После Грозного я еще недолго терпел милицию. Недолго жил в этом маразме, в этом государстве графоманов и карьеристов. В ней же невозможно работать, в нашей милиции!.. Это труд сумасшедших - отдавать себя службе и не иметь за нее ничего, кроме взысканий и уголовных дел. И я ненавидел себя, что сидел целыми днями на совещаниях, вкалывал снова на "план", сутками разбирал новые заявления идиотов, которые, побоявшись идти к психиатру, искали помощи у меня.
Теперь, когда я давно оставил милицию, я понял, чего мне не хватало тогда. Оружия. Автомата или хоть пистолета. Когда бы были они у меня, я бы меньше страдал от работы, меньше бы обращал внимания на этот бедлам. Пистолет в кобуре, автомат на ремне - они дают человеку свободу, и возвращают веру в себя. Это не угроза другим, это лишь внутреннее спокойствие. У меня есть оружие, значит, я всегда смогу отстоять свое имя... Но после Грозного мне уже не везло с оружием. Когда-то я без присмотра таскал АГС, а вот пришло время, мне не дали и пистолета. Я никак не укладывался в норматив. У меня были порваны связки на пальцах, и с опозданием в две секунды я заряжал магазин. И инструктор, обычный уставной служака, всегда ставил заслуженный "неуд". Мне часто не хватало на службе его пистолета, я часто попадал в ситуации, когда он нужен был позарез. Часто хватался за камень или за палку. Но я презирал инструктора за верность уставу, и ни разу ни о чем не просил. А позже прочел у какого-то писателя: "Пусть по уставу служат те, кто пороха не нюхал". И понял, что был тогда прав.
Я очень тосковал по Чечне. Вспоминал Грозный, жалел, что уехал оттуда, что не согласился на новый контракт.
Не согласился на новый контракт... Теперь, когда давно написан "Комендантский патруль", когда найден и опубликован, считавшийся мною потерянным "Ночной патруль", я хочу рассказать правду, которую замолчал в обоих романах. Я испугался. В ту осень 2004-го, когда нужно было подписывать новый контракт, я испугался смерти. Почувствовал, понял, что стоит поставить роспись и полетит моя голова. Я знал даже месяц, когда она покатится с плеч: август. И мне стало страшно. И именно страх отправил меня домой. Я должен был остаться, должен был подписать новый контракт, но у меня не хватило духа.
Как я корил себя после, что испугался!.. Как ненавидел за трусость, как хотел доказать себе самому, что тоже достоин смерти!..
Предчувствие не обмануло меня, и время лишь подтвердило всю правоту.
Это случилось в обычный день, в перерыве между планеркой и совещанием. Я спал на лавке в большом кабинете службы. Спал, пока меня не подбросил на ноги голос: "Проснись. Тебя только что убили в Грозном".
- Какое сегодня число? - уставившись на часы, стоял я у своей лавки.
- Семнадцатое августа, - даже не обернулись, сидевшие за столом участковые.
Всё было верно. На часах почти что обед. А в Грозном раннее утро. Время зачистки или инженерной разведки.
17 августа 2005 года - день моей смерти. Она по привычке явилась на старый адрес, но никого не застала на месте. Но я знал, что смерть все равно найдет меня в Грозном. Не в этот, так в следующий день.
В сентябре я написал рапорт в Чечню.
Я знал, что погибну теперь. Спрашивал себя самого: "Что?.. Неужели меня убьют?.." И сам себя хоронил: "Да, Артур, ты погибнешь. Осталось совсем немного. У судьбы не бывает ошибки. Ты испугался тогда, но хорошо, что не боишься сейчас. Ты мечтал о покое. Ты его обретешь". Все друзья знали, что я не вернусь. Один в споре со мной, неожиданно выронил: "Зачем перечить покойнику?.." Второй, услышав первый раз о поездке, уже хвастал другим: "В Чечню уезжает. Его скоро убьют". А у меня бились в руках зеркала, а у меня из пальцев валились ножи. А я знал даже дату: 23 марта 2006 года - еще один день моей смерти.
У меня заканчивалась жизнь, а я ничего не делал, чтобы этому повредить. А только наоборот был полон унылой надежды на смерть. По вечерам я брал календарь и пересчитывал дни. Да, не сколько уже прожил, а сколько еще осталось. Их было так много, этих мучительных дней, они так ленились идти, что я начал переживать, что по капризу судьбы вдруг остановится время. Я стал бояться, что буду жить вечно.
Я не был никогда суеверным, а здесь поверил во всё. Вышел из дома, забыл какую-то вещь - не возвращался. Нечаянно просыпал соль - плевался через плечо. Пробежала черная кошка - пятился назад и поворачивал на другую дорогу. Мне казалось, любая из этих примет способна вызвать единственную беду - мне даст отставку Чечня. Как-то попал в руки автобусный "счастливый" билет. В жизни бы не посмотрел на него, а тут загадал желание - еще раз увидеть Грозный - разжевал и проглотил. Помню, держал его во рту и думал: "Как люди жрут эту гадость?"
И все же главное, что толкало меня на смерть, было в другом...
Грозный остудил мое сердце. Никогда после Грозного я уже ни в кого не влюблялся. Не посвящал кому-то стихи, не страдал без чьего-то внимания. До Грозного у меня бесилась душа. Я сходил с ума по случайной знакомой девушке. Я подходил к первой встречной и уже верил, что встретил любовь. Влюблялся утром в одну, а вечером терял голову от другой. Путался в именах, в телефонах и лицах. Одна была нимфой, другая богиней, а третья грацией. И в моем сердце уживались все! Мне снились даже заочно знакомые по фотографии. Я не мог жить, если по кому-то не сохла душа, если не мечтал о первом застенчивом поцелуе... И вот меня всего лишил Грозный. Всё это кануло в прошлое: волнения, бессонные ночи, признания и стихи. Осталось лишь равнодушие и пустота. Я уже не хватался за сердце, когда мимо проходила красавица. Уже не бежал ее догонять...
Грозный остудил мое сердце, и Грозный дал мне любовь. Настоящую, невымышленную любовь. Он прогнал всех Светлан, Ален, Катерин и дал мне Единственную. Одну мою Женщину. Оказалось, она здесь на земле, оказалось, я зря боялся, что задержалось её рождение.
Она есть во Вселенной, истинная Любовь. Она не выдумка суицидников и поэтов. Ее нужно лишь заслужить.
Но как коротка, как трагична была единственная эта любовь! Как мало дней на моих коленях сидела Женщина!.. Как мало дала поцелуев, как редко глядела в глаза...
Грозный дал мне сполна насладиться счастьем. Он всё отодвинул в тень и показал главное, самое важное, самое светлое, что бывает в человеческой жизни. Пускай на минуту, пускай на беду, но меня посещала Любовь! Стояла в дверях и держала в ладонях, выброшенное за порог мое сердце. И, уходя, разбила его на куски...
А потому, мне больше незачем было жить. Мне нужно было успеть к самолету до дня своей смерти...
Но что-то произошло. Я давно попрощался с любовью, давно не ждал её у дверей. Но напоследок захотел еще раз увидеть свою Женщину ...Она назвала меня сумасшедшим и не открыла этим никакой тайны. Она знала, что не будет возврата нашему счастью, она поняла меня и не пыталась отговорить. И все же она верила в лучшее... Прощаясь со мной, она оставила мне маленький медный крестик. Медный нательный крестик с распятым Христом. Мне - безбожнику, который не имел для бога ничего, кроме скверного слова! Который только и знал, как совать в небо кукиш и выкрикивать вдогонку "Хрен тебе! Мы еще поживем!" ...Никогда я не принимал более дорогого подарка. Ничего не держал так бережно, как этот металл. Потому что его мне дарила Любовь.
Сбылось всё то, о чем говорил мне в Грозном чеченец Плюс. Не война привела меня к Богу, не ненависть отправила в церковь, и не зло смирило мне душу. Всё это совершила Любовь.
Впервые в жизни я пришел в церковь. Впервые сказал Богу "Отец"...
Бог поменял мне судьбу. Там у зажженных свечей, где издавна стоят, не покрыв головы, кончилась моя полевая дорога. Я понял, что не будет смерти. Куда-то ушла эта тьма, заполнявшая душу. Что-то переменилось во мне в этой церкви, будто появился другой человек. Я входил туда мертвецом, а выходил, как с воскресения. Пусть с той же холодной душой, пусть всё еще без надежды, но все же живой.
