Лейтенант только-только пришёл в батарею, а солдат отслужил в ней два года. Он был дембелем и считал последние предотъездные дни, старательно вычёркивая их в небольшом календарике. Может, боец и уступил бы командиру взвода, вернул молодым деньги, которые отобрал для последних закупок. Но события разворачивались на глазах всего подразделения, и обуревший дембель не только не пятился назад, но ещё больше наглел, опустив левую руку в карман, а правой лениво почёсывая голую грудь.
Короче говоря, нашла коса на камень, и лейтенант не сдержался.
Он выбросил правую руку вперёд, метя солдату в подбородок. Дембель оказался на удивление проворным - постарался увернуться, дёрнулся, но неудачно. Железный кулак, скользнув по лицу, пришёлся как раз на кадык.
Дембеля бросило на взводного. Тот сделал шаг в сторону, и солдат рухнул на пол, захрипев и покрываясь потом. Кровь брызнула из носа и ушей. На раскрытых губах распустилась причудливым цветком розовая пена.
Облепившие место стычки солдаты, минуту назад радостно перемигивавшиеся и строившие рожи, теперь топтались в нерешительности и вопросительно таращили глаза на командира.
- Плащ-палатку, - скомандовал лейтенант, склоняясь к неподвижному телу.
Полумёртвого дембеля уложили на брезент и бегом потащили в санчасть.
Начальник штаба полка разъярённо мерил шагами кабинет и орал так, что тряслись стаканы на тарелочке возле графина.
- Ты убить его мог, идиот! Ладно, вправили ему горло! А если перелом? Сил много? В горы корректировщиком ходи!
- Да я...
- Молчать! - рубанул кулаком по столу подполковник.
Стаканы разом подскочили и покатились по полированной поверхности. Комбат - начальник лейтенанта - подлетел к столу, поймал стаканы, вернул их на место и замер рядом с лейтенантом, белым, как потолок в операционной, где достаточно долго оживляли дембеля.
Начштаба вновь заметался по кабинету. Казалось, он набирает начальную скорость, чтобы, разогнавшись, головой выбить кондиционер и умчаться в голубое поднебесье.
- Нет, я так больше не могу! Одних ублюдков из Союза присылают! В первом бате Храпов едва должность принял, как на чарс его потянуло. Нет чтобы, дураку, у такого же бестолкового офицера наркоту попросить, так он солдату приказ отдаёт. Приказываю, мол, достать. Тот и достал - в особом отделе. Стукачом боец оказался - в школу КГБ поступать хочет. Плюсы себе набирает - стучит на офицеров, скотина. А Узгенов? Под обстрел раза два попал на заставе, понял, чем это пахнет, и ногу себе прострелил. Под дурака решил закосить - мол, осколком мины ранило. Теперь этот мордоворот своих подчинённых гробит. Что, сильный? - теснил лейтенанта в угол подполковник с искажённым лицом. - Сильный, да? Говори! Не молчи, Сигов!
Лейтенант опустил глаза и сделал едва заметный шажок назад.
- Никак нет, - промямлил он, не решаясь смотреть в глаза подполковнику.
- "Никак нет!" - взвился начштаба. - А почему? Как? Сколько раз предупреждал: не умеете бить морды слонам - не беритесь. А если взялся, делай так, чтоб никто не видел, не знал. Этот же у всего полка на глазах!
- Ну ничего, - затряс жёлтым от никотина пальцем начштаба, - ты мне ответишь за это, паскуда! Партбилет на стол положишь, и из Афгана мы тебя вышибем, как этих дурачков - Храпова с Узгеновым. В Союзе будешь служить, а может, прямиком в народное хозяйство.
Лейтенант побледнел.
- Това... Товарищ подполковник! Я прошу, очень прошу, - забормотал Сигов, - умоляю вас - не надо в Союз!
- Не надо, товарищ подполковник. На самую опасную заставу переведите, в самые тяжёлые колонны посылайте, но в Союз не надо. Стыдно в Союз, товарищ подполковник! - голос лейтенанта дрожал.
