ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Черный Артур Валерьевич
Комендантский патруль

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.94*17  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Полная версия произведения в окончательной редакции 2014 г.

КОМЕНДАНТСКИЙ ПАТРУЛЬ

(издавался издательством "Эксмо" в 2007, 2010 году)

КОМЕНДАНТСКИЙ ПАТРУЛЬ.

  

ОТ АВТОРА.

   Эта история случилась в десятое лето, как был разрушен Грозный.
   Данная книга не является сведением с кем-то личных счетов. Как и люди, выступающие в ней, не могут быть причислены к тому или иному лагерю положительных и отрицательных героев. Все это - только мое, сугубо персональное мнение. Часто здесь больше негативных персонажей, чьи поступки я сужу по себе, но это не значит, что не было людей лучше меня. Были и много. И пусть никому не придет на ум, что чеченцы здесь обвиняются в трусости. Конечно, были и такие, но не большинство. Были и русские. И нельзя судить по одному или нескольким обо всей нации. Все же большая часть моих товарищей - это мужественные, бесстрашные воины. И этого не отнять.
  
   Я - Ангара, лейтенант милиции, русский участковый контрактник одного из районных отделов города Грозного. Мои товарищи по оружию - русские и чеченские милиционеры - рядовые участники событий того ушедшего года. С огромной благодарностью всем, кто шагал со мной по пылающей земле Кавказа, посвящается эта книга. Моим, проверенным испытаниями друзьям, моим боевым товарищам.
  
   Эта книга - не воспоминание. Она написана не сегодня и не вчера, а в тот тяжелый 2004 год. Эта повесть о человеческой низости, о храбрости, о дружбе, повесть о том времени, когда так тяжко давался нам следующий день, когда так часто рушились в нем наши надежды, когда так легко была потрачена наша молодость. Это рассказ о людях, ждущих только одного - мира. Идущих в этом ожидании бесконечными дорогами войны. Жестокими дорогами, научившими нас добру. Добру, за которое уже были отданы столькие жертвы, добру, за которое и мы, не скупясь, заплатим своими жизнями. Лишь бы оно было, это добро. Лишь бы все это было не напрасно. Лишь бы был мир.
  
   Мир тебе, Чечня! Мир тебе, земля, задавленная человеческой болью!
  

"...Всякое царство разделившееся

само в себе, опустеет;

и всякий город или дом, разделившийся

сам в себе, не устоит"

Святое Благовествование от Матфея. 12:25

  
   Чечня. Город Грозный. 6 мая 2004 года. Четверг.
   В 05.00 утра я выхожу на пост. По двору отдела шатается толстая унылая фигура. Это местный участковый Неуловимый - видавший виды бездельник, трус и алкаш. Он ненавидит каждую минуту своего поста и горит большим желанием незаметно шмыгнуть в ворота и уехать домой. Но шмыгнуть Неуловимому никуда не суждено, так как на раннее утро намечена всеобщая зачистка.
   Когда-то наше начальство объявило Неуловимому несколько выговоров подряд. Объявило их перед строем всего РОВД, при отсутствии самого виновного. Объявило в который раз. А после, в который раз, пыталось изловить его на рабочем месте, чтобы тот лично расписался под своим приговором. Чеченцы много шутили по этому поводу: "Эка, невидаль, - Неуловимому выговор объявили! Да ему плевать на ваш выговор! Вы его сначала хотя бы в отдел приведите, чтобы рассказать о выговоре..."
   Я прислушиваюсь. Откуда-то с края земли тянется грозный тяжелый вой. Он подплывает к нашему КПП и сламывает утреннюю сонную тишину.
   Прикативший за обещанной ему вчера ратью комендантский офицер, лысый майор Перекур, теперь задумчиво оглядывает наш пустой плац. Он вынимает из кармана "афганки" заскорузлый палец и неуверенно машет им в сторону открытых ворот:
   - Там зачистка уже началась... Нам бы войска побольше...
   Мы с чеченцем поглядываем друг на друга и не знаем, что соврать. Мы-то, в принципе, готовы... Про объявленную Перекуром зачистку знают все. Однако никто и ухом не повел без приказа дежурного, которого, известное дело, никто не разбудил. А сам он проспал.
   Шагая с Неуловимым по кабинетам и кубрикам, мы трясем и гоним на общее построение, валяющихся в кроватях товарищей. Ленивые и расслабленные, они, не спеша, застегивают на себе разгрузки, набивают карманы патронами и гранатами, матерятся и спотыкаются на проходе. Я на секунду заглядываю с собственный кубрик, в тощий мешок с продуктами. "Неизвестно, когда всё это кончится..." - говорю я себе, и пихаю в карман банку тушенки.
   В ожидании милиции, расточает свое терпение, прилипшая к КПП армейская колонна.
   Через пятнадцать минут после побудки на плацу строится грозное наше войско из целых шести человек. Остальные четырнадцать бесследно исчезли. Не смогли проснуться, или вообще еще вечером бежали домой. За нашими спинами нервно шагает Перекур, который тщательно рассматривает что-то на циферблате часов и втихаря материт чью-то мать.
   - Нам хватит! - мрачно сообщает он заспанному дежурному.
   Рассевшись по милиционеру на каждый БТР, мы автоматически, как представители местной власти, становимся провожатыми. На одном из перекрестков по разным дорогам расходятся свирепые наши машины. Каждая броня спешит к своему исходному рубежу.
   ...Один старый анекдот начинается так: "Встретились как-то военный и милиционер..."
   Лишь два БТРа из шести, на которых рулили чеченцы, вовремя и без приключений добрались до своего места. Другим машинам, которыми командовали русские контрактники - контра, работенка отыскалась не сразу. Уж мы-то нарулили...
   Мой БТР несется вперед... За штурвалом свои люди - русские. Только успевай считать перекрестки! Старший группы армейский капитан, с позывным "Безумный", кричит мне в лицо:
   - Нам на 12-й участок, лейтенант! Где здесь у тебя 12-й участок?
   Территория района поделена на несколько зон, которые в свою очередь дробятся на участки. И на каждый последний поставлен какой-нибудь участковый. Я участковый 20-го участка, был на нем один раз в жизни, ничего не запомнил, и дорогу показать не смогу даже под пытками. Про 12-й - соседний с моим участок - я слышал краем уха от местного участкового Толстого Бармалея. И тут же выкинул его из головы. Сейчас, кроме, как развести в стороны руками, я ничем не могу помочь:
   - Я ничего не знаю! Я тут только четыре месяца работаю!
   Дома за такие слова я был бы немедленно схвачен, отколошмачен, поставлен на ковер перед начальством и обеспечен немедленным выговором. Участковый, который за четыре месяца работы не знает, где находится кровный его надел, - неслыханное преступление там в России.
   Безумный вытягивает из разгрузки потрепанную черно-белую карту без названий, тыкает в отмеченное крестиком место и говорит:
   - Нам сюда.
   Это хорошо, что хоть место известно, только вот, как бы его найти...
   Еще около получаса Безумный гоняет свой БТР по каким-то кривым улочкам, между брошенных разбомбленных домов, у огромных мусорных свалок, по лесным аллеям какого-то парка. Навстречу нам катится грудой ощерившегося оружия, такой же заблудившийся БТР:
   - Вы 56-й участок не видели?
   Еще раннее утро и все нормальные люди спят. Разрешить нашу беду просто некому. Наконец мы останавливаемся на какой-то развилке, где Безумный копается в карте, пока не замечает идущую по дороге женщину. Он прыгает с брони и шагает к ней с целью выяснить одну важную деталь. Капитан сует ей под нос бумагу, тычет в помеченное крестиком место, и просит объяснить, как проехать в эти края.
   Ну, разве можно женщине давать в руки военную карту?!
   Однако та, ничего не смыслящая в этой самой карте, упорно старается не показаться глупой и обидеть нас своим безучастием. Оба склоняются над истрепанным листом и вперемешку водят по нему пальцами.
   Кто-то, из сидящих на броне солдат, вспоминает армейскую байку, как военные приехали с картой в лес грибы искать.
   Не меньше десяти минут капитан с чеченкой, вежливо перебивая друг друга, так и сяк переворачивают карту. Наконец, отдыхающий на башне сержант-контрактник, спрашивает женщину:
   - А, вы, может, знаете, где здесь 12-й участок?
   Женщина, которая только и ждала, когда от нее уберут эту заколдованную листовку, радостно отстраняется от карты и восклицает:
   - Конечно, знаю! Мы на нём стоим.
   В другой ситуации все бы рассмеялись, но мы, известное дело, люди серьезные, да и сама ситуация не повод для веселья. По рации уже несколько раз требовали доложить о начале операции.
   Чеченка уходит, и Безумный, рассматривая боевой план, задумчиво поясняет:
   - Значит, эта развилка, на которой мы сейчас стоим, и есть отмеченное крестом место. Так... Мы неправильно, не с той стороны, на него заехали...
   Внезапно он оживляется и весело кричит водителю:
   - Разворачивай машину! Гони к исходному рубежу!
   Нормальные герои всегда идут в обход.
   Нас выносит на перекресток, с которого на зачистку ушли остальные группы. Капитан считает повороты и диктует путь водителю. На пятом мы заворачиваем и выползаем прямо на покинутую десять минут назад развилку, но уже с нужной, правильной стороны. Довольный такой удачей, Безумный радостно сообщает:
   - Приехали!
   По общей команде "К машине!", мы валимся в мягкую пыль земли. Солдаты оцепляют развилку, кто-то остается охранять БТР, остальные, подтянув к груди оружие, тянутся тонкой цепочкой в глубину злополучного участка. По обе стороны дороги лежат на обочинах изрешеченные камни руин. Разбомбленные дворы полны свежей зелени, солнца и тишины. Редкие, уцелевшие от огня, или же залатанные уже после боев, жилища, встречают нас лаем собак и немногословными заспанными людьми.
   - Слышь, куда так спешили-то? Здесь же никого нет... - встает за моей спиной русский участковый Бродяга.
   Его группа в отрыве от нас чистит прилегающую к участку "зеленку". Там ничего нет, кроме корявых пней, лопухов и мокрых оврагов. Там одна тоска и не на чем остановить свой взор. А Бродяга не такой человек, чтоб что-нибудь пропустить. Он бежал оттуда, едва группа вступила в лес.
   Вдвоем мы проверяем паспорта у уцелевшего населения участка. Солдаты, не торопясь, следуют за нами, но во дворы заходят редко, больше занимая оборону по кругу дома. Почему-то единственное, что влечет нас здесь - это не к жизни застоявшиеся развалины. Не нарушая их молчание, мы подолгу бродим в этих заплесневелых, позеленевших от времени стенах.
   Бродяга был прав: здесь никого нет, и мы зря так спешили с зачисткой. Мы опоздали на несколько лет. Дома, где раньше кипела жизнь, давно опечатала смерть.
   Мы даже не успеваем сбить ног. Слишком быстро заканчиваются короткие рваные улицы 12-го участка. Уже пришло время подвести черту под этой зачисткой. Но солдаты находят в одном из подвалов брошенных домов тайник с боеприпасами - схрон. Они вытаскивают наружу несколько новых гранат, кучу еще пригодных патрон и даже блестящую мину МОН-50.
   Армейцы запрашивают по рации командование, и вскоре сюда подъезжает СОГ (следственно-оперативная группа) нашего РОВД. Освобожденные этим от бумажной работы, мы с Бродягой дрыхнем в тени БТРа.
   СОГ долго собирает разные бумажки, протокола, опрашивает солдат, фотографирует боеприпасы, подвал, развалины дома. Но военные сегодня в ударе. Рассыпавшись по близлежащим хижинам, они, один за другим, вскрывают все новые и новые схроны. Их находят в тех же подвалах, в рассыпавшихся стенах, под прогнившими полами, в заваленных хламом колодцах. Следователь, старший милицейской группы, отказывается заниматься каждой находкой. На такое уйдет уйма времени, и не к чему, кроме лишней макулатуры, это не приведет. Мы делаем проще. Саперы комендатуры сваливают в одну кучу всю эту дрянь, подносят побольше тротила и, одним взмахом руки, обращают в дым бандитскую собственность.
   Уже укатило за зенит солнце. Недвижная наша колонна стоит на пустом поле 20-го участка. Над зеленой его равниной встают заброшенные качели нефтяных вышек, рыжих от ржавчины, огромных и мрачных. Давно съедена, припасенная мной тушенка, выпита, оказавшаяся у Бродяги вода. Я сплю, забравшись в густые заросли майской травы. БТРы, то совсем исчезают, то заезжают прямо на меня и вдавливают в землю. Это автомат лежит на груди. Я сбрасываю оружие и вновь проваливаюсь в мертвую пропасть отсутствия.
   Поднятый каким-то неуловимым чувством, я мгновенно просыпаюсь. Передо мною трет глаза, поднимающийся с земли Бродяга. Заметно оживились и, пересекая поле, стягиваются к машинам армейцы. Закончился в Грозном еще один несчастливый день.
   Завтра придет следующий. С теми же зачистками, такой же невезучий, один в один похожий на прожитый.
  
   12 мая 2004 года. Среда.
   9-го мая на параде нашей Победы погиб Президент Чечни Ахмат Кадыров. Это был обычный теракт, где текла обычная человеческая кровь, где, как и везде, присутствовала смерть. Когда его тащили на руках с парадной трибуны, обожженного, пыльного и тяжелого, он был еще жив. Но это скоро прошло.
   С оторванной до самого паха ногой, вынесли с парада командующего Северо-Кавказским округом генерала Баранова. Он еще жив, но мы не знаем, когда это кончится.
   ...Мы были там, на солнечном поле "Динамо", где оба еще стояли на двух ногах. Это нам - внукам советских воинов - звучали их слова благодарности, это нам желали они мирного неба над головой. Мы были там, мы проходили маршем перед их трибуной - русские и чеченские милиционеры Грозного.
   Уже третий день мы подолгу торчим на пустых теплых улицах. Мы уже успели возненавидеть свою судьбу, начальство и этот город.
   Для отражения атаки боевиков, что, по прочному мнению наших командиров, готовятся ударить по обезглавленной чеченской столице, нами заполнили каждую улицу, каждый перекресток района. Мы выходим сюда в семь утра и не возвращаемся в отдел до позднего вечера. До тех пор, пока не перейдет свой путь солнце, пока не начнет ломить все наши кости. Мы с ненавистью ходим сюда принимать мучительную муку безделья, а нас каждый раз напутствуют, как на неравный бой. Существует, кстати, и сам план этого боя, наскоро разработанный и пущенный в жизнь каким-то местным штабом. Выставленные в шахматном порядке, через сто пятьдесят - двести метров друг от друга сотрудники, обязаны взять под контроль любое дорожное движение, остановить каждую машину и проверить каждого пешехода. А на случай появления на дороге боевиков, в машине или пешком, соседний пост (цитирую слова начальства) "должен успеть принять меры безопасности и прицельным огнем уничтожить врага..." Почему соседний? Да, очевидно. Первый постовой, который их обнаружит (он же без прикрытия!), будет просто убит. И это вне сомнений.
   Зато сколь выгоды для второго часового, если не прохлопает ушами!
   После громкого этого теракта на некоторых наших сотрудников-чеченцев больно смотреть. Ходят, как побитые, а на устах одно: "Что теперь будет?" Зато ничуть не приуныла русская контра: "Что будет - то и будет!" Для нас смерть Кадырова - это лишь кощунственный повод успокоиться насчет собственных заработков: зарплата, которую по прочным слухам хотели вот-вот урезать, теперь точно не упадет не на рубль. Война продолжается.
   Начальник нашего РОВД Тайд - старый седой полковник с громадным животом и красными пятнами на запитом лице - каждое утро лично гонит нас в город:
   - Очень трудно стало у нас в Грозном. Очень. Разведка ежедневно доносит об активизации противника. Поэтому, считаю правильным, каждому назначить его судьбоносное место в этом городе! Каждому указать пост, с которого ни шагу назад! Стоять, как вкопанному! Ни влево, ни вправо!..
   Между нами свое прозвище "Тайд" начальник получил в честь знаменитого стирального порошка, который и отбеливает, и отстирывает, и чего только не делает. Единственное, что запоминалось в его выступлениях, так это ежедневные угрозы в наш адрес:
   - Я вас выведу на чистую воду! Я вас так ототру, что мама родная не узнает! Людей из вас сделаю вот этими руками!..
   ...Я уныло брожу по судьбоносному своему месту и не знаю, куда бежать от тоски.
   Грозный - великое горе солдатской моей судьбы - выводит на солнце ослепительные свои развалины. Пущенные под каток войны, сбитые с ног, растерзанные и разбитые, лежат вдоль дороги забытые людьми дома. Проросшие зеленой травою крыши светятся крупными каплями ночного дождя. В загнивших оконных рамах нет ни одного осколка стекла.
   Прямо передо мной стоит 31-й блокпост Приморского ОМОНа. На его гигантских, из древней рыцарской сказки воротах, болтаются рогатые буйволиные черепа - мрачная выдумка безвестного зодчего.
   По ту сторону улицы, в сотне метров от меня, "ловит боевиков" русский участковый Ахиллес, - добрейший великан с белой лысиной над розовыми квадратами ушей, - самый здоровый среди контры воин. Дальше стоят посты чеченцев.
   Не желая лезть на сырую обочину, я не ухожу с дороги. Подходит скучающий Ахиллес. Какое-то время мы стоим на бетонной полосе, пинаем мелкие камушки, и совсем не останавливаем машины. Беспрерывно чихает Ахиллес.
   - Будь, - желаю я ему.
   - Буду, - зажимает он нос.
   - Долго будь.
   - Долго буду.
   - Надейся, надейся... - успокаиваю я.
   Снялось с позиции и отмаршировало на запад утро. Поднялось в небо тяжелое солнце Кавказа.
   Сбежав с дороги, мы отсиживаемся под деревьями обочин на огромной газовой трубе. Сюда не доходит солнце, но из лопнувших железных швов постоянно сочится вонючий газ. Не зная, как победить этот день, мы принимаемся за обсуждение самых свежих слухов и сплетен. Самая свежая, а потому и самая невероятная, такова: в ближайшие дни все отделы милиции в Грозном разбавят кадыровцами.
   - Мышиная возня... - вздыхает и отворачивается в сторону Ахиллес.
   Я, припомнивший эту новость, совсем в нее не верю и думаю о другом. Подыхая с тоски в этом городе, я гадаю, дотяну ли до своего главного в жизни праздника:
   - Когда же Третья мировая?! - возмущаюсь я и уже соображаю насчет обеда.
   "Вы, если в милицию жрать пришли, то даже не надейтесь на трехразовое питание! У нас идет война! И те, кто сейчас думает о желудке, - это не работники, это тунеядцы и бездельники, которые ни хрена не хотят работать!.." - одно из последних определений Тайда "про вечное".
   В полдень мы, "тунеядцы и бездельники", тремся у какого-то магазина и сбрасываемся на работенку для своих желудков. Закинув за спину автомат, и взяв в обе руки колбасу и хлеб, я подозрительно тыкаю в выбранное Ахиллесом молоко:
   - Дристос воскрес?..
   - Поменьше о вечном думай. Небось, не воскреснешь. Я всегда пью и ничего.
   Зачем мы здесь сидим, мы не знаем и сами. На дорогу давно никто не смотрит. Боевики, война, победа - это сейчас что-то далекое от нас и, не ахти, какое важное. Я, отвернувшись от Ахиллеса, утыкаю лицо в тополь и потихоньку теряю сознание. Он наклонился к оружию и совсем не поднимает головы. За нашими спинами изредка проходят по натоптанной тропе смуглые черноволосые женщины, пробегают поджарые лохматые мальчишки. В накаленном стоячем воздухе не слышно птиц...
   ...Уже удвоились тени.
   Приехавшие к вечеру участковые чеченцы, сигналят с дороги, и, при нашем подходе, с улыбкой справляются о моем самочувствии. Как мне здесь можется, после своей пожизненной "сибирской ссылки". Они всегда приезжают за нами. Ни разу не оставили, не забыли, не бросили.
   В отделе всех и каждого поджидает непоправимая беда. Тайд приносит клятву, что это был последний наш выход на пост:
   - С завтрашнего дня РОВД переходит на обычный график несения службы. Вы снова сможете нормально работать и целенаправленно раскрывать преступления.
   Час от часу не слаще.
  
   13 мая 2004 года. Четверг.
   На утреннем разводе появляется комендантский майор Перекур. Тот самый Перекур, что на прошлой неделе так неудачно собирал нас на зачистку. Ему нужны два сотрудника для проверки районных больницах, куда кто-нибудь мог обратиться с огнестрельным ранением. По ночам в городе постреливают и, вполне запросто, что этот кто-нибудь уже "получил под шкуру". Дважды ткнув пальцем в строй, Тайд отправляет к Перекуру меня и чеченца-гаишника Хасана.
   За два коротких часа мы пролетаем все пять больниц, где находим лишь два темных адреса, откуда неделю назад поступал соответствующий сигнал "SOS". Перекур аккуратно списывает разведданные в блокнот и по рации "сдает" их в комендатуру. Что там будет дальше - уже не наша забота. Дело сделано, можно и на покой...
   Пропавший еще у первой больницы Хасан нагоняет нас уже у самой комендатуры. Он ставит на обочине свою "шестерку", открывает двери, и представляет нам двух видавших виды девиц бальзаковского возраста. Одна-то еще ничего, с тазиком пельменей пойдет, а вот вторая, как из страшной сказки про оборотней. Она порывается что-то сказать, и я тут же замечаю отсутствие передних зубов. Профессионалка!
   На машине чеченца мы впятером ныряем в ближайший поворот. Здесь, как и в любом другом, ни души. Лишь заросшая, провалившаяся в колее дорога. Лишь страшный парад, прибитых к земле руин.
   В какой-то двор мы въезжаем прямо с дороги ...Отсюда не думала уходить война. Вынесены и брошены наземь ворота. Прострелянный насквозь дом давно уронил свою крышу. Подпаленные огнем стропила завалили разлетевшийся в щепки пол. К провалившемуся порогу подступают сочные яблоневые сады. Зеленые плети лиан висят на гнилых заборных столбах.
   Если бы нашелся талант положить на полотно и донести до других этот страшный пейзаж, мне кажется, у него к концу картины не выдержало бы сердце. Как и не хватило бы в жилах крови наполнить густые полутона теней...
   Но нам не до вечного. И здесь идет обычная, похожая на тысячи других, пьянка.
   Почему я не пью водку? Почему всегда отказываю себе в этом счастье? Потому что она воняет, прожигает горло, потому что мне хочется от нее блевать... Да мало ли. Я ненавижу водку, а если пью, то бывает это только в очень большие праздники, буквально раз-два в год, но зато всегда по свински, всегда до чертиков, всегда со страшными воспоминаниями на следующий день...
   У меня своя философия пьянства:
   Я практически не пил до девятнадцати лет. До армии стеснялся родителей, а в первый год службы стопка водки приравнивалась к собственным поминкам. И налег я на нее не раньше, чем пережил "духовский" возраст. Но, если бы я просто пил водку от радости или со скуки - это был бы не я. Мой любознательный ум постоянно мучил один и тот же вопрос: какую дозу может вынести человеческий организм и, можно ли, в этом состоянии контролировать его силой духа? Ведь должен же дух быть сильнее тела! Но я напрасно искал у товарищей ответ на убийственную эту задачку. Одни говорили про литр, более крепкие рассказывали о двух, у третьих была своя истина: "Чувствуешь, уже не до баб, - остановись!", четвертые несли что-то еще. Но никто так и не рассказал мне про дух, который должен быть сильнее любого тела. А самому мне не никак не представлялось удобного случая. И в этом были виноваты командиры, сержантские мои лычки и суровая армейская дисциплина.
   Но вот мы двинулись в поход! И попали совсем в иной мир. Мир, в котором пили все, не взирая на ранги и служебную дисциплину.
   В тот день, когда я поставил по своей теории реальный опыт, с нами, худосочной шпаной, кому не было и двадцати, пил наш гость Магомед - здоровенный, под два метра мужик, из какого-то дагестанского аула. Водка лилась рекой... Мы хлестали и хлестали стакан за стаканом, и ни разу не обошли Магомеда. Он, как и ожидалось, недолго сидел за столом, и вскоре куда-то сгинул. Но было уже не до него...
   ...Опрокидывая очередной стакан, я вдруг понял, что перестал пьянеть. Я хватанул еще несколько и, не пошатнувшись, прошел по одной линии. Я торжествовал! Мое учение оказалось абсолютно верным! Оказалось, что вообще не бывает предела количеству выпитого спиртного. Этот предел не меряется ни литром, ни двумя, ни тремя!
   Я сидел в компании полных стаканов и все больше и больше разгонялся со своей теорией. "Для чего пить? - думал я, - если можно одним движением мысли вернуть себя в абсолютно трезвое состояние. Одним движением мысли! А с другой стороны, благодаря этому, можно выпить ведра, бочки спиртного! Можно вообще пить только его!.."
   А потом мне показалось, что меня ударили по голове и стерли память. Это произошло, как раз в тот момент, когда я летел на улицу, рассказать о революционном своем открытии "всем живым". Обратно в палатку меня затащил часовой, он же собрал на нарах всю коллекцию из остальных "практикантов".
   В себя я пришел только в обед следующего дня, почти одновременно с Магомедом. Тому было плохо всю ночь, у него чуть не лопнула голова, его долго рвало, ему часто хотелось пить... А, как очухался, он был готов сгореть перед нами со стыда: "Ребята, вы извините... Я вчера у вас в гостях... Тошнило меня сильно, не справился..." Для нас это было чуть не оскорбление! "Магомед!!! Да ты что?! - В один голос выли мы. - Да у нас так и пьют! Это нормально. Еще будет, что потом вспомнить. Пулеметчика-то нашего ты перепил! Он-то самый первый свалился..."
   После этого случая интерес к пьянкам у меня пропал. Теперь, если я и пью, то уже не вспоминаю ни про какую силу духа. Есть же народная мудрость: нет такого молодца, что бы перепил винца.
   ...А пиво, вино, шампанское и прочую "газировку" я не пью. Почему? Потому что я - русский человек и мыслю по-русски: чего в них толку-то, если, сколько не хлебай, не напьешься? Вот, если их с водкой...
   Свалив на траву хлеб и маринованные огурцы, Хасан с Перекуром неторопливо осушают бутылку водки. Обойденные нашим вниманием дамы, требуют своей доли в спиртном. Одна спрашивает меня, почему не пью. Она - не та публика, перед которой нужно объясняться, и я с ходу закрываю тему: болен, мол, неизвестной венерической болезнью, а сейчас лечусь. Мужики быстро понимают шутку и легко ухмыляются, глядя, как "зубатая" двигается от меня на безопасное расстояние.
   Кончилась водка и, сговорившись о прекращении рабочего дня, мы разбегаемся по своим углам: кто в РОВД, кто в комендатуру, кто по бабам.
   Я запираюсь в своей комнатенке на четверых человек, выпиваю вчерашний суп и, раздевшись до трусов, падаю спать.
   В обед меня будит, пришедший со двора Сквозняк - русский участковый, получивший свою кличку от привычки без стука раскрывать любую дверь. Он садится на табурет, кладет на колени большущий живот и участливо интересуется:
   - Сколько убил боевиков?
   Я едва отрываю от подушки лицо:
   - Я это... У меня патроны, как будто, холостые...
   Сквозняк притыкает к стене автомат, хлебает из ковша воды и, разуваясь у собственной кровати, обвиняет меня в безделье:
   - А у нас план: двух боевиков в день. А мы не справляемся. А знаешь из-за кого? Вот из-за таких как ты, которые, на пять минут раньше моего, в рабочее время спать ложатся...
   В феврале месяце по приезду сюда, в первый день, как появился я на работе, мне пришлось наблюдать утреннюю планерку своего нового начальника чеченца Тамерлана. Распухший от ярости, с севшим от постоянного крика голосом, он душил нас арканами гнева и безумия:
   - Проклятые бездельники! Да, чтобы сегодня, каждый участковый к вечеру задержал и обезоружил бандгруппу на своем участке! Чтобы не возвращался без пленных! Иначе пусть вообще не приходит с работы! Пусть совсем сгинет!
   Подобие большого беспокойства закралось тогда в мое мятежное сердце, которое рассуждало примерно так: если каждый день я буду задерживать и обезоруживать бандгруппу, то вряд ли проживу здесь и неделю. Это и то максимум, на который совсем не приходится рассчитывать. Как говорится, каждый день бой - этак и в живых не останешься.
   Горбившиеся по углам хмурые местные участковые, медленно стали превращаться в моем сознании в былинных чудо-богатырей. Неужели ж они так крепко, так не на шутку, воюют здесь?!
   Тем вечером я выставил себя на пост у ворот РОВД, где дергал за рукав возвращавшихся со службы чеченцев, и у каждого спрашивал:
   - Задержал бандгруппу? Бандгруппу задержал?
   Но те лишь посмеивались и советовали не принимать слова Тамерлана близко к сердцу. От чего я тут же сделал правильный вывод: если вся работа участкового - это захват боевиков, а на поверку - это не больше, чем слова, которые нельзя принимать близко к сердцу, то впереди у меня целый годовой праздник лени и безделья! "О! Да, я смотрю, здесь можно работать!" - сказал я тогда самому себе.
   Но последний чеченец, кого я спросил о бандгруппе, частично вернул меня на землю:
   - Какая бангруппа... Не переживай. Им, если надо будет, они сами тебя задержат.
  
   14 мая 2004 года. Пятница.
   Я стою на пустом плацу и соображаю, как завершить начавшийся рабочий день.
   Уже, отгремев железом своих речей, пропал за воротами Тайд. Уже назначены и отправлены в город очередные наряды на зачистки и блокпосты, уже ничто не угрожает моему здоровью и нервам. Я намерен немного покрутиться во дворе, после чего исчезнуть под простынями своей кровати.
   Но совсем иной расклад выносит судьба. Она приносит меня в жертву заместителю начальника участковых Рамзесу Безобразному - популярнейшей личности наших унылых дней.
   Итак, чудовищная история одного милицейского начальника, о которой должен узнать весь мир:
   Рамзес появился у нас в начале марта. С невыраженной чеченской национальностью, от которой за ним остался лишь низкий хрипловатый говорок, он примчался сюда из прикаспийских калмыцких степей. Бывший "уважаемый гражданин" города Астрахани Рамзес пробрался сюда с единственной, как он однажды выразился, целью: "Поднять, наконец, с колен разрушенный город".
   Не знаю, когда именно он начнет поднимать с колен весь Грозный, но пока что один из его районов Рамзес имеет, как хочет.
   Новый командир стал самой главной нашей бедой, самым ненасытным нашим кровопийцей. Только за два месяца пребывания здесь он успел нахватать себе сразу несколько поганых кличек: Дымоход (всегда грязный), Чумаход (потому же), Карлсон (внешнее физическое сходство: толст, короткорук, коротконог) и, наконец, Рамзес (в честь одного египетского фараона, любителя строить пирамиды, чем, по прочным слухам, занимался в свое время в Калмыкии и наш герой) Безобразный, - коронная погремуха, придуманная Ахиллесом, а затем распространенная мною по всему отделу. За Безобразного Рамзес всегда негодовал, и много раз пытался выяснить, чей же поганый язык так громко нахваливает его новое имя. А однажды перед строем все-таки решил доискаться правды:
   - ...Пусть он, если считает себя мужиком, выйдет сейчас и скажет мне: "Это я назвал тебя Безобразным!"
   Рамзес до того близко к сердцу принял оскорбление, что всю эту разборку и конечную свою фразу произнес по чеченски. Он ведь переживал, что, ни дай Бог, услышат и узнают о его позоре чьи-то чужие, русские, уши! (Чеченцы очень чувствительны к этому и ревностно охраняют собственное имя) Он-то, дурак, думал, что это свои так глумятся над ним. Откуда ж ему было знать!.. А я в это время стоял в задней шеренге и все пытался дознаться у чеченцев, чем так взбешен и обижен драгоценный мой командир. Но те лишь со смехом цыкали в мою сторону, обещая позже все объяснить. Когда ушел Рамзес, стало все ясно:
   - Про тебя спрашивал! Говорит: если бы мужик был, вышел!
   Я только отмахнулся:
   - Он-то все равно не мужик...
   И все-таки само слово "Безобразный" прилипло к нему не сколько из-за внешности, сколько из-за от отвратительного, пещерного воспитания. Толи родители его были какими-то дикими троллями, толи в детстве его украли киплинговские обезьяны, - никому точно неизвестно. Но умывался и просто мыл руки Безобразный только по большим праздникам, а потому, смердело от него, что от бездомного пса. Весь заляпанный разными темными делами, - пятно на пятне, что и пробу ставить некуда, - толстая, тупая, неуправляемая свинья, которая, как говорится, и ноги на стол, Рамзес не умел ничего, кроме, как жрать, всегда за троих, всегда за чужой счет и по нескольку раз в день, тут же, не выходя из-за стола "давать газу", плеваться, где ни попадя, сморкаться там же, мусорить вездесущим семечками, коими были всегда набиты его засаленные карманы, почесываться во всех местах большого немытого тела и, что самое главное, даже не знать работу милиции. У Рамзеса был своеобразный подход к этому делу. В его представлении органы должны были заниматься не охраной граждан и государства, а быть "крышей" над обоими! "Крышей", под которую в положенный срок все без исключения обязаны класть богатый оброк.
   Не было такого убогого и безродного, которого бы Рамзес не старался обездолить. Он постоянно на кого-то наговаривал, с кого-то что-то вымогал, кого-то обманывал, по прочным слухам был в свое время первым в Калмыкии взяточником... А жадность Рамзеса просто не знала границ. Не та жадность, которая гребет миллионы, а та жадность, которая не брезгует и "полтинником" - потому что тоже деньги...
   Известная лишь наполовину, лишенная интересных подробностей, среди нас бытовала тайная история падения Рамзеса Безобразного там в Калмыкии. Предприимчивый спекулянт и бессовестный жулик Безобразный, совсем в духе кавказских обычаев, вступив с кем-то в сговор, украл человека, калмыка, за которого после собирался потребовать выкуп. Но что-то там не сработало, что-то зло не получилось (Не Кавказ!), вмешалась прокуратура. И хоть не пришлось Рамзесу сесть на скамью подсудимых, а затем хлебнуть тюремной романтики, а все же пришлось, освободив от себя калмыцкую милицию, податься, в поисках счастья, домой на историческую родину.
   Сегодня на планерке у Тамерлана кто-то случайно задел тему наркомании. И, как назло, рядом случайно оказался Безобразный. И этот полный в милицейской работе пень решил дать Родине раскрытое преступление. Задумал поймать наркомана с громадным пакетом героина.
   Временно подрабатывающий чеченским участковым участник Куликовской битвы золотоордынский полководец Хан Мамай, подходит ко мне как раз в тот момент, когда на плац выплывает Рамзес. Уже через минуту мы втроем катимся в "Волге" Мамая по улицам Грозного.
   Как и где искать заветного наркомана не знает никто. Это ведь не просто так - вышел и поймал. В этом городе ничего нет, кроме руин, а, поди узнай, в какой тут из них наркоманское логово. Для начала нужна хоть какая-то агентура, хоть какой-то разговор с населением.
   Но сегодня это лишнее... Безобразный сидит на переднем сиденье и прямо в машине плюется семечками. Мамай, вцепившись в руль, молча бурлит от негодования, но не роняет ни слова. Рамзес - начальник и, важнее того, старше его на несколько лет, что для чеченцев, уважающих возраст, есть святой, не терпящий исключений обычай. Я, спрятавшись за спинку сиденья, чутко сплю. Рамзес занят семечками, Мамай Рамзесом, я собой ...Ведется трудная работа по поиску наркоманов.
   Ближе к обеду что-то случается. Безобразный говорит слово "Отдел!", и отпускает нас под честное слово, что в 14.00 будем у него в кабинете. Скорее всего, он просто захотел жрать.
   Расстегнув нараспашку форменные кителя, мы с Мамаем сидим в маленьком летнем кафе. Здесь легко и прохладно. Разбившись о синий тент крыши, остыл и выдохся солнечный свет. Вороша листву, обходит свои владения бессменный скиталец ветер. Из настежь открытой кухни течет ароматный угольный дым. Уже ушла с заказом угловатая полная официантка.
   ...Он пришел сюда даже не для того, чтобы убить эту идиллию, не для того, чтобы до конца испоганить наш день, а лишь для того, чтобы пожрать за счет своих подчиненных. Это ведь так просто - тоже хотеть есть.
   Безобразный сидит за нашим столом, и лопает за наш счет. Это мой самый омерзительный обед, который когда-либо давал Грозный. Рамзес ставит за столом целую симфонию из чавканья, бульканья, сопения и хрипа. Немытыми вонючими пальцами он лезет в солонку, затем в сахарницу, сыплет соль в сахар и наоборот... Под конец трапезы ломает у Мамая зажигалку, стреляет у кого-то сигарету, и уходит, небрежно роняя в нашу сторону:
   - Что-то вы долго жрете...
   Рамзес парень некурящий и поначалу мы долго занимали свои умы вопросом: зачем же ему сигареты, если все равно не пыхтит? А однажды увидели, как Безобразный жрет их! Отломит, скотина, полпапироски и жует, пес такой... Да, чтоб его!.. Оказывается, у нашего военачальника болят зубы (он не знаком с зубной щеткой и пастой) и кто-то именно так посоветовал их лечить.
   Рамзес ждет нас у выхода. Никакого доверия, только личный контроль!
   "Волга" Мамая тупо мотается по городу...
   Ближе к вечеру мы стоим перед РОВД и без напутствий провожаем, удаляющегося к воротам Рамзеса.
   - Бензина много сегодня потратил... Бак с лишним ушел... - как-то скупо, не желая делиться своей бедой, замечает Мамай.
   - Нет, Хан, - качаю я головой, - кровь из нас сегодня ушла, а не бензин.
  