...На следующий день мне отказала Чечня. Никто не подписал мой рапорт на возвращение.
А Грозный вряд ли остался без жертвы. Наверное, кто-то другой был убит в день моей смерти - 23 марта 2006 года.
Ночь в октябре. Непроглядная тяжелая ночь. Она входит во все дворы, ее не держат никакие заборы. Сырая холодная ночь. С дождями, с пустыми балконами, с особым своим безмолвием.
Ночь - подруга воров, одиночества и печали. Она бродит под окнами и, не разбив стекла, свободно входит в мой дом. Ночь живет во всех комнатах и не спешит за порог. Я жду ее. Я так переживаю, что однажды она забудет дорогу сюда. Что день навсегда оставит здесь яркий свой свет.
Я жду эти ночи, потому что с ними приходишь ты.
Рана моей души! Бедовая моя звезда в созвездье Близнецов! Зачем ты приходишь из прошлого?.. Безжалостный призрак, которому открывает ворота ночь...
Не сам ли я говорил: "Если расстанемся мы сейчас, то больше не встретимся никогда"? Не сам ли пророчил эту беду? Не сам ли ушел, оставив тебя одну? И какой теперь день винить в том, что случилось? День нашей встречи или разлуки?
Я сам бросил тебя, оставив одну. А потом, забыв, что не повторить прожитого вчера, напрасно вернулся обратно. Напрасно хотел начать все сначала, и с белого листа написать новую нашу историю. Я совсем не думал о времени. Совсем забыл, что жизнь только однажды пишет свою историю, которую нельзя изменить. Что есть минуты, которые тем и дороже, что не пройдут второй раз. Что всё убивает время...
Оно свершило над нами свой суд, беспощадное время. Помнишь, мы стояли на эшафоте, а оно читало нам вслух приговор? А потом суровой рукой обирало наши карманы и души. Не оставив ни гроша от прежнего счастья. И ветер перемен - цепной пес на страже у времени - растрепал, разорвал все надежды и чувства.
Мы устали друг от друга, нашли важные другие дела, простились и поклялись никогда не встречаться снова. Все проходит на этой земле, и даже солнце однажды начинает светить для других.
...Ночь в октябре. Мне бы уснуть в эту ночь, а проснуться в июне. Да не в этом, а в прошлом году. Где на теплых аллеях лета еще не провалила своего спектакля первая в жизни любовь. Где ты бежишь прятаться за деревья, а я не могу дождаться, когда тебя подведут ноги, чтоб ты повисла у меня на руках. Где между нами еще не выросли пропасти, где не бежала вода из глаз и не отправлялись в свой путь поезда.
А помнишь тигра? Красного, как краска стыда. Мягкую из магазина игрушку, толстую и неуклюжую, на половину кровати. Где этот хищник, получивший наказ тебя охранять? Также живет в твоем доме или давно выставлен за порог? Выдрать бы ему усы, что позволил тебе убежать!
А день, когда я уезжал?.. Рейсовый автобус с маршрутом в один конец. Набитый людьми салон, с единственным незанятым местом. А рядом, в двух шагах от разлуки, мы не можем расторгнуть объятья. И женщины у окна с улыбкой отводят глаза. И даже шофер не торопится жать на клаксон ...Откуда нам было знать, что мы спим. Откуда ведать, что завтра разбудит беда.
Да, неужели всё это было?! Неужели не рухнули стены, когда я уходил? И не слетели двери с петель, когда, вернувшись, я в них постучал?.. Да, всё это было. Но устояли стены. И двери не упали от стука. И мир не зашатался от этой драмы.
Да, неужто я всё это помню? Через месяц, через год, после стольких обид, что нанесли мы друг другу словами и письмами. Неужто не поросло целебной травой забвения это прошлое?.. Нет, не поросло. Нет, не забылось. А только наоборот сделалось еще ярче. Еще невыносимее и больнее.
...Теперь я не жду, как раньше, нашей случайной встречи. Я видел тебя вчера или неделю назад и прошел мимо. Прошел мимо, не оглянувшись, отвернув в сторону бесчувственное лицо. Не подбежал, не окликнул, не задрожал. Потому что давно ни во что не верю. Не верю, что может вернуться прошлое - я уже проводил опыт над ним. Не верю, что есть силы у будущего - оно слабее любого прошлого. Всё кончено в моей жизни. Упали все звезды, разбились мечты. И время зачитало нам приговор: "Виновны! Казнить, нельзя помиловать!"
Теперь я не хожу по нашим аллеям, не бью задаром ног и сапог. Не потому что лужи затопили асфальт, не потому что пропало тепло. Я не хочу встретить тебя. Я ненавижу всё, что было на этих аллеях! Ненавижу себя, что поверил в Любовь. Ненавижу тебя, что стала ее причиной. Не хочу помнить минуты из прошлого счастья. Эти дурацкие дискотеки, где надо было перед всеми кривляться! Эти шатания по ночам, где, вместо комнат был парк, а сон заменяла бессонница. Твой институт, что забирал тебя днем. А эти глаза! Зеленые, словно тоска ...Поганый, поганый цвет! Сколько горя у меня с ним мыкано, да еще сколько мыкать?! ...И вот мне не хватает воздуха, если я вспоминаю тебя. Мне не хватает ночи, чтобы перестать ненавидеть.
Ночь в октябре. Когда она прекратит походы в мой дом? Когда перестанет указывать путь дочери Близнецов? Когда я избавлюсь от них обоих?!.
...Утро караулит ночь. Оно гонит из дома всех посторонних и сжигает мост в прошлое, по которому мы ходим друг к другу. Бегут с площадей туманы - нестойкий дым нашего пожара - и поднимается бледный, как разбавленное вино, восход ...Серый унылый город, по грязным дорогам которого бродит серый унылый дождь. И совсем плох этот день, и совсем пуст высокий порог. И нет конца моей неизлечимой болезни...
День в октябре. Я буду ждать его окончания, чтобы снова вернуться в ночь.
Когда-нибудь мы с тобой, отдельно друг от друга, пройдем по дорогам, где вместе считали шаги. Пройдем ненароком, мимоходом, случайно оглядываясь по сторонам. И неожиданно вспомним что-то далекое, что-то теплое и родное, что было оставлено на этих дорогах. И пусть это не будешь ты для меня, и пусть это не буду для тебя я. Но что-то все-таки будет. Что-то очень важное, хорошее, доброе. То, что не забывается никогда, как бы не подводила память. То, о чем уже сейчас плачет уставшее сердце.
Я давно хотел уйти из милиции, но не так, как это пришлось.
Какая разница, в каком городе это случилось и что за люди приняли в этом участие. И Бог мне судья за то, что перед этим я натворил.
Моя история "оборотня" началась за три года до уголовного дела. Еще до Грозного. В то время, когда я только получил звание, только пришел работать в милицию.
...Мы, два молодых участковых, уже заканчиваем дежурство. Я собираю в кабинете макулатуру: на два воза справок и протоколов. Напарник, отправленный в рейд по наркотикам, полощет горло в бичевском кафе. Оно стоит прямо через дорогу, и никогда не имело лицензии на то, что горит. Напротив участкового сидит случайный прохожий с таким же стаканом в руке. Объявленный в федеральный розыск преступник. Жестокий супруг, в семейном скандале сломавший позвоночник жене. Отправивший ее до конца жизни слушать скрип инвалидной коляски. Зачем он открыл свое имя, зачем рассказал эту тайну - тоже тайна для нас. Может, его доконала совесть, может он устал прятаться по углам. Видно, он просто хотел исповедаться, да вот не в те уши подал раскаяние. Дослушав историю до конца, напарник достает служебные корки и объявляет: "Задержан". Он не по форме подался в рейд, и прохожий просто перепутал, кому вывернул душу.
Участковый показывает в окно и говорит: "Иди. Расскажи лейтенанту, что было сейчас. И пусть он примерит тебе наручники". Говорит "Иди", и остается в кафе допивать водку.
