Обязательный сон после обеда закончился, и солдаты, вспотевшие, вялые, всклокоченные, не выспавшиеся, а лишь одуревшие от двух часов, проведённых в парилках-кубриках, медленно вползали в курилку.
Батальонные почтальоны, подгоняемые нетерпеливыми товарищами, торопились в клуб. Там киномеханик и одновременно главный почтальон полка уже раскидал по литерам письма, газеты и журналы, уложив их разноэтажными стопками на длинный деревянный стеллаж.
Солдаты терпеливо сидели под маскировочной сетью. На них пятнами ложился солнечный свет. Пехотинцы густо кропили плевками спрессованную, жёсткую землю и гадали - будут им письма или нет.
Наконец возвращался Юрка Свиридов. Разговоры обрывались. Все вытягивали шеи и наперебой спрашивали о письмах. Свиридов оставался, как всегда, непреклонен и традиции не изменял. Сохраняя строгое выражение лица, Юрка доставал пачку писем. Как опытный оратор, выдерживал паузу - томил немножко товарищей, а затем принимался за дело.
Почтальон громко выкрикивал фамилии. Названные протискивались к нему. Перед тем как вручить письмо счастливчику, Юрка проделывал особый ритуал, который неизвестно кем и когда был заведён в полку, но чрезвычайно строго соблюдался во всех подразделениях.
С молодыми почтальон не церемонился. Юрка слегка надрывал конверт, надувал его и укладывал на ладонь. Дух быстренько разворачивался к Свиридову спиной и слегка пригибался. Юрка с размаху лепил ладонью по шее молодому. Конверт хлопал и разрывался. Дух тряс головой и вынужденно смеялся вместе со всеми, получая заветное письмо. Такие шлепки по холке отрабатывались только на "зелёных", и называлось это - "вскрыть конверт".
Остальных, кто был сроком службы старше, Свиридов бил письмами по носу. Количество ударов зависело от их числа. Но лупил Юрка с разбором.
"Чижам" доставалось больше всего. Юрка, прикусывая кончик языка, отступал на полшага и заносил мускулистую руку высоко вверх. Удар выходил замечательный: хлёсткий, резкий и по самому кончику носа.
"Гансов" Свиридов бил слегка.
Ну а "дедушек" - золотой фонд Советской армии - почтальон выделял особо. Он делал зверское лицо, дико вращал зелёными глазами, отставляя локоть назад, но конверт в итоге лишь едва прикасался к облупленным носам.
Весь ритуал был отработан до мелочей и доставлял неописуемое удовольствие всем, ибо роли в таком представлении постоянно менялись.
Правда, "чижа" Савельева никто перещеголять не мог. Однажды он получил целых семнадцать писем. "Почтовик" из-за плохой погоды долго не ходил, а девушка оказалась очень верной. Как увидел Савельев толстую пачку писем - обрадовался несказанно, а потом, окружённый ухмылками друзей, стал цветом маскировочной сети. Счастливчик ещё недели две ходил с опухшим, надтреснутым и сизым, как перезревшая слива, носом.
Николай Нефёдов тоже был на особом положении. Но на таком, что и врагу не пожелаешь. Больше трёх месяцев не было ему писем. Ребята, таясь друг от друга, подходили к Николаю и сочувственно клали руку на плечо: "Не переживай, Нефёд. Почта, чёрт бы её побрал, плохо работает". Неразговорчивый Нефёдов резко двигал плечом. Рука летела вниз, а Николай разворачивался и молча уходил.
Новогодними хлопушками на шеях молодых разрывались конверты. "Чижи" притворно хихикали, жмуря глаза, когда крепкая, с наколкой у предплечья, рука почтальона сглаживала им носы. "Дедушки" лениво, вразвалочку, не вынимая сигарет из ртов, подходили к Свиридову. Только Нефёдов изо дня в день оставался на месте. И был он, по сути дела, лишь постоянным свидетелем чужого счастья.
Письма постепенно расходились по тесной курилке. Конверты распускались белыми цветами и трепетали в загорелых и сильных солдатских руках. Юрка переводил дыхание, стараясь не встретиться взглядом с Нефёдовым. Николай исподлобья смотрел на Свиридова, и в светлых, почти янтарных глазах была мольба.
Почтальона начинала пожирать совесть: будто это он, Свиридов, во всём виноват. Юрка смущённо улыбался и едва заметно отрицательно качал головой.
Нефёдов медленно выходил из курилки и шёл за модуль, откуда хорошо был виден далёкий аэродром.
Николай садился на огромный валун, прятал подбородок в коленях и застывал, глядя вдаль. Там, за широкой серебристой чащобой деревьев, которая в это время дня походила на необъятное блестящее озеро, была невидимая солдату проплешина - аэродром.
Аэродром жил интересной и нервной жизнью: уходили в небо стаи быстрых и юрких птиц - "грачей"; парами и четвёрками рвали небо лопастями "крокодилы"; брал курс на Кабул роковой "чёрный тюльпан". Всё это было для Нефёдова давно привычным и не заслуживающим никакого внимания. Николай терпеливо выжидал единственный нужный ему самолёт.
Тени становились длиннее. А Нефёдову казалось, что время замерло и "почтовика" уже не будет. Но самолётик всё-таки появлялся. Маленькая серебристая капелька, словно ртуть, созревала в выцветшем небе, медленно приближаясь к аэродрому. Потом, обретя очертания, самолётик кружился над ним, выбрасывая в стороны яркие звёздочки. Те на мгновение вспыхивали, исчезая. Белые перевёрнутые пушистые запятые усеивали небо. Затем "почтовик" внезапно начинал стремительно падать вниз по спирали, всё увеличиваясь в размерах и меняя серебристый цвет на зелёный.