- А солдата по харе бить не стыдно? - взвизгнул начштаба.
Ругань и зубовный скрежет вновь обрушились на лейтенанта. Подполковник орал, широко раскрыв рот, и фанерные стены комнаты вибрировали. Начштаба бегал вокруг стола, и тот покачивался, припадая то на одну, то на другую сторону. Подполковник приближался к Сигову, подносил сжатый кулак и тыкал им в лицо лейтенанту.
Сигов стоял, как изваяние, ни разу не шелохнулся, только часто хлопал глазами. Решил, наверное, перенести всё, только бы остаться в Афгане.
Когда начштаба, задыхаясь, стал чертить круги возле офицеров с меньшей скоростью, за дело принялся опытный, тёртый капитан Горбунов. Его внезапно одолел кашель, и он поднёс руку ко рту.
Подполковник, громко дыша, схватил графин и стал хлебать воду прямо из горлышка.
- Гхе, гхе, гхе, - вновь зашёлся в кашле Горбунов.
Запрокинувший голову подполковник скосил глаза. Комбат перехватил взгляд и тут же неторопливо начал.
Слова его покатились медленно, спокойно, размеренно и даже чуточку скорбно.
- Товарищ подполковник, Сигов, безусловно, идиот. Он запятнал честь батареи, всего полка, и прощения ему нет. Но если разобраться, то Маркова убить мало. Отпетый негодяй, слово даю.
Начштаба грохнул графин на стол и обречённо махнул рукой.
- И ты туда - покрывать своего. Хороша компания, нечего сказать.
- Никак нет, - возразил Горбунов. - Вы Маркова не знаете. Он у молодых деньги забирал. Сигов увидел, вмешался. Так этот подлец и бровью не повёл. Деньги не отдал и ещё куражиться начал: "Вы кто такой? Я в Афгане два года, а вы три недели", - повторил капитан и продолжил, как бы размышляя сам с собой: - За такие слова, по моему мнению, убивать надо. Что будет, если каждый бойчишка начнёт считать свои заслуги? Да было бы что считать! Паршивец в каких-то задрипанных колоннах побывал, на несколько операций сходил и мнит себя героем. Конечно, если бы там я оказался или кто-нибудь другой из офицеров батареи, подобных разговоров не было бы. А Сигов что? Опыта маловато. Вот и решил Марков над ним поиздеваться, при всех, замечу. Как после этого взводному работать? Подонок на дембель уйдёт, а другие-то останутся. И что, тоже будут боевые считать?
Подполковник вонзил взгляд в лейтенанта.
- Так и было?
Сигов вытянулся, кивнув.
Начштаба дёргал себя за ухо. Горбунов продолжал обволакивать его спокойной, вкрадчивой речью.
- Не сдержался взводный. Так за это мы его накажем. Обязательно. Что так получилось - с кровью - это не по злобе. Сигов сам по себе парень хороший. Работает как вол. Вышлем в Союз - кто придёт? Сами знаете, сейчас там все волынят. Выдернуть кого-то - мёртвое дело. Все тут же оказываются многодетными, больными, хромыми или такими покалеченными, что их в гроб пора паковать. А Сигов парень здоровый... - Начштаба и капитан почти одновременно рассмеялись. - Холостой. По дому не тоскует, голову всякой дурью не забивает, день-деньской как белка в колесе, во всё вникнуть пытается. Может, дадите ему испытательный срок, товарищ подполковник? Посмотрим. Если что не так - вышвырнем и дело с концом.
Начштаба осклабился, обнажая передние потемневшие от постоянного курения зубы.
- Баюн ты, Горбунов. Без мыла в задницу влезешь. Почему в замполиты не пошёл?
- Потому что совесть до конца не потерял, - откровенно признался комбат.
Подполковник, как и любой офицер, вкалывающий от раннего подъёма и до глубокой ночи, не любил политработников. Он громко загоготал, откинувшись на спинку стула.
