ТЕХНИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ Уважаемые друзья, коллеги просто товарищи. Поступает в продажу вторая книга дилогии о жизни и службе в СпН ГРУ. Название её '9 рота факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ' По сути, это начало то есть должна была бы быть первой книгой. Рекомендую начать чтение именно с неё (кто не читал вовсе). Там рассказывается об учебе на факультете специальной разведки, во второй - о службе в подразделении СпН - 24 бригаде. Всё честно, без понтов и хвастовства, как оно было. Отслеживаются судьбы офицеров, известных и не очень. Главной задачей ставил для себя почтить память ушедших и рассказать о живых. Уже поступила в продажу в некоторые Интернет-магазины. В конце концов, электронная книга это всего лишь информация в Вашем компьютере, а изданная, бумажная, это вещь, которую можно подарить, оставить детям в назидание. Для тех, кому СпН не чужой послужит доброй памятью о лучших годах армейской службы, для тех, кто только наслышан о частях специального назначения - позволит узнать о реалиях тяжелой и опасной профессии разведчика. Интернет-магазины http://my-shop.ru/shop/books/2586195.html?b45=1_3 http://www.labirint.ru/books/568903/ https://book24.ru/product/devyataya-rota-fakultet-spetsialnoy-razvedki-ryazanskogo-uchilishcha-vdv-712344/ http://www.kniga.ru/books/1663328 В Киеве https://voenka.kiev.ua/products/devyataya-rota-fakultet-spetsialnoj-razvedki ТЕКСТ ДОПОЛНЕН И ИСПРАВЛЕН. ОТОБРАНО ОКОЛО 50 ФОТОГРАФИЙ

   РЯЗАНСКОЕ ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНОЕ. ДЕВЯТАЯ РОТА.

   (факультет специальной разведки)

  

   ПРЕДИСЛОВИЕ

  

   Этого предисловия первоначально не должно было быть, но собирая материал для книги, я почти случайно на городском сайте г. Ржева обнаружил опубликованное там в 2007 году воспоминание ветерана Великой Отечественной войны полковника Ашихмина. На первый взгляд оно не имеет отношения к теме моих воспоминаний, но не поместить его здесь я просто не мог.

   "Давно утихли бои под Ржевом, но болят старые раны у солдат и напоминают те тяжелейшие дни, о которых А. Твардовский сказал: "Этот месяц был страшен, Было все на кону..." Редакция получила письмо гвардии полковника в отставке Степана Ашихмина. Он и его брат воевали на Тверской земле. Брат погиб и здесь похоронен.

   Степан Георгиевич Ашихмин за время войны был шесть раз ранен, из них трижды на нашей земле - под Ржевом и в боях за город Белый. Сегодня мы печатаем его краткие воспоминания.

   "В январе 1942 года мы, сержанты-железнодорожники, стали сержантами пехоты и выехали на фронт.

   В ночь с 5 на 6 апреля мы переправились по хрупкому весеннему льду через Волгу (ночью лед слегка подмерз), а дальше, минуя Глядово, Погорелки, вышли к деревне Черново.

   Не задерживаясь, всем скопом, без какой-либо поддержки артиллерией или танками, с винтовками наперевес, пошли в наступление.

   Немцы не дали пройти нам и двухсот метров, как открыли огонь из всех видов оружия. Рота залегла. Долго лежали в снегу, воде - кому как пришлось, переползали в воронки с водою, а немцы все били и били. Разрывы мин вздымали столбы грязи и воды, стонали раненые - помочь было некому, команд никаких, стрелять из винтовок по пулеметам никто не решался, страшно было поднять голову.

   Но вечно лежать в воде не будешь, кое-как собрал ближних солдат своего отделения и где ползком, где перебежками мы отошли на опушку леса, на ту, от которой начинали наступление.

   Здесь встретил политрука роты. Тот собрал остатки роты, постарался нас ободрить - из средних командиров остался только он - и снова пошли в наступление, стреляя из винтовок и автоматов, а когда вышли на рубеж атаки, то атаковать уже было некому.

   Снова лежим, кто остался еще в живых, в снегу и воде, а немец бьет и бьет. Так дождались темноты. Политрука вынесли на руках: от переживаний у него отнялись ноги.

   Ночью все разбрелись по лесу - голодные, мокрые. Убитые остались лежать на поле, раненые кое-как ковыляли сами, тяжелые - искали помощи санитаров.

   К утру нашли кухню, поели.

   Пришлось принять команду над остатками роты. Из 151 человека нашей 3-й стрелковой роты осталось 38. Нас передали во 2-ю роту - и снова в наступление. Снова никакой поддержки, снова неудача, и вывел я из боя последних 12 человек. Так полегла наша 3-я стрелковая рота под деревней Овсянниково.

   Я был тогда сержантом и командовал всего-навсего взводом, в котором не насчитывалось и 20 человек. Что делалось с полком, я, которому и головы-то поднять было невозможно под пулеметным огнем, сказать не могу.

   Полагаю, что в других ротах дела были не лучше, потому мы и перешли к обороне.

   Как всегда, немцы заняли позиции по высотам, а нам пришлось обороняться в болотистом лесу. Окопы копать нельзя: копнешь лопатой - и сразу вода. Приспособились делать хоть какое-то подобие окопов: укладывали два-три бревна одно на другое и с наружной стороны приваливали жидкой землей.

   Немецкие артиллеристы обрадовались такой видной цели и начали регулярно выкатывать орудие на прямую наводку и разносить наш бруствер в щепки. Потом орудие быстренько прятали.

   Мы решили отбить им охоту тренироваться в стрельбе по нашему горе-окопу. Ночью поставили станковый пулемет на фланг взвода и замаскировались. Только утром немцы резво выкатились на свою излюбленную позицию, как мы так с ними разделались, что орудие и убитых они сумели убрать лишь поздно ночью.

   Противник наступать не собирался, но досаждал нам артиллерийскими налетами, а между ними целыми днями вел методичный огонь. У немцев снарядов всегда хватало. Один из таких случайных снарядов посек осколками мои измызганные штаны и рукава гимнастерки. Они свободно болтались на моем отощавшем теле, поэтому меня не задело. Отдых от обстрелов наступал с темнотой.

   Наша оборона в районе деревень Глядово, Погорелки, Черново Оленинского района представляла своеобразный плацдарм на правом берегу Волги (8 - 10 км по фронту и 6 - 7 км в глубину).

   В апреле, когда лед подтаял, а потом начался ледоход, сообщение с нами было прервано. С боеприпасами и раньше было плохо, а вот с питанием... теперь даже не хочется вспоминать.

   "Кормили" нас через день или два, давая половину котелка какой-то кашицы с сухарями или кусочком хлеба. Люди отощали, глаза провалились, думы только и были о том, как бы чего поесть. Многие заболели куриной слепотой. Это значит пока светло, они видят, а чуть стемнело, могли ходить только с поводырем. Испытал эту болезнь на себе и я. Страшно представить такую оборону, когда противник мог прийти и забрать слепцов в плен.

   Солдаты стали ходить в сожженные деревни Глядово и Погорелки, копались в подвалах и погребах, добывая прокисшую картошку, а потом разводили костер и на малых саперных лопатах, как на сковородке, пекли лепешки. Какое это было "едово", можно представить, но ели: других разносолов не было, и желудок все же чем-то наполнялся.

   Великой роскошью считалось, если удавалось найти зарытую в землю бочку с рожью. Из нее варили кашу и блаженствовали. Но такие праздники были совсем редко.

   Лед прошел, тыловики зашевелились, и с 1 мая 1942 года мы начали получать по 700 граммов хлеба и два раза в день жидкую кашицу. Привезли махорку. Жить стало повеселее, но мы все равно едва таскали ноги.

   Про оборону в апреле-мае только и осталось в памяти, что ходили голодные, вшивые, немытые. Тяжело!

   Июнь - июль простояли на формировании. Там мне было присвоено воинское звание младший лейтенант.

   30 июля от деревни Дешевка начали наступление на Ржев. Поначалу успешно прошли 7 - 8 км, но с утра пошел дождь, и все, что было на колесах, отстало в болотах. К вечеру подошли к деревням Полунино, Галахово (4 км севернее Ржева). Атаковали опорный пункт немцев, но неудачно. При очередной атаке 1 августа я получил ранение в шею разрывной пулей, а еще добавило осколком в правую челюсть. Но тут спасла каска, и челюсть не снесло начисто.

   Отлежал в госпитале, и снова в бой. Тут я оказался в отдельном лыжном батальоне 17-й гвардейской [бывшей 119-й Красноярской] стрелковой дивизии под городом Белый.

   7 декабря в ночном бою у деревни Цицыно пулеметная очередь прошила мне обе ноги, и я на три месяца попал в госпиталь.

   Подлечили - и вперед, на запад!"

  

   Такие люди, как Степан Георгиевич Ашихмин не могли не воспитать себе достойную смену, и я надеюсь, что нижеизложенное повествование послужит тому доказательством.

  

   ОТ АВТОРА.

  

   По армейской службе почти каждого выпускника девятой роты Рязанского воздушно-десантного училища можно написать объёмистый захватывающий приключенческий роман, в некоторых случаях с трагическим концом, а в некоторых и с грифом "секретно". Я не из их числа, поэтому попытался записать некое обобщающее документально-художественное повествование курсантской жизни факультета специальной разведки, чтобы без лишних прикрас и мифов поведать, как жили, как учились и как воспитывались командиры частей и подразделений специального назначения ГРУ.

   Память штука субъективная и недолговечная, поэтому детали и хронология почти наверняка нарушены, но вот достоверность эпизодов, событий не должна быть подвергнута сомнению. Всё это было переживаемо героями. Понимаю, что не смог перечислить и упомянуть всех, с кем сталкивала меня судьба, но, увы, это было просто не в моих силах.

   Приношу извинения моим друзьям, однокашникам и сослуживцам за излишнюю патетику и, порой, пафосный, стиль, потому что таковое в этих кругах не приветствуется, а то и вовсе является полным моветоном.

   Благодарю Игоря Скирту, Сашу Зайкова, Валю Ганчука. Евгения Никонова за помощь в написании романа. Отдельное спасибо Алексею Михайлову за подготовку и предоставление отельных материалов. Фотографии из личного архива автора, а также Е. Никонова, А. Хамзина. Некоторые снимки были взяты из свободного доступа сети Интернет в том числе - соцсети "Одноклассники"

  

   С уважением, курсант второго взвода (выпуск 1980г.) девятой роты

   Бронников Андрей

  

   ИЗ ИСТОРИИ РЯЗАНСКОГО ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНОГО УЧИЛИЩА

   9 РОТА

   (монография В.Шайкина)

  

   29 августа 1968 года - училищу присвоено имя Ленинского комсомола.

   Училище стало именоваться Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинского комсомола

   В августе 1968 года училище было переведено на штат 13/823 численностью 900 курсантов, 582 военнослужащих и 270 рабочих и служащих (Директива ГШ ВС СССР N Орг/11/125674 от 28.06.1968 года)73.

  

   По новому штату в училище были сформированы:

   Основные подразделения:

   - два батальона курсантов по 4 роты каждый;

   - рота курсантов частей спецназначения 74;

   ЦАМО. Ф. 60066, Оп. 717443с. Дело 2. Лист 1.

   Приказ МО СССР N 0876 от 26.07.1967 года.

   Приказ МО СССР N 213 от 29.08.1968 года.

   ЦАМО. Ф. 60066, Оп. 717443с. Дело 2. Лист 1.

  

   Это была легендарная 9-я рота, отцом-основателем которой стал полковник Иван Щелоков. Именно с этого времени воинские части и подразделения специального назначения стали комплектоваться квалифицированными офицерами - выпускниками РВВДКУ. В самом начале рота состояла только из двух взводов. Первый взвод был набран в основном из выпускников суворовских училищ и военнослужащих. Второй взвод составляли курсанты второго курса 7-й и 8-й рот РВВДКУ. В 1970 году было принято решение набрать третий взвод, а в 1971 году - четвертый.

   В 9-й роте одновременно учились представители всех четырех курсов, что, несомненно, влияло на отношения внутри коллектива. Он отличался особенной сплоченностью, в нем не было даже намека на неуставные отношения. Старшие всегда помогали младшим без всякой заносчивости и зазнайства. А младшие с уважением, но сохраняя собственное достоинство, относились к старшим. В те годы рота уверенно держала первое место в училище и по учебе, и по спорту.

   Необходимо отметить, что среди предметов, изучаемых курсантами, особое место отводилось иностранным языкам. В роте изучали четыре иностранных языка: английский, немецкий, французский, китайский. С 1980 года в связи с применением подразделений специального назначения в республике Афганистан был введен для изучения персидский язык.

   Основной задачей обучения курсантов являлось формирование у них прочных навыков выполнения учебных и боевых задач в роли командиров групп специального назначения.

  

  

   Мы были лучше и честней,

   Мы нашу жизнь, как песню, пели.

   И над могилами друзей

   Который год поют метели.

   Уютный дом и тишина

   Нам доставались в жизни редко,

   У нас с тобой - одна война,

   Одна профессия - разведка

   (слова из песни)

  

   1.ПРОЛОГ. ТРАГЕДИЯ

  

   1976 год, Рязанская область. Площадка приземления Житово.

  

  

   Руководитель прыжков и заместитель начальника училища (начальник учебного отдела) полковник Ашихмин расхаживал по командному пункту, который представлял собой огороженный металлическими тросиками участок поля площадью не более десяти квадратных метров. В центре стоял раскладной стол, рядом два алюминиевых стула. На одном сидел радист, склонившийся над тяжелой радиостанцией, обеспечивающей связь с самолетом Ан-22, который в настоящий момент заходил на боевой курс. Второй стул был свободен.

   Полковник был спокоен и уравновешен, что случалось не часто. Когда Ашихмин нервничал, а тем более злился, лицо его становилось пунцовым и гневным. За это свойство ему немедленно было присвоено прозвище "Сеньор Помидор".

   Авторство осталось неизвестным, но можно с полной уверенностью сказать, что изобретатель должен был обладать достаточной глупостью, потому что назвать так ветерана ВДВ, участника Великой отечественной войны, орденоносца и просто отважного воина, солдата, было, как минимум свинством. Второе прозвище Ашихмина было куда более достойным - "Дед" в свои пятьдесят с лишним лет все ещё оставался в строю и обладал недюжинной физической силой и отменной строевой подготовкой. К тому же наравне с курсантами совершал парашютные прыжки.

   Погода была ясная и почти безветренная. Щебетание птиц, яркое солнце и свежий воздух делали ответственную должность почти отдыхом на природе. Вдалеке виднелись туристические автобусы поклонников Сергея Есенина, приехавших на его малую Родину в деревню Константиново.

   Неподалеку стоял военторговский ГАЗ-66, с которого прямо здесь только что приземлившимся счастливым курсантам продавали фирменный бисквит и газировку.

   Полковник посмотрел на столпившихся возле автомобиля юношей и поморщился. Только на прыжках курсантам позволялись подобные вольности, а заместитель начальника училища по учебной части этого не терпел.

   Гул самолета был совсем близко и Ашихмин задрал голову в небо. Началась выброска. Белые купола один за другим распускались в голубом и безбрежном небе. Полковник повернулся и поискал глазами стул, чтобы, наконец, присесть на минуту до следующего захода огромного транспортника АН-22.

   В этот момент в спину ему ударила тугая волна воздуха. Прямо из-под руки вылетел раскладной стул, взмыл в небо и исчез в мгновенно поднявшемся пыльном вихре. Поднялся на дыбы и стол, тяжелая радиостанция упала и как пушинка покатилась по полю. Радист обеими руками пытался прижать наушники, но не успел, и те также растворились в вышине посеревшего неба.

   На сборном пункте возникла легкая паника. В первый момент никто даже не подумал о судьбе парашютистов, которые уже были на высоте не более двухсот метров над площадкой. Под напором ураганного ветра купола приняли почти горизонтальное положение, почти параллельное земле и курсанты так и падали, ударяясь всем телом о твердый грунт площади приземления, а дальше мчались, влекомые парашютами- парусами, с огромной скоростью.

   Заместитель начальника училища подполковник Богачев за рулем командирского УАЗа уже на всём ходу мчался за ближайшим парашютистом, чтобы автомобилем погасить купол и...не мог догнать. Его примеру тут же последовал и военторговский ГАЗ-66, санитарный кунг, прочие автомобили, которые находились здесь же.

   Все, кто был на пункте сбора, кинулись в поле спасать своих гибнущих друзей, гасить, мчащиеся под напором шкального ветра, купола. Благо, что сборный пункт оказался с наветренной стороны. Даже местный парень-пастух метался по полю на мотоцикле, наконец, ему удалось с разгона врезаться в один из парашютов и тем самым спасти, потерявшего сознание от удара о кочку, лейтенанта Попова. Его и упавшего пастуха ещё долго несло по полю, пока купол, наконец, запутавшись в мотоцикле, не погас.

   Некоторых парашютистов восходящий порыв ветра приподнимал над землёй и вновь обрушивал вниз. Так погиб курсант Пертюков. Его захватило двумя стропами вокруг шеи и удавило.

   Все закончилось также мгновенно, как и началось. Люди были шокированы внезапной трагедией. Будущий генерал и политический деятель, лейтенант Лебедь остановил, ехавший ему навстречу, военторговский ГАЗ-66. Автоматически заглянул в кузов и увидел, торчавшие из под скомканного парашюта, сапоги. Заскочил внутрь и, раскинув в стороны окровавленный шёлк, увидел старшину Оськина. Череп его был разбит. На огромной скорости курсант врезался головой в бетонный фундамент опоры ЛЭП. Парню едва исполнилось 22 года.

   Ещё одного парашютиста постигла та же участь - на его пути оказался валун, острый выступ которого проломил лоб несчастного юноши.

   Самую мученическую смерть принял курсант Лютов. Его протащило более трех километров по полю, затем по луговине, затем перенесло через небольшую речушку. Здесь его ударило о высокий берег и понесло к деревне. Неизвестно, где бы он в результате оказался, только на околице он зацепился глазницей за металлическую скобу и повис на заборе. От комбинезона остались одни лохмотья, сапог не было, а вместо пальцев на ногах торчали кости.

   Четверо курсантов и два офицера получили тяжелые травмы и были госпитализированы. Остальные отделались ободранным коленями, локтями и синяками на лице.

   Через десять минут над площадкой приземления царил полнейший штиль. Природа замерла в безмолвии, как будто испугавшись соделанного ею. Следующий поток парашютистов, также успевший покинуть самолет, благополучно приземлялся в безветрии. Прыжки были остановлены. В дальнейшем ни один из курсантов не подал рапорта об отчислении из училища.

   Таким образом, 26 мая 1976 года, за два месяца до приезда в Рязань судьба моя была решена и, как выяснилось позже, не только моя.

   Прощание проходило плацу. Над училищем стоял жуткий погребальный плачь. Гробы несли на руках до площади Ленина, на обочинах улицы в скорбном строю стояли все военнослужащие гарнизона - курсанты училищ, солдаты десантного полка. Затем гробы поставили на затянутые красным кумачом машины и также медленно провезли через весь город на военный аэродром Дягилево, для дальнейшей отправки на Родину.

   Кальсин Ю. А, в г. Королев Московской области,

   Лютов Н.Н, похоронен на одном из кладбищ г. Москва ,

   Оськин С.М. в г.Ковылино Мордовской АССР,

   Пертюков Е. И. в г. Пестово Новгородской области

   Рязань рыдала. Тогда это казалось немыслимой трагедией. Уже через несколько лет началась Афганская война, а потом и вовсе гибель военных стала, хотя и горьким, но обычным явлением.

  

   2 . "АБИТУРА". ПОСТУПЛЕНИЕ.

  

  

   Два месяца спустя, г. Рязань

  

   Так уже было однажды. Год назад. Точно также поезд прибыл в шесть часов утра на станцию Рязань-1. Точно также, несмотря на ранее утро, ослепительное, но ещё не жаркое солнце озаряло светом полупустой перрон. Точно также на привокзальной площади пахло летом и свежими огурцами. Поливальная машина прибивала ещё не нагревшуюся пыль к бордюрам и смывала её в сточные колодцы.

   Разница была лишь в том, что в прошлый приезд у меня был официальный вызов от учебного отдела Рязанского воздушно-десантного училища, а в этот раз только моё личное дело в спортивной сумке. А ещё теперь я знал короткий путь до КПП, но двинулся все той же, что и в первый раз длинной дорогой - по улице Ленина до площади с таким же названием, затем налево через сквер мимо училища МВД.

   Этот путь я выбрал потому, что торопиться было некуда - офицер учебного отдела должен был появиться на КПП не раньше девяти часов утра. Там уже топтались несколько абитуриентов. Примерно без четверти семь ворота открылись и мимо нас, грохоча сапогами, повзводно пробежали голые по торс заспанные курсанты. Возвращались они другим путём - мимо "сучьего" парка через автопарк на спортгородок - это тоже я уже знал.

   В соответствующее время вышел дежурный по КПП махнул потенциальным абитуриентам рукой. По ту сторону ворот их ждал посыльный по штабу, который сопроводил юношей в учебный отдел училища, где за столом дневального по штабу сидел майор. К нему гурьбой ринулись счастливчики, протягивая предписания. У меня такового не было, и я в последнюю очередь вместо командировочного удостоверения протянул призывное дело.

   Офицер принялся тут же его перелистывать и внимательно изучать. "Издалека", - задумчиво протянул он. Потом с удовлетворением, то ли вопросительно, то ли утвердительно констатировал:

   - Поступал уже в прошлом году?

   - Так точно, товарищ майор! - как можно бодрее отозвался я.

   Тот удивленно вскинул на меня глаза, хмыкнул и произнёс:

   - Ну, тогда пошли.

   Секрет его благосклонности заключался в том, что в результате трагедии конкурс на поступление резко упал. Если ни один курсант не написал рапорт на отчисление, то "абитура", узнав о недавней гибели, в значительном количестве ринулась обратно, не дожидаясь экзаменов. Поэтому я, не блиставший, ни отличными знаниями, ни высокой физической подготовкой предварительно был зачислен в кандидаты на поступление.

   В той первой попытке мне повезло - я не прошел по конкурсу и отправился домой. Зато я узнал о "секретном" иностранном факультете и теперь намеревался сдавать экзамены именно туда.

   После долгих формальностей в учебном отделе я, наконец, оказался в казарме, но в другой, нежели в прошлом году. Так получилось, что тогда нас поселили в старом корпусе на третьем этаже. Именно это расположение в дальнейшем послужило мне родным домом на долгие и в тоже время короткие четыре года.

   Уже немного знакомый с воинскими порядками я не бухнулся с размаху, как прошлом году, на кровать, но после сдачи вещей в каптерку, скромно присел за стол в ленинской комнате.

   Наступало обеденное время и расположение наполнилось шумом и гомоном. Дверь в ленинскую комнату распахнулась, и в помещение ворвался радостный голубоглазый блондин. Со всего размаху он бухнулся на стул и счастливо сообщил мне: "Всё! Я поступил, - бросил на стол тетрадку и тут же прокомментировал свое действие. - Письмо родителям буду писать!"

   Это был Юра Манюхин. Письмо он намеревался писать в Марьину Горку, где на тот момент дислоцировалась пятая бригада спецназа ГРУ ВС СССР, в которой отец Юры служил начальником службы артвооружения. Всё это, включая имя юноши, я узнал позже, когда мы вместе в составе взвода бодро шагали в сторону автопарка после поступления.

   Подполковник Манюхин прошёл несколько войн и вооружённых конфликтов. Умудрился даже повоевать в одной из африканских стран. Остался цел, и почти навредим, не считая тяжёлой контузии. Живет в Белоруссии.

   У Юрия Ивановича Манюхина интересная военная биография. После РВВДКУ он попал служить домой - командиром 3-й группы 1 роты 1 отряда 5 ОБрСпН БВО, откуда весной 1983 года уехал в Афган на должность заместителя командира 459 роты СпН 40-й армии, горел в БМП. После ДРА Юрий Манюхин с ноября 1984 был первым и единственным командиром особой учебной роты ТуркВО, в марте 1985 года ставшей 1 ротой сформированного 467 ОУПСпН ТуркВО, который готовил разведчиков разнвх специальностей для службы в Афганистане. В дальнейшем, с 1987 по 1989 год капитан, а позднее майор Манюхин командовал старейшей в СпН 75 ротой в ЮГВ. На 2013 год проживает в Марьиной Горке.)

   Курсантов в тот момент в училище не было - все подразделения находились в учебном центре, а затем были отправлены в отпуска. Все, кроме вожделенной 9 роты, которая несла караульную службу.

   На следующий день утром я уже стоял в строю после тяжелой зарядки и скудного, как тогда показалось, завтрака готовый отправиться на самоподготовку. Даже мне, более или менее системно занимавшемуся спортом, шестикилометровая пробежка, а затем силовые упражнения на спортгородке показались трудными. Так начался отбор ещё до начала экзаменов. Некоторые юноши, вместо занятий молчком собрали вещи и отправились домой. Провожали их без ехидства, понимая, что конкурентов стало меньше. Оставшиеся чувствовали себя почти героями, познавшими и успешно преодолевшими трудности суровой курсантской службы. Только потом и даже не в училище мы, те, кто выпустился и получил офицерские погоны, поняли, что трудности это нечто иное, не имеющее единого термина и превышающее обычные человеческие возможности.

   Через несколько дней третий этаж казармы, где жили кандидаты на "спецфакультет", изрядно опустел. Уж не знаю почему, но в первых рядах беглецов оказались приехавшие из союзных республик. Особенно это касалось молдаван и юношей из азиатских регионов, среди которых было немало круглых отличников и медалистов

   Вдоль разношерстного строя прохаживался сержант ВДВ со строгим голосом, но добрым лицом и поторапливал опоздавших. Коля Малинин, так звали сержанта, оказался действительно добрым малым и в тоже время требовательным командиром. К нам он относился по-братски, помогая освоить азы казарменного быта. В дальнейшем он возглавил третье отделение нашего второго взвода, которое изучало французский язык, вплоть до отчисления из училища. Николай уволился сам. Через два года написал рапорт и его, как давно выслужившего все сроки, довольно легко отпустили. Редкий случай. Уже через несколько месяцев мы узнали первую истину: " в спецназ попасть очень сложно, уйти, практически, невозможно".

   Сержант Малинин снисходительно окинул критическим взглядом разношерстный строй абитуриентов, скомандовал: "заправится" и через несколько секунд прозвучала следующая команда: "выходи строиться на самоподготовку". Так началось недолгое по времени поступление на иностранный факультет.

   Нестройными рядами в колонну по четыре мы шагали в один из учебных корпусов, а над плацем раздавалась песня. Два парня сидели на училищной трибуне и пели, аккомпанируя себе на гитарах. Это звучало настолько профессионально, что в первый момент мне показалось, что транслировался эстрадный концерт. Чистые и красивые голоса дружно вытягивали самые сложнейшие ноты. Юноши неразличимо походили друг на друга. Перед ними сидела толпа слушателей, изредка аплодируя. По всей видимости, это были те счастливые абитуриенты, которые уже сдали экзамены в первом потоке.

   При кажущейся строгости порядков "абитура" чувствовала себя достаточно вольготно. После обеда мало кто находился в жарких аудиториях. В основном молодежь обреталась на парашютном или спортивном городке с учебниками в руках. Отправился туда и я.

   На турниках и спортивных брусьях молодые люди бравировали друг перед другом физической подготовленностью. Там мне делать было нечего. Мне серьёзно занимавшимся легкой атлетикой, хвастать на перекладине особо было нечем, поэтому я облюбовал себе место на трибуне.

   Осмотревшись по сторонам, я увидел скромного парня в модной по тем временам цветастой рубахе и синих тренировочных штанах. В руках у него был учебник немецкого языка. Это меня заинтересовало, я пересел поближе и спросил:

   - Иняз будешь сдавать?

   Тот кивнул головой и по-прежнему смотрел в учебник.

   - В девятую? - не унимался я.

   На этот раз юноша поднял глаза и спросил:

   - Ты тоже?

   Я подтвердил и завязался разговор. Парень говорил то и дело, сползая на украинский, в крайнем его проявлении - с "западенским" говорком. Иногда мне даже приходилось ему подсказывать некоторые русские слова. Оказалось, что нелюдимость Валентина - так звали парня - в основном обуславливалась его плохим знанием русского, а на деле он оказался очень общительным и доброжелательным человеком.

   Родом Валя был из села Хмельницкой области, Каменец-Подольского района. Порой, он с трудом подбирал слова, но, тем не менее, поведал мне, что сомневается в поступлении и, как запасной вариант, рассматривает цирковое училище.

   Так началась наша дружба, которая продлилась четыре года и лишь офицерская служба, а затем глобальные события отрицательного свойства разлучили нас, что вовсе не изменило мои братские чувства к нему.

   Своим коньком я не без оснований считал английский язык. Благо, что окончил специализированную школу с преподаванием ряда предметов на английском языке. Надежды мои оправдались.

   Первым экзаменом и был как раз иностранный язык. Этим же вечером Малинин, уже в который раз построил абитуриентов, достал листок и зачитал фамилии. Затем, поднял глаза, окинул всех взглядом, выдержал паузу и равнодушно произнёс: "Выйти из строя". Команда была немедленно выполнена, и тут же прозвучала следующая: "Напра-во, в каптерку за получением вещей, шагом марш!"

   Это означало, что вышедшие из строя, экзамен завалили и теперь должны были получить вещи и освободить помещение. В казарме раздался глухой стон разочарования с одной стороны и глубокий вздох облегчения, с другой.

   Я остался в строю. Валя Ганчук тоже. По этому предмету я получил отметку "хорошо". Второй такой же балл получил уже упомянутый Юра Манюхин.

   Экзамен по русскому языку письменно, сиречь сочинение. отличалось от прочих, пожалуй, только тем, что вышедших из строя на вечерней перекличке оказалось значительно больше.

   Казарма заметно опустела. Теперь уже было много никем не занятых и аккуратно заправленных без постельного белья кроватей. Меньше стало абитуриентов, и достаточно легко стало занять место в ленинской комнате для учёбы после отбоя.

   На экзамене по физике преподаватель порекомендовал мне поступать с такими знаниями на инженерный факультет и поставил отлично, сразу объявив об этом, поэтому вечером на построении я чувствовал себя уверенно.

   Наконец, был сдан последний экзамен. К этому времени все оставшиеся абитуриенты были переселены в один из кубриков расположения роты. Иными словами теперь нас стало не более одного взвода, поэтому команда на построение выполнилась очень быстро. Никого не пришлось ни ждать, ни разыскивать. Теперь уже в ранге заместителя командира взвода сержант Малинин начал перечислять фамилии.

   Я не поверил своим ушам, когда услышал и свою. Я оглушенный очередной неудачей, не помня себя от расстройства, вышел и привычно развернулся лицом к строю. Валька Ганчук тоже оказался рядом со мной, но легче от этого не стало.

   Вихрь мысленного возмущения и обид в моей голове был прерван неожиданной командой Малинина: "Нале-во! В расположение шагом марш. Отбой!". Вероятно потому, что нас оказалось меньшее количество, а может быть, ему просто дали список зачисленных, он сделал именно так - вывел из строя тех, кто поступил, а остальных потравил в каптерку.

   Следующий день оказался свободным и после обеда я был вызван на КПП - ко мне приехала мама. Я взял сумку, которая, к слову, до сих пор валяется у меня в чулане, и беспрепятственно вышел на улицу Каляева. По-видимому, меня посчитали не поступившим и несколько часов я пробыл в городе с мамой, откуда вернулся уже налегке и постриженный наголо.

   Мои новые друзья чудачили и развлекались. В казарме стоял гомерический хохот, даже всегда серьезный и насупленный сержант Малинин по-свойски смеялся вместе со всеми. После того, как мы были зачислены, в нём произошли неуловимые изменения по отношению к нам.

   Между тем веселье продолжалось. Посреди кубрика на табурете сидел Ганчук, а над ним с ножницами в руках колдовал Вадик Курашов, бесстрашно отхватывая пряди волос. Через несколько мгновений на затылке у Вальки сияла огромная лысина, и теперь он походил на монаха-капуцина.

   Все вновь покатились со смеху, но это было ещё не всё. Вадик опять усадил Ганчука на табурет, все тем же нехитрым манером увеличил проплешину до лба и перед нами сидел скабрезный старичок, умело изображенный владельцем лысины. Затем каждый из нас имел счастливую возможность пройтись по стриженой голове Валентина электробритвой, которая, в конце концов, засияла как солнце.

   Следующим стал сам Вадик Курашов, и к ужину на построении уже все сверкали лысыми головами. В тот момент мы радостно смотрели в будущее, представляя себя героическими и мужественными офицерами ВДВ. Увы, это был мираж, отнюдь не соответствующий суровой и простой действительности, с которой был прекрасно знаком фронтовик полковник Ашихмин.

   Утром следующего дня оба потока поступивших уже сидели в большом лекционном зале, сокращенно БКЗ, и невнимательно слушали наставления командиров. Тогда выяснилось, что талантливые "поющие" братья-близнецы, Сергей и Александр Лавровы из Горловки, тоже оказались нашими однокашниками, а Николай Малинин стал командиром одного из отделений. К моему удивлению заместителем командира взвода оказался тот самый сержант, которого я помнил ещё по первой попытке поступления. Выяснилось, что он тогда тоже не поступил и стал курсантом только что. Звали его Михаил Будилов.

   На обед мы уже шли общим с инженерным факультетом строем, плетясь в хвосте колонны. Здесь были и разношерстно одетые гражданские абитуриенты, были и солдаты, поступившие из войск, а также и суворовцы уже наряженные в парадную курсантскую форму. Так называемые "кадеты" экзамены не сдавали, а были зачислены по результатам окончания суворовского училища. Наша юность осталась на третьем этаже казармы только мы об этом ещё не знали.

   А пока мы бодро шагали по центральной дороге, которая вела к выходу на КПП и одновременно - к столовой. Атмосфера невероятного счастья владела этими коротко стрижеными пацанами. Не нарушали общего настроения своих подчиненных и командиры рот: старшие лейтенанты Крикунов и Алымова. Здесь же присутствовал один из командиров взводов Александр Лебедь, в будущем видный политик и генерал, а также старший лейтенант Солуянов. Последний впоследствии стал Героем Советского Союза.

   Теперь это место в училище называется аллея Героев, а некоторые из тех юношей, что шли тогда здесь в далеком 1976 и других годах, остались тут навеки отлитыми из бронзы памятниками.

   После приема пищи наш взвод под командованием уже сержанта Будилова направился на кафедру иностранных языков. Если не считать экзамена, мы здесь в таком составе были впервые и едва разместились в единственном большом классе. Несколько минут мы сидели в ожидании, наконец, дверь открылась и тут же прозвучала команда "встать, смирно!" Мы дружно загрохотали стульями и замерли. В класс вошла делегация из нескольких офицеров. К нашему удивлению её возглавлял полковник в общевойсковой форме. Грубые черты лица придавали ему брутальности и, как мне тогда показалось, суровости. Он по-свойски махнул рукой, и мы уселись на места. Представился он полковником Лаврёновым.

   Офицер расположился за преподавательским столом, внимательно оглядел сидящих перед ним пацанов и начал говорить.

   Как мы узнали значительно позже, это был будущий начальник 5-го управления ГРУ или, как его называли в местном обиходе "директор спецназа", а на тот момент он занимал должность заместителя начальника направления.

   Говорил Лавренов не долго, после общих и ободряющих фраз он произнёс: "Вопросы есть?". Сначала воцарилась тишина, а потом чей-то робкий голос спросил: "Скажите, пожалуйста, а куда мы поступили?"

   Полковник помолчал, нахмурил и без того мрачноватое лицо и как-то внушительно и серьёзно сказал: "А вот это вам, ребята, знать ещё рано". Вот тут мы поняли, что иностранный факультет к языковой деятельности, похоже, имеет опосредованное отношение, а предстоит нам нечто более важное и ответственное.

  

  

   *****

  

   Семь лет спустя. Афганистан, провинция Кабул, 1983 год.

  

   Жара наступала, вода кончалась. Провизии изначально много не брали. Кончалось и терпение, и силы, в основном моральные. Ничто так не выматывает, как долгое ожидание и бездействие, а ещё неизвестность. Группа старшего лейтенанта Ганчука уже четвертые сутки находилась в засаде, увы, безрезультатно. По информации, исходившей из мутных недр Царандоя, здесь должен был пройти караван душманов с боеприпасами и вооружением.

   Умело оборудованные позиции хорошо скрывали бойцов от постороннего взгляда, но не могли уберечь от солнца и жары. На вероятном пути прохода противника Валентин распорядился установить осколочную мину направленного действия МОН-50. Сейчас он лежал на спине за большим валуном и смотрел в небо, внимательно прислушиваясь к каждому шороху, лишь изредка посматривая вниз по склону.

   Бойцы дремали после напряженной ночи, ведь именно темное время суток было самым вероятным для появления "духов". Мучила жажда. Ганчук облизал сухим языком потрескавшиеся губы и посмотрел на часы. До эвакуации группы оставалось 85 минут, уже скоро можно собираться и выходить на точку "забора", благо это было совсем рядом.

   Валентин достал фляжку с теплой водой, поболтал ею в воздухе и начал отвинчивать пробку. Бойцы радостно оживились - пить разрешалось исключительно по команде, а действия старшего лейтенанта означали, что распоряжение вот-вот прозвучит. Так оно и случилось. "По три глотка", - определил норму командир, но сам сделал только один.

   Вдруг все замерли. Внизу послышались осторожные шаги. Ганчук посмотрел в узкую щель между камней и, скорее сам себе, прошептал: "Не стрелять". Между камней в полный рост двигалась группа вооруженных автоматами "духов", а также несколько вьючных животных.

   Лежавший рядом сержант осторожно зажал в кулак портативную подрывную машинку ПМ-4, перевел выключатель в режим "взрыв" и приложил ладонь к толкателю. Всё бойцы изготовились к бою, однако было необходимо выждать и дождаться сам караван, и он не замедлил появиться.

   "Огонь", - скомандовал Ганчук, боец ударил ладонью по толкателю ПМ-4, грохнула МОН-ка и несколько "духов", как будто им подрезали сухожилия под коленками, резко осели на землю. Далее вновь воцарилась полная тишина. По предварительной договоренности огонь из автоматов не открывали.

   Одновременно с взрывом один из бойцов задел рукой приготовленную гранату, которая лежала перед ним, и та покатилась вниз. Все замерли, но бородачи, застигнутые врасплох неожиданным взрывом этого не заметили и принялись палить во все стороны, а граната между тем, остановилась, уткнувшись по стечению обстоятельств в уцелевший колышек от растяжки, которая была установлена для подстраховки.

   Осела пыль, стихла беспорядочная стрельба. Группа по-прежнему не выдавала себя. В таких обстоятельствах это было главное преимущество, и особым чутьем Валентин решил, что этого на данный момент нельзя было лишаться. Тем более, что до прибытия вертолетов оставалось около пятидесяти минут.

   Душманы, по-видимому, подумали, что попали на случайное минное поле. Один из них поднялся и чуть продвинулся вперед с целью разведать дорогу. Вдруг он увидел гранату возле колышка и дал команду остальным собратьям замереть. Те немедленно выполнили команду, а бородач принялся тщательно прощупывать грунт пальцами, очевидно в поисках мины-ловушки.

   Ганчук время от времени поглядывая на часы, внимательно наблюдал за происходящим. Вдруг из ущелья появились несколько душманов, а следом вьючный верблюд, потом ещё один в сопровождении бородачей, ещё и ещё...

   Командир начал было считать их, но потом перестал. Караван полностью вывернул из ущелья и остановился, вероятно, получив команду от головной группы, которая сейчас пыталась определиться с несуществующим минным заграждением.

   Кто-то из бойцов удивленно охнул, а Ганчук шёпотом произнёс: "Человек сто или сто двадцать, не считая вьючных, - помолчал, и спросил, ни к кому не обращаясь, - Что будем делать?" Пропускать такое было нельзя, но и силы были чересчур неравными.

   Верблюды стояли, переминаясь с ноги на ногу, "духи" тоже нетерпеливо посматривали вперёд, пытаясь определить причину заминки. Валентин опять посмотрел на часы, теперь уже с минуту на минуту должна были прилететь "вертушки" и он решил рискнуть. По всей видимости, первый небольшой караван был отвлекающим, а теперь в силу случайных обстоятельств, подошёл основной.

   "К бою!" скомандовал командир, распределил цели и громко произнёс: "Огонь". Первый же выстрел РПГ-18 попал в ёмкость с горючим, которая была закреплена на одном из верблюдов. Полыхнул взрыв, потоки не видимого, но слышного свинца срезали врасплох бородатых. Завязалась перестрелка. Вьючные шарахались из стороны в сторону и, наконец, падали под пулями разведчиков. Духи укрывались за их трупами и ожесточенно вели ответный огонь. Бой достиг своего апогея и в этот момент послышался гул приближающихся вертушек.

   Командир сразу связался с ними, скорректировал местоположение группы относительно противника и летчики незамедлительно начали свою боевую работу. С шипеньем и свистом с консолей срывались НУРС-ы, и достигали своей цели, превращая мандех в мешанину мяса и камней.

   Скоро всё было кончено. Командир группы старший лейтенант Ганчук рискнул и выиграл. Пилоты не подвели и прибыли точно в срок. При схожих обстоятельствах погиб Олег Онищук - тогда в силу разных обстоятельств помощь опоздала.

   На тот момент это оказался едва ли не крупнейший караван. За этот бой Валентина намеревались представить к высокой награде, вплоть до присвоения Звания Героя Советского Союза, но ввиду сложившихся вокруг него обстоятельств отрицательного свойства, о которых я бы не хотел говорить без согласия главного действующего лица, ограничились орденом Красной Звезды. В дальнейшем Валентин ещё получил очередное звание капитана досрочно.

   Эпизод изложен при помощи моей фантазии, но со слов Валентина Ганчука, рассказанного им в 1985 году. В деталях возможны расхождения с действительностью, но не более того.

  

   4.КАРАНТИН. НАЧАЛО.

  

   Рязанская область, берег реки Оки в районе Кузьминское - Константиново.

  

   Я лежал на крутом косогоре и мечтательно смотрел в голубое небо, представляя себя парящим под куполом парашюта. Вокруг открывалась необъятная взглядом ширь. Передо мной извивалась серая лента Оки, теряясь в безбрежных далях рязанских полей. Есенинские строки "...и рассыпалась мгла в беспредельную даль, с отягченной груди отгоняя печаль..." написаны именно об этих местах.

   Несколько минут назад колонна автомобилей спустилась по извилистой дороге с крутого яра на околице села Кузьминское, молодое пополнение воздушно-десантного училища спешилось и теперь с наслаждением попадало на зеленую траву в ожидании парома, который только отчалил с противоположной стороны Оки.

   Этот берег с небольшим деревянным причалом был едва ли не самым любимым местом курсантов всех времён и, уверен, остаётся таковым и теперь. Именно здесь можно было вольготно провести, если повезет, добрых полчаса в сладкой дрёме и отдыхе, развалившись на траве, в ожидании дощатого парома, а потом ещё подышать свежим речным воздухом во время переезда через Оку. Страшным невезением считалось, если вдруг натужно тарахтящий катерок, как раз подтаскивал утлое суденышко к этой стороне.

   Наконец, прозвучала команда "подъем" и ещё не курсанты, но уже и не абитуриенты потянулись к бревенчатым подмосткам, где причаливал паром. Через пятнадцать минут мы уже сходили на противоположном берегу и нас сразу же направляли к большой палатке. Таковых было растянуто несколько. Чуть дальше дымились походные кухни.

   Здесь, на пункте приема личного состава, всё действовало чётко и быстро. Уже через несколько минут мы стояли одетые в новенькие гимнастерки без погон и в пахнущих текстилем пилотках. Я стоял в крайней колонне и сержант Малинин, осматривая внешний вид подчиненных, глядя на меня, с удовлетворением хмыкнул. Видимо, ему понравилось, как на мне лысом и лопоухом, сидела военная форма.

   Николай Малинин тут же раздал только что полученные им от прапорщика вещевой службы картонки с иголками и нитками трёх цветов - черного, зелёного и белого. Затем показал, что с этим делать, и мы принялись приторачивать солдатские швейные принадлежности к внутренней стороне пилотки.

   На следующем этапе каждому из нас поочередно другой прапорщик обмерял овал лица и тут же вручал противогаз соответствующего размера. Малинин отдал мне знакомую ещё по школьной военной подготовке команду "газы", которую я довольно сносно выполнил, затем развернул меня кругом, подтолкнул и я оказался в небольшой палатке.

   В полутьме я увидел майора сидящего за столом. Как выяснилось впоследствии, это был начальник химической службы и преподаватель соответствующего предмета майор Сурконт. Ещё позже мы узнали его неблагозвучное прозвище "Пиздисят" - именно так он с особым удовольствием произносил цифру "пятьдесят".

   Он также был одет в противогаз. По едва ощутимому покалыванию в глазах я понял, что здесь был распылен слезоточивый газ. Майор довольно отчетливо произнёс: "нормально?". Я в ответ кивнул головой и был немедленно выдворен начальником химслужбы наружу, где тут же получил команду "отбой газам", с удовольствием снял резиновую маску, вытер пот и встал в строй таких же счастливчиков с противогазными сумками на боку.

   До походного ужина мы успели пришить к ним фанерные бирки с фамилией владельца. Тогда же я узнал вторую армейскую истину "солдат без бирки, что вагина без дырки". Вместо слова "вагина", разумеется, было использовано другое, совсем уж не литературное слово.

   Первую истину я узнал ещё в прошлое поступление, которая гласила, что всё в казарме должно быть пусть и "безобразно, но однообразно".

   После того, как мы из гражданских по внешнему виду стали военными людьми, наступил черёд ужина. Дисциплинированно мы выстроились в очередь к одной из дымящих походных кухонь. Я получил в алюминиевую тарелку ком рисовой каши с тушенкой и отошел в сторону, присматривая, где бы можно было поглотить вожделенную пищу. Присмотрев удобное местечко на берегу заросшей водорослями старицы, зашагал туда, и тут у меня случился небольшой конфликт с коренастым и невысокого роста курсантом. Когда я отказался отдать ему первенство в борьбе за удобное место, он сильно разозлился от моей наглости. Неизвестно чем бы это закончилось, но Малинин по-свойски окрикнул курсанта: "Саня, дуй к парому, там к тебе сестра приехала". На этом инцидент был исчерпан.

   В дальнейшем я понял, почему Саня был так возмущен моей борзостью. Оказалось, что он уже к тому времени отслужил почти два года в войсках, имел звание младшего сержанта, однако тогда знаков различия мы ещё не имели.

   Впоследствии, младший сержант Саша Зайков стал командиром нашего отделения на все четыре года. Более того, наша совместная служба продолжилась в 24 бригаде спецназ и превратилась в настоящее братство, а его сестра Надежда через три года стала моей женой. В тот раз я её не увидел.

   Подполковник запаса Александр Анатольевич Зайков после училища попал командиром группы в 3 роту только что сформированного 2 отряда 24 ОБрСпН Заайкальского Военного Округа, под командование к-на Виктора Ларина. В 1983-м стал командиром 5 роты только что сформированного 3 отряда бригады. В 1985-м заменился на равнозначную должность в Промежицы (пригород Пскова), где стояла 2 ОБрСпН Ленинградского Военного Округа. Не миновал Александра и Афган. В ДРА к-н Зайков командовал знаменитой 459-й Кабульской ротой спецназа, а затем 1-й ротой не менее знаменитого 173-го Кандагарского отряда 22-й бригады. В 1988-м кавалер ордена Красная Звезда к-н Зайков вернулся во 2 ОБрСпН ЛенВО, где и продолжил службу на командно-штабных должностях в штабе бригады. В начале 2000-х годов два раза побывал военным наблюдателем ООН в Сьерра-Леоне. Уволился в запас. Ныне проживает в городе Пскове

   Едва я успел сгрызть два твердых куска сахара и съесть кусок серого хлеба с маслом, запивая жидким чаем, напоминавшим вкус несладкого компота, как прозвучала команда на построение. Наш взвод в количестве 42 человек оказался на левом фланге четвертого батальона под командованием подполковника Чунькова.

   Только сейчас я вспомнил, что в кармане моих спортивных штанов, с которыми я расстался на пункте приема личного состава, осталась трехрублевая купюра, заботливо врученная мне напоследок мамой.

   Подполковник представил нам уже знакомых офицеров. Алымова как командира седьмой роты, а Крикунова - восьмой. После того как колонна двинулась в направлении учебного центра, мы как всегда оказались в хвосте колонны. Так на два месяца мы стали пятым взводом восьмой роты.

   На глубоком повороте пыльной дороги была видна вся колонна батальона. В новеньких пилотках, гимнастерках без погон мы были похожи на маршевую роту Великой отечественной войны. На мгновение я вдруг почувствовал себя необстрелянным новобранцем, который вот-вот должен был вступить в бой с фашистами. В сердце закрался холодок тревоги перед будущим, захотелось домой. Надвигался вечер, и на душе стало совсем тяжко.

   Примерно через километр пути прозвучала команда "бегом марш". Старший лейтенант Крикунов закурил и побежал в голову колонны, затем вернулся и, попыхивая сигаретой, контролировал отстающих. Оказалось, что бежать в тяжелых сапогах, увязая в песчаном грунте, совсем иное, чем по асфальту в кедах на утренней зарядке. Оставшиеся три километра вымотали нас основательно. Хватая воздух ртом, как загнанные бараны, мы старались держать строй и не отставать. Аркадий Крикунов только ухмылялся и прикуривал одну сигарету от другой. К слову сказать, он был чемпионом ВДВ по офицерскому многоборью.

   Слева на берегу старицы появился двухэтажный деревянный дом с мезонином, который почему то называли "дача Анны Снегиной". Вероятно, он имел когда-то отношение к любви Есенина Лидии Кашиной, которая послужила прототипом героини известной поэмы, но уже тогда в нём находился профилакторий военного учебного летного центра Дягилево.

   Мы продолжали бежать, и каждый метр давался всё труднее и труднее. Особенно тяжело было курсанту Шаганову. Грузный и мешковатый он и пешком еле передвигал сапогами по песку, а тут совсем уже валился с ног. По команде Малинина мы поочередно тащили его вперёд, сами выбиваясь из сил.

   .Наконец, впереди, на фоне опушки соснового бора мы увидели памятную стелу с надписью "46 лет ВДВ". Когда голова колонны с ней поравнялась, раздалась команда "шагом марш".

   В этот момент я вдруг осознал, что романтика воинской службы осталась где-то за красивыми воротами на улице Каляева, а здесь нас ожидали тяжелый физический труд, психические нагрузки, постоянные стрессы и усталость, которые преодолевались только терпением и силой характера.

  

  

   5. КАРАНТИН. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

  

   Модульная казарма возводится из блок-секций, которые в свою очередь состоят из деревянного каркаса, утеплителя и фанеры. По сути, времянки, в которых никогда не бывает тепло и сухо, зато сквозняки здесь вполне привычная закономерность. Именно из таких, с позволения сказать, помещений состоял учебный центр училища в 1976 году. Исключение составляли капитальные многоэтажные учебные корпуса, а ещё командные пункты и директрисы на полигоне.

   В одной из таких казарм нашему взводу достался дальний кубрик в расположении восьмой роты. Удобства были даже не во дворе, но за пределами санитарной зоны, поэтому в блокноте замкомвзвода сержанта Миши Будилова, где он старательно записывал все наши нарушения, были нередки записи вроде "курсант имярек - оправлялся за углом казармы". Однажды этот блокнот был похищен и после тщательного изучения под наш гомерический хохот, торжественно сожжён. Таким образом, все грехи мы сами себе простили, а Михаил был введен в страшный гнев. Больше он бдительности не терял.

   Сержант Будилов был личностью неординарной, физически развитый, с сильным характером ему хотелось за считанные дни превратить нас в настоящих воинов спецназа, что было, разумеется, невозможно. В тоже время он оказался натурой романтичной и даже писал стихи. Сейчас я вспоминаю его с большим теплом и уважением, несмотря на некоторые перегибы в нашем воспитании.

   В то первое утро я очнулся от возгласа дежурного по роте "форма одежды номер два!". Команду "подъём!" я не услышал. Началась зарядка. Всего пятьдесят минут выматывающего бега по песчаной дороге посреди леса и физические упражнения на спортгородке. К завтраку мы пришли в таком состоянии, что впору было ложиться отдыхать. В этот раз нам несказанно повезло, может, поэтому тот день так запомнился мне.

   После возвращения в казарму поступила команда сдать новое хлопчатобумажное обмундирование - на армейском жаргоне "хэбчик" - получить бывшее в употреблении.

   В таком виде взвод прибыл на спортивный городок. Мы уже приготовились к очередному испытанию спортом, однако, к нашему счастью случилось все иначе. Сержант Малинин выдал нашему отделению голубые петлицы и курсантские погоны старого образца - без буквы "к". Задача казалась на первый взгляд простой - пришить их к хэбчику на соответствующие места. "Срочники" то есть курсанты, поступившие из войск, сделали это быстро и аккуратно, одновременно с ними закончили работу "кадеты". Оставив на случай внезапного визита начальства по несколько стежков, они дремали на тёплом утреннем солнце.