Нефёдов сжимался и, как заколдованный, следил за зелёным крестиком.
Только в двух случаях безошибочно определил Николай, что почты не будет не только ему, но и никому вообще. В первый - капелька, точно перегорающая лампочка, ослепительно вспыхнула и... исчезла. Вместо неё появилось небольшое, плотное, голубоватое облако, которое очень скоро рассеял ветер. Во второй - после того как самолет утонул в блестящем блюде озера, поднялся с его дна тёмный масляный пузырь и докатилось до солдата негромкое эхо далёкого взрыва.
Всё остальное время, если солнце не закрывали тучи, самолёт благополучно приземлялся. Тогда на следующий день после утреннего развода полка отходил от штаба "почтовый" бронетранспортёр.
И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц.
Прилетал самолёт, пылил по дороге БТР, краснели, опухая, носы у "чижей", а писем Нефёдову всё не было. Ребята стали замечать, как почти каждый вечер Николай, сгорбившись, в одиночку тянет "косяк" за модулем, запивая глубокие затяжки холодной водой из обшарпанного, помятого котелка.
Однажды, когда Свиридов закончил на удивление быструю экзекуцию, он окликнул безучастного ко всему Нефёдова.
- Пойдём-ка, Колян.
Они зашли в казарму, и почтальон достал из кармана конверт.
- Письмо тебе тут, - пробормотал, пряча глаза, Юрка и неловко ткнул конвертом в руку солдата. - Бери. Я не стал... при всех.
Николай развернул сложенный вдвое конверт, подписанный большими печатными буквами. Вверху аккуратно выведено: "Николаю Нефёдову", внизу - адрес обратный и подпись: "Пётр Нефёдов". Братишка учился во втором классе и с буквами окончательно совладать не мог.
Нефёдов сел на шершавый заветный валун и надорвал конверт. Тщательно выведенные слова на кривоватых ножках старались ровненько выстроиться друг за дружкой, но не всегда у них это получалось.
"СДРАСТУЙ НИКОЛАЙ. ПИШЕТ БРАТ ПЁТР. КАК ТЫ ЖЕВЁЖ? МЫ ЖЕВЁМ ПЛОХА. МАМКА В БАЛЬНИЦИ. У НЕЙ ПАЛАМАЛАС НАГА И РУКА. ПРИШОЛ ПИЯНЫ БАТЬКА ХАТЕЛ НАС УБИТ ТАПАРОМ. МЫ ЗАКРЫЛИ ТВЕРЬ. ОН ИЁ РУБИЛ. МЫ ПРЫГНУЛИ В АКНО. Я ЖЕВУ ТЕТИ РИМЫ. АНА МАМКИНА ВРАЧИХА. МАМКА ПЛАЧИТ. МЫ НИ ЗНАИМ КТЕ ЖИТ. БАТКА ХОДЕТ ПИЯНЫ ПА ДЕРЕВНИ И ГАВАРИТ ФСЕМ ШТО НАС УБЁТ. КОЛЯ ПРИХАДИ БЫСТРА ИЗ АРМИИ. НАМ БИЗ ТИБЯ СТРАШНА. МАМКА ГАВАРИТ ЕСЛИ БЫ КОЛЯ МЫ ЖИЛИ ХАРАШО. ТЕТА РИМА ХАТЕЛА ПАСЫЛАТ ПИСМО ТВАИМУ КАМАНДИРУ. МАМКА ОЧЕН ПЛАКАЛА ГАВАРИЛА НЕ НАДА. КОЛЯ НИ ГАВАРИ МАМКИ ПРА МАЁ ПИСМО. МИ ТИБЯ КРЕПКА ЛЮБИМ И ЖДИОМ. ДАСВИДАНЯ. ТВОЙ МЛАДШИ БРАТ ПЁТР НЕФЁДОВ. МНЕ ВСЕ ЗАВИДУЯТ ШТО ТЫ В АВКАНЕСТАНИ. КОЛЯ ПРИВАЗИ СВОЙ ПУЛИМЁД. Я ПАКАЖУ ИГО САНЬКИ И ФЕТЬКИ. ОНЕ ГАВАРЯД ШТО Я БРИШУ И У ТИБЯ ИГО НЕТ. А ИСЧО МЫ УБЁМ БАТЬКУ ЗА ТО ШТО ОН НАС ХАТЕЛ УБИТ".
Нефёдов спрятал письмо в нагрудный карман и достал полупустую, рассыпавшуюся сигарету.
Высоко в небе медленно плыла крохотная жемчужина.
Солдат поднял на неё глаза и глубоко затянулся. Жемчужина растворялась, теряясь в расплывающемся небе. Николай спрыгнул с валуна и побежал по каменистой дороге за длинные металлические склады.
Нефёдов бросился в заброшенный расплывшийся окоп. Солдат сжался в комок и заплакал. Слёзы хлынули потоком, и остановить их Нефёдов не мог.
2.
В волосатой сильной руке чёрной змеёй извивается ремень. Рука размеренно ходит вверх-вниз. Стальная блестящая пряжка терзает тело, оставляя красные квадратики, которые потом превращаются в багровые кровоподтёки.
