ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Брекк Брэд
Крузо на острове Рождества, часть 2

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:

   КНИГА ВТОРАЯ: ПОДВИГ ОТМЩЕНИЯ

ОДЕРЖИМОСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

  
  
  
   - Видишь ли, - продолжал он, помолчав, - нужно быть готовым ко всему. Вот почему у моего Коня на ногах браслеты.
  
   - А это зачем? - заинтересовалась Алиса.
  
   - Чтобы акулы не укусили, - ответил Белый Рыцарь. - Это моё собственное изобретение...*
  
   - ЛЬЮИС КЭРРОЛ
   "АЛИСА В ЗАЗЕРКАЛЬЕ"
  
  
   И спасся только я один, чтобы возвестить тебе.
  
   - КНИГА ИОВА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   * Перевод Н.Демурова
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 18. "ТАИНСТВА ВЕСНЫ"
  
   "Почему всякий нормальный, здоровый мальчишка, имеющий нормальную, здоровую мальчишечью душу, обязательно начинает рано или поздно бредить морем? Почему сами вы, впервые отправившись пассажиром в морское плавание, ощущаете мистический трепет, когда вам впервые сообщают, что берега скрылись из виду? Почему древние персы считали море священным? Почему греки выделили ему особое божество, и притом - родного брата Зевсу? Разумеется, во всём этом есть глубокий смысл. И ещё более глубокий смысл заключён в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоёме, бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. Это - образ непостижимого фантома жизни; и здесь - вся разгадка".
  
   Весь январь Эрик со Старбеком ездили в Бутбэй на выходные и останавливались у Хелен и её матери. Если погода позволяла, в пятницу утром Эрик шёл на главную пристань Финниганз-Харбора и поднимался на борт парома, а щенок тенью следовал за ним.
   Старбек рос как на дрожжах и сопровождал Эрика всюду, и если останавливался на пути, чтобы побрызгать на дерево или обнюхать что-нибудь интересное, то тут же, суетясь, подхватывался со всех лап и догонял его. Пухлый щенок, смесь чёрно-белой шерсти, виляющего хвоста и влажного носа, становился большим и неуклюжим и всё время налетал на предметы, в особенности на этюдник Эрика.
   Незадолго до закрытия галереи они встречали Хелен у выхода и все вместе шли домой ужинать. Двор за домом Хелен был огорожен, и Старбек не мог вырваться в город, как проделывал на острове, но ему там было достаточно места для возни. Обычно Эрик и Старбек возвращались на остров в понедельник утром, но не всегда. Вместе с зимой в галерее наступил мёртвый сезон, и Хелен открывала её с десяти утра до трёх пополудни или лишь по предварительной записи. Правда, иногда, особенно в начале недели, она не открывала галерею вовсе, и они отправлялись или кататься, или на эскурсию в Портлендский музей, или за покупками в универмаг "Л.Л.Бин", что во Фрипорте, или уходили в поля на лыжах, если погода стояла ясная и снег был достаточно глубок.
   Возвращаясь на остров, Эрик всё так же продолжал усиленно работать и, как и раньше, складывал наброски и картины в одной из спален наверху; отдельные же полотна прятал в одной из каморок на тайной полке, о которой Хелен ничего не знала. И продолжал вести беседы с собакой, иногда чтобы просто развлечь себя звуками собственного голоса, но чаще чтобы нарушить тишину и напряжённую сосредоточенность у мольберта.
   - Если я закончил и картина остыла, - вещал он Старбеку, - и если мне всё в ней нравится и исправлять больше нечего, тогда можно её и Хелен показать, но не раньше. Если раньше, то это плохая примета; это будет наш с тобой секрет, Старбек. Понимаешь меня?
   - Гав-гав!
   - Молодец, хороший мальчик, схватываешь на лету. Ты ведь уже всё знаешь про художников? Ну, почему иногда они должны быть такими хитрыми?..
   - Гав-гав! - лаял в ответ пёс, лёжа на полу хижины и глядя снизу вверх на хозяина.
   - Это потому что я не хочу, чтобы здесь кто-нибудь крутился, когда я работаю. Это меня нервирует, я становлюсь мнительным, а кончается тем, что картина буксует, воображение и непосредственность восприятия иссякают. Вот такие дела, Старбек...
   Большой чёрно-белый пёс поскуливал, клал голову на пол и закрывал лапами уши.
   - Старбек, ты должен всё знать об удаче. Очень важно знать об удаче. Это может спасти тебе жизнь. Улавливаешь?
   Пёс смотрел на него телячьими глазами и по-птичьи склонял голову набок.
   - Да, да... Сначала я должен всё обдумать, потом - нанести на холст. Если я начну болтать о своём замысле, пусть даже с Хелен, всё может расстроиться. Плохая примета много распространяться о картине. Она растворится у меня на глазах, импульс пропадёт. Бог дал мне кисть и мольберт, чтобы сохранять душевное здоровье, а не для того, чтобы платить деньги мозгоправам. Понимаешь? Если я начну болтать, я всё разрушу. И тогда точно сойду с ума. Немногим дано это понять; и когда так происходит, я больше не могу писать картину, не могу её закончить, я должен выбросить её вон. Так получается, что словно бы картина больше не принадлежит мне. Один скажет "делай так", другой скажет "делай эдак" - и изначальный замысел бледнеет так, что я вовсе его теряю.
   Старбек, если ты собираешься стать приличной собакой художника, нужно уяснить вот ещё что: если я закончил картину, значит, я покончил с ней навсегда и должен выбросить её из головы куда подальше. Но сделать это нелегко. Понимаешь, очень часто я продолжаю дописывать её в голове... и здесь только одно помогает, насколько я знаю, - начать новую картину. Нравится тебе это или не нравиться, но таково положение вещей, старина... боюсь, ты застрял тут у меня... ну да есть места и похуже. Порой я не хочу ни смотреть, ни думать о картине, которую написал, и ещё меньше говорить о ней. Так-то, брат...
   И Эрик пускался в объяснения, почему ему становится тоскливо после окончания полотна.
   - У меня всегда противоречивые чувства к только что написанной картине, Старбек. Одна часть меня её ненавидит, но другая любит её. Одна часть меня хочет убрать её с глаз долой, а другая хочет выставить её, и знаешь, выставление картины немножко похоже на прилюдное спускание штанов, а если ты известный мастер, так и того хуже. Тогда это напоминает снятие штанов в витрине "Мейсиз"1 перед рождеством, когда толпы людей любуются, как ты сверкаешь голым задом. Вот именно! Риск есть всегда. Ты можешь выставить её слишком рано. Тебе может показаться, что ты её закончил, а потом вдруг понимаешь, что нет. Стыдно выставлять картину до того, как закончил, до того, как готов её показывать. Мне может казаться, что работа хороша, что она, может быть, одна из лучших моих работ, но не мне судить об этом. Дьявол, даже после того, как она остыла, я ещё рядом, я ещё слишком близко к ней и вижу все её трещинки. Долго я искал способ справиться с этим, да так и не нашёл. Но вот когда её вывешивают в галерее Хелен и продают за хорошую цену, вот тогда, Старбек, ах... у меня появляется ощущение, что мне всё-таки удалось кое-что создать.
   И хочется браться за другие вещи. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время, почивая на лаврах. Каждый день - это дар. Знаю, не так уж весело быть поблизости, когда я работаю, Старбек, но и к этой мысли тебе нужно привыкать...
   Пёс хлопал глазами и смотрел на Эрика так, словно всё понимал и соглашался с каждым словом.
   Там, где поначалу рыбаки со своими половинами были склонны бросать косые взгляды и отпускать остроты, за долгие годы сложилось общее мнение по поводу работы Эрика, и его больше не беспокоили праздным любопытством. Хотя Эрик часто заглядывал в магазин, чтобы запастись продуктами и набраться местных сплетен, большинство островитян больше не мешали ему, когда он рисовал, даже если он ставил свой этюдник на главной пристани.
   Безусловно, встречались выдающиеся исключения, те немногие, что упрямо полагали, будто богом дано им право безвылазно торчать у него за спиной и брюзжать, критикуя в особенности его манеру письма.
   Эрик лишь улыбался и старался не обращать на них внимание. Когда же оставаться равнодушным становилось невмоготу, он складывал этюдник и холсты и шёл искать другое место.
   - Нельзя мешать ему за работой, - выговаривал однажды Сойер Бил одной рыбачке. - Это дурная примета, а муж ваш рыбак, и вам известно, что такое приметы, ведь так?
   - Ага, как не знать, что такое эти приметы...
   - Вот я и хочу кое-что объяснить вам, миссиз Робинсон...
   - Не нужны мне от тебя никакие объяснения, Сойер Бил.
   - А я думаю, не помешают. Вот мне бы никогда не пришло в голову заглядывать Эрику через плечо, как делаете вы. И вряд ли придёт кому-нибудь ещё. Сегодня мы знаем Эрика лучше, чем несколько лет назад, и могу заявить вам, мэм, что ему до лампочки всякие там зеваки...
   - Он не говорил мне ничего подобного...
   - Непрошеные зрители лишь расстраивают ход его мыслей, как вы не поймёте. Господи боже, да если картина не закончена, а вы стоите над душой и даёте советы, то так можно всё испортить! Он сам мне об этом говорил. Чёрт возьми, мадам, это сродни оскорблению - глазеть на нечто очень личное, ещё не готовое к тому, чтоб на него глазеть. Разве вы не знаете, что такое живопись и живописцы?
   - Занимайся своими делами, Сойер Бил...
   - Миссиз Робинсон, - сказал Сойер, поднимая правую руку, словно собираясь принести клятву. - Это истинная правда, богом клянусь...
   - Да, да, а теперь оставь-ка в покое божью истину да подай-ка мне мешок картошки из погреба, слышишь?
   - Конечно, миссиз Робинсон, но я всего лишь хотел помочь...
   - Ага, ага, нужна мне твоя помощь...
   - Опять двадцать пять...
   - Сойер Бил, мне кажется, я старше тебя...
   - Да, самую малость...
   - И на острове живу дольше тебя, я права?
   - Ну да, чуть-чуть...
   - Вот и хватит об этом. Я в своём праве, и мне будет, что сказать о его живописи, так и порешим! Всё понятно?
   - Да, мэм.
   Так всё шло и дальше. Она себе не изменяла.
   Иногда на остров являлись журналисты из газет Портленда и Бангора, надеясь на интервью с Эриком. Они все рассчитывали на очерк с кучей фотографий, где бы повествовалось, как художник-самоучка учится снова писать после того, как большая белая акула оттяпала ему левую руку ниже локтя, напав на него три года назад поблизости от острова Рождества.
   Таким посетителям не приходилось ожидать радушного приёма. Все соседи Эрика уходили в глухую оборону, особенно друг Сойер.
   Сойер просто отправлял их на другой конец острова, а сам поспешал на холм предупредить Эрика, и только белый фартук бился на ветру. Если кто-нибудь приближался близко к хижине, Эрику сигналил Старбек - тот всегда лаял на приходящих; тогда Эрик мчался вниз по крутому склону, а незваному гостю маячил лишь неясный, спускающийся к морю силуэт. Раз он даже выскочил из окна и прятался в новеньком нужнике Чарли Фроста, пока непрошеный посетитель не убрался. Другой раз рубил дрова и, потрясая топором в правой руке и угрюмо насупив лицо, объяснял человеку, что очень занят и не хочет, чтобы его отвлекали.
   - Насколько я могу судить, молодой человек, вы нарушили границы моих владений; заявляю вам: я не желаю с этим мириться...
   По иронии судьбы, чем толще возводил он стены вокруг своей частной жизни, тем больше "этот интересный местный затворник" притягивал к себе помыслы редакторов окрестных газет, тем чаще молоденькие журналисты в один из нерабочих дней отправлялись паромом выслеживать его. Это быстро превратилось в игру "кошки-мышки", поэтому ради собственного душевного спокойствия Эрик, в конце концов, стал встречаться с репортёрами, но давать интервью упорно отказывался.
   Вместо этого он уходил в дом и поверял свои мысли и чувства Старбеку, а тот слушал всё, что ему говорили, едва ли понимая хоть слово.
   С живописью теперь всё обстояло благополучно. Он отдавался ей полностью, он был одержим ею. Всё, что хранил в душе, он изображал на своих картинах, и хотя стиль его, медленно развиваясь, менялся, его никогда не покидала забота о равновесии и порядке. Если выпадет ему испытать триумф, он знал, что произойдёт это не в силу везения или волшебства, но через дисциплину, тяжёлый труд и серьёзные размышления. Успех придёт ценой многих потерь и преодоления многих препятствий. Он сохранил любовь к простоте и гармонии и искал согласованности цвета и формы, искал абстрактного переложения окружающего мира. Сам себе определил он принципы и правила, чтобы писать и достигать своего художнического идеала. Его осеняли минуты глубокой проницательности. Каждая картина являлась плодом раздумий, решений, стремления к ясности, к чему-то спокойному и радостному, реалистичному, хоть и написанному с чувством; к чему-то лаконичному, синтетическому, упрощённому и сосредоточенному, полному тишины и чистой гармонии. Он был страстным творцом и вполне ясно видел то, что видел. Уверенность его руки снова сравнялась с уверенностью его воли. Не осталось ни блужданий на ощупь, ни переработок, ни малейших переделок: почти всегда пейзажи переносились непосредственно на холст, в японской манере.
   "Человек достигает величия, не только подчиняясь своим порывам, - писал Ван Гог, - но и терпеливо пробивая стальную стену, которая отделяет то, что он чувствует, от того, что он способен сделать" 2.
   Так Ван Гог выразил внутренний поединок, который, в конечном счёте, истощил его силы. Теперь же Эрик прилагал все усилия, чтобы писать в традициях Ван Гога, ибо именно Ван Гог раскрепостил цвет, доведя его до максимальной глубины и выразительности. В его картинах цвет усилил рисунок, подчеркнул форму, создал ритм, определил пропорции и густоту, явив отраду и для души, и для глаз.
   Он выражал чувства с помощью цвета в резкой, сухой, агрессивной манере, внезапными цветовыми гармониями, пронзительно, сдержанно, без теней, без полутонов, с почти жестокой откровенностью, дерзко и прямо. Но всегда воздерживался от принесения цвета в жертву форме.
   Его этюды изумляли простотой и точностью выражения, уверенностью и стремительностью линий, - эти трепетные элементы слились в уникальном видении окружающего мира. Видение Ван Гога теперь стало его собственным и обладало неоспоримой глубиной и оригинальностью.
   Эрик писал на ветру, любовался красками моря и находил их постоянно изменчивыми. И в конце дня, когда в сумерках он брёл домой, свет звёзд и луны настраивал его на мечтательный лад. Хотелось уехать куда-нибудь и писать: то в Центральную Африку, то к истокам Амазонки, то на берега Юго-Восточной Азии, где рыбаки с кожей цвета красного дерева, как и пять тысяч лет назад, забрасывают древние сети в нефритовое море.
   В своих картинах Эрик старался проникнуть вглубь предметов, чтобы не только показать их уникальность и отличия, но и чтобы подчеркнуть их сходство, чтобы выразить мысль, что всё живое есть часть целого, часть единой вселенной, которая связывает все объекты, живые и неживые, с планетой Земля, живым дышащим организмом.
   Различия были повсюду, и он ставил своей задачей оставаться им верным - очень человеческое качество, ибо все мы одинаковы внутри, несмотря на внешние различия.
   Он понимал, что писатели и художники ведомы одними и теми же нуждами и чаяниями и что на самом деле единственное отличие между ними - это материя, с которой они работают, хотя и она, по большому счёту, вовсе не отличие. Он знал об этом ещё в художественной школе, но все тогдашние ученики старались размежеваться, так что живописцы общались с живописцами, а фотографы общались с фотографами. Тогда же он заметил, что и писатели предпочитают общаться только с писателями: делиться соображениями и новостями, обмениваться техническими приёмами. Ему же всегда хотелось, чтобы различные направления нашли общую основу и смешались бы друг с другом, потому что он считал, что каждому есть, что предложить другим такого, чего иначе ни за что не получить. Он, например, был уверен, что изобразительные приёмы могли быть переведены на печатные страницы манускрипта. И точно так же писательские методы, о которых он даже не задумывался, можно было бы вскрыть и перенести из романов на холсты.
   Только одно у всего человечества общее - индивидуальность его членов: незавершённость, несовершенство, несоответствие, чувство то здорового, то отравляющего стыда, нехватка цельности и самодостаточности. Испорченные человечки на пути к совершенству, не святые, но взыскующие выйти из убежищ, раскрыться, выложить карты на стол.
   И, трудясь над очередной картиной, он излагал свои соображения Старбеку.
   - Неужели белый человек действительно считает, что он чем-то отличается от чёрного? Неужели он на самом деле думает, что у чёрного человека нет таких же чувств, мыслей, потребностей, как у него? Разве вся разница не заключается в том, как свет отражается от кожи? В том, что белый человек отражает больше света, чем чёрный, а в темноте, где нет света и цвета неразличимы, оба человека одинаковы? Что белый и чёрный, встав друг против друга в полночь на кладбище под закрытым тучами небом, когда ни звёзд и ни зги не видать, не отличат друг друга, если будут полагаться только на зрение? И разве не в том и состоит расизм, что белым людям порой не нравится цвет чёрного человека, точно так же как бык сердито реагирует на красный плащ, которым машут перед его мордой? В конечном итоге всё сводится к цвету, этому товарному запасу живописца, к противоположным точкам цветового спектра. Нам же с тобой необходимы оба цвета. Что бы я делал без моих красок - чёрной и белой? Как мне создавать бесчисленные оттенки серого? И потом, у этих красок столько общего. Когда уже кончатся подобные измышления? А если б мы пошли дальше, и синие глаза начали бы ненавидеть чёрные глаза, а белые зубы ненавидели бы жёлтые зубы, а блондины ненавидели бы брюнетов или, скажем, прямоволосые терпеть не могли бы кудрявых?
   Но и цвет на самом деле ни при чём. В основе всего лежит страх. Страх наших различий, который не даёт нам осознать наши сходства...
   Думает ли богач, что он отличается от бедняка, Старбек? Вся разница заключена в остатке на банковском счету. Деньги могут решать только денежные проблемы, хотя порой кажется, что денежные проблемы могут приумножить деньги, которые у тебя есть. Но вот в этом-то и заключается главное отличие богатого от бедного. Деньги могут сделать твою жизнь более комфортной, безусловно, может быть даже обогатить её. Много людей посвятили свои жизни накоплению великих состояний, а ведь это накопление не принесло им и щепотки истинного счастья, но вместо этого слишком часто вело лишь к бСльшему несчастью. Такое накопление не может иметь конца. Как только ты завис на нём, мистер Старбек, - и жизнь тебе не мила... ты начинаешь переживать о том, как сохранить свои деньги, свои вклады и имущество.
   И получается, что не люди скапливают состояние, а состояние скапливает людей, и владеет ими, и управляет ими, и подчас убивает их. Но оно не может продлить тебе жизнь, или купить здоровье, или позволить тебе наслаждаться жизнью. Оно не может дать ни таланта, ни гениальности, не может исправить разрушенные отношения. Оно не научит тебя терпению и любви. Не даст тебе настоящей силы, потому что сила, которую можно передать или забрать, как бы ни понимали значение этого слова, не есть личная сила. Думай об этом так, мистер Старбек: если б у всех было по миллиону долларов, то каждый был бы так же беден, как и его сосед. Подумать только: чтобы выжить, пусть даже с миллионом зелёных в банке, нужно ремонтировать свой автомобиль, сажать свой огород, доить своих коров и резать своих свиней.
   Что за странное общество построили мы за последние двести лет. Общество стен. Эмоциональные стены, чтобы защитить наши чувства. Стены конфиденциальности, чтобы защитить наше личное пространство. И теперь это то самое "кое-что", о чём мы кое-что знаем, правда, Старбек? Наши стены вокруг частной жизни всегда с нами. У нас есть стены вокруг наших владений, чтобы сохранить наши дома и личные вещи. Есть стены из стали, чтобы сохранить наши деньги. У нас, у целой расы, чья главная характеристика кроется в страхе и подозрительности, а вовсе не в открытости и доверии. Есть стены из кирпича и колючей проволоки, чтобы защититься от преступников. Есть воображаемые стены, отмечающие границы наших морей, чтобы защитить национальные ресурсы, такие как рыба или нефть. Есть стены, чтобы не впускать людей, и стены, чтобы их не выпускать. Есть стены между соседями, потому что "хороший сосед начинается с хорошего забора"3.
   Стены, стены, стены... понятно тогда, почему мы чувствуем себя такими чужими друг другу, напуганными и растерянными. Понятно, почему скорее замечаем, насколько мы разные, нежели видим то, сколько в нас общего. Общество стен, нация стен, мир из стен, естественных и рукотворных. Граница - вот через что нам не пробиться, вот что отделяет всех от каждого. Стены спальни отделяют мать от дитя, стены ванной комнаты отделяют места общего пользования от внутренних покоев. Стены, стены, Старбек... стены зданий и стены заводов, стены магазинов и церковные стены, каменные стены и стены из гипсокартона; они отделяют управляющих от клерков, бригадиров от рабочих, продавцов от покупателей, пасторов от прихожан, соседей от соседей, братьев от сестёр, грешников от праведников, стариков от молодых и так далее и тому подобное, пока не стошнит...
   Нам бы только разглядеть общие позиции, распознать, насколько мы похожи, а не отличны. Может быть, тогда бы нам удалось снести некоторые из этих стен и начать больше доверять друг другу, может быть, даже лучше понимать друг друга и самих себя.
   Островитяне считают, что они отличаются от жителей материка. А те зачастую свысока посматривают на островитян. Каждый размахивает собственным флагом, трещит амулетами и чётками да приговаривает: "Господь за меня".
   Женщины спорят с мужчинами за власть. Везде и всюду - наши различия, наши стены; в них корни личной обособленности, физической и духовной. Стены чувств, стены памяти, стены ненависти, стены из денег, стены из цвета, стены противоположных полов, стены религий, стены политики, стены работы, - общество стен, нация стен, мир из стен; стены, возводящие стены, воздвигающие другие стены...
   У нас даже есть стенки гроба, когда мы умираем, и отдельные могилы, чтобы защитить наши нечестивые останки от разрушительного воздействия природы, чтобы замедлить процесс зарождения и распада, "прах к праху, пепел к пеплу". И всё же, коль скоро жизнь начинается в стенах утробы, люди повсюду умирают одинаково. Они умирают от остановки сердца. Как только сердце остановилось - ты умер. Мы дорожим нашими стенами, ставим им памятники, поклоняемся им, отдаём себя им во владение. В Вашингтоне стоит национальный мемориал, посвящённый солдатам, погибшим во времена Вьетнамской войны, и мемориал этот - стена, стена смерти, "стена плача" с именами тех, кто отдал жизнь во Вьетнаме в неправой, безнравственной войне, которая была расточительна, которая была напрасна и которую мы никогда, никогда не должны развязать снова.
   Стены. Они кажутся особенностью многих форм жизни, и если оглянуться вокруг, Старбек, мы увидим их отражение в окружающем нас мире. Увидим птиц, строящих стенки гнёзд, медведей, лисиц и волков, строящих стенки логовищ, рыб, живущих в коралловых стенах, бабочек, выходящих из стенок кокона. Похоже, природе тоже нравятся стены, но мне кажется, что мы переборщили, ибо мы всегда оказываемся позади стен, не таких, так других. Стены. Фасады, чтобы возвысить нас над другими. Стены страха, стены невежества и стены незащищённости.
   Это нормально быть человеком, обычным человеком, и иметь много общего со своими друзьями и своими врагами. Мы все обычные, но мало кто хочет считать себя обычным, как будто все мы выше того, чтобы быть обычными. Человек всегда пытается изображать из себя бога над миром природы, Старбек, потому что у него есть разум, чувства, самолюбие и воля, которые почти всегда выходят за рамки. Фокус же заключается не в том, чтобы укрощать природу, а в том, чтобы жить в гармонии с ней и с собой. Но у человека есть ужасные средства власти и контроля, и он думает, что может контролировать всё, а это чудовищное заблуждение. Я обычный человек. Рыбаки на острове - обычные люди. Мне нравятся обычные люди. Мне нравится быть обычным. Рыбы, птицы и тюлени обычны, Старбек, и у меня с ними тоже много общего, потому что они мои братья и сёстры. Самая обычная вещь во мне заключается не в том, как я думаю или чувствую, не в том, как я одеваюсь или веду себя, не в том, где я живу или как я живу, и не в том, что я художник или мужчина; она заключается в том, что я полностью сознаю свою обыденность, сознаю то, насколько я обычен. То, что я знаю свою обычность, и есть необычная вещь во мне. Многие люди не знают, что они обычны, и они не готовы с этим соглашаться. Но это именно то, чем мы все являемся: мы обычны, как песчинки на берегу, обычны, как кометы, как летние звёздочки, падающие с ночного неба и вспыхивающие перед смертью. Наши жизни - это замки из песка, смываемые волнами приливов и отливов...
   Животные гораздо благороднее человека. Животные не стараются быть тем, кем они не являются. Взять хоть тебя, Старбек. Какая в тебе самая главная черта? Такая, что у тебя любящая натура. Ты предан. Ты гораздо более верен, чем может быть человек. Но даже не в этом заключается основная твоя особенность. А в том, что ты собака и демонстрируешь свою собачью сущность. Дерево - это дерево, а рыба - это рыба. Дерево проявляет свою древесную природу, а рыба - рыбью. Человек же обнаруживает свою человеческую сущность... а это подчас означает хрупкость личности, трещины в ней. Когда мы рассуждаем о своей человечности, о своей полной и совершенной подверженности ошибкам, то мы говорим о том, что вне зависимости от того, насколько мы образованны, всегда существует вероятность того, что мы поубиваем друг друга, разорвём друг друга в клочки, уничтожим друг друга без каких-либо веских на то причин. Только человек способен на такое...
   Рыба не пытается казаться кем-то кроме рыбы, равно как и собака с деревом. Они гораздо более чистые формы жизни, чем мы, значительно более правдивые по своей природе. Всегда можно рассчитывать на то, что рыба будет вести себя как рыба. Но то же самое нельзя сказать о человеке, потому что он хочет стоять на Олимпе рядом с богами. Нет, Старбек, более того: он хочет стоять один, выше богов.
   Акула проявляет свою акулью природу. Она кажется злобной и вредной, но действует, согласуясь, прежде всего, со своими инстинктами; у неё нет больших мозгов, и всё же она выживает вот уже сотни миллионов лет, так же как тараканы и скорпионы да ещё какие-нибудь противные твари. И потому, наверное, они более совершенны, чем мы? Более созвучны природе? Больше способны приспосабливаться? Похоже, что так. Видимо, у человека шансов выжить не больше, чем у динозавров. Человек потерял чистоту. Он произошёл от обезьян, но у него нет той чистоты, что у обезьян. Акула, что откусила мою руку, Старбек, и проглотила моего пса Моряка задолго до того, как ты появился на свет... так вот, эта большая рыбина выказала свою акулью натуру. Это было как раз то, чем иногда занимаются акулы. К несчастью, мы живём в мире, в котором у человека нет ни особой неуязвимости, ни особых милостей, ни особого положения. Он весь состоит из плоти и костей, и он смертен и ничем не отличается от тюленей и китов, хоть время от времени готовит себе вкусный обед из этих морских созданий. Ну, понятно вам, мистер Старбек?
   - Гав!
   - Молодец, умница...
  
   В феврале довольно неожиданно отец прислал Эрику две тысячи долларов, чтобы помочь продержаться на плаву, пока снова не начнёт зарабатывать на жизнь. С началом весны оживились дела и в галерее, так что Хелен удалось продать две из его новых картин.
   Восторг охватил Эрика. Он опять поднимался на ноги, обретал независимость и мог ожидать от мира всего, что хотел. Теперь он уже мог расслабляться, сон его не нарушался, он выглядел отдохнувшим и впервые за последние годы был в ладу с самим собой.
   Как-то раз, в субботу утром в конце мая Эрик, Хелен и Старбек отправились на день в поход на западное побережье острова. В бухте Затонувших Кораблей Старбек забрался на утёс, прыгнул оттуда в море и устремился к одному из морских камней, но с полпути повернул и поплыл вдоль берега. Не теряя ни секунды, Эрик бросился в студёную воду как был, в одежде, и чуть не утонул, пытаясь спасти собаку, но вместо этого пёс сам вытащил его на берег. Оказавшись в безопасности, Эрик набросился на пса.
   - Плохо, Старбек! Никогда не лезь в воду! Там опасно! Тебя могут убить, если будешь там плавать!
   Пёс вытащил Эрика на берег - и Хелен помогла ему взобраться на гору. В хижине, согрев его горячим шоколадом и завернув в одеяло, она заявила, что нельзя отбивать у Старбека охоту плавать в прибое.
   - У тебя уже паранойя, Эрик. Он водолаз, рыбачий пёс, морской пёс. Ему положено лезть в воду.
   - Может быть...
   - Если он будет плавать близко к берегу, то всё будет хорошо, если только ты не закинешь палку слишком далеко и не погонишь его доставать.
   Больно укололи последние слова, он ещё не совсем оправился от потери Моряка.
   - А вдруг акула вернётся? - возразил он.
   - Ещё слишком рано для неё, да, может быть, она совсем не вернётся.
   - Она возвращалась сюда каждое лето с тех пор, как я потерял руку...
   - Куда-то поближе к Монхегану, не сюда...
   - Всё равно, я не хочу, чтобы он лез в воду, Хелен. Монхеган отсюда недалеко. И ты знаешь, что случилось с Моряком...
   - Эрик, море - важнейшая часть жизни на острове. Тебя повсюду окружает море. Ты не можешь защитить Старбека от его природных инстинктов.
   - Может, и нет... но мне так тревожно, что я покрываюсь мурашками. Меня колотить начинает, как только речь заходит об этой рыбине!
   - Старбек - умный пёс, и он любит воду. Ты сам всё видел сегодня.
   - Ничего не могу с собой поделать, Хелен.
   - Эрик, со Старбеком всё будет в порядке; так ведь, Старбек? - она потрепала большую собачью голову; пёс, жмурясь и сопя, расселся у её ног и наслаждался каждым мигом уделяемого ему внимания.
   - Гав-гав! - пролаял он в ответ, улёгся вдоль половиц и помахал большим косматым хвостом.
   - Только посмотри на него, Эрик... Ему хочется поиграть.
   - Или снова поплавать у берега...
   - И он, наверное, так и сделает.
   - Да-а... это-то меня и пугает.
  
   ГЛАВА 19. "ВРЕМЯ РАДОСТИ"
  
   "Или же, например, художник. У него возникает желание написать самый поэтический, тенистый, мирный, чарующий романтический пейзаж во всей долине Сако. Какие же предметы использует он в своей картине? Вот стоят деревья, все дуплистые, словно внутри каждого сидит отшельник с распятием; здесь дремлет луг, а там дремлет стадо, а вон из того домика подымается в небо сонный дымок".
  
   В ту ночь Хелен осталась на острове с Эриком и, отходя ко сну, посоветовала ему чаще наведываться на материк.
   - Я не хочу, чтобы ты переехал с острова насовсем, - сказала она, - но как было бы чудесно, если б ты проводил со мной и мамой хоть несколько дней в неделю. Мы могли бы дСльше быть рядом, и, потом, ты так много работал. Несколько дней отдыха не повредит, и ты сможешь поиграть со Старбеком.
   Эрику идея понравилась.
   - Из меня плохой товарищ, когда я работаю, спроси хоть Старбека. Хорошо было бы чуть-чуть отдыхать между картинами, уделить немного времени на радость. Промежутки между картинами для меня всегда тягостны. Я чувствую себя безответственным и не знаю, чем себя занять. Я словно теряюсь и жду неприятностей. Когда я заканчиваю картину, Хелен, меня охватывает уныние. Вот сегодня, казалось бы, всё хорошо, но завтра я заканчиваю холст и - всё заканчивается. Если же я долго не пишу, то просто заболеваю. В животе как будто комок появляется, день ото дня он растёт, и такое ощущение, он вот-вот задушит меня, и кажется, только живопись может с ним справиться.
   Знаешь, я завидую рыбакам. Они работают в море и у них есть семьи, к которым можно вернуться в конце дня. Теперь, с годами, я нахожу эту мысль привлекательной...
   - Мысль разделить с кем-нибудь свою жизнь?
   - Да, но тогда мне надо знать, стану ли я от этого более цельным и не пойдёт ли вся работа моя коту под хвост?
   - Может быть, и то и другое...
   - Порой мне самому любопытно, могу ли я наладить какие-нибудь отношения или только создаю жертвы? Если только жертвы, то тогда, скорее всего, жертва я сам. Жертва себя самого. А это означает боль. Я создаю неприятности самому себе. Моя женитьба это доказала. Есть боль острая, и есть боль тупая, Хелен... разница между ними такая, как между острой сердечной болью от любви и тупой болью от геморроя. Так вот я бы выбрал геморрой. Его хоть лечить можно мазью "Препарейшен Эйч"1. А чем лечить боль разбитого сердца?
   - Переболеть ею, избыть её.
   - Да, ты права, с ней можно справиться, только через неё пройдя. Что значит "вчера" без "сегодня"? Уродство без красоты? "Здравствуй" без "прощай"? Мир без войны? Боль без радости? Я без тебя? Ещё вчера я был дельфином и плыл к Бермудам, пока не превратился в ветер в спинакере2. Теперь же я люблю и лежу вот так в постели, собираясь лучше познать тебя. И мне это очень нравится...
   - Странное у тебя сегодня настроение.
   - Я просто счастлив. Хелен. Давай посмотрим в окно на Луну и представим, что она - это Земля, а мы с тобой космические исследователи, которых выбросило после крушения в Долине Кувшинов3. И вокруг нас темнота, потому что мы первые люди в новом мире, мы как Адам и Ева, ты и я, и это наш Эдем. Давай представим, что я - Юрий Живаго, а ты - моя возлюбленная Лара. Мы будем строить замки из свежего снега и проедем на санях через Урал к Юрятину4: любовь без начала и мир без конца. Давай представим, что я Христофор Колумб, а ты, милая Хелен, будешь Изабеллой, первой королевой Испании. Мы будем любить друг друга, а когда наступит утро, ты по волнам вернёшься в своё королевство, а я - подниму паруса и устремлюсь на поиски новых, ещё не ведомых земель... и мы подарим друг другу то, чего ещё ни один влюблённый на Земле не дарил. Потому что ты была Изабеллой, а не дочерью смотрителя маяка, и пусть хоть на несколько часов, но мы стали теми, кем хотели стать...
   - Мы уже стали артистами, дорогой мой Колумб?
   - Да, мы можем ими стать, как по волшебству. Мы можем жить иллюзией, ибо все мы актёры, играющие роли...
   - И чем же закончится наша пьеса, милый мой Колумб?
   - Тем, чем кончаются все пьесы. Занавес упадёт, актёры откланяются, сцена опустеет, и каждый пойдёт своим путём.
   - Как печально.
   - Печаль - это условие жизни. Ибо понимание людской сути губит романтику. Со временем мы начинаем видеть людей из наших грёз такими, какие они есть на самом деле, не так, как нам бы хотелось... и в этом единственном акте узнавания, когда мы развенчиваем их секреты, мы разрушаем то, чего разрушать не должны - их загадочность. Мы понимаем, что неожиданностей больше не будет. Мы знаем, как они занимаются любовью, как сердятся, а раз можно предугадать... очарование и увлечённость тускнеют, и мы снова отправляемся на охоту. Другая Луна, другой партнёр...
   - Разве ничего нет постоянного в твоём воображаемом мире?
   - Ничего, и все герои мои мертвы. Началось всё с Санта-Клауса и с тех пор так и идёт. Поэтому иногда, чтобы чувствовать себя защищённым, я должен создавать мир фантазий. Зачем жить реалистом в мире, расцвеченном иллюзией? Выброси свою банку со светлячками, Хелен, потому что мир подсвечен летними грозами.
   - А где же Старбек?
   - На дворе. Ночью иногда он пробирается ко мне в постель, только представь... этот здоровый увалень... а пахнет от него не очень здорово, и я говорю ему: "Старбек, тебе нужно помыться. Если приедет Хелен и останется на ночь, тебе ни в коем случае нельзя лезть в нашу постель. Особенно в постели она не терпит собак, от которых пахнет так, как от тебя. Она не любит собак, шляющихся по какашкам и дохлой рыбе. Для тебя, может быть, это приятный запах, но не для нас. Я хочу, чтобы ты меня понял. Ты меня слышишь?" И тогда он лает, и я понимаю, что он меня понимает...
   - По крайней мере, он у тебя есть.
   - Да, "я в середине жизни"5, и мой пёс - как прежде, вся моя семья. Но ведь и Старбек не вечен...
   В доме у Хелен иногда забывал он смывать за собой в туалете. Сказывалась привычка к нужнику. Поэтому, чтобы ей угодить, он вставал по ночам и проверял унитаз. И однажды ночью он встал в три часа и впустил Старбека в дом. Пёс тут же смахнул несколько безделушек с кофейного столика в гостиной хвостом и разбил любимую стеклянную статуэтку Рут Хэтт, матери Хелен.
   - Ему не место в доме, Эрик, - заметила Хелен из спальни.
   Старбек громко отрыгнул.
   - Он только что поел, милая, я хотел с ним немножко поиграть...
   - В этот час ночи?
   - На острове мы всегда так делаем.
   - О...
   Пёс снова громко рыгнул.
   - Старбек, ты свинья, - пожурил Эрик. - Он исправится, Хелен. В хижине он привык спать у моей кровати.
   - Хм, ты должен построить ему будку. Нечего ему приходить в дом.
   - Разве он не может спать в спальне?
   - Он уличный пёс.
   - И он должен оставаться на улице даже в дождь?
   - Ты сейчас не на острове. Ты в доме.
   - Прости, Старбек. Ты слышал, что сказала госпожа, выметайся. Нет свободы в этом городе. Но мы скоро вернёмся на остров...
   - Господи, - воскликнула Рут Хэтт, в пеньюаре появляясь в гостиной. - Что это за ужасная вонь, дорогой?
   - Это Старбек! Простите, Рут, мне кажется, пёс только что выпустил газы... он постоянно так делает.
   - Ах, боже мой, боже мой, - запричитала она, разгоняя воздух руками.
   - Давай, парень, выходи. В доме миссис Хэтт нельзя ломать вещи и пердеть. Это неизящно, - сказал Эрик, покровительственно произнося слово неизящно, и вывел собаку во двор.
   - Нам со Старбеком действительно трудно привыкнуть к цивилизации, - сказал Эрик, вернувшись в дом. - Мы с ним любим жить привольно.
   - Хуже не станет, если ты иногда будешь наведываться в настоящий мир, Эрик.
   - Этот мир ненастоящий. Это материк, бледное его подобие. И я не особенно горю желанием приручиться снова ...
   - Вы всегда можете вернуться на остров.
   - Да, можем; мы могли бы так поступить.
   Казалось, Эрик ничего не мог сделать как следует. Он недостаточно чисто прибирался на кухне, так, чтобы это понравилось миссис Хэтт. После умывания забывал сполоснуть пробку в ванне. Давил на тюбик с зубной пастой посередине, забывал закрыть его крышкой и выслушивал за это в недвусмысленных выражениях от Хелен и её матери. Проведя столько лет жизни в хижине на острове, он решил, что жить цивилизованно ужасно трудно.
   Он пробовал писать в студии, в задней части доме, где когда-то работал отец Хелен. Но миссис Хэтт, хлопотливая кумушка Новой Англии, всё время что-то добросовестно мыла и чистила, посему как только вечером Эрик заканчивал писать, она бросалась наводить порядок. В Эрике росло негодование, но он молчал. Вот только однажды взял да и купил замок и закрыл студию, так что миссис Хэтт не смогла там прибраться. И был сурово отчитан за это.
   Эрик пытался объяснить, что его вещи в студии лучше оставить в покое, но она и слушать не хотела, запретила закрывать дверь на замок, напомнила ему, чей это дом, и каждый день к своему вящему удовольствию продолжала делать там приборку.
   - Никто и никогда ещё за мной не убирал, - ворчал Эрик. - Найти ничего не могу. Идея Хелен оказалась не так уж хороша.
   Как-то вечером Хелен легла в постель, накрутив бигуди и нанеся на лицо крем "Ноксима". Он сразу вспомнил Сару.
   - Ради бога, разве так уж необходимо вплетать что-то в волосы и наносить боевую раскраску, ложась в постель? Ты выглядишь смешно...
   - А ты ещё не научился снимать в доме ботинки? Ты опять натоптал на кухне.
   - О нет, грязь со двора! - всплеснул он руками. - Надеюсь, никто от неё не умер...
   - Это не смешно.
   - Я и не шучу...
   Всем было трудно приноровиться друг к другу. В эту радостную пору никто особо не радовался: ни Эрик, ни Хелен, ни её мать, и уж конечно ни пускающий ветры мистер Старбек...
   Никто.
  
   ГЛАВА 20. "ВОЛШЕБНАЯ КИСТЬ МИРНЫ"
  
   "Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь; всякий раз, как я ловлю себя на том, что начал останавливаться перед вывесками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похоронной процессии; в особенности же, всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее. Это заменяет мне пулю и пистолет. Катон с философическим жестом бросается грудью на меч - я же спокойно поднимаюсь на борт корабля".
  
   В начале июня Хелен сообщила Эрику, что в Портлендском музее проходит крупная выставка искусства Вьетнамской войны.
   - Я подумала, тебе будет интересно. У выставки хорошие отзывы, - говорила она, подавая пачку рекламных брошюр.
  
   "Это одна из наиболее исчерпывающих выставок искусства с той войны, когда-либо запечатлённой на холсте; эта коллекция необычна по своему диапазону и глубине страстного убеждения; опаляющий портрет американского бойца во Вьетнаме..."
  
   "Прекрасная и волнующая выставка, незабываемый праздник военного искусства, который заставил бы Гойю позеленеть от зависти..."
  
   "Увлекательнейшая подборка! Не пора ли назвать коллекцию картин Мирны Маккарти самой удивительной живописью, явившейся результатом войны во Вьетнаме?"
  
   "Горькие моменты и предсмертные сцены, замечательное исследование в масле того, что значил Вьетнам для целого поколения мужчин, для простого бойца, которому вдруг отстрелили зад..."
  
   "Искусство мощное, нужное, ошеломляющее, замечательное по замыслу и ясности исполнения, высшее мастерство и ценнейший вклад..."
  
   - А вот ещё, - и Хелен протягивала Эрику другую пачку брошюр.
  
   "Врезающееся в память собрание образов, волнующее, глубоко тревожащее, эмоционально честное; непреходящий завет, посвящённый юношам, оставившим свои дома и любимых, чтобы убивать и умирать на чужой земле..."
  
   "Незабываемая, захватывающая, жестокая и приводящая в ярость, выставка заставит прослезиться сильнейших из нас..."
  
