Они вышли из щелистого, узкого проулка и в нерешительности остановились, внимательно присматриваясь к дувалу, за стенами которого укрылся взвод Стрекозова.
- Бабаи, товарищ лейтенант, бабаи! - крикнул конопатый Абрамцев со стены и пальцем затыкал в сторону кишлака.
Тонкий юркий Мухамадиев мягко, по-кошачьи, скользнул к массивным грубым дверям, вмурованным в стену, и потянул на себя крупное железное кольцо. Чёрная кудлатая голова (сержант готовился к дембелю, а поэтому отращивал волосы) исчезла в проёме. Таджик отрывисто и даже, казалось, просяще крикнул что-то афганцам.
Старики появились во внутреннем дворике прямоугольной формы, который спасало от зноя невысокое ветвистое дерево с широкими сочными листьями. Дверь за афганцами тут же захлопнулась. Они вздрогнули и оглянулись. Мухамадиев что-то ободряюще сказал, слегка улыбнулся, но при этом быстро и ловко провёл руками по их просторным одеждам.
- Пустые, - сказал он и отошёл в сторону.
Солдаты, из тех, кто сейчас не охранял взвод, всё ближе подтягивались к афганцам, заходя за их спины. Полукольцо всё туже охватывало стариков. Пауза становилась томительной, грозной. Афганцы растерянно осматривались по сторонам и покорно глядели на командира.
- Все по местам, - приказал Стрекозов и запрокинул голову. - Эй, наверху, усилить наблюдение! Нечего сюда пялиться.
Солдаты, лежащие на стенах, мгновенно исчезли. Лейтенант движением руки пригласил стариков и сержанта к плащ-палатке, расстеленной на земле.
Разговор завязывался постепенно, как вода в котелке, нехотя закипающая на медленном огне.
Стрекозов спрашивал, Мухамадиев переводил, старики бормотали односложно и монотонно.
В кишлаке никого нет. Все спрятались - убежали в горы. Ещё ночью. Люди знали, что на рассвете здесь будут шурави. Каравана тоже нет. Он за перевалом. Сегодня и завтра он здесь не пройдёт. Но как только шурави уйдут, люди вернутся в кишлак, а караван двинется дальше.
- Эти почему не ушли? Шпионят? - Стрекозов испытующе и недоверчиво оглядывал гостей.
А те, ни на секунду не сводя с взводного тёмных потухших глаз, которые казались пустыми провалами под белыми кустистыми бровями, достали какие-то небольшие книжечки и всё пытались сунуть их в руки Стрекозову.
- Они старые. Но главное - их сыновья служат в армии у Кармаля. Офицеры, как и вы.
Уловив знакомое слово "Кармаль", старики закачали чалмами, прикасаясь тонкими жилистыми пальцами к маскхалату Стрекозова.
- Клянутся, что сыновья в правительственной армии, "зелёные".
- А кишлак духовский?
- Духовский, - согласился Муха и моментально продолжил, предугадывая очередной вполне справедливый вопрос взводного: - но это ничего не значит. Стариков никто не трогает. Вот если бы их дети сюда пришли, тогда точно - застрелили бы или кожу с живых содрали. А отец при чём? Он не виноват, что сын офицер. Вот и живут спокойно. Никто их не обижает.
- Везде так? - не поверил Стрекозов.
- Да, - уверенно сказал Мухамадиев и закусил припухшую, в трещинах, нижнюю губу.
Чувствовалось, что он полностью доверяет старикам и сейчас целиком на их стороне.
- В каждом кишлаке люди такие есть. Если все ушли, кроме некоторых, значит, их родственники в армии, ХАДе или Царандое. Поэтому они и не боятся нас, не прячутся. Помните, две недели назад мы на войну в Рабат ходили? Перед ним кишлачок был? Помните старого афганца - бобо, возле дувала с кувшином молока? Подходи, пей.
- Помню.
Старик, в грязной чалме, с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел, подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепёшки, рядом высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая пиала.
Боевые машины пехоты одна за другой скрывались в теснинах вымершего кишлака. Жирные жёлтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью, висели над землёй, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик всё так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на раскалённой броне, казалось, что он мёртв.
- А если разведчики?
Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая тёмно-зелёными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ёжик на голове и задумался.
Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог сейчас взять в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчинённых. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы. А так?
Нет, было во всём этом что-то противоестественное, настораживающее и отпугивающее.
Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые сейчас назойливо грызут командира.
Мухамадиев сузил чернющие глаза, щёлкнул языком в знак упрямого несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.
