Аннотация: Ходит мужик по вокзалу и орёт:
инфекция,инфекция!-подходит мент и спрашивает,почему тот орёт.-да вот жену свою ищу.-а почему кричите инфекция?!-а что мне её при всех ,как дома - зараза звать? (анекдот)
Старшина тифозного отделения.
Глава I. Красные глаза не желтеют.
Суслику было плохо. Ещё минуту назад он, озабоченно озираясь, двигал челюстями и был поглощен лишь одной мыслью: успеть. Успеть всё проглотить, пока никто не заметил. Но вдруг что-то отвлекло его от этого занятия. Какая-то неосознанная, смутная тревога стиснула ему грудь. Сначала он по инерции продолжал жевать, но сосущее чувство нарастающей беды, всё больше заполняло его маленький мозг. Возникший где-то внутри отчаянный вопль, рванувшийся было наружу, застрял на полпути, намертво сковав горло чудовищным спазмом. Суслик беспомощно оглянулся. Его растерянная мордочка выглядела до того комично, что я не выдержал и захохотал.
В расположении роты было темно. Лишь в дали, возле тумбочки дневального горела одинокая лампочка. Я снова закрыл глаза и упал на мокрую подушку. В голове всё ещё маячила сусличья морда из известной миниатюры Кости Райкина. Ощущение во всём теле было такое, будь-то накануне по нему проехал танк. В это время на "взлётке" послышались отдалённые, шаркающие шаги. Кто-то подошёл и сел на табуретку возле моей кровати.
- Ты чего стонешь? - лица было не видно, но по голосу я узнал говорившего - это был БТРщик первого взвода Андрюха Буторин.
- Я вроде наоборот, смеялся, - только начав говорить, я почувствовал, как пересохло во рту. - А сам-то чего не спишь?
- Да в ухе стреляет, сил нет. Будь-то по башке молотком кто херачит. Пойдём, пыхнем? А то я один не могу.
Я с трудом сел и сунул ноги в стоящие возле кровати тапки. Одеваться не стал, и мы поковыляли к выходу. На крыльце курил дежурный по роте, наш зам. ком. взвода Серёга Кузин.
- Во, картина! - Весело отреагировал он на наше появление, - аксакалы уходят в страну мёртвых!
Вы чего это шарахаетесь посреди ночи? Припахал что ли кто?
- Иди ты, - вяло ответил я, а Буторин молча, показал ему забитый косяк и призывно кивнул в сторону угла казармы.
- Нет, мне скоро на доклад к дежурному по полку. Спалит ещё. Накроется тогда моя первая отправка.
- Ну и ладно, - пробурчал Андрюха, - нам первая отправка так и так не грозит.
- Ты тогда фишку тут рубани пока, добавил я и мы пошли за угол.
- Ну вы вообще оборзели бойцы! - возмутился Кузя, но тем не менее повернулся лицом в сторону штаба.
Мы наскоро "взорвали" косяк и уже после первой затяжки мне заметно полегчало. Перестала гудеть голова. Андрей тоже больше не морщился. Мы вернулись в модуль, и остаток ночи до самого подъёма, я проспал спокойно. Без всяких сусликов. Последней мыслью было: завтра надо идти сдаваться в санчасть. Дальше так нельзя.
Для многих людей, особенно тех, кто там не был, Афган - это место постоянных тяжёлых боёв. Поэтому слово "госпиталь", относительно этой страны, ассоциируется обычно с тысячами раненных, кровавыми бинтами, ампутированными конечностями, усталыми хирургами, нервно курящими после тяжёлых операций. Всё это конечно было. Но наверное не погрешу против истины, если скажу, что для большинства там побывавших "госпиталь" - это капельницы и уколы, таблетки и порошки, анализы и бак. посевы. Всё дело в том, что количество раненых было гораздо меньше числа переболевших там какими либо инфекциями.
Ещё на стадии подготовки всех нас неоднократно предупреждали, что "за речкой" всякой заразы неимоверное количество. Стоит только хотя бы немного отступить от правил и готово: Ты уже пожелтел, или затрясся в ознобе, или начал, как там выражались, "гадить дальше, чем видеть". Поэтому ко всем этим трудностям нас усиленно готовили. Например, мы знали, что пить можно только отвар верблюжьей колючки, есть только в столовой, а котелки, кружки и ложки не просто мыть, но ещё и заполнять потом дез. раствором. Но как впоследствии выяснилось, даже всех этих мер зачастую было не достаточно. Заболеть мог абсолютно любой человек. И молодой боец, и закалённый боями дембель, и прапорщик, и офицер, да и гражданских эта беда стороной тоже не обходила.
Какого либо универсального средства защиты от этой напасти не существовало. Хотя все его напряжённо искали. В частности старшина нашей роты, за рост получивший прозвище "Кропаль", утверждал, что он такое средство всё же нашёл. Долгое время он доказывал всем окружающим, что самый надёжный принцип - "красные глаза не желтеют". И действительно, полтора года он почти ежедневно "принимал на грудь" и лишь посмеивался над очередным пожелтевшим трезвенником. Поэтому когда он всё-таки заболел и был отправлен в госпиталь, все с нетерпением ждали его возвращения, что бы посмеяться над его лженаучной теорией. Каково же было наше удивление, когда он едва войдя в модуль, опрометью бросился к себе в каптёрку и появился оттуда через несколько минут с чрезвычайно торжественным видом. В руках у него был большой настенный календарь, весь испрещённый какими-то крестиками, как это делают дембеля, отмечая, сколько осталось служить. "Вот!" - тыкал он пальцем в одну из цифр, - "один день тогда не выпил, на выезде был. И вот, пожалуйста, заразился! Как раз инкубационный период, видите? А вот тут заболел!" Ошарашенные такими научными терминами из уст нашего Кропаля, от которого кроме мата почти ничего раньше не слышали, мы почти поверили в его "теорию красных глаз". А он на радостях, не смотря на воспалённую печень, убежал возобновлять "спиртопрофилактику".
Мне тоже удавалось длительное время успешно противостоять окружающей заразе. Первый год службы ограничился лишь характерной для всех дорвавшихся до халявных фруктов, не тяжёлой, но очень беспокойной и неприятной болезнью. Главной отличительной чертой, которой являлось постоянное желание принять "позу орла" и ажиотажный спрос на прессу. Впоследствии мой организм видимо приспособился к новой среде обитания и недавние страдания стали потихоньку забываться. И вот наступило второе лето службы, минула стодневка, отсчёт пошёл уже на дни и вдруг!...
Август 1986 г. На операции в Пули-Хумри.
Лето 1986 года оказалось для нас чрезвычайно насыщенным. Мы не успевали вернуться с одного выезда, как буквально на следующий день наша усталая, насквозь пропылённая техника, опять везла нас куда-то. В тот раз мы находились возле гор в районе Пули-Хумри. Это была совместная операция с одной из афганских пехотных дивизий. Стоял август - время созревания основных плодов и фруктов. Наверняка многие из них ещё не достигли полной зрелости, но после опостылевшего сухпая, кто бы стал обращать на это внимание? Операция оказалась довольно результативной. Было большое количество трофеев: ДШК, безоткатные орудия, эрэсы, мины, груда стрелкового оружия и огромное количество патронов к нему. Обрадованное таким успехом начальство, сквозь пальцы смотрело на наши налёты на окрестные бахчи и виноградники. Тем более что район это был определённо "духовский" и местное население заблаговременно скрылось. Так что визита обиженных дехкан с челобитными можно было не опасаться.
Август 1986 г. На операции в Пули-Хумри. Трофейный ДШК.
Август 1986 г. На операции в Пули-Хумри. Дыни. Я - справа (на скелет похож)
Август 1986 г. На операции в Пули=Хумри. Виноград.
Жара стояла страшная, а воды как обычно не хватало. Вернее для приготовления пищи и чая её выделяли достаточно, а вот умыться можно было только в ближайшем арыке. Вода в нём больше напоминала жидкий строительный раствор. Думаю, что это и привело к тому, что большая часть солдат и офицеров нашего полка, в скором времени начали усиленно "минировать" прилегающие окрестности. Всё нипочём было только "сарбозам". Мы с удивлением наблюдали, как они набирают воду из арыка даже для кухни. Чем дольше мы там стояли, тем больше ухудшалась ситуация. У многих начала подниматься температура. Совершенно не хотелось есть. Я с каждым днём наблюдал, как мой новенький, ушитый по фигуре маскхалат, повисает на мне всё более свободно. Когда мы наконец-то вернулись в полк, несколько человек из роты сразу попали в санчасть. Я, хоть и тоже чувствовал себя паршиво, идти туда категорически отказался. Ведь до дембельского приказа оставался всего месяц.
Утром, после развода нас с Андрюхой и группой молодых бойцов отправили на работу. К тому времени весь полк уже полностью перебрался в модули. Палатки были убраны, и теперь каждой роте предстояло разломать оставшиеся от них фундаменты. Работа была не особо тяжёлая, тем более что взводный, составлявший нашу команду, поступил мудро и направил в неё шесть молодых, прибывших в роту за неделю до этого, сержанта, ожидавшего черпаческий приказ, и нас - двоих дембелей. Придя к месту работы мы, с Андреем сняв хэбэшки, уселись на один из камней и стали наблюдать, как сержант расставляет молодых по двое на фундамент. Сколько воспоминаний у нас было связано с этими палатками! Вон там, в первой из них я когда-то докладывал "товарищу печке" об укомплектовании пожарных щитов. А во вторую палатку, наш тогдашний замок, недовольный качеством уборки, сделанной Андрюхой, подогнал водовозку и полностью вылил её внутрь. А потом мы всем призывом её черпали. Да, полтора года пролетели как один день!
- Я не понял! А вы, почему сидите? - чей-то грозный окрик подбросил нас на ноги. Перед нами возвышался, подкравшийся откуда-то сзади, замполит полка, за привычку при каждом удобном случае декламировать популярный дембельский стишок, прозванный Чик-чириком.
- Я спрашиваю: почему не работаем?
Объяснять ему, что не положено по сроку службы, было чревато. Поэтому я, что бы опередить Андрюху, который в силу природной упёртости мог так и ляпнуть, поскорее доложил:
- Товарищ подполковник! А мы за ломами и лопатами в парк ходили, вот теперь и отдыхаем. Чик-чирик некоторое время думал, а потом неожиданно спросил:
- А ты почему такой худой? Наркоман наверно?
- Никак нет! Болею! - поспешил разочаровать я его.
- А у тебя, что с ухом? - перевёл он взгляд на Андрея.
- Тоже болею, - ответил тот.
Рядовой Буторин парнем был геройским. Без всякого преувеличения могу сказать, что он был одним из лучших водителей БТР полка. Свою "ласточку", с надписью "Крым" на водительском люке, он в буквальном смысле холил и лелеял. Всё свободное время проводил в парке, постоянно что-то подкручивая, зачищая и регулируя. Он давно уже надоел и технику нашей роты и всему личному составу ремроты, всё время у них чего-нибудь выпрашивая.
В то лето Андрюхе досталось больше всех в роте. Мало того, что он прошёл, точнее проехал, все те же операции, что и мы. Его БТР был дежурной машиной ротного и начальника инженерной службы полка, и если где-нибудь случалось что-либо, требующее сапёрного вмешательства, то вот он, пожалуйста - 443-й, опять уже пылит куда-то из полка, в сопровождении пары БМПэшек разведроты. Водилы "брони", как известно - одни из самых незащищённых солдат: и при подрывах им достаётся больше всех, и при обстреле они место своё покинуть не могут, и ремонтировать часто под огнём приходится. Но ведь и кроме всего этого хотя бы одно то, как им приходится вести свою технику, зависти к ним, ни у кого не вызывает. Вести БТР в обычном положении, т.е. на сидении, просто не возможно. И обзора нет никакого, и возможные места закладок не видны совершенно. Вот и наш Андрей, как и остальные БТРщики, бросал на сидение ящик из-под станка для заряжания ПКТ, сверху старенький бушлат для мягкости, голова в люке, и вперёд! Если на БМП хотя бы щиток специальный есть, то на БТРе и он не предусмотрен. Ещё в середине лета Андрюха начал жаловаться, что у него стреляет в ухе. В августе из уха стало течь и он начал затыкать его ваткой, поэтому теперь нам всё время приходилось ему кричать, но он всё равно переспрашивал.
- Если болеете, - продолжал распекать нас замполит, - надо было командиру роты сказать и в санчасть идти. Я сейчас как раз туда направляюсь, вот и посмотрим какие вы больные. - Эй, сержант! Этих сачков я забираю, передашь командиру. Ну что, бездельники, за мной. - Он повернулся и бодро затопал своей пингвиньей походкой в сторону полкового медицинского пункта. Мы поплелись следом.