Голова маленького Кольки зажата отцовскими коленями, штанишки спущены, а рубашонка сбилась у вздрагивающих острых лопаток.
Колька обхватил ноги отца, дёргает худеньким тельцем и молча кусает пальцы.
- Заплачешь! Я га-ва-рю - заплачешь, - всё больше распаляется пьяный отец и сечёт сына с каждым ударом сильнее. - Эт-та на батю волком зыркать?! Щ-щенок со-п-пливый! Я га-ва-рю - заплачешь!"
Колька разжимает ручонки, сползает на пол, теряет сознание и закатывает сухие глаза.
3.
Заветной мечтой матери был цветной телевизор. Она тянулась изо всех сил, горбатилась на двух работах, складывала копейку к копейке, рубль к рублю. Стал подрабатывать Николай, и тоже часть денег откладывалась в сторону. Даже Петька не остался в стороне от такого большого дела. Он приходил из школы, где учился в подготовительном классе, и тайком вкладывал в руку брата десять копеек, которые мама давала ему на завтрак. Николай ругал Петьку, шлёпал, но тот в упрямстве не уступал брату. Малыш начинал кусать губы, опускал голову и только шептал: "Ко-о-оль, возьми. Ну возьми, Коль. Это же для нас - на телевизор цветной!"
Когда отца не было дома, мать иногда доставала из потайного места деньги, завёрнутые в тряпицу и уложенные в жестяную баночку. Пёстрая полоса вытягивалась на столе. Втроём они стояли вдоль неё и мечтали, как вот-вот купят телевизор. Даже не такой, как у Верки Низовой, а больше и дороже.
Деньги отец после долгих розысков нашёл, исчез из дома на неделю и все до копейки пропил. Сельчане видели его в районном центре, в крохотном привокзальном ресторане. Пьяный Нефёдов покупал водку, коньяк, вино и наливал всем желающим. Пустые бутылки катились по полу, а в тарелки с едой втыкал Нефёдов-старший папиросы. Со стороны казалось, что на столе замерло несколько причудливых ёжиков.
Нефёдов рвал пачку денег из кармана: "Уг-г-гощаю, мужики!" На пол пересохшими листьями опускались купюры. На них забулдыга демонстративно не обращал никакого внимания.
Заплаканная и растрёпанная мать не находила места: всё валилось из рук. Николай, чтобы унять нервную дрожь, занимался тяжёлой мужской работой по дому, а Петька ходил за ним хвостиком и всё никак не мог поверить: "Ко-о-оль! Мои десять копеечек он тоже забрал?"
Казалось в эту минуту Нефёдову: попадись сейчас отец - разобьёт он ему голову ударом топора, да так, что мозги за околицу улетят.
4.
- Почему, почему Серёга? - плакал Марат Ахмеджанов и, захлёбываясь, проливая жидкость на гимнастёрку, глотал тёмную брагу прямо из котелка.
Нефёдов сидел рядом с пьяным, растерянным другом, курил и молчал.
Серёга погиб неделю назад, и гроб с сопровождающим отправили позавчера в Союз.
Все трое были они из одной учебной роты. В Афган попали в один взвод, что было делом почти невиданным.
- Почему Серёга? Ерсендин, сволочь, живой. В Союзе тащится, а Серёга мёртвый! Как так? - всё спрашивал Марат и мокрыми глазами вопросительно смотрел на Нефёдова.
- Наверное, потому, что был добрым и смелым, - отвечал тот. - За нас не прятался, всегда вперёд шёл. Трус и гад не скоро погибнет.
Ахмеджанов закрыл лицо руками и зарыдал.
Николай обнял друга.
- Не надо плакать, Марат. Успокойся и слёзы вытри. Они делают человека слабым. А мы должны быть сильными, чтобы выжить.
5.
Слёзы высыхали. Солдат курил и смотрел на шершавую стену окопа. По ней упорно лез вверх крохотный паучишка. Путь был долгим и непростым, но паучок добрался до цели, исчезая за бруствером.
Нефёдов выкурил ещё сигарету, растёр лицо руками, выбрался из окопа и побрёл обратно, цепляясь ногами за камни.
Солнце укрылось в горах. Серебристое озеро стало тёмно-зелёным.
- Э, бача, поди-ка сюда. - Взводный Чижов стоял возле модуля, широко расставив ноги, и указательным пальцем манил подчинённого.
Солдат приблизился к старшему лейтенанту. Тот подозрительно посмотрел на опухшее лицо и красноватые глаза Нефёдова.
- Смотри, бача. Выловлю - все зубы посчитаю. Ты у меня давно на примете, - успокоился взводный и для острастки ткнул напряжённым пальцем в солдатскую грудь.
Большая алюминиевая пуговица пребольно ужалила своим полукруглым зубом Нефёдова.
Солдат развернулся и молча пошёл в казарму.
- Постой, - окликнул его опешивший от такой покорности Чижов. - Может, случилось чего? Заболел или всё ещё писем нет? Говорят, не пишут тебе?
- Дома всё хорошо, товарищ старший лейтенант. Письма часто приходят. Вам неправильно доложили.
6.
В деревне тайны хранить невозможно. Но на расспросы учителей, всё ли в порядке дома, Колька Нефёдов, взъерошенный и конопатый, не моргнув глазом, лишь заливаясь предательским румянцем во все щёки, отвечал, что всё в порядке.