Отсмеявшись, начштаба закурил и задумался.
Сигов и Горбунов настороженно молчали. Лейтенант чувствовал, как холод обручем стягивает низ живота.
Наконец начштаба шевельнулся, завозил пальцем по бумагам, лежащим на столе. Палец упёрся в какую-то строку. Подполковник медленно поднял голову. Взгляд напряжённый и решительный. Глаза холодные.
Сигов вытянулся по стойке "смирно".
- Вот что, Горбунов, - начштаба точно гвозди вколачивал в толстенную доску, - у Сигова есть шанс. Один. Послезавтра ночной патруль. Пусть заступит. Пусть службу понесёт. Может, что-нибудь и выйдет.
- Так точно, товарищ подполковник, - вспыхнул Сигов, - выйдет, не сомневайтесь!
Но, напоровшись на колючие, ледяные глаза подполковника, лейтенант замолчал.
Начштаба, усмирив взглядом Сигова, продолжил так, будто того и вовсе нет в кабинете.
- Смотри, Горбунов, это его последний шанс. Патруль должен быть патрулём, а не мули-вули. Понял?
- Так точно.
Напускное равнодушие и скрытое лукавство комбата моментально испарились. Официально-серьёзный капитан кивнул.
- Идите.
Офицеры отдали честь, повернулись, как положено, через левое плечо и вышли из кабинета.
На ступеньках штаба, вытягивая трясущимися пальцами сигарету из пачки, протянутой капитаном, заглянул ему в лицо счастливый Сигов.
- Комбат, не бойтесь, не подведу! Начштаба будет доволен!
Горбунов посмотрел на счастливое, дурашливое лицо лейтенанта и грустно улыбнулся.
- Колюха, Колюха! Не говори "хоп" раньше времени. В модуле обо всём потолкуем.
В небольшой комнатушке комбата густо-сине от дыма. Кондиционер, захлёбываясь, чихал и булькал, но не успевал даже разогнать по углам плавающие клубы дыма.
На кровати под цветными фотографиями семьи лежал Горбунов. В ногах у него примостился старшина батареи - юркий, как сперматозоид (определение капитана), азербайджанец Тофик Юнусов. У изголовья на табурете - Сигов, или, как теперь его называл комбат, - "Смерть дембелям".
- Значит, Тоф, не судьба тебе попасть в патруль, - закончил рассказ о передрягах в штабе капитан.
Юнусов понимающе взглянул на Сигова.
- Ясна, командир. Нада так нада. Хотел себе магнитофон купить. Потом сделаю. Умирай, но товарища спасай, - засмеялся Юнусов.
Капитан перехватил затравленный, почти бессмысленный взгляд Сигова и вздохнул.
- Человек ты здесь новый, Коля. Ещё, считай, ничего не видел. Со временем всё узнаешь. Давай лучше, как любит наш замполит говорить, ближе к телу. - Горбунов перевернулся на бок, опёрся на руку головой. - На ночь по Кабулу от частей выставляются патрули. Не везде, конечно, а в определённых местах: возле госпиталей советских, около посольства, вокруг аэродрома и на крупных перекрёстках в центре города. Вечером они заступают, а утром - сменяются. Ночь для волка - особая пора.
Комбат хмыкнул и схватился за подбородок.
- В это время он и кормится. Мы тоже. Ночной патруль опасная вещь, но денежная. За ночь тысяч двадцать-сорок сделать можешь. Цифра эта тебе ничего не говорит, в местных деньгах ты ещё не разобрался. Так вот, если твою зарплату за месяц взять и перевести в афошки, то получится... - капитан запнулся, подсчитывая.
Юнусов немедленно подсказал:
- Шесть с половиной, командир.
- Видишь, за ночь в среднем четыре получки сделаешь. Если повезёт, расклад хороший будет. - Капитан, как всякий уважающий себя офицер, играл в преферанс. - А то и больше. Способы разные. Примитивные, безусловно, однако надёжные, не раз проверенные. Можешь бурбухайку тормознуть, можешь дуканчик распотрошить - это дело вкуса и возможностей. Подробности тебе Тоф объяснит.
