ArtOfWar. Бронников Андрей Эдуардович. Голубок не улетит

Андрей БРОННИКОВ

ГРЕХ

Рассказ

Раннее утро только-только вступало в свои права. Рассвет едва забрезжил на востоке, но монастырь уже не спал. Его обитатели молились в кельях, и лишь два насельника дружно работали метлами на главной площади перед храмом.

Утренняя тишина внезапно нарушилась взволнованными выкриками юного монаха Пимена, который, высоко поддернув подол подрясника, бежал к административному зданию, где на втором этаже обитал настоятель архимандрит Гавриил.

-- Скончался! Скончался! Помер! -- кричал Пимен так громко, что с колокольни слетела стая галок и с возмущенным гомоном устремилась прочь.

Насельники с метлами прекратили работу и смотрели издали на испуганного монаха, а тот, не замечая ничего вокруг, мчался, чтобы сообщить скорбную новость настоятелю. Архимандрит, услышав вопли, вышел на балкончик и, низко перегнувшись через перила, ждал, когда подбежит Пимен.

Монах, хватаясь за бока, с хрипом выдохнул:

-- Всё. Вдруг помер.

-- Кто? -- спросил настоятель, хотя вполне догадался, что это был старец Мельхиседек, келейником которого являлся Пимен.

-- Он, -- ответил монах, обернулся и указал пальцем в сторону избушки, где в последнее время обретался схимонах.

-- Сейчас буду, -- коротко ответил настоятель и, уже скрываясь в дверях, добавил: -- Кликни отца Николая.

Последний исполнял обязанности эконома и был доверенным лицом настоятеля. Не прошло и пяти минут, как они уже быстро шагали к избушке старца, которая находилась в глубине монастырского сада, в самой глухой его части. Следом, размазывая слезы по щекам, плелся Пимен.

На ходу настоятель отдал распоряжение одному из подметавших дорожку насельников, чтобы пока не допускали посетителей. Тот кивнул и помчался к вратарнику передать указание.

Мельхиседек два с лишним года назад был пострижен в схимонахи. Внешне крепкий и здоровый, добрый и смиренный молитвенник, он пользовался любовью и уважением монастырской братии. Однако были у него и завистники. Его строгость в пастырском общении многим помогала преодолеть страсти, но некоторые называли это грубостью.

Невзирая на кажущуюся его неприветливость, люди шли к старцу за советом, за поддержкой и не получали ни того ни другого. Не было известно ни об одном случае прозорливости. Почти каждого прихожанина Мельхиседек подробно расспрашивал обо всех проблемах, выслушивал и... отправлял человека домой. Порой со скандалом.

Иных же людей он встречал с едва заметной улыбкой, и, даже когда взгляд его был серьезен, а чело нахмуренным, сияние незримой доброты озаряло лик. Седая борода ничуть не старила, но придавала мудрый вид. Лучики морщин в уголках глаз, казалось, были отражением нетварного света.

Женщин и детей он ласково целовал в макушку на прощание, мужчин изредка гладил по плечу, стариков поддерживал под локоть -- и этих прикосновений оказывалось достаточно, чтобы исцелить душу, избавить тело от болезни. Всех прихожан старец напутствовал одной и той же фразой: "Ступай, голуба, и возлюби Спасителя".

С одними он подолгу беседовал, а с другими иногда быстро прерывал разговор на полуслове и замолкал, словно понимая бесцельность наставлений.

Многие чувствовали себя обманутыми, обижались и негодовали. Однако через некоторое время возвращались вновь, уже со слезной благодарностью, к отцу Мельхиседеку: неполученная будто бы помощь вдруг оборачивалась решением проблемы.

Были и такие, кто не связывал встречу со старцем с положительными изменениями в своей жизни, полагая это собственным достижением. Именно от них проистекала двойственность мнения о схимонахе как о прозорливце и подвижнике. Надо думать, и неприятные слухи о нем исходили тоже от них. И все равно людской поток не иссякал.

Страдающих от алкоголизма он принимал только с бутылкой вина и за беседой понуждал ее выпить, но, по словам тех, кто употреблял такое угощение, хмель почему-то не брал их ни во время разговора, ни после, а тяга к горячительным напиткам исчезала навсегда.

В некоторое время назад появились и вовсе кощунственные слухи о том, что старец стал брать деньги с прихожан, хотя подтвердить этого не мог никто: одни категорически отрицали, другие отмалчивались. Келейник Пимен тоже не прояснил ситуацию: он любил своего духовного наставника всем сердцем и очень страдал от этих расспросов.

Настоятелю сильно не нравились такие разговоры и подобные чудачества, однако люди шли и ничто не могло их удержать. В первый момент, когда архимандрит узнал о внезапной кончине Мельхиседека, то испытал даже некоторое облегчение. В дальнейшем он самому себе не мог в этом признаться.