А дома было страшно. Пьяная матерщина отца, звон битой посуды, треск разрываемой материи, топот ног, стулья с задранными вверх ногами и Колька, намертво вцепившийся в мятую штанину отца, защищая мать с крохотным Петькой на руках.
В девятом классе в расстановке семейных сил произошёл перелом: Нефёдов-средний взял власть в свои руки.
Отец к этому времени окончательно спился. Он высох. Во рту у него торчало лишь несколько почерневших зубов, а голос стал сиплым, будто ходил отец постоянно простуженным. Но пьяный боевой задор не иссякал. Как-то в очередной раз он поднял руку на жену. В это время в хату вошёл Николай. Он подлетел к отцу, схватил его за рубаху и швырнул на пол. Глава семьи бросился на сына, но врезался головой в мальчишеский кулак и вновь впечатался спиной в скрипучие доски.
Нефёдов-старший разбросал руки в стороны, захватил пальцами домотканый грубый половик и заплакал пьяными слезами от злобы и бессилия.
Николай ногой потянул ткань на себя, расправляя, и чётко произнёс, будто кругляк одним ударом топора на две части расколол:
- Что не так сделаешь - убью. За тебя такого мне мало дадут. Зато мать с Петькой жить спокойно станут.
Отец съёжился. Злобно сверкнули маленькие глазки, но промолчал.
Нефёдов пить не прекратил, издеваться над семьёй тоже, но делал это теперь подло, украдкой, за спиной у сына.
Николай подступал к заплаканной матери с расспросами. Та отмалчивалась, отрицательно качала головой и быстро смахивала ладонью слезинки.
Сын бросался к отцу.
- Што я? - возмущался тот. - Што я? Ну выпил с мужиками. Выпил и всё. У матери своей спрашивай, што она с кислой мордой ходит. А меня не замай.
Возле военкомата слёзы безостановочно катились по опухшему материнскому лицу. Отец равнодушно курил и хрипло отхаркивался. Серые ошмётки лёгких летели на землю. Петька обеими руками держался за широкую ладонь брата, хмурил светлые бровки и едва сдерживал слёзы.
Нестройно, вразброс оркестр от местного клуба заиграл "Прощание славянки".
Завыли, закричали, запричитали во весь голос женщины, и мать вместе с ними. Петька запрокинул голову, посмотрел на неё и тоже тоненько заскулил.
Нефёдов взял отца за руку.
- Что случится с ними, приду с арматы - за всё рассчитаюсь, за каждую их слезиночку.
- Я што? Всё будет нормалёк. Служи, сына.
Глаза отца забегали по сторонам, а сам он лез целоваться к Николаю, широко распахивая слюнявую пасть.
Нефёдов, отстраняясь, пожал его руку и обнял мать. Частые трещинки морщинок густо разбежались вокруг глаз. Николай, стесняясь окружающих, поцеловал её мокрую щёку и повернулся к братишке. Подбросил его вверх, поймал, прижал к груди на мгновение и, опуская на землю, шепнул: "Мамке помогай. Теперь ты за главного. Не расстраивай её".
Петька затряс головой и ещё сильнее заплакал.
Из кузова грузовика видел Нефёдов, как в пёстрой толпе плачет мать, утирая глаза уголком платка, и как машет ему рукой Петька, устремляясь за машиной.
А за матерью вырастал, раздаваясь в плечах, пьяненький отец, и злобная ухмылочка прыгала у него на губах.
7.
В боевых наступила передышка. Для Нефёдова это было страшнее всего. Наряды по роте, караулы, дежурное подразделение по столовой не заполняли всё время целиком. Николай вновь и вновь доставал из внутреннего кармана гимнастёрки письмо.
Выросший в пьяной российской глубинке, знал солдат не понаслышке великое множество трагических историй, где виной всему была водка.
Судьба семьи Нефёдова была не исключением, а нормальной обыденностью в полупьяном существовании их деревни, которая то и дело приходила в оцепенение от трагических событий, а большое кладбище у озера постоянно вздувалось свежими холмиками могил.
Слабыми и одинокими виделись солдату мама с братишкой. Помочь им издалека он был не в состоянии. И в Союз, домой, пусть на пару денёчков, поехать Нефёдов тоже никак не мог. Не положен был солдату отпуск в Афгане. Хоть ста душкам горло зубами перегрызи, хоть три банды в одиночку уничтожь - всё равно никакого отпуска.
Солдат в Афгане мог поехать на Родину лишь в тот краткосрочный отпуск, который назывался "по семейным обстоятельствам" и означал недолгий путь от порога дома до местного кладбища вслед за гробом кого-либо из самых близких. Впрочем, частенько случалось, что пока весть докатится до отдалённой горной заставы, пока солдат доберётся домой - пора и сорок дней отмечать.
Именно такого известия и страшился Нефёдов. Мысли пожирали душу, наркотик сушил тело, а во всём была безысходность. Такая, как на боевых, когда духи режут подразделение перекрёстным огнём, лупят по нему из "граников", уничтожают безжалостно, а оно лишь в землю забивается плотнее. Люди теряют разум от безнадёжности положения и надеются только на помощь извне.
Нефёдову ждать её было не от кого.
Дни растягивались в столетия. Дурманящее забытьё становилось всё короче, и даже тогда мысли о родных не оставляли солдата в покое.
8.
В длинном деревянном туалете раздался хлопок. Солдаты поблизости подались было туда, но в проёме уже стоял побледневший Нефёдов, держа левую руку, перемотанную тряпкой, на весу.
Кровь каплями стекала на землю.
