Подразделение во всех отношениях было странным: стояло в Кабуле, на территории штаба армии, в полку связи, но вроде и на отшибе от него. Служили там обычные, как и во всей Сороковой армии, военные, но была у них какая-то тайная вторая жизнь, которую они тщательно оберегали и никого из посторонних в неё не допускали. Ночью в машины, относящиеся к подразделению, что-то опасливо и торопливо грузили. Днём они уходили в город.
После завтрака в комнату, где обитали лейтенант Евграфьев и прапорщик Женя Ромкин, бочком втискивался Лёха.
Водитель останавливался на пороге, пытался приставить пятку к пятке (как обычно, это у него не получалось), одёргивал куртку и, не поднимая глаз, говорил:
- На выезд мне, тощлейнант!
Евграфьев откладывал книгу, держа палец между страницами, и удивлялся:
- Но-ми-наль-но, Лёха, номинально. Неужели не понимаешь? Я вижу твой светлый лик двадцать минут в сутки. Ты выполняешь конфиденциальные работы, мне неизвестные.
- Чё? - нервничал солдат и ещё сильнее тянул куртку вниз.
- Шуршишь, говорю, втихушку. Заправляют тобой другие люди. Зачем ты сюда ходишь?
Водитель ещё напряжённее терзал края куртки.
- Переведите меня, тощлейнант. Ребята с батальона... того... смеются. Чё, грят, рассказывать будешь? Ведь стыдно. Вроде и не в Афгане, а... того... как в Союзе.
- Кто бы меня перевёл, - вздыхал Евграфьев. - Я сам, брат, колочусь в закрытые двери. Думаешь, мне малина? Ступай, Лёха, не трави душу!
Солдат собирался уходить, но в разговор встревал Ромкин. Первым делом он выговаривал Машталиру за неопрятный внешний вид.
Ромкин был вчерашним солдатом и стремился всячески утвердить свой авторитет, который упорно никто не хотел признавать. Солдаты не любили прапорщика и называли за глаза "шакалом".
Другие прапорщики подразделения Ромкина в свой круг не вводили. Командир же вообще не замечал "молодого прапорюгу", поручая все разборки с "этим" старшему прапорщику Брускову.
После нагоняя Машталиру, во время которого у Ромкина лицо становилось изрядно тупым и деревянным, прапорщик переключался на поездку солдата.
Заговорщицки подмигивая, значительно убирая суровость в голосе, тем самым, по его пониманию, искусно пряча кнут за спину и вытягивая из кармана пряник, Женя начинал опутывать вопросами бордового водителя.
Лёха, теребя края куртки пальцами, отвечал коротко и уклончиво. Ромкин наседал. У Машталира окончательно пропадал голос, он становился на редкость косноязычным и с тоской смотрел на Евграфьева, лицо которого вновь закрывала книга.
Прапорщик сдавался, фальцетом матерился и посылал Лёху коротко, по-военному ясно и просто.
- Вызывает, боец, вызывает! - взрывался Ромкин. - И не Митреев, а майор Митреев. Остолоп! Понял, Мачта?!
Евграфьев предупреждал Машталира, что пойдут они вместе, и просил Лёху подождать на улице. А Ромкин лежал на кровати и долго не мог успокоиться. Он проклинал Митреева, всех "прапоров - жучар и сволочей", а также прочих гадов, "которые людям жить по-человечески не дают".
Женя болезненно переносил всеобщее недоверие к своей персоне и то, что его не только не замечают, но с каждым днём задвигают всё дальше в угол, как не очень нужную в хозяйстве вещь.
Ромкин ежедневно занимался лишь тем, что водил солдат в столовую, строил их перед отбоем да пересчитывал трусы с майками в каптёрке. В город Женю ни на одной из таинственных машин никто не выпускал. От этого Ромкина пронимала чёрная тоска.
- Всю Сороковую продали, гады, а нам - шиш, - переживал Женя, закинув ноги на дужку кровати.
- Да будет тебе, - говорил Евграфьев. - Не хлебом единым! - И выходил из комнаты.
Ромкин чесал грудь и долго размышлял, что это означает. Если без хлеба, то вроде как и не пожрал. А китайские сосиски из банок вообще кажутся пресными и несъедобными, хоть выплёвывай. Как тут без хлеба?