- Это не разведка. Обыкновенные люди. Думают, мы поверим, поэтому и пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, - предположил сержант и, не дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.
Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле оказались фотографии.
Стрекозов держал в руках два небольших жёстких кусочка картона. На них - черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.
Фото были небольшими, на документы. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.
Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.
Таджик качал головой, цокал языком и всплёскивал руками.
- Это вот - капитан, - упирал он палец в одну из фотографий. - Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили. В ногу. Домой не приезжал - нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.
Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова "Кандагар" и "Кабул", радостно вспыхнул, морщинки заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые чётки и неспешно пропуская крупные зёрна меж узловатыми натруженными пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звёздами на плечах - его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.
- Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что делать - война, - развёл руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.
Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотке зелёного порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.
- Сейчас на чай приглашать начнут, - предположил сержант.
И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.
- Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!
Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.
- Всё ты, Муха, знаешь!
- А как же? - расцвёл таджик и задвигал плечами, разминая затёкшую спину. - Что здесь, что дома - одинаково. Законы есть законы.
От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.
- Чайку бы хорошо, - мечтательно протянул пулемётчик Клеткин, крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемёт.
- И пожрать не мешало! - поддержал закадычного дружка маленький Гена Сироткин по кличке "Метр с каской".
- Было бы неплохо.
- Пора точить!
- В самый раз.
- Точно. Похавать - это чётко.
Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихоньку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.
- Чего тебе жрать, Сироткин? - удивился Стрекозов. - Мечешь за десятерых, а такой же шкет. Только продукты зря переводишь.
- У меня всё в ум идёт, - глубокомысленно заметил Гена.
- Ну, если в ум, тогда другое дело, - согласился взводный.
- Который между ног, - добавил Клеткин.
Засмеялись, и громче всех Сироткин.
- Товарищ лейтенант! - со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух. - Стреляют! В демеевском кишлаке бой!
В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.
Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и, словно новогодние хлопушки, разрываются гранаты.
Стрекозов бросился к радиостанции.
- Всё нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Приказываю, - сквозь треск отрезал Демеев. - Надо будет - дам сигнал. Конец связи! - Капитан резко прервал разговор.
Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся в этот час расплавленной, и серые стены скрывали происходящее. Но окончательно заглушить звук не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, взрывались гранаты, и вдобавок ко всему из груди кишлака поползли чёрные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала нахальная копоть.
Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.
Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.
- Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, - талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.
В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, подались вперёд. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчинённых.
Над кронами деревьев заплясали блёклые, едва угадываемые лепестки пламени, которые, казалось, надували огромный чёрный пузырь.
- Локтионов! - заорал Стрекозов.
Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.
- Зубец, Зубец! Я Откос! Как слышишь, приём?! Не отвечают, товарищ лейтенант! Молчат! Зубец! Зубец! Я Откос!
Стрекозов скатился вниз, скользнул ненавидящим взглядом. Старики съёжились, пытаясь укрыться за сержантом, и виновато опустили головы.
- Нет никого? Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!
- Они правду говорят, - запротестовал Мухамадиев.
- Иди ты! - двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая подбородок:
- Стано-о-овись!
В считаные секунды солдаты, похватав всё своё снаряжение, сгрудились возле командира.
- Проверить оружие и амуницию!
Через мгновение:
- Автоматы?!
- Есть! - проревел взвод, ударяя руками по оружию.
- Магазины?!
- Есть!
- Эр-дэ?
- Есть!
- За мной бегом марш! Дистанция три метра! Построение колонны прежнее!
И Стрекозов, упрямо пригнув голову, рванулся вперёд, так и не взглянув на притихших понурых стариков.
2. Стрекозов
Ещё совсем недавно зелёным лейтенантом, летом, когда всё соединение, включая и приблудных дворняг - Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под кондиционерами в модулях или в тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину, хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац: "Раз, раз! Раз, два, три! Левой! Левой!" А взвод гремел тяжёлыми, кажущимися с непривычки пудовыми сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем застилавший всё вокруг.
В то время жизнь в бригаде делилась на две половины: "война" и сплошная "расслабуха" после. А все, начиная с солдат и заканчивая комбригом, напоминали весёлую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских или западногерманских куртках, китайских зелёных кепках с необъятными козырьками, в крепких, со множеством карманов, штанах, а нередко и джинсах. Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго без дела прело на складе, было более чем смешным и вызывающим.
Лейтенанта откровенно считали ненормальным, законченным продуктом типичного армейско-училищного идиотизма с его непременными номерами военных билетов, выведенными хлоркой на внутренней стороне формы, яркими бляхами и настолько начищенными яловыми сапогами, что с первого взгляда они казались хромовыми.