   "Картины написаны страстно и убедительно, в современном искусстве это первый честный взгляд на то, что значило быть солдатом на зыбучих рисовых чеках и в жутких джунглях Юго-Восточной Азии..."
  
   "Красноречивейший манифест о простом солдате и грязной работе, выпавшей на его долю. Давно пора было..."
  
   "Коллекция блистательных картин и образов, далеко превосходящая то, что представлено нам фотокорреспондентами из мрачного сердца тьмы..."
  
   "Безмерное воображение, великое мастерство художника, почти абсолютное в своём совершенстве, равно пленительное и ужасающее для взора, замечательная живопись Вьетнамской эры..."
  
   "Живой портрет Америки в одном из самых мрачных периодов её истории".
  
   Так писали критики.
   - Господи Исусе... ни одного нелестного отзыва из всей этой кучи! Хелен, неужели все они правдивы? Разве что-нибудь может быть столь удачным? Говорю тебе: всё это звучит неправдоподобно. Меня терзают подозрения.
   - Не знаю, милый... но, может быть, стоит посмотреть?
   И они отправились на выставку.
   Мирна Маккарти работала художником по рекламе в популярном журнале "Фридом Роуд", и в 1979 году ей поручили подготовить иллюстрации к статье о проблемах, с которыми сталкиваются ветераны Вьетнама. В Нью-Йорке она взяла интервью у нескольких из них: послушала их речи, посмотрела на фотографии с той войны. А через год увиденное вдохновило её уйти в творческий отпуск и написать ряд картин, изображающих Вьетнам конца 60-х - начала 70-х годов.
   До получения задания от журнала Мирна не водила знакомства ни с кем из тех, кто воевал во Вьетнаме, никогда не интересовалась ни той войной, ни тем, что происходило с солдатами, сражавшими на ней. И вдруг она обнаруживает прекрасную возможность, по её словам, "с помощью мучительных образов поведать историю и помочь залечить раны нации".
   По крайней мере, так она заявила репортёрам и критикам на открытии выставки в Нью-Йорке несколькими месяцами ранее. Те в свою очередь цитировали эту фразу в своих рецензиях, которые поместили на большом стеклянном стенде для всеобщего ознакомления.
   - Раны нации? - хохотнул Эрик. - Какие раны, Хелен? Я знаю многих ветеранов, вернувшихся домой без рук и без ног. И знаю огромное количество парней, вернувшихся с ещё более глубокими, непреходящими ранами в душе. Но как, чёрт их дери, люди, подобные Мирне Маккарти, смогли получить боевые раны? Как её картины могут что-нибудь исцелить? Какое чудовищное эго! Что за театральщина!
   Эрик и Хелен разделились. Хелен увидела знакомых, с которыми хотела поговорить, поэтому Эрик продолжил осмотр в одиночку; каждый холст изучался проницательными, критическими глазами художника, который был, который сражался на той войне; и увиденное поразило его. Коллекция, по его мнению, была ужасна. Картины сумбурны и хаотичны.
   "Я должен был знать, я должен был знать", - твердил он себе.
   - Миссис Рубинштейн, где вы? - вдруг услышал Эрик зовущий приятный голосок юной сиделки. Она, подобно сове, вертела головой из стороны в сторону, изучала этаж и выкрикивала "миссис Рубинштейн, миссис Рубинштейн...".
   Видимо, когда сиделка отвлеклась, пожилая женщина незаметно отлучилась и теперь ковыляла по выставке сама по себе.
   Старуха остановилась всего в нескольких ярдах от Эрика перед одной из картин, завопила и застучала клюкой об пол.
   - О, БОЖЕ! О, БОЖЕ!
   Примчался хранитель музея Герман Хаффнейгл разбираться, в чём дело. Супруг миссис Рубинштейн перед смертью передал музею больше дюжины прославленных картин, и это делало из неё важную персону.
   - Миссис Рубинштейн, вы в порядке? - спросил Герман Хаффнейгл.
   - А, вот ты где, негодница! Держите её, мистер Хаффнейгл! - прокричала сиделка.
   - О, БОЖЕ! О, БОЖЕ! - орала миссис Рубинштейн и колотила клюкой.
   - Чем я могу помочь, что вам принести, миссис Рубинштейн? - осведомлялся Герман Хаффнейгл.
   - О, БОЖЕ!
   Вдруг миссис Рубинштейн испустила газы, да так, что эхо прокатилось по всему крылу. Потом снова и снова.
   Наконец сиделка схватила её.
   - Всё в порядке, мистер Хафнейгл, я держу её...
   - Да, э-э...
   - Дорогая, - улыбнулась сиделка, - утром вы съели слишком много йогурта. Вы же знаете, что вас от него пучит...
   - Это не я, это собака... - прошептала миссис Рубинштейн и сконфуженно, снизу вверх посмотрела на сиделку.
   - Нет, дорогая, на сей раз это не собака...
   - Это была собака, - снова прошептала миссис Рубинштейн. - Геморрой убивает меня. Больше никаких клизм! Вчера вечером ты мне сделала больно. Кыш-кыш, давай, пошла, пошла...
   - Иногда она сплошное наказание, мистер Хаффнейгл.
   - Да, э-э... я и сам вижу, да.
   Миссис Рубинштейн посмотрела на хранителя, на сиделку, ухмыльнулась и опять выпустила газы. "Так-то лучше", - хмыкнула она себе под нос, потом слегка развернулась к картине, вперила в неё взгляд и продолжила бушевать.
   - О, БОЖЕ! О, БОЖЕ! О, БОЖЕ!
   - Похоже, картина ей о чём-то напоминает, о том, что она видела в Германии во время войны, мистер Хаффнейгл. Она была в одном из лагерей смерти.
   - Зовите меня Германом...
   - Да, хорошо, Герман, - жеманилась сиделка, отступая на шаг назад.
   - Вы уверены, с ней всё будет в порядке?
   - Сейчас я заберу её домой. С неё довольно, я полагаю. Она очень впечатлительна, а у неё сердце...
   - Заходите как-нибудь сами, - Герман Хаффнейгл нервно осклабился.
   - Может быть, кто знает...
   - У меня в кабинете есть картины, написанные одной индианкой из Южной Дакоты, я хотел бы их вам показать - после работы, разумеется.
   - Мистер Хаффнейгл, вы такой затейник...
   - Ну, так, мисс, вот здорово, я... - залепетал он.
   Эрик с удивлением покачал головой и вернулся к осмотру коллекции. Он по нескольку минут простаивал перед каждым холстом, внимательно изучая и пытаясь обнаружить хоть лучик надежды. На одной картине была изображена зверская расправа, на той самой, что так взволновала миссис Рубинштейн. На другой на фоне американского флага Линдон Джонсон вручал офицеру Почётный орден конгресса. Вот священник на позиции причащает солдат, сжимающих винтовки М-16. Вот монтаж из граффити на касках. Вот сжигают фекалии в базовом лагере. А вот во время передышки сидит усталый солдат, првалившись спиной к каучуковому дереву. На этой у какого-то батальонного медпункта где-то у чёрта на куличках выгружают из вертолёта убитых в бою. И так далее и так далее - десятки картин, всё по шаблону.
   "У неё была какая-то идея, - размышлял Эрик, - но этого недостаточно. Эти картины - лишь наброски. Ей нужно было развивать замысел и присмотреться к возможностям, попробовать так и эдак, определиться как-нибудь, а пока что вся эта чёртова коллекция так и остаётся на уровне идеи. В картинах нет ничего, ни один из холстов не спланирован заранее. Работа не продумана и уж конечно не прочувствована. Она просто взяла и скопировала какие-то фотографии и хочет, чтобы её иллюстрации считали искусством, словно бы у неё есть волшебная кисточка, которая за неё продумала всё и спланировала.
   А могло бы получиться неплохо, если б только приложить усилия, даже сейчас, спустя столько времени. Но не ей... кому-нибудь другому, может быть, тому, кто там бывал, кто всё помнит, кто мог бы писать по памяти, кто мог бы изобразить на холсте страх, ярость и безысходность войны, кто не будет просто добросовестно проецировать бронетранспортёры с подростковых фотографий, заснятых "Кодаками-Инстаматиками"1, и смущать при этом чужой слух и язык.
   Она зациклилась на жестокости, но где же трогательные моменты? Почему нет санитара, склонившегося над умирающим товарищем? Или солдата в джунглях, обратившего взор к небу, в то время как столб света пробивается сквозь густой древесный полог прямо ему на лицо, а у ног лежит мёртвый товарищ? Ведь именно такие классические снимки привозили домой фотографы. Почему она решила сделать основой своей работы фотографии, в которых так мало художественной ценности?
   Детские патриотические мифы просвечивают здесь повсюду: долг, честь, страна - весь тот хлам, из которого были сотканы наши иллюзии задолго до того, как мы пришли во Вьетнам".
   "Мирне Маккарти совсем не удалось создать какого-нибудь манифеста, - заключил Эрик. - В работах нет ни равновесия, ни гармонии в элементах, ни чувства порядка. Только обилие информации и заезженных суждений. Её работы можно было бы отнести к примитивизму, но, при ближайшем рассмотрении, они не тянут даже на хороший примитивизм.
   Вся её работа - путаница, каждая картина - бардак. Она солгала и языком, и кистью. Она исказила и утрировала изображаемые сюжеты, доведя их почти до пародии, последнего прибежища несостоявшегося художника.
   Было бы большим шагом вперёд, если б она пришлёпнула всю эту живопись на потолок женской комнаты в том журнале, где она сотрудничает, подобно тому, как Микеланджело разрисовал потолок Сикстинской капеллы: огромная фреска вышла бы весьма посредственной, но в рабочее время забавляла бы коллег между спуском воды, дефекацией и припудриванием носиков".
   "Вполне возможно, я слишком резок, - размышлял Эрик. - Но когда я отступаю назад и разглядываю эти картины, то вижу только комиксы, а не серьёзное собрание военного искусства".
   "Я должен был знать, я должен был знать..." - снова и снова твердил он и качал головой.
   Но вот сама Мирна Маккарти направилась в его сторону, высоко неся голову и вышагивая с тем особым, независимым видом, о котором столько писали критики, и обильный зад её колыхался подобно студню. Она одолжила у кого-то камуфляж в тигриную полоску, а на голову водрузила мягкую широкополую шляпу, подвернув поля её спереди и сзади, как у Гэбби Хейза2.
   Эрик улучил момент и приблизился к художнице, желая задать несколько вопросов по поводу написанных ею картин, но при этом не выдать, что сам был ветераном той войны.
   - Простите, вы Мирна Маккарти?
   - Да...
   - Вы бывали когда-нибудь во Вьетнаме? Или в Юго-Восточной Азии?
   - Ну... нет, я редко выезжаю из своей нью-йоркской квартиры, да и то только по заданию.
   - Вы когда-нибудь видели войну?
   - Вы считаете, я сошла с ума?
   - Видели бой вблизи?
   - Только по телевизору...
   - Бывали в Белфасте? Бейруте?
   - Простите.
   - Откуда ж тогда вы почерпнули идеи и материалы для этой коллекции?
   - Мне надоели ваши вопросы.
   - Разве?
   - Детали биографии художника не важны, важна только его работа. И это как раз то, что вы видите здесь и о чём в первую очередь должны составить себе мнение.
   - Но вопрос касается именно того, что вы сделали. В конечном счёте, как вы сами заявили, вы никогда не были на войне, никогда не служили во Вьетнаме, у вас нет совершенно никаких подлинных знаний об этом предмете. Так что же тогда это всё? Ваши фантазии? Или вы с ножницами прошлись по старым газетам и журналам, вырезая оттуда интересующие вас материалы о войне?
   - О господи, дайте мне передышку...
   - Эта коллекция ведь не возникла из вакуума. Вы должны были откуда-то черпать ваши идеи...
   - Хорошо, хорошо, хоть мне и не нравится распространяться на эту тему, чёрт возьми, но, думаю, это вопрос по существу.
   - Именно. И я бы хотел получить на него ответ...
   - Видите ли, я много общалась с ветеранами Вьетнама. Я выслушивала их рассказы, вникала в их проблемы, рассматривала фотографии, даже позаимствовала у них несколько сотен карточек, чтобы с их помощью сформулировать свои образы. Солдаты, славные ребята, они все настоящие американские герои...
   - Что у вас было на уме в то время?
   - Я хотела пересказать их истории в картинах. О Вьетнаме много написано, но крайне мало попало на холсты. Я имею в виду действительно хорошие материалы...
   - Такие как ваши...
   - Да, верно, такие как мои. Как бы то ни было, именно поэтому я и решила заняться этим.
   - Я полагаю, вы успели близко познакомиться с ветеранами...
   - Ну, слушайте же: я пила их вино, курила их травку, смеялась и горланила песни вместе с ними, даже спала с некоторыми из них. Они называли это "делать бум-бум". Они говорили, что я для них как воскресная шлюшка. Однажды на Юге я даже перепихнулась с несколькими парнями на заднем сиденье моего пикапа возле одного кабака с наклонным полом. Да, я знаю их, я знаю их лучше, чем матери и отцы, жёны и подружки...
   - Понятно...
   - Да, мой друг, то, что вы здесь обоняете, есть сладкий аромат успеха, - изрекла она, описывая рукой величественный жест к дальней стене.
   Так они беседовали ещё минут десять. А потом к ним присоединился Бастер Бохатка, сам художник из Бутбэя и вьетнамский ветеран. В былые дни в Индокитае товарищи по джунглям прозвали его "Лающим Псом".
   - Привет, Крузо, наслаждаешься зрелищем?
   - Давай к нам, Бастер...
   До слуха Эрика донёсся разговор двух мужчин из Стокгольма, Швеция. Говорили по-английски...
   - Ты знаешь, что у Яна была прекрасная квартирка на Финнбодавэген3, где он спал с девчонкой, с которой в прошлом году познакомился в Париже?
   - Нет, а что?..
   - Ну, так вот, однажды он нырнул к ней под одеяло, чтобы осчастливить особым способом, как вдруг съеденный ужин попросился наружу; он поднимает голову и говорит: "Мария, а нет ли у тебя таблетки "Ролейдз"4?.."
   Жаль, не знаю, чем закончилась эта история Яна и его милашки. Но тамошний разносчик газет сказал мне, что видел, как в четыре часа утра Ян шёл по улице, засунув руки в карманы и подняв воротник пальто по причине утренней прохлады, и с очень кислым выражением на усталом лице. Я думаю, не к добру спрашивать о таблетках у женщины, когда делаешь ей приятное внизу...
   И оба шведа раскатисто захохотали.
   - Так-так-так, наконец-то мы встретились, - сказал Бастер.
   - И что?
   - Вы, должно быть, Мирна Маккарти...
   - Да, это я.
   - Меня зовут Бастер. Я видел ваши работы, Мирна, и у меня к вам один вопрос...
   - Пожалуйста...
   - Мне хотелось бы знать, может быть, вам лучше заняться чем-нибудь другим?
   - Что вы имеете в виду?
   - Такой работой, которая подошла бы вам больше, нежели живопись.
   - Эй, послушайте...
   - Я думаю, было бы полезней, если б вы рубили головы треске на каком-нибудь прибрежном рыбозаводе в Портленде: так вы могли бы насыщать брюхо штата вместо того, чтобы отравлять его душу...
   - Остынь, Бастер, - сказал Эрик.
   - Да, молодой человек, сбавьте обороты, - отозвалась Мирна Маккарти, - сегодня мой день под солнцем. Я его заслужила. В конце концов, это моя выставка, а не ваша...
   - Можете ещё раз это повторить.
   - Что такое с вашим другом? - обратилась Мирна к Эрику.
   - Он мне не друг, мэм.
   - Не друг?
   - Нет...
   - Тогда кем он себя, чёрт подери, возомнил?
   - Спросите его сами. Зовите его Лающий Пёс. Так его прозвали на войне. Он ветеран...
   - Молодой человек, да, вы, мистер Лающий Пёс, кем вы себя возомнили?
   - Я бог, - улыбнулся Бастер, закрыв глаза и выставив вперёд подбородок.
   - Это всего лишь маленький грязный сборщик картошки, которого занесло к нам из округа Арустук, - сказал Эрик. - Как-то раз он собрался свернуть курице шею, да мамка застукала, и тогда он сбежал из дома и не вернулся.
   - В вашей работе нет убедительности, миссис Маккарти, - сказал Бастер. - Я подумал, вам захочется узнать об этом.
   - Слушайте, Бастер, шли бы вы...
   - Это пустые упражнения с иллюстрациями, - продолжал Бастер. - Что вы знаете о войне? О солдатах, там воевавших? Какое вам до всего этого дело? Чёрт, вы всё это создали даже не ради любви или уважения. Вы всё это создали по одной-единственной причине...
   - Какой же? - спросила Мирна.
   - Деньги, - реготнул Бастер.
   - Я думаю, Бастер прав, - рубанул Эрик.
   - Что за вздор! - воскликнула Мирна Маккарти.
   - Каковы ваши понятия о личных страданиях, мэм... "адская неделя" в "греческом доме"5? - засмеялся Бастер.
   - ДА ВЫ, РЕБЯТА, DINKYDAU... NUMBAH 10, NUMBAH 10... ВЫ, ВЫ... BEAUCOUP DINKYDAU6, БЛИН, ДЖИ-АЙ, ДА ВЫ ПРОСТО СПЯТИЛИ!
   - Как она назвала нас, Крузо?
   - Чокнутыми... не думаю, что ей понравился пробор в твоей шевелюре или как я кладу ногу на ногу.
   - НАДРАТЬ БЫ ВАМ ЗАДНИЦЫ ДА ВСАДИТЬ В КАЖДОГО ПО ОБОЙМЕ ПОД РОК-Н-РОЛЛ!
   - Что это значит, Крузо?
   - Думаю, она замышляет убийство.
   - Ух ты...
   - Миссис Маккарти, - сказал Эрик, - не стоит так выражаться в ваш звёздный час.
   - Как хочу, так и выражаюсь!
   - Вы одурачили много народу, миссис Маккарти, - добавил Бастер, - но не меня. Вы жулик. Известно вам это?
   - Да как вы смеете!
   - Да, Бастер, как ты смеешь? Топай отсюда.
   - Я хороший художник. Моя работа нравится Америке. Критики назвали её потрясающей!
   - Твою ж мать, - сказал Бастер.
   - Твою ж мать, - отозвался Эрик.
   - Я многие годы работала над коллекцией, господин Лающий Пёс, или как вас там!
   - Я Эрик...
   - А я Бастер...
   - Я уверена в её значении, непреходящем значении в мире искусства!
   - Ой, да ладно!
   - Дайте нам дух перевести.
   - Я прекрасный художник, говорю вам, и я не буду стоять и выслушивать всякую клевету!
   - Ваши суждения ущербны. Вы обманщик, обманувший сам себя, - сказал Бастер.
   - А вы неуч и зануда... робкий и неуверенный в себе, вы мне завидуете.
   - Чёрт побери, Бастер, смотри, что ты наделал... ты действительно вывел её из себя.
   - Да уж... - вымолвил Бастер, стискивая зубы и еле сдерживаясь.
   - Кто вы такие, засранцы? - вопрошала Мирна, отступая на шаг и тыча в сторону Бстера и Эрика дрожащим перстом; осуждающий голос её гремел и раскатывался по музейным закоулкам. - Вы, вы, вы...
   - Полегче, мэм... - сказал Бастер.
   - Швыряетесь бомбами и напалмом на моём показе, ублюдки! Кто вы такие, чтобы так со мной разговаривать? Из-под какого камня выползли?
   - Смотри, чувак, жопастая толстуха сдувается на глазах...
   - Да что вы смыслите в искусстве и Вьетнаме?
   - Мы оба художники и оба ветераны Вьетнама, мэм... - сказал Эрик.
   - Давайте, проваливайте, didi mau6! - топнула она солдатским ботинком.
   - У вас всё в порядке, миссис Маккарти? - подскочил Герман Хаффнейгл.
   - Этот человек мне надоедает, - Мирна Маккарти указала пальцем на Бастера.
   - Сэр, вынужден вас просить оставить миссис Маккарти в покое. В противном случае мне придётся вывести вас из музея.
   - И кто же это сделает? Ты?
   - Полиция.
   - Ты мне угрожаешь?
   - Просто довожу до вашего сведения. Оставьте миссис Маккарти или пожалеете о последствиях.
   - Всё нормально, Герман. Мне не понадобится помощь, чтобы защитить себя и свою работу от такого говна.
   - Понятно, - кивнул Хаффнейгл, поправил на носу очки и насмешливо посмотрел на Бастера, не совсем понимая, в какой разговор сунулся.
   - Ну, я пойду, мэм... sin loi6, простите, если что не так, - сказал Эрик.
   - Ага, пока, дорогуша, удачи тебе в стране грёз, - сказал Бастер и ущипнул её за ягодицу.
   - УБЕРИ ОТ МЕНЯ СВОИ РУКИ! ХРЕН НА ТЕБЯ, ХРЕН НА ВАС ОБОИХ, ХРЕН НА ВАШУ МАТЬ... - рявкнула Мирна, но вдруг заметила какого-то знакомца...
   - А-а, мистер Коффин, я сегодня повсюду вас искала.
   Эрик, засунув руки в карманы, отправился на поиски Хелен.
   По пути он заглянул в мужскую комнату. У одного из писсуаров он застал Бастера. А рядом с Бастером стоял Герман Хаффнейгл. Эрик встал по соседству, расстегнул штаны, достал дружка и начал опорожнять мочевой пузырь.
   - Хороший сегодня день, - обратился Бастер к Герману Хаффнейглу.
   Герман Хаффнейгл ответил утвердительно.
   Бастер скосил глаза и слегка развернулся, продолжая поливать.
   Герману Хаффнейглу послышался плеск. Глянув вниз, он увидел струю жёлтой жидкости. Бастер мочился на его правую туфлю. Бастер повернул голову и сверху вниз посмотрел в лицо Германа Хаффнейгла.
   Рост Германа Хаффнейгла составлял пять футов шесть дюймов, в то время как Бастер Бохатка даже без обуви достигал шести футов четырёх дюймов. Со стороны они смотрелись как Матт и Джефф7.
   Бастер оскалился.
   - В чём дело, Герми, привидение увидел?
   - Прекратите мочиться на мои туфли, - сказал Герман Хаффнейгл.
   - Слушай сюда, Герми, ещё раз будешь угрожать мне, мелочь пузатая, своими руками откручу тебе башку и раздавлю, как прыщ. Ты понял?
   - Понял, сэр...
   Не закончив свои дела, Герман Хаффнейгл попятился от писсуара и затряс в воздухе правой лакированной кожаной туфлей.
   - Невероятно, но вы это сделали, - выговаривал он при этом Бастеру.
   - Да, сделал и ещё не закончил. Сейчас оболью тебе другую туфлю, Герми!
   Герман Хаффнейгл вылетел из туалета, потряхивая ногой и сгибаясь пополам в попытке стереть остатки мочи носовым платком.
   За ним, пересмеиваясь, вышли Эрик и Бастер.
   - Что вы наговорили Герману Хаффнейглу, милый? - спросила Хелен у Эрика. - Он сам не свой, его словно муха укусила.
   - Да так, ничего особенного, Хелен, - улыбнулся Эрик. Но Бастер выложил всё.
   - О...
   На парковке к Эрику подбежала какая-то женщина в лохмотьях и, сунув в руку бумажку с печатным тестом и прошептав "Остерегайся приливов в июне...", с воплями исчезла.
   Должно быть, душевнобольная. В бумаге значилось:
  
   "Я обладаю магическими способностями, переданными мне по наследству предками, которые были египетскими фараонами, медиумами и провидцами. Они передали мне знания, поражающие всякое воображение. Я расскажу о ваших взаимоотношениях, о вашем финансовом положении, расскажу, как их изменить; помогу отказаться от дурных привычек, помогу справиться с любовными неурядицами и жизненными невзгодами, помогу наладить любовь и бизнес. Я возвращаю удачу. Скажите мне, чего вы желаете, и я всё исполню. Один лишь визит убедит вас. Кроме того, я гадаю на картах, по руке, по картам Таро и занимаюсь телепатией. Я также гадаю по песку, по египетским камням и по карточному раскладу пирамидой".
  
   В конце значился номер телефона, при желании можно было бы назначить встречу.
   - Это в Портленде? - спросила Хелен.
   - Да, думаю, там... наверное, это именно то, что мне сейчас нужно: погадать на удачу.
   - Это могло бы развлечь. "Остерегайся приливов в июне" - интересно, что она имела в виду?
   - Не знаю, милая, - ответил Эрик. - Может быть, ничего не значит. Ты же знаешь таких людей...
   В Бутбэй машину Хелен повёл Эрик; они почти не разговаривали, пока благополучно не выехали на автостраду, ведущую на северо-восток к Фрипорту. Лишь тогда он дал волю своей желчи.
   - Знаешь, ничего нет грустнее посредственного иллюстратора, выдающего себя за современного Гойю и берущегося за такой глубокий, сложный и эмоциональный сюжет как Вьетнамская война, особенно если это немолодая бабуля среднего достатка, седеющий мультипликатор из умеренного журнала. Росла она в уютном пригородном доме где-нибудь в Коннектикуте. Вышла замуж в 1960-ом, подняла семью и теперь живёт на Манхэттене в собственной квартире. У неё четыре внука и карьера, дающая возможность безбедно жить, и она по-прежнему замужем за своей первой любовью - корпоративным юристом. Всю свою жизнь она была избавлена от проблем, мучивших рабочий класс Америки. Однако она считает, что понимает ветеранов Вьетнама, которые как раз и вышли из этого рабочего класса и из которых состояло пушечное мясо войны. И вот она тут как тут, в Портлендском музее со своей выставкой: разговаривает, как морпех, одевается в старую лесную форму, солдатские ботинки и боевую шляпу; произносит наши клятвы и пользуется нашим жаргоном, говорит так, как говорил простой солдат, теми же словечками и фразами, которые выплавлялись на кровавых фронтах и тёмных задворках Вьетнама.
   Она умна и образованна, но прикидывается дурочкой и хочет скрыть тот факт, что получила хорошее образование в колледже Сары Лоренс8. Эдакий голливудский актёр, сам определивший себе роль. "Если хочешь писать жизнь солдат, стань одним из них", - заявила она мне. Какой же кризис среднего возраста переживает эта женщина? Она и на десять тысяч миль не приближалась к Южно-Китайскому морю, ни разу не слышала, как звучит сделанный в ярости выстрел. Даже не знаю, что сказать, Хелен...
   - Наверное, ничего не стоит говорить. Прости, что завела разговор об этой выставке. Так уж получилось.
   - Как ей удалось получить такие рецензии?
   - Не знаю... работы оказались не столь хороши, да?
   - Я бы ещё понял, если б это был какой-нибудь парень лет так за сорок, с перманентом на голове, в шикарных штанах в обтяжку и с бананом в трусах; который гоняет на "Стингрэе"9, прикидывается двадцатилетним и цепляет девочек, годящихся ему в дочери... Я бы считал такого чудака полным придурком.
   Но он и в подмётки не годится Мирне Маккарти с её волшебной кистью. Боже милостивый! А эти её невозможные картины Вьетнама!
   Я вернулся оттуда пятнадцать лет назад. Во мраке ночи возвращались мы домой. Никому до нас не было никакого дела. Мы не могли и заикнуться о том, через что прошли, и мы запихали свои чувства и страшные воспоминания поглубже, в самые ботинки, чтобы они больше не причиняли нам боли. Эта же выставка снова воткнула войну нам в задницу. Лицемерие продолжается. Великолепная Мирна изобразила свои впечатления о кровавых преступлениях, но не так, как они были на самом деле, а так, как она думает, что они были.
   Я не верил в ту войну. Я не хотел вступать в армию и становиться солдатом. Как и всем, мне было чем заняться помимо этого. Но меня призвали, и я пошёл. Не пошёл бы я - пошёл бы другой. Я мог бы вернуться в Норвегию и жить у дяди Хелге в Ставангере. Я ведь родился в Драммене, недалеко от Осло. Я говорю по-норвежски. Я мог бы начать жизнь художника на каком-нибудь тамошнем острове.
   - Так почему же не начал, Эрик?
   - Наверное, это звучит глупо, но мне не нравилась сама мысль отступиться от бедных детей моего поколения, от тех детей - от Джоунспорта до острова Билз-Айленд, - с которыми я рос и которым пришлось гораздо горше, чем мне. Если б я уехал, то оставил бы их в беде. Я был старше, и мне казалось, что я справлюсь. Может быть, я совершил ошибку, но из здравых побуждений. Вот почему я пошёл на войну. Любое другое решение выглядело предательством. Но мне повезло. Меня назначили санитаром. Я был послан туда спасать жизни, а не забирать их. Жизнь драгоценна, и именно поэтому я ненавидел войну. Я ненавидел убивать и складывать раскосых, как дрова в поленницы.
   Мирна Маккарти заработала на нас хорошие деньги, использовала нас. Она утверждает, что общалась с сотнями ветеранов и что они щедро делились с ней своим временем. Но слышала ли ты, чтобы она или кто-нибудь ещё делился своими доходами с ветеранскими организациями? Она срубила денег и сгинула. Такая вот от неё благодарность. А ведь без помощи ветеранов не было бы её картин.
   Я знаю, нам устраивали торжественные встречи. И воздвигали мемориалы, и предполагается, что сейчас у нас всё в порядке. Но всё это чушь! Никто с радостью нас дома не встречал. Никто и никогда не встретит нас дома радушно. Наши раны никогда не заживут. Мы заберём их в могилу. Мы все, ветераны. Мы были расходным материалом. И думаю, если б страна действительно серьёзно отнеслась к тому, чтобы достойно встретить нас дома, она постаралась бы помочь парням с исковерканной судьбой. Помогать надо было, и желательно материально.
   Всякий раз, когда я покидаю остров, я вспоминаю, кто я есть и почему живу там, где живу. На острове я наслаждаюсь мирной жизнью. Жизнь там проста и непритязательна и окружена красотами природы. Но всякий раз, когда я совершаю путь на материк, я вязну в проблемах материка. Тогда я чувствую себя несчастным, Хелен. Иной раз мне кажется, что я самый свободный человек на Земле. В другой раз, - что я невольник собственной свободы...
  
   ГЛАВА 21. "БУХТА ВОРЧУНА"
  
   "Едва только Ахав отвалил от борта, как множество акул, словно вынырнувших из-под корабельного киля, стали злобно хватать зубами весла, всякий раз как их опускали в воду, и так с оскаленными пастями потянулись вслед за лодкой. Подобные вещи нередко случаются с вельботами в этих изобилующих живностью водах, где акулы подчас следуют за ними с тем же упорством предвидения, с каким стервятники парят над знаменами армий, выступающих в поход за восток. Но это были первые акулы, встретившиеся "Пекоду" с тех пор, как был замечен Белый Кит".
  