   15 мая 2004 года. Суббота.
   В Грозном идет дождь.
   Заняв край дороги, мы сидим в машине Мамая, ожидая колонну московского министра. Что там за министр, мы пропустили мимо ушей, и нам это без разницы. На днях прилетал Путин, и с таким же равнодушием мы выходили охранять другую дорогу.
   Наш пост - самый конец грязной, поделенной блокпостами улицы Сайханова. Невдалеке растет за обочиной нищий придорожный рынок, где ничего нет, кроме картошки, водки и сигарет. Дождь гонит под крышу его продавцов, и топит на лавках их плохо укрытый товар. Из мокрой, разросшейся вдоль дороги "зеленки", течет запах плесени и грибов. Напротив нас едва держатся на фундаментах прострелянные двухэтажные дома. Истрепанные останки жестокого прошлого, осыпавшиеся, давно отгулявшие страшный, небывалый свой праздник, они одиноко стоят в сгоревших дотла дворах. Они никому не нужны, эти пущенные на решето камни...
   Неторопливо таская из кармана сигареты, Хан предается недобрым воспоминаниям прошлого:
   - ...В милиции здесь работал. При Дудаеве работал, пока еще терпимо было. Потом ушел. Плохо тут было, денег не было, работы вообще никакой. Зато все с оружием и, все про свободу говорят.
   Когда войска входили, не знал, куда идти. Правда, тяжело было понять, кого слушать. Хорошо все говорили, красиво... Эти призывы постоянные, плакаты, митинги... Везде, в газетах, на улицах, по телевиденью. На какой канал не включишь, везде одно: "Хватит прятаться за юбки своих жен! Продавайте свой скот, продавайте машину, продавайте дом - покупайте оружие! Родина в опасности! Победим или умрем!" ...Ходил я туда, в эти ополчения, видал, чего они там обещали.
   Я трое суток на крыльце Дудаевского дворца просидел. Декабрь, холодно... Костры жгли, лепешками питались... Людей много приходило, записывались, в основном молодежь. Интересно было. Война. Будто в кино каком-то собирались сниматься. Эмиссары были. Те сразу говорили, мол, русские идут, хотят вас всех в рабство забрать, землю у вас отобрать, вообще убить. Семей, говорили, своих больше не увидите. Русские - собаки, свиньи, их надо резать всех. Оружия у нас у многих еще не было. Некоторых, кто со своим приходил, сразу куда-то отправляли. Наверное, уже туда, где бои шли. А потом нас собрали, кто безо всего, и говорят: колонна танков идет на город, сейчас все ваше ополчение бросят в бой, а там, если вы мужчины, сами оружие добудете.
   Вот так ...Плюнул я на их джихад, собрался и к родственникам из города уехал. Потом уже понял: правильно сделал.
   ...Дом у меня здесь был за Минуткой. Потом еще покажу. Правда, смотреть не на что, пустое место осталось, соседние некоторые уцелели...
   Потом, когда ваши в 96-м ушли, еще хуже стало. Все словно с ума посходили. Беспредел полный. Если не в банде, если без оружия - ты никто. Могут ограбить, избить, в заложники взять, вообще убить. Обычай кровной мести, что, мол, родственники за тебя отомстят, уже никого не пугал. Не стало никаких обычаев. Придут к тебе домой человек десять, отберут все, могут с собой забрать. Те, кого забирали, почти никто не возвращался. Кому тут мстить? Каждый уже сам в страхе жил. Вообще могли всю семью вырезать. И вырезали.
   Я долго не знал куда идти. На свалках кирпич с братом перебирал, чистил, на рынок вез продавать. Нефтеколодцы с ним же копал. Где-то еще что-то делал... Работы ведь опять никакой не было. Нужно было как-то и семью кормить, и защищать. В милицию снова собрался: форма, оружие - хоть что-то. Какая-то стабильность, безопасность. Пришел туда: "К себе, - говорю, - возьмете? Раньше работал". А там мне: "У Дудаева служил?" "Служил", - говорю. "Воевал?" - спрашивают. Говорю, что воевал. Последнее проверять не стали. Так поверили.
   РОВД наше здесь на Сайханова стояло. Однажды одного участкового ОМОН зачем-то остановил, оружие отобрал, с собой увез. Просто, по какому-то пустяшному поводу. Мы быстро собрались, пэпсы еще помогли, другие службы. На Минутке заслон выставили, и машины начали останавливать. Троих омоновцев сразу вытащили, оружие тоже отобрали, всех их у себя оставили. По рации с базой омоновской связались: пусть нашего нам вернут, тогда и мы ваших отпустим. Те приезжали, пошумели, а никуда не делись. Отдали участкового. А тот омоновец, кто на него наговорил, автомат новый 5,45 мм. ему отдал. За обиду. Чтобы никто зла не помнил.
   - Выходит, наши участковые побили масхадовский ОМОН? - в первый раз перебиваю я Мамая.
   - Не совсем участковые, но побили, - кивает он.
   ...А потом вторая война началась. Уехал я. В Москву уехал. Не за что мне было здесь воевать. Ни за Масхадова, ни за Басаева, ни за кого-то еще.
   Я только в прошлом году вернулся.
   Не нужна она была эта война. Плохо здесь было всем. И мирным людям плохо и вообще всем...
   Какое-то время мы сидим молча, слушая, как с каждым порывом ветра, обрывает свои песни дождь. Поднимая фонтаны воды, проходят по дороге сплошь тонированные машины. Это не президенты, не министры, это милиционеры, пожарники, кадыровцы, это самые обычные люди. Затемненные стекла - лишний плюс, что с дороги не сразу разглядишь, кто за рулем. Не факт, что тебя остановят и, может, не факт, что убьют. За такими же стеклами ездят и боевики.
   - Выслугу как?.. Засчитали? - поворачиваюсь я к чеченцу.
   - Не всю, - равнодушно отвечает он. - Дудаевский стаж приняли, а вот масхадовский не хотят. Да мне все равно...
   - Министр уехал, - говорю я, прислушиваясь к шепоту рации.
   - Бесполезно, - отзывается Хан. - Еще будем стоять. Как там у них говорится, "до особого распоряжения".
   Никак не смолкает дождь. Еле передвигая чугунные свои ноги, шагает через город бесконечный день. От рассвета и до заката. От блокпоста и до блокпоста. Наплевав на все его несчастья, забыв о собственной безопасности, мы тайком друг от друга закрываем глаза, и так же тихо, незаметно просыпаемся.
   По возвращению в отдел, я засыпаю в кастрюлю гречку, сдабриваю ее тушенкой и, объевшись этой бодягой, замертво падаю на кровать.
   А вечером, сев у окна, глядя на дождь и на Грозный, я сочиняю стих:
  
   Сегодня в Грозном будет дождь.
   Я так люблю его напевы.
   Его тоску холодных слез,
   Что успокоить смогут нервы.
   Я снова выйду в старый двор,
   Отдав дождю уют казармы.
   И буду ждать с высоких гор
   С грозой идущие туманы.
   Я жду дождя и потому,
   Что чище станет вся природа,
   И нетерпимую жару
   Отпустит с улиц непогода.
   Сегодня в Грозном будет дождь
   И что загадано случится.
   Но знаю я, ты не придешь,
   Не может встречи получиться.
   Как знаю, что на этот дождь
   Тебе не нужно торопиться,
   И вовсе ты его не ждешь,
   И в Грозном дождь тебе не снится.
   Сегодня не было дождя,
   Хоть ждал его огромный город,
   В котором не было и дня,
   Что мне тобою стал бы дорог.
  
   Кто-то кричит меня со двора.
   Звонок из студенческого общежития Барнаула возвращает меня на землю. Не так давно я написал в ту общагу письмо своему товарищу по работе. Когда-то мы снимали там комнаты, а теперь я не знал: живет он или уже съехал. И потому, на всякий случай, поставил на конверте "При выбытии адресата вскрыть на вахте". Оказалось, что товарищ все еще там. Но письмо было вскрыто на вахте любопытными бабами.
   На том конце аппарата одна моя недолгая прошлогодняя пассия - мадам с обжигающими глазами на узком восточном лице.
   - Интересно ты пишешь... Материшься часто, - замечает она и, не совладав с истиной своей натурой, выпаливает в трубку, - Денег много, говоришь, получаешь?
  
   16 мая 2004 года. Воскресенье.
   У нас нет выходных. Ни одного дня в году. Тайд одним своим приходом сюда в апреле прошлого года отменил эту вредную практику.
   Сегодня на общем разводе он раздает "подарки". Около тридцати выговоров и строгих выговоров схватывает личный состав. Тайд скор и щедр на наказания. Зачастую причины их пустяковы и вопиюще несправедливы. Так можно получить выговор за отсутствие на голове кепки, за отсутствие пуговицы или нарукавного шеврона, за нечищеную обувь, за двухдневную щетину. Чеченцы называют свой отдел мини-концлагерем со щадящим режимом.
   Утренняя планерка в кабинете участковых. Начавший с ровного, спокойного слова, Тамерлан медленно входит в свой образ. Хрипя и задыхаясь, он проверяет на прочность наши барабанные перепонки:
   - Сколько раз повторять?! Работайте! Вы, же бездельники! Вы, же ничего не делаете! Вот, например, участковый Толстый Бармалей (самый толстый среди участковых, любитель жидкости N2), что он сделал за пять месяцев?!. А?.. А я вам скажу: не хрена он не сделал! Бездельник!
   Спокойно возмущается Бармалей:
   - Тамерлан, я два месяца из них в отпуске был.
   Но для того и это не оправдание. Бармалей виновен уж в том, что просто ходит милицейской форме.
   Тамерлан на миг переводит дух, хлопает журналом о стол и продолжает представление:
   - Так... Все на захват бандгрупп! И вечером их сюда! Сюда ко мне в кабинет! А не то я на вас рапорт напишу! На полную катушку пойдете! Слышите, на полную! В аду гореть будете! В аду!!!..
   Весь этот грустный концерт продолжается около получаса. За спиной Тамерлана, ничуть не обращая внимания на происходящее, Рамзес Безобразный выхлебывает из картонной пачки остатки фруктового сока и думает, где бы на халяву пожрать. Ему скучен разговор, не интересна работа, ему горе от них, они никогда его не занимали. Слишком туп. Он только там, где взятки и коррупция.
   Тупой, тупой, но насчет этого Безобразный никогда не промахивался. Мы и сами порой удивлялись, как он успевает почти одновременно ограбить одного, взять мзду со второго, получить куш от третьего. Всех схваченных при разборках на кирпич домов, что в последнее время стало модно в Грозном, всех доставленных с нарушением паспортного режима и просто пьяных, Безобразный вел к себе в кабинет, о чем-то долго разговаривал с ними за закрытой дверью, и после этого уже никто и никогда не видел ни каких бумаг по задержанным, ни их самих.
   Конечно, Рамзес никого не убивал. Это лишнее. Мертвого на деньги не тряхнешь...
   На двух машинах мы едем работать по накопившимся за последние дни материалам. Я с Ахиллесом и Неуловимым трясемся в невозможно ужасной, семидесятых годов, машине последнего. Мы сидим на провалившихся сиденьях, чешемся от выскакивающих из них пружин, и придерживаем руками, привязанные на проволоку двери. За нами, на белой своей "шестерке", несутся чеченцы: оба Бармалея (Толстый и Большой) и Киборг.
   Бармалеи - мощные, отважные ребята - отнюдь не братья, хотя почти всегда вместе. Сблизила их общая любовь к водке, которая время от времени, подбрасывает в их круг и Киборга.
   Однажды оба Бармалея напоролись на 56-м участке на группу боевиков. Не теки в их жилах чеченская кровь - не сносить им головы. Но на этой непонятной, жестокой и несправедливой войне, у кого-то все же сохранилось сердце. Им, не отступившим, не сложившим оружия милиционерам, был дан шанс: честный рукопашный поединок, где после победы они будут отпущены, а после проигрыша убиты. Большой Бармалей дрался с превосходящим его по росту и молодости противником. А после поединка оба милиционера напились по-черному.
   Мы сворачиваем с дороги, и ныряем в чахлые кусты "зеленки". Это - необходимая разминка перед началом рабочего процесса. Чеченцы с Ахиллесом через сигарету цедят из стаканов водку, я, не успевший утром закусить, то и дело таскаю у них хлеб и соленые огурцы. А между делом вслух высказываю поговорку про людей, которые наиболее активны на работе во время ее простоя. Киборг давится водкой и говорит, что это про нас.
   Рабочий день у нас начинается только в обед. Неуловимый заводит машину и собирает русский свой экипаж. Потянулись к своей "шестерке" остальные чеченцы.
   - Вы с нами или, куда по работе? - окликает их Ахиллес.
   - Еще не знаем, - лезет в машину Толстый Бармалей. - Всё равно в аду гореть...
   Оставшись втроем, мы катим на мой 20-й участок, что все еще существует где-то в трех километрах от города. Весь путь Неуловимый не перестает скулить, как ему не хочется сегодняшней ночью на пост. Это - в мой адрес. И уже не в первый раз. Но сегодня без Неуловимого на участок мне никак не попасть, а бумаги горят по всем срокам. Наконец, скрепя сердце, я даю необходимую клятву отстоять на посту.
   Неуловимый прикупил себе фотоаппарат и теперь, избавившись от пристальных глаз соотечественников, перед двумя русскими может себе позволить фотографироваться, где ему вздумается. Он, то и дело, вылезает из машины и щелкается на понравившемся пейзаже с автоматом наперевес. С чеченцами Неуловимый не дружит, в целом отделе у него нет ни одного товарища, его тихо игнорируют. Кто-то из местных отзывался даже о нем: "Он нам не брат". Неуловимый бесконечный трус и враль, и, как всякий трус и враль, тщательно это скрывает. Изворотливость его бесподобна. Он готов унижаться за каждый лишний час работы, которую сделают другие (Пример выше: ночной пост). Здоровый мужик за сорок лет, отец толи пятерых, толи десятерых (число это постоянно меняется) детей, боится даже людям сказать на своем 30-м участке, что он и есть их участковый. "Вы наш участковый?" "Нет, нет! Я только за него. Ваш сейчас в отпуске. Не знаю, когда выйдет". Но это можно врать ничего не знающим людям, а вот в РОВД-то обманывать уже некого. Там-то прекрасно знают, на какой земле обретается Неуловимый. А иногда и пытаются за это спросить. Пытаются спросить... Всякий раз, когда речь заходит о проблемах 30-го участка, Неуловимому становиться так плохо, что он срочно ложится на больничный. И может лежать несколько недель! До тех пор, пока про него не забудут или проблема не рассосется сама собой.
   А еще была у меня с Неуловимым такая история:
   В первое время службы в Грозном, пока нужно было присматриваться и осваиваться, я принял на вооружение действенный способ наблюдать все вещи, какими они есть на самом деле. Перед каждым начальником и поначалу даже среди своих, я частенько одевал маску дурака. Эту мою хитрость мгновенно заметил Аскольд - бывший зам Тамерлана - проницательный и умный чеченец. Один на один он сделал мне замечание:
   - Маску свою снимай.
   - Иногда только одеваю, - оправдался я.
   Быстро разобравшийся с помощью этой уловки, кто есть кто, я вновь сделался самим собой, а маску оставил только для своих недругов - для большущего и знатного начальства.
   Но я почему-то я так и не смог выключить дурака перед Неуловимым. Не смог снять свою маску. Потому что иначе не находил с ним общего языка. Но я переиграл. Неуловимый стал невероятно настойчиво обращать меня в ислам. Вести ежедневную пропаганду и обещать уже практически открытую дорогу в рай. Когда я говорил, что атеист и плевал вообще на всех богов, это подбавляло ему еще большего задора. Уже начались разговоры про какого-то знакомого хирурга - специалиста по обрезаниям. Про накрытый по поводу этого события стол.
   Я сначала просто не понимал этой тупой настойчивости, пока не рассказал про нее кому-то из чеченцев. Тот только покачал головой, а затем пояснил:
   - Не ему, кто не читает молитв, и каждый день пьет водку, вести разговоры о Боге. Если он не остановиться - не видать ему рая... А что до принятия веры, то это только за тем, чтобы пустить пыль в глаза остальным: мол, не кто-нибудь, а он Неуловимый, кого мы не чтим за истинного мусульманина, обратил русского в ислам. А ты, Ангара, если хочешь узнать о Боге, пообщайся с другими.
   - Нет, - сказал тогда я начистоту, - я не хочу знать о Боге.
   - Значит, еще не пришло твое время, - попрощался со мной чеченец.
   Это было еще в марте. И Неуловимого я отшил на следующий день:
   - Ты меня убедил. Креститься я на Пасху иду.
   Но сам никуда не пошел. Наверное, потому, что прав был чеченец: еще не пришло моё время...
   20-й участок.
   В первом же дворе нас приглашают к столу. Не зная, что ответить, я ищу глазами Неуловимого: как быть со временем? Тот выпадывает из салона и натягивает на остекленевшие глаза кепку.
   - Обидятся, - говорит он. - Надо идти.
   Хозяин подливает нам чаю, угощает кислым домашним сыром и сладким ватрушками. Не тем, чего ждал Неуловимый.
   - Когда еще придешь? - спрашивает меня чеченец перед уходом.
   Посчитав, что впереди еще целый 2004-й год, я даю обещание:
   - До зимы буду.
   В следующем адресе Неуловимый уже наотрез отказывается от угощений и лелеет мечту поскорее убраться с опасных мест.
   Собрав все объяснения, я тороплю товарищей в отдел. Но те, желая продолжения банкета, совсем не спешат к дому и, по инициативе Ахиллеса, катаются по зеленке 12-го участка, где сегодня еще не было сделано должного количества фотографий. От голода у меня начинают сворачиваться в узел кишки. Я начинаю врать про обязательное дневное построение, про наказ Тамерлана явиться ему на глаза, про что-то еще. Уж чего-чего, а врать насчет работы я умею, люблю и неустанно в этом тренируюсь. В 16.00 часов меня высаживают у ворот КПП и, не оглядываясь на товарищей, один из которых мне вовсе не товарищ, я сломя голову несусь в местное, через дорогу, кафе.
   Еще через два часа я, Ахиллес и чеченцы: международный террорист Усама Бен Ладен с Воином Шахидом, предстаем перед ясными очами майора Рэгса, - заместителя Тайда, начальника МОБ (Милиция общественной безопасности) - который принимается спрашивать с нас за проделанную работу.
   Итак. Еще один горе-командир - Рэгс: двухметровый оболтус, законченный болван и видавший виды трус. Последнее его качество столь велико, что его берет икота только от эха взрыва или звука стрельбы. Он даже немедленно прекращает на нас орать и начинает лебезить. Почему? Не знаю. Наверное, боится, что это очередной штурм столицы, а мы запросто выдадим его боевикам. Я бы не пожалел. Рэгс поставлен рулить самой большой службой отдела, но кроме вреда ничего в нее не принес. В этом деле - нести людям вред - он где-то пересекается с Рамзесом Безобразным. Работы Рэгс никогда не знал, всегда прятался от нее, руководить никогда не умел, только через крик, боялся любой ответственности. Но если дать ему порулить всем отделом - уведет на Голгофу! Потому что тщеславен и тяготиться ролью второго человека. Как он попал на блатную эту должность, точно никому не известно. Поговаривают, по каким-то большим связям в Южном Федеральном округе. Надо отдать должное Тайду, что, то и дело, осаждает Рэгса в любых начинаниях и, кроме как командования на разводе: "Равняйсь! Смирно!", не дает безумцу ни одного шанса.
   Интересно, а для чего вообще нужен такой начальник? А вот для чего: Рэгс, который является первым замом Тайда, принимает на себя абсолютно все удары, направленные на Тайда и наш РОВД. Он не пропускает ни одного совещания в республиканском МВД, постоянно мотается в Пыльный (Ханкала), где держит ответ за любую беду, случившуюся в районе. И ничего оттуда не выносит, кроме больной головы и кучи дисциплинарных взысканий. И как от таких судьбоносных ударов у него еще не заглохло сердце, остается только гадать.
   Сейчас Рэгс пытается выведать все то, чем сегодня занимались участковые. Я, давно научившийся управляться с таким видом начальства, достаю из кармана лапшу быстрого приготовления, и неторопливо развешиваю ее на ушах командира. Что мы только сегодня не делали!.. Какие мы подвиги сегодня не совершили!.. Даже установили место, где последние дни в это самое время собираются на совет боевики. А тем, кто не верит, можем показать, подвезти, если что (Рэгса прошибает холодный пот).
   Закончился вечерний развод и Рамзес Безобразный собирает нас в кабинете на обязательное и бестолковое совещание. Через пять минут, по щучьему его велению, мы идем на самостийный, выросший за сто пятьдесят метров от отдела, рынок 8-го Марта.
   Вечернее солнце, теплое и мягкое, обматывает землю розовыми бинтами заката. К севшим вдоль дороги ларькам и киоскам, подтекают густые тени каштанов, заборов и руин. Древний и мечтательный, как Великий шелковый путь, встает перед нами черноокий базар Востока - золотая гавань изобилия среди океана горя и нищеты.
   Наша задача проста и обыденна: найти торговцев нелегальной водкой, склеить на них административный протокол, а водку изъять. Но уж больно тяжела наша поступь, и слишком ясно горят на головах золотые огни кокард. На рынке остается всего один киоск, где женщина в последний момент пытается замести свои следы. Два товарища, кавказцы-контрактники, Трутень и стареющий Рафинад, заходят к замешкавшейся хозяйке и составляют на нее протокол.
   Мы нелепо торчим между торговых рядов и просто ждем, когда сгинет отсюда Рамзес. Составление протоколов никого не интересует, это никчемная бумажная работа. Если они и дойдут до мирового судьи, не факт, что кто-то заплатит, выписанный им штраф. В этом полувоенном бардаке Грозного и так полно других важных дел.
   От клятвы своей я отступил и на пост за Неуловимого так и не вышел. На разводе он, как обожравшийся водки, был вообще объявлен "временно пропавшим без вести".
   Вернувшись с рынка я застаю в комнате "синего", как антифриз, контра Ару - следователя с берегов великой русской реки Волги. Он щелкает затвором АКМ и поворачивает во все углы, прыгающий в пьяных руках ствол.
   - Автомат тебе зачем?
   - Проверить надо как-нибудь, пристрелять...
   - Спал бы лучше.
   Ара со дня на день ждет нападения на нашу комнату боевиков. Поэтому несколько месяцев назад он вбил в стену над своей кроватью три здоровенных гвоздя и, повесив на них автомат, стал спать куда тревожнее, чем раньше. Еще, кроме автомата, у него под подушкой проводит каждую ночь взведенный пистолет Макарова. А мы - остальные обитатели: я, Сквозняк и оперуполномоченный капитан Павлин - каждый вечер только и рассказываем друг другу о том, как при неожиданном нападении боевиков на какой-нибудь чеченский отдел, никто даже не успел пикнуть; все были застрелены еще в кроватях. В такие ночи следователь спит, положив автомат у кровати, с рукой на спусковом крючке. А под кроватью всегда хранится бронежилет и тяжелая каска "Сфера", без которых Ару крюком не утянешь ни на один выезд. И над которыми постоянно смеются все русские и чеченцы.
  
   17 мая 2004 года. Понедельник.
   С утра я на сутки заступаю в следственно-оперативную группу (СОГ).
   Первый выезд на автовокзал, где на 29-м блокпосту Новосибирский ОМОН задержал машину с перебитыми номерами двигателя. Машина краденая. Водитель, худой молодой чеченец, пожимает плечами, говорит, что машину дал какой-то знакомый, а ему его знакомый, где оба они он не знает, показывает какую-то липовую доверенность и вообще не сильно намерен общаться. Доказать что-то здесь невозможно. Хозяин давно убит, давно куда-нибудь бежал, или же ему давно не до машины. Концов не найдешь. Мы забираем транспорт с собой.
   В отделе гаишник, не понявший шутку Павлина, напрасно подкладывает задержанному бланк явки с повинной.
   Второй выезд уже вечером. Солдаты нашли за забором воинской части схрон с боеприпасами: четыре гранаты да несколько патронов разных калибров. Всё насквозь проржавевшее, рассыпающееся и давно непригодное к войне.
   Армейский капитан, коротко и с улыбкой, передает мне историю обнаружения схрона:
   - Бойцы наши ночью на территорию соседнего полка мусор вывалили. А те сегодня не поленились, собрали его, да обратно к нам потащили. Поймал я их, да и заставил закапывать, докуда донесли. Под пень какой-то рыть начали, ну, и нашли, чего нашли...
   Мы вызываем по рации "специалистов". Тонкие ценители тяжелого рока, со сбитым слухом и музыкальными пальцами, появляются они, - ветхие разрушители незыблемых колоссов, - "зеленые" саперы комендатуры. Не дошагавшие до двадцатилетия мальчишки, обмотанные гибкими проводами, с полными карманами тротила, мастерят под пнем взрывчатку, приматывают к ней гранаты и сваливают рядом кучу патронов. Они отбегают за первую развалину, где с удовольствием прокручивает машинку детонатора.
   Пень подлетает на воздух и, выплюнув из-под себя оторванные щупальца корней, сваливается в воронку, весь в копоти и дыму.
   У ворот РОВД нас встречают оба Бармалея. Оба здоровенные, оба красные от жары, оба навеселе. Они только что переступили путь мелкому, едва им до пояса, Китайцу Ку Киш Ваму - старшине тыловой службе - и, в шутку, взяв того за ухо, спрашивают, почему на рынке 8 Марта давно не появлялся свежий сыр. То, что старшина вороват и обеспечивает нашим пайком рыночные прилавки - ни для кого не тайна.
   Ку Киш Вам пытается вырваться из бармалеевских лап и тыкает пальцем в Толстого:
   - Да на такое пузо, как у тебя, сырной фабрики не найти!
   - Ты говори, говори... - крутит ему ухо Большой и кивает на тезку, - Он сейчас на тебя насерет - только к Новому Году выберешься.
  
   18 мая 2004 года. Вторник.
   Инженерная разведка дорог.
   Водитель СОГ увозит меня в комендатуру. Мы опаздываем и нагоняем саперов лишь у огромного кладбища Минутки, у расстрелянных в пыль развалин. Минутка - древняя, как сама земля, площадь в центре района. Древняя, как земля, коснешься ее рукой - в прах рассыпается...
   Что было здесь, на этой Минутке, не отснять ни в каком "Чистилище", не выдержать ни каким нервам, не выслушать ни одним ушам. В сияющих лучах восхода встают белоснежные ее руины - битые в щепки гробы, полные не отпетых покойных душ. В этом кровавом ристалище было не до похорон, не до отпеваний, было не до жалости и, не до слез. И все, кто смог убраться отсюда живыми, до сих пор не верят в этот обман.
   ...Они никуда не убрались, не бежали, не спрятались от своей Минутки. Все они остались здесь. И мертвые, и живые. Мертвые не могут встать из заваленных своих подвалов, чтобы уйти. А живых каждый раз возвращает сюда ночной кошмар.
   Выжившие ветераны девяностых! У вас всегда одно место встречи с вашими павшими - белоснежные руины Минутки. Вас всегда везет сюда один и тот же транспорт - белый пароход прошлого. Белый пароход вашей юности, полный черных ее воспоминаний...
   ...Утренний марш инженерной разведки... Голодные бездомные псы перебегают безлюдную нашу дорогу. Мы идем по мертвым, уродливым улицам. Распотрошенные до фундаментов дома едва держат остатки прострелянных стен. Сразу за обочинами, сразу за зеленой травой, стоят черные, в многолетней грязи здания - громадный город, на который не хватает глаз. Вдоль дороги ничего нет. Только сплющенные, раскатанные на весь двор глинобитные хибары, только кривые, разнесенные до первых этажей "высотки". Здесь везде погуляла смерть. Всякий раз мы ходим сюда только затем, чтобы потрясти свое сознание. Чтобы снова увидеть и вновь не поверить, на что способно людское безумие.
   Утренний марш разведки. Безусая солдатня шуршит в обочинах своими импровизированными "миноискателями" - железными, посаженными на дерево шипами. Прошла ночь, и никто не знает, оставила ли она на дороге злобные свои подарки - начиненные железом фугасы, танковые и пехотные мины. У них век от века одно место: на деревьях, в надорванных фонарных столбах, под бытовым городским мусором, под крышами стоящих у дороги домов, в лужах, ямах и кочках... Это удача - увидеть фугас. И неудача - его услышать. Потому что мало, кому после еще пригодились глаза.
   В отдел я возвращаюсь до развода и незаметно проскакиваю в кубрик, где, проснувшиеся Ара, Сквозняк и Павлин уже кроют матом начинающийся рабочий день. И только у меня нет к нему никаких дел. Поход с бойцами комендатуры - одно из моих ухищрений, которое позволяет не переживать о какой-то там работе, и потом бессовестно врать о затянувшейся разведке. Главное - не попасть на развод. А там, в общей дневной суете, твое имя забудут и уже не вспомнят до самого вечернего построения.
   Я просыпаюсь только к обеду. На ноги меня поднимает, пыхтящий у порога Сквозняк. С него градом катится пот, и ему едва хватает силы дышать. Там за окном сейчас дневное невыносимое пекло.
   - Что нового? - отрываю я Сквозняка от бака с водой.
   Тот вытирает усы и передает устаревшие новости:
   - В аду гореть будешь!
   - А... Видно, Тамерлан опять белены объелся... - не особо переживаю я за загробное свое существование.
   Интересный человек, Тамерлан. Орет на нас каждый день, обзывает бездельниками, пьяными ловит, грозит, а ведь еще ни одного рапорта на своих подчиненных не написал. Никого из нас не заложил. "У нас, - говорит, - план МВД есть: каждый участковый обязан раз в месяц задержать либо крупного международного террориста, либо захудалую чеченскую банду. А те, кто не может, не хочет, боится - будет гореть в аду!!!"
   Сегодня участковые работают по отдельной задаче: поимка на своем участке Шамиля Басаева. Набрав в желудок вчерашнего супа, Сквозняк вновь уходит за басаевским скальпом, а я даже не поднимаюсь с кровати. Обо мне не вспомнят до развода.
   Вечером в соседнем кубрике собирается на совещание немногословная и деловая братва из конты. Немногословная, пока не началось... А уж деловая!..
   Выпив первый литр и подойдя ко второму, поднялся на ноги оперуполномоченный майор Ветеран - участник всех локальных войн и вооруженных конфликтов. Его войну было не объять и не измерить. Ветеран так любил присесть на ухо, что становилось непонятно, с какой именно битвы на земле началась беспутная его жизнь, толи с Даманского, толи еще с Отечественной. А про Афганистан и гражданские войны 90-х никто даже не спрашивал. Только один контр Шухер, при каждом поднятии Ветераном наполненного стакана, быстро, пока тот не ляпнул какой-нибудь героический тост, крякал со своего места: "Ну! За тех, кто в Персидском заливе!.."
   Ветеран берет слово:
   - Да, они, что думают, я тут только пить умею?!.
   Завозился Шухер:
   - Вот-вот! Это они и думают!
   Обиженный майор убирает подальше стакан:
   - Сейчас я иду в засаду на боевиков. На всю ночь. И мы посмотрим утром, кто здесь что умеет...
   Ветеран с молчаливого согласия водителя-контра Удава (тот просто сидел рядом, молчал, как мумия, и поднимал только правую руку и, то лишь, когда в нее вставляли стакан) угнал УАЗик уголовного розыска и помчал его к ПВРу (Пункт Временного Размещения беженцев) - сотня деревянных домишек в чистом поле на краю нашего района. По проверенным данным - одно из мест культурного отдыха грозненских боевиков, на покой которых и собрался нынче посягнуть Ветеран. Но, кроме боевиков, на ПВРе присутствуют еще и десяток вооруженных чеченцев местной охраны. Но для такого бывалого воина - это не показатель. "Рыпнутся - покалечу!", - пообещал Ветеран, схватил ключи от машины и сгинул.
   Неизвестно, что именно там произошло, но уже через полчаса Ветеран под конвоем нашего начальства был доставлен без оружия домой. А еще через пять минут он уже ехал "дышать в трубу" в центральную больницу.
   Вчера в городе на фугасе подорвали машину одного из отрядов русского ОМОНа. Три человека ранено.
   Сегодня утром на фугасе подорвали инженерную разведку Урус-Мартана, затем обстреляли. По разным слухам погибло от семи до одиннадцати человек.
  
   19 мая 2004 года. Среда.
   Рамзес Безобразный верен навязчивой своей идее уничтожить в Чечне всю наркомафию. И он знает только один способ это проделать: отдать подчиненному такой приказ.
   Сегодняшним борцом с наркоманами становлюсь я. Рамзес даже не вникает в суть дела и на мой вопрос "Где будем искать?", только хрипит и возмущается: "У тебя за забором целая Республика!"
   Кстати, здесь довольно легко раскрывается такое преступление. Потому что произвол, анархия и бардак. Схема очень проста: "человек (часто случайный бомж или пьяница) + наркотик (конопля, редко героин) + два понятых = преступление". И, если в России еще соблюдаются какие-то негласные устои, и первого встречного не тащат в милицию с брошенной в карман дозой (Часто это проделывается с настоящими наркоманами, что при задержании успели сбросить наркотик, а затем им пришлось сунуть его обратно. Реже с ворами, грабителями, разбойниками, которым не хватает доказательств для срока. Это практика - ни для кого не секрет. Как там у Высоцкого: "Вор должен сидеть в тюрьме!"), то в Чечне никто и не пытается усложнять себе работу. Здесь, если есть человек, будет и преступление. Так недавно, вышедшие на охоту за наркоманами Бармалеи, напоили водкой какого-то случайного знакомого, а затем толкнули ему в карман нужную дозу. Человек не сел на нары только благодаря тому, что оформлял его благоразумный участковый Хрон, который, понимая, чем пахнет обнаружение подлога, втихаря вскрыл, предназначенный на экспертизу пакет и заменил коноплю на насвай.
   Я даже не собираюсь ни в какой наркоманский поход и, на всякий случай, напрашиваюсь у дежурного в СОГ.
   На каком-то блокпосту ОМОН остановил контрабандный груз нефтеконденсата. По ошибке они звонят в наш отдел. Дежурный Капитан-Кипеж, что привык сначала действовать, а затем думать, даже не уточняет район.
   Мы безнадежно колесим по проспекту Ленина. Теплые мягкие сумерки двигаются с разбомбленных мостовых. Мимо нас плывут вдоль дороги, отходящие во мрак дома. Мы даже не смотрим, что за номера лепятся на их стенах. Их нет уже много лет. Водитель наугад ведет УАЗик к очередному перекрестку, на каждом из которых нас встречает только уродливое месиво из бетона, земли и обугленных досок.
   Но Кипеж уже понял ошибку и командует отбой.
   Капитан-Кипеж - стареющий майор чеченец, для которого не писаны никакие законы службы, которого запросто можно увидеть во время дежурства в любой точке города, - неумело извиняется перед нами по возвращению в отдел.
   Неумело извиняется и тут же захлопывает за собой калитку. Где-то за рынком 8-го Марта живет его воздыхательница, к которой безумный Капитан нарезает ноги каждую свою смену. Что у них там за отношения - нам нет никакого дела. Но однажды из кармана милицейского плаща Кипежа его помощник, вместо ключей, вытащил пластмассовый фаллос, аккуратно завернутый в шкуру от банана. А так как последний совсем не ценил капитанской дружбы, то тут же разболтал о своей находке всему отделу. С тех пор, при появлении в отделе Кипежа, чеченцы, ничуть не стесняясь возраста своего земляка, распевают куплет из популярного радиохита: "Бананы, кокосы, апельсиновый рай..."
   Человек заполошный и пугливый, но не трус, безответственный, но с доброй душой, что часто встречается у людей с такими пороками, больше всего в жизни Кипеж боялся дня своего дежурства. Неудачная его судьба по нескольку раз за смену раскладывала нам какой-нибудь незавидный пасьянс. В эти дежурные сутки на отдел всегда сваливались сто бед и разных несчастий, что, как магнитом притягивал к себе Капитан. Он был дежурным по РОВД 7-го марта 1996-го, в дни жестокого и неудачного штурма дудаевцами чеченской столицы. "Это из-за него пришли в Грозный боевики", - мрачно шутили чеченцы. Он был дежурным и 6-го августа того же года, в еще более жестокие дни удачного штурма. Когда, заявившиеся в РОВД бандиты, под дулами автоматов потребовали у него ключи от комнаты хранения оружия, Кипеж, до конца не сомневавшийся в своей правоте, кричал им в лицо: "Не отдам! Не имеете права!" Боевики ключи отобрали, а Кипежа пнули за ворота на все четыре стороны.
   Помнящие об этом случае местные милиционеры, кто остался жив, провернули однажды с Капитаном жестокую шутку: втихаря протащив в дежурку магнитофон с динамиками помощнее, они упрятали его на пол за открытую нараспашку дверь, а после, так же незаметно, щелкнули кнопкой "воспроизведения" и скрылись из кабинета. Когда в комнате заревели вертолетные двигателя, треснули выстрелы, и грубый голос завопил "Аллах акбар!!!", перед окном нарочно мелькнула пара чеченцев, ретиво передергивавших затворы. Они еще успели заметить, как сдуло от телефона Кипежа и, как он рикошетил по маленькому кабинету. Другие авторы шутки, высунувшиеся поглядеть на ее окончание, Капитана уже не нашли.... Кипеж лежал под кроватью, а за дверью все стрелял и требовал вертолетной поддержки старенький магнитофон.
  
   20 мая 2004 года. Четверг.
   Утро несет меня на инженерную разведку.
   Обгоревшие городские улицы полны пустоты и предрассветной прохлады. Ослабев, потеряв свои силы, отступает в подвалы ночная тьма.
   ...Если бы многим из нас предложили поменять Грозный на другой, еще живой город, то вряд ли бы кто-то добился положительного ответа. Потому что единственное чувство, что имеет цену для нас - это тоска. Потому что мы уже не способны без нее жить. И никакой город мира не способен заменить нам Грозный.
   Мы так любим бродить по этому дому, где после грабежа не осталось ни одной нужной вещи. Где нет ничего, кроме голых стен с выбитыми рамами окон.
   Мы не можем жить без этого города, и потому так спешим, так торопимся к тем ночным патрулям, зачисткам и блокпостам, которыми полон Грозный. Мы любим их какой-то особой, тоскливой любовью, любим потому, что все они приближают конец этого похода. Но мы - люди с больным сознанием. И в слово "конец", вкладываем два понятия: смерть и возвращение домой. Два огромных по своей разнице исхода, но, впрочем, ничем не отличающихся друг от друга. Потому что каждый знает, что за возвращением домой стоит страшный призрак обратной дороги - новое возвращение сюда. Возвращение за возвращением... А в конечном итоге одно: смерть. Круг замкнулся.
   "Когда же смерть?" - думаю я, не надеясь, что выберусь из Грозного...
   Проходит день. Еще один из тысячи других. День, в котором я не сделал ничего хорошего и не сотворил ничего плохого. Который я полностью проспал.
   Вечером, специально для меня, во дворе ставится уже надоевшая пьеса "Раздайся стон! Разлейся плачь!", с примелькавшимся в ней актером. Вокруг меня кругами бродит Неуловимый и, в который раз, рассказывает про оставленных дома детей, про старые свои почки, которые, вместе с камнями, вот-вот выйдут из организма. Эта пластинка включается каждый раз, когда участковый не хочет ночью дежурить в СОГе.
   - Я же простужусь! Здесь же кругом сквозняки! - лезет Неуловимый со своими жалобами. - Мы же должны помогать друг другу, - идет он еще дальше.
   Я, мечтая поскорее от него избавиться, слушаю вполуха и не совсем понимаю последнее.
   - Кто мы?
   Неуловимый сражает меня наповал:
   - Ну, мы... Чеченцы и русские.
   Не найдя никаких доводов против этой философии, и, пропитавшись еще большим презрением к участковому, я даю добро на ночную смену.
   Заходит солнце, и мы выезжаем на квартирную кражу. Похищен телевизор, десять тысяч рублей и золотые часы. Пожилой чеченец, хозяин обкраденного дома, дает мне небольшое, на пол листа, объяснение. "А чего там рассказывать? - говорит он. - Я жизнь прожил. Не верю в удачу. Только в случай. Потерянного уже не вернешь". Где-то в прихожей возится со своим чемоданом эксперт-криминалист, ушел искать несуществующих соседей опер, ходит по квартире и малюет план-схему следователь. А мы вдвоем пьем за столом горячий душистый чай. Чеченец с антипатией рассказывает о погибшем президенте Кадырове. Ничего светлого не видел он в его правление, и ничего доброго, по его мнению, не увидит при следующем чеченском президенте.
   - Так ведь? - спрашивает он меня.
   Но я еще не участвую в разговоре.
   - Что скажешь, участковый? - вновь произносит он. - Когда у нас будет русский президент?
   "Ну, старик, поставил меня в тупик! Когда будет русский?.." - думаю я, и неожиданно брякаю в ответ:
   - Как вообще после двух войн... - я сомневаюсь секунду, говорить или не говорить, но все же, произношу - власть вам оставили?
   Чеченец смотрит мне прямо в глаза и делает верную поправку:
   - Не нам... - показывает он на себя пальцем и, поднимает его вверх - им... Им, бандитам, оставили...
  
   21 мая 2004 года. Пятница.
   Ночью застает меня на посту одного. Большой Бармалей, что должен был, как и Неуловимый, бессонно здесь бдить, отпросился у дежурного домой, рассказав точь в точь такую же историю с одинокими, оставшимися дома детьми. И, если Неуловимый лишь иногда спрыгивал с этого крючка, - ночного караула, - то Бармалей, на моей памяти, ни разу за него не цеплялся. Этот хитрый лис, когда бы не оставался охранять отдел, никогда в нем не оставался.
   Под конец смены на крыльце появляется дежурный Лом. Это он отпустил второго участкового и всё то время, пока я бродил под окном, Лом мучился слабыми нападками совести, пока, наконец, последняя не выгнала его во двор.
   - Этот Бармалей... он человек такой... - подбирает он необидные для земляка слова, - не всегда работает...
   Однако мне все равно. Эту истину я понял давно. Меня больше интересует сам Лом, как он сюда попал, совсем под полтинник лет.
   - Люди кончились, - лаконично поясняет чеченец. - Война всех разогнала. Ко мне домой пришли, говорят: "При Советском Союзе в милиции работал, сможешь и теперь. Приходи". Я и думал недолго. Пенсия-то - гроши...
   - Так то - Советский Союз, - вздыхаю я. - Сейчас время другое...
   - Другое, - соглашается Лом. - Раньше в людях совесть жила. А сейчас и позором никого не возьмешь.
   Утро в кабинете участковых:
   - Бездельники!.. Бездельники!.. Завтра спецоперация! Смотрите не завалите, как всегда! А то снова будут говорить, что участковые спецоперацию завалили!.. - беснуется в рабочем своем кресле Тамерлан
   И все в таком духе около 30-40 минут, без остановки, без перерыва на глоток воды.
   Однако здесь наш начальник не прав. Такого рода спецоперация, что замышляется на завтрашний день - дело целиком ОМОНов, ГРУ и ФСБ. Незначительная роль в ней отводится Временным отделам, воинским частям и комендатурам, - эти работают на прикрытие. И совсем ничтожен вклад в операцию каких-то там участковых - этих простолюдинов, смердов, холопов местного РОВД. Ну, кто мы такие, чтобы завалить общевойсковую операцию?!.
   Спрятав от Тамерлана глаза, мы незаметно хихикаем и уже сами раздуваем поднятую им тему: "Слово о том, как участковые проиграли чеченскую войну".
   К финалу речи, который всегда совпадает с полной пропажей голоса, начальник хрипит про какие-то там преступления, и ищет, кого бы отправить в наряд на 31-й блокпост Приморского СОМа (Сводный Отряд Милиции). Под общий шумок пытается захлопнуть за собой дверь контр Трутень - лукавый иезуит и первый сачок на селе. Трутень ленив до работы больше любого из нас, и имеет нехорошую привычку выезжать в рай на спинах товарищей. Мы-то (Чего уж темнить! Всех планов все равно не сделаешь!), тоже не ахти, какие трудолюбцы, но принимаем свою беду на собственный горб. Стрелы не переводим; можно и в ответ поймать. А вот хитрый и скользкий Трутень при дележе любой работы как-то всегда остается последним, на него всегда ее не хватает. Это давно заметил и Тамерлан. Он вовремя выкрикивает вслед участковому:
   - Иди сразу в ГАИ! Тебя уже ждут!
   Однако Трутень никуда не пошел, а, проехав по ушам Рамзесу, что сегодня последний день, когда можно бескровно списать, залежавшиеся у него материалы КУС, выпросил у того себе подмену на два часа. Чуть позже, замешкавшись во дворе, я и становлюсь той самой подменой.
   На 31-м блокпосту, куда меня добросили местные пэпсы, только два русских омоновца, наш гаишник Хасан и никакого Трутня. Последний, уроженец Кабардино-Балкарии, угнал домой сажать картошку.
   Нездешнее пекло стоит над сунженским Сталинградом. Набравшись жарой, закипают зловонием разлагающиеся трупы домов. Дух мертвечины и теплой гнилой селедки ползет из них. По небу бродяжит белое, как снег, солнце.
   На блокпосту нечем дышать. С дороги сюда идут и идут тяжелые завесы пыли. И мы уже изменили свой образ. Пропали золотые звезды погон, почернела от пота спина, посыпался желтый песок из красных воспаленных глаз. Раскис и поплыл под ногами темный неровный асфальт. Я через минуту бегаю на обочину остужать раскаленные подошвы бот.
   - Это - весна, - оборачивается ко мне Хасан. - Чтобы понять, что такое "жарко", нужно дождаться августа. Сильный здесь месяц. Невыносимый.
   Омоновцы меняются через каждые два часа. У нас таких резервов нет. Мы выдерживаем три их смены и сваливаемся у пулеметного гнезда блока. Злые и грязные...
   - Там попить можно... - косясь на чеченца, указывает мне снайпер в сторону ПВД.
   "Там можно поесть, умыться, выспаться..." - вот что не договаривает боец. Я слышу это без слов. Но это только для меня. Чеченца туда не пустят - это непреложный закон всех блокпостов. Потому что блок - это родной дом. А чеченцы - враги. Так было вчера, так есть и сегодня. А, если уже не враги, то еще не друзья.
   Хасан знает это и, сидя на старом мешке, безразлично закрывает глаза. Я валяюсь там же в углу, и мотаю головой русскому:
   - Поедем уже скоро...
   К разводу мы возвращаемся в отдел.
   Перед шлагбаумом, согнувшись в три погибели, неохотно ковыряются в земле саперы комендатуры. Ищут фугас. Опера уголовного розыска притащили в отдел очередной трофей - свежую видеозапись с отходящей от КПП машиной Тайда, где чьей-то голос за кадром командует: "Всё, выезжает! Давай, жми! Давай!.. Что, не взрывается?!. Почему не взрывается?!. Еще раз!.."
   Но саперы зря портят дорогу. Здесь ничего нет.
   Может, обычная провокация.
   В прошлом апреле на этом месте погиб прежний начальник нашего РОВД. Его машина взлетела на воздух, едва наехав на, расположенный посредине дороги канализационный люк. Той ночью боевики установили в колодце фугас. Установили под самым носом у наряда КПП, всего в пяти метрах от их поста. Изначально ловившие крупную рыбу, они подарили жизнь спящим двум часовым.
  