Взводные - лейтенанты, отдыхающие после предыдущей четырёхлетней училищной дуристики, открыто смеялись над Стрекозовым. Кто-то из них и дал ему нынешнюю кличку - Стрекозёл.
Подчинённым Стрекозла уже давно было не до смеха, и они попытались устроить командиру "тёмную", накинув вечером в одной из палаток на его голову одеяло. Но не тут-то было. Моментально выяснилось, что отличная спортивная фигура Стрекозова не следствие упражнений с гантельками перед зеркалом, а результат многолетних занятий боксом. Взводный расшвырял "мстителей" в стороны, как щенят, и очень долго не выпускал их из палатки, смещая челюсти и проверяя на прочность рёбра и грудные клетки.
Против первобытной физической силы особенно не попрёшь, и солдаты забились в норы - зализывать раны и решать, что всё-таки делать с чрезвычайно ретивым на службе и очень агрессивным в быту лейтенантом. Вывод был прост, а по тем временам и нравам, какие царили в бригаде, - очень даже приемлемым.
В один из вечеров, когда толпа, как обычно, собралась за палатками - покурить "дури", потащиться и поболтать о своих насущных солдатских делах, было подробно оговорено, как на ближайших боевых лейтёху "замочить", а выражаясь человеческим, нормальным языком, - застрелить.
Но боевые, которые были для Стрекозова первыми, а по тайному согласию и желанию всего взвода должны были оказаться и последними, внесли серьёзные изменения в такой незамысловатый план мести.
Тогда не только взводу, но и всей роте пришлось несладко. Полдня провалялась она под палящим солнцем на земле, похожей на панцирь старой черепахи, среди валунов, стараясь хоть как-то спрятаться за ними от прицельного огня духов, затащивших подразделение в хитроумную ловушку. И даже у самых-самых, кто давно точил зуб на лейтенанта, было только одно желание: как можно глубже вдавиться в сухую, раскалённую землю, спрятаться, утопить себя в ней, лишь бы остаться в живых.
Ротный, потерявший всякое управление подразделениями и власть над людьми, лишь матерился и сорвал голос, вызывая по радиостанции помощь. Но духи отсекли батальон, и перекрёстный огонь ДШК вколотил его в землю где-то у входа в ущелье.
А рота, разрезанная, разбитая на части свинцовыми очередями, медленно сходила с ума: громко стонали раненые, живые старались забиться хоть под малейший камешек, палили из автоматов куда ни попадя и молили Господа, чёрта, сатану, Аллаха и бог знает кого ещё только об одном: если и придёт смерть, то пусть она будет моментальной, быстрой, безболезненной. Чтобы сразу отдать концы, свернуть ласты, сыграть в ящик, загнуться, а не мучиться с пулей в хребте, извиваясь, как ящерица, потерявшая хвост, от боли, истекая кровью и царапая ногтями гранитную землю.
И кто знает, чем могло всё это закончиться, если бы не Стрекозов. Он собрал гранаты у очумевших солдат, которые открытыми ртами жадно хватали воздух, а пот грязными ручьями лил по щекам, метнулся в сторону рыжих скал, бесстрастных свидетелей и прямых виновников медленной гибели роты.
Через некоторое время наверху, в гранитных изломах, ухнули разрывы гранат, затем навалилась тишина, которая тут же разлетелась на тысячи осколков от злых, бесконечно долгих очередей автомата Стрекозова.
Эта атака подхлестнула оставшихся в живых, и те ринулись вперёд, карабкаясь наверх, стараясь побыстрее выскочить из смертоносной зоны огня и дотянуться до духовских огневых точек. Только в этом было спасение роты. И самый последний трус понимал: единственный шанс выжить - это пойти в атаку.
Через несколько дней, когда рота начала постепенно приходить в себя от долгих кошмарных минут, нанизанных на грохот автоматных очередей и смерть товарищей, а вертушки с цинковыми гробами и сопровождающими их до военкоматов офицерами и прапорщиками взмывали вверх и уходили на Кабул, Стрекозов выстроил взвод на линейке перед выбеленными солнцем палатками.
К этому моменту у солдат произошла некая переоценка личных качеств командира, и смотрели они на него без прежней злобы. Смелость везде в цене. В Афгане - тем более. Особенно когда ты благодаря чьей-то храбрости не лежишь горизонтально в вертолёте с биркой на ноге, а твёрдо стоишь пусть на чужой, но всё-таки земле.