   Прошла весна, восьмая на островном веку Эрика; неспешно сменилось время года, и на третьей неделе июня, через полмесяца сплошных дождей, деревья вновь оделись листвой, луга укрылись изумрудно-зелёным ковром и зацвели цветы - повсюду, от Киттери до Кампобелло1.
   И хоть дни стояли длинные и тёплые, по ночам на побережье опускалась прохлада, и под утро выпадала обильная роса. С океана дул свежий ветер, и отдыхающие, словно перелётные птицы, потянулись в Бутбэй, убегая на юг от душного зноя и спёртой атмосферы клаустрофобных городов.
   За неделю до официального открытия туристического сезона Хелен решила провести несколько дней с Эриком, подальше от головной боли и мороки континента. Она села на паром, и в тот же вечер они с Эриком условились провести субботу в редко посещаемой людьми части острова.
   Эрик поднялся, как обычно, задолго до рассвета, наскоро оделся и, свистнув повзрослевшего Старбека, вышел на край скалы, надеясь увидеть в глубоких водах на востоке отражение нового дня.
   Над водой стелилась серая, призрачная дымка. Эрик любовался, как вихрилась и закручивалась полоса тумана, как, следуя колебаниям воздушных потоков, двигалась она вперёд и назад, - там, где собирались рыбацкие суда. Ослепительно взошла заря, солнце поднималось над горизонтом, и он наблюдал, как вместе с солнцем меняется цвет моря: от холодных розового и голубого до пылающих оранжевого и золотистого, от чего волнистая поверхность становилась подобна ложу из живых от дыма и пламени горячих угольев.
   Эрик вернулся в дом, Хелен приготовила плотный завтрак с ветчиной и яичницей, с которым мигом расправились. К девяти часам он уже увязывал этюдник, краски и кисти, чтобы тащить всё это на собственном горбу; Хелен хлопотала над снедью: холодной курицей и картофельным салатом - и отбирала вещи, что могли бы понадобиться праздным днём на солнышке у моря. Вещи сложили в старый вещевой мешок, и Эрик помог ей закинуть мешок на плечи да подтянул лямки по её миниатюрной фигурке.
   Та суббота на острове выдалась на редкость удачной, как раз для пеших прогулок: чистой, ясной, трепещущей от наступившего лета. В синем небе жёлтым диском повисло солнце, с океана, чуть колебля дремотный воздух, дул едва уловимый бриз.
   Ведомые Старбеком, они отправились по старой тропинке, миновали дом Чарли Фроста, прошли мимо магазина Била, затем вдоль северной скалистой окраины острова и свернули к маленькому пляжу на подветренной стороне бухты Ворчуна, почти в двух милях от Финниганз-Харбора, в котором температура уже поднялась до восьмидесяти градусов2 и ползла всё выше. Здесь, близ моря, царило спокойствие; слух с удовольствием внимал и крикам чаек, и шуму дальнего прибоя, ритмично бьющего тёмными валами в гранитные утёсы Песчаного мыса на другой стороне бухты.
   Эрик полной грудью вдыхал сладкий аромат сосновых игл и черники и решил сегодня снова писать море. Над всей бухтой Ворчуна, создавая разноцветные мерцающие миражи и завораживая взор, ещё висел тонкий покров тумана, словно искрящаяся газовая сеть, серебристая и переменчивая. Он смотрел на плывущие над головой клубящиеся кучевые облака, и они напоминали ему предыдущее лето, когда он привозил Хелен на пляж "Оулд Орчард Бич" и они объедались розовой сахарной ватой.
   Эрик установил этюдник в тени больших елей, вогнав железные ножки поглубже в песчаную почву, шнуром закрепил холст и приступил к работе.
   В десяти ярдах от него, на солнцепёке, на мягком бархане рассыпчатого песка, Хелен расстелила одеяло, водрузила на нос солнечные очки, легла на живот и погрузилась в чтение начатого ранее романа. Наскучив чтением, она болтала с Эриком или бродила босиком по пустынному берегу; песок щекотал ей пальцы ног и обжигал, тогда она входила в воду по колени и возвращалась к одеялу разбирать следующую главу.
   Около полудня они пообедали, запили обед бутылкой вина и немного вздремнули, тесно прижавшись друг к другу. Проснувшись, Эрик отметил, что начинается прилив, и поплёлся по песку работать над картиной.
   Хелен потянулась, зевая, сняла розовую рубашку-поло, медленно шагнула из шортиков защитного цвета и, оставшись в бикини, улеглась на одеяло читать дальше. Чтение скоро утомило, и она перевернулась на спину, подставив под солнечные лучи живот, и стала наносить на нежную молочно-белую кожу, в особенности на лицо, крем от загара. Кинув взгляд в её сторону, Эрик оторвался от работы и присвистнул; глаза его загорелись на бикини, он помахал ей рукой.
   "Как мне сосредоточиться, если ты, вот такая, лежишь рядом?"
   Хелен приподнялась на локте и помахала в ответ, потом вскочила и подбежала к нему.
   - Как идут дела?
   - Нормально, но море писать нелегко. Я чувствую себя неспособным воздать ему должное. Ты смотришь на воду и видишь, что цвет её постоянно меняется по мере того, как солнце движется по небесной орбите. Нельзя сказать, что вода голубая, потому что через секунду она отражается розовым, потом лиловым и золотым, а набежит тучка - вот она уже опять серая.
   Эрик устало присел на камень; Хелен скользнула за спину и, вынув из руки его кисть и положив её на палитру, начала легонько касаться его, словно бабочка цветка. Чувствуя руки, разминающие ему шею и плечи, кожу, теснящую его тело, он весь затрепетал и повернул к ней голову, тогда она быстро чмокнула его в щёку, слизав язычком солёный пот.
   - Сегодня будет самый высокий прилив за весь месяц, - говорил Эрик, пока Хелен массировала его, - ветер поменялся с южного на северный и начинает крепчать. Что-то не припомню, чтобы у нас с тобой был здесь такой замечательный день...
   - Ветер что надо...
   - Бриз всегда поднимается после обеда.
   - Здесь такое укромное местечко, надо чаще сюда приходить.
   - Может, завтра и придём, если погода не подкачает...
   - Разве сюда никто не ходит?
   - Дети иногда пробегают - по тропинке да через мостик - к Выдровым Скалам или к бухте Кораблекрушения, что на той стороне острова, да временами один омаролов заходит проверить верши, словом, люди тут встречаются нечасто.
   - А где Старбек?
   - Был где-то здесь, - Эрик огляделся вокруг. - Должно быть, где-нибудь гоняет за птицами.
   - Полежи рядом со мной, милый... ты так устал.
   - Уже почти готово, через час закончу, обещаю, - сказал Эрик, поднимая руку с кистью вверх, словно давал клятву.
   - Хорошо, - ответила она и вернулась на тёплый песок загорать.
   "Посмотрите-ка на неё в этом купальнике, - подумал Эрик, - как она движется! Я овладею ею прямо сейчас и прямо здесь, на пляже".
   - Эрик! - помахала Хелен.
   - Гммм-хммм...
   - Намажь мне спинку и ножки кремом, пожа-а-а-луйста!
   Эрик качнул головой вверх и вниз, по-прежнему вглядываясь в океан. Сняв очки, улыбаясь застенчиво и обольстительно, Хелен смотрела на него снизу вверх.
   "Хочет казаться изнеженной и избалованной, - размышлял Эрик, - Почему бы и нет? Пора отдохнуть и ей". Глядя в ясные, по-детски голубые глаза, на полную упругую грудь, притиснутую к песку и рвущуюся из развязанного на спине бюстгальтера, на пухлые ягодицы, колеблющиеся при каждом движении, он медленно приблизился, с трудом соотнося её тело с контурами пляжа и на какой-то миг позабыв, зачем подошёл. Он опустился на одеяло, прижал её к себе, поцеловал и нежно развернул к себе.
   - Я думала, ты собираешься намазать мне ноги и спину, - поддразнила Хелен и обняла его за шею.
   - Обязательно... - пробормотал Эрик, опустив голову на одеяло и лаская её грудь, - но не сейчас...
   - А что если кто-нибудь придёт?
   - Ну, так что ж.
   - Как что?
   - Чего ты от меня хочешь, чтобы я помахал им рукой? Мы любим друг друга, Хелен, вот и всё. Мы завернёмся в одеяло и... - шептал Эрик, неумело развязывая тесёмки на её трусиках.
   - О нет, прекрати... - она отвела его руку.
   - Давай же, дорогая, пусть будет как в "Отсюда и в вечность"3...
   - Нет, только не на берегу, не так... Мне нужно уединение, я ещё не такая раскрепощённая.
   - Да, конечно, прости, - Эрик пожал плечами; чресла его остыли быстро. Он отвалился и медленно поднялся на ноги.
   - Я не так это себе представляла, Эрик.
   - Знаю, знаю... - сказал он, глядя на неё.
   Хелен завязала тесёмки бюстгальтера, перевернулась на живот, и Эрик, опустившись на колени рядом, намазал её кремом от плеч до золотого браслета на левой щиколотке.
   - Вот, это тебя защитит. На сегодня я почти закончил, осталось совсем чуть-чуть.
   - Я подожду, - вздохнула Хелен и положила голову на руки.
   - Тогда смотри в оба!
   - Я тебя люблю, - сказала она, морща губы и закрывая глаза.
   - Я тебя тоже...
   Эрик вернулся к живописи; спустя десять минут Хелен пришло в голову освежиться. Ничего не сказав, она сунула очки в складки полотенца и тихонько пошла к воде. Медленно вошла по пояс и нырнула. Задержав дыхание, она поплыла под водой, вынырнула в пятнадцати футах от берега и, наслаждаясь прохладой, от которой розовела и пощипывала кожа, поплыла к камню Мертвеца, напоминающей стог сена глыбе чёрного источенного гранита, что исчезала и появлялась во время приливов и отливов в семидесяти пяти ярдах от берега.
   После гибели Моряка Эрик предупреждал её, что окружающие остров воды, в особенности мелкие бухты, где резвятся тюлени, не годятся для купания, тем более на склоне дня во время прилива.
   - Иногда приплывают большие хищники охотиться возле берега, - говорил он, - и даже если они не рыскают поблизости, всё равно идея плохая. Вода слишком холодна, в ней полно опасных течений и водоворотов, даже сильный пловец может запутаться в морской траве и утонуть, не успев выпутаться...
   Но она недооценивала опасность, считая, что Эрик всё преувеличивает и полон страхов и тоски из-за смерти собаки. В конце концов, рассуждала она, всю жизнь она плавала в водах Мэна и ничего с ней не случилось.
   В десяти ярдах от камня она остановилась и, откинув мокрые волосы, развернулась в сторону Эрика.
   "Вы только посмотрите на него, он так увлечён, что даже не заметил, как я уплыла", - подумала она. "Эй, Эрик!" - крикнула она, балансируя в воде на одном месте лицом к берегу.
   Эрик оторвался от холста, быстро окинул взглядом пляж - бухту - и увидел её.
   - Господи боже! - заорал он и взрыл ботинком песок.
   - Давай сюда, водичка отличная...
   - Хелен, вернись, здесь нельзя купаться, - махал Эрик крюком, - да ещё так далеко и в эту пору.
   - Что? - крикнула Хелен, приставляя к уху ладонь. - Что ты сказал?
   - Я сказал, верни свою маленькую задницу назад. Сейчас прилив, а ты так близко к открытому морю!
   - Почему бы тебе не приплыть и не спасти меня?
   - Давай, давай, я не шучу... вернись.
   - Нет...
   - ХЕЛЛ-ЛЕННН!
   - Поймай меня, цыплёнок...
   - Положу тебя на колено и всыплю крюком в зад горячих, честное слово!
   - Я уже стара для взбучки.
   - Ничего, в самый раз...
   - Эрик!
   - Что?
   - Я слишком замёрзла, чтобы плыть назад, милый... я сначала немного отдохну на камне, ладно?
   Эрик подошёл к воде и, прикрыв глаза козырьком ладони, прищурился. Он не надевал солнечные очки во время работы, чтобы отличать настоящие цвета моря, земли и смешиваемых красок.
   - Пять минут, не больше, а потом живо сюда...
   - Я замёрзла, Эрик. Разреши мне погреться на солнышке, прежде чем плыть назад.
   - И тогда ты вернёшься на берег?
   - Да, да, обещаю, милый...
   Эрик нахмурился и прищёлкнул языком, пробурчал что-то невнятное, покачал головой и побрёл к холсту.
   Камень Мертвеца сплошь усеяли чайки, и, когда Хелен выбиралась из воды и осторожно усаживалась на гранитном уступе, они взмыли над громадным валуном, хрипло орали и навивали круги по спирали, всё Щже и Щже, пока лапами снова не коснулись камня; приземлившись, они вразвалочку устраивались на отдых, выбирая лучшие позиции, чтобы следить за косячками мелкой сельди, резвящейся у поверхности воды. У самого берега было глубоко, у камня Мертвеца становилось мельче, но дальше в море глубина опять увеличивалась. К северу Хелен видела выход из бухточки, тёмные волны, бьющиеся в отвесные берега мыса Песчаного, видела остров Утиный в полумиле от мыса и за ним - всю ширь океана. Она повернулась к югу и, опершись руками на уступ, легла на спину, подставив лицо последним жарким лучам опускавшегося к горизонту солнца.
   Эрик с головой ушёл в работу и забыл обо всём. Прилив продолжался, уровень океана повышался и заставил Хелен взобраться на уступ повыше. Она забавлялась, наблюдая за игрой в салки двух тюленей вокруг чёрного гранита, и хоть купальник был уже почти сух, она решила ещё немного задержаться, не желая возвращаться в холодную воду и плыть назад к берегу.
   День двигался свои чередом, блестящие жёлто-зелёные сосны, окружавшие бухту Ворчуна, незаметно стали тёмно-серыми, солнце в небе уже висело ниже, и его свет, отражаясь от воды, вычерчивал на её поверхности причудливые золотистые и розовые полосы и пятна. Тени деревьев удлинились, прилив продолжался; воздух вдруг как-то сразу посвежел, и на востоке уже собирались и вытягивались в сторону земли тёмные грозовые тучи.
   Хелен всё ещё сидела на камне, жалея, что заплыла так далеко и всей душою желая оказаться на берегу рядом с Эриком. Она заметила, что море прибавилось, океанские валы пошли выше и длиннее, и уже можно было различить гул дробящегося о Песчаный мыс прибоя. Чаек поубавилось, они потянулись домой на пустынный Утиный остров и другие соседние острова, но тюлени продолжали носиться вокруг камня Мертвеца, в то время как сам он медленно погружался в поднимающееся море.
   Прилив захлёстывал скалу всё выше и выше, и Хелен забиралась наверх, поближе к вершине, зачарованно заглядывая по пути в крошечные приливные заводи, кишащие жизнью. Она наблюдала в них неспешный пульс и пируэты простейших морских организмов и думала, как, должно быть, недалеко ушли они от первого такта жизни на земле.
   Совсем рядом на тёплой скале дремали ещё два тюленя. Они тихонько лежали рядком на солнышке, но вот проснулись и жалобно заскулили, словно проспали дСльше, чем собирались, потом ловко прошлёпали ластами по камню, недолго и пронзительно покричали, раскачивая головами вверх и вниз, и скользнули в воду. И вот уже вчетвером молодые, упитанные и здоровые тюлени крутились, вертелись и извивались, без устали гоняясь друг за дружкой и выставляя морды из воды. Хелен любовалась лоснящимися шкурами, полными грусти большими глазами и думала, какие же они милые и удастся ли ей подобраться к ним поближе, чтобы погладить. Тюлени рассекали воду и, игриво плескаясь, обдавали её потоками брызг, но вскоре все разом выбрались из моря, скуля и постанывая. Что-то их встревожило, и это точно было не присутствие Хелен.
   Они немного полежали на солнце, но расслабиться или вздремнуть не смогли. Они опять заволновались и залаяли, поднимая головы к небу так, как делал Старбек, собираясь завыть. Поднялся гвалт, мрачный визг, подобный звуку тревоги, он эхом пронёсся по бухте и мурашками озноба пробежал по спине Хелен.
   Эрик посмотрел вдаль и увидел, что чёрное покрывало штормовых туч, раздуваясь и перемешиваясь, стремительно наступает с северо-востока в сторону острова. С моря поднялась и, скользя по поверхности воды, дрейфовала к берегу лёгкая дымка тумана, и он знал, что за ней последуют ветер и дождь.
   Камень почти весь погрузился в воду, и в бухте Ворчуна всё, казалось, замерло. Море улеглось, почти остановилось и у берега казалось зеркальным, лишь на глубине морщилось лёгкой рябью да небольшими гладкими волнами без белых барашков. Воздух стих и почти не колебался.
   - Нельзя больше откладывать, Хелен. Пора плыть назад.
   - Плыву, плыву...
   Эрик снова погрузился в работу. Хелен на попе съехала вниз по скале и опустила ноги в воду.
   - Бррр... холодно!
   Она обгорела на солнце, и ожог начинал терзать тело, особенно теперь, когда прохладный бриз уже не дул с моря. Спина, грудь, руки, ноги покраснели и саднили, и она знала, что холодная вода большого облегчения не принесёт, хоть и охладит кожу на короткое время. Тюлени снова покинули камень и плавали, играя друг с другом, поблизости. С трудом заставила она себя войти в воду и поплыла к берегу на боку, стараясь выше держать голову, чтобы не намочить волос. Проплыв несколько ярдов, она остановилась, чтобы ещё раз полюбоваться на увлечённых салками тюленей. Минуту спустя, ударив по воде ногами, она двинулась к берегу.
   В тихие воды бухты Ворчуна из глубин океана грациозно и невозмутимо выплыла огромная рыба со шрамом на голове. Случилось это более чем в четверти мили от берега; скрытно бороздя воду у поверхности, продвигаясь вперёд короткими взмахами серповидного хвоста, она искала пищи. Рыба почувствовала изменения в ритмах бухты и повернула к берегу, терпеливо и причудливо скользя взад и вперёд в толще воды. Она учуяла тюленей и, уловив направление запаха, ускорила удары хвоста.
   Рыба шла под самой поверхностью, но большой чёрный плавник пока не резал воду; серпообразный хвост, как у макрели, оставлял после себя след из крупных завихрений. Она приближалась, принюхивалась, идя зигзагами, следуя своим примитивным пищевым инстинктам, прочёсывая бухту ради лёгкой добычи - желательно плоти млекопитающего, - способной утолить чудовищный аппетит. Рыба шла к берегу, и следовавшие за Хелен тюлени, визгливо пролаяв, нырнули под воду и исчезли. Тюлений лай обескуражил Хелен, и, ощущая судороги в ногах, она остановилась оглядеться. Холод проникал сквозь обожжённую кожу, зубы стучали.
   Она почувствовала опасность, но не смогла её определить и потому решила, что это какие-то необъяснимые страхи. "Такие страхи всегда возникают у людей", - успокаивала она себя. Она снова поплыла, стиснув зубы, но новая вспышка страха пронизала её. Она остановилась, зубы стучали всё сильней, губы и пальцы посинели. Она почувствовала пришедшую из глубин упругую волну, пульсирующую стену воды, которая приподняла её и - плавно опустила. "В воде что-то есть, - подумала она. - Подо мною что-то, чего мне не видно. Что это может быть? Оно там словно привидение. Наверное, я перегрелась на солнце".
   Яркая зелень побледнела, она заметила, как раздувшимся переспелым помидором висит солнце над горизонтом на юго-западе. Как серые силуэты сосен на верхушке холма у бухты Кораблекрушения, что к западу на острове, резко выделяются на линии горизонта, окрашенного светло-синими и ярко-золотыми красками.
   Огромная рыба сделала вокруг неё второй круг, и Хелен ощутила, как в ноги ударила новая странная упругая волна. Она остановилась и посмотрела вокруг, но не увидела ничего необычного. Воды бухты Ворчуна плескались кротко, как прежде.
   Ей стало страшно, она показалась себе такой беззащитной, уязвимой. Разыгралось воображение. Она попробовала всмотреться сквозь воду на свои ноги и ещё дальше - в глубины бухты, в джунгли водорослей, протягивающих со дна стебли, словно манящие руки некогда погибших моряков. Мерещились челюсти, когти и щупальца, хватающие её, тянущие вниз, в голове мелькали знакомые кадры фильмов ужасов. Чудились гигантские кальмары и спруты, морские змеи и акулы, тварь из Чёрной лагуны и чудовища Лох-Несса и Огопого4: копошатся, подкрадываются снизу и только и ждут удобного случая нанести совместный удар и сожрать её.
   "Ах, как глупо. Внизу ничего нет, не буду больше смотреть в воду - слишком жутко. Но если это течение, то какое-то необычное. Должно быть, вихри, подводные водовороты, мне о них рассказывали".
   Снова оторвавшись от холста, Эрик видел, что она возвращается; он задержал взгляд на быстро приближавшихся с севера сердитых тучах. Ещё дальше в море дымка уже превратилась в полосу тумана и сейчас поглощала Утиный остров - плотная масса морского тумана кружилась и плыла всё ближе и ближе к берегу и крадучись вот-вот вольётся в бухту Ворчуна. Умирающее солнце, огромный красный эллипс, так низко висело над землёй, что, казалось, последними лучами обжигает верхушки деревьев. Розовые и оранжевые пятна испещрили бледно-голубое небо, и тучи над горизонтом окрасились в чистый золотой цвет. Гладкая заводь бухты пылала багрянцем.
   Хелен хорошо видела, как на берегу, в пятидесяти ярдах от неё, Эрик стоит у этюдника и время от времени посматривает на море, не теряя её из виду. Громадная рыба сделала виток и устремилась на север, в открытое море, и большой хвост высоко поднялся из воды. Она круто развернулась и, словно подводная лодка на полном ходу, стремительно понеслась на Хелен, с плеском рассекая водную гладь треугольником спинного плавника и ощерив пасть в шутовской ухмылке. Крокодиловы зубы в огромной разверстой пасти выдались вперёд, страшные чёрные глаза в грозных впадинах-воронках не выразили никаких чувств.
   Акула была уже в шестидесяти ярдах и, плывя параллельно берегу, быстро приближалась к Хелен, но так, что та её не замечала. Эрик тоже не видел акулу с того места, где стоял: обзор ему закрывали ветви деревьев. Снова подул ветер и взгорбил небольшие гладкие волны, и те сливались в более мощные валы с зубчатыми гребнями; муть серебристого тумана почти полностью укрыла бухту, но была столь разрежена, что сквозь неё Хелен могла видеть всё.
   Акула вышла на цель, серая сверкающая спина с плавником и хвост показались из воды. Это была большая белая акула, с огромной массой, скоростью и такой мощью, что хватало лёгких толчков хвоста, чтобы мчать её вперёд. Оставалось пятьдесят ярдов; рыба неслась торпедой, солнце переливалось на плавнике. Сорок ярдов... тридцать ярдов... Хелен по-прежнему не замечала летящей на неё акулы. Но вот плавник мягко ушёл под воду: акула, трепеща безмерным телом, нырнула. Рыба ушла на глубину и через миг, широко раскрыв пасть, устремилась вверх. И когда она ударила из глубины, страшные чёрные глаза стали белыми.
   Кто-то перевернул Хелен вверх ногами и, схватив её, брыкающуюся, челюстями от плеч до бёдер, резко потянул вниз. Раздался крик. Эрик видел, как бледная акула, зажав в пасти извивающуюся Хелен, рвётся из бухты, с сильным плеском уходит под воду так, что несколько мгновений ни её, ни Хелен не было видно в белой кипящей воде.
   - НЕЕЕЕЕЕЕТ! - закричал он.
   Акула показалась из воды, в челюстях билась Хелен. Она закричала, но гигантская рыба усилила хватку и изо рта хлынула кровь. Акула резко дёрнула головой и выпустила её. Эрик оцепенел, не в силах верить настойчивым образам, посылаемым глазами его мозгу.
   - На помощь... - слабо звала Хелен. - Эрик, помоги...
   Неистово молотя руками и пронзительно, надрывно крича, она выскочила на поверхность, уже залитую её кровью, не более чем в десяти футах от того места, где ушла под воду.
   Не говоря ни слова, Эрик скинул ботинки, опрометью промчался по песку, прыгнул в воду с головой и поплыл на помощь, загребая руками, как мельничными крыльями, но ему мешали крюк и одежда. Довольная от вкуса крови и панического ужаса Хелен, рыба кружила вокруг.
   Бриз сменился крепким ветром, он наполнил собой всю бухту - не спрячешься. Похолодало, пошёл дождь, мелкий, но всё усиливавшийся; близился шквал.
   Акула опять поплыла к Хелен. Коротко и упруго ударяя хвостом, словно рыба-молот, она рассекала воду, и блекнущие лучи солнечного света отражались на спинном плавнике. Эрик остро и чётко сознавал всё, что происходило вокруг.
   Он уловил обширный грохот: это кипень бурунов у наветренного края острова разбивалась о берег на Песчаном мысу. У входа в бухту море шумело, и белая пена с чёрных наступающих волн хлопьями срывалась в небо.
   Плывя сквозь хлещущие волны, он словно отстранился от происходящего, словно ничего не было, будто видел он страшный сон и через несколько минут благополучно проснётся в своей постели. Он не замечал холода, проникающего сквозь одежду, не сознавал даже того, что плывёт. Он действовал рефлекторно, на одних инстинктах. Голова шла кругом, и когда он смотрел вверх, то видел лишь одинокую крачку, парящую в вышине. Небо ходило ходуном и так наполнилось туманом и дождём, что видеть стало труднее. В глазах всё расплывалось, и он терял Хелен из виду.
   ...Когда рыба показала из воды голову и медленно скользнула мимо, открывая взору белое брюхо и серый бок, она увидела черноту под широкими грудными плавниками, скошенные треугольные зубы, конусообразную морду, тёмные, подобные камням, глаза и трепещущие жабры. Увеличив скорость, акула прошлась ещё раз, выгибая спину, морща жаберные щели, открыв пасть и делая хвостом мощные гребки, всё приближаясь и подрагивая клинком плавника, разрезающим воду. Вот огромная рыба напролом понеслась по воде, сделала выпад, схватила её зубами и вытолкнула до пояса из воды. Отбиваясь, Хелен порвала плоть и сухожилия левой руки о скошенные назад зубы. Тогда акула потащила её на десять футов под воду и там отпустила, но каким-то образом ей всё-таки удалось всплыть.
   Не успела она судорожно глотнуть воздуха, как акула напала в третий раз. Выпад был столь стремителен, что обеих выбросило из воды; рыба рухнула вниз, крепко стиснув Хелен в челюстях, яростно мотая головой из стороны в сторону, словно пёс, треплющий крысу. Отбиваясь от акулы здоровой рукой, Хелен каким-то чудом снова удалось пробиться наверх. Эрик греб, что есть сил, и уже почти достиг её. Дождь перешёл в яростный ливень, в небе вспыхнула молния, за ней прокатился гром. Он был в нескольких ярдах от Хелен, когда увидел акулий плавник, несущийся по воде.
   Проплывая мимо, акула ударила Эрику под дых и ушла с Хелен ко дну, протащила её по камням и вынырнула с крепко сжатым в челюстях бездыханным телом. Громадная рыба, повернувшись на бок, снова пронзила воду и скрылась в глубине, взахлёб заглатывая добычу, и воздушные пузырьки разбегались в стороны прочь от пасти.
   Больше Эрик не увидел ничего. Акула исчезла, и Хелен вместе с ней. Немного поболтавшись на одном месте, он медленно поплыл кругами, разыскивая тело, но ничего не нашёл. Так прошло пять... десять минут; никто не всплыл, вода была пуста, только всё так же хлестал дождь. Холодная вода судорогой сводила руки и ноги, холод подбирался к сердцу; тогда он повернул к берегу и, задыхаясь, дрожа и плача навзрыд, свалился на песок...
   Не отрываясь, он смотрел на море.
   Ветер превратился в ревущий шторм, волны в бухте вздымались выше и выше. До Эрика доносился рёв мощного прибоя на Песчаном мысу, бьющегося о скалы. Ещё дальше, за мысом, море неистово кипело. Огромные валы разбивались о берег и оставляли на мокром плотном песке длинные пенные полосы; с каждым ударом моря он чувствовал под собой содрогания земли.
   Он сидел на берегу, глаза запали и, неспособные на чём-либо сосредоточиться, лихорадочно блестели; щёки ввалились, мокрыми прядями повисли волосы.
   Старбек прятался от непогоды под деревом и оттуда внимательно наблюдал за хозяином, не понимая, почему тот не шевелится. Но Эрик только смотрел на бухту.
   Дождь продолжался, хотя был уже не так силён, временами далеко-далеко раскатисто, будто большими орудиями, гремел гром, эхом перекатываясь к югу.
   Он не двигался. Не мигал. Не почёсывался. Просто сидел и смотрел на север.
   Прошло много времени, а он всё сидел недвижимо на берегу. Старбек ушёл к хижине, ждал его там и грыз под дровяным навесом старую кость. Шквал переместился на юго-запад, к материку, и заметно ослаб.
   Стемнело; Эрик медленно поднялся на ноги, собрал этюдник и устало побрёл домой.
   Плотная пелена туч окутала небо, не позволяя ни луне, ни звёздам осветить его путь...
  
  
   ГЛАВА 22. "СОБИРАЯ ОСКОЛКИ"
  
   "- Мстить бессловесной твари! - воскликнул Старбек. - Твари, которая поразила тебя просто по слепому инстинкту! Это безумие! Капитан Ахав, питать злобу к бессловесному существу - это богохульство.
   - Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже
   солнце, если оно оскорбит меня".
  
   После заупокойной службы в Бутбэе Эрик вернулся на остров и ни с кем не встречался. Он мог думать только о Хелен и своей боли. Днём он в тоске бродил по острову, по ночам плакал. Жить больше не хотелось. Ничто больше не заботило, даже искусство. Он не понимал, за что так сильно наказала его любовь. Он гладил Старбека, но ответа не находил. Постепенно тоска сгустилась и перешла в злость, а затем и в ярость, и он изливал её на всех подвернувшихся под руку, даже на нового служку в универсальном магазине. Он был зол на акулу, зол на жизнь, зол на самого господа бога. За свою потерю ему хотелось погасить луну, солнце и звёзды, ввергнуть мир в вечную тьму, а потом умереть самому...
   Днём и ночью он корчился от боли и ярости, как раненый медведь, и думал только о мести. Месть, месть, месть. Он отомстит громадной рыбине, забравшей его руку, разрушившей его искусство, сожравшей его пса и убившей предназначенную ему женщину.
   О Хелен, как много потеряно вместе с тобой. Сколько весёлости и скромности, интеллекта и такта, сколько любви и мудрости. Ты - часть меня; когда ты умерла, умерла и часть меня. Я помню тебя, я помню все мелочи, что любил в тебе...
   Помню твои жесты и слова, помню, как ты смотрела, как говорила. Я любил тебя за твои достоинства, но ещё больше - за твои несовершенства: это они делали тебя такой же, как мы все. Я любил тебя за то, кто ты была, и за то, кем ты была; я любил тебя за то, за что ты вступалась, и за то, против чего боролась.
   Ты так много значила для меня. Ты, моя любовь, мой лучший друг, мой величайший учитель, мой прекрасный критик, моё солнце и моё спасение, моя утренняя и вечерняя звезда, моя скала - постоянная и незыблемая в этом изменчивом мире.
   Зачем тебе понадобилось оставить меня посреди жизни? Как мне жить дальше без тебя? Мне так сильно тебя не хватает. Я знаю: наши жизни не вечны. Нашим годам есть предел, это он делает наше время столь ценным. Ты была здесь, а потом, подобно падающей звезде, прочертившей летнее небо, ушла навсегда, ушла слишком рано...
   Эрик старался найти разумное объяснение своему желанию мести, как акту справедливости. Акула была убийцей, беглым преступником, которого нужно задержать, судить, вынести обвинительный приговор и придать смерти. Уничтожить. И только он один будет ей и судьёй, и присяжным, и палачом. Огромная рыба явилась воплощением зла, проникшим на его территорию. Он не хотел обращать на неё внимание, но больше игнорировать её он не может. Настало время действовать.
   "Хелен бы этого не одобрила, вне всяких сомнений. Она бы посоветовала мне не тратить времени попусту, заниматься своей работой и своей жизнью. Но я не могу, зная, что где-то там всё ещё обитает Меченая и готовится к новому удару".
   Всю следующую неделю репортёры Бангора и Портленда сыпали сенсационными сообщениями о нападении. Они взяли интервью у Боппа, начальника полиции, уже успевшего переговорить с Эриком, получили детальное представление о происшествии и наполнили свои статьи цитатами экспертов по акулам со всех концов страны. На несколько дней остров заполонили журналисты: они прибывали на пароме и жаждали сделать фото и взять интервью у Эрика ради полностраничных материалов, которые готовили их газеты об акуле, вот уже три года терроризирующей Бутбэй и его окрестности. Все они стучались в дверь к Эрику, но он, если случался дома, отказывался встречаться с ними.
   На следующий день после нападения рыбаки острова Рождества заявили, что попытаются выследить и убить акулу. Они говорили, что беда зашла слишком далеко, что в который уже раз они со своими детьми оказываются в опасности. Газеты сообщали о смелости рыбаков, о том, как они загарпунят акулу и положат конец царству страха. Рыбаки расставили крючковые снасти с наживкой, искали повсюду, но натыкались лишь на синих акул да на акул-молотов. После месяца попыток, не найдя никаких признаков большой рыбы, они оставили эту затею и вернулись к своим ловушкам и сетям.
   Эрик посадил Старбека на цепь, привязав её к дереву: ненадолго и для его же пользы. Потом загнал свой грузовичок на паром и поехал в Бутбэй запастись досками, столбами и буром-ямокопателем. Вернувшись домой, он обнёс избушку большим забором с воротами, как раз под размер грузовика. Он решил выпускать Старбека, только если сам будет выходить. Если же он будет занят живописью в доме или отлучится в Бутбэй, псу придётся сидеть взаперти в дровяном сарае. До тех пор пока акула не будет убита.
   Он поселился на острове, чтобы жить свободным человеком, но остров всё больше и больше превращался в тюрьму. И всё из-за пса, который больше не мог слоняться там, где вздумается.
   Что-то смущало Эрика в том, как они вместе с Бастером Бохаткой побеседовали с Мирной Маккарти, хоть и не сразу осознал. Он пробовал выбросить это из головы, но на душе скребло, и когда тот случай приходил на ум, он понимал, что они с Бастером вели себя несносно и не имели никакого права придираться к ней. Так проявились пороки его собственного характера. Как бы то ни было, плохо ли, хорошо ли, но она старалась и была преданна своей идее. Не ему было судить её, ни с моральной, ни с художественной точки зрения. Была её работа хороша или плоха, верна или ложна, был ли её талант велик или мелок, она занималась тем, чем хотела заниматься. Она обладала этим правом, этой свободой так же, как любой из художников. И тогда, на выставке, и на обратном пути с Хелен в Бутбэй ему не следовало произносить то, что он произнёс.
   Может быть, он позавидовал её успеху? Позавидовал, может быть, тому, что критики понимали её? Если он хотел свободы для своей живописи, то разве не дСлжно было ему уважать и её свободу? Зачем он так поступил? Он понял, что был не прав. Какое раздражение охватило бы его самого, если б кто-то стал перечить ему на знаковой выставке его же работ. Он снова поддался эмоциям. Слишком часто действовал, повинуясь порыву, совершая поступки, о которых впоследствии сожалел, но которые поначалу казались правильными. Нужно следить за собой. С чего это он так разошёлся?
   Он пробовал вернуться к живописи и не мог. Он не мог сконцентрироваться, рука опять изменяла ему. Цвета не складывались. Он не мог писать. Не мог подмечать. Только смерть Хелен занимала его. Только потеря и боль. Гнев и необходимость расплаты. И невыразимая печаль охватывала его, и он помышлял о самоубийстве, о том, как купить револьвер, зарядить, приставить к виску и покончить всё разом. Враг был не в акуле. Враг, с которым он сражался, был в нём самом, в его горе и тоске.
   "Что толку пытаться? Я больше не художник. Мне не стать художником снова. Брошу живопись. Без Хелен нет у меня желания продолжать. Я никчемен. Что ещё мне остаётся помимо того, чтобы убить себя? Я не способен идти дальше.
   Но как-то всё-таки должен..."
   Долгие годы он отдавался живописи полностью. Всё, что было в душе, он вкладывал в работу, и хотя манера его письма изменилась после потери руки, он никогда не переставал заботиться о равновесии, порядке и гармонии. И всегда жёсткая дисциплина и тяжёлый труд выводили его в победители. В период величайших неудач он хранил любовь к простоте и искал согласия красок и форм. Он определил для себя принципы живописи. Каждая картина наряду с бесчисленными мелкими решениями являлась плодом долгих раздумий и подготовки. Он прилагал все силы, чтобы достичь ясности в своих работах, чего-то умиротворённого и приятного, пищи для глаз, сердца, ума и, конечно, для души.
   27-го июля акула атаковала снова. У мыса Пемакид-Пойнт погиб ловец омаров. Тут же в "Бутбэй Реджистер" появилось сообщение о происшествии, включая интервью с очевидцем из отдыхающих.
   - Я был на своей яхте, - повествовал газете Луи Айюб, - и видел, как акула-монстр приблизилась к сидящему в дори1 человеку. Сначала она кружила вокруг лодки, затем вынырнула из воды и заглянула внутрь. Человек схватил весло и ударил её, но акула перекусила весло пополам, словно зубочистку. Рыба попыталась перевернуть лодку снизу, когда же это не получилось, она выскочила из воды и упала плашмя на дори прямо посередине. Человек размахивал руками и звал на помощь, но сделать ничего было нельзя. Акула разломила лодку, и её обломки вместе с человеком исчезли в бурлящей воде.
   Газета писала, что большая белая акула двадцати футов в длину была замечена у малых островов в районе Бутбэя, что она чуть не перевернула две маленьких лодки возле Беличьего острова и напугала занимавшихся ловом трески рыбаков, сначала проплыв под ними в глубине, а потом нанеся хвостом оглушительные удары по днищам. По последним сведениям, поступившим на пост береговой охраны, акулу у острова Дамарискоув видел 72-летний рыбак из Бутбэя, бывалый моряк по имени Элзуэрт Паркер.
   - Стоял отличный денёк, доложу вам, и я ясно видел, как она резала воду плавником, разыскивая пищу близ берега. Когда она проплывала под моей лодкой, мне показалось, что её длинной тёмной тени не хватит вечности, чтобы миновать меня, - рассказывал он.
   В начале августа Эрик и Старбек отправились паромом в Бутбэй навестить мать Хелен. Люди на городской пристани судачили об акуле, и когда Эрик с собакой проходили мимо, они тихонечко цокали языками и за спиной показывали на него пальцем, говоря, что это его девушку убила акула.
   После гибели Хелен галерею закрыли и вся бухгалтерию передали прокурору, который распорядился наследством. Оно отошло матери Хелен. Когда появился Эрик, Рут Хэтт разбирала личные вещи дочери и плакала, определяя, что оставить себе, что раздать друзьям Хелен, а что передать в "Гудвил" 2. Встретившись с Рут впервые со дня похорон, он и сам расплакался, так что стало понятно: прошедший месяц не принёс ему облегчения.
   - Я долго думал, что мне делать, Рут, - начал Эрик. - Ещё не знаю как, но я должен выследить эту акулу. Я знаю, если б Хелен была с нами, она бы потребовала, чтобы я не делал этого, чтобы занимался своей жизнью и своей работой и не рисковал понапрасну головой ради отмщения за её смерть. Но меня так переполняет горечь утраты, что я не могу думать о себе; каждый день я думаю лишь о том, как сильно мне не хватает Хелен и как сильно хочу я положить конец царству ужаса на острове Рождества. Я просто хочу, чтоб вы знали, как я собираюсь поступить и почему...
   - Я понимаю, Эрик...
   Проведя несколько дней на материке, Эрик и Старбек вернулись на остров. Постепенно первое потрясение и тоска ослабевали, он медленно приходил к пониманию, что нужно склеивать жизнь по кусочкам и жить дальше. Но также ощущал в себе и клокочущую неуёмную ярость, ту едва сдерживаемую ярость, которую он спрятал глубоко в сердце три года назад. Он понимал, что должен выполнить обет, данный в день, когда большая рыба забрала Моряка. Но как? Хелен была права. Он ничего не знал о преследовании акул, и, кроме того, ни одно рыбацкое судёнышко на острове не подходило для охоты на большого людоеда. А это значит, что будет убит кто-нибудь ещё.
   Через неделю Эрик со Старбеком поехали в Бутбэй. Эрик хотел разыскать старого товарища по Вьетнаму Берта Дайера. Предприятие казалось почти безнадёжным. Они не виделись с тех пор, как покинули зону боевых действий. Он знал только, что Берт вырос в Нью-Бедфорде3, в рыбацкой семье. В субботу утром он отправился в библиотеку и выкопал там новое издание телефонного справочника Нью-Бедфорда. В нём оказалось больше двадцати Дайеров, и никто из них не носил имя Берт. "Ну, хорошо, - подумал он, - наверняка кто-нибудь с такой фамилией что-нибудь да знает". Он выписал из справочника адреса всех Дайеров и решил отправить каждому по коротенькой записке с объяснением, кто он такой, что Берт его старый товарищ и что он хочет знать, известно ли им что-нибудь о нём. Без сомнений, дело было рискованное, но он считал вполне вероятным, что кто-нибудь из списка окажется родственником Берта, способным дать подсказку о его местопребывании.
   Теперь у него был план, занимавший его мозг помимо тоски. Он вернулся на остров и каждому Дайеру написал по письму. Отослав письма, целую неделю он бродил по острову, долгими часами вглядываясь в море, туда, где был схвачен Моряк и убита Хелен. Три раза на закате ему казалось, что он заметил большой, тёмный, словно призрак, крадущийся вдоль берега плавник, поджидающий его, но тьма сгущалась, зависала туманная дымка, и потому уверенность его таяла; наконец, он сказал себе, что скатывается в паранойю.
   Следующую неделю он ежедневно отправлялся на почту справиться, нет ли ответа на запросы. И вот, спустя шестнадцать дней, из Нью-Бедфорда пришло письмо:
  
   Дорогой Эрик,
  
   Ваше письмо нашло меня; да, я мать Берта Дайера. Меня зовут Хэтти. Даже не знаю, Эрик, как вам поступить, чтобы связаться с Бертом. Ведь он - психическая жертва войны. Многие годы его мучают воспоминания и ночные кошмары. Первое время после возвращения из Вьетнама он звонил мне и, рыдая, рассказывал, что видит только убитых им женщин и детей. Я умоляла его обратиться за помощью в ветеранский госпиталь, но он отказался наотрез. Однако когда я в последний раз разговаривала с ним, он казался нормальным.
   Я только боюсь, что новость о вас вновь спровоцирует его проблемы. Я прислушалась к своей совести и верю, что вы поступите как лучше. Первые два брака Берта расстроились, и не нужно говорить, как это разбило моё сердце. Недавно он покинул США и сейчас живёт в бухте Блэкс-Коув, провинция Новая Шотландия4, там он работает рыбаком. Но в последнее время из-за соли и холода у него проблемы со зрением.
   Не знаю, что случилось с Бертом во Вьетнаме. Он никогда мне ни о чём не рассказывал, а сама я боялась касаться этой темы. Сейчас он далеко от меня, и между нами уже нет той душевности, что была когда-то, но при последних наших разговорах мне показалось, что он ещё больше любит меня. Я только надеюсь, что у вас нет тех проблем с психикой, что у Берта.
   К письму я приложила адрес Берта и номер телефона. Иногда Берт отсутствует целыми неделями. Весной, осенью и зимой он работает на коммерческих рыболовецких судах, выходящих на ярусный лов их Галифакса, а летом немного рыбачит на своей собственной шхуне. Сейчас он живёт с официанткой по имени Луиза. Она хорошая девушка и обычно бывает дома по вечерам после шести-тридцати. Если Берт в море, то она сможет вам сообщить, когда приблизительно он вернётся домой, а также каково сейчас его душевное состояние. У него почти нет друзей; я думаю, ему отчаянно нужно поговорить с кем-нибудь, кто был там и кто сможет его понять.
  
   Искренне ваша,
   Миссис Хэтти Дайер
  
   Эрик подумал, что для начала, прежде чем звонить, будет лучше написать обстоятельное письмо Берту и рассказать о своей жизни после войны, о том, как сначала потерял руку, потом собаку и, наконец, Хелен. Конечно, после стольких лет всё это могло оказаться для Берта потрясением. В письме он просил Берта помочь выследить и убить рыбу, причинившую ему столько потерь и страданий, хотя и сомневался, что Берт даст ответ. Но прошло совсем немного времени, и старый товарищ прислал письмо:
  
   Дорогой Док,
  
   Должен признаться, что известие от тебя явилось для меня небольшим потрясением. Откровенно говоря, даже не знаю, как отвечать. Я так долго пытался спрятаться от прошлого, что подозреваю, тебе удалось разбередить старые раны. Я не жалуюсь, старина, но моя голова уже не та, что раньше.
   В письме всего не объяснишь. Я обо всём тебе расскажу при встрече. То, с чем я поделюсь с тобой, слишком тяжело. Я до чёртиков боюсь себя и того, что я делал. Во мне по-прежнему бушует пламя. Я больше не такой бешеный, как был, но безумие никуда не делось. И, кроме того, меня по-прежнему распирает от гордости. Вот об этом-то, думаю, я тебе и расскажу. Я переношу безумие лучше, чем многие, и стараюсь смириться с тем, что оно, по всей видимости, останется со мной навсегда.
   Понимаешь, при данном положении вещей мне не очень-то удаётся ладить с обществом, Док. Как у всякого, у меня есть цель и стремление к успеху, но я стараюсь достичь своей цели по-своему, а это в основном плохо согласуется с людьми, с которыми мне приходится соперничать. Дело в том, что мои способы достижение успеха отдаляют от меня почти всех, кто вокруг меня. С годами становится всё ясней, что мне нет места в обществе. Вот почему я выхожу в море. Море - это моё спасение. Удивительно, какие перемены происходят во мне, если можно отчалить от берега и заняться чем-нибудь позитивным и не зацикливаться на этих ужасах. Хорошо, что твоё письмо застало меня между рейсами, иначе я б ответил тебе только через месяц, а то и больше. Много лет назад в проливе Лонг-Айленд5 мне приходилось убивать акул, в том числе и больших белых.
   Я уже заглянул в навигационные карты и знаю, где расположился остров Рождества. Я разведу пары на своей шхуне в самом начале октября! Не могу больше писать, Док. Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Почему это всегда так трудно?
  
   ДЕРЖИ ХРЕН ПИСТОЛЕТОМ.
   ЗЕМЛЕКОП
  
  
   ГЛАВА 23. "ЗЕМЛЕКОП"
  
   "И вот его тяжёлые костяные шаги зазвучали на палубе, которая, словно геологические пласты, вся уже была усеяна круглыми углублениями - следами, оставленными этой необычайной поступью... Ибо Ахав был хан морей, и бог палубы, и великий повелитель левиафанов".
  
   2-го октября, утром, в гавань через Протоку проскользнуло судно под названием "Охотница". Человек, управлявший судном, ошвартовал его у главной пристани, представил к досмотру таможне, справился в магазине о месте проживания Эрика и тронулся вверх по краю Тюленьего мыса в сторону избушки.
   Раздался стук в дверь.
   - Сержант Дайер по вашему приказанию прибыл, сэр. "Я службу закончил в аду"1, - заорал Берт, рывком открывая дверь дома.
   - Слава тебе яйца, - отозвался Эрик, вглядываясь в большого странного человека на входе в грязной шерстяной майке, засаленных джинсах и фетровой шляпе.
   - Давно не виделись, Док...
   - Землекоп? Могильщик Дайер? Ты говоришь, как Землекоп...
   - Ну, так ты впустишь меня?
   - Господи, от тебя даже несёт, как от Землекопа, - Эрик помахал перед носом, отгоняя разящий от Берта перегарный дух.
   - А кого ты ждал... призрака Хо Ши Мина?
   - Нет, я подумал... что не узнал бы тебя, столкнись мы с тобой на улице. Не таким я запомнил тебя, Землекоп.
   - Да и я тебя. Тебе бы поближе подходить к бритве по утрам, Док. Ты не прошёл бы осмотр сегодня...
   - В Наме мне было на двадцать лет меньше.
   - Угу, всем нам было меньше.
   - Сколько лет...
   - А сколько слёз...
   Мужчины крепко обнялись и похлопали друг друга по спине.
   - Чертовски рад тебя видеть, - сказал Эрик.
   - И я тебя, Док.
   - Столько времени утекло!
   - Да уж, прошло немножко...
   - Когда я тебе писал, мне и в голову не приходило, что мы можем не узнать друг друга.
   - Есть в тебе какое-то сходство с тем парнем, что я знавал когда-то, Док.
   - Чёрт возьми, Землекоп... ты уже не такой подтянутый, как раньше. Чем чистишь ботинки? Шоколадкой "Херши"2?
   Берт был обут в тропические солдатские ботинки, видавшие лучшие дни. Кожа на ботинках полопалась от постоянного купания в солёной воде и побелела от пота, каблуки стёрлись почти до основания.
   - Не-а, грёбаным кирпичом, как всегда. Так-так, вижу у тебя прикольный крюк, Док. Полагаю, ты уже не сыграешь пальчиком с Мэри-Джейн Гнилой Дыркой.
   - Я думал, он тебе понравится.
   - Показываешь им фокусы?
   - Да, вот схвачу тебя за хрен своим прибором да потащу как игрушку на верёвочке.
   - Как капитан Крюк?
   - Вот-вот. Как добрался-то?
   - Всё гладко.
   - Ну, проходи, проходи, не стой на пороге. Мебели у меня немного - садись, где найдёшь.
   - Ты здесь надёжно спрятался, Док.
   - Тут хорошо рисуется.
   - Понимаю, почему ты живёшь один. Нормальной женщине не выдержать здешнего уединения.
   - В самую точку попал, Землекоп, но таков мой "дом, милый дом".
   - Та-а-ак, значит, мечтаешь отправить в расход большую грёбаную акулу, а?
   Эрик кивнул и нахмурился.
   - Что ж, завтра и начнём охоту.
   - У тебя туго со временем?
   - Никакой спешки, Док... если твоя рыба болталась здесь всё лето, то вероятней всего она всё ещё здесь и ждёт нас.
   - Надеюсь, что так, надеюсь, она не сделала didi3 отсюда.
   - Ты видел её птеригоподий4?
   - Её - что?
   - Член.
   - Нет...
   - Тогда это, наверное, самка. Самки обычно больше и агрессивнее самцов.
   - Мне кажется, я видел несколько раз, как она рыскала там...
   - Вокруг острова?
   - Да-да, там, где погиб мой пёс Моряк. И всякий раз на закате. Вот уже четыре раза я видел большой чёрный плавник. Первые три раза я думал, что у меня едет крыша и начинаются глюки. Но на прошлой неделе я увидел её опять. Это та же акула...
   - Здесь водятся тюлени?
   - Водятся.
   - Вероятно, она искала себе ужин.
   - Это страшная тварь.
   - Не волнуйся, Док. Мы сделаем ей cukadau3.
   - Есть хочешь? Сам я только что поел, но на печке осталось рагу, думаю, ещё тёплое.
   - Не-а...
   - Чайник горячий, хочешь чаю?
   - Мне нужна только хорошая крепкая выпивка. Ром есть?
   - Я почти не пью и в чулане выпивки не держу. А что скажешь о чашке крепкого кофе?
   - Ты никогда не пил много, так ведь, Док?
   - Выпиваю понемножку, иногда, когда езжу в Бутбэй.
   - А травка есть? Покуриваешь, старина?
   - Нет, травы тоже нет...
   Берт наклонил голову и скривил губы.
   - Но если нужен ром, - добавил Эрик, - то завтра мы на пароме съездим в Бутбэй, купим выпивку, вечером послушаем музыку, прошвырнёмся по деревянным тротуарам излюбленных припортовых улиц. Что ж, может быть, удастся достать и травку в гостинице "Китобой". Там много наркушников, Землекоп...
   - Забудь. Я тебя проверял, хотел посмотреть, какой ты правильный. Всё, что мне нужно, есть на борту "Охотницы". Там у меня тайники, чувак, я никогда не выхожу без заначки.
   - Каков же твой ковчег? Его хватит, чтобы иметь дело с большой белой?
   - Посудина хороша, Док, крепкая как гвоздь. Она будет добра к тебе, как хорошая женщина!
   - Лучше б она...
   - Я покупаю сейчас акции другого судна, "Разведчика", 75-футового красавца со стальным корпусом. Жаль, что я пока им не владею. Я б хотел привести его сюда. Чтоб глаза твои выскочили, любуясь на него.
   - Ты ведь не врал, когда сказал, что убивал больших акул?
   - Док, ради бога, не переживай. Я убил сотни акул после армии. Ничего особенного, парень...
   - И 20-футовых белых?
   - Белых, синих, бурых... какая разница? Акула есть акула. Мы её достанем.
   - Она может напасть на шхуну.
   - "Охотница" справится со всем, что прячется в глубине.
   - Со всем?
   - Ну, не с кашалотом, конечно, но с акулой - точно.
   - Это необычная акула, Землекоп.
   - Док, остынь, что в ней такого? Навтыкаем в неё железок, наделаем в ней дырок, измотаем... всего и делов. За день управимся, дружище.
   - Что сказала твоя хозяйка об этом рейсе? Она знает, что ты замышляешь?
   - Ещё один рыбацкий рейс - вот всё, что она знает.
   - Ты не сказал ей, что это за рейс?
   - Блин, да она бы заартачилась.
   - То есть ты хочешь сказать, что она не знает, где ты и почему?
   - Не знает, она думает, что я рыбачу на Большой банке5 у Ньюфаундленда. Вот уже пять лет мы живём вместе. Она знает, что риск есть всегда, когда рыбак выходит в море, и, как хорошая рыбацкая жена, научилась с этим жить. Чёрт, её так воспитывали, Док. У неё старик рыбак и братья тоже.
   Конечно, мы с ней ссоримся. Порою она велит мне выметаться из дома, и я выметаюсь. Могу пропадать месяц. Могу полгода. Когда как. Иногда, когда чувствую приближение вьетнамских приступов, я сам исчезаю на месяц-другой, пока не отпустит. Не хочу их вешать на кого-либо, в особенности на Луизу. Она очень добра ко мне. Я многим ей обязан. Она столько дерьма натерпелась. Я бы без неё не справился. Но иногда мне просто нужно уйти. Она всё понимает. Ведь я безумен, как никогда, Док.
   - Как ты порыбачил в этом году?
   - На редкость удачно. Последний рейс был замечательный. Некогда было даже нацепить солнечные очки. Погода стояла на удивление. Мы взяли 3000 фунтов меч-рыбы и 4200 фунтов большеглазых и желтопёрых тунцов. Кошачий корм. Блин, не терплю кошек. Когда вижу - давлю по возможности. Но я заработал 2000 долларов. На рождество хватит, по крайней мере. Всё у нас хорошо. Луизе грех жаловаться. За дом выплачено, и работает она официанткой в ресторане "Омаровая ловушка". Когда я дома, мы живём вместе, а когда нет, то каждый сам по себе. Если, просыпаясь, я нахожу себя на водяной кровати, значит, я дома. Но, уезжая, я успокаиваюсь. Когда кончается рыбалка, с небольшим экипажем перегоняю яхты из Галифакса на Бермуды и Подветренные острова и на халяву получаю любую выпивку и девчонок, каких пожелаю. Обычно мы работаем только две недели в месяц, поэтому всё остальное время я торчу, старина, и расслабляюсь.
   В декабре ещё у меня был чертовски удачный рейс. Мы пошли к одному острову из Малых Антильских. Судно с иголочки, Док... ну, то есть 85-футовое самоходное корыто со всякими примочками на борту, даже с холодными и горячими мастурбаторами, добрая такая лодка. Это был длинный рейс. Я решил, что хотя бы раз нужно побывать на каждом острове в цепи Подветренных, поэтому мы останавливались на Мартинике, Тортоле и Сент-Томасе. И тут, блин, у нас ломается движок, пришлось зависнуть на Сент-Джоне на неделю, чтобы подобрать свечи. Местные людишки живут так шикарно, что их жалко оставлять в живых. Представляешь, я получил там три предложения о работе, и одно из них - заведовать яхтенной стоянкой на богом забытом островке из Верхних Антильских с населением в 75 человек. Вот так удача! Я почти было согласился. Тебе известно что-нибудь о найме моряков, Док? Могу поспособствовать...
   - Человеку с крюком?
   - Ну, ты мог бы быть коком, а?
   - Вот уж нет, судомойка - это не про меня.
   - Знаешь, я простой моряк... по мне, ничего нет лучше, чем выйти в море на доброй посудине, стоять у руля. Да, Док, ничто не сравнится с этим ощущением власти...
   - Ты выражаешься, как отставной генерал из кинофильма. И нравится тебе оставлять Луизу на такой срок?
   - Меня это мало заботит. Хочется, конечно, возвращаться к кому-нибудь, но свобода мне тоже нравится.
   - А что будешь делать, если она заглядится на другого, пока ты в отлучке? Ведь ей обязательно станет одиноко...
   - Угроблю её!
   - Нельзя получить и то и другое сразу, Дайер...
   - Эй, да послушай ты, она не Джанет Макдональд5, а я не поющий маунти6 с канадских Скалистых гор, если это то, о чём ты толкуешь. Так уж сложилось, чувак, и я не намерен ничего менять. Согласен: я тиран, урод, помешанный на контроле. Мне нравится всё контролировать. Ведь чтобы управлять судном, всё нужно держать в кулаке. Хотя, конечно, нельзя контролировать постоянно...
   - Контроль - иллюзия, Землекоп.
   - Но я стараюсь, хоть это и раздражает людей. Иногда я действую прямо-таки как капитан Блай7, потому у меня постоянные проблемы с экипажем. Так что с того, живём ведь только раз, а? "Бей коммуняк, кури траву на завтрак", так ведь, Док?
   Поджав губы, Эрик покачал головой и пожал плечами.
   - Вот ты говоришь "Капитан Блай". Однажды у берегов Ньюфаундленда мы подняли на борт тело. Мы назвали его Чарли Без Головы. Весь мой экипаж состоял из зелёных школьников, и вдруг этот труп вываливается из сети. Один из ребят поднимается в рулевую рубку и сообщает мне, что на палубе утопленник.
   "Что нам с ним делать, капитан Дайер?" - спрашивает он.
   Я приказал положить его на лёд в рыбном трюме. Первый раз после Нама мне пришлось возиться с покойником. Ребята на борту понятия не имели о смерти и о том, как выглядит труп. Они считали меня настоящим сукиным сыном, я же, в свою очередь, вернулся с доброй ношей всяческих ужасов. А что мне оставалось делать? Оставить тело гнить на палубе? Я хотел бросить его на лёд, чтобы сохранить для вскрытия и расследования. Но ребята меня не поняли и больше не хотели работать на моей шхуне. Выяснилось, блин... в полиции предположили, что это жертва наркомафии из Монреаля, и скинули тело назад в море.
   - Что у тебя с правой ногой? Я видел, как ты прихрамывал, когда входил.
   - Прошлой осенью попал в хвост урагана возле Хаттераса8. На четвёртый день пути нас обступили огромные валы. Я перегонял судно в Галифакс. Пока забирался в рулевую рубку, судно взяло неверный крен. Я упал, меня отбросило и треснуло грёбаным коленом о здоровущий болт, торчавший из шарнира, и вот тебе нА - раздробило коленную чашечку. Потом туда попала инфекция. Я ходил к врачу, когда добрался до дома, и он сделал всё, что мог, но колено доставило-таки мне беспокойство. Да и сейчас ещё достаёт...
   - Можно его поправить?
   - Никак нет, ремонту не подлежит. Оно треснуло пополам, но пока работает, и я не собираюсь ломать над ним голову. Теперь я хромец. Что хорошего могло случиться с двумя бывшими лучшими солдатами из кавалерийской дивизии9, а, Док? Один хромой с шарнирным бандажом на колене, другой безрукий с металлическим крюком.
   - Чем ты занимался после войны, Землекоп? Последний раз мы с тобой виделись, когда ты возвращался в Ан Кхе.
   - Как-то крутился... да всё без успеха, Док.
   - Вот и я тоже...
   - А помнишь, как мы любили болтать о том, чем займёмся, когда вернёмся на родину? Как вознаградим себя за потерянное время, как станем грёбаными миллионерами, если останемся живы?
   - Пустые мечты, но ведь они поддерживали нас?
   - Я мечтал: вот выберусь из Нама - буду загребать барыши. Я готов был вылизать весь грёбаный мир, чувак... всё что хочешь!
   - Я собирался стать знаменитым художником.
   - А я владеть флотом промысловых судов и слыть крутым воротилой.
   - Ты так говорил, я помню...
   - Смешно, я вырос в рыбацком городе, но так никогда и не привёл в него ни одного судна.
   - Такова жизнь...
   - А теперь посмотри на нас...
   - Угу...
   - Мы с тобой словно вышедшая в утиль парочка. Не пробились мы, Док...
   - Не думали мы, что так всё обернётся.
   - Не знаю, как ты, а я, когда вернулся, не смог приспособиться. Постоянные кошмары, воспоминания; напивался, как во времена сухого закона. Всё время дрался в барах. Мне нравился хруст ломаемых костей, лопающихся перезрелыми апельсинами черепов. Я усаживался в одиночку в какой-нибудь таверне, надирался, и если ко мне цеплялись, разбивал головы, как яйца, топтал ногами. А потом как-то раз шёл по улице и ни с того ни с сего вдруг разрыдался. Словно развалился по швам. Я пережил войну, но не смог как следует пережить мир. Плохой оказался клей, я так понимаю...
   - Что было потом?
   - Не о чем особо рассказывать. Был два раза женат, ты знаешь, обычная история...
   - М-да...
   - После второго брака поднялся на борт "Охотницы" и пошёл к Ки-Уэсту10, чтобы немножко развеяться, занявшись рыбной ловлей и подвернувшейся халтурой. Но я заскучал по смене времён года, по Новой Англии и - вернулся. Слышишь, не могу говорить об этом дерьме без глотка. Давай прогуляемся...
   И два товарища по оружию вышли из дома и направились вниз, к пристани. Спускаясь по склону вразвалку, как моряк, отдавший морю свою жизнь, по обыкновению важно, но щадя больную ногу, Берт запел.
  