И этот преступник выходит на улицу, переходит через дорогу, толкает двери моего кабинета, и рассказывает все, что случилось в кафе. Закончив свою историю, он отрешенно стоит у стола, словно не знает, что можно бежать. Стоит молча, опустив руки, как разорившийся купец. Он не оказывает никакого сопротивления и сам одевает, протянутые наручники.
Нужно звонить в отдел, и я беру телефон.
- Стой, лейтенант. Что будет тебе за это? - впервые поднимает он голову. - Звание дадут?
- Нет, - серьезно отвечаю я.
- Премию?
- Нет.
- Благодарность?
- Нет.
- А что? - совсем садится его голос.
- Ничего, - знаю я всё наперед.
Он должен сказать что-то еще, но уже не хватает времени. В трубке уже идут гудки.
- Отпусти, лейтенант, - понимает он, что пропал.
- Нет, - верен я долгу.
У него кончились все надежды. Он понял, что зря торговался, и всё потерял.
- ...дай позвонить и десять минут, - просит он последнее, что осталось перед тюрьмой.
И я сбрасываю набор.
Зачем я это сделал тогда? Дал позвонить и продлил его срок на свободе. Не знаю. Может быть потому, что он мало просил.
Через десять минут в двери вошел человек. Не на последнюю копейку одетый, невозмутимый, как в море скала. Вовсе не родственник, не брат и не сват. Пришедший не для прощания и не для слез. Для беззакония.
- Что нужно? - выходит он со мной в коридор.
- Ничего, - всё равно мне, кто он такой.
- Так не бывает. Человеку всегда что-нибудь нужно, - говорит он и дает мне в руки удостоверение депутата. Называет пару фамилий, которые у всех на устах.
- Ему не сидеть, - кивает он в кабинет. - Это мой друг.
"Сидеть", - думаю я. И только сейчас понимаю, что судьба бросает мне в руки единственный шанс. Неповторимый свой шанс. Что вот он - момент, когда можно взять от жизни сполна!
Но мне не нужно золото. Я не хочу быть генералом, и у меня нету врагов, которым пора на тот свет. Что же тогда просить?!.
МЕЧТУ!!!
- Мне надо путевку в Грозный! - выпаливаю я депутату в лицо.
Он ждал любой суммы, был готов к любой жадности, но не предполагал услышать безумие. Ему нужно хоть пару секунд, чтоб взять себя в руки.
- А кто же тебе не дает? - даже не сразу задает он глупый, чтобы выиграть время, вопрос.
Я выбил его из колеи. Он что-то у меня спрашивает, а я вижу в глазах: "Идиот!.. Ты или смеешься надо мной, или вправду потерял голову..."
...Я вызываю преступника в коридор, снимаю с него наручники и, взяв лишь обещание исполнить мечту, отпускаю обоих. Они так и уходят, не веря в то, что случилось. Тихие и потрясенные. Нежданной свободой один, невиданной болезнью другой. А я, оставшись на месте, ликую, что за самую дешевую цену - горе других - выторговал себе мечту.
Я возвращаюсь один в кабинет.
- Что? - приходит в себя задремавший напарник.
- Компьютер нам принесет, - вру я напропалую. - Больше не будем стучать на машинке.
- Нормально, - опускает он мутный взгляд. - Молодец, что подумал про всех.
...Депутат ничего не успел. Даже при длинных его руках нужно было время. А жизнь не дала ему шанса. На следующий день меня выхвали в кадры, и определили два дня на сбор. Судьба сама, без чужой помощи, тащила меня в Чечню.
За эти три года я покаялся много раз, что в тот день натворил. Много раз после Грозного приходил в ту халупу, где нам попался преступник - бичевское через дорогу кафе. Не однажды являлся в спортзал - место его тренировок, о котором случайно он рассказал. Всматривался в лица прохожих, надеясь исправить ошибку. И никому не рассказывал низкую эту историю. Не от того, что кто-то осудит, а оттого, что, наоборот, не будет суда. Ведь кто-то бы понял, кто-то бы покрутил у виска пальцем. Но вряд ли бы кто осудил. Единственный же судья, кто знал это дело, и без конца выносил по нему приговор, была моя совесть.
Но видно за все существует расплата и причиненное другим горе, однажды вернется к тебе.
...В 2006 году мы приволокли в отдел пьяного малолетку, "поливавшего" в парке кусты. Именно приволокли, за шиворот, да как пришлось. Сколько мы вытерпели оскорблений в свой адрес - не важно. Как нам после сказали в прокуратуре: "Про это забудьте". Приволокли с сопротивлением, с криком, с шумом, в наручниках. И с синяком на лице. Как появился этот синяк никто и не помнил. Слишком много было возни, отпора и попыток бежать. И наручники-то застегнули на нем лишь тогда, как положили в землю лицом. И никто не видел синяк, когда мы заходили в отдел. Может, нам было и не до этого. Ведь не было ничего такого во всей этой истории - привычная наша работа. Приволокли - написали рапорт - закрыли - освободили.
Но нас подвела обычная человеческая трусость. Дежурный - майор милиции, толстый потный мужик - просто напугался разбора. Так орал на весь этаж наш задержанный: "Я вас всех посажу!" И никто из нас не обратил внимания, как этот дежурный втихаря его отпустил. Майор пошел по пути наименьшего сопротивления. Он не стал оформлять задержание; зачем ему лишняя суета? Он лишь вызвал "Скорую" для освидетельствования крикуна. Врачи нашли в крови спирт, нашли ушиб на лице. Никто не составил на него протокол задержания, никто не застраховал нас от дальнейшей беды. Вышло, что мы незаконно задержали, плюс, избили ребенка. Он ведь не доставлялся в милицию. Об этом не было ни одной бумаги, кроме наших двух рапортов. Да кому они были нужны, наши ненужные рапорта? Кто бы поверил нам, милиционерам, когда на самом высоком уровне взялись с нами бороться?
Куда пошел этот обиженный? Конечно, в прокуратуру. Там никто не смотрел, что он вор. Что на "ты" с наркотой, что состоит на учете в милиции. И отец у него тоже вор, и только что в очередной раз вышел из лагерей. Не знаю, насколько обрадовались в прокуратуре, но мне показался в копеечку белый свет. Я оказался самым виноватым, как старший экипажа и офицер. И пошел по самой знаменитой в наших кругах статье: "превышение должностных полномочий"; по самой ходовой ее части, "с применением насилия", и на самый высокий срок: "до десяти лет лишения свободы". Только из-за того, что один майор - толстый, потный мужик - не стал составлять протокол. Только из-за того, что в нашей стране есть "план", по которому милиция бросает за решетку граждан, и по которому прокуратура отправляет вдогонку милицию.
...Нет, не жаль мне было себя. Обидно. Обидно до боли, до слез на глазах. Никто не помог мне тогда. Напрасно стучал я в начальственные приемные, напрасно искал в них защиты. Все отворачивались, все разводили руками и спешили прогнать. "А что мы можем?" - прятались от меня одни, "Здесь уже дело за адвокатом", - учили другие, "Ты же знаешь политику генерала - не помогать, если вмешалась прокуратура" - шепелявили третьи. А у многих из них я когда-то служил, а многих застал еще в майорских погонах. И вот все, словно шакалы, бежали, поджав хвосты. Все верно. Они могли только кричать, могли только требовать и наказывать, но упали бы замертво, если б вдруг помогли.
Обнадеживали меня, как могли, свои офицеры и рядовые. Собрал какие-то бумаги мой замполит, хорошую характеристику дал командир. Да разве это что-то значило для суда?..
Ничего и слышать не хотел прокурор. Лютовал, как мог следователь. Росло уголовное дело. И с каждым днем приближалась тюрьма... Уже не рассказать всего в этой истории. Не расспросить подонка адвоката, о чем за моей спиной он шептался с прокуратурой. Как советовал мне сознаться во всем, чтобы убавить срок. Что за мания была у следователя взять меня под арест и по одной неявке объявлять в розыск? Почему не было никакого закона, чтобы нас защитить? Всё против нас, всё на руку нашим врагам.
Это дело вертели, как дышло. Из крови малолетки куда-то исчез алкоголь, на шее взялись следы удушения, после работы следствия замолчали, словно зашили им рот, нужные нам свидетели. И заговорили другие, которые знать не знали, как все началось.