Стрекозов долго молчал, смотрел на молодые, почти детские безусые лица, а затем сказал, как отрезал:
- То, что мы семерых потеряли, - это наша вина, и в первую очередь моя. Конечно, на войне всё может быть, от смерти никто не застрахован. Но погибаете вы по дурости и неумению. Ни черта вы не можете и не знаете. Настоящий солдат не тот, кто погибает, а тот, кто убивает первым. Много ума не надо, чтобы испортить себе дублёнку. Гораздо труднее продырявить её другому. Вот этому и будем учиться. Для того чтобы матери ваши не носили чёрных платков, а девчонки не спали с другими парнями. Предупреждаю сразу - будет очень тяжело. Кто не желает учиться, тот пусть подыхает. Но в другой роте. Кто не желает? Выйти из строя!
Взвод не шелохнулся, и уже на следующий день началась самая настоящая боевая подготовка.
3. Бег
- Только успеть! Успеть! Успеть! - повторял беспрестанно Стрекозов, и шаг его непроизвольно становился длиннее.
Взводный размашисто бежал, и горькие мысли царапали мозг. "Эх, Демеев, Демеев! Понадеялся на себя! Решил сам караван взять. Орден хотел в одиночку заработать? Так есть он у тебя! И медаль. Дурак ты! Зачем? Кому это надо? Что сейчас там происходит? Что?"
Взвод бежал по пересохшему зигзагообразному руслу. Небольшие, обкатанные и вылизанные добела водой за множество лет камни казались теперь огромными валунами.
Стрекозов то и дело оборачивался. Он видел солдат с искажёнными лицами и коротко, на выдохе, выкрикивал: "Быстрее! Шире шаг!" Голос его походил на остервенелый лай охотничьего пса, загнавшего добычу на дерево.
Взвод старался не выпустить из виду командира, но безнадёжно. Солдаты спотыкались, падали на землю, ударяясь о камни, вскакивали и, отхаркиваясь серой слизью, устремлялись вперёд.
Хрипящая, сопящая, жадно всасывающая липкий горячий воздух человеческая цепочка всё больше растягивалась, грозя разомкнуться окончательно.
Лица были багровыми, оружие гремело, кроссовки срывались с блестящих острых акульих зубов, которыми во множестве ощерилось русло.
Гонка продолжалась, и никто не мог сказать, сколько продлится этот сумасшедший бег.
Солдаты переставляли ноги уже полубессознательно. Машинально перескакивая с камня на камень и удерживая из последних сил оружие, которое выбивало на теле синяки размером с кулак, они кляли себя последними словами и давали зарок бросить курить, как только вернутся в бригаду.
- Выдержать темп! Выдержать! - тосковал Стрекозов, выхватывая глазами не спрессованную, напружиненную людскую цепочку, а малочисленные группки, расстояние между которыми увеличивалось прямо на глазах.
Лейтенант видел, что Локтионов, который должен был идти сразу за ним, далеко позади и чёрный штырь антенны всё сильнее раскачивается, клонясь к земле.
- Вперёд, вперёд, вперёд! Муха! Вперёд! - кричал Стрекозов, с усилием замедляя бег и подталкивая пробегающих солдат в спины.
Протопал согбённый Клеткин, забросивший пулемёт на плечи, как коромысло. Вслед за Иваном семенил Гена Сироткин, у которого автомат висел поперек груди. Сироткин кинул на него обессиленно руки. Из распахнутого Гениного рта слюна летела фонтаном.
Присвистывая, словно губами ухватил детскую пищалку, проскочил мимо лейтенанта Абрамцев с лицом полыхающим и бордовым, как обложка комсомольского билета. Казалось, если рухнет солдат в сухую, полёгшую от солнца траву, то вспыхнет она от его жара мгновенно.
Семижильный и неутомимый Мухамадиев, стерегущий колонну сзади, вырвался из её нутра и приблизился к Стрекозову.
- Веди, Муха! - приказал тот и бросился к Локтионову.
Побелевший радист, бессмысленно уставившись в одну точку выпученными глазами, брёл вперёд, раскачиваясь, как полоумный.
Взводный подлетел к Локтионову и стал срывать рацию с его плеч.
- Не на...до, - едва зашелестел солдат. - Не на... до, тов... лей... дой... ду... - Голос его захлёбывался, прерываясь, и, казалось, выбивался из живота.
Локтионов цеплялся за брезентовые ремни и старался не выпустить рацию из своих рук.
- К такой... матери, - с силой дёрнул на себя металлический ящик Стрекозов.
Радист, потеряв равновесие, упал, а лейтенант, не оглядываясь, побежал вперёд.
"Локтя заменить придётся - выдыхается", - подумал взводный, нимало не заботясь о том, что после такой перестановки дружки могут просто-напросто "зачмонить" солдата, превратив в батальонного изгоя.