Прапорщик ободряюще похлопал тонкой ладонью Сигова по плечу:
- Канэчна, объясню. Кое-что знаем, кое-что умеем.
Всё это время лейтенант ошалело моргал и пытался понять - разыгрывают его или нет.
- Только не надо делать большие глаза, Сигов, - прибавил Горбунов, внимательно наблюдавший за лейтенантом. - Это единственный шанс. Другого нет и не будет. Думаешь, зря он тебя в ночной патруль посылает? Просто так? Да у него такса - десять тысяч. Заступаешь в патруль и шныряешь по городу. А потом отдаёшь десятку. Всё остальное, разумеется, твоё. Надеюсь, понимаешь, что отстегнуть сейчас ты должен будешь всё. Хорошо одно: начштаба мужик конкретный. Он в долгу не останется. Не получится - вылетишь в Союз. И там об тебя каждая сволочь ноги будет вытирать, - на полном серьёзе пообещал комбат и перевернулся на живот, зашарив рукой под кроватью.
Нашёл и протянул Сигову банку пива.
- Пей. Отойди немного. Тебе сегодня досталось.
Сигов неумело потянул за колечко. Пена брызнула и уселась на рукав. Горбунов с Юнусовым переглянулись и беззлобно рассмеялись.
- Ничэго, научится, - сказал Тофик. - Я тоже раньше пива в банках не видел. В патруль будет ходить, в колоннах - ящиками-мащиками пить будет.
Сигов сделал несколько вялых глотков и безвольно опустил плечи.
- Не нравится? - удивился комбат. - Это с непривычки. Пройдёт.
- Нравится.
- А что не пьёшь?
Сигов загнанно посмотрел на капитана.
- Начальник штаба такой принципиальный. Как ему деньги отдавать? Он же меня за это под трибунал сразу!
Комбат глянул на вспотевшего Сигова и махнул рукой.
- Опять двадцать пять. Я ему про Фому, а он мне про Ерёму. Тоф, хоть ты объясни!
- Э-э-э! - сдавленно, с хрипом вскрикнул азербайджанец.
Лейтенант вздрогнул, испуганно посмотрел на Тофика.
- Что объяснить? Что сказать? Начштаба все деньги носят. Он тоже дэмбэл, как Марков, скоро замена. Пайса-майса начштаба во как нада. - Прапорщик вонзил острый, небрежно выбритый подбородок в потолок и провёл напряжённым ребром ладони по горлу. - Принесёшь ему - всё будет. Не принесёшь - ничего не будет. Тоф месяц назад командировка ездил - старый дедушка умер. Никто не отпускал. Не прямо родственник.
- Не прямой, - поправил комбат, изучая лучистые трещины, паутинками разбежавшиеся по потолку.
- Да, я и гаварю - не прямо. Так что? Принес Тоф начштаба двадцать тысяч и поэхал Саюз командировка. А ты гаварышь дэнги он нэ берёт. Берёт. Все берут! - озлился на Сигова Юнусов.
- Хватит, Тоф, не добивай парня. Расслабься, - почти приказал комбат и засвистал какую-то простенькую, но популярную мелодию.
Сигов попытался вспомнить её, но так и не смог этого сделать.
Юнусов принялся молча вылавливать сигарету из полупустой командирской пачки.
От подобной правды Сигова мутило. Он согнулся, опустил голову на грудь и грел ладонями пустую тёплую жестянку. От бессчётного количества выкуренных сигарет голова трещала, дым выдавливал глаза из глазниц, и мысли были рваные, беспорядочные.
Все молчали. В окне по-прежнему мелко трясся кондиционер. Было слышно, как за дверью, в коридоре, топали солдаты, спеша к умывальникам.