На беду или на счастье, да, скорей на беду, я вновь остался без пистолета. Я лишь недавно поменял должность и просто не успел его получить. Нет, у меня не было злобы на заявителя. Таких, как он, по две пары в стакане воды. И я не собирался его убивать. Хотя это был самый верный удар: удавить где-нибудь в парке, вывезти за город труп и этим обрушить все дело. Нет. Мне нужен был следователь и прокурор. Но у первого была толстая, не для моих пальцев, красная шея, да еще до черта здоровья. Второго я никогда не видел, и его надо было валить лишь на рабочем месте, прямо в собственном кабинете. За что? За обиду! За несправедливость! За то, что никто не вспомнил мою службу в милиции, скольким людям в дни мира и в дни войны подал я руку, за то, что никто не спросил, зачем я ездил в Чечню. Да просто для того, чтобы было за что сидеть. Не за синяк - на смех другим. За двух прокурорских - на уважение всем ...А у меня не было пистолета! Не было мины или гранаты!
Но пока не было, чем убивать, в мои планы не входила тюрьма. "Россия большая. В белый свет, как в копеечку... - размышлял я, куда бежать. - Ну, стану бандитом, ну, пойду воровать... Неужто буду противен себе? Ни капли". Как быстро изменилось мое сознание! Оказалось, что стоило загнать меня в угол, как сразу рухнули прежние ценности. Сразу поменялись местами "плохо" и "хорошо". Кончилось моё "хорошо"! Опрокинулось кверху ногами. Все изменилось! Закон - плохо! Милиция, в которой я еще числился - плохо! Идет за спиной постовой - за мной, догоняет патрульная машина - сейчас будут брать, сгорела лампа в подъезде - на площадке засада... А то, что всегда было "плохо" - беспредельный преступный мир - вдруг стало единственным местом, где можно было спастись. Все отрицательные герои - мошенники, разбойники, жулики - вот о чьих профессиях я с завистью теперь помышлял. Вот как собирался зарабатывать хлеб. Главное выбрать город побольше, Москву или Питер, где будет сложней меня отыскать. Пойти к своим, к "чеченцам", к "афганцам". Авось тоже не держатся за закон. Авось не сдадут за ломаный грош.
Но порой я совсем предавался отчаянью: "Да, разве это жизнь, когда всю жизнь в цене голова?! Когда награду за нее вправе получить каждый прохожий. И, неужто, кому-то всю жизнь везло со свободой?.."
"Везло со свободой..." - повторил я однажды, и вдруг вспомнил свое преступление. Вспомнил одного депутата, который однажды задолжал мне мечту.
Я нашел его в этот же день. "Нужны деньги. Нужно много денег. Затянулась твоя история. Еще немного и не распутать, еще чуть-чуть и будет финал", - сразу понял он всю катастрофу.
На следующий день я сменил адвоката. На следующий день дал объявление о продаже двухкомнатной своей квартиры. Я взял ее на деньги из Грозного и даже не успел в ней толком пожить. Оказалось, я зря ездил в Чечню. Зря отказывал себе целый год. Зря экономил, не посещал столовые, не пил и мало закусывал, редко тратился на патроны, не покупал лишних гранат. Ничего не пригодилось мне из того, что было с таким трудом собрано в Грозном. Я ничего не привез оттуда, кроме суицидной своей болезни и этой квартиры... И вот всё ушло прокурору. Какие-то крохи взял себе адвокат. И так и не вошла в мою квартиру жена, и так и не увидел я своих детей.
Но как велика низость людей! Как порой ненасытна человеческая душа!..
Прокурор обеими руками схватил эту взятку и словно провалился под землю. Взял эти деньги и испугался, что взял. Бросил отвечать на звонки, не являлся на встречи ...А дело шло дальше. А следователь не знал, кто там купил прокурора и продолжал шить белыми нитками. В его-то карман никто не сыпал монет. Он и не получал на меня никаких указаний, кроме единственного: "Оставить пока на свободе". И потому старался, как мог... Но в дело уже вошел адвокат. Он легко вскрыл всю подноготную этой истории: лживые показания лживых свидетелей, присутствовавших при "кровавом избиении" малолетки, пропавший из медицинских документов алкоголь, все оскорбления, все подложные бумаги этого следствия - то, на что бы никогда не посмотрели в суде. Милиционер всегда "оборотень" - известная формула, которая была в ходу по месту моего дела. Но хорошо поработал мой адвокат, и на глазах посыпалось обвинение. Зашаталось, закачалось на тонких ногах. Но окончательно рухнуло только тогда, когда в дом к потерпевшему явились со своими "понятиями" "воры". Явились и спросили с отца, - закоренелого ветерана тюрьмы, - как он посмел отступить от "закона" и написать жалобу на сотрудника. И только тогда отец принес в прокуратуру явку с повинной, что по злому умыслу была подана клевета. А следователь гнал его оттуда вместе с явкой, и не желал закрывать дело. Он ведь почти исполнил свой "план" - раскрыл еще одного "оборотня в погонах" и защитил от меня государство...
Все это тянулось не месяц, не два. Эта история писалась полгода. Она высосала из меня квартиру, все деньги и веру в себя. Я получил такой удар, что до сих пор не верю, как тогда устоял на ногах. Сначала я хоть мог себя прокормить, у меня хоть было на что купить завтрак или обед. А потом кончилось всё. Настали дни, когда я выбирал на рынке, что поставить на стол: соль или крупу. И на сколько грамм отягчить ими весы. Но потом не стало и этого. У меня был лишь лед в холодильнике да пресная в кране вода. Я ходил в гости лишь для того, чтобы поесть или взять в долг. Но часто мне было стыдно просить и, если кто-то был недогадлив, я уходил, с чем пришел - с легкими, как воздух карманами да с прежним желудком нищего. Эти дни заново пересчитали моих друзей. И я не во всех разочаровался тогда. Спасибо, ребята! За помощь. За деньги, за миску еды, за то, что, зная масштабы моего горя, вы хотя бы не подходили с жалостью.
...И все же как-то нехорошо, как-то трагично закончилась эта история. "У тебя типичная судьба русского офицера, - при нашей последней встрече сказал мне депутат. - Фронт, где тебе не хватило пули, - тыл, где как бы ты не умел воевать, не устоял против низости и клеветы, - суд, где в зале только предатели и бездушные, и ни одного с винтовкой товарища, - изгнание, тюрьма или виселица, как единственное, что тебе перепало за многолетнюю службу... Тебе повезло лишь в одном - что ты ненормальный. Сумасшедший, которому не отвалишь богатств ...Ты бы не устоял сегодня, когда бы три года назад просил у меня золото, а не Грозный.
Я все кишки вывернул из этого дела. Ты ведь не нужен был никому. Тебя просто по "плану" отправили из милиции в прокуратуру. Как зеков по этапу. Ты и был уже почти зеком. А еще и оказался не тупым постовым из крестьян, а кадровым офицером. Офицером, участником боевых действий... Какое громкое дело! Какой показательный, всем на зависть, процесс! Милиционер избил малолетку! Никто бы не знал, что ему полгода до восемнадцати. Каждый бы думал, что ты издевался над школьником, или терзал детский сад... Шоу хотели сделать, где были уже расписаны роли, где не хватало лишь одного клоуна в арестантском рубище, над которым смеялся бы зал... Типичная судьба русского офицера. Ничего больше, Артур", - уже навсегда прощался со мной депутат.
Что стало с отпущенным мной преступником, я не знаю. Мы рассчитались друг с другом за накопленные долги, и больше не связывались с милицией. Я уволился в том же году по собственному желанию. В последний день службы мне дали карточку-заместитель на пистолет. Можно было тут же его получить и, наконец, по собственным законам военного времени, постановить военную правду. Но если б оружие попало мне хоть месяц назад!..
Печально всё кончилось и для той стороны. Уже умер еще не старый отец, в розыске за какое-то дело, еще сохранившая молодость мать, и меняет нары на нары их брошенный сын. Мы разрушили семьи друг друга. Я не обрел собственной, а они не сохранили своей. Опера уголовного розыска - бывшие мои курсанты - сами без всякой подачи рассчитались за командира. Нет, мне не жаль никого по отдельности, но жаль этой семьи. Я давно не держу ни на кого из них зла. Ни на отца, что волком глядел на меня и по окончанию дела, ни на мать, что устраивала истерики у прокурора, ни на сына, с которого все началось ...Я не держу ни на кого зла. Ни на кого, кроме следователя и прокурора. Но, даст Бог, настанет день, и мы встретимся с ними на узком пути, где можно будет по локти заляпать в крови рукава!..