Упокоение старца, конечно, внесло смятение в обыденную и размеренную жизнь монастыря, но без трагизма и тоски. В сердце каждого монаха поселилась щемящая грусть, сродни той, что возникает у каждого человека после проводов близкого в дальнее путешествие. Потребуется время, чтобы братия привыкла к тому, что на тропинке, ведущей от кельи старца, никогда уже не появится его статная фигура с посохом в руке.

* * *

Архимандрит первым вошел в избушку старца. В полумраке едва не запнулся о тюфяк, валявшийся на полу в сенях и служивший спальным местом келейника. Переступил через неожиданное препятствие и остановился в дверях кельи. За ним проследовал эконом.

Тело старца лежало на узкой кровати, прикрытое до пояса одеялом, руки аккуратно сложены на груди, борода тщательно расправлена -- это успел постараться монах Пимен. Голова и лицо покойного почти полностью были прикрыты куколью -- остроконечным капюшоном с изображением крестов, серафимов и священными текстами. На губах его, как и при жизни, запечатлелась едва заметная улыбка.

Справа стоял старенький диван, на котором обычно располагались посетители. Настоятель вошел и присел на него, тяжело вздохнул.

Эконом приблизился, наклонился и прямо в ухо прошептал:

-- Может, сейчас и поищем?

-- Цыть, -- оборвал его настоятель, погрозил пальцем и строго добавил: -- Ступай распорядись, чтобы прихожан впустили, но дальше Благовещенского не пускать, а то служба скоро. После литургии я сам всем скажу.

Отец Николай кивнул головой и вышел.

-- Да скажи, чтобы телефоны повыключали, -- уже вслед казначею сердито прикрикнул настоятель. -- Теперь тебе, -- обратился он к Пимену. -- Бегом в столярку, пускай домовину сколотят. Полчаса им хватит: заготовки у них есть, я видел. Потом сюда. Перенесем его в Воскресенскую. Там завтра отпоем и похороним.

Келейник мгновенно исчез, и настоятель остался наедине с покойным. Он внимательно окинул взглядом келью. Стены ее были увешаны иконами, в углу горела лампадка. Рядом со столиком стояла этажерка и венский стул. Скромное убранство завершала приколоченная к дверям вешалка, сооруженная из крашеной доски с гвоздями. Больше ничего не было.

Архимандрит Гавриил опустился на колени перед умершим. Несколько минут шептал молитву, затем поднялся, утер слезы и поцеловал старца в лоб.

-- Ну что, старче? -- обратился он к мертвому Мельхиседеку. -- Вправду ты денежки возлюбил или врут? Я вот не верю. Уж больно тебя народ любил... любит. Да и благодатью тебя Господь не обделил.

Послышался шум из сеней -- это вернулся келейник и, запнувшись о свой тюфяк, чуть не упал впотьмах, затем ловко свернул его и поставил в угол. За это время настоятель успел вновь занять место на диване.

-- Все сказал. Сейчас будут, -- доложил Пимен и остался стоять возле входа.

Долгое молчание прервали два монаха, они с трудом протиснули гроб в узкую келью. Тут же вознамерились переложить тело старца, но были остановлены келейником. Он на минуту отлучился, вернулся с большой белой простыней, постелил ее в гроб и вышел на улицу, чтобы не видеть, как ворочают тело самого дорогого ему человека.

Монахи вынесли покойного, гроб подхватили еще два помощника, подняли на плечи, и скорбная процессия направилась в сторону Воскресенской церкви. Архимандрит остался в келье.

Настоятель не знал, чтС собирался искать, -- лишь догадывался, он не был уверен, что это существовало. Смотреть особо было негде, поэтому поиски завершились в течение пяти минут. Сначала отец Гавриил заглянул под кровать, потом в диван и обнаружил там холщовый мешок. Архимандрит сунул в него руку и похолодел: он так не хотел, чтобы слухи и сплетни оказались правдой!

Увы, в ладони настоятеля зашуршали мятые денежные купюры. Он повернул мешок к свету и заглянул внутрь. Денег было много. В основном по сто рублей, но были тысячные и даже пятитысячные банкноты.

Настоятель опустился на диван, обхватил голову руками и стал вполголоса, со слезами на глазах причитать:

-- Зачем? Зачем ты это делал? Как ты погубил себя! Почему не справился с собой? Боже, милостив буди грешному Мельхиседеку. Господи, как умещались в одной душе такой грех и такая благодать? Господи, прости нас грешных!

Архимандрит подхватил мешок, еще раз напоследок окинул взглядом последнее пристанище схимонаха Мельхиседека и вышел.

Удары колокола известили о начале Божественной литургии. Настоятель быстро шел в свое обиталище и через минуту уже поднимался по лестнице на второй этаж. Он сильно спешил. Бросил мешок на стол, прикидывая, куда высыпать деньги, и не придумал ничего лучше, чем ящик письменного стола. Выдвинул его, освободил от всего лишнего и принялся перекладывать туда смятые купюры. Изредка попадались аккуратно сложенные пачки, перетянутые резинками.