   Бывшие "гражданские" взялись за этот непосильный труд. Изредка кто-то подходил к Малинину. Тот оценивал качество, затем беззлобно отрывал погоны, вручал их обладателю, и все начиналось сначала. Однако после напряженных суток это казалось отдыхом. Мы были счастливы. Счастье продлилось и после обеда, но недолго. Затем случился кросс по пересеченной местности.

   В этот день я узнал ещё одну армейскую истину, которая гласила: "война войной, а обед по распорядку". Чуть позже я убедился, что это не всегда верно, но в этот день было именно так. Ужин прервал наши страдания. Испытания силы воли закончились скромным ужином. Однако он оказался значительно лучше вчерашнего, полевого.

   Чай оказался ничуть не лучше, однако жиденькая картошка- пюре превосходила по вкусовым качествам вчерашнюю рисовую массу со следами тушенки. Жареная рыба хотя и была неимоверно костлявой, но ничуть не убавила нашего аппетита. Зато бутерброд с маслом оказался выше всех похвал.

   После вечерней поверки я так быстро оказался в постели, что команду "отбой" даже и не услышал. Подозреваю, что крепкий сон срубил меня ещё того, как я оказался под одеялом. Первый день в качестве то ли курсанта, то ли молодого бойца закончился.

  

  

   6. КАРАНТИН. ТЯЖКО.

  

  

   Говорят, что в памяти остаются самые яркие и значительные события нашей жизни. В моей памяти таковых в этот начальный период осталось несколько, некоторые из них могли показаться на первый взгляд малозаметными, однако в той ситуации всё воспринималось иначе.

   Ясное утреннее солнце едва поднялось над верхушками сосен, и первые лучи пригрели мои озябшие плечи. Я сидел в последних рядах летнего клуба, как и весь наш взвод. Где-то впереди работник политотдела училища рассказывал нечто важное о международном положении и агрессивных планах НАТО, но мы этого не слышали. Опустив голову на грудь, дружно спали, тихо посапывая. Спину холодил легкий морозец ранней осени средней полосы России. Даже наши строгие сержанты смежили веки и подремывали, потеряв бдительность. Два часа отдыха оказались настолько ярким событием в нашей солдатской жизни, что запомнились мне навсегда.

   Окрик "встать!" разбудил нас. Будилов первым вскочил и продублировал команду, добавив: "строиться на занятие по ВДП". С этого момента началась интенсивная подготовка к парашютным прыжкам.

   На парашютном городке, ленивый прапорщик выдал макеты парашютов, в которые мы тут же облачились с помощью командиров более опытных товарищей. На таком занятии, как правило, организовывалось несколько учебных мест, где руководителями были командиры отделений. На одной из точек приходилось спрыгивать с трамплина максимальной высотой 180 сантиметров, когда удар о землю соответствует силе удара при приземлении с парашютом. Иногда это делалось с кувырком через левое или правое плечо.

   Другое учебное место предназначалось для обучения правильному выходу из самолета, верной группировке, точному отсчету времени и выдергиванию кольца. Согнувшись в три погибели мы "выпрыгивали из самолета" дружно орали: "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три - кольцо-купол!".

   Третья учебная точка делала такие занятия едва ли не напряжённее "физо" - физподготовки. Здесь надо было прицепиться карабинами к стапелю и висеть в воздухе, имитируя прыжок с парашютом после раскрытия купола. Сержант подавал разные вводные, например: "парашютист слева идёт лицом к вам". После этого должна последовать реакция, а именно: необходимо было потянуться на задних лямках и заорать предполагаемому парашютисту: "задние тяни!", старясь тем самым избежать предполагаемого схождения в воздухе. Обычно сержант давал команду, а затем не спеша проверял действия каждого из нас. Тем временем мы, дрожа всем телом от изнеможения, тужились удержать руки в согнутом положении.

   После тридцати минут занятий наши немощные на тот момент руки тряслись, как у алкоголиков с похмелья.

   Обед прервал наши мучения, и мы строем направились в столовую. Тогда мы узнали, что это была всего лишь предпрыжковая подготовка, которая проводилась на протяжении всех лет учёбы перед каждыми прыжками, а не полноценное занятие по ВДП. При этом прыжок мог и не состояться, а предпрыжковая непременно была. Сами занятия по ВДП были гораздо сложнее и ответственнее. Только отличные знания значительно снижали риск возникновений "нештатных ситуаций" в воздухе, а в целом мы любили ВДП.

   Летом можно было отдохнуть и позагорать на укладке парашютов или подремать на изучении материальной части. Зимняя укладка, как правило, проходила в просторных аудиториях кафедры ВДП, что тоже позволяло немного расслабиться. Преподаватели не были столь строгими, но их очень заботила точность и аккуратность во время укладки парашютов или швартовки парашютных грузовых систем. Особое удовольствие заключалось в том, что укладка проходила босиком. Снять сапоги в жару было равносильно отдыху под сенью березового леса.

   Исключение составляли собственно прыжки с парашютом, но это отдельная история. Несмотря на то, что особо мы не напрягались на занятиях, на экзаменах получали отличные оценки абсолютно все курсанты, причем, вполне заслуженно. Материал усваивался всегда качественно.

   Приём пищи в карантине проходил по армейским условиям, то есть взвод рассаживался по десять человек за длинным столом. Позже, в курсантстве, мы уже сидели по четыре человека. Кормились в обед, чем послал Министр обороны по нормам солдат срочной службы, а именно: на первое вода с капустой, на второе капуста без воды и на третье вода без капусты. Всё это соответственно называлось: щи, бигус и кисель, иногда компот.

   Мы даже оголодавшие такую еду почти не ели. В основном налегали на хлеб. Исключение составлял Боря Максимов, по прозвищу Макс. Тот мёл, что под ложку попадет без особого разбору. Мы в какой-то момент озаботились его здоровьем, всерьёз подозревая, что у него завелся глист-солитер, который и вдохновлял Борьку на такие "трапезные подвиги".

   После обеда мы двинулись на самоподготовку, которая, в основном, посвящалась изучению уставов ВС, но и здесь отдохнуть не получалось. Сержанты бдительности не теряли и внимательно следили, чтобы все с открытыми глазами смотрели в книжки. Тут уже все силы уходили на борьбу со сном, и это без преувеличения.

   Рабочий день завершался кроссом, который проходил в течение часа непосредственно перед ужином, который был значительно лучше обеда. В основном за счёт масла, чая вприкуску с сахаром и жареной рыбы.

   Время настолько было расписано по минутам, что именно тогда у меня появилась привычка заводить наручные часы не утром, как я делал всегда, а после отбоя. После команды "подъём" время на это не было не секунды.

   Образ жизни и службы был направлен исключительно на физическое изматывание новоявленного курсанта, без отдыха днем и минимальным - ночью. При этом сержанты вели себя корректно и не позволяли себе хамства, и тем более любого рода издевательств.

   Однако самое тяжёлое заключалось не в бесконечных марш-бросках, силовых упражнениях, занятиях по строевой подготовке или жестком распорядке дня, а в преодолении искушения в самом себе. Дело в том, что до присяги можно было легко все эти мучения прекратить. Достаточно написать рапорт и всё - свобода, отдых и все блага гражданской жизни.

   Тут ещё и командиры наши каждый день капали на мозги, предлагая сбежать, а большинство и бежали именно тогда, в карантине, до принятия присяги. Такое искушение выдержали не все. Едва ли не каждый второй так не смог получить лейтенантские погоны.

   Среди поступивших было много тех, кто поступил по "блату", по знакомству и родственным связям. Большинство дезертиров и были отпрыски, имевших некоторое отношение к спецслужбам, родителей. Одним из первых ушёл толстяк Шаганов, который вначале переобулся из сапог в тапочки - натер мозоли, - а затем и вовсе исчез из наших рядов и вместе с ним ещё несколько человек.

   Может быть, именно тогда и закладывались основные черты разведчика - никогда не сдаваться, идти вперёд, пока "смерть не остановит тебя в выполнении задачи". Может быть, тогда и проходил отбор в элиту Вооруженных сил, когда романтики превращались в выносливых и беспощадных, в первую очередь к самим себе, воинов?

   Как бы ни звучали высокопарно эти слова, но это было именно так. Уже через несколько лет эти, окружавшие меня, испуганные и замордованные службой пацаны, стали отчаянными и решительными командирами групп войск специального назначения ГРУ, орденоносцами.

   Каким образом происходила эта трансформация, как случилось такое превращение? У меня нет ответа.

  

   7. КАРАНТИН. ПОДГОТОВКА К ПРЫЖКАМ.

  

  

   Дни летели быстро, а время двигалось медленно. Менее, чем через месяц первая неделя службы казалась далекой, как первая школьная линейка десятиклассника, а гражданская жизнь и вовсе исчезла в туманной дымке свежего утра на спортгородке учебного центра РВВДКДКУ. Даже теперь тот трудный период мне представляется ближе, чем вручение лейтенантских погон и прощание с Боевым знаменем училища.

   Началась интенсивная подготовка к прыжкам. Большинство курсантов не имело опыта прыжков, у некоторых, как у меня было три исполненных на военкоматовских курсах, а у Игоря Скирты, например, уже пошел шестой десяток парашютных прыжков. Однако здесь это не принималось в расчет и все начинали с азов.

   Теперь значительная часть времени стала отводиться на воздушно-десантную подготовку. После обеда вместо самоподготовки мы занимались укладкой парашютов. Это радовало, потому что, порой, не оставалось времени для кросса.

   Любой предмет изучается по общепринятой методике от простого к сложному. ВДП не было исключением. Однако здесь ко всему прочему добавлялась, вольно или невольно, физиология.

   Дело в том, что каждый поступивший в той или иной степени изначально обладал склонностью к риску и авантюризму, в положительном смысле слова. После освоения азов предпрыжковой подготовки мы приступили к работе на имитаторах самолетов.

   Первым был тренажёр АН-2, который представлял собой металлический каркас размерами с этот самолет и высотой примерно пять метров. Мы разместились внутри на сиденьях с макетами парашютов на плечах, прицепили роликовые каретки к металлической направляющей, затем прозвучали команды "приготовиться", "пошёл" и "выброска" началась.

   Мне было очень страшно, но иного варианта не было. Я оттолкнулся и сиганул вниз с пятиметровой высоты. Легче всего, как оказалось, правильно сгруппироваться - я просто сжался от страха, а это и было нужное положение. После приземления адреналин ударил в голову. В расположение мы возвращались в приподнятом настроении - эйфория овладела каждым из нас.

   Через пару занятий мы уже привыкли, и адреналин перестал бередить сердца юных "парашютистов", а тут как раз подошло время тренировок на тросовой горке.

   Те же макеты парашютов, та же роликовая каретка, только высота уже стала иной - примерно четвертого этажа. Вновь прыжок, эйфория победы над собой и приподнятое настроение.

   Так постепенно возникала потребность в острых ощущениях, получить которые оказалось достаточно легко - надо было только преодолеть свой страх. Может эта зависимость у людей несведущих называется отвагой?

   Впоследствии такие занятия превратились для нас в развлечения. В училище на парашютном городке имелась такая тросовая горка, и в свободное время курсанты бегали туда кататься. Макетов парашютов с карабинами, разумеется, не выдавалось, а. тросовая горка была утроена таким образом, что когда один курсант катился вниз, вторая свободная каретка поднималась наверх, но иногда не доезжала до конца, поэтому, чтобы ухватиться за неё, приходилось чуть прыгнуть в пустоту и потом мчатся вниз. От такого акробатического номера на высоте четырехэтажного дома захватывало дух.

   Развлечение закончилось в одночасье, когда курсант седьмой роты не сумел надежно схватиться за плечи каретки, сорвался и упал. К его счастью, прежде чем рухнуть вниз, он успел преодолеть часть пути, и высота стала меньше. Однако он сильно повредил позвоночник, был комиссован и уехал домой прямо из госпиталя инвалидом. Опасные шалости были прекращены, но только лишь потому, что каретки стали пристегивать замками.

   Тем временем занятия продолжались, и однажды после тридцатиминутного свободного времени Будилов построил нас, и мы вновь отправились на воздушно-десантный городок. Сейчас предстоял первый и, как оказалось, последний прыжок с парашютной вышки. Настроение у всех было приподнятое, кроме одного человека - Коли Нечипоренко.

   "Дед Нечипор" вполне оправдывал своё прозвище. Долговязый и нескладный с пышными отвислыми усами он выглядел гораздо старше своего возраста, а ещё боялся прыжков, но это был не тот страх, что присущ каждому. Это было нечто иное, леденящее и парализующее волю. "Дед", как мог, боролся с собой, и борьба это продолжалась почти два года и, в конце концов, закончилась поражением Нечипора - он написал рапорт и уволился. Когда он уходил, нам всем было грустно с ним расставаться.

   В конце второго курса многие ушли. Ушел Вадик Курашов, Леша Вечеслов, Саша Кошелев. Дело в том, что эти годы обучения шли в зачёт воинской службы и после отчисления курсант мог отправиться не в войска, а прямо домой. К тому же увольнение с третьего и четвертого курсов передавалось в ведомство ГРУ и могло случиться только по решению "директора" спецназа, а это происходило крайне редко.

   Во время каждого расставания легкая зависть на мгновение охватывала наши сердца, но почти сразу мы вновь возвращались к своей реальности, уже ничуть не сожалея об этом. Расположение 9 роты было нашим домом, друзья - братьями, учёба и служба нашей жизнью.

   Погода стояла пасмурная, ветреная, но теплая. Пятый взвод недружно хромал по асфальтированной дороге. Многие, в том числе и ваш покорный слуга, натерли ноги и теперь, припадая кто на левую, кто на правую, а кто и на обе ноги с энтузиазмом двигались по направлению к парашютной вышке.

   Единственный раз за всю воинскую службу я натер мозоль, больше такого не случалось, но зато очень сильно. Рана там, в сапоге, кровоточила, но это не могло помешать малому посвящению в десантники. Кстати сказать, это не служило поводом к освобождению от зарядки и вечернего кросса.

   Единственной привилегией являлся отдых во время ожидания перевязки, а ещё в виде исключения можно было обуть больную ногу в тапок. В санчасти удавалось даже вздремнуть, ибо таких подраненных собственной бестолковостью было много.

   Тем временем подошла моя очередь и я начал подниматься по ступеням с одной площадки на другую и, наконец, оказался наверху. Высота пятого этажа повергла меня в ужас, и я стал смотреть вдаль. Оказалось это ещё страшнее, чем разглядывать своих однокашников внизу.

   . Наверняка высоту каждый воспринимает по своему, но я и сейчас боюсь такого, относительно небольшого, в десятки метров от земли, расстояния. Впереди два командира отделения застегивали подвесную систему на предыдущем курсанте, а Миша Будилов стоял возле хлипкого ограждения и равнодушно посматривал вниз.

   Прозвучала команда пошёл, мой однокашник исчез, и загрохотала тросовая система. Я продолжал стоять, вцепившись в металлическую балку. Будилов сказал мне что-то строгое и тут я в ответ выдал гениальную по своей глупости фразу: "Когда мне что-то приказывают, у меня возникает чувство противоречия". Михаил сначала оторопел, а потом принялся громко хохотать. Не знаю, чем бы закончилась эта сцена, но в этот момент купол поднялся наверх и Саня Зайков притянул длинным фалом подвесную систему.

   Дул сильный ветер, однако парашют находился с подветренной стороны, и это позволяло совершать прыжки. Пока на мне застегивали подвесную систему, я думал исключительно о том, как я смогу преодолеть себя и прыгнуть, но это оказалось излишним. Как только Будилов убрал тросик ограждения, сержанты отпустили лямки, и меня тут же стащило вниз куполом, который как парус был наполнен сильным ветром.

   Снизу мои друзья заорали: "Ноги держи!". Полет длился секунды и единственное что я успел сделать, так это свести стопы вместе и тут же упал на землю. Забыв про мозоль, тут же вскочил. Мне захотелось обратно, снова прыгнуть и снова получить горячую адреналиновую волну, но, увы, второго захода не предполагалось, и я поплелся в санчасть на перевязку.

   Радостный я шагал, прихлопывая больной ногой по асфальту, и улыбался. Сердобольный офицер, встретившийся мне по пути, спросил:

   -Что ногу подвернул на вышке?

   - Никак нет! - ответил я и гордо добавил. - Мозоль натёр!

   В санчасти было тихо, чисто и уютно. После тридцатиминутного ожидания (а лучше бы подольше) я вошёл в перевязочный кабинет и сел на топчан. Солдат- медик привычно обработал мне рану шипящей перекисью водорода и начал перевязку. Я как зачарованный смотрел на стол напротив меня. Там врач осматривал руку курсанта- выпускника инженерного факультета, а точнее культю, без кисти.

   Выпускники училища во время государственных экзаменов носили офицерскую полевую фуражку, полушерстяную гимнастерку, портупею, только погоны были ещё курсантскими.

   Китель гимнастерки курсанта валялся на топчане напротив, а сам он в тельняшке выложил руку без кисти на стол. Из незажившего пока отверстия сочилась мутноватая жидкость, врач надавливал на предплечье, и с каждым нажимом сукровица капала в эмалированную посудину.

   Мы уже слышали об этом происшествии. Во время стрельб из "Мухи" курсант не успел произвести выстрел во время первого показа мишени. Для второго выстрела он должен был сменить позицию, но вместо этого он принялся складывать РПГ-18 из боевого положения в походное, что категорически запрещалось делать. Произошёл выстрел, и от реактивной струи оторванная кисть отлетела назад на несколько метров.

   В дальнейшем курсанту позволили сдать экзамены, получить диплом о высшем образовании и только после этого комиссовали.

   В этот день я наглядно увидел, что предстоящее дело моей жизни было не только трудным, но и реально опасным. Как ни удивительно, но такого рода открытия только усиливали моё желание стать офицером. При этом я вовсе не был исключением, скорее, заурядностью в ряду более отчаянных и без преувеличения лихих парней.

  

  

   *****

  

  

   Январь 1976 года, аэродром ДОСААФ г. Томска

  

   Погода была очень морозная, но тихая. Любое дуновение ветерка могло послужить к очередной отмене прыжка. При такой минусовой температуре выброска парашютистов должна совершаться только при полном штиле.

   Ранним утром ещё затемно мы прибыли на аэродром, но погоды не было. В ожидании наша группа парашютистов просидела здесь до обеда. Нас покормили тушёнкой, которую мы ели прямо из банок, заедали хлебом и запивали горячим чаем из армейских термосов.

   А совсем недавно едва ли не весенняя погода позволила нам сделать первый прыжок. Было так тепло, что укладку парашютов провели здесь же и сдали на холодный склад. Там же хранился второй комплект куполов, которые уложили ещё в Томске в аудитории ДОСААФа.

   Прыжок тогда совершился вполне удачно, и затем всё остановилось на неделю. Каждый день нас привозили на аэродром, но мороз с ветром портили всё дело, и вот сейчас появился шанс. После обеда ветер стих.

   Я неуклюже облачался в подвесную систему, тщательно проверяя каждый карабин. Ещё несколько лет назад, когда мне было лет десять или двенадцать, я оказался свидетелем того, как разбился парашютист.

   Аэроклуб тогда находился в черте города, и с моего района часто можно было видеть, как АН-2 совершает выброску парашютистов. В тот день мы сидели с пацанами на сугробе и считали распускающиеся в небе купола. Как правило, их было восемь, но сейчас раскрылось только семь и одна маленькая черная точка - парашютист - камнем падала вниз. Потом точка скрылась за домами и всё.

   Только сейчас на курсах парашютистов, куда я был направлен от военкомата, мы узнали подробности. У него случился полный отказ основного купола, а запасной, он не сумел открыть от испуга. Рухнул юноша в сугроб, наметенный перед высоким забором, выбрался из него в горячке пробежал около двух десятков метров и упал замертво.

   Теперь я сам стоял в шеренге парашютистов в ожидании проверки. Я до сих пор не могу ответить себе на вопрос, почему меня в молодости так тянуло в экстремальные ситуации, связанные с риском для жизни?

   Меры тогда были приняты и запасной парашют, так же как и основной, был снабжен специальным прибором, который по достижении определенной высоты открывал его автоматически. Однако страх от этого не уменьшался, скорее, наоборот - перед глазами так и стояла та картинка с падающей черной точкой в небе.

   Старенький АН-2 тарахтел, разогревая двигатель. Инструктор проверял нас, бесцеремонно дергая за лямки, осматривая контровки и правильность установки парашютных приборов. Затем дал команду и мы, неуклюже переваливаясь, двинулись по натоптанной тропинке к самолету. С трудом преодолевая напор обжигающего ветра от винта АН-2 и с помощью бортинженера, мы по очереди взбирались в самолёт.

   К тому моменту, как АН-2 набрал нужную высоту и вышел на боевой курс, не было уже ни страха, ни волнения - полное отупение овладело моим разумом, Если бы мне тогда сказали, чтобы я снял парашют и выпрыгнул - я бы так и сделал.

   Рявкнула сирена, и загорелся оранжевый огонёк. Все встали. Я был седьмым, то есть предпоследним. Выпускающий инструктор отворил дверь, и поток ледяного ветра ворвался внутрь. Загорелся зеленый свет на табло, а сирена уже ревела не прекращаясь.

   Парашютисты один за другим исчезали в проеме, салон пустел. Вдруг передо мной открылась бездна, ноги мои подогнулись от страха и я выпал наружу. Как положено, отсчитав "пятьсот один-пятьсот два-пятьсот три", я дернул кольцо и стал ждать рывка открывшегося купола. Время как будто остановилось. Наконец последовал рывок. Я даже не успел, выдернуть "красную стропичку", которая отсоединяла петлю металлического тросика прибора от запаски, и плюхнулся в сугроб.

   Счастье переполняло меня. Я не торопился вставать со снега и, улыбаясь во весь рот, глядел в небо влюбленным взглядом. Ветра не было, оба купола, основной и запасной, лежали рядом со мной.

   Громкое тарахтенье заставило меня поднять голову. Ко мне, вздымая тучи снега, мчались аэросани. Не доезжая десятка метров, они резко остановились, дверь распахнулась и ко мне, увязая в глубоком снегу, бежал инструктор. Лицо его было белым под стать снегу. На ходу он кричал:

   - Ты как? Ты что?

   Я поднялся на колени и бодро, с дурацкой улыбкой отрапортовал:

   - Нормально!

   Инструктор вздохнул, лицо его приобрело обычный цвет и он молча принялся вместе со мной собирать купола. Потом помог взобраться в салон авиасаней, и мы помчались к деревянному зданию аэроклуба. "Повезло-то как!" - думал я и был прав, но речь должна была идти совсем о другом везении.

   Не дожидаясь остальных парашютистов, инструктора взялись за разборки. Они вскрывали один за другим подготовленные к третьему прыжку парашюты. Купола, как замершее на морозе постиранное белье, не желали расправляться.

   Тут выяснилось следующее: мои друзья парашютисты взяли те парашюты, которые мы укладывали ещё в авиаклубе в городе, а мне достался один из тех, что пролежали на здешнем холодном складе на морозе целую неделю. Это притом, что укладка происходила едва ли не при плюсовой температуре. За это время сырые купола просто напросто замерзли.

   Я покинул самолёт седьмым по счету, а приземлился первым - мой смерзшийся парашют просто не желал раскрываться. Пока я падал вниз, бедные инструктора следили за моим падением, вероятно, гадая, успеет купол раскрыться или нет. Повезло. Раскрылся, но я ничего этого даже не заметил и соответственно не испугался. Даже полное осознание происшедшего пришло ко мне много лет спустя.

   Зато на укладке мне делать было нечего. Мой второй парашют был вполне годен для прыжка, а вот всем остальным пришлось свои купола переукладывать после тщательной просушки.

  

  

  

   8. КАРАНТИН. ПРЫЖКИ.

  

  

   За месяц службы мы уже привыкли к строгому распорядку, постепенно научились "стойко переносить тяготы и лишения воинской службы", кроме того, приспособились дремать в любой позе, буквально пять минут сна казались колоссальным временем для отдыха.

   Пришло время отрабатывать строевую подготовку в составе взвода, и возникла необходимость в хорошей строевой песне. Мы и до этого пели в строю, и делали это неплохо. Кроме наших талантливых запевал братьев-близнецов Саши и Сергея Лавровых, были другие поющие - Витя Грузд очень хорошо пел и играл на гитаре, ещё и Андрей Дорохов, Коля Макагонов.

   Уж не знаю почему, но нашей визитной карточкой в строю на все четыре года стала песня о Севастополе. "Ты лети крылатый ветер над морями, над землей. Расскажи ты всем на свете про любимый город мой", - чистыми тенорами начинали Лавровы, а затем все дружно подхватывали: "Легендарный Севастополь, неприступный для врагов, Севастополь, Севастополь - город русских моряков".

   В этой песне не было ни слова, ни про разведку, ни про ВДВ, но почему-то она так брала за душу, что до сих пор, особенно в связи с известными событиями в Крыму, слезы наворачиваются на глаза, а душа вновь переживает то необычное и напряженное состояние курсанта 9 роты РВВДКУ.

   Помимо ВДП была ещё и огневая подготовка, но достаточно редко. В основном всё ограничивалось чисткой оружия и отработкой нормативов по разборке и сборке автомата. Стрельбы проводились, как мне запомнилось, лишь однажды и это нас радовало, потому что кроме зарядки и вечернего кросса добавлялся марш-бросок на полигон и обратно.

   Однажды на вечерней поверке было объявлена укладка парашютов для первого прыжка. Все радостно загудели, но, уверен, сердце каждого в этот момент ёкнуло. Впрочем, и в дальнейшем в течение всех четырех лет никто не мог воспринять известие о начале прыжков равнодушно.

   Даже не стоит и говорить, что боевая укладка проходила с особой тщательностью и вниманием. Уже после ужина мы заполнили формуляры, расписались в них, уложили парашюты в сумки, которые были тут же опечатаны.

   Осенние сумерки окончательно накрыли учебный центр, когда мы возвращались со склада парашютно-десантной службы в расположение. Для вечерней прогулки времени не оставалось, и сразу прозвучала команда "отбой". Несмотря на предстоящее волнительное событие, уснул мы моментально. В ногах, возле кроватей на табуретах вместо поношенных "хэбчиков" лежали не менее потрепанные комбинезоны, матерчатые шлемы и выкидные ножи-стропорезы притороченные к ремням метровой стропой.

   Без четверти два часа ночи я проснулся от невнятных разговоров. За эти несколько недель, несмотря на постоянную усталость, пришло умения спать чутко и мгновенно просыпаться.

   Командир роты старший лейтенант Крикунов отдавал последние распоряжения внутреннему наряду и замкомвзодов. Глухая ночь подсказывала мне, что до подъёма оставалось ещё несколько часов. Увы, это было не так. Накануне нам довели новый распорядок, и теперь я сожалел о том, что проснулся без команды и тем самым отобрал у себя несколько минут сна.

   К слову сказать, спустя несколько дней при подобных обстоятельствах я обрёл неописуемое счастье. Тогда шум дождя известил о том, что прыжки отменяются. Командир роты вполголоса, предупреждая внутренний наряд, подтвердил это, и я, не успев толком порадоваться такому известию, с наслаждением опять провалился в сон.

   Но это будет чуть позже, а пока я отсчитывал последние секунды до подъема, и команда не замедлила последовать. "Рота подъём!" - звонко прокричал дневальный, и казарма тут же наполнилась окриками сержантов, скрипением кроватей и грохотом табуретов. Курсанты быстро облачались в комбинезоны, наматывали портянки, надевали сапоги и выскакивали на улицу. Уже через пять минут рота, недружно топая, бежала на склад ПДС. Там при свете тусклых лампочек мы выхватывали объемистые сумки с парашютами со стеллажей и, сталкиваясь друг с другом в узких проходах, тащили их на выход, затем впихивали в кузов машины, где они тут же подхваченные моими однокашниками исчезали в глубине.

   Всё это происходило быстро, а все передвижения совершались бегом. Не более чем через полчаса мы уже сидели в столовой и быстро поглощали незатейливую солдатскую пищу, а ещё через пятнадцать минут мчались в темноте к площадке взлета.

   Учебный центр Сельцы был обустроен очень продуманно. Здесь было всё для обучения и подготовки будущих офицеров-десантников. Уже упомянутые ранее спортгородок, парашютно-десантный городок, а также плац для построений и строевой подготовки. Добротные учебные корпуса для проведения теоретических занятий занимали значительную часть городка. Полигон для проведения стрельб, в том числе из боевых машин, современные по тем временам тренажеры для вождения БМД, но и это было ещё не всё.

   Неподалеку от стрельбища даже был сделан полевой аэродром, на котором в случае необходимости размещались сразу несколько АН-2. Взлетно-посадочная полоса и рулежные дрожки были выложены металлическими перфорированными секциями, которые несложным, однако надежным способом скреплялись между собой, при этом трава могла свободно прорастать в отверстия.

   Вот сюда и устремился сейчас четвертый батальон. Когда мы туда прибыли, запыхавшись от бега, машины были уже там, а парашютные столы - длинные брезентовые полотнища метровой ширины - растянуты. В свете автомобильных фар по команде курсанты кинулись выгружать тяжелые сумки и повзводно расставлять их в "козлы" на столах. Теперь уже каждый из нас разыскивал свою парашютную систему по складскому номеру, который был выведен на торце сумки черной краской.

   После доклада о готовности без паузы поступила команда надеть парашюты, что было немедленно выполнено.

   В контролируемой суете и сутолоке четыре часа прошли незаметно. До настоящего момента бояться было некогда, и вот после того, как защелкнулся последний карабин подвесной системы, пришло волнение. Наконец, после первой проверки раздалась долгожданная команда "садись!". Появилось время подремать. Светало.

   Верхушка леса озарилась бордовым цветом, затем появился краешек солнца и его первые лучи пригрели сидевших рядами парашютистов. Отдых не затянулся надолго. Нас стали распределять по "кораблям" или "взлетам", то есть по восемь человек - правофланговые самые тяжелые, как говорили: "по ранжиру, весу и жиру". После посадки в самолет они должны были его покидать первыми.

   Офицеры ПДС деловито проверяли каждый "взлёт", отдавали команду "шаг вперед шагом марш" и приступали к следующему. В конце концов, всё было готово, и мы вновь уселись по шеренгам. Осталось дождаться самолетов, и первый из них появился в небе совсем скоро. Погода позволяла, ждать её не пришлось и дело завертелось.

   Раз за разом самолеты возвращались, забирали очередную восьмерку и вновь приземлялись уже пустыми. Пока парашютисты поднимались с места и ковыляли, стянутые подвесной системой к самолету, выпускающий выбрасывал камеры стабилизирующего купола.

   Наш взвод, как пятый - последний - взвод восьмой роты, всегда завершал все дела и был последним. Этот раз не стал исключением. С того момента, когда первый "взлёт" нашего взвода погрузился в самолет, время для меня как будто остановилось, точнее оно стало вязким как кисель.

   Теперь движения, которые я совершал, казались мне замедленными и я, с трудом преодолевая и увязая в густеющем пространстве времени, поднялся и двинулся к АН-2, который рыча двигателем, лихо остановился в тридцати метрах.

   Разумеется, всё делалось максимально быстро, насколько позволяли условия и обстановка, но внутренне мне приходилось бороться в собой, со своими ногами, руками, в конце концов, головой.

   Поток ветра от винта самолета сбивал с ног, тяжелый парашют тянул назад, но я с помощью дежурного по площадке взлета и выпускающего, влез внутрь и уселся на металлическое сиденье. Двигатель взревел, "кукурзуник" тронулся, быстро разогнался и через несколько минут уже заходил на боевой курс.

   Теперь я собирал остатки воли в кулак только для того, чтобы хоть как-то суметь вывалиться наружу. Выпускающий прошёл вдоль ряда, поочередно пристёгивая карабины стабилизирующих систем к тросику. Оставалось положиться на его внимательность, поскольку от этого действия выпускающего зависела и моя жизнь. Быть может именно тогда начала зарождаться ответственность за жизнь товарища и умение положиться друг на друга, полностью отдавая свою судьбу в руки командира или сослуживца?

   Коротко рявкнула сирена, и все по команде выпускающего поднялись с места. С каждой секундой кисель времени становился всё гуще, и последние шаги до дверей я делал, уже с большим трудом передвигая ногами. Мои товарищи одним за другим исчезали в ярком проёме. С великим трудом я вывалился наружу, и рухнул в бездну.

   И тут время, казалось окончательно застыло. В сизой дымке где-то вдалеке терялся зеленый лес Мещерского урочища, чёрный силуэт самолёта медленно удалялся от меня. Именно эта картинка запечатлелась в моей голове, но осознал я это и просматривал её спустя некоторое время после приземления, лежа на пункте сбора и счастливо глядя в голубое и бездонное небо. А пока в мозгу мгновенно промелькнуло "пятьсот один -пятьсот два - пятьсот три", я выждал ещё целую вечность и отчаянно дернул кольцо. Мгновенно задрал голову и увидел трепыхающийся пучок строп, которые тут же расцвели белым куполом.

   Как учили, осмотрелся по сторонам. Остальные парашютисты были на безопасном расстоянии, тогда глянул вниз и обомлел. Висеть над семисотметровой бездной, не имея опоры под ногами, показалось ещё страшнее, чем стоять в дверях самолета и я рефлекторно ухватился за лямки парашюта.

   И тут пришло ликование! Капли адреналина после прыжков с тренажера или даже парашютной вышки казались и вовсе ничтожными по сравнению с той безбрежной и пьянящей радостью, которая сейчас переполняла меня. Хотелось петь и кричать, но я только улыбался и смотрел вниз, однако, по-прежнему не отпуская лямок.

   Внизу изгибалась река Ока, несколько туристических автобусов стояли возле Есенинского дома, сизая дымка скрывала рязанские дали и поля. Земля становилась всё ближе и настала пора думать о приземлении. Я развернулся по ветру, с каждым метром зеленая трава быстрее и быстрее бежала под меня, соединил стопы вместе и ударился о землю упал, но тут же быстро вскочил и, как учили, обежал купол. Ветра не было, и белое полотнище спокойно лежало на траве.

   Отстегнуть запасной парашют и освободиться от подвесной системы заняло не больше минуты. Оставалось только собрать парашютную систему, уложить её в сумку, что и было проделано мной немедленно. Отдохнув минут пять, я через голову, особым образом, взвалил на плечи парашют и двинулся в сторону пункта сбора, идти предстояло не меньше полутора километров.

   Когда я добрался до цели, от радости не осталось и следа. Тяжело дыша, я бросил сумку на землю и упал рядом. Тут выяснилась ещё одна армейская истина "десантник три минуты орел, а остальное - лошадь".

   Со временем парализующий страх трансформировался в напряженную внутреннюю собранность, сдобренную изрядной долей азарта, а готовность отреагировать на любую неожиданность в воздухе придавала уверенность. Особенное удовольствие доставляло постоять как можно дольше в дверном проеме самолета и полюбоваться, распростершейся под ногами пропастью. В дальнейшем мне частенько выпадало прыгать на пристрелку, и это было лучшей возможностью получить максимальную порцию адреналина.

   Возвращались мы уже к обеду. Колонна машин медленно двигалась по Кузьминскому. Местные девчонки весело махали нам руками, мы отвечали им восторженными воплями и чувствовали себя героями.

   После обеда началась укладка, которая продолжалась до ужина, затем парашюты сдавались на склад и отбой. Подъём в два часа ночи и всё начиналось сначала. На ужине нас ждал сюрприз - вечерняя порция сливочного масла уже по десантной норме.

   В таком режиме мы просуществовали более недели. Не каждый такой цикл завершался прыжком. Скорее наоборот, это было исключением из правила - не позволял ветер. Мы ходили как сомнамбулы, но при этом, не теряя внимательности во время укладки. Период засыпания отсутствовал как таковой, просто сознание отключалось даже при минутной возможности не двигаться с места. При этом на ротных офицеров такой напряженный ритм не влиял никак, они ходили бодрые и подтянутые, не позволяя другим расслабляться. Тогда я удивлялся, как им удается держать себя в таком тонусе. К выпуску из училища понял, что достаточно не сложно. Надо лишь осилить четыре года училища, а потом всё будет получаться само собой.

  

  

   9. КАРАНТИН. ЗАВЕРШЕНИЕ.

  

  

   Время в армии течет несколько иначе, чем "в миру". Об этом говорили мои свежие, трёхмесячные, воспоминания о самом себе. Те мечты и романтические представления о службе рухнули, а на смену им пришло понимание серьёзности происходящего. За сорок с небольшим дней проведённых в учебном центре изменилась жизнь, изменилось само понимание сущности армии. Мы все стали старше.

   Воинская служба, как пружина, которую солдат проживает напрямую, минуя спираль долгих лет, и чем она опаснее и труднее, тем сильнее сжата пружина. Видимо, поэтому в своё время молодые фронтовики, вернувшиеся после войны в обычную жизнь, чувствовали себя глубокими стариками, отягощенными далеко не всегда положительным армейским и боевым опытом. Пружина вдруг распрямлялась и впереди оказывалась череда лет, в которых всё уже казалось ненужным и бессмысленным.

   Где-то в подсознании мы, курсанты, пытались поставить себя на место наших дедов-фронтовиков, писали письма в ходе полевых занятий на тетрадных листах, подложив полевые сумки, хотя необходимости в этом совсем не было - для этого специально выделялось время в учебных классах. Однажды мы с Юрой Рачкевичем даже попытались отправить послания домой в виде солдатских треугольников, без конверта, тем самым делая себя сопричастными событиям Великой Отечественной войны. Увы, для многих из нас такая тяга впоследствии превратилась в реальность, но уже на другой войне и не на одной. А письма наши вернулись обратно на следующий же день. Их не приняли на местном почтовом отделении связи.

   Вечерело. В сентябре под кронами корабельных сосен учебного центра смеркалось довольно рано. Мы, в том числе и я, сидели в курилке и ждали команды на вечернюю прогулку. Вдруг за соседней казармой раздался треск автоматных патронов, и ввысь взметнулись красные огоньки. "Опять девятая рота приехала", - проворчал проходивший мимо офицер.

   Действительно, в учебный центр для сдачи государственных экзаменов по огневой подготовке прибыл второй взвод выпускников роты специальной разведки. Это были именно те курсанты, чьё место мы должны были занять через несколько недель.

   Девятая рота редко приезжала в Сельцы в полном составе. Обычно один - два взвода для выполнения стрельб, но и это случалось не часто. Инженерный факультет ставил нам это вроде как в упрек, но не знали они, что вся наша служба после училища проходила в лесах, в болотах, на горах и для некоторых - в забайкальских сопках и глухой дальневосточной тайге.

   Своеобразный салют был такой традицией - извещать о своем прибытии в учебный центр импровизированным фейерверком. Для этого из трассирующего патрона вынималась пуля, а порох оставался в гильзе. Затем пуля вставлялась на место, но уже острием внутрь, трассирующий состав поджигался, от него возгорался порох, и пуля взлетала вверх, оставляя за собой яркий след воспламененного трассера. Спустя некоторое время мы, разумеется, продолжили эту традицию.

   Наконец, прозвучала команда на прогулку, фейерверк закончился. На вечерней поверке объявили, что завтра едем на сельхозработы. Это нас порадовало, потому что зарядка отменялась, вместо неё должен сразу был быть завтрак и потом отправка.

   На следующее утро в семь-сорок пять часов колонна машин двинулась в сторону переправы. Ехали в райцентр Рыбное. Сама дорога была отдыхом. Сержанты расселись возле заднего борта ГАЗ-66. Это была их привилегия. Во время движения они имели возможность лицезреть светлый гражданский мир, а главное - девушек. Все остальные спали в темной глубине тентованного кузова.

   По прибытии без промедления приступили к работе. Будилов построил нас в одну шеренгу и принялся отсчитывать по две борозды на брата. "Немного", - подумалось мне, и такая мысль пришла не только в мою голову, кто-то из однокашников громко её озвучил. Михаил ухмыльнулся и произнёс: "Вон лесок видите?" Мы все устремили взгляды в сторону его указательного пальца. Там в километрах четырех едва виднелась берёзовая рощица. Я похолодел и самые страшные догадки подтвердились. "Конец поля там", - не без ехидства заключил наш замкомвзвода.

   Наши согбенные тела трудились до самого вечера. Тогда от Сани Лаврова, уроженца ныне многострадальной Горловки, я узнал, что "буряк" - это свекла. Добычей именно этого корнеплода мы и занимались весь день. Однако труды наши были отчасти компенсированы роскошным обедом, который уготовал нам председатель совхоза. Примерно к двум часам пополудни машина доставила на поле несколько сорокалитровых фляг с молоком, пара из них оказалась с яблочным повидлом и гору свежайших батонов.

   После солдатских каш и пресных компотов это действительно было деликатесом, который можно было потреблять, лежа на траве, почти без ограничений по количеству и по времени. До сих пор изредка я с удовольствием балую себя таким изысканным блюдом.

   Этот яркий день, разительно отличавшийся от армейских будней, прошёл мгновенно, и мы вновь погрузились в тяжелую, но уже ставшую привычной казарменную суету. Второй взвод девятой роты, а равно инженерный батальон начали сдавать выпускные экзамены, а мы одновременно с ними завершали свои вступительные испытания. Огневую и строевую прошли довольно успешно, воздушно-десантная подготовка была сдана практическими парашютными прыжками. Остались зачеты по уставам.

   Мы сидели в аудитории и слушали рассказы наших сержантов и "срочников" из их армейской службы. Особенно интересные байки были у Коли Старченко. Он поступал из бригады спецназ ГРУ в группе советских войск в Германии. К этому моменту он прослужил там почти два года, и ему было, что рассказать. Уже чувствовалось, что расстояние между нами и нашими командирами отделений заметно сократилось. Они оказались вполне себе добродушными и свойскими парнями. Погода была пасмурная, и уже вечерело, подходило время ужина. Это житейское общение и было зачетами по уставам. Через некоторое время мы уже стояли возле учебного корпуса в готовности проследовать на наш последний ужин в "карантине".

   Счастливые и веселые, мы по двинулись к столовой и по команде дружно запели: "Ты лети крылатый ветер над морями над землей...". Те, кто остались к этому моменту в строю первый экзамен мужества и терпения сдали.

  

  

   10. УЧИЛИЩЕ. ДЕВЯТАЯ РОТА..

  

  

   Расположение Рязанского воздушно-десантного училища было вполне себе типичным для высших военных заведений. В центре находился огромный плац, разлинованный белой краской на квадраты. Вокруг располагались учебные корпуса, две казармы, одна из них пятиэтажная только что отстроенная и достаточно комфортная для проживания. С противоположной стороны плац ограничивался роскошным спортивным залом, за которым ныне находится аллея Героев.

   Несколько зданий, непосредственно прилегающих к улице Каляева, представляли собой завершённый архитектурный ансамбль, отличный от прочих более современных строений, в котором находились штаб, столовая, музей ВДВ, караульное помещение. Здесь же в современной пристройке на третьем этаже была наша любимая кафедра иностранных языков, на втором санчасть, на первом под аркой - вход в обожаемый всеми курсантами булдырь-чайную, и напротив - учебный класс каратэ, где занимались наиболее продвинутые спортсмены, обожатели кёкунсинкай и его основателя Оямы.

   Этот комплекс не вписывался в общую картину училища потому, что сто лет назад здесь была духовная семинария, соответственно постройки являли собой стиль свойственный той эпохе. В 1918 году семинария была закрыта и духовных ратников сменили ратники военные, а впоследствии по странному проведению судьбы также связанные с небесами.

   Помимо уже упомянутых двух казарм была ещё одна в старом здании. Удивительное дело, но к плацу она была обращена своим тыльным фасадом, а точнее одним из углов, как будто демонстративно отвернувшись от всего остального училища. Предполагаю, что она и сто лет назад была отведена под жилище семинаристов, коих здесь обитало более тысячи человек.

   Попасть туда можно было из маленького скверика, который находился буквально в самом дальнем углу. Тут же располагался караульный городок и вход в расположение солдат-оркестрантов.

   Здесь, подальше от глаз, и поселили девятую роту на третьем этаже. На втором был батальон обеспечения учебного процесса, а первый находился в полном запустении. Здание было, соответственно, старинной постройки, потолки очень высокими, лестничные пролёты крутыми и широкими к полному неудовольствию второго курса, но об этом чуть позже.

   Именно сюда мы и прибыли в первых числах октября, наконец-то, превратившись из пятого взвода восьмой роты во второй - девятой. Если быть совсем точным, то несколько дней после карантина мы прожили вместе с ротой в расположении 6 роты, то есть в той казарме, где ещё недавно абитуриентами готовились экзаменам. Там даже на тот момент ещё висели списки предыдущего второго взвода. Потом случился спешный переезд.

   Мы стояли в две шеренги, едва помещаясь в своего рода прихожей. Сзади нас был вход в ружейную комнату и дневальный "на тумбочке", справа и слева входы в два казарменных отсека.

   Это расположение также было мне уже знакомо. Во время первого поступления я как раз тут и обретался. Теперь по воле судьбы мне предстояло прожить здесь целых четыре года.

   В одном отсеке находилось два жилых кубрика, ленинская комната, бытовка, каптерка, канцелярия офицеров роты и санузел. В другом - также два жилых кубрика, спортивный уголок, класс тактико-специальной подготовки и сушилка - специально оборудованная комната для просушки вещей.

   "Нале-во", скомандовал Будилов. Дневальный довольно заулыбался. Сей момент, он превратился, в связи с нашим прибытием в курсанта второго курса. Это был Гриша Бородин.

   Лейтенант Бородин по распределению из училища прибыл на должнось командира группы 2 отряда в Лагодехи, где с 1962 года дислоцировалась 12 бригада спецназа Закавказского Военного Округа. С сентября 1984 ст.л-т Бородин воюет в ДРА в составе 459 Кабульской роты спецназа, затем его назначают на должность заместителя командира 1 роты 370 отряда спецназа в Лашкаргах.

   В 1985 году, то есть спустя девять лет заместитель командира роты СпН старший лейтенант Бородин Григорий Леонтьевич погиб в бою при выполнении интернационального долга в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане". Что называется "попал под снайпера". Смерть его была мгновенной. Посмертно награжден орденом Красного Знамени.

   В память о старшем лейтенанте Григории Леонтьевиче Бородине на одну из БМП-2 первой роты нанесли памятную надпись "Имени ст.лейтенанта Бородина"

   Нам достался первый отсек и самый неудобный кубрик. Это было вполне объяснимой закономерностью. Дело в том, что само существование в девятой роте имело одну редкую особенность. Здесь в расположении одной казармы и одного учебного подразделения бок о бок жили курсанты всех четырёх курсов. Иными словами в постоянном общении жили и те, кто в армии пробыл несколько месяцев и те, кто прослужил, в отдельных случаях, уже более пяти лет.

   Таким образом, мы жили, служили, общались без малейших проявлений "дедовщины". Более того, старшие помогали и при необходимости заступались за младшие курсы. Сложилось негласное правило: третий курс опекал первый, а выпускной - тех, кто уже был на втором году учебы.

   Однако, это не означало что всем всё доставалось поровну. Отнюдь. Каждый знал своё место. Дежурный по роте, как правило, назначался с третьего курса, иногда с четвертого. После нового года четвертый курс переставал ходить в наряды вовсе.

   Дневальными заступали тоже особым порядком - один со второго курса и два с первого. Здесь тоже были свои тонкости. Дневальный второкурсник отвечал за уборку ленинской комнаты, класса ТСП и лестницы до второго этажа. Больших трудов это не стоило, но вот только лестница доставляла некоторые неудобства своими размерами, чем и обуславливалось их вышеупомянутое неудовольствие.

   За первым курсом оставался санузел, курилка и центральный проход ("ЦП"). При этом первокурсника старший товарищ никогда не припахивал на своем объекте. Часы "на тумбочке" делились поровну на всех. Когда роты выдвигалась на приём пищи, "на тумбочку" становился старший курс из дневальных, потому затем он получал привилегию идти на приём пищи вне строя и пребывать там сколько душе угодно, разумеется, в разумных пределах времени.

   Примерно такие пропорции соблюдались в общей дисциплине, а точнее в её нарушениях, то же касалось и ношения формы одежды. Любой "залет" первокурсника нещадно карался третьим курсом во внутреннем наряде. Четвертый курс, как правило, снисходительно ворчал что-то вроде "молодежь оборзела", но до реальных репрессий, руководствуясь известным правилом "солдат ребенка не обидит", не опускался. Им было уже наплевать.

   Бывали, правда, исключения, когда в наряд командир роты назначал дневальным курсанта третьего курса. В этом случае последний просто ничего не делал, и дежурному приходилось на соответствующий объект отправлять первокурсника.

   К третьему курсу обычно мы обращались за помощью по китайскому языку и парни охотно помогали. Витя Мертвищев, Гриша Иванов, курсант-китаец по национальности Сарди Лоянов всегда охотно приходили на помощь. Николай Губанов делился своими знаниями по выживанию - он был фанат этого дела. Особу популярность тодга имела книга Воловича "Человек в экстремальных условиях природной среды". Она была, едва ли не у каждого курсанта девятой роты.

   Григорий Иванов по выпуску в 1978 году попал командиром группы во 4 роту 2 отряда 15 бригады специального назначения Туркестанского Военного Округа в город Чирчик, в последующем "Мекку" афганского спецназа. При развёртывании на кадрах 15 ОБрСпН 459 ОРСпН для комплекта разведки 40 ОА в ДРА Григорий был утверждён на должность командира 1 группы 459 роты. Успешно отработав в Афганистане кавалер ордена Красная Звезда ст.л-т Иванов Г.О. вернулся в Чирчик и был назначен на должность командира 5 учебной роты 15 бригады.

   Многие другие курсанты, фамилии которых ушли из памяти, но всех их я теперь вспоминаю с теплом и уважением.

   Помогали они не только в учёбе. Неуставные хитрости мы узнавали тоже от них. Например, как ушивать форму, чтобы было не заметно, что она переделана, как подделывать увольнительные и многое другое, что никак не вписывалось ни в один армейский устав.

   Впрочем, я отвлёкся. Этим же вечером на поверке нам объявили новые составы отделений, а по сути, определили, кто какой язык будет изучать. Первое - английский, второе - немецкий, третье - французский и четвертое - китайский. Если смотреть ещё глубже, была определена судьба каждого из нас. Изучаемый язык напрямую влиял на дальнейшее распределение после выпуска из училища.

   Тут выяснилось, что тот курсант, с которым у меня случился конфликт, оказался командиром нашего, китайского, отделения. Звали его Александр Зайков. Кроме нас в "китайцы" были записаны ещё шесть человек это - добродушный Сергей Федосенко, спортивный Костя Кожмяков, трудолюбивый Сергей Макаров, Коля Старченко, Саня Шиков и Боря Максимов. Забегая вперёд, скажу, что все мы дошли до финиша и получили лейтенантские погоны. Отчислен никто не был.

   Я, закончивший английскую спецшколу и довольно успешно сдавший английский язык, был очень удивлён тем, что был распределён в четвертое, китайское, отделение. Преподаватель китайского языка капитан Малеева предложила перевести меня в английское отделение, но я, уже сдружившись с однокашниками, наотрез отказался, тем самым выбрав свою судьбу.

   Мой жизненный путь, как выяснилось впоследствии, оказался, хоть и не легким, но гораздо более удачным, чем для некоторых моих однокашников.

  

  

   11. ЖИЗНЬ. БЫТ.

  

   Самое сложное, после того, как сознание пронзит дикий вопль дневального "рота подъём!!" - это посадить себя на кровати. Дальше уже становится легче. Глаза открываются, но ещё ничего не видят. Потом на ощупь схватить галифе с табурета. Портянки, сапоги - это ещё во сне. Резкость во взгляде наступает только на лестничной площадке, среди полуголых тел однокашников. Во второй волне - бегущие, но уже не так быстро - второкурсники (четвертый взвод).

   Когда мы убегаем с места построения роты, а оно было под аркой между нашей казармой и старым учебным корпусом, выползает третий взвод. Последним тянется, лениво почесываясь и зевая, четвертый курс, однако не все. Часть из них продолжает спать в уютных кроватях, особенно, если на построении отсутствует офицер роты.

   Первую зарядку проводил курсант третьего взвода Баранов. Будучи сам в спортивной форме, он сорок минут мотал нас по ближним рязанским улочкам, затем в старом кремле, перед колокольней мы долго отжимались. Приседали, ходили по кругу гусиным шагом, заложив руки за голову. Однако зря мы надеялись на значительные послабления после карантина...

   Зарядка получилась дольше обычного, и мы едва не опоздали к утреннему осмотру, впрочем, эта процедура касалась только первого курса. Второй также стоял в строю, но даже не имитировал этого действа. Третий и четвертый, частью лихорадочно готовился к предстоящим занятиям, частью дымил в курилке. Многие обретались в спортуголке, где некоторые активно качали мышцы, а некоторые по полной форме спали на борцовском мате головой к центру, а ногами на полу - пачкать его категорический запрещалось. По сути, утренний осмотр для старшекурсников, действительно, был не нужен - они и так давно научились тщательно следить за своим внешним видом.