Шагая к машинам, Машталир с Евграфьевым разговаривал "за жисть". Лёха, захлёбываясь от новостей, радуясь, что лейтенант не перебивает, торопился передать всё, что произошло у него дома.
Сестра замуж выходит. Хлопец толковый. С их улицы. Теперь вот женятся. Мамка особенно довольная, потому что Лёнька мужик работящий и в стакан не смотрит (здесь Машталир явно цитировал мамкино письмо, которое он перечитывал по нескольку раз на день). Лёнька в колхозе трактористом. Так что дрова, сено там привезти теперь хорошо будет. Другим он тоже возит. Но бутылками не берёт, только деньгами. И к Маринке ласковый. Подарки дарит. Не то что другие хлопцы - один раз пройдут по улице c танцев и сразу лапать.
- Лёнька дом строить будет. Заживут! - радостно говорил Машталир, и последнее слово у него выходило как "заживуть", совсем по-крестьянски, очень прочно и в то же время мягко.
Евграфьев кивал головой, и ему виделся свежесрубленный новенький дом, где у раскрытого окна счастливо пьют чай из самовара Маринка с Лёнькой.
- Маринка грит, обстановку купят. Хорошая будет обстановка: телевизор цветной, шифоньер и даже ковёр с медвежатками. Я Маринке косметику взял. Махмуд, дуканщик знакомый, подарил. Как узнал про сеструхину свадьбу, так на бакшиш и подарил. Вот девки завидовать Маринке будут! А Лёньке часы купил - электричные. Хорошие такие - из чёрной пластмассы. Ни у кого в деревне таких нет! Лёнька хлопец хороший. Он, когда я малый был, мне удки делал. И на рыбалку брал.
- Молодец, Лёха, - одобрял Евграфьев, - хорошие подарки. Молодец! Дарить - это всегда приятно.
- Во-о-о! - радовался Машталир и, переходя на шёпот, с присвистом говорил: - Знаете, куда мы едем? Митреев движок загнать хочет. Из политотдела привезли. От самого полковника Бражника, который там партийным... этим... секретарём. Грит, чтобы за сто пятьдесят тыщ двинули. Митреев злой. Кто, грит, за такие деньги возьмёт? Ему само больше семьдесят. А Бражник - сто пятьдесят и всё. Ой, как Митреев ругался! Трубку бросил и так ругался! Я даже спрятался, а то запросто ударить мог. Он грит, я всё этим делаю, а они недовольные. А позавчера мы с Брусковым...
Евграфьев махал рукой.
- Хватит, Лёха. Зачем мне это? Много знаешь - много печали. Главное, ты не влипни с этой химией. А то влетишь куда-нибудь.
Машталир осекался. Шагал молча. Потом тоскливо говорил:
- Мне бы в батальон, товарищ лейтенант, чтобы на боевые. А то и медали нет. Как без неё домой? Вон хлопец Юрка Железнов, земляк мой, уже знак нагрудный получил. Грит, командир обещал к медали представить. Юрка - бэтээрщиком. На все боевые ходит.
Евграфьев искоса смотрел на курносого Лёху, такого нескладного в большой куртке, с пузырящимися над сапогами штанами, качал головой и откровенно признавался:
- Я бы сам отсюда ушёл. Даже не за медалью.
Разговор затухал.
Хмурый, с вечно злым и недовольным лицом, майор Митреев вонзал в подошедших маленькие, утонувшие в круглых щеках глазки.
- Почему долго? - и неясно было, к кому он так обращается: к Машталиру или к Евграфьеву. - Мачта, к машине! Евграфьев, обслуживание техники, потом занятия, проконтролируете обед.
С лейтенантом командир вёл себя подчёркнуто официально, тем самым устанавливая дистанцию, которую Евграфьеву преодолеть было не дано. Впрочем, лейтенант держался независимо, без ложного подобострастия, и не выказывал желания уменьшить расстояние, разделяющее командира и подчинённого.
Это чрезвычайно бесило майора. "Умник" раздражал командира неимоверно. Митреев давно бы избавился от лейтенанта, если бы не был Евграфьев хорошим специалистом и работягой, каких поискать ещё надо.
Лейтенант тащил на себе всю технику подразделения, в то время когда те, кому этим надлежало заниматься в первую очередь, постоянно шныряли по городу, выполняя "конфиденциональные" поручения высокого штабного начальства.