Стрекозов на секунду обрывал шаг возле каждого бегущего и уже не приказывал, а умолял: "Давай, давай! Очень прошу!"
Мокрые, словно были они под дождём, дошедшие до последней степени напряжения всех своих сил, побледневшие, с заострившимися чертами лица, солдаты не в состоянии были даже повернуть голову в сторону лейтенанта. Они только скашивали глаза, и судорога схватывала лица всё сильнее.
Стрекозов настиг Мухамадиева. Тот настойчиво тянул за собой взвод, как магнит, выхватывающий гвоздики из-под дивана.
- Что, Муха?
- Нет стрельбы! Нет!
Стрекозов прислушался: позвякивало оружие, тяжёлые, клокочущие вдохи и выдохи, катящиеся камни. Сухого механического треска не было.
У взводного дёрнулась щека.
Мухамадиев бежал рядом со Стрекозовым, стараясь заглянуть ему в глаза.
- Нет там духов. Не может быть. Кишлак маленький. Банда маленькая. Кишлак в долине. Вокруг поля. Им подойти нельзя. Не будут они нападать! Не будут. Их мало. Нас много!
- Заткнись, Муха! Замкни колонну!
- Э, командир. Демеева не знаете. Не воевали с ним, - выдохнул напоследок таджик, отставая от взводного.
"Знаю, морда чёрная, хороший парень Сашка Демеев. А духов этих, стариков, кончить надо было. Жаль, не успели. Я понимаю - они нас отвлекали, пока роту расстреливали", - злая мысль плясала в голове Стрекозова.
Взвод одолел русло и побежал по огромному маковому полю, дорожкой разрывая его на две неравные части. Тяжёлый запах растений сбивал дыхание. Казалось, что это и не поле вовсе, а гигантский котёл, где настаивается мутное сатанинское зелье. Лепестки цветов стаями пёстрых беспокойных бабочек разлетались в стороны. Толстые стебли опутывали ноги, валили ниц.
Прямо перед взводом, километрах в трёх, у края поля серо-зелёным наростом прилепился кишлак. В полуденном мареве грозно перекатывались яростно дрожащие стены дувалов. Яркая зелень казалась влитой в небо, которое то и дело подёргивал чёрный занавес дыма, текущий из недр кишлака.
- Взво-о-од! К бою!
Стрекозов перешёл на шаг и поднял руку. Гигантский веер раскидывался за его спиной. Солдаты разбегались в две стороны. Веер не выдержал напряжения и лопнул. В итоге образовалась прямая линия.
- Ложись!
Ровная цепь вмиг словно провалилась сквозь землю. Только покачивающиеся цветы обозначали места, где спрятались солдаты.
Стрекозов лежал на сломанных, жёстких стеблях, и сердце его билось так, что, казалось, разорвёт сейчас грудь и вонзится в землю.
В кишлаке стояла мёртвая, погребальная тишина. Взводному было слышно, как рядом громко дышат, откашливаясь и сопя, солдаты.
"Не успели! Где стрельба? Разве так быстро можно уничтожить роту? - Голова Стрекозова раскалывалась от недосыпания, бега, жары и противоречивых догадок. - Что произошло? Опоздали? Почему в нас никто не стреляет? Подпускают ближе? Чёрт, где же Демеев?"
Мысли путались, порождали сумятицу и неразбериху.
Стрекозов включил рацию. Демеев по-прежнему молчал.
Кранты, решил взводный.
Стало нестерпимо жаль капитана, так опрометчиво вступившего в бой с душманами.
Стрекозов не был близко знаком с ротным. Но, наблюдая со стороны, разговаривая иногда с командиром соседней роты, убеждался, что Демеев простой и открытый парень. Правда, отчаянный до бесшабашности, лез всегда в самое пекло, что его и сгубило, думал Стрекозов.
И желание отомстить за Сашку, разнести этот кишлачок по кирпичику, перебить всех духов, засевших в нём, душило Стрекозова и настойчиво гнало вперёд. Впрочем, пути назад в любом случае не было. Стрекозов не сомневался, что взвод, располагавшийся меж двух непокорённых кишлачков, рано или поздно будет искрошен до кровавых ошмётков затаившимися духами. Так лучше идти на врага, ошеломить и смять его, уставшего от столкновения с ротой, постараться спасти ребят, которые, может, ещё не все перебиты.
- Кто справа? - спросил взводный, не отрываясь от земли.
- Я, Локоть, - отозвался радист.
- Локтионов. Справа?
- Клетка!