...А еще всего этого не знала моя мама. Ни о чем не догадывался отец. Они впервые прочтут в этой книге, что тогда случилось со мной.
Эх, мама, мама... Как же я все рассказал.
Вот так прошла моя служба в милиции. Ярко, на полном ходу, как единственный день. Промелькнула от зари до зари. И я не помню, сколько минут ходило по небу солнце, а сколько часов с него била гроза.
...Ну вот и всё. Не возвратить того времени, когда у тебя из карманов чаще повесток торчали патроны, а в руке удобней, чем папка, лежал автомат. Не возвратить Грозного. Не вернуться вновь в Барнаул, Красноярск, Пятигорск. Не одеть милицейскую форму, не подняться ночью на какой-нибудь пьяный скандал, на пожар или тревогу. Уже никто не придет к тебе просить помощи. И сам ты никому не сможешь помочь ...И вот, когда пришло время жить для себя, когда по ночам тебя не тащат с кровати, ты вдруг понимаешь, как пусто живешь. Вдруг открываешь шире глаза и видишь, что не было никакой службы Системе, что плевать было тебе на милицию, и не имел перед тобой авторитета Министр. Да, ты и раньше этого не скрывал...
Так что же было в этих погонах, о чем стоит жалеть? Почему теперь, когда они отлетели от плеч, будто погасли светлые дни, и опустилась вечная ночь? И ты сидишь один на темной обочине дороги, и полна падающих звезд цыганская твоя душа. И ни одна не исполняет желание...
...Проходи, путник. Здесь не помогут слова.
Большое видно издалека. Я понял теперь, что служил не Системе и не Министру. Всё это - пыль, за которой явится ветер. Я ПОМОГАЛ ЛЮДЯМ!
Оказалось, это важнее, чем собственная судьба. Оказалось, единственное, на что стоить потратить жизнь - это служение Правде. Это путь Справедливости и Возмездия, на котором и до тебя столько пропало без вести, столько лишилось голов. И дело десятое, сколько крови отдал ты на этом пути - каплю или полное море. Главное, что ты не боялся, что стоял, когда можно было лежать, и шел в драку, когда можно было бежать... Главное, что не жил для себя!.. Так было в Грозном! В Барнауле, в Омске, Махачкале. Так было, когда ты воевал, когда трудился и не стрелял. Носил бушлат воина или робу рабочего... Ты умел постоять за других! И когда просили рубаху, отдавал свою жизнь.
Так было. И должно быть всегда!
Человек, ты живешь в последние времена перед концом мира! И Справедливость, покидая его, оставила лишь на тебе последние свои следы. Теперь только тебе доверено жить для других. Потому что среди многих, кто слаб, ты единственный выбрал путь сильных. Путь служения Правде. И его нельзя поменять, как мертвецам не меняют гробы.
Помни об этом. И не жалей, если придется упасть. Да не на колени, а без головы.
У каждого наступает день, когда он понимает, что нужно без жалости поменять свою жизнь. Поменять на лучшую, на иную, и ничего не оставить от прежней. Кто-то женится или разводится, находит работу, бросает учиться и пить. Но проходит время, уходит жена или родятся дети, становишься ты богачом или нищим, и вдруг понимаешь, что как бы не трогал судьбу, так и остался топтаться на месте. Не изменил ничего и не поставил точку на прошлом.
Но то, что мы ищем, всегда находится рядом. Не надо хвататься за посох, чтобы его отыскать.
Это вечное. Это путь к Богу.
...Рустам! Каким тяжелым, каким долгим был для нас путь к истинной вере! Сколько мы исходили краев, да сколько в них развалили дворцов. Давило как нас непритворной бедой, топило как нас непролазной водой. И хлестала из каждой отдушины кровь, и ей полны были люки и сапоги. И слезы текли, как дожди, и дожди состояли из слез... Помнишь ли, друг, эти дни? У нас было много патронов, мы были хозяевами танков и батарей. Летели, куда мы хотели, снаряды и с нами считались владыки и города. Мы скоро решали, кому дальше жить, а сами жили скромней, чем церковный приход.
Я спрашиваю себя: почему мы не верили раньше? Неужели, чтобы добраться до Бога, нужно было увидеть ад на земле? Нужно было выбраться из топки чеченской войны. А сколько людей не вышли оттуда живыми?! Сколько из них обратилось в холодные головешки!
Прежде чем войти в божий храм, в этот тихий дом смирения и молитвы, нам пришлось отравить себя ядом вражды. Пришлось ненавидеть людей, давиться их кровью, ходить по костям. Первые храмы, что мы увидели в жизни, были, павшие в прах мечети Дагестана, разнесенные до фундамента минареты Чечни. В тех полуденных странах нам много пришлось побаловаться с огнем, много взрастить пожаров, учинить самосудов, поставить руин. Пришлось начать с худого, чтобы окончить добром.
Я не знал о Боге, пока не закончилась эта война. Он был лишь в сказках, в приметах и суевериях. Он существовал для нищих, для стариков, горемык. Я видел иконы - кривые лубки с нелепым блаженным. Я слышал молитвы - унылые вирши с дурным поэтическим вкусом. И я смеялся над этим Богом. Он был мне не нужен, как калека в строю. Ведь без него ходил я в походы, ведь он не таскал за мной вещмешок. И шли год за годом, зарастали полынью села и города, горела под ногами земля, и никого не было рядом со мной. Ни святых, ни угодников, ни ангелов, ни архангелов. Я сам выбирал, куда ставить ногу: в болото или на грунт. И всё не мог оставить Кавказа! И всё еще оставался в живых. И давно не считался со смертью. Так для чего трепетать перед Богом? Чем он всесилен, когда одно, что можно отнять - всего моя жизнь? А мне и не дорого всё, что моё! Пускай отбирает прямо сейчас.
Но вот миновала война. Миновала война, и я сам пришел с покаянием к Богу. Потому что потерял себя самого. Потому что так и не пригодилась никому моя жизнь. Ни своим генералам, ни вражеским рядовым. И не у кого было спросить: "Почему я остался жив? Что же такого я натворил, что при раздаче наград мне не досталось свинца?" И только Бог мог ответить мне правду. И когда я открыл Ему сердце, когда впервые вошел в Его храм, то услышал в себе тихий спокойный голос: "Жди".
И я понял всё. Понял, что весь кровавый пусть своей жизни, всё то время, потраченное на ненависть к ближнему, стало дорогой к истиной Вере. Что для того, чтобы поверить в добро, мне нужно было долго обниматься со злом. Нужно было сломать себя прежнего - гордого и слепого. Я понял, что сказанное Им "Жди" станет обязательным слагаемым счастья. Того самого счастья, что я искал много лет, когда не творил креста и молитв.
Теперь я знаю: Бог не оставит меня.
...Рустам, мы отдельно друг от друга узнали, что началась война. В тот день, когда были нужны добровольцы, тебя не оказалось на месте, а мне не хватило терпения ждать. И, честно, я совсем забыл про тебя. Но вот ты пришел в батальон, застал всех при сборах, и ни к кому не пошел за советом. Ты даже не отыскал меня, чтобы всё расспросить и решить. А, увидев в списке мою фамилию, поставил рядом свою. Потому что не мог остаться в казарме, отправив друга в беду. Потому что полез бы за ним в Сталинград и под Курск.
А, помнишь, как ты приехал ко мне на заставу? Прикатил с теплых своих равнин в мои холодные горы. В одном х/б, давно забывший, что такое зима. И походил по снегу, и снова забрался в бушлат. Ты бросил свой экипаж, а я оставил заставу, и мы долго сидели на самом краю ущелья, долго размышляли о прошлом и строили планы на будущее. Твое будущее было счастливее моего, в нем было столько надежды и радости. Ты так хотел жить и вернуться с войны. Тебя ждала девушка, и много писем имел твой карман. Пускай вы после расстались, разъехались, и на твоей свадьбе совсем не её хотели украсть. Всё это было потом, а может, и не было никогда. Но там, много лет назад, на самом краю ущелья, мы были втроем: я, ты и Светлана... Светлана... От слова Светлая, от слова Свет... Втроем, потому что у меня уже не было никого. И этим мы могли поделиться только друг с другом. И никто из чужих никогда не слышал про наши тайны... А еще, кроме надежд на будущее, мы прозой тогда говорили о настоящем. О том, что не видно края войне, что оба устали, что пора собираться домой. Это был май, а может июнь. Я просто не помню за давностью лет... Кончилось наше свидание и ты вернулся в разведку, а я продолжил сторожить облака. И мы встретились лишь в конце лета, лишь у вагона, что нес нас домой.