Солдат перекошенно взглянул на ребят, стоящих полукругом, и постарался улыбнуться:
- Запал в руке рванул. Даже сам не знаю как. В карман полез, а там запал...
Солдаты отпрянули от него, как от больного желтухой, а Нефёдов побрёл в санчасть, удерживая здоровой рукой набухавшую багровую тряпку.
На плацу Николая заметил Чижов - и рысью к нему.
- Что случилось, бача? Что?
- Да запал... в руке... пальцы оторвало, - бледный Нефёдов говорил тихо и в глаза офицеру старался не смотреть.
У Чижова исказилось лицо.
- Как так? Как это произошло?
Солдат молчал. Кровь заливала ему рукав.
- С-сука поганая! Гнида! За дембель испугался?! Закосить решил? Домой, к мамочке с папочкой захотел? Как ты мог! Ведь я верил тебе! Так верил! - чуть не заплакал Чижов и с разворота, хлёстко, сильным движением руки рубанул кулаком солдату в подбородок.
Нефёдов свалился на щебёнку. Тряпка полетела в сторону. Солдат вскрикнул, и Чижов увидел окровавленную, рваную ладонь с двумя оставшимися живыми пальцами.
Николай медленно встал и начал обматывать руку. Чижов подлетел к нему, выдал крепкого пинка в костлявый зад и заорал, трясясь от бешенства:
- Бегом марш! В санчасть! Бегом! Сволочь! Я кому сказал!
Нефёдов затрусил в указанном направлении, а взводный дрожащими сбитыми пальцами ловил сигарету в пачке, смотрел ему вслед и злобно матерился.
9.
Известие о том, что Нефёдов решил ускользнуть от последних полгода службы, потрясло взвод. И состояние солдат можно было, наверное, сравнить с тем, как если бы им объявили, что на обед они сегодня получат наваристый, красный домашний борщ с островком свежей белой сметаны, жареные грибочки, а вместо желтоватой жидкости, именуемой компотом, стакан водки да крепкий солёный огурец в придачу.
После унылого, постного, отвратительного обеда солдаты не отправились спать, а забились в курилку. Подобный добровольный отказ от законного отдыха был для них делом почти невиданным.
Места всем не хватило, и многие сели на землю, опираясь спинами о колени товарищей.
Солдаты говорили наперебой, пытаясь найти ту причину, которая подтолкнула Нефёдова на такое. Говорили и о самом Николае. Вспоминали разное, но припомнить плохое не могли. Однако в итоге сошлись на одном: "Решил закосить, от службы уйти. Сломался парень".
Сказали об этом с сожалением, но жёстко. Такого предательства, тем более от Нефёдова, взвод понять и простить не мог. Лишь один Ахмеджанов бился за друга из последних сил.
- Не мог он испугаться, мужики, - горячился Марат и взглядом стремительно полосовал ребят в расстёгнутых куртках. - Не трус он. Вспомните, когда мы душарами только-только сюда попали, а Бугор заставил нас вместо себя "дембельский аккорд" выполнять: сортир поганый зубными щётками до белизны шлифовать. Кто с ним махач открыл? Только Нефёд! Мы все доски скребём, на коленях по дерьму ползаем, головы поднять боимся, а Кольку по сортиру ногами катают. Разве Нефёд только из-за себя на понт пошёл? Он и о нас думал. Дембелей четверо было. Нас - в пять раз больше, и никто за Нефёда не подписался. Только потом мы тайком, чтобы ни дембеля, ни "дедушки" не видели, поодиночке к нему подбегали. Нефёд не трус. Сейчас вы все злые на него! И я злой. Но не верю, что он сдрейфил. Я не верю! - почти выкрикнул последние слова Марат и юлой завертелся на месте, жадно ощупывая глазами лица товарищей и надеясь хоть в ком-то найти понимание и поддержку. Но вокруг - арктический холод и отчуждение.
- Он не верит, - насмешливо сказал солдат с приплюснутым носом и шевельнул огромными плечами.
Звали здоровяка Степан. Был он родом с Западной Украины и кличку имел во взводе соответствующую - Бандера.
- Ты Ерсендина вспомни! Тоже смелый был. Полгода вместе с нами по горам ползал. Ему лычки кинули, комодом сделали, а он потом - крак, - Бандера двинул ручищами, будто переламывал палку, - и сломался. Вспомни, как он первый раз желтухой заболел! Мы жалели его: виноград и арбузы с боевых тащили, пупки надрывали, полмешка чая духовского ему в госпиталь передали. А он только вылечился, побыл немного в роте и снова в инфекцию загремел. Потом ещё два раза болел. Его комиссовали и в Союз отправили. Только через месяц мы узнали, что он у своего земляка-фельдшера желтушную мочу в баночках за тридцать чеков покупал и пил её, падла.
- Все они козлы, - вклинился в монолог украинца вечно взъерошенный Валерка Ступар и смачно плюнул на землю, - кто с Джезказганской области! Своему земеле - и продавать? Тем более мочу.
Ступар ещё раз сплюнул, тем самым демонстрируя своё полное презрение к Ерсендину.
- Что, не было такого? - наступал на Ахмеджанова Бандера, и ветераны взвода качали согласно головами. - Кто знает, может, Нефёд замкнул после того, как Серёге пулями черепок разнесло, а его мозгами Нефёду всю морду залило? Может, Нефёд после этого сказал себе: "В горы - ни за что". Сам видел, какой он последнее время был. Весь мой чарс перевёл и твой, кстати, тоже. Мне наркоты не жалко, хоть он у меня и в долг брал. Я себе ещё достану. Просто Нефёд в штаны наложил и всё думал, как закосить. Вот и додумался. Нефёд выйдет из санчасти - я первый ему в морду плюну.