- Пойми, - бесстрастно сказал Горбунов, всё так же глядя вверх, - никто тебя никуда не заставит идти. Тоф пойдёт - он давно просится, да очередь не подходила. Но поверь: не будет денег - вылетишь в Союз беспартийным и опозоренным. Задушат они тебя. С ответом не тороплю. Подумай, а к вечеру скажи. Не бойся - трусом тебя никто считать не будет. Решать - твоё право.
- А что решать? - спросил Сигов.
По его горлу изнутри словно протянули рашпиль, и он закашлялся, задыхаясь, хватаясь за воротник куртки.
Тофик принялся колотить лейтенанта по спине.
- Что решать, - выдавил наконец Сигов, поворачивая покрасневшее лицо к комбату, - тут нечего решать. Пойду я.
- В таком случае запомни: осечки быть не должно. Поймают наши - будешь сидеть в тюрьме.
- Э-э-э! Кто поймаэт, камандир? Такие же. Будут приставать - падэлись. Не жадничай! - посоветовал Тофик Сигову.
- Впрочем, я не слышал, чтобы кто-то из патрулей залетел на таком деле. Тоф тебя проинструктирует, и людей тебе дадим надёжных, молчаливых.
Горбунов потянулся. Кости весело хрустнули.
- Ладно, Коля, отдыхай. Не бери в голову - всё обойдётся. Вижу, устал. Подкосила тебя правда-матка. Иди спать - легче станет, да и перед патрулём отдохнуть надо.
Сигов кивнул головой, почему-то пожал руки Юнусову и Горбунову, а затем вышел.
И забываясь в мягком отупляющем сне, проваливаясь в ватное забытьё, шептал сам себе молодой лейтенант: "Я должен быть сильным, как комбат. Я должен им доказать..."
И заснул, стиснув зло зубы.
Колонна из Газни рвалась к Кабулу.
На покатой горе без единого деревца, врывшись в сухую землю, в серых неказистых четырёхугольных домишках, закутавшись в маскировочные сети, стояла шестая застава десантуры. Она прикрывала дорогу, по которой стремительно неслись машины.
Часовым на заставе они казались маленькими жучками. Тёмно-зелёные насекомые изо всех сил мчались вперёд, да так скоро, что не было видно колотящих по земле ножек.
"Уралы", КамАЗы, ГАЗы, раздробленные бэтээрами и бээмпэ, напрягая все свои силы, стремились пройти кишлак Мухаммеддарра, а попросту - Мухамедку, оторваться от неё, хищно присосавшейся к дороге.
Распущенные, хлопающие на ветру, выгоревшие белые брезентовые тенты; чёрные тонкие жала пулемётов, воткнутые в густую зелень справа.
В одном из КамАЗов старшим машины - прапорщик Бочков.
Ещё задолго до Мухамедки поднял он боковое стекло с перекинутым через него толстенным бронежилетом и передёрнул затвор автомата. Поставил предохранитель на автоматический огонь и орал как оглашенный:
- Быстрее, Семён! Жми, жми, бача! Давай! Ходу!
Глаза у Бочкова лихорадочно блестели, лицо перекосилось от страха.
Голый по пояс водитель разгонял машину на четвёртой скорости, давил ногой в тапочке на педаль газа. Стрелка, дрожа, перепрыгнула цифру 120. Семёнов закусил нижнюю губу, вцепился глазами в дорогу.
Вдоль неё - сгоревшие, искорёженные остовы грузовиков; перевёрнутые или будто присевшие на колени, с оторванными напрочь колёсами, закопчённые бронетранспортёры без пулемётов.
Рядом с асфальтом, исполосованным следами огня, белыми кристалликами соли - мелкое битое стекло и россыпи тусклых гильз.
Солдату вдруг подумалось, что выполз из зарослей огромный дракон, дохнул огненным смерчем на машины, и застыли они, обезображенные, прерывая свой бег. А чёрные, обугленные полосы на самой дороге - следы шершавого языка дракона смерти, что живёт в Мухамедке.