   22 мая 2004 года. Суббота.
   Тревога в отделе. Очередная, бестолковая, никому не нужная...
   Каждая заночевавшая здесь власть боится, что однажды измотавшиеся сотрудники просто не выйдут на построение, а потому всем методам поставить нас на ноги, она предпочитают тревогу.
   Время 05.00 утра. На плацу выстраивается жиденькая шеренга контры, сбоку от которой лепятся несколько местных - ночное усиление и СОГ. Едва ступив на асфальт, мы уже лезем в маленький служебный автобус - разбитое, прострелянное, изношенное корыто - наглядное свидетельство нашей нищеты.
   ...Из белого утреннего тумана встает железнодорожный вокзал Грозного. Молчаливый и строгий.
   Оцепив то, что осталось от трех городских улиц, мы приступаем к ковырянию в отбросах невероятной этой свалки. Побирающиеся калеки - расчлененные, в лохмотьях ржавого железа пятиэтажки - сидят у дорог. На них не достало огня. Их так и оставили на этой земле - не схороненных, обезображенных покойников, которым не хватило могил.
   Не каждый подъезд начинается крыльцом, и заканчивается чердаком. В иных лестничные пролеты лежат друг на друге и венчаются крышей. А где и вовсе дом поделен сразу на несколько частей. Была одна пятиэтажка, а - потрудилась Армия - и вышло три-четыре, цепляющихся за воздух башни. Но и в них живут. Живут, рожают детей, думают увидеть старость. Русских давно нет - война вывела начисто. Одни чеченцы.
   Мы минуем пустые квартиры - огромные помойные ниши, где много лет растут грибы, плесень и человеческие отходы. Почти нигде нет дверей. Даже в редких жилых комнатушках нам загораживают проход ржавые железные листы. Везде пахнет мочой и сыростью.
   Потревоженные нами люди, выносят свои паспорта и услужливо освобождают проход в жилище, куда мы бросаем беглый свой взгляд. Смотреть особо не на что: на полу пылятся захоженные паласы, на стенах висит небогатая одежда, по потолку ползут широкие, в ладонь шириной, трещины. Давно нет электричества, канализации и воды.
   Здесь не живут, так, цепляются за жизнь, те, кому некуда больше податься. А это - половина Республики.
   Я ковыряюсь автоматным стволом в какой-то грязной бесформенной массе. В эту берлогу едва проникает свет, и я буксую на чьей-то спине. "Выходим!" - командую я, совсем задыхаясь от смрада.
   Из маленькой захламленной комнаты выползают оборванные, заросшие диким волосом, мужики с кирпично-красными лицами. Первые сегодняшние пленные. Они виновато смотрят на нас и кашляют простуженными легкими. Ни у кого из четверых нет паспортов. Но нас не подводят глаза. Это не чеченцы.
   С трудом выясняем: строители по найму, молдаване. Я припоминаю и рассказываю собравшимся, подоспевший к случаю анекдот:
   "Фашист бегает по концлагерю. Забегает в один барак, в другой и везде спрашивает:
   - Молдаван нету?
   Везде ему отвечают:
   - Нет, у нас нету. Может в другом бараке.
   Наконец, в одном фрицу говорят:
   - Да только что в камеру сжигать повели.
   Тот добегает до камеры в самую последнюю минуту. Уже закрывается дверь. Фриц просовывает в щель ногу и кричит:
   - Молдаване есть?
   Несколько голосов сразу отвечают:
   - Есть. А шо трэбэ?
   - Да кафель надо срочно в квартире положить...
   - Червонец рублёв плитка!
   Фашист смущается:
   - Да, не, червонец много. Давай по шесть?
   Молдаване возмущенно:
   - А ну, высунь ногу-то из двери!"
   Задержанные, толи с испугу, а может, просто от тупости, решили использовать старый и очень опасный здесь прием: на каждое русское слово они отвечают молдавским. Медленно закипают чеченцы. Кто-то из контры, бросив две фразы, и ничего не добившись, пожимает плечами и равнодушно находит: "Пытать надо". От его слов вздрагивают все четверо. Всё они понимают...
   Рядом со мной стоит боец Чеченского ОМОНа. Он исподлобья наблюдает, как пленных ведут к машине и раздраженно роняет в воздух:
   - Чего они тут строить приехали? Виноград бы давили свой...
   Ты прав, чеченец! Это наша драка: чеченцев и русских. И в ней не место чужим!
   ...Они бесконечны, наши зачистки Грозного.
   Еще через час мы заново строимся в отделе и заново выходим к городскому вокзалу. Но мы поворачиваем от пройденных улиц и, рассыпавшись веером, катимся вниз до самого берега Сунжи.
   Сунжа! Холодная коварная Сунжа... Желтая патока вод нечет через город черную ее печаль. В глухом ропоте волн еще слышны некнижные трагедии прошлых дней.
   Железнодорожный вокзал Грозного. Кровавый Новый год 1995-го. Первый штурм города. Сложившая здесь кости 131-я Майкопская бригада Внутренних Войск. Ее шестидесятичасовой бой в полном окружении, гибель более пятисот из семи сотен. Кто не хотел сгореть в огне, согнуться от пули, кто не надеялся на прорыв, - всех утащила Сунжа. Кто думал ее переплыть живым, навсегда остудил в ней свой пыл. Обессилел, захлебнулся, пошел ко дну. И выплыл только на Тереке куском синего холодного мяса.
   ...Невозмутимая Сунжа - омут людских смертей - катит среди прибрежных руин грязные талые воды.
   Мы бродим без цели по пустым зеленым дворам. И лишь тишина - страж нелюдимых улиц - соседствует с нами. Грозный 2004-го - зеркальное отражение Грозного 1995-го... Здесь ничего не изменилось. Здесь не найти отличий между двумя городами.
   Грозный - мертвое царство, где все не могут отойти от сна, заколдованные неведомым волшебством люди. Люди, что никак не дождутся своего доброго принца, несущего одно на всех освобождение. Счастливая, наивная сказка из далекого нашего детства...
   Мы больше не верим в сказки. Он никогда не придет сюда, тот добрый принц...
   ...На дороге, заваленной битыми крышами, сидит огромная, с загнутыми листами жести, зеленая луковица мечети. Отмеченная многим калибром и ржавчиной, она еще держит на шпиле смятый золотой полумесяц. Позади, за линией севших в воронки домов, заваливаются высокие стены обезглавленного храма Всевышнего.
   Никто не живет в разбитых дворах. Холодные и пустые, они таят от чужих глаз сказочные свои богатства.
   Нефть. Ей полно в каждом дворе, её зловонием насыщен горячий застоявшийся воздух. Под вишнями, черешнями и каштанами зияют в земле огромные, в тридцать метров глубиной ямы самокопанных нефтеколодцев. Эта земля настолько богата "черным золотом", что порой и не нужно рыть никаких ям. Нефть сама выступает наружу. Но это больше за городом. Здесь в Грозном приходится все же повозиться в земле. Специально нанимаемые для этого работники берут, кажется, тысячу рублей за метр в глубину. Вроде, не хилый заработок для наших времен. Однако, копать им приходится в ОЗК и противогазе. Иначе смерть. А колодец окупает себя, чуть ли не в первый месяц. На дно ямы бросают насос, который тянет наверх выступающий из земли нефтиконденсат. Затем из него, путем нехитрой варки на мини-заводе (почти что самогонный аппарат в увеличенном масштабе) получают вполне неплохой бензин, который прямо от производства можно пускать в канистры и тащить на продажу. Но и не переваренный, сырой нефтеконденсат, настолько качествен, что в критический момент его можно смело заливать в бак. Машина поедет.
   Обладание золотоносными этими ямами дает небывалый барыш. А потому трудно сыскать того, кто бы не мечтал ими владеть. Однако, одно дело мечтать, а другое мочь. Ведь всякому вору когда-то приходится с кем-то делиться или вообще оставить добычу. Вот и здесь поначалу кого только не было у этих ям. Кто только не добывал нефть. После разгрома дудаевской армии пришла армия Масхадова, после гибели последней, здесь развернулись на короткое время незнаменитые местные контрабандисты да разная мелкая шушера. И те и другие не могли без кровавых разборок между собой. И те и другие множили трупы. Немало своих хозяев сменила каждая яма. Причем новый часто вытаскивал из нее труп предыдущего. Были дикие годы анархии и развала. Но вот стало уходить время мелких воришек и спекулянтов. На смену прошлым армиям Чечни сюда пришла армия Кадырова. Объявив нефть достоянием республики, новый чеченский президент, дал небывалый козырь Службе Безопасности, - многотысячной бедствующей своей гвардии, набранной из амнистированных нами боевиков. Почему бедствующей? Да потому что, вернув им оружие, им забыли назначить зарплату. Кому-то перепадают гроши, а некоторые не видели денег от государства до года. Чему ж они там будут служить? Неужели правде?.. Еще и с оружием... Тут уж, как к ним не относись, поражает близорукость наших правительств: вручить людям (да и каким людям!) автоматы и не дать денег.
   Чеченец есть чеченец. Деньги ему нужны всегда. Деньги он любит и любит их много. А здесь особая ситуация. Из бывших отверженных, бывших, просивших у нас помилования, боевики неожиданно запрыгнули на недосягаемую для нас высоту, и стали поистине хозяевами чеченской земли. Ведь им дали власть оба президента, и русский Путин, и чеченский Кадыров. Куда подались боевики в первую очередь? Конечно, не на работу, не к заводским станкам. Они давно отвыкли от этого. Да и зачем, если имеешь в руках оружие? Зачем работать, если есть нефть? Которой можно спекулировать, шантажировать, решать большие дела. За рекордно короткий срок дерзкие и безжалостные кадыровцы стали почти единственными хозяевами на контрабандном нефтяном рынке. Они уже постудили многие поползновения со стороны МВД, ФСБ, ГРУ. Лозунг "Нефть - достояние республики" пришелся здесь, как нельзя кстати. Республика - это президент, а президент - это его гвардия. Вот и сделалась нефть достоянием той самой гвардии. Гвардии, на которую уже не стало управы.
   Конечно, не нефтью единой сыты сейчас кадыровцы, хватает у них и других темных дел. Это не так важно. Поминая про нефть и все остальное, грех позабыть для чего вообще создали кадыровскую армию.
   Когда-то, когда к нам пошли с поднятыми руками первые бандиты, в Москве долго не знали, что с ними делать и чем их занять. Не в прорубь ведь их? Хотя много кто, так только и предлагал. Шло время и все взятые в плен, и все сдавшиеся сами, перевалили за тысячу, вторую... пятую, десятую... Куда их было девать, тех, кто много лет ничего не умел, как стрелять, грабить и убивать? Непростую эту задачу решили так: боевикам вернули оружие и повернули его в сторону их вчерашних друзей - несговорчивых джигитов партизанского подполья. Что происходило в душе каждого чеченца после такого выбора, я не знаю. Не разговаривал на эту тему ни с одним из кадыровцев. Да у меня и не болит за это душа.
   Всю эту организацию "бывших" принял под свое начало тогда еще будущий чеченский президент Ахмат Кадыров, бывший товарищ Джохара Дудаева и Аслана Масхадова, бывший идейный вдохновитель первой чеченской войны. Кажется, дословно: "...если ты чеченец, то должен резать русских, как свиней ...Каждый правоверный попадет в рай, если убьет сто двадцать русских". Об этом, кстати, любят припомнить и при нас, и между собой сегодняшние чеченцы: "А в прошлые-то годы так "газовал" (от слова "газават" - священная война против неверных)!.."
   Но вся эта затея с "бывшими", вышла палкой о двух концах. Москва вроде удачно посеяла рознь между чеченцами и заставила их сражаться на нашей стороне. Разбавила русскую кровь. И поначалу даже мы, воевавшие, поддались на эту уловку. Обрадовались, приняли, похвалили Москву: "Вот и пусть мочат друг друга". Но мы поспешили. Мы ведь не знали, что им, кто вчера стоял против нас, перейдет вся Чечня. Чечня, которую мы перепахали на своих животах, в которой потеряли стольких своих друзей. А когда поняли всё, оказалось, что поздно. Оказалось, что русский наш президент предал своих солдат. Оказалось, что все его речи о Родине, долге, отваге, что долго звучали для нас, - не больше, чем уловка, не больше, чем просто обман. И теперь мы не понимаем, недолюбливаем или ненавидим Путина.
   ...Сразу во многих дворах находим мы плохо замаскированные нефтеколодцы. Раньше, в более веселые времена, чем сегодня, их взрывали, чем попадя, или, на худой конец, просто равняли бульдозерами. Но нынче взрывать запретила прокуратура, а тракторов за нашими отделами просто нет. И это нас ничуть не печалит. Хотя один умник из начальства недавно носился с идеей вооружить каждого, идущего на зачистку милиционера, штыковой или совковой лопатой.
   Мы - незваные гости здесь. Вездесущие шпионы и соглядатаи ненавидящими глазами следят за каждым шагом чужих. Мы не встретили ни души, но кто-то уже успел организовать встречу для нас самих. Кто-то уже позаботился, чтобы мы просто так не ушли отсюда. Чтобы зареклись наперед ходить по этим дворам.
   У последнего рубежа зачистки, у рыжего железного моста через Сунжу, стоят две легковые машины. Рядом, обвешавшись, как на праздник оружием, топчется бородатая "гвардия" из десятка кадыровцев. Горе тому, кто полезет к колодцам.
   Нам не нужны колодцы, и они это знают. Но пришли сюда не за тем, чтобы за кем-то следить. Пришли показать свою силу, посмеяться над нами, еще раз напомнить, что мы - пустое место.
   Боец Курганского ОМОНа водит видеокамерой по унылым картинам разрухи. Неудавшийся оператор - он зря снимает непригодный пейзаж, зря надеется показать другим это кино. Она уже рядом, неотвратимая секунда нашего позора.
   В кадр попадают лица кадыровцев. Двое из них, самые здоровые и свирепые, без всякой суеты шагают к омоновцу, вырывают у него камеру, и ничуть не смотрят на присутствующий рядом отряд.
   - Завтра отдадим, - поворачивается к своим и показывает широкую спину кадыровец.
   - Козлы вонючие... - вторит ему другой.
   ...По нашу сторону фронта стоит гробовая тишина.
   Со всей группы ОМОНа в десяток бойцов, вслед за хозяином камеры увязывается лишь один. Они не требуют, они негромко упрашивают кадыровцев вернуть потерянное. Но те не желают и слушать. Зачинщик этого беспредела бросает в машину камеру, хлопает дверью и нажимает на газ. На пути встают двое омоновцев с направленным в лобовое стекло оружием - двое, в ком, наконец, обнаружилось достоинство. Медленно, словно нехотя, подходят остальные. Подходят единицы временщиков, офицеры комендатуры. На все просьбы вернуть камеру у "гвардейцев" только мат-перемат да один ответ:
   - Не хрен было снимать без нашего разрешения!
   Со стороны за всем происходящим наблюдают чеченцы нашего отдела. Они молча сидят на траве и не поднимают оружия. Их не в чем здесь упрекнуть. Это, действительно, не их дело.
   Да что чеченцы?! Около сотни русских прилипли к обочинам и не спешат помогать своим. Не потому что трусы, а потому что некому отдать толковый приказ. Какой-то резвый офицер комендатуры укладывает своих автоматчиков под деревьями в одну линию. Дай ему волю, и у кадыровцев не будет ни одного шанса. Но это всего лишь лейтенант. Он здесь никто и звать его никак.
   Уже час, как над нами глумятся, непрерывно нас оскорбляют, вертят этой же самой камерой у наших носов. Уже подошло подкрепление из комендатуры и Временного отдела, уже появился посредник мирно развести обе стороны - глава администрации нашего района, уже просто не о чем говорить.
   Уже пора стрелять. Еще минута и нам не отмыться от позора.
   У нас полторы сотни стволов против полутора десятков. Небывалый перевес в силах. Но это не 1999-й, и даже не 2000-й. Тогда никто ни на кого не оглядывался. Тогда никто из нас не сомневался в своей правоте. А теперь на дворе другой год. А теперь мы сомневаемся, медлим, учимся отступать. Теперь мы всегда виноваты...
   Кадыровцы смеются нам в глаза, подбрасывают на руках гранатометы, гремят пулеметными лентами.
   Я ничуть не сомневаюсь в солдатах-срочниках комендатуры - единственных, кто не задумываясь, подчинился приказу своего командира: взять и не спускать с прицела врага. Вон они лежат в кустах, взволнованные русоволосые наши мальчишки, не способные к бегству и панике. Много раз я убеждался в их невидимой, несгибаемой силе побеждать, много походов прошел с ними плечом к плечу. Я знаю: будет начало - именно они положат ему конец.
   Но мне уже все равно, каким будет конец. Я выхожу на мост через Сунжу - единственное место отхода боевиков - и опускаю предохранитель (уже давно в патронник загнан патрон). Здесь нет шансов остаться в живых и, если на мосту тебя не уложат пули, ты обязательно утонешь в воде; раненый, слабый. Но это неважно. Вон тот, первый у самых перилл, - мой. А тех, двоих на том берегу, может, собьют и раньше, чем они застрелят меня...
   Не имут мертвые срама. Не имут...
   Поиздевавшись, сколько хотели, кадыровцы возвращают камеру. "Давай, стирай запись!" - командуют они потерявшемуся омоновцу. Тот щелкает кнопками и безропотно удаляет кино.
   Наше отступление проходит негромко и стыдно. Колонной из двух десятков ЗИЛов и БТРов, потупив лица, не поднимая глаз, мы медленно уползаем от берега Сунжи. На обочинах, подняв гордые головы, свысока смотрят на нас кадыровцы. Они смеются вослед и скалят нам желтые зубы. Я плюю одному под ноги, а в ответ получаю презрительный смех:
   - Не суетись, прокаженный... Ползи отсюда...
   До вечера в отделе один разговор: наш РОВД дал себя опозорить. И этот позор уже покатился по всей республике. По этому поводу на крыльце спорит контра:
   - Если бы все не сидели в кустах, может, и не было никакого позора. А то весь отдел - молчком... - попыхивает папиросой участковый Сквозняк.
   - При чем здесь отдел? - возмущается русский опер Кабаныч. - Он вообще чеченский. Мы - русские, опозорились...
   Все верно. Как там, у Жванецкого: русский человек - в драке не заступится, а войну выиграет.
   День я просыпаю целиком.
   Вечером, едва проходит развод, у нас закипает работа. Рамзес Безобразный собирает срочное совещание по теме: из грязи да в князи. Что бы такого нам сделать, чтобы сразу и навечно потеснить с первого места все милицейские службы. Заткнуть за пояс и следствие, и дознание, и розыск. Возвысить и больше никогда не ронять престиж участковых.
   А чего ни делай - всё к черту! ...Мы толчем воду в ступе, потому что Рамзес ничему не учился, кроме как воровать, никем никогда не руководил, кроме собственных отпрысков. И служить, и работать совсем не по его части. Он невесть что пообещал Тайду, а потому не слазит с нас которую неделю подряд. Он и сегодня бегал в его кабинет с какой-то новой идеей и с очередным на кого-то доносом; Тайд на разводе что-то предъявлял двум местным участковым.
   В маленьком кабинете душно и полно мух. Мы, русские, надуваем по углам пузыри из жвачки, ковыряемся в носах, вздыхаем и совсем падаем духом. Нам неинтересны такие вопросы службы. Мы не понимаем пустую демагогию, разводимую начальством изо дня в день, и уже не хотим ничего делать. Весь разговор от начала до конца идет на чеченском, а у нас ни одного переводчика. Местные спорят с Безобразным, что-то пытаются ему доказать. Да все попусту. И чеченцы напрасно тратят дорогие силы.
   Проходит следующий час. Обняв руками автомат, я давно сплю на краю дивана и вижу ужасные сны. Я падаю в пропасть, на дне которой меня рвут на части косматые, в грязных шкурах чудовища. В стороны летят вырванные кишки, отхваченные руки и ноги... Я открываю глаза: ничего не менялось в этой каморке - все тот же Рамзес, все тот же бессмысленный тупой разговор. "Кажется левую не всю оторвали..." - думаю я и снова падаю в пропасть... и снова повторяется сон...
  
   23 мая 2004 года. Воскресенье.
   Имеющий постоянную прописку в сонном царстве, я игнорирую, намеченную на 05.00 утра зачистку.
   Изменив самому себе, Тамерлан без крика и топота распускает нас по своим участкам. А значит, в никуда.
   До самого обеда я ненужным балластом валяюсь в "Волге" Мамая. Он гоняет машину по всему Грозному, от одного угла до другого, и сам не знает, где остановиться. Притормозит, вылезет, с кем-то пошушукается, посмеется, прыгнет обратно и - ни слова. Мне вся эта возня до чертиков, и я еще не открывал в машине глаза. И даже не задумывался, зачем нужен Мамаю.
   - Приехали, - будит он меня у ворот РОВД.
   - Мы куда ездили? - начинаю я разбираться.
   Чеченец молча глядит на меня, потом усмехается, потом качает головой:
   - Дела я свои решал, - он делает паузу. - Думал, ты город посмотришь... А ты...
   - Да я лучше сны посмотрю, - тут же смеюсь я.
   В кубрике пыхтит над электроплитой Ара. Он колдует над ухой из ржавых рыбных консервов, то и дело пихая отвратительную рыбу себе в рот. В воздухе запах, как с Авгиевых конюшен до прихода Геракла. Но у Ары все в порядке с желудком и от рыбы ему не сдохнуть. Он проглатывает еще кусок, догоняет его кипятком из кастрюли и, буркнув про какой-то завал в уголовных делах, уже храпит на первой минуте.
   Не смотря на официально и грозно объявленный рабочий день, в отделе как метлой помели. Ни одного уважающего себя милиционера. Контра прячется по своим норам в общежитии или сверкает стаканами в кафе, местные хоронятся по домам или же в тех же кафе по соседству с пьянствующей контрой гоняют бильярд. Одиозное начальство в лице Тайдов, Рэгсов и Безобразных в такие воскресные дни, как мор берет. И остается неразрешимой загадкой, для кого именно все выходные у нас объявляются рабочими днями? И для чего?
   А может, не пошутил тот пэпс, над которым смеялся даже Тайд, что при маленькой своей голове и хилых сержантских погонах однажды мудро изрек: "Для идеи!"
   ...Сняв с неба последний свой блик, уходит на ночные молитвы солнце.
   Поздним вечером в нашем кубрике собирается бражка из десятка русской контры.
   - Чего за праздник-то? - интересуюсь я.
   - А чего за праздник?!. Еще день прожили - вот тебе и праздник!
   Все темы начавшейся пьянки быстро сводятся к двум: война и бабы. Но вот я вношу новое, недавно высмотренное в газете:
   - В Советском Союзе чеченцев насчитывалось семьсот тысяч, сейчас, по данным последней переписи, их нация подходит к полутора миллионам.
   С нами сидит, застрявший до утра в отделе, армейский офицер. Откуда он взялся, никто не знает. Он больше прикладывается к сигаретам и редко берет в руку стакан. Немногословный, много здесь потерявший майор, крутит в пальцах, вынутый из оружия шомпол.
   - Сколько, говоришь, стало? - недоверчиво переспрашивает он и сужает опухшие веки.
   - В два раза больше.
   Майор пихает шомпол под ствол и недобро усмехается:
   - Ты смотри-ка, и обе войны не помогли.
   Он с Грозного, этот русский майор. В 1991-м дудаевцы убили его семью: жену и старых родителей. Как выжил сам, не говорит, а лишь молча поворачивает изуродованную тряпку щеки.
   Здесь каждый имеет право на ненависть.
   Застолье прибавляет накала и переключается на русские-народные, блатные-хороводные. Эх! Пляши нога, маши рука!.. Гуляй рванина, пока рубли в кармане да на столах праздник!.. Скоро в Россию, на нищий оклад да технический спирт...
   Один пытается организовать хоровод. Ведь не кто-нибудь, а русские люди гуляют! Да вот беда - тесна комнатенка для такого размаха, и всё переходит в обычную дискотеку. Такую дискотеку, что на рынке 8-го Марта слышат, что минимум десяток певцов уже "едут на Родину" вместе с солистом ДДТ Шевчуком. Мы толкаемся в комнате, опрокидываем столы, - заваленные салом и колбасой табуреты, - разнузданно пляшем и пускаем пьяные слезы воспоминаний.
   "Еду я на Родину!!!" - в одно горло ревет толпа. И каждый в порыве чувств норовит сорвать собственный голос.
   Только глубокая ночь ставит крест на этой гулянке. Водка делает свое дело и комната уже полна бесчувственных трупов. Все соседи, кто не принял участие в пьянке, подбирают своих убитых, волокут их на место и, наконец, сами могут прилечь.
   Сегодня в Кара-Юрте Гудермесского района на фугасе подорвали военных. Есть погибшие.
  
   24 мая 2004 года. Понедельник.
   Зачистка 12-го участка. Еще целый час до восхода. С Тамерланом и обоими Бармалеями я сижу в гостях у старого их знакомого, пью чай и слушаю истории на неясном мне языке. Хозяин запретил нам разуваться, и махнул рукой на грязные следы на полу. Над столом хлопочет его жена, без остановки подкладывая конфет и печенья. Мне нет дела до разговора, и я почти счастлив, что можно посидеть помолчать. Но хозяин из уважения к гостю переходит на русский, и вставляет в разговор анекдот. Скоро закрываются все темы и уже дело чести каждого, удивить своим анекдотом другого.
   Завершив чаепитие, мы дочищаем остатки улицы - слишком громкое название для трех уцелевших домов. Остальные - три десятка развалин - так и брошены догнивать за белой лентой дороги. Грозный - город, в чей план похорон не вписали могилу.
   Тамерлан уводит группу к дороге. Подходят все участковые: пара русских, да десяток чеченцев. Где-то в отрыве от нас орудует ППС да маленький отряд Временного отдела. В ожидании этих бродяг, мы долго сидим на земле у развалившегося плетеного забора, закинув тяжелые головы, закрыв от солнца глаза.
   Над нами встают большие толстые яблони, что, качая еще маленькими плодами, обещают крупный к осени урожай. Через дорогу торчат неухоженные кресты старого русского кладбища. Деревянные перекладины давно почернели от времени, покосились от ветра, посыпались от червей. Зашатались и начали проваливаться под землю ...Старое русское кладбище 12-го участка. Вот бы где проводить наши зачистки! Здесь и ни в каком другом месте. Тут нет живых и не нужно никого проверять. Мы точно знаем, о чём говорим. Мы пили здесь водку на Пасху, пятеро милиционеров среди массы могил. Сюда никто не пришел попроведовать близких, кроме нас, равнодушных чужих. Были три тени: старик со старухой, да чья-то вдова.
   Горячий день, длинный и несчастливый, сменяет нежное утро. С травы уходит роса и, наконец, высыхает одежда. Мы спим у плетня и видим короткие сны.
   На повороте дороги показываются двое с оружием.
   - Уходим, ребята.
   В отделе вновь ни души. Все разбежались еще с утра, как стало ясно, что опоздал к разводу начальник. Пропали все. Да и сам Тайд последнее время взял моду теряться до вечера.
   День коротается нами в кубрике, полным скуки и духоты. Проиграв ликующим Сквозняку с Павлином несколько карточных турниров, и, поняв, что сегодня не ждать удачи, я убираюсь спать.
   На вечернем разводе объявляется Тайд. Он приготовил сюрприз службе участковых и по очереди объявляет о наших потерях:
   Потеря первая и, не ахти какая:
   Приказом начальника РОВД по достижению пенсионного возраста уволен участковый капитан милиции Неуловимый.
   Для нас это не горе. Одним трусом, алкашом и бездельником стало меньше - вот как можно выразиться об этом событии. Кстати, Неуловимого погубило именно безделье. Трусость - ты её еще поди докажи; в атаки каждый день не ходим. Любовь Неуловимого к водке - так это порок многих и совсем не причина гнать из милиции. Так и милиционеров не напасешься... А вот, как результат безделья, полное отсутствие показателей по работе в прошлом и настоящем - причина веская...
   Хоть Неуловимый и был у каждого на дурном счету, но за безделье ему предъявлял всегда только один человек - Тайд. Тамерлан никогда не спрашивал за работу со своего участкового. Тут существовала своя маленькая история. Как-то, не удержав языка, мне похвастался ей лично Неуловимый. Он имел на руках компромат на своего начальника Тамерлана. Суть дела такова, что однажды Неуловимый - тихушник и взяточник - поймал при разборке на кирпич разбитого дома двух местных жителей. Хотел тряхнуть их на деньги, а те говорят: "У нас разрешение есть от начальника участковых". И имя Тамерлана ему в лоб. Неуловимый же не стал сильно выяснять, какое там разрешение и, что это за люди. Он сделал всё просто: взял от каждого по объяснению, а в них указал и про Тамерлана, и про то, что "он лично нам разрешил", "сказал, что не будет никого трогать" и "наказал делиться прибылью за проданный кирпич". Были ли это знакомые Тамерлана, на которых закрыл он глаза, был ли этот дом кому-нибудь нужен и вообще был ли дом, а не руины из кирпича, Неуловимый не выяснял. Но оба объяснения приберег, показал при случае Тамерлану и, решил, что с такими козырями будет вечно спокоен за завтрашний день. Кстати, по своей тупости, участковый хранил важные эти бумаги не дома, не в каком-то укромном месте, а в личной рабочей папке, которую, однако, даже по пьянке никогда не выпускал из рук. Никогда не забуду эту периодически повторяющуюся картину: Неуловимый "на бровях" выползает на КПП из своего корыта, с автоматом подмышкой и папкой в обеих руках - не наоборот. Вот, что значит проникнуться работой милиции! За автомат хватаемся после бумаги.
   Насколько мне известно, Тамерлан не стал связываться со своим подчиненным и махнул на него рукой. И, видимо, даже не из-за того, что что-то действительно было, а из презрения к склоке. Эту историю с кирпичом я по очереди рассказал участковым-чеченцам, Мамаю и Плюсу. Ответ был категоричен: "Чушь собачья! Голову положу на плаху за Тамерлана!"
   Ну ладно. Всё это дело прошлое. А сегодня, товарищ Неуловимый, как говорится: в добрый путь!..
   Потеря вторая и, самая смешная из всех потерь:
   Участковый лейтенант милиции Апейрон перевелся служить в МЧС.
   Здесь целая семейная трагедия... Апейрон - парень неплохой, даже добрый, но уж слишком, даже не по-чеченски горячий, нервный и обидчивый. Появлялся он на службе довольно редко, буквально два-три раза в неделю, и то лишь для того, чтобы поздороваться. Работы не знал и учиться ей точно не собирался. Когда Тамерлан предъявлял ему за прогул или просроченный материал, немедленно начинался концерт: Апейрон швырял на стол все, лежащие в папке бумаги, шел красными пятнами до самого живота, открывал "варежку" и орал таким ором, что даже Тамерлан давал заднюю. Орал он всегда по-чеченски, а потому я не знаю что именно. На все мои вопросы местные либо отмалчивались, либо отрезали: "Сами разберутся". Вообще, как я понял из отношения к нему остальных, Апейрон был воин заслуженный, храбрый и дерзкий. Видимо это и снимало с него все грехи. А кончался концерт этого заслуженного воина тем, что, полный личной обиды на Тамерлана и проклятую его работу, Апейрон вообще на целую неделю исчезал из отдела. Вот и стал он, "Апейроном", как какое-то неопределенное понятие в философии, которое вроде как есть, но никто его никогда не видел. Однажды Тамерлан очень метко выразился в отношении Апейрона: "Его только на драку с собой можно брать. На работу бесполезно".
   Задолго до сегодняшнего дня Тайд решил выгнать Апейрона из рядов милиции, как самого безответственного и бестолкового участкового и, вроде даже, подготовил приказ. Но перед строем огласить ничего не успел. Апейрон, как в шахматах, поставил такой бесподобный мат своему начальнику, что пол Грозного ходило в восторге от находчивости этого лейтенанта. В день своего увольнения Апейрон украл племянницу Тайда. По чеченским обычаям, укравший женщину, обязан на ней жениться, что Апейрон - настоящий чеченец и честнейший милиционер - тут же и сделал. И тут же стал прямым родственником Тайда. А по тем же чеченским обычаям родственники свято должны держаться друг друга. Иначе - неискупимый позор на всю фамилию. Приказ об увольнении Апейрона не увидел никто. Стиснув зубы и сердце, Тайд оставил за новоявленным родственничком его место работы.
   С молодой женой, тайдовской племянницей, Апейрон прожил ровно три дня, пока та не сбежала обратно к родителям от невыносимого характера жениха. Это, кстати, была третья женитьба участкового, две первые жены выдержали лишь день.
   И вот на вечернем совещании службы я растолковываю катастрофические последствия ухода Апейрона с Неуловимым. Дерзкое безделье и неумение работать последних всегда бросалось в глаза начальству, а потому, на их фоне, каждый из нас - лентяев поменьше - не внушал ничего подозрительного. Теперь же пропали те люди, что так стойко берегли наше честно имя и постоянно собирали на себе всех собак. Ведь так и было: приезжает какой-нибудь князь или бай местного МВД и сразу с вопросом: "Кому тут у вас не нравится?.. Кто службу не любит?.." Ему сразу: "А вот, есть у нас тут... Всю службу топят..." А проверяющий: "Будем что-то решать..." И все довольны. Наши, что есть козлы отпущения, а проверяющие, что выявили последних. Теперь же козлиную шкуру придется одевать кому-то из нас
   Да, все мы давно не ангелы...
   Вчера в Ачхой-Мартане милиционеры задержали и прикатили в свой РОВД наливник с контрабандным нефтиконденсатом. За наливником немедленно явились кадыровцы, взяли в кольцо отдел и при всех избили начальника. Но там закончилось всё не так, как с нами на Сунже. Милиционеры начали стрелять, убили двоих кадыровцев, остальных частью разоружили, частью рассеяли. Погиб один сотрудник, двое получили ранения.
   Сегодня на улице Ханкальской подорвали фугас. Военный ЗИЛ проскочил на скорости, а все болты и железо перепали пассажирам маршрутки, что гнала позади. Ранено трое гражданских.
  