Глава II. Генерал.
В санчасти нам первым делом поставили градусники. Результат оказался неожиданным для Чик-чирика: у Андрюхи чуть меньше, а у меня чуть больше тридцати девяти градусов. По-моему он даже расстроился, когда нас отправили в палату. Но тут уж, как говорится, извините, товарищ подполковник! Ничем помочь не можем. В палате мы сразу заняли полагающиеся по сроку службы койки - у окна возле кондиционера. К вечеру температура у меня видимо поднялась ещё выше. Начинало ощутимо знобить, поэтому кондёр пришлось сначала приглушить, а потом и вообще вырубить. Санинструктор появился только после ужина. Он раздавал таблетки и делал это весьма своеобразно: Нас в палате было десять человек, у него в руках была упаковка аспирина как раз на десять таблеток. Он отрывал от неё по одной и раздавал каждому. Вроде бы ничего странного, но если уточнить, что двое из нас лежали с травмами, трое постоянно бегали в туалет, ещё двое сверкали абсолютно жёлтыми глазами и ещё один удивлял всех невообразимой толщины ногой, то вопросы по методике врачевания, наверное, появятся. Так что нам с Андрюхой даже повезло, у нас хотя бы температура была, и аспирин нам как раз пригодился. Кроме того, стало очевидно, что задерживаться долго здесь никак нельзя. Иначе в скором времени мы быстро позаимствуем у соседей ещё и их болячки. Судя по всему, госпиталя было не избежать.
Вертушки должны были прийти завтра после обеда, но уже утром стало очевидно, что они не придут. На улице быстро темнело, и поднимался всё более сильный ветер. В палате явственно ощущался запах пыли, а это означало только одно - приближался афганец. Впрочем, всё это я воспринимал словно в тумане. Часам к двенадцати за окном окончательно опустился мрак. Модуль санчасти жалобно скрипел и стонал на разные голоса. Казалось ещё одно небольшое усилие, и он развалится на составные части, которые словно пёрышки, улетят влекомые ураганом. Ощущение дня или ночи совершенно исчезло. В палате пыли было не меньше, чем на улице и если и было в чём-то отличие, то лишь в отсутствии ветра. Мы лежали, укрывшись с головой одеялами, периодически сваливая на пол, накопившиеся на них барханы. В какой-то момент я в очередной раз отключился провалившись, толи в сон, толи в забытьё. Очнулся от нестерпимого жара и долгое время не мог понять, где нахожусь. Сверху давило так, словно я был укрыт не одеялом, а бронежилетами. Стояла абсолютная тишина, лишь в дали, на полковой электростанции негромко гудели дизели. С огромным трудом мне удалось сесть. С одеяла на пол покатилась целая лавина песка. В палате было почти светло. За окном всходило солнце. Все спали, укрытые песчаными дюнами. Посмотрев на свою кровать, я ужаснулся. Наволочка и простынь были всё того же песчаного цвета. Моя форма! Моя новенькая эксперименталка, на прошлой неделе выменянная у сверчка с вещевого склада на бакшишные часы, была похожа на чёрную, засаленную подменку самого чмошного бойца из наряда по столовой! Вездесущая пыль, смешавшись с моим обильным потом, привели её в это непотребное состояние. В таком "затрапезном виде" дембелю советской армии пребывать никак не полагалось и я, не смотря на слабость, побрёл во двор санчасти. Там, прямо посередине, на четырёх трубах - столбах возвышалась "аврора" - цистерна для нагрева воды. Зимой в форсунке, вваренной внутрь неё, басовито гудела горящая соляра, извергая из высокой трубы клубы чёрного дыма, за что это сооружение и получило своё название. В летнее же время, вода нагревалась и без помощи солярки. От бочки шла водопроводная труба к модулю, а непосредственно под ней был оборудован душ. Я зашёл в него, не раздеваясь, и минут пять стоял под тёплыми струями. Затем намылился с головы до ног и только после этого снял эксперименталку. Бросив её под ноги начал мыться сам, одновременно топчась на форме. Такой способ "стирки" я освоил ещё в Иолотанском карантине, почти два года назад. Как говорится, "дёшево и сердито". А когда на три соска полевой бани в палатке, рота в сто двадцать человек и пятнадцать минут времени, ещё и эффективно! Постиранную одежду летом мы не развешивали никогда, потому что пока дойдёшь от умывальника до палатки, она и сама высохнет. Вот и в этот раз, я напялил отжатую хэбэшку и вернулся в палату. Там, за время моих водных процедур, все уже встали и под руководством санинструктора наводили порядок. Песок был уже выметен, а грязные простыни свалены в кучу. Лежал только Андрей. Я подошёл к нему и сел в ногах. - Чего-то мне совсем хреново, братан, - его голос звучал прерывисто и хрипло, - башка просто раскалывается, ощущение, что сейчас совсем взорвётся. Я подозвал медика:
- Вы чего, не видите что ли - человеку плохо?!
- А что мы можем сделать? Анальгин ему не помогает, а больше у нас и нет ничего. Вот придёт доктор после завтрака, может чего-нибудь посильнее даст.
- Да вы чего, вообще тут охренели что ли? До завтрака ещё почти два часа! Ну-ка давай, резче двигайся! Звони кому-нибудь! А то я сейчас в роту позвоню и мы тут всех вас за Андрюху уроем! Санинструктор выбежал из палаты. Через пару минут я вышел покурить и стал очевидцем удивительной картины. Во двор, скрипя тормозами, буквально влетел Уазик командира полка. Я, конечно, надеялся на грозную славу сапёрной роты, т.к. все в полку знали, что сто с лишним сапёров, как один поднимаются в случае посягательства на любого из них. Но когда из машины вслед за старлеем - доктором вылез майор - начальник медицинской службы, а на переднем сидении я разглядел и самого полкача, то у меня пропал дар речи. Уазик резко развернулся и умчался прочь, а нач. мед и доктор забежали в санчасть, и началась потеха... - Симаков! Твою мать, так разэтак! - Орал, несясь по коридору старлей, - Ты чего это всё ещё харю плющишь? А в палатах до сих пор не убрано! Маленький, щуплый прапорщик-фельдшер с мятым после сна, испуганным лицом никак не мог попасть в рукав эксперименталки и после нескольких безуспешных попыток так и вытянулся по стойке "смирно" с кокетливо оголённым, волосатым плечом. В конце концов, и врач, и нач. мед махнули на него рукой и скрылись в ординаторской. Тогда Симаков, наконец, справившись с непослушным рукавом, развернул такую бурную деятельность, что осевшая было пыль, вновь поднялась к потолку. Слава Богу, в нашей палате к тому времени уборка уже была полностью закончена, и я скрылся от пыли и перевозбуждённого прапора в ней. Через какое-то время во дворе вновь заскрипели тормоза. Хлопнула входная дверь, и санчасть испуганно притихла. В коридоре за тонкой, фанерной перегородкой послышались негромкие голоса. Затем на несколько минут всё стихло. Мы начали строить предположения о причинах такого беспрецедентного "шухера". Среди нас были и старожилы те, кто находился здесь уже не первую неделю, да и не в первый раз, но и они ничего подобного припомнить не могли. Чтобы сам командир полка, да ещё с утра пораньше - такого не было никогда! Мы уже собирались отправить кого-нибудь из молодых на разведку, но в это время дверь распахнулась и в палату вошла целая делегация. Сразу бросился в глаза необычно подтянутый вид наших "таблеток". И нач. мед, и доктор были аккуратно застёгнуты на все пуговицы, кепки на головах сидели строго по уставу, а прапорщик Симаков умудрился даже верхнюю пуговицу кителя застегнуть, хотя это вроде бы и не требуется. Только полкач держался более или менее расслабленно, хотя и он выглядел как-то не обычно. Разгадка всех этих странностей находилась тут же - между доктором и нач. медом и представляла собой невысокого, худощавого мужичка в очках и новенькой, не обмятой эксперименталке. На фоне выгоревших хэбэшек и коричневых лиц нашего начальства он выделялся как какой-то совершенно инородный субъект. Но больше всего меня поразил погоны незнакомца. Большие, майорские звёзды располагались на них не поперёк, как у командира полка, а вдоль как у Симакова. Генерал! Для нашей глухомани, где и капитан считался высочайшим начальником, а полковник практически богом, прибытие целого генерал-лейтенанта - это действительно чрезвычайное событие! Лично я до этого, генерала видел всего один раз, да и то не целиком. Это было ещё на Иолотанском полигоне. С вечера нам объявили, что на следующий день приезжает зам. командующего ТуркВО. Будет проверять, как нас готовят к Афгану. Весь следующий день мы, как проклятые ползали, бегали, стреляли, штурмовали "душманский городок", передвигались короткими перебежками. В общем "воевали" по страшной силе. Ближе к вечеру, когда солнце уже основательно приблизилось к отметке "ужин", вдали послышался шум винтов. Мы, в это время, в очередной раз отрабатывали "передвижение под огнём по-пластунски". Должен заметить, что делать это в шинели, каске, с вещмешком, набитым камнями, противогазом, лопаткой и ПКМом не очень удобно. А если добавить, что слой пыли, по которому мы ползали, доходил до середины сапога, картина будет полной. Когда вертушка зависла непосредственно над нами и начала снижаться, наше, лежащее "мордой в пыль" воинство представляло весьма жалкое зрелище. Вихри, поднятые винтами, внесли завершающий штрих в эту картину. Теперь в пыли были не только передние части наших туловищ, но и со спины мы тоже были основательно присыпаны. Когда винты остановились, и пыль немного осела, в вертолёте распахнулась дверь и опустилась лесенка. Так как я лежал довольно близко к вертолёту, а на голове моей была каска, не дававшая посмотреть выше, то и видел я только колёса, да нижние ступеньки лестницы. Потом появились Сапоги. Это были не просто сапоги, а Сапоги! Таких изящных, видимо шитых на заказ, начищенных до зеркального блеска сапожек, я даже представить себе не мог. Они спустились до предпоследней (последняя утопала в пыли) ступеньки и в нерешительности замерли. Затем один сапог осторожно, словно купальщик пробующий холодную воду, потрогал пыль и... исчез из вида. Лесенка поднялась, дверь захлопнулась, взревели турбины, засвистели раскручивающиеся винты и вертолёт, напоследок окончательно засыпав нас, до состояния пылевых сугробов, пошёл вверх, унося своего высокого пассажира к его высоким делам. И вот я опять встречал генерала лёжа, правда, в этот раз на спине. Поэтому видел его довольно отчётливо. Кроме погон обратил внимание и на петлицы. Эмблемки на них несколько уменьшили мой страх и во многом прояснили ситуацию. "Гад с рюмкой" свидетельствовал, что это не просто генерал, а генерал медицинской службы. Вся группа остановилась посреди палаты, а гость начал по очереди обходить всех больных, обстоятельно беседуя с каждым. Вот, наконец, он добрался и до меня. Не смотря на небольшой рост и отнюдь не атлетическое телосложение, у него оказался очень низкий голос, почти бас:
- Что случилось сынок? Я был несколько смущён, ведь последний раз меня "сынком" называли около года назад и тогда это ничего хорошего не предвещало.
- Температура высокая, товарищ генерал. - Просипел я, пытаясь сесть.
- Лежи, лежи! - Остановил он меня и, оборачиваясь к стоящим, бросил:
- Где его температурный лист?
Майор уставился на старлея, а тот на прапора. Один полкач стоял с независимым видом и рассматривал что-то на потолке.
- Афганец был почти сутки, сдуло, наверное. - Проблеял побледневший фельдшер.
Не знаю, удовлетворил ли такой ответ генерала, но нач. мед смотрел на бедного Симакова так, что было странно, почему под ним не разверзнется пол и он не проваливается в тартарары.
- Задери гимнастёрку, кстати, почему ты мокрый? - Это уже опять ко мне.
- Постирался, а высохнуть не успел ещё.
Несколько минут генерал мял мой впалый живот ужасно твёрдыми и холодными руками. Не сказав больше ничего, он перешёл к кровати Андрея. Только тут, словно молния вспыхнула мысль: "Бля! Про Андрюху то, в этой суете, мы совсем забыли!" А он всё это время никак не проявлял себя, лёжа под одеялом с головой.
- Так, тут у нас что?
- Тоже подозрение на тиф, товарищ генерал. - Выступил вперёд фельдшер и откинул одеяло. Андрей был без сознания.
- У него ухо очень болит, - влез я в их медицинскую беседу, - давно уже. А теперь из него течь начало и голова разламывается.
Генерал легонько ударил Андрюху по щекам, никакой реакции не было, лишь голова медленно упала на бок. На серой, в грязных разводах подушке отчётливо выделялось свежее, мокрое пятно величиной почти с голову. Генерал неожиданно резко упал на колени и припал к груди Андрея ухом. Затем вновь вскочил и, оттягивая веки, начал что-то рассматривать у него в глазах.