Если кошмар при виде разбитой колонны вселял в солдата некий абстрактный ужас, то прапорщик попросту дрожал от реального страха, стискивая потными пальцами тёплый металл автомата.
Неделю назад он встретился с этим драконом и видел его смертельный оскал.
Горели и взрывались машины. Люди выпрыгивали, выползали из них, скатывались на обочину.
Пули свистели, визжали, скрежетали и роями носились над дорогой. Раскалённые осы рвали на части всё, что попадалось им на пути. Впивались в броню, злобно отскакивали и вновь кидались в атаку. Насмерть укусить не получалось, и тогда на помощь осам из густых придорожных зарослей торопились маленькие смерчи - гранатомётные выстрелы.
Пламя, копоть, гарь...
Мат, стоны, ярость...
Бочков, распластавшись на земле за колесами "Урала", под его днищем, безостановочно садил из автомата в ощерившуюся зелёную чащобу. Автомат дрожал. Ствол постепенно становился синевато-сизым.
В ушах давило, в голове звенело, а Бочков что-то бессвязно выкрикивал, стрелял и снова кричал, бросая молящие взгляды направо. Там отчаянные парни на боевой машине пехоты, вроде бы и не замечая огненно-свинцовых волн, которые часто и упруго накатывались на них, пытались столкнуть с дороги пылающие машины и освободить путь застрявшей в ловушке колонне...
Деревья и заросли кустарников - логово дракона - становились реже. Наконец они окончательно исчезли. Справа пошла безжизненная мёртвая равнина с редкими опухолями холмов.
Бочков захохотал, дёрнул предохранитель вверх и опустил стекло. Густые тёплые потоки воздуха загуляли по кабине.
Прапорщик высунул потное блестящее лицо в окно и три раза сплюнул. Слюны не хватило - горло пересохло, и Бочков закашлялся. Потом откинулся на дерматиновое сиденье, достал сигареты и долго взахлёб радостно матерился. Кровавого цвета пачка "Примы" дрожала в его руке.
- Что, Семён, скоро водовку будем пить и женщин гладить?
Прапорщик прикурил сразу две сигареты, одну воткнул в зубы водителю.
- Что молчишь?
- Не пью, поэтому и молчу.
Бочков даже взвизгнул.
- Знаю, где вы бражку гоните. Ничего, как созреет - так и конфискую. Но ты не расстроишься? Ведь не пьёшь, да? - съехидничал Бочков и затараторил: - А я вот - выпью. После такой, братан, дороги очень даже полезно. В прошлый раз страху здесь натерпелся! Как начали долбить душары, так думал - всё, не вылезем. Точно ужака, под колёсами ползал. Сейчас на машины смотрел - вспоминал, а сердце в самой глотке колотилось. Веришь, нет?
Семёнов мотнул стриженой головой. Сам он в той колонне не был, но видел вернувшихся ребят и слышал их сбивчивые рассказы. Ходка в самом деле была страшная: семеро убитых и пятнадцать раненых.
- Теперь, Семён, к инфекции. Там наше место, - обмякал всё больше прапорщик. - Отменная стоянка! Забор, а за ним в модулях сто баб - бесхозные и на любой вкус. Ой, есть там у меня одна. - Бочков сладко зачмокал губами. - Королева красоты.
Солдат с сомнением взглянул на маленького, круглого Бочкова. Прапорщик этого не заметил.
- В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего, сейчас она будет рыдать от восторга.
Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.
Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Ещё не успели опасть на землю клубы поднятой колёсами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке - Тёплом Стане, они имели свой интерес.
По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно всё, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: тёплое нательное бельё, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушёнки, топливо, муку, сгущёнку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы всё это перепродавали.
К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.
- Здравствуй, командор! Что привёз? Товар есть? Давай! Беру!
- Э, Толик, - попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, - завтра приходи. Некогда сейчас - к ханум иду. Понял, да?
- Другому товар отдаёшь? - испугался афганец и не только не выпустил руки прапорщика, а ещё сильнее сжал её.
- Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть: два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Всё новое - муха не сидела.
- Давай! Давай! Сейчас беру! - торопил афганец.
- Ну ты и бестолковый, - разозлился Бочков и высвободил наконец руку. - Завтра приходи. С деньгами.
- Не обманешь, командор?
Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.
- К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?
Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.
- Сколько?
- Две большие.
Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.
- Только мне, командор, товар отдашь, - крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.
Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.
Затем в ход пошли гуталин, щётка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.
Бочков сгонял водителя за тёплой водой и принялся тщательно скрести щёки и подбородок безопасной бритвой. Всё из того же волшебного пакета он извлёк белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая её остро пахнущей жидкостью.
Семёнов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.
Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой.
- Главное, Семён, в нашем деле - обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру.
"Культуру, - ехидно подумал водитель, ухмыляясь. - Деньги они любят - поэтому и валятся, как подкошенные".
По рассказам более опытных ребят знал Семёнов цены на многих госпитальных тёлок, которых они между собой называли "чекистками".
Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.
- Нечего лыбиться! Уйду - чтобы порядок был. КамАЗ подгонишь к злобинской машине, состыкуешь задницами впритирку - и всю ночь сторожить. Пропадёт что-нибудь - значит ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что - убью!
Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.
Водитель поскучнел. Бочков был скор на расправу и имел тяжёлую руку.
А к прапорщику после такого дружеского напутствия вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семёнова по острому худому плечу.
- Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.
Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький свёрточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в "инфекционку".
Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Ещё вовсю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя "королева красоты".
Прапорщик шёл спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.
С трудом он заполз в кабину. Семёнов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова - сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди - тёмные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причём ногами.
- Твою мать, твою мать, - упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу. - Твою мать, обезьяна джелалабадская.
Семёнов схватил котелок и вывалился из кабины.
- Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, - как заведённый продолжал заклинать Бочков.
Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в тёплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.
Пьяный прапорщик, как малое дитя, послушно поворачивался в руках Семёнова и всё твердил:
- Мать твою так, ****ь кабульская.
Наконец солдат закончил. Оторвал кусочек марли побольше, окунул в котелок и протянул прапорщику.
- К губе приложите. Поможет.
- Сигарету и выключи свет, - простонал Бочков.
Мир раздвинулся и замелькал разноцветными всполохами на аэродроме, переливаясь бесчисленными огоньками далёкого города.
В кабине, искрясь, рдели красные точечки. Они то исчезали, то появлялись вновь.
- Козлы! Гады полосатые! - вспыхнул Бочков.
- Кто?
Прапорщика прорвало, и он закричал, давясь словами:
- Десантура - козлы! Змеи полосатые, которые за аэродромом стоят. У-у-у, гады! Сижу, значит, выпиваю культурненько, а тут они вдвоём вваливаются. Я им и говорю, давайте, мужики, завтра увидимся. Вы, наверное, адресом ошиблись. А шлюха как заверещит: "Не уходите! Оставайтесь! Это он адресом ошибся!"
- Это я ошибся?! - заревел Бочков и грохнул кулаком по панели. - Ох, хотел я этой стерве в морду съездить, да бугаи навалились. Здоровые, сволочи!
Прапорщик надолго замолчал, а потом начал бессвязно бормотать:
- Но... короче... обман... получился... здесь.
Бочков затих, уронил голову на грудь и шумно задышал, постепенно выравнивая дыхание.
По кабине густо плыл запах перегара. Семёнов морщился и хватал воздух ртом.
Музыка за забором, сложенным из бетонных плит, стихала. На аэродроме гудели, взлетая и заходя на посадку, самолёты, нервно мигая красно-жёлтыми фонарями.
От "инфекции" к уснувшим машинам торопливо скользнуло несколько теней. Солдаты спешили обратно.
Бочков сопел, шлёпал губами, постанывал и беспокойно ворочался на сиденье.
Подбородок у Семёнова пополз вниз. Солдат начал засыпать, когда прапорщик охнул, распрямился и вцепился ему в руку.