   После зарядки в умывальнике царило столпотворение. Наш санузел оставлял желать лучшего, но не чистотой, а общим состоянием. Стены были отделаны белой кафельной плиткой, но она было старой, щербатой, а местами треснувшей. Горячей воды не было, в том смысле, что этого даже не было предусмотрено. Убогие краны и эмалированные раковины не радовали дневальных постоянной необходимостью драить эти древние сантехнические приспособления.. Окна были распахнуты, и зимой, и летом, но не потому, что в умывальнике было жарко. Скорее наоборот. Просто не было смысла таковые закрывать, ибо в них никогда не было стекол.

   Баня была только по субботам, а наш образ жизни требовал более частой помывки, поэтому приходилось делать это ледяной водой. Чтобы помыть голову согревали горячую воду в трехлитровой банке с помощью самодельного кипятильника, сконструированного из куска провода, ниток, шести спичек и двух лезвий для бритья. Этого объема хватало на две коротко стриженные курсантские головы.

   В положенное время мы стояли уставшие, но довольные в составе девятой роты для следования на завтрак и отличались от других только новизной фуражек. Этот неудобный головной убор обнаружил одно положительное свойство - на нём, сидя за столом, было очень удобно спать, приклонив голову на широкие поля с голубым околышем.

   В столовой мы теперь сидели по четыре человека за столиком, но тоже по рангу. Первый курс возле входа, а четвертый ближе к раздаче. В один из таких дней нашему столику не поставили чайник, и я двинулся его добывать. На раздаче таковой оставался один. Надо же было такому случиться за него ухватились сразу две руки - моя и второкурсника инженерного факультета. Мой оппонент грозно на меня, двухмесячного щенка, однако он почувствовал и другой взгляд, вальяжный и весьма многозначительный - нашего курсанта четвертого курса Худякова. "Инженер" немедленно ретировался, а я довольный загромыхал тяжелыми яловыми сапогами к своему столу. Счастлив я был, конечно, не добычей, а тем, что оказался под защитой старшего товарища.

   Подполковник запаса А.Н. Худяков выпускник 1 отделения 1 взвода 9 роты после выпуска попал в 16 бригаду специального назначения Московского Военного Округа в посёлок Чучково Рязанской области. Затем, до 1985 года к-н Худяков был инструктором ПДС Московского разведывательного центра. С этой должности и с поддержкой начальника направления Героя Советского Союза полковника Колесника, м-р Худяков был назначен на должность заместителя командира формируемого в составе 22 ОБрСпН 411 отряда.

   Это было в декабре 1985 года, а в апреле 1987-го м-р Худяков стал исполняющем обязанности командира отряда. И.О. закончилось в октябре 1987 года, когда Александра Николаевича утвердили в должности комбата.

   Комбат вывел батальон в Союз и стал слушателем 4 отделения 2 факультета

   Военной Академии имени Фрунзе, которую закончил в 1991 году.

   Ныне кавалер орденов Красного Знамени, Красной Звезды и За службу родине в ВС СССР Ш степени подполковник запаса Александр Николаевич Худяков проживает в Москве. Именно он был одним из инициаторов обращения к военному руководству о присвоении своему другу Евгению Сергееву, давно обещанного звания Героя. Друзья Жени добились своего, справедливость восторжествовала и он стал Героем России, ув, уже посмертно.

  

   Первый курсантский завтрак нас порадовал. Качество было заметно выше, чем в учебном центре, а ужин вызвал ещё более положительные эмоции не только качеством, но и количеством. Норма стала не только ВДВшной, но и курсантской. Давали, практически всегда, картошку-пюре, пускай и приготовленную из сушеного полуфабриката, а также жареную селедку, пускай и сильно костистую, но на постном масле с поджарками.

   Увы, обед готовился всё по той же формуле "вода-капуста", только сдобренный вареным куском сала, впрочем, абсолютно не съедобным. Изредка готовились щи из курицы и их когтистые лапки плавали в кастрюле, отбивая аппетит, что в конечном итоге и требовалось доказать. Сама курица, видимо, успевала сбежать, оставив нам на съедение "кожистые ноги ниже колен с роговым и неухоженным маникюром", то есть когтями.

   После личного времени начиналась чистка оружия, которая проводилась примерно по той же схеме, что и утренний осмотр. Первый курс усиленно драил части и механизмы автомата, второй ограничивался только получением штатного вооружения. Третий собирался вокруг стола для чистки оружия, чтобы поболтать, а четвертый пропадал по углам расположения или шёл в любимый "булдырь" "почифанить", что в переводе с китайского означало - поесть.

   Таким образом, все происходило в отсутствие офицеров, появление последних немного меняло ситуацию. В этом случае четвертый курс вынужден был присоединятся к личному составу, а иногда даже имитировать выполнение команд.

   Наш второй взвод влился в ряды девятой роты в переходный период, а точнее в момент безвластия. Почти бывший командир роты капитан Иванов, которого между собой курсанты звали по имени - Эдик, тенью отца Гамлета появлялся в расположении, и его уже абсолютно не интересовало происходящее вокруг. Офицеры роты, также воспользовавшись моментом, расслаблялись, не особо утруждая себя появлением на службе.

   Мне кажется, что все офицеры, прибывавшие из войск в девятую роту, тешили себя мечтами о тихой размеренной жизни в областном центре, однако не тут то было! Предполагаю, что то же самое думал и капитан Иванов. Увы, теперь он, наевшийся "курсантской ротой специального назначения", почти незаметно проскальзывал в канцелярию роты и также тихо исчезал.

   Капитан Эдуард Георгиевич Иванов, выпускник Московского ВОКУ, с должности командира 9 роты РВВДКУ прибыл на должность НШ отряда СпН в 16 бригаду Московского Военного Округа. Дальнейшим местом службы была 9 ОБрСпН КВО, где Иванов служил в первой половине 80-х. В этот период службы майор Иванов успел побывать в должности советника в Афганистане. Следующим местом службы Э.Г.Иванова была Германия, 3 Гв.ОБрСпН.

   С 1986 года гвардии подполковник Иванов командовал 1 отрядом бригады. Сейчас кавалер орденов Красной Звезды и Звезды III степени ДРА подполковник запаса Эдуард Георгиевич Иванов проживает в городе Кировограде на Украине или по-новому в Кропивницьком в Украине.

  

   Ходили слухи, что на смену ему прибывал ротный из уссурийской бригады, и задолго до его появления был объявлен конкурс на лучшее прозвище для него. Информации о будущем командире было мало, поэтому выбрали слово "Амба", что, как известно, по роману Арсентьева о Дальнем Востоке "Дерсу Узала", означало - тигр.

   Старшиной роты в то время был Григорий Быков, личность весьма неоднозначная и противоречивая. В тот период он один старался поддержать дисциплину в роте, однако Григорий Васильевич это видел по-своему. Однажды я наблюдал картину, как он строго отчитывал третьекурсника, а тот, сунув руки в карманы, лениво и беззлобно огрызался. Это было нарушением неписаных законов девятой роты. Даже однокурсники старшины недовольно морщились.

   Гришины потуги уровнять в дисциплине и порядке все курсы закончились через пару месяцев. В память о его бесславном управлении ротой осталась, так называемая, "бмд" - тяжеленный ящик с длиной рукояткой подбитый снизу щетками, предназначенный для натирки полов. На нём чьей-то язвительной рукой было выведено синей краской "Грыша". Он и был таким: тяжеловесным, прямолинейным и беспощадным, но и отважным тоже, что в дальнейшем послужило ему и тем, с кем ему приходилось общаться плохую службу.

   Судьба Григория Быкова получилась трагичной. Он пять лет отслужил в Забайкалье, почти четыре - провоевал в Афганистане. Мнения о нём остались настолько разноречивые, что это требует отдельного изложения. Однако об этом в другой раз.

   После чистки оружия личный состав отправлялся на кафедру иностранных языков для самоподготовки, во время которой все, по сути, занимались самым важным для каждого в настоящий момент, делом. В том числе и учёбой, в особенности перед сессией либо, когда на "сампо" присутствовал командир взвода.

   Перед ужином оставался примерно час для физподготовки. В то время, когда в карантине у нас случался марш-бросок, здесь поголовно весь личный состав занимался спортом. В распоряжении курсантов были и брусья, и несколько перекладин-турников, и большое количество гантелей, ранее упомянутый татами для восточных единоборств, и многое другое. В целом, к этому делу здесь подходили вполне серьёзно и ответственно. Спортивный уголок в 9 роте был, пожалуй, лучшим в училище.

   Часть курсантов переодевалась в тренировочные костюмы для пробежки в городе. Как правило, это занятие не служило маскировкой "самоходов". Ну, разве что в исключительных случаях. Некоторые чудаки бегали, чтобы...подраться, то есть отработать изученные приемы рукопашного боя и каратэ в деле. Для этого во время бега они выбирали гражданских, праздно гуляющих парней покрепче и слово за слово...дело заканчивалось дракой. Для схватки выбирались превосходящие силы противника, как по количеству, так и по телосложению. При этом я не припомню ни одного сильно избитого поклонника таких боёв.

   Мы, первокурсники ринулись записываться на каратэ. Для этого существовал спецкласс, оборудованный для такого рода занятий, и довольно неплохо. Напомню, что на дворе был 1976 год и о каратэ мало, кто что знал. Занятия проводил курсанты старших курсов, но это были уже серьёзно подготовленные бойцы. Чаще всего был Витя Головко, иногда Игорь Заверюхин.

  

   Воспоминания к-ра 4 группы 2 роты 668 отряда ст. л-та Евгения Барышева (Абчаканский караван) про трагедию.

   Облетная группа во главе с замкомбатом Виктором Головко (белорус) и замкомроты Василием Саввиным в первой вертушке, командиром 421 РГ Владимиром Шелогуровым во второй вертушке полетели "на облет" в сторону Газни. Необходимо было посмотреть горные перевалы между двумя провинциями. Заодно слетать в соседний Газнийский отряд спецназ: Уточнить обстановку, поделиться опытом. Сравнить жизнь, быт и организацию боевого планирования.

   Утром 17-го апреля облетная группа возвращалась вдоль газнийской дороги

   (Кабул-Газни) в сторону ППД. Уже начали поворачивать на Бараки. И, вдруг,

   обнаружили караван 15-20 вьючных животных (верблюды, ишаки). Обычное дело досмотр. Духи шли не спеша. Ничего не предвещало беды. Спецназ налетел тут как тут.

   Досмотры всегда проводились быстро. А здесь были явные духи, со стрелковым

   оружием! И при этом начали "огрызаться", отстреливаться из автоматов и

   гранатометов. Первым заходом две "Восьмерки" (Ми-8) и два "Крокодила" (Ми-24)

   нанесли первое поражение духам из своего штатного вооружения. После первого круга

   Ми-8 с двумя подгруппами сели на перевале для досмотра каравана и уничтожения

   оставшихся еще в живых духов. Первая подгруппа была уже совсем рядом, около 30

   метров от забитого каравана. Разведчики продолжали стрельбу. Необходимо было

   досмотреть караван и добить раненых духов, если такие еще оставались.

   Но с пилотами Ми-24 случилась какая-то нестыковка. Вертушки огневой поддержки

   сделали боевой заход и отстреляли боекомплект. РГ была рядом у каравана! Разрывы

   от снарядов НУР зацепили практически обе подгруппы. На первую подгруппу во главе с

   замкомбатом Виктором Головко обрушился шквал ракет. Казалось, такое удачное

   начало, а дальше было ужасно... Этот облет закончился большой трагедией.

   Практически все разведчики были контуженными или ранеными. С горечью и печалью

   отреагировали военнослужащие и служащие нашего отряда, услышав по радиостанции в

   ЦБУ печальное известие о "результатах" боя.

   Караван был уничтожен, но разведчики "заплатили" за него слишком дорогую цену.

   Там, на поле боя, скончался тяжело раненый майор Виктор Николаевич Головко

   (белорус, похоронен в г. Борисов). Слава Герою!

   В ППД батальона также поступила информация, что также погиб замкомроты ст. л-т Саввин В.И. Его вместе с Виктором Головко вертушками отправили на Кабул. Последний путь: госпиталь-морг.

   Печальное известие дошло до разведчиков родной 2-ой роты. Командир 424 РГ в это

   время стоял у каптерки (палатка старшины роты). Слезы начали накатываться на

   глаза. Спазм подошел к горлу, пошли первые похлипывания. Все напряжение, которое

   накопилось у лейтенанта за всю его непродолжительную службу в Афганистане, перешло в молчаливое рыдание (это был уже второй погибший офицер роты, это не просто боевой товарищ, а воинский брат "крещенный" на поле боя).

   Старшина Леня Сапронов взял лейтенанта за рукав и потащил в каптерку. Из термоса кружкой зачерпнул какой-то жидкости и сунул лейтенанту под нос: "Пей!" Командир группы молча залпом выпил всю кружку. Брага медленно начала расходиться по крови, выводя командира из столь необычного состояния. Лейтенант обмяк, сел на табуретку в каптерке. Старший прапорщик налил вторую кружку...

   Вечером в комнате замкомроты Саввина собрались его сослуживцы, чтобы помянуть

   Василия. Пришли офицеры и женщины батальона, принесли фотографию замкомбата

   Виктора Головко. На стене висела маленькая "рамка" (отрезанный кусок ватмана) с

   фотографией В.И.Саввина и описанием его подвигов. Рядом с ней расположили

   фотографию Виктора Головко.

   ...Утро следующего дня было солнечным, но не радостным. Отряд поднимался по своему распорядку дня. На душе будто "кошки скребли". Ничего не хотелось делать.

   И тут... из ЦБУ донеслись радостные крики: "Васька живой!" Командир РГ-424 пошел

   на ЦБУ узнать, что за информация гуляет по батальону. Радости не было предела!

   Ваську мы похоронили. Но оказалось, что он был контуженный, лежал и ничего не

   соображал. Кровь текла из щеки, второй осколок вырвал на бицепсе кусок мяса.

   Васька был весь в крови. Первоначально подумали, что он погиб... Но не тут-то

   было... Его госпитализировали. Не прошло и месяца Василий Саввин вернулся в свой

   батальон для дальнейшего прохождения службы... Жизнь продолжалась...

   А "рамку" с фотографией, где черная полоса наискосок, пришлось подарить Васе на

   память.

   (стилистика автора сохранена)

  

   Тренировки проводились жестко и даже беспощадно. Удары должны были наноситься в полную силу, блоки ставиться соответственно. Это было больно. Иногда очень больно, но мы терпели. Наши добровольные инструкторы за этим следили строго.

   Постепенно число желающих глубоко постигнуть тайны восточных единоборств уменьшалось, и к четвертому курсу остался, кажется, только Юра Козлов. Однако каждый из нас в той или иной степени овладел элементарными приемами, а главное, мы перестали бояться драки, и, как бы это пафосно не звучало, рукопашной схватки. Многие продолжали заниматься этим самостоятельно.

   День заканчивался вечерней прогулкой и поверкой. Всё происходило по той же схеме. Впрочем, ошибочно полагать, что для старшекурсников была сплошная вольница. Свои "права и свободы" приходилось постоянно отстаивать. Офицеры роты были достаточно принципиальными, а противостояние - жестким. Нарушения дисциплины создавали определённую репутацию курсанту, а от этого могло зависеть распределение, поэтому четвертый курс находился в менее выгодном положении и в результате более управляемым. Другое дело третий курс. Эти "дисциплину хулиганили и водку пьянствовали" довольно часто, кроме "женатиков".

   Крупные "залёты" случались довольно редко, а внутренние конфликты были компромиссными. Старшекурсник на вопрос офицера придумывал слабо правдоподобную версию, а тот делал вид, что верит.

   Одна сторона стремилась поддерживать дисциплину на более или менее приличном уровне, а другая, как могла, боролась за независимость, хотя последнее было свойственно и младшим курсам, но на другом уровне.

   Действительно, дисциплина в девятой роте была не на высшем уровне, но иначе и не могло быть. Чтобы это понять, необходимо обратиться к истокам создания войск СпН, а вернее к их основателям. Это были те самые лихие и отважные, пренебрегающие своей жизнью, фронтовые разведчики, которые по эту сторону линии фронта особой дисциплинированностью не отличались. Это отложило свой отпечаток и на девятой роте. Более того, это было даже необходимо.

   Дело в том, что курсант инженерного факультета, получив погоны, немедленно встраивался в жесткую иерархическую пирамиду и был призван действовать строго по приказу в обозначенных рамках. В частях спецназа все было несколько иначе. Субординация в повседневной службе никем не отрицалась, но на учениях или, тем более, во время боевых действий, командир группы становился самостоятельной единицей. Он вынужден действовать полностью самостоятельно, принимать рискованные решения, придумывать нестандартные ходы, и всё это не ограничивалось полем боя, которого для спецназа не существует, как такового. Кроме того, командир группы должен обладать качествами в общечеловеческом смысле отрицательными, как-то: коварство, хитрость, изворотливость.

   Все эти особенности, создают условия и обстоятельства при которых, некоторая свобода от дисциплины была просто необходимой и это с лихвой получали курсанты девятой роты. Даже командир роты делал разнос нарушителям не за то, что натворили, а за то, что попались. Это было позорно.

  

  

   14. КИТАЙСКИЙ ЯЗЫК. МАЛЕЕВА.

  

  

   Кафедра иностранных языков являлась полной вотчиной девятой роты. Курсанты инженерного факультета здесь появлялись очень редко, поэтому и за порядком следить приходилось тоже нам.

   Паркетный пол блистал, большие окна делали коридор светлым и уютным. Классы, рассчитанные на десять-двенадцать человек, создавал невоенную атмосферу. Главное, здесь не было ни армии, ни уставов, ни строгой дисциплины. На два, а то и на четыре часа в день можно было почувствовать себя простым студентом, что только помогало осваиванию иностранного языка и военного перевода. Огромная в этом заслуга наших преподавателей. Начальник кафедры полковник Шудря немало этому способствовал.

   Прошлое некоторых из них скрывалось за семью печатями, но судя по просочившейся информации, миссию они выполняли рискованную. Впрочем, что-то, видимо, было правдой, а что-то легендой придуманной самими курсантами.

   А ещё нам очень нравился местный туалет. Фаянсовый умывальник, писсуар и отдельная кабинка с дверями! Курсанты норовили справить тяжелую нужду именно здесь, в тишине и одиночестве. Кто служил в армии, понимает, о чём я. Однако унитаз был не силах проглотить всё предложенное молодыми и здоровыми организмами. И всё это приходилось убирать, в основном, первому курсу.

   Первым в этом деле оказался Игорек Скирта. Вызвался сам, на спор. О резиновых перчатках мы и понятия не имели. И он сделал это, подав нам пример. В наших юношеских умах это вызвало, не побоюсь этого слова, восхищение.

  

   Из воспоминаний подполковника Скирты. (орфография и стилистика сохранены)

  

   9 октября 1982 года наш отряд дислоцируется в новом месте - провинция Саманган, 5 км северо-западнее н.п. Айбак. Комбат, ткнув перстом в карту, произнес риторическое "Здесь" - под пальцем оказался кишлак под названием Кули-Ишан. Иногда такие операции - профилактические, без всяких подтвержденных разведданных, давали результаты.

  

   В тот раз решили выбрать тактику америкосов - "Молот и наковальня", для чего 3 рота под командованием ст.лейтенанта Влада Маркушева совершила скрытый марш ночью 10-15 км и заняла позиции в засаде между кишлаком и вероятными путями отхода духов в горы. Утром следующего дня 4 рота Олега Частухина с 1 ротой Самойлова и приданным им батальоном "зеленых" (так мы называли братьев по оружию) с ревом и пылью стала блокировать кишлак, оставляя только путь в горы - в нашу засаду. Общими действиями руководил И. О. НШ батальона ст. лейтенант Ахметов (Серега Ершов уехал поступать в Академию Фрунзе).

  

   Вначале духи не приняли бой, и стали отходить в горы, но, напоровшись на засаду и потеряв 7 человек, вернулись в кишлак, где тактически выгоднее было отражать атаку. Оставив технику, мы спешились, разделились на группы, и пошли сжимать кольцо. Моей группе досталось направление вдоль русла речки, которая делила кишлак на две части - у нее были высокие и отвесные берега 4-5 м. высотой. Бой завязался сразу - у "зеленых" вспыхнул БТР - не зря гранатометчика Ашрафа прозвали "Софи-ракет" - точный глаз, а ведь бил метров с 400.

  

   Вот и мы напоролись на "духа", расстреляв полмагазина как на дуэли, я приказал сержанту Абушахмину продолжать состязаться в точности огня с "духом", а сам с помощью радиста Акбарова и сержанта Кравченко влез наверх, прополз эти 80 метров и завалил духа, так сильно увлекшегося стрельбой с моим сержантом. Сполз назад, и опять вперед; в голове группы сержанты и я, замыкающий радист.

  

   В береге русла реки было масса пещер, где свободно могли укрыться "духи", поэтому пока не закончились гранаты, закидывали в них Ф-1, но гранаты скоро кончились. И тут слышим свист. Развернувшись с радистом назад, смотрим, свистят из стоявшей наверху БМП и машут руками. Как потом сказали пацаны, они не могли сами стрелять, так как близко от нас он был. И тут выскочило это чудо природы. Из-за поворота с 3-4 метров от бедра дух дал очередь. Я не мог стрелять, находясь за радистом, но Акбаров не растерялся и очередью свалил духа. Сделали остановку на перекур, говорю радисту: "Давай связь - "Компас" "взял" еще один АК", - а он в ответ: "Товарищ ст. лейтенант, станция не работает!". Осмотрели станцию, а в ней два пулевых отверстия. Примерил станцию на себя - радист стоял ко мне перпендикулярно - одна пуля была бы в груди, другая в животе. Сел на труп духа, выкурил еще одну сигарету. Спасло нас еще то, что у духа был АК китайского производства - после короткой очереди его заклинило.

  

   В тот раз мы хорошо поработали - группа уничтожила 7 духов, добыла 5 АК, 1 пулемет БРНО, вместе с группой ст. лейтенанта Рината Муртазина, первый за всю историю - РПГ-7, комбат давно обещал Красное Знамя (орден) за это. Все вместе мы уничтожили более 30 духов, в том числе и главаря Ашрафа, много АК, целых 3 РПГ-7, карабины, пистолеты.

  

   Радиста Акбарова, спасшего жизнь командира группы наградили орденом Красной Звезды, оба сержанта были награждены медалями "За отвагу", Ринат вместо обещанного Знамени получил орден Красной Звезды, за общее руководство удачной операцией Ахметова наградила орденом Красной Звезды, ну а меня... меня угораздило где-то за 2 недели до этого "залететь" в командировке в Кабуле (ездил за наградами для отряда) вместе с однокашником, командиром группы Кабульской роты СпН Валей Ганчуком - нас глупо повязали в дукане, а там с этим было строго. НШ Армии объявил нам по 10 суток ареста и "вдул" начальника разведки Армии - нашего прямого шефа. Ну а тот как увидел наградной лист на меня, так, говорят, чуть ногами не затоптал от бешенства - разорвал мой наградной на мелкие кусочки. Видно крепко его вздрючили за нас с Валей. Обидно, конечно, но не в орденах счастье - я знал - в меня бойцы верили, и это самое главное! А не все орденоносцы могли этим похвастать.

   Старший лейтенант Игорь Скирта благополучно заменился в 4 ОБрСпН ПрибВО в Вильянди, был командиром группы в роте Героя России Евгения Сергеева, командовал спортивной парашютной командой бригады, затем занимал должность ЗКВДП 1 отряда. Каволер ордена Красная Звезда выпускник 2 взвода 9 роты майор Игорь Константинович Скирта вышел из КПСС и уволился из ВС СССР с должности командира 1 отряда 4 бригады в первой половине 1991 года... Союзу оставалось жить считанные месяцы...

   Игорь Скирта был первым из нашего взвода, кого опалила афганская война.

   К первому занятию по китайскому языку мы были морально готовы и с нетерпением ждали его. Однако, душа наша требовала, отнюдь не лингвистических потуг. Нас интересовало другое - старшекурсники успели сообщить, что преподаватель - женщина.

   Любопытство наше было удовлетворено очень скоро. Капитан Валентина Алексеевна Малеева оказалась молодой и симпатичной женщиной. Первое время мы даже несколько робели в её присутствии, а она очень мягко помогла нам в общении и освоении такого сложного языка.

   Чего стоило мне первый раз произнести вслух иероглиф "hui", но Валентина Алексеевна приучила нас слышать только китайское значение, а ведь это очень ходовой звук. Однажды она начала читать простейший текст и вместо того, чтобы озвучить иероглиф, сказала: "А вот это вам ещё рано слышать. Вы для этого ещё не созрели". Созрели мы быстро. Буквально на следующем занятии легко оперировали этим звуком, имеющим в китайском языке не меньше двух десятков значений.

   Присягу мы принимали 3 октября в музее ВДВ. Я зачитывал текст, вложенный в красивую красную папку, а передо мной в стеклянной витрине лежал первый ранцевый парашют РК- 1 (ранцевый Котельникова).

   Через некоторое время в училище состоялся выпуск. Построение и прощание с Боевым знаменем училище началось в десять часов утра. Наш взвод в это время сидел перед капитаном Малеевой и старательно списывал с доски простейшие закорючки китайского языка. Кстати, Валентину Алексеевну мы видели в военной форме за всё обучения всего несколько раз. Впоследствии во время нашей учёбы она стала майором.

   Мы старательно тянули шеи в строну окон, уж очень хотелось посмотреть на новоиспечённых лейтенантов, а когда грянул марш "Прощание славянки", и вовсе поскакали с мест. Валентина Алексеевна сама пригласила нас посмотреть, и мы дружно выстроились в ряд, глядя вниз на плац. Подразделения строевым шагом маршировали мимо трибуны. Синяя лейтенантская форма сидела на парнях как влитая, золотые погоны, казалось, сверкали на солнце.

   Однако некоторые офицеры, в том числе и во взводе СпН, были облачены в общевойсковую парадную форму. Тут с нашей стороны посыпались различные предположения на этот счёт. Молчал только Костя Кожмяков. Чуть позади него стояла Малеева, и едва заметная улыбка Джоконды блуждала на её лице. Константин взял себя за подбородок и насколько глубокомысленно настолько же и громко произнёс: "Фигню, вы, братцы, порете!" Он употребил, конечно же, другое слово, близкое по смыслу, но иное по форме и весьма далекое от литературных и моральных норм. Конопатый и рыжеволосый Костя густо покраснел

   Мы замерли. Я искоса посмотрел на Валентину Алексеевну, но выражение её лица оставалось прежним, только из-под полуопущенных длинных ресниц сверкнул лукавый блеск синих глаз.

   После того, как все расселись по местам, Малеева пристально посмотрела на Константина и произнесла: "Эти лейтенанты едут служить за границу, а там они носят общевойсковую форму".

   Лейтенант Константин Кожмяков после выпуска попал в 22 бригаду СаВО, затем был Афганистве, где он начинал командиром группы 3 роты в легендарном 177 Газнийском отряде специального назначения, продолжил заместителем командира 2 роты в не менее легендарном 186 Шахджойском отряде, а завершил в 411 Фарахском отряде 22 бригады.

   Был ранен. По замене попал в 9 бригаду специального назначения Киевского Военного Округа, в Кировоград. Занимал должность НШ 1 отряда спецназа, затем перешёл в ОПО штаба бригады. Капитан Кожмяков пользовался в Кировоградской бригаде реальным уважением как офицеров и прапорщиков, так и солдат и сержантов срочной службы.

   Уважение сослуживцев - не пустой звук! Специально для этой книги попросил

   сослуживцев Константина Константиновича вспомнить капитана Кожмякова. Самое характерное свидетельство старшины запаса Николая Ермолаева. Николай призывался весной 1987 года из Иркутской области и весь период срочной служил в 1 группе 1 роты 1 отряда 9 бригады КВО. Ему слово:

   "Капитан Константин Кожмяков у меня остался в памяти, всегда подтянутым, с надвинутым на глаза козырьком от фуражки, из под которого он, слегка задрав голову, осматривал окружающий мир из каштанов и мелькающих среди них солдат Вообще немного разгильдяйский, как и подобает офицеру СпН, солдаты уважали из-за того , что он без повода не "доставал" мелочными придирками, поэтому и повода не давали. После Афгана прихрамывал вследствие ранения, поэтому, наверное, и пошёл по штабной линии. Когда он был дежурным по части, в принципе, у личного состава "дедов" было приподнятое настроение, кто хотел, тот сваливал в " самоход", но всё это было допустимо, главное не "спалиться".

   Если попал, то тут уже без вариантов, он считал это "подставой". В общем, в "залётчиках" я у него не был, поэтому карательных мер его не помню. Но "по духанке", когда нас "духов" "качали" по ночам, в дежурство капитана Кожмякова ставили по две "секи" на окно, но он умудрялся всех обойти и у "дедов" по утрам была общая изнуряющая зарядка со всем личным составом. Поэтому, по сути, в его период службы в Кировоградской бригаде спецназа была нормальная армейская обстановка. Мне это нравилось и когда был "духом" и когда был "дедом". Вся трудность воспоминаний о капитане Кожмякове в том, что я за весь период службы, очень мало находился в 9 ОБрСпН, я имею ввиду в ППД в Кировограде. Начинался учебный период и группа уезжал в Фёдоровку. По его окончанию возвращались в казармы, нас как-то не сильно привлекали ко всем хозяйственным и прочим работам, поэтому офицеров помню

   непосредственно тех, с кем пересекались по ТСП и МПД, штабных вообще мало помню, тем более там связистов было тьма. Офицеры говорили, что за голову Константина Кожмякова в Афгане "духами" была назначена большая сумма...".

   Кавалер орденов Боевого красного знамени и Красной звезды майор Кожмяков умер 26 мая 1998 года. На тот момент ему исполнилось тридцать девять лет. Мама нашла его утром сидящего на скамейке под яблоней в собственном саду уже остывшим. Остановилось сердце.

   Когда мы вернулись в расположение, нас ожидал сюрприз. Все кровати, пол шинели были покрыты толстым слоем строительной пыли. Оказывается, было принято решение сломать стены, отделяющие оба отсека расположения друг от друга и от входа. Это поручили третьему и четвертому курсу, и они, не долго думая, просто обрушили стены на пол с помощью парашютных фалов, здоровой физической силы и дружных матерных криков.

   Первому и второму курсам оставалось убрать обломки и строительный мусор. Полночи мы на плащ-палатках таскали по крутым лестничным пролетам обломки кирпичи, обветшавшие доски, дранку и обломки штукатурки. Первому курсу досталась ещё и уборка помещения, поэтому спать мы легли только под утро, а в награду получили пятьдесят минут сна после подъёма вместо зарядки.

  

  

   15 РАЗВЛЕЧЕНИЯ. СЕЛУКОВ.

  

   "Дежурный по роте на выход!" - завопил дневальный, и крик этот оказался для нас, курсантов девятой роты, в некоторой степени судьбоносным. В дверях стоял капитан, лицо его было темным и обветренным, видавшая виды шинель, начищенные сапоги с чуть загнутыми вверх носками. Ему навстречу из бытовки по центральному проходу, топоча сапогами, метнулся дежурный по роте. Офицер небрежно отмахнулся от него рукой, тот резко замедлил бег и остановился. Капитан прохаживался по расположению и, не поворачивая головы, одними глазами осматривал всё вокруг. Курсанты третьего и четвертого курсов, делая безразличный вид, поглядывали в его сторону. Первый и второй курс с откровенным любопытством изучали незнакомого офицера.

   Это был новый командир роты Иван Фомич Селуков. Давно ожидаемый "Амба" прогулялся по расположению, задал несколько вопросов, неотступно следующему дежурному и удалился.

   На следующий день он был официально представлен личному составу. За те годы, что Селуков пребывал у руля девятой роты, он стал поистине её символом. Из всех командиров он один остался в истории нашей роты, остальные - промелькнули.

   Его боялись и уважали, любили и....сказать, что ненавидели, было бы неправильно, скорее обижались, но обиды долго не держали, потому что Иван Фомич не был подлецом. Ему за наши проделки, порой, граничащие с воинским преступлением, приходилось держать удар напрямую от генерала - начальника училища, а иногда и того хуже - перед куратором из ГРУ.

   Все наши негативные чувства, которые мы испытывали к нашему ротному, мгновенно исчезали в тот момент, когда получали офицерские погоны. Пелена вдруг спадала с глаз, и приходило понимание, что Селуков все это время делал из нас людей, офицеров спецназа ГРУ, воспитывал лучшие человеческие и офицерские качества. Судя по обилию орденоносцев и Героев, просто честных солдат своей Родины у него это получалось.

   Иван Фомич Селуков, выпускник Дальневосточного ВОКУ, по выпуску попал на должность командира взвода (в то время были взвода, а не группы) в один из батальонов 14 бригады спецназа Дальневосточного Военного Округа. В марте 1969 года, во время известных событий на советско-китайской границе в районе острова Даманский его штатный взвод с другими взводами его и соседней роты были готовы по приказу выдвинуться в р-н Даманского для перехода Государственной границы сухопутным способом и ведения разведки на глубину до 50 км вглубь территории Китая. Цель - вскрытие группировки китайских войск и инженерных соружений в этом районе и взорвать, либо снять секретные узлы с подбитого китайцами, тогда секретного, танка Т-62. Но до выхода дело не дошло... Позже старший лейтенант Селуков получил роту в 14 бригаде, откуда и прибыл капитаном на должность командира 9 роты РВВДКУ

   Селуков умер рано. В ноябре 2010 год его не стало - сердце не выдержало. В этом есть и наша вина. Прости нас, Иван Фомич. Мы тебя помним.

   Примерно в это же время наш взвод также обзавелся командиром. Старший лейтенант Якимов выглядел совсем юным и тут же получил прозвище, вполне легальное по звучанию, но которое я не хочу озвучивать, чтобы не показывать нашу глупость. Намекну только, что основой послужило имя главного героя одного из детских рассказов Льва Толстого. Валерий Руфимович пришёл к нам с должности командира взвода разведывательной роты и не был новичком в разведке

   Странно, но наш взводный плохо выговаривал букву "р". Странно, потому что этот малозначительный дефект речи должен был послужить препятствием для службы на командных должностях. Вместо этого получалась буква "д". Как-то в клубе показывали кинокартину "Бриллианты для диктатуры пролетариата", и хитрый Юра Рачкевич додумался поинтересоваться, какой сегодня фильм? Бедный Валерий Руфимович с трудом произнёс "Бдиллианты для диктатуды пдолетадиата", но это было только начало. Впрочем, по воспоминаниям самого Валерия Руфимовича изобретателем этой глупой шутки был вовсе не Рачкевич, а старшекурсник Худяков, а основанием для этого послужила одноименная книга Юлиана Семенова. Хядков тогда получил такую взбучку, о которой, говорят, помнит и по сию пору.После третьего любопытствующего курсанта сообразительный взводный стал посылать всех, куда подальше с использованием короткой фразы, в которой не было ни буквы "д", ни буквы "р". Мы этому радовались и продолжали подходить к нему с невинным видом, продолжая задавать один и тот же вопрос, пока, наконец, кто-то не получил взыскание. Впрочем, наш взводный не был злым или злопамятным. Частенько он прощал нам наши грехи и "забывал" о наказании.

   Валерий Руфимович был человеком бесхитростным и незлобивым. Однажды старшекурсники положили в коридоре перед канцелярией роты спущенный футбольный мяч, замаскировав им тяжелое чугунное спортивное ядро для метания. Единственный, кто попался на эту удочку, был наш взводный. Он его пнул. Сильно.

   Якимов как-то приезжал на встречу наших выпускников и был встречен там с радостью и уважением. Я тоже всегда вспоминаю о нём с добром.

   Второе увольнение у первого курса случилось на праздник 7 ноября. Погода была пасмурная, моросил дождь. Я отказался идти в город. Мокнуть под дождем, не имея ни знакомых, ни особой цели не представлялось интересным. Саня Зайков и Сергей Федосенко умудрились познакомиться с девушками Леной и Любой и показали завидное постоянство. Спустя пару лет они женились и живут в счастливом браке по сию пору.

   Процесс подготовки в увольнение для разных курсов также был неодинаков. Первый и второй курс прежде, чем получить увольнительные в расположении роты всегда подходил к перекладине и должен был получить зачёт: выполнить подтягивание или подъем переворотом на отлично или, в крайнем случае, на "хорошо". Со старшими курсами этого делать не было смысла, потому что там уже гарантированно всё делалось на отлично. Затем все курсанты с проверенным внешним видом офицером роты отправлялись на плац, где увольняемые ещё раз проходили краткий, но строгий строевой смотр под водительством дежурного по училищу. Старшим курсам скидки тоже могли быть сделаны, но если вдруг на плацу оказывался полковник Ашихмин, тут уж дрожать приходилось всем. Он проверял буквально всё вплоть до нательного белья, измерял до миллиметра расположение эмблем в петлицах, длину шинели. Даже пуговки и штрипки внутри парадных брюк не оставались без внимания. Однако при обнаружении недостатков Степан Георгиевич увольнения не лишал, но заставлял все исправить "Ничего, я подожду, - говаривал он, - Вы должны наперёд думать, что может вас заставить сделать жизнь, а жизнь для вас на сегодня это я".

   Вне зависимости от того, кто отпускал в увольнение, готовились к походу в город всегда очень тщательно. Мыли голову из уже упомянутой трехлитровой банки на двоих, гладились, частенько брали взаймы друг у друга более новые и чистые рубахи, галстуки и прочие детали военного гардероба. Меняли выданные Родиной сатиновые трусы на гражданские ибо "случаи разные бывают".

   Всегда аккуратный скрупулезный в таких случаях Игорек Вабул готовился отбыть в краткосрочный отпуск до утра следующего дня. Всё уже было готово, включая плавки, и лежало на табурете. Не было только денег. Я лениво перебрасывался фразами через два ряда кроватей с Ганчуком. Игорь покрутил головой и, прервав наш праздный диалог, спросил у Валентина:

   - Хохол, деньги есть?

   - Нэту, - отозвался Ганчук.

   - Ну, дай трёшку, - сделал ещё одну попытку Игорёк.

   - Нэту, - вновь последовал равнодушный ответ Вальки.

   - У тебя же есть, - продолжал напирать Вабул. Действительно, деньги у Ганчука были всегда, и тут же от него последовал подтверждающий ответ:

   - Е!

   - Дай.

   - Нэту, - злорадно ответил Валентин.

   - У, хохол, жмотяра, - беззлобно констатировал Вабул, и пошёл добывать деньги. Через несколько минут он вернулся довольный. В руке у него было три рубля. Он весело помахал купюрой в воздухе, демонстрируя её Ганчуку, потом тщательно расправил, положил, на табурет и, сняв трусы уселся сверху. Переодевая плавки, встал, и тут я увидел совершенно потрясшую меня картину. Трешка прилипла к голой заднице, Игорек поднялся, и в силу анатомических особенностей купюра исчезла между ягодичных мышц. Вабул натянул плавки и, мурлыкая себе под нос бодрую песенку, повернулся, чтобы взять брюки. В первый момент он не поверил своим глазам - денег не было!

   Меня от смеха свело судорогой, я не мог даже вздохнуть. Игорек, заподозрив страшное, грозно посмотрел на меня и зарычал:

   - Ты взял?!

   Потом сообразил, что через два ряда кроватей я сделать этого не мог, Ганчук тоже сидел прямо перед ним и не вставал с места. Вабул кинулся лихорадочно искать трехрублевку, но её не было. Подозреваю, пропажа была бы обнаружена при первом же походе в туалет, но когда бы он ещё случился?!

   Неизвестно, как долго бы продолжались поиски, но я, наконец, пришел в себя и, захлебываясь от смеха выдавил: "У тебя задница деньгу съела". Два раза Вабулу повторять не надо было. Как удивительна человеческая память! Интересно, сам Игорек помнит ли этот случай?

   По улице Каляева народ возвращался с демонстрации. Слышались радостные возгласы, народные и революционные песнопения, в окна казармы виднелись кумачовые лозунги и транспаранты, флаги союзных республик. Взгрустнулось, и я пошёл учить первые китайские иероглифы. Это дело оказалось весьма трудоемким. Выучить их можно было одним способом - только путем многочисленных прописей каждого из них, мысленно при этом надо было произносить китайское звучание и русский перевод. За четыре года пришлось сделать сотни тысяч, а то и миллионы таких прописей. Обычный китаец после выпуска их школы осваивает около 2500 иероглифов. Чтобы свободно читать газеты, необходимо владеть 3500, а 7000 это очень высокий уровень образованности. Нам предстояло освоить более 4000 китайских закорючек и весьма сложных.

   Шли дни. Учёба была интенсивной, образ жизни напряженный, строгий распорядок и взыскательность командиров, разумеется, влияли на психику, а развлечений почти не было, поэтому их придумывали сами.

   Однажды утром перед подъёмом неясный дискомфорт принуждал меня пробудиться. Впервые я просыпался не по команде дневального. Я долго крутился на кровати и, наконец, открыл глаза. Прямо перед собой увидел лицо Рачкевича, который что-то нашептывал мне на ухо.

   - Юра, отвали. Тебе чего надо? - грубо пробурчал я, опять намереваясь "отрубиться".

   - Ну, блин, проснулся, - разочарованно произнёс Рачкевич и перебежал к соседней кровати, на которой спал Максимов. Я заинтересованно сел на кровати, натянув на плечи одеяло. Было зябко. А Юрик, тем временем, опустился к "Максу" и принялся бубнить.

   - Борюсик, дай подушку поссать, Дай подушку поссать.

   Боря принялся раздраженно крутиться на кровати, подминая под себя то, что Рачкевич сейчас бессовестно выпрашивал. Подсознание спящего "Макса", вероятно, подсказывало, что подушку просили "поспать", но сказано было другое слово. Я не выдержал и заржал, глядя, как Борька откровенно жадничает. Подушки ему было жаль, но Юра был настойчив, и "Макс" все сильнее ерзал по кровати, подсознательно понимая, что просто так не отвертеться и с подушкой придется расстаться. Одному богу было известно, чего он там удумал во сне, но, в конце концов, не просыпаясь, сел на кровати и жалобно промычал: "Ну, на фига, ну на фига, - сделал паузу и решительно выпалил, - возьми вон у Шуры", - указав на Саню Зайкова. Потом рухнул на кровать и счастливо захрапел.

   Мы Юркой пошли к Шуре. Здесь разговор оказался коротким. Мой командир отделения (а Рачкевич, поступивший со срочной службы в чине ефрейтора, изучал французский язык в третьем отделении), не открывая глаз, как отрубил: "Пошли нах, Совсем оборзели!" - и мы передвинулись к Сереге Федосенко. Добрейший и безотказный Сережа по первой же просьбе поднялся и с закрытыми глазами безропотно подал нам подушку. На этот развлечение закончилось. Проснулся Сергей Макаров. Он всегда просыпался за пятьдесят минут до подъёма, чтобы ещё раз повторить иероглифы перед занятиями.

   Мы все четыре года поражались трудолюбию "Макарыча". Всё это время он просыпался для "сампо" до подъема, а потом вместе со всеми бежал на зарядку. Когда все ложились спать после отбоя, Серега шёл в класс ТСП заниматься китайским. Создавалось впечатление, что он и вовсе не ложился спать. Училище он закончил с медалью, ему предлагали остаться в училище, но отправился в войска и через пять лет оказался в Афганистане.

   .То было развлечение эпизодическое, наряду с проложенной между простыней и матрацем ниткой, которую необходимо было потянуть после отбоя и спящий тут же вскакивал, чтобы вытряхнуть "живность" из-под одеяла. А ведь были ещё и системные, которые в свою очередь делились на гладиаторские и соревновательные.

   Признаюсь, что эту классификацию ваш покорный слуга сочинил сам, но суть их была примерно такой.

   К "гладиаторским" можно было отнести различные бои. Это были попросту драки между курсантами, но к ним тщательно готовились. Обычно заранее назначалось время. Место оставалось, как правило, одним и тем же - это спортгородок. Иногда это были каратист на каратиста, боксер на боксера либо просто бой без правил.

   Наибольший интерес вызывали схватки, например, когда один крепкий и здоровый бился против двоих, но "мелких" по телосложению. Особенно отчаянной сложилась схватка опытного боксера Копылова против Гарика Ниточкина и...фамилию второго бойца, увы, моя память не удержала. Копылов держался долго, но таки "мелкие" его забили, в конце концов.

   Один из боев закончился драматически, когда матерый каратист и наш замкомвзвода Юра Козлов выступил против спарринг-партнера, вооруженного штык-ножом. Юра обезоружил противника, но тот умудрился перед этим воткнуть ему нож в бедро. Травма случилась довольно тяжелая.

   Из подобных боев делались практические выводы. Почти вся рота собиралась поболеть. Выбирался рефери, работал тотализатор. Иногда готовились перевязочные средства и медикаменты.

   Однажды я был свидетелем того, как два курсанта 2 курса поспорили, сколько "подъем-переворотов" сделает "Вица" Мервищев (фамилия изменена). Я не помню, кто там выиграл, кажется, получилась ничья, так как спорщики устали считать и после трехсотого раза перестали это делать, а Витя сделал ещё пару десятков раз, спрыгнул с перекладины и, как ни в чем не бывало, пошёл учить китайский.

   Спустя много лет полковник Виталий Мертвищев займёт одну из руководящих должностей в ГРУ. Могу с полной уверенностью сказать, что пока такие люди у руля специальных сил, наша Родина может чувствовать себя в безопасности. Это я сейчас без иронии.

   В другого рода схватках обходилось без крови и травм, но было не менее азартно и интересно. Болельщиков собиралось, пожалуй, даже больше. Здесь одним из лидеров мог считаться курсант Иванин.

   Как-то посчастливилось быть свидетелем такого действа с его участием. В бытовке на аккуратно расставленных табуретах сидел едва ли не весь личный состав роты. Перед зрителями стоял письменный стол. За ним сидел главный участник курсант Иванин. По бокам стояли два помощника у них в ногах ведро для приема рвотных излияний. Арбитр с секундомером дал команду "Пошёл!" и началось. Дело в том, что за некоторый, весьма короткий период времени Иванин взялся на спор съесть десять плиток шоколада, а это, между прочим, целый килограмм!

   Один помощник разворачивал плитки, другой ломал на дольки, а Иванин запихивал их себе в рот. Ведро не пригодилось, пари было выиграно, в результате чего в качестве приза спорщик получил...плитку шоколада. В другой раз он выпил полведра томатного сока, но сам я этого не видел. Говорят, спор проиграл. Выпил всё, но не выдержал оговоренного срока до конца действа и вернул всё содержимое в ведро.

   Такие развлечения происходили не часто. Офицеры роты относились к этому вполне лояльно и частенько сами становились азартными зрителями.

   Лейтенант Сергей Макаров, выпустился в Капчагай командиром группы 4 роты 2 отряда 22 ОБрСпН САВО, где служил до декабря 1984 года, когда был назначен командиром 2 роты в разворачивающийся по афганскому штату 334 отдельный отряд кадра 5 ОБрСпН БВО в Марьиной Горке. В ДРА, во время "разбора полётов" Мараварской трагедии, будучи единственным свидетелем, присутствующем при отдаче устного приказа комбата не промолчал и честно рассказал, что это комбат отдал устный приказ командиру 1 роты капитану Цебруку продвигаться дальше по ущелью, для досмотра следующего кишлака, где и погибли 1 и 2 группы 1 роты и ротный к-н Николай Цебрук. Уже шли разговоры, что ротный - 1 самовольно дал команду на продвижение и досмотр кишлака, и виновными хотели назначить погибщих офицеров Цебрука и Кузнецова, но Сергей Макаров не промолчал. Это стоило ему успешной карьеры, и он это прекрасно понимал, рассказывая, как всё было...

   Для меня в этом не было ничего удивительного в том, что Сергей проявил такую принципиальность. Он всегда был, хоть и вспыльчивым, но человеком честным и прямым

   После роты старший лейтенант, а затем капитан Макаров ушёл в штаб отряда, откуда и заменился в июне 1987 года в 12 ОБрСпН ЗакВО, в Лагодехи, где и служил в штабе бригады до 1989 года. В начале 1989 года майор Макаров перешёл на преподавательскую должность на родную кафедру иностранных языков родного РВВДКУ, где и преподавал до выхода в запас в декабре 1993 года. Жил и работал в Рязани.

   Кавалер ордена За службу Родине в ВС СССР Ш степени, Калининский кадет и выпускник 2 взвода 9 роты подполковник запаса Сергей Васильевич Макаров умер после тяжелой продолжительной болезни. В четверг получил диагноз от врачей, в пятницу сходил попрощаться с друзьями, а в субботу лег и умер. Похоронен на Богородском кладбище Рязани

  

   16. "БЗДЫНЬ". "АТМОСФЭРА".

  

  

   В конце ноября я вдруг выяснил, что зима на рязанской земле такая же снежная и суровая, только наступает заметно позже, чем в Сибири. Это была неприятная новость. Снегу навалило много и быстро. Четвертый батальон убивался каждое утро на плацу. Нашему взводу досталось по площади меньше чем им, но в расчете квадратных метров на курсантскую душу, пожалуй, ещё и больше. После обильного снегопада приходилось выходить вместо зарядки на уборку всем взводом, но времени все равно не хватало.

   Ещё хуже обстояли дела, когда снег падал днём либо сыпал с утра и до вечера. Тогда чистка прилегающей к плацу территории начиналась сразу после ужина, а могла продолжиться и после отбоя.

   Так было и в этот раз. Капитан Селуков уже обжился в роте, но почти каждый раз приходил к вечерней прогулке и оставался на поверку. Четвертому и третьему курсам приходилось туго после вольницы с бывшим командиром роты. Иван Фомич спуску им не давал и выгонял на вечерние мероприятия, невзирая на сроки службы и прочие заслуги перед ротой. Старшие курсанты прятались по закоулкам, ротный их вытаскивал и бесцеремонно отправлял на улицу. Началось ожесточенное противостояние в которой борьба велась с переменным успехом.

   Прогулка только что прошла, Селуков пребывал в благодушном настроении. Он понимал, что излишней жесткостью можно только испортить отношения с личным составом и время от времени по-отечески смягчал требования. Сейчас он стоял перед строем и рассказывал что-то интересное о своей службе в уссурийской бригаде.

   Рассказчик он был хороший, и курсанты хохотали, отзываясь на его очередную армейскую байку. Смеялись все, кроме нас, первого курса, потому что нам ещё предстояло идти убирать от снега свою территорию. Хотелось побыстрее выйти и соответственно, быстрее вернуться, а ротный и не думал заканчивать.

   Наконец, судя по сюжету, дело шло к завершению. Селуков, чтобы подчеркнуть неожиданность окончания сюжета, звонко ударил ладонь о ладонь и громко произнёс: "И тут...бздынь!" Вот! Это был момент истины. В одну секунду все поняли, что из "Амбы" Иван Фомич стал "Бздынем".

   Никто уже и не помнит, что он рассказывал тогда до этого возгласа, и что говорил после, но это слово "бздынь", ставшее его прозвищем, помнят все курсанты девятой роты, несмотря на то, что с тех пор прошло уже сорок лет. Более того, уверен, это слово знают и те курсанты, что сейчас учатся в батальоне спецфакультета училища. Помнят и самого Ивана Фомича Селукова.

   Потом была уборка территории. Ближе к полуночи, когда уже были перелопачены тонны снега, мы пошли на перекур. Пустовавший первый этаж казармы как нельзя лучше подходил для этого. Мокрые от пота и снега расселись на полу вдоль обшарпанной стены, чуть отдышались и запели. Мы уже привыкли к постоянному недосыпу и поняли: много ли спишь или мало, всё равно свободная минутка отдавалась сну, если его не было, то занимались делом на тот момент порученным, а когда работаешь, о сне просто не думаешь. Но отдых и разгрузка тоже была необходима, способов для этого было не много и мы всем взводом дружно затянули:

   Не смотрите вы так сквозь прищур своих глаз,

   Джентльмены, бароны и лЭди!

   Я за двадцать минут опьянеть не смогла

   От стакана холодного бренди.

   Ведь я институтка, я дочь камергера,

   Я черная моль, я летучая мышь.

   Вино и мужчины -- моя атмосфЭра!

   Приют эмигрантов -- свободный Париж!

  

   Очень нам нравилась эта песня, и тогда я не знал, что ни Аркадий Северный, ни Гулько, ни какой либо другой исполнитель шансона не имели к ней авторского отношения, а поэтессе Марии Николаевне Волынцевой, которая жила в Париже, на тот момент исполнилось семьдесят восемь лет.

  

   Я сказала полковнику: "Нате, берите!

   Не донской же валютой за это платить.

   Вы мне франками, сэр, заплатите.

   А все остальное -- дорожная пыль!"

   Ведь я проститутка, я фея из бара,

   Я черная моль, я летучая мышь.

   Вино и мужчины -- моя атмосфЭра!

   Приют эмигрантов -- свободный Париж.

  

   Дальше мы слов не знали и перешли к другой песне:

  

   Напишу через час после схватки

   А сейчас не могу, не проси.

   Эскадроны бегут без оглядки

   Мертвецов унося на рыси.

   Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,

   Офицерам наскучил солдатский жаргон.

   И кресты вышивает последняя осень

   По истертому золоту наших погон.

  

   Потом мы уже вошли в раж и продолжили песнопения:

  

   А в сумерках кони проносятся к яру...

   Ну что загрустили, мой юный корнет?

   А в комнатах наших сидят комиссары

   И девочек наших ведут в кабинет.