- Носилки, быстро! И машину! - бросил он стоящим и, видя растерянность на лицах, добавил:
- Бегом, вашу мать! Прапорщик бросился вон из палаты, чуть не сбив по пути полкача.
- Пройдёмте куда-нибудь, майор! - Генерал тоже вышел из палаты. Все остальные направились за ним. Через минуту из-за стенки послышались голоса:
- Какой на хер, тиф! Вы что тут вообще обалдели!?
- Товарищ генерал, какая тут у нас диагностика? Его ещё вчера собирались в Кундуз отправить, а тут "афганец", бортов нет.
- Молитесь, лейтенант, что бы я его живым довёз!
- Товарищ генерал!
- Молчать! Где машина?
- Уже стоит.
- Быстро, его в машину! И ещё двоих возьму - этого мокрого и того молодого с ногой.
Голоса стихли, но уже через мгновенье в палату влетели два бойца с носилками и прапорщик Симаков. Андрея положили на носилки и унесли, а прапорщик обратился к нам:
- Бобров, Трепачко! Давайте быстро в машину, генерал вас с собой забирает. Бегом!
"Пошёл, ты в жопу!" - бурчал я про себя, лететь куда-то за месяц до приказа не хотелось ужасно. Летать до этого мне приходилось не раз, но этот полёт запомнился особо. Находиться на высоте около четырёх километров во влажной форме, да ещё с температурой под сорок - не самое приятное занятие. Наверно поэтому, на взлётке в Кундузе, я уже мало чем отличался по состоянию от Андрюхи и с трудом преодолевал желание прилечь рядом с ним на носилки. Но надо было выходить, потому что генерал летел в Кабул, увозя с собою и моего друга. Нам же предстояло выходить здесь. Уже позже я узнал, что вообще-то первоначально планы были другие. И генерал-лейтенант медицинской службы должен был останавливаться в каждом медицинском учреждении сороковой армии, но неожиданно изменил планы. Причиной этого было то, что он вёз экстренного больного. Этим больным, был мой друг - рядовой Андрей Викторович Буторин. То, что генерал плюнул на все свои планы ради простого солдата, для меня стало огромным потрясением. Забегая вперёд, могу сказать, что именно благодаря этому Андрюха остался жив. Мы встретились с ним ровно через год в его родном Симферополе, и он рассказал, что хирурги в Кабульском госпитале выкачали из его головы более литра гноя. А потом говорили, что попади он к ним хотя бы на час позже, и его было бы уже не спасти. Спасибо вам, товарищ Генерал, и от него, и от меня!
Весна 1986 г. Мы с Андреем.
Но вернёмся на Кундузскую взлётку. Нашу вертушку встречали целых три полковника и человек десять офицеров рангом пониже. Каково же было их удивление, когда вместо ожидаемого генерала перед ними предстали "Трёпа" - боец первого года службы, в замызганном зимнем хэбэ без ремня, с распоротой штаниной и слоновьей ногой в дранном тапке и я. Причём меня колбасило так, что я в серьёз опасался откусить себе язык. Только после нас из двери показался генерал. Он махнул рукой в ответ на приветствие одного из полковников, пожал всем руки и, сообщив изменившуюся вводную, залез обратно в вертолёт. Встречавшие стояли, придерживая руками кепки, оторопело глядя, как набирает высоту вертушка, а потом двинулись в сторону ожидавших на краю взлётной полосы машин. Мы стояли в полной растерянности, не зная, что делать дальше. Уазики начали разъезжаться и лишь последний из них - "таблетка" с красным крестом на боку, повернул в нашу сторону.
Глава III. Реанимация.
Высадив по пути, у медсанбата, где имелось хирургическое отделение, 'Трепу', мы проехали дальше в инфекционный госпиталь. Это медицинское учреждение представляло собой довольно обширную территорию. Сам госпиталь состоял из нескольких отделений, располагавшихся в стандартных щитовых модулях. Отделения делились по видам болезней: гепатитное (в простонародье - желтуха), кишечных инфекций (кишка), малярийное и тифозное. Ну а вначале все поступающие больные проходили через приёмное отделение. Каждое отделение, как и весь госпиталь в целом, были огорожены забором из колючей проволоки, что придавало всему пейзажу вид явно не медицинский, а скорее лагерный. Впечатление усиливалось ещё и тем, что по территории тут и там бродили больные и выздоравливающие, облачённые в разной степени обтрёпанности, мятые, синие пижамы (синьки) и несуразные коричневые халаты без пуговиц. Кроме того, унылость пейзажа усиливалась почти полным отсутствием растительности. Впрочем, в тот момент мне было совсем не до красот здешнего пейзажа.
В приёмном отделении царило настоящее столпотворение. Я никогда не думал, что у нас в дивизии столько больных! Очередь начиналась ещё на улице, перед входом в модуль. Толи от того, что я уже почти ничего не соображал, толи потому что доставлен был сюда целым генералом, а может просто дембельская борзота проснулась, но я медленно прошествовал мимо всей очереди и вошёл в модуль. Здесь народу было ещё больше. Пройдя и мимо них, я был остановлен уже перед самой дверью с табличкой 'первичный осмотр'. Остановил меня худенький паренёк примерно моего роста с тоненькими усиками на симпатичном лице. Из-под хэбэ выглядывала тельняшка, а на петличках красовались десантные эмблемы. 'Интересно', - подумал я, - 'откуда у нас тут десантура?' Но ответа на этот вопрос я не получил, а получил довольно ощутимый тычок в грудь:
- Э, военный! Я не понял! Ты чего это без очереди лезешь? Самый борзый что ли?
Ответить я ничего не успел, потому что в этот момент распахнулась дверь и выглянувший из неё парень в неизменной синей пижаме крикнул:
- Двое! - и осмотрев нас, ткнул пальцем в меня и моего оппонента, - Ты и ты, заходите!
Так и не успев пообщаться с представителем крылатой пехоты, я вошёл внутрь.
Осмотр вёл совсем молодой врач. Первым делом он выдал нам градусники, а сам тем временем записывал анкетные данные. Потом мы по очереди ложились на кушетку, и происходила уже знакомая мне процедура ощупывания живота. Затем шли вопросы о самочувствии и жалобах, взвешивание и тому подобные измерения. К моему изумлению, мой вес составил всего пятьдесят семь килограммов, получалось, что с момента предыдущего взвешивания, в мае этого года, я сбросил восемнадцать кило! Несколько озадаченный этими подсчётами, я даже не понял, в какое отделение меня направили, и поплёлся дальше просто по инерции. Дальше был сан. пропускник, где мы разделись до гола и сдали обмундирование в каптёрку. При этом мой напарник наотрез отказался расставаться с тельняшкой и вдобавок пообещал каптёру кастрацию в случае утери его формы. Я тоже хотел что-нибудь доброе сказать, но решив не повторяться, просто внимательно посмотрел на хозяина кладовой. После выхода из душа, нас ждал очень неприятный сюрприз. В следующей комнате сидел весьма внушительного вида боец с медицинскими эмблемками, и устало-ленивым выражением лица. Каждому входящему он повторял заученную фразу: 'Повернуться, нагнуться, ягодицы раздвинуть'. Шедший передо мной в тельняшке, но без штанов десантник, видимо не предполагал, что его ждёт и покорно выполнил все требуемые действия. Амбал встал и, вытащив из стоящей на столе банки, какую-то проволоку с петелькой на конце, заученным движением, сунул пациенту в задницу. То, что произошло дальше осталось в моей памяти как какая-то сюрреалистичная картина - всё видно, но ничего не понятно.
- С-у-к-а-а-а! - Мой товарищ по несчастью буквально взлетел в воздух. - Бля-я-я! Убью падла!
Перепуганный исследователь недр организма, со злополучной проволокой в руке шарахнулся назад, свалив и стул, и стол. Посыпались, жалобно зазвенев, какие-то склянки. Десант, приземлившись на землю, как и положено, ринулся в бой. Правда небольшая фора во времени, и своевременный маневр позволили противнику поспешно отступить куда-то за дверь. Единственное, что успел сделать боец крылатой пехоты - это зарядить увесистый пендаль прямо по мясистому арьергарду бегущего противника. 'Хорошо, что я в коридоре с ним спорить не стал' - мелькнула у меня трусливая мыслишка. После этого в комнате почему-то стало быстро темнеть. Все предметы дёрнувшись, полетели куда-то в бок. И больше я ничего не помню. Даже того был ли я тоже вероломно лишён невинности в той весёлой комнате?
* * *
Суслик умирал. Его маленькое, обмякшее тельце безжизненно лежало на спине, не в состоянии пошевелить ни одним мускулом, повернуть голову, бессильно свалившуюся на бок. Боли уже не было. Была странная, гулкая пустота, в которой лишь изредка возникали какие-то отдалённые шёпоты и не уловимые движения, угадывающиеся лишь по лёгкому перемещению воздуха. Он уже не чувствовал своего тела, а лишь догадывался, что оно остывает. Холод накатывался волнами, обволакивая и убаюкивая, отгоняя боль и страдания, давая неописуемую лёгкость и заставляя забыть о том нестерпимом жаре, что мучил его совсем недавно. Бессмысленная, идиотская улыбка растянула его морду в такую неподражаемую гримасу, что я не выдержал и захохотал. Блин! Где-то это уже было...
Веки никак не хотели открываться. Безуспешно промучившись над ними какое-то время, я уже почти смирился с бесплодностью этих усилий, как вдруг, что-то влажное и неимоверно приятное проскользило по глазам и они свободно открылись. Постепенно стали прорисовываться отдельные силуэты. Освещение было не ярким, приглушённым. Потолок, стена, спинка кровати, стойка с двумя пузырьками и тянущейся от них к моей руке, тонкая прозрачная трубочка. Лишь одно пятно, ближе всего находящееся к моему лицу я никак не мог рассмотреть. Оно постоянно расплывалось и никак не желало складываться в целостную картинку. Кроме того, я отчётливо чувствовал какой-то невообразимо прекрасный, знакомый, но давно забытый запах. Он разрывал мне мозг и не давал сосредоточиться. Ах, какой это был запах! Аромат! Благоухание! Блаженство проникало в меня и охватывало полнейшим восторгом. Обессиленный я вновь закрыл глаза. А потом раздался ещё и звук! Свирель вдруг прозвучала над самым моим ухом!
- Ну, давай, миленький, просыпайся! Сколько можно спать? Пятые сутки уже спишь, просыпайся родной!
Паралич сковал моё и так неподвижное тело. Я был в совершеннейшей уверенности, что сошёл с ума. Женщина! Девушка! Девчонка! Боясь спугнуть эту чудесную галлюцинацию, я медленно по одному открыл глаза. На этот раз резкость настроилась довольно быстро. Получившаяся картинка была восхитительной: Огромные, карие глаза, нежный овал лица, маленький, изящный носик, приоткрытые, зовущие губы, медленно раскрывающиеся в умопомрачительную улыбку. Из-под белоснежной, с синевой шапочки выглядывает непослушный локон. И этот пьянящий, лёгкий запах духов!
Я был настолько ошарашен, что впал в абсолютный ступор. Хотел что-то сказать, но губы не желали разлепляться. В это время маленькая, нежная и горячая ладошка легла на мой лоб.
- Ну вот и молодец! Температуры уже нет. А теперь нужно покушать, вон какой худой! Пять дней на одних капельницах.
Я хотел добавить, что и до этого дня три только чай пил, но всех моих усилий хватило только на то, чтобы губы наконец-то разлепились, но вместо звука из них вырвалось какое-то бульканье.
- Вон видишь, как в животе урчит! Давай-ка я тебя повыше посажу.
И она вдруг легла мне на грудь, обхватывая за плечи. Внутри рванулось и забилось моё бедное сердечко! В тот момент я больше всего боялся, что оно, колотясь так сильно, сделает ей больно. Я чувствовал мягкую упругость её тела, от духов окончательно закружилась и полетела куда-то голова. Её шёлковые волосы упали мне на лицо - всё это было так невыносимо приятно, что я застонал.
- Ну, потерпи, миленький! Потерпи, мой хороший! Уже всё, - приговаривала она, усаживая меня к спинке кровати, - ты посиди, а я сейчас бульон принесу.
И она ушла куда-то за моё изголовье, а мне хотелось крикнуть ей вслед, что не надо мне никакого бульона, чтобы только не уходила она никуда!
