ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Цапков Валерий Владимирович
Гауптвахта в Кабуле

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.45*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Комментарии к фотографиям что-то не грузятся... Поясню позже...

  
  
  
   ГАУПТВАХТА В КАБУЛЕ
  
   ...Афганская война затягивалась. И постепенно, сквозь сумятицу первых боев, неопределенность положения и восточную экзотику, когда выяснилось, что мы здесь "всерьез и надолго", стали выкристаллизовываться элементы государственного механизма: таможня, прокуратура, комендатура. Как жизненно важный элемент армии, понадобилась гауптвахта. Ее разместили в старой тюрьме, на территории Крепости Бала-Хиссар.
   Поначалу мне казалось забавным, что когда-то, ка снег на голову приземлившись на эту землю с целью интерпомощи, кроме оружия и боеприпасов, понадобилось и гауптвахту тащить, чтобы сажать своих же. Но через короткое время службы в Кабуле "губа" воспринималась как нечто обычное, да и просто необходимое.
   Высокие стены, колючая проволока. Небольшой асфальтированный дворик, стальные решетки, стальные двери и замки, замки...
   Первый раз заступая в гарнизонный караул, я менял коренастого старшего лейтенанта, пехотинца. Он шутил, балагурил, разъяснял особенности службы, я же был внутренне напряжен. Всего час назад на инструктаже от начальника гарнизона я узнал, что этот старший лейтенант полгода назад, обнаружив, что одного подследственного нет, исчез - вместо него к будущим "зэкам" посадил своего солдата. Новый начальник караула "поштучно" принял подследственных, осужденных и арестованных в дисциплинарном порядке, а следом за ним, за его спиной, сержант из старого караула выпустил из камеры своего солдата. Соседи по камере шуметь. Естественно не стали. Они рассчитывали. Что ночью беглец, посланный за "чарсом", за наркотиками, вернется. Однако гонец попался. С европейской физиономией, без знания языка в незнакомом городе, он тут же оказался в густых сетях "пасущих" друг друга многолюдных разведок и контрразведок. Оказалось, что ночью часовой, вняв стонам за стальными дверями, проявил отзывчивость и человечность, патроном расковырял замки и выпустил подследственных и осужденных погулять из камеры в камеру. Замки - две железки с винтом, грубо выточенные на токарном станке, - вполне позволяли это.
   И вот, подозревая в сговоре всех, я шел считать арестантов. Старый начкар сочувственно покачал головой, видя, что я забрал все ключи и запер за собой решетку, отделявшую коридор, где были камеры подследственных.
  -- Камера, строиться!
   В первой камере сидело пятеро. С интересом глядели они на меня - чего им ждать в ближайшие сутки. Я их сразу разочаровал тем, что подошел к оконной решетке и подергал ее. Под их смешки я заглянул в "парашу", в бак с водой.
  -- Мы думали, человек...- с сожалением вздохнул один из них, стараясь, чтобы я этот вздох услыхал, когда я начал обыскивать их самих.
   Хоть это является требованием устава, обыск многие начальники караулов не делали, - брезгуя, ленясь или завоевывая уважение арестантов. Жалкую свою добычу - ложку, лезвие и шариковую ручку - я уносил под их откровенные смешки. Я шел по плохо освещенному коридору от камеры к камере, а арестанты, не обращая внимания на мои окрики, громко переговаривались, обсуждая меня, о чем-то, очевидно, сговариваясь:
  -- Он по уставу, и мы по свински!
  -- Козлу шмотки в гору!
   Смысл последней реплики я понял через сутки, когда при смене недосчитался двух подушек, одеяла и матраца. Окна в камерах, кроме решеток, были заделаны наглухо стеклоблоками, поэтому, утром собирая топчаны и постели, я счел лишним их пересчитывать. Выслушав доклад о пропаже, начальник гауптвахты, капитан Киселев, предложил восстановить потерю установленным порядком. Практически это означало следующее: пока не будут возвращены потерянные вещи, в качестве "заложника" на гауптвахте остается начальник караула или его помощник. Мне тогда пришлось оставить в камере своего помощника, друга Костю, командира взвода, старшего лейтенанта. Его я вызволил на следующий день, выменяв необходимые вещи у начальника вещевого склада на несколько килограммов мандаринов, крупных джелалабадских мандаринов, которые практически круглый год продавались на каждом углу в городе.
   Отыгрался я через месяц, когда снова заступил в гарнизонный караул. Дел в прокуратуре велось много, продвигались они медленно, подследственные и осужденные в большинстве остались те же. Узнав меня, они попытались применить тот же трюк. На этот раз это им не удалось.
   В одной камере из шести подушек сделали пять, распихав вату из одной по остальным. В другой камере одеяло изорвали на узкие полоски и вытолкали через узкую, не замеченную мной щель в стеклоблоках за окно, выходящее на пустырь. В третьей камере порвали поролоновый матрац и, спрятав куски на теле, во время прогулки попытались утопить их в "очке" туалета.
   Этот раунд был в мою пользу. Карцер, крохотная темная комнатушка, в эти кутки не пустовал. Впрочем, победа эта удовольствия мне не доставила.