  

   Над Доном угрюмым идем эскадроном,

   На бой вдохновляет Россия-страна.

   Раздайте патроны, поручик Голицын,

   Корнет Оболенский, надеть ордена.

  

   Ах, русское солнце - великое солнце,

   Корабль-император застыл, как стрела...

   Поручик Голицын, а может, вернемся?

   Зачем нам, поручик, чужая земля?

  

   Пели по одному куплеты-припевы, а то и по несколько строк, потому что слов или не знали или знали ещё плохо.

  

   Наша жизнь - не игра,

   Собираться пора,

   Кант малинов

   И лошади серы.

   Господа юнкера,

   Кем вы были вчера?

   А сегодня Вы все - офицеры.

   Господа юнкера,

   Кем вы были вчера?

  

   Была и вовсе, с позволения сказать, песня, когда кто-то один вдруг кричал: "Бидон!!" Остальные подхватывали хором: "Бежали бабы за кордон. Они бегут, бегут бегут, а их....,....,....," И опять восторженным диким криком: "Бесплатно!!".

   Военный шансон был очень популярен в нашей роте. Если посмотреть внимательно, то песни были глубоко патриотичными, но подчеркивали приверженность отнюдь не к советской власти и России, а царскому офицерству, их достоинству, чести. Этот репертуар мы быстро переняли от старших товарищей.

   Я не зря, сейчас так обстоятельно заострил на этом внимание. Удивительная атмосфера царила тогда в нашей роте. Мы презирали замполитов-комиссаров, а идеалом для нас был царский или белогвардейский офицер. Об этом никто не говорил вслух, но так оно и было. Может быть, поэтому старший лейтенант Невмержицкий, который манерами и поведением напоминал царского офицера, так легко и быстро вписался в коллектив и был уважаем и любим всеми? То же самое можно было сказать и о лейтенанте Павлове Валимире Игоревиче, который кроме всего прочего обладал ещё и изощрённым чувством юмора. Как-то вечером мы с Костей Кожмяковым после команды 'отбой' отжимали в своих кроватях перед сном и Павлова, проходя мимо, вежливым голосом бросил: 'Господа, а ваши дамы уже ушли'.

   Выпускник 8 роты РВВДКУ 1976 года лейтенант Невмержицкий после выпуска остался в училище командовать взводом курсантов 9 роты. Командовал сначала 1-м, а затем 4 взводом. С 1981 по 1985 год командовал 13 ротой 5 батальона РВВДКУ, затем ушёл в войска. С 1985 по 1995 Николай Иванович занимал должности командира роты, командира отряда и заместителя командира 12 ОБрСпН сначала Закавказского, а затем, после вывода бригады в Асбест, Уральского Военного Округа. С 1995 года проходил службу в Главном Управлении ГШ ВС РФ. Выйдя в запас, трудился в службе безопасности ОАО "Газпром". Кавалер двух орденов Мужества, выпускник 8 роты РВВДКУ полковник Николай Иванович Невмержицкий умер 11 октября 2013 года. В Московском метро у него остановилось сердце. Похоронен на Николо-Архангельском кладбище.

   Курсанты третьего курса на смотре художественной самодеятельности даже поставили отрывок из пьесы "Интервенция", в котором не было ничего общего с первоисточником. В постановке фигурировали заидеологизированные до истерики "красные", разухабистые и коварные махновцы, честные и благородные белогвардейцы. Я, честно, ума не приложу, как это мог пропустить политотдел училища, и почему нам такое сходило с рук? Замполита у нас не было никогда и это тоже осталось загадкой. Позже и в боевых частях институт замполитов рот был также упразднен, за исключением отдельных рот и 3 Гв.ОБрСпН в ГСВГ.

   Эти песни пел курсант третьего курса Китаев, наш Витя Грузд и многие другие, однако все они и рядом не стояли с нашими братьями-близнецами Лавровыми. Эти пели профессионально, и шансон не был их коньком.

   Чаще это была красивая эстрадная музыка из репертуара композитора В. Мигули. На концерте училищной художественной самодеятельности они проникновенно исполняли песню "Солдат", аккомпанируя себе на гитаре и дудочке-свирели. Когда начинали петь припев: "ты же выжил солдат, Хоть сто раз умирал, Хоть друзей хоронил И хоть насмерть стоял..." начальник училища генерал Чикризов плакал, плакали и приглашенные ветераны и даже суровый полковник Ашихмин не выдерживал. И это не фигура речи, действительно по их щекам катились слёзы.

   Однако даже такая популярность не спасла братьев Лавровых, одного от дисбата, другого от исключения из училища. Впрочем, Саша и Сергей быстро разочаровались в романтике разведки, и этот тяжелый труд оказался не для них.

   Уверен, что самоволки были не такой уж необходимостью, уличные драки - несдержанностью, а тем более, гульба - внутренней потребностью (алкоголиков не было), но лишь юношеским подражанием романтическому образу жизни молодых юнкеров и подпоручиков, давно ушедших времен царской России.

   Знаю, что всё это сохранилось в сердцах уже убеленных сединами подполковников и полковников, моих однокашников, и до нынешних дней.

  

   Мы были лучше и честней,

   Мы нашу жизнь, как песню, пели.

   И над могилами друзей

   Который год поют метели.

   Уютный дом и тишина

   Нам доставались в жизни редко,

   У нас с тобой - одна война,

   Одна профессия - разведка.

  

   Это была, пожалуй, одна из главных наших песен. Даже более любимая, чем "Синева". Теперь, когда могилы обрели конкретные места, а таблички на них вполне реальные имена друзей, эта песня получила особый смысл - воспоминание.

   Борьба со снегом продолжалась несколько дней. Мы победили, но и наши силы оказались не беспредельны. Очередным утром наше отделение расселось в китайском классе, вошла Валентина Алексеевна и увидела...наши спящие тела, упавшие головами на столы. Малеева села за стол и молчала. Однажды с трудом подняв голову от фуражки, я заметил её жалостливый взгляд.

   Валентина Алексеевна дала нас выспаться за первый час занятий, а затем мы проснулись, и она стала давать нам новый материал за последующие полторы пары. Домашнее задание не спрашивала.

   После обеда, когда мы вернулись с приема пищи, и все курсанты занимались своими делами перед чисткой оружия, в расположение ворвалась Малеева. Не обращая внимания на окружающих, она ринулась в кабинет командира роты. Через пятнадцать минут она выскочила оттуда и с покрытыми красными пятнами лицом, покинула казарму. Ещё через минуту раздалась команда дневального: "второй взвод строиться!"

   Ротный шёл в сопровождении старшины Судакова по прозвищу "Цандер", что в переводе с французского означало "судак". Иван Фомич не так давно снял с должности Быкова и назначил Игоря.

   Правда, между этими двумя событиями старшиной роты успел побывать курсант Чернега, по прозвищу "Сэм", который отличился тем, что сводил в "самоход" всю роту. Иными словами, построил личный состав повзводно, вручил первому и замыкающему курсантам сопровождения, как положено красные флажки, скомандовал: "шагом марш!" и повёл роту к выходу. Дежурный по КПП, никак не ожидавший такой наглости, открыл ворота и мы, дружно маршируя, направились на улицу Подбельского - своего рода рязанский Арбат. Там последовала команда "разойдись", было назначено время сбора, а дальше первый и второй курс отправились в кино, третий и четвертый - по своим делам.

   До генерала этот сэмовский поход не дошёл, но Селукова таким образом обмануть было невозможно, и Чернега был немедленно снят с должности без особых последствий, однако Этим он был вписан в анналы истории девятой роты.

   Выпускник 1 взвода 9 роты л-т Александр Яковлевич Чернега после выпуска служил в 40 отдельном дисциплинарном батальоне СибВО в Бердске, откуда в 1979-м прибыл в Белорусский Военный Округ на должность командира 2 взвода 80-й отдельной разведроты Витебской дивизии ВДВ. С 1979 по 1981 проходил службу в ДРА сначала в 80-й разведроте, в затем в 317 Гв.ПДП 103 Гв.ВДД.

   Мы, второй взвод, переминаясь с ноги на ногу, ожидали развития событий. Селуков выглядел смущенным. Он долго ходил вдоль строя своей кошачей походкой, закинув руки за спину. Потом остановился, подошёл к четвертому отделению, пристально посмотрел в глаза каждому из нас и произнёс, обращаясь к старшине: "Игорь Валентинович, "китайцев" в ночные работы не назначать". Потом развернулся на каблуках и ушёл.

   Старшина Судаков был глубоко уважаем всеми курсантами. Всегда спокойный и выдержанный, он никогда не позволял себе издевок по отношению даже к первому курсу. Основной его чертой была справедливость. Подтянутый, аккуратный, в тщательно отутюженном обмундировании для меня он на всё время службы остался образцом ношения формы одежды. Иван Фомич обращался к нему исключительно по имени и отчеству.

   Распоряжение ротного, конечно, осталось не выполненным, ибо таковое было невозможным, однако ночные работы для всего взвода резко сократились.

   После окончания училища попал служить в 9 бригаду г. Кировоград. Затем окончил курсы контрразведки КГБ СССР. Уволился в запас из СБУ Украины в 1994 году в звании полковника.

   Несколько курсантов нашего взвода были зачислены в команду училище по пулевой стрельбе. Однако спортивная карьера некоторых из них, например. Игоря Скирты, драматически завершилась под Новый год. Несмотря на младенческий курсантский возраст, который тому моменту составил всего три месяца (карантин не в счет) половина нашего взвода решила скрытно отметить праздник на первом не жилом этажа нашей казармы. Я тогда стоял дневальным по роте, поэтому повествую о случившемся со слов одного из участников. Купив пару бутылок водки, тайно собрались в полной темноте одного из помещений первого этажа. Водка только пошла по кругу и в тот момент, когда Скирта, закинув голову, в позе трубача уже приготовился сделать первый глоток, неожиданно зажегся свет и в дверях стоял дежурный по училищу - руководитель команды по стрельбе. Курсанты были с позором изгнаны из такого тёплого местечка. Ну что ж...молодые были необученные - не выставили боевое охранение, но выводы сделали ещё до начала занятий по тактико-специальной подготовке.

  

  

   17. УЧЕБНЫЕ ПРЕДМЕТЫ. МПД.

  

   Иностранный язык, а потом ещё и военный перевод занимали львиную долю учебной программы, но это было далеко не всё. В войсках знание иностранного языка не являлось предметом первой необходимости, зато это открывало перспективы поступления в специальные военные учебные заведения и давало возможность продолжить работу уже в другой разведке. У многих моих однокашников так и сложилось. Именно поэтому имена некоторых героев изменены.

   Все остальные предметы я делил на необходимые и интересные с одной стороны, и обязательные и скучные с другой. Ко вторым относились связанные с политобразованием: истмат, диамат, марксистско-ленинская философия, ППР (партполитработа в войсках). Защита от оружия массового поражения также считалась таковой. Впрочем, программа этого предмета была рассчитана года на полтора и заканчивалась сдачей зачета без оценки. Я и Костя Кожмяков сдали этот предмет без сдачи. Написали реферат, один на двоих, поработали на кафедре, и зачёт был обеспечен.

   Существовало три предмета неразрывно связанных между собой. Это тактико-специальная подготовка, минно-подрывное дело и военная топография. Огневая стояла особняком и также была обожаема всеми.

   Военная топография, как мне кажется, была основой всего, хотя и на первый взгляд не такая ответственная и броская. Действительно, хорош будет тот разведчик, который во время поиска либо на маршруте движения к месту выполнения задачи заблудится на местности.

   В самом начале учёбы наш преподаватель майор Братикин, звучно окая, произнёс примерно следующую речь, в первом слове делая ударение на букве "а": "БолотА бывают двух видов - проходимые и не проходимые, сейчас мы с вами пройдемся по непроходимым болотАм". С этого момента он получил прозвище "БолотА". Так он и остался в моей памяти.

   Нам повезло, что "БолотА" оказался энтузиастом своего предмета. Ему предстояло из, в основном, городских бестолочей сделать разведчиков, для которых лес станет родным домом, а мы упорно не хотели учиться. Сачковали на классных занятиях, пытались срезать маршрут на местности, всячески хитрили. Но наш мудрый преподаватель был не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Всё что нам предстояло пройти по карте во время занятий, он буду уже майором, преодолевал сам, ставил вешки, на которые накалывал листки бумаги, где каждому из нас надлежало поставить свою подпись. Короче говоря, несмотря на наше упорство, достойное лучшего применения, он сделал из нас разведчиков, прекрасно умеющих ориентироваться на любой местности в любое время года или суток. Этот навык, пожалуй, единственный из всех оказавшимся полезным и в гражданской жизни, остался со мной навсегда.

   Воздушно-десантную подготовку и вовсе за предмет не считали, ведь в основном, всё сводилось к укладке людских парашютов и некоторых парашютных систем, максимально сложная из которых была ПГС-500. Освободиться на целых шесть часов от тяжелых "воловьих" сапог, гимнастерок, а летом ещё и позагорать, вздремнуть, это ли не отдых?

   Минно-подрывное дело (МПД) началось с теоретического изучения типов и видов взрывчатки, мер безопасности, зарядов, различных формул, а все с нетерпением ждали практики. И она началась, но это оказалось нечто другое, чем все полагали.

   Майор Тимофеев, так звали преподавателя, возил нас изучать на практике инженерные сооружения, которые потом предстояло выводить из строя. Разумеется теоретически. Мосты: автомобильные и железнодорожные, бетонные и деревянные. Газораспределительные станции, насосные станции, трубопроводы и прочее. Там, на местности он указывал уязвимые места. По его просьбе нас пропускали на территорию, и он демонстрировал, где лучше устанавливать заряды.

   Например, однажды, а это было уже на втором курсе, мы приехали к бетонному мосту с задачей его "подорвать". Мост поддерживался несколькими рядами бетонных опор, поэтому каждому отделению досталось по одному ряду. Минировалось всё "с нуля". Иными словами, обмеряли опоры, затем по формуле вычисляли вес взрывчатого вещества, имитация тротиловых шашек крепилась на соответствующей высоте, при этом в ход шли подсобные материалы - куски строп, парашютные резинки и прочее. После чего протягивался детонирующий шнур, устанавливался капсюль-детонатор (КД) и взрыватель.

   Преподаватель осматривал не только результат, но и следил за последовательностью действий, так как нарушение этого могло на практике повлечь гибель подрывника. И только потом выставлял оценки по отделениям.

   Это будет потом, а на первом курсе все начиналось с малого: правильной изготовки и воспламенения огнепроводного шнура, обжима капсюль-детонатора и прочих важных мелочей.

   Конечно, это продолжалось не месяц и не два, а, если не изменяет память, три года. МПД изучалась глубоко и подробно, однако, в рамках вероятных задач спецназа, поэтому в учебной программе, если и была военно-инженерная техника, системы разминирования, то лишь в ознакомительном плане.

   Не меньшего внимания требовало подробное изучение специальных зарядов, которые были на вооружении спецназа ГРУ, включая мобильные ядерные фугасы, которыми так пугал мировую общественность в смутные 90-е годы генерал Лебедь

   У майора Тимофеева не было всех передних зубов, были вставные. Спросить его об этом мы так и не решились, но почему-то думалось, что связано это с его профессией подрывника. Курсанты вообще были склонны героизировать своих командиров и преподавателей, особенно тех, кого уважали и любили.

   Ясным морозным днём мы по команде майора Тимофеева высадились из ЗИЛа и построились в две шеренги, оглядываясь по сторонам. Это был заброшенный карьер. Здесь нам и предстояло провести четыре часа занятий по МПД с темой "подрыв фугасов". Ящик с подрывными принадлежностями оставался в кузове. Следом подошёл ГАЗ-66 и трое наших курсантов, сопровождавших опасный груз вытащили ящики с тринитротолуолом. Как положено по технике безопасности, взрыватели, огнепроводные шнуры, подрывные машинки, КД и электродетонаторы должны следовать в отдельном от взрывчатки транспорте.

   Снег ещё не выпал, и промерзшая земля глухо стучала под сапогами. В этот день мы были налегке. Шинели, РД и автоматы АКС-74 по штату. Тяжеленные гранатометы РПГ-16 в этот раз не брали. Первая часть занятий проходила по нескольким учебным точкам. На первой изучались меры безопасности под руководством командира отделения - это было обязательным для любых подрывных работах. На второй старательно нарезали огнепроводный шнур на небольшие отрезки. На третьей занимались обжимом КД.

   Короче, говоря, почти всегда повторяли все простые элементы подрывных работ, так, чтобы это стало делом обычным и привычным.

   Наконец, приступили к основной цели занятия. Мы были при саперных лопатках, но закапывать фугас не стали. Просто поставили один ящик на другой. Установили несколько электродетонаторов, но только лишь для того, чтобы каждый мог поучаствовать в их подготовке. Затем параллельно их соединили. Нам показалось мало просто подорвать фугас, и мы попросили преподавателя положить невесть откуда взявшийся лемех от тракторного плуга. Тимофеев согласился и указал точное место для него.

   Всё было готово для подрыва. Преподаватель приказал всем лечь, а сам остался наблюдать. Крутанули ручку, затем прозвучала соответствующая команда, какой-то счастливчик нажал кнопку КПМ, и раздался потрясающий взрыв. Земля вздрогнула под нашими телами, а находились мы относительно близко к месту взрыва, черно-серый цветок вздыбился в середине карьера. Лемех взлетел вверх, превратившись в черную точку, а затем с воем устремился вниз. Именно это показалось мне самым страшным.

   Земля и пыль осели, и мы устремились к месту разрыва. Майор Тимофеев рассчитал всё точно. Лемех упал совсем рядом от эпицентра и врезался в грунт так, что его не было видно.

   Занятия закончились, оцепление было снято и через час мы уже были в стенах училища. Таким образом, майор Тимофеев учил нас, что как был ни был разрушителен взрыв, каким бы он не казался неуправляемым, если всё делать правильно, то всё произойдёт как тебе надо, а для этого необходимо глубоко изучить свое дело.

   Не менее интересными были и теоретические занятия. Особенно запомнилась тема по изготовлению взрывчатки из подручных средств. Записи велись в секретной тетради, которая была у каждого курсанта. Я не знаю, что сейчас такую информацию публикуют в свободном доступе Интернета, но нас обучали сложной, но доступной в полевых условиях технологии и рецептуре. Выходной продукт - взрывчатое вещество было надежным, только имело один недостаток - пониженную мощность, поэтому необходимо было использовать специальные коэффициенты в формулах при расчете ВВ.

   . Короче говоря, МПД было наукой точной и опасной, незнание которой могло грозить гибелью, как и случилось в 3 бригаде СпН.

   Три перечисленные мною предмета - ТСП, военная топография и МПД - были неразрывно связаны между собой. К примеру, тема моей курсовой работы в конце третьего курса была "Поиск, разведка и уничтожение трубопроводов, продуктопроводов и сопутствующих инженерных сооружений".

   Постепенно шаг за шагом, от простого к сложному готовились профессионалы своего весьма специфического дела. Только профессионализм придает уверенность в себе, что в свою очередь служит основой для выполнения задач подразделениями специального назначения.

   Как бы высокопарно это не звучало, но все предметы: ВДП - парашютные прыжки, минно-подрывное дело, огневая подготовка, ТСП и другие воспитывали в курсантах смелость, что, как известно, является главным качеством бойца.

  

  

   18. ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ.

  

   Шесть месяцев в армии это громадный срок. За это время может произойти столько событий, что в мирской, гражданской жизни не объять и за годы. Я об этом уже говорил, но таковое действительно, только если ты, в особенности курсант первого курса, находишься на службе, а если в отпуске, то эта истина обретает прямо противоположный смысл. Как не кричи, но "прекрасное мгновение" останавливается только, когда ты, оказываешься в стенах родного училища. Иными словами первый отпуск пролетел так, что его и мгновением назвать трудно. Это было нечто ещё более быстрое и скоротекущее.

   Отпуск у нас всегда был на две недели позже, чем у инженерного факультета. Пока всё училище отдыхало, мы тянули поочерёдно тремя взводами караульную службу. Четвертый курс после нового года освобождался от всех нарядов, в том числе внутреннего по роте.

   Нельзя сказать, чтобы я уезжал из дома без грусти, это было уже не так тяжело, как при поступлении. И теперь, когда я слышу звуки подзабытой теперь песенки: "На прощание пожмем мы другу руки. И покинет отчий дом мученик науки... Вспоминайте иногда вашего студенты", моё сердце вновь испытывает те эмоции, что я испытывал в том своем первом курсантском отпуске.

   Теперь в училище все-таки меня ждала встреча с новыми друзьями, как оказалось впоследствии, самыми надежными по всей жизни. Впрочем, к ним в дальнейшем прибавились друзья по офицерской службе. Однако, в любом случае в гражданской жизни я новых таких друзей не приобрел, самые верные остались в армии.

   Тогда же выяснилось, что наш однокашник Шура Шиков сирота и ехать ему было просто некуда. Чуть позже он сдружился со своим тёзкой курсантом четвертого взвода (на тот момент второй курс) Александром Пушкарёвым и стал ездить в отпуск с ним. Добрая и отзывчивая семья Пушкаревых приняла его буквально, как родного, а затем и дала ему свою фамилию. Так у нас в роте стало два Александра Пушкарева. Один старший, другой - младший.

   Снег сошёл быстро, и наша обременительная война с сугробами закончилась победой, впрочем, временной. Можно было только порадоваться, что Рязань это не Сибирь, где биться пришлось бы на месяц дольше.

   К огорчению Ивана Фомича потепление принесло повышение активности "самоходчиков". Наш командир взвода Якимов тоже был самоходчик, только настоящий, в ином смысле этого слова. То есть проходил службу в подразделениях ВДВ на самоходно-артиллеристских установках.

   В нашем случае имеются ввиду убывшие в город курсанты без разрешения командира (пишу это разъяснение, поскольку в теперешние времена многие молодые люди абсолютно не представляют себе армейскую службу).

   Самоволка была своего рода рейдом за линию фронта. В грубом приближении так оно и было. Сначала необходимо скрытно приблизится к кирпичному забору, потом преодолеть его. Высота этого препятствия составляла почти три метра, но имелось основание, которое на полкирпича было шире основной части забора, и эта приступочка очень помогала "самоходчику". По верху шёл частокол острых штырей. Однажды ваш покорный слуга завис на них, пропоров по неопытности полу кителя. Благо, товарищи выручили. При этом ещё кто-то должен был прикрывать тылы в казарме, поскольку провал мог случиться, скорее всего, там.

   По последствиям и целям, естественно, разница большая, однако, мне думается, что для некоторых из нас в свое время проще было вступить в боестолкновение с "духами", чем столкнуться в городе нос к носу, например, полковником Ашихмином.

   Команда на общее построение прозвучала в воскресенье неожиданно, сразу после возвращения со спортивного праздника. Такой издевательский титул марш-броску летом и лыжному кроссу зимой мог присвоить только иезуит с политотдела. Это ежевоскресное мероприятие имело только одно положительное свойство - кратковременность. В течение часа каждый взвод и рота отдавали дань спорту (как-будто в будни этого было мало!), а затем наступало время отдыха. Одни собирались в увольнение другие, могли поспать, а третьи занимались...спортом.

   Планы неожиданно нарушились и вся рота, сопровождая построение нецензурными комментариями, начала лениво собираться на ЦП. Иван Фомич стоял в своей любимой позе - чуть сутулясь, руки за спину, ноги на ширине плеч - и внимательно наблюдал за курсантами, особое внимание уделяя четвертому курсу.

   Ох, и смекалист был наш "Бздынь" Он тоже не знал повод построения, но именно это заставляло его напрячь мозги. Иван Фомич давно понял, что отдыха после армейской роты здесь ему не будет. Неоднократные походы на ковер к генералу приучили его быть готовым ко всему. Старшекурсники и так почти беспрерывно "дисциплину хулиганили" и "водку пьянствовали", а с наступлением весенне - летнего периода активность увеличивалась, к тому же начинал свою работу "сучий" парк, примыкавший к складами и автопарку на задах училища.

   С наступлением тепла этот островок зеленых насаждений изобиловал особами противоположного пола, отнюдь не отягощенными ни девственностью, ни правилами приличия. Курсантов там из своих офицеров никто не отлавливал. Это и "самоходом" то почти не считалось. Однако был риск нарваться на патруль связистов или автомобилистов, которые приходили туда "за результатом".

   Иван Фомич напрягся. В его поле зрения попал курсант Носов. Наряду с "Дусиком" Бересневым, Слеповым, Рюминым личностью он был "хулиганской" известной, "как в Рязани, так и за Трубежом".

   Последний каламбур, взятый мной в кавычки, был на редкость удачно отвечающим своему содержанию. Историческая речушка Трубеж протекала аккурат по северной окраине Рязани и заодно частично определяла границу училищной территории. За ней начинались поля и веси, которые иногда служили курсантам, как полем боя на тактико-специальной подготовке, так и в реализации любовного потенциала.

   "Бздынь" подошел вплотную к Носову. и пристально посмотрел прямо в лицо. Носов. стушевался и опустил глаза. Последний был наголо обрит, его роскошные усы также отсутствовали, вместо них на фоне успевшего загореть лица выделялось светлое пятно. Такая удивительная и необычная трансформация произошла с ним буквально за ночь.

   Ротный угрожающе прошипел: "Ну что, вьюнош?" Такого злобного сгустка энергии не мог выдержать никто. Даже всей роте стало не по себе. Носов продолжал растерянно молчать, а Иван Фомич с утроенной угрозой продолжил:

   - Бегом в санчасть, попросишь от моего имени Виривского, чтобы он тебя положил...вчера.

   - Позавчера, - глухо отозвался Носов.

   - Тем более! - рявкнул Селуков, и курсанта как ветром сдуло. Только по старинным лестницам, быстро удаляясь, загремели его сапоги.

   Майор Виривский был начальником медслужбы, и в его ведении находилась санчасть. Он был по специализации психологом-психотерапевтом, профессией весьма редкой для тех времен, а тем более в вооруженных силах. Многие стремились попасть к нему на беседу. Виривский действительно помог не одному курсанту выбраться из тяжелого состояния. Нагрузки приходилось испытывать не маленькие. Кажется, он писал кандидатскую диссертацию по соответствующей теме.

   Иван Фомич, как ни в чем не бывало, обратился к старшине: "Игорь Валентинович, выводите людей". Судаков ещё продолжал оставаться на своем посту, хотя в это время он уже должен был передать пост преемнику с третьего курса. Замена никак не находилась.

   Как всегда девятая рота выползла последней, когда все батальоны уже топтались в ожидании неизвестного мероприятия. Ну, не положено было старшим курсам быстро бежать по крутым лестницам на построение.

   На плацу, впрочем, уже догадывались о цели построения и тихонько посмеивались в кулаки. На трибуне стояли начальник училища, полковник Ашихмин, а ними дама, знакомая многим по мимолетным встречам в "сучьем" парке. Это было удивительно, но не всем.

   Ашихмин снял мегафон, висевший у него на груди, для проверки дунул в микрофон и затем скомандовал: "Равняясь! Смирно!" Генерал- майор Чикризов буркнул: "Вольно" и полковник громко продублировал команду всем подразделениям. Начальник училища взмахом руки попросил мегафон, получил его и тут же начал гневно вещать: "Товарищи курсанты, позавчера вечером в...соседнем парке произошло позорное преступление. Один из нас...из вас совершил надругательство над девушкой,... женщиной. Сегодня утром она обратилась к командованию училища за помощью опознать негодяя и привлечь его к ответу".

   Дама стояла рядом и ничуть не смутилась такой откровенной постановке вопроса. Наоборот, похоже, что она связывала некоторые надежды с результатом поиска своего "насильника".

   Дело было в другом. Через несколько месяцев должен был состояться выпуск, а всякая женщина, будь она постоянной посетительницей "сучьего" парка или нет, мечтает о семье, детях. Само по себе желание вполне себе объяснимое и естественное, но способ был выбран ею не совсем честный, хотя понять ее, наверное, было можно. Обычным способом, путем знакомства и долгих и постоянных встреч сделать это ей уже было не возможно. Уж очень давно дама обреталась под стенами училища. Знаком был с ней не только четвертый курс, но младшие, а также и те, кто давно уже выпустился имели честь довольно близко её знать. Оставался шантаж, как единственный рычаг воздействия на потенциального жениха. Однако "жених" сказался больным и силами и проницательностью Ивана Фомича имел алиби, а потому был спасён. Надо отдать должное генералу, тот хоть и действительно был разъярен, но глубоко копать не стал, догадываясь, где надо искать любителя сладостных ощущений.

   Долгое опознание, которое провела дама, не испытывая ни мук совести, ни стыда, осталось безрезультатным. Охота за женихами продолжилась.

  

   19. ТСП. ПОЛЕВОЙ ВЫХОД.

  

   Предместье Рязани не обладало обширными лесами, да и ближайшие районы тоже оставляли желать лучшего. Может быть, поэтому занятия по ТСП частенько проходили в исхоженном вдоль и поперек Луковском лесу. А для того, чтобы обучить нас управляться с портативным радиопеленгатором или радиостанциями преподаватель подполковник Пименов вовсе обходился побережьем Трубежа. Это было скучно и не интересно.

   Тактико-специальная подготовка была предметом специфическим. С одной стороны, обойтись без него нельзя, всё таки основы и правила организации специальных мероприятий знать необходимо, а с другой, на практике всё могло зависеть от малейших нюансов, которые предусмотреть невозможно, и командир группы вынужден иной раз действовать на свой страх и риск, принимая моментальные и не предусмотренные никакими инструкциями решения. Если особенности местности учесть ещё было можно, то, например, погодные условия, как правило, мало предсказуемы. Может быть поэтому, везучесть всегда являлась обязательным качеством успешного командира подразделения СпН. Точно также ценилось умение не стандартно мыслить.

   Все четыре года мы изучали почти одно и то же только на разных уровнях, начиная от рядового разведчика и заканчивая работой командира отряда СпН. Трудов это стоило не малых, в особенности физических. На первых порах на местности преподаватель подполковник Пименов показывал нам наиболее подходящие места для проведения засад или налётов, осуществления наблюдения. Делил нас на подгруппы, и мы с увлечением, стреляя холостыми патронами, нападали, захватывали, отходили, отрывались от "преследования".

   Постепенно мы сами стали выступать в роли командиров групп и проделывали эту работу самостоятельно, но под контролем преподавателя. На третьем-четвертом курсе стали всячески отлынивать от огневой подгруппы - стрелять холостыми уже не было желания, так как затем приходилось чистить автоматы.

   Однако по различным темам не всегда удавалось обойтись Луковским лесом, и тогда мы рассаживались в кузове ЗИЛа и преподаватель вез нас подальше. Такие выезды нам нравились больше. Хотя бы, потому что на дорогу уходило час или полтора в одну сторону, столько же обратно, и собственно занятия занимали около трёх часов.

   Все бы ничего, но независимо от погодных условий занятия не могли отмениться, а зимой в сильный мороз - только шинели и сапоги, поэтому готовились, тщательно оборачивая ноги сначала в газету, а потом в портянки. Иногда выдавали зимние десантные куртки, но не более того. Чтобы не был скучно в дороге, Витя Грузд брал с собой баян, на котором он виртуозно играл.

   Частенько преподаватель ставил нам задачу и отпускал " в леса", где мы должны были организовывать дневки, осуществлять поиск, словом, всё то, что предполагалось выполнять группе в тылу противника. В действительности на старших курсах мы занимались чем угодно только не разведкой. Жгли костер, грелись, спали, не забывая выставить посты наблюдения, и собственно получалась полноценная дневка. Как-то раз подстрелили зайца, попытались зажарить его на костре, и тогда же опытным путем выяснили, что жрать такое жесткое мясо невозможно. Однажды забрели в сельский магазин, купили портвейна и...были пойманы Селуковым. В тот раз именно он проводил занятия.

   Иван Фомич был мастером своего дела, скрыться от него было сложно, при этом обладал чувством юмора. Чего только стоит его легендарная фраза "как в кинофильме "Звезда", ...твою мать!", когда он прихватил на сеновале спящую вповалку группу первого взвода 1981 года выпуска во время учений в Солотче.

   Селуков воспитывал в нас наблюдательность, хитрость и смекалку. Однажды по прибытии на место занятий он построил наш взвод на обочине, повернул нас лицом в лесу и произнёс: "Кто сейчас назовёт номер машины, на которой мы приехали, того на сегодня освобождаю от занятий. Этот курсант может спать в машине". Каким- то невероятным чудом я его запомнил и тут же доложил. Иван Фомич удивленно вскинул брови, но обещание свое выполнил.

   Постепенно мы начинали чувствовать себя в лесу, как дома, стали уверенно ориентировались по карте, словом, привыкали работать на местности.

   Пожалуй, не ошибусь, если скажу от имени моих однокашников, что особое впечатление произвело первое знакомство с бордовой книжицей с грифом "совершенно секретно". Именно там определялись цели подразделений спецназ и порядок их использования. Некоторые пункты привели нас в шок, такого мы не ожидали увидеть и представить не могли, что это будет входить в наши задачи. Впрочем, сейчас это и секрета особого не представляет, хотя и не афишируется, и ничем сверх естественным не считается.

   В те годы к секретной учебно-методической литературе программы девятой роты допускались только два преподавателя по ТСП - подполковники Пименов и Митрофанов - командиры роты и, разумеется, курсанты. Многим это не нравилось, что вполне понятно. Кому понравится, что подчинённые знают и имеют больше прав, чем начальник? Впрочем, таковой порядок имел своё объяснение. И воздушно-десантное училище, и голубые береты были всего лишь прикрытием для ГРУ, прикрытием существования частей и подразделений специального назначения. Надо отдать должное генералу Чикризову - он относился к этому с пониманием и никогда не лез в учебный процесс, а отличие от некоторых последующих начальников.

   Чикризов Алексей Васильевич (26 февраля 1925 - 3.03. 2001) -- генерал-лейтенант, участник Великой Отечественной Войны. Родился 26 февраля 1925 г. в селе Краснохолм Чкаловской (Оренбургской) области в семье крестьянина-бедняка.

   В марте 1943 г. призван в ряды Советской Армии и направлен в Рижское Военно-пехотное училище, которое окончил в 1944 г.

   С 1944 по 1948 год проходил военную службу в 13 и 164 стрелковых дивизиях, 16 отдельной стрелковой бригаде, в должностях командира взвода и заместителя командира роты.

   С 1948 по 1984 год проходил службу на различных командных должностях в ВДВ. С 1968 был заместителем начальнику училища. Начальником училища стал в 1970 вполь до увольнения из ВС в 1984 году

   Награды:

   орден Красная звезда;

   орден Красного знамени;

   орден За службу Родине;

   медаль За боевые заслуги;

   медаль За воинскую доблесть;

   золотой крест заслуги (Польская народная республика);

   Иногда темы по ТСП были довольно интересными, как например, способы маскировки и выживание в особых условиях, организация тайников, схронов. Однажды летом были проведены соревнования отделений.

   ЗИЛ-131 остановился на опушке леса, и тут же прозвучала команда "к машине!" Одергивая затасканные комбинезоны, бряцая автоматами, поправляя РД и потирая заспанные лица, мы построились возле машины. Только-только взошло солнце, несколько часов мы тряслись в кузове ЗИЛа и, наконец, достигли исходной точки.

   Это был наш первый полевой выход, всего лишь суточный. Подполковник Пименов дал два часа на обустройство днёвки и приготовление завтрака. По сути это был первый этап занятий. Преподаватель сам указал места обустройства каждого отделения. Примерно так должны были по "Инструкции" располагаться группы в районе доподготовки.

   Для начала приготовили завтрак из сухпайка по воздушно-десантному нормативу. Спецназовский, более богатый паёк, впервые попробовали только в своих воинских частях уже офицерами. Приготовить пищу разрешалось, но без костра, только на таблетках сухого спирта. Время это заняло много, но завтрак получился более аппетитный, чем в курсантской столовой. Суп с тушенкой, гречневая каша с тушенкой и сладкий чай порадовали наши желудки. Не хватало только свежего хлеба, но и армейские сухари тоже пошли на первый раз хорошо.

   К установленному часу соорудили односкатный уютный шалаш, где тесно прижавшись, друг к другу, можно было отлично выспаться даже в холодную ночь. Однако преподавателю шалаш не понравился. Он поморщился и с пренебрежением спросил: "Что это за бунгало?" Всем отделением мы были с ним не согласны, но что это могло изменить?

   Следующее задание было гораздо сложнее. Необходимо было в срок обустроить схрон и спрятать там одного разведчика. Проблемным оказалось подобрать подходящее место на ограниченной, указанной подполковником территории. Теоретически мы это уже изучили, но на практике оказались другие сложности, чем представлялось.

   Нам достался участок местности, граничащий с небольшим овражком, на дне которого была заболоченная лужица. На склоне в кустах валялся уже вросший в землю гнилой ствол дерева длиной не более полутора метров или, проще говоря, бревно. Осторожно, чтобы не повредить почву, мы выдернули его и до времени отложили в сторону. Оставалось только вырыть на этом месте щель для человека, спрятать его там, а бревно положить на место, но как раз тут и начались трудности.

   Копалось легко, грунт оказался мягким, но вот изымать его, не повредив первозданность ландшафта, представилось делом сложным. Приходилось горстями выгребать землю складывать на плащ-палатку и осторожно относить в сторону, но и это было ещё не всё. Возник вопрос, куда девать вынутый грунт?

   То, что в учебниках занимало две строчки, на деле выливалось в проблему и требовало смекалки, которую ни одна инструкция не может предусмотреть. С другой стороны именно такая ошибка могла привести к потере всей группы, но здесь сыграла роль уже упомянутое мной везение, а именно - лужа на дне ложбины. Как раз сюда мы стали также осторожно ссыпать грунт, да и то приходилось каждый раз менять пути подхода, чтобы от многочисленных следов не образовалась тропинка. Остальные отделение пожелали решать эту проблему таким жен способом, но лужи на всех явно не хватало. Пришлось защищать свою территориальную собственность.

   Это задание в обычных условиях могло занять не более двадцати минут, но с учетом скрытности и маскировки потребовалось более двух часов и больших физических затрат. Только здесь, на практике, выяснилось, что обустроить схрон или тайник дело трудное.

   Пименов при проверке обнаружить нору не смог, но потом, когда Боря Максимов, как самый тощий и компактный, вылез наружу, то преподаватель раскритиковал нас, мотивируя тем, что бревно противник мог сдвинуть случайно. Нам эта мотивировка показалась неубедительной, но возможности полемизировать с "целым полковником", по понятной причине, мы не имели.

   Пе6рвое место заняло первое отделение, которое удачно подкопалось под старый пень, используя его как крышу схрона. Но у них было явное преимущество в виде курсанта Евтушенко, рост которого был едва ли один метр шестьдесят сантиметров, а в сидячем положении и того меньше.

   Подошло обеденное время. Теперь приготовить пищу Пименов разрешил на костре, но только, чтобы не было видно дыма, то есть не выдавая себя условному противнику. Опять пришлось выкапывать ямку, отводить в сторону, непременно по косогору вверх под землей своего рода дымоход, маскировать выход. Только в этом случае, дым, остывая в "дымоходе" и рассеиваясь на выходе сквозь ветви, не поднимался вверх. Так, что с кострищем также пришлось изрядно провозиться. Наш преподаватель не поленился отъехать в сторону на машине, чтобы пронаблюдать, не виден ли дым над лесом, который более чем на сутки послужил нам убежищем. Это задание выполнили успешно все и очень вкусно пообедали, а тем временем уже вечер подошел.

   Командиры отделений были вызваны к подполковнику Пименову для получения очередной и последней задачи. Наш командир Саня Зайков вернулся, когда уже совсем вечерело. В руках он держал топокарту, на которой был обозначен пункт сбора. Чьё отделение прибудет туда первым, получит самое большое количество баллов. Время старта в ноль часов. Маршрут движения мы должны были выбрать самостоятельно.

   Первыми выдвинулись "англичане", затем минут через двадцать - "немцы", далее - "французы" и последними мы - "китайцы".

   Ночь, сильно пересеченная местность усложняли движение, поэтому, пробежав около четырех километров, мы перешли на быстрый шаг, а потом вынуждены были ещё сбавить скорость. Часто приходилось останавливаться и Саня, тщательно укрывшись плащ-палаткой и подсвечивая себе фонариком, сверялся с местностью.

   Глубокой ночью мы столкнулись с "французами". Оказывается, они выбрали примерно тот же, кратчайший, маршрут. Наш преподаватель совершил ошибку, сделав минимальным интервал времени на старте. Очевидно, он полагал, что курсанты, чтобы прибыть первыми будут соревноваться в скорости, однако расчет оказался не верен.

   Мы, сообща, быстро пришли к выводу, что издеваться над собственным организмом ради того, чтобы стать первыми, не имеет смысла и просто глупо, поэтому всей гурьбой, уже не спеша, двинулись дальше. Решено было финишировать одновременно, тем более, что путь был не близок, а за победу не было обещано даже минимальных преференций.

   С рассветом, благо, что летняя ночь коротка, ориентироваться стало проще, и можно было прибавить шагу. Коля Курганский включил транзисторный приёмник, висевший у него на шее, и идти стало веселее. Минуло уж шесть часов с момента старта.

   Из лесу на проселочную дорогу мы выбрались ещё затемно, и теперь шагали навстречу солнцу, радуясь его первым лучам. Усталости не чувствовалось, жара ещё не пришла, пыль прибитая утренней влагой, ещё не вздымалась под ногами и не мешала движению. Прохладный ветерок приятно освежал лица.

   Постепенно аромат утреннего ветра сменился неприятным запахом. Мы остановились. Командир "французов" Коля Малинин посмотрел карту и глубокомысленно изрёк: "Птицефабрика, километра полтора". Это многое объясняло, но, однако далеко не всё.

   Ветер усилился, вонь тоже. Затем ветер стих, но вонь осталась. Мы обогнули рощицу, преодолели пологий косогор, и с холма перед нами открылась апокалипсическая картина. Десятки огромных, выше человеческого роста, гор куриных трупов источали тлетворную, не переносимую вонь, однако другого пути не было, и мы продолжили движение.

   Раздувшиеся от тления, и почерневшие тельца погибших бедолаг-несушек валялись на дороге, догнивали на обочинах. Сваленные в кучи облезлые трупики, казалось, шевелились от обилия опарышей. Их почерневшие коготки вздымались к небу и, казалось, взвывали об упокоении в земле или сожжении, но, ни того, ни другого не предвиделось. Вылезшие перья покрывали все пространство занятое куриным некрополем, как почерневший снег.

   Трупный запах сгустился до такой степени, что дышать стало невозможно. Тошнота подступала к горлу, и только приёмник Курганского весело распевал популярную в то время песню: "...и стояли барышни у обочин, им солдаты нравились очень-очень. И в каком столетии не живи, никуда не денешься от любви!"

   Коля Курганский был удивительным человеком, точнее он и сейчас есть, но место его службы на сегодняшний день покрыто мраком, поэтому фамилия его изменена. До неузнаваемости.

   Интеллигентный и воспитанный, умница, знал изучаемый им язык до совершенства, он на четвертом курсе должен был ехать в Париж на выставку парашютной техники переводчиком, но ГРУ запретило. Коля даже, когда напивался, не сквернословил, вёл себя мирно (что было большой редкостью) и только распевал неаполитанскую народную песню "Санта-Лючия" и колыбельную Бернхарда Флиса "...рыбки уснули в пруду, птички уснули в саду...".

   Кто-то унылым голосом пошутил: "газы" и тут же все зашуршали противогазами, которые были с нами. Неудачная шутка обратилась в удачное решение проблемы. Надев резиновые маски, мы не выдержали и побежали. Быстро миновали, ещё пустые в столь раннее время производственные цеха, пересекли проходную с заспанным сторожем, отбежали для верности ещё метров на триста и сняли противогазы. Это был единственный в моей практике случай, когда они пригодились во время учений.

   После полудня за несколько километров до пункта сбора мы собрались уже всем взводом и в таком составе подошли к месту, где рядом с ЗИЛом нас ждал подполковник Пименов. Только теперь, после финиша, навалилась усталость. Почти двенадцатичасовой переход сделал своё дело. Ноги налились свинцом, а глаза слипались после бессонной ночи. Все два часа возвращения в училище мы проспали мертвецким сном в кузове машины.

  

   20. ПРОВОДЫ ЧЕТВЕРТОГО КУРСА.

  

   Лето близилось к концу и до первого летнего отпуска оставалось менее месяца. С трудом верилось, что всего лишь год назад я впервые надел форму. Тот юноша, мечтавший о романтике воинской службы, постепенно ушёл в небытие, а точнее пополнил собой воспоминания о детстве.

   А романтика...романтика вообще удивительная вещь. Она живёт только вовне, и как только ты погружаешься в тот мир, о котором мечтал, таковая немедленно исчезает и возникает, где-то вдали, вне тебя. И чем дальше от неё, романтики, ты находишься, тем отчетливее она видна и тем краше представляется. Рядом её нет. Только будни, тяжелый физический труд, психические нагрузки, которые закаляли каждого из нас.

   "Цандер" сдал свои полномочия новому старшине сержанту Титову. Наш первый летний отпуск, который был в сентябре, быстро пролетел. Все курсанты роты, включая нас уже второкурсников, попрятали свои отпускные атрибуты, как-то: новые тельники, знаки "парашютист-инструктор" с немыслимым количеством прыжков, голубые береты.

   Странное дело, но береты нам в училище носить запрещалось. Только фуражки или пилотки. Береты дали команду надеть только к приезду в училище командующего генерала Василия Филипповича Маргелова, а после его отъёзда - снять и сдать в каптерки. Вашему покорному слуге посчастливилось воочию увидеть легендарного командующего ВДВ. Его "соленые" шуточки с восторгом передавались из уст в уста и слагались легенды о его запростецком отношении к солдатам и курсантам. Наш чопорный начальник училища генерал Чикризов был его полной противоположностью.

   Наступил день, когда расположение роты наполнилось запахом новых хромовых сапог, офицерских портупей и свежего текстиля. На каждой кровати лежали огромные пластиковые мешки, наполненные офицерским обмундированием. Это первый взвод получал положенное им по лейтенантскому довольствию. Сами почти офицеры ходили серьёзные и озабоченные предстоящими делами. Как то враз улетучился курсантский гонор и пофигизм.

   Иван Фомич расхаживал по расположению, закинув руки за спину, и улыбался. То ли он был рад за своих первых выпускников, то ли был счастлив потому что, наконец, избавлялся от таких хлопотных подопечных, как "Дусик" - Береснев, Женя Сергеев, Худяков. А скорее всего он испытывал в тот момент некоторое злорадство, ведь теперь тем, кто приносил ему столько неприятностей, предстояло самим нести полную ответственность за своих солдат.

   По-разному сложились судьбы новоиспечённых офицеров. Кульгачев распределился в хорошее место - Новочеркасскую отдельную роту и погиб там, в 1979 году от руки распоясавшегося дембеля, будучи дежурным по роте. Вместе с ним был убит и помощник дежурного - прапорщик. Сам преступник, осознав содеянное, застрелился.

   Евгений Георгиевич Сергеев получил обещанное двадцать лет назад звание Героя после собственных похорон, да и то стараниями своих однокашников. Прошёл несколько войн, а умер от четвертого инфаркта.

   Гриша Быков застрелился в 1995 году, не выдержав трагедии страны, которой он служил.

   Валера Бабко погиб в Афганистане. Вот что о нём написал его сын Дмитрий

   Бабко Валерий Владимирович, капитан, ком-р роты спецназа, род. 18.5.1956 в г. Гродно БССР. Белорус.

   В Вооруженных Силах СССР с 31.8.73. Окончил Рязанское ВВДКУ.

   В Республике Афганистан с мая 1983.

   Неоднократно участвовал в боевых опер-ях. 10.7.1984 с ротой выполнял боевую задачу по ликвидации укреп, перевалочной базы караванов пр-ка в провинции Нангархар.

   Правильно оценив создавшуюся обстановку, грамотно организовал бой, в результате которого было захвачено большое кол-во вооружения и снаряжения.

   Во время боя погиб.

   За умелое руководство подразделением, мужество и отвагу, проявленные в боях, Награжден орденом Красного Знамени (посмертно).

   Похоронен в Гродно.

  

   Особенно одиозной личностью оказался Валера Радчиков, который в училище отличался изрядным упрямством и жесткой целеустремленностью, хотя всегда оставался на вторых ролях в тени более ярких однокашников.

  

   Валерий Радчиков родился 22 июня 1956 года. Окончил Рязанское воздушно-десантное училище в 1977году. Служил в частях специального назначения.

   В 1982 году был отправлен в Афганистан. В ходе боевых действий во время Панджерской боевой операции потерял обе ступни.

   Из госпиталя бежал и возвратился в свою часть. Был представлен к званию Героя Советского Союза, однако за самовольный уход из госпиталя решение о награждении было приостановлено. Был отправлен обратно в СССР.

   Окончил Академию им. Фрунзе.

   Бизнесмен

   В 1991 году явился одним из создателей Российского фонда инвалидов войны в Афганистане (РФИВА).

   В начале 1995 года Радчиков отошел от РФИВА и зарегистрировал Российский общественный фонд инвалидов военной службы (РОФИВС).

   24 апреля 1997 года Радчиков был арестован за организацию взрыва на Котляковском кладбище и отправлен в СИЗО "Матросская тишина".

   К тому времени были готовы документы на предоставление Радчикову звания Герой России за парашютный прыжок на Северный полюс с малой высоты. Министерство обороны не утвердило его кандидатуру.

   15 мая 1997 Радчикову было предъявлено обвинение в том, что он, стремясь захватить полноту власти в "афганском" движении, организовал взрыв на кладбище для устранения главы РФИВА Сергея Трахирова.

   Арестованные Радчиков, Анохин и Смуров провели в "Матросской тишине" два года под следствием и девять месяцев, пока шло судебное разбирательство.

   Государственное обвинение потребовало для Радчикова 12, для Анохина 15 и для Смурова 10 лет лишения свободы за подготовку и осуществление теракта. Уголовное дело к тому времени составило около 40 томов.

   Однако следствию не удалось доказать причастность обвиняемых к взрыву на Котляковском кладбище. На суде выяснилось, что результаты многих экспертиз неполны, а львиная доля доказательств держалась на показаниях Анохина и Смурова, от которых те позднее отказались.

   21 января 2000 года Московский окружной военный суд оправдал Радчикова, Смурова и Анохина по всем пунктам предъявленного им обвинения, а в апреле того же года военная коллегия Верховного Суда России оставила решение суда в силе.

   13 декабря 2000 года президиум Верховного Суда всё же отменил приговор и отправил дело на новое рассмотрение. После этого Анохин исчез в неизвестном направлении.

   31 января 2001 года в автокатастрофе на Минском шоссе разбился Радчиков. Водитель предполагаемого заказчика, как убийства Лиходея, так и взрыва на его могиле, не справился с управлением, и машина на большой скорости врезалась в грузовой автомобиль.

   23 августа 2001 года в Московском городском суде начались слушания по делу о взрыве. Единственным обвиняемым оказался Михаил Смуров. На полгода процесс прерывался и приговор в отношении Смурова был объявлен лишь 28 мая 2003 года. Суд приговорил его к 14 годам лишения свободы как соучастника взрыва на кладбище. 18 ноября 2003 года Верховный Суд России оставил приговор Смурову без изменения.

   13 ноября 2003 года был задержан Анохин. В декабре 2006 года Анохин был осуждён к 15 годам лишения свободы, а в мае 2007 года приговор в отношении него был оставлен без изменения

   (информация взята из общедоступных источников)

  

   Судьбы других моих старших товарищей мне неизвестны. Некоторые из них, закончив "дипломатическую академию", и вовсе исчезли с поля зрения даже своих близких друзей.

   Многие рано ушли из жизни. "Кавалергарда век недолог и потому так сладок он. Труба трубит, откинут полог и где-то слышен сабель звон...крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле, не обещайте деве юной любови вечной на земле...", - пел Булат Окуджава.

   Почти все прошли по несколько войн, выжили, кто выжил, но вот потерянное здоровье...это можно с полной уверенностью отнести ко всем выпускникам 9 роты, только я бы не сказал, что их век оказался сладок, вероятно, поэтому некоторые умерли, не дожив даже и до пятидесяти лет.

  

   21. ЩАС СПОЁМ. ПЕРВЫЕ ОТЧИСЛЕНИЯ.

  

   С началом учебного года начались и утренние строевые занятия в составе училища. Дождливая осень почти всегда встречала нас на плацу. Гарнизон ещё не перешёл на зимнюю форму одежды, но на строевую мы выходили в шинелях. Частенько сыпал холодный дождь и за час тренировок шинели тяжелели от мелкой пороши, тульи фуражек темнели и капли скатывались прямо за шиворот.

   Начиналось всё с одиночных занятий, когда каждый из нас, двигаясь по квадрату, отрабатывал строевой шаг под мерные удары большого барабана, а заканчивалось прохождением торжественным маршем побатальонно под "Прощание славянки". Новоиспеченный четвёртый курс - теперь третий взвод - как водится, только имитировал строевой шаг, на ходу рассказывая друг другу анекдоты.

   Как правило, девятая рота никогда не отличавшаяся подтянутостью и молодцеватостью, проходила демонстративно, едва поднимая ноги, но в тот раз вдруг что-то случилось, и мы пошли в полную силу.