Процесс кормёжки, окончательно уничтожил всё моё романтическое настроение. Мои потрескавшиеся губы никак не хотели раскрываться должным образом, каждый глоток давался с огромным трудом. Струйки бульона (так и не понял какого) текли по моему подбородку и капали на простынь. И, конечно же, больше всего меня выводил из себя сам факт кормления. Меня, двадцатилетнего лба, дембеля Советской Армии кормят с ложечки! Увидел бы меня сейчас кто-нибудь из пацанов! Хорошо хоть она 'за маму', 'за папу' не говорила. Ну а окончательно меня добило, когда моя фея, закончив эту процедуру и аккуратно вытерев мне губы и подбородок, вдруг поинтересовалась: 'Судно не надо подложить?'
Я ошалело уставился на неё, не веря, что она предложила это мне. А она смотрела на меня своими огромными глазищами, и в них всё явственнее читался испуг. Видимо моё лицо в этот момент выражало такое неподдельное горе, что она вдруг резко нагнулась ко мне и поцеловала мою небритую щёку. Затем вскочила и стремительно ушла. Лишь пьянящий аромат духов стойко засел в моём мозгу, не давая чувствовать другие, более привычные больничные запахи. Я устало откинулся на подушку и закрыл глаза. Произошедшее за последнее полчаса, было настолько ошеломительным, что мозг, видимо отчаявшись переварить все впечатления, снова отключил сознание. Как выяснилось позднее, ещё более чем на сутки.
На этот раз и забытьё, и пробуждение разительно отличались от предыдущих. Мне даже показалось, что только на минутку прикрыл глаза, вновь открыл - и сутки долой! Но в палате произошли кардинальные перемены. Во-первых, было темно, лишь откуда-то сзади падал неяркий, синеватый свет. Во-вторых, капельниц не было. И самое главное - я чувствовал себя нормально! Попробовав пошевелиться, убедился, что все члены моего организма на месте и вполне работоспособны, а некоторые из них даже требуют к себе повышенного внимания. В частности мне вдруг ужасно захотелось как можно быстрее отыскать место, в которое можно было бы выпустить скопившуюся лишнюю жидкость. Воспользоваться предложением моей прекрасной незнакомки и впервые в жизни опробовать медицинские сосуды под кодовыми названиями 'утка' и 'судно', мне не позволяло моё полудеревенское воспитание. Ведь у нас в доме, отправление естественных надобностей где-либо кроме специального места, а тем паче в самом жилище, считалось смертным грехом и каралось безжалостно. Причём скидка, не делалась ни при каких погодных условиях, а они на Урале не всегда благоприятны. Поэтому я, во что бы то ни стало, решил добраться до соответствующего отхожего места. Тем более всё равно хотелось курить, да и осмотреться, где это я нахожусь, тоже было надо. Я попытался встать, и тут меня ожидало открытие - я был абсолютно голым! 'Ни фига себе!' - была первая мысль, - 'Я тут чего, при поступлении трусы испачкал? Вот это позор!' Пошарив под койкой, я обнаружил тапки стандартного армейского фасона 'кирза без голенища'. Они различались, друг от друга в размере номеров на пять, но это остроумно и не навязчиво компенсировалось одинаковой степенью изношенности до состояния 'в нас трое умерло, а мы гляди - всё живы!' Кое-как запихав в них ноги, и облачившись в простынь а-ля Архимед, я, пошатываясь, направился к выходу из палаты. Она оказалась на удивление населённой. Койки стояли и вдоль стен, и в середине. Поэтому мне пришлось изрядно полавировать между ними, прежде чем я добрался до стола дежурной сестры, находившегося у самой двери. Сестры на посту не было, и вышел я беспрепятственно.
Коридор был полутёмным и длинным. Многочисленные двери располагались по обеим его сторонам. Я обошёл их все, но искомого заведения так и не обнаружил. На большинстве дверей были просто цифры - видимо номера палат. На некоторых, как и на 'реанимации', из которой вышел я, надписи: 'ординаторская', 'процедурная', 'столовая', 'зав. отделением'. Всё не то! А терпеть больше я не мог и побыстрее выскочил на улицу. На крыльце нос к носу столкнулся с каким-то парнем явно не славянской внешности. Судя по 'синьке' тоже больным, хотя по внешнему виду заподозрить его в каком либо недуге было трудно. Впрочем, разглядывать его мне было некогда, и я засеменил дальше. Опознать вожделенный объект особого труда не составило, так как в Афгане, они почти все были одного проекта. Вот и здесь - это был стандартный железнодорожный контейнер с дырками в полу, установленный над выгребной ямой. Когда я, с чувством глубокого удовлетворения, возвращался обратно, ещё издали заметил, что упитанный товарищ на крыльце, смотрит на меня через чур уж пристально. Означать такой взгляд мог только одно - сейчас этот усталый дедушка уличит меня в каком-нибудь преступлении и только благодаря врождённой доброте, заменит неотвратимую казнь, на возможность искупить вину кровью, то бишь ударным трудом. Несколько утомлённый предыдущим ускоренным маршем, я на секунду остановился, что бы перевести дыхание. К тому же, мои раритетные 'говнодавы' постоянно слетали с ног, поэтому постоянно приходилось их поправлять. Видимо моя заминка была истолкована, наблюдавшим за мной с крыльца аксакалом, как-то по-своему.
'Эй, ты! Чё встал? Сюда иди!' - скрытая угроза в голосе так и звенела. Я вообще-то и не собирался куда-нибудь убегать, да и трудно это было в простыни и подобных 'кроссовках'. К тому же, так грозно ко мне уже давно никто не обращался, по крайней мере, из неофицерского состава. Я снова заковылял к крыльцу. Теперь я мог более внимательно рассмотреть моего визави. Он был одного роста со мной, но значительно шире в кости. Госпитальная пайка, явно шла ему впрок. Щёки и загривок наглядно об этом свидетельствовали. Но больше всего меня заинтересовала одна деталь. Нагрудный карман его пижамы украшала примечательная надпись: 'ДМБ - 87'.
'Ох, них... себе!' - чуть не вырвалось у меня и я начал подниматься на крыльцо. Моё странное поведение несколько насторожило аборигена, и он невольно посторонился. На перилах крыльца, лежала пачка 'Ростова'. 'Не хило устроился!' подумал я, беря пачку и вытряхивая из неё сигарету. 'Гугурт бар?' - спросил я его, и он от неожиданности раскрыл рот, протягивая мне коробок. Я прикурил и сразу забыл обо всём остальном. Голова побежала так, словно это была не сигарета, а самый что ни на есть термоядерный косяк. Не докурив даже до середины, я выбросил окурок и, пошатываясь, пошёл в палату. Уже на пороге модуля почувствовал, что кто-то дёргает меня за простынь. 'Э, слюшай! Сигареты дай, да!' - теребил меня мой новый знакомый. В голове у меня так шумело, что я даже не понял, чего он хочет. Почему-то моё внимание вдруг привлекли его новенькие тапки. Ни слова не говоря, я вылез из своих и вопросительно уставился на него. Сначала он видимо ничего не понял, потом на его лице промелькнула вся гамма чувств от недоумения до возмущения и наконец, он, тяжело вздохнув, снял свои тапочки.
Пока я добирался до реанимации, испытывал такие чувства, будто передвигаюсь по кораблю, идущему сквозь бушующее море. Точнее меня самого штормило так, что я шёл, опираясь на стенки. То на одну, а то вдруг на другую. Когда вошёл в палату, сразу обнаружил, что за столом на этот раз, как и положено, восседает довольно монументальная тётенька в очках. Она была удивлена, пожалуй, больше чем я, и сразу начала что-то гневно мне выговаривать, возмущённо взмахивая руками. Я примерно догадывался о причине её негодования, но из-за гула в ушах всё равно ничего не слышал. Да и не до того мне было, если честно. Мной руководила лишь одна мысль - добраться до кровати. Реализовать её мне удалось с огромным трудом. Но как это обычно бывает, когда финиш был уже почти достигнут, последние силы оставили меня. И я, шандарахнувшись напоследок головой о судно (слава Богу, пустое), рухнул в проход между своей и соседской койками.
Очередное пробуждение было насильственным. Кто-то довольно бесцеремонно тряс меня за плечо. Открывая глаза, я был уже готов высказать своё несогласие с подобными действиями самым решительным образом, но увидев перед собой мою вчерашнюю чаровницу, сразу раздумал это делать.
- Посыпайся, просыпайся! - продолжала она трясти меня, видимо не замечая, что я уже проснулся и с восхищением смотрю на неё. Ну вот, наконец-то увидела и отпустила моё плечо.
- Ты чего это, родной? Это ж надо додуматься - из реанимации голым на улицу уйти! Да ещё в Ольгину смену! - возмущённо выговаривала она, одновременно протирая мне лицо каким-то влажным тампоном. - А тапочки, зачем у дневального отобрал? А лоб где разбил? - засыпала она меня всё новыми и новыми вопросами. А я лишь глупо улыбался и смотрел на её прекрасное лицо...
Много позже, я не раз думал о ней. И, конечно же, начал понимать, что никакой особенной красавицей она не была. И до, и после неё мне не раз встречались более симпатичные девчонки, но... Но я до сих пор помню, то ощущение счастья, которое я испытывал тогда, глядя в её глаза, слушая её голос, чувствуя её прикосновения.
Обход в госпитале был совсем не похож на то, что называлось 'обходом' у нас в полковом медицинском пункте. Если там он заключался в простом измерении температуры и устном опросе типа 'жалобы есть? - жалобов нет!', то здесь всё было намного серьёзней. В палату вошли человек пять в белых халатах, и начали методично обходить всех, задерживаясь у каждой кровати довольно долго. Так как народу в реанимации было много, а моя койка находилась почти в самом конце, пока очередь дошла до меня я опять задремал.
- Ага, вот он - наш путешественник!' - прозвучал надо мной чей-то глухой голос. Я открыл глаза. Надо мной стояли трое мужчин и две женщины. Голос принадлежал самому старшему из них доктору, в немодных роговых очках.
- Та-а-ак, - протянул он, читая что-то в толстом журнале, - что же это вы, больной, бродите по ночам? Четверо суток между жизнью и смертью болтался и на тебе - не успел очухаться и поплёлся куда-то! А если бы ты где-нибудь возле сортира прилёг? Да и окочурился там? Кто бы отвечал за это, я? Нет, брат, шалишь! У меня самого замена скоро. Он, видите ли, дембель, ему, видите ли, западло в утку помочиться. Продолжая ворчать, он тем временем продолжал осмотр, производя все необходимые манипуляции.
- А это что такое? - Он вытащил что-то из-под моей подушки, - кто ему сигареты дал? - Грозно обернулся он к стоящим сзади, потрясая в воздухе трофейной пачкой 'Ростова', о которой я уже благополучно забыл. - Наталья! Если он ещё раз куда-нибудь дальше горшка сходит, я вас всех вместе с ним в Файзабад на реабилитацию отправлю! Понятно?
- Понятно, товарищ подполковник, - этот испуганный голосок я узнал бы из тысячи других. В голове застучало: 'Наталья, Наташа, Наташенька!' Теперь я знал, как её зовут! И под затухающие голоса, произносящие какие-то медицинские термины, я снова закрыл глаза.
После обхода, в палате произошли некоторые перемены. Несколько человек, видимо твёрдо вставших на путь выздоровления, были переведены в обычные палаты. Среди них оказался и один из моих соседей, которого я так и не успел запомнить. Но в реанимации, как и в поговорке, свято место пусто не бывает, и уже через полчаса я знакомился с новым соседом. Он оказался чрезвычайно общительным человеком и, кроме того, отличался на удивление солидными габаритами. Когда он ложился на кровать, она жалобно застонала и просела не только сетка, но и сам каркас. Но ещё большим потрясением и огромной радостью для меня было то, что он оказался моим земляком! За всю службу, мне не очень часто приходилось встречать ребят из Перми, а тут вот он, пожалуйста - лежит на соседней койке, выставив свои огромные ножищи между прутьями спинки. Коля, как представился мне новый сосед, был старшим лейтенантом. Тем не менее, ни какого высокомерия по отношению ко мне, я не почувствовал. Он был лётчик, точнее бортмеханик вертолёта МИ - 6. Заканчивал он Пермское ВАТУ, которое находилось в том же районе, что и наша общага. Ему, как и другим курсантам, довольно часто приходилось бывать в гостях у будущих учительниц. Благо выбор был большой. У нас даже частушка по институту ходила:
За курсанта вышла Света, что б не ехать на село
Только вот решенье это Свету очень подвело.
Свету в Пермь распределили - как же тут не зареветь?
А с курсантом укатила, где лишь чукчи и медведь...