- Клеткин. Справа?
- Сирота!
"Сироткин? Я тебе покажу "справа", - механически отметил Стрекозов. - Влево обязан бежать, а не к другану пристраиваться".
Цветы закачались. Стебли раздвинулись. Показался Мухамадиев. На лице - частые жемчужинки пота.
Лейтенант развернул карту и всмотрелся в чёрный безобидный квадратик населённого пункта.
Сержант был прав. Стрекозову почему-то стало от этого очень неприятно. Кишлак лежал, доверчиво распахнутый во все стороны, как единственная горошинка на ладони.
Мухамадиев ловко и быстро, извиваясь, как змейка меж камней, скользнул на левый фланг, передавая по дороге приказание Стрекозова. На правый приказ ушёл по цепочке.
- Взво-о-од, короткими перебежками! Вперёд! Марш! - скомандовал Стрекозов, слегка приподнимаясь на руках.
И глядя, как выскочили с обоих флангов, точно выброшенные катапультой, два солдата и помчались зигзагами вперёд, поймал себя Стрекозов на ласкающей самолюбие мысли: "Всё-таки подготовка чувствуется. Это факт!"
4. Боевая подготовка
Учение оказалось тяжёлым до изнеможения, до белых разводов под мышками и на спине после каждого дня занятий на полигоне, до стёртых и разбитых в кровь ног, до крупных мозолей, которые лопались, как перезревшие набухшие почки, и из них вытекала бесцветная жидкость.
Несмотря на то что все солдаты прошли учебные части, где их несколько месяцев готовили специально для Афганистана, а лишь затем посылали туда, Стрекозов видел, как слабы и беспомощны его подчинённые даже в самых простых вещах, а ведь именно они частенько спасают в бою от смерти, которая не так уж слепа, а выбирает самых незащищённых, неумелых и нерасторопных.
Большая часть взвода не умели окапываться и вообще не знали, что это такое; они не имели никакого представления о том, как правильно передвигаться по полю боя. И что совсем поразило Стрекозова: добрая половина взвода - новобранцы - вообще не умели стрелять. Командир недоумевал: как же так, людей отправляют воевать, а они не знают, что такое автомат и как с ним обращаться.
Только потом, во время перекуров на полигоне, солдаты, перестав сторониться лейтенанта, начали рассказывать Стрекозову, как на самом деле проходила их подготовка в учебках: никаких полевых занятий; вооружение почти не изучали; стреляли всего один раз, да и то наделили каждого тремя патронами. Но и это можно считать везением, потому что были и те, кто вообще ни разу не держал автомат в руках, исключая присягу, разумеется.
Узнав об этом, Стрекозов ничего не сказал. Он только сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Подготовка пошла с утроенной силой.
Стрекозов без устали гонял солдат по учебному полю, которое примыкало к горам, где на вершинах укрепились заставы, оберегающие бригаду.
Лейтенант учил правильно ходить в колонне, быстро рассыпаться в длинную грозную цепь, наступать перекатами и, дорожа каждой вмятиной на шершавой земной шкуре, использовать её как укрытие.
Солдаты стреляли до глухоты каждый день. Патронов было немерено.
Стрекозов изменял цели, давал новые ориентиры и старался, чтобы его подчинённые могли перебрасывать огонь с одной точки на другую быстро и метко.
- Граната - вещь важная, - наставлял взводный. - Надо уметь её бросать как можно дальше и точнее.
И солдаты бросали. Сначала камни, затем болванки без запала, ну а потом и гранаты.
Потом пришло время ножа. Лейтенант показывал, как его держать, рассказывал, как надо точно и быстро убивать, нанося удары под лопатку, в печень, сердце, или перерезать горло от уха до уха.
- Жрать тоже надо уметь, - без устали повторял Стрекозов, - а пить - тем более.
Он запретил солдатам есть солёные консервированные сыр и тушёнку, приходящие в сухих пайках. На боевых выходах сухари вымачивались в воде и лишь потом эта кашица поедалась.
- Сухарь язык раздирает и глотку рвёт. Три дня посидите на них - потом вообще ничего жрать не сможете. А воду пить - только утром. Днём хоть подыхайте, но за фляги не хватайтесь. Зря всё это. Хлестать будете без остановки, а толку никакого.
Занятия приносили свои плоды. Очень скоро все солдаты одинаково умело обращались с гранатами, пулемётом, агээсом, не говоря уже об автоматах.