Поначалу Митреев хотел приблизить лейтенанта. Они даже водки выпили в один из вечеров после приезда Евграфьева в Афганистан.
Тогда майор долго наставлял новичка, учил специфике местной жизни и попутно пытался выведать, кто же так удачно впихнул Евграфьева на эту должность, где на самом деле скрывается "лапа" лейтенанта. Но так ничего и не разнюхал.
Некоторое время Митреев заигрывал с офицером, ожидая, что "лапа" проявится сама. Но она не подавала признаков жизни, а лейтенант оказался принципиальным и отказался ставить подпись под липовым актом о списании дизельной станции.
Митреев свернулся в клубок, спрятался и принялся ждать бури. Но сверху никакого отката не было, и майор начал давить лейтёху. Опять тишина. Тогда Митреев, уверив себя в ложности предыдущих опасений, стал вбивать Евграфьева в землю, отыгрываясь, наверное, за все предыдущие страхи.
Лейтенант молча выслушал майора, козырнул и пошёл к машинам.
Прошло два дня.
Утром после завтрака в комнату влетел Ромкин и заорал: "Слышал?!"
Евграфьев с кровати, поверх книги, которая краем упиралась в грудь, взглянул на прапорщика, раскрывшего рот и выкатившего глаза.
- Не слышал?! - вновь закричал Ромкин, вплотную приближаясь к лейтенанту. - Лёху убили! Сегодня утром! Митреев дал машину начпроду с Баграма. Он товар ему должен был привезти. На машину повесили зелёные номера - под бачей закосить решили - и рано-рано по афганской дороге через Тёплый Стан в объезд нашего КПП махнули в сторону баграмского перекрёстка. От Кабула недалеко отъехали. Километров десять, может быть. А из зелёнки - молотьба. Дорога-то пустая! Кроме них - никого. Лёхе в шею и грудь пули попали. А он всё равно машину к нашей заставе подогнать пытался. Не доехал метров триста. Заглох. Начпрод, пидор, сам выпрыгнул, на другую сторону дороги скатился и по канаве на карачках к заставе уполз. Лёху бросил. Тот раненый. Вылезти не может. Духи всю кабину изрешетили.
- В Лёхе двадцать пуль, - кричал, прыгая по комнате, Ромкин, с каждой секундой прибавляя подробностей, словно он сам всё это время был в машине.
Книга, трепеща страницами, пролетела через комнату и врезалась в стену.
- Где Митреев?
- В штабе. Дело затирает. Лёху на боевые пытается списать. Спасается, гад! Вот им их междусобойчики! - злорадствовал Ромкин. - Теперь конец. Не отвертится.
- Отвертится! - сказал Евграфьев. - У него все кругом дружки. Где Лёха?
- В центральном госпитале, в морге. Точно отвертится? - переживал Ромкин. - Не спишут?
- Да пошёл ты!.. - впервые выругался Евграфьев и надел куртку.
Ромкин плюхнулся на кровать и обиженно поджал губы.
- В госпиталь поедешь? - примирительно спросил Евграфьев.
Ромкин отрицательно покачал головой. Лейтенант достал из тумбочки деньги, сунул их в нагрудный карман и вышел из комнаты.
Вернулся он под вечер. На кровати лежал Ромкин. Рядом на тумбочке стоял перемотанный изолентой портативный магнитофон. "Над Баграмом дует ветер. Мы выходим на рассвете... - выплёвывал чёрный ящичек из себя. - Развевая наши флаги до небес".
Евграфьев щёлкнул кнопкой. Магнитофон замолк.
- Митреев где?
- В сто восьмидесятом. К Люське уехал.
- Вернётся?
- Не знаю. Приказал баню топить. Бухала закупил. Париться будет. Отмазался Митрич. Брусков на орден Лёхе пишет. Скатили Мачту на боевые. Начпрод в госпитале. Ни царапины нет, а завалился. Прячется, гад.
Скрипнули пружины. Евграфьев лёг на кровать, закинул руки за голову.
- Видел? - спросил Ромкин.
- Да.
- Как?
- Ужасно.
Евграфьев говорил нехотя, лениво, словно речь шла о чём-то совершенно обыденном, никакого отношения ни к лейтенанту, ни к прапорщику не имеющем. Тишина была отвратительной, и Женя раньше времени заторопился на ужин.