Хотя зачастую отношения с будущими авиатехниками не всегда были дружескими, да и был он не местным, а лишь учился в Перми, но мы оба были чрезвычайно рады встрече. Проболтав весь оставшийся день, мы прерываясь лишь на приём пищи и медицинские процедуры. А ночью я был разбужен какими-то странными звуками. Во-первых, сама кровать, визжа и охая на разные голоса, сотрясалась так, что временами казалось, подскакивала в воздух. А во-вторых, в эту какофонию вплетался ещё какой-то странный звук. Когда-то в раннем детстве мы с ребятами наматывали проволоку на переднюю вилку велосипеда, так что бы она задевала за спицы. Нам казалось, что получающийся звук напоминает стрёкот мотоцикла. То, что я слышал в тот раз, очень напоминало этот звук, но во много раз громче. Я даже не сразу понял, что это стучали Колины зубы! Встав, я увидел, что моего земляка бьёт в страшных судорогах. Попытавшись поговорить с ним, в ответ я услышал только какие-то всхлипы и кашель. Набросив простынь, пошёл к столу дежурной. На нём, упав на руки, спала Наташка. Шапочка свалилась с головы, и русые волосы разметались во все стороны. Что-то такое родное, детское было во всей её маленькой фигурке. Волна щемящей нежности подступила комком к горлу, сжала сердце. 'Что делает тут эта девочка? Зачем она здесь? Кому это надо?' - бились мысли в моей голове, - 'Сесть бы сейчас рядом и просто смотреть на неё!' Но надо будить.
Когда мы подбежали к кровати Николая, его трясло по-прежнему. Сестричка не на шутку растерялась. Она встала в ногах и, уставившись огромными от ужаса глазами, на то, как корёжит в конвульсиях огромного мужика, безостановочно повторяла: 'Ой, мамочка, ой, мамочка, ой мамочка...'. Я попытался унять дрожь Коли, сначала уперевшись ему в плечи, а потом просто лёг к нему на грудь, прямо через простынь ощущая, какой у него невероятный жар. Моего бараньего веса он видимо даже не почувствовал. Его било и трясло, словно отбойный молоток.
Я обратился к Наталье: 'Ну что ты стоишь? Делай что-нибудь!' Но она как будто обезумела: 'Ой, мамочка, ой, мамочка, ой мам...'. Схватил её за худенькие плечи, я опять до спазма в горле почувствовал, какая она маленькая и хрупкая. 'Наташа! Наташенька! Давай беги, зови доктора, Сами мы ни чего не сделаем'. Она вдруг перестала причитать и посмотрела на меня полными слёз глазами. 'Я сейчас, я быстро! Ты только будь с ним, не уходи, ладно?' Она убежала, а мне вдруг стало совсем не к месту смешно: 'Дурочка какая! Ну куда же я могу уйти?'
Она вернулась в сопровождении высокого, молодого врача, которого я видел среди других на обходе. В руках у него были шприц и резиновый жгут. Он, без разговоров оттеснил меня в сторону и, взяв Колину руку, быстро и ловко затянул на ней резину. 'Руку держи!' - резко бросил он сестре, и она судорожно ухватилась за толстенное запястье вертолётчика. Её маленьких ладошек явно не хватало, и рука продолжала дёргаться. 'Да крепче держи! Корова! Это вообще-то ты должна делать!' Наташа, от отчаянья закусив губу, навалилась на руку всем телом, прижимая её к кровати. 'Эй, боец!' - обратился уже ко мне разозлённый эскулап, - 'придави его!' Я с трудом сдержал себя, что бы не послать его куда-нибудь подальше - так мне было жалко Наташку. Но надо было помочь Коле и я, с трудом сдержавшись, упёрся обеими руками в подпрыгивающее плечо. Толи наши усилия увенчались успехом, толи врач был большим мастером инъекций, толи просто повезло, но уже через несколько секунд он с треском содрал жгут и ещё через секунду с облегчением изрёк, выдёргивая шприц из вены: 'Ну, вот и всё! Сейчас полегчает!'. Наталья убежала за дополнительными одеялами, а мы с врачом остались у Колиной кровати. Укол действовал быстро. Судороги постепенно затихали, постепенно переходя в мелкую дрожь. Наташа вернулась с тремя одеялами и заботливо укутала Колю. 'Ладно, если что я в ординаторской, через час температуру у него померь' - пробурчал доктор и удалился. Наташа ушла к своему столу, а я лёг на кровать, но не мог уснуть почти до утра. А на следующий день, после обеда, меня перевели в обычную палату.
Глава IV. Слон.
Войдя в новое место обитания, я был несколько озадачен. Контингент, находившихся в палате больных, был явно не солдатский. Из девяти человек, лежавших и сидевших на койках, лишь двое были примерно моего возраста. Кроме того на тумбочках тут и там виднелись разнообразные продукты, что свидетельствовало, о наличии у постояльцев денежных знаков. Я даже невольно сглотнул слюнки, обозревая многочисленные пачки конфет и печенья, банки джема и компотов, а также прохладительные напитки от советской минералки, до импортных соков и газировок. Впоследствии моё попадание в офицерскую палату нашло вполне логичное объяснение. Просто в солдатских мест не было, а оставлять меня в реанимации ещё на сутки, врач категорически отказался.
Койка мне, на этот раз, досталась у самой двери и что бы не видеть всё это изобилие, я побыстрее на неё улёгся, повернулся носом к стенке, и так как предыдущая ночь была беспокойная, почти сразу уснул. Разбудило меня чавканье. Некоторое время я продолжал лежать, будучи уверенным, что это мне снится, но повернувшись, убедился, что это наяву. Источником звуков оказался мой сосед - дородный, лысоватый дяденька в спортивном костюме 'Puma'. Сидя на кровати, он трапезничал. В руках у него была банка импортной ветчины и, выковыривая из неё ножом здоровенные куски и жмурясь от удовольствия, он отправлял их в рот. В принципе, обед был относительно недавно, но смотреть на это пиршество, после холодного супа с плавающими крупинками застывшего комбижира и жиденькой перловки на второе, было невыносимо, и я поспешил уйти.
Из-за жары послеобеденное время во всех гарнизонах считалось 'мёртвым часом'. Госпиталь исключением не был. Выйдя на крыльцо, я не обнаружил никаких признаков жизни на прилегающей к модулю территории. Лишь в находившейся возле забора курилке слышались приглушённые голоса. Кто там находится, не давала увидеть маск. сеть. Войдя туда, я обнаружил нескольких ребят, в том числе и старого знакомого - десантника, лишённого девственности в приёмном отделении. К моему удивлению, он мне искренне обрадовался. Познакомились. Его звали Женькой. Он был из нашего дивизионного разведбата. О 'крутизне' этих ребят ходили настоящие легенды. Не берусь судить о соответствии их действительности, но то, что доставалось пацанам не по детски, убеждался сам не однажды. Например, на недавней операции под Тулуканом они потеряли почти всё управление батальона. Мне тоже пришлось там побывать и, наверное поэтому, мы, довольно быстро нашли общий язык. Женька, угостив меня сигаретой, кратко обрисовал местную обстановку. Оказывается, пребывание в тифозном отделении госпиталя предполагало несколько этапов. Во-первых - реанимация, но туда попадали далеко не все, а только 'тяжёлые'. 'Во блин!' - подумал я - 'выходит я - 'тяжёлый'! Второй этап - лечение в обычной палате, то есть то, что мы проходили в настоящий момент. Ну и наконец, впоследствии нас ждал завершающий этап - реабилитация. И вот тут меня ждало сильнейшее потрясение: оказывается в Кундузском госпитале своей реабилитации нет, и всех выздоравливающих отправляют для неё в Баграм! От такой новости я сразу приуныл. Уезжать куда-то за тридевять земель перед самым дембелем, мягко говоря, очень не хотелось. Видя моё уныние, Женька поспешил несколько подсластить пилюлю, сообщив, что выход всё-таки найти можно. Вот он, например, как только возможность появится, рассчитывает смыться к себе в батальон. Я резонно возразил, что у меня-то полк находится за триста с лишним километров. 'Ты, дух что ли? Придумаешь что-нибудь!' - ответил он мне. На том и порешили. Договорившись встретиться здесь же после ужина, мы разошлись по своим палатам.
Постепенно я начал ориентироваться в расположении нашего отделения. Оно состояло из двух корпусов-модулей. В главном, где пребывал и я, размещались те, кто находился на стадии активного лечения. Тут были и реанимация, и различные процедурные кабинеты, да и мед. персонал тоже весь, находился здесь. Второй модуль, располагавшийся по соседству, был заселён теми, кто уже не нуждался в уколах и капельницах, и в скором времени готовился к отправке на реабилитацию. Кроме того, примерно треть корпуса была отделена перегородкой, а с торца к ней был пристроен отдельный вход. Там жили наши медсёстры.
В тот вечер после ужина, мы снова сидели в курилке с новыми знакомыми. К этому времени я, при помощи Женьки, познакомился ещё с несколькими ребятами. Они были из разных частей нашей дивизии. Самым заметным был Коля Варакса из артполка. Он был из той породы ребят, которые очень нравятся девчонкам. Высокий, стройный, мускулистый, с привлекательным, волевым лицом. Он прекрасно знал о своих достоинствах, и умело ими пользовался. Например, он практически всегда ходил с голым торсом, показывая своё почти атлетическое сложение, что служило объектом постоянного подначивания со стороны других ребят. Практически со всеми сестричками у него были шутливо - товарищеские отношения. Впоследствии я не раз наблюдал, как любая из них, вступая в разговор с Колей, как-то неуловимо изменялась в лице и переходила на кокетливый и весёлый лад. Исключения не составляли даже те, кто был явно много старше нас. Его проблема заключалась в том, что Коля, будучи уроженцем маленькой Белорусской деревушки, за полтора года службы так и не сумел избавиться от соответствующего говора, что поначалу довольно сильно резало слух. Мне, например, с трудом удавалось сдерживаться, когда он что-нибудь рассказывал.
Неразлучным товарищем Николая был невысокий, коренастый паренёк из отдельного батальона связи. Его звали Василий, родом он был откуда-то из центральной России. Он был менее заметен и ярок, чувствовалось, что парень он не простой. Как и его друг, он тоже готовился к 'дедовскому' приказу. И наконец, самым младшим по призыву в этой компании, был мой почти земляк из Глазова, что в Удмуртии. Он готовился стать 'черпаком'. Имя у него было такое же, как и у разведчика, и что бы не путаться все звали его Женька-маленький. Почему-то именно с этими ребятами мы сошлись ближе всего. Скорее всего, дело всё-таки было в сроке службы. Хотя в отделении были и ещё 'деды', и тем более 'черпаки', но в основном это были уроженцы средней Азии. Ну а дембелей на тот момент, кроме нас с Женькой-разведчиком и ещё одним персонажем, о котором расскажу чуть позже, больше не было.
Все мои новые товарищи размещались во втором корпусе. Кроме них там проживала 'мафия', о которой в первый же вечер, ребята рассказали мне много интересного. В тифозном отделении, как впрочем, и во всех остальных, для обслуживания существовала специальная 'рабочая команда'. В её функции входила доставка и раздача пищи из госпитальной столовой, все работы по уборке территории и лечебных корпусов. Несение службы дневальных и прочая работа, которой всегда было в избытке. Формально всей деятельностью 'раб. команды' руководила сестра-хозяйка, но фактически их начальником являлся специально назначаемый, из числа больных, старшина. Как правило, в этих командах находились те, кто уже давно выздоровел, но в части свои возвращаться не торопился. Тут ведь хорошо: дедов своих нет, не гоняет никто, на войну, опять же, ходить не надо, по горам бегать, тяжести таскать. Кормят тут не плохо, к тому же пайку ведь они сами носят и естественно себя не обижают. В госпитале они уже как рыбы в воде, со всеми 'полезными' людьми перезнакомились, знают все ходы-выходы, всё у них схвачено. Ну а когда у бойца такая жизнь-малина начинается, как известно, он постепенно 'борзеет'. Ворует чего-нибудь, например, и афганцам сдаёт, а на вырученные деньги вот вам, пожалуйста, и наркота, и водка, и прочие безобразия. А там и дедовщина с мордобоем и издевательствами, благо больные разобщены и ослаблены. Тех, кто постарше, да покрепче они не трогают, а вот молодым от них тоска полная, хотя многие из них и сами не больше прослужили. Руководство госпиталя до поры, до времени, смотрит на всё это сквозь пальцы. Ведь люди более-менее известные, объяснять ничего не надо, да и привыкли все уже к ним. Говорят, что в подобной раб. команде, некоторые индивидуумы умудрялись провести большую часть службы. А кое-кто даже на дембель из неё уходил.