   "Что случилось с вами, девятая рота? Лучше всех прошли!" - неожиданно для всех громко одобрил через любимый мегафон наше прохождение полковник Ашихмин. Иван Фомич гордый за свою роту, не поворачивая головы, отчетливо произнёс: "Щас споем вообще офуеете".

   Ашихмин оторопел от такой наглости "Бздыня" и хотел было одернуть его, но звонкие голоса запевал не дали ему это сделать. "Наверх вы товарищи все по местам, последний парад наступает! - затянули они, и тут же остальные громко и дружно подхватили, - Врагу не сдаётся наш гордый Варяг, пощады никто не желает!!" Почему-то всегда с особенным смаком возглашали: "Прощайте, товарищи, с Богом! Ура!"

   Из наградного листа на гвардии старшего лейтенанта Ашихмина Степана Георгиевича, 1921 года рождения, командира роты 770 сп 204 стрелковой Витебской дивизии.

   В Красной армии с 19.09.1939 года. Участие в Великой Отечественной войне с 6.04. 1942 года. Ранения и контузии: 1.08.1942г, 7.12.1942г, 13.11.1943 г, 21.03.1944 г.

   Ранее награждался: орден Красной звезды, орден Боевого Красного знамени.

   Описание подвига: 22.04. 1944 года в районе железнодорожного моста станции Гордэнэ Латвийской ССР его рота отразила две контратаки противника, поддержанного танками и самоходными пушками. Противник, потеряв до 30 немецких захватчиков, откатился назад. В напряженный момент боя старший лейтенант Ашихмин лично поднял красноармейцев с криком ура. Мощным огнем своего оружия отбросил противника. При прорыве танков противника вглубь нашей обороны тов. Ашихмин не дрогнул, своим огнём продолжил уничтожать автоматчиков противника. Завоеванный рубеж был прочно удержан старшим лейтенантом Ашихминым.

   11.10.1944 года при наступлении на дер. Велейнай Литовской ССР рота старшего лейтенанта Ашихмина, преодолев сопротивление, первой ворвалась в деревню, выбила противника, при этом уничтожив до 25 немецких захватчиков. В этом же бою тов. Ашихмин лично уничтожил огнем автомата и захватил пулемёт противника.

   Достоин правительственной награды ордена "Отечественной войны 1 степени".

   Командир 700 сп 204 сд подполковник Второв 19 октября 1944 года.

  

   Исполнили Варяга действительно знатно, но Ашихмин поморщился. Он не любил, когда девятая рота пела эту песню, а пели её мы всегда с чувством, но чувство это было, скорее, отрицательного свойства.

   Дело в том, что исполнялся "Варяг" всегда в качестве протеста. Начальство не любило нашу роту и частенько относилось к нам не справедливо, ругало почем зря и тогда с гневом и яростью звучало: "Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!" Обычно это "посвящалось" училищному начальству, но могло относиться и к одному из командиров взводов, и в адрес Селукова, как в защиту всего личного состава, так и отдельного курсанта и даже в защиту ротного, если того требовала обстановка. В строю, кто-нибудь бросал клич "Варяга!" и тогда над плацем разлетались гневные аккорды и слова героической песни. Как-то в сердцах полковник Ашихмин не выдержал и прокричал в ответ в свой любимый мегафон: "Девятая рота, утонул, утонул ваш Варяг!". Но нет, его вымпелы до сих пор вьются в сердцах выпускников девятой роты.

   Обычно мы пели либо "Эх, ты гуляй, гуляй, мой конь, Пока не споймают", адресуя её нашему следующему ротному по прозвищу "Конь", либо "Летят над полем пули, над полем пули и падают снаряды". Но и эту песню мы извращали до похабности в таком варианте: "Летят над полем пули, а фули пули, коль падают снаряды".

   Отношения с новым старшиной сержантом Титовым складывались трудно, несмотря на то, что мы, второкурсники, уже имели некоторые преференции, как во внутреннем наряде, так и в ношении формы одежды; у меня, например, появилась офицерская полевая сумка вместо обычной сержантской. Мы стали носить "вшивники" (от слова "вошь") - то есть нательную неуставную одежду. У меня тоже появился шерстяной джемпер с глубоким вырезом, связанный моей бабушкой Анной Григорьевной Марининой по моей же просьбе. Это было удачное изобретение, так как, чтобы выявить вшивники, офицеры приказывали расстегнуть две верхние пуговицы и продемонстрировать нательную рубаху и тельняшку. Наказания курсанты за это обычно не несли, так как носили их поголовно все, но сей вид одежды непременно конфисковывался. Мой джемпер оставался, благодаря вырезу, не заметным очень долгое время. Признаться, впоследствии он был вычислен кем-то из офицеров и был изъят.

   Спустя много лет я случайно узнал, что не я был здесь первопроходцем и изобретателем такого рода одежды. Такой джемпер получил название в честь генерала Джеймса Томаса Браднелла, седьмого главы графства Кардиган, которому приписывают изобретение данного предмета одежды с целью утепления форменного мундира.

   Сержант Титов относился к нам с предвзятостью, а мы к нему не относились никак. Мы подчинялись, стараясь при этом соблюсти лицо второго курса, и пытались отстоять свои права, если таковые существуют в армии вообще. Старшине это не нравилось, но он посягнул на годами сложившиеся устои курсантской иерархии.

   Титов мог сгоряча и не разбираясь, объявить строгое взыскание, однако потом, как положительный момент, он не стыдился, вникнув в ситуацию, его отменить, тем самым признав свою ошибку.

   Тот наряд по роте складывался для нас с Костей Кожмяковым тяжело. Во-первых, двое дневальных, вопреки устоям, были назначены старшиной со второго курса и один с первого, притом, что первокурснику досталась трудовая зона ответственности не свойственная младшему - класс ТСП, ленкомната и бытовка, а нам с Костей санузел и ЦП.

   Ночь мы провели, глядя в унитазы - "чаша Генуя" и старательно отчищая налёт мочевины кирпичом. Почти в полном изнеможении мы добрались до вечера и приступили к сдаче наряда, не особо беспокоясь, потому что все сутки только и делали, что драили подведомственные объекты.

   Первокурсник, который был дневальным вместе с нами, быстро сменился, а у нас наряд принимал лично сержант Титов. Три часа подряд мы раз за разом приглашали его, чтобы сдать умывальник, и неизменно старшина с невозмутимым лицом колупал ногтём грязные пятнышки на стене, которые на поверку оказывались дефектом кафеля, тер пальцем черные полоски, которые оказывались трещинками в старой плитке, хмуро осматривал блестевший чистотой пол, а затем уходил, так и не приняв работу.

   За пятнадцать минут до отбоя мы с Костей решили побороться за свои права и осмелились напомнить старшине об уставном положении, по которому запрещалось задействовать сменившихся дневальных в течение четырех часов.

   Титов зловеще и не без ехидства посмотрел на нас и отпустил спать. В двадцать три часа мы, наконец, улеглись, но уснуть не успели. Замкомвзода Миша Будилов объявил всему взводу: "Поступила команда от старшины выделить двух человек для помощи дневальным в сдаче наряда, - потом сделал паузу и добавил, - Кожмяков, Бронников, подъем!" Иными словами мы были назначены в помощь самим себе, чтобы сдать наряд.

   В санузле нас уже ждал Титов с изуверской улыбкой на губах. На тот момент в конфронтации мы со старшиной не были, "залетов" также не имели. Для меня до сих пор осталось загадкой причина такого откровенного издевательства.

   Примерно в это же время у нас во взводе случилось ЧП училищного масштаба, а именно: драка. Схватились замкомвзода Будилов и командир первого отделения Леша Зимняков. Конфликт носил затяжной характер и, в конце концов, нарыв лопнул. Дело было субботним вечером и в расположении почти никого не было - кто в увольнении, кто в клубе на фильме, кто-то убежал заниматься спортом, и свидетелей почти не было, а для командования, которое пыталось провести расследование - так и вообще никто ничего не видел. Появилась версия - "упал с брусьев". Так или иначе, отчислены были оба, а жаль. И тот, и другой были прирожденными десантниками. Спецназ потерял двух потенциальных отличных офицеров.

   Заместителем командира взвода стал выпускник Калининского суворовского училища младший сержант Юрий Козлов. Таковым он и оставался до нашего выпуска.

  

   22. ПОКАЗУХА.

  

   Наступил Новый год. Селуков, наученный горьким опытом предыдущего аналогичного празднества, со свойственной ему находчивостью решил проблему "самоходов" радикально. Он всем до единого курсанта, исключая первый курс, лично выписал увольнительные на сутки. Логика была проста: так или иначе его подопечные перелезут через забор для того, чтобы либо затариться спиртным, либор употребить его в городе, а у пьяного риск попасть под усиленный праздничный патруль резко возрастает.

   В целом по училищу "залетов" было много, но курсанты РВВДКУ редко сдавались патрулю "без боя", разве что своему или офицерам воздушно-десантного полка. Самый яркий случай произошел с курсантом инженерного факультета Дворниковым. Будучи в самоволке и в изрядном подпитии, он был загнан в туалет гарнизонного Дома офицеров. Единственное, что ему оставалось так это прорываться сквозь заслон из двух патрулей. Прорыв получился. Однако Дворников, к несчастью патрульных, был завсегдатаем спецкласса и результатом оказался перелом руки у одного из офицеров и сотрясение мозга у другого. Патрульные и вовсе разбежались.

   Судьба Дворникова долго решалась где-то в кабинетах штаба ВДВ и, наконец, было-таки решено исключить его из училища без трибунальных преследований. Поговаривали, что Василий Филиппович в сердцах сказал: "Такие люди нам самим нужны!". Не знаю, правда это или нет, но через год, когда утихли страсти вокруг этого инцидента. Дворников был восстановлен.

   В девятой роте инцидентов на этот раз не случилось, если не считать одного. Как я уже упоминал, начальство не любило нашу роту, а тут в кои веки генерал решил поздравить наших курсантов с Новым годом. Он же не знал, что поздравлять, по сути, было некого кроме самого ротного. И не узнал.

   Чикризов, видимо, в предвкушении праздника, распахнул дверь, не увидел дневального на месте и вступил в свежую лужу блевотины начищенным генеральским сапогом. Дневальный в этот момент убежал за тряпкой, но бдительный Иван Фомич был рядом (вот что значит чутье разведчика). Он топнул строевым шагом навстречу начальнику с докладом, но тот не дал ему сказать ни слова криком:

   - Что это?!

   Ротный не растерялся и четко отрапортовал:

   - Только что, со мной во главе, организованным чаепитием встретили Новый год, и...торты не свежие оказались, товарищ генерал-майор. Личный состав в данный момент..., - вероятно Селуков собирался соврать, чтобы оправдать отсутствие основной массы курсантов, но ему повезло. Генерал плюнул, развернулся и ушёл.

   Фронтовик Чикризов тоже был не глуп. Он вполне понимал, что предстоящие разборки могли испортить ему настроение и занять продолжительное время, поэтому был поддержан тот самый излюбленный армейский приём - один сделал вид, что говорит правду, другой сделал вид, что поверил.

   Сразу после нового года начинался смотр художественной самодеятельности, и у Ивана Фомича появилась возможность реабилитироваться. Вполне реально было из немилости попасть хотя бы в нейтральную зону и на то основания имелись.

   Помимо известных на всё училище братьев Лавровых, в роте талантов было достаточно. Тем более, что способности участников подогревались на период репетиций освобождением от нарядов и хозяйственных работ, поэтому желающих выступить на сцене было хоть отбавляй.

   В училищной художественной самодеятельности различные песнопения, танцы, декламация патриотических виршей и даже инсценировки пьес были лишь сопровождением к главному действу - "показухам".

   "Показухой" называется чётко поставленная, отработанная и умело срежиссированная драка отважных десантников с "противником", чаще с использованием холодного оружия и других подручных средств как-то: саперных лопаток, автоматных прикладов и т.п. Здесь полёту курсантской фантазии не было предела. Для пущей зрелищности даже добывали на мясокомбинате бычью кровь и кишки, которые в нужный момент выпускались из-под обмундирования после "удара" ножом или саперной лопаткой.

   Однако, даже в до миллиметра отработанных схватках случались сбои. За год до моего поступления в училище случилась грандиозная "показуха" по случаю приезда министров обороны стран Варшавского договора. Действо происходило сначала в спортзале, а затем частично на его плоской крыше.

   По сценарию десантники в рукопашную захватывали объект противника. Дело пошло сразу не так, однако это только прибавило эффекта. Один из десантников должен был прыгнуть вниз и снять часового. Для безопасности на полу были постелены маты. Сиганув с высоты, десантник снёс часовому "голову" саперной лопаткой и сам упал, как подрубленный, рядом с поверженным противником.

   Этот нехитрый приём часто использовался в показухах. Для этого выбирали малорослого курсанта, пристраивали на плечи деревянный каркас, надевали плащ-накидку, пристраивали пакет с бычьей кровью, ставили голову из кочана капусты, а сверху для маскировки нахлобучивали обычную пехотную каску. После удара пакет лопался, "голова" слетала, и кровь выплескивалась на землю.

   Однако по злому стечению обстоятельств нога бойца попала между матами, и он получил тяжелую травму - открытый перелом голени. Тут же завертелась схватка между остальными действующими лицами, а поскольку все было рассчитано до секунды и до миллиметра движения каждого бойца, отвлечься, чтобы оказать ему помощь никто не мог. Не мог приблизится и медик, рискую получить удар либо саперной лопаткой, либо штык-ножом. Тогда курсант мужественно пополз сам, волоча за собой сломанную ногу и оставляя кровавый след на полу. Он самостоятельно заполз на носилки и был немедленно эвакуирован в госпиталь. Высокая делегация была повергнута в шок.

   Но это было ещё не всё. По сценарию действие частично перешло на крышу, и делегация продолжила наблюдать за схваткой уже с плаца. Всё было поставлено так, чтобы часть места действия была не доступна их взорам, а именно там, возле обратной стены, также было выложены маты. На них то и дело падали прямо с крыши "убитые" бойцы.

   По задумке один из десантников метал нож в убегающего противника. Этот "смертоносный" удар в спину он должен был получить прямо на краю крыши и, чуть оттолкнувшись и сделав в воздухе кульбит, приземлиться на маты. Для такого случая под обмундированием на спине "жертвы" закреплялась доска, так чтобы защитить ещё и шею.

   То ли десантник побежал чуть медленнее, то ли "противник" чуть быстрее, но дистанция оказалась чуть меньше расчётной, и нож воткнулся в бедро убегавшего. Не имея сил толкнуться, он рухнул прямо вниз и попал между стеной и матами. К травмированной ноге курсант сломал ещё руку и это ещё легко отделался.

   Впрочем, травмы не считались чем-то ужасным и воспринимались как неизбежные издержки в таких представлениях, но это случалось довольно редко.

   Училище вообще было богато удивительными личностями. Чего только стоил курсант инженерного факультета по прозвищу "деревянный мальчик", который впоследствии, будучи офицером, получил взыскание за то, что вынуждал своих солдат прыгать в канализационный люк головой вниз. Это осталось бы не замеченным, но один из бойцов поломал руку. Быть бы "деревянному мальчику" привлеченным к трибуналу, если это все не было оформлено конспектом, как занятие, и первым это "упражнение" выполнял сам офицер по принципу "делай как я". Понятно, что он получил-таки взыскание, потому как в программе обучения такой темы не было, но всё могло закончиться для него гораздо хуже.

   В другом случае ещё один такой герой, когда после травмы узнал, что рука его срослась не правильно, испугался боли повторного перелома, вышел от хирурга на лестничную площадку, сунул руку между прутьями ограждения, хрястнул её и довольный вернулся обратно, чтобы вновь загипсовать.

  

  

   23. ОПАСНАЯ ОГНЕВАЯ ПОДГОТОВКА.

  

   Весна, в конце концов, началась. Ещё снег растаял не весь, и на улице было прохладно, ещё не перешли на летнюю форму одежды, но так приятно было в редкую свободную минуту погреться на солнышке возле обратной стороны казармы. Здесь хорошо припекало теплыми весенними лучами. Одни курили, присев на корточки, другие жевали бисквит, запивая сгущенкой прямо из банки через отверстие, пробитое патроном. Здесь вдали от офицерского взгляда можно было и подремать, прислонившись к стене.

   Через несколько дней предстоял выезд в учебный центр Сельцы в составе взвода. Обычно так и было, выезды в составе роты случались крайне редко. Как правило, мы там находились около недели, "отстреливали" свои упражнения и возвращались обратно - слишком насыщенной была программа иностранного языка.

   Как обычно нас довезли до переправы, но теперь уже мы ехали по противоположному от села Кузьминское берегу потому, что паром ещё не работал. Ока набухла почерневшим льдом, но ещё не вскрылась. На втором курсе уже обходилось без марш-бросков, и мы нестройными рядами пешим порядком месили грязь последних четырех километров до учебного центра.

   Расположились, по обыкновению, в дальней казарме, в одном её крыле. На следующий день должны были начаться занятия по огневой подготовке с выполнением учебных стрельб из АКС-74 и метание гранаты Ф-1.

   Перед разводом командир отделения Саня Зайков объявил: "Мужики, кинули на пальцах. Два человека в распоряжение подполковника Боброва". Уже давно выделение людей на хозработы, наряды и прочие задания, не предусмотренные графиком или планом, решались волею судьбы, а не назначением командира отделения. Иными словами, мы собирались в кружок, решали, с кого будем считать, "бросали пальцы", считали выпавшее число, начинали отсчет, и кому выпадало, тот и шёл трудиться в данном случае на благо кафедры огневой подготовки, начальником которой и был Бобров.

   Судьба указала на меня и Костю Кожмякова, причем, как выяснилось впоследствии, этот перст мог оказаться роковым для нас обоих.

   Подполковника Боброва мы нашли возле колонны БМД, которая уже выстроилась на дороге в направлении стрельбища. Доложили, и начальник кафедры, прервав нас полуслове, произнёс: "Прибыли? Так ребятки, быстренько в замыкающую машину, там разберемся.

   Ощущения от короткого вояжа на боевой машине остались самые отвратительные. Болтанка, вонь выхлопных газов, солярки, теснота, дышать нечем. Когда мы вылезли, Костя проворчал: "На хрен я лучше пешком ходить буду", - и тем полностью выразил и моё мнение тоже.

   Боброва мы не увидели, но нас подозвал помощник руководителя стрельб и коротко поставил задачу: "Сейчас на исходную выйдут четыре машины, получите вон у того бойца лопаты, - он указал на бойца из батальона обеспечения учебного процесса (БОУП) и продолжил, - надо подчистить дорожки до машин".

   Пока мы получали лопаты, солдат рассказал нам, что проходят военные сборы партийных работников области, а сейчас начнутся боевые стрельбы, то есть огонь будут вести боевыми выстрелами из орудий "Гром". Это эту пушку, установленную на БМД, мы уже кратко изучали на одном из занятий и называли её "орудие Грохот".

   Чтобы расчистить тропинку к боевым машинам пришлось немало попотеть. Наконец, мы закончили работы и улеглись на внешней стороне вала, который формировал крайнее, четвертое направление. Благо, что это была восточная сторона, сейчас освещаемая теплыми лучами солнца. Снег здесь давно растаял и склон покрывала жухлая прошлогодняя трава, на которой можно было с комфортом расположиться.

   Партийные работники стояли в две шеренги, одетые в офицерские бушлаты и гражданские штаны. По команде четыре человека вышли из строя, нахлобучили танковые шлемофоны и резво побежали к своим машинам, которые стояли в ряд, уныло склонив стволы орудий вниз и влево.

   Один из представителей "номенклатуры" неловко влез в башню ближней к нам БМД. Мы с Костей лежали, высунув носы над земляным валом и предвкушая интересное зрелище стрельбы боевыми выстрелами. Из динамика голосом Боброва над полигоном разнеслась команда "К бою!"

   Ближняя машина, как и остальные три, рыкнула, выплюнув из выхлопных труб облако вонючих газов, и прежде, чем двинуться вперёд, чуть дёрнулась на месте. В этот момент, опущенное орудие вдруг бабахнуло. Почти одновременно земля под нами вздрогнула, так что, мы с Костей слетели вниз по склону, над головами совсем рядом пролетело нечто с противным тонким фырканьем, и в уши ударил грохот разрыва. С неба посыпалась земля, несколько мгновений мы лежали, прикрыв головы руками.

   "Ни хрена себе", - подумал я. "Ага", - подтвердил Костя, и оказалось, что свои мысли и прокричал вслух почти ему в ухо.

   А над полигоном из динамика уже несли закрученные бобровские матерки. "Выбросьте этого придурка из машины!" - продолжал ругаться начальник кафедры, а на данный момент - руководитель стрельб.

   "Придурком" оказался первый секретарь одного из райкомов КПСС области. Он с трудом выбрался из люка и как побитый пёс побрел на вышку танковой директрисы, откуда велось управление стрельбами.

   "Что там курсанты?" - спокойно спросил через динамик Бобров. Мы с Костей уже пришли в себя, выползли на гребень и показали себя подполковнику. "Слава Богу, - с облегчением произнёс он и скомандовал, - а теперь уберитесь оттуда подальше. У меня таких дураков целый строй стоит". Повторять дважды нам не потребовалось.

   Кажется в этот же день (а может быть, это было в другой раз) со мной случился ещё один эксцесс во время метания оборонительной гранаты. Метание проходило под вечер, погода была пасмурной. Метали не из окопа, а из-за укрытия, которое представляло собой стену высотой около двух метров и такой же шириной.

   Подошла моя очередь нахлобучить на голову каску и получить УЗРГМ с гранатой на пункте выдачи, который был организован в небольшом окопе. Взяв, и то, и другое, я выдвинулся к преподавателю майору Костину. После моего доклада он подал очередную команду, и я дрожащими руками навинтил гранату на запал. Здесь возникла заминка - я левша и поэтому кольцо оказалось с левой стороны, а выдергивать её правой рукой было неудобно. Майор Костин был к этому готов. Ничего не переспрашивая, он развернул кисть моей руки и показал, что надо делать. Затем скомандовал: "Гранатой огонь".

   Как только я выдернул кольцо, пальцы сами до боли прижали рычаг запала к гранате. Я сделал шаг влево, швырнул как можно дальше Ф-1 и вновь укрылся за стеной. Через несколько секунд раздался взрыв. Счастливая улыбка появилась на моём лице. Майор Костин, не замечая моей радости, распорядился, чтобы я поменял курсанта с оцепления.

   Пост оцепления находился на достаточно большом расстоянии от огневой позиции. Холодало. Я от скуки начал считать количество взрывов, мечтая скорее оказаться в столовой - ужина ещё не было. После очередного взрыва над валом, ограждающем место для метаний гранат, поднялся черный дым, и в ту же секунду острая боль в районе переносицы заставила меня присесть. Совладав с собой, я принялся ощупывать нос. В сантиметре от глаза торчал мельчайший осколок, поддев ногтем, я выдернул его. Тонкий как игла и длиной около сантиметра, он вонзился в переносицу, едва не повредив глаз.

   В тот раз я на себе испытал мощь советского оружия, потому, что игольчатый осколок умудрился преодолеть расстояние едва ли не в два раза превышавшее характеристики гранаты и, если бы он поразил меня в глаз, то мог бы считать свою миссию исполненной.

   Наиболее яркие впечатления у меня связаны именно с огневой подготовкой, пожалуй, даже большие, чем с парашютными прыжками. Оно и не мудрено - такого азарта, как после стрельбы или ведения огня из прочих видов вооружения, я не испытывал никогда, особенно, когда цель поражалась с первого выстрела или очереди.

  

  

   24.ПРЫЖКИ С ИЛ-76ТД

  

   Лето второго курса оказалось богатым на события, и началось оно с моего дня рождения, который случился (на тот момент исполнилось двадцать лет) второго июня. Свои именины я стараюсь не замечать и никогда не праздную, но этот мне запомнился на всю жизнь подарками. Первый - банку сгущенки мне вручили перед строем, а второй отдали втихую уже в строю. Это были пять боевых патронов. Уж потом, на четвертом курсе с этим не было проблем, а тогда являлось ценным приобретением. Дело в том, что предстояла сессия, во время которой основным событием были стрельбы их АКС-74. Здесь шпаргалки не помогают. Или ты попал в мишень и поехал домой или промазал и...остался на пересдачу за счет отпуска. Если незаметно добавить лишние патроны в автоматный магазин, то шансы заметно повышаются.

   Один из подаренных патронов я оставил, как средство для открывания банок для сгущенки (достаточно было пробиться пару дырок) и он валялся у меня в кармане все оставшиеся годы до выпуска. Остальные четыре я использовал по прямому назначению и выполнил стрельбу на отлично. Спасибо, друзьям.

   На первый мой день рождения в училище я сделал себе подарок сам. Будучи в учебном центре, я и Костя Кожмяков были отправлены на хозработы в распоряжение начальника вещевой службы. На одном из складов ВС, который представлял из себя побеленный сарай, необходимо было навести порядок. Посреди склада лежала огромная, в человеческий рост куча старой гражданской одежды. Это были те вещи, которые были у нас изъяты во время переодевания в гимнастерки. Тогда в спортивных штанах я забыл три рубля - не малые деньги по тем времена. Штаны с помощью моего друга быстро нашлись, а измятая лежалая трешка оказалась на месте! Следующим местом наших непосильных трудов стал, конечно же, магазинчик учебного центра..

   Однажды летним утром по роте неожиданно пролетело известие, что будут прыжки. Такое случалось и раньше, но всегда слух оказывался ложным. Всё дело ограничивалось перекладкой куполов и предпрыжковой подготовкой, но только не в этот раз.

   Этого мы ждали уже давно, потому что таковое, по неизвестной нам причине, не случалось уже почти два года, то есть с карантина прыжков не было вовсе. Впервые в училище должны были прилететь несколько ИЛ-76, самые современные по тем временам военно-транспортные самолеты.

   Обычно после такой новости события начинали развиваться очень стремительно. Занятия отменялись, всё училище отправлялось на перекладку парашютов, благо, что летом это было сплошным удовольствием. Сразу после ужина, облаченные в комбинезоны, в матерчатых шлемах и с выкидными стропорезами на поясе отправлялись на предпрыжковую подготовку. Парашютный городок кишел, как муравейник. Были задействованы все тренажеры, трамплины, а в этот раз и макеты военно-транспортных самолетов. Отбой был раньше, а подъем назначался на два часа ночи.

   В целом, все происходило как в карантине - подъем, спешная погрузка парашютов, завтрак, но без марш-броска. Бегом мы направлялись в автопарк. Там нас ждала колонна автомобилей, на которых мы отправлялись на военный аэродром Дягилево близ Рязани.

   Прибывали туда затемно. Свежий предрассветный ветерок холодил плечи. При свете автомобильных фар разгружали сумки с парашютами и выставляли их рядами "в козлы" повзводно. Становилось жарко, после этого возникала короткая пауза, которая уходила, как правило, на отправление малой нужды. Это было очень важно - оказаться в самолете с пустым мочевым пузырём.

   Потом долгая дрёма в парашютах рядами на контроле в ожидании разрешения на вылет авиаторами или подходящей погоды. Три большие белые птицы под названием ИЛ-76ТД ещё дремлют на своих стоянках. Вдали виден воздушный хищник ТУ-22М2. Классическая картинка: колонна парашютистов неуклюже шагающих один за другим к самолёту на фоне багряного неба, предвещающего близкий восход солнца. На некоторых из них под задницей висят грузовые контейнеры. Этим идти труднее - тяжелый ГР-30 бьёт под колени, мешает держать равновесие. Зато при ночных прыжках - это преимущество: контейнер, ударившись о землю, предупреждает парашютиста, что земля через несколько секунд, а за это время вполне успеваешь сомкнуть ноги. Раньше в ГК упаковывали пустые патронные ящики, пока не случилась беда.

   При нормальной работе после того, как парашютист расстёгивает пряжку, контейнер под собственной тяжестью падает вниз и зависает на двадцатиметровом фале, но однажды этого не случилось - не хватило веса. Во время приземления не "отошедший" ГК-30 принял на себя весь удар и передал его на крестец. Курсант получил тяжёлую травму.

   От грохота сапог предыдущего "взлёта", шагающего по дюралевой рампе самолета, замирает сердце - тем, кто сейчас загружается, скоро предстоит шагнуть в бездну. Первый прыжок с военно-транспортного самолёта более, чем волнителен. В этот раз прыгаем налегке, а уже следующий прыжок, который намечен на завтра, должен быть с оружием, а ГК - 30 достанется уже другому - по программе обучения это должен сделать каждый.

   Время от времени один из офицеров ПДС поднимает вверх руку с "вертушкой", смотрит на шкалу, проверяя скорость ветра. Наконец, самолёты оживают. Свист запускаемых двигателей переходит в мощный рёв. Несмотря на волнительность момента и шум турбин те, кому пока не прозвучала команда "встать!", продолжают крепко спать.

   Первый самолет загрузился, рампа медленно закрылась, двигатели взревели с ещё большей мощью, и белая птица тронулась с места. Мгновенно всё пришло в движение. Несколько рядов уже проверенных и окончательно готовых к прыжку парашютистов повернулись налево и двинулись к следующему самолёту, а тот уже с распахнутым чревом ждал их.

   Сердце екнуло, потому что тот жутковатый и в то же время влекущий момент падения в бездну ещё приблизился. Солнце уже взошло, стало жарко, погода стояла безветренная, и ничто не препятствовало совершению очередного прыжка. Если с подъёма и до прибытия в Дягилево, тайная мыслишка ещё оставляла надежду на отмену морального испытания, то теперь оставалось только настраиваться на преодоления страха и малодушия. Теперь уже не спалось. Поочередно парашютисты то и дело отпрашивались в кустики, наконец, и это стало невозможно - окончательная проверка всеми офицерами ПДС, включая прибориста, была произведена и ждать оставалось недолго. Выход из строя теперь был запрещён.

   Второй борт уже улетел, а первый так ещё и не вернулся. Наша рота стала загружаться в третий самолёт. Стараясь наклониться как можно сильнее вперед, я с трудом поднялся по аппарели в полумрак грузовой кабины. Трое выпускающих офицеров и бортинженер самолёта помогали нам, стараясь поддержать под локоть либо подтолкнуть сзади под парашют. Внутри попахивало керосином и чем-то ещё "авиаторским".

   Нас рассадили по местам. Рампа закрылась, турбины взвыли, ИЛ-76 дрогнул. Таким образом, мы сидели около двадцати минут, ожидая команды, и вдруг рампа вновь начала открываться, и я увидел бетон рулежной полосы. Оказалось, что мы не только не взлетели, но даже и не двинулись с места. В грузовую кабину быстрым шагом вошёл офицер ПДС, облаченный в спортивный парашют, и рампа тут же начала закрываться. Самолет тронулся с места, и все парашютисты, чертыхаясь и ругаясь, завалились на бок, едва не попадав с сидений.

   Момента отрыва от полосы не почувствовал никто, наконец, те, кто сидел возле иллюминаторов знаками дали понять, что ИЛ взлетел. Я сидел возле входа в кабину пилотов и с интересом рассматривал место бортоператора, оборудованное пультом с приборами, в том числе спидометром и указателем высоты. Здесь же висел бак с питьевой водой из нержавейки. Сам бортоператор суетился в хвосте, помогая выпускающим разобраться с карабинами десантников. Это означало, что высота в двести метров уже была набрана.

   Курсантов разных взводов можно было различить по выражению лиц. Если первый и второй курс, которые ещё не прыгали с самолетов ВТА, были напряжены, то четвертый курс каждый занимался своим делом. Одни, стараясь перекричать шум двигателей, пытались вести беседы или дремали, другие, как например, Гриша Залесский, читали книги.

   Длилось это довольно долго. Я уже успел устать, тугая подвесная система и оба парашюта этому способствовали, не давая принять удобную позу. Наконец, бортоператор что-то прокричал прямо в ухо старшему корабля, и всё пришло в движение. Выпускающие заняли свои исходные места. Двое по левую и правую стороны рампы возле прерывателей - своего рода калитки вроде тех, что стоят теперь на входе в супермаркетах - у края грузовой кабины, по одному - возле боковых дверей. Сам старший по центру в середине рампы (так называется грузовой люк в хвостовой части) возле разделителя потоков.

   Коротко рявкнул ревун и оборудованные в нескольких местах зажглись желтые фонари, что означало "приготовиться". Две подгруппы десантников по команде старшего, который продублировал её рукой, поднялись со своих мест. Десантирование в мирное время ведётся в два потока. Одному предстояло покинуть самолет через левый проход грузового люка, другому через правую дверь.

   Дрогнула аппарель и начала медленно опускаться вниз. Получился своего рода трамплин длиной около четырех метров и ведущий в пустоту. Выпускающий оказался почти на краю бездны, от которой его отделял лишь прерыватель, раскрашенный косыми красными полосами. Одновременно открылась правая дверь. Здесь тоже стоял прерыватель перекрывающий проход двери. Огромная махина ИЛ-76, видимо от завихрений потоков ветра, заходила ходуном.

   Стоящие десантники с трудом держались на ногах, пол качался под ногами. Захлопали, складывающиеся сиденья и в проходах стало свободнее. Выпускающие максимально сосредоточились и распахнули прерыватели, придерживая первого парашютиста руками. Скажу, что прыгать первым более волнительно, чем остальным. Те несколько десятков секунд, пока приходится смотреть в сизую бездну, кажутся ужасающей бесконечностью. Оставалось сорок секунд до команды "пошёл".

   Сирена истошно завыла, загорелись зеленые фонари, включились табло с надписью "пошёл", выпускающий сильно толкнул первого десантника и тот, едва успев поджать ноги, исчез в проеме двери, За ним один за другим посыпались вниз остальные. Во время команды "пошел" ревун так душераздирающе бьёт в уши, что невольно возникает желание убежать от него и как можно скорее покинуть самолёт.

   Ревун умолк и только камеры стабилизирующего парашюта остались трепыхаться от ветра на металлическом тросе. Белая птица самолета как будто облегченно выдохнула, выпустив из себя почти три десятка парашютистов. Вместе с ней вздохнул и я, как-будто сам только, что сиганул из двери, которую мне было прекрасно видно с моего места. Теперь некоторым подгруппам пришлось пересесть на другие места, что и было сделано без всякой спешки и суеты.

   Около получаса потребовалось огромному Илу, чтобы вновь зайти на боевой курс и ситуация повторилась. К тому времени, когда грузовая кабина почти опустела, и наступила очередь прыгать нашей подгруппе, прошло около пяти часов. Силы и моральные и физические были на исходе. Мне уже было не страшно, и я мечтал об одном - как можно быстрее покинуть этот до тошноты, в буквальном и переносном смысле, надоевший самолёт.

   Рявкнула сирена. Мы встали. Я оказался крайним в последней подгруппе. Рукой дернул за край сиденья и оно, хлопнув по дюралевой обшивке, сложилось. Потом замер трепетном ожидании, уткнувшись носом в основной купол впереди стоящего товарища, и до боли сжав правой рукой кольцо, а левой вцепившись в лямку крепления запасного парашюта. Ревун подхлестнул всех, неловко переваливаясь, побежал и я. Сложность здесь заключалась в том, что во время отталкивания приходилось менять направление движения под девяносто градусов, и необходимо было подгадать "правильной" ногой.

   Перед глазами промелькнула желтая лини на дюралевом полу с надписью "стоп", я переступил её левой ногой, а правая уже провалилась в пустоту.

   Дальше случилось, так называемое "релятивистское замедление времени". Мгновение я находился в полном затишье, прикрываемый от потока ветра дверью самолета, потом что-то плотное ударило под зад и я вдруг увидел свои ноги, которые находились так высоко, что закрыли собой солнце. Мой мозг ещё не успел осознать происходящее, и тут как-будто металлическая рука дернула моё бренное тело кверху, пытаясь втянуть обратно. В действительности это одним хлопком открылся стабилизирующий купол и меня начало медленно поворачивать вокруг собственной оси. Белый брюхатый силуэт Ила неспешно удалялся, при этом быстро уменьшаясь в размерах.

   Повинуясь рефлексу выработанному сотнями занятий на предпрыжковой подготовке, я выдернул кольцо и камнем рухнул вниз. Моя душонка осталась там, выше метров на сто, чем сейчас находилось моё тело. "Конец?" - мелькнуло в голове. Ослабший разум никак не связал два этих события. В действительности это я сам, дернув кольцо, открыл двухконусный замок, и дальше система сработала так, как ей и положено. Вышел основной купол, за ним пошли стропы и поэтому случился провал.

   Под занавес этой трагикомедии меня вновь поддернуло кверху, но уже мягко, однако довольно ощутимо. Голова, опять согласно выработанному рефлексу задралась к небу, но вместо синевы я увидал белый шёлк наполненного воздухом купола. На все эти события ушло всего несколько секунд с момента отделения от самолёта.

   Слегка очумевший, я собрался было порадоваться и возликовать, но тут душераздирающий вопль, наконец, достиг моего сознания: "Правые тяни!". Не думая, я ухватился за лямки справа и, как учили, подтянулся почти до подбородка и только тогда повернул голову влево. Там я увидел не более чем в пяти метрах от себя не знакомого мне курсанта, вернее я не понял кто это, но сообразил, что точно не Серега Федосенко, который прыгал прямо передо мной.

   Позже я узнал, что после покидания самолета, допустим через дверь, ближе всех к тебе оказывается не тот, кто прыгал впереди или после тебя, а тот, кто в этот момент вывалился в рампу.

   Парашютист плавно стал уходить на безопасное расстояние. Теперь срочно пришлось смотреть в противоположную сторону, так как появилась угроза приближения к другому десантнику. Так и пришлось весь спуск крутить головой в целях безопасности. На прыжках с Ан-2 такого не было.

   Глухо хлопнувшись о землю ногами, я завалился на бок, тут же вскочил, забежал вперед купола и тем погасил его. Вот теперь можно было свободно вздохнуть. Я снял шлем, вытер потную голову и задрал её вверх, потом с облегчением освободился от подвесной системы. Получилось, что в общей сложности я проболтался в воздухе более пяти часов. Быстро собрал парашют и запихал его в сумку, которая была закреплена резинками под запаской.

   Вот сейчас можно было бы и отдохнуть, но не более пяти минут, потому что надо спешно выдвигаться на пункт сбора, который обозначался флагом, и там же висел "колдун" - своего рода вымпел для определения направления ветра.

   Я упал на траву навзничь и уставился в голубое небо. Сердце мое переполнилось счастьем и гордостью...за самого себя. Хотелось прыгнуть ещё и прямо сейчас. Наконец, я поднялся и, просунув особым образом руки через лямки парашютной сумки, забросил её на спину. Прикинув расстояние до красного флага, понял, что шагать придется не меньше трёх километров. В дальнейшем приходилось преодолевать и большие расстояния. Ошибка штурмана военно-транспортного самолета с задержкой выброски в десяток секунд прибавляла не меньше километра. Иногда десантников собирали на автомобиле - так далеко они приземлялись. Благо, что бескрайние есенинские поля, в частности район Житово, позволяли это делать вполне безопасно.

   Я шел, сильно наклонившись и опустив глаза в землю, так было легче тащить на себе парашют. Отдаленный, но отчаянный крик заставил меня замереть на месте и поднять голову. Далеко в стороне, возле опоры высоковольтной линии электропередач стоял санитарный кунг, и возле него толпился народ. Я резко развернулся и почти бегом, насколько позволял парашют, направился туда, понимая, что там что-то произошло.

   На проводах ЛЭП болтался парашют, стропы были перекинуты через них вниз, а там, в подвесной системе, висел десантник. Купол от ветра был чуть наполнен, и это не позволяло парашютисту сползти вниз. Именно это спасало его неминуемой гибели, стоило ему прикоснуться к земле, как удар током испепелил бы его мгновенно.

   Из разговоров врача и дежурного помощника руководителя прыжков я понял, что сам руководитель несколько минут назад умчался на машине отключать линию. Возможно, был какой-то выход из положения, но пока никто не знал что предпринять. Как только ветер чуть усиливался, а купол начинал наполняться, десантника подтягивало ближе к проводу, и бедный курсант начинал дико орать от страха. Ветер стихал, и парашютист начинал приближаться к земле и тоже начинал кричать. Запаску открывать, чтобы по ней спуститься вниз, ему не позволили. В гробовом молчании все стояли и смотрели.

   Толпа зевак увеличивалась, пока, наконец, помощник руководителя прыжков не рявкнул на нас, приказав следовать на пункт сбора. В конце концов, дело закончилось благополучно. ЛЭП отключили, парашютиста сняли.

   Нет большего удовольствия, как возвращаться в кузове открытой машины в летний день после прыжков в училище. В сладкой дреме предвкушая обед, а следом, почти сразу и ужин. На место мы прибыли едва не к ужину, сдали парашюты на склад и бегом в столовую. Отбой был назначен раньше на час. В тот вечер я долго не мог уснуть, в приятном возбуждении перебирая в памяти картины, описанные чуть раньше и, которые остались со мной на всю жизнь.

   На следующий день была укладка парашютов. Дело облегчалось тем, что запаски в этот раз мы не трогали, но и без того это заняло целый день. Некоторым из нас, у кого количество прыжков в общей сложности с учетом до училищных перевалило за десять, вручили знаки "парашютист-отличник". В шутку их называли "парашечист-отличник". Обладателю такого нагрудного знака повышалась и оплата за прыжок до трех рублей, что по тем временам, в особенности для курсанта, было приличными деньгами.

   Погода держалась хорошая, и на следующий день все повторилось в точности, как и накануне, с той только разницей, что прыгали со штатным вооружением. Однако последнее сильно усложняло задачу. Кроме того, соответствующее снаряжение - рюкзак десантника РД-54 - облегчения отнюдь не добавляло.

   ИЛ-76 мы не любили, потому что таковой по праву считался "жестким" самолётом. Лётчики не любили снижать скорость менее четырёхсот километров, но более четырехсот двадцати им лететь при десантировании также не позволялось - могла пострадать раскрытая при десантировании дверь. Даже АН-22 проходил как-то легче. Там только была особенность покидания через дверь, при этом приходилось преодолеть своего рода коридорчик, прежде чем оставить самолет. Однако в целом я такой жесткости не припоминаю, какая была на ИЛ-76.

   В ходе раскрытия парашюта на десантника могли действовать даже десятикратные перегрузки, что было приличным стрессом для организма. Прыгали всегда в положении "для стрельбы с воздуха", то есть автомат крепился на груди от правого плеча вниз с отомкнутым - сложенным - прикладом. Чтобы предохранить лицо от возможного удара задником автомата, его через рукоять привязывали к лямке парашюта контровкой ШХБ-40. Цифра означает прочность на разрыв сорок килограммов. Иногда она не выдерживала. Однажды Валька Ганчук сильно пострадал, получив удар автоматом в челюсть. Едва зубы не вылетели. Благо шлем позволил избежать более тяжелых последствий.

   Много лет спустя, уже будучи в запасе, мне случилось делать рентген лёгких. Когда вышел из-за экрана, врач удивлённо спросила меня: "Откуда у вас множественные переломы ребер?" Что я мог ей ответить? Тогда не то, что в санчасть никто не обращался, но даже и внимания не обращал на острую боль в груди, которая скоро проходила. Даже, если совершалась серия прыжков, это не могло служить освобождением от них. К тому же проявлять слабость, а тем более отлынивать от этого рискового дела было, мягко говоря, не в почёте. Кто хотел прослыть трусом или слабаком? Таких не было. Это я сейчас без пафоса говорю.

  

  

   25.САМОХОДЫ. ЧП.

  

   К исходу второго курса многие курсанты пошли вразнос. Дело в том, что время обучения, как правило, засчитывалось за годы службы и при отчислении после двух лет учебы, написавшего рапорт в случае положительного решения и в благоприятном исходе отпускали домой, а не дослуживать в войска. Однако с Лавровыми все сложилось иначе и крайне драматично. Братья окончательно решили бросить училище, но их не отпускали и, как следствие, посыпались с их стороны самоволки. Хотя своего они добились, но дело закончилось печально. Как я уже упоминал, Саша попал в дисциплинарный батальон, а Сергей демобилизовался через Ферганскую дивизию. Постоянная жара, боевая подготовка, учения в пустыне Каракум делали это место тяжелейшим для службы. Также не просто сложилась судьба ещё одного нашего однокашника Сергея Пятакова. Вот что он сам вспоминает об этом неприятном для него моменте: ' Комиссовали меня после второго курса, сдал все экзамены, получил академсправку и все курсанты в отпуск, а я в десантный полк связи в Медвежьи Озёра под Москвой не надолго, до первого приказа, хотя мог бы, ничего не теряя, пойти сразу на третий курс либо в Вольское портянки считать, либо в Ярославское - деньги. Отказался... Как оказалось, после травмы ног на первом курсе, когда я был ещё в седьмой роте, моя судьба была практически предрешена, а не годен я был только в ВДВ. Менять голубые погоны на красные или чёрные не стал, Рюма сказал, что я дурак, дал мне полдня на сборы, все необходимые бумаги и благословил на гражданскую жизнь. В части ко мне отнеслись с пониманием, ходил в курсантской форме, никакая служба и построения меня не касались, дембеля звали меня "профсоюз", потому как не было у них ещё такого. Уволили, как и обещали прямо в день приказа, слово сдержали... Поступать куда-либо было уже поздно, осень на дворе, а на следующий год я был принят сразу на второй курс юридического факультета Киевского госуниверситета'.

   В самоволки шмыгали, практически все и не без последствий. Алкоголь давал сиюминутные последствия, но были другие, замедленного действия. В основном, самоход предназначался для посещения дамского пола. Времени было мало, поэтому некоторая часть, что не имела постоянных подруг, пользовалась тем, что попадёт. А попадал в основном триппер. Случаев сифилиса не встречалось, но угроза такая висела постоянно, что в свою очередь могло привести к эпидемии. Это на первый взгляд только могло показаться смешным.

   Селуков решил эту проблему со свойственной ему смекалкой. Случилось так, что у курсанта четвертого взвода Дурнова папа оказался главным врачом кожно-венерического диспансера, и тогда Иван Фомич пригласил его в роту прочитать лекцию на соответствующую тему. Загонять силой никого не пришлось, и явка оказалась стопроцентной. Говорят, даже из санчасти больные вернулись в расположение. Внимали затаив дыхание. Многие делали записи. В конце лекции папа-доктор произнёс ключевую фразу: "Если у кого возникнут проблемы, немедленно обращайтесь напрямую ко мне" и оставил номер телефона. Все, и в первую очередь ротный, вздохнули с облегчением.

   Впрочем, был один человек, который не ходил в самоволки. Это был курсант четвертого взвода Греков. Ему это попросту было не надо по двум причинам. Во-первых, он не пил абсолютно и к женщинам тоже не пылал особым вожделением. Во всяком случае, здесь в Рязани. Добрый по характеру и абсолютно не военный человек, он выглядел, как студент научного ВУЗа. Форма на нём сидела мешковато, а походка также не блистала строевой подтянутостью.

   Во-вторых, его дед - генерал-полковник Греков - на тот момент был заместителем министра гражданской обороны или, как сегодня бы сказали - МЧС. До этого генерал-полковник являлся начальником главного политического управления ВС СССР. Так что когда Грекову - младшему надо было побывать дома, то есть в Москве, он просто шёл в строевую часть забирал командировочное удостоверение и исчезал на несколько дней, поставив в известность командира роты. На кой ему далась эта Рязань?

   Однако при этом в нём не было заносчивости или бравады. Он всегда наравне со всеми выполнял все работы, ходил в наряды или, как говорят, "стойко переносил тяготы и лишения воинской службы".

   Иван Фомич время от времени, когда внук генерал-полковника проходил мимо, бросал ему несколько слов, вроде: "Греков! Ты бы сказал деду, пусть он нам спортивный уголок сделает новый". Вариантов было много: отремонтирует расположение, туалет новый обеспечит и так далее. Греков только томно улыбался в ответ. Селуков шутил, но в каждой шутке есть доля шутки. Впрочем, судя по результату, а точнее его отсутствию, просьбы ротного не были услышаны в коридорах генерального штаба. Я подозреваю, что Греков и сам побаивался своего деда. Одним словом, Иван Фомич никаких преференций от присутствия в его подчинении "высокопоставленного внука" не поимел.

   Однако, уже этой осенью майор Селуков, который был в постоянной опале у местного начальства, вдруг оказался в теплом месте, на кафедре иностранных военных специалистов преподавателем тактико-специальной подготовки. На этой кафедре обучались военнослужащие дружественных нам стран как-то: Вьетнама, Кубы и прочие.

   Нам показывали героического вьетнамца, который из гранатомета сбил американский вертолет с начальником разведки, встав своему сослуживцу на плечи.

   Ещё рассказывали про кубинца, который был взят пьяным нашим военным патрулем после отчаянного сопротивления и драки. Того якобы поместили под арест и поскольку он был иностранным подданным, срочно запросили кубинское посольство, так как не знали, что с ним делать. Говорили, что мгновенно пришел ответ прямо из Гаваны за подписью Фиделя Кастро: "разрешаю расстрелять". О дальнейших событиях народная молва не сообщала.

   Впрочем, были самоволки вполне здоровые, в том, смысле, что они не были сопряжены ни с пьянками, ни с драками или любовными похождениями. Поскольку расстояние в семь километров в одну сторону нас не пугали, в основном, это были пробежки на дикий пляж в окрестностях Рязани.

   Однажды жарким воскресным днём мы, человек семь или восемь, отправились искупаться и позагорать. Быстро преодолев указанное расстояние, добрались до места, но тут, увидев обилие красивых девушек, мы в нерешительности замерли. Под нашими спортивными костюмами из купальных принадлежностей были только казенные синие сатиновые трусы до колен. Тельняшки мы не стали надевать, дабы не выдать в себе курсантов воздушно-десантного училища. В трусах можно было прикинуться в случае чего, например, связистом (любимый слоган: "нету связи никакой кроме связи половой!").

   К слову сказать, армейские трусы имели одну загадочную особенность отрицательного свойства. Время от времени, как правило, во время марша, они начинали закатываться кверху, натирая пах и ягодицы. Что только с ними не делали, и разрывали, и переодевали задом наперёд, и пытались определить оптимальную длину - ничего не помогало. Результата - ноль. Несколько дней они могли вести себя, как, и положено трусам, не мешая ходьбе, и вдруг...короче, это таинственное явление так и не было нами разгадано.

   Мы стояли и мялись возле кустов на прибрежном песке, но смельчака, пожелавшего стать первым, не находилось. Тогда вперёд вышел Вадик Курашов. Он с отчаянием в голосе произнёс гениальную по форме и содержанию фразу: "Народ дал, народ пускай и смеется!" и, стянув штаны, продемонстрировал "народу" армейские труселя. Однако смеха не последовало, наоборот вызвало неподдельный интерес и симпатию со стороны женского пола. Видимо, наши мускулистые и красивые тела разительно отличались от фигур наших гражданских ровесников.

   Естественно, кроме трусов, нам захотелось блеснуть ещё и молодецкой удалью и ловкостью. Поочерёдно подбрасывая друг друга в воздух, мы выделывали невероятные кульбиты прежде, чем упасть в воду.

   И тут...как рассказывал сам Валька Ганчук: "когда я летел вниз, то мне показалось, увидел прямо на дне лежавшую там разбитую бутылку острием вверх. Всё происходило как в замедленном кино". В действительности сквозь муть речной воды, он не мог ничего увидеть, но кто-то свыше пытался его предупредить, однако было поздно. Так и случилось. Пяткой он попал прямо на стеклянную "розочку" и раскроил её едва ли не до кости. Тогда я впервые увидел живое и трепещущее белое сухожилие посреди располосованной розоватого цвета и омытой водой человеческой плоти. Тут же хлынула кровь. Мы вытащили друга на песок. Идти он не мог и только лежал на песке, откинув мгновенно побелевшее лицо к небу. Кровь остановить тоже не получалось, слишком глубокой оказалась рана. Сердобольные гражданские вызвали скорую помощь. Та прибыла быстро и увезла Вальку в больницу.

   Мы же помчались в училище, соображая на ходу, как поступить дальше, потому что скрыть это было невозможно. Мы ведь даже не знали, куда его увезли. Сейчас уже не помню, но, кажется, Юра Козлов сам сообщил старшему лейтенанту Бобычеву о происшествии, под прикрытием тут же выдуманной легальной версии.

   Ганчука нашли в одной из больниц города и перевезли в военный госпиталь. Конечно, офицерам гражданские врачи сообщили, что в действительности произошло, но особых последствий этого ЧП для нас я не припомню. Наши офицеры также отделались лёгким испугом.

   В целом Валентин оказался везучим человеком. Он прошел Афганистан, пережил два полных отказа купола и остался цел и невредим.

  

   26.ВНУТРЕННЯЯ СЛУЖБА. НАРЯДЫ.

  

   Внутренняя служба составляла значительную часть нашей жизни и отнюдь не способствовала учёбе. Здесь вследствие специфики состава девятой роты дела обстояли несколько иначе, чем у "инженеров". На первом и втором курсах всё было тяжело и сложно. Младшие частенько дополняли старшекурсников в нарядах, составляя их наиболее трудную и черновую части, например: наряд по столовой, а тем доставался караул и места службы.

   Наряд по музею и вовсе был официальным отдыхом, к слову сказать, я лично даже не знаю, что это такое - ни разу мне не посчастливилось там нести службу.