   25 мая 2004 года. Вторник.
   Что было здесь раньше, занято лесом. Тут ничего нет. Только зеленые стены лета и заросшие, неприбранные дороги. Невесел и глух этот путь - путь на 56-й участок города Грозного.
   ...Стоит вдоль дороги тихий покорный лес. Лежат в нём один на другом, да, как набросали, разбитые наспех дома. Истерзанные снарядами, отдыхают на земле крыши и потолки. Воняют давней, несвежей гарью, выстоявшие в огне этажи. А под ногами, словно ковер, лежит красная зола перегоревшего жилищного хлама. Поставишь сапог - дым во все стороны... Так ничего и не размыли дожди.
   Словно насмешка над всеми, мерцает на одном из домов - многоквартирного длинного корпуса - старая бледная надпись "Здесь живут!!!" Хоть мы не верим словам, но отправляемся в экспедицию по этой развалине - одни только стены, ни пола, ни крыши, ни даже печи. Ковыряется между двух стен и зовет к себе командира солдат Внутренних Войск. Еще один схрон: автоматные патроны, гранаты, пулеметные ленты. Их можно разбросать по лесу, запрятать в новое место, бросить в костер. Исключено лишь одно - оставить себе. Хоть каждый и имеет нужду в боеприпасе, но - это грех, прикасаться к чужому. Тем, кто пытался порой это сделать, минимум оторвало пальцы; в патронах был напихан тротил. Так что никому они не нужны. Их, скорее всего, даже никто не хватится. Но у нас план, отчет и, пока что мы служим в милиции. А потому по рации вызывается опергруппа и саперы комендатуры. Они приезжают через час и, без нервов, собирают в дело бумаги, подносят тротил, и взрывают к чертовой бабке весь бандитский запас.
   Наперечет жилые дома. Редкие жители, в основном женщины, с непонятным смятением смотрят на нас. С Бродягой и двумя армейскими офицерами мы стоим напротив одного дома. Шаг назад - лес, шаг вперед - двери в жилище. Ни двора, ни ограды.
   Девочка, не старше четырех лет, стоит у дома и с невиданной детской злобой твердит в нашу сторону:
   - Злодеи! Плохие, нехорошие солдаты! Зачем стреляете?! Вон отсюда! Чтоб я вас тут больше не видела! По морде у меня получите!..
   Она бежит к матери, что тут же невдалеке молча смотрит на нас. Я гляжу на обоих: мягкие русые волосы, белые нежные лица, да синее неба глаза... Русские.
   Мать садится на корточки и поправляет на дочери платье.
   - Идем, Катя, домой, - уводит она ребенка.
   Путь на 56-й участок... Бесконечный, как жизнь, печальный, как дождь.
   Битые дома идут нам навстречу. Над плохо собранной их колонной висит тугая зловещая тишина.
   Он всё не может пройти, наш бестолковый марш по старым адресам брошенных пепелищ. Вдоль всех развалин, мимо давно случившихся катастроф.
   Тянется по обочинам наша редкая усталая цепь. Открывая парад, несет впереди, словно знамя, пулемет Калашникова срочник-солдат. Повесив на плечо автоматы, плетутся, не разбирая ног, пасмурные бойцы. Уже не смотрят по сторонам и останавливаются лишь закурить сдержанные их офицеры. Позади, замыкая кортеж, ползет в арьергарде рыжий тяжелый "восьмидесятый".
   Бродяга по пути рассказывает историю, услышанную вчера в нашей комендатуре: прошлой осенью двое солдат пробрались сюда, на самый край города, с желанием сдать за деньги тушенку или же обменять её на водку. Оба пропали без вести или, что вероятней всего, были убиты.
   - До сих пор ничего не известно, - равнодушно заканчивает Бродяга.
   - Про тушенку-то? - уточняю я.
   Грех говорить так и грех над этим смеяться. Но мы негромко смеемся. Коротко ухмыляются и армейцы.
   Это не кощунство и не посягательство на чью-нибудь память. Никто не застрахован здесь от глупых поступков, от нечаянной смерти. Может, и мы ляжем тут завтра вслед за солдатами. А потому все эти павшие, уже только поэтому, наши братья. Ведь только вчера мы знали друг друга по имени, и не собирались никого хоронить. Просто кому-то суждено было погибнуть раньше, а, видимо, мы пропадем позже. Мы привыкли к нашим ушедшим живым и никогда не знали их мертвыми, поэтому и шутим, и говорим так, как будто все еще рядом и еще ничего не случилось.
   Зачистка сворачивается в обед.
   Армейцы довозят нас до отдела и напутствуют пожеланием обязательного личного счастья. Которое вряд ли видели сами.
   Едва заканчивается пьеса "Зачистка", и на сцене появляется известный негативный персонаж:
   В отделе в сети своего безумия нас ловит Рамзес Безобразный. Он только что приволок с улицы двух бедолаг, разбиравших на проспекте Ленина очередную пятиэтажку.
   В кабинете службы я беру письменное объяснение от обоих. Худые, в пыли и кирпичной крошке чеченцы, невозмутимо, с едва уловимой обидой в голосе, рассказывают, как полчаса назад Безобразный брал их в плен:
   - ...Еще пистолет свой вытащил. Тычет им в нас. А он у него грязный какой-то... Кричит: "Сейчас вообще за углом расстреляю, если не будете мне пятьдесят процентов отстегивать!"
   В углу кабинета в два горла хлещет минеральную воду, вспотевший, как на семи работах, участковый чеченец Шах. Это он привез на машине задержанных и еще никак не может успокоится после досуга с Безобразным:
   - Тупой урод! Да, я дух из него вышибу!.. - он еще раз хватает воды. - Весь день по целой Республике по его поганым делам! На моей машине! Я что, скважину нефтяную купил?!.
   Я гляжу на Шаха и пытаюсь припомнить, когда его видел в таком подобном "приподнятом" настроении. Выходит, что никогда. "Безобразный - талант!" - думаю я, и возвращаюсь к схваченным разрушителям. Интересная получается история: этих двоих взяли на давно разобранном здании, практически на свалке. А в это время рядом орудовала целая бригада с краном да на двух КАМАЗах.
   - С "крышей" - коротко поясняет Шах, что тоже всё видел.
   Когда Шах, не вовремя успокоив нервы, наконец-то садится на стул, в кабинет влетает Рамзес:
   - Всё! Едем!
   Куда? Зачем?.. Спрашивать бесполезно.
   На "шестерке" Шаха я, Бродяга и Рамзес летим в ЖЭК на проспекте Ленина. Срочно нужен его начальник писать заявление на двух пленных орлов. Рамзес взлелеял мечту прямо сейчас возбудить уголовное дело, и вечером потрясти перед Тайдом раскрытым им преступлением. В счастливый исход этого предприятия не верим ни я, ни Шах, ни Бродяга. Видали мы уже здесь такие уголовные дела... Развалится на второй день. За недоказанностью или за взятку. Да и судим мы давно другими категориями: расстрелять бы и все довольны! И сидеть человеку не надо и здания никто не разбирает ...А еще бы Рамзеса в расход!
   Никакого начальника ЖЭКа нет и в помине. И на дверях самого ЖЭКа болтается ржавый замок. Мы располагаемся на крыльце, а Шах гонит в отдел. Его по рации вызывает к себе Тамерлан. Невероятная удача!
   В обществе Рамзеса Безобразного:
   Наш героический командир вынимает из туфлей тонкие, как штакетины, в грязнущих рваных носках ноги и, задом сев на бетон, вытягивает обе на солнце. Сушиться. Сбитый с крыльца трупным запахом, я под предлогом закупки воды, ухожу искать магазин. Найдя последний тут же за домом и, отсидевшись в нем, пока не проветрятся ноздри, действительно взяв воды, я налетаю в дверях на припылившего сюда Бродягу.
   - Ты чего? - не сразу понимаю я.
   - Воды попить, - смеется Бродяга.
   Теперь мы уже оба смеемся и, как можем, налегаем на двухлитровку "Тархуна", зная, что после пить не придется.
   Только я появляюсь с бутылкой, Рамзес вытирает о носки грязные пальцы, и тянет эти вонючки к воде.
   Проходит время, но никто не является в ЖЭК. Жарко и хочется пить. Я сижу спиной к Безобразному и потихоньку, чтоб не досталась начальнику, сливаю на землю "Тархун".
   Могучее солнце наводит на город желтые свои краски. В дымящемся воздухе, плавающим и мягком, качаются на обочинах страшные миражи пустыни - громадные статуи не виданных с сороковых развалин.
   Так и не встретили мы никакого начальника ЖЭКа. И нам с Бродягой глубоко на это плевать.
   Вернувшись в отдел и, отвязавшись, наконец, от Рамзеса, я снова попадаю в беду. Тамерлан, что организовал во дворе построение службы, ищет, кого бы послать в помощь Временном отделу. Он выводит из строя меня, Бродягу и Рафинада и советует поискать на дороге попутку.
   Следующая, и третья за сегодня пьеса, называется "Учкудук - три колодца".
   Есть во Временном отделе нашего района - еще одного РОВД, где служат одни только русские, сводные милицейские отряды, командированные сюда на шесть месяцев, - замечательный человек и образцовый служака маленький тощий подполковник по кличке Масяня, начальник службы МОБ. Хотя насчет его замечательности очень много у кого и возникают сомнения, но то, что это человек Системы - того не отнять. Итак, Масяня получив нынче сверху очередное указание, решил уничтожить на территории района несколько нефтиколодцев. Смысл этой затеи - известная борьба с коррупцией и контрабандой. Методы - только в книжках о таких и писать.
   То, что по всей республике продолжается это безобразие с нефтью, давно не секрет. И борьба с этим безобразием дошла до самого высокого уровня. А всё без толку. Потому что у нас в милиции никто не отменял ПЛАН! Уничтожишь сегодня все колодцы, а завтра с тебя потребуют новых. А брать их негде, хоть сам выращивай. А значит, еще не время от них избавляться.
   Операция по уничтожению нефтиколодцев:
   Масяня достает список адресов, где на прошлых зачистках была обнаружена добрая сотня нефтеколодцев. Все через дорогу от Временного отдела. Далеко никто не ходил. От нас троих, практически не требуется никаких сил: написать рапорт "об обнаружении признаков преступления", взять объяснение от какого-нибудь Ахметки: "ничего не видел, ничего не слышал, колодец не копал", (Ахметку и искать не надо - он липовый, как и вся работа), нарисовать схему места, где найден колодец, описать его в протоколе осмотра и тут же сочинить "отказ в возбуждении уголовного дела", не забыв добавить "уничтожен путем засыпания и разрушения". Колодец-то бесхозный! А после всей работы Масяня напишет рапорт о том, как совместно с чеченской милицией, его отдел еще раз подорвал контрабанду в республике. А в ответ на его рапорт, сверху прилетит суровое "Усилить бдительность! Искать новые колодцы" То, что каждый из таких колодцев "уничтожался" по нескольку раз, но здравствует и поныне, мало кого волнует. План-то делается...
   Отлаженную эту схему неожиданно и настойчиво ломают Рафинад и Бродяга:
   - Не будем ничего писать! Не будем, пока сами не увидим колодцы!
   Они не слушают ни меня, ни Масяню. Словно первый день служат в милиции. Собираются, лезут в машину и в самом деле едут по адресам. Тьфу, на них!
   Вообще зачинщиком здесь выступил Рафинад. Бродяга прилип к нему не столько для того, чтобы остаться честным, сколько из лени; мол, потянем кота за хвост, глядишь, и шкура сама с него слезет. Мол, как-нибудь эти колодцы сами ликвидируются... О Рафинаде стоит замолвить пару объективных словечек. Лысый, усатый и волосатый Рафинад - вовсе не сладкий сахар, скорее уксус или деготь. Если кто-то слыхал про Катона Утического - вот его копия. Кстати, когда от последнего избавились, Цезарь любил приговаривать всякому правдолюбцу: "Хватило с нас и одного Катона". Тоже и Рафинад. В работе невыносим. Где можно сделать легко, просто и без любого ущерба, повернув закон, словно дышло, он всегда будет делать буквально и, как прописано в книге. Сделай ему лично зло и раскайся - поскрипит, но простит. Сделай что-то в ущерб работе - не оправдаться в две жизни. Тяжелый человек. Но надежный.
   Я остаюсь в кабинете, беру побольше бумаги и приступаю к борьбе с контрабандой. После часа работы у меня на столе лежит два дела об истреблении четырех колодцев. Приезжают товарищи и за то же время вдвоем расправляются только с одним колодцем. Позор! Но у них все честно, они действительно видели нефть. Правда, толку от этого...
   Конец операции "Учкудук":
   Рафинад важно держит в руках подложное дело и гладит усы:
   - Пускай один колодец, но по закону.
   Бродяга уже повесил на плечо автомат:
   - Машину нам до отдела дадут?
   Я в ярости затягиваю на брюках ремень и ни от кого не скрываю, что думаю:
   - С утра зачистка, потом Безобразный, потом Тамерлан... Теперь и вы туда же... Пятеро идиотов!
   В дверях вертится радостный, что всё удачно пролезло, пятый идиот Масяня:
   - Я вас теперь постоянно звать буду! Я вам благодарности протащу! И крест ВВ второй степени!
   ...Что ни день, то свободней одежда. Только к вечеру добравшись, наконец, до тарелки, я даю волю желудку. Даю волю желудку, и потом полчаса стою у кровати, не в силах ни сесть, ни упасть. Рядом ходит Павлин и тыкает пальцем мне в пузо:
   - Да ты бы так работал, как жрешь!
   Сегодня под Грозным подорвался на фугасе армейский БТР. Погибло четверо военнослужащих.
   Рядом с комендатурой сняли с боевого взвода гранатомет.
  
   26 мая 2004 года. Среда.
   Зачистка поселка Мичурина.
   Идет мелкий капризный дождь. Мы встаем у крайних домой и глушим моторы; ЗИЛ Временного отдела, несколько легковых машин Постоянного. В кузове ЗИЛа кутаются в болоньевые комбинезоны временщики и матерят промеж себя никудышного своего командира Масяню. Это с его звонка в Пыльный началась наша зачистка. Масяня - холуй Системы, дали приказ искать нефтиколодцы - он голову расшибет ...И вот: зачистка поселка Мичурина, капризный мелкий дождь, машины у крайних домов, и в этих машинах все поносят Масяню. Никто и не думает выходить на воздух. Масяня бегает вдоль колонны и упрашивает каждого встать на зачистку.
   Нехотя, трудно поднимаются на ноги и скапливаются на перекрестке хмурые небритые мужики. Все пропитано водой. На сапогах копится грязь и комьям отваливается на дорогу. Перед нами лежит унылая разбитая улица по которой, барабаня по лужам, бродит унылый раздолбай-дождь.
   Масяня мельтешит впереди и первым находит два нефтеколодца. Он машет над ямой руками, громко кличет следователей и участковых, и совсем не смотрит по сторонам. С тупыми каменными лицами, словно глухие, мы, не останавливаясь, шагаем мимо него. Шагаем мимо, в сторону безмолвных сокрушенных дворов, где под сбитыми набекрень крышами еще не начинался дождь. Где можно хоть на минуту забыть о зачистке.
   Грязь, грязь, грязь... Скользкая и теплая, она сладко чавкает под стертыми напрочь подошвами. Сворачивая с дороги, мы растворяемся во дворах, где, без всякого людского участия, пошли вширь абрикосовые, сливовые, яблоневые и грушевые сады. Давно разграбленные жилища стоят в обрамлении изумрудных огромных трав. Мы едва движемся в этих садах, закрывая лицо от воды, и всё еще бережно удерживая над головой давно намокшие автоматы.
   ...Мы с Мамаем возвращаемся к перекрестку, когда уже оглашены итоги зачистки: "...обнаружено и уничтожено путем демонтажа шесть нефтиколодцев". Кому-то другим, не нам, досталось сегодня собирать бумаги по липовым этим делам.
   По приезду в отдел, мне достается внеочередное дежурство в СОГ.
   Выезд на проспект Ленина, где пэпсы республиканского полка милиции нашли сиротский с боеприпасами схрон: десяток ржавых патронов АК, две гранаты РГД без запалов, да пятерка ВОГов от подствольного гранатомета. Вот и весь жидкий улов.
   Прикатывают на своей "саперной" "таблетке" умельцы комендатуры. Они скоро собирают никчемные железяки, тащат их в близкое чье-то жилище и, крутанув детонатор, гонят с проспекта раскричавшееся воронье. Схрон пущен на ветер.
   Еще пять разных, по мелочи выездов...
   Вытянув билет на самый ранний вечерний пост, я сижу на скамье у ворот, и засветло нашиваю на камуфляж "опознавательные знаки" МВД. Рядом, погруженный в свою ностальгию, стучит пальцами по прикладу пэпс Серый - отблиставший, смятый временем и неудачей авантюрист. Его историю рассказывал мне однажды Большой Бармалей. Серый из сильного, богатого чеченского тейпа. Когда-то поссорился с родственниками, встал на сторону Завгаева, был не последним человеком при нем, потом смертельно обидел кого-то из нового окружения, бежал в Россию, вернулся с войсками, подался в милицию, постарел и отчаялся в жизни. За эти четыре года он успел сменить несколько мест службы.
   Серый оставляет лавку, поднимается на ноги и, без причины щелкнув воротными запорами, делится своими несчастьями:
   - Знаешь, я немца здесь одного встретил... Настоящего немца, гитлеровца. Имя у него такое, Фридрих, вроде как Филипп по-вашему. Он специально, в уважение, мол, русский выучил. Акцента почти нет. Классиков русских читает. Сам ничего, дед, хоть и возраст...
   Я откладываю китель и поднимаю голову:
   - Как он сюда?
   - Не знаю точно. Говорит, с гуманитарной миссией. Так вот, не про возраст... - Чеченец, хмурый и павший духом, возится со своими воспоминаниями:
   ...Слово ветерану Второй мировой рядовому вермахта Фридриху:
   "...Мы приходили под Грозный в 1942-м. Это был рай. Мы никогда не видели столько нефти. Мы завидовали вам, завидовали вашему богатству и не верили своему. У нас в Германии нет этого, и никогда не будет.
   Когда отступали, много разрушали, много жгли, не хотели оставлять. Какие пожары стояли здесь! Да землю не сожжешь. Жестокое было время...
   Я тогда думал, что здесь после войны будут дороги из золота. Дороги из золота... Здесь просто не могло быть иначе.
   ...Я специально вернулся. Это болезнь. Как у вас говорят - "мечта идиота".
   Здесь ничего нет, кроме руин, грязи и нищеты. Мне кажется, что не было этих шести десятков лет. Мы уходили отсюда из тех же руин, грязи и нищеты.
   ...Нефть ваша до сих пор так и горит".
   Серый прислоняется к воротам и запрокидывает назад голову:
   - Здесь никогда ничего не будет...
   Под Грозным бой с группой боевиков. Погибшие с нашей стороны, о противнике ничего не известно.
   В Введенском районе бой близ Дарго. Погибшие с нашей стороны.
  
   27 мая 2004 года. Четверг.
   Инженерная разведка комендатуры... Длинная дорога утра, ведущая к тревогам наступающего дня. Влажный, едва начинающий желтеть воздух, и розовое полотно неба, с которого еще не бьет беспощадное солнце... Глубокое утро Грозного. В притихший после ночного безумия город, находит свой путь недолгая тишина. Ни машина, ни собака, ни человек не пересекают наш путь...
   Упершись в 31-й блокпост, мы заканчиваем маршрут.
   Дабы миновать небезопасный для себя развод, я намеренно позже заявляюсь в отдел. В кабинете участковых одиноко сидит Тамерлан. Он протягивает мне бумаги на чью-то характеристику и ставит задачу на день:
   - Ангара, я знаю, что ты безбожник. И, хоть и грех так говорить, но сегодня Аллах специально для тебя объявил тревогу: у нас нет раскрытых преступлений. Видишь? - машет он пальцем в окно, - Город. А значит: работать и еще раз работать!
   Приступив к завтраку, я натыкаюсь в кафе на Хана Мамая. Тот невообразимо, а потому подозрительно, рад нашей встрече. Хан занял у меня вчера пятнадцать тысяч рублей, пустил их на сессию, а сегодня опять ищет помощи. Поинтересовавшись, что у меня на уме, Мамай приглашает с собой на сдачу государственного экзамена по бухгалтерскому учету.
   - Странные люди, - удивляюсь я ему. - Они при такой работе еще время учиться находят...
   Хан недоуменно глядит на меня:
   - Не находят...
   Через полчаса Мамай уже сидит в аудитории Чеченского Государственного Университета, а я с двумя автоматами шатаюсь по полному студентами коридору. Чеченская молодежь искоса смотрит на единственного здесь русского. Девушки, воспитанные в горских обычаях, делают вид, что не замечают меня совсем, парни, сплошь с длинными до шей волосами, демонстрируют спокойное безразличие.
   Из-за дверей с сияющей улыбкой выпрыгивает Хан: "хорошо". Он принимает у меня автомат и, схватив под локоть, ведет обмывать столь удачную сдачу экзамена.
   День мы просиживаем в придорожном кафе.
   - ...А он-то меня и спрашивает: ну, и чем они отличаются, дебит от кредита? - обращается Мамай к минутному прошлому. - Я-то ничего толком не пояснил. Так, рассказал, что участковым работаю, про милицию ему рассказал...
   Я сознаюсь в своем:
   - У меня тоже в институте была сдача бухгалтерии. Только я был в ней самым тупым со всей группы. Несколько раз подряд... Всё на двойку... Единственное, что уже потом, от кого-то услышал, так то, что дебит слева, а кредит справа...
   Специально по нашему заказу в кафе на всю мощность динамиков включена музыка. Стол ломится от пельменей и пива. Гуляют два участковых... Нахлебавшись своего пива, Хан несет невыносимо тоскливые истории (мне не понять) про местные их обычаи, про законы гор, про своего брата - тоже милиционера, да всё больше про самого себя, как он, Хан Мамай, еще покажет всем этим Тайдам, Рэгсам и Безобразным, откуда в хлебе дырочки и кто под землей редиску красит...
   ...Про утренний совет Тамерлана я так и не вспомнил.
   Вечером после общего развода мы собираемся в кабинете на заслушивание недобрых вестей. Тамерлан полдня провел в Республиканском МВД и вот что принес: в субботу нас всех и каждого в отдельности рассмотрят на обширном совещании в МВД.
   - На обширном совещании!.. - недобро звучит его голос.
   - Это вам не халям-балям... - подытоживает из угла Воин Шахид.
   - Не лягушек в жопу дуть! - поддакиваю я.
   Но никому не смешно. Обстановка более, чем угрожающая. После этого совещания, с крепких обещаний тамошнего начальства, многих, конечно же, уволят за безделье и трусость.
   - И что теперь? - задаю я общий вопрос.
   - Они знают, - кивая на своих участковых, хмуро огрызается Тамерлан.
   По лицам чеченцем пробегает кривая улыбка.
   - Сколько хотят? - спрашивает Пророк.
   - Тысячу. С каждого. В этом году трогать не будут. Обещали, - не шелохнется в кресле начальник.
   - Много, - почти хором вздыхают чеченцы.
   - Много, - полным составом соглашаются русские.
   Но у нас нету иного выхода. Мы можем спорить только насчет цены, да и то, видимо, проиграем.
   Первым встает контр Хрон.
   - Пусть подавятся, - кладет он на стол тысячную купюру.
   - Можно идти? - спрашивает его друг Заяц и опускает сверху свою.
   Обоим до дома три месяца.
   Кто-то сдает вслед за ними, кто-то колеблется. У всех дрянь настроение. Не изменяет себе один Безобразный:
   - Да, что для вас тысяча?.. Вы что не можете поиметь эту тысячу со своих участков?..
   Сдав эту тысячу и, поняв, что жалеть о ней уже поздно, потому что все равно не вернешь, мы мгновенно становимся оптимистами:
   - Да, мы себе счастливое будущее купили! Полгода без работы! Ешь, спи и стреляй... Да, еще никогда так дешево не брали начальство!..
   Сегодня в Грозном обстрелян из гранатометов Дом Правительства
   В Шатойском районе ведут бои армейские подразделения.
  
   28 мая 2004 года. Пятница.
   Утром меня зовет Тамерлан. У него на примете одно бестолковое дело по перевозке кирпича б/у. Дело слеплено из рапорта, протокола осмотра транспортного средства и письменного объяснения водителя грузовика, который до сих пор ни в чем не сознался.
   По делу надо принять решение. То есть списать. Расследовать тут нечего. История этого дела невероятно проста и никто не поспорит с моей логикой: если дело находится в нашей службе, а не в дознании, значит, вчера с водителем грузовика "работал" Рамзес Безобразный. Значит, вчера водителя отпустили домой за взятку. Значит бессмысленно проводить какое расследование... Дело пора готовить в архив.
   Забросив гиблый этот материал в долгий ящик, я собираюсь с Ханом Мамаем на его распрекрасный участок из трухлявых рухлядей в центре Грозного. Хан задумал навести нынче порядок в служебном паспорте участкового, вписав туда население одной из улиц.
   К чему умываться слезами при виде этой улицы? Что случилось, то случилось. Мы широким шагом проходим двор за двором, равнодушно отмечая обилие разрушений и отсутствие теплого биения сердец. Её так мало здесь - оставшейся при дневном свете жизни. Их можно пересчитать по пальцам - не снятые с фундамента дома. Да и в тех не велика радость оставшихся в живых. Слишком уж тяжело, слишком мрачно живется людям в этих домах, пропитанных дешевым дымом вчерашнего счастья, среди давно не деленных садов и виноградников, среди воспоминаний о похоронах и пожарах. Слишком много мертвых ушло в возделываемую здесь землю.
   Прикончив путь, мы сидим на сваленном каштане и не можем отдышаться от жары. Улица лежит перед нами в нежном забытье и золотистой пыли. Захваченное синим огнем, пылает над головами одноокое небо. Распустив шнурки берцев, я веду кепкой по мокрому лицу.
   - Длинный у тебя участок, долго переписывать будешь. У меня, на моем 32-м, живых нет. Голова не болит.
   - Но есть на двух других, - приостанавливает меня Мамай.
   - С тех участков только беду носить. Как меня там нет - все нормально. Раз появился - принимай заявления. Я больше туда ни ногой. А с переписью как-нибудь... - не особо переживаю я.
   На рынке 8-го Марта, где меня высаживает Мамай, важно перебирает в руках стеклянные четки Неуловимый. Он приоделся, причесался, оставил в гараже дрянное свое корыто и, выгнав оттуда видную "девятку", шляется у прилавков. До этого я много раз упрашивал Неуловимого сгонять сюда за товаром, но всякий раз получал один и тот же ответ: "Позже. Сейчас опасно". А сегодня, смотрю, как снял милицейскую форму, ничего, сам здесь торчит...
   Уволенный за безделье алкаш и неряха, он неторопливо подходит ко мне и, окрыленный неведомыми надеждами, рассказывает о скором своем возвращении в службу участковых. "Откуда ж такая ересь?" - думаю я. Но Неуловимый открывает весь прикуп: он отписал в суд заявление на Тайда, чьим приказом был недавно отправлен в простые граждане. Отписал заявление и приложил к тому полтысячи долларов. Чтобы наверняка.
   - Выиграю, - уверен в своей победе Неуловимый. - Он ведь незаконно меня уволил. Я ведь еще могу работать...
   "Я ведь еще могу работать!"... Какие большие слова! Неунывающий тип. Только вот беда: все четыре года, пока он работал, никто этого не замечал.
   Почти полдня мне снится какой-то кошмар: я бросил всё, наплевал на всех и сбежал из этого дурдома домой. Домой! Туда, в зеленые, прохладные степи Сибири! А здесь в Грозном меня подали в розыск. И вот в один прекрасный день за мной является милицейский наряд, который хочет лишь одного: арестовать участкового и вернуть его чеченской столице. Я, живущий в милицейской форме половину сознательной жизни, живу в ней и дома. Меня так и застают на пороге, при погонах, в тельняшке. Рванув в окно от милиции, я бегу по дворам, по крышам домов, скрываюсь на чердаках, лезу в подвалы. А мне вдогонку: "Дезертир! Предатель!" А я, расталкивая прохожих на улице, ору во все горло: "Расступись! Менты на хвосте!"
   Мой сон имеет счастливый конец. Менты остаются с носом.
   Два месяца назад мне снилось совсем другое.
   Чтобы увезти сына домой, в Чечню приезжают мои родители. Но тогда в родные края я точно не собирался. Более того, по моим убеждениям, позор этого побега был бы непоправим. После такого в глазах и русских и чеченцев мне уже никогда не подняться. В тот же день первым попавшимся рейсом я отправил родителей домой.
   В конце рабочего дня, в незапертые каким-то растяпой двери нашего кубрика, врывается Рамзес Безобразный. Он неисправим. Рамзес с порога кричит мне любимое и единственное свое слово: "Собирайся!" Кричит "Собирайся!" и сует в бак с питьевой водой грязную лапу. Он хватает ладонью воду и льет ее в рот ...По пути к воротам я успеваю предупредить, проскочившего мимо Павлина, об опасности эпидемии.
   С Рамзесом и двумя, приодетыми в штатское, сотрудниками РУБОПа, мы тащимся вдоль руин улицы Алексеева. В редких, не оставленных людьми жилищах, я вру, что их участковый и, пояснив, что идет проверка паспортного режима, смазываю в свой блокнот данные паспортов. Рубоповцы кого-то ищут.
   В каком-то дворе я долго не могу определить породу, вставшего над домом дерева.
   - Это айва, - вмешивается Рамзес. - Но еще рано. У меня дома тоже растет. Как поспеет, я тебя приглашу.
   С окончанием улицы рубоповцы вырывают из моего блокнота листок, подвозят нас к отделу, благодарят и уезжают. Я бегу искать кого-либо из местных, и натыкаюсь на охранника Тайда Аргуна.
   - Слушай, что за плод такой, айва?
   Аргун морщится и сплевывает под ногу:
   - Кислятина.
   Ну, Безобразный!.. Сам ты жри свою айву! Может ей и подавишься.
   В рабочем кабинете я сочиняю летопись о проделанной за день работе. Она выходит сразу на двух страницах. Долго ее рассматриваю и понимаю, что слишком опасно бросаться в глаза начальству своими успехами. Разорвав листок, я на куске бумаги вывожу малюсенькую справку.
  
   29 мая 2004 года. Суббота.
   ...Утро стрелецкой казни.
   Мы выслушиваем последние наставления Тамерлана перед разносом в управлении МВД. Переминается с ноги на ногу, хмурый чеченец Салам:
   - ...Что брать-то с собой?
   Я бью в саму точку:
   - Денег побольше возьми! Все равно не хватит...
   - Метко! - вспыхивает улыбкою Тамерлан. - Да, да! Денег побольше возьми...
   Полчаса мы вздыхаем в облезлом коридоре здания МВД. На грязных не шпаклеванных стенах шрамы от пуль. В оконных проемах уродливые и кособокие рамы. Здесь вечно не хватает средств на ремонт. Они вечно идут не по адресу.
   Нас приглашают в светлую, чистую комнату. На столах компьютеры, хорошая мебель, цветы... Грозные чеченские отцы-командиры, с легким пренебрежением взирают на нас, холопов и смердов, посмевших сунуться в их барский дворец. Мы молча рассаживаемся вдоль стен.
   Берет слово первый палач - наш куратор от МВД Безумный Капитан Корабля Участковых - покрытый белой шапкой волос, хромой на одну ногу мужичок - дрянной теоретик и слепой тактик:
   - Вы - бездельники! Сколько вам уже можно говорить: работайте, работайте, работайте!.. Вам всё без толку! Вам всё бесполезно! Вас надо наказывать! Вы - неумехи! Вы - позорники!.. Вы... Вы...
   Нищий лексикон Капитана иссякает уже в самом начале бездарного его выступления. Светлая нота ораторского искусства обошла стороной этого никудышника.
   Место, побагровевшего от натуги Капитана, занимает другой. Один майор в наглаженных брюках и мятом кителе. Словарный запас этой бестолочи куда более беден и стыден:
   - Вы, на, бездельники! Вы, на, ничего, на, не делаете! Вас, на, надо наказывать! Вы, на, не только спите в рабочее, на, время, вы еще, на, поборами на своем участке занимаетесь, на! Вы, на, свои, на, ларьки крышуете, данью, на, их обложили. В карманы, на, деньги сыплете и в ус, на, не дуете, на... На ваших участках газ, на, горит, а у нас, на, не так богата республика, на, чтобы ему гореть, на...
   При словах "поборы", "крышуете" и "данью обложили", Рамзес Безобразный, до этого тупо глядевший перед собой и ковырявшийся пальцем в гнилых зубах, настораживается, сужает свинячьи глазки и, в упор глядя на подчиненных, начинает ерзать на месте. Переживает за себя самого... Но нам не до этого. Скосив глаза в сторону, мы, как побитые, уныло сидим на своих табуретах.
   А майор, не давая передохнуть, льет помои на наши головы:
   - Вы - негодяи! Негодяи, на! Вот, когда я, на, работал, на, я не таким, как вы был! Я работал, на... Я так, на, работал...
   По нарастающей: капитан - майор - подполковник, в кабинете появляется последний. Жирный и потный, в огромной, с аэродром, фуражке, с густыми усами, он даже не вникает в суть дела. Не успевает закрыться дверь, как подпол рубит с плеча:
   - Вы - негодяи! Сейчас едем на ваши участки и проверяем вашу работу. Если на участке хоть один человек не знает участкового, будете сегодня же уволены из милиции. Всё! Хватит нянчиться с вами, бездельники! В 15.00 сдаете мне свои удостоверения и оружие. - Он делает паузу, обводит всех взглядом и грозно, на весь кабинет, страшно пророчествует, - Всех уволю!!!
   Одного за другим нас ставят на ноги, и требуют отсчета об успехах в идущей контртеррористической операции. Вроде конкурса на лучший липовый рассказ о работе... Напрасно мы говорим что мотаемся по бесконечным зачисткам, стоим на блокпостах, что наплевал Тайд на все указания о запрете привлекать участковых куда-либо, и даже наглядно перед строем порвал этот приказ, нас обзывают быдлом, нам задерживают зарплату, не выдают паек... Все бесполезно. Эти, собравшиеся здесь тунеядцы и трусы, что бояться выйти в форме за двери своего кабинета, даже не слышат никаких оправданий. И, смешно говорить, за что нам предъявляют. Не за работу. За взятки в пятьдесят или сто рублей, за которые нас, якобы, покупает весь город... Будто всех можно судить по себе...
   До решения общей судьбы прогоняют нас в коридор. Мы обступаем Тамерлана: как так, командир, деньги-то мы отдали, а тут такое!.. Но Тамерлан приехал со всеми и просто не успел "поделиться". (Чеченцы очень интересно говорят о взятке: "поделиться". А если кого-то невзлюбило начальство, и после выгнало из милиции, всегда улыбаются: "Не делился!")
   - Не при всех же... - говорит Тамерлан и срывается в кабинете.
   Через две минуты он бодро отворяет двери и машет рукой:
   - Заходите.
   Что-то невообразимое произошло здесь за пару минут. Только что в этом кабинете гремели грозы, а пол ходил ходуном, и от страха падало сердце ...А что же сейчас? А сейчас нет в мире людей, счастливее этих. Они даже не могут спрятать улыбок. И от возбуждения даже не могут присесть. Они так и стоят у столов, переговариваясь друг с другом. И только в углу, сложив на коленях руки, слабо сутулится Тамерлан. Вряд ли он кого-то упрашивал здесь...
   Подобревший, помолодевший усатый подпол, почти обещает нам всё простить. Сегодня мы взяли его без единого выстрела. Купили вместе с потрохами. Но для приличия, он еще пытается казаться суровым:
   - Мы тут подумали и решили: на первый раз с вас достаточно. Но только на первый раз. И мы все равно выборочно проверим, как вы работаете на своих участках. И выборочно кое-кого уволим...
   Безумный Капитан Корабля Участковых собирается ехать с проверкой на мой участок. Он требовательно осведомляется:
   - У тебя какой участок?
   Я захлебываюсь от радости. И спокойно, едва пряча злорадство, небрежно роняю:
   - Да, 20-й...
   У Капитана перехватывает дыхание. Он, как и двое его товарищей, трус. "20-й" - это дальняя и для многих уже безвозвратная дорога за город в небезопасный, проросший побегами ваххабизма, поселок Алды, где Капитана, конечно же, сразу убьют.
   И вот он находит себе оправдание:
   - Нет, мы к тебе не поедем. Далеко.
   Уже без прежней уверенности он осторожно подходит к чеченцу Альфу:
   - А твой участок?..
   - Улица Сайханова.
   Это нормальный ответ. Сайханова - дорога от 31-г блокпоста до Минутки, на всем ее протяжении целых два русских ОМОНа, плюс круглосуточные наряды местного ППС. Там, может, и не убьют.
   Безумный Капитан пропадает куда-то и уже через пять минут появляется в неприметном гражданском тряпье. Голову даю на отсечение - удостоверение спрятано в сейфе, а в кармане у него лежит паспорт гражданина Российской Федерации.
   С гадким в душе осадком мы молча возвращаемся в РОВД.
   Я попадаю с Мамаем в СОГ и выезжаю на свой участок, которым час назад пугал трех работников МВД. Неизвестные украли с газовой будки новое оборудование на 39 000 рублей. Мы ходим с Мамаем по редким дворам и приблизительно в таком духе ищем свидетелей:
   - У вас кража на улице... Знаете что-нибудь?
   - Первый раз слышим.
   - Подпишите вот здесь...
   Оставшись наедине, считаем бумаги:
   - Пять объяснений. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Нормально.
   Сегодня у нас на всё отбили охоту. Зачем?.. Тебя всё равно втопчут в грязь, всё равно назовут негодяем...
   Тем временем в службе кипит невидная и бесполезная работа. Безобразный отправляет, попавшихся под руку участковых, искать на рынке "бесхозную водку".
   Слово-то какое, "бесхозная водка"! Тут, ей богу, что-то напутано...
   Причина этих поисков здесь: главари районной Администрации взяли моду жаловаться на попустительство милиции, под носом которой происходит незаконная торговля спиртным. До главарей уже доползли слухи, что некто Рамзес Безобразный, втихаря обложил половину рынка новой "алкогольной" данью в полтысячи рублей за место. И попутно отменил старую "алкогольную" дань, что собирали здесь взяточники районной Администрации.
   Вся эта операция "бесхозная водка" не более, чем битва за место под солнцем. И пока что выигрывает ее Рамзес. Один в поле воин.
   Мы всё это знаем, но план есть план. Чеченцы, особо не церемонясь, вытаскивают из киосков и ларьков продавцов, переговаривают с ними проблему, и вот уже несут для отчета несколько бутылок дешевой самопальной водки. Той самой, "бесхозной".
   К великой радости Рэгса, по чьему прямому указу и проходят такие мероприятия, мы выставляем на стол Безобразному все бутылки. Работа прошла с результатом. Дальнейшая судьба этой водки нам неизвестна. Со слов обоих командиров она уничтожается. Но это вранье. Хотя никто не видал пьяным ни Рамзеса, ни Рэгса.
   Вечером я сижу с Альфом на скамье передового поста.
   - Как съезди ли-то?
   - Так. Сносно... - отзывается Альф. - Вези, говорит мне Безумный Капитан, где тебя знают. Повез я его по своему участку. В один двор заходим, во второй, в третий... Меня не знают! Не знают меня и всё тут! Я этим хозяевам говорю: "Я же у вас вот был! Что, забывать начали?!" Они только тогда "Ах, да, было дело. Запамятовали". - Он передергивает худое лицо, - Без меня бы кто приехал с проверкой, ни один бы не сознался.
   Футбольная команда Чечни "Терек" выиграла кубок России по футболу. В Грозном национальный праздник. На улицах беспорядочная стрельба, костры, лезгинка и всеобщая пьянка. Радуется каждая живая душа. И даже мы, тоскуя по родине, неравнодушны к удаче нас приютившей земли.
   Во Владикавказе взрывом пущен под откос пассажирский поезд. Погибших нет.
   В Заводском районе Грозного уничтожен эмир города со своей бандой.
  
   30 мая 2004 года. Воскресенье.
   Тайд оставляет ночевать в отделе весь личный состав. На утро запланирован запуск первого паровоза "Грозный-Москва", и начальник вполне серьезно опасается, что в это самое утро, никто не покинет свой дом.
   Да, всё так бы и было.
   Рейс "Грозный - Москва" живет точно не первый день. Год или два, может и больше. Но всё это как-то без помпы и незаметно. А вот пришло время и для показухи решили объявить об официальном открытии маршрута. Мол, в очередной раз наладилась мирная жизнь. Для этого сегодня и позвали на вокзал президента, да погнали милицию.
   Маленькое отступление, как в Грозном запускали первый послевоенный трамвай. Этого транспорта в городе нет. Рельсы разбиты, частью разворованы на чермет, трамвайный парк пущен в утиль. Но, надо помнить, в Грозном, что ни день, то "налаживается мирная жизнь"!..
   Рассказывает участник комедии:
   - ...Пришли они к нам, эти, с телевиденья, и вот одна репортерша и говорит: "Сенсационный репортаж будет, ребята! По всем каналам страны пройдет!.." Ну, нам-то славы не надо, а вот для смеха можно и потрудиться. Да и как отказать, просят же люди... Завели мы свой БТР, взяли на трос трамвай - где его откопали, не знаю, - и потащили по улице. Вроде как едет. У нас пара бойцов еще форму поснимали, внутрь залезли, вроде, как пассажиры. Рукой машут в открытые окна, стекол-то нет, а лето ведь, кто поймет, что их совсем нету...
   - По рельсам тащили?
   - По каким еще рельсам?.. - отмахивается вояка, - так, по асфальту. Искры во все стороны!.. Но сняли грамотно! Ни БТРа, ни троса в кадре нету. Будто и впрямь своим ходом идет...
   В 4.00 утра я стою на плацу. Со мной должна бдить вся наша служба, но здесь никого. От фонарного столба к воротам семенит рыжий плешивый пес. Это Коржик - гнусное собачье отродье. Коржик имеет мерзкую привычку отгрызать уши и носы всем трупам, свозимым с района в отдел. Пока они отдыхают на заднем дворе, пес неторопливо обгладывает им лица. За это и, за вечно грязную лохматую шкуру, я на дух не переношу Коржика. И не пропускаю ни одного случая пнуть или запустить в него камень. Вот и сейчас, завидев, кто здесь стоит, гадкий пес стрелой летит под ворота.
   Через два часа на плацу появляется Тайд - опасность из опасностей и бедствие из бедствий. Он лично строит отдел, приводит нас в чувство не очень добрым напутственным словом и, показав кулак, не забывает самое важное:
   - Кто посмеет сбежать, сам ноги повыдергаю!
   Поезд пойдет лишь в обед и мы его вряд ли увидим. Потому что сидим в лесу, где-то в глухих тылах на случай непредвиденного налета на вокзал.
   Никто не собирается держать "цепь" и, после исчезновения полководцев, мы сбиваемся в общую кучу. Повод для сбора: какого черта мы еще служим в милиции? И не пора ли уже менять этот мир, в котором нет жизни простому милиционеру... Вволю пофилософствовав и, придя к единому мнению, - оставить пока всё, как есть, - мы переходим на анекдоты, а следом касаемся славного и героического. Звучат имена Матросова, Гастелло, Гагарина, Стаханова... Мы - дети Советского Союза, и нам есть о чем вместе поговорить. Чеченцам и русским.
   Замирает в зените солнце.
   На вокзале гром, будто началась третья чеченская... Обрывки какой-то демонической музыки, медный голос трубы, нечеловеческие вопли из репродукторов и, стегающие без перерыва, автоматные очереди... И вот, сначала едва уловимый, но медленно набирающий силу, плывет из-за леса стук железных колес.
   - Пошел! - радостно выдыхаем мы и, не дождавшись конца спектакля, бросаем посты.
   Явившись с вокзала, я до вечера не покидаю подушек. Пройдя от корки до корки "Волоколамское шоссе" Александра Бека, я в 41-м году под Москвой подбиваю гранатами немецкие танки.
   Проснувшись, составляю справку о проделанной за день работе. Список, как и всегда, внушителен, но явно чем-то не полон. "Чего же в нем не хватает? - думаю я, и понимаю, - Подвига!" Немного помявшись, я вписываю для смеха: "Уничтожено два немецких танка".
   Тамерлан собирает у себя наши справки и, визуально сравнив их между собой, трясет перед остальными моей:
   - Вот сразу видно, кто как работал! А вы?.. Еще кто-нибудь так трудился, как Ангара?.. Бездельники! Сегодня все ваши справки лягут на стол начальника. Хватит!.. Надоело!.. Пусть он посмотрит, чем вы целый день занимались...
   Мою рукопись, как и другие, не читал в этот день ни Тамерлан, ни Тайд, хотя последний действительно собрал у себя справки. Это говорит о том, что всем плевать, чем ты целый день занимался и, что ты на самом деле здесь совершил. И хоть сто немецких танков забросай ты гранатами, так и прослыть тебе бездельником, лоботрясом и быдлом. И никакой звезды Героя не видать тебе до конца твоих дней.
   Старый участковый чеченец Шах просит меня подменить его на ночь в СОГе. Я согласно киваю.
   - Тебе зачем? - не понимает Павлин.
   - Завтра как уйду в разведку... - показываю я пальцем на горизонт.
   В горных районах, Шаройском, Веденском, идут бои.
  