   Я не знаю, может, правда,
   Может, кто-то врёт,
   Что манда у эскимоски
   Холодна как лёд.
   Где тут правда? Где тут враки?
   Мы отменные вояки.
  
   Говори-рассказывай...
  
   Он шёл, широко расставляя ноги, словно ждал, что скользкая от грязи тропинка внезапно взметнётся вверх или резко оборвётся вниз, к валам и провалам моря; поводя тяжёлыми плечами, он свободно размахивал мускулистыми руками, всегда готовый пробиться сквозь любые препятствия на пути - рыкающий медведь из глухомани, ощетиненный клыками и когтями.
   Показав Эрику шхуну, Берт переоделся в пятнистую камуфляжную униформу и надел видавшую виды боевую шляпу.
   - Собрался в ночную засаду, Землекоп? Тогда уж и лицо раскрась.
   - Нет, мне просто нравится время от времени надевать старую форму, Док. В ней удобней. Предмет гордости, так сказать...
   Он набросил на себя полевую куртку со Значком боевого пехотинца11 на левом грудном кармане и большой жёлто-чёрной эмблемой 1-ой кавалерийской дивизии на рукаве, из дверцы люка в полу рубки достал мешочек травы и бутылку рома.
   Они вернулись в хижину, и пока Эрик зажигал керосиновую лампу, Берт устроился на посиделки. Он разместился на самодельном стуле у кухонного стола, откинулся назад на две ножки, закурил сигару и, перекладывая её из одного уголка рта в другой, плеснул в стакан любимого напитка на четыре пальца.
   Шести футов росту, с большим массивным телом, Берт выглядел скорее крутым 250-фунтовым центральным полузащитником из "Чикаго Бэарз"12, чем рыбаком. В груди его билось сердце льва, не раздумывая, он пускал в ход кулаки и с годами отрастил небольшое брюшко, но по-прежнему был слеплен, как гладиатор: гораздо более мускулистый и широкогрудый, чем был во Вьетнаме. Большая бычья шея, какую можно видеть у профессиональных борцов, плавно переходила в широкие покатые плечи так, что казалось, что шеи нет совсем; исключение составляли те минуты, когда он смеялся, откинув большую голову назад: тогда зубы его сверкали и сжимались подобно стальным челюстям капкана, губы кривились, связки на шее напрягались, а яремные вены набухали, словно плетёные канаты. Кулаки размером с добрый окорок, тугие и крепкие, покрылись шрамами за многие годы вытягивания сетей из вод северной Атлантики. Суставы пальцев, распухшие и шишковатые, напоминали узловатые корни старых сосен, поднявшихся на гранитных уступах. Сами же пальцы, короткие и толстые, на кончиках были квадратными, а под широкими ногтями со ржавыми пятнами глубоко залегла грязь, никогда не вымываемая, сколько ни полощи руки в солёной воде.
   Но всего замечательней в нём были глаза: это они оставались с тобой, их ты впоследствии вспоминал. Слегка раскосые, как у восточных людей, они были близко посажены друг к другу и погружены в себя; по-звериному зелёные, они искрились и горели при мерцающем свете лампы, их оттеняли тёмные кустистые брови, прочертившие лоб под углом в 45 градусов и сообщавшие лицу мрачный вид. Злые, дьявольские, словно наполненные болью, излучающие страх, сочащиеся ненавистью и желчью. Широкие скулы, густая спутанная борода, бурая, нестриженая, жёсткая, как проволока, и усы, свисающие над верхней губой и закрученные в косички, сообщали лицу сходство со старым моржом. Он напоминал Эрику китобоя из 19-го столетия: длинные чёрные волосы с седыми прядями были собраны на затылке в пучок, на левом ухе висела большая треугольная золотая серьга, и когда он говорил, она раскачивалась вперёд-назад, завораживая всякого, кто засматривался на неё дольше нескольких секунд.
   Подобно многим ветеранам Вьетнама, Берт верил в удачу и приметы; Эрик заметил на его ремне пряжку, на которой красовалась красная звезда: точно такую же пряжку он снял на Нагорье с мёртвого солдата СВА13, но не из-за её ценности как сувенира, а чтобы взять себе часть силы убитого. Во время войны Берт любил красоваться в ожерелье из ушей и языков азиатов, но сейчас, заглянув мельком за расстёгнутый ворот форменной рубашки, Эрик подметил, что уши и языки на волосатой груди сменились чем-то другим.
   - Вижу, ты по-прежнему носишь дорогие ювелирные украшения, Землекоп.
   - По одному зубу от каждой убитой мной акулы. Когда мы завалим твою акулу, я добавлю ещё один зуб к своей коллекции.
   День клонился к закату, Берт докурил сигару, забил косяк и продолжил пить, и чем больше пил, тем больше его тянуло на разговоры. Наступил вечер. Затем пришла ночь.
   - Я должен тебе, Док. Если б я был китайцем, я был бы должен тебе целую жизнь.
   - Почему?
   - Я ведь не забыл.
   - Не забыл - что?
   - Помнишь, как мы попали в засаду?
   - Много было засад, в которые мы попадали.
   - А эта случилась возле Ан Лао, наша рота напоролась на засаду прямо у базового лагеря СВА.
   В тот день Берт шёл головным, когда раздались два выстрела, ни с чем не сравнимые "хак-хак" азиатского АК14. В тот же миг джунгли ожили, оглушающе взревев автоматным и пулемётным огнём. Берт, Эрик - весь их взвод - попали в ловушку смертельного перекрёстного огня. Громом гремели гранаты. Вовсю работали В-40 РПГ15. Огонь вёлся с трёх направлений. В правую ногу Берта ударила пуля, и он упал. Кое-как поднявшись на колени, он выдал косым чёрта ответным огнём. Но пуля в левое бедро уложила его во второй раз.
   Под жарким огнём Эрик подбежал к Берту, перевязал раны и вколол морфин. Пулемётчик за их спинами открыл огонь из М-6016, свинцовым щитом заставив гуков умолкнуть на несколько секунд. Берт потерял много крови и был почти в шоке, Эрик воспользовался коротким перерывом вражеского огня, оттащил его на тридцать ярдов в укрытие и помчался назад к другим раненым.
   В это время товарищ Берта, Тампер Дэвис, 19-летний рядовой 1-го класса из Сан-Диего, двигаясь тенью сквозь ливень пуль, скача по минному полю, пробрался к нему. Он взвалил Берта на плечи и, петляя под губительным огнём, через мины-ловушки отнёс его ещё на сто ярдов в тыл, в безопасное место, на берег реки. Потрясённый, напуганный Берт был в полном замешательстве; когда рота отступила и перегруппировалась, его вместе с другими пятью ранеными поместили на борт санитарного вертолёта и отправили в госпиталь в Ан Кхе, где он, прежде чем вернуться на передовую, провалялся несколько недель.
   - Меня бы точно укокошили, если б не ты, Док.
   - Чувак, такое дерьмо случалось там почти каждый день...
   - Но не со мной. Я обязан тебе, Док. Я не забыл. Помнишь, как мы ворвались в деревню ВК17 после перестрелки? Ещё до Ан Лао...
   - Угу...
   - Все словно с катушек слетели, dinky-бля-dau. Никто не мог нас остановить. Летёха вроде рыпнулся, да всё напрасно... нам словно дали право убивать, крушить хижины - уничтожать всё и вся. Стариков, женщин, детей... мы сожгли грёбаную деревню дотла.
   - В тот месяц мы потеряли много парней на минах. И не в кого было стрелять в ответ. Так что это была просто месть, Землекоп...
   - Всё это преследует меня, Док. Мне снятся об этом сны. Ночь за ночью, год за годом. Это сводит меня с ума.
   - Это была война, Землекоп. Война кончилась. Мы остались живы. А многие наши товарищи нет. И всё что нам остаётся - это установить мир внутри себя, любой ценой, любыми средствами.
   - Как? Как установить мир? Как ты избавляешься от кошмаров, Док?
   - Сразу после войны они меня тоже мучили. До сих пор бывают, но уже не так часто. Нет у меня ответа. Я думаю, всё, что мы можем сделать, это как-то найти путь через войну к признанию. Мы должны найти способ простить самих себя, ибо - бог свидетель - страна не простит. Мы должны сказать: "Это случилось со мной, и теперь я должен научиться с этим жить. Я не властен над прошлым. Не могу изменить то, что произошло". Если не можешь признать этого, тогда скажи себе, что сможешь прожить с этим ещё один грёбаный день. Может быть, со временем что-нибудь вроде признания придёт. А с ним и прощение. Это долгая песня, Землекоп. Но мы должны найти способ простить себя за то, что творили там, чтобы выжить. Я думаю, нужно продолжать поиски, вот о чём речь. Если ты уцелел в Наме, то всё, что ты можешь, это искать, несмотря ни на что, принять то, что случилось, и черпать гордость и силу в своей службе. Это была не наша война. Мы лишь те, кто был послан на ней сражаться...
   - Хотел бы я привести в порядок старую свою башку уцелевшего.
   Берт рассказывал Эрику, что когда в 1972-ом он привёл "Охотницу" в Массачусетс из Ки-Уэста, то стал сдавать шхуну во фрахт для ловли исключительно акул в окрестностях Нантакета18. Дело шло бойко, но через год он прикинул, что мог бы ловить акул бСльших размеров и зарабатывать больше денег, промышляя по соседству с Монтоком19 на Лонг-Айленде.
   Туда он и отправился.
   - Я пахал сверхурочно, часто по шестнадцати часов в день, только чтобы отвлечься от ужасов Вьетнама... но избавления не наступало, даже в море. На ночных переходах я засыпал и тут же с криком просыпался. В итоге это настроило моих клиентов против меня. Они думали, что выходят в море с чокнутым; так разнёсся слух, и бизнес мой потихоньку скис. Тогда-то я и почувствовал, что больше не могу вкалывать среди обычных людей. Я кидался в драку с немногими верными клиентами, что ещё оставались: каменщиками и копами, строителями и юристами, дантистами и врачами; я понял, что не могу их выносить. Я принимал их заказы, они приезжали и если смотрели на меня как-то не так, словно я был не в себе, я тут же советовал им убираться и не возвращаться больше никогда.
   Я не понимал, что со мной происходит. Зато понимал, что у меня всё на мази с чартерным бизнесом. Поэтому осенью 74-го я подался в Канаду, осел в Новой Шотландии и проводил в море столько времени, сколько душе было угодно. Там никто и никогда не называл меня "убийцей детей". Блин, люди ни черта не знали о Вьетнаме - и им было до лампочки.
   Я законсервировал "Охотницу" и нанялся на борт одного судна в составе большого флота в водах Галифакса и попробовал восстановить руины моей жизни. Я любил море и после нескольких лет тяжёлой работы скопил достаточно, чтобы выкупить пай в старом 120-футовом бим-траулере20 под названием "Нарвал". Ставя сети на треску и на гребешков у ледяных берегов Ньюфаундленда и Лабрадора, я по-прежнему бегал от своих проблем. Но, только выходя в море, стоя на палубе "Нарвала", смог начать я избавление от воспоминаний об изувеченных трупах, тех воспоминаний, что петлёй висельника затягивались на моём душевном здоровье. Но со временем мои кошмары вернулись ко мне, на этот раз уже на борту "Нарвала".
   Траулеры - маленькие судёнышки, и каюты в них лепятся вплотную. Рассказы о моих кошмарах стали легендой. Когда приходил срок заступать на вахту, матросы отказывались будить меня, потому что я бил их, когда они тормошили меня за плечо. У меня была солидная репутация моряка, Док... но люди, которых я хотел видеть на "Нарвале", бежали от меня как от чумы. Никто не мог разобраться во мне. В надстройке шли такие разговоры: "Капитан Дайер? Да-а... это великий человек, когда под кайфом. Но когда трезв, это настоящее чудовище!"
   Не понимая того, я превращался в настоящего придурка. Я уже не ладил со своими компаньонами; пришло время, и партнёрство было расторгнуто, а "Нарвал" продан. Я потерял на этом двенадцать кусков - всё в оплату юридических услуг. Господи, как же я наливался ненавистью, когда видел наплаву это судно. Ведь оно действительно могло ловить рыбу!
   - Землекоп, уже за полночь. Если мы сейчас не ляжем, то завтра не встанем.
   - Да, ты прав. Я буду спать на судне.
   - Возьми вот фонарь, сегодня такая темень - как в жопе.
   - Ладно...
   - Да не свались с причала - утонешь.
   - Слушаюсь, мамочка.
   - Подъём в 06:00, поставь будильник.
   - О, чёрт, утром башка будет раскалываться...
   Берт надел шляпу, собрал остатки выпивки и травы и, затянув песню, отправился вниз.
  
   Вот Джонни вернётся домой опять,
   Ура, ура!
   Мы будем сердечно его встречать,
   Ура, ура!21
  
   - Землекоп! Весь остров спит. Прибереги запас на завтра.
  
   Мужи возликуют, и дети вскричат,
   И радостных жён каблуки застучат -
   И будут все веселы,
   Когда Джонни вернётся домой...
  
   - Чёрт возьми, Землекоп! Закрой поддувало! - шипел Эрик.
   - Ладно, Док, не урони колготки. "Бей коммуняк, кури траву на завтрак..."
   - Спокойной ночи, старый пьянчуга.
   - Приятных сновидений, чудила! - глухо отозвался Берт и пропал в темноте.
  
  
   ГЛАВА 24. "РАССВЕТ ЦВЕТА ТЕКИЛЫ"
  
   "Скалистые островки, вроде тех, мимо которых проходил ночью "Пекод", служат обычно убежищем для небольших тюленьих стад, и, вероятно, несколько молодых тюленей, потерявших маток, или матки, потерявшие своих детёнышей, всплыли ночью возле корабля и некоторое время держались поблизости, издавая вопли и рыдания, которые так похожи на человеческие".
  
   За час до рассвета Эрик спустился к пристани, поднялся на борт шхуны и затормошил Берта.
   - Давай, давай, пора за дело, здесь тебе не курорт и не отпуск. Живей, поторапливайся, мешок дерьма... давай, давай, ты теперь на меня работаешь, и у нас есть чем заняться... я хочу успеть с отливом выйти из бухты!
   - Чёрт побери! - взвыл Берт и вскинул руку, когда Эрик стягивал с него одеяло.
   - Эй, а ну-ка, врежь мне, Землекоп... а я проткну тебе руку крюком и пригвозжу её к стене!
   - Ещё часик, Док... дай мне ещё часик.
   - Вылезай из норы, капитан, иначе не миновать тебя ведра бодрой морской водицы.
   Нехотя Берт выбрался из постели и стал одеваться.
   - Блин, Док... который час? По-моему, ты заявился слишком рано. Я даже не успел как следует заснуть.
   - Хватит болтать о своих проблемах... давай, шевелись, неженка... уже больше шести. Что ты за моряк?
   Пока Берт готовил "Охотницу" к выходу в море, Эрик на камбузе накрыл завтрак: бекон и яйца, бобы, чёрный хлеб, молоко.
   На правую ногу Берт надел красный кроссовок, на левую - зелёный.
   - Землекоп, что это за обувь, мать твою? - удивился Эрик.
   - Это чтобы отличать левый борт от правого.
   - Господи Исусе! Да что с тобой произошло после Нама? Неужто так мозги съехали? Да ты "dinkydau". "Номер 10, beaucoup dinkydau1", то есть охренеть какой степени ненормальности!
   Яркие звёзды тускнели; на востоке, на линии горизонта возле Верблюжьего острова уже можно было различить розовые сполохи зари, пробивающиеся сквозь завесу облаков.
   - Редкий день: тумана нет, - заметил Эрик.
   - Хороший будет день, Док.
   Когда "Охотница" скользила из гавани, двое мужчин видели, как у мыса на дальнем берегу резвятся тюлени и две скопы ныряют за рыбой. Они вышли сквозь Протоку в открытые воды и были удивлены отсутствием ветра и спокойствием моря.
   - Ты точно знаешь эти воды? Здесь всюду камни, чуть прикрытые водой.
   - У себя на севере мы зовём их санкерами2.
   - Так же и здесь...
   - Мою штурманскую лицензию отозвали, Док. Но я изучил все таблицы туманов и приливов, течений и ветров, мои навигационные способности в порядке, и у меня есть проверенные карты, так что беспокоиться не о чем.
   - Здесь много скрытых рифов...
   - Они все на картах...
   - Не все, друг мой ...
   Берт рулил на ходовом мостике, пребывая между сном и явью. Он находился в той сумеречной зоне сознания, в которой помимо шума двигателя можно слышать только пронзительные крики чаек, стаей следовавших за шхуной. Пытаясь избавиться от ощущений предыдущей ночи, он жевал большой комок жвачки, перекатывая во рту из стороны в сторону и выдувая пузыри. Время от времени отрыгивал, почёсывал в паху и пускал ветры по штанинам.
   - Ты что-то сказал, Землекоп?
   - Да так, болтаю про себя и чешу яйца, старина. Вот так не разгладишь с утра морщинки на мошонке - собьёшь себе всё расписание, и целый день насмарку.
   Когда они огибали восточную оконечность острова, Эрик видел группу голых чёрных скал, выступающих из воды, ещё дальше угадывался маяк Рогоносец, но с такого расстояния трудно было что-либо рассмотреть: в туманной дымке небо и море сливались воедино. С юго-запада подул свежий бриз.
   - Красиво здесь утром, правда, Землекоп?
   - У меня чертовски раскалывается башка.
   - Ну, извини, sin loi. Надрался же ты вчера.
   - Знаю...
   - В какой-то миг я было подумал, что ты превратился в чучело совы. Ты сидел вроде бы там, но тебя там не было, парень...
   - Всё дело в хорошей траве, Док.
   - За золото Новой Шотландии?
   - Я тебя умоляю: я сам вырастил её этим летом. Ты спятил, если думаешь, что я выложу пятьдесят долларов за унцию доморощенной травы! Миссиз Дайер дураков не рожала...
   - Ладно, так держать, вот-вот поспеет второй кофейник.
   Десять минут спустя Эрик принёс Берту чашку дымящегося кофе.
   - А-а-а! Хочешь убить меня? Этот кофе ещё хуже, чем первый. Что ты кладёшь в него, напарник... грёбаную щёлочь?
   - Да нормально всё...
   - Крепкий, как ослиная моча... смотри: он чёрный как смола и такой же густой.
   - А я люблю крепкий кофе. Хуже не будет...
   Берт в два глотка осушил кружку тёмного расплава.
   - Господи, сейчас глотка шерстью покроется!
   - Беда...
   - Предупреждать надо.
   - Ещё чашечку?
   - Знаешь, где там внизу у меня выпивка?
   - Ага...
   - Плесни текилы в следующую чашку кофе. Дьявол, чтобы вылечить такую мигрень, нужно слегка опохмелиться. Да захвати сигару. Сигары там, в шкафчике, вместе с выпивкой.
   - Слушаюсь, капитан!
   - Себе налей рюмочку.
   - Кофе вполне достаточно.
   - Ты суетишься, Док, словно пёс, дрищущий персиковыми косточками. В чём дело? Замёрз?
   - Я взволнован.
   Через несколько минут Эрик вернулся с двумя новыми чашками кофе и сигарой.
   - Спасибо, Док... а-а-х, так-то лучше. Эй, а ты здорово смотришься с этим крюком.
   - Угу...
   - Чёрт возьми, глоток алкоголя поутру - это хорошо. Разгоняет вялую кровь и расправляет жилы.
   - Прямо-таки завтрак чемпионов.
   - Точно в цель, в самое яблочко... только не слишком много. Нам ещё работать. Просто дай мне похмелиться чем-нибудь крепким, как железка. Начать бы день с блядёшкой, а лучше с двумя... бли-и-ин! Помню отпуск на отдых в Австралию, когда мы были солдатами. Лежу это я на пляже в десять утра, обнимаюсь с бабёнкой, прихлёбываю мятный джулеп. Да, парень, отличные были зайчихи в Сиднее...
   - Знаю, я же ездил с тобой.
   - Вот-вот... мы ведь вместе провели тот отпуск?
   - Он чуть было не угробил нас.
   - Да, наверное... смутно припоминаю.
   - Мы тогда спустили по 1200 долларов на брата...
   - На что мы их, чёрт возьми, потратили?
   - На девок, выпивку, жратву и рок-н-ролл!
   - Скорее всего. Я только помню, что вернулись мы с жутким похмельем и триппером.
   - За три недели до дембеля.
   - Господи, были же добрые времена, так ведь, Док?
   - В известном смысле...
   - И замечательная киска из Сиднея.
   - Приятно было для разнообразия заглянуть в круглые глаза.
   - Ну, конечно... девки с сиськами, попками и письками, как мохнатый коврик, ей-богу. И такие страстные в постели!
   - Не такие, как азиатки...
   - Нет, никогда не встречал азиаток, которые бы правильно подмахивали. Им не дано трахаться так, чтоб задница отскакивала.
   - Незабываемое время.
   - Да, чудное было времечко, чудесное... эй, возьми-ка штурвал, Док. Спущусь-ка я вниз да хлопну ещё рюмашку: надо поправить мозги, успокоить нервы.
   - Валяй...
   - "Бей коммуняк, кури траву на завтрак"; в добрый путь, засранец. Кстати, похоже, день будет что надо, чтобы пронзить грёбаную акулу, Док, - бормотал Берт себе под нос, спускаясь на кормовую палубу.
   - Ага...
   Через пять минут Берт снова мурлыкал на мостике.
   - Никогда не надо превозмогать похмелье. Когда мы были в Сиднее, я открыл такое вот тайное средство: когда ты разбит и расклеен, нужно опохмелиться... одним глоточком... чтобы остановить лихорадку. А потом хлебнуть, чтобы закрепить этот глоток. А потом выпить, чтобы встряхнуть лихорадку. И выпить ещё, чтобы встряхнуть ту лихорадку, которая потрясла эту трясучку...
   - Да-да, и снова надраться в мерзкое, слетевшее с катушек, обоссавшееся и облажавшееся говно, - засмеялся Эрик.
   - Я ведь не бухаю постоянно, Док, только по поводу. Когда жарко, я пью, чтобы остыть. Когда холодно, пью, чтобы согреться. Когда нервничаю, я пью, чтобы расслабиться. Когда раскалывается башка, пью, чтобы прийти в норму. И когда мне тоскливо, грустно или радостно - я тоже выпиваю. Так что пью я исключительно по поводу. Вот я и говорю: чуть-чуть выпил с утра, чуток вечером - чтобы душа свернулась и вновь развернулась - и чудеса сбываются. А как мы пили тогда, Док: ночи напролёт, а нам хоть бы хны, помнишь?
   - Помню, помню. Адреналин и гормоны струились в наших телах как положено...
   - И не забывай о "сделанном в Соединённых Штатах" стояке...
   - Что был крепок и держался все 24 часа в сутки? Как такое забыть?
   - В те дни наши шланги были молоды, Док, и мы за ночь могли спалить постель дотла, я не вру, джи-ай...
   - Я был рад вернуться в кавалерийскую дивизию.
   - Помню, ты пил тогда немножко больше, Док.
   - Все мы пили...
   - Ты еле стоял на ногах, когда мы вышли из самолёта. Я за тебя прошёл таможню в Сайгоне, помнишь?
   - Угу, после того отпуска я неделю отходил в лагере.
   - Унесло то времечко, словно ветром, Док.
   - Блин, случись такая неделя сейчас, и нам каюк, Землекоп.
   - Я и сейчас такой, как тогда...
   - Ну, а я нет.
   - Несколько лет тому на Тортоле встретил я одну цыпу... дьявол, не могу вспомнить, откуда она была? Из Испании, кажется. Ну да ладно, мы с ней провели вместе ночь, и мой расчудесный стояк вернулся, да так, что не поверишь!
   - Есть ещё порох в ракете, а, Землекоп? - фыркнул Эрик.
   - Именно! Звали её Хулия Сантана, и была она из Барселоны, города Пикассо. И скажу тебе, Док, что была она настоящей кабацкой девкой. Она-то и завела меня, парень! То есть она так меня, блин, завела, словно поставила, блин, новогоднюю ёлку! Чего я только не делал, чтобы привлечь её внимание, даже ходил на руках по бару. Но её это не впечатлило. Наконец, я сказал: "Слушай, ты мне нравишься, чёрт возьми, я хочу спать с тобой, и я кое-что из себя представляю! Я тебе не неженка из Штатов, не последний неудачник и не мудила с автомойки, что ночует под мостом на 12-ой улице..."
   На ней была дурацкая шляпа в виде возбуждённой вагины, и пахло от неё порой не очень приятно, но как она танцевала! Все сходили с ума, когда она, двигая бёдрами, вальсировала на танцевальной площадке с бутылкой пива в каждой руке, когда в голубых, ручной работы и из змеиной кожи говнодавах от Тони Ламы3 отплясывала с хитромудрым парнишей из Венесуэлы по имени Пако, который только что откинулся с какой-то малины в Каракасе и отсвечивал страшным шрамом от ножа через всю рожу.
   Хулия, кабацкая сучка в течке, носила узкие джинсы "Ливайз4" со стразами, которые переливались всеми цветами, когда под ковбойскую музыку она трясла сладкой маленькой попкой и перекатывала дыньками под откровенной блузкой. Но что ей удавалось лучше всего, так это грязные танцы под какую-нибудь медленную, грустную мелодию "кантри", когда она тёрлась об меня, словно кошка, хватала за член и шептала: "Эй, Берт, ты действительно рад меня видеть или у тебя там банан?" А я отвечал: "Кабацкая ты девка, посмотри: ты разбудила во мне Зверя, и он сегодня голоден, детка!"
   В её голосе слышалась ярость, глаза источали страх, прекрасное слово из четырёх букв слетало с кончика её языка, и первобытный сексуальный ритм сводил меня с ума, как и эти дьявольские, зовущие и влекущие глаза. Этот падший ангел нёсся в ад, лёжа на спине, а я трахал, трахал и трахал её, пока мой дружок почти не отвалился. Клянусь тебе, Док, она всегда была пьяна как обезьяна, и на каждой груди имела по татуировке.
   "Предпочитаю смерть бесчестью" на правой груди и "Рождённая поднимать члены" на левой, а в паху, над лонной линией - яркий череп со скрещенными костями, а под ним бессмертные слова: "ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ". О-о-о, я был без ума от неё, Док, я не мог насладиться этой маленькой стервой; боже, как хороша была она в постели! А потом пришло время уезжать. Но я никогда её не забуду. Господи, какая девчонка. Хулия, Хулия... мать её разэтак...
   - Какой чёрт тебя понёс на Тортолу?
   - Перегонял яхту одному богатенькому дяде из Галифакса. Это то, чем я занимаюсь, когда кончается рыбалка. Я тебе говорил.
   - Ты думаешь, мы найдём Меченую сегодня?
   - Трудно сказать, Док. Белые акулы сродни узкоглазым. Как только ты расслабился и думаешь, что её нет поблизости, она является тут как тут и делает на тебя большую кучу.
   - Откуда начнём охоту?
   - Сначала я хочу попробовать у острова Дамарискоув. У меня предчувствие, а я привык доверять своей интуиции.
   - Значит, поехали...
   - Если твоя акула в этих водах, мы найдём её. Такие рыбы всегда голодны. Думаю, она кормится тюленями. Ты говорил, на острове есть их колония?
   - Есть...
   - Единственное, что белые любят больше тюленей - это китовый жир. Мы бросим приманку и посмотрим, что будет. Я взял с собой всё, что нужно. Мы вытащим засранку. Гарантирую, бля!
   - Какую возьмём приманку?
   - У меня всякая есть. Выясним, что ей нравится. Видишь вон те бочки?
   - Что смахивают на мусорные баки?
   - Когда доберёмся до острова, ты откроешь первую бочку. Смотри: вон ту, с белой меткой.
   - Угу...
   - Все эти бочки на корме с приманкой. Для начала забросим лески с наживкой из кальмара. А ты с кормы разбросаешь приманку. Ещё нужно посмотреть, какие здесь течения. Может, удастся лечь в дрейф. Если нет, придётся ловить троллом5, разбросав побольше прикормки.
   - Так что же в этих бочках с белой меткой?
   - Хочу начать с доброй порции крови, измельчённого тунца и конины.
   - Как голова? Лучше?
   - Спиртное для опохмела - волшебная вещь. Потому-то его в бутылки и разливают.
   - А дома крепко на бутылку налегаешь?
   - Бывает. Эти чёртовы сны сильнее меня достают, когда я дома. Всякий раз, чтобы уснуть, приходится выкуривать косяк и надираться.
   - Звучит не очень-то складно...
   - Всё лучше, чем глаз не смыкать по пять-шесть суток. Это меня хоть как-то убаюкивает. Когда я выхожу в море на 200 миль от берега на ярусный лов, мне всегда лучше. Думаю, я слишком утомляюсь, чтобы много спать. Мои проблемы со сном тянутся с самой войны.
   - Я очень рассчитываю на то, что Меченая ещё здесь. Ведь акулы мигрируют на юг, когда море становится холоднее.
   - Вот это и не даёт мне покоя, Док. Получив твоё письмо, я сказал себе: "В штате Мэн нет таких акул. Нет, конечно, есть голубые, но они тебя не трахают... равно как песчаные акулы или акулы-катраны. Док, должно быть, не в себе. Может быть, какая-нибудь большая невзначай и заплывёт, но так, чтобы повстречать настоящих громадных акул открытых морей, - валяй на Гольфстрим".
   - Землекоп, весной они плывут с юга в заливы и бухты севера.
   - Нет, Док, - Берт скривил губы в усмешке.
   - Они поднимаются из глубин в южных широтах и отправляются в северные мелководья, заливы, например. А когда здесь краснеют листья, они начинают движение на юг, вместе с гусями и утками.
   - Нет, Док...
   - Твою мать, Землекоп... у берегов Новой Англии замечена куча белых. Нет слов, больших белых можно найти в открытом море, но многих видят и в районах континентального шельфа менее чем в 20-ти милях от берега и на глубинах не больше 250-ти футов. Иногда они приближаются к берегу вообще вплотную.
   - Нет, Док... они не водятся в заливах. О, я не говорю, что они туда не заплывают...
   - Землекоп, иногда белых акул можно найти в заливах! - поправил Эрик, его голубые глаза выразили слабый протест.
   - Нет, нельзя, Док, - Берт сверкнул зелёными глазами и усмехнулся.
   - Послушай, Землекоп... чёрт подери... я живу в Мэне почти всю свою жизнь. Я знаю, кто водится в его прибрежных водах.
   - А я рыбак; верь мне: я знаю.
   - Да ни хрена ты не знаешь!
   - Ты художник, а не рыбак. А я-то уж походил по морям. Уж я-то половил рыбку...
   - Я знаю всё, что здесь водится. В самом деле, про эти воды не скажешь, что они кишат акулами, но знай, что летом 64-го, когда я бился в школе искусств, я подрабатывал в Бутбэе. Так вот местные рыбаки вытащили гигантскую рыбу-молот 18-ти футов в длину и весом в 1500 фунтов. Не помню, был ли это рекорд, но если даже и нет, то был очень к нему близок. Молоты вырастают ненамного больше. Её вывесили на городском причале. Чертовски огромная рыбина, парень. Службы новостей разослали её фотографию по всей стране.
   - Ладно, Док, остынь. Я всего лишь привожу реалистичную точку зрения.
   - Ты говоришь о реализме, Землекоп! - голос Эрика зазвенел. - Вот, - сказал он и сунул крюк Берту под нос, - вот реализм. Хелен была атакована и убита прямо в бухте Ворчуна как раз на острове Рождества. Вот это - реализм. И я видел, как акулы свежевали того кита. И это - тоже реализм.
   - Всё это мне известно, Док. Но я знаю, где плавают акулы, знаю, что в бухтах их нет и что их нет вообще вблизи здешних берегов. Все они в Гольфстриме.
   - И ты называешь себя знатоком акул?
   - Я не говорю, что это невозможно. Очевидно, одна из них таки подплыла близко к берегу. Но послушай, Док... единственная причина, по которой белая акула может появиться вблизи побережья Мэна, - это котики. Но только здесь нет котиков в достаточном количестве.
   - Их достаточно, чтобы давать пищу Меченой. Погоди, вот доберёмся до острова Дамарискоув. Там уйма островных тюленей. По всему побережью сейчас они занимают прежние позиции. Не всех ещё извели рыбаки, отстреливая со смаков.
   - Знаешь, где мне встречаются акулы? Я встречаю их в изобилии за 230 миль от берега... в таких местах как каньоны Бичиз, Корсар и Атлантис6... в районах континентального шельфа, над которыми струится Гольфстрим. Гольфстрим течёт поверху, а Лабрадорское течение спускается понизу. Гольфстрим тёплый, Лабрадорское течение холодное. На их стыке, где смешиваются два течения, и обитают большие океанические акулы. Там много планктона, там питаются кальмары, там пасутся макрель и селёдка. Это хрупкая экосистема. Она тянется от Монтока до самого мыса Кейп-Сейбл7. Без перерыва, парень...
   - Да верю я тебе.
   - Много акул заплывает в пролив Лонг-Айленд. Большие белые в том числе. Сколько я их выловил у острова Блок8 и у Монтока, да, именно там... прежде чем двинуться в Канаду.
   - Ага...
   - Но вся штука в том, что тебе не найти больших акул в таких холодных водах, как эти. Это - факт. Море у Монтока теплее.
   - Землекоп, вода у Монтока тоже холодная.
   - Нападения, о которых повествуется в "Челюстях"9, просто не происходят.
   - Да нет же, ещё как происходят!
   - Надо выбраться за 100 миль от Монтока, чтобы попались самые большие белые. И ближайшие районы, где можно найти 20-футовую белую акулу, находятся на пути следования Гольфстрима, в 200-ах милях от берега. Акула, которую мы с тобой ищем, должно быть, очень необычна. Вот, собственно, то немногое, что мне хотелось донести до твоего сведения.
   - Я думаю, ты обкурился травкой, друг... мозги у тебя поехали. Землекоп, с того самого момента, как потерял руку, я собираю сведения об акулах. Я знаю, что самую большую акулу загарпунили у Монтока в 15-ти милях от берега, а вовсе не в ста, и глубина там всего лишь 180 футов. Фрэнк Мандас10, Чудище Монтока, поймал её в начале июня 1964-го года. Акула была 17-ти с половиной футов в длину, весила около 4500 фунтов и в обхвате имела 13 футов. И это была самка. Вот тебе факты.
   - Вот так-так, ты знаешь Мансона?
   - Мандаса...
   - Да какая разница! Старик, в тех краях он всего лишь легенда.
   - Но эти факты известны всем.
   - Я повторяю: акулы не живут в холодных водах. Это твари тёплых морей, особенно большие белые акулы.
   - Белые редки повсюду, но чаще всего их встречают в водах с температурой от 52 до 7511 градусов. Ты найдёшь белых в холодных северных водах... от Новой Шотландии и Ньюфаундленда и до самого залива Святого Лаврентия. Чёрт возьми, несколько лет назад большую белую, 18-футовую самку, запутавшуюся в жаберной сети, вытащили на берег острова Принца Эдуарда12. Это как раз твои родные места. Ты слышал об этом?
   - Нет...
   - А в Тихом океане их находили у островов Королевы Шарлотты13, что лежат у штормовых северных берегов Британской Колумбии. Когда мы вернёмся, я покажу тебе письменные доказательства, официальные сообщения Национальной службы морского рыболовства. Две недели назад я как раз получил отчёт о распространении белых акул в северо-западной части Атлантики, где говорится о 380 случаях их наблюдения на просторах от Мексиканского залива до Ньюфаундленда.
   - Ладно, ладно...
   - В отчёте отмечено, что молодые белые акулы обычно не встречаются в заливе Мэн. Здесь для них слишком холодно. Лишь несколько штук длиной меньше семи футов были здесь замечены. По-видимому, молодые белые акулы меньше приспособлены в более холодным водам к северу от Кейп-Кода14, а это означает, что если тебе попадётся акула в северных водах, то это скорей всего будет взрослая особь. Но белые акулы любого размера, как правило, не встречаются в океанических водах за пределами континентального шельфа. Фактически, все капитаны ярусоловов, такие же рыбаки, как и ты, сообщали, что за последние 20 лет выловили в открытом море всего две или три белые акулы. Из 45 акул, пойманных на ярус, почти все были выловлены на континентальном шельфе, и некоторые из них всего лишь в нескольких милях от берега.
   - Я поверю в это, когда увижу собственными глазами, Док.
   - Порой большие белые акулы блуждают близко к берегу, потому что слишком стары и не могут больше бороться за пищу в открытом море. Чёрт возьми, дружище... белых видели в заливе Мэн в период с июня по ноябрь, и большая часть этих наблюдений пришлась на июль и август. За последние годы в этих водах 51 раз видели больших белых акул. И одна из них по прикидкам была в длину 31 фут.
   - Разрази меня гром...
   - Говори, что хочешь, Землекоп, я выдал тебе научные данные. Все эти случаи отражены в литературе. Покажу, как вернёмся, и заставлю тебя слопать твою шляпу. Всю без остатка. За последние 50 лет в Калифорнии и Орегоне большие белые атаковали почти 40 человек. В 79-ом году акула напала на сёрфера в Кэннон-бич15 в Орегоне. Вода была 55 градусов. В 63-ем году возле Фараллоновых островов16, в 25 милях от Сан-Франциско, большая белая напала при температуре воды в 50 градусов. Так что в холодной воде они живут. На самом деле специалисты даже заявляют, что они предпочитают холодную воду, где они могут питаться тюленями и морскими львами. Нападения акул редки в воде меньше 70 градусов, но только потому, что в холодной воде меньше аквалангистов и купальщиков. Дважды два - четыре, верно? Посему холодные воды сдерживают белых акул не больше, чем всё остальное.
   - Хорошо, хорошо... не хочу с тобой спорить. Может быть, ты и прав, а может, нет. Очень скоро мы выясним, кто водится в окружающих водах.
   - Скорее всего, ты найдёшь больших белых, скопившихся вокруг туши мёртвого кита. И вот что тебе не мешало бы знать. В 79-ом наблюдали больших белых от 10 до 15 футов в длину, пожирающих мёртвого кита между мысом Монток и рифом Моричес17, штат Нью-Йорк, на расстоянии от восьми до 20 миль от берега. Несколько лет назад произошёл подобный случай, когда восемь больших белых акул были привлечены мёртвым китом, дрейфовавшим у острова Блок. Трёх из них, размерами от 15 до 16 футов, загарпунили. Ещё троих загарпунили, но они сорвались. Оставшиеся две были самыми большими. По оценкам рыбаков одна достигала 17-ти, а другая - 20-ти футов в длину. Так что не случайно акула появилась здесь в июне, чтобы полакомиться финвалом. К счастью, в Атлантическом океане эта большая белая акула ещё не заработала вызывающей страх репутации, по крайней мере, у берегов штатов Нью-Джерси и Нью-Йорк. Это единственное здесь нападение за истекшие 20 лет. Но нельзя сказать, что оно случилось только здесь и больше нигде. Акула здесь, и она, хитрая бестия, голодна.
   - Мы доберёмся до неё.
   - Во всяком случае, у нас есть приманка.
   - Сегодня найти приманку - большая проблема для охотников за акулами, Док... Целая морока ездить на бойню, но заниматься этим надо, иначе акул не поймать. Их можно сбить в стаю, если кинуть в воду достаточно прикорма. И к тому же не только белых. Я имею в виду всяких акул. Отличная приманка получалась из гринд и морских свиней18, но теперь это незаконно. Сегодня я не стану убивать морскую свинью или гринду и не потому, что боюсь закона. Я никогда не оглядывался на закон. Мне нравится создавать собственные правила. Они у меня всегда при себе. Но всё же я не думаю, что смог бы убить кого-нибудь из них. Они чертовски напоминают людей, в самом деле. Сама мысль о скармливании гринды или морской свиньи акулам заставляет меня содрогаться. С другой стороны, есть люди, которых бы я охотно пустил акулам на закуску.
   - Чем же ты пользовался, когда ловил акул у Монтока?
   - Бараниной, кониной, говядиной - остатками с боен, в общем. Кровью, внутренностями - всем, что может пойти в дело. Или американской сельдью, её ещё называют менхэден19. Такие маленькие серебристые рыбки из семейства сельдевых. Всё это перемалываешь и замораживаешь. Или можно сразу купить в 5-галлонных вёдрах по 3,85 за ведро. Потом просто бросаешь за борт и дрейфуешь поблизости.
   - Подозреваю, как раз этим мы и будем заниматься.
   - Как только загарпунишь акулу - если она не слишком велика - привязываешь лесу к судну, и вот уже несёшься в Нантакетских салазках20, и пусть рыба сама себя изматывает.
   - Ясен хрен...
   - Поймали мы как-то в 74-ом, перед самым моим отъездом в Канаду, одну большую акулу. Я работал тогда помощником на другом рыболовецком судне, и акула была совершенно невероятная. В 11-ти милях от острова Блок мы наткнулись на плававшего по воде мёртвого кита, и его пожирали акулы. Как вдруг эта огромная белая атакует нас и пытается прогрызть в днище дыру. Я бросил в неё гарпун, и она протащила нас по всему океану. Господи, вот это были салазки! У капитана стоял дизель в 671 лошадь, такой как у меня; акула тянула в одну сторону, капитан сыпал овса движку и пытался идти в другую, так вот эта чёртова акула тащила нас за собой. Боже, она почти спалила наш дизель к чёртовой матери.
   - И что потом?
   - Я воткнул в неё ещё несколько железок, потом понаделал в ней дыр из дробовика. Нам понадобилось больше шести часов, чтобы прикончить скотину. В ней оказалось 16 футов длины и 3342 фунта веса. Мы взяли её на лебёдку и стали поднимать, так она нас чуть не опрокинула... пришлось привязывать к борту и буксировать к берегу. Набежала пресса. Газеты, телевидение - полный набор. И ещё эта задница на пирсе, ихтиолог, мать его, который всё ныл и скулил, что мы убили бедную беззащитную рыбу. Грёбаная акула пытается потопить наше судно со всеми нашими потрохами, а он поёт хвалу акулам и шлёт нам проклятия. Я ушам своим не поверил. И что самое смешное: береговая охрана чрезвычайно возбудилась и послала сигнал тревоги всем мореходам в регионе.
   - Ты уверен, что наша шхуна достаточно большая?
   - В ней 42 фута. Сойдёт.
   - Лучше ей сойти. Я хочу прожить до ста лет...
   - Боишься?
   - Немножко...
   - Я тоже боялся в первый раз, теперь уже не боюсь. Я прикончил немало акул на своём веку. Это уже стало почти хирургической операцией. Десять бросков - десять смертей. Даже не вспотеешь...
   - Мы приближаемся к острову, Землекоп. Встанешь к штурвалу?
   - Хорошо поработал, Док. Я ещё сделаю из тебя моряка.
   - Что теперь?
   - Забросим несколько лес и разбросаем прикормку прямо возле этого острова и посмотрим, что произойдёт. Спускайся вниз и тащи ту бочку к транцу. Как застопоримся, я спущусь и помогу.
   - Слушаюсь, капитан!
  