   Инженерному факультету, как на выпускном курсе, так и на первом всё было едино, и столовая, и караул, и КПП с музеем.

   Во время отпуска инженерного факультета, как Я уже упоминал, несение внутренней службы ложилось только на нашу роту, изредка дополняясь силами солдатами БОУПа. Пожалуй, самым нелюбимым был наряд на кухню. Формально ночью можно было отдыхать от отбоя до подъема, однако это такого не случалось, потому что пока наряд не выполнял всю работу, в расположение прапорщик-дежурный по столовой курсантов не отпускал. Почти сутки приходилось в рабочей одежде, то есть почти в рванье старого обмундирования, мыть полы и кухонные цеха, убирать и перемывать посуду, после приема пищи всего училища. Это порядка шести тысяч разных предметов, включая кружки, ложки, тарелки. Но самым мучительным местом была овощерезка. Почистить несколько ванн картошки и других плодов сельского хозяйства оказывалось делом тяжким и порой, затягивалось до утра. Всё это возлагалось на троих курсантов, которые туда назначались. Картофелечистка вечно была неисправной.

   Ещё троим, доставалось мыть посуду и так далее. Однако частенько и помогали друг другу. Точнее, кому сама судьба уготовала такую участь, ибо кидали "на пальцах" - своего рода жребий.

   Претенденты на внеурочную работу становились в круг, заранее условливались, с кого начинается счет, и "выбрасывали" пальцы. Командир отделения в этом не участвовал, он только наблюдал, а затем ставил задачу, тем, на кого указал перст судьбы.

   На особом месте стоял вывоз помоев. На задах училища необходимо было несколько больших пластиковых фляг, предварительно притащенных туда на своем горбу, перелить в самосвал. В тот раз мне выпало принимать фляги в кузове и выливать себе под ноги. Всё бы ничего, но в какой-то момент я поскользнулся и нырнул с головой в помои. Отфыркиваясь и кашляя, я немедленно вскочил, но, увы, кухонную "подменку", то есть старую гимнастерку пришлось сушить на себе. Но здесь, в наряде по столовой, курсанты находили себе развлечение. Например, на мощный рыболовный крючок ловили крыс, сидя на столе для приема пищи, а потом добивали пойманную голохвостую бедолагу ногами.

   Обычно нарядов по училищу выпадало около шести в месяц, не считая дополнений других взводов. Нарядов по роте чуть меньше. В худшие времена было значительно больше, и учиться приходилось "между делом", но успевать было надо. Во-первых, от успеваемости зависело, отпустят ли тебя в увольнение, ну и экзамены никто со счетов не сбрасывал. Здесь последствия были тяжелее - пересдача за счет отпуска.

   Мне больше нравилось быть в карауле. Костя Кожмяков разделял мое мнение, и мы постоянно просились именно туда. В свою очередь наилучшей, по моему мнению, была первая смена. Здесь получалось так, что немедленно после возвращения с поста караульный попадал на приём пищи. Эта мысль так грела душу часовому во время ленивого брожения между учебными корпусами на втором посту, между машинами - на третьем и легкой дрёме стоя возле Боевого знамени училища - на первом. Благо, что времена были спокойные, и можно было не особо беспокоиться за сохранность складов. Правда, перед Боевым знаменем ещё в те времена была установлена камера наблюдения, которая частенько не работала, а когда включалась, то загорался красный индикатор. Курсанты сразу узнали, что после этого есть несколько секунд, чтобы вскочить со ступеньки и занять своё место, пока видеотехника разогреется и начнет показывать телевизор в помещении дежурного по училищу.

   Караульное помещение находилось очень выгодно для девятой роты, а именно здесь в противоположном углу скверика располагался караульный городок и вход в помещение. Таким образом, когда дежурный проходил в арке между зданиями, а другого пути у него просто не было, то либо караул успевал предупредить дежурного по роте либо наоборот.

   Жизнь в карауле текла совсем иначе, чем в училище. По своему распорядку и по своим правилам. На первом курсе было сложнее. Начальник караула - поначалу курсант старшего курса - гонял молодежь по полной программе, не самоутверждения ради, а службы для, то есть без злости и издевательств, но с поучениями, разбором ошибок и долгой зубрёжкой устава Г и КС (гарнизонной и караульной службы). Это было благо, потому что, изучив все необходимое очень быстро, впоследствии и затем, можно было отдыхать.

   Запомнив назубок все связанное с караульной службой, отработав команду "Караул, в ружье!" до такой степени, что некоторые даже умудрялись не просыпаться, занимая положенное место в караулке по боевому расчету, можно было, и отдыхать, и есть в свое удовольствие. Лично у меня было два места для сна. Одно законное - в комнате отдыхающей смены и другое - на столе для чистки оружия с уставом в руках. Таким образом, отдав службе очередные два часа на посту, я приходил в караулку и спал ещё по два часа поочередно в каждом месте моего отдыха, правда, приемы пищи отнимали некоторое время.

   Однажды мы умудрились приволочь в караулку телевизор и даже надежно спрятать его, когда к нам с проверкой появился проверяющий. Потом стало ещё легче. Дело в том, что однажды вдумчивый и рациональный Коля Курганский предложил скинуться и купить портативный телевизор. Все, конечно, отказались, пожалели по три рубля, но Коля таки его купил за свой счёт и оказался в очень выгодном положении. Теперь в плане досуга все стали от него зависимы, потому что телевизор был только там, где находился сам хозяин. Он мог его и одолжить особо нуждающимся, но...преференции такой ситуации вполне очевидны. В моей памяти навсегда врезался ещё один случай, связанный с караульной службой, который мог стать для меня роковым, но об этом позже.

   Особо ответственным местом был наряд по штабу и посыльным дежурного по училищу. В их обязанности, кроме всего прочего, вменялось предупреждать, заинтересованных должностных и не очень, лиц (начальника караула, дежурного по роте, "самовольщиков" и пьющих прямо в расположении) обо всех передвижениях проверяющих, включая ротного.

   Быть дневальным по КПП или автопарку было достаточно легко. Поспать здесь удавалось едва ли больше четырех часов, зато в остальном служба была не беспокойной. Особенно в автопарке эту должность можно было бы назвать дневальный по "сучьему" парку. Нельзя сказать, что доморощенные ловеласы так стремились туда попасть, но уж, если им выпадало счастье там дежурить, то своего шанса они не упускали.

   Здесь умудрился особой оригинальностью блеснуть всё тот же Рачкевич. Он устроил себе любовное свидание в танке Т-34, который стоял испокон веков возле тыльных ворот автопарка, которые выходили аккурат к сучьему парку. Потом он долго ходил, потирая бока, и ворчал о крайней не приспособленности бронетанковой техники времен Великой отечественной к подобного рода занятиям. Полагаю, что его мадмуазель то же получила травмы. Однако это всё-таки был не такой драматичный случай по сравнению с тем, что случилось с Андреем Дороховым.

   Однажды вечером он прогуливался по Рязани с мимолётной дамой, одновременно подыскивая укромное местечко для любовных утех. В какой-то момент он краем глаза увидел, как прямо на него в замахе мчится мужик, а позади него ещё один, с не менее агрессивными намерениям. Андрей, как настоящий спецназовец, отреагировал мгновенно - он присел, и удар тяжёлым кулаком прошёл выше него. Дама, его сопровождавшая, не была столь натренирована, поэтому была застигнута врасплох и, получив сильнейший удар в ухо, упала, как подрубленная. Ошалевшие мужики, очевидно только сейчас разглядев, что напали не на того человека, кинулись извиняться перед Дороховым. "Извини, извини, друг, мы обознались!" - наперебой говорили они. Даму все месте привели в чувство и поставили на ноги. После недолгого обсуждения, в котором мнение пострадавшей женщины оказалось превалирующим, виновники были прощены за две бутылки водки - по одной с носа. Конфликт исчерпался. Как утверждал Андрюха, в результате любовных посиделок и после обильных возлияний, дама осталась более чем удовлетворенной.

   Почти сразу после получения лейтенантских погон в своей части Андрей попал в тяжелую автокатастрофу и навсегда потерял здоровье.

   О наряде по музею я уже упоминал, то и не наряд был вовсе. Так, увольнение на двенадцать часов, потому что дежурили только ночью с девятнадцати часов до семи.

   Самым худшим, на мой взгляд, был всё-таки наряд по роте. Целый день уборка на глазах у старшины, командира взвода и ротного - не лучшее времяпрепровождение.

  

  

   27. НОЧНЫЕ ПРЫЖКИ С ПАРАШЮТОМ.

  

   Приученный к риску организм требовал всё больших порций адреналина, и поэтому новость о ночных прыжках вызвала, хотя и с некоторым замиранием сердца, НО восторг. Далее комочек страха, который никогда не удавалось полностью изгнать из души, трепыхался внутри в продолжение всех процедур приготовления к прыжку. Полагаю, не только у меня. В том и состоял смысл довольного рискового действа, парашютных прыжков, чтобы бороть страх, держать себя в руках, а потом дать волю адреналиновому потоку, который извергался из недр организма сразу после наполнения купола. А тут ещё впервые в жизни это должно было случиться ночью.

   Порядок действий не менялся, менялось только время. Теперь все события начали разворачиваться после ужина. Теперь, практически всегда, прыжки мы совершали с оружием, и это радовало - за сложность к оплате прибавлялся один рубль пятьдесят копеек. Немалые деньги по тем временам, хорошая прибавка к курсантскому денежному довольствию в восемь рублей.

   Особенно востребованными оказались ГК-30 по уже упомянутым мною ранее причинам. АН-2, которые ожидали нас в Дягилево, уже разогревали двигатели. Площадка приземления - Кузьминское. После Ил-76 и Ан-22 простенький тихоходный "кукурузник" представлялся удовольствием не сопряжённым с большими перегрузками, что не могло не радовать. Классическая картинка парашютистов, шагающих в самолёт на фоне багряного неба, тоже имела место быть, только это был солнечный закат.

   Так получилось, что во время полёта мне досталось место по правому борту почти напротив дверей АН-2. Когда дверь распахнулась, в салон прямо на уровне моего лица в глаза заглянула ярко жёлтая луна. Казалось, что мы достигли высоты обитания ночного светила, и теперь она приветливо встречала нас, чтобы почти сразу проводить. Это было, пожалуй, самое яркое впечатление от ночных прыжков.

   Я стоял в дверях, ожидая команды. Выпускающий отсчитывал положенные несколько секунд интервала между парашютистами, и за это время я успел разглядеть все, что происходило внизу. Удивительное дело, но земля была видна очень хорошо. Пункт сбора подсвечивался фарами автомашин, казалось, в этом не было необходимости, но это впечатление оказалось обманчивым. Через несколько минут я это понял.

   До этого момента я думал, что всё будет происходить, как при прыжках с низкой облачностью, которые достались нам месяцем раннее, когда прыгали с дюралевого "сарая" АН-12. Тогда передо мной за порогом самолёта в ста метрах расстилалось бугристое серое поле, и именно это вызывало дискомфорт. Мы привыкли к бездне, к

   головокружительной высоте, которая по времени давала больше возможностей, ведь тогда в случае нештатных ситуаций парашютист имеет больше времени, чтобы что-либо предпринять для спасения себя.

   Первая половина спуска под куполом в таких сложных условиях действительно была рисковой, потому что ближайший парашютист появлялся в поле зрения лишь в последний момент, а потом облака оставались выше, а земля, как на ладони...

   Ночью всё оказалось с точностью до наоборот. На большой высоте земля виделась отчетливо, хотя и сумеречно, но в определенный момент, я вдруг погрузился во тьму, луна мгновенно встала на своё привычное место, а внизу оставалось примерно двести метров кромешной тьмы. Зато слышимость была превосходной. Я услышал, как вначале бухнул о землю грузовой контейнер, болтавшийся под парашютистом, который прыгал впереди меня, затем приземлился и он. Тогда я заблаговременно свел стопы вместе и спускался так, и как мне показалось достаточно долго, потом благополучно земля встретила и меня.

   Теперь главное было не потерять парашютное кольцо. Обычно я после раскрытия купола, вталкивал его между автоматом, висевшем на груди, и запаской, но при ударе о землю, оно выпадало, и приходилось его потом искать в жиденькой травке. В этот раз я вынужден был напряженно попыхтеть, засовывая его на место в карман, да так, чтобы оно во время этой процедуры не упало вниз.

   Прыжки с АН-2 даже ночные проходили гораздо спокойнее и вызывали меньше волнений, чем с самолетов военно-транспортной авиации. Были моменты, когда внезапно давалась команда "отставить", потому что где-то в другой части ВДВ случалась нештатная ситуация, иногда сопряжённая с гибелью парашютиста. В этом случае прыжки задерживали до выяснения причин чрезвычайного происшествия.

   Однажды во время укладки после совершения очередного прыжка с ИЛ-76ТД к нам подошёл начальник кафедры ВДП полковник Комов. Он продемонстрировал нам купол стабилизирующего парашюта. Все стропы его были оборваны аккурат вдоль кромки. Оказывается, Комов искал владельца парашюта, который был обнаружен на площадке приземления. При этом вся техника сработала исправно, отказов не было. Как это могло произойти, и что там случилось, даже не могу и предположить, но купол он нам действительно показывал. Видимо, владелец нашёлся, но среди нас его не было.

  

  

   28. УЧЕНИЯ С УЧИЛИЩЕМ МВД.

  

   Лето 1978 года подошло к своему апогею, как по календарю, так и по текущим событиям, а именно: вот-вот должны были начаться совместные учения с курсантами училища МВД. События, которые там происходили, передавались из поколения в поколение, от старших курсов к младшим, обрастая невероятными подробностями.

   Мы тоже успели наслушаться таких историй. Особенно, как говорили, поработал ныне выпускной, третий взвод (выпуск 1978 года). По их же рассказам, во время совершения налёта они так побили автотехнику и снаряжение МВДшников, что потом проходили долгие разборки между руководством училищ. Действительно, события, иной раз, разворачивались очень даже драматично. Впрочем, всё по порядку.

   В учениях участвовали курсанты только второго курса и только девятой роты. С противоположной стороны действовал целый курс училища МВД, то есть в несколько раз превышающий нашу численность, но так и должно быть.

   По топографической карте определялся район, контролируемый противником, хотя и условным, но вполне реальным и действующим в соответствии со своей тактикой. Впрочем, это был всегда одно и то же место в лесах Мещерского урочища, неподалеку от учебного центра Сельцы. В этот район скрытно высаживалась группа, то есть в данном случае наш второй взвод. Мы должны были организовать здесь дневку,...хотя не буду забегать вперёд.

   Готовиться к учениям начинали загодя и серьёзно, как-будто предстояло отправиться на реальное боевое задание. Оружие и снаряжение подготавливали тщательно и продуманно. Бляхи на ремнях, антабки и карабины крепления автоматных ремней обматывали изоляционной лентой, тряпками, чтобы нигде не гремело и не бренчало. Были получены маскхалаты, некоторым даже достались камуфляжные маски.

   В этот раз, как никогда холостых патронов, дымовых шашек и прочей имитации было в изобилии. Кроме того, выдали и учебные гранаты имитации ядовитого газа. Курсанты их использовали в несколько ином разрезе, а именно: разобрали, высыпали едкий порошок, который предполагалось в дальнейшем использовать для того, чтобы сбивать со следа собак. Специально обученные овчарки курсанты МВД всегда использовались против нас на таких учениях. Говорят, что старшие курсы на предыдущих учениях даже подпортили некоторых псов именно таким порошком.

   Противоборствующая сторона тоже была не лыком шита и не слишком деликатничала в средствах и способах достижения результата, поэтому противогазы не только взяли все, но и тщательно проверили их по размеру, просмотрели все клапаны и фильтры на исправность.

   Некоторые предстоящие задания мы уже знали, поэтому запаслись и некоторыми предметами, на первый взгляд, казалось, не имеющими отношения ТСП, но в полевых условиях могли оказаться востребованными. Это были электролампочки от фонариков, мотки проводов, изоляционная лента, верёвки мотки проволоки, батарейки и тому подобные вещи полутехнического назначения.

   К тому моменту мы уже многое знали, что необходимо разведчику. Например, как связать человека по рукам и ногам одной палкой, каким образом связать руки десятисантиметровым куском стропы или как привязать пленного к дереву без веревки или провода. Я уж не говорю о приемах рукопашного боя, а в особенности самообороны без оружия. Это, наконец то, могло пригодиться на деле, а не для сдачи экзаменов по физподготовке.

   Получили и сухой паёк. В целом учения должны продлиться не более суток. Так оно и случилось, но это время оказалось крайне насыщенным. В некоторых моментах этого времени оказалось маловато.

   Глубокой ночью мы загрузились в тентованный ГАЗ-66 и отправились в "тыл противника". Высаживались уже засветло, серые утренние сумерки и не слишком густой лес поглотили нас в одно мгновение. На этом этапе с нами был преподаватель подполковник Пименов. Без дополнительных указаний занялись обустройством дневки. По словам преподавателя, весь район патрулировался мобильными и пешими патрулями "противника".

   Возможно, так оно и было, даже - наверняка, но мы не видели никого, лишь изредка был слышен гул мотора грузовика. Охранение выставляли в составе группы, однако завтрак готовили по отделениям. Нападение было маловероятным, но на всякий случай, наряду с боевым охранением выставили несколько сигнальных мин на растяжках.

   Первое задание подполковник выдавал на каждое отделение. Нам досталось изготовление фугаса из подручных средств. Вот тут как раз и пригодились те запчасти, что мы прихватили с собой. Электродетонатор изготовили при помощи лампочки от фонарика, батарейки, проводов и пороха, извлечённого из холостого патрона. От остальных подробностей воздержусь. Подполковник Пименов проверял работу самым простым способом - практически, удовлетворившись тем, что электродетонатор сработал успешно.

   До вечера мы благополучно скрывались на днёвке, а затем перешли к следующему этапу. Преподаватель поставил задачу на поиск и последующие этапы. Предметом поиска была американская "ракета Першинг-2". Иными словами, её имитация, которая представляла резиновый баллон, по форме копирующий упомянутую ракету в натуральную величину, в простонародье - "гандон" в боевом положении, то есть стоя.

   Ввиду того, что из года в год учения проводились в одном и том же районе, от своих старших товарищей мы уже знали, где примерно должна находиться "ракета".

   Противная сторона тоже не заворачивалась по этому вопросу, и наша цель оказалась именно там, где и предполагалось. Место действительно было удобное для охраны и обороны объекта. С одной стороны доступ ограничивался старицей реки Оки, с другой болотом, хотя проходимым, но сложным для преодоления.

   Добирались мы туда долго. Измазав лица полосами грязи, чтобы они не "светились" в темноте, вначале скрытно двигались по опушке леса, чуть углубившись в кусты, а затем прямо по прибрежной полосе старицы. Такое решение представлялось достаточно рискованным, но оправданным - с этой стороны нас явно не ждали. Это, во-первых, а во-вторых, достаточно было прикрытия только с одной стороны. Таким образом, мы добрались до устья ручья, который именно здесь впадал в старицу, а начало он брал где-то в стороне расположения "противника".

   По неглубокому руслу ручейка ползком максимально приблизились к объекту. Лениво гавкали собаки, не учуяв близости диверсантов, в роли которых мы сейчас выступали по прямому своему назначению.

   Поздние сумерки самые сложные для наблюдателей, то есть в это время сложнее всего увидеть и определить человеческую фигуру, особенно на фоне леса либо, когда таковая находится на рубеже светлого и темного тонов.

   Решили выждать ещё некоторое время, чтобы темнота почти полностью легла на местность, с тем расчетом, чтобы после налёта во время ухода от преследования наступила полная ночь.

   В этот раз, исходя из задачи и обстоятельств, подгруппы не назначались. Действительно, "захвата документов, образцов техники и вооружения" не предполагалось.

   Оказывается, лица можно было бы заранее и не маскировать грязью. После преодоления по-пластунски последней полусотни метров мы и без того были испачканы в иле, тине и песке, вымокнув до нитки, но кто на это сейчас обращал на это внимания? Уже давно и в повседневной жизни подобного рода неудобства не принимались за таковые, а тут и вовсе...

   Поочередно, сгорая от любопытства, мы осторожно выглядывали с замиранием сердца из своего убежища - русла ручья. Совсем близко были видны даже в густых сумерках палатки, машины ГАЗ-66, часовые и патрули, которые расхаживали по территории объекта и вокруг, черневшей на фоне ещё светлого неба, "ракеты".

   Момент настал и мы, как взбесившиеся лешие гурьбой помчались вперёд. Потом с гиканьем и лихим свистом почти одновременно открыли огонь. Треск наших автоматов, кажется, застал охрану врасплох. Вверх взметнулись сигнальные ракеты, злобно залаяли собаки.

   Всё остальное смутно запечатлелось в моей памяти. На бегу краем глаза я увидел, как покосилась ракета. Видимо, кто-то перерубил лопаткой растяжку. Завязалась скоротечная драка. Бились не на шутку, ибо одним надо было захватить пленных, а другим благополучно скрыться. Чем она закончилась, я уже не увидел, зато успел прикладом ударить по фаре- искателю на ГАЗ-66, мимо которого я пробегал, и та погасла. Потом отмахнулся всё тем же прикладом от двух, бросившихся на меня курсантов МВД, которые выскочили из-за того же ГАЗа.

   Преследователи остались позади. МВДшники оказались тоже не лыком шиты. Преследователи не только не отставали, но и число их увеличилось. Лай собаки позади только прибавил мне сил. Рядом появился кто-то из наших. Он на бегу бросил позади себя бумажный сверток, из которого тут же просыпался заранее приготовленный порошок из учебной гранаты ИГН* или шашки ЯДГ**. Можно было бы использовать её и в готовом виде, но в нашей ситуации она не подходила, потому что время её возгорания составляло

   около двадцати секунд, а из бумажного пакета он действовал сразу, особенно на собак.

   Впереди показалось наше спасение - болото. Мы немедленно кинулись туда, подняв над головами автоматы. Здесь нас было уже человек пять-шесть. Утопая по грудь в болотной жиже, с мы трудом продвигались в темноте, зато преследователи не решились последовать нашему примеру и отстали. Впереди чернел спасительный лес.

  

  

  

   28. УЧЕНИЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

  

   О, этот спасительный лес. За два года учёбы мы и сами не заметили, как он, так угнетающе действующий на большинство людей, вселяющий в них страх, в особенности ночью и на не знакомой местности, нам стал родным домом.

   Только углубившись покрытую полной темнотой чащу, мы почувствовали себя спокойно и рухнули на траву, чтобы передохнуть и решить, что делать дальше, потому, что учения только подошли к своему апогею.

   Сама кульминация была ещё впереди. Командиры отделений проверили личный состав - все были на месте. Действительно на этом этапе обошлось без потерь.

   Теперь предстояло выйти к следующему рубежу, обозначенному на карте. В реальных условиях на топокарте не делается ни единого значка. Командир разведгруппы должен держать всё в уме, а бойцы досконально изучают местность, чтобы уверенно чувствовать себя, действуя в одиночку. Иногда командир может доводить задачу своим подчинённым непосредственно перед выполнением задачи.

   У нас был не тот случай, потому что на новом рубеже нас должны был ждать заслон из курсантов МВД, именно там, в том месте мы должны были встретиться, чтобы каждая сторона могла отработать то, чему училась два года.

   Примерно в трёх километрах к северу было выставлено новое охранение - двойная цепь курсантов, сквозь которую мы должны были прорваться либо скрытно её миновать. Однако эти три километра ещё надо было преодолеть.

   В ночи слышался лай собак, где-то вблизи ревели моторы машин, изредка взлетали осветительные и сигнальные ракеты. Всё это означало, что облава уже началась. Напряжение возрастало.

   Несмотря на то, что двигаться по лесу было неизмеримо безопаснее, цейтнот, в который мы попали, вынуждал нас выйти на дорогу, что и было сделано со всеми мерами предосторожности. Прорыв оцепления должен был быть осуществлен в пределах строго определенного времени.

   Головной дозор выдвинулся вперёд. По их команде ядро группы тронулось с места по обочине дороги. Соответственно тыльный дозор, чуть отстав, зашагал следом. Расчетная скорость движения группы в тылу противника составляет три километра в час, исходя из этого, к месту следующего действия мы должны прибыть что называется, впритык.

   Несмотря на то, что все были готовы к любой неожиданности, сигнал от головного дозора "впереди опасность" пришел внезапно. Все метнулись в лес. В этот же момент из-за поворота вывернула машина, и свет фар осветил дорогу. Кто-то успел углубиться в лес, кто-то упасть за дерево, а мне едва хватило времени, чтобы рухнуть в траву в трех метрах от дороги и закрыть собой автомат, который мог меня выдать. Чьё-то тело также лежало рядом и тяжело дышало от волнения. Оказалось, что рядом лежал "Макс", а громко сопел я сам.

   По всей видимости, из автомобиля что-то успели заметить, и ГАЗ-66 остановился

   *ИГН - имитационная граната нестойкая - применяется для обозначении

   применения противником химического оружия.

   ** ЯДГ - учебная ядовито-дымная граната. (прим. автора)

   прямо напротив меня. На дорогу выпрыгнули несколько курсантов МВД, сколько их было, я не мог видеть. Несколько раз лениво гавкнул пёс в кузове, но не более того. Очевидно, по счастливому стечению обстоятельств мы оказались с наветренной стороны либо оказал свое действие порошок из ЯДГ, которым мы все успели провонять, а может быть и то и другое. Так или иначе, собака нас не учуяла. По бликам вокруг я понял, что один из преследователей пытается осветить обочину фарой - искателем. Сердце замерло. "Ну, всё" - подумалось мне. Обнаруженной и даже не захваченный разведчик в нашем случае считался "нейтрализованным", как сейчас принято говорить. Удивительно дело, но нас лежащих буквально в трех метрах от машины не увидели.

   - Ну? - послышался голос одного преследователей.

   - Товарищ подполковник, да откуда им здесь взяться? - ответил, видимо, один из курсантов. Стало понятно, что тут работала поисковая группа во главе с офицером.

   - Пожалуй, - согласился подполковник и для убедительности добавил, - Так далеко они не могли уйти.

   "Видать, быстро мы бежали. И долго" - подумалось мне в этот момент. Между тем, двигатель автомобиля взревел и ГАЗ-66 тронулся с места. Когда всё стихло, мы начали выбираться на дорогу слегка ошарашенные таким стрессом. Потом начался "отходняк" и наперебой, но восторженным шепотом мы начали делиться впечатлениями, но не более двух-трёх минут. Некоторые пытались закурить, но это им было запрещено.

   Мы двинулись дальше, следом, тихо ругаясь, потянулись и курильщики. Головной и тыльный дозоры, тем более избежали неприятностей. Времени оставалось совсем мало, кроме того и рассвет был уже не за горами, а для нас это было смерти подобно.

   Через некоторое время головной дозор доложил, что заслон впереди пятьдесят метров. Собрались на короткое освещение, которое не принесло хорошего решения. Просачиваться незаметно поодиночке или малыми группами невозможно. Во-первых, курсанты стояли слишком близко друг к другу, не более семи-восьми метров и, самое неприятное, уже начинало светать.

   Оставалось одно - пробиваться в лоб всем взвеем взводом и прямо по дороге. Это был не лучший вариант, притом, что отвлекающий, ложный прорыв, чтобы оттянуть силы от главного тоже не подходил, потому что кроме тех курсантов, что стояли в цепи и не имели права сделать ни шагу в сторону, были ещё и мобильные группы, которые в случае чего приходили на помощь.

   Мы построились, как обычно по штату и в результате получилось, как необходимо. Иными словами впереди оказались самые рослые и крепкие. По бокам тоже. Я хоть и не был крепким, но роста был достаточного. Именно им, то есть и мне тоже были переданы оставшиеся холостые патроны, остальные взяли в руки взрывпакеты. Ощетинившись стволами готовыми к стрельбе, решительно двинулись вперёд прямо по дороге. Судя по движениям впереди, нас уже заметили.

   В нас полетели ручные газовые гранаты. Раздались хлопки, и клубы серого дыма встали на нашем пути. Слезоточивый газ "черемуха" начал разъедать глаза, потекли слёзы, сопли, распухли веки, но это только прибавило нам злости.

   Постепенно прибавляя ход, перешли на бег. В серых сумерках дорога была пуста, но повинуясь единому порыву, мы все враз открыли огонь. Лес огласился треском автоматов и хлопками взрывпакетов. Лицо у меня мгновенно опухло, и сквозь слезы я почти ничего не видел, но терпеть было можно. Очевидно, мои друзья испытывали то же самое, и только зло матерились сквозь зубы.

   Наш строй изрыгал огонь холостой стрельбы, но противник тоже был не лыком шит. Откуда-то с обочины, из кустов курсанты стали бросаться нам под ноги, чтобы попытаться свалить с ног. У них это частично получилось. Прямо в глаза ударил яркий свет фар автомобилей, стоявших на дороге. Он показался настолько ослепительным, что Коля Старченко чуть не разбил капот ГАЗ-66 лбом. Дальше уходили, разбежавшись в стороны веером.

   В принципе те из нас, кто бежал впереди, и сбоку были изначально обречены, и мы это понимали. При действиях разведгруппы в тылу противника, чаще всего именно так происходит - ради выполнения боевого приказа, кто-то, а может и все, должны пожертвовать своей жизнью.

   Несколько человек, в том числе и я, попадали на землю, наши товарищи, пробежав прямо по нашим телам и телам противника, скрылись за поворотом, где уже начиналась зона безопасности, то есть считалось, что прорыв состоялся.

   А наше сопротивление продолжалось, впрочем, оно было обречено. Слишком не равными были силы. Целая орава курсантов МВД бросилась на нас. Я лежал, прижатый к земле и продолжал жать на спусковой крючок автомата, а тот изрыгал огонь, пока не закончились патроны. Кто-то пытался меня обезоружить и я, барахтаясь, отбивался, как мог. Со всех сторон сыпались удары, но от ярости я их не чувствовал.

   Наконец, всё закончилось. Автомат остался при мне. Меня подняли на ноги. Рядом стояли несколько моих друзей изрядно потрепанные, в рваных маскхалатах, но все при оружии. Кто-то вытирал кровь, сочившуюся из носа. Гневный Костя Кожмяков пытался даже вновь кинуться в драку. И тут на меня, как петух, вперед грудью начал кидаться разозлившийся подполковник МВД и орать: "Он в глаза стрелял! Он в глаза стрелял!" А как он хотел? Чтобы я стрелял в воздух или вовсе этого не делал? И потом, как насчёт слезоточивого газа, разъедавшего все слизистые оболочки?

   Нас пересчитали и отпустили. Через несколько минут мы соединились с нашими товарищами, которые кинулись к нам обниматься, как-будто мы давно не виделись. Мне кажется, это был знак уважения и благодарности.

   Однако "война" ещё не кончилась. К завершающему этапу мы оказались и вовсе не готовы. Во-первых, потому что стало уже совсем светло, и времени абсолютно не оставалось. Теперь ситуация менялась. Это мы должны были замаскироваться и пропустить сквозь себя две цепи противника, целью которого было прочесать местность в поисках диверсантов.

   Перед нами лежала поросшая высокой травой и тальником заболоченная пойма всё того же ручья, только здесь из-за более пологой местности ширина её достигала примерно пятидесяти метров. Здесь нам предстояло постараться замаскироваться так, чтобы две цепи курсантов не смогли нас обнаружить. На то отводилось не более сорока пяти минут. Время крайне ограниченное настолько, что шансов обустроить надежное убежище практически не было.

   Мы уже валились с ног от усталости, скорее моральной, чем физической. Против нас на каждом этапе действовали всё новые и свежие силы курсантов МВД.

   Итак, мы собрались на короткое совещание в результате, которого решения не было найдено. Организовать более или менее подходящий схрон времени не оставалось и тогда, разделившись на подгруппы, в составе штатных отделений, выдвинулись искать укромные места, хоть сколько-нибудь обеспечивавшие скрытность. Сделав пару шагов, поняли, что высокая и сырая трава абсолютно выдает каждый наш шаг. Явственный след оставался даже после движения одного разведчика. И тут почти одновременно пришла мысль использовать это в своих целях, чтобы запутать противника.

   Мы выбрали маршрут, который шёл вдоль поймы, но проложен он был таким образом, чтобы наша колонна не приближалась к тальникам ближе двух метров. То есть противник должен был видеть, что разведчики двигались целенаправленно в сторону старицы, не останавливаясь. Между тем, возле каждого более или менее густого куста, делали остановку, два человека брали третьего и буквально забрасывали в тальник.

   Двухметровое расстояние до кустарника оставалось не тронутым и создавалось впечатление, что по-прежнему вся группа двигается дальше. Не забывали при этом делать ложные подходы вплотную к некоторым кустам, чтобы отвлечь внимание и отнять время "противника".

   Разведчик, упав посреди тальника, старательно расправлял поломанные ветви, стараясь привести природу в первозданный вид, затем ложился на землю и старался хоть как-то себя замаскировать. Последние курсанты, которых уже некому было забросить, оказывались в крайне затруднительном положении, ибо их участь предугадывалась изначально.

   Наш расчёт оправдался, кроме меня. Было обидно, потому что первая цепь прошла, благополучно миновав всех наших, были слышны смех МВДшников и радостные выкрики, что-то вроде: "как грибы собираем". "Грибов" им собрать не посчастливилось, зато посчастливилось нам. А вот во второй цепи последний курсант приотстал, чтобы оправиться и принесло его именно на мой куст. В первый момент он сам оторопел, едва разглядев среди ветвей моё тело, но потом я был зафиксирован. Пришлось вылезти из кустов с максимально гордым и независимым видом.

   Как выяснилось через некоторое время, зафиксирован был не только я, и мой случай оказался не самым обидным. Саня Ежков, казалось, нашёл самое удачное место. Чуть ниже по течению, среди деревьев через ручей были переброшены мостки в виде дух или тёх бревен, которые практически лежали в воде. "Ёж" использовал классический способ. Он срезал камыш, сделал из него трубку для дыхания и залез в воду вдоль мостков, почти полностью погрузившись в тёмную болотную воду. Дышал через камышовую трубку.

   В поисках наших тел "противник" в виде двух курсантов, естественным образом решил одолеть водную преграду по мосткам. Ничего не подозревая и непринуждённо разговаривая, молодые люди, с трудом удерживая равновесие, шагали по бревнам. Между ними, по словам Сани, произошёл диалог примерно следующего содержания

   - Скорее бы всё закончилось, достало их разыскивать, - сетовал один.

   - Да сейчас уже, мне тоже надоело их искать, - вторил ему другой.

   - Тем более, что их тут и близко нет, - твёрдо заявил первый.

   Тут "Ёж" не выдержал, заржал, едва не глотнул воды и вынужден был, чтобы не захлебнуться, выскочить из своего убежища, а по сути, прямо из-под ног горе - искателей. Курсанты от неожиданности чуть не попадали в воду, но, так или иначе Саша был зафиксирован, сиречь пойман. С учетом полнейшего цейтнота мы отделались малыми потерями. В общей сложности человека четыре и не более того.

   Саша Ежков умер в 2012 году.

   Не обошлось и без курьезов. Геша Гринь с Игорем Скиртой оторвались от основной группы и спрятались в лесу. Вначале кинулись было копать схрон, но усталость взяла своё - они присели отдохнуть под деревом и уснули. Проснулись бодрые и отдохнувшие, когда обе цепи уже прошли, так и оставшись не замеченными.

   На этом учения закончились. Побеждённых или победителей не было и не могло быть - каждая из сторон делала своё дело, и оценивалось всё также по-разному, по своей методике. С нами подполковник Пименов провёл разбор через несколько дней, но нас это уже не интересовало - процесс тогда был гораздо интереснее и важнее результата. Тем более, что впереди был уже второй летний отпуск.

   Однако отпуск лично для меня наступил несколько позже, чем ожидалось. Сдав все экзамены, мы сидели в классе на кафедре иностранных языков всем взводом вместе. Каждый занимался своим делом. В основном готовили отпускные "причиндалы" к скорой поездке домой.

   Я, Юра Рачкевич и Коля Милов играли в карты. Впрочем, в этот раз была не игра, а так, баловство в "шестьдесят шесть", только чтобы скоротать время. Неожиданно прозвучала команда "Встать! Смирно!" В аудиторию вошёл командир роты. Благо, что как раз была пересдача карт и вся колода была в руках у Милова. Он ловко забросил её в стол, а я рукой прикрыл листочек с записями игры.

   "Конь" пристально смотрел на меня, а я чувствовал себя весьма неуютно - улика могла выдать меня с головой, и своевременный отъезд оказался под угрозой. "Садись", - пробурчал Анищенко и продолжал оставаться так, где и стоял. Я глубоко выдохнул и, воспользовавшись общей сумятицей, смёл листок на пол. Теперь он уже был не наш, а имена свои в табличке мы предусмотрительно кодировали.

   Ротный между тем, не отводил от меня глаз. Все ожидали, что он, наконец, скажет. Учитывая вербальный талант "Коня", это могло продолжаться долго.

   - Во-от! - вымолвил он своё дежурное слово, и опять воцарилось молчание, через минуту следующее слово. - Бронников!

   - Я! - сказал я и вскочил с места.

   - Ты это...того, - пышные усы ротного зашевелились, и это могло означать только одно - командир подыскивает нужную фразу, но у него явно это не клеилось. И вдруг ротный радостно произнёс:

   - У тебя дизентерия!

   - Никак, нет! - возразил я с облегчением.

   - Ты мне это...того, - нахмурился Анищенко. Я настороженно замер. В этот раз ждать пришлось гораздо дольше, потому что следующее слово было уж очень сложным для Александра Васильевича.

   - У тебя того...анализы, - вымолвил он и опять умолк. Озадаченный я даже не решался его переспрашивать. Мои друзья с интересом наблюдали за, с позволения сказать, монологом командира роты. Видимо, ему уже надоело так много говорить, и он пробурчал:

   - Со мной иди.

   - С вещами? - спросил я.

   - Ещё как! - неожиданно быстро отозвался "Конь".

   - Прощай, Андрюха, кто-то шутя бросил мне вслед.

   Было бы неверным считать, что Анищенко был туп. Отнюдь. Александр Васильевич был офицером весьма подготовленным профессионально, соображал быстро, все таки красный диплом был им заработан честно. Ну что тут поделаешь, вербальный аппарат у него плохо сочетался с мозгами. Впрочем, это не самый страшный недостаток офицера разведки.

   "Конь" привёл меня в санчасть и оставил там. Если бы не близкий отпуск, я чувствовал бы себя полным счастливчиком. Однако мои худшие подозрения оправдались. За несколько дней до этого, мы сдавали анализы на предмет инфекционных заболеваний, которые каждое лето терзали училище.

   В результате обнаружилось, что я оказался носителем инфекции, но не больным, при этом непременно должен был быть изолированным от здорового общества. В результате, меня поместили в госпиталь, где я томился в полном безделии целых две недели, когда все мои товарищи уже уехали домой.

   Единственной моей заботой было избежать "телевизора", то есть колоноскопии, которой мне сразу пригрозил врач. Исследования прямой кишки эндоскопом не случилось. Видимо, это было предупреждением со стороны завотделением, чтобы я и не целился сбежать в город, тогда расплата оказался бы неминуемой.

   Через две недели я уехал домой и возвратился в училище - какое счастье - на тот же срок позже, когда мои друзья уже тянули лямку непосильной учёбы.

  

   29. "КОНЬ".

  

   Отпуск прошёл и не просто прошёл, а пролетел, но, тем не менее, лёгкая грусть при расставании прошла уже в самолёте, и к училищу я подходил счастливым от предвкушения встречи с моими друзьями, которые стали родными. И это не фигура речи, а так оно и было. Мои друзья по школе казались людьми, если не чужими, то живущими в другом мире, который стал мне не нужным. Их темы разговоров для меня были скучны и не интересны, мечты и планы на жизнь странными, цели - пустыми, а проблемы - смешными.

   Я не хочу сейчас сказать, что наше армейское общество было единственно правильным, а все остальные сплошной обломовщиной. Нет, просто изменились принципы взаимоотношений между собой, между друзьями. Друг в армии это нечто иное, большее, чем встречи и разговоры на кухне или в кафе. В казарме или в "поле" никто не мог о тебе позаботиться и помочь или даже спасти, порой, в очень опасную минуту, кроме того, кто рядом, в такой же шинели и с такими же погонами, как и у тебя. Общими были проблемы, общими трудности, не в том смысле, что похожие, но в смысле буквальном, а это сплачивает и роднит даже очень разных людей. Может поэтому мои училищные друзья живут в моём сердце до сих пор, всё такие же молодые, не убеленные сединами и ещё без заслуженных боевых орденов. А в первую очередь освещают мою память те, кто погиб или просто рано ушёл из жизни, отдав свое здоровье армии и Родине.

   Оказывается, так приятно было просыпаться под привычный голос молочницы за окном, которая чистым колоратурным сопрано из утра в утро, ровно в 6-30 утра призывно кричала, почти пела: "Молоко-ооо!" Такой чудной интонации я в жизни не слышал никогда. Последний слог молочница начинала очень высоко, затем протяжно опускала его, потом вновь звонкой руладой доводила почти до самых верхних нот и вдруг обрывала, как будто внезапная икота останавливала её пение. Потом женщина делала паузу и вновь начинала своё пение. Таким образом, она призывала покупателей, толкая перед собой тележку с алюминиевыми флягами. Иногда и курсанты подбегали к ней и она щедро одаривала свежим молоком. Здесь же рядом на хлебозаводе можно было разжиться ещё горячими батонами.

   Примерно в это время, сразу после отпуска от нас ушёл наш взводный старший лейтенант Якимов. На его место, спустя некоторое время был назначен старший лейтенант Бобычев. Пробыл он у нас не более полугода. Он всячески честно старался найти с нами общий язык и через это поправить дела с дисциплиной. Увы, совесть у курсантов отсутствует начисто, и у нашего взводного ничего не получилось, однако обидное прозвище "девочка" он получить успел. Говорят, что он стал генералом и до сих пор служит в рядах воздушно-десантных войск.

   Почти одновременно с Якимовым ушёл в преподаватели легендарный "Бздынь", а его место занял выпускник девятой роты Александр Васильевич Анищенко. Он был до этого взводным и имел прозвище "Крест", но не в том, смысле который немедленно приходит на ум, а как сокращение слова крестьянин. Почему он так был прозван трудно сказать. Возможно за грубые черты лица и огромные ручищи, теперь этого уже никто в точности и не помнит.

   Анищенко был человеком словоохотливым и разговорчивым, но лишь в меру его тяжелого воображения. Иными словами, таковым он сам себе представлялся. Может, так оно и было, но Александр Васильевич говорил трудно, забывал слова, путал их значение, мысли его опережали язык, поэтому вся речь его состояла почти из одних междометий.

   Самое часто употребляемое было: "во-от". Оно же имело много значений, порой, самых неожиданных. Чаще всего курсанту приходилось угадывать эти смыслы, а "Конь", раздражаясь на тупоумие подчинённого, нетерпеливо мотал головой, а потом, когда собеседник, наконец, попадал в точку радостно мычал: "Во-от!" Как наш "Конь" умудрился окончить училище с отличием остается загадкой. Таким образом, диалог из двух фраз мог длиться до нескольких минут. Фраза, родившаяся в глубинах ума Александра Васильевича, и озвученная его чугунным органом вербального общения стала одной из самых ярких сентенций в кругах девятой роты. "Я не спрашиваю, где ты был, откуда ты пришёл?" - именно так она звучала, и всегда первым делом задавалось лицу, долго пропадавшему за пределами расположения, впоследствии не только её автором, но нами, курсантами, в повседневном общении.

   "Коня" не взлюбили сразу. Не думаю, что он был так уж плох по своим человеческим качествам, но после авторитетного Селукова, ему пришлось туго. Он тут же был обвинен предвзятости, несправедливости и злопамятности, естественно, обвинения выдвигались за глаза. Может так не было, но гибкости в отношении с подчинёнными ему явно не хватало. Его "подставляли", как могли, иной раз "залёты" случались только для того, чтобы Александру Васильевичу влетело от начальства.

   Не будучи знакомым с известным ныне психологическим приёмом, изобретенным рациональными японцами, некто из числа третьего взвода на огромной боксерской груше, большими буквами написал "Конь" и некоторые курсанты с большим удовольствием, изливая свои эмоции, ожесточённо колотили по ней кулаками и ногами очень даже профессионально. Иногда делали это демонстративно на глазах у самого ротного.

   Однажды чья-то злая рука расклеила по стенам казармы картинки с изображением лошадей, да так прочно, что отскоблить их было очень трудно, тем более, что картинки периодически обновлялись. Тяжкое испытание для дневальных по роте.

   Рачкевич даже придумал иезуитскую месть. Он предлагал обмакнуть кисточку в хлорку и побрызгать ему со спины китель. Но исполнителя для порчи "конского" мундира не нашлось, а сам хитрый Юрик делать этого не собирался. Видать, всё-таки не столь были злы на него курсанты.

   В конце октября расположение роты вновь наполнилось резким запахом новых вещей. В кубрике третьего взвода на кроватях валялись зимние и летние тельники, офицерские кальсоны тоже - зимние и летние, фуражки, портупеи и прочее обмундирование. Часть новообращенных офицеров ушла в город к своим жёнам и подругам готовиться к церемонии прощания с училищем и Боевым знаменем. Другая часть, прячась от последних, не высовывала носа из расположения, чтобы в последний момент позорно сбежать от необоснованный претензий на брак через забор. Словом, шла возбуждённая и суетливая подготовка молодых лейтенантов к убытию в отпуск, а затем к первому месту службы.

   Третьему взводу также не удалось избежать потерь. Об Игоре Головко я уже упоминал, а 19 сентября 1985 года в провинции в районе Джелалабада погиб тишайший и добрейший души человек Алексей Турков.

   Вот что о последнем бое вспоминали его боевые товарищи:

   "Рота А. Туркова поднялась затемно и с первыми лучами солнца была уже на аэродроме. Заняв места в вертолетах, вертушки взмыли вверх и доставили экипажи в район высадки. Боевые расчеты заняли круговую оборону.

   Едва группы успели занять оборону, и была поставлена задача снайперам, как во дворе кишлака открылась интенсивная стрельба, чередующаяся с разрывами гранат. Стрельба прекратилась, как и открылась, внезапно. В эфире прозвучал взволнованный доклад заместителя командира роты. Замкомроты запрашивал вертолеты для эвакуации одного "трехсотого" и "двухсотого". Вертолеты Ми-8 барражировали над степью в нескольких километрах. Спустя несколько минут к подсевшей у подножия сопки "восьмерке" разведчики вынесли на пестрых афганских одеялах раненого и погибшего. Едва их загрузили на борт, как винтокрылая машина оторвалась от земли и понеслась в сторону госпиталя.

   И тут появились духи, чьи спины мелькали среди кустов зеленки в 350-400 метрах.

   Завязался бой в районе кишлака.

   Подавив огневые точки боевиков, разведчики, действуя тройками, приступили к осмотру помещений. Четверо "духов", затаившихся в одном из сараев, бросились к калитке. Оружия разведчики у них не заметили. В это время один из бегущий впереди дух вскинул из-под накидки автомат АКМС. Что-то предпринять было уже поздно...

   Одна из пуль прострелила крышку ствольной коробки автомата капитана Туркова и попала в живот...

   -- Женьку спасайте, Женьке помогите... -- Цедил сквозь зубы медленно опускающийся на землю Алексей.

   Капитан Турков Алексей Валентинович умер на операционном столе медицинской роты 66-й отдельной мотострелковой бригады. Военные медики сделали все, что могли. Умер Алексей с застывшей на устах улыбкой".

  

   Уже нет в живых Владимира Рюмина и Сергея Данилова. В ноябре 2005 года от остановки сердца скончался Николай Дубровин.

   Но особо злую гримасу судьба уготовала Игорю Заверюхину. Он погиб в январе 2015 под Дебальцево. Воевал на стороне ВСУ. Получил несколько пуль в спину по непроверенным данным.

   Вот что сообщили об этом украинские средства массовой информации:

   "Заверюхин Игорь Анатольевич, майор разведки в отставке. В 1979 году служил в бригаде спецназначения в Грузии. В мирное время работал в охранной фирме, одновременно тренировал молодежь в Броварах и Большой Дымерке, давал уроки по единоборствам и тактике боя. Ездил в зону боевых действий на востоке Украины как волонтер, потом остался там, на добровольных началах, чтобы обучать молодых разведчиков. Служил в 25-м батальоне территориальной обороны Киевской области "Киевская Русь".

  

   Погиб 30 января 2015 года в районе Дебальцево в бою с боевиками ДНР вблизи с. Редкодуб (Шахтерский район). Только спустя почти месяц тело Игоря Анатольевича было передано украинской стороне. Вернуть его родным помог ветеран "афганец" Иса Курмагамедов, боевой товарищ Игоря Заверюхина. 28 февраля 2015 года с ним попрощались в Броварах и Большой Димерци. Прах майора Заверюхина развеян над Говерлой.

   Указом Президента Украины N 722/2015 от 25 декабря 2015 года, "за личное мужество и самоотверженность, проявленные в защите государственного суверенитета и территориальной целостности Украины, высокий профессионализм, верность военной присяге", награжден орденом Богдана Хмельницкого III степени (посмертно). 25 декабря 2015 года в честь погибшего бойца назвали улицу в Броварах".

  

  

   30. АЗАРТНЫЕ ИГРЫ. И ОПАСНЫЕ ТОЖЕ.

  

  

   В очередной раз учебный центр нас встретил холодными ветрами и пасмурной погодой. Это был единственный случай, когда мы всей ротой добирались по Оке на теплоходе. Курсанты вповалку спали в общей нижней каюте или развлекались тем, что черпали через иллюминатор речную вонючую воду, добавляли специальные обеззараживающие таблетки, определяя на вкус необходимую дозировку.

   Добравшись до переправы, причалили к парому и дальше добирались, как всегда пешком. По пути "Конь" пытался заставить нас бежать, и у него получилось, тогда мы решили загнать его, помчавшись изо всех сил. Ротный только ухмыльнулся в пышные усы и рванул вперёд. Короче говоря, это он нас загнал. "Конь" оказался вынослив, как конь. Мы в свою очередь тормознули и без команды пошли пешком, но и Александр Васильевич не стал настаивать. Видать ему эти четыре километра тоже дались нелегко.

   Очень редко в учебном центре мы взводом заступали в караул, но такое случалось иногда. В моей памяти остались два таких случая. Первый оказался запоминающимся в результате гастрономических экспериментов.

   В конце лета на одном из постов начали расти грибы, но только, как говорят, условно съедобные, а именно: сморчки. Во время смены часовой второго поста собирал сомнительные дары природы, которых было в избытке на его территории, приносил в караулку, и тут из них варили отличный грибной супчик по-домашнему. Только была одна обязательная особенность: варить сморчки надо было непременно дважды в разных водах и тогда, всё получалось правильно и безопасно.

   В карауле нас сменил четвертый взвод. То ли они уяснили не правильно наш рецепт, то ли объясняли им невнятно, но весь их караул постигла сильнейшая диарея. Благо, что все посты располагались в лесу и часовой в любой момент имел возможность скрытно побороть очередной приступ поноса под кустиками.

   В целом караульная служба в учебном центре напоминала санаторную жизнь, только без медицинских процедур, не считая момент отравления грибами. Обширный двор, обнесённый высоким забором, этому немало способствовал. Прогулки на свежем воздухе, а суть два часа проведенные на посту, сменялись вкусным обедом, после этого наступал сон-час, затем воздушные ванны, совмещенные со сладкой дрёмой на травке во дворе, метание штык-ножей в деревянный забор, игры в карты и прочие развлечения, кроме алкоголя и дам-с.

   Азартные игры были ещё одним пороком сразившим часть курсантской братии. В этот круг попал и ваш покорный слуга. Если до третьего курса баловались только игрой в "шестьдесят шесть", то на третьем в обиход вошёл так называемые "храп". Очень азартная и опасная игра на деньги. Играли везде, где только можно с риском "влететь" и получить взыскание, но главная опасность была не в этом, а в том, что на кон выходили огромные по тем временам деньги, сопоставимые с полугодовым денежным довольствием лейтенанта. Не отдать этот долг было нельзя, ибо, как известно карточный долг - долг чести. Играли днём и ночью, в карауле и на самоподготовке, после отбоя в каптерке или сушилке, даже на лекциях по партийно-политическим предметам, которые зачастую проходили в составе четвертого, "чуньковского", батальона в большом лекционном зале (БЛЗ) или на занятиях по общей тактике.

   Наряду с азартной игрой в "храп" с легкой руки курсанта первого курса Дикарева в наш обиход вошла и интеллектуальная офицерская игра преферанс и тоже на деньги. Здесь ставки были ниже, но зато играть было интересно. Всё зависело от количества игроков, если было три человека, играли в "преф", четыре - в "храп".

   Через много лет один из наших выпускников после ухода окончил юридический факультет и стал работать следователем. Однажды, будучи дежурным, он выехал по срочному вызову. Возле пятиэтажки одного из микрорайонов города Рязани был обнаружен труп молодого мужчины, по всей вероятности выброшенный из окна. По приезде на место происшествия выяснилось, что это оказался его друг и однокашник Дикарев. Результаты следствия мне не известны.