   31 мая 2004 года. Понедельник.
   ...Бледный, как полярные краски, восход горит над печальной нашей колонной.
   Каждый раз, лишь утро меняет ночь, идем мы этим маршрутом. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. И никак не выйти из этого, идущего по рассветному Грозному каравана. Не дождаться замены, не выпасть из строя и не сказаться больным. Можно лишь наступить на мину, чтобы всё это кончилось.
   Инженерная разведка дорог - измеренный путь обреченных... Сомкни глаза, шагавший эти путем, и ты увидишь, ты вспомнишь, печальную нашу колонну, ступающую по узким, засыпанным руинами улицам - безлюдным ущельям Грозного. Колонну, где за один час ты состарился на сто лет. Колону, где каждый мечтает лишь об одном - найти свою мину, на которой всё это кончится...
   Не в духе, шагающий впереди сапер. Он то и дело толкает ногой развеселившегося служебного пса. Бел лицом и хмур от недосыпания молодой капитан. Смотря только под ноги, он короткими резкими фразами торопит солдат. Дома, за тысячи километров отсюда, у капитана рожает жена. Он детдомовский и у него никого нет, кроме жены и ребенка, чей день рожденья, даст бог, он еще справит в комендатуре. Если, конечно, не найдет свою мину...
   Возвращайся, капитан! Тебя ведь сильно так ждут!
   29-й блокпост Новосибирского ОМОНа. За струнами колючей проволоки наблюдают дорогу бойцы.
   - Какие новости, участковый? - узнают меня земляки.
   Отстав от колонны, я выкладываю весь свой багаж: последние городские байки из склепа - суровую правду об идущих по республики убийствах. Убили там, убили сям, не добили одних, уложили других... Омоновцы знают куда меньше моего. Их блокпост - крохотное суверенное государство, куда заказан вход "иностранцам", а пересечение любой из границ означает войну. Они так и живут в этом Грозном, словно одни на планете. Живы и ладно. А что до услышанных сплетен - вылетают в другое ухо.
   - Спокойней жилось без тебя, - замечают они и тянут на прощание руки.
   Появившись в отделе еще до развода и, без края радостный этой удаче, я прыгаю на второй ярус кровати. Рабочий день окончен!
   Внизу, весь в бритвенной пене, ворчит у раковины, наряжающийся во двор Сквозняк:
   - Ну, фигушки вам, молодежь... Завтра я на разведку пойду.
   В обед что-то выталкивает меня во двор. Я час брожу по отделу и не нахожу себе применения. Решительно никто не хочет меня замечать. Безобразный пропал со вчерашнего вечера. Все надеются, что, может, убит. Тамерлан был утром, но убрался домой. Не так далеко - всего лишь Урус-Мартан. Рэгса тиранят в МВД. Ему полезно, чтобы не зазнавался. Тайд хлещет водку в какой-нибудь забегаловке. Этот по части пьянки любого за пояс заткнет.
   Вечером в кабинете участковых выступает Вождь - самый старый контрабас с самыми большими звездами подполковника:
   - К местным мои слова не относятся. Я говорю о контрактниках. Не лазьте одни по городу!.. Не лазьте, пока не убили! Кого там поймал Армагеддон в Парке Победы? Тебя? - поднимает он с места Бродягу.
   - Так я на разведку ходил, - улыбается во весь рот Бродяга, что был там от любопытства. - Вон, кто у нас ходит, - кивает он на меня.
   Про мои хождения знает каждый. Знает и Вождь. Но давно понял, кто я такой, и не лезет с советами. Однажды, когда в этом же кабинете все говорили о смерти - бывают у нас такие минуты - Большой Бармалей сказал обо мне: "Мне терять нечего, я уже стар. Убьют - ничего не случится. А пацана жалко". "Хорошо сказал!" - закричал тогда Безобразный. "Чего меня жалеть?" - не понял я сам. "Ему-то здесь больше всех всё равно, что убьют", - с какой-то мудрой печалью и трагической завистью вымолвил Вождь.
   Вот и сейчас, замерев на словах Бродяги "Вон, кто у нас ходит", Вождь прекращает свое выступление:
   - Если и ходишь, - говорит он мне, - смотри хоть по сторонам...
   ...Зачем они все привязались ко мне? Кому есть дело, куда я хожу?.. Мой труп принадлежит мне. И только я решаю, где он будет лежать. В Парке Победы, на Минутке, на 20-м участке... Через пять минут или завтра.
   От сердечного приступа умер старший сын погибшего президента Ахмада Кадырова Зелимхан.
   Боестолкновение с ваххабитами в Ингушетии. Враг уничтожен.
  
   1 июня 2004 года. Вторник.
   31-й блокпост. Еще не проснулся город. Над пустой белой дорогой виснут широкие лапы запыленных тополей. Устроив с утра скандал, шныряют в листве неспокойные птицы. Дует теплый утренний ветер. Под каменным изваянием блокпоста лежат разбитые корпуса Заводского района. У дырявых башен бездыханных его заводов плещется сочное море "зеленки".
   Еще до восхода нас выгнал в город дурень девяносто шестой пробы Рэгс. Снарядив всех на оборону городских улиц, он сурово потребовал от каждого "достойно встретить автоколонну ПАСЕ". Что такое "достойно", никто сильно не разбирался, а потому неорганизованно, беспорядочной толпой, мы заняли несколько перекрестков и блокпостов, где, сев у обочин, принялись спать или считать ворон. Ну, что такое для нас ПАСЕ?.. Эти гуманные европейцы, что вечно трещат о правах человека... Не совали бы носа в чужую дверь.
   "Вы, там часика на два... Пока не проедут...", - по обычаю врать, соврал нам нынешним утром Рэгс.
   Рядом влачит свое существование Приморский СОМ - штатный наряд 31-го блокпоста. Милиционерам нет дела до наших задач, и они привычно стоят на дороге, вылавливая свой немудреный улов: контрабандную нефть, угнанный транспорт, вражьи головы да пулю в лицо. Смотришь на этих людей и не видишь живых. Какие-то роботы, которым не важно, когда умирать. Дома или на этой дороге. Вон они - безразлично подходят к машине, равнодушно смотрят на документы, устало машут рукой "Проезжай". И снова подходят к другой...
   Неумолимо долго тянется каторжный день. Сбившись с пути, повесилось в небе тяжелое ртутное солнце.
   Вдвоем с Ахиллесом мы сидим на рыжей газовой трубе. Чуть дальше за рынком дрыхнут в машине Мамай и Шахид. За ними невесть, чем заняты, Заяц и Хрон. До самой Минутки стоит наша цепь... И каждый в цепи уже ненавидит ПАСЕ.
   Мы стоим, сидим, лежим на траве. Ноют все кости. Подкрадывается нудный точащий голод. Насобирав по карманам на хлеб с колбасой и, отоварившись в первом ларьке, мы тут же валимся у обочины, где на десять минут устраиваем пикник. Стесняться тут нечего.
   Вечер уводит жару и приводит с собой лохматые черные тучи. Собравшись на небе по случаю плача, они проливают на землю запасы холодной воды.
   И темнеет город. И оседают под водой рослые кроны деревьев, и все в грязных слезах, стоят нечищеные стены руин. Бешеные ручьи, полные окурков и мелких ветвей, кипят вдоль дорог.
   Прижавшись к стволам деревьев, мы ждем, когда кончится дождь. Не хочется ни о чем говорить. И даже нет зла на погоду. Мы просто, как в детстве, молча внимаем шуму воды и чувствуем спиной теплую древесину ствола.
   Детство... Как ты не к месту явилось сюда! А еще и притащило с собою дождь...
   ...Ты помнишь, лейтенант Ангара, свое детство? А ты, капитан Ахиллес, еще не забыл, что это такое? И зачем вы оба так торопились из него убежать?
   Когда же всё это прошло? Где же сейчас все гитары, надрывно певшие у школьных костров? Где выпитое украдкой вино, где наши первые растерзанные цветы, которые срывали не для букетов, а для гаданий? Где все ребята с соседних парт, и кто сегодня из них выйдет к доске? Где они все? Куда потерялись вчера? Какой последний звонок их выгнал из класса? И когда кончится эта длинная перемена?.. Где же ты, школа?.. Где же ты, детство?..
   Почему всё это прошло?.. Потому, что мы плохо учили уроки. Сбегали с занятий, не слушали учителей, не пошли в институты. Дерзкие двоечники, бестолковые троечники и легкомысленные отличники, чей выпускной из детства звонок прозвучал не бронзовым колокольчиком, а громким ружейным выстрелом. После которого еще не каждый устоял на ногах. Взрослая жизнь стреляла из настоящего оружия в наше детство, и положила его наповал. А большая перемена, на которую однажды мы вышли из класса, оказалась длиной в человеческий век.
   Мы уезжали из детства сразу и навсегда. В сапогах подбитых железом, в грубых шинелях, в мрачных военных эшелонах. Уезжали в те страны, где вместе с сапогами отрывало и ноги, где на саван перешивались шинели, где все малодушные награждались пожизненным званием "Трус!" Уезжали в ад. И верили в счастье. Верили, что обязательно победим, что останемся живы. Мы покидали детство и думали, что еще вернемся в него. Такие же, как и прежде, веселые и молодые. И придем в свою школу, и встретимся со всеми из класса.
   Да вот никто никуда не пошел. Уже не смогли подняться для этого мертвые, и передумали возвращаться живые. Нас не было больше, веселых и молодых. И нам стали не нужны ребята из класса. Мы вдруг увидели, какая непреодолимая пропасть легла между нами. Потому что они пошли в институты, и их детство совсем не кончилось со школьным звонком. Оно так и продолжало тянуться и неясно, когда собиралось пройти. Они стали для нас такими детьми - ребята из нашего класса. И только когда мы увидели их, тех, кому не досталось беды, мы поняли, наконец, что у нас БЫЛО детство.
   Я помню: шел дождь, когда военкоматы садили нас в эшелон. Последний дождь нашего детства.
   ...Уже погибает заря. Поднимаясь из преисподни, назначает нам в Грозном свидание ночь. Выплакав все глаза, поет свои горькие песни, пришедший из детства дождь.
   Смирно, лейтенант Ангара! Ни звука, капитан Ахиллес! Держаться прямо, когда по вашему детству устроил поминки дождь!
   ...Темная ночь собирает нас с городских улиц в отдел. Так никто и не встретил за целый день ни одного иностранца.
   Построив РОВД, начинает разглагольствовать Рэгс:
   - Завтра в город приезжает делегация ПАСЕ. С утра мы выставляем наряды от Минутки до 31-го блок... - слыша нарастающий ропот, он осекается на полуслове и добавляет, - Надо будет постоять немного... Часика два...
   Рэгсу напоминают из строя, что он не просто часы путает, а дни перепутал. Кто-то горланит из задних рядов:
   - А сегодня, что?! Репетиция была?
   У Рэгса в запасе постоянный ответ:
   - Нас неправильно информировали. Нас неправильно информировали, - все тише булькает он, и, покраснев, струхнув перед возмущенным строем, шныряет за спину Тайда.
   В атаку переходит начальник и не обещает жизни легкой и спокойной:
   - Вы, это чего?! Да, я вас!.. Да, я вас научу работать! Теперь всё!.. Теперь, как раньше, не будет!..
  
   2 июня 2004 года. Среда.
   То, что не удалось вчера, должно сбыться сегодня. У 31-го блокпоста мы с Бродягой встречаем колонну ПАСЕ. Бродяга, как и всегда, невозмутим и рассудителен. Он целиком занят подсчетом рублей, что обещает этот контракт. Сколько выплатят ему за годовую командировку, если здесь не бросит концы. И сколько дадут семье, когда это случиться. Считаем вместе. Получается, что в финансовом плане выгодно помирать. Больше сумма.
   Зачем нам нужны эти деньги?.. Да просто нам негде жить. Годы и целую жизнь мы скитаемся по баракам, общагам и съемным квартирам. И не знаем, как обрести собственный угол. Не знаем других средств, кроме Чечни.
   Бродяга - "афганец". Ему за сорок. В далеких восьмидесятых он ползал в горах Гиндукуша, и в одном из боев был захвачен душманами. Те не стали резать солдата, заставили принять свою веру, а после обменяли на собственных пленных. Это тайна Бродяги, которую он бережет от чеченцев, и которую я обязательно разболтаю. Не в Грозном, а после.
   - Я с Чечней одной веры, - говорит он. - Одной веры с чеченцами. Но я русский. Хотя и думают, что еврей, - уже со смехом добавляет "афганец".
   Еврей в Бродяге жив и сейчас. Взять те же деньги, что выше. В прошлую командировку 2001 года ему сватали в жены молодую чеченку. Давали приданое и запросили смехотворно малый калым. И Бродяге до сих пор не разобрался, как нужно было тогда поступить.
   - Когда не был уже женат, взял бы... Моя-то совсем уже, это... - мечтательно улыбается он.
   Но, что значит "это", он не дает объяснений, а мне такое не интересно.
   Падают в прошлое минуты и неумолимо уходят часы. Кончилось утро, подсохла роса, добралось до своего зенита и стало заваливаться за трубы заводов горячее грузное солнце. Сменилось на блокпосту несколько нарядов Приморского СОМа. Прошли мимо нас несколько сотен машин.
   Уже вечером по дороге проносится колонна ПАСЕ. На всем газу, подпрыгивая на ямах, с сиренами и огнями, без флагов и опознавательных знаков.
   Мы даже не вышли на обочину кого-то встречать. А просидели под деревом на газовой рыжей трубе, откуда и наблюдали весь маскарад. Нам ничего не нужно, кроме сигнала "Съём".
   Но мы еще долго ждем свой отбой. Проходит несколько часов и подбираются сумерки. Никто не снимает нас с улиц. "До особого распоряжения!" - как заведенный, повторяет в эфире кровосос Рэгс. Это "особое распоряжение" он должен провозгласить лично. Но Рэгс трус и боится любой ответственности. А потому надеется, что этот приказ, расслабиться, дадут из управления МВД. А там, естественно, дела нет до каких-то там участковых и ППС. И мы погибаем на улицах...
   ...Проходит в отделе запоздавший вечерний развод. Прослушав все громкие речи, мы разбегаемся по двору. А через пять минут устраиваем сбор контры у крана с водой ...Тазы, ведра, кружки, шутки да прибаутки, запах дешевого мыла и еще какая-то живая легкая радость. Кончился трудный день и всё будет у нас хорошо...
   В середине ночи я выбираюсь на пост. В городе нечем дышать. Давно его бросило солнце, да только не стало прохладней. Стоит без движения воздух и семь потов сходит с живого. По черному раскаленному небу блудят метеоры и, не долетев до земли, сгорают светила. На измолотых в песок улицах стоит эхо канонад, и носятся друг за другом случайные пули. И не дождаться минуты гробовой тишины...
   В Шатое подорвано два УАЗика с ОМОНом. Ранено шесть человек, о погибших ничего не известно.
  
   3 июня 2004 года. Четверг.
   Заявление от женщины. Сорок четыре года. Жалуется на мужа: лупил ее почем зря несколько лет подряд и вот в прошлую пятилетку выгнал из дома. Из ее дома. Муж жил там нахлебником. Выгнал жену и поселил в доме свого сына от прежнего брака, засранца и забулдыгу (Характеристику дает потерпевшая).
   Заявительница с 12-го участка - бывшая вотчина Неуловимого, так бесславно отправленного Тайдом на пенсию. До этой трагедии - дня своего увольнения - Неуловимый, оказывается, уже "работал" по заявлению. И вот как: участковый стрёсс с мужа пятьдесят деревянных рублей за обещание замять дело. Почему так мало? Да потому что Неуловимому не важна сумма. Он выше этого и подходит философски к любой взятке - главное взять! Когда-то, в самом начале своей карьеры, он брал побольше, но вот что-то совсем обмельчал. Местные, которые уже знают Неуловимого, редко дают ему на лапу больше сотни рублей. Не потому что жадные. А потому что знают: Неуловимый - трус. И он просто побоится просить больше, а не взять того, что дают, не сможет.
   По стопам Неуловимого семейной бедой занимался Рамзес Безобразный. Но, видимо, взятки ему никто не давал, и дело с места не тронулось. Женщина дошла до Тайда.
   Сейчас мы с Ахиллесом сидим перед Безобразным и слышим от последнего:
   - ...По закону поступать надо. По правде... Решением суда... По Корану... Поговорить, убедить, помирить...
   По закону пусть делают дураки. По беспределу - это моё. Мой план прост: схватить злодея, составить подложный материал по мелкому хулиганству и отправить его на трое суток посидеть в камере, а по освобождению повторить процедуру. И так до полного выселения "дяди Тома" из занятой хижины.
   - Нормально, - соглашается Ахиллес, - План сделаем по хулиганке. Второй протокол я пишу.
   На адресе мы выбиваем сапогами фанерную дверь, и никого за ней не застав, уезжаем несолоно хлебавши... Но будет день и всё будет.
   Пока мы на 12 участке наводили свои порядки, весь отдел седлал коней и умчался охранять стадион "Динамо". От кого, для чего и на сколько - неинтересно.
   Весь день мы прячемся в кубриках и никуда не выходим. Поймают - пошлют на "Динамо".
   Вечером нас собирает на совещание Тамерлан. Служба участковых стоит перед пропастью. За май месяц ни один из нас не раскрыл преступления, которое тут ежедневно нужно позарез. Потому что горит План! А наша милиция держится только на Плане. Мало кого волнует, где мы возьмем раскрытые преступления. "Подбросьте гранату или наркотик, - часто говорят командиры, - Не ждите, пока граждане сами что-нибудь совершат". Следовать такому совету - дело совести тех, у кого ее нет. Что же касается самих граждан, то они, с точки зрения милиционеров, просто возмутительно живут на земле. То совсем не совершают никаких преступлений, что встает вопрос: не пора ли распускать милицию? То, наоборот, так "дают стране угля", что впору возвращать "красный террор". И от обоих из бед страдает наш План...
   - Вы понимаете, что конец службе?!. - пытается что-то открыть для нас Тамерлан. - Что мы - воздух и ничего больше... Что нас просто нет!
   Ну, это уже перебор!
   - Как это нет?! Тут мы! - почти обижаются все.
   Преступлений, о которых говорит Тамерлан, здесь - пруд пруди! Убийства, грабежи, разбои, вымогательства, поджоги, похищения людей... Да вот не раскрыть их стоянием на блокпостах, на стадионе "Динамо", да по всему городу. Да еще с добрейшим таким отношением, когда каждый день тебя унижают, да каждый миг тебе угрожают. Не бандиты с городских улиц. Родное начальство с собственного двора. Да ладно, своё начальство... С ним мы как-нибудь договоримся. Наше горе не Грозный, наше горе Москва. Это оттуда шлют нам гуманные западные законы, по которым, пойманные преступники получают мизерные, смешные срока. И чем страшнее само преступление, тем быстрее выйдет на свободу преступник. И, наоборот, чем меньше украл, тем дольше будет сидеть... У нас просто опускаются руки, когда в наших судах оглашаются приговоры... А еще эти компании по разоблачению "оборотней в погонах"... Компании, от которых ничего, кроме вреда. Как там говориться: когда начинается чистка рядов, то редко доходят до первых рядов. Кто знает хоть одного "оборотня-министра"? Никто. У всех на устах рядовые да лейтенанты...
   "Оборотни в погонах"... А ведь они были патриотами этой страны. Профессионалами своего дела. Это они долгие годы, ради других и за других, сидели в засадах, недоедали, теряли семьи, забывали о собственной нищете, ради счастья других, скитались по казенным углам, жертвовали собой, подставляли свою грудь, прикрывая чужую... А что получали взамен? Нары, суды и срока... Им, милиционерам, не верили, когда шили дела. Верили тем, кто вчера грабил и воровал, а сегодня писал кляузы и клеветал...
   "Оборотни в погонах"... Лишь год прошел с того дня, как из меня делали "оборотня". Наркоман кидал в прохожих бутылки, а при задержании ударил меня в лицо. А после пожаловался в прокуратуру о неправомерном применении к нему силы. Его жалобу долго мурыжили у прокурора и, что ни день, так ждали меня у дверей. С признательными показаниями о нападении на порядочного гражданина. А он, этот порядочный гражданин, гулял на свободе, продолжал колоть себе героин и только смеялся, рассказывая всему району, как расписал рожу менту. И никто не собирался его садить. Если и должен был кто-то сесть - это я. Не знаю, что там произошло, что от меня отвязались.
   Несколько месяцев я боялся кого-то задерживать. И проходил мимо всякого хулигана.
   Вот и сейчас нам всё равно, что хочет от нас Тамерлан.
   - Да мы ничего не видим... - даже не старается никто оправдаться. - Да мы ничего не знаем... Мы ищем каждый день преступления... Просто еще не нашли... Исправимся, командир...
   Днем на Минутке русские милиционеры Временного отдела подрались с местной милицией. Что там произошло, толком не ясно. В драку ввязался, подъехавший на подкрепление своим, Чеченский ОМОН. Подмога пришла и к временщикам. Русские были побиты.
   Днем в Ленинском районе кадыровцы убили на улице человека. По другим данным трех человек.
  
   4 июня 2004 года. Пятница.
   Вчерашний день снова прошел без подвигов, и Безобразный посвящает сегодняшний раскрытию преступлений. По этому случаю даже назначается отдельная группа: "спецназ участковых". В группу вхожу я, Ахиллес и Толстый Бармалей. Безобразный ставит сто задач одновременно: поймать наркомана, грабителя, вора, чеченского боевика, и пару арабских банд... Это называется: "Иди туда, не знаю куда..."
   В 09.00 мы втроем выходим за ворота. Час развозим, залежавшиеся у Бармалея повестки, и к 10.00 уже закрывает тему с поиском преступлений. Бармалей высаживает нас у кафе, дает последние наставления и обещает появиться к вечеру.
   - Бабенку навестить нужно, - объясняет он.
   - Что за красавица?
   - Не то, чтобы какая знаменитая, но для меня по моей бедности подходяще... - улыбается Бармалей и дает по газам.
   Мы сидим в кафе и никуда не торопимся. Такие же аховые работнички чеченцы с утра гоняют в соседней комнате бильярд. Когда нет зачисток, все эти Ахметы, Магометы, Вахи да Ибрагимы, круглый день вместо автомата держат шар или кий. А все русские или пьют или спят. Во всем отделе нет человека, кто бы смог организовать для нас работу. А сами работать мы не хотим. "Мы же служим... Позовут в бой - пойдем", - говорим мы себе и почти успокаиваем совесть.
   Служба и работа - вещи разные. Мы, контра, ехали сюда не за работой, а за войной. Что до чеченцев, то они вряд ли пришли в милицию за тем и другим. Им просто нечем себя прокормить. В Республике редко, где платят, кроме милиции.
   ...Что-то никак не срабатывает с раскрытием преступлений. После обеда Тамерлан и Рамзес строят участковых под окнами Тайда, ведут счет по головам, недосчитываются половины и, упаковав всех в автобус, отправляют на проспект Ленина, где по прочным слухам вновь разбирают дома.
   Старший нашей команды Рамзес Безобразный. Ворона в павлиньих перьях, он по прибытию на проспект важно вываливается из автобуса, неторопливо плывет к развалинам и что-то каркает своим хриплым басом.
   За обочиной тают многоэтажки. На расшибленных головах развалин сидят с кирками и ломами местные оборванцы - грязные, все в каких-то лохмотьях, пугливые люди. Они привязывают к балкам тросы, бегут прятаться на нижние этажи, и КАМАЗ, потянув за тросы, одним рывком выдирает из дома половину стены. И все бросаются раскалывать стену на кирпичи.
   Между руин маячат солнечные цвета "натовских" камуфляжей. Кадыровцы. Всё ясно. "Кормятся" с этих домов.
   Пока местные и Рамзес что-то выясняют в кадыровцами, вся эта трудовая банда, пользуясь моментом, медленно расползается по щелям. Кто-то пропадает в "зеленке", кто-то прячется за стеной, кто-то под плиты хоронит ломы. Один из таких симулянтов, схватившись за сердце, пытается проскочить у меня за спиной. Я поворачиваюсь и, замерев, молча смотрю ему в глаза. Чеченец останавливается и со вздохом выдавливает:
   - Поди, сердечника не будете забирать?..
   Я даже не двигаюсь с места:
   - А дома разбирать - мотор не шалит?
   Мужик еще сильнее вцепляется в сердце:
   - Так, я ведь только кирпич перекидываю.
   - И ничего? Не болит?
   - А что тут такого? Я сам слышал, как Путин по телевизору сказал, что всё разрушенное надо сносить. Что новый Грозный построит.
   - И, что, Путин тебя назначил здесь разбирать?
   - Нет. Ну, он же сказал... Я сам слышал...
   - Не ври. Другое сказал.
   Мужик уже "влип" в спор и не собирается уходить:
   - Ну, а что здесь такого? Мы все-то не разбираем... Только которые нужно...
   Но я устаю:
   - Ты, кто такой, знать, нужен дом или нет? Тебе волю дай - весь Грозный по кирпичикам разнесешь, всю Чечню. Управы здесь на вас нет. В Россию бы!.. Сразу б на много лет загремел...
   Чеченец хитро спрашивает:
   - А здесь не Россия?
   - Какая Россия... Вор на воре... Уйди от меня.
   Но мужик уже готов сложить голову за свою правду. Он говорит о несчастьях семьи, о голоде, о несправедливости, о нищете, что нечего одеть на себя, что не может выбраться из нужды... И мне уже нечего сказать этому человеку.
   Проходит несколько минут, и я разбираюсь во всем спектакле.
   Со слов этого же "сердечника", полмесяца назад Рамзес Безобразный взял с его бригады мзду в пятьдесят тысяч рублей. Тогда они разбирали соседний дом и еще не находились под крышей кадыровцев. Теперь Безобразный, поскольку с кадыровцами ему не справиться, притащил сюда всех участковых. Для дележа добычи.
   Но чеченцы очень редко идут против друг друга. Нынешняя война - почти исключение. Тоже и здесь. Никто не собирается драться за эти дома. Наши чеченцы мирно разговаривают с кадыровцами и вскоре решают всех работяг разогнать по домам.
   Куда-то пропадает "сердечник". Перед самой посадкой в автобус я замечаю его на дороге.
   - Стой! Стой, тебе говорят! - второй раз на дню я пытаюсь его задержать, и сам шагаю навстречу. - Куда вы все?
   - Завтра придем, - говорит мужик. - Ваш начальник сказал, не будет нас трогать.
   - За пятьдесят тысяч? - уточняю я.
   - Не знаю. Как сторгуемся завтра, - серьезно рассуждает он.
   Я тороплюсь уехать со всеми. На автобусной остановке стоит старик чеченец. Он присутствовал здесь с самого начала. Вижу его глаза. Если бы они могли говорить, я бы услышал: "Мародеры!"
   Тамерлан встречает нас в кабинете и, сразу поняв, что произошло, тихо спрашивает:
   - Почему никого не привезли?
   Чеченцы объясняют ему ситуацию. Начальник темнеет в лице и, сложив руки, устало роняет в пол:
   - Не могу я больше работать. У этого Безобразного один кирпич в голове. На меня уже люди косо глядят, будто я с ним поборами занимаюсь...
   Неудачный поход по кирпич плавно переходит в рейд по контрабанде бензина.
   Вдоль того же Ленинского проспекта мы собираем огромные двадцатилитровые бутыли с самоварным бензином. Ими заставлены все дороги в городе. На каждой из бутылок висит табличка "Россия. 9 рублей". Так как Чечня тоже Россия, то не может быть претензий к производителю. Как правило, с появлением на горизонте милиции, хозяева прячутся кто куда, а бензин отставляют на произвол судьбы. Однако есть и такие, что отчаянно защищают свое имущество.
   Неприятная сцена у одного дома:
   Мы загружаем в УАЗик, стоящие на обочине канистры с бензином. В одну вцепилась седовласая женщина и что-то кричит по чеченски. От ее слов приходят в ярость местные участковые. У женщины вырывают канистру и, решив, что этого мало, идут к ней во двор искать остальное. Но искать ничего не нужно, все банки и склянки стоят на крыльце. Бен Ладен разбивает о камень бутыли. На женщину страшно смотреть. Будто мы отняли у нее душу. Но, может, мы отобрали гораздо больше - кусок хлеба в голодный военный год.
   После вечернего построения мы по привычке тянемся за Тамерланом в кабинет участковых. Но тот зло отрезает:
   - Не буду у вас совещание проводить! Все равно ничего не сделали!
  
   5 июня 2004 года. Суббота.
   Время 08.00 утра. Не в меру крикливый и суетливый Рэгс - великий зверь на малые дела - собирает нас на зачистку. У него куча вопросов: зачем зачистка? все ли собрались на зачистку? знаем ли мы, что зачистка? готовы ли мы зачищать?.. Только Рэгс не знает ответа на самый важный: где будет зачистка?
   Он шныряет между рядов и подобострастно спрашивает у нас:
   - Кто-нибудь знает?.. Кто-нибудь знает?..
   Обычно в такие минуты, когда Рэгс себя не помнит от страха, он, уповая на божью милость, просто выгоняет нас за ворота единственной фразой: "Идите на зачистку!" Часто даже не сказав направление. Но сегодня намечается что-то неслыханно серьезное, а потому, боясь снова попасть под раздачу за тупость, дальновидный Рэгс решает собрать нас через час, пока выяснится вопрос: где?
   В 09.00 и 10.00 мы еще дважды репетируем построение на зачистку, пока в 11.00 не объявляется контрольное. И, наконец, с четвертого захода перед нами появляется цель: контрабандные нефтеколодцы и нефтезаводы Старых Промыслов Грозного. Задача: сжечь, растоптать, растерзать!..
   Проходит погрузка в единственный автобус отдела - ржавое прострелянное решето, которое тащит нас в Старые Промыслы. За городской чертой чеченцы показывает на небольшие вдоль дорог холмы. Здесь в 2000 году расстреляли колонну Сергиево-Посадского ОМОНа. Кто в кого бил, непонятно. Наши говорят, что чеченцы положили ОМОН. А те утверждают, что русские постреляли друг друга. Правды нигде не сыскать. Но две версии таковы:
   Колонну самостоятельно раздолбили со своих блокпостов два русских ОМОНа, Свердловский и Подольский. Им объявили, что в город под видом милиции прорываются боевики, а они, совсем по-русски, сначала открыли огонь, а потом принялись разбираться, чьи машины горят на дороге.
   Вторая версия точно такая же, с той лишь разницей, что вместе с двумя ОМОНами колонну жгли, севшие на соседних высотах боевики. На которых после, как на единственных виновников трагедии, и попытались всё свалить в штабах Группировки.
   Тамерлан останавливает автобус в чистом поле у высокого земляного холма. Мы - толпа из трех десятков участковых и пэпсов - высыпаем на воздух.
   На севере встают из зеленой травы толстые кривые горбы Терского хребта. За ними, не видный отсюда, несет свои волны безудержный Терек. Его видел Лермонтов, Пушкин, Толстой... Столько минуло дней, столько пролилось крови, а она так и не потеплела, холодная вода Терека...
   Бродяга, что вечно не может сидеть, первым лезет на холм. Под общий хохот ему вслед кричит Тамерлан:
   - Завещание написал?
   Я бросаюсь вслед за Бродягой и думая только одно: "Не подорваться б на дикой мине...", обгоняю его у самой вершины. За нами увязывается Плюс. Здесь на фоне далеких овечьих стад, на фоне черных столбов горящей нефти, мы по очереди фотографируем друг друга.
   У автобуса скапливаются машины Старопромысловского РОВД. Вот к кому в помощь нас прислали сюда. Старший от их отдела молодой контрактник старлей только разводит руками, когда к нему обращается Тамерлан:
   - Боевое распоряжение на руках есть? План действий на случай ЧП? Кроме автоматов что-нибудь есть? Поддержка какая будет?..
   - Ничего нет, - печально говорит он всю правду. - Поддержки не будет. К нам никто не придет.
   Тамерлан отходит в сторону и собирает нас в кучу.
   - Нам дела нет до этих колодцев, - объявляет он всем. - После первого взрыва здесь будет вся армия Кадырова. У нас против них ничего нет. Даже бумаги, что мы тут делаем. Потом, когда начнут собирать убитых, в МВД скажут, что мы сами сюда пришли. Там мигом про нас забудут... Моё решение - все, кто куда! В отделе раньше 16.00 не появляться. Меня не подставлять. Кому надо домой - домой, кому за водкой - за водкой... Всё! Отдыхайте! Только нормально отдыхайте! - выкрикивает он с надрывом. - А то вы работать ни черта не умеете, и отдыхать ни черта не умеете!.
   Я перебиваю Тамерлана:
   - Кто сказал, что мы отдыхать не умеем?
   Тот, улыбнувшись, отмахивается от меня:
   - Ангара умеет отдыхать... Едва отвернулся - пропал человек...
   Мы уезжаем домой. Оставшись на месте, стоят вдоль дороги русские и чеченцы Старопромысловского РОВД. Они горько смотрят нам вслед и ничего не могут поделать. Кто-то из них держит нас за предателей, а мы все, как один считаем, что единственный, кто здесь прав - Тамерлан.
   С Ахиллесом, Бродягой и Сквозняком мы идем коротать день в летнем кафе. Где-то со стороны Промыслов доносится нарастающая стрельба. Вслед за автоматными очередями ложатся частые разрывы подствольников. Мы переглядываемся: сбылось всё, о чем говорил Тамерлан. У кого-то работает рация и слышно в эфире, как поднимают по тревоге отдел. Но там просто некому вставать в строй. Мы, кто должен бежать на подмогу, по-прежнему просиживаем в кафе. Мы не можем подвести Тамерлана.
   Рация надрывается целый час. Никто не пришел на тревогу. Так и не дождались от нас подкрепления Старые Промыслы. И там постепенно стихает стрельба. Чем всё закончилось, не знает никто.
   В 16.00 с интервалом в пять-десять минут мы по очереди просачиваемся в отдел, где падаем спать.
   Вечернее совещание. За старой школьной партой качает головой, вернувшийся из кабинета начальника Тамерлан:
   - Вот тебе, блин, и отцы-командиры... Рэгс даже не спросил меня, что была за зачистка, где была и, чем завершилась?
   Участковый чеченец вторит ему:
   - Он не помнит вечером, как начиналось утро. Я у него как-то отпрашивался на день домой за город, а потом получил выговор, что отсутствовал на работе. "Я, - говорит, - забыл записать твою фамилию и думал, что ты сбежал".
  
   6 июня 2004 года. Воскресенье.
   День окончания истории по недавнему заявлению женщины, которую вышвырнул из дома супруг. Вышвырнул из дома, забрал все документы и теперь ей не верят в суде. Поганая история, и сегодня по ней наступает поганый конец. Начинал это дело старший лейтенант Неуловимый, продолжил капитан Рамзес, а навеки похоронил лейтенант Ангара.
   Утром мы приезжаем по адресу на 12-й участок, где вновь не души. Соседи отмалчиваются, не собираясь рассказывать, куда сбежали сын и отец. На всякий случай, я прошу передать обоим большущий привет и обещание проредить их зубы, если не прибудут в отдел.
   И вот чуть позже является сын - еле передвигающийся больной. "Наркоман" - определяю я с первого взгляда. За наркоманом ковыляет кривая на левый глаз жена - такая же убогая, как и муж, разве, что не сидит на игле. "Кого тут лупить?!." - расстраиваюсь я и, задав пару вопросов, отправляю обоих за отцом - самим душегубом.
   Последний приходит в обед. Редкостной породы мерзавец!.. Таких видно сразу. Одет чуть ли в халат муллы, - святой человек! - угодливо держится и будто заранее готов писать явку с повинной. У такого, что ни разговор, то заговор. И он с порога бьет по ушам:
   - Я из мечети иду. Молился за ваших русских мальчиков милиционеров. За таких, как ты. Наши - чеченцы, от них толку нет. Деньги возьмут - и никакой справедливости. Я чеченцам не верю. В русских лишь верю... Что эта дура про меня говорила? Что бью я её?.. Да меня Аллах в рай не возьмет, если я зло причинил... Ты бабам не верь, они только жалуются... Строго суди! Если я виноват - всю жизнь отсижу!.. Всю жизнь! - еще раз гаркает он, и уже надменно смотрит в мои глаза.
   Он шел сюда трусом, а, видя, что его не встретили палкой, стал храбрецом.
   Я собираю у себя всю семью: отца, сына и саму заявительницу. Достаю бланки протоколов и готовлюсь проводить принудительное выселение из хижины "дяди Тома". Готовлюсь стряпать фальшивое дело по мелкому хулиганству на обоих чеченцев, чтобы оставить сегодня их здесь ночевать. Оставить завтра и послезавтра... Пока не уберутся из чужого жилья.
   Как и оказалось, одно дело, молоть языком, другое, отвечать за слова. Заметно приуныли два мужика. Заметно оживилась хоть однажды нашедшая справедливость женщина.
   Но всё это напрасно. Остается всего минута до катастрофы.
   Дежурный по РОВД не принимает у меня бумаги.
   - Мы не можем кого-то садить. Это не по закону, - негромко говорит он с крыльца, и его еще не слышат мои арестанты - Здесь будет разбираться лишь суд. Мы даже за хулиганку не можем садить без приговора суда. У нас не тюрьма здесь...
   Не понимая, что делаю, я повторяю перед всеми слова дежурного:
   - Мы не можем кого-то садить... Это не по закону... У нас не тюрьма...
   Вспыхивает радостным огнем омерзительное лицо отца. Расслабленно опускает сложенные на груди руки наркоман сын. Срывается с места и кружит по плацу женщина.
   - Зачем, зачем, - твердит она, - зачем вы им рассказали? Они и знать об этом не знали. Им бы хватило лишь вида решетки. Я-то их знаю...
   Поворачивается спиной и пропадает с крыльца дежурный. Я комкаю в руках обесценившиеся протокола. Чеченцы берут у меня из рук паспорта и молча идут к воротам. Перед тем, как исчезнуть, оборачивается отец.
   - Вот и рассудил нас Аллах, лейтенант! - победно провозглашает он.
   Мы остаемся с чеченкой вдвоем. Она не знает, что делать дальше. Только что, и теперь уже навсегда, лейтенант милиции отобрал у нее дом. Ей никогда не выиграть дело в суде.
   - Вы приходите, если чего... - стараюсь я не глядеть ей в глаза.
   - Зачем уже?!. - с отчаянием восклицает она.
   ...По просьбе Ахиллеса Большой Бармалей везет нас на междугородний городской телеграф. Держа в огромной руке маленький "жиговский" руль, он откупоривает второй пивные бутылки и опрокидывает их в глотку.
   Переговорный пункт на улице Ленина - измочаленная девятиэтажка, в которой гуляют ветра. На всё здание единственное оконное стекло - телеграф. Внутри четыре пластиковые кабинки, выбеленные известкой стены, рассохшиеся деревянные стулья, мелкая лампочка под потолком... Мрак да нищета...
   Озираясь по сторонам, поторапливает нас Бармалей. Слишком часто убивают на этих переговорных пунктах. Но, принявший на грудь Ахиллес, никак не может выговорить свои полтысячи рублей. Я звоню Эсмеральде - зеленоглазой красавице из Барнаула. Пытаюсь что-то сказать о себе, но ей нынче не до меня. С апреля месяца в Чечне находится ее брат. Где точно, она не знает, а я напрасно называю аулы и города.
  
   --------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
   Июль 2010 года.
   Эсмеральда!.. Как счастливы мы были с тобой у этого телефона! Как верили, что всё пройдет хорошо...Мы ведь еще не знали, какую страшную беду готовит нам жизнь. И, что она будет длиться долгих шесть лет...
  
   --------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
   Бармалей возвращает нас в РОВД, где Ахиллес уходит с Арой и Сквозняком пробовать водку, а я падаю спать.
   Будит меня вечерняя тревога. Нас собирают на подавление каких-то беспорядков, охвативших Ленинский район города.
   Ого!.. Седлай коней! Кто остается - трус!
   Но для каждого, кто в строю, это удивительно и тревожно. Никто не может понять, что там за беспорядки, если до сих пор не слышно стрельбы. Всё до того подозрительно, что кто-то ворчит, мол, неплохо бы дать в подмогу комендантские БТРы.
   Колонной из четырех машин мы катим через засыпающий город, - полсотни бродячих артистов, сделавших из опасности себе ремесло. По Грозному течет прозрачный вечерний туман. На обезлюдевших улицах, словно в закрытом музее, стоят пыльные памятники седой старины - разбитые каменные палаты, где давно не накрывают столы. Спешат погаснуть редкие окна дворов... Это самое безмятежное время - мертвый час, в котором еще не стреляют вокруг.
   По рации проходит "Отбой". Ленинский РОВД без посторонней помощи справился с беспорядками. И мне жаль, что не пришлось поучаствовать в драке...
   Последние грязные слухи:
   Намедни готовится в генералы Безобразный Рамзес. Скоро он должен покинуть незавидный свой пост заместителя Тамерлана, чтобы стать правой рукой самого Рэгса. Хороши будут два командира!.. Один легендарно туп и труслив, второй надувала и вор.
   Больше всех этой новостью удивлен Тамерлан. Сев в свое кресло, он молча жует губами и, наконец, говорит:
   - Ты гляди, какая карьера... Не зря, видать, Рамзесом зовут. В фараоны идёт.
  