  
   ГЛАВА 25. "ЧАРЛИ ПОМОЙНОЕ ВЕДРО"
  
   "- Я не стану покорно терпеть, чтобы меня называли собакой, сэр.
   - Тогда ты трижды осёл, и мул, и баран! Получай и убирайся, не то я избавлю мир от твоего присутствия".
  
   Берт заглушил мотор и пустил "Охотницу" в дрейф по течению примерно в 100 ярдах от западного берега острова, расположившегося у входа в залив Бутбэй. Палило солнце, на небе ни тучки, и слабый бриз с юго-запада предвещал начало прилива.
   Скальный клочок, известный как остров Дамарискоув, в начале 17-го века, задолго до того как первые исследователи - Шамплен, Уэймут, Попэм и Джон Смит1 - достигли этих вод, использовался европейским рыбаками в качестве сезонной стоянки. Позже на нём появились английские и французские торговцы, за которыми последовали поселенцы и пираты. Когда у пилигримов Плимута2 кончился провиант, именно европейские рыбаки пришли к ним на помощь. Последний владелец острова - береговая охрана - покинул его в 1959-ом году, и с тех пор Комитет по охране природы, крупнейший обладатель островов штата Мэн, управляет пустынным островком Дамарискоув, создав на нём заповедник для тюленей и водной дичи. На острове только одна подходящая гавань - на юге, при юго-западном бризе она превращается в воздушную трубу, но в чрезвычайных случаях может служить укрытием для судов, держись только на входе подальше от ломающего кили зубчатого рифа, прозванного Качкой.
   Эрик осмотрел кобальтово-синие воды и заметил несколько тюленей, греющихся на камнях и резвящихся в прибое у берега.
   - Не мелковато ли здесь, как по-твоему?
   - Эхолот показывает 37 футов. Это нам на руку, если поймаем Меченую. Она не сможет нырнуть на глубину и улизнуть, прежде чем у нас кончится леска.
   - Я думал, мы собираемся её гарпунить, Землекоп.
   - Всё так, так и есть, но чтобы воткнуть в неё пару железок, надо подтянуть её поближе к судну.
   - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
   - Всё просто, старина. Привязываешь конец от гарпуна к буйку, и когда акула устремится прочь, буёк последует за нею. Если на буйке установить радар, можно отследить её по радару... при условии, что тебе повезёт и радар сработает, если на прошлой неделе парни починили его... вот тогда ты и поймаешь свою рыбу.
   - Насколько велики буйки?
   - Мы возьмём бочонки из-под пива по 45 галлонов... деревянные, потому что стальные слишком тяжелы. Вон те, - сказал Берт, указывая на три больших оранжевых бочки на корме. - Кто-то берёт пластиковые, получается то же самое. И трос возьмём подходящий, полиамидный, в четверть дюйма. Вот что мы с тобой возьмём.
   - А радар у нас есть?
   - Прости, Док, я не настолько богат. Но всё и так получится. Эти бочки в море далеко видать.
   Шхуна дрейфовала мимо широкого гранитного рифа, на котором тюленьи детёныши устроили детский сад.
   - Как ты думаешь, у белых акул есть охотничий участок, или они блуждают от места к месту, как волки?
   - Не знаю, но всё может быть. Одни утверждают, что они морские странницы, другие заявляют, что они живут на определённой территории и хватают без разбору всё, что могут. В любом случае, этот остров - отличный источник пищи для такой большой рыбины. Посмотри на тюленей. Большая белая акула - лучший природный отбраковщик, она патрулирует колонии молодняка, подобные этой, и всегда готова выхватить слабых, нерасторопных и неосмотрительных. Если она привязана к этому месту своим пищевым инстинктом, то наша леса с наживкой вытащит её.
   Эрик подкатил 20-галлонную бочку поближе к корме и снял крышку. И сразу же, задохнувшись, зажмурился и отвернулся.
   - Господи помилуй, что за тухлятина!
   - Рыбьи кишки и кровь. Акулы всеядны, жрут почти всё, что есть в океане. Некоторые даже пытаются грызть трансатлантические телефонные кабели.
   Взяв ковш, Эрик зачерпнул из бочонка и вылил в воду: по полковша с интервалом примерно в 30 секунд, по мере движение дрейфующего судна. В воде подкормка расходилась тёмными клубами и быстро оставалась далеко за кормой, ибо ветер и море сообща делали своё дело.
   - Давно я не слышал такой вони, Землекоп, с самого Нама. Напоминает горящие фекалии в Лонг Бине...
   - Или вскрытие свежих могил в поисках тайных арсеналов оружия.
   - Почему акулы едят отбросы?
   - Кто знает? Может, потому, что у них два желудка вместо одного... они соединены друг с другом, но делают разные вещи. Первый желудок - как склад всего, что они глотают, он даёт команду на приём или отказ. Что ни назови, они всё жрут или, по крайней мере, пытаются сожрать: тюленей, черепах, кальмаров, скатов, дельфинов, морских львов, других акул, старые автомобильные покрышки, доски от лодок, жестяные банки, бутылки из-под виски, электрические лампочки, канистры, книги, уголь, резиновые сапоги, мешки с картошкой, людей, и чёрт его знает, что ещё. Впечатляет, не так ли?
   - Представить не могу, как им это удаётся...
   - Ну, так вот, тигровая акула - это настоящая морская помойка. Я слышал, в животе одной огромной тигровой акулы нашли такие трофеи: три пальто, плащ, водительское удостоверение, коровье копыто, оленьи рога, 12 непереваренных омаров и клетку для кур с перьями и костями внутри. Акулы едят всё, а кислота их желудков такая крепкая, что может растворить сталь хирургических инструментов.
   - Вот чёрт...
   - Акулы могут промывать первый желудок, извергая содержимое в воду. Хлам выбрасывается, а они всасывают желудок назад.
   - Прямо как римляне...
   - Лучше римлян... у акулы неутолимый аппетит и нечувствительность к боли, это совершенная убивающая и пожирающая машина, биологический мотор с острыми как бритва зубами. Предок большой белой акулы, Carcharodon megalodon3, имел зубы в три раза крупнее, чем у Меченой, и были они как кинжалы. Козявка вырастала до 45 футов в длину, но вот уже тысячи лет как вымерла... или так заявляют специалисты. И всё-таки нападения акул нечасты. Ежегодно больше людей гибнет от укусов пчёл, чем от акул. Во всём мире только 10 человек в год погибает от акул. Даже в Австралии за последние 150 лет от нанесённых акулами ран умерло всего 100 человек.
   - Поэтому-то мы и должны найти эту акулу и прикончить. Чтобы она больше никого не убила. Око за око!
   - Мы достанем её, достанем. Дрейфовать и разбрасывать прикорм, как делаем мы, - лучший способ покрыть наибольшую площадь при минимуме наживки. Рано или поздно Меченая пересечётся с нашей полосой и попадётся...
   На удлиняющуюся полосу слетелась орава чаек: они рыдали как баньши4 и бросались на всё, что могли проглотить.
   Пока Эрик разбрасывал подкормку, Берт вывалил ведро менхэдена в сеть и вывесил её с левого борта. Обычно рыбу разбрасывают вокруг судна, но он привязал её как раз на уровне воды, так чтобы при качке она то погружалась в воду, то выныривала из неё.
   - Порою к таким вот дорожкам из подкормки приплывают большие косяки скумбрии. Их привлекает менхэден, и потому полосы ещё больше притягивают акул, ибо акулы любят скумбрию.
   Эрика тошнило сильней и сильней.
   - Что с тобой, Док? Ты какой-то слегка зелёный от этих потрохов.
   - Да меня мутит, чёрт возьми! Одежда, волосы, кожа - всё провоняло. А по-другому никак нельзя?
   - Привыкнешь.
   Эрик подскочил к борту и выплеснул завтрак из желудка в море.
   - Вот-вот, Чарли Помойное Ведро, море по капле собирается!
   - Да пошёл ты!
   Худо было Эрику, его вырвало опять.
   - Не могу больше... - выдавил он из себя.
   - Продолжай разливать прикорм, старина. Знаю, это тупое занятие, особенно когда дрейфуешь и дела движутся медленно, но другого способа нет.
   Эрик выпрямился, но стоило вернуться к подкормке, как его снова бросило в холодный пот.
   - Эй! Помедленнее, остынь, не налегай так, дружище. Нужно только, чтобы дорожка не прерывалась. Мы ведь не хотим, чтобы подкормка закончилась. Наша цель - привлечь твою акулу и нашпиговать железом, а вовсе не дать ей расслабиться и поживиться тем, что принесёт течением.
   - Ладно, ладно... - ответил Эрик с отвращением, стирая со лба пот и надеясь, что Чарли Фрост не забудет своего обещания кормить Старбека в его отсутствие.
   - Посмотри, Док, грёбаные чайки пируют на наших харчах!
   Берт спустился на нижнюю палубу, нашёл выстланный изнутри мехом чехол и достал из него автомат, весь в смазке, чтобы не ржавел на морском ветру. Он и мех пропитал смазкой, чтобы солёный воздух ни за что не повредил оружие. Приготовив себе ещё один коктейль - двойной ром с лимонным соком, водой и несколькими кубиками льда, - Берт вернулся на верхнюю палубу.
   - Что это у тебя?
   - А на что это похоже?
   - АК косоглазых, чёрт меня подери?
   - Вот именно, Док... вот он какой... новенький советский автомат АК-47, моя гордость и радость.
   - Где ты его достал?
   - Ещё вчера я говорил тебе: несколько лет назад я возил оружие в Южную Америку, и мне удалось припрятать 10 ящиков боеприпасов и два ящика гранат.
   - Как я и говорил, ты полный придурок, dinkydau, numbah 10 dinkydau!
   - Как-нибудь расскажу тебе об этом. Такое бешеное оружие делают, чтобы из него стрелять, а не держать в чехле. Господи, Док, я весь преображаюсь, когда жму на курок и слышу автоматное "хак-хак". К тому же чертовски удобно иметь его на борту.
   Берт вставил полный рожок, поднял автомат, прицеливаясь в круживших над судном птиц, и выпустил очередь. Три чайки, роняя перья, упали в море.
   - Ага! Смотри, я победил! Я плохой, Док, худший из худших, подлейший из подлых; я жру их сырыми и выплёвываю косточки...
   - Какого рожна ты палишь по птицам, Землекоп?
   - Ты бы видел, как на Карибах я влёт подстреливал пеликанов.
   - Давай, Землекоп, убирай оружие. Терпеть не могу бесцельного убийства. Море немыслимо без чаек, посмотри, как они свободны...
   - Всё равно это лучшее лесное оружие в мире...
   - Sin loi, приятель.
   - Не разговаривай со мной на языке гуков.
   - Хорошо, вот тебе простой американский: разве никто тебе, дурья башка, не рассказывал, что война закончилась?
   - Отвянь...
   Берт прикончил выпивку и, спустившись в каюту, заботливо упаковал АК назад в чехол. Через несколько минут он появился на палубе с другим оружием в руках.
   - Моя старая винтовка 10-го калибра, Док... Нравится?
   - Больше смахивает на мушкетон. Зачем она тебе? Стрелять по индюкам?
   - Когда-то она принадлежала дедушке Дайеру. Тот тоже был капитаном, а 14 лет назад завещал её мне, когда помирал. Теперь это моя винтовка на акул. Заряжаю картечью или патронами "магнум" и - бум! Отстреливаю им головы к чертям собачьим.
   - Отдача, должно быть, как у армейского мула.
   - Люблю прикасаться к ней, гладить, нажимать на курок...
   - Почему бы не убрать её подальше?
   - Вот что я тебе скажу, Док: когда умру, всё своё оружие я оставлю тебе. Мой АК и эту винтовку, ещё у меня есть двустволка Перкинса5 12-го калибра со стволами в 32 дюйма. Вернусь домой - всё внесу в завещание: если со мной что-то случится, все мои ружья отойдут тебе.
   - Я не охотник, Землекоп...
   - Это на память.
   - Засобирался на тот свет?
   - Как знать, Док. Я, конечно, надеюсь умереть старцем с нависшим над макушкой иском об установлении отцовства, но когда идёшь на дело, подобное этому, ничего загадывать нельзя.
   - Я думал, ты собираешься забрасывать лесы с наживкой.
   - Собираюсь... прямо сейчас... вот только спрячу винтовку.
   - Там что-то есть! Вон там, вон там! - закричал Эрик.
   Вдалеке, следуя за полосой, приближался высокий треугольный плавник: он резал волны, повинуясь мощным ударам хвоста.
   - Это не твоя рыба, Док, это рыба-молот.
   - Что будем делать?
   - Не знаю, как ты, а я собираюсь доставить себе немного удовольствия...
   Берт сбегал в каюту за автоматом и вскарабкался на мостик, откуда можно было лучше стрелять. Рыба шла точно по запаху крови: мотая головой из стороны в сторону, она следовала за полосой и всё ближе и ближе подходила к судну. Берт поднял АК, прицелился и выпустил очередь в воду прямо перед акулой. Но рыба, раскачиваясь, приближалась. Он выстрелил опять - акула не прервала свой страшный ход и была уже в 30-ти ярдах от кормы. В длину её тело оказалось около 12-ти футов.
   Он дал ещё одну очередь. Пули прошили воду прямо возле колеблющегося спинного плавника. Он выстрелил в четвёртый раз, и плавник вдруг исчез в кипящем омуте, вслед за чем рыба-молот выскочила из воды и на огромной скорости понеслась к судну. Берт нажал на курок и, выдав длинную очередь, добавил акуле свинца. Он отчётливо видел уродливую голову в виде молота и безжалостные жёлтые глаза.
   Напрягаясь всем телом, двигаясь из стороны в сторону, акула рассекала воду, тогда Берт, выпустив оставшиеся в рожке пули, вспорол ей голову и спину. Кровь обагрила воду, акула перевернулась на спину и медленно ушла на дно.
   - Это привлечёт других акул, Док, может быть, даже Меченую. Они все придут полакомиться ею. Это животное, судя по всему, весило не меньше тысячи фунтов.
   - Я же говорил, что в этих водах водятся акулы.
   - Вот теперь я тебе верю, Док...
   - Нужно было бы достать её челюсти.
   - Мы возьмём челюсти Меченой; а если они тебе не понадобятся, толкнём их за пару тысяч зелёных.
   - Нет-нет-нет, поймаем её - челюсти мои.
   - У тебя в избушке им будет самое место, если отбелить и повесить над дверью.
   - Ты прав, на удивление.
   Берт принёс два удилища и стал насаживать наживку.
   - Когда наживка нанизана на крючок, стальные поводки лягут слишком низко от прикормки, если только не придать им плавучести искусственно. Поэтому что я делаю? Вырезаю прямоугольный пробковый поплавок примерно в фут длиной и делаю в нём ножом неглубокий продольный надрез.
   Берт впрессовал леску в надрез в пяти футах кверху от вертлюжка 15-футового поводка, жёсткого, как струна пианино.
   - Теперь ты увидишь, как поплавок плавает на поверхности, отмечая наживку. Когда акула схватит её и попробует удрать, плавучесть поплавка позволит наживке свободно скользить по леске без ненужного давления на рыбу.
   Берт проинструктировал Эрика, как подсекать.
   - Не подсекай рыбу сразу, как только почувствуешь поклёвку. Пусти её с наживкой, но не давай выпрыгивать или пускаться в продолжительный стремительный разбег. Обычная акула играет с наживкой, плавает кругами, оставаясь у судна. Конечно, большая рыба может клюнуть и продолжить следовать за дорожкой из прикорма, не замечая лески и болтающегося позади поводка. Но мы выставили два удилища, и акула доброго размера возьмёт да и заглотит обе наживки.
   По словам Берта, цель такой задержки в том, чтобы дать акуле время хорошенько заглотить наживку. Как только крючок попадёт ей в брюхо, леска уже вряд ли порвётся, даже если даст слабину.
   - Единственной проблемой тогда останутся удары её хвоста или случайный контакт с её шершавой шкурой, отчего леска или поводок могут порваться.
   Насадив наживку, он забросил леску и проверил, как она волочится по жирной маслянистой ленте за кормой. Он закрепил удилища в держателях, установил катушки в положение свободного сматывания и включил фиксаторы.
   - Ты сможешь почувствовать клёв рыбы, даже если не заметишь, что поплавок ушёл вниз, Док. Не переживай, будет ещё уйма времени, чтобы освободить фиксатор. Дай акуле поплавать вокруг 2-3 минуты, перед тем как натянуть леску и подсечь. Не стоит подсекать больше одного раза, от силы двух. Когда крючок вопьётся в стенку акульего желудка, то рыба либо поймана, либо сорвётся. Помни, что если удилище гнётся, всё уменье нужно бросить на то, чтобы леска оставалась натянутой, чтобы противостоять рыбе твёрдо и последовательно. И ещё... всякий раз как ты расслабляешься на удилище, не выуживаешь и не прилагаешь усилия, чтобы вытянуть леску, акула отдыхает тоже.
   - А если акула нырнёт и решит остаться на глубине?
   - Тогда оставь её на глубине, измотай её; достанешь акулу слишком свежей - будет нам заноза в заднице, не говоря уже об опасности. Легче лёгкого, Док... почти так же, как ниггеры ловят сомов камышинами.
   На больших удилищах были установлены катушки размером с шар кегельбана, снабжённые 750 ярдами моноволоконной лески, проверенной на разрыв усилием в 130 фунтов.
   Берт вскарабкался на тунцовую вышку6, чтобы вовремя заметить любое движение на поверхности моря. Жмурясь от солнечных бликов, он надел солнечные очки "Фостер Грант7". Дорожка тянулась насколько хватало глаз, но он не заметил ничего.
   Там, наверху, Берт казался настоящим рыбаком-профессионалом, дерзким белым охотником широких морей, живым воплощением капитана Блада8. Мышцы тела перекатывались подобно мышцам породистой лошади, крепкие руки закалились, словно дешёвый стейк, годами выдержки под солнцем и солёными брызгами. Жёсткая борода кустилась во все стороны, густые брови хмурились на лбу толстыми чёрными дугами.
   После получаса монотонного зачерпывания, Эрик уселся в крутящееся боевое кресло9, привинченное к палубе. Он глубоко вздохнул и снова снизу вверх залюбовался на Берта.
   "Только посмотрите на него, - подумал Эрик. - Ему на самом деле нравится охота. У него может не быть никакого рыболовного флота вообще, но здесь он настоящий пуп земли, как и мечтал".
   - Док, даже не думай рассиживаться, продолжай разбрасывать прикорм, чёрт побери!
   - Я думал, уже твоя очередь!
   - Я капитан этой посудины с гвоздями, Чарли Помойное Ведро...
   - Что из того?
   - Из того пришивают пуговицы к мамкиным трусам; мне есть чем заняться.
   - Меня воротит от этого дерьма.
   - Так поблюй для облегчения, а черпать не бросай...
   - Но...
   - Было бы здорово сегодня во что-нибудь воткнуть, Док...
   Поплавки прыгали за шхуной по дорожке. Эрик глубоко вдохнул, откинулся в кресле, закрыл глаза и на выдохе попробовал расслабить мышцы тела.
   И в тот же миг он услышал. Первый сигнал. Одинокий металлический щелчок, за которым последовала неспешная череда других нечастых щелчков. Эрик вскочил, схватил левый спиннинг и снова уселся в боевое кресло, вставив комель удилища в шарнирный стакан между ног. Он подёргал леску, чтобы дать рыбе понять, будто наживка пробует сорваться. Тогда конец удилища стал быстро, рывками загибаться, потому что рыба бросилась наутёк; со свистом выпуская леску, зажужжала катушка.
   - Землекоп, кто-то клюнул на наживку.
   - Держи удилище, оставайся в кресле, а как только я скажу, включай фиксатор и тяни что есть сил. Ты сможешь удержать удочку своим крюком?
   - Думаю, справлюсь... Это нелегко, но, думаю, смогу.
   - Хорошо.
   - Наверное, зацепили монстра, Землекоп... Моби Дика, не меньше.
   - Так венерическая болезнь называется, Док, а не кашалот.
   - Это что-то большое...
   - Посмотрим.
   - Что если это Меченая? Что-то ужасно большое!
   - Бли-и-ин! Да маленькая акулка скорее всего. Большая бы зубами начисто обрезала леску.
   - Ты думаешь?
   - Да, чёрт возьми!
   Эрик следил, как леска слетает с катушки.
   - ДАВАЙ! - закричал Берт.
   - Х-х-х-ха! - крякнул Эрик, всем телом откидываясь назад и крутя вперёд рукоятку катушки. Удилище согнулось вдвое. Эрик отчаянно старался вытащить рыбу, но леска продолжала разматываться.
   - Господи, что делать... я не могу её остановить, Землекоп!
   - Спокойно, спокойно... не пытайся мериться с ней силами, Док... по крайней мере пока не измотаешь её. Она сильнее нас обоих.
   - Затянуть фиксатор?
   - Нет, иначе выдернешь крючок из неё.
   - А если кончится леска?
   - У тебя её почти полмили... очень скоро фиксатор сам её замедлит.
   Эрик держал крепко. Рыба ушла на глубину и медленно двигалась из стороны в сторону. Как только леска перестала вылетать, Эрик начал её сматывать, то наклоняясь вперёд и напрягая плечи, то откидываясь назад, чтобы выбрать слабину, быстро вращая катушку правой рукой и напрягая мышцы плечей и спины.
   С самого появления на острове Рождества Эрику всегда хотелось поучаствовать в глубоководном лове, но всё как-то не складывалось. Как бы ему хотелось, чтобы Хелен была жива и разделила с ним его приключение. Левая рука уже болела, правую сковывала судорога перенапряжения.
   - Как ты думаешь, что там у меня?
   - Вероятней всего, синяя акула10, Док.
   - Скажи лучше, синий кит11, и если я вру, то Святой Пётр - мелкая шпана.
   - Синие акулы не такие большие.
   Эрик продолжал вываживать рыбу, крутя катушку, выбирая слабину лески, наклоняясь то вперёд, то назад и снова вращая катушку. Берт спустился на палубу, приволакивая больную ногу, и, сжимая винтовку в левой руке, перегнулся через левый планширь12.
   - Продолжай тянуть и наматывать, Док... она приближается... это синяя акула, не сойти мне с места. Смотри... видишь её?
   - Ага! - кряхтел Эрик
   - Синяя как индиго. И при всём при том довольно большая, 200 фунтов потянет, а то и больше.
   Рыба, больше 10 футов в длину, гибкая, с длинными грудными плавниками, медленно подплывала к шхуне и уже не сопротивлялась.
   - Заводи её легонечко, Док.
   - Далеко ещё? - простонал Эрик.
   - Да, вот теперь близко, хватит.
   Берт прицелился, снял винтовку с предохранителя и, когда акула показалась на поверхности, нажал на курок.
   БУМ!
   Быстро перезарядив, он выстрелил в другой раз.
   БУМ!
   Выстрелы эхом разнеслись над водой; пули оставили два больших отверстия в голове акулы, как раз перед жаберными щелями. Рыба сделала шумное судорожное движение, словно пронзённая электрическим током, и замерла.
   - Попал!
   - Трудно было промазать... но она ещё не умерла. Я знаю, много рыбаков лишилось своих грёбаных рук, забавляясь с якобы мёртвыми, как они думали, акулами. Подтяни-ка её поближе к судну, чтобы я мог ухватиться, Док.
   - Попробую.
   Надев пару брезентовых рукавиц, чтобы защитить руки от ожогов верёвками, Берт подтянул рыбу багром, вонзил крюк в жабры и перевалил её через транец. Уложив рыбу на палубу, он достал бейсбольную биту и влупил ей по голове с такой дикой силой, что у той глаза выскочили из орбит.
   - Проклятье, Землекоп, смотри, что ты наделал! Ты выбил целый хоумран13: голова проломлена, глаза катаются по палубе, как шарики. Отныне вечная тьма над нею...
   - Чёрта с два, - буркнул Берт и вспорол рыбе брюхо разделочным ножом, висевшим в ножнах на поясе. Кровавые внутренности вывалились на палубу. Кусачками он вызволил из пасти акулы поводок.
   - Видал я, как тела этих выродков, потрошёные и без головы, плывут сами по себе и исчезают из вида.
   - Врёшь...
   - Честное слово!
   Акула пошевелилась, жалкий изувеченный хвост забился в агонии.
   - Акулы умирают долго, Док, иногда челюсти часами дрожат и трепещут и способны хватать. Они выносливы. Однажды мой клиент вытащил мако14... и, несмотря на изнеможение и то, что её подняли на борт, она ожила. Она так била хвостом по распределительной коробке, что расколотила её, а затем прыгала за нами по кокпиту15, клацая зубами, пока не заскочила на мостик... и перед тем как свалиться с судна, с корнем вырвала боевое кресло и снесла дверь в каюту. Хитрые такие бестии, эти мако...
   - Вот так-так!
   - В порядке вещей. Брось кишки в бадью с прикормкой. Пригодятся. Может быть, Меченая любит синих акул.
   - От них эта мерзкая бурда завоняет ещё хлеще.
   - Знаю, самое трудное с прикормкой - терпеть её вонь. Если не заморозить, то акулья плоть раскисает и выделяет аммиак и тогда воняет до самых небес.
   Покончив с разделкой, Берт перекинул акулу через борт. Тут же появились синие акулы и накинулись на потрошёную тушу - пир закипел горой. Обжираловка продлилась всего несколько минут, и акулы исчезли. Эрик видел, как в глубине медленно туда-сюда двигались другие акулы, выискивая незамеченные лакомые кусочки.
   Берт оснастил новый крючок с поводком и нацепил наживку. Он приделал плоскогубцами поводок к леске и передал спиннинг Эрику; тот закинул всю снасть за борт, выпустил 30 ярдов лески и оставил дрейфовать по дорожке на пробковом поплавке. И продолжил выплёскивать прикормку через борт; Берт вернулся на мостик.
   - А кроме акул мы кого-нибудь поймаем, Землекоп?
   - Рыбу-меч, может быть.
   - Что будем делать, когда обнаружим Меченую?
   - Постараемся подманить её поближе к шхуне, чтобы я смог воткнуть в неё железо. Она может броситься на судно, многие так и делают, когда попадают в беду. Но я буду тыкать в неё железом, а ты будешь шуметь винтовкой. Как только так случится, вопрос будет лишь во времени. Мы достанем сучку...
   - Если она последует за прикормкой, разве не нужно будет кинуть ей что-нибудь приличное, чтобы подогреть её интерес? Мне кажется, у такой большой рыбы интерес может быстро пропасть, если не дать ей вкусного.
   - Ты прав, Док. Будем кормить её как медведя в зоопарке.
   - Что у нас на закуску?
   - Кое-что вкусненькое, неотразимое...
   День клонился к закату, на счету Эрика имелось уже восемь синих акул, каждая весом до 100 фунтов, но большой белой не было пока и в помине. Двух акул Берт вывесил на кран-балке вниз головой, чтобы желудки вывернулись наружу через пасть, остальных привязал за хвосты к бортам судна нейлоновым канатом, пропустив его сквозь скобы на планшире.
   - Делаю так, чтобы подманить Меченую поближе к "Охотнице", Док. Много больших акул выходит кормиться ночью. Она может объявиться поблизости в любой момент, поэтому не зевай и будь настороже...
  
  
   ГЛАВА 26. "ПОЛНОЛУНИЕ"
  
   "- Поднять меня на мачту! - крикнул Ахав, подходя к пеньковой корзине. - Теперь мы должны скоро встретиться с ним".
  