Архимандрит оглядел денежную кучу, покачал головой и отправился в церковь, чтобы успеть к концу службы. После окончания литургии он отправил эконома пересчитывать богатство, а сам занялся обычными делами. Когда к полудню вернулся к себе, деньги уже лежали на столе аккуратными стопками, разложенные по номиналам.

-- Ну что? -- произнес настоятель, глядя на деньги.

-- Три миллиона триста девятнадцать тысяч пятьсот рублей, -- отрапортовал эконом и протянул сложенный вчетверо листок.

-- Ого! -- удивился настоятель и, приняв бумагу, спросил: -- А это что такое?

-- Это я там же нашел, -- ответил отец Николай, пожимая плечами.

Архимандрит развернул листок и вслух прочитал:

-- "Голубок не улетит".

-- И все? -- уточнил эконом.

-- Все.

-- Что бы могло это значить?

-- Боюсь, что тайну отец Мельхиседек унес с собой в могилу. Но что-то мне подсказывает: деньги тратить нельзя. По крайней мере до сорокового дня, -- задумчиво произнес настоятель, сокрушенно покачал головой и добавил: -- А ведь они сейчас ой как пригодились бы монастырю.

* * *

Минул девятый день после смерти старца Мельхиседека. Жизнь шла своим чередом. Хозяйство монастыря требовало немедленного ремонта, однако деньги по-прежнему лежали в сейфе архимандрита нетронутыми. Недостаток финансов настоятель старался восполнить своей активной деятельностью и трудами насельников обители. Только что он вернулся из новой котельной, где заканчивался монтаж оборудования. Финансов катастрофически не хватало, и сегодня он все-таки решил взять часть денег, которые необходимы были на срочную предоплату за пусконаладочные работы.

После трапезы ему предстояло принять нескольких посетителей как раз по вопросам денежных расчетов, поэтому он вызвал эконома. Через несколько минут тот уже поднимался по лестнице в скромные апартаменты. Следом за ним шел дежурный привратник. Эконом постучал в дверь и, получив разрешение, вошел.

Настоятель увидел за спиной казначея вратарного монаха и спросил:

-- Что-то случилось?

-- Там внизу женщина к вам просится. Плачет вся.

-- Проси, конечно. А что плачет-то?

-- Говорит, с ребеночком плохо.

-- Проси, -- еще раз сказал архимандрит и сел за рабочий стол.

Как только посетительница вбежала в кабинет, он поднялся с места и предложил ей присесть, но женщина кинулась ему в ноги с рыданиями. Догадливый эконом поднес стакан воды -- она отказалась.

-- Поведайте, что случилось? -- участливо спросил настоятель.

Женщина принялась путано рассказывать про свою беду. Маленький сын ее тяжело болен, и спасти его может только операция за рубежом. Значительную часть суммы удалось собрать, но денег не хватает, а времени уже нет.

-- Сколько надо? -- прервал рыдания посетительницы настоятель.

-- Пятьдесят тысяч, -- едва вымолвила женщина.

-- Только-то?

-- Долларов... -- Она снова заплакала.

-- Однако! У меня и денег таких нет. А сколько это в рублях? -- уточнил он у казначея.

Тот быстро посмотрел в компьютере курс покупки, пересчитал и доложил:

-- Три миллиона триста девятнадцать тысяч пятьсот рублей.

-- Сколько? Сколько ты сказал? -- привстал от удивления архимандрит.

-- Три миллиона... -- начал говорить отец Николай и тоже растерянно умолк.

-- Это что же такое получается? -- промолвил отец Гавриил, заглядывая в лицо эконому.

-- Получается так... -- Тот развел руками и опустил глаза.

Женщина, посчитав этот короткий диалог отказом, вновь горько заплакала:

-- Значит, улетит мой голубок на небо...

-- Как? Как ты сказала? -- переспросил настоятель.

Но ответа не последовало.

Тогда он достал из сейфа мешок с деньгами, положил на стол и сказал:

-- Голубок не улетит.

В глазах у него стояли слезы.

-- Отец, -- обратился настоятель к эконому, -- возьми эти деньги и помоги перечислить их куда следует.

...Уже в одиночестве, когда эконом и женщина удалились, архимандрит упал на колени, разрыдался и сквозь всхлипывания прошептал:

-- Прости меня, Отче, прости, прости...

Комментарии: 9, последний от 02/10/2017. © Copyright Бронников Андрей Эдуардович (anbro@sibmail.com) Размещен: 22/09/2017, изменен: 22/09/2017. 35k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2	Оценка: *9.8711** Ваша оценка:
Аннотация: Этот рассказ бл опубликован в литературном журнале Сибирские огни. Первоначальное название "Грех" (был изменен по предложению главного редактора) Читать его надо до самого конца и внимательно или не читать вовсе

Бронников Андрей Эдуардович Голубок не улетит

Бронников Андрей Эдуардович
Голубок не улетит