   7 июня 2004 года. Понедельник.
   Когда у Безобразного нет на заметке, кого можно ограбить, он требует от нас раскрытия преступлений. Так и сегодня. Рамзес сидит за столом, хрипит, кашляет, и матерится, что, мол, совсем плохи наши дела. "Да, да... Надо раскрывать...", - ездим мы ему по ушам, радостные, что нет Тамерлана. Который, известное дело, крут с нами, и не дает никакого спуску.
   Все идут "раскрывать преступления"... И, словно растворяются в воздухе...
   В обед меня будит Белка. Он наконец-то нашел время вывезти меня на 26-й блокпост, где по данным разведки стоят наши земляки - отряд Красноярского ОМОНа.
   Белка, оперуполномоченный уголовного розыска, схлопотал себе имя по следующему событию: собираясь в Чечню, он притащил с родины - глухой сибирской тайги - полмешка кедровых орех, которые глодал ползимы, и шелуху от которых еще всю весну выметали из комнаты. Грызун проклятый...
   Белка, Павлин и Удав - водитель угрозыска, собрались по своим темным делам в Республиканское МВД. Они высаживают меня перед 26-м блокпостом и обещают забрать по пути обратно:
   - Иди, знакомься, - напутствует Белка. - И, не обожрись на халяву...
   Железные ворота в отряд. На воротах белым по черному надпись "ОМОН. Не входи, убьет!" С той стороны появляется снайпер - высокий сухощавый боец.
   - Кого?
   - Красноярск. Здорово, земляк.
   - Ошибся, - обрывает снайпер.
   Он отрывает от пояса рацию и передает в эфир:
   - "Щит", подходи. Гости к тебе.
   Часовой оказался бойцом Биробиджанского ОМОНа Еврейской АО, что стоит тут же в одном дворе с Красноярским.
   Младший лейтенант, начальник штаба ОМОНа, мужик за тридцать, с глухим тяжелым лицом, забирает меня от ворот.
   Я сижу в комнате офицеров и из последних сил отказываюсь от пива. В гостях у красноярцев замполит Биробиджана. Держит марку. Весел, подвижен, болтлив и находчив.
   - Мы своей еврейской командой домой на неделе! - в десятый раз сообщает он остальным. - А вы дальше сидите, пока корни не пустите!..
   Поворачивается командир красноярцев Вадим:
   - Дуйте, жиды, на родину! Хоть воздух вокруг посвежеет.
   Я вставляю анекдот:
   - Экзамен на замполита: десять раз на языке подтянуться.
   Биробиджанец делает мнимую маску презрения:
   - Я пятнадцать подтягиваюсь.
   Случилось то, чего опасался Белка. Не польстившись на пиво, я объелся гречневой каши.
   Опера приезжают за мной в назначенный час и всей компанией мы летим на 56-й участок на розыск какого-то Исы.
   С операми мы ходим между домов по мелким и узким улочкам. Я, как единственный автоматчик, озираюсь на углу каждого дома, Белка с Павлином осторожно стучат в закрытые ставни. У них на ремнях болтаются слабые в бою Макаровы. За нашей спиной в бронированном УАЗике сидит в заведенной машине Удав. Он напряженно держит руку на скорости и не спускает глаз с поворота дороги... Как-то неуютно и неуверенно чувствуем мы себя. Недобрая слава ходит за этим участком. И, словно подтверждая её, лишь на мгновение высовываются из окон хмурые местные жители: "Не знаем никакого Ису..." И тут же пропадают за ставнями.
   Мы ходим по всем дворам. С пробоинами в бортах, стоят, как корабли, давно брошенные жилища. Вся эскадра, что села на мель. Расстреляна взбунтовавшаяся команда, и даже крысы покинули трюм. Никто не выходит из настежь раскрытых дверей. Никто не рад и, не зол нашему посещению...
   Прочь отсюда! С невероятным облегчением Удав срывает с места машину.
   На вечернем построении раздает долгожданные подарки Тайд. Вполне заслуженный выговор получает Трутень, по замечанию каждому объявляется Киборгу и Рафинаду.
   В центре строя самодовольно гукает, фыркает, икает и улыбается Рамзес Безобразный. Этим же приказом, от которого пострадали неудачники участковые, ему дарится должность заместителя начальника МОБ. Той самой правой руки Рэгса.
   Сбылось страшное пророчество!
   - Хана нам теперь... - выдыхает немногословный чеченец Шах.
   Время после развода каждый использует по желанию. Кто-то падает спать, кто-то собирается в патруль, кто-то кушает водку.
   Майор милиции контрабас Вовочка. Человек удивительной судьбы. Лет двадцать назад попал в милицию, наступил там на винную пробку, и с тех пор никто не видал его трезвым. Добрейшая душа и невыносимый алкаш Вовочка, в принципе не трогал и мухи, и был безобиден, пока рядом не появлялось оружие. Всякий раз, когда его приглашали за стол, в комнате заранее прятали автоматы. Вова это скоро учел и, на всякий случай, начал являться на все пьянки с собственными запасами - гранатами и пистолетом. А так как являлся он еще близко к "трезвому", то никому не приходило в голову заранее обыскать его на пороге. Хотя не было такого милиционера, кто бы хоть раз не отбирал у него гранату.
   В нашей комнате идет пьянка. Заставлены водкой, салом и помидорами два табурета. На краю двух кроватей сидят Вовочка, Павлин, Ара, Сквозняк да пара приблудных контрабасов с соседнего кубрика. За "столом" звучат похабные тосты и стучат друг о друга стаканы. Где-то у окна бубнит включенный телевизор. Бубнит сам по себе и вроде никому не мешает...
   Неожиданно встает Вовочка, громко шмыгает носом и, показав пальцем на телевизор, нетерпеливо булькает:
   - Чей телевизор?
   - Общий.., - даже не поворачиваются к нему.
   - Сколько? - не унимается Вовочка.
   (Телевизор черно-белый, советский, мы взяли его по дешевке у каких-то бродяг).
   - Пятьсот... - начиная что-то подозревать, медленно протягивает Павлин.
   Вова лезет рукой в штаны и вынимает из широких карманов дорогой кожаный портмоне. Шарит в нем пальцами и, ухватив толстую пачку из тысячных купюр, не глядя, выщипывает из нее три "тысячных".
   - На те! - сует нам Вова бумажки.
   Но до нас еще смутно доходит, зачем?
   Не дождавшись, пока заберут деньги, Вова снова лезет в штаны и достает, запросто там валяющийся, весь в табачной крошке, пистолет Макарова. Он щелкает предохранителем, и поднимает безбожную руку на замешкавшегося на экране мужичка - известного, между прочим, телеведущего Леньку Ярмольника.
   - Всё! Израсходовал фортуну, - слышим мы приговор.
   Все виснут на вытянутой руке. Кто матом, кто криком, мы останавливаем покушение на убийство.
   - Ты, успокой своё блатное сердце, - мудро советует старый Сквозняк, протягивая Вове полный стакан.
   Вова бросает в карманы деньги и пистолет, глядит на телевизор и, непонимающе пожимает плечом:
   - Думаете, ваше дерьмо еще кто-то купит?..
   Младший сын погибшего чеченского президента Рамзан Кадыров объявил трехдневный ультиматум, воюющим по Республике боевикам.
  
   8 июня 2004 года. Вторник.
   Начальство нашего РОВД. Кого ни пристрели - обязательно в толпе зааплодируют.
   Утренний развод проводит Рамзес Безобразный... Не было еще у чеченцев бая надменнее этого... Безобразный в первый же день правления берет под крыло всю службу ГАИ.
   - Каждая задержанная машина доставляется в отдел! - чавкая ртом, до верху утрамбованным семечками, наказывает Рамзес. - Для более подробного разбирательства...
   Не на шутку встревожены доблестные гаишники. Этим-то, что живут на поборы, есть, что терять. Если каждую машину гнать к Безобразному - по миру всей службой пойдут... Как любит на полном серьезе повторять усатый гаишник Кетчуп: "Ведь дети голодные дома плачут".
   На великое горе самой службе ГАИ достался никудышный, тряпочный командир, что не может молвить и слова за своих подчиненных. Старый пенсионный подполковник, которого, чем меньше трогают, тем он счастливей живет. Когда такие умирают, про них говорят: умер от страха перед смертью. Когда-то этот подполковник принародно презирал капитана Рамзеса и майора Рэгса, а теперь молчит, когда говорит первый и, словно холуй, возит на собственной машине второго. А, когда появляется Тайд, что вообще запросто при всех его материт, подполковник мгновенно каменеет, прилипает к асфальту и покрывается потом. Под руководством такого командира в ГАИ процветает анархия, беспечность и преступления. У каждого милиционера куча выговоров, куча баб по всему городу, и почти каждый подрабатывает "крышей" в каком-нибудь грязном деле. Последний пример: у одного местного гаишника кадыровцы отобрали 12 нефтеколодцев, с которых он кормился целых два года. Сунули в нос пистолет и показали, в какую сторону убежать. "Мне по наследству эти колодцы от Ибрагима (предыдущего гаишника) достались..." - жаловался нам после чеченец.
   После сегодняшнего выступления Безобразного, гаишники устроили тайную сходку, и решили повременить с доставкой автомобилей. Решили посмотреть, как поведет себя на вечернем разводе Рамзес.
   С Ахиллесом я заступаю с СОГ. Никаких выездов до обеда, и мы только спим.
   Дежурный Капитан Кипеж проводит первое за день торжественное построение СОГ. Он странно возбужден, держит в руках очки, и мигает в пространство большими подслеповатыми глазами.
   - Внимание! - хрипло каркает Кипеж. - Зачитываю сводку последних происшествий. Сегодня в Ачхой-Мартановском районе республики ограблены инкассаторы, - восторженно и наизусть, без всякой бумажки, объявляет дежурный. - Нападавшие поимели в свой щуплый карман (не лишен Кипеж поэтического дара!) девять миллионов рублей!.. - задыхается он при последних словах.
   - Девять миллионов рублей... - как эхо прокатывается по нашей шеренге.
   - Вот это удача! - громко восхищается кто-то.
   - Неслыханная удача! - поддакиваю я.
   - ...и один автомат, - уже совсем скромно и, будто между делом, добавляет Кипеж.
   Да, по такому событию следовало объявить торжественное построение!
   Этот грабеж становится главной темой идущего дня. Среди русских и чеченцев только и разговоров, что про случившееся. Все, как один, забыв, что сами милиция, завидуют вслух грабителям.
   - Я бы себе "БМВ" купил! - кричит какой-то чечен.
   - Я б новый дом! - продолжает второй.
   - Я бы женился! - мечтает другой.
   Им вторят русские:
   - Я "Мерседес" бы купил!
   - Я бы квартиру!
   - Я бы женился!
   И отдельно от чеченцев всем хором:
   - И удрал бы отсюда прямо сейчас!!!
   То, что эти девять миллионов объявятся в нашем районе, Кипеж ждал целый день. Ждал любого сигнала и дождался его. В полночь он собирает СОГ. Только что стала известна личность одного из грабителей и адрес его местожительства. Кто-то уже звякнул в отдел и указал адрес.
   Без всякого прикрытия, с пятью автоматами Кипеж отправляет нас на край города в какой-то, о чем сейчас переговариваются чеченцы, разбойничий поселок. И гонит туда вовсе не за грабителем.
   - Если будут деньги, везите в отдел! Считать будем здесь! - напутствует он добрым словом.
   ...Миновав, светящиеся бледным холодным светом колонны ж/д вокзала, мы втекаем в паутину черных разваленных улиц. Желтый свет фар пропадает в необъятных пробоинах зданий. Медленно плывут мимо нас перекошенные дома. Огибая воронки, мы еле ползем через этот зловещий, по обеим обочинам строй. Невероятно жутко и тихо в горелом этом поселке, на самом дне земной преисподни. И когда за машиной смыкается тьма, даже страшно обернуться назад...
   Сколько нас входило сюда живых, и сколько отсюда вынесли мертвых. И какие бы разные не были мы, дурные и злые, добрые и хорошие, всех обезличила смерть. Все мы перед ней, словно дети. Перед строгой своей хозяйкой, перед мрачной своей госпожой. И какая бы дрянная, препаскудная ни была у тебя жизнь, а всё жалко с ней расставаться. Всё хочется вырвать хотя бы минуту перед уходом во мрак.
   Где кончатся наши дороги? Не в этом ли мрачном поселке на самой окраине Грозного, где на полметра не видно без фонаря? Где в день Страшного Суда не увидишь земли от обилия мертвых. Где за десяток лет всё настолько состарилось, что камень рассыпался в пыль, а деревья проросли корнями в Аид.
   Где всё это кончится? Когда эти дороги выведут каждого на единственную и главную в жизни?.. Потому что нет больше сил, терпеть этот путь. Потому что уже столько пройдено, а только всё зря. И на каждом новом перекрестке ты опять разрываешься, куда повернуть. Куда поставить сапог, чтобы миновать военный завтрашний день... И уже всё чаще хочется лишь одного: остановиться. Остановиться, снять сапоги и начать заново свою жизнь. Чтобы не было в ней автомата, чтобы не ехать сейчас сквозь строй обугленных, разваленных до фундамента зданий. Чтобы не ждать этой ночью, что, выйдя из какого-то дома, протянет к тебе свои руки строгая барыня смерть. И посинеет твое лицо от ее холодных рукопожатий...
   А может, эта дорога та самая, что мы ищем? Может, она и есть единственная и главная в жизни?.. Потому что, кем бы ты был, когда бы не было Грозного? Как бы стоял за других, когда бы не угрожали тебе самому? Как бы узнавал доброе, если б не видел злое?..
   Никем бы ты не был. Никогда бы не стоял за других, вечно бы путал зло и добро. И был бы ты тряпкой, о которую вытирала бы ноги свинья... Это не обвинение другим, кто не приехал сюда. Но мерило каждому, кто приехал. Кто смог не потерять человеческое, не сделаться трусом, кто не ожесточился и не зажегся ненавистью к Чечне. Кто, если дать ему заново войну или мир, не сможет выбрать покой.
   Главная в жизни дорога... Я расскажу любому этот маршрут: самая разрушенная окраина Грозного, влево от Сунжи, вниз от ж/д вокзала, через два часа после захода солнца...
   ...В доме, который ищем, давно навела свой порядок смерть. В громадной яме, оставленной авиацией, лежит расколотая печная труба да ржавое железо ворот - всё, чем можно похвастать гостям. И, радостные этой картине, мы второпях отступаем от дома.
   Когда бы он стоял на ногах, как было бы страшно в него заходить!..
   Пройдя на полной скорости последний клубок поворотов, мы, наконец, врываемся в Грозный. И все, словно солнцу, счастливы синему свету ракетниц, и все, как музыку, слушают пулеметы комендатур и блокпостов.
   Едва заехав в отдел, из машины прыгают переволновавшиеся озверевшие чеченцы. Они берут в кольцо, выскочившего на встречу Кипежа, и с каждым мгновением повышают свои голоса. Рычат по чеченски, а Кипеж от волнения трещит только на русском:
   - Не знаю, кто сообщил ...Нельзя было ждать утра ...Деньги нашли?
  
   9 июня 2004 года. Среда.
   Сегодняшний мой маршрут - голое поле Минутки да битые-перебитые пятиэтажки у поворота на Ханкалу.
   Инженерная разведка дорог... Театр немой пантомимы, где всё ясно без слов. Где светят лишь два прожектора, что меняют друг друга. Утром солнце, а до утра луна. Где по всей сцене лежат разбитые декорации зданий и гнутое железо столбов. Мимо которых - общий закон приговоренных к разведке - проходят молча, не нарушая установленной тишины.
   Инженерная наша разведка!.. Утренний белый туман - пар с банной лавки - медленно огибая деревья, льет на дорогу свой плотный кисель. Ты делаешь шаг и от колена не видишь земли. Поднимаешь глаза и прерываешь дыхание, сраженный невиданной красотой:
   Подняв до небес свои башни, стоит в молоке величественный, как статуи древних героев, растерзанный Грозный - сгоревшая наша Венеция, где море - туман. На устоявших скелетах домов, словно остатки одежды, болтаются высохшие лохмотья плюща. Открыты для всех гостей - птиц и людей - неровные широкие окна, вконец запущенные сады. Из-за последней пятиэтажки Минутки, безлюдного "Дома Павлова", поднимается грузное алое солнце. Оно красит туман и уже не белое молоко, а разливное кровавое море плещется в Грозном. И, как после бури, всё тихо и пусто в наш утренний час. Лишь плавает на красных волнах, оставшийся после кораблекрушения хлам - останки потонувшего в собственной крови города...
   На повороте Ханкальская-Гудермесская навстречу нашему каравану пылит инженерная разведка 15-го военного городка - безликая засаленная пехота. Мы молча киваем друг другу и поворачиваем домой.
   На Минутке мимо нас пролетают, груженые под завязку Чечней и Россией, ЗИЛы комендатуры и Временного отдела. Утренняя зачистка. Цель - 28-й ПВР на улице Чайковского. Как обычно, едут искать боевиков, да никого не найдут... Все уже заранее предупреждены.
   С чеченцем Хасаном, что чудом не попал на зачистку, мы завтракаем в кафе. Где-то со стороны Минутки срабатывает фугас. Короткий взрыв да несколько автоматных очередей. Через минуту на "боевой" волне радиоэфира идут последние новости: "На Ханкальской подорвали УАЗик Чеченского ОМОНа..." Хасан сгребает со стола рацию.
   - Едем? - смотрит он на меня.
   - Едем! - восторженно подписываюсь я.
   Мы первые приезжаем на перекресток Ханкальская-Гудермесская. В том месте, где час назад сошлись две разведгруппы, а вдобавок, еще и по переменке обе его "прощупали", виднеется черная взрывная воронка. Рядом еще ядовито пахнет сгоревшей взрывчаткой. Фугас был заложен на редкость бестолково, если можно так выразиться, "кверху ногами", (взрыв пошел криво) да по ту сторону бровки, отчего мы не нашли его утром. Один из местных, торгующий рядом конфетами и минералкой, рассказывает, как омоновцы, дав по газам, стали лупить во все стороны и наделали дыр в крыше его киоска. По видимому, пострадавших не было.
   - Шпана какая-нибудь укладывала, - уверенно говорит чечен. - Специалисты так не работают. Я сапер. В Советской Армии служил. Своё дело знаю...
   После "тихого часа", что обычно заканчивается в обед, я выхожу за ворота искать "поработать". Там в двигателе своей "пятерки" ковыряется старый Воин Шахид. С чеченцем я еду на его участок переписывать тех, кто остался. Мы ходим вдоль улицы, где Воин заходит в каждый уцелевший двор и, вызвав живых, аккуратно сверяет их паспорта и записывает в собственный "паспорт на административный участок". Взрослых, детей и даже собак. Я не хожу дальше калиток, а только обдираю у заборов красную перезревшую сливу, плююсь косточками, и во все стороны стреляю глазами.
   Шахид искренне и тихо по мужски радуется проделанной работе.
   - Только две улицы осталось заполнить, - бережно закрывает он "паспорт".
   В моем таком документе конь не валялся. Но я выше этого и никогда не переживал за какие-то записи. Это, в конце концов, не Россия, здесь за каждую буковку можно поплатиться прострелянной головой. Да, если честно, и в России, где-то там в Барнауле, также валяется в столе мой "паспорт" с пустыми страницами. Я получил его прошлой осенью и до самого Грозного тянул ваську за хвост. "Я в Чечню уезжаю. Зачем мне ваш "паспорт"? Меня, может, вообще убьют...", - веско отшивал я любого начальника. А сам втайне надеялся, что просто сбегу с Барнаула, а все эти нововведения до Кавказа точно не доберутся. И действительно добрались они только недавно, в начале весны. Но тут получилось всё проще.
   - Совсем не ходил по участку? - не верит мне Воин.
   - Зачем?.. Самому мне туда не попасть, а просить кого-то я не люблю. У людей своих дел полно.
   - Меня попроси, - объявляет свою готовность чеченец.
   - Да, всё уже сделано! - смеюсь я. - У меня полный "паспорт". Полторы тысячи человек. Правда, все с потолка, и никогда не существовали. Родились на досуге!.. Всего-то два дня не выходил из кубрика...
   Воин молчит полминуты. И всё еще сомневается, как можно решиться на такую наглость.
   - А если проверят?
   - Забыл, что было последний раз в МВД? - напоминаю я предыдущую субботу. - Когда бы ты был минимум капитаном и сидел в Управлении, ты бы поехал в Алды проверять записи какого-то смертного русского участкового?
   Воин и сам понимает, что задал глупый вопрос и, широко улыбаясь, твердо и уверенно, произносит одно:
   - Нет!
   - Вот и я о них такого же мнения...
   За моей наглостью стоит трезвый расчет. Записи могут проверить только два человека: Тамерлан и Тайд. Перед первым я оправдаюсь. Второму нет заботы до этой трухи. Остальные трусы или не при делах.
   Забравшись с Шахидом в последние нежилые дворы, мы обрываем с кустов сладкую рубиновую черешню. На улице час самого невыносимого пекла. Вокруг ничего нет, кроме нашей черешни. Ни высокого дерева, ни одного целого дома, ни собаки, ни человека. Только размолотые фундаменты, только перебитые надвое, натрое стены. Утопленные в земле жилища еще помнят перебегающие цепи пехоты, гусеничный лязг танков и убийственные плевки артиллерийских стволов. По узкой асфальтовой дороге можно пройти лишь пару шагов - остальное завалено кирпичом, крышами, разлетелось под бомбами, затянулось травой. Здесь так тихо, что слышно, как трутся друг о друга листья ...Неподвижный, перекаленный сорокоградусной жарой воздух, как грустный страж общей беды, стоит рядом с нами.
   Из-за расплывшейся глинобитной стены выходит мужик. Здоровый, по пояс голый, с волосатой широкой грудью, в спортивном трико и с огромным ножищем в руке. Не глядя на нас, он проходит так близко, что можно толкнуть, доходит до следующей стены, и молча пропадает за ней. Во, жуть!..
   Мы смотрим во все глаза. Что за чертовщина?!
   Ааа... Показалось!..
   - Показалось, - говорю я и выбрасываю из ладони раздавленную черешню.
   ...Ни дня без Рамзеса Безобразного!
   В этот раз ему "дунули" в ухо, что где-то за Минуткой разбирают трамвайные пути, а рельсы сдают на чермет. И происходит это прямо сейчас. Неслыханная наглость для наших дней!
   Шесть человек участковых, мы едем на двух машинах за злодеями, что не "поделились" с Рамзесом. В отделе нет Тамерлана, и, значит, нет смысла кого-то ловить. Только еще раз обогатить Безобразного.
   За Минуткой никого нет, кроме привычных глазу руин. Вернувшись на КПП, мы еще полчаса стоим у ворот и не торопимся заходить. А, попав в строй, слушаем, как кипит Безобразный:
   - С такими, как вы, работниками, скоро всю Чечню разнесут по кускам! Скоро не только рельсы, землю из-под вас станут таскать! А вы так и будете стоять и смотреть!..
   Мы безразлично смотрим сквозь горлопана.
  
   10 июня 2004 года. Четверг.
   Утро мы встречаем на рынке 8 Марта. Ни много, ни мало, половина отдела: пэпсы, гаишники, участковые. Время 06.00 и по решению Безобразного у нас объявлен двенадцатичасовой рабочий день. До полного уничтожения рынка, который сегодня сравняют с землей бульдозеры Администрации.
   Судьба ранка решена новым богом районного ОВД Рамзесом Безобразным. Намедни он договорился с Администрацией, что навсегда успокоит их головную боль по этому поводу. Рынок, мол, незаконно возник, стоит не на своем месте и не отвечает санитарным требованиям. Администрация, у которой последнее время начались перебои с получением рыночной дани, утвердила приговор и пообещала бульдозеры. А перебои с данью начались не раньше, как с апреля - мая этого года. С тех пор, как малость освоился в РОВД и подыскал себе жертву астраханский беженец Безобразный. Рамзесу тоже захотелось богатства. И поначалу люди, не разбираясь, кто главнее, он или Администрация, действительно начали сбрасываться в копилку милиционера. Первой возмутилась власть - Администрация. Кончилась прибыль, и там сразу вспомнили, что рынок-то незаконный. Вторыми возмутились люди. Они ведь исправно платили всё это время, а тут начались разборки между двумя вождями и каждому подай его долю. Люди перестали платить. Последним взвился Рамзес. "Они вконец обнаглели!!!" - ревел он в Администрации и добился бульдозеров.
   Рынок пора убирать. Никто не платит налоги, ни у кого нет документов. Что такое Санэпидемстанция, слышали в прошлом веке... Но. Куда пойдут эти женщины, дети и старики, промышляющие торговлей с лотка свой единственный узкий кусок пирога? Неужели Администрация или милиция, отобрав их место под солнцем, отыщут новое? Неужели нельзя оставить в покое людей?..
   Первые продавцы появляются в семь утра. Мы курим у еще закрытых киосков, перекидываем с плеча на плечо автоматы, и отходим, когда выкладывают товар. Всем плевать на Администрацию и Рамзеса.
   Рынок накапливается людьми, обидой и яростью. "Вы всё разрушите здесь?" - подходят к нам женщины, у которых мы каждый день берем хлеб, минералку и водку. "Идите в Администрацию", - советуем мы, и не знаем, куда пропасть от стыда.
   Но жалок этот поход. Нам видно отсюда - Администрация в шаге от РОВД - как долго стоят эти люди, выжидая, кто выйдет держать перед ними ответ.
   - Что вам сказали? - уже много после пытаю я Розу - шикарную зрелую чеченку, мимо которой грех пройти мужику.
   - Это милиция всё завертела. Они готовы помочь. Даже узаконят наш рынок. Надо только налоги все заплатить, - пространно отвечает она, так и не разобравшись, кто виноват. - Но мы не заплатим. Платишь одному - требует второй, третий, четвертый... Уже пытались, чтобы отстали. Не один раз.
   В обед до рынка доползает бульдозер. Он сваливает на самом краю три бесхозных халупы, - во все стороны доски и воробьи, - и заканчивает разгром.
   Рынок и ныне там.
   Присев в обеденный час передохнуть на кровать, я только вечером открываю глаза. Никаких результатов работы за целый день - и я иду на крайние меры. В углу комнаты бесцельно шляется паразит Магомед - тень отца Гамлета. Сегодня он не там перешел проезжую часть, два года живет в городе без прописки и даже не собирается за ней приходить. Итого: два административных протокола в кармане. Магомед покорно пишет свое объяснение (милиция научила меня пяти разным почеркам), расписывается под приговором и, выручив меня из беды, тут же растворяется в воздухе, как никогда не существовавший фантом.
   Не раз многие мне доказывали, что я провокатор, и пугали в Барнауле и здесь, что когда-то разоблачат:
   - Приедут по адресу жительства проверять - нет человека. Не жил он там!
   - Обманул, зараза! - разочаровывал я.
   - Проверят паспорт - не выдавали такой!
   - Ну, я-то видел...
   - Ну, нет в мире такого паспорта!
   - Подделка... - сокрушался я.
   - Какой же ты милиционер, если подделки не видишь?
   - Сейчас такие качественные подделки... Закачаешься! - рекламировал я.
   - Придурок! Дело на тебя соберут!
   - Человека-то нет. Здесь, пока сам не расколешься... - наконец, полностью открывал я свой метод борьбы с Планом.
   Оба протокола я сдаю после развода начальству. Они, как памятник идиотизму, будут лежать в большущей папке до первого удобного случая, когда Тамерлан или Рамзес выйдут из кабинета. Потом будут украдены и оправлены мною в костер. Этот костер инквизиции, где у меня стабильно горят Казбеки и Магомеды, хотя бы через день, да зажигается на заднем дворе.
   В Ленинском районе города открыт свежий схрон из 12 килограмм пластида, 8 автоматов Калашникова и 15 ВОГ-17.
   Закончив срок своей службы, подались домой Приморский СОМ и Биробиджанский ОМОН. Остались пусты два городских блокпоста: 31-й перед дорогой в Алды, 26-й за самой Минуткой.
  
   11 июня 2004 года. Пятница.
   Я встаю раньше всех. Потому что переживаю, что, если не поем утром, то не поем никогда. Утро в кубрики начинается с грохота кастрюль и буханья сковородок. Это поднимает на ноги Сквозняка, у которого одна страсть - умываться. У самодельного в углу умывальника он не меньше, чем полчаса пыхтит, сопит, фыркает, и выносит нам нервы. Старого участкового утром ненавидит весь кубрик! Мои кастрюли и рядом никак не стояли. Когда в углу идет процесс умывания Сквозняка, Павлин и Ара лежат, забив головы под подушки. Уже ни один не спит. Наконец, сползает с кровати Ара. Щупает, под матрасом ли пистолет, проверяет, под кроватью ли автомат, пакуется в затрепанный камуфляж, на лету хватает в ладонь воды, размазывает ее по лицу и исчезает за дверью. Последним, за минуту до построения, со второго яруса слетает Павлин. Мрачнее грозовых небес. Этот ненавидит утро пуще работы. Одевается с фантастической скоростью, хватает оружие, выскакивает во двор и падает в строй перед самым выходом Тайда.
   Рэгс определяет меня старшим на 26-й блокпост. Сразу после развода весь мой наряд из экипажа ГАИ и двух пэпсов разбегается, кто куда. Меня же за воротами перехватывает Рамзес:
   - Ты, на блокпост не торопись. Там и без тебя куча народу. По большим делам надо съездить.
   В убитой бестолковой ездой "девятке" мы колесим по городу по этим "большим делам". На улице пекло, а у нас закрыты тонированные окна. Потому что, не дай бог, заметят боевики. В машине пахнет Рамзесом - и я задыхаюсь от говна.
   Ездим мы только по своему району, да только по рынкам да, по ларькам. Безобразный вываливает из машины жирное дряблое тело, и сует его в открытые двери киосков. Кто-то сразу отдает ему деньги, кто-то бережет на потом. Все эти "большие дела" - очередной беспредельный грабеж.
   Мне никогда не понять... Чеченцы так привычны к поборам, что, видя милиционера, даже не спрашивают его, что он за птица, откуда, и от чьего имени требует дань. Не посылают его на все известные буквы. И даже не просят предъявить документ - служебное удостоверение. Которого у Рамзеса нет!
   Вот Средневековье!
   ...На 26-м ни ППС, ни ГАИ. Но лучше быть здесь убитым, чем оставаться в одной машине с Безобразным. Я выскакиваю на воздух, и собираюсь нести службу на блокпосту. Рамзес наказывает останавливать транспорт, обещает разобраться, куда делся наряд и, наконец, бросает меня одного.
   Помельтешив у обочин какое-то время, пропустив полсотни машин, я топаю сдаваться в Красноярский ОМОН. Их ПВД (Пункт временной дислокации) стоит тут же, в ста метрах, и там никому не смешно, что меня одного поставили на дежурство.
   - Как должен участковый нести службу на блокпосту? - не понимают омоновцы.
   - Безупречно! - объявляю я.
   У земляков я обедаю, пялюсь в цветной телевизор и сплю. Несколько раз выхожу к воротам и наблюдаю дорогу. Там ничего не меняется. Все также безлюдна одинокая башня блока.
   Уже близок вечерний развод. Я забыт всеми Рэгсами и Безобразными. Всеми, кроме Тайда, что за отсутствие в РОВД не преминет наградить взысканием. И, сдвинув предохранитель, я топаю в сторону дома. На Минутке меня ловит чеченское ФСБ. Один, сделав шаг в сторону, долго смотрит мои документы, двое других держат меня на мушке. Первый недобро спрашивает:
   - Зачем один ходишь, русский?
   Я пожимаю плечами:
   - Да, не с кем больше...
   Чеченцы опускают стволы.
   - Проходи.
   На разводе снова кошмар. Вдоль строя мечется Рэгс, напрасно призывая нас к подвигу:
   - Когда отсутствуют результаты работы - это не результаты работы!.. Вы уже забыли, когда много работали!.. Из-за вас мы вечно на всех последних местах!.. Вами никто не гордится!.. Да, если так будет дальше, рабочий день будет до 23.00! Чтобы все работали! Чтобы всё успевали!..
   За спиной рассуждает кто-то из контры:
   - Нам какая разница, на сколько будильник ставить, вставать на развод?..
   После того, как лихо притихло, пропали Рэгс, Безобразный и Тайд, мы - все, кем никто не гордится, собираемся на ужин в кафе. Ужин надолго затягивается, переходит в пьянку, и вот пятеро участковых, три русских и два чеченца, встают из-за столов, собираясь по бабам до Хасавюрта. То, что на дворе уже ночь, и на такси предстоит ехать через всю Чечню, мало кого волнует. Один пристает ко мне, пытаясь взять в долг. Я собираю на квартиру, что ежемесячно лезет в цене, и дорожу каждой копейкой. Не пью, не хожу по бабам. Многим не объяснить. Занял здесь только однажды и давно пожалел.
   - Жмот, - дает мне оценку и отходит этот русский.
   Чтобы не слыть жмотом, я соглашаюсь занять, иду в РОВД за деньгами и сдаю участкового Вождю - авторитетному контрабасу, заместителю Тамерлана.
   - Какой Хасавюрт?! Сюда его! - дает он команду.
   - Вождь вызывает, - подхожу я к заемщику.
   Тот сразу всё понимает:
   - Вот, козёл, сдал меня, - улыбается он и шагает за мной.
   В РОВД мы с Вождем мирно уводим участкового спать.
   - Где остальные? - по дороге интересуется Вождь.
   - Уже уехали.
   - Почему про других не сказал?
   - Забыл, - мычу я в ответ, не понимая, зачем нужно было сдавать остальных: "Другие-то в долг не просили..."
   В Хасавюрт никто не попал. Чеченцы сели в такси, по пьянке назвали домашние адреса, и утром очнулись у себя в Грозном. Русские взяли еще пузырь, хлопнули на двоих, и стало уже не до баб.
   Сегодня ночью в Ленинском районе Грозного взяли банду, занимающуюся разбоями, грабежами и похищениями людей. Трое мужчин и две женщины. Полная машина масок и камуфляжей, и нет оружия. Может, успели сбросить.
  
   12 июня 2004 года. Суббота.
   История о том, как один еврей продал чеченскому народу русский блокпост.
   Два дня назад Биробиджанский ОМОН Еврейской АО оставил на произвол судьбы 26-й блокпост города Грозного. Хоть настоящих евреев там, может и было, полчеловека, но весь район полагал, что стоят там жиды, говорил о них, как о жидах, и не стеснялся называть так в глаза. Отряд это нисколько не обижало. Любой омоновец иронически гордился тем, что еврей, и на каждом шагу напоминал об этом другим.
   - Откуда? - спрашивали их на дороге.
   - Из Израиля! - гордо звучал ответ.
   Среди небольшого, в три десятка бойцов, отряда был такой жулик, что даже в этой еврейской компании умудрился заполучить себе прозвище Скользкий. Находчивый и хитрющий, он перед отбытием на Дальний Восток, продал свой блокпост сразу половине Чечни. Взял деньги и, глядя в глаза, объяснил: "Как мы уедем, блокпост забирайте себе. Если будет чего-то не так, заберете деньги у наших соседей - ОМОНа из Красноярска. Я их предупредил..." К слову сказать, сам-то блокпост был никому и не нужен. Сидеть что ли в нем? Нужны были большие бетонные плиты - дефицит военного времени - из которых он сложен.
   Как только пропали евреи, на блокпост с четырех сторон света рванули чеченцы. Делить шкуру неубитого кота, которая, как известно, и так маленькая... Но сорвалось...
   ...Утром Рэгс вновь направляет меня нести вчерашнюю вахту. Вдвоем с местным гаишником Кетчупом мы появляемся на 26-м блокпосту.
   Вчера сюда приезжал КАМАЗ и у меня на глазах утащил три, лежавшие перед блоком плиты. "Наши плиты!", - пояснили чеченцы и увезли этот хлам. Вчера я еще не знал про еврейскую шутку. Сегодня с требованием освободить помещение, потому что "Наш блокпост!", или вернуть деньги, к нам подошел каждый второй. Но одно дело плиты, которые валяются на дороге и никому не нужны, другое дело целый блокпост. Каждого такого предпринимателя мы без разговоров отправляли в ОМОН Красноярска. Таким образом, там тоже только сегодня стало известно, что они должны половине Чечни. Всякий, кто приходил спрашивать долг, был очередным поводом посмеяться, да вспомнить недобрым словом еврейскую рожу Скользкого:
   - Вот тварь!
   Насколько разбогател Скользкий и сколько теперь он сможет купить у себя на родине блокпостов, мы так и не смогли подсчитать.
   История с продажей блокпоста была бы не полной, когда бы к ней не примазался известный специалист. Нет, Безобразному не продали блокпост. Да, он бы и не купил. Потому что его карманы работают только в одну сторону - на приём. Ему хватило лишь слуха: "Продан 26-й блокпост!" Сарафанное радио донесло.
   Безобразный появляется еще до обеда. (Какая энергия к действию у человека!) Поняв, что от нас ничего не добиться, он лично едет в Красноярский ОМОН разбираться. Толстомордый, с низким жирным лбом, он вкрадчиво интересуется у ворот, куда подевались деньги и, кому продан блокпост. Но с ним невежлив и короток разговор: "В Биробиджан езжай". Несолоно хлебавши Рамзес пятится от отряда.
   За Безобразным на двух "девяносто девятых" к нам подкатывают новые хозяева республики. Не спеша и без суеты перед машинами строятся, обвешанные оружием, кадыровцы.
   - Русский? - приглядываются они ко мне. - Ничего здесь не продаете?
   Я неопределенно пожимаю плечами.
   - Кто блок продал? - с холодком спрашивают они у Кетчупа.
   Тот трясется, как осиновый лист. Кадыровцы даже начинают улыбаться, глядя на него. Дальше всё идет на чеченском. Можно разобрать только отдельные фразы: "Скользкий... ОМОН... Красноярск..." И можно видеть, как Кетчуп отчаянно машет в сторону красноярцев. Но туда кадыровцы не собираются.
   - Осторожнее тут с продажей. Наш блокпост, - предупреждают они напоследок и грузятся в "Жигули".
   ...26-й блокпост. Огибая "стаканы" - бойницы прикрытия, ползет мимо нас железный обоз машин. Бесконечный, как в море волна, он плавно переваливает через горбатый мост, оставляя противный запах нагретых шин и сладкий, как дым конопли, бензиновый дым. Мы сидим с Кетчупом в его настежь открытой машине и еле дышим от зноя. Все в белой пыли, с обгоревшими красными лицами. Уже вечер. Мы провели на дороге весь день. Кетчуп тормозил транспорт, я занимался его прикрытием - стоял на обочине и думал про все блокпосты: "Как люди годами топчут метр земли?.."
   Кетчуп - пройдоха и сволочь. Узнав, что ОМОН Красноярска - мои земляки, он уговаривает обязательно и в любом виде оказать помощь его голодающему семейству. Доводы одни и те же: много детей, маленькая зарплата, да сволочи командиры... Я против такого обогащения чеченского ГАИ, и предлагаю Кетчупу идти со мной, и просить самому. Тому ужасно не хочется, он опасается неизвестности, но жадность берет своё.
   На КПП отряда гаишник обещает двум бойцам, Медузе и Ивану Грозному, привезти, как можно скорее самых дешевых в городе проституток. Те за обещание дарят Кетчупу мешок прошлогодней картошки. Никто не в накладе.
   Вечер в РОВД.
   Огромная толпа пытается создать на плацу подобие строя. Все с автоматами, все без умолку галдят. Вылезши из какой-то щели, на начальское крыльцо медленно и важно поднимается Рэгс. В отделе нет Тайда, и его первый зам может, наконец, всласть покомандовать. Первое слово Рэгса всегда неизменно:
   - Э!!!
   "Э!" - это краткое обращение поводыря к неуправляемому заблудшему стаду.
   Дальше немного побольше:
   - Э! Строиться!.. Строиться!.. Э!..
   Потом всё вперемешку:
   - Э!.. Наказать!.. Рапорт на них!.. Я сказал!.. Э!.. Рапорт... Наказать...
   Развод - тоже, что и вчера: Рэгс снова обещает нам рай. И наступление этого рая зависит только от нас самих. Работать, работать и еще раз работать!
   Но речами Рэгса кричит бессилие. Не дослушав его до конца, начинает разваливаться строй. Обиженный неповиновением, красный, как стоп-сигнал, Рэгс бросает отчаянную угрозу:
   - В 23.00 будете строиться!!!
   Да, хоть всю ночь! Нам всё нипочем.
   На улице Ханкальской подорвали машину с военными. Погиб полковник.
   В Ленинском районе тоже подрыв. Подробности неизвестны.
  