Прошло только несколько дней, и я засобирался назад. Туда, где остались без сторожа облака, где некого было отправить в разведку. Я позвонил на твой номер и вновь услышал твой голос. Он был таким же, как прежде. И мы еще сами не изменились тогда. Помнишь, тот разговор? Когда, забыв о себе, и ни о чем не спрашивая меня, ты решил всё один: "Я с тобой!" И был готов к сбору в этот же миг.
Спасибо, Рустам! И дай обнять тебя, за эти слова...
Но я, больной человек, не мог изломать твою жизнь. Не хотел, чтоб ты снова залез в сапоги. И отказался от помощи, понадеявшись на себя. Потому что не испытывают дважды друзей. Потому что я искренне желал тебе счастья.
Потом, несколько лет подряд, я искал и не мог тебя отыскать. Мне казалось, вместе с тобой сгинул я сам. Я думал, только моя вина, что прервалась наша дружба. Потому что я когда-то не написал, когда-то не позвонил, однажды оставил твой след. Понимаешь, мне не с кем было поговорить о Кавказе! Не перед кем открыть эту рану и нечем ее залечить. Мы мало водки попили с тобой до Кавказа. А там и не пили совсем. Потому что бросали с места на место наш батальон, растаскивали на заставы и блокпосты, тасовали взвода и роты. И часто не один аул стоял между нами, и не один километр лежал на пути. А так нужно было поговорить!.. И особенно после войны. О птицах, о звездах, о раненых и убитых, как падал в пропасть твой БТР, как гонял я по минному полю барашка. Поговорить о том, как жить, когда всё это кончилось...
Рустам! На всей земле не было такого человека, как ты!
Сегодня, когда через столько лет ты вдруг позвонил, ты унизил меня, обидел, наплевал в душу. Ты сказал: "Не трогайте меня больше, не зовите товарищем, забудьте, что было, и не ходите у моего дома..." Ты изменился за эти годы и решил изменить весь мир. Решил изменить меня, наше прошлое и общих друзей: Лешего, Старого, Доктора, Ворона... Всех, кто был с тобой на этой войне. Потому что тебе больше не нужны друзья на земле. Ведь от них ничего не имеешь, кроме злобы и зависти. Ведь они предают и бросают в беде. Однажды ты стал выше нас. Ты сделался другом Вечности, и пожелал друзей вечных: святых, пророков, посланников, ангелов. И всех их предоставил тебе Аллах. Ты погрузился в ислам и теперь никто не достоин входить в твой дом, кроме магометанина. Как больно, как тяжело было слышать твое высокомерное: "Приходите, когда решите принять мою веру!"
Рустам!!! Да, помнишь ли ты?!. Как нам на двоих светила одна звезда - костер. Как мы падали спать на одну и ту же кровать - землю Как вдвоем молились одному богу - судьбе... Это тебе первому должны были сказать родители о моей похоронке!.. А ты?!. Да, что же ты натворил!.. Это я, это Леший и Старый, предали тебя?! Это мы, твои товарищи, собираемся тебя обмануть и завидуем твоему покою?.. Да, что за змея укусила тебя, да, как твой язык повернулся на клевету?!
Рустам! Ты бросил нас! У нас итак никого не осталось, кроме друг друга! Уже ушли наши жены, растут без нас наши дети, а у многих этого не было и совсем. Только одно одиночество, только одна тоска, только одна надежда встретиться с прошлым. А всё, что осталось от прошлого - мы. Наш призыв 98-го года: Красноярск, Кемерово, Алтай. И больше ничего. Нет больше гор, в которых стреляли, нет больше рек, в которых тонули. Остались лишь мы. Осталась лишь старая песня, что нам, пацанам, когда-то пел на фанерной гитаре командир роты: "Ребята с Алтая, ребята с Сибири, ребята с Рубцовска, вы сильными были..." Помнишь ли, нашу мелодию?.. Не забыл ли, ты, нашу молодость?..
Рустам. Может, ты просто не знаешь?.. Что потерялся наш ротный, заглохла навсегда наша песня, и нет уже многих ребят. Что прошла наша молодость...
А теперь и ты уходишь от нас!
Стой, Рустам!!!
Стой, когда плачут друзья!..
...Нет. Так не бывает в жизни. Нельзя мерить по вере людей. Я убедился в этом там, в Грозном. Мои товарищи, милиционеры-чеченцы, одной дорогой ходили со мной, отламывали от одного куска хлеба и на одного врага поднимали оружие. Даже они говорили мне "брат". И многим из них я до сих пор ближе, чем тот, кто молится с ними в мечетях. Никто из чеченцев не сказал мне: "Приходи, когда решишь принять мою веру". Да, они звали меня в ислам, но, не потому что не любили Христа, а потому что я не верил в него. "У человека должен быть Бог! - говорили они, - Если нет Бога - пропасть тебе! Приходи к нам, русский".
...Что-то случилось, Рустам. Слишком много ночей отступило с тех пор, как догорели наши костры, - эти зловещие звезды войны, зажженные нами в дорожной пыли. Где небо считалось за крышу, траншеи шли за подвал, а батальон годился в родню. Где спирт был слаще вина, а одна из фанеры гитара с успехом играла все песни земли. Кажется, было это в Новолаке, а может в Дучи или Карамахах... Я уже и сам ничего не помню.
Нам нужно вернуться туда, Рустам. К тем кострам, где закончился наш прежний жизненный путь. Где мы не успели взять в руки Библию и Коран. Где не было ссор и глупых обид. Где нас, неверующих, когда-то свел Бог.
Ты слышишь меня, мусульманин?! Это я, христианин, зову тебе обратно!
Как я попал на эту свадьбу? Какой человек так посмеялся надо мной, выписывая пригласительный билет сюда? И зачем я пришел на пышные похороны своих надежд?
...Это случилось на Новый Год. Их свадьба была приурочена к веселому этому торжеству потому, что так решила она, потому, что, несмотря на возраст, она все еще оставалась ребенком, все еще наивно любила детский свой праздник. И еще наряднее был холодный день декабря, где на зеленых елочных лапах висела белая пена шампанского, свистели и пели пьяные гости, летел со столов и вдребезги сыпал хрусталь.
Какой же это был год? Как же мне вспомнить, что за календарь отсчитывал тогда последние свои часы?
...А еще перед этим был большой карнавал. Карнавал, на котором до упаду плясала вся эта свадьба. Карнавал со своими неизменными масками и костюмами - сатирами, чертями и ведьмами. А она, давно потеряв свой наряд, - сияющую маску Шахерезады, - с восторгом встречала цветы и, бросив букет, убегала водить хоровод со всей этой нечистью. Весенняя фея леса, владычица духов и нимф... Она плакала и смеялась от счастья, была пьяна своей радостью и ничего не ждала от завтра, кроме сказки о вечной любви. Волшебной сказки длинною жизнь. Той самой, о которой она мечтала со своего первого любовного романа - одной старой книги, прочитанной в далекие годы школы.
Она так и осталось той девочкой из-за школьной парты, что еще не разучилась верить в доброе на нашей земле. Что, будучи обманутой жизнью, не изменила и не утратила своей радости к ней. Я всегда любил ее за это. За то, что, сколько бы ни было огорчений, какие бы беды не приходили к ней на порог, ее никогда не оставляла надежда. За то, что она не умела завидовать славе, не знала к золоту страсти, не мучилась счастьем других. Я любил ее потому, что никогда не знал более слабого и нежного создания, что бы так беспокоило мою душу. Чтобы так надрывало равнодушное мое сердце.