Как правило, подбирались туда наиболее хитрые и ушлые бойцы, а таковыми обычно оказывались товарищи не совсем славянского происхождения. Ну а дальше начинал работать принцип землячества. По словам ребят, так было практически во всех отделениях госпиталя: в 'желтухе' это были казахи, в 'кишке' - узбеки, а у нас в тифозном в настоящий момент подобрались вообще интересные ребята - каракалпаки. Не знаю, как получилось, но представители именно этого, не самого многочисленного народа, на тот момент и представляли пресловутую 'мафию' в тифозном отделении. Верховодил у них, как и положено, самый здоровый (во всех смыслах) парень, нашего призыва, с соответствующим прозвищем 'Слон'. Правда, называть его так в глаза кроме Женьки-разведчика, да впоследствии меня, больше никто не отваживался.
Мы засиделись в курилке вплоть до момента, когда с крыльца прозвучал радостный вопль дневального: 'Строися на вечерню пироверку!' Мои собеседники проживали во втором модуле, и мне пришлось идти одному. Когда я вошёл в полутёмный коридор, все уже стояли вдоль стены, напротив них стояло человек пять во главе со 'Слоном', а дневальный, спотыкаясь на каждой букве, пытался зачитывать фамилии. Дневальным кстати оказался мой старый знакомый, правда, тапки у него были опять новые. Когда я вошёл, он мельком взглянул на меня, покраснел, и в очередной раз сбился. Что бы не смущать товарища я протолкался сквозь строй и скрылся в своей палате. Впоследствии на поверки я больше не ходил, пока не пришлось их проводить самому. Но об этом позже. В тот момент я мучительно пытался вспомнить, где же я видел 'Слона'? Его колоритная фигура была из тех, увидев которые лишь однажды, запоминаешь надолго. Прозвище ему было дано действительно недаром: рост под два метра, огромная как арбуз голова, длиннющие руки. Очень примечательным было и лицо. Всё на нём было каких-то несуразных размеров - и нос-картофелина, и уши-лопухи, и негритянские губы, и даже брови в стиле Брежнева. Лишь только узенькие, хитрые глазки выбивались из общей гигантомании. Я долго мучился, ворочаясь на кровати, но, так и не вспомнив, уснул.
На следующее утро в палату кто-то робко постучал. Так как я был единственным бойцом, да и кровать была у двери, пришлось открывать. За дверью оказался дневальный.
- Завьтрак идите кушат. Мурат зовёт.
Спросонья я не сразу и сообразил, чего он хочет и кто такой Мурат? Но немного посомневавшись, решил сходить. В небольшой, размерами с палату, столовой почти никого не было. К тому времени я уже знал, что питание осуществляется в три смены. В первую ели офицеры (те, кто ходил т.к. большинство отказывались), а затем два солдатских захода. Причём, хотя формально деление осуществлялось по палатам, на самом деле всё было по призывам - сначала молодые, потом старшие. Видимо уже все позавтракали, т.к. большинство столов уже были вытерты, а грязная посуда горой лежала возле окна раздатки. Молодой солдатик в линялой 'синьке' подметал пол, а ещё один складывал тарелки в сорокалитровую кастрюлю. Занят был лишь один стол в самом углу, поэтому я даже не сразу заметил тех, кто сидел за ним. Их было трое. Лицом ко мне, опираясь могучей спиной на стенку, восседал 'Слон', а по бокам от него его верная свита - два его земляка из числа раб. команды. Ближайшая ко мне табуретка была свободна. Рассудив, что это место видимо, оставлено для меня, я уселся без приглашения. Стол заслуживал отдельного описания. Помимо обычных для афганского завтрака сгущёнки, масла и какао, бросавшихся в глаза лишь чрезмерным количеством, тут были и сыр, и джем, и печенье, т.е. продукты хотя и известные, но не очень распространённые среди солдат. Пусть даже и старослужащих. Один из соседей налил мне в кружку дымящегося какао, а 'Слон', торжественно обведя стол своей лапищей, радушно улыбнулся. И в этот момент я его наконец-то узнал!
Это было почти два года назад на Иолотанском полигоне. Нас - лишь за две недели до этого прибывших сюда, и ещё не принявших присяги, молодых бойцов 5 МСР, оставили после утреннего развода. Перед строем вышли командир роты капитан Желудков и неизвестный нам воин выдающихся размеров, в шинели, но без ремня и шапки. Вся фигура бойца была настолько несуразной, а жирное лицо настолько жалким, что смех в строю начался ещё до того, как ротный начал говорить. А когда начал, выяснилось, что у рядового Абдумурадова, когда он ночью ходил в туалет, какой-то нехороший человек 'пиздиль ремень и шапку'. Причём капитан, которому видимо самому нравилось это слышать, несколько раз спрашивал: 'Где шапка, воин?', на что воин неизменно повторял виноватым голосом: 'Пиздиль'. Мы уже устали смеяться и лишь всхлипывали после очередного повтора. Наконец ротному видимо надоело это представление и он, приказав старшине разобраться, отправил нас на занятия. Не знаю, как 'разбирался' старшина, но на следующее утро нас ожидало ещё более грандиозное зрелище. На этот раз народу перед строем было больше. Кроме вчерашних участников присутствовали комбат и какой-то старлей с четвёртой роты с огромным фонарём под глазом. Но вначале мы даже не обратили на него внимания, потому что оно целиком было приковано к уже знакомому нам клоуну. Посмотреть действительно было на что - на огромной голове солдата красовалась новенькая офицерская шапка! Рота поначалу восхищённо притихла и даже затаила дыхание. Но когда на вопрос майора 'Где взял шапку?', наш герой произнёс уже хорошо знакомое 'Пиздиль', строй просто рухнул от восторга. Впоследствии выяснилось, что старшина проинструктировал бедолагу, объяснив известную армейскую истину 'прое*ал - рожай!' Вот он и 'родил', прокараулив полночи у туалета и выбрав самую красивую, на его взгляд, шапку. Ну а для верности, что бы деморализовать противника, он предварительно дал ему в глаз. Эту историю тогда спустили на тормозах, но виновника куда-то перевели и с тех пор я его больше не видел. И вот встретились.
Не могу сказать, что мы оба были очень обрадованы встречей, но поговорить о 'юности' всё-таки было приятно. Оказывается 'Слон' помнил меня лучше, чем я его, хотя вроде бы, должно было быть наоборот. В первые дни службы одна из главных проблем у многих молодых солдат связана с умением, а точнее не умением правильно наматывать портянки. У меня такой проблемы не было, потому, что ещё перед службой об этом своевременно побеспокоился мой отец. Он тренировал меня несколько дней, придираясь к каждой складочке и доводя мои портяночные навыки до автоматизма. В результате, когда начались ежедневные кроссы, я оказался одним из немногих, кто переносил их довольно легко, в то время как значительная часть роты начала заметно прихрамывать. Особенно много 'хромоножек' было среди выходцев из азиатских республик. Однажды, после напряжённого дня, я показал нескольким из них как правильно наматывать портянки. Результат был ошеломительным для меня. Следующим вечером меня вызвали из палатки, где ожидало несколько десятков, жаждущих обучения. Так повторялось несколько дней. Ситуация напоминала мультик 'Каникулы Банифация', когда лев показал девочке фокус и она стала водить всё больше и больше зрителей. Я становился популярным среди неславянского населения батальона, они стали здороваться со мной, а некоторые даже пытались разговаривать на своих языках. Ребята из нашего взвода надо мной прикалывались и прозвали 'лучшим другом индейцев', правда, когда начали приходить посылки и многие из моих 'портяночных учеников' стали приносить мне всевозможные бакшиши, смех куда-то пропал.
Наши воспоминания плавно перетекли к сегодняшнему дню. Выяснилось, что мы и сейчас являемся однополчанами. Служит (точнее числится) Мурат в третьем батальоне нашего полка на должности гранатомётчика. Его взвод стоит на одной из застав возле Хайратона, ну а не встречались мы с ним до сих пор потому, что в госпитале он уже более года. Сначала был просто в раб. команде, а с весны является старшиной. Возвращаться в батальон он не собирался, заявив мне: 'Зачем мне эта пустыня? Я на неё уже насмотрелся и дома ещё насмотрюсь'. Живётся ему тут не плохо. Впрочем, это я и сам видел. Он предложил и меня зачислить в его 'команду', и даже пообещал похлопотать об этом у начальника отделения. Я вежливо отказался, сообщив ему что такая 'работа' не по мне. Знали бы мы с ним тогда, чем это всё впоследствии закончится!
Моё пребывание в офицерской палате продолжалось примерно неделю. За это время я успел познакомиться со многими соседями. Среди них были в основном командиры уровня взвод - рота, по званиям от прапорщика (моего прожорливого соседа), до капитана. Также лежало в палате и двое гражданских специалистов. На меня мои старшие товарищи особого внимания не обращали, тем более что я и показывался там только после отбоя, проводя всё время или у ребят в соседнем модуле, или с ними же в курилке. За эту неделю мне, при помощи Наташи удалось пару раз повидаться с Колей - вертолётчиком. Его дела шли всё хуже, и уже трудно было узнать в истощённом, поникшем и обросшем мужике, пышущего здоровьем амбала. После очередного посещения, Наташка мне сообщила, что у него 'афганский букет' - так называли одновременное заболевание сразу тремя инфекциями: гепатитом, тифом и малярией. Начались серьёзные проблемы с печенью и поэтому в ближайшее время его переведут в 'желтуху'. К сожалению после перевода, я больше о нём ничего не слышал и даже не знаю, выжил ли он.
С Наташей мы встречались почти каждый вечер, если она была не на дежурстве. Обычно это происходило в курилке, благо вход в 'женскую' половину модуля был как раз рядышком. Когда она спускалась с крыльца и поворачивала в нашу сторону, пацаны сразу же, как по команде уходили к себе в модуль и лишь мой верный землячок Женька-маленький, отойдя на некоторое расстояние, занимал позицию 'на фишке'. По началу, мне никак не удавалось им доказать, что оставаясь наедине, мы всего лишь разговариваем. Особенно отказывался мне верить Варакса. Пришлось даже пригрозить ему в шутку, что не стану переводить его в 'деды' на предстоящем через неделю приказе и он, в конце концов, тоже успокоился.
Наши разговоры, в основном состояли из воспоминаний о прошлой, доафганской жизни и мечтаний о том, как всё будет, когда мы вернёмся домой. Мне до этого сладостного момента оставалось совсем не много, у Наташки же впереди был ещё целый год. Я не ошибся, когда увидев её в первый раз, решил что она моя ровесница. До подписания контракта, она успела лишь закончить восьмилетку и сразу после неё медучилище, да поработать чуть более года медсестрой в одной из больниц Ленинграда. Дома, в Петрозаводске её ждали мама и младший братишка. После Афгана она собиралась поступать в институт. О своей нынешней жизни она рассказывать не любила, да я не особенно и настаивал. Понятно было, что такая симпатичная девчонка не может быть обделена мужским вниманием, особенно здесь. Разговаривали мы до тех пор, пока Женька не звал меня на поверку. Она чмокала меня в щёчку и убегала на своё крылечко, а я плёлся к себе в палату и полночи потом не мог уснуть.
Октябрь 1986 г. Инфекционный госпиталь в Кундузе. Слева на право: Васька, Оля,
Варакса, Наташа и я. Сидит - Женька-маленький.
Так проходили дни, и приближалось время, когда должен был встать вопрос о том, где мне придётся проходить реабилитацию. Уже несколько раз прошли отправки в Баграм. По совету Наташки я решил пойти к заведующему отделением. Она говорила, что мужик он нормальный и может пойти мне на встречу. Хорошо помню, как во время послеобеденного отдыха я постучал в дверь и, не услышав ответа, всё равно вошёл. Заведующий спал на кушетке. Я хотел было побыстрее выскочить, но он вдруг приподнял голову и близоруко щурясь, пытался разглядеть кто это такой наглый? 'Вот блин! Теперь точно в Баграм запрёт!' - мелькнула мысль. Но подполковник, нашарил на стуле очки и, нацепив их, сказал: 'Вы ко мне? Проходите, пожалуйста' и сам прошёл за стол, находившийся в глубине комнаты. Я нерешительно последовал вслед за ним.
- А! Путешественник! - видимо окончательно меня рассмотрев, весело воскликнул доктор.
- Ну что? Всё ещё по ночам бродишь в голом виде?
- Никак нет, товарищ подполковник! Сплю всю ночь до подъёма.
- Ну-ну, а самочувствие как?
- Да всё нормально, жалоб нет. Вот пришёл к вам с просьбой.
- Так, слушаю. Давненько ко мне старослужащие с просьбой не приходили.
- Мне лечащий врач сказал, что завтра у меня срок лечения заканчивается.
- Ну правильно, ты ведь у нас уже две недели? Всё, хватит лечиться пора на реабилитацию.
- Но товарищ подполковник! Реабилитация ведь в Баграме, говорят целых сорок пять суток. А через неделю приказ, потом через три недели отправки начнутся. Я же опоздаю!