Были и рукопашные схватки. "В печень, в печень руби! - кричал Стрекозов, юлой вращаясь среди сцепившихся солдат. - Да не так! А теперь по почкам! По кости бей. Он согнётся, а ты ему правой снизу. Блокируйся, Сироткин. Пусть в плечо бьёт. Туда не страшно. Так, а теперь уплывай вправо. Хорошо. И в почку ему крюка! Отлично! Молодцы, толк будет!"
Толк и в самом деле был. Когда тщедушный и застенчивый Абрамцев вырубил своего постоянного обидчика из соседнего взвода - Алиева, все в столовой обалдели. Алиевские земляки, рыча, бросились к Абраму, но путь им преградили Муха с Клеткиным.
- По-честному. Один на один. Сегодня вечером. За складом.
Земляки оскалились, но условия были справедливыми. А здоровяка Алиева с кривыми мощными ногами, какие не смогли удержать его в вертикальном положении, отливали водой.
Поединок состоялся в сумерках в присутствии чуть ли не всего батальона, тайком сползшегося на такое необычное зрелище: хворостинка Абрамцев против Алиева, у которого грудная клетка движение танка может выдержать.
Абрамцев бабочкой порхал возле неуклюжего, неповоротливого Алиева. Тот старался войти в клинч, чтобы схватить лапищами Абрамцева и в ярости переломать ему хребет.
Удары Абрамцева были точными, сильными, частыми. Алиеву так и не удалось поймать наглеца. А потом и вообще случилось невиданное. Эльдар, как подстреленный слон, свалился на землю и больше не встал. А дрожащий Абрамцев стоял рядом, взмахивая рукой, и вскрикивал: "Что? Ещё хочешь? А-а-а-!"
Но Алиев этого не слышал. Лужица крови стекала под его голову.
Взвод заревел и чуть ли не на руках унёс своего героя в палатку.
Потом Мухамадиев с Клеткиным, прихватив три литра браги и отменную "дурь", ходили разговаривать с Эльдаром по-мужски.
Горец оказался настоящим мужиком. На следующее утро он подошёл к Абрамцеву и первым подал руку.
После этого многие тайком умоляли Стрекозова взять их к себе.
Что ни говори, а поклонение и уважение к силе среди солдат существует. С каждым днём становилось для взвода яснее, что их лейтенант умеет всё. И хотя строевой подготовки Стрекозов не отменил, взвод маршировал по утрам гораздо быстрее, ибо впереди его ожидали интересные занятия, смахивающие более на игру, нежели на положенные учебные часы, где первая часть - долгое, нудное чтение и зубрёжка мер безопасности (обязательно под личную роспись); вторая - куцый рассказ о теории; ну а третья, самая короткая, - занятия в "поле", как правило, скомканные и бестолковые, где никто не знает, что ему делать.
Стрекозов поступал по-другому. Он разбивал взвод на две части: одна была духами, другая - шурави. Задача духов - подготовить засаду, цель шурави - не попасть в неё и первыми уничтожить духов. Такие занятия проходили без стрельбы, но всё равно были очень поучительными.
Когда грязные, потные солдаты собирались вместе, Стрекозов подробно обговаривал каждый момент "боя" и не уставал повторять:
- В преферансе есть золотое правило - не считай соперника дурнее себя. Так и здесь. Сироткин, какого чёрта ты вёл группу по тропе? Если есть возможность идти рядом - иди. Ведь тропы минируются. Нет, прёшь напролом, как кабан. Мало того, что сам погибнешь, так и других за собой потянешь. Далее, когда я дал вводную: Сироткин подорвался на мине, - зачем вы всей группой, скопом, как бараны, побежали к нему? Повторяю последний раз: при подрыве к пострадавшему идёт всего один человек. Остальные не стоят столбами, не глаза лупят, а залегают или прячутся за камнями. Тот - один - внимательно проверяет местность на предмет наличия мин, пытается понять, нет ли засады, и только после этого оказывает первую медицинскую помощь. После чего раненого выносят с поля боя или, точнее говоря, с места подрыва. Кстати, вы знаете, как оказывается медпомощь?
Взвод прятал глаза, и Стрекозов начинал обстоятельно, медленно и спокойно объяснять новую тему.
5. В кишлаке
Кишлак встретил взвод тишиной.
Солдаты бесшумно скользили вдоль стен, опасливо заскакивали в дома, но везде было одно и то же - пустота и разгром: сорванные с петель двери, разодранные небольшие прямоугольные подушки, выбитые стёкла в крохотных оконцах, стены, покрытые, словно язвами, следами пуль, приземистые сарайчики-клетушки, оскалившиеся чёрными распахнутыми провалами входов, разворошённые или сожжённые стожки сена в узких дворах, распахнутые деревянные сундучки. В пыль было втоптано их содержимое: фотографии, небольшие зеркальца, дешёвые пластмассовые бусы, разноцветные расчёски и гребни.