Бандера давно вскочил с места. Он тяжело дышал, сжимал кулаки, и никто из ребят не сомневался, что так оно и будет.
- Ты вспомни, каким Нефёд бешеным стал, когда Серёгу убили. Пулемёт перезарядил, из ямы выскочил и в полный рост на духов погнал. Стреляет по точке и бежит на неё, не сворачивая. Даже Чиж сказал потом Нефёду, что если бы не его состояние... это... как его... эффекта...
- Аффекта, придурок, - поправил Ахмеджанова самый грамотный в подразделении москвич Горюнов.
- Да, что если не это состояние аффекта, то мы ещё кого-нибудь могли потерять.
- Именно с аффекта у него всё и началось, - глубокомысленно заметил Горюнов. - Когда убили Серёгу, у Нефёда нарушилось психологическое равновесие. А когда он на духов побежал, то это у него стресс нервный был. Это болезнь такая, только психическая.
- Сам ты психический! - обиделся за друга Марат.
- А ты не видел, каким Нефёд последние месяцы бродил? Всё от него - от стресса.
- Это оттого, что ему писем не было. Вы сами знаете, что значит письма долго не получать. Вот...
- Это не значит, что надо сразу шлангом прикидываться, - зло перебил Ахмеджанова Ступар. - Я вон какое письмо от бабы получил, и то ничего, а я думал, что она любит меня, стерва.
Пару месяцев назад Ступар получил письмо от невесты, как он её официально именовал, где она сообщала Валерке, что выходит замуж. Видимо, просто сообщение девушку не удовлетворило. И её новый суженый, изучив, наверное, все непристойные надписи в общественных мужских туалетах, полностью нашпиговал ими письмо. А девица аккуратно приписала: "И пусть тебя в твоём Афгане убьют, чтобы ты домой не вернулся".
Относительно "ничего" Ступар загнул. После такого нежного девичьего послания Валерка полез в петлю, сделанную из крепкого матерчатого брючного ремня. Но ребята о письме прознали, цепко следили за неудачливым влюблённым и от самоубийства спасли в самую последнюю минуту.
Ступар всхлипывал, трясся телом, и его долго отпаивали самогоном, купленным у вольнонаёмных. А потом Валерка в одночасье посуровел и дал клятву, что придёт из армии - козла с бабой изобьёт и в течение месяца, кровь из носу, но испортит пятерых девчонок. На что Горюнов - большой авторитет по женскому вопросу в роте - посоветовал тому на гражданке голову не ломать и за невинными девочками отправляться сразу в начальные классы школы.
- Что вы всё: письма, стрессы, эффекты, - продолжал злиться Бандера, - в морду Нефёду, и всё. А в Союз поедет, так дать ему самую чмошную, рваную парадку. Пусть катится ко всем чертям!
Такого нечеловеческого унижения Ахмеджанов вынести не смог.
- Это ты покатишься ко всем чертям, - закричал худенький Марат и замахал кулачками перед лицом огромного Степана.
И быть бы татарину битым, если бы не Свиридов.
Юрка вбежал в курилку, увидел ребят и моментально всё понял.
- За Кольку буча?
- А то, - подтвердил Ступар, с интересом глядя на Бандеру и Ахмеджанова, которые стояли друг против друга с перекошенными от злости лицами.
- Погодите рыльники чистить, - сказал Свиридов. - Я вам сейчас письмо прочитаю. Мне его только-только пацан из санчасти притарил. Письмо в Колькином хэбчике лежало, как я и думал.
Взвод разом перевёл взгляды на почтальона.
Свиридов развернул истёртый листок.
10.
- Вот так-то, мужики, - спрятал конверт в карман Свиридов.
- Я говорил, говорил, что Нефёд не трус! - радостно завизжал Ахмеджанов и бросился обнимать Юрку. - Молодец, Свирид! Молодец! Видите, как оно всё выходит - Нефёд не падла! Я всегда это знал! - скакал перед ребятами радостный Марат.
Глядя на него, солдаты тоже начинали улыбаться.
- Ай, как плоха, - внезапно сказал якут Пантелеймон Никифоров, и его большое, круглое, как сковорода, лицо страдальчески сморщилось.
Марат перестал выкидывать коленца и вместе с остальными посмотрел на маленького якута.
- Ай, плоха, - повторил Никифоров и закачал головой. - Водка плохая, злая. У нас в деревне пьют. Ай, как пьют! Батя пьёт, мамка пьёт, браты пьют. Все пьют. Когда пьяный - дурной: песца - бери, белку - бери, соболь - тоже бери. Водку давай. Нет жизни без водки. Ай, нехорошо! - закончил Пантелеймон, и его щёлочки-глазки совершенно исчезли, превратившись в две чёрненькие полоски.
- Нехорошо, нехорошо, - передразнил Никифорова Ступар. - Сам, небось, вернёшься и тоже водяру хлестать будешь?
- Буду, - уныло согласился Пантелеймон и виновато съёжился.
- Что так? - поинтересовался Горюнов.
- Все пьют, и я должен. Если не буду, значит, не такой, чужой, - ответил стыдливо якут.
Каждый во взводе про себя пожалел Пантелеймона.