- Ну и ничего страшного. Всё равно домой приедешь. Неделей раньше, неделей позже.
- Если я на первые три отправки опоздаю, следующие будут только в феврале. К тому времени уже сессия закончится. Как я восстанавливаться буду? Придётся ведь до осени ждать. Целый год пропадёт!
- Так ты что, студент? Где учился?
- Пермский педагогический. Со второго курса истфака призвался.
- Педагогический? Это интересно. Ну ладно иди, я подумаю.
Выйдя от заведующего, я направился к ребятам в соседний модуль. Большинство из них проживали все вместе, только Женька-разведчик, как поступивший позднее, помещался отдельно. С ним-то я и столкнулся в коридоре.
- Привет, сапёрам! Не проходи мимо, пойдём арбуз хавать!
Мы вошли в палату. За столом сидел не знакомый мужик. Да, именно мужик. Чётко помню это моё первое впечатление. Ведь большинство из нас, даже прослуживших уже практически полные сроки, всё равно выглядели как пацаны. Пусть повзрослевшие, возмужавшие, но пацаны. Это же был настоящий взрослый мужчина. Когда он, здороваясь, встал, я почувствовал себя тушканчиком при встрече со львом. И дело было даже не в выдающихся физических данных, а они были просто великолепны: рост под два метра, могучие грудь, плечи и руки - всё в нём выглядело эталоном. Во всей его фигуре сквозила такая уверенная и сокрушительная сила, что у меня и тени сомнения не возникло, что передо мной офицер-разведчик, причём никак не меньше капитана. Тем не менее, он был такой же, как и мы с Женькой солдат срочной службы. Точнее он был старшина, но сути это не меняло. Много позже, когда на наших экранах появились голливудские боевики, один из их героев - Дольф Лундгрен, мне очень напомнил того парня. Только наш, разведбатовский Дольф, был намного симпатичнее и естественнее.
Мы познакомились. Его звали Александр. Как он пояснил, они с ребятами привезли кого-то из начальства по делам в штаб дивизии и заскочили попроведать Женьку. А тот насел на них, что бы они его срочно забрали отсюда.
- А фиг ли? - горячился он, - чего мне перед приказом в Баграм, что ли лететь?!
- Ну ладно, успокойся, договорились ведь уже. Чего опять начинаешь? Сейчас ещё к Олегу в медсанбат сгоняем и на обратном пути за тобой заедем. Ты давай, иди документы свои забирай, а то ещё в дезертиры запишут.
Съев арбуз и помыв руки, мы разошлись каждый по своим делам. Саня отправился через приёмное - на выход, я побрёл в свою палату, а Женька побежал искать старшую медсестру. После этого прошло, наверное, часа два. Вдруг ко мне в палату заглянул Женька и коротко бросил: 'На выход!' Я решил, что он зашёл попрощаться, т.к. был уже в форме. Но он повёл меня к своему модулю. Обойдя его, я увидел, что возле умывальника собралась какая-то странная толпа. В центре, облокотился на жёлоб умывальника Александр. Напротив него стояли 'Слон' и два его 'оруженосца', с которыми я совсем недавно завтракал.
- Ну что, - видимо продолжая прерванный разговор Саня, - сами отдадите или вам больно сделать?
- Не понимаю, - с неподдельным испугом отвечал Слон. Его товарищи молчали.
Только тут я заметил, что с обоих торцов модуля маячит по молодому бойцу.
Всё, что произошло дальше, врезалось в память киношностью происходящего. И до этого, и после подобное я видел только в кино и не верил, что так драться можно в реальной жизни. Точнее назвать это дракой, наверное, всё же нельзя. Это было просто напросто избиение. Первого удара я вообще не видел. Просто вдруг что-то мелькнуло и оба помощника, даже не охнув, одновременно отлетели от своего босса в разные стороны и, растянувшись навзничь, даже не пытались встать. Затем настала очередь самого Слона. Надо сказать, что гроза тифозного отделения хоть и почти не уступал разведчику в размерах, предпринять не смог вообще ничего. Даже просто закрыться от ударов. Он лишь беспомощно болтался из стороны в сторону как тряпичная кукла. Не могу сказать, что Саня использовал какие-нибудь специальные приёмы и удары. Наоборот, было полное впечатление, что он просто слегка взмахивает то рукой, то ногой, то ладошкой, то тыльной стороной запястья, то локтем, то коленом. Тем не менее, после каждого взмаха, Слона швыряло в разные стороны как пушинку. Пару раз он так впечатался в умывальник, что вся сварная конструкция существенно покосилась. Продолжалось это не больше минуты, но смотреть на бедного каракалпака было больно. Хотя на его лице никаких следов не было и лишь слёзы, сопли и слюни текли с него в три ручья.
- Хватит, хватит! - Наконец взмолился он и залопотал что-то по своему, видимо кому-то из своих друзей.
- По-русски говори, гнида! - Прикрикнул на него Женька.
- Сейчас принесёт он, не бей больше!
Один из друзей поспешно заковылял в модуль. Через минуту он вернулся и протянул ладонь Сане, а когда тот взял с неё какой-то предмет, испуганно отдёрнул руку и отскочил в сторону.
- Ну вот, а говоришь 'не понимаю, не знаю, не брал' - удовлетворённо протянул разведчик.
- Сидите тут суки, вон какие хари отъели. Я через пару дней сюда снова приеду. Если ваши рожи ещё раз увижу... Ну, в общем, вы поняли.
Только тут я рассмотрел, что этим предметом являются часы 'Seiko'. Теперь более или менее всё стало понятно. Я вспомнил, что когда мы после арбуза мыли руки, Саня снял эти часы и положил их на умывальник. Видимо в спешке он их там и забыл. Не знаю, кто их нашёл, но видимо мимо Слона, здесь ничего пройти не могло. После этого побитые клептоманы поспешно ретировались. На моего несчастного однополчанина было жалко смотреть. Он уходил, вжав голову в плечи и всё ещё всхлипывая. Почему-то мне не было его жалко, несмотря на давнишнее знакомство. Разведчики, хоть и встретились мы с ними совсем недавно, мне были как то ближе. Наверное, дело было в том, что с ними мы прошли одними дорогами за эти полтора года, а не тарились от опасностей и тягостей службы по госпиталям.
Когда мы прощались с ребятами, я поинтересовался, как это Женьке удалось добиться 'освобождения', я вон к самому заведующему ходил и то он только подумать обещал.
- Балбес ты! Ни шаришь, ни фига, - был его ответ, - кстати, вот, у меня как раз немного осталось, пригодится. - И он что-то сунул мне в карман. Мы обнялись, и они ушли к ожидавшей за проволокой БМПшке. Я сунул руку в карман и вытащил несколько мятых серо-зелёных бумажек. Остаток этого дня прошёл спокойно, а вот на следующее утро начали происходить серьёзные перемены, затронувшие не только меня, но и всё отделение.
После завтрака меня вызвал заведующий.
- Ты, что с Абдумурадовым сделал? - огорошил он меня прямо с порога.
- А что я с ним мог сделать? - моё недоумение было настолько искренним, что, по-моему, подполковник даже смутился.
- Да действительно, - задумчиво произнёс он, оглядывая мою тщедушную фигуру.
- Ну ладно, в общем, после нашего вчерашнего разговора я подумал, и сегодня собирался его выписывать, мне давно уже эта пиз**братия надоела, да всё не до того было. А он вдруг вчера вечером сам на выписку проситься стал. Так что принимай его место. Это и будет твоя реабилитация. Обязанности старшины тебе сестра-хозяйка объяснит. От себя хочу сказать лишь одно: мне нужен порядок в отделении и нормальное, спокойное лечение моих больных. Сколько бы они не прослужили. Если всё так и будет, то ты уедешь отсюда ровно через тридцать суток к себе в полк. Ну а если что-нибудь пойдёт не так, не обижайся! Поедешь в Баграм, и уже на полные сорок пять.
Сказать мне было нечего. Как говорилось в одной рекламе, лет на десять позже: 'При всём многообразии выбора, другой альтернативы нет'.
Глава V. Старшина тифозного отделения.
Вечером того же дня я впервые проводил вечернюю поверку. Можно сказать, что это был первый смотр вверенного мне личного состава. Кроме того, предстояло решить чрезвычайно важную задачу - найти замену предыдущей раб. команде. С дневальными проблем не возникло. Коля Варакса, Васька-связист и Жека-маленький сразу дали согласие занять эти места, так как ехать на реабилитацию в Баграм также как и я, желанием не горели. Теперь предстояла более сложная задача - выбрать четверых человек для работы в столовой. Трудность заключалась в том, что миссия это была очень ответственная, перефразируя классика, можно сказать, что в армии тот, кто владеет кухней, владеет миром. За своё недолгое пребывание в отделении я, тем не менее, имел возможность ознакомиться с установленными в здешней столовой порядками. По норме всё выдавалось только в первую - офицерскую смену. Во вторую - 'духовскую' вволю давали лишь каши, да жижи из супа. В третью - 'стариковскую' всё зависело от того за каким столом ты сидишь. Если за обычным, то всё по норме, а как выглядел стол Слона и его 'нукеров' я уже описывал.
Старая кухонная команда состояла из трёх молодых и одного 'черпака'. Все они были земляками Слона. К тому, что в столовых по всему Афгану хозяйничают выходцы из средней Азии и Закавказья все уже давно привыкли и воспринимали это как закономерную данность. Наверное, поэтому мой выбор новых кухонных работников вызвал, мягко говоря, недоумение. Мало того, что все четверо были 'духами', но ещё больше всех удивило, что они были уроженцами Прибалтики. Эстонец, два латыша и литовец отличались от остального контингента больных высоким ростом и каким-то запредельным спокойствием. Тем не менее, они удивились моему выбору, по-моему, даже больше остальных. Но я, ни на чьи сомнения не обращал внимания и впоследствии об этом, ни разу не пожалел.
На эстонца я обратил внимание ещё в первый день после выхода из реанимации. Он выделялся не только ростом, но и тем, что когда попадался мне на глаза, всё время был занят какой-нибудь работой. В принципе, для молодого бойца в этом ничего удивительного не было. Но он не просто что-нибудь мыл, подметал или носил, а делал это без присущей всем 'духам' обречённости, с какой-то спокойной уравновешенностью, без всякого напряга. Его звали Хилляр, что почему-то очень смешило многих, особенно азиатский контингент отделения. Мне даже пришлось объяснить одному, не в меру развеселившемуся 'сыну гор', что Дундубек звучит ещё смешнее. Эстонец служил в Файзабадском полку механиком-водителем БМП, а я не понаслышке знал, что там приходится испытывать пацанам. Высокий, физически крепкий, он наверняка мог бы навешать 'люлей' любому из своих мучителей, но как все сильные люди не любил решать проблемы кулаками. Каково же было моё удивление, когда уже в первый день его работы в столовой после завтрака разгорелся скандал.
По новому, только что введённому мной распорядку, питание солдатских смен проходило по модулям - сначала первый, потом второй. Я кстати, с этого дня переселился во второй - 'выздоравливающий модуль. Когда мы с дневальными вошли в столовую, сразу бросился в глаза какой-то нездоровый ажиотаж, возникший возле раздатки. Среди хора возмущённых голосов можно было различить два наиболее громких. Один из них принадлежал моему новому 'нач. проду' - эстонцу. Произносимая им фраза была лаконичной, но непонятной:
- Полше нет! Толка старшина осталась!
Его главный оппонент, 'дедушка' Сатаров, запальчиво, но ещё менее понятно вскрикивал:
- Ибёт миня, а?! Рожай, давай! Чурка!
Последнее из уст Сатарова звучало несколько странно, но поддерживавшие его с тыла земляки, похоже, никакой странности не видели и одобрительно галдели, подталкивая своего лидера вперёд. Бедный эстонец, в одиночку прижатый к амбразуре раздатки, в очередной раз повторял им про 'полше нет' и старшину, которая где-то осталась. Хоть я не понял сути конфликта, но заинтригованный словом старшина, да и происходящим в целом, поспешил вмешаться, пока дискуссия не переросла в полемику. После нескольких бесплодных попыток понять суть конфликта, когда обе заинтересованные стороны начинали галдеть одновременно и наложение таджикского акцента на эстонский, вновь приводило к возникновению какофонии препятствующей пониманию, я был вынужден настоятельно попросить всех заткнуться и проводить допрос по очереди. Постепенно картина стала проясняться. В госпитальной столовой, куда прибыли за пайкой наши прибалты, видимо решили воспользоваться их неопытностью и по норме выдали только кашу, хлеб и чай. А все более ценные продукты решили придержать. Так, например, меньше выдали сахара, масла и такого неотъемлемого атрибута афганского завтрака, как сгущёнка. Ну, с маслом и сахаром проблему разрешили, растянув имеющееся количество на всех. Причём получилось даже больше чем обычно, видимо предыдущие раздатчики изымали из общего котла минимум половину. А вот со сгущёнкой такой фокус не получился. Честные прибалты не стали разливать её по тарелкам как раньше, а выдали, как и положено - по банке на стол. Пожертвовав собственную долю, они всё равно не смогли разрешить проблему полностью. Остался ещё один стол, за которым как раз и оказался злополучный Сатаров. Вообще-то ещё одна банка была, но она 'старшина осталась'.