В одном из переулков валялся ишачок с большим, как бочка, животом. Ноги торчали в разные стороны упругими сухими жердями. Кровь натекла под него чёрной лужицей. Большие лиловые глаза были раскрыты.
- Не было духов. Только наши. - Мухамадиев нагнулся и всматривался в следы, которые виднелись на дороге. - Спокойно ходили, спокойно стреляли, как в тире, - прибавил он и загадочно улыбнулся.
Стрекозов и сам давно понял, что духов здесь не было. Но всё увиденное по-прежнему настораживало, держало в напряжении, и палец оставался на спусковом крючке.
Лейтенант услышал, как за спиной о чём-то заспорили Клеткин с Сироткиным, и Гена чуть громче, чем надо, зло выругался: "Вот гады! После них сплошной облом. Даже напрягаться не стоит. Пылесосы грёбаные".
Дорога вывела взвод на небольшой перекрёсток. Прямо перед Стрекозовым за невысокой стеной виднелось небольшое здание с шарообразным куполом - мечеть. Перед ней были воткнуты палки с привязанными лентами.
Мухамадиев поднял с земли разодранную книжицу в зеленоватой обложке и протянул её Стрекозову:
- Коран. Видели?
Взводный равнодушно взглянул на запылённую книжонку.
- На хрен она мне сдалась? Выкинь!
Лейтенант свернул направо - в сторону, где бушевал огонь.
Мухамадиев юркнул во дворик, забежал в прохладную, полутёмную мечеть, оставил там Коран и бросился догонять взвод. Демеевцы и здесь поработали на совесть - даже молитвенных ковриков не было.
На небольшой площади, придушенной сизым дымом, Стрекозов остановился.
Слева горели дуканы. Жёлто-красные всплески огня вырывались из раскалённых бочек, жирные клубы дыма выплёскивались и толчками, расширяясь, уходили вверх. В воздухе чёрным тополиным пухом летала сажа. Она дьявольским снегом опускалась на одежду солдат, на землю и лопнувшие, разрезанные мешки, которые валялись на земле. Неровные горки риса и белые лужицы муки были испещрены многочисленными точками, словно пожирались полчищами ненасытной тли.
Справа, вдоль тоненького арыка с серыми сухими стенами и влажным вязким дном, стояли три дерева с пышной листвой. Они давали обильную тень, которая легла сейчас на добрую половину площади.
В тени, словно две большие тряпичные куклы, соединённые нитями с веткой, висели люди. Стрекозов медленно пошёл в их сторону, опустив ствол автомата и жестом приказав солдатам рассыпаться по площади, перекрывая все проулки, ведущие к ней. За лейтенантом, как два верных телохранителя, безмолвно следовали Локтионов с Абрамцевым.
Гудение огня, чёрная копоть, хлопьями падающая на труп старика с вывалившимся языком, на разбросанные в беспорядке мотыги, топоры и какие-то непонятные железяки, на мясистую листву, в ручеёк, омывающий корни деревьев, - всё это показалось сейчас Стрекозову чем-то иррациональным, неестественным, загадочным, какой-то дикой усмешкой неведомых злых сил над ним и всем взводом.
В глубине сознания лейтенанта возникло и росло ощущение, что всё это он где-то уже видел. Причём так же ясно, отчётливо, до самых мельчайших подробностей, до самой последней чёрточки. Такой, например, как разорванная под мышкой у афганца рубаха или прожжённая сигаретой дырочка на платье у старухи.
Стрекозову казалось: давным-давно, много лет назад, он точно знал, что столкнётся со стариком, голова которого свёрнута набок, а на лице с большими родимыми пятнами - запёкшиеся кровоподтёки; что он так же, в упор, с расстояния в два шага, будет смотреть на тощую, маленькую, сморщенную старуху с редкими седыми волосами; что рядом с повешенными стоит не он, а какой-то другой, малознакомый ему человек. Сам же взводный смотрит на него, в разбитых кроссовках, маскхалате, схваченном ремнём, откуда-то со стороны. И этот малознакомый человек ясно видел, как внимательно рассматривает взводный умерших, парашютные стропы, на которых подвешены они к толстой коричневой ветви.
Чувство было достоверным и неотступным. Лейтенант понимал всю бредовость своих ощущений, но справиться с ними был не в силах. Не мог осознать, что с ним происходит. "Не сошёл ли я с ума?" - подумал Стрекозов, и страх тоненькой холодной змейкой скользнул меж лопаток.