   В учебный центр мы обычно приезжали для выполнения стрельб. Этот раз не был исключением. Дневные стрельбы уже были проведены успешно, оставалось третье учебное упражнение по появляющимся мишеням со сменой позиции в тёмное время суток. Отличие от дневного состояло в том, что время показа каждой мишени увеличивалось на пять секунд. Были и ещё отличия, касающиеся мер безопасности, но об этом чуть позже. Огонь должен был вестись из автомата Калашникова.

   После ужина, экипировавшись, отправились на стрельбище, пешим порядком без ушедшего в прошлое марш-броска. Таковой оставался первому и второму курсам. Засветло приготовили автоматы, а именно: целики и мушки подмазали специальным светящимся в темноте составом. Разложили дурацкий командирский ящик КЯ, предназначенный для отработки прицеливания. В нашем случае с его помощью имитировали занятия на учебных точках. Преподаватель Костин, не так давно ставший подполковником, делал вид, что плодотворность занятий его вполне устраивает и ушёл на "вышку" - двухэтажное здание, с которого велось руководство стрельбами.

   С наступлением темноты стрельбы начались. Было холодно и в ожидании своей очереди мы стояли кружком по отделениям, накинув на плечи шинели, и рассказывали друг другу байки.

   Наступила моя очередь выполнять упражнение, и Сергей Федосенко, который должен быть моим сопровождающим, поскольку он стрелял сразу после меня, закрепил на моей спине фонарь с красным огнем. Я зажмурил глаза, потом несколько секунд смотрел на красный огонек фонарика, который кто-то из моих товарищей сунул мне в лицо. Так глаз быстрее привыкает к темноте, после этого я старался глядеть только себе под ноги, чтобы не быть ослепленным случайной вспышкой света.

   В этом состояло отличие от дневных стрельб - по красному огню категорически запрещалось стрелять, поэтому таким же цветом, кроме стрелка, обозначались крайние правое и левое стороны сектора огня.

   Через громкоговоритель прозвала команда "к бою!", я выбежал на рубеж открытия огня, снарядил автомат магазином с патронами, поставил на предохранитель и через плечо бросил взгляд на сопровождающего. Серега, как положено, стоял чуть правее и на пару шагов сзади в полной готовности следовать за мной. В его задачу входило наблюдение за мишенным полем, и предупреждать стрелка в случае возникновения нештатных ситуации. Иногда сопровождающий помогал обнаружить цель и даже давал поправки для более точной стрельбы.

   Прозвучала команда "вперед". Я передернул затвор, приложил автомат к плечу, поймал целик и мушку в нужном положении и, стараясь так держать, быстрым шагом двинулся по тропинке. Появилась чуть подсвеченная белым светом мишень, я дал короткую очередь - ни фига. Ещё одну, и первая же трассирующая пуля показала, что выстрелы были точны. Свет погас, и это означало, что мишень поражена, но я продолжал смотреть вдаль. Тут и там, на соседних направлениях затрещали выстрелы.

   И тут произошло нечто на тот момент не понятное. Прямо передо мной раздались два шлепка о землю, и в темноте краем глаза совсем близко я заметил фонтанчики пыли. Рефлекторно я сделал два шага назад и тут ровно на том месте, где я только что находился, произошло то же самое. "Ложись!" - заорал Серега и одновременно я сообразил, что по нам ведётся прицельный огонь. Мы рухнули на землю и замерли.

   "Отставить огонь" - ледяным голосом по громкоговорящей связи произнёс подполковник Костин и затем добавил. "Все на исходную, прекратить стрельбу"

   Чуть позже выяснилось, что Игорёк Чернов, который стрелял на соседнем направлении, долго высматривал мишень, не увидел её, но услышав, что остальные уже вовсю ведут огонь, узрел красный огонёк у меня на спине и начал бить по нему, аккуратно отсекая, как учили, короткие очереди по два патрона.

   Я даже не разозлился на него, в те молодые годы, это даже не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Через несколько минут стрельбы продолжились.

   Огневая подготовка считалась по определению предметом повышенной опасности. Может быть поэтому, самые яркие впечатления у меня остались именно от стрельб, ну, ещё, разумеется, от парашютных прыжков.

   Случайные выстрелы в армии дело не редкое, а в особенности на стрельбах. От случая к случаю патрон каким-то невероятным образом оставался в магазине и тогда уж точно "ружье" выстреливало. Я не помню ни одного раза, чтобы во время проверки разряжания оружия обнаружился боевой патрон в стволе, зато случайных выстрелов, хоть отбавляй. Разве что один раз, да и то патрон сам "нашёлся" за несколько секунд до проверки.

   Когда мы уже построились для контроля автоматов, то есть в две шеренги лицом друг к другу, и прозвучала команда "оружие к осмотру", Федосенко начал снимать с плеча, и тут грохнул выстрел. Видимо, Сергей пальцем задел спусковой крючок. Пуля ударила между шеренгами у нас под ногами в землю и отрекошетила в воздух, просвистев где-то близко-близко между мной и "Макарычем".

   Однажды такой выстрел был не случайным, но хулиганским. Когда мы возвращались с ночных тактико-специальных занятий дружным строем под водительством подполковника Пименова, вдруг бахнул одиночный выстрел. Пименов немедленно скомандовал "стой" и приступил к разборкам. Нам казалось, что определить виновника из толпы курсантов невозможно - все отказывались признаваться, и друг друга никто не выдавал. Мы приготовились к тому, что поиски истины начнутся "через ноги", то есть в ходе марш-броска, у которого финиш только один - личное признание виновника. Однако преподаватель оказался далеко не дураком. Его способ оказался проще и эффективнее длительных бегов, которыми уже нас трудно было взять измором.

   Пименов обратился к каждому курсанту первой шеренги с одним и тем же вопросом: "Где вы слышали выстрел? Сзади или спереди?" Не ответить на такой вопрос было невозможно. Я, например, действительно не понял, кто выстрелил. Потом такой же вопрос был задан и последней шеренге, таким образом, сразу отсеялась четверть личного состава взвода. В конце концов, осталась последняя шеренга и Юре Манюхину, пришлось сознаться, чтобы не подставлять остальных троих курсантов. "Манюня" получил взыскание, хотя я не думаю, что оно было уж очень суровым, тем более, что дело происходило в учебном центре.

   Самый вопиющий случай произошел у Коли Старченко. Слава Богу, он не дошёл до начальства. Во время стрельб, как правило, первых отстрелявших отправляли на посты оцепления для подмены тех, кто заступил с самого начала. На один из постов вместе отправили Колю Старченко и Шуру Шикова-Пушкарева. Надо сказать, что это были лучшие враги в отделении. Между ними установилась эдакая дружба-вражда в полном смысле этого нелепого словосочетания. Они постоянно переругивались и скандалили. В свою очередь "Старый" любил пошутить, и юмор у него было мрачный. Когда он кого-то разыгрывал, все пугались и радовались, узнав, что это была только шутка.

   Тогда была ранняя весна. Солнце светило ярко, было тепло и уютно в лесу, хотя снег сошёл ещё не весь. Коля тут же начал колдовать над костром, чтобы согреть чайку, а Саня Пушкарёв прислонился и, сложив руки на груди, внимательно наблюдал. Наконец "Старуха" не выдержал и буркнул:

   - Ну что встал, помогай.

   - А пошёл ты..., - тут же отреагировал Шура.

   Коля тут же вспылил, стащил с плеча автомат, передёрнул затвор и зло произнёс:

   - Ну, всё, надоел ты мне. Убивать тебя сейчас буду. Достал ты меня

   - Ты что? Ты что? - испугался "Пушкарь". Твердый характер "Старого" он знал.

   - А что? Завалю сейчас тебя и скажу, что ты сам застрелился, - ответил Коля и навёл автомат на друга-врага. Естественно, это была очередная "черная" шутка. В последний момент, Старченко, видимо, движимый невидимым ангелом - хранителем, повёл стволом автомата чуть вверх и одновременно грохнул одиночный выстрел. Сверху на бедного Шуру посыпалась древесная труха. Оба действующих лица побелели от страха, и Пушкарев медленно начал сползать вниз по стволу дерева. "Старый" не мог двинуться с места, потому что был уверен, что убил своего товарища. Не знаю, что там думал Шура, а сам он ничего вразумительного по этому поводу сказать не мог, но опустившись на колени, он начал матом орать на Старченко. Тут "Старуха" понял, что промахнулся.

   Мы потом ходили смотреть эту дыру, она была сквозная, и с противоположной стороны был вырван изрядный кусок древесины. Приставляли "Пушкаря" к дереву, изучали. Действительно, пулевое отверстие было едва ли в пяти сантиметрах над головой Пушкарёва. После этого случая, Саня Пушкарёв наотрез отказался выполнять какие-либо задания в паре со "Старым".

  

  

   31. ФОМИН. СВАДЬБЫ.

  

   Наступила золотая пора третьего курса. Дело в том, что четвертый курс был более уязвим, не за горами распределение, многие женаты, а значит, увольнение приобретало особую значимость, и командирам было легче на них давить. Третий курс, выбравшись с "младых ногтей" шёл, что называется "в разнос".

   Между тем, учёба шла своим чередом. К иностранному языку добавился военный перевод. Мы распрощались с любимой Валентиной Алексеевной, зато появились два капитана - Оверчук и Курков. Точнее, они были на кафедре и раньше, но только преподавали у третьего и четвертого курсов. Первый стал преподавать китайский язык, а второй - военный перевод. Не знаю почему, но в этой области напряжённость упала, и высокие оценки стали даваться легче. Даже "Старый" и Пушкарев, которые иностранный язык не любили, тянулись едва на троечку, перебрались в хорошисты. Только Серега Макаров помимо плановой учёбы с таким же рвением продолжал заниматься по часу, и после отбоя и до подъёма.

   Время от времени мы продолжали исследовать, ползая на брюхе, давно изученный Луковский лес, только теперь выступая в роли командиров, а не рядовых разведчиков. Там же выставляли мины МОН-50, МОН-100 и устраивали ловушки при помощи МС-3. Ездили на нефтебазу, где тоже самое проделывали со специальными зарядами на блистающих серебристыми боками огромных резервуарах, изучая на практике уязвимые точки. Минировали железнодорожные пути, одновременно выбирая места и организовывая засады.

   На лекциях тщательно записывали в секретные тетради тактико-технические характеристики иностранной техники, их устройство с точки зрения уязвимости и возможности уничтожения малыми средствами. На досуге разбирали и разбирали стрелковое оружие вероятного противника. Благо, что в ротной оружейной комнате хранились несколько американских винтовок М-16, немецкий ручной пулемёт и пистолеты "Вальтер", "Парабеллум" и другие.

   Родной город Томск я уже не воспринимал, как постоянное место жительства, моим домом давно стало училище и в частности, девятая рота.

   Старшина роты сменился, ещё в конце нашего второго курса, и теперь им был младший сержант Фомин. Александр обладал удивительным авторитетом. В отличие даже от Игоря Судакова, который подавал команды звонко, Фомин делал это спокойным голосом, и сам он был всегда выдержанным. Я не помню, чтобы он повышал голос, также и не помню, чтобы кто-то вступал с ним в пререкания, а ему ведь приходилось управляться и с нами, то есть с третьим курсом. Саша делал это вполне успешно.

   Он подходил к нашему кубрику и смотрел, даже не дублируя однажды поданную команду. Тела наши, не выдержав молчаливого упрёка, начинали шевелиться и выполнять, что требовалось в данный момент - подниматься с постели, выходить на зарядку и так далее.

   Судьба Александра Фомина сложилась, как и у многих других выпускников драматично, но Бог хранил его. Вот что писала о нём в своё время пресса.

  

   "В этот день армейский спецназ выявил место сосредоточения боевиков в Ленинском районе Грозного. При их захвате трое террористов были уничтожены на месте и пятеро захвачены живыми. В числе захваченных был террорист А.Дидиев, известный как помощник влиятельного полевого командира А.Бараева. Однако сразу после захвата спецназ был заблокирован свыше 100 вооруженными людьми под руководством тогдашнего мэра Грозного Б.Гантамирова. Затем их число возросло до 300 человек, прежде всего чеченских милиционеров. Б.Гантамиров и его люди вели себя крайне агрессивно, требовали выдачи всех арестованных по их словам "чеченских милиционеров". В один из моментов они открыли огонь по спецназовцам, при этом погиб капитан Д.М.Гребёнкин, получили ранения старший лейтенант В.В.Попов (скончался через несколько месяцев) и трое бойцов. Сам полковник А.Г.Фомин и ещё 1 офицер были захвачены гантамировцами и увезены в неизвестном направлении, через несколько часов они были обнаружены с тяжёлыми огнестрельными ранениями.

  

   Указом Президента Российской Федерации от 18 июня 2001 года за мужество и героизм, проявленные при исполнении воинского долга в Северо-Кавказском регионе, полковнику Фомину Александру Гурьевичу присвоено звание Героя Российской Федерации.

  

   Тем же Указом звание Героев Российской Федерации присвоены посмертно Д.М.Гребёнкину и В.В.Попову.

  

   После этого два года провёл в госпиталях, перенёс двенадцать сложнейших операций. С декабря 2002 года А.Г. Фомин являлся военным комиссаром Тульской области.

   В мае 2007 года вышел в отставку в звании генерал-майора. Работал в государственных организациях и общественных объединениях. С июня 2010 года возглавлял военный комиссар Московской области.

  

   Третий курс...в нашем взводе началась череда свадеб. Женился Саня Зайков, потом Серега Федосенко. Всё проходило по одному и тому же сценарию. Сначала роспись, потом пьянка с неофициального согласия ротного начальства. Старались обойтись без крупных залетов, ограничиваясь излиянием закуски после обильных возлияний спиртным. В особо тяжелых случаях гостя мирно доставляли в расположение, приводили в порядок, раздевали и укладывали спать.

   Валька Ганчук изредка буянил, швыряя пустые бутылки, гантели и все, что попадет под руку по расположению. При этом он никого к себе не подпускал, удивительное дело - кроме меня. Я садился к нему на кровать, мы начинали беседовать, и Валюха постепенно засыпал.

   Однако были и особо отличившиеся. Самым ярким героем оказался...ротный старший лейтенант Анищенко. Несмотря на то, что случился проступок отнюдь не красивший офицера, но у нас он вызвал двоякое чувство, потому что Александр Васильевич разом опустошил более чем полуторалитровую вазу для цветов, наполненную до краёв водкой.

   Ротный прибыл на квартиру, где происходило празднество уже к концу. Поддатые курсанты радостно встретили его аплодисментами, освободили место, плеснули в стакан водки и отправили его от одного к другому до дорогого гостя. По пути долили стакан до краёв, потом кто-то выбросил цветы из стоящей на столе вазы, и ещё подлил горячительного напитка. Таким образом, к тому времени, как ваза оказалась в руках у ротного, она была полна. Все ждали, что Александр Васильевич пойдет на попятную. Однако, не тут то было. "Конь" и здесь не оплошал, не моргнув глазом, он приложился к вазе и выдул, не отрываясь, всё до капли. Нашему восхищению не было предела, ему аплодировали стоя, а потом ротного, правда, далеко не сразу повело. Обошлись с ним также бережно, как со своим...

  

  

  

   32.ОТПУСК. ВОЙНА.

  

   Новый, 1979, год я вновь встретил в наряде. Только на этот раз дежурным по роте. Праздничный наряд всегда считался по праву не утомительным, поскольку ночью в роте был только ответственный офицер старший лейтенант Невмержицкий, а днем и вовсе никого не было. В полной тишине время до обеда пролетело быстро, а там и смена не за горами.

   На праздники и на выходные я редко заступал в наряды, благодаря Валентину, который меня добровольно подменял, за что я ему до сих пор признателен, но тогда вот случилось именно так.

   Девятнадцатого января сего года случилась у меня свадьба, которая закончилась скандалом, и если бы не мой однокашник Коля Рудаков, всё могло бы закончиться большими неприятностями для вашего покорного слуги.

   Ко мне из Орла приехала моя невеста и родная сестра моего друга Саши Зайкова. Поселилась она в одном деревянном домишке буквально за забором училища, где уже снимала комнату супруга Рудакова. Как положено перед регистрацией я написал рапорт, и мне предоставили краткосрочный отпуск на трое суток. Собственно свадьбы, как таковой не предполагалось, только официальная часть в ЗАГСе и скромные посиделки с участием Рудаковых, нескольких друзей с китайского отделения и брата Надежды. Ротному начальству я так и доложил, поэтому "Конь" даже не уточнил, где будет происходить оное событие.

   После регистрации сели за стол, едва вместившись в маленькую комнатку с промерзшими углами. Костя Кожмяков уже в изрядном подпитии начал сетовать на "потерю лучшего друга" Его пытались отправить в казарму, но не получилось. Чуть позже пришли ещё несколько человек, "только поздравить" и задержались на пару часов. Выпили всё что было, посовещались, сбегали ещё и принесли десяток бутылок водки. Увольнительных, разумеется, не было, да и зачем? До забора было рукой подать. К этому времени первые, кто открывал празднество, уже упились. Пришлось их силами тех, кто держался на ногах, эвакуировать в казарму. Невменяемый Кожмяков уйти "с передовой" наотрез отказался. Пить он уже не мог, сидел на полу в коридорчике и рыдал, оплакивая "потерю" друга.

   Места эвакуированных заняли другие товарищи, они же принесли с собой ещё водки. К ужину половина взвода валялась по кроватям и на полу в расположении роты. Такое скрыть от "Коня" было уже невозможно, но и пресечь пьянку он тоже не мог, ибо не знал места сходки. Добиться толку от изрядно перебравших курсантов тоже не удавалось. Да и кто ж ему скажет? "Конь" был, как мне потом рассказали, просто в бешенстве. Не знаю, что его выводило из себя больше: пьяные курсанты или, что он сам не мог участвовать в этом событии. Если судить по свадьбе Федосенко, то, скорее всего последнее.

   Уже прошёл отбой, но это никого уже не интересовало. Веселье продолжалось. Костя немного оклемался и опять перебрался за стол, причем, сделал он это в последний момент, когда его почти уговорили отправиться в казарму. Он накинул шинель, надел шапку Вити Грузда и рванулся за стол. После очередного стакана ему стало плохо.

   Вообще Константин Константинович мог выпить много, даже очень много без особого ущерба для трезвости мыслей. Однажды он на спор ночью в казарме залпом выхлестал бутылку водки, и, не морщась, небрежно перебросил через плечо, а дальше продолжил уборку, которой он был озадачен старшиной.

   В этот раз Кожмяков превзошёл самого себя, никто, конечно, не считал объёмы выпитого, но это, мне кажется, было невероятное количество, и это "невероятное количество" вдруг прямо за столом попросилось обратно, наружу. Костя сопротивлялся недолго, возможно, чтобы освободить место свежей дозы спиртного. Создалась угроза конфуза, потому что, кроме невесты за столом были ещё несколько дам, в том числе жена Коли Рудакова - Наталья.

   Первым отреагировал Витя Грузд. Мгновенно он сообразил, что Костю вытащить из-за стола уже не удастся и тогда Витя принял единственно правильное решение. Он мгновенно сорвал шапку с головы Кожмякова и подставил её вместо ведра. Ситуация была спасена, всё выданное Константином "на гора" уместилось в форменный головной убор, а то, что шапка была его, Грузда, Витя узнал чуть позже, когда выплеснул содержимое на снег во дворе.

   Впоследствии, у них проходили разборки на эту тему, в которых Кожмяков наотрез отказался признать вину, мотивируя это тем, что Витя сам подал ему свою шапку.

   Спонтанное и перманентное веселье закончилось только к утру, некоторые из первооткрывателей успели проспаться ближе к полуночи и продолжили питие. Злющий "Конь" ушёл домой.

   На следующий день я отправился за некоторой надобностью в казарму. Как только я отворил дверь, бдительный дневальный начал махать мне рукой, жестом предлагая мне немедленно убраться из расположения. Ничего не понимая, я растерянно начал спускаться по лестнице. Навстречу мне поднимался похмельный Игорь Вабул. Он поведал, что разъярённый Анищенко заочно объявил мне пять суток ареста и распорядился, чтобы старшина немедленно, как только я объявлюсь в расположении, отправил на гауптвахту. Благо, что мудрый Фомин не спешил выполнить приказание, а то быть бы мне не у молодой жены под боком, а на гарнизонной "губе".

   Игорь Вабул все четыре года мечтал занять маленький кабинетик в одном из военкоматов города Москвы (он был родом именно из столицы). Кажется в начале 1982 года, после двух месяцев афганской войны Игорь наступил на противопехотную мину, потерял ступню и мечта его, таким жестоким образом, сбылась.

   Удручённый я вернулся домой. Как не крути, а через сутки предстояло возвращаться после краткосрочного отпуска в казарму. Единственно верное решение нашёл Коля Рудаков. Он же его и выполнил.

   Николай достал объемистый портфель. Поставил туда несколько бутылок водки, которые так и не смогли осилить накануне мои друзья, газетный свёрток со скудной закуской и отправился в расположение. Там он прямым ходом вошел в канцелярию роты. Все офицеры роты во главе с "Конём" были на месте.

   Рудаков бухнул портфель на стол, громыхнув бутылками. Оторопевшие офицеры удивлённо смотрели не на вошедшего, а именно на портфель. Николай, не дожидаясь вопросов, произнёс: "Вот как хотите, так и думайте. Это вам подарок..", - тут же козырнул, четко повернулся и строевым шагом покинул канцелярию.

   На следующий день я узнал, что амнистирован и, когда вернулся, не услышал от командования роты ни единого слова или упрёка.

   Не за горами был и зимний двухнедельный отпуск, который начинался, как правило, в середине февраля. Наконец, все экзамены были сданы, дисциплина благоразумно подправлена, а инцидент, в котором я оказался организатором и вовсе был напрочь забыт.

   Наступил день отпуска, семнадцатое февраля. С утра в казарме стояло радостное возбуждение. Офицеры роты разделяли нашу радость, ведь им предстояло две недели провести без личного состава. Мне кажется, что "Конь" был самым счастливым человеком в роте.

   Рядовой Сапрыкин, солдат БОУПа, который был у нас каптером, раздавал парадную форму. Вначале заведующий курсантской кладовой назначался из числа курсантов. В нашу бытность ими были поочерёдно: Шома Гумеров из четвертого взвода, который вскоре отчислился из училища, а затем наш Боря Максимов.

   Перед дверями каптёрки даже образовалась очередь. Утюги в бытовке тоже были нарасхват. По команде старшины заместители командиров взводов организовали сдачу постельного белья. Я, как и все остальные, стащил простыни, снял наволочку и свернул матрац в головах кровати. Парадная форма до времени висела на плечиках в головах кровати.

   Сержант Фомин с помощью двоих первокурсников принимал повзводно и по счёту постельное бельё. На пятнадцать часов ротный назначил построение. Все уже знали, что отпускные удостоверения с печатями лежали стопкой у него на столе вместе с воинскими перевозочными документами. В те времена их выписывали курсантам только на проезд по железной дороге, но принимали их и в аэропорту взамен авиабилетов, только с доплатой разницы в цене. Основная масса так и делала, потому что пятнадцать суток отпуска предоставлялись, включая дорогу до дома. Это потом, в офицерстве, всё происходило несколько иначе.

   На обед пошли малым составом. Многие старшекурсники решили не обедать, поскольку их дома ждал праздничный ужин. Даже зловредный Анищенко не стал настаивать на обратном. Он даже не вышел из канцелярии во время построения.

   На команду "запевай" отреагировали вяло. "Варяга" петь не было повода, и поэтому ограничились песней: "Эх, гуляй, гуляй мой конь, пока не поймаю...". С некоторых пор по известной причине эта песня обрела особую популярность.

   Ровно в пятнадцать часов рота стояла без напоминаний одетая в парадную форму. Фомин отправился на доклад. Вернулся один, без командира роты и объявил, что следующее построение назначено на восемнадцать часов, а парадную форму было велено сменить на повседневную. Все, дружно выражая недовольство, принялись возмущаться. Не особо стесняясь в выражениях, криками объяснили отсутствующему ротному, кто он такой и как он нехорошо поступает.

   Безобразия прекратил старшина. Как всегда спокойно и едва ли не вполголоса он объяснил, что "Конь" не причём, а команда поступила из штаба училища. Это всех немного отрезвило, но испорченного настроения не поправило.

   В восемнадцать часов построения и вовсе отменили. Недовольство среди курсантов росло. Отправили старшину к ротному, чтобы он попытался узнать причину такого "беспредела". Саша вернулся ни с чем, потому что причин не знал даже Анищенко.

   Вся рота валялась на голых кроватях, опершись на скатанные матрацы. Уже мало кто спал, так как успели сделать это ещё днём. Чтобы скоротать время, мы, сколотив кампанию из четырёх человек, отправились в сушилку "храпануть", то есть сыграть в "храп". Игра не шла. Во-первых, игрокам было жалко денег в преддверии отпуска, а во-вторых, ожидание раздачи отпускных документов не давало сосредоточиться.

   К ужину возмущение иссякло, а нетерпение притупилось. Тревога нарастала, строились различные предположения и догадки. Становилось понятно, что происходит нечто из ряда вон выходящее, если не зловещее. До настоящего момента, ничего подобного училище не было. Попытки узнать что-то новое в батальонах инженерного факультета ни к чему не привели. Там было всё по распорядку. Им вообще было всё равно, потому, что они третьего дня вернулись из отпуска и чувствовали себя прекрасно.

   Перед ужином внезапно объявили построение. Все облегчённо вздохнули. И быстро построились на центральном проходе. Вышел ротный. Выглядел он далеко не празднично, усы обвисли, хмурое лицо выражало полную озабоченность и тревогу. Александр Васильевич вначале обратился с обычным вопросом к старшине:

   - Фомин, все в строю?

   - Так точно! - бодро отозвался тот. Затем "Конь" осмотрел роту с правого фланга до левого и произнёс: "Получить зимнее прыжковое обмундирование, РД, оружие и боеприпасы НЗ"..

   В расположении воцарилась гробовая тишина. Все оторопели, даже Фомин удивлённо посмотрел на командира роты. А тот лишь уточнил: "Построение через двадцать минут на центральном проходе", - и ушёл в канцелярию.

   Ровно через двадцать минут мы стояли в полном боевом снаряжении и по-прежнему никто ничего не знал, даже старшина. Сказать, что на душе было тревожно, значит не сказать ничего.

   Вышел ротный внёс ясность, от которой стало только тревожней. Старший лейтенант Анищенко также был в полевом обмундировании, в бушлате, портупее, на боку в кобуре болтался пистолет. Он не стал нас долго мучить и сразу начал говорить:

   - Только что наш вероятный противник Китай напал на дружественную нам страну Вьетнам. Сейчас там у них, на границе, идут тяжёлые бои...

   - То-то "китаёзы" с иностранного факультета с "вьетами" дерутся второй день, - прервал кто-то из строя командира роты. В другое время Анищенко тут же, как минимум бы обругал нарушителя субординации, а сейчас как-будто даже и не услышал возгласа. Дело в том, что на иностранном факультете действительно учились офицеры, и тои, и другой армии и даже из Кампучии, из-за которой тогда разгорелся весь сыр-бор, и действительно между ними начались потасовки.

   - И что теперь будет? - раздался из строя робкий вопрос.

   - Будем ждать решения политического руководства страны, - ответил командир роты и уже более спокойным голосом добавил, - Пока обмундирование снять, повесить в ногах кровати, оружие тоже до особого распоряжения остаётся в расположениях взводов. Разойдись!

   - Разойдись! - продублировал команду старшина.

   Строй нарушился, но никто не спешил, разоблачаться, все собрались вокруг ротного. Вопрос оставался прежним, что дальше? В короткой приватной беседе офицеры, которые также были здесь, в расположении, пояснили, что в таких случаях четвертый курс немедленно получает лейтенантское звания и в течение короткого времени отправляется в бригады, то есть, по сути, воевать. Третий курс следует вместе с ними, только в звании младших лейтенантов. Второй и первый курс остаются доучивать по сокращенной программе. Мысль об этом будоражила кровь, но никто не боялся возможного поворота событий, наоборот, все как- будто желали этого. Состояние души было ни с чем несравнимое, даже с ожиданием парашютных прыжков

   Таким образом, на спинках кроватей, в головах, висела парадная форма, на столе у ротного лежала стопка отпускных документов, а в расположении на табуретах лежала аккуратно сложенное зимнее полевое обмундирование, вместе с РД. В ногах валялось оружие, под кроватями невскрытые цинки с патронами, которые всегда хранились для таких вот неожиданных случаев в ружейной комнате роты.

   Внешне всё было спокойно и обыденно, но внутреннее напряжение росло. Часть первого курса была отправлена на склады для погрузки парашютов. Когда они вернулись, то сообщили, что вся автомобильная техника стоит в колонне, готовая к отправке.

   Я не знаю, что происходило в тот момент в войсках, но у нас в училище всё было именно так. Ближе к туру, но ещё затемно пришла команда: "Сдать оружие и боеприпасы в ружкомнату, обмундирование - в каптерку. Переодеться в парадную форму, Заместителям командирам взводов получить на личный состав отпускные документы". Начали с последнего.

   Радостный гвалт прокатился по казарме. Четвертый курс метнулся по команде старшины сдавать оружие, следом третий - всё согласно изначально установившейся субординации. Огромная тяжесть упала с души.

   Нечто подобное мы испытали спустя десять месяцев. Кроме того, во время службы в 24 бригаде также пришлось почувствовать шаткость мира сего, во всех смыслах этого слова. Причём, дважды. Но там было проще воспринимать такие испытания судьбы - всё-таки боевая часть это не училище, да и такой острой дилеммы - в отпуск или на войну - не стояло.

   Почти все курсанты не стали дожидаться утра и, получив на руки документы, метнулись за порог училища прямо в непроглядную зимнюю темёнь. В отпуск я, да и все мы, поехали уже другими людьми.

   Я окончательно, глядя на гражданскую суету, почувствовал себя чужим на этом празднике жизни, только вот о том, что веселье могло закончиться в одночасье, знали далеко не все. "Большие знания вызывают большие печаль", - повторял я тогда, услышанную где-то мысль. Только через много лет я узнал, что источником этой глубокомысленной сентенции был Екклизиаст: "Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь".

   Армия стала моим миром, моим домом, круг общения тоже замыкался в этих пределах, и самое главное, меня это вполне устаивало. Через много лет чувство "инопланетянина" только усилилось, даже после увольнения из армии.

   Сразу после трагедии в Новочеркасске к нам пришёл новый командир взвода, без которого мы вполне благополучно обходились довольно долго. До этого момента нами "заведовал" по совместительству с первым взводом старший лейтенант Невмержицкий. Жаль, что он не задержался у нас надолго.

   Старший лейтенант Баландин был взводным в Новочеркасске и теперь возглавил нас. Человеком он был неплохим. Не придирался, не издевался, не оскорблял, но никогда и ничего не забывал. И если кто-то из курсантов вдруг опоздал в строй, то мог быть уверен, что понесет за это наказание, но адекватное проступку. Всякая мелочь оставалась в его памяти. Мне кажется, что он и теперь, спустя десятки лет, помнит, кто и где чего нарушил. Впрочем, это никого не пугало, разве что "женатиков", которым увольнение необходимо было, как воздух, а женатых теперь отпускали с субботу до утра понедельника и ещё в среду вечером до утра четверга.

   Холостяки отпускались только на выходные и, как правило, только днём. Готовились к увольнению тщательно. Мыли голову из банки на двоих, гладили "парадки", рубахи. В особом дефиците были носки. Приходили в негодность очень быстро, а выдавались один раз в год. Костя Кожмяков решил эту проблему раз и навсегда. В гостях он не бывал, поэтому ходил в "белых носках", то есть надевал ботинки на босу ногу.

   "Самоходчики" готовились ещё старательнее, вываривали старые увольнительные, заполненные черными чернилами, в кипятке, а фиолетовые вытравливали хлоркой. Иногда, переводили старую печать на чистую увольнительную с помощью вареного яйца, но это случалось очень редко по причине дефицита компонентов. Проще было сожрать яйцо, выданное на завтрак в воскресенье, а в самоход идти нелегалом, то есть без документов.

   В целом, противостояние продолжалось, а оно и не могло прекратиться - таковы были традиции, и не соблюсти их было невозможно - младшие курсы смотрели на нас. Сложнее было четвертому курсу - там почти весь взвод был женат. Но такие курсанты, как Боря Месяцев продолжали никому не нужную, по сути, войну.

  

  

   33. 600 МЕТРОВ.ПИВО.

  

   Сразу после возвращения из отпуска объявили прыжки. Прыгать зимой не сильно любили. Холода, пронизывающие ветры, глубокий сугробы превращали летнее удовольствие в настоящую пытку. Снег уже начал таять и лежал грубым настом.

   Благо, хоть укладка проводилась чаще всего в учебных корпусах, но бывала и на улице, на стадионе училища и на парашютно-десантном городке.

   В этот раз прилетел АН-12, даже по тем временам - старичок, но все-таки, в смысле покидания самолета, он был комфортнее Ила. Тряска, грохот дюраля и железа, не герметичный грузовой отсек - не в счёт. Обошлось без происшествий за небольшим исключением.

   Площадка приземления Секиотово представляла собой относительно небольшое по размерам поле, окруженное березовыми перелесками. Один из курсантов "инженерного" факультета приземлился возле одного из таких перелесков, а ветром основной купол его парашюта перекинуло через берёзу таким образом, что ствол её оказался между строп. Упал и погас купол хорошо, а вот вернуть его обратно через верхушку дерева не представлялось возможным. Пришлось курсантам пару часов рубить ствол средней величины берёзки саперными лопатками.

   Летом этого же года состоялись прыжки с АН-2 в учебном центре Сельцы, но допущены к ним были только курсанты третьего и четвертого курсов и только девятой роты. Я сейчас точно не помню, но возможно это состояло в программе обучения ВДП третьего курса, и прыгал только наш взвод.

   Прыжки предполагались без оружия и днём, но высота покидания самолёта составляла всего шестьсот метров вместо обычных восьмисот. Видимо, командование решило создать нам, что называется, "условия максимально приближенные к боевым". Площадкой приземления определили небольшое поле здесь же, возле полевого аэродрома учебного центра. Там была небольшая полоса поля, поросшего высокой травой и мелким кустарником, между взлетной полосой и сосновым перелеском.

   Накануне силами нашего взвода эту площадку немного расчистили. Вооруженные саперными лопатами мы несколько часов вырубали наиболее крупный кустарник и некоторые деревца посреди предполагаемой площадки приземления. Иными словами полностью отработали подготовку площадки для приема парашютистов и грузов в тылу противника.

   До того момента предстоящий прыжок с шестисот метров особых эмоций, отличных от "стандартного", не вызывал, хотя каждый из нас отдавал себе отчёт в том, что в случае нештатной ситуации, времени для того, чтобы раскрыть запасной парашют, оставалось не более нескольких секунд.

   Эмоции возникли, когда я в ожидании команды встал в проёме двери, посмотрел вниз и обомлел - земля была настолько близкой, что казалось, высоты не хватит для раскрытия и основного парашюта, не говоря уже о запаске. Это главный страх и враг парашютиста - малая высота.

   Понятно, что это была только иллюзия, но страх оказался гораздо горячее, чем обычно. Впрочем, все преодолели его успешно и так же успешно приземлились на отведённом участке земли. Положительный момент имел место быть - до пункта сбора, он же пункт отправки, было рукой подать. Денежный эквивалент прыжка нас тоже не разочаровал.

   Всего за годы учёбы каждым из нас было совершено около тридцати прыжков с парашютом различной степени сложности. В активе были все виды самолетов военно-транспортной авиации, за исключением разве что вертолетов, пробел удалось восполнить уже в войсках. Прыжки днём и ночью с оружием, с грузовым контейнером также были нами освоены. Теперь ещё добавился прыжок с минимально разрешенной высоты, при этом не с принудительным способом раскрытии, а с ручным.

   Кроме того, освоили подготовку к десантированию ПДММ (парашютно-десантный мягкий мешок) ПДУР-47 (парашютно-десантные универсальные ремни), то есть самое необходимое для обеспечения диверсионной работы. ПГС-500 (парашютно-грузовая система), позволявшая доставлять в тыл противника до полтонны груза, тоже входила в сферу изучения.

   Во время визита в училище начальника войск специального назначения ВС Кубы, наш взвод даже участвовал в образцово-показательной швартовке.

   Всё это мы сдавали на экзаменах по ВДП. Во время заключительного экзамена мы решили выразить свою благодарность преподавателям кафедры ВДП. Там действительно были горячо уважаемые всем училищем офицеры. Среди них был до поры, и отец будущего Героя России Жени Сергеева - полковник Георгий Сергеев, но к моменту нашего выпуска он уже уволился.

   Благодарность удалось выразить весьма оригинальным способом. Накануне дня сдачи кто-то из наших сбегал в "шайбу" - пивной ларёк почти под стенами училища - закупил пива. Утром непосредственно перед экзаменом во время подготовки аудитории перелили его в два графина и поставили на стол. Когда Юра Козлов представлял взвод, полковник Азолин подозрительно покосился на графины и сурово спросил:

   - Это что такое?

   - Газировка! - бодро ответил наш замкомвзвода - он был готов к такому вопросу.

   Азолин удовлетворённо кивнул и экзамен начался. Материал мы всегда знали хорошо, и обычно в результате экзамена едва ли находилось три четверки - остальные "отлично". Так было и на этот раз. По окончании экзамена офицеры вышли из класса. Азолин сурово посмотрел и недовольно пробурчал: "Что они себе позволяют. Совсем обнаглели". Мы замерли. Подполковник ещё раз грозно окинул взглядом строй, потом неожиданно подмигнул и удалился. В руках он держал графин с недопитым пивом.

  

  

   34. ПАРАД. НЕОЖИДАННАЯ СМЕРТЬ.

  

   Праздник Победы в этом году в Рязани был торжественным. Основную его часть составлял грандиозный парад с участием всех частей и училищ гарнизона. Вполне возможно, что так был всегда, но девятая рота участвовала в нём первый и последний раз. Вначале несколько человек от нашего взвода, в том числе и я, были назначены линейными, то есть в нашу задачу входило по команде: "на одного линейного дистанции" более чем торжественным и парадным шагом выдвинуться вдоль трибуны, чтобы сыграть роль своего рода мерилом расстояний для идущих парадных подразделений. И нам пришлось самостоятельно - это невероятно - заниматься самым нелюбимым делом - строевой подготовкой. По собственной инициативе несколько курсантов с нашего взвода выходили на плац и тренировались по нескольку часов в день. Самое обидное, что за несколько дней до начала нам отменили эту роль. Вероятно, из-за принадлежности к девятой роте. Однако тут же отобрали самых высоких курсантов для участия непосредственно в параде. Я при росте один в метр восемьдесят сантиметров оказался лишь в последней шеренге. Отдельной "коробкой" мы должны были нести флаги союзных республик.

   Парад произвёл потрясающее впечатление на мою юношескую психику. Теперь, когда я вспоминаю это событие, у меня возникают ассоциации с документальной хроникой встречи летчиков, спасших челюскинцев в Арктике или чествование Юрия Гагарина.

   Десятки тысяч жителей Рязани собрались вдоль улиц на маршруте движения колонны. Встречали восторженными приветствиями и цветами. Впереди шла наша коробка с флагами, затем сводный военный оркестр, постоянно исполнявший строевые и патриотические марши, потом шагали ветераны Великой отечественной войны, а следом шли подразделения гарнизона. Народу было столько много, а их эмоции настолько горячи, что по улице просто так пройти было невозможно, и впереди нас медленно двигалась черная "Волга", пробивая коридор в людском море.

   Во время торжественного прохождения мимо трибун особо громкие аплодисменты сорвали солдаты рязанского полка ВДВ. Неказистые, в плохо подогнанных парадках, они вызвали самые искренние эмоции среди зрителей. Вероятно, люди воспринимали именно их, как своих сыновей, которые примут основную тяжесть войны, если бы таковая вдруг случилась.

   Больше в парадах девятая рота не участвовала. Было не понятно, каким образом мы вдруг в тот раз были задействованы, потому что в те годы существовал негласный запрет на участие курсантов факультета специальной разведки во всякого рода массовых мероприятиях, а тем более кино и фотосъёмках, которые, разумеется, велись во время парада.

   Летом наш взвод отправился на стажировку в войска. Половина курсантов под водительством подполковника Митрофанова (он также преподавал ТСП) уехала в 4 бригаду, которая тогда дислоцировалась в городе Вильянди, а другая половина, в том числе и ваш покорный слуга - в Кировоградскую девятую бригаду.

   Там я впервые столкнулся с легендой спецназа подполковником Александром Александровичем Заболотным, который на тот момент был комбригом. Кроме того, имел несчастье узнать капитана Федырко - заместителем начальника штаба бригады. Именно он, впоследствии, изменил мою армейскую судьбу далеко не в лучшую сторону.

   Кировограда я почти и не увидел, так как часть сразу уехала в летние лагеря, там мы и пробыли весь месяц стажировки. Это была моя первая и последняя поездка на Украину. Враждебности я не почувствовал, скорее наоборот - только уважение и внимание среди молодых украинок.

   А в училище тем временем разразилась трагедия. Неожиданно умер всегда жизнерадостный и добродушный курсант первого взвода нашей роты Игорь Курс. Он простудился. Мгновенно это переросло в менингит. Вечером у него начала отниматься рука, он был срочно отправлен в госпиталь, и на следующий день в полдень пришло известие, что Игорь Курс скончался.

   Всех курсантов спешно изолировали - был объявлен карантин. Целый месяц весь личный состав сидел в расположении и никуда не выходил. Им даже пищу доставляли прямо в казарму. К тому моменту, когда наш взвод вернулся со стажировки, всё уже было кончено, то есть Курса уже не было - увезли на родину в Кострому, где его отец служил начальником штаба в десантном полку, а карантин закончился.

   Так первый взвод ещё до выпуска понёс не боевые потери. После выпуска были и ещё погибшие и не на войне. Существует несколько циничная мудрость: "на гражданке вор, на войне - разведчик". Редко, когда случается наоборот. Федя Свинарев оказался таким вот исключительным случаем. В лихие девяностые он погиб в бандитских разборках где-то на Дальнем Востоке.

   Примерно в это время наша рота по боевому расчёту сделалась по приказу начальника училища - комендантской. Это звание носило достаточно условный характер, потому что эти функции выполнялись нами лишь несколько раз в году во время отработки действий по тревоге. В частности наш взвод стал группой регулировщиков. Преимущества такого назначения мы осознали почти сразу, и эти обязанности выполнялись, кроме отработки "тревожных" действий ещё при выезде училища в учебный центр.

   При сборе училища по тревоге либо просто для выезда, наш взвод поднимали одновременно со всеми, но долгих и мучительных ожиданий на плацу, строевых смотров, с этим связанных, либо ожиданий в автопарке своей очереди на погрузку не было.

   Первыми мы загружались в ГАЗ-66 и затем по двое нас высаживали на крупных пересечениях улиц в г. Рязани, с задачей в момент приближения колонны остановить движение и обеспечить её беспрепятственный проезд.

   Само дело занимало совсем немного времени, когда важные в полном снаряжении и вооружении курсанты с флажками выдвигались на середину дороги и гражданский автотранспорт замирал по одному только мановению руки. Это был момент истины! Затем, шедший в конце училищной колонны, ГАЗик подбирал нас, и мы ехали либо вслед за всеми в заданный район, а чаще всего возвращались в расположение училища.

   Зато время ожидания, даже в зимнее время приносило массу развлечений. Можно был поспать лежа прямо на улице, познакомиться с проходящими девчонками, сбегать в магазин. По пути следования колонны, а значит, вблизи регулировочных постов были хлебозавод и кондитерская фабрика. Сердобольные работницы всегда угощали курсанта-посланника молоком, свежими ещё горячими батонами. Затаривался он естественно на всех и передавал еду по цепи. Однажды нам даже перепало несколько бракованных тортиков. По сути, служба удачно сочеталась со своего рода увольнением. Времена были другие, отношение к армии тоже другое, и в особенности к курсантам воздушно-десантного училища, которых после известной трагедии изредка называли в народе "смертниками". Последним фактом мы даже гордились, так как он придавал нам налёт героизма и мужественности.

  

  

   35. СТРЕЛЬБЫ. ГРАНАТОМЕТ.

  

   И вот, наконец, наступил момент, когда и мы вступили в права выпускного курса. Как обычно, попрощались с очередным взводом, на этот раз четвертым. Им тоже впоследствии не удалось избежать потерь. О Григории Бородине я уже упоминал. Погиб и Володя Михалёв, талантливейший парень, он очень хорошо рисовал и был бессменным членом редколлегии ротной сатирической газеты. Его шаржи чрезвычайно походили на своих героев - курсантов, попавших в сюжет на обозрение всей роты. Таланту его не было суждено развиться. Володя погиб в Афганистане от случайного выстрела своего же часового. Володя пробыл в Афганистане всего сутки до смертельного ранения.

   Вот что вспоминал об этом трагическом случае его командир майор Стодеревский.

   В ночь с 31 октября на 1 ноября, при проверке боевого охранения, был ранен помощник начальника штаба, старший лейтенант Михалёв Владимир Николаевич. Он пошёл с начальником штаба проверять посты. И получалось так, что на один из постов они вышли не со стороны лагеря, а от речки поросшей камышом. Солдат, стоявший на посту, применил оружие, даже не окликнув. Первый раз в жизни восемнадцатилетний парень попал в боевые условия и нервы не выдержали.

  

   Три года учёбы не прошли даром. Мы уже стали двольно подготовленными разведчиками - диверсантами и единственно чего нам тогда не хватало - это войсковой практики. Чувствовали мы себя уверенно, как в службе войск, так и в "поле", на прыжках, на стрельбище. Иностранным языком владели также уверенно, во всяком случае, пекинское радио слушали с полным пониманием того, что вещал китайский диктор.

   Армейский образ жизни стал давно уже привычным и то, что совсем не так давно считалось "тяготами и лишениями воинской службы", теперь стало в какой-то степени жизненной необходимостью. Обед, как правило, игнорировали, на ужин ходили только те, кто не ушел в город. То, что мы раньше "стреляли" со столов старшекурсников, а именно: сахар, масло иногда рыбу, теперь сами отдавали младшим товарищам.

   Распрощались мы с майором Тимофеевым, потому что программа МПД была завершена, военный топограф по прозвищу "БолотА" также ушёл в прошлое - к тому времени в лесу мы тоже чувствовали себя, как дома, и днём, и ночью.

   Стреляли мы и так много, а на четвертом курсе и вовсе началось натаскивание на сдачу государственных экзаменов по огневой подготовке. Если на теоретических экзаменах госкомиссия ещё могла сделать некоторые поблажки по конъюнктурным соображениям, в особенности тем, кто явно шёл на золотую медаль, то на стрельбище не поражённую мишень невозможно было восполнить ничем, как говорил мой будущий ротный капитан Егоров (выпуск 1972 года): "дай дырку".

   Изредка стрельбы из пистолета у нас проводил подполковник Никитин - мастер спорта по пулевой стрельбе. Обучение он сопровождал не стандартными инструктажами. Вместо того, чтобы построить нас в две шеренги, как это обычно делалось, он подозвал нас к себе и мы встали полукругом. В это время в пяти метрах от нас пристреливали автомат другие его подопечные с иностранного факультета - военнослужащие одной из африканских стран.

   Никитин взял в руку пистолет, поднял его повыше так, чтобы всем было видно и стал комментировать: "Берёте рукоять плотно, как женскую грудь, но одновременно и нежненько так и..." - тут он передернул, затвор и, наклоняя кисть руки с пистолетом, каждый раз в разные стороны под углом в девяносто градусов, быстро и не целясь произвел один за другим шесть выстрелов по мишени. Нажал на затворную задержку, затвор клацнул, потом лихо дунул в ствол, толкнул ближайшего курсанта в бок и сказал: "Ну, что встал? Иди, смотри". Было шестьдесят очков. Такого уверенного владения оружием я даже в кино не видел.

   Потом наступила наша очередь. Разумеется, мы стреляли, как предписывает наставление по огневой подготовке. Между тем, африканские офицеры продолжали копошиться возле мишени в пяти метрах от той, по которой предстояло стрелять одному из наших курсантов. Он замялся, и подполковник совершенно спокойно подбодрил его: "Ничего, ничего. Ты им не мешаешь, стволом только сильно не крути". Курсант открыл огонь, а иностранцы на всякий случай быстро убежали на исходный огневой рубеж.

   Ко многому мы уже привыкли, даже метание ручных гранат РГД- 5 перестало впечатлять, лишь однажды это осталось ярким эпизодом в моей памяти, наверное, потому что гранатометание происходило в составе взвода. Для этого на стрельбище отводилось специальное место. Мишенное поле отделял от исходного рубежа небольшой земляной вал, который находился примерно на расстоянии восьмидесяти или семидесяти метрах.

   Прямо с исходной позиции взвод, вооруженный стрелковым оружием и по одной гранате РГД-5 на брата, развернулся в цепь. На левом фланге стоял наш преподаватель подполковник Костин, и внимательно наблюдая за нами, подавал команды. "Приготовить гранаты!" - закричал он. Услышали все и быстро выполнили приказание. Теперь подступал самый ответственный момент и Костин, понимая это, продолжал кричать: "Цепь держим! Держим цепь!" Действительно тут было важно не высунуться вперёд, чтобы не попасть под осколки гранаты товарища. В этот момент нужно было умудриться на бегу вытащить гранату из подсумка, распрямить усики, выдернуть кольцо и поднять её над головой, чтобы было видно преподавателю. Когда до вала оставалось несколько шагов, прозвучала команда "Гранатой огонь!". Тут и вовсе нельзя было оплошать и непременно перебросить РГД за вал, в противном случае она, ударившись о землю, непременно скатилась бы прямо нам под ноги. "Цепь держать! Держать!" - продолжал отчаянно кричать Костин.

   Глухие разрывы застали нас, когда мы были уже почти на гребне вала. Над головами пролетел со свистом кусок фанеры от мишени, разорванной в клочья от прямого попадания одной из гранат. В лицо ударил вонючий чёрный дым. Уже не спеша мы сбежали вниз по противоположному склону вала прямо на мишенное поле, и тут же прозвучала команда: "На исходную бегом марш!" Сердце стучало, не выдерживая такого обилия адреналина, а легкие не успевали снабдить организм кислородом. Упражнение по метанию гранат благополучно завершилось.

   Стреляли мы много. Собственно стрельбы бывали не часто, хотя бы, потому что это было сопряжено с выездом в учебный центр, но когда это случалось, то удавалось настреляться вдоволь. После выполнения положенных упражнений, частенько оставалось много патронов, и преподаватель давал нам возможность дострелять их. Всегда было проще расстрелять остатки на стрельбище, чем составлять акты, а потом ещё тащить их на склад, перечитывать, сдавать обратно.

   Впервые я почувствовал мощь стрелкового оружия именно тогда, когда добивали из ручного пулемёта большое количество трассеров. По очереди парами мы ложились за РПКС и в два ствола вели огонь всему, что попадало в поле зрения. Огненные струи трассирующих патронов косили вдали полигона всё подряд.

   Однако такого нельзя было сказать о стрельбе из гранатомёта. Тут все выстрелы были на счету, и упражнение выполнялось строго, хотя и тоже вдоволь. Позднее началось откровенное натаскивание на сдачу государственных экзаменов.

   Половина взвода должны была стрелять упражнение из АКМС с ПБС (прибор бесшумной и беспламенной стрельбы) ночью с помощью ночного прицела НСПУ. Другая часть должна была выполнять упражнение из гранатомёта РПГ-16, ныне снятого с вооружения.

   Кто и что конкретно будет выполнять, должно было выясниться непосредственно перед экзаменом, поэтому поочередно стреляли всем взводом и то, и другое.

   Из автомата стрелять, на мой взгляд, было все-таки проще, хоть и ночью, но НСПУ - оптический прибор и давал гарантию меткого попадания, расстояние до цели было не большое, а сама цель - неподвижной.

   Гранатомёту уделялось, куда большее внимание и это не прошло даром. Научились бить из него так, что за один показ мишени умудрялись выстрелить два раза и оба раза попасть. Дело в том, что цель опускалась не от попадания, но по времени ограниченному условиями упражнения, а поражение определялось по дырам в зеленом брезенте, из которого она была сделана. Но Костину этого было мало. Огонь вели из различных положений, но приоритет отдавался стрельбе "с колена".

   Всё это было бы совсем просто, потому что исходные оставались одни и те же: дальность, скорость движения мишени. Вот только ветер, а он мог радикально поменять все установки на прицеле буквально в последнюю секунду, но и с этим удалось справиться.

   Труднее всего давалась стрельба в противогазе. Уже после команды "к бою" могла поступить вводная "газы". Прикладываться к окуляру прицела через "иллюминатор" противогазной маски было крайне неудобно. Ещё и сама резина служила дополнительной, усиливающий грохот разрыва, мембраной между трубой гранатомёта и барабанной перепонкой, поэтому каждый выстрел можно было считать маленькой контузией. Была и ещё сложность - не увлечься погоней за мишенью, как гранатометчику, так и его помощнику.