Честно говоря, этот дефицитный в Союзе продукт мне, как и большинству старослужащих, уже порядком поднадоел. В отличие от первого года службы, когда он шёл на ура, теперь я употреблял его разве когда после косяка 'голодняк пробьёт'. Посмотрел на стоявших за мной дневальных, я принял решение.
- Неси мою банку, - обратился я к Хилляру.
Он вытащил её из-за пазухи. 'Смотри-ка! Грудью мою пайку защищал!' - восхитился я про себя.
- На, жри! - протянул я банку Сатарову.
Тот несколько замялся и, по-моему, даже покраснел.
- Ни нада мине, пускай он рожает!
- На, сказал! - продолжал настаивать я, - за раздатку я отвечаю, значит тоже виноват.
Таджик что-то бурча, нехотя взял банку и поплёлся из столовой.
- Стоять! - от моего окрика он вздрогнул и оглянулся, - тут жри, чтобы я видел, как голодный дедушка рубает!
Сатаров что-то хотел возразить, но Васька с Вараксой мелено двинулись к нему и он, решив больше не спорить, направился к своему столу.
- За обедом вместе пойдём, - повернулся я к эстонцу.
В ответ он лишь радостно закивал.
Госпитальная столовая, как и во всех крупных гарнизонах сороковой армии, представляла собой типовой ангар - ЦРМку. Выдача проводилась с одного из торцов. К нашему приходу возле двери уже переминались с ноги на ногу несколько человек с такими же, как и у нас, огромными термосами и кастрюлями, с надписями 'КО'. 'Кишечное отделение' - догадался я, - 'Смотри-ка - кишка, а пожрать-то тоже не дураки!' Соседи удивлённо уставились на нас. Могу только догадываться, что удивление видимо было вызвано и количеством народа, пришедшим за пайкой от тифозного отделения, и явным несоответствием внешнего вида троих из нас, полагающемуся для такой работы сроку службы. Действительно, и Никола с Васькой в своих отглаженных 'синьках', да и я с отросшим после стодневки 'ёжиком' и усами, на молодых походили мало. Дверь была закрыта изнутри, хотя время выдачи началось ещё десять минут назад. Жариться на полуденном солнце, покорно ожидая, когда же столовские 'небожители' соизволят наконец начать выполнение своих обязанностей, я был не намерен. Поэтому, решительно пройдя мимо посторонившихся 'кишечников', начал барабанить в дверь. Варакса, в это время, отправился за угол ЦРМки поискать ещё какой-нибудь вход. Прошло минут пять. Я даже немного устал пинать в жиденькую, подпрыгивающую дверку, прежде чем наконец-то лязгнула задвижка и в проёме показалась заспанная физиономия. Её обладателем был паренёк, облачённый в посеревшее нижнее бельё, которое видимо, являлось чем-то вроде кухонной спецодежды.
- Это кто тут такой борзый? - позёвывая, удивлённо спросил он.
Я не стал ничего говорить, а просто отодвинув чумазого поварёнка, вошёл внутрь. За мной, гремя термосами, ввалились прибалты, а в арьергарде нашей маленькой колонны, лениво матеря, недовольно бурчащих конкурентов из 'кишки', вклинился Васька. В небольшом помещении, в котором столовские забирали термосы, а потом возвращали их уже наполненными, царил полумрак. Здесь стояли страшная жара и противный, прокисший запах. В недрах столовой что-то гремело, шумела льющаяся вода, и звучали отдалённые голоса.
- Ну, чего встал? Пайку давай! - легонько подтолкнул, застывшего с открытым ртом аборигена Васька. Боец оказался понятливым, и чуть не влепившись по пути в нашего эстонца, юркнул внутрь столовой. Через пару минут он вернулся с двумя такими же, как и он 'белокальсонниками' и они, проворно схватив наши бачки, скрылись снова. Ещё через минуту из этой же двери появился Варакса, по-дружески обнявший за шею, какого-то смуглого парня, облачённого в неизменное исподнее, правда, гораздо более чистое. Выражение лица незнакомца было растерянно-злым, что явно свидетельствовало о том, что дружеские объятия Коли были ему не очень приятны. Причём не только морально, но и физически.
- Вот, знакомься, Игорёк! - Варакса подвёл ко мне своего узника, - Это Вахид. Он хлеборез. Говорит, что утром они просто ошиблись и всё поправят. Правильно я говорю? - При этих словах, Никола ещё сильнее стиснул своего 'корефана' и тот болезненно поморщился.
- Пусти его! - сказал я и протянул помятому хлеборезу руку. Он пожал ее, и мы вышли на улицу. Как все азербайджанцы, Вахид оказался довольно сообразительным парнем. Ожидая пока наши прибалты получают обед, мы закурили и беседовали уже вполне мирно. Он пообещал, что больше никаких проблем со снабжением не будет, а кроме того намекнул, что через него можно разными полезными вещами разжиться. Если конечно пайса (деньги - афг.) есть. Благодаря Женьке-разведчику, пайса у меня была. Приближался приказ и знакомство с таким 'кручёным' товарищем выглядело очень даже перспективным. Простились мы почти дружески.
В том, что хлеборез слов на ветер не бросает, я убедился уже на следующий день. После завтрака ко мне, заговорщицки озираясь, подошёл Хилляр и положил на стол три килограммовые пачки сахара.
- Это Вахид вместо вчерашней сгущёнки прислал.
Я был несколько удивлён щедростью хлебореза. Видимо Варакса его очень 'ласково' обнимал, проникся парень!
- Затарь их где-нибудь! - сказал я эстонцу и отправился на военный совет в курилку.
Задача, стоявшая перед нами, была достаточно трудной. Нам предстояло решить, где достать дрожжи и тару, в которой можно будет поставить народный напиток сороковой армии под кодовым названием 'бражка'? У себя в подразделениях такие проблемы были бы решены 'на мах', а вот здесь это было трудновато. Но, как известно, главным оружием русского солдата всегда была смекалка и на этот раз она нас тоже не подвела. Выход предложил Варакса.
- А на фига нам дрожжи? - вдруг спросил он.
Мы недоумённо уставились на него.
- Можно на томатной пасте или на рисе поставить, мы так уже много раз делали. Ништяк брагулька получается!
Все начали оживлённо обсуждать эту идею. Мнения разделились: одни её горячо поддержали, другие же, как и я, высказывали сомнения по поводу таких ингредиентов. Но, в конце концов, мы решили довериться белорусу, рассудив что, во-первых, других вариантов всё равно нет, а во-вторых, он видимо в этих вопросах человек более опытный.
Весь следующий день шла подготовка. Банку томат-пасты и килограмм риса мы купили при помощи Вахида в столовой. На поиски ёмкостей был отправлен всё тот же Варакса, как самый обаятельный и ушлый. Для этого похода была вызволена из каптёрки моя эксперименталка. Она была совсем новая, и наш гонец в ней мог затеряться среди сотен таких же, шатающихся по расположению дивизии незнакомых военных. Дело в том, что в эти дни шла судорожная подготовка к выводу первых шести полков. Одним из них был 149-й гвардейский мотострелковый полк нашей дивизии. На самом деле все знали, что настоящий 149-й был спешно куда-то отправлен, а на его месте идёт ускоренное формирование совсем другой части под его славным названием. Это была 'сборная солянка'. Тут были и стройбатовцы, и ремонтники, и комендачи все вдруг ставшие мотострелками. Со всех северных провинций была согнана самая убитая, но выкрашенная под новую, техника, водилами на которую были посажены в основном дембеля. Их задачей было добраться до Термеза, а потом сразу на дембель. Офицеров, очевидно, подбирали по тому же принципу - или из числа 'заменщиков', или из небоевых частей. Всё это привело к тому, что по всему Кудузскому городку шарахалось множество не знакомых людей, и в этой неразберихе Коля мог вполне удачно проскочить. Я отсчитал ему пятьсот афошек (афгани - деньги) на непредвиденные расходы и он благополучно убыл. Поначалу особой тревоги у нас не было. До вечерней поверки хватиться его были не должны, да и поверку тоже ведь я буду проводить. Главное, чтобы в дивизии он никому не попался. Тогда всё могло закончиться гарнизонной губой, а о ней ходили весьма устрашающие слухи. Беспокойство стало расти только после ужина. Уже начинало темнеть, когда мы сидели в курилке и строили предположения одно страшнее другого. В темноте по Афгану шляться не рекомендуется. Даже по военным городкам. Попадётся какой-нибудь особо бдительный часовой и можно не только на губе, но и в морге оказаться. В это время, вдруг задребезжала колючка, раздался звон стекла, треск рвущейся материи и не громкий мат. Мы выскочили за курилку, и нашему взору предстало долгожданное зрелище: перед нами стоял 'в зюзю' пьяный Варакса, нагруженный тремя объемистыми вещмешками. За проволокой переминался с ноги на ногу какой-то незнакомый боец, по виду явно первого года службы. Допытываться что-либо у нашего бульбаша было бесполезно, до утра он был явно не пригоден для допросов. Поэтому Васька срочно поволок его в палату, а Жека с эстонцем пошли прятать доставленные Николой семь трёхлитровых банок. Я в это время попытался выяснить у пришедшего с Вараксой солдата подробности. Оказалось, что наш Коля встретил толи земляка, толи товарища по учебке, который теперь служил в комендантской роте. На радостях они естественно отметили это дело. О цели своего похода Николай вспомнил лишь вечером, когда уже прибывал в состоянии, не дававшем возможности свободно передвигаться, не обращая на себя внимания окружающих. Спасибо комендачам, раздобывшим банки в командирской столовой. Причём две из них были ещё заполненными 'соком яблочным с мякотью'. Затем они дали Коле сопровождающего, из числа наиболее 'шарящих духов' и он благополучно доставил нашего ходока окольными путями.
На следующее утро у всех, кроме нас с Вараксой, было приподнятое настроение. Ну, с Колей всё ясно, он хворал после вчерашнего, а вот мне стало не весело, когда он вернул мне форму. Недаром вчера слышался звук разрываемой ткани. Оказывается, этот негодяй порвал мою новенькую эксперименталку! Горе моё было настолько неподдельным, что это заметила даже Наташа. На её расспросы я ничего не ответил, но она всё равно узнала, видимо от ребят, и настояла, чтобы я отдал форму ей.
- Не волнуйся! - убеждала она меня, - я хорошо шью, а сама не справлюсь - девочки помогут.
Остаток дня прошёл в приятных хлопотах по установке дембельской бражки. Местом установки решено было выбрать территорию за курилкой. Во-первых, там никто не ходил, а во-вторых, грунт в этом месте был помягче. Так как мы наше богатство собирались закапывать, этот фактор был немаловажным. Яму молодые выкопали во время послеобеденного отдыха, так что наши земляные работы остались незамеченными. К вечеру всё было готово. Всё необходимое сосредоточенно в курилке, вода в термосе принесена. Вместо крышек было решено использовать резиновые перчатки, благо госпиталь недостатка в них не испытывал. Пришедший в себя после вчерашнего Варакса, по ему одному ведомым рецептам, колдовал над содержимым банок. Васька занимался закупоркой. Жека стоял на фишке. А я, как опытный сапёр, производил закладку. Должен признаться - это было самое приятное 'минирование' в моём уже не маленьком сапёрном опыте.
![Август 1986 г. На операции в Пули-Хумри. []](/img/b/bobrow_i_w/text_0040/045.jpg)
![Август 1986 г. Трофейный ДШК. []](/img/b/bobrow_i_w/text_0040/p3100004.jpg)
![Август 1986 г. На операции в Пули-Хумри. Дыни. Я - справа (на скелет похож) []](/img/b/bobrow_i_w/text_0040/062.jpg)
![Август 1986 г. На операции в Пули-Хумри. Виноград. []](/img/b/bobrow_i_w/text_0040/067.jpg)
![Весна 1986. Мы с Андреем []](/img/b/bobrow_i_w/text_0040/041.jpg)
![Октябрь 1986 г. Инфекционный госпиталь в Кундузе. Слева на право: Васька, Оля, Варакса, Наташа, я. Сидит - Женька-маленький. []](/img/b/bobrow_i_w/text_0040/070.jpg)