- Семён, ты?
- Я!
- Заводи!!!
- ???
- Заводи! На Тёплый Стан рванём. Давай! Живёт там одна безотказная - в любое время дня и ночи.
- Товарищ пра...
Бочков разжал пальцы и снизу вверх двинул рукой. Клацнули зубы, голова солдата откинулась назад.
- Быстрее, - зверел прапорщик, - не то я...
Машина тронулась.
- Фары будешь включать, когда скажу. За водкой ещё заедем, - словно в лихорадке трясся Бочков и жадно тянул воду из фляги.
Глубокой ночью патрульный БТР снялся с поста и пошёл к Тёплому Стану. Опытный водитель фар не включал. С двух сторон наползали на дорогу квадраты глиняных дувалов. Кое-где лениво побрёхивали бездомные собаки.
С гор, окружающих Кабул, трассеры вычерчивали разноцветные пунктиры. Стрельбы слышно не было. Казалось, что светлячки перелетают со склона на склон, останавливаясь на время, чтобы передохнуть.
Сигов сидел наверху и зябко поводил плечами. Холодало. Рядовой Рамишвили, который был рядом, участливо прошептал:
- Сейчас. Место тихое. Дукан далеко от домов.
Бронетранспортёр свернул налево. Механик-водитель сбросил газ, и машина беззвучно покатилась по асфальту.
БТР впритирку остановился возле длинного металлического контейнера. В таких по железным дорогам и в трюмах судов перевозят грузы. Смекалистые афганцы приспособили их под магазинчики.
Солдаты схватили плащ-палатку, мягко сползли на землю и завозились возле замка. Дверь приоткрылась.
Сигов сидел на холодной броне. Затылок сдавило. Курить хотелось до умопомрачения. Лейтенант, пересиливая себя, спрыгнул на землю и заглянул в контейнер. Вспыхивал тоненький вороватый лучик. Солдаты накидывались на пёстрые целлофановые пакеты, которые стопками высились на стеллажах, и швыряли их на брезент.
- Скоро?
- Есть товар! Есть! - радостно ответил Рамишвили.
Сигов насторожился: где-то вдалеке зашумел мотор. Сердце начало цепляться за рёбра. Лейтенант вскарабкался на бронетранспортёр и сунул голову в люк.
- Бойко, послушай! Кажется, едет кто-то.
Солдат вынырнул из машины, наставил ухо.
- Точно. В нашу сторону.
Механик-водитель тонко и длинно свистнул. Из контейнера выглянул Рамишвили.
- Шухер! Едет кто-то. Сматываемся! - выпалил Бойко, юркнул вниз и стал запускать двигатели.
Солдаты выскочили из дукана, выволокли тюк и начали втягивать его на машину.
Сигов сжимал и разжимал пальцы. Машина шла в их направлении.
- Сейчас налево, - приказал Бочков. - Фары вруби, дубина. Через пятьсот метров справа - дувал. Там Ахметка живёт. Бухала у него - море!
Голубоватые конусы выжрали тьму перед машиной. В них - продолговатая тёмно-красная коробка контейнера, а рядом - бронетранспортёр. Номер закрыт ящиками. Но рядышком - не спрятанная эмблемка: парашютик с самолётиками. Человек в бушлате напряжённо смотрит в их сторону, козырьком держа ладонь над глазами.
- Десантура! - завизжал Бочков, схватил автомат, сбросил предохранитель и высунул ствол в окно. - Гони, Семён, гони! Обороты! Ща я этим козлам покажу, чтобы помнили долго, суки полосатые!
- Мимо пройдёт, - донёсся голос Бойко снизу. - Это наши, шурави. Шарятся по городу просто так. Нажрались и катаются. А может, за водкой к Ахметке едут. Только он её здесь даже ночью продаёт.
У Сигова чуточку отлегло от сердца, но из кабины КамАЗа внезапно ударила по бронетранспортёру густая прицельная очередь.