   Наверное, ещё на первом курсе мне случилось быть вторым номером у Коли Макагонова. Огонь велся из положения "лёжа". Я, зарядив гранатомёт, внимательно наблюдал за мишенным полем, а Николай через окуляр прицела азартно "вёл" цель, чтобы уже наверняка её поразить. Бахнул выстрел, Коля взвыл от боли и уронил голову на руку. Я испугался и прокричал ему прямо в ухо: "Ты что?" Николай процедил сквозь зубы: "Нога, посмотри что там". Как пояснил сам Макагонов чуть позже, ему было страшно смотреть туда, он решил, что ногу разорвало в клочья. Нога осталась цела и даже не была поранена, а в клочья разорвало полу шинели. Очевидно, грубое сукно приняло на себя скользящий удар реактивной струи от выстрела. Я теперь уже не помню, остался ли синяк, но, скорее всего, да, потому что удар был сильный.

   Дело в том, что за время выцеливания мишени, когда Коля вёл ствол гранатомёта вправо, направление раструба изменилось, и угол по отношению к телу уменьшился. Если бы Макагонов чуть больше разбросал ноги при стрельбе, то быть беде, но обошлось. С тех пор главной задачей второго номера стало, схватить ноги стреляющего под мышку и тащить их в сторону, чтобы вывести из зоны поражения реактивной струи. А при ведении огня из окопа ещё и поглядывать, чтобы нижний край раструба был выше уровня задней стенки укрытия. Такое однажды у меня случилось, и часть струи ушла в окоп, который был малопригоден для стрельбы из гранатомета. Не хватало расстояния между задним срезом ствола и стенкой окопа. Никто не пострадал, но, извините, яйца от ударной волны ломило так, как будто по ним ударили мешочком с песком.

  

   36. ДРАКА. ОШИБОЧКА ВЫШЛА.

  

   Наступила последняя курсантская зима. Этот был тот самый редкий момент, когда казарма становилась уютной. Тихий субботний вечер, большинство курсантов были в увольнении, остальные разбрелись по училищу: кто к землякам, кто заниматься спортом, ну и не без самовольщиков, конечно. Остальные спали на заправленных кроватях, не раздеваясь, а самые наглые уже разоблачились, аккуратно сложили обмундирование на табуретах, и громким храпом демонстрировали, что вечерняя проверка им не нужна. Впрочем, они могли быть в увольнении.

   Существовала такая практика, взять увольнительную и завалиться спать, чтобы не "кантовали". Некоторые сидели в классе ТСП и учили иностранный язык. Свет в кубриках был выключен, полумрак создавал домашнее умиротворение и придавал безмятежности. Офицеры в казарме по стечению обстоятельств отсутствовали.

   В тишине тяжёлый топот сапог был слышен едва ли не с первого этажа. Через несколько мгновений в расположение ворвался курсант Ивлиев с побитым лицом. Сам он был растрёпан, шинель распахнута. К нему подскочили несколько человек с его, первого, взвода, на тот момент - третий курс. А ещё через минуту по казарме пролетел клич: "Наших бьют!"

   В бой ринулись немногочисленные товарищи Ивлиева. Других попросту не было. Четвертый курс и большинство третьего были уволены, а первый и второй находились в клубе вместе с ответственным офицером.

   Произошло, если мне не изменяет память, следующее: к Ивлиеву на выходные приехала девушка, которая поселилась в гостинице "Приокская" близ КПП. Как правило, именно там поселялись все, кто приезжал в гости к курсантам нашего училища, но и не только. Совсем рядом от нашего училища находилось и расположение высшей школы МВД, так, что в гостинице частенько обитали и те, кто приезжал туда, к ним.

   Однако в этот раз все сложилось гораздо опаснее, чем всегда. Понятно, что родители, и тех, и других между собой не враждовали, об этом даже и упоминать было бы глупо, но теперь почти вся гостиница оказалась заполненной милиционерами, которые приехали в школу МВД на курсы повышения квалификации.

   В холле гостиницы случился конфликт. Несколько милиционеров позволили себе хамский выпад в адрес Ивлиева и его девушки, Понятно, что Михаил не мог потерпеть такого оскорбления и был спровоцирован на драку. Вместе с ним был его товарищ Игорь Кутеев, который тоже не остался в стороне. По слухам, милиционеров было на тот момент пять человек.

   Самим фактом отчаянной схватки курсантская честь была защищена, но силы были неравными, тем более из гостиничных номеров милиционерам пришла подмога, и тогда Ивлиев ринулся в расположение, чтобы вернуться туда уже через несколько минут.

   Массовые драки случались в училище не часто, но такое случалось уже далеко не первый раз. Последний раз до настоящего момента была самая большая по своим масштабам битва между всё теми же МВДшниками и батальоном инженерного факультета.

   Тогда накануне многие курсанты-десантники вернулись из увольнения избитыми, на следующий день, а было это двадцатого октября 1975 года, результаты были ещё более плачевными Выяснилось, что все они пострадали от нападений превосходящих по численности курсантов школы МВД.

   Когда это выяснилось весь батальон в составе двух рот, организованно, едва ли не строем, намотав ремни на руки, ринулись на улицу Подбельского, где располагался Дом офицеров. Благо, что тыльные ворота оказались открытыми по случайному стечению обстоятельств. После молниеносного рейда улица Некрасова - Каляева- Подбельского начало воплощаться справедливое (или не очень) возмездие. Как раз в это время закончились танцы, и курсанты МВД возвращались домой в общежитие. Били только их, остальных не трогали.

   В полутёмном переулке Кольцова, в районе гостиницы Москва их ждала уже организованная группа "противника". Уличное побоище закончилось полной победой курсантов - десантников. Госпитализирован никто не был, в отличие МВДшников.

   Но на следующий день началось другое возмездие, совершавшееся начальством РВВДКУ. Зачинщики были отчислены, но, к слову сказать, через год восстановлены. Комбата и одного из командиров рот сняли с должности. Комбат остался в училище преподавателем, а ротный отправлен в Кировобадскую дивизию ВДВ. Дальше последовал долгий ритуал и процесс примирения с постановочными чаепитиями и дружескими встречами. Говорят, дело дошло до Верховного Совета СССР.

   (информация взята с сайта Десантура.ру.)

  

   Но вернёмся к событиям в девятой роте. Если взять за основу сентенцию: "до вмешательства людей в форме драка носила неорганизованный характер", то битва была самой организованной из всех, что существовали на тот момент. С одной стороны участвовали более тридцати милиционеров, с другой с десяток курсантов, а затем прибыли ещё несколько машин городской патрульной службы.

   Саша Качанов примчался туда чуть позже остальных. В холле гостиницы на первом этаже было пусто, но он увидел, как по лестнице сверху катится курсантская шапка. Саня метнулся туда, и в глазах зарябило от синих милицейских рубашек - зеленых курсантских было мало, но схватка шла на равных. Качанов бросился в гущу и начал разбрасывать тела милиционеров, круша их челюсти. Саша богатырь ростом под два метра, физически крепкий, рукастый и сопротивляться ему было сложно.

   Когда он мне рассказывал это на следующий день в курилке расположения, сидя на приспособлении для чистки сапог, следов вчерашней битвы я на нём не увидел.

   Одна за другой к гостинице подлетали, сверкая мигалками, милицейские уазики. Милиционеры срочно спешивались и бегом мчались внутрь. Было не понятно, то ли они торопились разнять драку, то ли помочь свои собратьям. Один из офицеров патрульно-постовой службы выхватил пистолет, видимо намереваясь выстрелом в воздух прекратить драку, но не успел этого сделать, как был тут же обезоружен. Пистолет у него отобрали, умудрившись оторвать кожаный ремешок, которым оружие было приторочено к ремню.

   В какой-то момент главное действующее лицо Миша Ивлиев был схвачен милиционерами и его затолкали в уазик. Но, как говорят, русские своих не бросают. Машине не только не дали тронуться с места, но и начали её раскачивать. Потом, в конце концов, уронили на бок, и Михаил был освобождён. Также среди отличившихся был курсант Ермилов. От него серьёзно пострадали несколько милиционеров.

   Время было позднее и по улице Каляева начали возвращаться курсанты училища из увольнения. Девятой роты среди них не было, но мимо проходил четвертый курс - "чуньковцы". Несколько курсантов седьмой роты позорно прошли мимо, восьмая не могла остаться в стороне и тоже ринулась в бой, только они оказались настолько пьяными, что толку от них не было, поэтому их отправили в казарму. Те согласились, но обещали вернуться...может, и вернулись бы, будь они чуть-чуть потрезвее.

   Постепенно накал борьбы угас. Часть наглых милиционеров с помощью их же собратьев из патрульно-постовой службы отжали по комнатам, остальные сами собой прекратили сопротивление. Победа осталась за нами. Уазик поставили на колёса. Пистолет вернули и извинились. Порванные рубахи, синяки и побитые морды не счёт. В казарму вернулись без потерь, но было поздно. Руководство училища уже было в курсе событий. Следующий день, воскресенье, прошёл в тишине, но Ивлиева и Кутеева отправили на гарнизонную "губу".

   После возвращения "из мест заключения" их отчислили из училища. Ещё несколько курсантов в особенности из "немецкого" отделения подверглись "репрессиям", потому что именно в этом отделении учился Ивлиев и, как следствие его ближайшие товарищи и стали первыми в битве, а значит - зачинщиками. Были репрессии среди офицеров. Несправедливее всего обошлись с нашим первым взводным ст. лейтенантом Якимовым. Как мне напомнил он сам, в разгар драки он и с Селуковым проходили мимо училища Иван Фомич метнулся в Прииокскую и оказывается, именно он прекратил драку. Валерий Руфимович побежал в расположение, Там его застал дежурный по училищу и уту же сделал 'крайним' в этом ЧП, а отсутствовавший на тот момент ответственный офицер лейтенант Чугунов практически избежал наказания. Именно по этой причине старший лейтнант Якимов, как самый 'виноватый' был отправлен в рязанский воздушно-десантный полк в самоходный дивизион, и это только благодаря заступничеству полковника Ашихмина. . Могло быть и хуже, учитывая масштаб происшествия

   Увы, в армии даже такие боевые потери забываются быстро, может быть как раз потому, что - как я упоминал об этом выше - время течёт иначе. Уехали Ивлиев и Кутеев, из гауптвахты вернулись второстепенные действующие лица, и жизнь пошла своим чередом.

   К этому моменту я был уже человеком женатым, а поэтому эти события обошли меня стороной. Все было записано по памяти и со слов моих товарищей, возможно, некоторые детали были пропущены либо искажены, за что и приношу свои извинения фигурантам этого и не только этого, но многих других событий.

   Началась подготовка к празднованию Нового года. Ничего оригинального не было. Накануне закупили десяток бутылок водки. Офицеры роты не дремали, они догадывались о такой подготовке и время от времени устраивали изощрённые шмоны. Цели они при этом преследовали две: во-первых, предотвратить пьянку, а во-вторых, поскольку они также не страдали большой оригинальностью, то им надо было и себя обеспечить горячительными напитками, разумеется, за наш счёт.

   Мы долго думали, где найти укромные место для сохранения бутилированной жидкости, призванной обеспечить веселую встречу нового года, но так ничего и не придумали. Правильное решение родилось само от безвыходности положения. Бутылки с водкой положили себе в полевые сумки самые отчаянные. Ни разу ещё офицеры там шмон не делали. Проблема заключалась только в том, что горлышко торчало из сумки, поэтому приходилось её прикрывать ладонью. Так целый день мы маршировали из одного учебного корпуса в другой, в столовую или в казарму, и каждый третий курсант гордо вышагивал, положив руку на уголок сумки, чтобы прикрыть сверкающую водочную пробку. Такая странная закономерность не привлекла офицерского внимания, хотя всё происходило на виду, в том числе и глазастого полковника Ашихмина.

   Одни словом, праздник удался на славу, чего нельзя было сказать о нашем братском "чуньковском" батальоне. То, что у них произошло, провалом не назовёшь, наказания они не понесли. Впрочем, наказали они себя сами.

   Их команда, отправленная в винно-водочный магазин, успешно справилась с задачей. Ответственный по батальону офицер бдительно нёс службу, тогда курсанты нашли оригинальное решение. Всё купленные бутылки они попросту спрятали в сугроб, который был насыпан вдоль плаца во время уборки оного. Оставалось только выбрать момент, когда офицер уйдёт на ужин, но прозвучала команда к построению на самоподготовку.

   Ни генерал Чикризов, ни полковник Ашихмин никогда не жалели курсантскую братию. Обычно последние трудились, не покладая рук. Особенно первый курс инженерного факудьтета, который по традиции отвечал за уборку плаца. До этого момента только пару раз пригоняли турбину на базе ГАЗ-66 с аэродрома Дягилево, чтобы быстро убрать наледь с плаца и то лишь по срочной необходимости, а тут перед новым годом кто-то из начальства решил устроить праздник младшему курсу и вызвали снегоуборочную машину. Погрузчик быстро, буквально за два часа самоподготовки своими механическими лапами прибрал всю стеклотару с алкоголем, заготовленным к Новому году. Разумеется, вместе со снегом, но кому от этого легче?

   Когда "чуньковцы" вышли из учебного корпуса их ждал весёлый сюрприз, а времени, чтобы совершить секретный выход в город для повторного закупа уже не оставалось. Ошибочка вышла, которая запомнилась всем нам надолго. Теперь я думаю, что прав был наш преподаватель по ТСП, когда на полевом выходе забраковал наш схрон укрытый лишь бревном, которое действительно по воле случая могло быть сдвинуто предполагаемым противником.

   Через несколько дней историческое событие затмило все курсантские мелочи, но мы это осознали несколько позже.

  

   37. 25 ДЕКАБРЯ. "ПОКУШЕНИЕ"

  

   Училище поняли поздней ночью в конце декабря. Обо всех учебных тревогах было известно заранее, мы даже иногда, чтобы во время выскочить и не создавать толчеи возле ружкомнаты, вставали за десять минут до сигнала и спокойно получали оружие и снаряжение, потом без суеты выносили всё необходимое вниз, к выходу из казармы.

   В этот раз происходило внезапно и странно, команда "тревога" была получена, перепроверена дежурным и продублирована для всех. Вначале четвертый курс, то есть наш взвод, как положено, ворчал с места и возмущался, что "какой-то идиот..." и так далее. Затем стало понятно, что всё обстоит действительно серьёзно. Офицеров не было, поэтому Коля Рудаков, ставший к тому моменту старшиной роты, взял командование на себя. Едва ли не скорее всех мы оказались на плацу.

   Почти одновременно появились офицеры роты. Они тоже ничего не знали и были взволнованы не меньше нас. Успокаивало и в тоже время беспокоило, что получать оружие команды не было. Главное, что генерал Чикризов уже был на месте. Он сжимал и разжимал кулаки в чёрных кожаных перчатках, то ли от волнения, то ли от холода.

   Наконец, весь личный состав построился и замер в ожидании дальнейших команд, однако их не последовало. Чикризов тихим голосом произнёс: "Теперь все ко мне подойдите поближе", - сделал соответствующий жест руками. В полной тишине его негромкий голос был слышен отчетливо. Подразделения выстроились в каре вокруг него.

   Генерал ещё некоторое время молчал, затем произнёс: "Сегодня, только что, наши войска вошли в Афганистан в составе ограниченного контингента". На этом его речь закончилась, и подразделения отправились в казармы. Тогда это словосочетание "в составе ограниченного контингента" прозвучало не привычно для уха, и мы не понимали на тот момент, что это для многих находившихся сейчас в строю означало смертный приговор.

   Примерно за месяц до этого, представитель политотдела подполковник Жаров прочитал нам лекцию об Афганистане. С интересом в течение двух часов мы слушали о жизни в этой далекой и экзотической стране, об их традициях и укладе жизни, но дальше этого мыслей не возникало. Большинству из присутствующих пришлось столкнуться с этим лично, а некоторым стать жертвой устоев этой страны.

   В начале февраля, перед зимним отпуском в училище приехал один из выпускников четвертого взвода Рома Абзалимов. Он только что получил свой первый орден - орден Красной звезды. Пожалуй, он был первым из выпускников нашей роты, кого опалило жаром Афганистана, в прямом и переносном смысле.

   Подробностей он не рассказывал, но из слов мы поняли, что там случились кровопролитные бои и были первые потери. Тогда он речь вёл только о сотрудниках КГБ. Значительно позже я узнал, что Рамиль попал в состав так называемого "мусульманского батальона" со всеми вытекающими последствиями.

   Всем, или почти всем, нам тогда хотелось повоевать, на что Абзалимов неожиданно заявил, что он туда ехать больше не хочет и упаси нас бог от этого. Через несколько лет ему пришлось ещё раз там побывать, но уже в роли командира 154 отдельного батальона спецназа ГРУ. К уже имевшемуся ордену добавились ещё один такой же и орден "за службу Родине в ВС СССР". Разумеется, он был прав, потому что стал мудр в свои двадцать три. С момента его выпуска прошло всего четыре месяца.

   За ним последовали Гриша Иванов и Михаил Лукомский - первые командиры групп "кабульской" роты. Им пришлось несладко. Старший лейтенант Иванов попал в серьёзную переделку, о который мне рассказал мой сосед по квартире (жили семьями с подселением) и замполит роты 67 бригады лейтенант Олег Морозов, а на момент события сержант из группы Иванова.

   Как он мне поведал, группа была внезапно обстреляна превосходящим противником с рассветом во время приготовления завтрака. Плотный огонь велся с соседней сопки, и первая же пуля снесла котелок с чаем, который кипел на костре. Олег был пулемётчиком, занял заранее приготовленную позицию и открыл ответную стрельбу. У него через плечо крест-накрест висели два подсумка, и в какой-то момент они сдавили с двух сторон шею. Стало трудно дышать, и тогда Морозов чуть приподнялся, чтобы большими пальцами рук раздвинуть их, и в этот момент ему в грудь ударили две пули. Одна чуть выше, другая чуть ниже. Из той раны, что была ближе к шее била струёй кровь. Олег заткнул её пальцем, упал ничком и, как он говорил, приготовился умирать...

   Когда он очнулся, уже перевязанный бинтами, то увидел возле себя друга, который лежал без сознания. Где-то внизу ревели вертушки, слышалась пальба. Олег, как мог, взвалил друга на себя и пополз вниз. Потом опять потерял сознание. Второй раз очнулся от струй холодной воды. Вместе с другом они лежали в ручье, почти полностью скрытые водой, а вдоль берега цепью шли "духи". Каким-то чудом Олег с приятелем остались незамеченными. Так они и тащили друг друга поочередно, теряя сознание и вновь приходя в себя.

   По-видимому, вся группа находилась уже в вертолете, потому что возле него под огнем бегал командир группы и кричал: "Морозов! Морозов!"

   Во время рассказа Олег так умело изобразил голос Иванова, что я догадался, что это был Григорий. До настоящего момента Морозов рассказывал о себе и не называл имя командира.

   В тот раз всё закончилось относительно благополучно. Только тогда Олегу одной пулей разбило оба больших пальца, и всё, что от них осталось, пришлось впоследствии ампутировать. Хотя, возможно, не поднимись он в ту секунду, то пуля, скорее всего, попала бы ему в голову. После выписки из госпиталя Олег написал рапорт, и по личному распоряжению заместителя командующего ВДВ был зачислен в Новосибирское военно-политическое училище, так как в Рязанское воздушно-десантное путь ему был закрыт. Впоследствии, как я слышал, Олег перешёл на командную должность.

   Михаилу Лукомскому тоже пришлось хлебнуть лиха, но более удачно и результативно. Об этом писал первый командир кабульской роты майор Сомов.

   Первый результат дал Михаил Лукомский. Совершая облет на двух вертолетах Ми-8 , с группой из шести человек он накрыл банду, которая перемещалась на автомобилях. Неожиданная атака с воздуха произвела на моджахедов должный эффект - духи разбежались и укрылись в близлежащих горах, не оказывая какого-либо противодействия. Видя, что машины груженые, Лукомский принял решение совершить посадку и досмотреть их. В двух ЗИЛах было большое количество оружия и боеприпасов, которое разведчики начали выгружать для последующей загрузки в вертолеты, которые находились в воздухе для прикрытия. Тем временем духи опомнились и, обнаружив всего лишь горстку храбрецов, открыли по ним огонь. В этот момент вскрылся серьезный просчет в подготовке разведчиков. Поскольку спецназовцы в Союзе редко использовали вертолеты для доставки и эвакуации групп, взаимодействие с ними не отрабатывалось, не говоря уже об отсутствии средств связи, позволявших связываться с пилотами и корректировать их огонь. Лукомскому повезло. Каким-то образом вертолетчики смогли разглядеть его отчаянную жестикуляцию и, самое главное, понять ее. Несмотря на огонь около тридцати стволов моджахедов, вертушка села, и разведчики смогли, загрузив трофеи, эвакуироваться под огнем.

   Лукомский был сразу представлен к ордену Красной звезды. Но пока он оформлял сдачу трофеев, сержант Литвиненко из его группы практически повторил его результат. В совокупности трофеи, захваченные второй группой, были самыми значительными в роте за первые два года. Одна из палаток была полностью ими забита.

  

   Приближались выпускные экзамены, до этого момента оставалось чуть более шести месяцев, поэтому участились и наши выезды в учебный центр в составе взвода. Теперь для большинства курсантов это было нежелательным делом. Во-первых, потому что многие уже женились, и отрываться от жён надолго не хотелось, а во-вторых, зимой удручающе действовала и обстановка. Сборно-щитовые казармы продувались ветрами, было холодно и неуютно. Тёмными вечерами вековые сосны, казалось, мрачно шумели, снежная пороша вьюжила, заметая учебный центр, высокими сугробами. На этот раз в Сельцы с нами выехал и третий взвод. Теперь это уже был второй курс.

   Удивительное дело, но память устроена так, что лучше всего запоминаются события связанные со старшекурсниками, а младшие запоминаются хуже. Из тех, кто выпускался позже меня в памяти в основном остались те, кто потом стали моими сослуживцами в войсках: Анвар Хамзин, Женя Никонов, Сергей Куба, Сергей Мишарин. Лучше запоминались ещё те, кто изучал тот язык, который изучал и ты сам, в моём случае - китайский.

   Третий взвод выпуска 1982 года оказался особо плодовит на высоких начальников, в том смысле, что многим удалось, как ни странно для спецназа, добиться значительных карьерных высот. Олег Мартьянов, Паша Климешов, Алексей Керсов. Может так сложилось, что пик их карьеры пришелся на тот момент, когда должность командира бригады стала генеральской. Пожалуй, это единственный взвод, который дал Родине столько высоких начальников. Они и сейчас занимают руководящие посты в нашем государстве.

   В такую мерзкую погоду случилось затупить нам в караул. Хуже придумать было невозможно. Я заступил караульным второго первого поста, в который входили в основном склады артвооружения и боеприпасов. Это было самым угрюмым местом. С трёх сторон он был окружён лесом, с северной стороны, уходившим в глухие мещерские чащобы. Этот пост всегда проверялся ответственным офицером и дежурным по учебному центру.

   Достоинств и преимуществ, с точки зрения службы часового, у этого поста не было. Даже сморчков здесь можно было собрать меньше всего, а ввиду пожароопасности приходилось почти при каждой проверке едва ли не дважды в сутки бегать с огнетушителем, изображая тушение пожара.

   Зимой завывание ветра при низкой облачности, зловещий шум тёмного леса, жалобный скрип тусклых лампочек слабого освещения вдоль ограждения из колючей проволоки создавали атмосферу сродни той, что испытывает ребёнок в темном зале кинотеатра при просмотре кинофильма "Вий". Даже будучи курсантом четвертого курса, мне приходилось преодолевать пусть не страх, но напряженное ожидания внезапных неприятностей.

   Первая смена, второе заступление на пост, глубокая ночь. Даже в те спокойные времена хотелось дальние углы периметра поста проскочить как можно быстрее. Пост был оборудован по всем правилам и наставлениям караульной службы, но чувствовал я себя, как в обезьяннике. Дело в том, что часовой нёс службу между двумя заборами из колючей проволоки. Приходилось вышагивать по освещенной тропинке, а к внешнему забору вплотную подступала темёнь. Таким образом, часовой был как на ладони для всех, а сам же не видел вокруг ничего и никого.

   Нам, как уже достаточно подготовленным диверсантам, было понятно, что лучшей ситуации, чтобы нейтрализовать часового и придумать невозможно. Буквально с пяти шагов одного пистолетного выстрела с насадкой бесшумной стрельбы из мрака ночи достаточно, чтобы уничтожить часового, а затем проникнуть на уже никем не охраняемый объект и хозяйничать там до заранее известного времени прибытия караульной смены.

   Телефонная связь находилась при входе на пост, на каждом углу периметра был оборудован окоп для стрельбы стоя, но при умелом нападении на охраняемый объект в них не было, ни смысла, ни необходимости.

   Каждый из нас знал примерное время, которое требовалось для преодоления одного круга по периметру поста и поэтому обычно считали круги, а не минуты, Так гораздо легче коротать время до смены.

   Я старался ходить медленнее, чтобы обмануть себя. Вокруг лежал первозданный снег, что облегчало задачу, с каждым кругом я просто осматривал подступы к забору на предмет появления следов в глубоких сугробах. Таковых, естественно, не было. Шанс получить пулю из кустов, откровенно говоря, был нулевой, но, тем не менее, приходилось бороться с собой, со своими страшными фантазиями.

   До смены оставалось менее часа или два круга вокруг складов. Я медленно брел, изредка бросая взгляд в темноту. Пробирал холод, шинель плохо защищала от мороза, но зато была свобода действий и хороший обзор. В тулупе часовой походил на чучело, у которого обзор был ограничен сектором высоко поднятого воротника.

   При очередном круге я только-только преодолел участок дороги, миновал телефонную точку и свернул направо, в сторону самого тёмного участка. Вдруг глухой удар пули о дерево, а затем специфический звук рикошета совсем близко от меня заставил меня вздрогнуть, и в то же мгновение я упал на снег, прополз по тропинке десяток метров и ящерицей свалился в окоп на самом углу забора. То, что это была пуля, я догадался сразу, но кто в меня стрелял? В том, что целили именно в часового, тоже не было сомнений, если бы не молодая сосенка прямо передо мной, то попадание было бы точным.

   Передернув затвор, я затаился, безрезультатно вглядываясь в темень леса. Пробираться к телефону я не отважился. Вернее, это было бы не правильно. Через тридцать минут ожидалась смена, поэтому безопаснее оставаться в окопе, чем ещё раз подставиться невидимому стрелку. Я лишь изредка оглядывался назад, стараясь сделать это не заметно, только для того, чтобы проконтролировать освещенные двери складов.

   Через полчаса, сквозь завывание ветра я услышал шум приближающейся смены. Как правило, часовой ожидал караульных возле входа, рядом с телефонной точкой, и сейчас, видимо, разводящий забеспокоился, не увидев часового, ни у ворот, ни на периметре поста.

   - Часовой! - услышал я знакомый голос Сани Зайкова.

   - Шура, я тут! - мгновенно отозвался я, выбираясь из окопа.

   - Ты что там забыл? - продолжил расспросы Зайков.

   - У меня патрон в патроннике, - вместо ответа сообщил я.

   После разряжания оружия, я поведал свою историю. Теперь после того, как нас стало пятеро, мысль о том, что целили именно в меня, показалась глупой. Однако более или менее реальной версии тоже не находилось. Единственное, что мы смогли придумать, так это рикошет с директрисы, где сейчас проходили ночные стрельбы, но и это представлялось невероятным, потому что огневой рубеж находился гораздо севернее периметра поста, а уж мишенное поле и подавно.

   Преодолевать расстояние в несколько десятков метров по сугробам до дерева не стали, но и с того места, где я на тот момент находился, была видна щепка, которая висела возле выходного отверстия пули.

   В конце концов, всё свелось к шуткам, но я не думаю, что у караульного, который меня сейчас должен был поменять, такое настроение осталось после того, как мы выдвинулись на следующий пост, а он, будучи уже часовым, остался в ночи один. Начальству докладывать тоже не стали и тем всё дело и закончилось.

   Через много лет в Интернете я прочитал, воспоминания выпускника 1982 года о том, как примерно в это время их третий взвод, который и находился в тот приезд вместе с нами, возвращался с ночных стрельб и развлекался, расстреливая остатки патронов по лесу. Не уверен, что это был тот самый случай, но разгадка стала очевидной. С дороги по возвращении со стрельбища, палить можно было только в этом направлении - в сторону поста

   Загадкой только осталось, как пуля умудрилась, преодолев около трехсот метров по густому лесу, минуя все препятствия, попасть в молодую сосенку только в трёх метрах впереди меня.

  

   38.ЗАВЕРШЕНИЕ. ЛЕБЕДЬ И АКМС.

  

   Годы, проведённые в казарме, сыграли свою роль. Уклад жизни стал настолько привычным, что об ином, может и мечтали, но по-другому себя уже не мыслили. Физическая подготовка каждого из нас заметно выросла. Ваш покорный слуга, будучи одним из самых дохлых во взводе, перед госэкзаменами делал пятнадцать выходов силой на перекладине, из них почти половину сразу на обе руки.

   Мы кое-как доучивались, выезжали на стрельбы, играли в карты на самоподготовке, занимались спортом по мере желания, ходили в караул по мере необходимости, изредка бегали в самоходы да и то по делу, например, сфотографироваться на удостоверение инструктора по ВДП или в цивильную парикмахерскую. Изредка попивали водочку, но тоже в основном, по поводу, не без причины. Было все равно: спать или не спать, как и чем питаться, мерзнуть, мокнуть или дремать в кузове машины.

   Многое из того, что мы теперь умели, не было в программе обучения. Например, упомянутое уже мной каратэ-кёкусинкай. Владение ножом или сапёрной лопаткой отрабатывалось в свободное время, передавалось от старших к младшим, а истоки, я подозреваю, лежали, где-то за линией фронта времён Великой отечественной войны.

   Программа обучения также подходила к своему логическому завершению, и это уже чувствовалось. Капитан Оверчук вначале урока рассказывал армейский уклад жизни в Китае, разумеется, на китайском же языке, а потом обсуждал с нами проблему, какими обоями ему поклеить гостиную в новой квартире, но только уже на русском и даже демонстрировал образцы.

   Преподаватель военного перевода капитан Курков иногда вместо занятий приносил нам свежие номера китайской газеты "Женьмин жибао", бросал на стол и уходил, а мы с увлечением читали о том, как "советские оккупанты" воюют в Афганистане. Меня, правда, больше интересовали объявления из культурной жизни Пекина на последней странице газеты или их телевизионная программа.

   Ротные офицеры тоже перестали докучать дисциплиной, очевидно, полагая, что теперь уже не стоит тратить на нас время и нервы, но старались удержать от крупных "залетов" для нашего же и своего блага. Только непримиримый полковник Ашихмин продолжал воспитывать уже более, чем воспитанных и взращенных им самим курсантов да и то уже из последних сил. Однажды при очередном выезде нас поселили в каком-то гостевом домике на задней линии учебного центра, где мы проспали даже завтрак и заинтересованный Ашихмин пошёл нас искать. Нашёл. Отворил дверь, взревел как бык, затопал ногами и убежал. Мы тоже следом за ним на всякий случай смылись, чтобы не подводить нашего замкомвзода Юру Козлова, правда, было уже поздно.

   В караулы нас уже не ставили, но дежурными по роте изредка приходилось нести службу, мобилизовывая себя изо всех сил.

   Тот наряд был одним из последних в моей курсантской жизни, а скорее всего, именно последним. Личный состав убыл на самоподготовку, и я открыл ружейную комнату, чтобы подвести баланс оружия в книге выдачи вооружения и боеприпасов, пересчитать ещё раз наличность в пирамидах и сверить одно с другим. Из района канцелярии послышался зов Анищенко: "Дежурный по роте! Бронников!" Я сквасил недовольное выражение лица, закрыл комнату, надел маску прилежного службиста и отправился к ротному командиру.

   Александр Васильевич встретил меня, слава богу, довольно приветливо.

   - Это...того...во-от. Во-от, - промолвил он и замер, подбирая слова к следующей фразе. Я терпеливо молчал.

   - Сейчас прибудет капитан Лебедь, выдашь ему АКМС с ПБС, - неожиданно скоро выпалил он. Всё-таки военной лексикой "Конь" владел достаточно хорошо.

   - Сколько? - сколько уточнил я, чем поставил ротного командира в затруднение.

   - Ну...этого..., - начал было говорить Александр Васильевич, но тут же умолк. Разговор вошёл в обычное русло, и я приготовился задержаться ещё минут на десять. Анищенко оперся задом о подоконник, деловито сложил пятерни обоих рук палец к пальцу и задумался. Потом вдруг встрепенулся и раздражённо ответил:

   - Сколько, сколько? Один!

   - Есть! Разрешите идти? - козырнул я и замер, прижав пальцы правой руки к виску.

   - Иди, - буркнул "Конь", сделал шаг к двери канцелярии и тут же исчез в недрах столь нелюбимого нами помещения, но я этого уже не видел, потому что резво зашагал к выходу.

   Действительно, минут через тридцать появился тот самый Лебедь, который впоследствии стал всем известным и далеко неоднозначным генералом.

   Александр Иванович, будучи сначала командиром курсантского взвода, а затем и роты, в училище звёзд с неба не хватал. В свои тридцать лет оставался в звании капитана. Мне трудно сказать каким он был командиром, но курсанты девятой роты считали его подходящим офицером, в том смысле, что когда он заступал дежурным по училищу, можно было смело уходить в "самоход", так как Лебедь тщательностью проверок не страдал, а в нашей роте вообще старался не появляться. В меру пьянствовал, а в известной всей России словоохотливости замечен не был. Весь его юмор был плодом не его личной фантазии, но всеармейского, в целом и курсантского в частности, фольклора, умело заимствованного весьма к месту и в нужное время.

   Капитан Лебедь быстро расписался в книге выдачи оружия, взял автомат и также спешно удалился.

   А теперь самое время рассказать, зачем командиру седьмой роты потребовалось специальное вооружение девятой роты. Дело в том, что у "чуньковцев", где Лебедь был командиром роты, в это время начинались экзамены за четвертый курс, которые проходили, раньше, чем у девятой роты. Среди экзаменов, как я уже упоминал, самым ответственным был экзамен по огневой подготовке. В восьмой роте было много потенциальных медалистов и "краснодипломников", которые на стрельбах могли расстрелять, в буквальном и переносном смысле, все свои показатели.

   Накануне, то есть в день получения автомата, Лебедь предполагал обустроить на директриссе в Сельцах скрытную позицию для стрельбы в пятидесяти- семидесяти метрах от мишенного поля, по которому должны были вести огонь его курсанты во время экзаменационных стрельб. Затем на следующий день, заняв заранее подготовленную позицию, во время стрельбы достаточно было при появлении мишени, совместить свой бесшумный выстрел с очередью курсанта, а уж с такого близкого расстояния поразить цель опытному офицеру не составляло труда.

   Судя по тому, что все медалисты остались впоследствии при наградах, так и было сделано. Во время госэкзаменов, очевидно, тоже. Впрочем, это потом подтвердили нам наши друзья - "чуньковцы".

   Я не думаю, что это было личное изобретение Александра Ивановича, так делали многие. Впрочем, объективности ради, надо сказать, что подобное было действительно лишь подстраховкой на всякий случай. Все курсанты стреляли очень хорошо, а от случайностей никто не застрахован, разве что с помощью АКМС с ПБС. Так что такое ухищрение можно было считать справедливой подстраховкой.

   Удивительное дело, но у нас в роте такое не практиковалось. Может быть потому, что на самые ответственные экзамены выносились свои, специфические упражнения из того же АКМС с НСПУ либо РПГ-18, либо пистолета тоже с насадкой бесшумной и беспламенной стрельбы.

   Нельзя было сказать, что учёба и служба стала такой уж безоблачной. Были склоки с начальством, последующие наказания, нервотрёпка, но в памяти все неприятности осели куда-то глубоко мутным осадком и забылись, а в голове остались только чистые и светлые воспоминания.

  

   39. ДОЖДЬ. УБИЙСТВО.

  

   Поздней весной или в начале лета у нашего взвода, наконец, образовался свободный выход в город, но не благодаря официальному разрешению, а вследствие ежегодного мероприятия, которое всегда бывало у четвертого курса. Дело в том, что парадная форма не выдавалась со склада, а шилась в ателье военторга индивидуально каждому будущему офицеру. Соответственно назначались примерки, и тоже каждому в отдельности. Единого, сводного графика у командования роты не было, что давало возможность любому желающему четверокурснику выйти в город под этим предлогом. Я не знаю, как этим пользовались наши братья - "чуньковцы", но у нас это случалось едва ли не ежедневно. Взводный старший лейтенант Баландин недовольно морщился, но мне кажется, только для виду. "Конь" тоже что-то бурчал себе в усы, но далее этого не шло - курсанты разгуливали по городу, как хотели, и кому не лень было это делать.

   Так происходило до того момента, пока парадная форма, наконец, не была готова для всех, но главная причина заключалась не в этом. На окончательную подготовку к государственным экзаменам наш взвод отправили в Сельцы. К тому же, так начальство и роты и училища, спокойнее себя чувствовало. Правда, в самоходы уезжали и оттуда. Для преодоления пешего отрезка пути частенько использовали колхозных лошадей, которые паслись возле учебного центра.

   Свой приезд, мы по традиции отметили "трассерным" салютом в курилке перед дальней казармой, где нас поселили. Дни совсем стали походить один на другой, исключая разве что стрельбы. В голове гудело от регулярных гранатомётных выстрелов и ночной пальбы из АКМСов с ПБС, пристрелянных с НСПУ. Всё остальное время проводили в лесу на лужайке за изучением теоретического материала. Мне запомнился лишь один из таких дней, Когда мы отделением валялись на траве, прибежал кто-то из наших и сообщил, что умер Высоцкий. Было это двадцать шестого июля.

   Пребывание в Сельцах в составе взвода имело небольшой минус. Хотя и на четвертом курсе, но внутренний наряд ещё никто не отменял, поэтому и дневальные и дежурный назначались, разумеется, из нашего числа. Конечно, дневальство было совсем иное, чем на первом курсе, когда время от времени приходилось чистить туалет "типа сортир" на задах учебного центра, а зимой долбить ломом желтые и коричневые сталактиты непомерными трудами взращенные курсантами всего училища, но, тем не менее, порядок наводить приходилось. Тем более, что сейчас на взвод приходилось два офицера, наш командир старший лейтенант Баландин, который был усилен присутствием "Коня".

   Офицеры жили вместе с нами в казарме в отдельном помещении по соседству с Ленинской комнатой. Однако, относились к нам без строгости, очевидно считая, что довести нас до выпуска без происшествии будет уже хорошо. Судя по их постоянному недовольству, они находились здесь по распоряжению свыше, а не по собственной инициативе. Целый день мы проводили без них, а они без нас, за исключением интенсивных стрельб из РПГ-16 и АКМСа. Из автомата мы стреляли почти каждую ночь, и это давало нам предлог утром подниматься позже, а офицерам - не требовать с нас зарядку. Таким образом, они соблюли лицо, и компромисс был найден.

   Заканчивались олимпийские игры в Москве. Лето стояло в тот год жаркое, благо, что в казарме было, если не прохладно, то хотя бы невыносимая духота не мучила.

   В памяти осталось яркое воспоминание - в полдень жаркого дня вдруг хлынул тёплый ливень. Упругие струи хлестали по лужам, и многие мои друзья не выдержали и выскочили в одних трусах под дождь. Они прыгали и скакали от восторга, брызги разлетались от босых ног далеко стороны, потоки воды бежали по асфальтированной дорожке. Из приёмника звучала популярная в то время песня "..да я играть устал, ведь старый я рояль..." Под беззаботную и веселую музыку молодые и сильные тела пляали по лужам, сверкалая от воды под яркими лучами солнца. Но в отличие от размышлений писателя Толстого в романе "Война и мир" это не было "пушечное мясо". Это были подготовленные и смелые воины, которые незаметно для самих себя превратились в таковых за четыре года учёбы, и дальнейшей армейской службой они это доказали.

   Прошло тридцать шесть лет с тех пор, но каждый раз, когда я слышу это мелодию: "И лица старые, и лица новые, Глаза усталые, глаза веселые. Передо мной плывет людской водоворот, Летит стремительно за годом год...", мне вспоминается тот вроде не значительный эпизод моей жизни, который остался со мной навсегда.

   При вольготной природе по неизвестной причине местные крысы предпочитали обитать в модульных казармах учебного центра. Однажды Васю Бледныха наглая тварь ночью прихватила за палец, когда он спал ничком, опустив руку почти до пола. А ротный командир даже проснулся, когда особо отважная крысяка, сидя у него на груди, облобызала его пышные усы, очевидно, привлечённая остатками пищи, запутавшейся среди волос. Короче говоря, серые твари чувствовали себя очень вольготно. До поры до времени.

   Наш взвод занимал только меньшую часть казармы, остальная пустовала. Теперь уже не могу вспомнить, кто первым от скуки придумал организовать охоту на грызунов. Скорее всего, кто-то из дневальных.

   Может быть, потому что это помещение чаще всего пустовало, а может быть потому, что именно там было больше всего дыр в полу, но точно не политическим мотивам, крысы в основном появлялись в ленинской комнате. Вначале эти жирные твари вызвали неподдельный интерес, потом равнодушие, а через короткое время и раздражение. Тогда и было решено открыть на них охоту, которая организовалась силами внутреннего наряда, а участвовали посильно все.

   Организацию начали с того, что все дыры по всей казарме закрыли и оставили одну в ленинской комнате. Все стулья для удобства подняли на столы. Над оставшейся норой поставили табурет, перевернув его ножками кверху, и подставили палку. К палке привязали верёвку. Дневальный при необходимости, как только крыса вылазила из норы, выдёргивал палку, табурет падал на дыру. Путь к бегству, таким образом, был перекрыт, и тут с гиканьем и воплями в помещение врывалась толпа курсантов вооруженных швабрами, палками и начинала гонять бедолагу по комнате. Дело заканчивалось, разумеется, смертоубийством. Потом труп грызуна некоторое время таскали по казарме, пинали на улице, играя в футбол, а потом торжественно хоронили в кустах за линией сортира.

   Чтобы выманить крысу, пол возле дыры натирали салом, натирали им своеобразную дорожку до аппетитного куска, привязывали к нему верёвку, которую проводили сквозь дыру в дверях ленинской комнаты, выводили к тумбочке дневального, благо это было совсем рядом, и привязывали к концу бумажку. Когда грызун, соблазнившись запахом сала, покидал убежище, начинал терзать или пытался унести кусочек вкуснятины, верёвка дергалась, бумажки начинала прыгать, то есть "клевать". Дневальный либо проходящий мимо курсант реагировал мгновенно, и крыса не успевала к убежищу, так как табурет падал и перекрывал путь отхода. Офицеры никак не выражали своего недовольство, небезосновательно полагая, что это не самое худшее, что можно было ожидать от выпускников. Баладин проходил мимо с невозмутимым лицом, а "Конь" ворчал нечто невразумительное себе в усы. Однако, это они просто не могли догадываться, до чего ещё додумаются их подопечные, сиречь, мы.

   Нельзя сказать, чтобы грызунов стало меньше, но теперь нас это перестало раздражать, и даже веселило. Охота набирала свои обороты. Апогея это развлечение достигло в бытность дежурным по роте Кожмякова.

   Глубокой ночью всё было готово для охоты - свежая приманка выставлена, ружейная комната снята с сигнализации, решетка чуть сдвинута, а дневальный внимательно наблюдал сквозь щелку в двери. В казарме был совсем тихо, только был слышен храп, в том числе из помещения, где спали офицеры, соседствующей с ленинской комнатой.

   Очередная жертва осторожно выбралась из убежища и побежала прямиком к лакомству. Бедное животное не могла знать, какой был ей уготован коварный конец. Крыса ухватила сальцо желтыми зубами и тут же метнулась обратно, но дневальный исправно нёс службу, он мгновенно дернул верёвку, и табуретка бахнула об пол. В ночной тишине это показалось нестерпимым громом, но никто даже не пошевелился. Мгновенно Костя вместе с дневальным ворвался в ленкомнату. В руках у него был также заранее приготовленный пистолет ПБ. Серая тварь не желала сдаваться, она бегала вдоль плинтуса по периметру помещения, а Костя гнался за ней приставными шагами, одновременно выцеливая, чтобы поразить наверняка.

   Годы учёбы не прошли даром. Константин дважды подряд нажал на спусковой крючок. Пистолет отозвался глухим шипением выстрелов и громким лязганьем затвора. Цель была поражена. Первая пуля прошла выше, а вторая попала крысе в заднюю часть тела. Живучая тварь не хотела погибать. Она вдруг завизжала и продолжила движение вдоль плинтуса, перебирая передними лапками, а задние оказались парализованными и не двигались. Вероятно, Костя перебил ей позвоночник.

   Случилось самое худшее, на что отважные разведчики никак не рассчитывали - крыса ползала и орала на всю казарму, рискуя разбудить не только личный состав и офицеров роты, но весь учебный центр во главе с дежурным. Опять пригодились годы упорной учебы и тренировок на факультете специальной разведки.

   Подельники, не сговариваясь, действовали слаженно и точно. Дневальный, теперь уже не помню, кто это был, схватил за хвост, истекающую кровью, но никак не желавшую умирать, жертву, выскочил из казармы и побежал к лесу. Кожмяков метнулся в ружейную комнату, на ходу отсоединяя насадку бесшумной стрельбы, бросил и её и пистолет в металлический ящик, закрыл. Мгновенно выскочил, задвинул за собой решетку ружкомнаты и даже не забыл включить сигнализацию. Затем предусмотрительно подобрал улики - пару пистолетных гильз.

   Удивительное дело, но в казарме никто не проснулся, только особо чуткие поскрипели кроватными пружинами, ворочаясь в своих постелях, и успокоились, но это были не наши офицеры. Пистолет ПБ оказался надежной штукой, что и было доказано на практике.

   Дневальный вернулся через несколько минут. За это время он успел штык-ножом не только выкопать бедолаге могилку, упокоить её бренное тельце, но и замаскировать место погребения, с целью как можно тщательнее скрыть её, как главную улику с огнестрельным ранением. Дело закончилось благополучно, но охота на крыс продолжилась, но уже без применения огнестрельного оружия. В конце концов, и это наскучило.

   Однообразную и в то же время насыщенную делами жизнь немного разнообразило получение офицерского полевого обмундирования, которое коротко называли "п/ш". Спрос на единственный полуживой утюг резко вырос, и образовалась очередь. Дело усугублялось тем, что одновременно обмундирование получили седьмая и восьмая роты. Пришлось шмыгать по соседним казармам и наглаживать форму там.

   Событие это было, безусловно радостное, но без того ребяческого восторга, которое, я уверен, испытывал каждый из нас ровно четыре года назад на пункте приема личного состава при зачислении в училище. Удивительное дело, но у меня, как только я облачился в офицерскую форму, хотя и с курсантскими погонами, застегнул новенькую портупею, изменилось мировоззрение и внутреннее состояние, появилась, если хотите, степенность и достоинство. Уже не хотелось вступать в пререкания с офицерами, проявлять свой курсантский гонор - он мгновенно улетучился.

   Казалось бы, такое волнительное событие, как государственные экзамены, непременно должны были сохраниться в памяти, но, увы. Разве что стрельба из гранатомёта, запечатлелась четкой и цветной кинохроникой, но и там не было ничего заслуживающего внимания. Всё как всегда, десятками раз отработанное практически. Дважды и двумя выстрелами я поразил мишень. Высокая комиссия на уазике съездила лично посмотреть дыры в светло-зелёной ткани, солдат заклеил на их глазах дыры и на огневой рубеж выдвинулся следующий курсант.

   Офицерские шмотки мы получали уже в училище. На складе в подвальном помещении корпуса, где находилась и кафедра ВДП, очереди не было. Время получения было расписано по часам, как только предыдущий курсант притаскивал первый мешок, а их было два, в расположение, тогда на склад отправлялся следующий.

   Думал ли я о том, что ждёт меня впереди? Скорее нет, чем да, потому что все ждали итогов распределения. Я узнал о своём назначении как-то невзначай, на плацу мне встретился ротный командир и очень обыденно сообщил, что меня, Саню Зайкова, Колю Старченко, Борю Максимова ждал Забайкальский военный округ.

   Игоря Скирту ждал Чирчик и все мы понимали, что это прямой путь в Афганистан. С ним поехал Игорь Чернов, это притом, что у него отец был майор, преподаватель кафедры иностранных языков и уж точно имел возможность посодействовать в распределении сына в более благоприятное место.

   К этому моменту мы уже точно знали, что это война. Недавно в училище приезжал майор Козлов, получивший за "интернациональную помощь" звание Героя Советского Союза и на встрече с курсантами рассказывал, как там все происходило.

   В обиход вошло новое слово "двухсотый", которое в материальном понимании выглядело, как дощатый и тяжёлый ящик с цинковым гробом внутри, а в нём...в нём то, что ещё недавно было офицером, солдатом...человеком, общим весом около двухсот килограмм. Отсюда и название, "груз-200", которое вписывалось в сопроводительный транспортный документ, а проще в накладную. Это было уже вещью, за которую надо было расписываться в получении. Впрочем, это уже другая история...

  

  

   СОВСЕМ КОРОТКО

  

   День был тёплый и солнечный, несмотря на осень. На плацу собрались все выпускники - седьмая и восьмая роты, а также второй взвод девятой роты в количестве двадцати семи человек. Это всё, что осталось от первоначальной численности - сорок четыре курсанта. С утра дома, на квартире, которую мы снимали с молодой женой, я впервые надел на себя офицерскую форму и поехал в училище, испытывая некоторый дискомфорт и смущение. Трудно было ощущать на плечах лейтенантские погоны, чувствуя себя в душе ещё курсантом. Но здесь, на плацу, среди своих, я быстро избавился от неловкости, и обрёл офицерский дух.

   Когда человек знает, что ему предстоит некоторое событие последнее в его жизни, он, как правило, испытывает грусть. Однако, если он шёл к этому несколько лет, преодолевая трудности, испытания, тяготы и лишения, то чувства его далеко неоднозначны, тем более, что впереди ждёт полная неизвестность. Поэтому я не могу сейчас описать свои ощущения.

   С трибуны наше начальство, местные ответственные чиновники, родители произносили напутственные речи, говорили добрые слова, но всё это проходило мимо души. Радовало, что к новому месту службы я поеду вместе со своими хорошими друзьями и родственником Саней Зайковым.

   В последний раз мы прошли торжественным маршем, в последний раз спели свой "Легендарный Севастополь", потом разошлись получить поздравления от родных и близких, поговорить. Потом дружно встали в несколько рядов, снялись на фото вместе некоторыми, кто не окончил училище - Лешей Зимняковым, Колей Малининым, а потом разошлись, чтобы уже больше никогда не собраться в том составе, что были тогда, были все четыре года.

   Я и теперь вижу их беззаботные лица. Мне порой кажется, что это только мне давно перевалило за 50, а они по-прежнему там, в училище, молодые и счастливые. У них все впереди и стоит только мне пересечь КПП, и я вновь увижу всегда подтянутого полковника Ашихмина, строгого Селукова в короткой шинели, обаятельную Валентину Алексеевну Малееву, моих друзей и однокашников, живых и погибших или просто рано ушедших их жизни. Мой взгляд обращен туда к ним с мечтой о скорой встрече и только теперь я начинаю осознавать, что это ничто иное как взгляд в прошлое, в прошлое которого уже нет.

   Тогда мы даже не осознали, что попрощались не только с курсантством, с училищем, но и, самое главное, со своей родной девятой ротой. Так получилось, что она ушла вместе с нами в том составе, в каком она существовала несколько десятилетий. С этого года вместо четырёх взводов стало пять, а ещё через год её и вовсе не стало.

   В 1994 году было принято перевести факультет специальной разведки в Новосибирское общевойсковое командное училище.

   31 октября 1998 года доблестное Рязанское воздушно-десантное дважды Краснознаменное училище было переименовано в институт Воздушно-десантных войск. Мой друг Саша Зайков, будучи в те годы подполковником и начальником ОПО Псковской бригады, выразился по этому поводу так: "Как только в институт переименовали, так сразу к нам в войска "институтки" и пошли", - подразумевая под этим обидным словом выпусков-лейтенантов. Разумеется, не всех.

   Только спустя шесть лет, в 2004 году училищу вернули его нормальное название, а впоследствии и факультет специальной разведки усилиями генерала Шаманова также переехал обратно в Рязань

   Девятая рота, пожалуй, единственная, ушедшая в легенду целым подразделением, а не конкретным списочным составом. Прошло уже больше тридцати лет с тех пор, как она перестала существовать, но слава о ней не угасает, а скорее, наоборот, растёт.

   Давно ушли те, кто создавал факультет специальной разведки, выпускники девятой роты украсили своими именами и подвигами, всей службой и жизнью - свою Родину Россию, ими гордятся другие воинские части и подразделения, но воспитаны эти герои были именно там, в девятой. Уже давно место легендарной девятой роты занял батальон, но это совсем другая, не знакомая мне история ................................................................................................................................................................................................................................................новенькая офицерская форма, тесная парадная шинель, лейтенантские погоны, плацкартный вагон, темные полустанки, перестук колёс...это будет уже скоро...это уже было... так давно...

  

   Март - сентябрь 2016 года

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   117