- Кушать будешь?
Евграфьев по-прежнему молча глядел в потолок. Ромкин тихо прикрыл за собой дверь. Когда он вернулся, держа в руке два куска хлеба, между которыми виднелся тёмно-жёлтый кусок масла, Евграфьев всё так же лежал на кровати. Женя положил хлеб на тумбочку лейтенанта.
- Не будет Митреева сегодня! В сто восьмидесятом водку жрёт с Люськой. Не приедет он. В баньку не хочешь? Брусков зовёт. Не пропадать же пару? И Брусков говорит: "Давайте за упокой души дёрнем!" Пойдём. Опасается он тебя, гад, приглашает. Сам хотел зайти. Но я говорю: "Зачем? Вместе придём". Скривился, шестёра митричевская, но говорит: "Приходите". Ни-ч-чё, теперь они с нами дружить будут. Бу-дут, козлы! Куда денутся? Слышь, я за ветчинкой бойца послал и за хлебом. Неудобно с пустыми руками. Давай минералку возьмём. Чтобы для запивки, - суетился Ромкин.
- Бери, - сказал Евграфьев и пошёл к дверям.
- Ты куда? - опешил Женя.
- Прогуляюсь, - ответил лейтенант и так хлопнул дверью, что две полевые сумки, висящие на гвоздике, рухнули вниз.
Ромкин растерянно хлопал глазами, держа в руках бутылки с минеральной водой.
Как добрался до сто восьмидесятого полка Евграфьев - без оружия, вечером, в темноте, как ему удалось пройти через КПП, спуститься вниз, миновать тёмный и враждебный кишлак, где можно было бесследно пропасть навеки, как смог он просочиться через советские посты, откуда открывали стрельбу солдаты без предупреждения по малейшей подозрительной тени, - загадка.
Евграфьев появился в комнате Люськи в тот момент, когда майор с покрасневшим и потным лицом нависал над столом, упираясь в него рукой. В другой он крепко держал стакан с водкой.
Магнитофон орал во всю мощь импортных динамиков. Весёлые, скачущие звуки носились по комнате. Сигаретный дым туманом опадал на стол, где в беспорядке валялись вилки, куски ломаного хлеба, длинные стебли лука, мятые дольки помидоров. К тарелкам белыми комками прилипла остывшая картошка.
Крепко сбитая, похожая на толкательницу ядра, Люська хохотала. Митрич пытался что-то сказать, но не мог перекричать смех. И его неудачные попытки лишь прибавляли оживление всеобщему веселью. Груди у смешливой Люськи колебались так, что, казалось, вот-вот ударят её в подбородок.
Евграфьев молча стоял на пороге и смотрел на радостные пьяные лица, которые медленно оборачивались в его сторону. Смех, клокоча, постепенно стихал, переходя в отдельные всхлипы. Взвизгнув, осёкся магнитофон. Наступила тишина.
В мутно-красных глазках Митрича заплескался страх.
Тут же поняв, что сказал совсем не то, Митрич заторопился:
- Проходи, проходи, Миша. Водки выпьем. За Лёху! За то, чтобы он там... Да... Судьба видно... Всё бывает... Вот и я думаю... Вдруг... бац... а завтра... наша пуля.
За столом дружно закачали головами, как бы подтверждая мудрость слов майора о внезапной смерти: ведь опасность всех их - начальника финансовой службы, начальника столовой, начальника котельной - стережёт на каждом шагу.
Возле Евграфьева уже стоял начфин в тельняшке десантника и подносил стакан, до края наполненный водкой. Финансиста пошатывало. Жидкость выплёскивалась и текла по его пальцам.
Офицер протянул руку. Страх в глазах Митрича начал угасать.
Все встали. Евграфьев шагнул к столу. Все расступились, отводя место лейтенанту. Все были сосредоточены и серьёзны.
- Ну, - сказал Митрич чуть ли не со слезой в голосе и начал запрокидывать голову назад.
В этот момент Евграфьев плеснул водку в лицо майору.
Люська завизжала и отскочила в сторону. Этот крик разрушил мгновенное замешательство, и мужики со всех сторон навалились на недвижимо стоящего лейтенанта.
Его повалили на пол. Евграфьев не сопротивлялся, и ему с силой выкручивали руки за спину.