   Поразительно было, как среди этих парней, еще ни дня не пробывших в настоящей "зоне", рождалась классическая тюремная "отрицаловка". Между заключенным и охранником любви быть не может, это понятно. Но постоянную подпитку отрицаловка имела от неравной требовательности начальников караулов. Та тысяча мелочей, которая каждодневно окружает нас в быту, в камере, согласно уставу гарнизонной и караульной служб, запрещены. Поэтому для лишенного свободы в символ этой самой свободы превращается жалкая мыльница, пуговица, таблетка аспирина. Ну а то, что алюминиевая ложка, даже карандаш в камере могут превратиться в оружие, это отдельный разговор. Неравная требовательность начальников караулов по этому, принципиальному для арестованных вопросу, постоянно прибавляла ненависть и озлобление. Особенно тяжело было проявлять принципиальность в отношении офицеров, находящихся под следствием. Сколько я ни заступал в караул, в камерах сидело двое-трое офицеров. Статьи обвинения были в основном за насилие над населением в районе боевых действий, дурное обращение с военнопленными, были и обвинения в несанкционированном открытии огня, приведшем к гибели местного населения. Первая же офицерская камера, в которую я вошел, смутила меня: печенье, консервы, кипятильник, свитера и тому подобное.
  -- Мужик, до тебя никто ничего не трогал, а мне до суда больше месяца...
   Компромисс мы нашли в том, что наиболее "криминальные" для устава вещи перекочевали в комнату начальника караула на хранение, с возможностью использовать. Но в период конфликта с подследственными, после пропажи казенных вещей, я все же перетряхнул камеры. На дне бидонов с водой попадались украденные ранее кружки и ложки, в стенах были выдолблены узкие глубокие отверстия для сигарет и спичек, обшитый стальным листом потолок также таил кое-какие вещи.
   Больше всего было напрятано в камере, где сидели два солдата из аппарата военных советников, которые обвинялись в воровстве для продажи. Почуяв запах кирпичной пыли, я насторожился и, приглядевшись, обнаружил в окне, под стеклоблоками, свежую дыру шириной в руку. Быстро заперев их в другую камеру, я выбежал на крышу "губы" и увидел, как под тем самым окном бродит со скучающим видом писарь гауптвахты, солдат.
   Криминальную загадку - что это было и что намечалось, я так и не разгадал. Возможно, это была коррупция на солдатском уровне, хотя, солдат из аппарата советников в месяц получал во много раз больше, чем простой пехотинец или десантник, уровень мог оказаться довольно высоким.
   Кто и за что сидел на гауптвахте?
   Самым многочисленным был отряд арестованных на несколько суток в дисциплинарном порядке. Всего с Кабульского гарнизона набиралось до восьмидесяти арестованных солдат и сержантов, и до десятка офицеров. Формулировки причин ареста были удручающе однообразны: за нарушение распорядка дня, за нарушение формы одежды, за нарушение дисциплины строя. Редко появлялось что-либо другое. За этим крылась постоянная проблема - как наказать подчиненного за драку, за воровство, но не оставить при этом никаких следов в документах. Система жестких наказаний для офицеров за проступки и преступления подчиненных как будто специально была создана, чтобы отучить нижнее звено исполнителей от привычки сообщать истинное положение дел и тем самым портить настроение верхнему звену. Солдат моей роты как-то был обвинен в угоне "Волги" прямо из дворца, машина была одного из гостей Барака Кармаля, угнана была прямо со стоянки, охраняемой как афганской, так и нашей госбезопасностью. Хотя все было очевидно, юридически его вину доказать не удалось. Чтобы не позориться, местное руководство 9-го отдела КГБ конфликт замяло, благо, машина вернулась, а солдат был посажен на гауптвахту "за самовольный выход из караульного помещения, в чем он сам поспешил признаться, с ничего не значащей формулировкой "за нарушение правил гарнизонной службы". С той же формулировкой сидел несколько суток на гауптвахте солдат, кравший бензин, предназначавшийся для "Мерседеса" главного военного советника при Правительстве ДРА, и тайком продававший его охраннику на воротах посольства ФРГ.
   Сменяясь с караула, пришлось как-то оставить в камере одного из своих выводных. Солдат был наглый, с садистской стрункой в душе: будучи выводным, он с наслаждением командовал арестантами, стараясь найти повод пнуть их ногой, ударить прикладом. В роте в отношении с молодыми солдатами он был таким же подонком. Он не был "дембелем", но его круглых, навыкате глаз и плотоядной усмешки все боялись, боялись жаловаться на него. Исключить из комсомола тоже не было возможности, на собрании не раздавалось ни одного звука, когда я пытался вывести для обсуждения. Эту ненормальную ситуацию - подонка невозможно исключить из комсомола - я решил ненормальным, позорным для меня и для комсомола способом: украл у него комсомольский билет, порвал, а обрывки утопил в "очке" туалета. А когда на гауптвахте он опять кого-то ударил прикладом по спине, я просто оставил его в камере с теми, кем он еще час назад помыкал. Записку об арестовании я привез на следующий день с формулировкой: "за проявленную недисциплинированность". Забирали мы его с "губы" с синяками на лице, ссадинами на теле. Впрочем, урока ему хватило лишь на месяц, а потом снова началось балансирование, с его стороны поступки на грани преступления, а со стороны командиров - эквивалентные наказания, порой также на грани преступления.
   Да, с неотвратимостью наказания за преступление обстояло трудно. Не случайно все подследственные и осужденные, ожидающие отправки в Союз, кого ни спроси, уверяли, что виновны лишь в том, что попались.
   Так и шла служба, порой отнимая больше нервов на борьбу со своими, чем с "духами"...
  
Оценка: 6.45*5  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023