   13 июня 2004 года. Воскресенье.
   Заметки с 26-го блокпоста.
   Запись первая:
   Кетчуп во всех доспехах - зеленая жилетка и жезл - торчит на дороге. Мимо тянутся все модели машин. Но наряд блокпоста выполняет другие функции. На легковые сегодня никакого внимания, всё сосредоточено на тяжелой технике. Оно и понятно. В легковых ездят министры, боевики, кадыровцы, разная рвань да нищета. Одни не признают власти ГАИ, а у других просто нечего отобрать. Грузовые же, если не военные, - сплошь из рабочих и крестьян за рулем, да еще с нарушением. Ни у кого нет документов на груз. Каждый, кого тормозит Кетчуп уже заранее чувствует себя виноватым, и втихаря сует гаишнику один-два червонца. Машина уходит не проверенная. Весь урожай с дороги Кетчуп складывает в брючные карманы. Полнеет с каждой минутой его и без того широченный зад.
   Мы снова вдвоем. Первый занят финансовым вопросом, второй постыдной охраной взяточника.
   Есть здесь одна заковырка, на которую я не найду ответ:
   Вот стоишь ты с человеком и делаешь одно дело. И нет у вас двоих другого прикрытия, кроме друг друга. И небезопасно стоять на этой дороге. Вон, в двух километрах отсюда, на Сунже на 16-м блокпосту Липецка, валят и валят... Вот ты берешь деньги, а он тебя охраняет. Но берешь ты деньги только себе. И ничего не предложишь напарнику.
   Мне не нужны эти деньги. Я откажусь. Но, ты просто мне предложи. Из солидарности. Ведь вдвоем на дороге! Ну, будь человеком!..
   Запись вторая:
   Устав даже от взяток и, совсем забыв про дорогу, Кетчуп сидит рядом со мной на бревне у обочины. На блокпосту глушит мотор КАМАЗ, до которого никому нету дел. Из кабины выпрыгивает мужик, семенит к бревну и - эх, грешная душа! - протягивает Кетчупу два мятых червонца.
   - С документами не в порядке? - догадывается милиционер.
   - Немного, - кивает чеченец и угоняет КАМАЗ.
   Небывалая гражданская сознательность!
   Запись третья:
   Первый свой КАМАЗ я останавливаю в обед. Кетчупу некогда, внутри блокпоста он марает казенные листы протоколов и этим борется с Планом. Открыв дверь со стороны пассажира, я прошу документы. Водила понимающе улыбается, лезет в карман, недолго там ковыряется и кладет передо мной на сиденье свои документы - червонец. Один. Грязный, грязный... И затасканный, затасканный... Какой не жалко.
   Взятки на милицейской службе мне предлагали часто и ими не удивить. Но чеченец "уронил" меня ниже пола. О такой взятке я не смел даже мечтать.
   У нас безмолвная пауза. Я тупо гляжу на червонец, водитель на меня. Спасает положение Кетчуп. Увидев машину, он, бросив в блокпосту автомат, на всех парусах летит на дорогу. И забирает червонец.
   Запись четвертая и последняя:
   Мы продолжаем стоять на дороге. Мимо, на совсем малой скорости, осторожно плывет "шестерка" с затонированным стеклом. Кетчуп встревожено грызет ноготь и, не спуская с машины глаз, делится информацией:
   - Вон, 118-й номер... Отдел собственной безопасности. Я их знаю. Они со взяткой хотят нас повязать.
   Я поддакиваю:
   - Вот сволочи!!!
   Уловив понимание, Кетчуп начинает изливать душу. Да всё про тоже: на него всюду охота, ему не дают продохнуть, все законы против него, его нищая семья живет только в долг... Чеченец хватает меня за плечо: "Детишки голодные дома сидят!"
   Я терпеливо жду, к чему приведет это нытьё. Наконец, Кетчуп подходит к самому главному, ради чего и затевался спектакль:
   - Ты в ОМОНе еще мешок картошки не спросишь?
   - Там дешевых проституток от тебя ждут. Вряд ли дадут.
   Дешевых проституток никто не искал. А бесплатной картошки хочется всем. Тогда Кетчуп уговаривает меня просить картошку от своего имени:
   - Скажешь, чеченцы совсем не кормят. Тайд последний продпаек отобрал, живот к спине прилип...
   Ничего от меня не добившись, он минуту мельтешит перед воротами ОМОНа, всё сомневаясь, всё не решаясь... Останавливается, достает из карманов всю прибыль, считает свои червонцы, долго смотрит на них и, развернувшись, возвращается к блокпосту.
   - Завтра про картошку спрошу, - говорит Кетчуп и светлеет лицом.
   По отделу вышел негласный указ Рэгса: все вопросы по службе решать только через Рамзеса Безобразного.
   От великого ума последнего? Как бы не так. Всё просто и ясно. Рамзес пообещал делиться со всех грабежей. Тупой Рэгс проглотил эту наживку.
   Вчера в городе убиты заместитель командира полка ППС Грозного и двое его рядовых.
  
   14 июня 2004 года. Понедельник.
   После трех смен на блокпосту, я сплю мертвым сном. В самую полночь весь отдел встает по тревоге. Дежурный Лом объявляет план "Крепость" - круговая оборона территории. До двух часов ночи все бродят по кругу, и никто не знает, что же произошло. И даже Лом разводит руками: "Из МВД позвонили..." Версии самые разные: летит Путин, начался штурм столицы, убит какой-нибудь местный султан. Так и не выяснив, что лучше для всех, отдел бесшумно и незаметно разбегается в темноте. На обороне остается только дежурный пост из контрабаса Бродяги - единственная надежда на следующий день.
   Но всё это я узнаю только утром. Тогда же становится ясно, по какой причине сыграли тревогу. В Шалинском районе на протяжении ночи был большой бой. Кто-то утверждает, что расстреляно из гранатометов здание ТОМ Шалинского РОВД. Другие говорят, что схлестнулись между собой кадыровцы и "зеленые братья". Так или иначе, большие потери с обеих сторон.
   Рэгс запланировал с утра "серьезные мероприятия". В 06.00 во дворе собирается вся служба участковых и ППС. У каждого полный боекомплект, плотно подогнанные разгрузки, туго зашнурованные ботинки. Очередная зачистка может затянуться до самого вечера.
   Из неясно какого угла перед нами, как и из воздуха, материализуется Рэгс. Чистенький, гладенький, надушенный дорогим одеколоном, с неизменным лицом олигофрена. Он лично носится по штабу и общежитию, выгоняя на построение самых ленивых, которые своей несознательностью подрывают авторитет его "серьезного мероприятия". Наконец, застроив и заровняв всех на плацу, Рэгс торжественно провозглашает отмену "Крепости". Той самой, с которой все бежали несколько часов назад.
   Как оказалось, "серьезное мероприятие" - это всего лишь разгон бензиновых королей с центральных районных улиц, и перетаскивание их топлива в РОВД. Серьезное мероприятие!
   Взяв с собой Ахиллеса, на "Волге" Мамая мы гоняем по всему городу: Ленинский, Октябрьский, Заводской район. Просто катаемся и смеемся. Идея объявить этот день безработным принадлежит мне. План по контрабандному топливу всегда завышен, сколько не изымай - всё мало, таскать бензиновые бутыли - можно вообще надорваться, вонять будешь, как нефтескважина, и вообще всё это сильно смахивает на грабеж.
   ...На утреннем разводе вновь раскаляется Тайд:
   - Никто ни хрена не работает! У всех только спирт в пустой голове! У всех одна мысль: лишь бы зарплату свою получить!.. Алкаши!.. Саботажники!..
   Начальник ползет вдоль рядов и от каждой из служб назначает самых толковых и исполнительных. Добравшись до участковых, выводит из строя меня и показывает кулак Безобразному:
   - Дашь Ангаре двух Бармалеев и будешь старшим над всей командой. Чтобы в ворота не заходил без раскрытого преступления!
   Рамзес что-то гудит в ответ.
   Я не вижу причины, чтобы из воздуха родилось преступление. И в кабинете быстро оправдываюсь тем, что не здешний. Безобразный и Бармалеи долго ломают голову, что делать дальше. У первого, как сказал Тамерлан, в голове только кирпич, а камень думать не может. Вторые - старые беспредельщики - раньше вообще мало переживали, когда их брали за шиворот. Быстро находили наркотик, пихали в карман зазевавшемуся прохожему, и в наручниках везли того на официальную процедуру изъятия. Но вот нынче весной годами проверенная практика дала сбой. Демократическая Госдума приняла новый закон о наркомании, благодаря чему теперь без ущерба для биографии можно таскать с собой такие запасы, за десятую долю которых в прошлые времена выдавали бесплатный билет на все лесоповалы страны.
   А другого плана раскрыть преступление эта троица просто не знает. Что вскоре и подтверждается.
   Когда-то Большой Бармалей, за отсутствием у себя дозы наркотиков, подбросил прохожему в карман боевую гранату. Тоже делал План по преступлениям. Сделал. Его до сих пор таскают в прокуратуру, от которой он пока что довольно успешно отбивается взятками. А здесь в РОВД история Бармалея у всех на слуху и, не иначе, как жертвы, пострадавшей за общее дело.
   Безобразный, не способный сам думать, вспоминает второй вариант и идет одалживать у кого-то гранаты. С которыми вскоре и появляется, неумело держа их в руках. Бармалеи шарахаются от него, как от кошмара. Рамзес протягивает мне боеприпас.
   - У меня карманы порваны. Зашить не успел, - поворачиваю я на выход из кабинета.
   Безобразный толкает гранаты себе. Он настолько ущербный, что даже ту схему с подлогом, решает упростить до предела: найти любого бомжа, уговорить того взять в руки гранату, потом налететь на него, скрутить, и раскрыть преступление по 222-й статье о незаконном хранении боеприпасов. А может и сразу по терроризму. То, что этот бомж запросто и с удовольствием может его взорвать, до Безобразного не доходит. Хотя вероятней всего, он готовит эту участь для нас.
   Зная, на какое дело мы собираемся, меня во дворе останавливает чеченец Пророк.
   - Ты осторожнее. Материал не вздумай составить, - советует он и показывает на пальцах "решетку".
   Мимо несет участкового Гарпию - коренастого крепкого чеченца с темным хищным лицом. Перед ним все местные - бледнолицые. За цвет кожи чеченцы зовут его "черным". Гарпия мимоходом интересуется, в чьих сегодня карманах Бармалеи будут искать наркотик.
   - Не наркотик, - зубоскалит Пророк. - Гранату будут выращивать...
   Сев в машину Толстого Бармалея, мы вскоре высаживаемся на 30-м участке.
   - Здесь алкаш обитает. Он всё равно когда-нибудь сядет... - объясняет мне Толстый, показывая на дом.
   Во двор выходит жена и на вопрос, где хозяин, предлагает осмотреть дом, когда ей не верят, что тот на рынке. От волнения она не может связать пары слов. Не каждый день за твоим супругом приходят четверо с автоматами.
   - А что хоть случилось? - уже вдогонку спрашивает жена
   "Вас миновала беда", - думаю я, молча шагая к машине.
   Исколесив 30-й участок, мы принимаемся за 12-й, совсем отставший от жизни. Далеко убежали те, кого не угробила пуля. Остались совсем немногие любимцы богов. Здесь нет алкашей и бомжей, кому можно подбросить гранату. Только безмолвные корпуса, с открытыми холодными окнами, куда хоть закидайся гранат...
   Мы возвращаемся в РОВД "поспрашивать новые адреса". Сказав, что загибаюсь с утра животом, я, сломя голову, бегу от Рамзеса.
   В отделе ждет от Вождя указаний чеченский наряд - два милиционера ОВО. И я как раз вовремя.
   - Исчезнешь на пару часов, - спасает меня от Бармалеев начальник.
   Взяв с собой Ахиллеса, мы до обеда развозим повестки на несуществующие давно адреса.
   Разметанные обломки лежат вместо домов. Засыпаны пеплом и камнем, знавшие изобилие и познавшие голод дворы. Из осыпанных бомбовых ям торчат расколотые трубы печей. Мы шагаем мимо всех адресов, и чем дальше идем, тем больший хаос наблюдаем вокруг. Уже никто не смотрит в повестки. Их просто нет - домов и улиц, где тысячу лет назад мог пить вино русский или чеченец. Они живы лишь на бумаге - люди и адреса. Он жив только в воспоминаниях - город, которого нет. Хорошо живший, пока сюда не позвали чуму...
   В сотне шагов от Минутки улица пропадает совсем. Мы останавливаемся у последней преграды - рваных проволочных сетей, на которых болтаются заржавленные таблички "Мины!" Дальше пусть ходят те, кому на заказ сделают ноги.
   Не зная, чем дальше себя занять, мы оставляем город и поднимаемся на гору 42-го участка - кровный надел Ахиллеса. И здесь, в паре километрах от Грозного, на славу потрудилась война. В чаще из дубов, ореха и яблонь виднеются изрешеченные стены, обваленные заборы. Из всего населения в несколько десятков дворов осталась единственная чеченская семья: старуха-мать со взрослым сыном. Мать не может добиться восстановления пенсии, сын недавно освободился, перебивается случайным рублем. Месяц назад Ахиллес дал ему положительную характеристику, до вот не найти в Грозном толковой работы. Контрабас Антилопа, зам начальника уголовного розыска, - убожество и алкаш, ввел однажды Ахиллеса в курс дела насчет этого адреса. Сюда время от времени, привести себя в порядок, помыться в бане, наведываются боевики. Тогда же и наказал ему, как-нибудь посидеть тут, покараулить пару ночей.
   - Я б Антилопу садил здесь к ночи на цепь, а утром вел отмываться в бане... - злорадствует Ахиллес.
   ...Навстречу машине несется заяц. Водитель дает по тормозам и, выпрыгнув из салона, я сажу по косому длинными очередями. Советуют перейти на одиночный огонь оба чеченца. Под общий восторг я сбиваю цель первою пулей. Обернув в лопухи добычу, мы возвращаемся в РОВД, где сдаем зайца на жаркое в кафе.
   - Зайчика жалко, - по-женски вздыхает официантка.
   - Жил без прописки. По новым законам - расстрел, - оправдываю я собственную жестокость.
   Вечером с Ахиллесом и Ханом мы ужинаем в кафе картошкой с зайчатиной. Я вслух подсчитываю причиненный охотой ущерб:
   - Две автоматные очереди по семь патронов каждая, один патрон - семь рублей, плюс еще один патрон, плюс пятьдесят рублей за приготовление, тридцать за картофельное пюре, плюс десять рублей за хлеб, плюс тридцать за пиво и десять за сок, плюс двадцать за рыбу...
   - Три магнитофона, три портсигара отечественных, куртка замшевая... три, - передразнивает меня Хан Мамай.
   На разводе начальник штаба капитан Шрэк зачитывает приказ о досрочном присвоении звания подполковника начальнику МОБ Рэгсу. В 2003-м Рэгс ходил еще в капитанах ...Высоко сидит его родственник в Южном Федеральном округе. Во всем отделе только у Рэгса идет день за три.
   В Ингушетии подорвали колонну Урус-Мартановской милиции. Много раненых, никакой информации о погибших.
   Там же в Ингушетии найден схрон из 16 ПТУРов (Противотанковая Управляемая Ракета), оружия и боеприпасов.
  
   15 июня 2004 года. Вторник.
   Плюс и Гарпия останавливают меня во дворе, рассказать, что я вчера проспал, когда ночью поднимали отдел. Оказалось, что бились вовсе и не Шали. Боевики напали на милицейский отдел села Автуры Курчалоевского района. Бой продолжался всю ночь. Погибло несколько милиционеров и около пятнадцати кадыровцев. Насчет убитых боевиков ничего не понятно. Уходя, они оставили полную крови и бинтов "Ниву", на которой всю ночь возили в лес раненых и убитых.
   Приняв в кафе свою порцию завтрака, мы с Ахиллесом шагаем в отдел. Осторожно заходим в ворота и, держась ближе к стенам, целенаправленно подбираемся к лестнице общежития. Когда остается лишь шаг до двери, всё рушится в пропасть.
   - Куда? - протяжно звучит со спины.
   На плацу сверкает лысиной Вождь - самый старик среди контрабасов, древнее древнего Рафинада. По случаю скорой карьеры Рамзеса, сел на его место и стал правой рукой Тамерлана. Вождь машет в воздухе какой-то бумажкой:
   - В суд оба шпарьте.
   ...Было тут одно дело. Вот как оно началось:
   В начале апреля на отдел надвинулся очередной правительственный кризис: в республиканском МВД Тайду пообещали скорую пенсию, если сегодня не будет раскрыто хоть одно преступление. В этот же вечер на построении РОВД был объявлен соответствующий конкурс. Однако ничего, кроме унылых лиц Тайд не увидел. И вместо конкурса тут же собрал пару-тройку боеспособных "пятерок" и отправил их в ночной патруль ловить по городу боевиков. Первые ночи мы ставили на дорогах заслоны, сидели в засадах, а потом уже шатались, куда понесут ноги. Периодически менялись люди, я и три контрабаса ходили бессменно. Не знаю, что искали они, а для меня патруль был лучше работы.
   В одном из таких походов, мы долго тянем за хвост бесконечную апрельскую ночь. Все кто ездит за полночь, все водители и пассажиры редких машин, накурены или пьяны. Пьяные пытаются шутить, накуренные только молчат с окаменевшими лицами. Смотрим документы и всех гоним домой. В первые ночи никто не убит и, уже обнаглев, мы жжем на тротуаре огромный костер. Сначала некоторые еще озираются, вертятся на ногах, а после уже полным составом садятся кружком у огня и глушат прихваченное в засаду пиво. Я сижу над воронкой на стволе перебитого дерева в пяти метрах от всех. Сначала сижу, потом ложусь на спину и, кажется, наблюдаю небо... Потом откуда-то издалека слышу звук упавшего автомата, потом подо мной пропадает дерево, я куда-то лечу, и вот в ребро втыкается затворная рама.
   Надо мной долго смеются:
   - Очень быстро с бревна исчез!..
   - За автоматом рванул!..
   - Вот также и тот боец, что Чапаева проспал...
   Досидев до углей, устав от ночи и тишины, мы подаемся в сторону ПВРа на Окружной ...8 Марта, Сайханова, Асинская - пустые холодные улицы, по которым впереди нас катится гулкое эхо шагов. Разорвав занавес облаков, над адом земного хаоса восходит красная большая луна. Бледный ее полусвет льется в безмолвные синие дворы. Безобразные тени расколотых деревьев лежат на земле. Как часовой, стоит на перекрестке дорог одинокий разграбленный дом. Из дыры его рассыпанного фундамента бросается в сторону тощий голодный пёс... Мы идем по ледяным мертвым улицам, а за нами, как хвост, плывет в тишине красная голова луны.
   С 29-го блокпоста Новосибирского ОМОНа взлетает зеленая ракета. Догоняя ее, восходят в небо быстрые трассера. Мы без шума ныряем за широкую линию тополей.
   Добравшись до ПВРа, все устраивают привал. Скупо обмениваясь словами, мы сидим на крупных нетесаных бревнах. От недостроенных, вставших невдалеке домов, долетает звон бьющегося стекла. Кто-то медленно движется оттуда на нас. Совсем сгорбленный, он что-то несет на плече, слишком тяжелое для гранатомета. Не глядя на остальных, я забираю влево между деревьев и через минуту выхожу на неизвестного со спины. А он также ковыляет к дороге, где караулит засада. Но у меня не хватает терпения.
   - Руки вверх! Быстро! Стреляю! - шагаю я из-за дерева.
   Передо мной рушится на землю чеченец и, сброшенный с плеча, катится к моим ногам здоровенный рулон линолеума.
   - Не стреляй, дарагой! Сдаюс...
   От вора ничего невозможно добиться. Он и до этого был нетрезв, а сейчас от страха совсем опьянел. Кто-то хочет поднять его на ноги, а он снова падает. Единственное, что становится ясно, что он не один.
   Мы окружаем дом и, притаившись под окнами, стережем минуту своего выхода. Из темной дыры окна на воздух осторожно высовывается лохматая голова. Я встаю перед бледным лицом и ставлю в лоб ствол. Но человек прыгает в сторону и падает на пол.
   - Граната! - швыряю я камень вослед. Слышно, как он катится и замирает.
   Проходят секунды.
   - Не взорвалась. Бросаю вторую!
   Из дома доносится длинный умоляющий стон. В окно с одним пистолетом прыгает опер, маленький чеченец Мага. Он за шиворот подтаскивает к окну мужика и толкает наружу. Тот сваливается мешком, и все окружают добычу. Мужик сидит на земле и, как и первый, не может подняться. Его долбит, как в лихорадке. Ничего себе, сбегали за линолеумом!.. Кто-то говорит, что надо обшарить весь дом и чердак насчет третьего. Но у нас уже у самих шалят нервы.
   - Иди и ищи, - советуют активисту.
   Мы стаскиваем задержанных в одну кучу и еле сдерживаемся, чтоб не ударить. Но проходит немного времени и все уже рады им, как старым друзьям. Мы только что раскрыли преступление! Пусть не пару боевиков, а лишь двух воров, но и то есть, чем гордиться. У других и этого нет. Мы почти обожаем жуликов и дружески обещаем им мягкие нары и недолгие срока.
   Приезжает СОГ, собирает материал и забирает всю группу. В отделе почти что праздник. Нас встречают героями и все радуются, что пришел конец ежедневным ужасам на плацу. Вот загоняли людей... А утром прилетает Тайд и нашей "пятерке" влетает по первое число. При всеобщем ликовании ни одному, вместе с дежурным, не пришла мысль написать рапорт о задержании. И оказалось, что оба мужика за просто так пылились в камере... Когда же после разгона дежурный посчитал рапорта, их оказалось двенадцать. Потому что только ленивый не примазался к подвигу. Один вообще не был ни в какой боевой группе, а сунул рапорт потому что "у меня здесь скудная биография"...
   А еще через день выяснилось, что один из схваченных чей-то родственник, и какой-то пэпс ходил по отделу узнавал, кто именно лишил свободы его толи дядю, толи племянника. И все, кого он с хитрецой принимался расспрашивать, гордо ударяли в грудь: "Я!" Уже человек пятнадцать, не меньше...
   Сегодня в суде выносят ворью приговор. С Ахиллесом и двумя операми мы по очереди заходим в зал заседания. Наши пленные сидят за решеткой, внимательно слушают каждого и мило всем улыбаются. На вопрос, помнят ли они, кто их повязал, только вяло отмахиваются:
   - Пьяные были...
   - А кто гранату бросал? - поднявшись с лавки, лениво интересуется у меня адвокат.
   - Не было никакой гранаты. Раненые бы были, - отметаю я обвинение.
   Обоим однозначно идет тюрьма. Но нам это неинтересно. Не дожидаясь оглашения приговора, все рвут в РОВД.
   За Гудермесской разбирают городской тубдиспансер. Вождь отправляет два экипажа ловить негодяев.
   На тубдиспансер больно смотреть - зеленое поле, по которому в сотню слоев разбросаны кирпичи. Везде в изобилии валяются "лепестки". Неделю назад отсюда привозили рабочего, которому оторвало ступню. Но никому не впрок этот урок. И здесь ежедневно пасутся целые толпы. Туберкулезный кирпич идет нарасхват на всех рынках республики. Кому там знать, с какой он заразой...
   Мы походим к одной из бригад. Вдали потихоньку разбегаются остальные. Работяги, сидя на корточках, неторопливо очищают от наслоений бетона кирпич.
   - Чего мы тут делаем? - недобро нависает над ними участковый Салам.
   Удивленная толпа встает в полный рост. Они с недоумением смотрят на нас.
   - Ваш заместитель начальника РОВД разрешил... Толстый такой капитан... Он нас "крышует"...
   Всё ясно. Не обошлось без Рамзеса...
   - По сколько берет? - остывает Салам.
   - Когда как. Вчера пятнадцать тысяч отдали.
   - Моя месячная зарплата... - смотрит на нас участковый.
   Но нам и так ясно, что нет смысла тащить кого-то с собой. И небрежно махнув автоматами, мы разгоняем всю банду.
   Вождь понимающе молчит во время всего рассказа, а потом, глядя на Салама, со спокойствием заявляет:
   - Ну и хрен вашей Чечне, а не работы. Идите, куда ходите... - уже ко всем обращается он.
   Перестраивая службы только ему ведомым порядком, на разводе бушует Тайд:
   - Всех, сто процентов уволю! Всех до одного! У участковых оружие отберу, удостоверения отберу и выгоню в город работать! Одни бездельники в отделе! Всех уволю!..
   Но нас увольнением не напугать. У всех одна мысль: скорей бы пропал начальник, чтобы успеть в кассе получить суточные за месяц 6 000 рублей.
  
   16 июня 2004 года. Среда.
   Тамерлан, невесть как простывший посреди лета, кашляя и задыхаясь, назначает меня в СОГ. И я едва не улетаю от восторга.
   Присутствуя на разводе, я на нем не присутствую.
   - Дежурю в "оперативной"... - затыкаю я каждого, кто хочет меня куда-то погнать.
   Окончен развод, уходят в город товарищи и полный одушевления, я толкаю двери своей каморки ...А шагнув на порог опостылевшей комнаты, будто при трауре, тихо снимаю оружие, тихо сажусь на кровать. И проходит, убегает к другим моя радость. Черная туча отчаяния заполняет всю комнату, подменив светлый солнечный день...
   ...Говорят, двери из прошлого открываются только на выход. И нет таких мастеров, чтобы умели в другую строну поворачивать петли. Из прошлого выходят однажды, и больше не возвращаются, и не задерживаются у закрытых дверей... Может быть. А ко мне прошлое приходит само. Выходит со своего двора через открытые настежь ворота и двигает в сторону настоящее.
   Как же давно это было?.. Как же давно стоял на дагестанской границе мой взвод?.. Опальный взвод роты, забытый на самой высокой скале... Где редко летали пули, где от напора ветра вечно свистело в ушах. Как не разорвало там в клочья брезентовую нашу палатку?.. Палатку, за порогом которой лежало болото от без конца идущих дождей. А в маленьком этом, два на два метра, болоте заводили по ночам дежурные свои концерты лягушки, в ущелье хохотали шакалы, а в прожженные дыры брезента бил голубой прожектор луны. Мы лежали на дощатых нарах с зарытыми глазами, все белые от света, как мертвецы. И, словно испорченную пластинку, смотрели о доме единственный не донимающий сон... Но вот часовой звал к оружию, и проходила эта идиллия. Стреляли с позиций стрелки, неумело брал выше молодой пулеметчик, и минометчики нижней заставы в крошку разбивали камни перед окопами. А когда всё проходило, мы до утра оставались в окопах. В этих пустых каменных ямах, где не водилось ни насекомых, ни крыс. И уже над нами хохотали шакалы, и уже о нашем невезении вопили в болоте ...До этого мы думали, ненавидим войну. Теперь мы знали, что ненавидим весь мир.
   А как миной накрыло танкиста нашего взвода?.. Я и раньше не знал его имя, а сейчас забыл и фамилию. Худющий салага с учебки, которого мы, дембеля, заставляли брать по две порции с каждой раздачи. Оказалось, он налегал на еду только за тем, чтобы утяжелить собственный труп... Он не был первым убитым, но лишь с его смерти, я понял, как это обыденно - гибель людей. Смерть больше не потрясала меня.
   А после, в Чечне?.. Нужно было спятить с ума, чтоб ехать туда. Чтобы после всего, что уже было, захотеть его повторения. Странно, но я ведь не обманывал себя, когда считал, что возвращаюсь в какую-то сказку. Хорошую добрую сказку, где есть честь и отвага, где всё для победы, где витязи и рыцари на каждом шагу. Меня ничему не научил мой первый поход... Что я увидел в день возвращения? Да, как там поется, "что-то флаги на башнях повыцвели, что-то ржавчина съела доспех..." Увидел всё те же проклятые горы, разве что не из голого камня, а из лесов. И ту же паршивую слякоть и грязь. А мы плелись по этой жиже - вся команда с борта вертолета - и уже не могли поверить, что спешили сюда. Плелись к краю "аэродрома", где, вытряхнув в грязь вещмешки, покорно ждали, пока начнут что-нибудь отбирать командиры. А потом осаждали штабную палатку, где шел дележ по взводам, где нам вручали нечищеные АК. И все хотели в разведку, и никто не думал в пехоту. Да разве нас слушали, раздавая профессии?.. В одну-две минуты мы становились артиллеристами, саперами, поварами, танкистами, снайперами, связистами и даже кавалеристами - батальонная разведка каталась на реквизированных лошадях. Помню, какой-то спецназовец, когда его отрядили в хозвзвод, молча вернул оружие, забрал документы и долго отстраненно сидел в стороне, пока его не увел офицер. А потом меня самого завели в какую-то глухомань, в какой-то дремучий лес, и показали землянку: "Твой взвод". Я опоздал на ужин и, примостившись на пне, ковырял из банки, доставшую до изжоги перловку. За спиной стонали от ветра деревья, отвратительно хлюпал под сапогами синий разжиженный снег, а внизу под землей, в затхлой темной норе, который месяц подряд томился мой взвод... Эх... Как же давно это было... "Мне часто снятся те ребята - друзья моих военных дней, землянка наша в три наката, сосна сгоревшая над ней..." Но нет. И еще раз нет. Всё это было в Великой Отечественной. И не случилось в Чечне... Никто мне не снится. Ни один человек. Я всех их забыл. Не жду от них писем, и сам больше не напишу. Мне всё равно... "Землянка наша в три наката..." Какие там три наката?.. Старая вонючая тряпка на месте крыши, сквозь которую свободно проходит дождь, под которой вальяжно гуляет ветер. И сосен там не было. Какая-то колючка с шипами, о которую вечно обдирали руки, пока над ней не поглумился топор... А еще в тот вечер своего возвращения, немой от горя, я лежал на нарах в дальнем углу землянки, наконец, сокрушенный прозрением: "Зачем я сюда приехал?.."
   А потом было еще хуже. Потому что потом был Грозный...
   Я знаю, кто отправил меня сюда. Он хорошо сохранился на фотографии 2000-го года - замкомвзвод третьего взвода, сержант роты мотострелков. Как бы я хотел поговорить с этим безумцем. Рассказать ему, что нет больше Македонского, Спартака и Суворова, что это лишь тени из мира теней. И мир перевернулся с ног на голову за эти века. А наша Чеченская - всего лишь лютая партизанщина, а не святой крестовый поход. И незачем сходить с ума, если не ты, а другой взял Грозный - Иерусалим.
   Сержант с фотографии 2000 года... Чужой, незнакомый мне человек сидит там на самом краю каменного обвала, еще с улыбкой наводя мушку на объектив...
   Поговорить бы с этим сержантом, если бы было с кем говорить... Потому что нет больше в живых этого человека. Его патриотизм исчерпал себя раньше, чем кончился первый поход. Потому что для патриотизма необходимо мерило: красные или белые, русские или немцы. А здесь ни идеи, ни нации не стали мерилом. Одна была мерка для всех фронтов - деньги... А все детские мечты того сержанта о подвигах, о героях и об убийствах, наконец-то свершились в жизни, а не во сне. Он наконец-то всё отыскал. Всё и даже с избытком. Как там говорится, не было б счастья, да подсобило несчастье... И вдруг открылось однажды, что вся эта жизнь - от окопа и до окопа - никакая не жизнь, а ближайшая дорога до смерти. Да, горе, вовсе не та, где падают с простреленной грудью. Там хоть блистает огонь, там хоть кричат и не стыдятся заплакать. А унылая, без единого путника, пустая дорога, где никогда не проходит усталость. Дорога до смерти. Дорога длинною в жизнь...
   Нет больше меня - того сержанта, с фотографии 2000 года. Он хорошо пожил в свое удовольствие, мой сержант. Он умер счастливым, не зная, что было потом. Ему нет дел до какого-то лейтенанта.
   ...Первый выезд СОГ ближе к вечеру. Нежилой дом на Ханкальской. Сгнивший дырявый пол, из-под досок которого торчит что-то похожее на автомат - ржавая рама с рыхлым прикладом. Рядом топчутся хозяева находки - пэпсы полка. Чего они тут ползали - непонятно. "Подбросили, сволочи", - негромко комментируют следователь.
   Начинается обычная клоунада:
   - Нам в оперативную сводку надо, - беспокоятся пэпсы за показатели.
   - Откуда? - тыкает следователь в их дрянь.
   - Не знаем.
   - Пишите рапорт и объяснения.
   - Не будем.
   - Давайте фамилии.
   - Не скажем, - упрямятся те.
   Сначала мы объясняем порядок "подачи в оперативную сводку", потом уговариваем, а под конец, молча разворачиваемся и собираемся уезжать. Следователь, сам чеченец, напоследок бросает:
   - Не будет вам благодарности за раскрытое преступление!
   При словах "благодарность" и "раскрытое преступление", неграмотные, собранные по горам да лесам пэпсы, умеющие только стрелять и драться, сдают позиции. Самый старший из них, лет тридцати, дает назначения: одного писать рапорт, еще двоих объяснения.
   Бумаги пишутся долго и трудно. Одного пэпса впору учить держать ручку.
   Да... С автоматом попроще...
   Ежедневным парадом вечернего построения выходит командовать Рэгс. Он влезает на крыльцо и вываливает изо рта свое привычное:
   - Э! Равняйсь! Равняйсь, э!..
   Но какое-то небывалое веселье гуляет по нашим рядам. Никто не слушает, чего там несет этот с большими звездами паразит. Каждый занят подведением с другими личных итогов прошедшего дня. Рэгс в который раз пытается завладеть общим вниманием, на полную мощность включает язык и ревет во всю глотку. Ничего не помогает... Через полчаса своего монолога, поняв, наконец, что выступление сорвано, Рэгс совсем теряет рассудок:
   - ...А вот когда люди умирают, надо соблюдать минуту молчания, а не галдеть!
   Каждому словно рубанули по горлу. Начальник еще не успел закрыть рта, а отдел уже замер в полной тишине. Длится она секунду, пока самый расторопный - участковый Киборг, не кричит на весь плац:
   - А кто умер-то?
   Но с этим уже заминка. Потому что сегодня в отделе никто не умирал. Рэгс только что смолол ерунду, но даже не думает оправдываться. А только еще больше упирает на дисциплину:
   - Надо уважать строевой устав, надо стоять в строю тихо... как на похоронах...
   - Да, кто умер-то? - снова пытается выбить его из колеи вконец обнаглевший Киборг.
   - Долго еще будем стоять?! - сбивает, наконец-то, командующего с любимой волны, притаившийся в дальней шеренге Павлин.
   Рэгс, как собака, несется на голос. И еще минут двадцать, красный, как на огне самовар, пытается выяснить у оперов, кто так жестоко его оскорбил. Но тем наплевать. Рэгс для них не начальник. И там тоже только смеются.
   Обиженный Рэгс бросает разборку и швыряет с надрывом в толпу:
   - Я и так в вашу работу не вмешиваюсь, а вы и работать совсем не хотите!..
   А мы презираем тебя, холуй! И не будем работать!
  
   17 июня 2004 года. Четверг -
   18 июня 2004 года. Пятница.
   Час назад он, сотрудник милиции, молодой водила одного местного министра, на кой-то черт вылез за ворота двора подышать свежим воздухом да подымить папироской. А в это время по улице, так сказать, совершенно случайно, прогуливалась пара ночных хулиганов в масках и с автоматами. Хулиганье очень невежливо задержалось у ворот и, взяв на мушку хозяина, поинтересовалось, чего он тут раскурился. Опешив от такого оборота, чеченец на мгновение потерял рассудок, и ляпнул здесь невероятно опасное:
   - Да, вы, что?! Я же сотрудник...
   Без акцента, ни чистейшем русском, он услышал полный и содержательный ответ:
   - Да, до хрена вас тут, таких сотрудников! Давай удостоверение и пистолет. Живо!
   Чеченец что-то еще пытался сказать, вразумить, предотвратить... Однако ночные прохожие дали очередь над головой, и в следующий миг уже принимали добровольно им выданные "ксиву" и пистолет. После чего и сгинули, не попрощавшись.
   В три часа ночи у опергруппы подъем по тревоге. Капитан Кипеж носится по этажам и торопит на сбор. Мы нехотя спускаемся на плац, заправляя на ходу кителя, не поднимая на плечи оружия. Коротка южная ночь. Наверху в зеленой трясине неба тонут последние мерклые звезды. У крыльца, пустив руки в пустые карманы, как в воду опущенный, пересказывает историю своей поздней прогулки наш потерпевший.
   Исполнительный Капитан Кипеж, не внимая доводом дождаться утра, гонит нас искать стрелянные гильзы. А заодно, идиот, докладывая в Управление, сдает в эфире всю группу: "...улица Обороны Кавказа дом 7. Выехало пять милиционеров на служебном УАЗике".
   На адресе мы разгребаем ногами пыль у ворот и слоняемся вдоль забора. Занятие бестолковое. Повозившись на совесть первые десять минут, никто уже ничего не ищет и только клянет честного Кипежа. Наконец следователь дает отбой и команду к машине.
   В отделе все падают спать, кроме меня. Кипежу еще с вечера позвонил комендант и посоветовал пораньше отправлять в разведку милицию.
   В 05.00 утра я сижу в курилке комендатуры, не зная, кому я тут нужен. Никто не собирался на час раньше вставать на разведку.
   По подъему вываливается из бараков комендантская рота - унылый строй дистрофиков первого года службы. Где-то на краю их каре командует зарядкой ретивый сержант. Держа курс на курилку, откалываются от общей массы несколько дембелей.
   Неумолимо движется время. Шесть лет назад я сам каждое утро летел по лестницам на проклятую эту зарядку, с единственным кошмаром - последним встать в строй. Я запомнил ее навсегда - сержантскую нашу учебку в голодных казармах сибирского Омска. Сколько я вешал тогда? 59 килограмм при росте 182. Скелет с голым черепом на котором удобно болтался 3-го размера противогаз. Скелет, имевший откуда-то силы на тысячу приседаний и сотни три отжиманий с утра, да еще и доживавший до вечернего рейса в "Африку" на получасовой ротный полет... Действительно, нет предела возможностям человека. Но мы редко задумывались тогда над всей философией, и не обращали внимания ни на какие нагрузки. Даже когда держались на последнем дыхании, даже когда падали в обмороки от перенапряжения. Потому что все неудачи отступали перед единственной по настоящему страшной - голодом. Мы просто жили одним - что за зарядкой будет завтрак, потом обед и, может быть, ужин. Что, может ничего не случится, и какой-нибудь мерзавец сержант не запретит нам хотя бы раз в сутки сесть за столы. Еда не отпускала нас даже во сне.
   Мне несколько месяцев снился единственный сон: я ворую в магазине конфеты. На прилавке лежит автомат, а я обеими руками хапаю и хапаю, и хапаю... а конфеты валятся из карманов, и нету с собой вещмешка...
   Сладкое, которого так не хватало тогда, всё-таки толкнуло меня на преступление. Перешагнув через все свои страхи, я совершил в те дни ужасное и неслыханное - накануне учений украл флягу у своего командира отделения, оставшегося в наряде. И вот, в день открытия "боевых действий" под Омском, бросив свой не дорытый окоп, я тайно бежал с "поля боя" на первую автотрассу. Даже не придумав ни одной отговорки на случай провала. Никто не хватился меня. Сержанты хлестали в лесу водку и забыли про роту. Где были все офицеры, я просто не помню. Только что вылезший из окопа, весь в желтой глине, я отчаянно голосовал на обочине каждой машине. И ни одна не проехала мимо. Еще бы. Стоящий на дороге милиционер сигналил им автоматом, а при остановке пытался продать флягу за десять рублей. Один из водителей, заплативший за флягу скорее из жалости, сказал, отдавая червонец:
   - Думал, угонщиков ловят, а здесь Родину продают...
   Половина тех денег с продажи Родины ушла в "складчину", на очередной подарок хозяину фляги, что вечно тряс с нас дорогие, на вес золота, солдатские рубли. На оставшиеся я купил триста грамм дешевых конфет, которые, не от жадности, а из страха быть схваченным, - никто бы не поверил, что конфеты взяты не преступным путем, - втихаря слопал на лестничном пролете казармы. Это было счастье. Теперь я знал, что все тяжелое, что пришлось пережить в жизни, оставлено позади.
   Сержант хватился фляги только через неделю, и кто-то из отделения украл в соседнем взводе для него новую. Дело с пропажей быстро забылось. Кража в магазине конфет навсегда перестала мне сниться.
   Теперь я уверен, сам Бог ехал по той автотрассе с десяткой в кармане.
   ...Время запоздалой инженерной разведки. Выбрасывая вперед пехоту, наша колона втягивается на неровное полотно дороги. В центре плывет БТР, в хвосте подпрыгивает на ямах "таблетка". Уже покатилось по небу солнце. Потеплели и вспыхнули красным застоявшиеся не к жизни дома. Зашелестело под свежим ветром легкое перегоревшее железо крыш. Срывая бугры у обочин, мы вяло ползем вдоль всех разрушений. Грозные и могучие издалека здания, подбираются и сохнут по приближению к ним. Их чаешь большими, а делаешь шаг, и видишь обман. Их мнишь без дыр, а они слабей решета... Каждый из этих домов - неприступная крепость, не раз изменявшая своему фронту. Каждая комната, угол и закуток, отмечены пулями, осколком и кровью. Сколько людей сгубил тот, растолстевший от дождей, сползший в воронку дом?..
   Конец маршрута - наш РОВД. Я сижу на башне БТРа, лениво ворочаю головой и не собираясь слазить с брони. Потому что, если день наступил не в отделе, а на разведке, - это уже праздник. И, чтобы такой не испортился, я подаюсь в ОМОН околачивать груши. И мне, естественно, нужно поспеть на молочную кашу.
   В отряде ждут гостей с родины - Красноярска. Пара бойцов вьюжат метлами плац, остальные распихивают по щелям слежавшиеся горы военного барахла. Наведя марафет, отряд расходится спать, играть в нарды, тягать в спортзале железо.
   Далекий от их забот, я полностью предаюсь собственным: моюсь в еще нетопленной бане, после бесцельно брожу по двору и, обнаружив железный тазик, от нечего делать, бросаю в него заношенный камуфляж. В мутной мыльной воде ползет по стрелке штанины прореха. "Дрянь собачья..." - понимаю я, как пусто живу...
   После обеда в распахнутые ворота ОМОНа заносит ЗИЛ с командиром и тремя бойцами замены; в мае после подрыва столько же вышло из строя, и было выслано в Красноярск. Командир отряда - высокий сухой подполковник с рыжими кустами усов, хватает каждого за руку и недолго держит мою:
   - Что-то не припомню такого бойца...
   - Наш участковый. Приблудился тут... - дает пояснение замполит.
   А в это время происходит невиданное! За командиром из кабины выбирается девушка - настырная журналистка одной красноярской газеты. Вся белая, как и положено Северу. Приглушенный мужской вой катится из толпы. Женщина!.. Та немного смущается, говорит своё имя, и спешит пропасть за командиром - единственным, кто знаком.
   Мужики, расхватав гостинцы из дома, разбегаются по углам. В объемных посылках - весь белый свет: письма, носки, карты, конфеты, книги, плееры... и у каждого литра по два самогона - привет от любящих жен. Ну, будет дело!..
   Горячий вечерний воздух занимает разбитые бараки ОМОНа. Богатый стол накрыт в общем зале, и багровые потные лица качаются над столом. Мы тащим в отрытые пасти полные спирта кружки и слышно, как гремит железо в зубах. Сложив руки перед собой, долго говорит командир ОМОНа. Говорит об оставленных в Сибири проблемах и бедах отряда. Говорит горько, скупо и тяжело. И все понимают, как счастливы здесь. Здесь, где ты просыпаешься на работе, где не болит голова о службе, где всё равно, какие у тебя звезды, прапорщика или полковника. Здесь, где только одна радость - быть живым.
   Пока идет пьянка, часовой вызывает меня к воротам, где, остановленный на полпути, замер Червивый - русский лейтенант ГАИ, контрабас с ледяного Архангельска. Червивый появился тут к ночи с недоброй вестью: суточный наряд на блокпост, в который, оказывается, я был назначен заочно еще поутру. Неожиданно опечаленный, я думаю об одном: как увильнуть от работы.
   - Кто с нами еще?
   - Дохлый на блоке. Мы трое - наряд.
   Дохлый - товарищ Червивого. Такой же контрабас с центральной России. Ничуть не похожи, они смотрятся вдвоем, почти братьями - два бледных скелета в желтых жилетах ГАИ. Меткие имена дал им третий гаишник Чудовище - демон в погонах, о котором еще расскажу. Ну, "Дохлый" - это по слабости здоровья последнего. А вот "Червивый" стал им по сгнившим передним зубам и, как следствие, трупному запаху изо рта. "Как он по бабам ходит?.." - не разумел Чудовище.
   Гаишники старше меня, но я управляю обоими. Взяв наглость изменять приказы начальства, я отсылаю контру в отдел:
   - Просочитесь через забор и, чтоб никому на глаза!..
   Уже через минуту оба ищут попутку.
   Отгорев должный срок, растаял, как дым, малиновый пояс заката. По знаку, данному с неба, задолбила за горизонт артиллерия Пыльного. Теплая летняя ночь шагнула на улицы строптивого города.
   За столом, наслушавшись вдосталь пьяного бреда, наглядевшись на неудавшиеся разборки, остаюсь я один. Я опрокинул только стакан, оставил его во рту и сплюнул, когда не видели. Мертвецки пьян пал ОМОН, в отдельной комнате спит, подсевшая на спирт журналистка. На диване, где моё место - смерть от комаров, и я понимаю, что зря не напился.
   В 04.30 утра напрасно пытается поднять назначенных на зачистку бойцов зам командира Вадим. Едут, как обычно, кто пил меньше всех. Всё это с матами, с криком, с обещанием поквитаться с пьянью...
   В 07.00 приезжают Дохлый с Червивым. Как здесь и были. Законопатив себя внутри блокпоста, мы дрыхнем до новой смены еще два часа. А, вернувшись в отдел, ставим крест на работе, как пострадавшие от нее нынешней ночью.
   С обеда, сменяя друг друга, за дверью воют Безобразный и Рэгс. Они ищут меня весь день, но так и не видят до вечера. И вот, не простив мне отсутствия, Рамзес назначает меня в ночь на блокпост.
   Да, мне и лучше. Завтра будет повод опять не работать.
   В Грозном зарезали у себя во дворе сотрудника местной милиции.
   В Ачхой-Мартане отбита попытка боевиков захватить здание прокуратуры. О раненых и погибших нет никакой информации.
  