- Карманы смотрите! - подрагивал поодаль от кучи-малы, образовавшейся на полу, Митрич. - Может, граната там? Или пистолет?
Оружия у Евграфьева не нашли.
Потом лейтенанта били. Особенно усердствовал Митрич.
Евграфьеву было больно. Он пытался вырваться, но его держали цепко. А Митрич, скинув с ног тапочки, уверенно садил лейтенанту по рёбрам, почкам, печени, приговаривая: "Поминки, собака, обгадил! Его же боец, его, а он вот как - харк нам в рожи. Это он не мне, это он всем нам, ребята, в морду плюнул! Ни черта святого нет!"
Люська на коленях ползала подле Евграфьева, клоками тянула волосы из его головы и преданно смотрела на Митрича.
Потом лейтенанта поволокли на улицу. Иногда сквозь боль, наполнявшую тело всё больше и больше, он улавливал отрывочные фразы...
- Дежурному доложить?
- Охренел?
- Козёл сопливый!
- Застучит?
- Ха-ха-ха! Кому? Сам себя? Старшего офицера бил. В нетрезвом состоянии. Он что, дурак - под трибунал?
- Водку в пасть лили?
- Да!
- Запах есть? Понюхай!
- Гы-гы! Ха-ха! Да он сам косой! Чё нюхать?
- Цыц, дурак!
- Дышит?
- Щё как. Он здоровее нас. Ха-ха-ха!
- Чё если очухается, автомат возьмёт, вернётся?
- Нет, - голос Митрича трезво-расчётлив. - У него здесь друзей нет. Да и он не такой. Он у нас... интеллигентный.
Евграфьева швырнули в траву и сразу ушли.
Пахло землёй, кровь солонила губы. Где-то рядом затрещал сверчок. Вдалеке коротко протакал пулемёт. Сверчок дребезжал не умолкая. Евграфьев медленно приходил в себя. Он перевернулся на спину. В теле резко вспыхнули островки боли. Корка крови стягивала лицо.
Тьма окутывала лейтенанта. Ночь выдалась мрачная и удушливая. Над городом, изнывающим от засухи, застыли тучи, которые не желали разродиться дождём.
Евграфьев смотрел напряжённо вверх. Иногда ему казалось, что он видит звёзды. Но офицер обманывался. Небо было пустым и мёртвым.
Лейтенант водил языком по губам и искал яркие точечки.
...На душистом сене посреди бескрайнего неба маленький Мишка с отцом. Большая, мягкая ладонь - под мальчишечьей головой.
- Небо не имеет границы, сына.
Мишка жмурится от бесчисленности ярких пятнышек, сливающихся в огромное млечное море, переливающееся перламутром.
- Почему, папа? Ведь должен быть край?
- Хорошо, - соглашается отец. - Мы у края. Что дальше?
Мишка задумывается. Беспредельность мира пугает его.
- Па, значит, там кто-то живёт?
- Конечно, сына, обязательно живут. Глянь, сколько планет! А за ними ещё есть.
- Миллион миллионов?
- Миллиард миллиардов миллиардов, - весело говорит отец.
Мишкино сердечко тревожно сжимается.
- Папа, а если там есть злые... ну... как мы... люди. Они прилетят и убьют нас? И никого не будет?
- Нет, сына. Если были бы, то уже давно бы прилетели.
- А если они ещё не построили ракету? И вот-вот построят?
- Не построят, - уверяет отец. - Злые не строят, злые - ломают. Ничего у них, сына, не получится с ракетой. Не бойся. Глянь лучше, какое небо красивое!
Тьма, покачиваясь, перекатывалась голубоватым мерцанием бессчётного количества голубоватых пятнышек.
...Евграфьев жадно водил глазами, но так и не увидел ни единой звёздочки.
Лейтенант заплакал. Слёзы катились из его глаз и бежали по лицу. А рядом с вздрагивающим от рыданий телом дурашливо орал сверчок.
...Через несколько дней лейтенанта Евграфьева в срочном порядке перевели в одно из самых опаснейших афганских мест - Лошкарёвку, он же Лашкаргах, в батальон спецназа, где он и погиб через месяц, наткнувшись грудью на духовскую пулю. И вырвавшаяся из-под ног лейтенанта земля плеснула напоследок ему в лицо мириады крупных тёплых созвездий.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023
