом. Гоношатся, гадюки. Живут хуже свиней! Ни черта не понимают. Злость порой берёт. Всех бы скотов из автомата. Нет, лучше напалмом. Американы толковые были: не нравится - заполучи фашист гранату. До сих пор узкоглазые во Вьетнаме этой самой, как её, э-э-э, оранджёй плюются. И нам тоже надо, как они. Так нет - чикаемся с ними, зверьём. Гуманизьм, - тонко протянул майор, видимо копируя какого-то ненавистного ему политработника. - Нет, ты не отворачивайся. Я вот тебя спрашиваю: какой к чёрту гуманизм? А? Какой? Сколько они наших побили? А мы им - помощь! Вывести армию и две атомные зарядить. Сделать им Хиросиму! А, лейтенант? Вместе с Нагасаками!
Ствол ткнулся в живот лейтенанта, и тот помертвел.
"Пристрелит. Обязательно пристрелит. По пьянке", - обречённо подумал он и побыстрее скривил губы в оскале.
- Погоди, сейчас обхохочешься. Знаешь, чё мы проезжали? Ну, справа, сразу за перекрёстком. Знаешь? То-то. Зоопарк там у обезьян. Сечёшь - в зверинце зверинец! - майор вновь отрывисто залаял. - Знаешь, что наш прапор один отмочил? Заскочил туда по ошибке. Сам косой - на ногах не стоит. Глянь - твою бога душу мать - бегемот. Здоровый такой. Хавальник открывает. Пасть как будка. Прапор не будь козлом - в глотку ему гранату! Ха-ха-ха! Представляешь?
Ствол автомата давил под ребро и ходил из стороны в сторону. Лейтенант внезапно ощутил желание переползти на другую сторону бронемашины.
- Куда? - майор ухватил его за руку. - Рассказывать буду. Объяснять. С той стороны ни хрена интересного нет. Чадо, обор-р-р-роты!
На приличном расстоянии от бронетранспортёра, которое только позволяла дорога, проносились легковушки, едва не выскакивая на тротуары. Привычный восточный беспорядок, хаос и заторы на дороге увеличивались от идущей напролом, не признающей ничьей власти над собой, советской бронированной машины. Сейчас она была похожа на большую хищную акулу, которая рвётся вперёд. А рыбёшка помельче стремглав бросается в стороны, расчищая убийце дорогу.
Водитель скалил зубы и время от времени бросал машину то вправо, то влево. Легковушки, спасаясь, вылетали на тротуары и неподвижно там замирали, съёжившись.
- А-ха-ха! Га-га-га! Ха-ха-ха!
Майор закидывал голову, и кадык его ходил вверх-вниз, как поршень. Десантник смахивал набегавшие слёзы и тыкал пальцем с толстым серпиком грязи под ногтем в место очередного переполоха и суеты: "А-ха-ха! Боятся, звери! Га-га-га! Боятся, слышь, боятся! Значит, уважают! Уважают, с-собаки!" Водитель искоса бросал взгляд на веселящегося старшего, подхалимски ухмылялся и ещё напористее разгонял машины вокруг себя.
"Зачем? - думал лейтенант. - Зачем? Ведь задавят кого-нибудь. Тех же детей. Почему он всех так ненавидит?"
Впрочем, вопрос этот был глупым. Не его ли, лейтенанта, начинали учить ненавидеть афганцев с первых шагов по этой незнакомой, пёстрой стране? Все наставления, споры и рассуждения всегда заканчивались одним: здесь все враги, а поэтому их надо убивать.
И хоть прилюдно, особенно на общих офицерских собраниях, говорилось о дружбе и братской помощи, на деле происходило всё наоборот: непокорные кишлаки сжигались, окрестные посевы тоже, а виноградники выкорчёвывались гусеницами танков.
Больше всего поразило лейтенанта в Афганистане то, что люди совершенно не понимали всей безысходности подобной войны. Озлобленные своими потерями и упорством афганцев, советские войска стремились их добить, раскромсать, доломать и поставить на колени.
Но разве может склонить голову человек, у которого разрушили дом и убили родных?
Лейтенант частенько задавал себе этот вопрос, представляя, что именно у него чужаки исковеркали жизнь. Даже в самых кошмарных мыслях невозможно было вообразить, что он лишился отчего дома, что не будет больше никогда родителей и что он никогда не выпьет такого вкусного компота, который мама старательно будет всё подливать и подливать в чашку, как когда-то в детстве.
"Разве афганцы не люди? Разве они не так же болеют, страдают или плачут? Неужели у каждого в мире своя зубная боль? - думал лейтенант. - И неужели другие родители любят своих детей меньше, чем мои меня? Наверное, одинаково. А как по-другому? Ведь все мы люди", - приходил он к выводу, но мыслями такими ни с кем не делился.
Многие из его окружения ненавидели и презирали войну, но только не себя на ней. А лейтенант, проникаясь всё большим отвращением к массовым убийствам артиллерией и авиацией людей, презирал ещё и себя - за вынужденное соучастие.
Сейчас он снова был свидетелем наглости и пренебрежения к тем, чьей родиной является эта земля. Лейтенант краснел и отворачивался. Майор испытывал противоположные чувства.
- Посмотри, посмотри, десантура! - он возбуждённо хватал за рукав лейтенанта. - Дом тот видишь? Тот, угловой. Окно справа, вверху, усекаешь? Так вот, во время восстания там пулемёт стоял. Подавили гада. Ох, как мы бачей тогда крошили: самолёты на бреющем, танки в упор лупят. Бачи - кто куда, а потом оклемались и гадить исподтишка начали. Но мы им показали, - орал майор, размахивая автоматом так, что прохожие бросались врассыпную. - Ещё как показали! Лупили и в хвост и в гриву. Только яйца трещали...
"Когда всё это закончится?" - с тоской думал лейтенант, которому казалось, что ещё немного, и произойдёт какое-нибудь непоправимое несчастье.
Но через некоторое время бронетранспортёр остановился на углу пересыльного пункта. Лейтенант быстро спрыгнул с машины.
- Пока, десантура, мы на пересылку, а потом обратно. Если что, так с нами! - закричал майор, протягивая руку.
"Ни за что! - подумал лейтенант. - В следующий раз лучше пешком!"
"Мягковат парень. Не жилец. Скоро убьют", - без сожаления определил напоследок намётанным опытным взглядом бывалый майор.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