   Ночью во время прилива взошла полная луна; спокойно раскинулось море, плескалась вода в шпигатах, скрипели доски да позвякивала тяжёлая цепь. Разбрасывая прикормку, "Охотница" отдалилась на несколько миль от островка Дамарискоув, но до темна Берт решил вернуться к нему и встать на якорь возле тюленьего лежбища, надеясь, что в лунном свете какой-нибудь тюлень да заметит фосфоресцирующий след от плавника большой белой акулы, если она вдруг отправится курсировать вдоль берега в поисках пищи.
   После ужина Берт и Эрик засиделись на камбузе, болтали о том о сём, и разговор плавно свернул на акул. Берт рассказывал, как его отец погиб от акул во время Второй мировой войны.
   - Отца своего я не знал. Случилось как-то раз массовое нападение акул на моряков крейсера "Индианаполис1". Слыхал?
   Эрик отрицательно покачал головой.
   И Берт поведал, что 29-го июня 1945-го после завершения секретного задания в Тихом океане по доставке атомной бомбы, той самой, которую 6-го августа сбросили на Хиросиму, "Индианаполис" был торпедирован японской субмариной и затонул. Огромный корабль, содрогаясь, быстро пошёл ко дну, не оставив экипажу времени сесть на плоты или в спасательные шлюпки.
   Из 1200 человек на борту, по его словам, девяти сотням удалось покинуть тонущий корабль, но помощи ждать было неоткуда, и они лишь плавали в спасательных жилетах, беспомощно загребая руками. Скорое спасение оказалось невозможным, ибо в силу секретности задания действовал режим радиомолчания. Через несколько часов появились акулы и начали нападать на уцелевших парней, терпящих бедствие. Ребята, зная, что хоть какая-то безопасность может заключаться в количестве, сбивались в группы, чтобы обмануть акул. Тем не менее, вода всё-таки окрасилась в красный цвет, так как хищники по одному выхватывали вопящих жертв и заставляли умолкнуть навеки.
   Одни умирали от изнеможения и шока, другие от жажды, третьи же, обезумев и истомившись от ужаса, днём и ночью кружившего вокруг, сами приносили себя в жертву нападавшим. Акулы всегда были рядом и не прекращали безжалостных атак. В конце концов, после пяти дней и ночей борьбы с акулами, кровавая бойня закончилась, когда оставшихся в живых заметили с самолёта и через какое-то время вытащили из воды на эсминец.
   - Из тех девятисот, которым удалось покинуть корабль, выжили только 315, остальных сожрали акулы. Во время спасения, по словам оставшихся в живых, ребятам приходилось отбиваться от акул, которые продолжали кружить вокруг уже мёртвых моряков. Моего отца нашли качающимся на волнах в спасательном жилете и без ног.
   - Мне очень жаль, Землекоп. Какая страшная смерть...
   Поковыряв в зубах карманным ножом, Берт отхлебнул рому и вернулся к прерванному рассказу.
   - Так вот: у моего отца была своя война, у меня - своя. Знаешь, Док, я рисковал своей жизнью. Меня наградили и "Серебряной звездой", и "Бронзовой звездой", и двумя "Пурпурными сердцами" в придачу. Я был грёбаным героем войны. Но сегодня я чувствую лишь горечь и предательство. Когда я вернулся домой, люди бежали от меня как от чумы, даже рыбаки сторонились меня. Те, с кем я работал, говорили: "Помолчи о своей войне, нам всё равно, мы не хотим ничего слышать о ней!" Поэтому я ушёл в себя и весь мир послал к чертям собачьим. Хотелось бы мне знать, когда у нас будет грёбаный парад.
   - Я думаю, наш парад состоялся уже давным-давно, Землекоп, только никто на него не пришёл.
   - Вьетнам моментально прекращал любые разговоры, помнишь? Это как выпустить газы за столом при священнике. Вежливые люди предпочли бы не слышать того, что ты говорил о войне. Всё это дерьмо кипело во мне, друг, а когда я понял, что никто не собирается меня слушать, мне стали сниться мёртвые, о которых мне не давали говорить.
   - Даже если бы люди слушали тебя, Землекоп, они бы ничего не поняли. Да и как им понять? Если ты там не был, понять тебе было не дано. У меня был брат, который откосил. Война разлучила нас. Когда-то мы были очень дружны, сейчас уже не то. Я не хотел бы, чтобы он шёл на войну, и в то же время, если б он пошёл... и если б остался в живых, сегодня мы были бы ближе друг к другу. Война всё изменила. С ней я ложусь спать. С ней просыпаюсь. Боль никогда не проходит. За то, что мы сотворили с вьетнамцами и их страной. И за то, что мы сотворили там с собой...
   - Ты знаешь, Док, не было дня с тех пор, как я вернулся домой, чтобы я не думал о ней.
   - Я тоже вспоминаю о ней каждый день...
   - Наше поколение разделено надвое: на тех, кто был на войне, и на тех, кто не был. Я не могу нормально относиться к тем, кто не был. Думаю, у нас с ними разные ценности, они корыстны и честолюбивы, а я - нет, и мне с ними неуютно.
   - Словно чего-то в них не хватает...
   - Вот-вот, правильно, Док. Они не знают того, что знаем мы, они не прошли Вьетнамских университетов. Они стараются держаться сурово, но они всего лишь дети с сопливыми понятиями о мужественности. Они не знают, что значит быть другом. Знаешь, когда Тампер схлопотал пулю, я почувствовал, что это должен был быть я. Вина оставшегося в живых. Я хотел погибнуть в Наме. Бедный Тампер...
   - Всё это дерьмо годами булькало и кипело в нас, словно гнилое варево. Мне кажется, добрая женщина могла бы способствовать выздоровлению, но я женился на сумасшедшей, и от этого стало ещё хуже. Как и все, целый год я мечтал о возвращении домой, но когда вернулся в США, я мог думать только о том, что мне там не место, что хочу назад. Что хочу просто вернуться в Нам: спасать жизни, делать свою работу. Там бы я сгодился как нигде. Америке я больше не подходил.
   - Я тоже. Поэтому я послал всё к чертям, переселился в Канаду и оставил всё, что знал, позади. Смириться или уйти? Я ушёл, и это оказалось лучшим решением. Я не испытываю сожалений. Я люблю Канаду. Она гораздо более цивилизована. Сейчас у меня есть канадское гражданство и канадский паспорт. Война сильно меня изменила, я больше не мог жить в Штатах. Я не вписывался в то общество, да, пожалуй, никогда ему не был своим...
   - По этой же причине и я, в конце концов, бросил свою работу, признал поражение и переехал на остров. Больше некуда было податься.
   - Ты единственный из старого отряда, с кем я говорил, Док.
   - Плохо, что мы потеряли связь друг с другом. Плохо, что мы не осознали, что все мы из одной лодки. Иначе мы бы не остались со своими проблемами один на один. Вот что сбило меня с толку: ведь я вернулся домой и попытался прикинуться, что я тот же самый парень, что и до войны. Но война слишком круто изменила меня. Я был не тот и уже не мог быть прежним. Когда я, наконец, понял это, то замкнулся, как и ты, с головой погрузился в работу в Нью-Йорке и не разгибал спины. Но я не прижился и, устав пытаться, плюнул на всё и покинул эту большую карусель, ведущую в никуда. Чёрт возьми, всё, чего я хотел, - это вернуться в Мэн и рисовать - ну, так я сделал это. Только вот одиночество после войны оказалось невыносимо, после той близости, что мы делили в Наме.
   - Мы заботились друг о друге, Док, такого в Штатах не найти. Здесь люди друг другу волки: "Я при своём, и чёрт с тобой, приятель!"
   - На острове Рождества неплохо, Землекоп. После войны я понял, что у меня есть выбор. Можно было жить в цивилизации, а можно было в изоляции. Я решил приехать сюда. Это, конечно, не Вьетнам, но это и не материк. Здесь я на месте. Что-то значу. Соответствую. Поэтому мне здесь нравится. Здесь каждый что-то значит. Каждый годится...
   Если я задерживаюсь на материке, то начинаю сходить с ума. Повторяется старое дерьмо. Оно всегда тут как тут. Оно никогда не меняется. Оно никуда не девается. Оно просто становится хуже. Смешно, но первоначально я переехал сюда, чтобы обрести свободу. И обрёл. Но обретя, я её потерял. Этот остров тоже превратился в тюремную камеру. Это единственное место, где я могу жить. Здесь, Землекоп, я живу жизнью каторжника. Отбываю заключение. В каком-то смысле остров Рождества не сильно отличается от старой французской каторжной тюрьмы на Чёртовом острове. Или от Алькатраса2, если на то пошло...
   Я не могу жить в добропорядочном обществе. Я его не понимаю. Я ему чужой. И я не могу уехать отсюда. Потому что ехать мне больше некуда.
   Где ещё могу я быть счастлив, быть самим собой, чтобы меня принимали таким, каков я есть? Как тебе такая загогулина? Жизнь порой такие коленца выделывает...
   - Господи, Док, я понимаю всё, о чём ты говоришь. Знаешь, ты первый, с кем я об этом говорю, и единственный из моих знакомых, кто понимает.
   - Я тоже ни с кем не говорю об этом, даже на острове.
   - После Нама я потерял уважение к целой уйме вещей. Я ненавижу политиканов, парней вроде Рейгана3, этого грёбаного поджигателя войны! Всё, чему меня учили в детстве, оказалось вонючим враньём...
   - "Бог, флаг и яблочный пирог"4, правильно? Утрата иллюзий, говорят, - лишь прогрессивная форма просветления, Землекоп.
   - Вот о чём и я веду речь: словно взрывающаяся сигара швырнула мне в рожу мифы моего детства - все скопом. К чертям яблочный пирог. И к чертям Джона Кеннеди с его речью "не спрашивайте"5. К чертям Линдона Джонсона. К чертям Макнамару и Киссинджера. К чертям Никсона6 - к чертям их всех! Ты салютуешь флагу всю свою блядскую жизнь и вдруг понимаешь, что это не символ свободы, но символ убийства, что федеральное правительство - это пиратский корабль, управляемый шайкой головорезов в костюмах-тройках и с образованием от Лиги плюща7, которых хлебом не корми, дай заставить молодых парней подыхать ни за хрен собачий. Америка действительно потеряла невинность на той войне...
   - Как говорится, воевать ради мира - что трахать ради девственности.
   - После Нама не было для меня никакой радости. Ни настоящего, ни будущего... одно лишь прошлое, которое пожирает меня заживо. Что-то во мне сломалось, и починки не предвидится. У меня есть сын от второго брака. Когда-то я любил детей... но больше не люблю. Как можно заниматься своим ребёнком, когда чужих детей ты взрывал? Я смотрю ему в лицо, а вижу... Господи, никогда и никому я не рассказывал об этом дерьме. Если разобраться, в моей жизни нечего особо праздновать, как считаешь?
   Эрик пожал плечами.
   - У меня теперь другая беда. Мой доктор говорит, что я слишком много пью, что я алкоголик, что у меня разваливается печень и что если не остановиться с выпивкой, то выпивка остановит меня. Но дело в том, что... выпивка мне нужна. Я всё время на нервах, всё время взвинчен. Я не могу бросить, Док. Даже пробовать не хочу. Пусть выпивка не избавит меня от кошмаров. Я всё время вижу эти чёртовы мёртвые лица: натянутую на черепах кожу, нелепо ухмыляющиеся рты и молочно-белые, ничего не видящие глаза. Но чтобы уснуть ночью, мне нужно сделать пару глотков. Выпивка, старейшее и вернейшее обезболивающее на свете, творит чудеса, когда насылает на меня сон и затуманивает образы женщин и детей, чьи крики и вопли не дали бы мне уснуть без неё. Стоит ведь только поддаться этому дерьму, Док, и облегчения уже не будет. Ты начинаешь видеть эти лица не только во сне, но и наяву. Поэтому иногда с вечера я надираюсь в стельку, а утром харкаю кровью. Алкоголь убивает меня, Док, но что же, чёрт возьми, я могу поделать? Я должен пить каждую ночь, только так я могу уснуть.
   - Что ты скажешь об "Анонимных Алкоголиках"8? Многим пьяницам помогает. От тебя требуется только желание завязать.
   - Нет у меня такого желания...
   - Что ж, знаю, общество годится только тем, кто хочет его, а не тем, кто нуждается в нём. Но, может быть, со временем желание появится, если дать ему шанс.
   - Да пробовал я, Док. Несколько лет назад посетил пару собраний - не для меня это...
   - Это могло бы стать твоим шансом, Землекоп. Мог бы схватить большое медное кольцо9. Может, ещё раз попробуешь? Трудно трезветь в одиночку. А с пузом, накачанным сивухой, и башкой, напичканной Вьетнамом, у тебя нет ни единой возможности протрезветь самостоятельно.
   - Все в АА считают, что ветераны-алкаши - это неудачники, нытики и слюнтяи. "Не оправдывай Намом своё пьянство, парень, - говорят они. - Хватит себя жалеть. Не хотим больше слышать о твоей трусливой войне. Забудь о ней, выполняй программу - и сделаешь себе хорошо". Такую примерно хрень заявляют ветеранам в АА.
   Интересно, как понравилось бы им жарким летним днём на каком-нибудь шоссе наткнуться на прошитое пулями тело лучшего друга, распухшее и раздутое... ползают черви, жужжат мухи, ягодицы и живот покрыты рубцами, глаза открыты, конечности оторваны, и повсюду страшный смрад смерти. Если б так, они бы знали, что я чувствую.
   - Что это были за собрания?
   - Как сказать... однажды вечером я пошёл на собрание, на котором обсуждалось, как составить список людей, которым насолил, чтобы впоследствии загладить вину перед ними...
   - Вот как...
   - Так вот был там один недоумок в синей куртке по имени Гарри... знаешь, только глянешь на придурка и понимаешь, что он салага и в жизни с ним ничего плохого не случалось. Начинает он разводить историю о том, какой он был нахальный малый в 50-ых, потому что целью своей поставил соблазнить свою подружку и в этом преуспел. Забрал её девственность, поимел по полной. Он разглагольствовал о том, как потом было ему стыдно, как внёс её в свой грёбаный список и как собирается примириться с нею. И прибавил, что в своё время лишил девственности многих, что он настоящий волокита, что чувствует стыд перед всеми своими женщинами, а что делать, не знает. Один только взгляд на этого парня, Док... я уже говорил... не был он жеребцом. Только балаболом и хвастуном.
   - И что потом...
   - Потом председатель просит меня выступить следующим, а меня так достал Гарри, что я решаю рассказать ещё одну завиральную историю, похлеще предыдущей, знаешь, типа, "у меня, приятель, длиннее, чем у тебя"...
   Это был настоящий цирк, Док. Я понял, что припёрся не туда, поэтому я встал, вышел в дверь и никогда больше не возвращался. Чёрт побери АА, чёрт побери их всех...
   К полночи Берт уже клевал носом, был пьян более, чем чуть-чуть, и потому велел Эрику первому заступать на четырёхчасовую вахту.
   Потолкавшись на камбузе, Эрик поднялся на палубу и сел в боевое кресло наблюдать за морем и предаваться тоске по Хелен. Широко и спокойно лежал океан, на гребнях волн лунные зайчики устроили волшебный балет.
   Проплывавшая мимо туча заслонила луну, Эрик встал и пошёл проверить акул: и тех, что висели на кран-балке, и тех, что были привязаны по бортам, чтобы привлечь Меченую.
   Он видел, как у самой поверхности воды копошатся светящиеся крошечные создания, оставляя дорожки эфемерного света подобно морским светлячкам.
   Он вернулся в кресло и закрыл глаза. Слышался храп Берта.
   "Надо бы за ним присмотреть. Он так храпит, что вот-вот проглотит язык".
   Эрик тихонечко спустился в камбуз и зажёг спичку над койкой, на которой лежал Берт.
   Одеяло сползло, Эрик поднял его и укрыл товарища.
   - Нет, нет, нет, - бормотал Берт, отбиваясь и отворачиваясь. Опять ему снились его сны.
   - Несчастный засранец, - прошептал Эрик, возвращаясь на палубу.
   Снова усевшись в кресло, он задумался о Хелен и - об акуле.
   "Опаснейший хищник на свете, крупнейшая плотоядная рыба на земле. А мы здесь пытаемся заставить её охотиться на нас, чтобы убить её, - размышлял он. - Мы, должно быть, спятили.
   Но я чувствую её. Она где-то рядом, таится у самой поверхности".
   Вдруг Эрик услышал тяжёлый глухой удар в корму и насторожился. Он встал, осторожно приблизившись к борту, всматривался в тёмную воду, но ничего не увидел.
   - Определённо мне что-то послышалось, - пробормотал он.
   Он вернулся в кресло, но спустя пять минут в корму последовал новый глухой удар, и он снова уставился на волнующийся перед ним чёрный океан. Он поднялся и отправился проверить висящих на кран-балке акул. Одной не хватало. Он посмотрел в воду, и то, что увидел, превратило его ноги в трепещущий студень.
   Выставив голову из воды, Меченая смотрела прямо ему в глаза. Затем подплыла к "Охотнице", поднялась из воды и схватила вторую акулу. Волна адреналина захлестнула Эрика, одним прыжком он перемахнул через ступеньки вниз на камбуз, поскользнулся, тут же вскочил и затормошил Берта.
   - Проснись! - задыхался он. - Проснись, Землекоп! Она здесь, она здесь! Эта сука с меченой мордой здесь!
   Берт замычал и перевернулся на другой бок. Эрик не отставал.
   - Землекоп! Она стащила обеих акул с кран-балки. Она здесь. Что делать?
   - Нельзя с ней связываться до рассвета, - ответил Берт, откидывая одеяло и поднимаясь на нетвёрдые ноги. - Это было бы самоубийством.
   - Но мы ведь не можем дать ей уйти? Давай вонзим в неё гарпун и пусть она до зари таскает нас по морю. Она так близко...
   - Не пойдёт, Док... ты вгонишь в неё гарпун в темноте, и она наверняка убьёт нас обоих... спутает нам все снасти, и один из нас будет разрезан надвое. Но всё же давай посмотрим.
   Берт быстро натянул штаны и поднялся на палубу. Белая акула пожирала рыб, висевших по бортам.
   - Твою ж мать! Да она преогромная, Док! Гораздо больше, чем я думал... больше
   20-ти футов. Я думал, ты преувеличиваешь.
   Тут акула схватила сеть с менхеденом, висевшую на той же кран-балке по соседству с синими акулами.
   - По крайней мере, мы теперь знаем, что она рядом.
   - Но что мы будем делать?
   - Ночью - ничего, Док... подождём до рассвета и, если к тому времени она не уберётся, мы прикончим одну большущую грёбаную акулу.
   Большая белая акула продолжала пожирать синих акул, висевших по бортам. Раз за разом рыба налетала на "Охотницу". Всю ночь она билась в корму, шлёпала хвостом по днищу, почти приподнимая 42-футовую посудину снизу. Они слышали, как она тяжело тёрлась грубой шкурой о деревянный корпус и как позвякивал металл, когда она задевала якорную цепь.
   Всю ночь море оставалось спокойным, но к рассвету поднялся штормовой ветер, "Охотницу" болтало и подбрасывало на больших волнах так, что якорь волочился по каменистому дну. Эрик ещё побросал прикорма - в основном кальмар и скумбрию - за борт, надеясь приманить большую рыбу, но никто не появился, если не принимать во внимание небольших синих акул.
   Меченая наелась до отвала и исчезла.
   После завтрака они подняли якорь и отправились разбрасывать прикорм на новом месте, но двигатель "Охотницы" начал давать сбои, и брызги, швыряемые ветром, с такой силой бились в рулевую рубку, что были похожи на летящий гравий. Волны поднимались всё круче и круче, и Берт решил отменить охоту и переждать шторм у острова Рождества.
   К ночи непогода улеглась, и на следующий день рано утром Эрик и Берт вернулись назад к Дамарискоуву.
   В море дул порывистый ветер, но к полудню стих; "Охотница" снова плавно закачалась на волнах приливного течения, и Эрик бросал прикормку в воду там, где в последний раз они видели Меченую. Но её самой и след простыл. Они наладили два удилища, так же как и в первый раз, нацепили кальмара наживкой на крючки, но ловились только синие акулы, которых снова вывесили вниз головой на кран-балке.
   Прошло четыре дня. Пять дней. Наконец, шесть дней, и - никаких признаков присутствия поблизости большой рыбы.
   - Где бы нам ещё поискать? - крикнул Эрик Берту, с мостика в бинокль изучавшему горизонт.
   - Не знаю, Док... думаю, надо мыслить как акула. Она сейчас, вероятно, на глубине и, может быть, в сумерках всплывёт, чтобы поймать тюленя.
   Эрик продолжил черпать прикормку.
   - Не может она исчезнуть просто так, - пробормотал Берт. - Найдём.
   - Эй, Землекоп... хотел у тебя спросить... где ты достал эту шхуну? Не похоже, чтобы её сделали где-нибудь здесь.
   - Купил её у одного моряка из Нью-Бедфорда через полгода после возвращения из Вьетнама.
   Он рассказал, что судно построили в Виргинии и сначала использовали в качестве пиратского устричного судна, что обшивка его толщиной в два дюйма и что, кроме того, оно могло выдержать тяжёлый режим работы и пройти сквозь ураган без поломок.
   - Поэтому я её и взял. В основном капитаны частных судов предпочитают лощёные скоростные и роскошные катера для спортивной ловли, но я не таков... когда океан ярится, забудь о них. Когда ты попадаешь в трудное положение, такое судно может бросить тебя в лапы Дэйви Джонса10. Устричное же судно, хоть и бывает порой жестоким, может кружить, проходить сквозь волны и взлетать на их гребни, поддерживая при этом скорость в 10 узлов, то есть те самые 10 узлов, что оно даёт в хорошую погоду, в то время как все эти модные суда замедляют ход. Я доволен старой посудиной. Она меня ещё не подводила.
   Глубина в точке дрейфа составила 75 футов, они были примерно в четырёх милях от острова Дамарискоув. Всё так же разбрасывая прикормку, Эрик вдруг услышал треск одной из катушек. Схватив удочку, он уселся в боевое кресло, вставил удилище в стакан и через 25 минут вытащил ещё одну синюю акулу, которую Берт тут же привязал к борту.
   Но Меченой как не бывало.
   - Док, эта акула ведёт себя словно косоглазый. Такой же мастер ударить и смыться, призрак оперы11, мать её. Но мы её найдём, и нечистый нам поможет. Завтра, может статься...
  
  
   ГЛАВА 27. "НАЙТИ И УНИЧТОЖИТЬ"
  
   "Они не только терзали с жадностью вывалившиеся внутренности пораженного остриём соседа, но, раненные, сворачивались, подобно гибкому луку, и пожирали свои собственные внутренности, так что одна акула могла много раз подряд заглатывать свои кишки, которые тут же снова вываливались из зияющей раны. Но мало того. Даже с трупами и призраками этих тварей опасно иметь дело. Одна из акул, которую убили и подняли на палубу, чтобы содрать с неё кожу, едва не оставила без руки беднягу Квикега, когда он попытался захлопнуть мёртвую крышку её убийственной челюсти".
  
   Занимался хмурый день. Моросил мелкий дождик, и утренний туман сводил видимость почти до нуля. Берт вёл шхуну в стороне от бурунов восточной стороны острова; постепенно туман редел и дальше в море истончался до низко висящей дымки. Час спустя послышались дальние громовые раскаты, предвещавшие приближение нового шторма.
   - Неважный день для морской охоты, - крикнул Эрик Берту, в жёлтом непромоканце стоявшему на мостике у руля.
   - Что? - отозвался Берт сквозь гул забойного ритма большого дизельного двигателя, наклонив голову и приставив ладонь к правому уху. - Не слышу тебя, Док! Говори громче!
   Эрик поднялся на мостик.
   - Я говорю, что день неподходящий искать и уничтожать, - повторил он.
   - Похоже, на юге немножко дует. Океан - самая могучая дама на свете, Док. Она первобытна, великая мать... каждый день меняется, а то и каждый час.
   Эрик всматривался в бурную темь, ещё окутывавшую море. Чувствовал он себя при этом прескверно. От звуков работающего дизеля разболелась голова, боль усугублялась выхлопными газами и качкой. Его захлестывали зелёные волны морской болезни.
   - Что-то мне не по себе. Пойду приму пару таблеток аспирина. Тебе нужно что-нибудь?
   - Нет, я в норме, Док, - ответил Берт, перекатывая сигару во рту из угла в угол.
   - Как ты можешь курить собачьи какашки в такую рань?
   - Выглядишь ты плоховато, Док, - сказал он, сжимая тяжёлыми челюстями сигару и посверкивая в улыбке зубами. - Там у меня в походной сумке драмамин. Держу его на случай, если кого-нибудь укачает.
   - Спасибо...
   Берт потянулся за бутылкой рома, которая лежала в деревянном ящике возле пульта управления.
   - Вот вся медицина, что мне нужна, - сказал он, откупоривая бутылку и делая большой глоток. - А-а-ах ты господи боже, побежало-побежало, в носочки прибежало.
   - Не рано ли начал?
   - Не-е-ет, это мой рулевой ликёр, Док... чтобы немножко поправиться.
   Эрик спустился на камбуз, принял две таблетки аспирина и две драмамина, сокрушаясь, что приходится налегать на столь "обильный" завтрак. Наполнив чашку кофе, он прошёл на заднюю палубу и сел в боевое кресло наблюдать за промысловым судном, которое, мигая огнями, показалось в поле зрения.
   Над морем поднималось солнце, розовыми лучами пронизывая серый горизонт. Берт затянул песню.
  
   Ты скажи мне, где цветы?
   Где все маки?...
   Ты скажи мне, парни где?
   Где все парни?...1
  
   Он слегка раскачивался, но не в такт покачиванию шхуны.
  
   Ну, а где они теперь, эти парни?
   Погибли на войне,
   Лежат в земле сырой.
  
   "Посмотри на него, как есть пуп земли. Гордится своим мастерством рыбака и умением держать прямой курс часами напролёт вне зависимости от выпитого", - подумал Эрик и, стараясь не пролить кофе, поднялся на мостик.
   - Погода улучшается, Док, - сказал Берт, кивая на прожилки в пятнистом небе. - Смотри, на востоке солнце пробивается сквозь облачный покров. Может быть, шторм пройдёт стороной.
   - Ага...
   - Хочешь глоточек лучшего рулевого пойла капитана Дайера, Док? Согреет закоулочки сердца, поможет заглянуть за Предел.
   - Меня вырвет.
   Берт опять припал к бутылке.
   - Ух, чёрт, хорошо пошла. "Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома" - и всё такое прочее. "Бей коммуняк, кури траву на завтрак", так, Док?
   - У тебя, должно быть, железный желудок...
   - Почти что...
   Эрик смотрел прямо вперёд, шхуну кренило и болтало на тёмных волнах. Он заметил, что в море свет мягок и рассеян, а краски насыщены, особенно ярко-жёлтый непромоканца Берта. Ему нравилось рисовать в непогоду. Оттенки становились богаче, над этим-то он как раз и работал весь прошлый год до самой гибели Хелен, стараясь по-другому, как можно эффектнее использовать краски в рассеянном свете.
   - Я тебе рассказывал, как застрелил белую акулу из 44-го "магнума"?
   Эрик равнодушно покачал головой.
   - В 1974-ом году у Монтока 2000-фунтовая акула оказалась возле моего судна, но она была ещё совсем дитя, поэтому я не хотел тащить её на палубу, но я зарядил "магнум" и сказал: "Вот "магнум" 44-го калибра, госпожа Уайт. Самый убойный пистолет на свете. Что, нравится?"
   - Вылитый Грязный Гарри2...
   - Да, тогда акула хрясь по корпусу хвостом, а я поднимаю 44-ый калибр и выпускаю шесть пуль прямо ей в пасть. Бац-бац-бац! Примерно вот так...
   - Точно Грязный Гарри...
   - Да, Грязный Гарри... но пули только выбивают несколько блядских зубов. Лишь несколько грёбаных зубов! Вот какие живучие эти ублюдки. Этим оружием я мог проделать дыру в двигателе автомобиля, но не смог сдвинуть по фазе госпожу Уайт, даже головной боли ей не причинил.
   - Не прими близко к сердцу, Землекоп, но иногда мне кажется, что у тебя не хватает шариков.
   - Тогда чёртова рыба выныривает, разевает пасть аж до отбойного бруса и вонзает свои грёбаные зубы в борт моего судна. Надо быть осторожным, не тащить сразу акул на борт, в особенности большую. Может показаться, что они готовы, но будь начеку... могут выкинуть сюрприз в любой момент. Что у белой, что у мако выносливости больше, чем у любой другой рыбы в море.
   Когда они пришли на другую сторону острова Дамарискоув, солнце уже поднялось и с юго-запада подул прохладный бриз. Берт выключил двигатель, положил "Охотницу" в дрейф по течению и помог Эрику наживить кальмаром и выставить две удочки.
   Эрик подтащил бочку с прикормкой к корме и стал черпать из неё с интервалом в полминуты, как и раньше; Берт в это время снимал непромоканец. Через минуту Эрик поднял глаза на мостик и увидел, что Берт полностью обнажился. Ни шляпы, ни обуви, ни солнечных очков.
   - Эй, да ты полон сюрпризов! Не слишком ли прохладно шастать с голыми причиндалами?
   - Не-а, точно так же я ходил прошлой зимой на Карибах, когда перегонял шхуну. По мне такая свобода очень даже ничего. С войны не ношу трусов, Док... почему б тебе не попробовать?
   - И отморозить себе хрен... Нет уж, спасибо.
   Эрик разбрасывал прикормку, вонючую смесь крови, конины и перемолотого в фарш тунца; дорожка ширилась и удлинялась.
   - Эта смесь воняет ещё хуже, чем раньше, Землекоп.
   - У акульей прикормки много общего с кунилингусом, Док: как только справился с запахом, надо отлизывать.
   - О да, мне сразу стало легче...
   - Здесь как в Наме. То мы гоняемся за косоглазыми, то косоглазые за нами. С акулами то же самое. Сегодня на неё охотимся мы, завтра она охотится на нас.
   - Скажи, Землекоп, а дома чем ты обычно занимаешься?
   - Я мало бываю дома. Но мне нравится, если удаётся, явиться в субботу вечером, а в воскресенье встать пораньше и прокатиться до Галифакса за "Торонто стар". Прочитываю газетку от корки до корки. Если я в рейсе и не могу по утрам читать газеты, чувствую себя оторванным от мира. А так как в рейсах я пропадаю по месяцу и дольше, то мне нужно несколько дней, чтобы наверстать упущенное - прочитать все старые газеты и журналы. Наверное, я помешан на новостях. С другой стороны, если старушка вдруг оказывается дома, то у меня возникает желание, тогда чтения на часок-другой откладываются и устраиваются перепихушки.
   Клюнула небольшая синяя акула, на левой катушке зашипела, разматываясь, леска. Эрик пробрался на заднюю палубу и схватился за удилище. Он подсёк рыбу и, вываживая, подтянул поближе. Берт обошёл ходовую рубку, надел брезентовые рукавицы и, когда Эрик подвёл акулу к борту, вытащил акулу за поводок.
   - Фунтов сто, - сказал он.
   В руке его блеснул нож. Приподняв акулу, одним быстрым движением он вскрыл ей брюхо от заднего плавника до жаберных пластин - печень, сердце и внутренности вывалились в воду. Берт откусил кусачками поводок, и акула плюхнулась в море.
   - Иди сюда, Док, посмотри-ка на тварь - тебе понравится.
   Акула барахталась в разводах собственной крови и яростно бросалась на кишки. Содрогаясь телом, она проглотила сердце, которое тут же вывалилось из щели в брюхе, и сожрала его вновь.
   - Только посмотри, нравится засранке пожирать саму себя; ну разве не мерзость?
   Полминуты спустя акула ушла на глубину.
   - Ублюдки эти выносливы, говорю тебе. Почти несокрушимы. Можно бить их дубиной, стрелять в них, проделывать дыры, можно глушить их и нарезать полосками - дьявольские твари живут и лишь равнодушно удаляются в свои глубоководные убежища, где становятся пищей для своих собратьев. Просто я хотел тебе показать, с каким чудом мы имеем здесь дело. И помни: твоя акула значительно крупней и выносливей этой рыбёшки.
   Через пятнадцать минут зажужжала леска на правой удочке. Подняв рыбу, Эрик не поверил своим глазам: это была акула, которую освежевал Берт.
   - Смотри, - крикнул Эрик, - та же грёбаная рыба; она ещё жива и так голодна, что хватает наживку.
   - Я же тебе говорил, что они живучи. Акула не чувствует боли, это просто автомат по пожиранию. Разве я не говорил тебе, что акулы подобны косорылым, Док? Жрут свои кишки и приходят за добавкой. Разметай их на куски - и куски оживут. Блин, вот поймаем акулу твою, я вырежу её сердце и съем сырым, сделаю себе джозбургер3.
   Берт достал ещё один крючок с поводком и привязал к леске. Наживка тут же была на месте: кальмар прочно сел на крючке. То же самое проделав с другой удочкой, он забросил крючки за борт, выпустил по 20 метров лески и оставил плыть по дорожке за кормой.
   - Мне пришла в голову одна весёлая мысль, Док...
   Берт сбегал на камбуз и принёс шесть гранат.
   - Господи, Землекоп!
   - Да, они боевые, как положено.
   - Так мы охотимся или сидим в засаде?
   - Я б сказал, всего понемножку.
   - Что ты собираешься делать?
   - Скоро увидишь.
   Берт снова сгонял на кумбуз, принёс шесть банок "Драно4" и отвёрткой понаделал в них дыр. После снял крышку с одной из трёх больших бочек, стоявших возле рулевой рубки, и достал шесть больших скумбрий. Осторожно поместил по банке "Драно" в каждую рыбину и плотно зашил леской рыбьи рты.
   - А в тех двух бочках что, Землекоп?
   - Конина... она нам позже понадобится. Я купил у фермера больную лошадь, отвёл на консервный завод, там её забили и освежевали. В этих двух бочках почти вся туша.
   - Будь я проклят.
   - Вот так, - сказал Берт, удостоверившись, что у каждой рыбы рот крепко зашит. - Смотри теперь: будет у нас веселье. Подтяни-ка наживку поближе.
   Выдернув чеку у первой гранаты, Берт на мгновение замер и бросил её с кормы. Под водой раздался приглушённый взрыв.
   ВАМП!
   Он выдернул чеку у второй гранаты, миг подождал и бросил за борт. Бросил третью гранату. Потом ещё, ещё и ещё.
   ВАМП! ВАМП! ВАМП! ВАМП! ВАМП!
   Во все стороны полетели брызги.
   - Может, скажешь мне, какого чёрта здесь происходит? - чуть раздражённо спросил Эрик.
   - Акул привлекают взрывы... эти рыбы любопытны ... скоро сам всё увидишь.
   Уже через несколько минут с дюжину акул выплыли из ниоткуда и закружили под килем. Ещё несколько штук в поисках источника шума резали хвостами воду.
   Берт бросил скумбрию в воду - акулы возбудились и яростно кинулись в кучу, щёлкая челюстями. В один миг все шесть рыбин были проглочены.
   - А теперь самое смешное, Док. Как только едкий натр из "Драно" прореагирует с кислотой акульих желудков, они сдохнут. Когда заполыхают кишки, кое-кто начнёт выпрыгивать из воды... однако они не особенно чувствительны.
   - Господи, садист ты чокнутый ...
   - Я балдею от этого, - хохотнул Берт. - Отплатим засранкам, а, Док?
   Когда первая акула затрепыхалась в воде и понеслась по кругу, Берт лишь усмехнулся. Когда заметались ещё две, он расхохотался во всю мочь.
   - Смотри, как припекает мерзавок, Док! - орал он. - Будут знать, как жадничать!
   Он улыбался Эрику, и зубы его сверкали на солнце подобно зубам рыб, которых он убивал.
   - Гори, рыбка, гори! - вовсю веселился он, подпрыгивая на месте, пьянея от устроенного им самим разнузданного кровопролития и тут же обеими руками хватаясь за больное колено.
   Акулы пожирали друг друга. Крупные синие акулы плавали в красных клубах крови и с невероятной свирепостью работали челюстями, сталкиваясь друг с другом и скрещиваясь плавниками над водой. Казалось, они искали источник крови и злобно нападали на первое попавшееся на пути тело.
   - Куси её, куси, грош ей цена! - подбадривал Берт с кормы. - Гляди-ка, Док, ещё одну припекло! Sin loi, извините, если что. Счастливого пути, засранки...
   Эрика стошнило.
   - Что характерно, Док... когда акулы жрут своих сестёр, то получают порцию "Драно", и их кишки тоже начинают гореть. Отрава передаётся от одной к другой, как сайгонский триппер!
   Берт уселся в боевое кресло, положив ноги на транец; его веселье постепенно улеглось.
   - Будешь подсчитывать трофеи? - спросил Эрик.
   - Уже подсчитал: восемь убитых в бою. Нужно занести в судовой журнал.
   Вечером за ужином Берт достал заветную бутылку рома, и двое мужчин беседовали, пока он не налакался до беспамятства. Как всегда, первым на вахту заступил Эрик. Когда стемнело, Эрик склонился над планширем у ходовой рубки и уставился в воду.
   Луна спряталась за тучу, тёмное, зловещее глубокое море лежало перед ним. Долго Эрик смотрел в воду, наблюдая, как волны бьются о корму. "Охотница" крепко держалась на якоре в ста ярдах от Дамарискоува, где они стояли каждую ночь на этой охоте. Луна вышла из-за тучи, и показались валы в далёком море и буруны у скалистых берегов острова. Держась за планширь, глубоко, всеми лёгкими вдыхал он холодный ночной воздух, подставив лицо ветру и солёным брызгам.
   Мысли его снова вернулись к Хелен. Боль не уходила. Эрик посмотрел на часы. Было почти четыре; он спустился вниз и легонько тронул Берта за плечо.
   - Пора вставать, Землекоп, твоя вахта...
   - Отвали, мать твою разэтак! - пробурчал Берт, показывая кулак.
   - Вставай, шевелись, мешок с дерьмом!
   - Эй, да ладно... дай мне ещё часик, Док.
   Берт открыл глаза и сел на кровати.
   - Чёрт, башка трещит! Даже волосы как будто болят. Как дела, Док?
   - Ничего особенного, всё тихо.
   - Как погода?
   - Давай же, Землекоп, мне тоже надо поспать.
   - Ладно, ладно, чёрт возьми... минуту.
   - Ночь чудна, сияют звёзды...
   - Давай, Док, вали отсюда, ложись в койку и развлекай себя сам.
   В семь-тридцать полуодетый Эрик, протирая глаза, приковылял из каюты. Берт дрых в боевом кресле, явно нализавшись своего "ликёра". Пустая бутылка из-под рома каталась от борта к борту в такт колыханиям "Охотницы" на океанских волнах. Крачки в тумане ныряли за рыбой, и туча голодных чаек кружила над шхуной в надежде поживиться завтраком.
   - Пора вставать, Землекоп, - сказал он, тормоша Берта за плечо. - Солнце встаёт, старина... похоже, хороший день намечается.
   - До лампочки, - слабо огрызнулся Берт, еле продирая глаза.
   - В чём дело? Не помог твой рулевой ликёр?
   Берт помотал головой и сплюнул на доски палубы. Кое-как выбравшись из кресла, он насилу догнал пустую бутылку, гоняясь за ней от борта к борту. Наконец, он выбросил её за борт и отлил в море прямо через транец.
   По судовой радиостанции передали, что на юге, в двух милях от острова Монхеган, обнаружена дрейфующая туша мёртвого кита.
   - Поехали, Док; если есть мёртвый кит, значит, твоя акула будет неподалёку.
   Подходя к киту, они чуть было не приняли его по ошибке за некий островок; в четверти мили от огромного животного Берт заглушил двигатель и с мостика осмотрел окрестности в бинокль. Сотни морских птиц кружили над тушей и бомбами бросались на плоть, чтобы урвать кусочек. Он нажал на кнопку стартера, и большой дизельный двигатель запыхтел снова.
   - Подведём шхуну к киту ярдов на сорок, посмотрим, что там творится, - сказал Берт.
   Если китиха была огромной при жизни, то в смерти она оказалась в два раза больше. Она плавала на спине, словно опрокинутое судно, брюхо выпирало над водой подобно горе. От неё истекал страшный смрад, и как только "Охотница" приблизилась к ней, обоим парням пришлось бороться с тошнотой. Берт снова заглушил двигатель, оставив шхуну во власти течений, и, прильнув к биноклю, внимательно разглядывал животное.
   - Это горбач, - ворчал он. - Обычный летний утопленник: если такой распухнет и всплывёт, то видать его за милю.
   - Боже, что за вонь... - страдал Эрик. Его душили рвотные спазмы, весь завтрак тут же был выплеснут за борт.
   - Это всплывший кит... а гнилое мясо всегда воняет до небес, - сказал Берт.
   - Как думаешь, что с ней произошло?
   - Она заболела, умерла и опустилась на дно, там стала разлагаться и снова всплыла на поверхность, на волю течениям и ветрам.
   - Но отчего такая вонь?
   И Берт рассказал, что когда большой кит умирает, температура его тела начинает подниматься, а не падать, как можно было бы ожидать. Тепло, произведённое распадом, накапливается внутри насыщенного жиром тела, которое превращается в своего рода автоклав. Через два-три дня внутренние ткани на самом деле начинают поджариваться, а гниение производит столько газа, что 100-тонный затонувший кит приобретает плавучесть и поднимается к поверхности подобно надувному мячу.
   - Они не плавают вечно, Док, в конце концов, они взрываются и снова тонут, и на этот раз уже навсегда. Я сам видел, как их раздувает от газа и они взрываются, размётывая во все стороны ошмётки гнилого мяса, словно мягкую шрапнель.
   - Акул не видать?
   - Много синих: режут плавниками воду и жрут, как в последний раз. Должно быть, снизу они уже всё мясо объели.
   Кит уже был не более чем груда изодранной, смердящей плоти; чувствуя, что пиршество близится к концу, акулы нападали на тушу со всё возраставшей энергией. Дюжины акул ныряли в кита и выскакивали обратно, сжимая челюстями большущие куски жирной плоти и выталкивая жабрами китовую кровь. Другие вцеплялись в тушу и, трепеща, пробивали в ней путь сквозь ткани и сухожилия, разрывая, заглатывая и захлёбываясь в нескончаемых спазмах чревоугодия. Такую же точно картину Эрик наблюдал, когда потерял свою руку.
   - Землекоп, посмотри-ка вон на те укусы в боку, они такие большие, что, кажется, в них можно засунуть помойное ведро.
   Берт снова направил бинокль на кита.
   - Я думаю, Меченая уже побывала здесь, Док.
   - И что же нам делать? Возвращаться к Дамарискоуву, разбрасывать прикормку и надеяться, что она по-прежнему голодна?
   - При целом-то ките на воде? Ты в своём уме, Док? Не нужна акуле никакая прикормка, когда на её столе мёртвый кит.
   - Тогда что же?
   - Мы будем сидеть и помалкивать. Она недалеко и может вернуться... китихе недолго осталось, скоро она нырнёт в последний раз.
   - Надеюсь.
   - Глянь-ка туда, Док... стая дельфинов.
   Сощурившись, Эрик различил вдалеке пенящую воду стаю дельфинов.
   - О, да...
   Берт поднял бинокль к глазам.
   - Среди них раненый... ну-ка посмотрим.
   Берт запустил "Охотницу" и повернул штурвал в сторону Эрика.
   - Подберёмся к нему как можно ближе, Док... хочу положить конец страданиям несчастного.
   Раненый дельфин плыл неровными рывками, и когда "Охотница" подошла к нему, он лёг на бок, яростно заколотил хвостом и пронзительно закричал, отгоняя непрошеного гостя.
   Берт вынес дробовик и дважды выстрелил ему в голову. Дельфин забился, кровью ран окрасив воду в алый цвет, и, чуть уйдя под воду, затих. Берт подтянул животное багром за мягкий живот и, навалившись всем телом, втащил создание весом в четверть тонны через транец на палубу.
   Почти половина груди у дельфина отсутствовала, и по краям отверстой раны виднелись следы огромных зубов. Было очевидно, что на него напала очень большая акула.
   - Она здесь, - заявил Берт.
   - Что будем делать с дельфином?
   - Порежем его на прикорм, белые акулы любят дельфинье мясо.
   - Я думал, тебе не нравится скармливать дельфинов акулам.
   - Не нравится, но здесь особый случай, Док.
   Остаток дня Берт рубил мясо на мелкие кусочки и привязывал оставшийся костяк к корме шхуны. К закату море успокоилось, ветер стих, но вездесущие чайки продолжали кружить над судном, выпрашивая подачку. "Охотница" тихонько дрейфовала в миле от того, что осталось от кита; примерно в шесть вечера Берт с Эриком спустились поужинать.
   - Ты хороший повар, Док: я за последний месяц ничего лучшего не ел.
   - Спасибо, Землекоп, я...
   - Тс-с-с... - прервал его Берт, поднося палец ко рту.
   - Что?
   - Тс-с-с... я что-то слышал.
   Раздался глухой удар по корпусу, потом ещё.
   - Кажется, нам нанесла визит твоя подружка, - сказал Берт, - тс-с-с...
   Последовал новый удар.
   Эрик и Берт бросились на палубу и перегнулись через корму, и как раз вовремя: выставив голову из воды, Меченая осматривала "Охотницу".
   - Она учуяла дельфина, - прошептал Берт.
   - Что делать?
   - Ничего, не суетись.
   Большая рыба оценила свисающую с кормы сочащуюся кровью тушу, нырнула и вдруг сделала из воды выпад. Она отхватила кусок от задней части, и они услышали треск ломаемых костей и разрываемой плоти пожираемого дельфина. Через десять минут всё было кончено, акула растворилась в океане, оставив после себя лишь сверкающий след.
   - Чёрт побери... - вырвалось у Эрика.
   - Говорил я тебе, что она здесь!
   - Кажется, она стала ещё больше.
   - Да уж - большая, Док.
   - Что будем делать?
   - Уже темно, ночью ничего не сделаешь, подождём до утра.
   - Вот дерьмо...
   - Заодно посмотрим, удастся ли нам выманить её снова.
   Мужчины вернулись на камбуз, закончили ужин и вышли с кофейником на корму.
   - Я читал, что несколько лет назад у Азорских островов китобои загарпунили белую акулу. В "Нэшэнал Джиогрэфик" писали, что в длину она достигала 29 футов и весила больше десяти тысяч фунтов.
   - И до меня доходили эти слухи, Док. Абсолютная чепуха. Всё оказалось враньём. Вот и Кусто заявляет, что видел у Азоров акулу в 25 футов длиной.
   - Бывали у тебя несчастные случаи на рыбалке?
   - Да, четыре месяца назад случился один и довольно серьёзный, Док. Работал со мной придурок, всё время сидел на траве. Я ему сказал: "Мне чихать, куришь ты травку на судне или нет, только не пыхай, когда работаешь с механизмами". Ну, и естественно он обдолбился, реакции никакой и - поймал крючок прямо в плечо.
   - Крючок с яруса?
   - Ага; и знаешь, что произошло? Крючок снял его прямо с кормы. То есть он взлетел в воздух и свалился прямо в воду, и прежде чем кто-нибудь сообразил, что случилось, ушёл почти на 20 футов в глубину. Большой дюжий 19-летний парняга, шесть футов один дюйм роста, 190 фунтов веса.
   - И как ты поступил? Остановил шхуну и выбрал ярус?
   - Угу, стою я у руля, на судне у нас двусторонняя система связи, и я только слышу, как кто-то как заорёт "СТОЙ! СТОЙ! СТОЙ!". Тогда я - движок на нейтралку и жду, что скажут дальше, и тут слышу - кричат: "ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ! ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ!". Он завис на хребтине яруса, и потому нам пришлось втаскивать его вручную на чёртово судно. У кормы отсекать, тащить через отбойный брус, а крючок... знаешь, как выглядит крючок размером 9/0?
   - Эм-м..
   - Он впился ему в плечо и из плеча прошёл в запястье. А когда мы тащили его из воды, он торчал у него из запястья со всеми своими бородками и прочей хернёй.
   - Жуть...
   - Я отрезал жало крючка болторезом и попробовал вытащить его из запястья, но парень так был напуган, его так выворачивало наизнанку, что я сказал "хрен с ним". Я сказал ему: "Хочешь курить траву и гробить себя, делай это в свободное от работы время и не на моей шхуне!" Потом я остановил кровь, кое-как перебинтовал, дал ему пару таблеток аспирина, отправил в каюту и приказал прийти ко мне утром.
   - Совсем как доктор...
   - Такая вот задница. Я ждал, что так случится. Эти сегодняшние парни, Док, поверь мне, совсем без мозгов...
   - Знаю.
   - Я-то думал, что это мы были безумцами в их возрасте...
   - Были.
   - Так вот, только я выбрал слабину хребтины, мы подтащили парня к поверхности, а он всё тонет и тонет. Я гляжу на него, а он ни руками не шевелит, ни чем ещё, просто уходит на дно и всё. Словно говорит нам: "Пора помирать".
   - Да ну...
   - А с парня как с гуся вода. Хоть и знал, что облажался. Говорю тебе, я не дам и ломаного гроша за 19-летнего. Не верю я больше такому молодняку. Нет у них никакого смысла. Подавай мне 40-летнего ветерана Вьетнама. Я знаю, как он поступит, ему я верю.
   - Не скоро он забудет такой урок.
   - Я сейчас прямо какой-то взвинченный... Уйду я работать на рынок в Блэкс-Коув.
   - Правда? Там командовать будешь?
   - Именно, командовать и рыбу продавать.
   - А как же море? Как ты без него?
   - Думаю, справлюсь. Выдохся я, Док.
   - Так отдохни...
   - Я действительно измотан. Ещё и малярия добивает меня последнее время.
   - Грёбаный Нам. Что, не отпускает?
   - И сейчас ещё хуже, чем раньше. Нервы стали ни к чёрту. Намучился я с нею. Даже в последнем рейсе со мной случился казус. Свалился с ног, колотился в припадке...
   - От малярии?
   - Я возился в машинном отделении почти три часа. У нас была течь. Вода поступала через сквозной фитинг, жара в машине поднялась до 110 градусов, и я изрядно пропотел, а когда поднялся наверх, то мне хватило пяти минут... толкуй мне потом о потере сознания. Я говорю, что я ОТКЛЮЧИЛСЯ, напрочь! А когда очухался, язык прикушен и температура 104 градуса. Я физически больше не гожусь для такой жизни.
   - Землекоп, если ты не привык к такой жаре...
   - То-то и оно, Док, вот о чём я тебе и говорю... привык, привык я к ней. Просто догнала меня беда, и меня это жутко тревожит.
   - Готов спорить, Луизе понравится мысль, что ты оставишь море и ночами будешь спать дома в целости и сохранности.
   - А вот в этом я не уверен. Не знаю... хотя нужно как-то приспосабливаться. Наверное, слишком быстро я живу и слишком долго ничем не связан. Невезуха, брат... то есть мне никогда не приходилось ещё смотреть на себя вот так, со стороны. Всё случилось как-то внезапно. В общем, всё идёт к тому, что не ловить мне больше удачу за хвост. Слишком я стар.
   - Что за чушь!
   - В следующем месяце мне стукнет 42.
   - В 40 жизнь только начинается...
   - Я всегда говорил, что умру до сорока, умру в море, пойду на корм какой-нибудь проплывающей мимо синей акуле. Не всё со мной в порядке, Док... такое, что и геритол не помогает.
   - А точнее?
   - В постели у меня больше не получается.
   - С Луизой или...?
   - Других подружек не имею. Ибо не встаёт. Теперь и в море ещё проблемы. В каком-то смысле жить больше незачем. До сих пор жалею, что не погиб в Наме. Всё было бы легче...
   - Землекоп, послушай...
   - Нет, это ты послушай. Не хочу больше трепаться об этом, Док. Знаешь, меня действительно волнует рыбный рынок. Буду торговать моллюсками, камбалой, синей акулой - ну, чем-то таким, в общем.
   - Всё у тебя наладится...
   - Может, и наладится, кто знает... Чувствую, рыбный рынок мне поможет.
   - Трудно представить тебя где-то ещё кроме моря. Ещё труднее представить тебя в белом фартуке с карандашом за ухом, как ты ведёшь беседу с домохозяйками и нахваливаешь блюдо дня...
   - Мне самому трудно.
   - Когда собираешься приниматься?
   - Всё зависит от ситуации. Может статься, это мой последний рейс. У меня за плечами уже много миль по морям и океанам. Вернусь - продам "Охотницу", закатаю рукава и с головой окунусь в рыночный бизнес...
   - Ну, тогда, может, действительно стоит попытаться, Землекоп.
   - Спасибо, Док. Заболтался я. Пойду вниз, приму на сон грядущий - и на боковую. "Завтра" уже не за горами.
   - Да...
   - Спасибо, что выслушал, старик. Люблю тебя...
   - Сладких снов...
   Берт пошёл вниз, по обыкновению напевая:
  
   Раз, два, три, четыре,
   За что воюем в этом мире?
   Вопрос не ко мне, спросим у пап и мам,
   А мне дорога во Вьетнам...
  