Был Никифоров на вид тщедушным и невзрачным. Но на самом деле якут удивлял всех своей выносливостью, силой и цепкостью. А снайперская винтовка будто была продолжением Пантелеймона, потому что с малых лет охотился якут в тайге. И духов щёлкал Никифоров, как рыженьких пушистых белок в тайге.
Убивал Пантелей спокойно и наверняка: с первого выстрела и в переносицу. Поэтому приклад его винтовки был густо усыпан частыми рубчиками насечек.
За это сильно уважали якута ребята, а любили за мягкость и доброту. Пантелеймон последние деньги готов был отдать, последний кусок хлеба, если видел, что это кому-то надо больше, чем ему.
Ребята искоса поглядывали на понурого Пантелеймона и молчали.
- Жалка, - не выдержал Никифоров, страдальчески морща лицо. - Плоха, когда батя пьёт. Нефёда жалка. Мамку, братишку его жалка.
- Жалко у пчёлки, а пчёлка на ёлке, - сказал хмуро Ступар и спросил: - Что делать-то будем?
- Что, что, - передразнил Бандера. - В дорогу надо собирать Нефёда. Из санчасти мужика выпишут и в Союз отправят. А у него и формы толковой нет. Как он неподготовленный поедет?
- А вдруг Кольку в дисбат? - спросил Ступар, но на него так закричали ребята, что Валерка и не рад был, что задал подобный вопрос.
- Идиот, - сказал Горюнов. - Нефёд с медалью. Если медаль есть, то не сажают.
- Я Нефёду свои сапоги отдам, - вроде бы безразлично сказал Бандера. - У нас нога одинаковая. А я себе ещё достану.
Все ахнули. Сапоги у Степана были потрясные. Полгода он рыскал в поисках и наконец с помощью земляка купил сапоги со шнурками по бокам в десантном полку.
Бандера долго колдовал над ними: набивал каблучки и стачивал затем их под углом; распарывал яловую кожу и вновь сшивал; ладил внутрь вставочки; тщательно, с великим усердием полировал всю поверхность, и от этого они казались хромовыми. Сапоги вышли ладные.
Иногда Степан их доставал просто так и ставил на стол. Сам Бандера небрежно садился рядом, закуривал и слушал, как все вокруг восхищаются сапогами. А они, иссиня-чёрные, стояли, как две бутылочки, на обшарпанном столе и бросали в ребят весёлых солнечных зайчиков.
Довольный Степан улыбался и видел, наверное, себя в этих сапогах, шагающим по родному селу.
Сельчане прикладывают козырьком ладони ко лбу, стараясь разглядеть солдата. "О! То Ывана Мытро сын пойшов!"
Девушки во все глаза смотрят на Степана, удивлённо окидывая взглядом его необычную форму с медалью на груди. Женщины выходят из калитки. Улыбаются. "Добрый дэнь, Стэпан! Ой, мами радисть! Якый ты стал, Стэпан! Иды швыдче до дому, Стэпан! Там, напевно, мамо все очи продывилась?"
А малышня стремглав мчится по улице, и звонкие голосочки как колокольчики: "Стэпан Мытро з армии вэрнувся! Баба Ганка, ваш Стэпан до дому идэ!"
Степан Митро медленно, важно шагает по утопающей в зелени родной улице, что не раз снилась ему в Афгане, и сапоги весело поскрипывают: "Скрип-скрип! Скрип-скрип!"
Эх, сапоги, сапоги! Сапоги со шнурочками! Сколько раз вы оттягивали чёрную печаль от солдатского сердца! Сколько раз вы безмолвно убеждали Степана, что придёт день и вы понесёте его, как сапоги-скороходы, к родному селу, в отчий дом!
- Сапоги хорошие! Нефёд обрадуется. Я себе другие сделаю, - убеждал друзей прижимистый Степан.
Ребята кивали Бандере, но знали, что таких роскошных сапог у него уже не будет.
- Я Кольке свой хэбчик экспериментальный отдам, - быстро сказал Ступар, видимо испытывая внутреннюю неловкость за упомянутый дисбат. - А ещё ремень белый.
Подобные ремни в Афгане были редкостью необычайной, и для солдата, возвращающегося в Союз, не было большего шика, нежели опоясаться таким вот ремнём.
Взвод начал кропотливо собирать Нефёдова в дорогу. Никто не остался в стороне.
Клубился сигаретный дым. Плевки окончательно затопили курилку. Солнечные пятна медленно ползли по лицам солдат.
Нефёдова одели с ног до головы, и даже лишние вещи появились, которые их бывшие владельцы никак не соглашались забрать.
- А мама с братишкой? - встрепенулся Ахмеджанов. - Им тоже подарки нужны. Нельзя Кольке с пустыми руками ехать.
- Точно, - подтвердил Свиридов. - У меня сестрёнка маленькая. Я ей жеву припас. Я Нефёду для братана жеву отдам.
- А у меня платок есть. Большой, красивый, с серебристыми точечками, - сказал Ахмеджанов. - Наверное, подойдёт Колькиной маме?
Все во взводе согласились, что платок подойдёт.
- Платка мало, - заметил Горюнов. - К нему косметика нужна. У меня есть набор. И блёстки ещё. Я их тоже отдам. Две коробочки.
Все засмеялись.
- Баран, - тут же отомстил за "идиота" москвичу Валерка Ступар. - Думай, что предлагаешь. Разве его мама будет блёстками лицо мазать? Блёстки - это для девушки.