...Мы встретились после Грозного. Я пришел к ней оттуда, с той черной земли, где никогда без человеческой крови, не поднималось, привычное к жертвоприношениям солнце. Где давно обворованный жизнью, я напрасно метался в поисках счастья. Хватал рукой облака, заглядывал в пропасти и на бродах шарил ногами по дну. Да, только воздух сжимал в руках, да, лишь спотыкался о камни... Я просто не знал, что кроме войны, есть что-то еще, для чего можно жить. Что для того, чтобы отыскать счастье, не надо хватать оружие и лезть в каждый, идущий на юг эшелон.
Каким же убогим, каким же пустым существом я жил на земле!
Грозный навсегда успокоил меня. Он убедил меня в том, что на земле не бывает счастья. Что все эти годы, какие дала мне судьба, мои двадцать пять лет, - и есть предел этой жизни. Предел, за которым нет ничего, только дряхлая старость да смерть. И годы до них - лишь пустой звон по заведомому покойнику. Я уже ничего не искал в этом мире, позабыл и радость, и скорбь. Угрюмый слушатель чужих песен, бесстрастный созерцатель посторонних торжеств... Катились дни, недели и месяцы, а у меня не было к ним никаких дел.
И вот в зал моего одиночества спустилась она. В мой мрачный подвал, где никогда не горело свечей. Спустилась по лестнице, поданной с неба или с земли. И принесла с собой чистый согревающий свет - первую любовь моей жизни. Мой спасительный факел в ночи!.. И ослепила светом подвал - черствую душу, влюбленную в тьму, - и разогнала всё царство теней - Меланхолию, Траур, Хандру...
У меня не было в жизни пожара, как эта любовь! И не горели так ярко дома, и не грели так жарко костры!
Но я погасил весь огонь. Я уехал от нее, оставив одну. Потому что не поверил в любовь. Потому что привык к царству теней, привык жить во тьме и чураться света... Я уехал. И сошел с ума от разлуки. Но как поздно бросился я на вокзал! Как напрасно звал ее несколько лет ...Как дул на угли, пока не осталось и пепла.
...Она не знала, не видала, что я здесь. А я был не в силах ничего изменить.
Не снимая маски, я сидел на дальнем краю стола и не мог прикоснуться к рюмке. Я никого не знал здесь, кроме нее. И никому не открыл своего лица. Они сидели рядом - новоявленные родственники, пьяницы, поварихи, сутяжники и сплетники, - обсуждали приданное, глазели на молодых, вспоминали свои обиды, ссорились и пили мировую. Они разбредались на двух ногах, расползались на четырех, терялись и снова сходились, пускались в пляс и валились на стулья. Привычно кричали "Горько!", давно не наблюдая в зале жениха и невесты ...В них было столько беспечности! Они так не гуляли на собственных свадьбах! ...И никому не было дела до страшной моей трагедии.
Неужели, она, правда, счастлива?! Счастлива не со мной, и я не часть ее счастья. Как такое случилось? И почему теперь, когда мы сменили пути, и не ходим друг к другу, я не могу поверить в то, что случилось?.. Почему, когда гибнет прошлое, не обрывается настоящее? Почему я не падаю с разорванным сердцем?..
Нет. Мне нужно было явиться сюда. Чтобы увидеть ее счастье. Чтобы просто посмотреть ей в глаза. Исподтишка, ненароком, из зеркала за спиной. В те глаза, которые когда-то так радовались моему лицу, перед которыми я бы простоял на коленях целую жизнь.
Если бы я снял свою маску! Если бы открыл ей лицо!
Но что стало бы с ней, когда бы мы встретились здесь? Что мог я сюда принести, кроме смятения, гнева, страдания? И что мог ей подарить на нашей собственной свадьбе, когда бы этой не было здесь? Я - равнодушный, безжалостный, больше привыкший к оружию, чаще других проливающий кровь. Я - для которого свадьба - война, а Чечня - брошенная жена. Как бы создал я вторую семью?
И тогда я понял, что опоздал навсегда. Что она уходит совсем и никогда не вернется обратно. Не напишет, не позвонит, не придет. Хотя еще вчера могла произнести вслух мое имя. И я бы без эха расслышал голос любви.
Она стояла у дверей, такая же статная, как и прежде. Уходили последние гости, чинно прощалась родня, и душили себя в объятиях случайные собутыльники. Кто-то уже нес ее шубу и распахивал салон свадебного автомобиля. Она так и ушла, не дождавшись, когда поднимется и выйдет из-за стола последняя маска.
Я так и не подошел, так и не протянул ей своей руки.
...Я сидел среди грязной посуды, порожних рюмок, остатков салата, и не видел перед собой ничего, кроме пропасти, в которую провалилась моя жизнь. Если бы у меня были слезы, я плакал. Если бы здесь были люди, я бы, наконец, принялся пить. Но никого не было в пустом зале, где валялись на полу брошенные игрушки: разбитые елочные шары, сломанные нечаянно открытки, ведьмины парики, затоптанные цветы. А я сидел за пустым столом, стягивая с лица шутовской свой парик - картонную маску смеющегося клоуна. Добрую веселую маску, скрывшуюся за беззаботной улыбкой от непоправимой своей беды.
...Какой страшный сон! Зачем он приходил в эту ночь?!
Я понял, что пришло время отказаться от счастья. Пришло время закончить мучительную эту историю. Теперь я знаю, что никогда больше не позвоню, не напишу, не постучу в ее двери. Не потому что перестал любить. Потому что боюсь, что всё это будет правдой.
Она так и не подарила мне фотографию, где мы вместе. Остался лишь он, давний мой сон, и нежное её имя Наташа, Натали, Наташенька...
Я хочу еще раз прийти на тот маскарад. Хочу снова увидеть жестокий свой сон. Я начал забывать, как выглядит ее лицо.
Мне кажется, если говорить о войне, нужно говорить о живых. Дело не в том, что мертвые беззащитны перед наветом и давно потеряли уши, чтобы расслышать. Дело в том, что уходит время живых. Осталось совсем немного, когда у последних из них отвалятся языки, и они запросто смогут общаться с мертвыми. Еще чуть-чуть и не у кого будет спросить о войне.
Давайте поговорим о живых. Как над ними поиздевалось время. Какие сюжеты им выбрала жизнь.
...Леший. Ему просто повезло с этой Чечней. Если бы не было Армии, Леший служил бы в братве, если б не подвернулась война, он бы стрелял по невинным. Есть люди, живущие солнцем, есть люди, существующие громами. Этот - сам гром. Попав однажды в разведку, он повернулся на своем ремесле. С наголо бритой башкой, в которой одна дурь - воевать, с волчьим оскалом на левом плече - синей рельефной наколке, он с вожделением шастал в засады, где перекусывал горло "волкам". Неустрашимый сказочный рыцарь, незаменимый идейный маньяк. Вышедший из семьи рядовых, Леший неожиданно быстро вылез в сержанты. Стал командовать над собственным взводом, где ходил вчера с пустыми погонами. И многие из тех, кто с ним призывался, дулись, что он забыл, кем был по рождению. Да только плевал он на все разговоры. И правильно делал. Леший решил посвятить свою жизнь разведке и надолго притормозил в Армии. Он - неуч, с трудом закончивший школу, обвел вокруг пальца начальство, показал фальшивые справки и, рванув по ним на офицерские курсы, вскоре вернулся с первой звездой. Скоро женился и быстро развелся, погулял и на свадьбах, и на поминках друзей. И всё мимоходом, на скорую руку, как будто не жил, а играл. Потому что все это время Леший просто не вылезал из Чечни. Хватал там награды и новые звезды, копил вокруг себя легенды и подвиги. Война быстро кует способные кадры, помогает карьере и росту. "Я слышал про это чудовище", - говорили одни, когда шел про него разговор. "Чудовище!", - мгновенно соглашались другие.
Чем он закончил, этот чудак? Да пусть похвастает сам:
- ...И увязался за нами один штабной. Целый майор. За орденом пошел - как пить дать. Где ему взять в своем кабинете?.. Я ему говорю, мол, держись рядом, никуда не суйся. Какое там!.. Они же все рейнджеры! Чем дальше от фронта, тем больше смыслит в войне. Он меня и не слушал. Винтовку снайперскую схватил и вперед в лес - чеченов валить. Они его тут же и хлопнули. И никто другой в том бою не погиб. Ни один рядовой, только этот штабной ...Несколько месяцев меня таскали. Как допустил такое? Почему не прикрыл? Почему сам не погиб?.. И никто не вспомнил, кто такой Леший. Командир взвода, который пахал за всю роту разведки. Никто не посмотрел на его раны. И никто из тех, кто посылал его на самые провальные задачи, не заступился. "Дело - труба! - говорили раньше они. - Но Леший вытянет. Его и пошлем". И Леший вытягивал. И сам возвращался и приводил за собой не меньше, чем уводил. А вот, пришло время сказать за Лешего слово, они разбежались, как зайцы... Уволить меня грозили за это дело, обещали отправить в тюрьму, самые рехнувшиеся, заводили волынку про воинский трибунал...