   Эрик сел в боевое кресло и стал смотреть в море.
   - "Кантри Джо энд зе Фиш"5, помнишь, Док?
   - А как же: старые добрые времена, Землекоп...
  
  
   ГЛАВА 28. "ПЛАВУЧИЙ ГРОБ"
  
   "И у всех перехватило дыхание, ибо огромная туша, обвитая верёвками, увешанная гарпунами и острогами, наискось вылетела из глубины моря.
   Ђ О Ахав! Ђ вскричал Старбек, Ђ ещё и сейчас, на третий день, не поздно остановиться. Взгляни! Моби Дик не ищет встречи с тобой. Это ты, ты в безумии преследуешь его!
   Ђ Пребуди же со мною, господи!"
  
   На рассвете двадцатого дня охоты розовые лучи с востока прорвали бледную оболочку облаков. В миле от Монхегана слышался ровный ритм дюжины дизелей: рыбаки ловили отлив и уводили шхуны в районы промысла. Ещё дальше в море траулер подавал с борта ярус, подобный длинной нитке спагетти, и ставил его на якорь на дно океана в надежде заманить кормящихся на океанском дне треску, окуня и палтуса; его крючки, разматываясь без зацепов, выскакивали один за другим и плюхались в воду.
   Меняя цвет с алого на жёлтый и белый, вставало солнце, морской туман рассеивался, ветер слабел, Эрик разбрасывал прикормку в воду. Сотни чаек, делая широкие низкие круги, следовали за дорожкой и, ныряя и увёртываясь, дрались за частицы пищи. В вышине по фаянсово-голубому небу лениво ползли белые кучевые облака.
   - Скажи, Док, какое сегодня число?
   - Двадцать второе, кажется, - Эрик для верности посчитал на пальцах. - Да, двадцать второе октября, а что?
   - Так, простое суеверие, пережиток войны. Всё дрянь, что... а, не бери в голову, пустое.
   - Послушай, можно взять выходной, подождать до завтра...
   - Нет, не нужно, Док, мы же не во Вьетнаме.
   К восьми часам красная жирная дорожка, казалось, уже достигала горизонта. Прикормка выманила из глубин привычную свору синих акул да, пожалуй, больше никого.
   Сегодня Берт не поставил удочки. Он решил, что они больше не нужны.
   - Продолжай разбрасывать, Док, мы выгоним её.
   Однако час проходил за часом - ничего.
   Солнце припекало и яркими бликами переливалось по ленивым волнам, вверх и вниз колыхавшим "Охотницу". Близился полдень, синие акулы исчезли, море успокоилась. Спустя десять минут Эрик заметил большой тёмный плавник, скользивший к дорожке. Он прекратил черпать и встал. Большая акула приблизилась к шхуне и ушла на глубину. У Эрика кровь застыла в жилах, по спине и затылку побежали мурашки.
   - Землекоп! Она здесь! Меченая здесь...
   - Именно то, чего я ждал, Док...
   - Я чуть не кончил.
   - Sin loi, мой мальчик. Сочувствую. Всё проходит, а жопа помнит.
   Берт открыл один из бочонков, привязанных к планширю с правого борта, и достал конскую брюшину. Привязав один конец нейлонового каната к мясу, другой - к утке левого планширя у самой кормы, он бросил кусок за борт так, чтобы тот следовал за шхуной.
   - Как только она схватит конину, Док, тяни канат да смотри, можно ли её разозлить. Подводи её поближе к шхуне, чтоб я мог вогнать в неё гарпун.
   Берт перетащил три 45-галлонных бочонка с бака на корму. Сделанные из деревянной клёпки и железных обручей, они были выкрашены в ядовито-оранжевый цвет, чтобы в море было их видно с большого расстояния. К каждому бочонку крепилась бухта 400-футового нейлонового каната в полдюйма толщиной, и каждый канат оканчивался острым, как бритва, гарпуном.
   Вдруг акула, дьявол глубин, вздыбилась из воды, лязгая зубами, и конина оказалась меж огромных челюстей. Она дёрнула головой и, оторвав небольшой кусок, проглотила. Меньше чем через минуту она вернулась и поплыла вдоль борта, выставив голову и жабры из воды, её большие пустые глаза прожигали Эрика насквозь. Эрик не отрываясь смотрел на неё, но видел лишь огромные треугольные зубы, сверкавшие на солнце. Акула нырнула, а затем, подобно взрыву, выскочила из воды, атакуя мясо, и, помотав головой из стороны в сторону, отхватила ещё один кусок и ушла в воду, обагряя её сочащейся между зубов кровью. Внезапно она погрузилась на самое дно.
   - Она играет, Док, развлекается с нами... Она могла бы отхватить всю брюшину с канатом в придачу, если б захотела...
   Через мгновение большая рыба вернулась и набросилась на то, что ещё оставалось от конины; она поднырнула на 10 футов под днище и начала трепать мясо острыми зубами, не глотая его.
   - Подтяни-ка грёбаный кусок, Док... выдерни его из её пасти! - крикнул Берт. - Сейчас мы её раздраконим: отберём у неё косточку, как у барбоса со свалки старых машин.
   Эрик с силой дёрнул за снасть, налёг всем телом, и лошадиная четверть оказалась на поверхности. Спустя секунду вынырнула акула и, бешено мотая головой, снова кинулась на мясо, как котёнок на клубок. Эрик ещё раз выдернул кусок, и акула ушла под воду.
   - Вот теперь она вне себя, - сказал Берт, вставляя жала гарпунов в древки. Повернувшись, он всмотрелся через транец в морду большой белой, видневшейся в толще воды. Голова его свесилась лишь на три фута от чудовищной пасти. Казалось, акула собирается напасть на шхуну, но приблизив коническое рыло к корпусу вплотную, она лишь сомкнула челюсти и снова поднырнула под "Охотницу".
   Акула ещё раз рванула к шхуне, выставив голову из воды. Эрик видел фосфоресцирующую полоску, приближающуюся к "Охотнице" подобно титанической торпеде. Со страшным грохотом большая белая акула ударила в корпус, потом, отвернув и сделав круг, снова налетела со всей силы. И ещё, и ещё раз. Судно кренилось то на один борт, то на другой, и Берт с Эриком кубарем полетели через палубу. Сотрясая "Охотницу", большая рыба ударила в транец. Она ухватила шхуну у ватерлинии, с силой сжав двухдюймовую обшивку челюстями, и тогда стали ломаться её зубы, издавая грохот, подобный выстрелам винтовки 22-го калибра.
   - Она хочет потопить нас! - крикнул Эрик.
   - Обшивки ей не прокусить, Док... слишком толстая даже для неё, силёнок не хватит. Я достану эту грёбаную сучку! Иди-ка к папочке, сволочь...
   Но акула, решив, что шхуна на вкус ей не нравится, через 15 секунд ослабила хватку и снова медленно поднырнула под "Охотницу".
   - Вытаскивай конину и вывешивай на корме, Док!
   - Она снова собирается напасть...
   - Быстрее, тяни!
   Эрик вытащил остатки мяса из воды на судно, и вовремя. При виде ускользающей добычи акула изменила курс и нырнула на глубину.
   - Мяса совсем мало осталось, Землекоп.
   - Нормально... клади его на транец, так чтобы чуть-чуть свешивалось, и начинай бросать куски дельфина. Мясо там, под брезентом. Как только она приблизится, я всажу в неё железку.
   Акула сделала несколько выпадов, с каждым разом всё ближе и ближе. На пятый раз Берт, сжав древко обеими руками, поднял гарпун и, как только акула приблизилась настолько, что можно было коснуться её плавника, с силой, всей массой своего тела обрушился на неё и вогнал семидюймовое остриё в прочную шкуру. Акула перевернулась и помчалась к горизонту.
   Разматываясь, как шпулька, канат засвистел меж пальцев Берта. Он поднял бочонок и бросил в море, и тот запрыгал по волнам в сторону глубокой воды. В полумиле от шхуны бочонок замедлил движение.
   - Никакой акуле не утащить бочонок под воду, даже Меченой, тем более с четырьмя сотнями футов каната на нём - они хорошо замедляют движение, - сказал Берт.
   Он включил стартер, дал газу и последовал за оранжевым бочонком, который хорошо просматривался на спокойной глади моря. Они преследовали его 45 минут и, наконец, догнали. Бочонок двигался вперёд медленно и размеренно.
   Когда Берт и Эрик подцепили канат и попробовали подтянуть рыбу к поверхности, им показалось, будто они вытаскивают со дна промысловый траулер, но, изрядно намаявшись и запыхавшись, они всё же различили акульи очертания в синей воде на глубине около тридцати футов.
   Потом двадцати...
   Затем десяти...
   - Тяни, Док; подтянем как можно ближе, и я всажу в неё другой гарпун.
   - Я стараюсь, но это нелегко с одной-то рукой.
   - И крюк твой здесь не особенно кстати, а?
   Акула плыла так, словно ей не было никакого дела до гарпуна, что вонзил в неё Берт. Когда она поднялась на фут до поверхности, Берт метнул гарпун. С глухим всплеском он вошёл в воду и глубоко вонзился в акулью спину.
   - Грёбаная рыба ещё бодра, - предупредил Берт.
   Акула опустилась ниже. Берт бросил второй бочонок в море, и чудовище помчалось прочь и четверть мили волочила оба бочонка под водой.
   - Ёлки-палки... - промычал Берт, подбирая отвисшую до палубы челюсть. - Бочонки даже не замедлили её хода. Оба утянуты под воду. Не могу поверить... такого ещё не бывало. Что за блядскую рыбу ты себе отхватил, Док?
   - Я же говорил...
   - Одному богу известно, что она натворит, если действительно сбрендит.
   - Ты думаешь, она больше того, с чем мы можем справиться?
   - Она упряма, но мы упрямей. Мы прикончим её ...
   Они снова догнали бочонки и стали выбирать канаты; на сей раз акула пошла наверх немного легче.
   - Эй, она уже не так сопротивляется, как в первый раз, - заметил Берт.
   - Но всё так же тяжела, словно дно морское, - простонал Эрик.
   - Чертовски верно, если учесть весь её вес.
   - Можно попробовать лебёдкой, - промолвил, задыхаясь, Эрик.
   - Она сломает её, если вздумает удрать.
   Когда акула была уже у самой поверхности возле шхуны, Берт всадил в неё третий гарпун сразу за жаберными пластинами. Большая рыба рванула опять, однако бочонки запрыгали за ней по сверкающей поверхности моря уже с меньшей скоростью.
   - Она выбивается из сил, Док.
   - Как и я...
   Берт притащил на корму ещё три бочонка с прикреплёнными к ним канатами и гарпунами. Когда они в четвёртый раз подтягивали акулу, руки отваливались от изнеможения. Берт бросил четвёртый гарпун, вонзив его за спинным плавником. Но в броске зацепил большим пальцем ожерелье из акульих зубов.
   Бечёвка порвалась, ожерелье плюхнулось в воду.
   - О нет... - воскликнул Берт.
   - Что случилось?
   - Ожерелье! Сорвал его пальцем, бросая гарпун. Всё, наверное, от волнения и усталости, только этот амулет хранил меня от укусов акул...
   - Не переживай, Землекоп, сделаешь себе новое, когда прибуксируем Меченую к острову Рождества.
   - Всё равно, лучше бы этого не было, Док...
   Рыба с четырьмя гарпунами в теле медленно плыла, и охота продолжалась. "Охотница" следовала за акулой, и когда они снова подтянули её к поверхности, Берт погрузил в неё пятый гарпун, а Эрик пронзил её большой чёрный глаз шестым.
   - Пора ей уже всплывать, Док, бочонков не осталось.
   Берт снова пустился преследовать бочонки. Борьба с акулой длилась уже пять часов. Когда они в очередной раз подтянули её, Меченая перевернулась, скрежеща кинжалоподобными зубами, и так заколотила хвостом, что запуталась в верёвках. Судя по всему, сопротивление закончилось: акула всплыла вдоль борта "Охотницы" и пошла в одном направлении со шхуной.
   Эрик сбегал за винтовкой Берта и выпустил шесть пуль ей в голову.
   - ПЛАТИ, СУКА! ПРИШЛА ТВОЯ СМЕРТЬ!
   - Похоже, с ней покончено, Док. Не запутайся она в канатах, понадобились бы ещё гарпуны. Повезло нам.
   Эрик похлопал Берта по спине.
   - Ну, старик, мы её уделали, кошмар закончился... Хорошо-то как!
   - Эй, Док, она ничуть не мертва. Теперь мы приступаем к самой опасной части охоты.
   Берт стащил один из четырёх канатов с огромного хвоста. Эрик заметил, что больная нога Берта как-то потеряла гибкость, хромота усилилась. Приволакивая ногу, Берт постанывал от боли. Раздробленная коленная чашечка действовала как ржавый шарнир. Она грубо, с болезненным трением проворачивалась в суставной ямке, и любое сгибание или разгибание, пусть даже незначительное, давалось лишь благодаря громадным усилиям воли.
   - Сдаётся, Землекоп, в твоё колено нужно впрыснуть WD-401.
   - Если б всё было так просто. Смотри сюда: видишь, как я протягиваю шкентель2 через плавники и затягиваю его перед хвостом? - инструктировал Берт, накидывая вторую верёвку. - Если я по ошибке коснусь её до того, как затяну канат, она перевернётся и станет кусать всё, что увидит... может и нас прикончить между делом. Не стоит нам пока быть слишком самоуверенными, Док. Побереги победную речь для рыбаков на острове Рождества. Как говорится, кто много о себе мнит, тот становится небрежен. Помни: не говори "гоп", не перепрыгнув.
   - Посмотри только на её челюсти...
   - Велика козявка, да?
   - Сколько ей лет, как думаешь?
   - Не знаю, может, сто, может, больше...
   - Господи...
   - Любой другой акуле я бы вогнал два багра в хвост и приподнял бы его над водой, чтобы накинуть на него шкентель. Но с монстром такого размера это может оказаться опасным. Она разнесёт моей шхуне весь зад, а вплавь добираться до острова Рождества далековато, не правда ли, Док? - засмеялся Берт.
   К счастью, акулья голова опустилась в воде ниже остального корпуса, и пока крепили на хвосте последний шкентель, рыба вела себя смирно. Привязав верёвки как следует, Берт с Эриком потащили акулу за кормой, и вода свободно хлынула сквозь жаберные щели.
   Нога беспокоила Берта по-настоящему. Он нелепо хромал и запинался, его всё время клонило вперёд, и он морщился при каждом вихляющем шаге.
   - Так можно быстрее успокоить акулу, чем палить в неё из винтовки, - сказал Берт. - Только погляди на её комплекцию! Какая она огромная, я б сказал даже: чудовищная. В ней верных 22 фута, вернее не бывает, и весу не меньше 9000 фунтов, зуб даю. Это больше четырёх тонн, Док, подумать только.
   - Да-а-а...
   - Это самая крупная акула, что встречалась мне в Северной Атлантике, верно говорю тебе, дружище!
   Покачиваясь вверх и вниз, акула казалась парализованной. Берт крепко принайтовил её к шхуне, и когда они двинулись в обратный путь, большущая рыбина потащилась за ними: хвост завис над транцем, и весь остальной корпус заколыхался в бурунах за кормой.
   - Иначе никак. Поднимем лебёдкой на палубу - и она тотчас утопит нас к чёртовой бабушке.
   - Ох и битва у нас была, Землекоп.
   - И закончиться она могла совсем по-другому, Док... акула атаковала шхуну и могла прикончить нас с тобой. Это был честный бой.
   - Откупори-ка бутылку "рулевого ликёра", капитан Дайер, хочу отметить глотком это дело.
   Гордый собой, Берт стоял на палубе, готовый взяться за штурвал. Он передал Эрику ром, тот хорошенько отхлебнул и вернул бутылку.
   Берт припал к горлышку, сделал большой глоток и бросил бутылку в деревянный ящик. Только собрались они прибавить скорости, как акула ожила и яростно забилась в воде.
   - Скотина разнесёт мне всю корму! - фыркнул Берт. - Я покажу этой манде, кто на посудине капитан!
   Он спустился вниз, достал АК, приковылял назад, словно двигаясь на протезах из китового уса, и, щадя больную ногу и широко расставляя бёдра, приблизился к корме и выпустил два полных рожка акуле в голову.
   ТАТ-ТАТ-ТАТ, ХАК-ХАК-ХАК...
   - Лежите, дамочка, спокойно, мать вашу растак! Бой окончен, я победил!
   Но акула не унималась; концы, которыми Берт привязал её к "Охотнице", стали давать слабину, тогда он снова сходил вниз и вернулся с винтовкой и полной коробкой патронов "магнум".
   - Посмотрим, успокоит ли тебя вот это...
   Он сделал дюжину выстрелов в массивную голову, и мало-помалу большая рыба прекратила всякие движения.
   - Кажется, на нас надвигается шторм, - заметил Эрик.
   - Да, утром по рации передавали, что приближается... на побережье сегодня днём ожидается удар шторма. Сильный ветер...
   - Уже почти два часа...
   - Тогда давай пошевеливаться...
   - Он нас догоняет, Землекоп.
   - Всё будет нормально.
   - Нам не улизнуть от него, а мне не хотелось бы торчать здесь в непогоду. Может быть, стоит свернуть к заливчику Дамарискоува и переждать там?
   - Не переживай, Док, я приведу наше судно в Тюленью бухту.
   Навстречу подул крепкий юго-западный бриз, море вздыбилось крутыми перекошенными, кипевшими пеной пирамидами, и "Охотница" то ползла вверх на водяную гору, то, зарываясь носом, падала вниз.
   Мужчины видели: далеко на юге ещё светило солнце, но кучевые облака скрыли последние лучи; солнце исчезло. Безбрежное море вставало на дыбы, волны росли и ширились.
   Прекрасный октябрьский день посерел, как акула, и, чудилось, "Охотница" шла прямиком в зубы воющего юго-западного ветра. Берт и Эрик надели плотные шерстяные рубахи, сверху - дождевики и перебрались с мостика под защиту ходовой рубки.
   Море наливалось серым хмурым свинцом, всё выше и выше подбрасывая белые шапки пены. Темнело, температура упала почти на 30 градусов. Молнии, сопровождаемые раскатистыми ударами грома, прочертили небо. Начал накрапывать дождик, сначала нехотя, потом сильней и сильней, пока не превратился в сопровождаемый ветром хлещущий ливень. Крадучись, как вороватый уличный кот, приполз туман; тучи над головой почернели.
   Стало темно, волны уже достигли 10-ти футов, "Охотницу" жестоко болтало на белопенных валах. Вот левый борт зачерпнул воду, палубу залило водой. Погода быстро портилась, вскоре ветер задул с ураганной силой.
   Берт крепко держал штурвал и правил к острову Рождества.
   - Вот так влипли, - сказал Эрик.
   - Не бзди, Док... Я водил эту крошку и в ураган, и в туман, и в шторм, и она меня ни разу не подвела.
   - Без радара?
   - Сходи вниз и принеси верёвки. Привяжемся к судну, сделаем штормовой леер - на всякий случай.
   - Хорошая мысль...
   "Охотница" кренилась и ныряла, вползала вверх на движущиеся горы и скатывалась вниз в пенные долины, но упорно шла вперёд, под защиту Тюленьей бухты. Эрик вернулся с двумя 25-футовыми кусками нейлонового каната, и каждый привязал один конец к себе на пояс, а другой - на утку планширя с левого борта.
   - Так-то лучше, Док... Теперь если одного из нас смоет за борт, он не потеряется.
   Шхуна, до шторма казавшаяся такой большой и остойчивой, вдруг стала маленькой и хрупкой, и Эрик ежесекундно слышал, как жалобно, на тысячи ладов, скрипели и трещали детали её крепежа и деревянной обшивки.
   Время от времени "Охотница" зарывалась носом в громадную волну: попеременно борта исчезали из вида, и морская вода заливала палубу. Водяные горы проносились одна за другой. Устремляясь к небу, шхуна взмывала на пенный гребень, переваливала через него и падала вниз, в кипящее ущелье, зависая носом вниз и открываясь взору до самой кормы. Словно катилась с крутых горок, и всякий раз казался маленьким чудом, когда ей удавалось завершить пируэт, не перевернувшись.
   Волны взлетали уже на 20 футов и всё росли, росли; "Охотница" стонала и ныла и черпала воду бортами. Море дыбилось высоко над головой и обрушивалось на ходовую рубку, дикими водоворотами наполняя палубу до самой кормы, шпигаты не успевали справляться, а следующая волна уже закручивалась и опрокидывалась на шхуну холодными вспененными потоками. И в какие-то мгновения казалось: море их уже похоронило.
   "Б-У-У-У-М-М-М!" загремел над головой громовой раскат.
   - Дует здесь со всей дури, - сказал Эрик.
   - А?
   Из-за тарахтенья дизеля, рёва ветра и моря слов было не разобрать. Берт старался держать скорость в 10 узлов.
   - Я сказал, что здесь свищет от души, - крикнул Эрик.
   - Будет ещё хуже, Док. Не успеем вернуться, как поднимется ураган.
   Туман сгущался, и Берт вёл судно только по компасу. Проходя мимо острова Дамарискоув, они ещё видели пенящиеся у скалистого берега буруны. Подскакивая и зарываясь во вспученном море, волоча на буксире акулу-чудовище, "Охотница" проследовала мимо.
   - Здесь опасные воды, Землекоп. Полно скал и рифов.
   - Знаю, и в ясный-то день нелегко обходить подводные камни.
   Берт изобразил на пальцах "очко" и улыбнулся. Эрик кивнул в ответ. Берт держался за штурвал и ухмылялся насмешливо и с вызовом.
   - Видал я и похуже, Док. Моряк я бывалый. Справляюсь и с поломками, и со штормами-ураганами, и ещё хрен знает с чем кроме тайфуна!
   Пока "Охотница" карабкалась на склон волны и скатывалась по другому, её поглотил туман. В глубоком жёлобе между волнами вдруг обнажилась группа голых камней чёрного гранита, однако Берт, раскачиваясь в такт с судном, её не заметил. Эрик скрипел зубами рядом и, отвлёкшись в другую сторону, тоже ничего не видел.
   Только было "Охотница" нырнула носом в воду, как раздался оглушительный треск ломающегося дерева, и обоих парней распластало на мокрой палубе друг на друге. Не успели они подняться на ноги, как их отбросило к корме. От обшивки летели щепки, и Берт, головой ударившись о боевое кресло, получил глубокую рану.
   - Какого чёрта творится?
   - Мы налетели на камень, Док, - крикнул Берт в ответ, пытаясь встать на ноги. Кровь из раны заливала ему лоб, нос, глаза, бороду.
   - Господи боже, - бормотал он, ковыляя к рулю.
   - Ты в порядке?
   - У меня искры из глаз сыплются. Проверь-ка днище, Док... у нас, должно быть, течь, если камень пробил дыру в обшивке.
   Эрик спустился вниз и тут же пулей выскочил назад.
   - Мы тонем... не знаю, большая пробоина или нет, не видел... но вода поступает быстро, Землекоп. Эта посудина - плавучий гроб...
   - Подержи штурвал, я сам проверю.
   Берт спустился в машину и там, где поступала вода, ногой нащупал большую пробоину.
   - Чёрт побери! Не случилось бы этого, будь у меня эхолот...
   - Что, всё плохо?
   - Следующая остановка в рундуке у Дэйви Джонса5!
   - Ты послал сигнал бедствия береговой охране?
   - Да, но пользы от него не будет. Им потребуется куча времени, чтобы отыскать нас в этом месиве, кроме того, мы пойдём на дно раньше, чем они смогут сюда добраться. Нужно рассчитывать на себя, Док...
   - Что же делать?
   - Дай-ка штурвал... остаётся только одно... поддать газу посудине и попытаться как можно ближе подобраться к берегу до того, как потонем.
   - Есть спасательный плотик?
   - Есть один, но он не сгодится. Он дырявый, а чинить как-то было недосуг.
   - Ого, вот так дела! Землекоп Дайер, бывалый моряк, справляется в море со всем, чем хочешь, кроме тайфуна, вот только сегодня его судно почему-то идёт к рыбам на дно, а у него нет даже спасательного плотика, способного держаться на плаву! А как насчёт спасательных жилетов, дружище, такие у тебя водятся? Жопа моя слегка очкует, очень хочется дожить до старости и умереть от естественных причин и очень не хочется пойти на обед какой-нибудь акуле и превратиться в призрак, бродящий по окрестным островам!
   - Прости, Док... посмотри в каюте на верхней полке.
   Берт дал движку газу, но шхуна еле двигалась. Слишком много балласта несла она. Эрик спустился вниз, схватил два спасательных жилета и заглянул в машинное отделение. Вода поступала быстро, и когда она достигла двигателя, он заглох и "Охотницу" понесло, как бревно, по бушующему морю.
   - Вот тебе жилет, - сказал Эрик, вернувшись на палубу.
   - Лифт дальше не пойдёт, Док.
   - Ты знаешь, где мы?
   - Более или менее.
   - Что если береговая охрана не найдёт нас?
   - Не знаю, Док. Мне кажется, мы недалеко от острова Рождества.
   - Но при таких волнах и течениях нас может отнести куда угодно...
   - Только не паникуй, Док, всё будет нормально.
   Шхуна наполнялась водой быстрей и быстрей, туман клубился на палубе и заползал в каюту. Эрик перегнулся через фальшборт и увидел, что Меченая ещё истекает кровью, что кровь уже привлекла акул и они рвут её на куски.
   - Глянь-ка на этих скотов, Док: у них одна забота - как бы сожрать друг друга.
   - Что будем делать, Землекоп? Наверное, пора уже богу раздвигать море, чтобы пройти нам домой по дну аки посуху, совершить волшебное действо, так сказать...
   "Охотница" погружалась всё глубже. Совсем скоро кормовая палуба была уже на шесть дюймов в воде.
   - Перебирайся на нос... корму затопило. Надо убираться с этой бочки, иначе она утопит нас вместе с собой.
   Мужчины сняли с себя верёвки.
   - Дай мне твой конец, Док, у меня идея.
   Один конец верёвки Берт привязал к своему поясу, другой - к Эрику.
   - Это чтобы нам не потеряться, - сказал он.
   - Куда поплывём, Землекоп?
   - Просто прыгай и греби что есть мочи.
   - Но как же акулы...
   - Что я могу, Док? Наверняка они будут заняты Меченой и не обратят на нас никакого внимания. Можешь плыть с этим своим крюком?
   - Могу...
   - Ну что ж, на нас жилеты, друг к другу мы привязаны. Всё будет хорошо.
   - Но мы не сможем болтаться в воде всю ночь, мы умрём от переохлаждения через несколько часов.
   - Знаю, но ведь нам с тобой не привыкать к передрягам, Док...
   - Тише, эй, тс-с-с... - сказал Эрик, приложив указательный палец к губам.
   - Что ещё?
   Сквозь туман раздавался печальный звон колокола, далёкий и еле различимый.
   - Слышишь?
   - Колокольный буй, кажется...
   - Звук вроде бы прямо по курсу.
   - Ага, теперь слышу.
   - Ветер относит звук.
   - Сколько до него, по-твоему?
   - Понятия не имею, но близко от дома. Здесь буи только возле острова Рождества. Плывём к нему... это наш единственный шанс.
   Корма полностью ушла в воду, носовая часть задралась к небу под углом в 45 градусов и ходила ходуном вверх и вниз на крутых валах.
   - Бывало и хуже, Док, помнишь?..
   - Как-то с трудом...
   - Ума не приложу, как это я проворонил грёбаный риф.
   - Я уже стар для такого дерьма, Землекоп...
   - Ну, пошли...
   И два человека прыгнули в холодную воду. Эрик поплыл было на боку вперёд, но позвякивание колокола пресекалось, и он не знал, куда плыть. Он опускался к подножию волны - и звук пропадал; поднимался на вершину следующей - вдалеке слышалось слабеющее дребезжание; опускаясь в ложбину между волнами, он снова не слышал ничего, и это сбивало его с толку, так что, в конце концов, он остановился.
   Вода была настолько холодна, что ломило всё тело и перехватывало дыхание. Хватая ртом воздух, Эрик глотнул морской воды и закашлялся.
   - Ты в порядке, Док?
   - Я только... кха-кха-кха... хлебнул воды.
   Берт плыл в 15 футах от Эрика, когда к нему направилась большая синяя акула. Около 12 футов в длину, изящная и грозная, она осторожно закружилась вокруг. Берт отвязал от пояса верёвку и поплыл от Эрика в сторону. Синяя акула не отставала и ходила вокруг Берта по спирали, всё Щже и Щже сжимая витки.
   Очутившись на вершине одной из волн, Эрик оглянулся: он заметил, что "Охотница" полностью ушла под воду и что Берт в каком-то затруднении.
   - Что случилось? - крикнул Эрик.
   Из-за рёва шторма Берт не услышал ничего, но по движению рта Эрика догадался, что тот что-то кричит.
   - Меня преследует синяя акула, - крикнул Берт в ответ.
   - Я попробую подплыть к тебе, - прокричал Эрик.
   Берт показал на ухо и покачал головой.
   - Оставайся на месте, Док...
   Подняв руки вверх, Берт скрещивал их крест-накрест и отрицательно качал головой. Дрейфуя по течению, Эрик, присмотревшись, заметил кружащий вокруг Берта плавник.
   Берт знал, что синие акулы осторожны, что они кружат перед нападением и переворачиваются, чтобы укусить. Он также знал, что атака обычно начинается укусом в голень или бедро. Ему был известен один рыбак, который упал за борт и был атакован. Страшная рана рассекла правую ногу от колена до ягодицы, обнажив кость и повредив магистральную артерию. Человек скончался за несколько минут.
   Берт медленно снял спасательный жилет и отпустил его. Следя за манёврами синей акулы, он достал нож.
   Грациознейший морской пловец, сама вся словно текучая, она раскачивалась из стороны в сторону, всё туже и туже стягивая петли. Мотая головой направо и налево, повинуясь собственному ритму, она продвигалась сквозь толщу взвихренной воды. Не спуская глаз с Берта, она заходила на новый виток по орбите вокруг своей жертвы. Акула ни на миг не упускала его из виду. Берт коснулся рукой головы и нащупал кровь. Из глубокой раны по-прежнему обильно текла кровь.
   Махнув хвостом, акула сделала стремительный выпад, чтобы нанести молниеносный удар, но Берт рванулся в сторону и в мгновение ока вонзил нож ей прямо в брюхо, направив лезвие под прямым углом в сторону хвоста. Крепко держа секач, он нанёс мчащейся акуле длинную глубокую рану: живот её разошёлся, внутренности вывалились и окрасили море в багровый цвет.
   Раненая акула корчилась, билась в воде и, жадно щёлкая зубами, пожирала собственные внутренности; тут же на неё накинулись другие приплывшие за добычей синие акулы.
   Вдруг из глубин, неожиданная, как взрыв, с шумом выскочила огромная тигровая акула4 никак не меньше 14 футов в длину и, ударив Берта сзади в правую голень, вырвала большой кусок плоти. Тряся головой, она проглотила кусок, затем, пройдя по кругу, снова напала на него, метя на сей раз в бедро. Под весом собственного тела, бешеными конвульсиями превратив острые сверкающие зубы в пилу, она отхватила ему ногу по самый пах.
   Берт взвыл, и Эрик поплыл к нему изо всех сил.
   - Я иду, Землекоп, я сейчас!
   - Моя нога! Док, помоги, не бросай меня, прошу-у-у...
   Выбрав и укусив жертву, акула направляет свои атаки только на неё, не отвлекаясь на остальные объекты. Но Эрик считал, что шанс спасти Берта ещё есть, и потому упорно грёб к нему.
   Большой плавник вырос из воды у Берта за спиной. Эрик плыл уже в 10 футах и встретился с ним глазами - с глазами раненой птицы, умоляющей о жизни.
   - ДОК...
   - БЕРЕГИСЬ! - закричал Эрик.
   Поздно. Тигровая акула заходила на новый бросок. Берт слышал тяжёлые всплески за спиной и беспомощно смотрел Эрику в глаза. Миг спустя акула схватила Берта за талию и потащила под воду. Больше четверти минуты прошло, прежде чем она снова появилась на поверхности. Берт корчился в её пасти. Он был в сознании и, судорожно хватая воздух, размахивая руками, с надрывом, пронзительно кричал...
   - ПОМОГИ, ГОСПОДИ, ПОМОГИ, НЕ БРОСАЙ...
   Из рваной культи хлестала кровь. Акула, словно играя, пошвыряла его туда-сюда и утащила под воду. Через несколько секунд Берт вынырнул, надрываясь в мучительном крике и лихорадочно размахивая руками, и завертелся, будто захваченный неистовым водоворотом.
   Акула снова потащила его вниз. Опять и опять. И ещё пять раз. Наконец крики стихли, и акула, крепко сжав челюстями тело с безвольно сникшими руками, в последний раз погрузилась в толщу воды, лишь кровавый след оставив за собою.
   Тотчас к Эрику подплыли несколько синих акул и медленно закружили вокруг. Небольшие акулы с почти невидимыми глазками, шести-восьми футов в длину, медленно ходили кругами и время от времени бросались к нему, едва приоткрыв пасть. Когда они придвинулись слишком близко, Эрик с силой шлёпнул по воде и закричал и, казалось, отогнал их, но через минуту они вернулись и снова возбуждённо ходили кругами, по-прежнему ощущая в воде запах крови.
   Поднимаясь и опускаясь на огромных волнах, он видел, как зигзагами ходили плавники, и тогда он кричал, шлёпал по воде и всё плыл и плыл к колокольному бую, который уже можно было различить в пятидесяти ярдах от него.
   Холодная вода перехватывала грудь. Он совсем не чувствовал ног, леденящее окоченение сковывало всё тело, море бросало его вверх и вниз, он захлёбывался, задыхался и давился в удушливых приступах кашля. Отливом его несло в море, прямо на буй, качающийся в сером тумане первобытного простора. Он продолжал бить по воде правой рукой и пробовал даже петь, но наступил миг, когда он не смог издать ни звука, чтобы удержать акул на расстоянии.
   Он должен доплыть до буя. Это рискованно, он знал, потому что для этого нужно сбросить спасательный жилет и сделать бросок, а это могло привлечь новых акул и ещё больше возбудить тех, что плавали вокруг.
   Он выскользнул из жилета и почувствовал, как по телу прошла судорога, но он, отмахиваясь крюком от чересчур нахальных рыб, упрямо грёб здоровой рукой.
   Теперь он отчётливо слышал звуки колокола, частые и неистовые: они бренчали, звенели и трезвонили. Пусть медленно, он всё ближе подвигался к бую. Силы оставляли его, мутилось в голове. Небо меняло окраску, и он чувствовал, как проваливается в беспамятство, но всеми ещё остававшимися силами старался побороть обволакивающую удушливую темноту. Наконец, он больше не мог отбиваться, и мрак сомкнулся над ним.
   Придя в себя, он сообразил, что крепко держится за буй. Каким-то образом ему удалось подплыть к нему и ухватиться. Изо всех сил сжимая пальцы, он постарался расположиться параллельно уровню моря, и, дождавшись волны, подтянулся и втащил своё тело на буй.
   Он осмотрел ноги. С ними была беда. Бёдра, голени, лодыжки и ступни были искусаны. Обе ноги были так искромсаны акулами, что сильно смахивали на цилиндрические куски сырого мяса. Он осторожно оторвал излохмаченные штанины как можно выше и перевязал самые глубокие раны, чтобы остановить кровь.
   Больше дюжины акул беспорядочно сновали в воде и ждали только случая, когда он ослабеет и, словно яблоко с дерева, свалится в море им на поживу.
   Эрик взобрался на буй повыше и, слабея, последней лентой от штанов привязал себя за запястье к бую на случай, если потеряет сознание. Вытянув руки вперёд, он завис на металлических скобах и затаил дыхание. Акулы кружили и кружили, некоторые из них смело выпрыгивали на буй, клацали челюстями и шлёпались назад в воду, тогда он забрался ещё выше.
   Он потерял много крови и был измотан до изнеможения. Только бы удалось уснуть. Лицо исказилось, глаза потускнели и не могли сосредоточить взгляд.
   Он смотрел в чёрное бушующее море, но воцарилась темнота, и чувство одиночества охватило его. Пока было светло, он видел, как глубоки раны на ногах, но, по крайней мере, кровотечение немного замедлилось.
   Он заплакал, сначала тихонько, про себя, потом навзрыд, громче и громче, на всю ширь беспощадного моря, и тело его вздрагивало и трепетало. Он замёрз. Сырой ветер хлестал с прежней ураганной силой, одежда насквозь сочилась влагой, но он не решался её снять. И высчитывал, насколько его хватит, прежде чем он умрёт от переохлаждения.
   Дрожь не унималась. Его трясло как паралитика. Хотелось есть и пить. В горле пересохло, язык распух, во рту ощущался горький привкус океана.
   Белая пена упругих зазубрин прибоя билась о буй, и великое море катилось мимо, как и миллиарды лет назад, на заре Творения.
  
   ЭПИЛОГ. "ОТМЕЧЕННЫЙ СВЕТОМ"
  
   "Драма сыграна. Почему же кто-то опять выходит к рампе? Потому что один человек всё-таки остался жив... со страшной силой вырвался благодаря своей большой плавучести спасательный буй, он же - гроб, перевернулся в воздухе и упал подле меня. И на этом гробе я целый день и целую ночь проплавал в открытом море, покачиваясь на лёгкой панихидной зыби. Акулы, не причиняя вреда, скользили мимо, словно у каждой на пасти болтался висячий замок; кровожадные морские ястребы парили, будто всунув клювы в ножны.
   На второй день вдали показался парус, стал расти, приближаться, и наконец меня подобрал чужой корабль. То была неутешная "Рахиль", которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только ещё одного сироту".
  