- Для неё и отдаю, - нисколько не обиделся на Валерку Горюнов.
- Нет у него девушки, - вздохнул Марат. - Точно знаю. Нефёд только о маме с братишкой говорил.
- Будет, - уверенно сказал Горюнов. - Таких, как Николай, мало. Их бабы с руками-ногами отрывают. Будет у него девушка. Вот увидите.
11.
Через несколько часов в штабе полка проходило совещание командиров батальонов и их заместителей.
Командир коротко подвёл итоги за минувшую неделю. Упомянул он и о случае членовредительства во втором батальоне. Комбат, здоровый круглощёкий майор, и его заместитель по политической части стыдливо завозились на расшатанных стульях.
Покачнулись столы, загремели стулья: офицеры начали выходить из кабинета. Совещание закончилось.
За столом остались подполковник, круглощёкий майор и щеголеватый капитан с раскрытым блокнотом в руках.
- Как этот там? - спросил устало и равнодушно командир полка, топя короткопалую ладонь в густой шевелюре, подёрнутой серебристой нитью.
- Лежит ещё. Ничего страшного. Через несколько дней выпишут, - как чёртик из табакерки, выскочил вперёд начальника замполит и зачастил барабанной дробью, преданно глядя на комполка.
- Пусть лежит, - сказал безразлично подполковник. - Выйдет - в прокуратуру и дисбат. Посадим его. Чтобы другим неповадно было. Если мы на это сквозь пальцы посмотрим, то завтра половина полка калеками будет.
Замполит согласно закивал головой.
- Ты-то что молчишь? - взглянул на комбата подполковник.
Майор надул и без того огромные щёки, молча протягивая командиру конверт, усыпанный с одного края большими печатными буквами.
Капитан удивлённо взглянул на письмо и закусил губу.
Подполковник начал читать. Капитан обиженно смотрел на майора. Комбат полуприкрыл глаза и, казалось, дремал.
Командир полка уронил кулаки на конверт и поднял глаза.
- Вот сволочь, - сказал подполковник. - Я так думаю: если нажрался, то ложись и спи, а не концерты устраивай. Я в Белогорске ещё служил, в Дальневосточном, так случай у нас произошёл. Один старлей был на дежурстве и домой ужинать пришёл. А датый уже. Где так набрался - неизвестно. Короче, садится за стол и жене приказывает: "Бутылку доставай!" А она ему: "Тебе дежурить. Куда ещё пить?" Тогда старлей пистолет выхватывает: "Иль ставь, или застрелю!" Жена думала, что он шутит, а он и в самом деле застрелил. А тут? Вот сволочуга! И как солдату с такими мыслями можно в караул, например, заступать? Как ему службу нести? Хорошо ещё, что не застрелился. Характер у парня есть. Не каждый так сможет. Или пан, или пропал.
Щёки у майора опали, и он согласно кивнул.
- Постой, а это не тот боец, который на духов в полный рост с пулемётом шёл?
- Тот, - ответил комбат.
- Хороший солдат?
- Не то слово, - сказал скупой на похвалу майор. - Из деревень они все, в принципе, мужики стоящие, а этот вообще золото. Если бы все такими были - всю жизнь можно в армии служить.
- К ордену представили?
Комбат уезжал в Кабул, и наградными листами занимался щеголеватый капитан. Замполит спрятал глаза и забубнил под нос: "Запуталось как-то всё. Замотался, закрутился, а ротного проконтролировать не успел".
Капитан врал без зазрения совести. Командир роты принёс наградные листы. Замполит распушил пальцами бумаги, наткнулся на Нефёдова и брюзгливо сказал: "У него медаль "За отвагу", а ты ещё и на орден тянешь. Жирно для одного".
Лист превратился в мелкие клочки.
- Представим, сегодня же и представим, - зачастил замполит, делая пометки в блокноте, словно имел способность сразу обо всём забывать.
Седой подполковник склонил голову и начал вертеть зажигалку в пальцах.
Майор смотрел на командира. Замполит держал ручку наготове.
Комполка вздохнул, щёлкнул зажигалкой, закурил и сказал:
- Нефёдова представить к ордену Красной Звезды. Оформить руку как ранение на боевых. Послать благодарственное письмо за воспитание сына в семью. Сфотографировать у развёрнутого знамени части. Направить письма в военкомат и сельсовет с просьбой получше его трудоустроить. Письма я и начальник политотдела подпишем.
Ручка порхала над блокнотом. Майор впервые за много дней улыбнулся и радостно надул щёки.
12.
Поздно вечером солдат из санчасти пришёл за письмом к Свиридову. Фельдшер унёс его к себе и там, в комнате для хранения формы, вложил замусоленный конверт во внутренний карман нефёдовского хабэ.
13.
Нефёдова провожали возле штаба всей ротой. Ребята поочерёдно обнимали его, прижимали к себе и шутливо советовали не выпить в Ташкенте всю водку и не изнасиловать всех женщин, чтобы и на их долю хоть что-то пришлось.
Николай улыбался краешком губ и молчал.
Внезапно тесное кольцо солдат разомкнулось, и Нефёдов увидел Чижова.
- Как, - спросил взводный, - харя не болит? Ударил-то я сильно.
- Нет, - ответил Николай. - Да я и не помню, что вы меня били.
- Зато я помню, - угрюмо сказал Чижов. - Ты не обижайся. Сам всё прекрасно понимаешь.