И все-таки я не поэтому ушел из разведки. И про майора уже забыли, когда это случилось. Ушел потому, что не к тому готовил солдат. Я думал, надо учить их драться и убивать, выживать и быть сильным, а оказалось, кругом был неправ. "Война кончилась, - говорили мне теперь. - Забудь, что было. Твои бойцы плохо знают Конституцию, они не слышали о высоком звании "человека", у них стоят "двойки" по знанию строевого Устава. Ты портишь солдата! Это нарушение прав человека - валяться в грязи и получать на занятиях в морду. Это не этично, готовить человека заранее к смерти. Не гуманно говорить о войне..." И от кого я про это слышал? Да, сам знаешь... От крыс тыловых да штабных...
В Чечню я больше не ездил. Зачем?.. Нечего мне там делать...
Леший... Откуда такое имя? Да, была у нас сценка на Новый Год. Еще на срочной, еще до войны. И было в этой сценке два персонажа: Кикимора и Леший. Я был Кикиморой. А он Лешим. Так и прилипло. Так и осталось на целую жизнь.
Кто помнит теперь ту новогоднюю сценку? Только мы с ним.
- Скорей бы Третья Мировая, - вздыхает Кикимора.
- Зачем? - спрашивает Леший.
- Чтобы мы были кому-то нужны.
- Нет, - ни на что не надеется Леший. - В нас больше никто не верит. Мы - сказка, которая кончилась.
...Ворон. В тридцать лет ему пришлось заново начинать свою жизнь. Учиться ходить, говорить, бросать пить и курить. Он полгода пролежал в коме и едва выбрался с того света. Получил инвалидность и мизерную к ней пенсию. Ворон пострадал после войны. На улице своего города, а не в каком-нибудь Грозном. Толпа пьяных свалила его с ног и вдоволь попрыгала на голове. Трое или четверо мужиков. С ним были друзья, но не один не впутался в драку. Видно, такие друзья.
Ворона воспитала в одиночестве мать. Как надежду, как оплот своей старости. А вот подошла старость, и не стало никакого оплота. И в доме шаром покати, и сын не вылезает из инвалидной коляски.
Поначалу и совсем плохо было. Когда после комы Ворон пришел в сознание. Когда начал соображать и понял, что всё! Конец всему! Конец его жизни!.. Помню, приходил я тогда к нему. Он только глаза закрыл, даже не шевельнулся. Мать жаловалась: не ест, не разговаривает, не спит. Рассказывал я что-то ему, да понимал, что всё зря. И не разбрасывался надеждами. Какие уж там надежды? Разве, что на импортную коляску... Передо мной лежал труп. И нечем было его оживить. Здесь не могли помочь сострадание и таблетки. Здесь нужна была ненависть.
"А ты рановато собрался в гроб, - зашипел я, едва отлучилась куда-то мать. - Тот, кто тебя отправил в кровать, сейчас ходит на двух ногах. Ходит и посмеивается. И никакая милиция его не нашла. И уже не отыщет. Да, к черту эту милицию! Мы сами себе - милиция.
Ворон! Тебе нужно вспомнить лицо! Позарез! И показать его мне. А для этого надо подняться. Встать на обе ноги. Чтобы выйти на улицу и ткнуть пальцем: он! Надо отрубить ему ноги или выколоть глаза. Чтобы он понял, что это такое! Чтобы всю жизнь только плакал, только страдал!..
Пускай, тебе не летать! Но и он будет ползать, как гад!..
Ты понял?! Такое нельзя прощать! Нужно обязательно отомстить! А потому нужно, чтоб ты покинул кровать!"
И я не врал, когда это всё говорил. И сам захлебывался от ненависти. А вариант с ослеплением был более приемлем, чем ампутация ног.
Я навестил его через полгода после того разговора. Он уже разговаривал, уже не страдал полной потерей памяти. Мог сидеть, мог перетаскивать в руках свои ноги. Я попытался вернуться к той теме, но или он ничего не помнил, или же всё простил. И я перестал мучиться, как вырвать у человека глаза или переломить колени.
С Вороном мы призывались из одного города. Вместе попали в Чечню. Он был сапером и много раз мины забывали лишить его ног. Что тогда случалось не с каждым. А вот через столько лет жизнь взыскала с него за удачу.
Почему, Ворон? Да, язык у него без костей. А он им, как каркнет, так всё и сбудется.
- В чем смысл жизни? - спрашивает он, вставая на костыли.
- Я не искал, - вру я ему.
- А я нашел, - неожиданно твердо ставит он ногу. - Помогать людям! Это по Богу. На этом держится мир.
...Баллу. Нас с ним всегда путали на КМБ, и я не понимал этой причины. Я - тогда доходяга, он - почти великан. Баллу. В самую точку назвал его замкомвзвод. За здоровье, за неуклюжесть, за медвежий характер - шатун, что вечно сам по себе и себе на уме. Но Баллу был добр и на все остальное закрывались глаза. Кличку он не любил, редко на нее отзывался, и мало кому спускал за нее.
Мы вместе голодовали в омской учебке, гоняли "духов" на "карантине" в Рубцовске, ходили патрулировать в Барнауле, с разницей в месяц подались на Кавказ. Попали там в разные роты, не слышали ничего друг о друге и как-то раздружились совсем. После войны редко встречались, да еще и не всегда по приятельски. Как-то я тряс с него деньги, которые мне был должен другой. Поганая была история. И начало ей положили не мы оба. Да, будет о прошлом...
После Армии разбежался наш призыв. Одни подались домой, другие вернулись в Чечню, третьи подписали контракты и двинули на новое место службы. А в Барнауле остались лишь я да Баллу. Я в милицейской казарме, он в съемных углах да в общагах.
Да, минуло то время. И закрылись двери казарм, и никто не ночует в общаге.
Баллу долго "бурлил", искал себя самого. Война всех вышибала из колеи, и он не сделался исключением. Баллу всё не мог устроиться в мире. Не держался ни на какой работе, всегда хватался за новое, вечно лез в авантюры, проигрывал, падал, снова вставал и редко имел в кармане больше гроша. Но, вопреки многим, не отчаялся и не спился. Не бросился искать истину в стакане вина. За этой истиной он пошел на Восток.
Баллу обратился к великим расам истории. К древнейшей культуре Индии, к мудрости первых народов. Нет, он не предал Христа. Христианин по рождению он, как и многие, часто носил только крестик, но не находил времени забегать в церковь. Или он никогда не верил в нашего Господа или этот Господь не смог его удержать. Не смог ответить на те вопросы, которые терзали Баллу.
- Впереди свет Абсолютной Истины, - поднимает он на меня совсем чужие глаза. - Я искал её много лет. Но теперь меня ведет Кришна и мне не сбиться с пути.
- К кому не пойдешь - все пророки. - Без сожаления замечаю я, как изменился мой друг. - Мне бы из кучи ваших Богов найти своего...
- Вставай на мой путь. И тоже доберешься до Истины, - не знает сомнений Баллу.
- В чем она, Истина?
- Бойся неправедно жить! Быть может, нынешняя твоя жизнь последняя из их множеств. Бойся, что потеряет "человеческое" твоя душа!
- Кто он, твой Кришна?
- Вся Вселенная и каждый из нас. Ты тоже часть Кришны. Он изначальная ипостась Бога, он сам единственный Бог.
- Эх... - совсем я падаю духом. - Старая-старая сказка... И мой Бог твердил тоже самое. Да вот ушел в отпуск. И, наверное, будет уволен... Чтоб верить в Бога, нужны потрясения. А у меня их нет, - вскрываю я причину безбожия.
- А, может, ты выбрал не того Бога? - еще пытается помочь мне Баллу.