   Человек выжил в кораблекрушении.
   Всю ночь звонил колокол, и всю ночь Эрик цеплялся за буй во имя спасения собственной жизни. После всего, что случилось, решил он, неразумно погибать из-за стихии. Наверняка его найдут. Но сколько при этом придётся ждать? И выдержит ли он? Он не ведал, но надеялся.
   Всю ночь напролёт он то обмякал, то забывался, и тогда почти соскальзывал с буя, но всякий раз благодаря привязанному запястью ему удавалось удерживаться от падения. Голова полнилась причудливыми видениями и смутными грёзами, и это помогало ему совсем не провалиться в забытьё.
   Он размышлял о Берте.
   Что будет с его подругой? Если удастся слезть с этого буя живым, нужно будет съездить к ней и рассказать, как он встретил свою кончину. Луиза прожила с ним бок о бок много лет и знает, что нечто подобное могло с ним случиться в море.
   И вот случилось...
   Как, должно быть, страшилась она того дня, когда Берт не вернётся домой. Путь его был ужасен, он-таки умер в море. Но такой путь он пожелал себе сам. Обналичивая покерные фишки, он, бывало, шутил, что станет чертовски вкусной добычей какой-нибудь случайной акулы.
   И стал...
   Вижу, как болтает он со святым Петром у Жемчужных врат, облачённый в камуфляж и полевую шляпу...
   - Сержант Дайер прибыл, СЭР! Моя служба в аду окончена.
   "Воистину окончена, - думал Эрик, - сейчас он в местах, где война не нанесёт ему новые раны. Он теперь в большой небесной казарме вместе со всеми своими мёртвыми товарищами".
   Мозг Эрика работал не переставая...
   "Почему один человек выживает, а другой гибнет? Слепая ли это удача, "чистая и простая", как говаривал Берт? Или есть другие объяснения?
   Если удастся протянуть до утра, то меня, наверное, спасут. Но нельзя ждать чуда. Ведь природа не знает ни сочувствия, ни доброты, ни пощады. Все мы марионетки в руках великих сил природы, мы должны сознавать свои связи с ними и понимать, кто мы есть.
   Все человеческое понимание возникает из мира ощущений. Все человеческие идеи - это идеи здравого смысла. Если мы можем коснуться души чего-либо, то нет ей предела, поскольку она открывает новые рубежи разума.
   О, если только останусь жив, если только протяну ещё несколько лет, клянусь, я сделаю так, что каждый день моей жизни будет чего-нибудь да стоить.
   Но я могу погибнуть. Так складываются факты. Ибо много у природы хитростей, призванных убедить человека в его смертности.
   Что будет со Старбеком? Кто позаботится о нём? Ведь он вся моя семья. Что ж, если суждено мне умереть в море, по крайней мере, не будет расходов на похороны. Хотел бы я знать, что значит умирать. И что такое сама смерть.
   Знаю, что нет ответов, но всё равно мне надо задать эти вопросы. Этот мир по-прежнему тайна. Страх смерти, страх вселенной охватывает нас, когда прижмёт, и мы молимся, мы жаждем бессмертия души и надеемся в одиночку пройти свой путь и коснуться лика божьего.
   Хотел бы я знать, каков бог. Узрю ли я прекрасный Белый Свет? Есть ли в действительности жизнь после жизни, вечное бытие на Другой Стороне и всё прочее, о чём живописуют краснобаи-проповедники?
   И существует ли море, по которому не плавал ни один моряк? Море, в котором не рыбачил ни один рыбак?
   Или всё это существует только здесь и сейчас, а после - только вечная тьма?
   Как оставить в этой жизни всё, что любил, и как сделать это светло и достойно? Как скажу "прощай" Старбеку? Как скажу "прощай" родителям и людям, с которыми живу и любить которых явился на свет?
   Как проститься с островом Рождества, с морем и созданиями морскими? Как сказать "прощай" дому, саду, цветам моим? Как проститься с луной, солнцем и звёздами? С непрестанными струями приливов и отливов, приходящими и уходящими дважды в день, - каждый день, - знаменуя постоянство в этом изменчивом мире? Как сказать "прощай" ярости бури и прелести зари над глубокими водами? Как человеку сделать всё это, как?"
   Эрик думал о много значивших для него людях, о помогавших ему на жизненном пути друзьях. И чувство благодарности к ним наполняло его.
   К Бекки, возлюбленной детства, чья неожиданная смерть явилась причиной глубоких душевных страданий. К Саре, чьё вызывающее и эксцентричное поведение помогало ему вести незаурядную жизнь. К Хелен, с самого начала ведавшей цену его трудам и сообщавшей ему мужество продолжать, когда он сам не находил в себе сил. К матери и отцу, которые не понимали его, но, как могли, любили и поддерживали его. К Берту, до конца оставшемуся верным другом. К Чарли, спасшему в море его жизнь. И, наконец, к добрым и сердечным жителям острова Рождества, которые приняли его таким, каков он есть, и помогли ему впервые ощутить привязанность.
   С первыми лучами он осмотрел свои раны. Они всё так же понемногу кровоточили, самые глубокие выглядели ужасно, но меньшие уже запеклись. С высоты буя было видно, что акулы на месте и кружат, безмолвно ожидая, что он ослабеет и совершит роковую ошибку. Всю ночь капли крови из ран дождём падали на корпус буя и стекались в лужицы. Волны захлёстывали буй и смывали кровь в море, сохраняя в воде её запах, и возбуждённые акулы оставались ждать, колыхая плавниками, медленно скользя по орбите и терпеливо поджидая, когда он ослабит хватку и рухнет в море вниз головой.
   Боль в ногах потеряла остроту, и он уже не мог понять, то ли это окоченение, то ли беспрестанно захлёстывающая морская вода послужила мягким обезболивающим средством его израненному телу.
   Порой Эрик смотрел вдаль, и ему чудился то идущий мимо на всех парах призрачный пароход, то являлись седобородые люди, рыбаки с острова Рождества, приплывшие в эти воды на своих шхунах: они махали ему руками и звали подняться на борт... Но согласись он последовать их зову, в тот же миг будет мёртв.
   То вдруг видел самого себя, рисующего на острове, и Старбека, растянувшегося у ног. Вот расположились они в поле с высокой волнующейся на ветру травой, и краски неба, моря, леса окружили их неким свечением, сверкающим и жарким, ярче всех виденных прежде; и они купаются в сиянии этих красок. Он хотел открыть глаза - и не мог...
   В голове зажужжало, и видение исчезло. Жужжание превратилось в перезвон, подобный тому, что издают японские подвески-ветерки1: он звенел вдалеке и плыл над океаном; а потом он услышал музыку, прекраснейшую из симфоний.
   Вдруг раздался рокот, и его будто протолкнули сквозь бутылочное горлышко в необъятный и бесконечный туннель, пронизанный голубыми и белыми спиралями космического света, по которому он, кувыркаясь и падая, пролетел миллионы миль сквозь газ и кометную пыль, пока пространство вокруг постепенно не сгустилось в плотный серый туман.
   Он потерял ощущение своего тела и чувствовал себя бабочкой, покидающей кокон и переходящей от земной жизни к божественной. Не чувствовал ни страха, ни времени, только умиротворённость, безмятежность. Он смотрел на своё тело, висящее на колокольном буе и плывущее вместе с ним в бледном утреннем тумане, и думал: "Неужели смерть пришла ко мне, чтобы успокоить вечным сном? Неужто такая она, смерть? Неужели так быстро всё кончилось?"
   И тогда он увидел своё новое тело, другой природы и с другими способностями, отличное от покинутого им материального тела. Его духовное тело было цельным, но ему словно не хватало крепости. Оно было невесомо, более подобно облаку, или пару, или прозрачному колеблющемуся сгустку энергии.
   "Странно, - подумал он, - не так я это себе представлял. Это... действительно прекрасно".
   И сразу же раздался удар грома, и в тот же миг, миг просветления и прозрения, он постиг всю вселенную, тайны веков, смысл луны, солнца и звёзд, ибо возобладал всеми знаниями, которые когда-либо были и которые когда-либо будут.
   Он плыл в тумане и сознавал, что летит уже среди огромных тёмных грозовых туч. Смущение охватило его, отчаянно старался он понять, что происходит.
   Вскоре он увидел, что навстречу ему плывёт и манит призрак; приблизившись, он понял, что это дух Хелен.
   Ах, Хелен, милая Хелен...
   И он последовал за ней, ибо чувствовал, что она явилась сюда для того, чтобы облегчить ему переход с Планеты Плоти в Мир Духа.
   "Умирать так легко2, словно пройти не спеша сквозь небесное окно".
   И наконец, он узрел белый взвихренный столб Света. Наипрекраснейшего Света в его жизни. Смутный вначале, приближаясь, Он разгорался всё ярче и ярче, словно лобовой прожектор локомотива, мчащего сквозь туннель, пока не засверкал ярче солнца, ярче полутора тысяч солнц; но у Него не было жара, Он не вредил глазам.
   То явилось Бытие Света, прекрасного белого Света абсолютного понимания и совершенной любви, и на Эрика снизошёл мир, и радость, и сострадание, коих не ведал он никогда, и был он потрясён Им, и ощутил непреодолимое влечение к Нему, и хотел броситься в Него, раствориться в Нём и навсегда остаться с Ним.
   "Ты готов к смерти?" - словно бы промолвил Свет. То была бессловесная связь, вопрос всплыл в мозгу, однако он понял, что его задал Свет. Происходил обмен мыслями, это было очевидно, ошибки быть не могло. Свет не имел голоса, Он не издал ни звука, но Эрик его прекрасно понял.
   "Нет, не готов", - ответил Эрик, тоже мысленно.
   "Веруешь ли ты в значимость любви? Научился ли любить других?" - вопрошал Свет.
   "Боюсь, мне ещё далеко до этого..."
   Вопросы звучали мягко, без порицания, в них не слышалось ни осуждения, ни угроз. Он только чувствовал всеобъемлющую, безусловную любовь и благоволение, исходившие от Света, и понимал, что неважно, какие он даёт ответы, ибо Свет просто старался помочь ему дать оценку своему существованию.
   Свет моментальной панорамой развернул перед взором события его жизни. Образы проследовали скорой чередой в хронологическом порядке; весь опыт занял не более малого мгновения земного времени, но каким-то образом он впитал его полностью.
   Цветные и подвижные, видимые образы поразили его правдоподобием и точными деталями, словно быстро листаемые голографические картинки.
   Затем он увидел, что приближается к какому-то барьеру, который ему не преодолеть. Он догадался: это граница между старой жизнью и новой. Он противился, потому что был охвачен ощущениями пережитого и не хотел возвращаться, но Свет, казалось, настаивал, что следует вернуться и познать больше любви и, когда б ни представился случай, выразить эту любовь в живописи, ибо не настала ещё пора ему умирать. Ибо предназначение его на земле не исполнено ещё до конца.
   "Что ж, - подумал он, - это имеет смысл. Помню, как читал у древних греков, что жизнь мысли есть акт собирания знаний, которые душа теряет в момент перерождения в тело. Поразительные параллели можно найти в "Диалогах" Платона и смутном трактате под названием "Тибетская книга мёртвых"3, что попал мне в руки в прошлом году".
   Даже Пифагор и Сократ учили о возрождении.
   "Прошу, не заставляй меня возвращаться! - рыдая, умолял он. - Я не хочу назад! Позволь мне остаться в этом Свете навсегда..."
   Однако не все уроки этой жизни были усвоены.
   Тогда предвечный Свет коснулся его и велел воссоединиться со своим материальным телом, переродиться, вернуться в мир, из коего явился, жить и как можно лучше продолжить познавание этой вселенной. И Свет поведал, что знания, которые были сейчас раскрыты ему, исчезнут, как только он вернётся в своё тело, что в памяти останутся лишь впечатления и значимость стремления к знаниям и любви к людям.
   Вскоре он услышал свистящий звук и почувствовал, что его снова несёт по огромному тёмному туннелю, что его всасывает назад, в тело, как в холодную сырую резиновую перчатку. И как только он вернулся в тело, в тот же миг пресеклось знание, и вернувшаяся было боль тут же пропала, ибо он провалился в беспамятство.
   Светало, но солнце не появлялось. Тёмный океан сливался с небом, со взвихренной массой серых штормовых туч. Эрик открыл набрякшие веки и, прищурясь, осмотрел горизонт. Тошнило, кружилась голова от ночного болтания на буе; он был уверен, что если в ближайшее время его не спасут, то оглохнет от непрерывного колокольного звона. Но, как бы то ни было, ночь он простоял.
   Шторм кончился, ветер утих, хотя море ещё волновалось и моросил холодный мелкий дождь.
   Часа через два после рассвета ему показалось, что сквозь перезвон он различает знакомые звуки. Он прислушался, силясь уловить малейший намёк на то, что к нему спешит помощь. Казалось, он слышит ритмичное постукивание дизельного двигателя, но очень далеко, далеко. Над водой ещё стелилась завеса тумана, из-за которой ничего не было видно кроме водных просторов, и потому вкралось сомнение: уж не слуховые ли то галлюцинации.
   Но нет, вот они раздались вновь, знакомые, безошибочные звуки: тарахтел дизель. И, похоже, звуки перемещались в его направлении: ближе и ближе.
   Потом показалось, что сквозь туман что-то видно. Видение было едва уловимо, с его точки трудно было сказать определённо. Какая-то крапинка на горизонте, что мечется по волнам.
   Он ждал, и чёрное пятнышко увеличилось.
   Как будто рыбацкая лодка. Господи, неужели, правда?
   Эрик свирепо протёр глаза и проморгался, чтобы чётче видеть. Но судно было на месте, шум двигателя усилился.
   Он попробовал кричать, но издал лишь похожий на лягушачье кваканье хрип, он сам себя еле слышал. Это было рыбацкое судно, теперь он точно видел, до него было очень далеко, но оно шло к нему. Он ещё крепче ухватился здоровой рукой за буй и стал размахивать крюком.
   Судном правил старик в жёлтом дождевике. Приложив к глазам бинокль, он осматривал море, ища каких-нибудь знаков кораблекрушения "Охотницы", которая, согласно сводке станции береговой охраны Бутбэя, прошлой ночью ушла предположительно в этот район.
   - К тому бую что-то привязано, - пробормотал старик. Он опять припал к биноклю, чтобы рассмотреть повнимательней.
   - И, сдаётся, что оно живое, - скал он себе, - но, чёрт побери, не очень-то похоже на человека. Скорее на узел тряпья, которое полощется на ветру...
   Он переключился на компас и поменял курс прямо на колокольный буй.
   Эрик из последних сил размахивал крюком. Глянув на воду, он заметил, что акулы исчезли.
   Старик рассматривал буй в бинокль, вдруг широкая, от уха до уха, улыбка осветила его лицо, словно солнце пробилось сквозь сумрак чёрных туч.
   - Разрази меня гром, Старбек, да это же человек...
   Эрик тёр глаза, моргал и не верил тому, что видит.
   Это был Чарли на своей "Тинкербель"...
   А рядом с ним, свесившись с левого борта, скалясь на волны и отчаянно лая, стоял огромный чёрно-белый пёс.
  

Искать мы никогда не бросим,

И конец исканий наших

Укажет место, в коем начинали:

Его узрим мы словно в первый раз4...

  

FINIS

  
  
  
   ПРИМЕЧАНИЯ
  
   * Здесь и далее в качестве эпиграфов к главам используются фрагменты из романа "Моби Дик" Германа Мелвилла в переводе Инны Максимовны Бернштейн (1929 - 2012).
  
   ГЛАВА 18:
   1 Macy's - одна из крупнейших и старейших сетей розничной торговли в США. Основана в 1858 году Роулендом Хасси Мейси (англ. Rowland Hussey Macy).
   2 Перефраз одного из писем Винсента Ван Гога брату Тео, написанных в 1882-1883 годах: "Люди, которых ты описываешь, были бы, по-моему, более устойчивы, если бы побольше думали о том, что собираются сделать; однако во всем остальном я, безусловно, предпочитаю их тем, кто забивает себе голову принципами, не давая себе труда и даже вовсе не собираясь применять их на практике. Последним самые прекрасные принципы не приносят никакой пользы, тогда как первые, движимые размышлением и энергией, могут достичь чего-то великого, поскольку великое не создаётся порывом, а представляет собой цепь постепенно слагающихся малых дел. Что такое рисование? Как им овладевают? Это умение пробиться сквозь невидимую железную стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты умеешь. Как же все-таки проникнуть через такую стену?" (перевод Полины Мелковой).
  
   3 Good fences make good neighbours - Хороший сосед начинается с высокого забора. (Строка из поэмы "Ремонт стены" (Mending a Wall), написанной на рубеже XX века американским поэтом Робертом Фростом (Robert Frost)).
  
   ГЛАВА 19:
  
   1 Препарейшен Эйч (англ. Preparation H) - препарат для местного лечения геморроя, мазь из экстракта дрожжевых клеток и масла печени акулы. Производится одной из крупнейших в мире фармацевтических компаний - американской компанией Pfizer, Inc. (Пфайзер, Инк.).
   2 Спи?накер (англ. spinnaker) - тип паруса, предназначенный для использования на полных курсах, от галфвинда до фордевинда. На яхте используется как дополнительный, в большинстве случаев при поднятом спинакере убирают стаксель. Парус изготовляется из легкой ткани, имеет выпуклую форму и по принципу действия сходен с парашютом.
   3 Доли?на Кувши?нов - группа площадок с историко-археологическими памятниками в Лаосе, в провинции Сиангкхуанг. В Долине Кувшинов находятся тысячи больших каменных горшков, рассеянных у подножия Аннамского хребта, разделяющего Лаос и Вьетнам.
   4 Юрятин - вымышленный город, в котором происходит часть событий романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго".
   5 Фраза из произведения Т.С.Элиота "Четыре квартета", часть "Ист Кокер" (Томас Стернз Элиот (англ. Thomas Stearns Eliot; Т. С. Элиот (англ. T. S. Eliot), 26 сентября 1888(18880926), Сент-Луис, Миссури, США - 4 января 1965, Лондон) - американо-английский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии).
   ГЛАВА 20:
   1 Instamatic (рус. Инстама?тик) - серия недорогих плёночных фотоаппаратов с упрощённой зарядкой фотоплёнки в специально разработанной кассете (картридже) "тип 126" (размер кадра 28в28 мм), производство которых было начато фирмой Kodak (США) в 1963 году. Термин Instamatic образован от instant (рус. моментальный) и automatic (рус. автоматический).
   2 Джордж Фрэнсис "Гэбби" ("Болтун") Хейз (George Francis "Gabby" Hayes, 7 мая 1885 - 9 февраля 1969 года) - американский актёр радио, кино и телевидения. Был известен многочисленными съёмками в вестернах в качестве колоритного товарища главного героя.
   3 Финнбодавэген (Finnbodavagen) - улица в Стокгольме, Швеция.
   4 Ролейдз (англ. Rolaids) - марка антацидов (лекарственных препаратов, предназначенных для лечения кислотозависимых заболеваний желудочно-кишечного тракта посредством нейтрализации соляной кислоты, входящей в состав желудочного сока) производства McNeil Consumer Healthcare , дочерней компании Johnson & Johnson.
   5 "Адская неделя" (англ. Hell Week) - неделя посвящения первокурсников в студенты, период издевательств над новичком в студенческих братствах США, т.н. "организациях греческих букв", в частности, в общежитии братства ??? (Дельта-Каппа-Эпсилон, или Deke House).
   6 BEAUCOUP DINKYDAU - сумасшедший, больной на всю голову (образовано от французского beaucoup "слишком, много" и вьетнамского dien cai dau "сумасшедший".
   NUMBAH 10 - плохой.
   DIDI MAU! - Шевелись!
   SIN LOI - прости.
   7 Матт и Джефф (англ. Mutt and Jeff) - яркие герои ранней мультипликации в США. Первая лента с их участием вышла в 1913-ом году, а выпуск мультфильмов продолжался до 1927-го. Создателем Матта и Джеффа является художник Бад Фишер (Bud Fisher, 1884-1954).
   8 Колледж Сары Лоренс (англ. Sarah Lawrence College) - престижный частный колледж высшей ступени в г. Бронксвилле, пригороде Нью-Йорка. Основан в 1926-ом году как женский колледж. Известен программами художественной подготовки и гуманитарных дисциплин.
   9 Stingray ("Cкат-хвостокол") - серия спортивных автомобилей, выпускаемых под маркой Chevrolet компанией General Motors в США с 1953 года.
   ГЛАВА 21:
   1 Киттери (англ. Kittery) - город на западе штата Мэн, США. Кампобелло (англ. Campobello) - канадский остров (провинция Нью-Брансуик) у восточной границы штата Мэн, США.
   2 80 градусов по Фаренгейту - около 27 градусов по Цельсию.
   3 "Отсюда и в вечность" (англ. From Here to Eternity, другой перевод "Отныне и во веки веков") - роман, написанный Джеймсом Р. Джонсом (англ. James Ramon Jones, 6 ноября 1921 - 9 мая 1977) в 1951 году. В 1998 году данное произведение вошло в рейтинг 100 лучших романов XX века по версии издательства Modern Library.
   4 Тварь из Чёрной лагуны (англ. Creature from the Black Lagoon) - американский фильм ужасов 1954 года. Первая кинокартина из цикла про Gillman'a (жаброчеловека) -- существа, подобного Ихтиандру.
   Огопого (англ. Ogopogo); также Нха-а-тик или Найтака (салишск. n'ha-a-tik - озёрный демон) - чудовище, согласно индейским легендам, обитающее в озере Оканаган (Британская Колумбия, Канада). По описаниям, имеет бревнообразную форму длиной четыре-шесть (иногда до девяти) метров и толщиной 40-60 сантиметров, с головой, напоминающей лошадиную или козлиную.
   ГЛАВА 22:
   1 Дори - см. примечание 2 к главе 1.
   2 "Гудвил" (англ. Good Will) - организация, оказывающая помощь людям, выпавшим из экономической и социальной жизни общества.
   3 Нью-Бедфорд (англ. New Bedford) - рыбацкий город в штате Массачусетс, США.
  
   4 Но?вая Шотла?ндия (используется лат. написание Nova Scotia; от англ. New Scotland - "Новая Шотландия", фр. Nouvelle-иcosse, гэльск. Alba Nuadh) - провинция на востоке Канады, одна из трёх так называемых Приморских провинций. Столица и крупнейший город - Галифакс.
  
   5 Пролив Лонг-Айленд (англ. Long Island Sound) - пролив между территорией штата Коннектикут на севере и островом Лонг-Айленд на юге. Длина пролива - около 150 км, ширина до 32 км. В западной части пролив переходил в узкую протоку ("реку") Ист-Ривер, на берегах которой расположен Нью-Йорк. Береговая линия сильно изрезана, со стороны океана множество песчаных кос.
  
   ГЛАВА 23:
  
   1 Цитата из стихотворения "Солдат", отражающего трудности военной службы, которые должен преодолеть военнослужащий. Время его создания относится ко Второй мировой войне, хотя сейчас оно применяется в отношении любого военного конфликта.
   The Soldier
   "And When he gets to heaven,
   To Saint Peter he will tell;
   One more Soldier reporting, sir.
   I've served my time in Hell!"
  
   (Солдат
   Тогда он, взлетев на небо,
   Сообщит святому Петру:
   "Разреши доложить, командир:
   Я службу закончил в аду!")
  
   2 "Херши" (The Hershey Company) - крупнейший производитель шоколадных батончиков в Северной Америке. Главный офис находится в городе Херши, штат Пенсильвания, который также является родиной Hershey's. Компания была основана Милтоном Херши в 1894 году. Батончики Hershey's и другие продукты продаются по всему миру.
   3 Didi (сленг) - уходить, покидать (от вьетнамского di с тем же значением).
   Cukadau (сленг) - перерезать горло.
   4 Птеригоподий - копулятивный орган у самцов хрящевых рыб, как живородящих, так и яйцекладущих, развивающийся из видоизменённых крайних лучей брюшных плавников. Эти лучи увеличиваются в размерах, образуя на каждом брюшном плавнике массивный вырост с желобком на внутренней стороне, по которому сперма проникает в половые протоки самки при спаривании.
  
   5 Большая Ньюфаундлендская банка (фр. Grands Bancs; англ. Grand Bank) - обширная шельфовая отмель в Атлантическом океане у острова Ньюфаундленд. Важный промышленный район Канады и Франции (территории Сен-Пьер и Микелон).
  
   6 Джанет Макдональд (англ. Jeanette MacDonald, 18 июня 1903 - 14 января 1965) - американская актриса и певица.
  
   7 Маунти (англ.Mounty) - неформальное название полицейских канадской конной полиции.
  
   8 Уильям Блай (англ. William Bligh; 9 сентября 1754, Плимут - 7 декабря 1817, Лондон) - вице-адмирал Королевского флота Великобритании, член Лондонского королевского общества и губернатор колонии. Наибольшую известность получил как "Капитан Блай" в связи с мятежом на Баунти, когда был низложен командой и с частью офицеров и не поддержавшей мятеж команды совершил плаванье на небольшом баркасе на Тимор.
  
   9 Мыс Хаттерас (часто встречается написание Гаттерас) - мыс на побережье Северной Каролины, расположен на одноимённом острове Внешних отмелей.
  
   10 1-я кавалерийская дивизия - бронетанковая дивизия Армии США, существующая с 1921 года. Прозвище - "Первый отряд" (First Team). Является крупнейшей дивизией Армии США (16 700 человек личного состава).
  
   11 Ки-Уэст (англ. Key West) - город на одноимённом острове в архипелаге Флорида-Кис, центр округа Монро штата Флорида.
  
   12 Значок боевого пехотинца (англ. Combat Infantryman Badge; CIB) - нагрудной знак Армии США, вручаемый военнослужащим, принимавшим непосредственное участие в боевых действиях.
  
   13 Чикаго Бэарз (англ. Chicago Bears, Чикагские Медведи) - профессиональный футбольный клуб, выступающий в Национальной футбольной лиге. Команда является членом Северного дивизиона Национальной футбольной конференции (НФК).
  
   14 СВА (англ. NVA, North Vietnam's Army) - Северо-Вьетнамская армия, американское название Вьетнамской народной армии (вьетн. QuБn ??i NhБn DБn Vi?t Nam) Социалистической Республики Вьетнам.
  
   15 АК - 7,62-мм автомат Калашникова (АК), автомат, принятый на вооружение в СССР в 1949 году. Был сконструирован в 1947 году Михаилом Тимофеевичем Калашниковым.
  
   16 B-40 RPG - Ручной противотанковый гранатомет (РПГ), советский ручной противотанковый гранатомёт послевоенного периода. В 1947 году был принят на вооружение образец РПГ-2, начавший поступать в войска с 1949 года. Из-за простоты конструкции РПГ-2 являлся надёжным и недорогим оружием. Помимо СССР, он производился по лицензии в Китае (Type 56) и Северном Вьетнаме (B-40, B-50).
  
   17 М60 (официальное обозначение - Machine gun, 7.62 mm, M60) - американский единый пулемёт, разработанный в послевоенные годы и принятый на вооружение Армии и Корпуса морской пехоты в 1957 году. За недостатки конструкции и внешний вид получил прозвище "Свинья" (the Pig).
  
   18 ВК (англ. VC) - Национа?льный фронт освобожде?ния Ю?жного Вьетна?ма (вьетн. M?t tr?n DБn t?c Gi?i phСng mi?n Nam Vi?t Nam), известный также как Вьетко?нг (вьетн. Vi?t c?ng), военно-политическая организация в Южном Вьетнаме в 1960 - 1977 годах, являвшаяся одной из воюющих сторон во Вьетнамской войне.
  
   19 Нанта?кет (англ. Nantucket) - остров в Атлантическом океане. Расположен в 48,3 км к югу от мыса Кейп-Код и в 24 км к востоку от острова Мартас-винъярд, от которого отделён Маскегетским проливом. Длина острова составляет 24 км, ширина колеблется от 5 до 10 км. Остров входит в состав штата Массачусетс.
  
   20 Монток (англ. Montauk) - статистически обособленная местность, расположенная в округе Саффолк (о. Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, США).
  
   21 Бим-траулер (англ. beam trawler), или бортовой траулер - однопалубный траулер, у которого трал опускается и поднимается с борта.
  
   22 "Вот Джонни вернётся домой..." (англ. When Johnny comes marching home again) - популярная песня времён Гражданской войны в США. Автор - Патрик Гилмор (англ. Patrick Sarsfield Gilmore (25 декабря, 1829 - 24 сентября, 1892), композитор и военный дирижёр ирландского происхождения). Впервые опубликована 26 сентября 1863 г.
  
   ГЛАВА 24:
  
   1 См. примечание 6 к главе 20.
  
   2 Санкер (англ. sunker, от англ. sunken stone) - подводный камень, риф.
  
   3 Тони Лама (англ. Tony Lama, 1887 - 1974) - сапожник итальянского происхождения, с 1911 года изготавливавший ковбойском сапожки в стиле "вестерн".
  
   4 Ливайз (англ. Levi's) - марка компании Levi Strauss & Co. (произносится "Ливай Стросс энд Кампани"), американской компании, известного производителя одежды (в первую очередь джинсовой) и обуви.
  
   5 Тролловый лов (англ. trolling, troll fishing) - cпособ добычи поверхностных объектов промысла (в основном тунца) буксировкой троллов с малых и средних тунцеловных судов; лов на блесну. Тролловый лов ведется с судов, оборудованных 2-4 бортовыми выстрелами длиной до 20 м, каждый выстрел оснащается 5-7 троллами длиной 15-250 м. Число троллов на одно судно достигает 25. Лески соединяются с бортом судна оттяжками, позволяющими выбирать улов на борт без отсоединения лидера от выстрела. Выборка лесы на современных судах производится с помощью лебедки, а подъем улова - фишбалкой. Тролловый лов используется как для промысла, так и для поиска скоплений рыбы, которые в дальнейшем облавливаются более производительными орудиями лова.
  
   6 Подводные каньоны на дне Атлантического океана у берегов Северной Америки.
  
   7 Кейп-Сейбл (англ. Cape Sable) - мыс на юге полуострова Флорида.
  
   8 Блок (англ. Block Island) - остров на границе проливов Лонг-Айленд и Блок-Айленд. Остров находится к югу от побережья штата Род-Айленд, к которому административно принадлежит, и северо-восточнее острова Лонг-Айленд.
  
   9 "Че?люсти" (англ. Jaws) - роман 1974 года американского писателя Питера Бенчли (Питер Брэдфорд Бенчли (англ. Peter Bradford Benchley; 8 мая 1940 - 11 февраля 2006) об истории большой белой акулы, терроризирующей курортный городок в начале сезона, и об охоте на неё троих героев произведения.
  
   10 Фрэнк Мандас (англ. Frank Mundus; 21 октября 1925 - 10 сентября 2008) - рыболов из Монтока, штат Нью-Йорк, который стал прототипом Квинта из романа "Челюсти"; до самой своей смерти сдавал внаём свой баркас "Сверчок II" любителям охоты на акул.
  
   11 Здесь и далее в этой главе температура даётся по Фаренгейту.
  
   12 Остров Принца Эдуарда (англ. Prince Edward Island, фр. нle-du-Prince-иdouard, P.E.I.) - провинция на востоке Канады, одна из так называемых Приморских провинций страны.
  
   13 Хайда-Гуаи (англ. Haida Gwaii - досл. "острова людей, острова народа хайда"), до 2010 года - Острова? Короле?вы Шарло?тты (англ. Queen Charlotte Islands) - архипелаг у северо-западного побережья канадской провинции Британская Колумбия, состоящий из двух главных островов Грейам на севере и Морсби на юге, островов Луиз, Лайелл, Кангит, а также примерно 150 небольших островов.
  
   14 Кейп-Код (англ. Cape Cod - "мыс трески") - полуостров на северо-востоке США в 120 км от Бостона, самая восточная точка штата Массачусетс. Отделяет залив Кейп-Код от Атлантического океана. Столица - город Хайяннис (Hyannis).
  
   15 Кэннон-Бич (англ. Cannon Beach) - городок в округе Клэтсоп, штат Орегон, США.
  
   16 Фараллоновы острова (англ. Farallon Islands) - небольшой скалистый архипелаг в Фарраллоновом заливе у побережья Сан-Франциско, Калифорния, США; национальный резерват дикой природы, одна из 66 признанных на законодательном уровне диких территорий.
  
   17 Мыс Монток, риф Моричес (англ. Montauk Point, Moriches Reef) - географические объекты на о. Лонг-Айленд, входящем в состав штата Нью-Йорк, США.
  
   18 Гринды (лат. Globicephala) - род млекопитающих из семейства дельфиновых. Морские свиньи (Phocoenidae) - семейство морских млекопитающих подотряда зубатых китов. Ранее причислялось к семейству дельфиновых.
  
   19 Атлантический менхэден, или просто менхэден (лат. Brevoortia tyrannus) - вид сельдеобразных рыб из семейства сельдевых. Распространён в западной части Атлантического океана от Канады (Новая Шотландия) до южной оконечности Флориды.
  
   20 Нантакетские салазки (англ. Nantucket sleighride) - выражение китобоев с о.Нантакет, использовавшееся для описания того, что происходит после загарпунивания кита: кит пытается освободиться и тащит баркас за собой.
  
   ГЛАВА 25:
  
   1 Шамплен - см. прим.2 к гл.5.
  
   Джордж Уэймут (англ. George Weymouth, 17в.) - английский исследователь региона, занимаемого ныне территорией штата Мэн.
  
   Джордж Попэм (англ.George Popham, 1550 - 1608) - английский колонист, основавший в 1607 г. первое поселение (форт Сент-Джордж) в Новой Англии в устье реки Кеннебек.
  
   Джон Смит - см. прим.2 к гл.5.
  
   2 Отцы-пилигримы (англ. Pilgrims или Pilgrim Fathers) - название первых поселенцев, прибывших для создания новой колонии в Северной Америке - Плимутской колонии (в настоящее время Плимут, штат Массачусетс). Колония, основанная в 1620, стала первым английским поселением с постоянным населением и первым крупным поселением в Новой Англии.
  
   3 Мегалодон (греч. ????? и греч. o???? - "большой зуб", лат. Carcharodon megalodon) - вымерший вид акул, останки которого находят в отложениях от позднего олигоцена (примерно 28 миллионов лет назад) до плейстоцена (1,5 млн. лет назад).
  
   4 Ба?нши?, баньши (англ. banshee, от ирл. bean sМdhe - женщина из Ши) - фигура ирландского фольклора, женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обречённого на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.
  
   5 Двуствольное ружьё английского производства XIX века.
   6 Тунцовая вышка (англ. tuna tower) - ажурная конструкция из легких и прочных труб (алюминиевый сплав или нержавеющая сталь), на площадке вышки оборудуют ещё один пост управления катером - ставят дублирующие приборы управления и контроля за работой двигателя, а нередко и радиостанцию, эхолот и т. д. На катерах с центральной консолью тунцовая вышка обычно имеет высоту над палубой около 3 м.
   7 "Фостер Грант" (англ. Foster Grant, or FosterGrant) - марка очков, основанная Сэмом Фостером в 1919 г. Штаб-квартира располагается в г. Смитфилде, штат Род-Айленд, США.
   8 Капитан Питер Блад (Captain Peter Blood) - вымышленный пират, главный герой серии книг Рафаэля Сабатини. Питер Блад - классический образ благородного разбойника, пирата с понятиями о чести и достоинстве.
   9 Боевое кресло (англ. fighting chair) - для поединков с особо крупной рыбой выпускают специальные "боевые кресла", позволяющие значительную часть нагрузки воспринимать ногами, которые, как известно, сильнее рук. Такое кресло, как правило, имеет регулируемый наклон спинки и упоры для ног, передвигаемые по росту. В боевое кресло переходят из обычного рыболовного, когда рыба надежно подсечена и предстоит долгая схватка. Для того чтобы удержаться в кресле при сильных рывках рыбы, спортсмен надевает страховочный пояс - наплечную упряжку из мягкой простеганной кожи; этот пояс также значительно разгружает мышцы спины и рук.
   10 См. примечание 1 к главе 2.
   11 См. примечание 5 к главе 1.
   12 Пла?нширь (или пла?ншир) (англ. gunwale) - горизонтальный деревянный брус или стальной профиль (стальной профиль может быть обрамлён деревянным брусом) в верхней части фальшборта или борта шлюпок и беспалубных небольших судов.
   13 Хоумран (англ. home run) - это разновидность игровой ситуации в бейсболе, представляющая собой хит, во время которого бэттер и раннеры, находящиеся на базах, успевают совершить полный круг по базам и попасть в дом (то есть совершить пробежку), при этом не имеется ошибок со стороны защищающейся команды.
   14 Мако, или акула-мако, или чернорылая акула, или макрелевая акула, или серо-голубая сельдевая акула (лат. Isurus oxyrinchus) - крупная акула семейства сельдевых акул. Этот вид является близкородственным длинноплавниковому мако (Isurus paucus). Один из самых агрессивных видов акул. Опасна для человека. Является объектом промышленного рыболовства.
   15 Кокпит (англ. cockpit) - представляет собой углубление в палубе типа ящика, снабжён шпигатами для удаления за борт попавшей в него воды (называется самоотливным) и имеет сидения. На корме установлена жесткая трубчатая рама - кормовой релинг, выполняющий функцию, аналогичную носовому релингу. Во время плавания команде лучше всего находиться в кокпите, если нет особой необходимости передвигаться по палубе. Большинство средств управления выведены в кокпит и легко доступны.С места, где находится рулевой, должны быть хорошо видны все средства управления и используемые им приборы.
   ГЛАВА 26:
   1 "Индианаполис" (англ. USS Indianapolis (CA-35), заложен 31 марта 1930 ? погиб 30 июля 1945) - американский тяжёлый крейсер типа "Портленд". Катастрофа крейсера вошла в историю ВМС США как наиболее массовая гибель личного состава (883) в результате одного затопления.
   2 Чёртов остров (фр. Ile du Diable) - один из трёх островов архипелага Иль-дю-Салю в 13 км от побережья Французской Гвианы. В 1852-1952 годах остров служил тюрьмой для особо опасных преступников.
   Алькатра?с (англ. Alcatraz, в переводе с испанского языка это слово означает "пеликан"), также известный под названием Рок (англ. The Rock - скала) - остров в заливе Сан-Франциско. Административно относится к штату Калифорния. Территория острова использовалась как защитный форт, позже как военная тюрьма, а затем как сверхзащищённая тюрьма для особо опасных преступников и тех, кто совершал попытки побега из предыдущих мест заключения. В настоящее время тюрьма расформирована, остров превращён в музей, куда ходит паром из Сан-Франциско от пирса номер 33.
   3 Ро?нальд Уи?лсон Ре?йган (англ. Ronald Wilson Reagan, 6 февраля 1911 - 5 июня 2004) - 40-й президент США (1981-1989). 33-й губернатор штата Калифорния (1967-1975). Также известен как актёр и радиоведущий.
   4 Т.е. патриотизм и традиционные американские ценности
   5 Инаугурационная речь Джона Ф.Кеннеди, произнесённая 20 января 1961 г., где были такие слова: "Поэтому, дорогие американцы, не спрашивайте, что может предложить вам Америка, - спросите, что вы можете сделать для своей страны. Дорогие сограждане мира, не спрашивайте, что Америка может сделать для вас, - спросите, что все мы можем вместе сделать для свободы человека". (And so, my fellow Americans, ask not what your country can do for you; ask what you can do for your country. My fellow citizens of the world, ask not what America will do for you, but what together we can do for the freedom of man.)
   6 Джон Фицдже?ральд "Джек" Ке?ннеди (англ. John Fitzgerald "Jack" Kennedy, известный как JFK; 29 мая 1917 - 22 ноября 1963) - 35-й президент США с 20 января 1961 по 22 ноября 1963. Кеннеди - единственный президент США-католик, первый президент, родившийся в XX веке.
  
   Ли?ндон Бэйнс Джо?нсон (англ. Lyndon Baines Johnson) (27 августа 1908 - 22 января 1973) - 36-й Президент США от Демократической партии с 22 ноября 1963 года по 20 января 1969 года.
  
   Роберт Стрэйндж Макнамара (англ. Robert Strange McNamara, 9 июня 1916 - 6 июля 2009) - американский предприниматель и политик-республиканец, министр обороны США в 1961-1968 (при Джоне Кеннеди и Линдоне Джонсоне).
  
   Генри Альфред Киссинджер (англ. Henry Alfred Kissinger, при рождении носил имя Хайнц Альфред Киссингер, нем. Heinz Alfred Kissinger, р. 27 мая 1923, Фюрт, Бавария) - американский государственный деятель, дипломат и эксперт в области международных отношений. Советник по национальной безопасности США в 1969-1975 годах и Государственный секретарь США с 1973 по 1977 год.
  
   Ри?чард Ми?лхауз Ни?ксон (англ. Richard Milhous Nixon; 9 января 1913 - 22 апреля 1994) - 37-й Президент Соединённых Штатов Америки (1969-1974), 36-й вице-президент США (1953-1961).
  
   7 Лига плюща (англ. The Ivy League) - ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США. Это название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания в этих университетах. Считается, что члены лиги отличаются высоким качеством образования.
  
   8 Анонимные Алкоголики или АА (англ. Alcoholics Anonymous) - сообщество, объединяющее мужчин и женщин, которые делятся друг с другом своим опытом, силами и надеждами с целью помочь себе и другим избавиться от алкоголизма. Единственное условие для членства - желание бросить пить. Члены АА не платят ни вступительных, ни членских взносов. Они сами себя содержат на свои добровольные пожертвования.
  
   9 Медное кольцо (англ. brass ring) - небольшое кольцо, выдаваемое раздаточным устройством людям, катающимся на карусели; выступает в качестве жетона, который можно обменять на приз (чаще всего, новая поездка на карусели).
  
   10 Дэ?йви Джонс (англ. Davy Jones) - вымышленный персонаж в фильмах "Пираты Карибского моря: Сундук мертвеца" и "Пираты Карибского моря: На краю света".
  
   11 Призрак Оперы (англ. The Phantom of the Opera) - мюзикл Эндрю Ллойда Уэббера, основанный на одноименном романе французского писателя Гастона Леру. Музыка была написана Ллойдом Уэббером, основная часть лирики - Чарльзом Хартом, отдельные фрагменты лирики - Ричардом Стилгоу. Сюжет повествует нам о талантливой певице Кристине Даэ, которая становится одержимостью таинственного, изуродованного музыкального гения.
  
   ГЛАВА 27:
  
   1 "Ты скажи мне, где цветы?" (англ. "Where Have All the Flowers Gone?", 1961) - англоязычная антивоенная песня в стиле фолк. Первые три её куплета написал в 1955 г. Пит Сигер, а остальные в 1960 г. написал Джо Хикерсон. В 2010 журнал New Statesman включил эту песню в список 20 самых известных песен политического содержания. Русский текст приводится по исполнению Жанны Бичевской.
  
   2 "Грязный Гарри" (англ. Dirty Harry) - полицейский фильм с Клинтом Иствудом в главной роли, выпущенный на экраны США в 1971 году. Он определил облик жанра на десятилетие вперёд и породил четыре сиквела.
  
   3 Джозбургер (англ. jaws burger или jaws jumbo burger) - "морской", "акулий" гамбургер (часто подаётся в прибрежных барах и кафе).
  
   4 "Драно" (англ. Drano) - очиститель дренажных труб фирмы S. C. Johnson & Son.
  
   5 "Кантри Джо энд зе Фиш" (англ. Country Joe and the Fish) - американская рок-группа, образовавшаяся в 1965 году в Сан-Франциско, Калифорния, исполнявшая психоделический рок с элементами фолка и блюза и прославившаяся своими антивоенными концертами-хэппенингами в разгар Вьетнамской войны.
  
   ГЛАВА 28:
   1 WD-40 - американская компания и торговая марка известного аэрозольного препарата, разработанного Норманом Ларсеном в 1953 году для Rocket Chemical Company, Сан-Диего, Калифорния. Первоначально препарат был разработан для промышленных потребителей как водоотталкивающее средство, предотвращающее коррозию. Позже было установлено, что он также имеет множество возможностей для бытового применения.
   2 Шкентель - стальной или растительный трос в бегучем такелаже, один из концов которого закреплён на рангоуте при помощи огона или коуша, либо заканчивается блоком или гаком. Используется для управления парусами, подъёма грузов и в качестве различного рода оттяжек при перемещении грузов.
   3 "Виктория" - распространённый жест, означающий победу или мир. Показывается указательным и средним пальцами руки, направленными вверх в форме латинской буквы "V".
   4 Тигро?вая аку?ла, или леопардовая акула (лат. Galeocerdo cuvier) - хищный вид семейства серых акул (Carcharhinidae) отряда кархаринообразных (Carcharhiniformes). Один из наиболее распространённых видов акул на Земле.
   5 Рунду?к Дэ?йви Джо?нса (англ. Davy Jones' Locker) - идиома на сленге британских моряков от XVIII века до наших дней, иносказательное название могилы моряков.
   ЭПИЛОГ:
   1 Музыкальная подвеска (разг. ветерок) - связка мелких предметов, издающих перезвон при дуновении ветра, широко используемая в ландшафтном дизайне, особенно при украшении крылец, веранд, террас, навесов и т. д., примыкающих к дому. Используется и как музыкальный инструмент.
   2 Фраза из книги "Играющая в го" (фр. La Joueuse de go) Шань Са (фр. Shan Sa, 26 октября 1972, Пекин), французской писательницы китайского происхождения.
   3 "Тибетская книга мёртвых" - наиболее распространённое на Западе название тибетского буддийского текста "Бардо? Тхёдо?л" (также "Бардо? Тодо?л" - "Освобождение в бардо? [посредством] слушания"). Содержит подробное описание состояний-этапов (бардо), через которые, согласно тибетской буддийской традиции, проходит сознание человека, начиная с процесса физического умирания и до момента следующего воплощения (реинкарнации) в новой форме.
   4 Строки из произведения Т.С.Элиота "Четыре квартета", часть "Литл Гиддинг" (Томас Стернз Элиот (18880926)- см. примечание 5 к главе 19).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   96
  
  
  
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023