   19 июня 2004 года. Суббота.
   Полночь. Густая мохнатая тьма дымится над блокпостом. Беззвучно падает на город черная сажа ночи. С Червивым и Дохлым, выспавшись за прошлый день, мы грызем семечки на "кукушке" блока. Сгинув на подступах, не добрался до Грозного ветер, и мы задыхаемся от жары. К востоку от города беспощадно гвоздит артиллерия, не давая передохнуть. На улицах и площадях еженощный аттракцион - пулеметная дробь, да разноцветные фонари ракет. Не дремлет ночная стража, и носятся за случайной тенью красные трассера.
   Мы сидим - от пота хоть выжимай, но только глубже ныряем в приподнятые ворота кителей. Комарьё. Ни один не привез против гнуса оружия - смердящих таблеток "Комбат", и это запретило нам сон.
   Лишь предрассветный прохладный час смиряет воюющий Грозный. Белый туман наползает на пост и гонит отсюда всех комаров. В 9 утра нас меняют два пэпса чеченца.
   В отделе я сплю целый день, и все новости узнаю только вечером.
   Утром на Минутке похищены два сотрудника нашего РОВД. Первый - бесстыжий и алчный гаишник Сулейман - центральный взяточник на селе. Второй - хитрющий и вороватый старшина продовольственного склада Китаец (узкоглазый чеченец) Ку Киш Вам. Обоих повязала вооруженная охрана Администрации нашего района и увезла, как заложников.
   За что? А тут уж история целой войны между Администрацией и милицией. Несколько месяцев подряд Администрация напрасно призывала милицию остановить разрушение в районе домов. Мол, дома еще послужат, не надо их развинчивать на кирпич. Не просто писульки писали, а даже выступали по радио и телевиденью против творимого беззакония. Призывали к сознательности местного населения. И в ответ им громогласно звучали по тому же телевиденью речи Тайда - нынешнего районного пахана: сбережем, сохраним, грудью встанем!.. А на деле по этой проблеме под "крышей" Тайда с весны "работал" Рамзес Безобразный. И дома таяли, как сладкий пирог...
   И вот четыре дня назад, воодушевленные успехами Безобразного, Сулейман с Китайцем тоже дерзнули на схожее. Естественно с молчаливого согласия Тайда. Два милиционера среди бела дня гнали на Минутку КАМАЗы и краны, и в разобранном виде перетаскивали в них кирпичную пятиэтажку - бывший 27-й блокпост Волгоградского ОМОНа, больше известный, как "Дом Павлова". На масштабную эту работу с охотой подряжалось сознательное местное население.
   На четвертый день, когда от "Дома Павлова" остались одни лохмотья, терпение Администрации лопнуло. На Минутку послали вооруженный наряд, разогнали рабочих, а гаишника и старшину утащили к себе. С помощью этих двух пленных хотели поторговаться с милицией. Куда там... Тайд заявил, что дел никаких не знает, а взамен этих двух бездарей он при случае примет новых. Сулеймана с Китайцем держали несколько часов, напинали напоследок и вышвырнули за дверь.
   Дальше было еще интереснее.
   Куда пошли эти обиженные? Естественно на Минутку!.. Нашли "свой" КАМАЗ, дали набат по окрестностям, собрали новое "войско" и, окружив "Дом Павлова", пошли с этими бродягами в решительный бой...
   Тем временем, когда Администрация уже отпустила обоих ворюг, слух о скандале докатился до Рэгса. Как честный и порядочный милиционер, Рэгс пошел в Администрацию разбираться, что можно сделать и, как спасти город. Надо сказать, что во всех этих грязных похождениях с кирпичом, и во многих других преступлениях, Рэгс никогда не был замечен. Вовсе не от чистоты души. А лишь потому, что его никогда не брали в долю. Слишком туп. А сам он ничего не способен "организовать". По той же простой причине. И вот, вернувшись с Администрации, Рэгс построил отдел и произнес пламенную речь приблизительного содержания, что "гибнет молодая республика..." Назвал Сулеймана с Китайцем и призвал остальных ехать на Минутку встать на бессрочную охрану "Дома Павлова" и "всей республики..." То есть послал одних работников РОВД защищать дом от других.
   Кстати, не мешает разобраться, кто они такие-то, наши беспредельщики? Имеют какой-то вес? Нет. Просто два ублюдка. Китаец столько украл, что ему, как меру пресечения, еще до суда можно выбрать расстрел. Расстреляют, а через пять минут про него и никто не вспомнит. Всего лишь старшина склада, прапорщик или вообще рядовой. Старший лейтенант Сулейман - "шестерка" на побегушках. С ним даже в ГАИ не здороваются. Достаточно было просто их вызвать сюда. Но Рэгс не любит портить с людьми отношения...
   И вот на помпезном построении, никто не выразил желания ехать на Минутку. Все предали Рэгса. Тогда он лично назначил "добровольцев" и отправил на площадь. По обычаю никогда не доводить дело до конца, он просто выгнал их за ворота и тут же забыл. Привычка чеченцев не вмешиваться в чужое дело, которое не сулит ничего, кроме суеты, взяла верх. До Минутки никто не дошел.
   К вечеру "Дом Павлова" обнажил свой фундамент. 27-й блокпост перестал существовать...
   На вечернем разводе Рэгс выдает каламбур:
   - Построение будет через час после построения.
   Но нам совсем не смешно. Потому что Рэгс никогда не шутит. А значит, через час состоится новое построение. Просто так. Чтобы было.
   Через час на крыльцо снова выплывает Рэгс. Далекий от всего, он смотрит куда-то в небо, в двух словах объявляет, что мы бездельники и распускает отдел.
   Упустив нужный момент, с критическим опозданием в полсекунды, на плац выпрыгивает Рамзес и бросается к разваливающемуся строю участковых:
   - Все на рынок! Водку изымать!
   Но поздно!.. Команда "Разойдись" уже была... С отсутствующими, окаменелыми лицами, мы молча растягиваем в две стороны строй. Контра тянется к общежитию, местные до ворот. Безобразный слишком мнит о себе и катастрофически поздно замечает неподчинение. Вот он уже остается на плацу с пятью нерасторопными участковыми. И тех поймал за рукав. Остальных не доискаться. Рамзес с матом и криками уводит на рынок растяп.
   В отделе очередная засуха. Пусто в обоих кранах - на заднем дворе и перед воротами. Вторые сутки мы не знаем, что пить. С рынка несут минералку, но она не вода.
   В комнате лежат на столе немытые засохшие тарелки. Сдвинут в сторону, как ненужный, бак для воды. Ковыряется с пустым умывальником Ара. Ворчит насчет службы Сквозняк. Павлин по обычаю до ночи просиживает в рабочих кабинетах угрозыска. Сегодня туда притащили новую дичь - бандита с городских улиц. Днем отсиживался у родственников, ночью вылезал пострелять. С ним возились весь день и затянули до вечера.
   С таким, как сегодняшний, допросы проводит в основном контра. Которой в общем терять тут нечего. Чеченцы избегают здесь появляться, а, если и заворачивают в кабинет, то непременно в маске. Трусостью это не назовешь. Им простительно. У них тут семьи. Тем более, что скоро бандит уйдет из рук оперов в Управление или в Пыльный, а еще через месяц-два, пойдет по амнистии и будет в лучшем случае отправлен домой. В худшем для милиционеров снова получит оружие и прибавит отряд Кадырова. Более того, заимеет стойкую неприкосновенность от посягательств любой республиканской власти. И вот тогда не дай бог, тому местному из милиции, снова встретиться с ним. Как пить дать, спросят за прошлое... Многие ли прощают своё унижение?..
  
   20 июня 2004 года. Воскресенье -
   21 июня 2004 года. Понедельник.
   Невозможная жара затопила разбитый вдребезги город. Через мост шныряют машины, и над 26-м блокпостом висит тучами пыль. Тем же составом, я, Дохлый, Червивый, мы тащим здесь службу. На дорогу никто не выходит. С самого утра мы прячемся в блоке, в темной комнате первого этажа, где немного прохладней. Здесь воняет плесенью, сыростью и прокисшими от пота матрасами. При подозрительном шуме снаружи, кто-нибудь высовывается на улицу: смотреть, не приехала ли проверка. Но нынче мы никому не нужны, и мало, что тревожит наш сон.
   Днем я навещаю ОМОН, где прибывшая журналистка берет интервью о службе русского милиционера в чеченском отделе Грозного - почти сенсационный и экзотический репортаж. Но всё, что важно я скрываю и умалчиваю, а останавливаюсь на ерунде. Чтобы никто не подумал, что жалуюсь, потому что так безопасней, потому что, упаси бог, дома увидят статью родители.
   Вернувшись на блок, я остаюсь снаружи и, сев на лавке в тени, распеваю на обочине песни Гражданской: "По долинам и по взгорьям", "Орленок", "Там вдали за рекой"... Разбуженные песнями, хриплыми голосами из глубины поста дружно орут гаишники:
   - На бис!!!
   Оба выходят на свет, чтобы распорядиться по ужину. Которого у нас нет. Лишь хлеб да арбуз. Мимо блока, под горку груженые краденым кирпичом, плывут пара грузовиков. Червивый рвется на дорогу задержать машины, но я останавливаю:
   - Без толку. В отделе отпустят.
   И здесь, как черт из коробки, у блокпоста появляется Рамзес Безобразный. Еще визжат тормоза, а он уже ревет из "девятки":
   - Мимо вас только что пять грузовиков с кирпичом проехало! Почему не задержали и не доставили в РОВД?
   - Не пять, а два, - пресекаю я это вранье. - А, что не задержали, так ужинали и не успели.
   Но Безобразный рассуждает по своему:
   - А в отделе все сейчас думают, что вы тут машины останавливаете, и за деньги их отпускаете.
   Возмущаются даже скромные, до этого слова не проронившие гаишники:
   - Рубля ни с кого не взяли!
   Но Рамзес великодушен и даже прощает на первый раз:
   - Да вам-то я верю, верю! Вот если бы местные стояли, те-то непременно бы брали!..
   Забыв, что он сам местный, накалившись от непонятной нам ярости за какую-то секунду до красноты, Безобразный шипит:
   - Тем-то бы я никогда не поверил! Из шкуры бы вытряс все деньги!.. А ну, собирайтесь в погоню!
   Грузовички успели уже уехать... Сначала мы выписываем пируэты на Минутке, залетаем на Ленинский проспект и, наконец, выбираем дорогу на Пыльный. У очередной развилки, рассудив, что в Группировку кирпич точно не повезут, Рамзес гонит на Гудермес.
   Чутье не подводит мерзавца. Впереди пылят две машины. Червивый оставлен на блокпосту, а нас с Дохлым Рамзес, выскочив на встречную, ссаживает у обочины. Водители грузовиков уже поняли, что мы по их душу, и прилежно затормозили. Дохлый проверяет все документы и, не найдя никакого изъяна, не знает, что делать. Разрешение на перевозку груза в идеале, личные бумаги - не докопаться, а то, что кирпич добыт преступным путем - еще докажи. Я тут же гоню водителей по машинам и советую убираться. В это время, пока еще Дохлый проверял документы, Безобразный всё это наблюдал из "девятки" через дорогу, сгорбившись над рулем, как стервятник. Но только хлопнули двери грузовиков, он, словно из катапульты, вымахнул из "Жигулей" и бросился спасать положение. А не тут-то было!.. Рамзеса отрезает от нас поток машин. Он мечется по обочине, и машет в бешенстве кулаками. На красноречивую эту картину, вновь выползают из грузовиков водители. Тот, что постарше, показывает на Безобразного:
   - А мы его знаем. Мы работали с ним.
   Работать с Рамзесом означает только одно - класть ему в карман.
   Подтверждая эту истину, чеченец молча подходит к Дохлому, и моментально сует ему в карман взятку - сотню рублей. Разворачивается, прыгает в машину и пропадает вместе с товарищем.
   Когда Безобразный переходит дорогу, рядом с нами никого нет. И по дороге на блок, он читает нам наставления:
   - Я вас хоть деньги брать научу! Кто, как не я, научит вас деньги брать?!. Ведь некому больше!.. Вы тут стоите тут без еды, без сигарет... А они проезжают мимо и смеются над вами, над дураками. Здесь ведь, если деньги не взял, - дурак! - Он отрывается от руля и оборачивается в салон. - Берите деньги!!!..
   Рамзес бросает нас на посту и уезжает в отдел. На перепавшую сотню гаишники заказывают проезжей попутке пива, семечек и минералки - проверенный вариант. При мне еще никто из чеченцев не пропал с деньгами.
   В ночную смену на усиление приезжают два пэпса. Мы собираемся вместе и, не заходя в блокпост, в сумерках сидим у дороги. Мы вспоминаем Россию, а чеченцы, двое молодых за двадцать парней, рассказывают о первой войне. Как были подростками, как прятались в подвалах от бомб, как беженцами скитались по всем дорогам их многодетные семьи. Как прошла для обоих вторая война, они не рассказывают, а мы не хотим это спрашивать. Забыв строгое наказание Пророка, держать язык за зубами, я рассказываю о своем армейском походе сюда в 2000-м. Мгновенно замолкают чеченцы. Они переглядываются и укоризненно трясут головами:
   - Не вздумай больше никому говорить, Ангара.
   Никому не нужен блокпост. Чего в нем? Комаров сторожить?.. Едва наступает полная ночь, мы разбегаемся кто куда. Я убираюсь в ОМОН, гаишники едут в отдел, чеченцы до дома.
   Утром я возвращаюсь на блок самый первый, прохожу внутрь, закрываю на миг глаза, и у меня уже сидят на кровати пэпсы чеченцы:
   - Ты, если спишь, двери хоть закрывай. Башку отрежут.
   Оставив пост, дорогу и непроверенные машины новой смене все расходятся проводить внеплановый, после суточного дежурства, выходной.
   Вечером, как раз, как я заявляюсь от красноярцев, где проспал целый день, Рэгс с Безобразным собирают для какого-то темного дела службу МОБ. Я бодро толкаю калитку, и на меня оборачивается весь строй. Прежде чем оба начальника сообразят, я тут же преображаюсь: совсем вешаю голову, отпускаю на ремень автомат, весь как-то сдуваюсь и, не шагаю, шаркаю через плац, пока не скрываюсь в общаге.
   Рэгс с Безобразным не следят, где и чем заняты их подчиненные. И, увидев мой маскарад, действительно полагают, что я дежурю на блокпосту, и приплелся на ужин.
   На улице нашего района Садонской обнаружен труп участкового Заводского РОВД Грозного. Пять выстрелов в голову из АК и перерезано горло. Убит дома в постели два или три дня назад.
  
   22 июня 2004 года. Вторник.
   В полночь дежурный Лом поднимает по тревоге отдел. Он весь на взводе и видно, что случилось серьезное. Но на дворе тихо и никто не бежит сломя голову. Мы спокойно расходимся по периметру территории, мало волнуясь, что за тревога. Собравшись на заднем дворе всей своей службой: Вождь, Сквозняк, Рафинад, Заяц и Хрон, мы приводим в порядок разгрузки, обреченно напяливая их на себя. Сквозняк вызывается в разведчики и уходит в дежурку, откуда слышна команда волочь во двор пулеметы.
   На столицу соседней Ингушетии Назрань и два ингушских села напали боевики. В республике идут бои.
   В глубине заднего двора, развалившись на неструганных досках, мы принимаем горячее моральное участие в происходящих событиях, но искренне не понимаем, зачем всех подняли, если еще не отправляют на помощь.
   - Это всё Лом. Ему одному скучно... - выводит кто-то свою философию.
   Над нашими головами захлебывается зловещим рычанием небо Грозного. Где-то в вышине идут на запад невидимые караваны боевых вертолетов. Под этот бессвязный гул валятся с ног часовые и постовые, и засыпают, где их захватила ночь. Весь РОВД спит вдоль забора, не поминая про лихо. Где-то далеко льется кровь.
   Кончается самая короткая ночь в году, и нас разгоняет по квартирам рассвет...
   Вскоре, поглядеть, как поднялся на битву дисциплинированный отдел, прилетает начальник. Он заходит во двор и, не обнаружив на подмостках бойниц своей доблестной гвардии, начинает медленно нагреваться... Тайд ревет, как труба, и, слыша голос любимого командира, гораздо быстрее, чем ночью сбегается на плац РОВД.
   - План "Крепость" до самого вечера! - бушует начальник. - Я вам покажу, с постов удирать!..
   Меня миновала участь стоять. Безобразный отправляет нас с Шахом помогать чеченским "Горэлектросетям", что решились сегодня на всех рынках района обрубить электричество, самовольно подключенное торгашами к ларькам и киоскам.
   С начала второй войны, с августа 1999-го прошла пятилетка. По всем законам это предельный срок для бесплатного водоснабжения и электричества в зоне боевых действий. Теперь Чечне придется платить наравне с Россией.
   Задача милиции - уберечь от толпы, от избиения и физического уничтожения работника "Горэлектросетей". На машине Шаха мы сопровождаем по городу чудо конструкторской мысли - какой-то чудовищный полутрактор, собранный из КАМАЗа, пожарной машины, велосипеда и мотоцикла, с кабиной, с кузовом, да, поднимаемой на педалях, механической лестницей с гнездом для электрика. Первым на очереди стоит рынок 8 Марта. Вдоль всех рядов висят провода. Одни крепко прикручены, другие просто наброшены крючьями, но те и другие уже много лет без перебоя несут радость людям. Электрик неумолим. Оглядываясь с опаскою по сторонам, он всё же решительно щелкает ножницами, и не отставляет рынку никакой надежды. За электриком с воем катится истеричное и неуправляемое бабье стадо. Оно как волны ходит у трактора и засыпает проклятьями. И только молчаливое присутствие милиции спасает мужика от расправы.
   Мы отбираем у населения его "бесплатное" по всему району. Рынки на Сайханова, на автовокзале, на Ханкальской в миг лишаются дармовщинки. И везде никто не хочет платить. И везде с нашим появлением начинается смута. Объект для ненависти на всех один - электрик. Со всех рынков его провожают почти одинаково:
   - Кровосос!.. Убирайся к черту в свою контору!.. Сегодня же снова подключимся!.. Замучишься лазить, свет отключать!.. Еще раз появишься, на твоих же проводах вешать будем!..
   Вечером я собираюсь на 26-й блокпост.
   Мне везет больше всех. Сегодняшняя ночная смена бежала с поста, а в середине ночи там объявилась проверка - два офицера республиканского МВД. Утром Тайд объявил, что два пэпса с наряда будут уволены, а участковый с гаишником получат взыскание.
   Бои в Ингушетии тянулись всю ночь. В некоторых районах против бандитов применяли даже "Град" - "волчью смерть". Боевики напали на базы милиции и ФСБ, захватили в Назрани склад с оружием. По сообщениям наших телеканалов, погибло около пятидесяти человек, из них двадцать сотрудников МВД. От пятидесяти до двухсот человек ранено, а боевики "к утру были рассеяны". Со слов арабских телеканалов, активно занимающихся нашим Кавказом, потери бандитов составили два человека.
   В столице Дагестана Махачкале десять боевиков ворвались в жилой дом, где до самого утра держали оборону. После, потеряв трех человек убитыми, отступили.
  
   23 июня 2004 года. Среда.
   Пожаловав вчера вечером на блокпост, я застаю такую картину: на лавочке перед блоком отдыхают душой Червивый и Ахиллес. Оба уже "готовы", но при моем появлении открывают второй пузырь. Подмигивая и похохатывая, они после каждой стопки распевают мультяшную детскую из "Бременских музыкантов":
   - Мы к вам заехали на час!..
   Когда утром в отделе разбирались с бежавшей ночной сменой, Безобразный "ровно на час" заткнул дыру на дороге двумя русскими контрами, пообещав прислать после разборок наряд. К вечеру стало ясно, что час плавно перерос в сутки.
   "Конец блокпосту", - понимаю я. Сначала здесь сутками работал ОМОН, потом худо-бедно мы в день проверяли машины, затем блок перестал действовать на дороге, с него стали сбегать по ночам, и вот он превратился в кабак.
   Обычно, оставаясь здесь на сутки, мы выставляли на "кукушке" - втором этаже блокпоста, своего часового, разделив на троих или на четверых ночь. Сегодня не будет никаких часовых. Ахиллес еле тащит огромную свою тушу и, дойдя до кровати, бухается на сетку, которая тут же проседает чуть не до пола. Червивый - парень сознательный - шагает к лестнице на "кукушку" и не ногами, а с помощью рук хочет подняться. Он что-то лопочет под нос. Я прислушиваюсь: "Охранять буду... Охранять..." Из комнаты, где пал Ахиллес, доносится громовое:
   - Мы к вам заехали на ча...
   И вновь тишина.
   Я снимаю Червивого с лестницы и увожу в комнату спать. Попавшим под руку барахлом: столом, рваной кроватной сеткой, табуретами и металлическим листом я заваливаю вход со стороны города. Второй вход с тыла, со стороны ОМОНа, давно намертво замурован последним. Не собираясь себя охранять, я бросаю "кукушку" и, собрав огарки свечей, усаживаюсь при их романтическом свете за маленьким деревянным столом.
   Тихо у нас в блокпосту. Коптят черным дымом огарки, изредка вздрагивают на границе светотени Червивый и Ахиллес. Примолкли и не бегают крысы, пропали от дыма все комары, не пилит душу сверчок. И даже по-другому, как-то не всерьез, воюет за стенами город.
   Выпустив на свободу все чувства, я принимаюсь писать.
  
   ВЕЧЕР ГОРОДА ГРОЗНОГО
   Войдет в безрадостный мой дом,
   Без стука, без звонка,
   Давно обжившаяся в нем
   Холодная тоска.
   Войдет, чтоб вместе загрустить
   О прожитом, былом,
   И раны вновь разбередить
   О некогда святом.
   Я загляну тоске в глаза
   Пустые без души.
   Давно не радуют меня
   Их бледные огни.
   Воспоминаниям она
   Ведет как прежде счет.
   Да вот у прожитого дня
   Нет в будущем забот.
   Ни звука вновь не проронив,
   Спрошу у ней совет.
   Хоть знаю, что не прозвучит
   В безмолвии ответ.
   Мы тихо сядем у окна
   И, головы склонив,
   Молчать вновь будем от темна
   До утренней зари.
   Вздохнув, она не торопясь
   Посмотрит на порог,
   Где дверь открытая в сенях
   К себе уже зовет.
   Оставив свой тяжелый след,
   Тоска из дома прочь
   Уносит сумрак свой. Но свет
   Бессилен мне помочь.
   Я долгим взглядом ее тень
   Устало провожу.
   Ушла она. И новый день
   За окнами я жду.
   Но день пройдет и снова тьма
   Окутает мой дом.
   Я также жду и не до сна
   И тихо за окном.
   Но настежь двери отворя,
   Я встречусь вновь с тоской.
   И вздрогнет дом, когда она
   Войдет в его покой.
  
   На столе стоит горячая лужа воска. Захлебнувшись, потонул в ней последний огарок свечи. Сквозь щели криво уложенных плит дохнул синий рассветный туман. И утро разгромило ночь.
   Меняет нас Дохлый и Рафинад. Коротки последние новости: половину нынешней ночи отдел простоял в обороне; в Курчалоевском районе боевики захватили село Автуры.
   До вечера я отсыпаюсь за ночь. Мне снятся дешевые, по полсотни за штуку, проститутки. Одна берет сразу сотню рублей, и не собирается возвращать сдачу. Она хватает меня за руку и долго водит по каким-то мрачным военным коридорам. Они тянутся без конца, эти холодные бетонные катакомбы, где, наконец, у меня проходит терпение, а проститутка устаивает скандал. "Давай мои деньги!", - напираю я на неё. "Мог бы побольше потратить!", - визжит моя гетера. На крик с других коридоров набегает толпа - десятка два сутенеров и проституток. И все на помощь моей. Они с угрозами окружают, достают кулаки, и сейчас будут бить... Моей ярости нету предела. Обманули!.. Поверил, деньги отдал, а меня обманули!.. Я дергаю с плеча автомат, и луплю очередями в толпу. Кто-то пытается убежать, догоняю и добиваю... Никто не уцелел. Перевернув труп проститутки, из кармана брюк достаю у нее сто рублей. По коридору топот - летит новая толпа проституток и сутенеров, уже с оружием, уже со стрельбой. Надежда только на ноги и я все силы вкладываю в бег. Я бегу по Грозному в сторону Минутки до красноярского отряда ОМОНа. "Вали, вали, вали их!!!.." - устраиваю я истерику у ворот. Земляки не спрашивая, кто обижал участкового, высовывают два пулемета, и разносят в рванье это сборище прощелыг. Обману и беспределу положен конец.
   Перед вечерним построением я руковожу полномасштабными учениями по написанию участковыми чеченцами липовых административных протоколов, за которые здесь каждый вечер вздергивают на рею.
   - Все данные с потолка!.. Паспорта соседних республик!.. Никто не проверит!.. Передовой опыт! - убеждаю я публику. - Проверено в Барнауле!
   Кто-то неуверенно замечает:
   - Но здесь ведь не Барнаул...
   - Вот-вот! Бардака еще больше! - соглашаюсь я...
   Учения не приносят особых побед. Только двое проявляют заинтересованность, а остальные опасаются перемен.
   - Тебе хорошо, - выдает причину Пророк, - Ты вчера приехал, а завтра уедешь. Кому ты нужен со своими протоколами?.. А мы здесь всегда.
   Еще позже Безобразный собирает с каждого участкового по сотне рублей на подарок подполковнику Рэгсу. Повод для подарка - это самое недавнее звание подполковника. А причина подарочной деятельности - ужас остаться позади других служб, уже расставшихся со своими деньгами, и впасть этим в немилость.
   Чеченцы возмущены:
   - А мы будто в большой милости ходим!
   Каждому жалко копейки для болвана-карьериста. Но, скрепя сердце, мы выворачиваем перед Рамзесом карманы.
   Вот так я расстаюсь со своей сотней, за которую сегодня положил в боях половину Грозного.
   Кстати, само выражение "подарок для Рэгса", не предполагает подарка, как такового. В самом деле, что купишь на жалких три тыщи рублей?.. А никто и станет усложнять себе жизнь, что-то искать. Эти три тыщи просто дадут в руки Рэгсу, как взятку - вот и подарок. А он еще посчитает и сравнит с "подарками" от других служб. Но в принципе, любая разница в сумме ни на что не влияет. Никаких "милостей" никому не видать...
   Смысл кормить паразита?.. Нет смысла. Традиция.
   Набрав на рынке таблеток от комаров, я начинаю сбор на блокпост.
   Во время ингушского набега боевиков погибло сто человек, из них половина - сотрудники милиции.
  
   24 июня 2004 года. Четверг.
   В ОМОН я прихожу уже к полночи.
   Мы сидим на краю плаца, расставив на скамье пиво и остывающий ужин - зажаренные на противне ломти свинины. Чеченцы-охотники стрельнули в лесах кабана и, дешевле говядины, продали ОМОНу. Этим путем и прибыл на наше застолье деликатес. У Медузы прошел день рожденье, Иван Грозный обожает тьму, а мне нужно просто скоротать этот год. И вот мы сидим на краю плаца, все те, кто не спит по ночам. Столбы лунного света ходят по бледно-голубому выметенному асфальту. У бака пищевых отбросов скользит серая пугливая тень - приблудная псина с улиц голодного города. Провисшая баскетбольная сетка бесшумно качается на проржавелых пальцах столбов. Домашняя, сонная тишина кочует по тихим, задумавшимся постам. Лишь оклик сменяемых часовых тревожит великое молчание ночи.
   - Жаль пиво, не водка... - оставляет Иван Грозный железную кружку. - Я в Красноярске попал на прогулочный катер, захлебнулся там водкой, и умер в каюте... А потом, как очнулся, раз пять к трапу такси вызывал. Ни одно не доехало. Катер где-то на середине реки стоял...
   Но это не прибавляет веселья. Наоборот, какой-то ностальгической грустью всплывает в нашем сознании Енисей - могучая река, что катит и катит огромные массы воды к холодным пустыням северных морей...
   Без пользы проходит жизнь, и еще какие-то черти притащили сюда эту полную ностальгии ночь.
   Да, жаль пиво, не водка, и мы вряд ли тронемся в город искать приключений...
   Я ухожу на блокпост. Тишина остается в отряде и кончается со слабым скрипом ворот. Здесь у дороги, в каких-то двух шагах от ОМОНа проходят совсем иные сценарии ночи. С развалин Дома Быта, из черной его "зеленки", тянет мокрым прелым листом и сочным запахом нефти. Над его одиноко поставленными колоннами несется низкое, налитое дымом небо. За Минуткой затапливают улицы струи прожекторов, вдоль Романовского моста падают зеленые звезды ракет, и, где подвернется, играет убойную заводную мелодию музыкант-пулемет... Обеспощадивший сердце город! Где люди стали волками, а волки уступили им в зверстве.
   В нижней комнате блокпоста чадят таблетки "Комбат", стоит затхлый задымленный воздух. Присев по краям кровати, Червивый и Дохлый, не брезгуя, тянут желтое теплое пиво. Я бросаю на лицо "бандану" и, прикоснувшись к подушке, "отплываю от берега"...
   ...Еще веря во что-то, мы до трех часов дня ходит вокруг блокпоста, заглядываясь на все проходящие мимо машины. Но ни одна не привозит нам смену. Гаишники собираются в кафе на обед, а я собираюсь домой. Своё время - ночь, я сполна отстоял, а на остальное плевать. Червивого с Дохлым не меняют уже две недели, и это грозит затянуться на целую жизнь. Давным-давно поставили их на блокпост, полным-полно указали задач, да крепко-накрепко велели держаться. Их начальник - местное убожество со звездами подполковника, отправил сюда двух русских и, обрадовавшись честностью последних, немедленно стер их из памяти. На гаишников жутко смотреть. Краше в гроб кладут. И были скелеты - сейчас только тени. И без того в пыли на дороге - сейчас целиком черного цвета. Они по переменке стирают рубашки, и пока сохнет у одного, другой стоит на дороге. Не берут взяток с водил и перебиваются единственным за день обедом. Ну, хватает еще на пиво и семечки... А, как тут не пить, при такой вот судьбе?..
   Я предлагаю обоим восстание, а при его неудачном исходе, поход в приемную к Тайду, который хоть и беспримерный злодей, а, наученный горьким опытом в межчеченских сварах за власть, к нам, русским, относится во многом получше, чем любой его зам. Но в гаишников нет стержня для мятежа.
   - Да, рано еще... - переглядываются они.
   - Ну, и сидите, смерти ждите на своем блокпосту! - вспыхиваю я на обоих.
   Вечерний развод в РОВД. Прикидывая на кого положить строгий глаз, по крыльцу болтается Рэгс:
   - Вот я смотрю, некоторые сейчас в строю улыбаются... Вот, я их запоминаю! Вот запоминаю!.. Те, кто сейчас улыбаются, сегодня же будут наказаны! Им всем будет объявлен выговор!.. Вы, не думайте, что если я к кому-то хорошо отношусь, то ему ничего не будет. Нет. Сегодня он со мною чай пьет, а завтра я ему неполное служебное соответствие объявлю!..
   Приглушенное "Вот это да!" прокатывается по рядам. В конце строя участковых делится своим наблюдением Киборг:
   - Много перевидал я в жизни дерьма, но после сегодняшнего - всё ерунда.
  
   25 июня 2004 года. Пятница -
   26 июня 2004 года. Суббота.
   Участковых отправляют на "пять минут" встретить на 29-м блокпосту Новосибирска прибывающую делегацию ООН. То есть, тупо встав на обочине, вовремя замереть, когда мимо на всех газах пролетит эта самая "прибывающая делегация".
   Новосибирцы почти земляки. Я с Алтая, а Хрон с Кузбасса, и нас обоих тащат в блокпост. Сев у бойниц, мы до обеда следим за дорогой, не напрягаясь по службе. ООН где-то носят по республике черти, и ее мало волнует Грозный. На дороге варятся на солнце шестеро бойцов Новосибирска - толстенные истуканы в "сферах" и бронежилетах. Они не ждут делегаций и занимаются привычной рутиной - тормошат грузовики, легковушки, автобусы, листают затрепанные контролями паспорта. Совсем нету тени. Солнце стоит вертикально и, если будет падать, свалится на блокпост. Изредка поддает легкий ветер. Но всё, что вокруг, все руины, давно значатся туалетами и помойками, и только прибудет ветер - мы задыхается от вонищи...
   Меняются смены. Кто-то из командиров ведет нас на обед.
   Путь до ОМОНа проложен через громаднейшую трубу, где, сложившись на треть, идешь сотню шагов по бетонному лабиринту. На выходе из трубы перед тобой встает не придуманный Замок Иф - бетонная тюрьма с забитыми наглухо окнами, в железных кружевах ржавой колючей проволоки. Вечная лежит пыль на ветхих мешках бойниц, как седой пепел потухших костров. Прохладно и сухо в больших коридорах всех этажей. По лестницам ходят полураздетые загорелые мужики, полные будних забот, и земного спокойствия. Они даже не оглядываются на двух пришлых, севших в столовой.
   Мы опоздали к раздаче и, получив лишь остатки, хлебаем водянистый гороховый суп, да размазываем по тарелке детскую порцию гречневой каши... Хрон рассеян и непостоянен. Оставив на мойке посуду, он поднимает со стола кепку и торопится к выходу. Дождавшись, как он шагнет на порог, я злоумышленно устраиваю в столовой скандал:
   - Да, этим участковым лишь бы пожрать!.. Они и жрут на любом блокпосту!.. В них ничего святого!.. Они автоматы за кашу сдают!..
   Поворачиваются и глядят на меня, как на дебила, омоновцы. Хрон тянет руку к плечу и... хвать, хвать... не обнаруживает там автомата. Тот стоит у стола, забытый после обеда.
   Шутка доходит до остальных. На соседнем столе поперхнулись компотом. За другим вовсю философствуют:
   - Зачем автомат?.. Засыпал гороха - и бей из всех батарей!.. Газовая химическая... Геноцид всей Чечни...
   Растяпа шлепает за оружием через всю столовую, сконфуженный, как нашкодивший пес.
   Шутка, как шутка. Житейская. И Хрон на меня не в обиде. Мы вместе возвращаемся на дорогу за той же работой - ждать блудную клику ООН. Здесь "боевой" радиоканал оповещает нас о новом несчастье: через какой-то блокпост в город прорвались три "Газели", напичканные боевиками. Приходит командир ОМОНа и долго не может решить: удвоить наряд на дороге, или отвести стрелков, рассадив их в бойницах.
   На блокпосту появляются Бродяга и Ахиллес. Эти стояли на автовокзале, что за углом, на них вышли по рации с нашей дежурки, и объявили тревогу для всего РОВД. "Тревога для РОВД" может означать только одно - наличие в городе не пойманных боевиков. Обычно такая "тревога" всегда неожиданно, всегда в середине дня, и всегда на нее никого не собрать. Из ста пятидесяти штыков по такой вот тревоге в строй с усилием удается поставить лишь два-три десятка. Которыми после и затыкают весь городской район. Против трех полных "Газелей" боевиков, как сегодня, будут поставлены заслоны максимум из трех человек с задачей: схватить, обезоружить, доставить... в случае чего, добить...
   Но мы едем в отдел. Бойцы ОМОНа ловят попутный автобус и, наказав быть осторожнее, машут вслед широкими открытыми ладонями. Он уплывает за поворот, и теряется среди многих развалин - их не придуманный Замок Иф, откуда нам никому уже не выбраться за целую жизнь. Разве что хоть однажды заказать себе сон о том времени, когда ни тебя, ни меня, еще не захватил в узники этот город.
   Пока мы собирались, пока новосибирцы держали автобус, наконец, пока ехали, отыграла тревога. Все, кого удалось собрать - жалкую кучку милиции, повели невесть куда Рамзес Безобразный и Рэгс. Точно не в бой. Оба не способны к подобному. Могут лишь так, помаячить в не слишком опасных местах.
   У нас выход один: подаваться в кафе, ждать с моря погоды. Кто кофе, а кому и покрепче, заказываем мы на свой стол, собираясь долго держать оборону... Совесть не мучает никого. Велика беда - опоздать на тревогу!.. Небось, не войну проворонили... И беспечность с весельем в почете у нас за столом.
   Пересидев все возможные бури, что могли разразиться в отделе, при нашем появлении, верно подсчитав, что начальство тоже на износе от многих сегодняшних дел, в 17.00 часам мы поодиночке просачиваемся домой. Не примеченные проскакиваем в общагу и устраиваем сончас.
   На вечерний развод выкатывается из штаба Тайд. Не предвещает ничего доброго его вид. С раздутыми ноздрями и взглядом, полным огня, он долго и обстоятельно выдает последние разведданные: для нападения с субботы на воскресенье на наш РОВД, в город вошли до тысячи боевиков. На примете еще один райотдел - Старые Промыслы. Но наш удобнее для бандитов в плане отхода... Шутки шутить некому. Слишком уж серьезен Тайд. Его властью отдел с этой минуты садится на казарменное положение, с запретом кому бы то ни было его покидать.
   Я по обычаю стою в последнем ряду и наблюдаю за строем. Наблюдаю за спинами и вижу, как у некоторых опадают плечи. Опадают плечи и беспомощно крутятся головы. И тут же что-то нехорошее, что-то недоброе прорастает в строю. Как-то на глазах меняются люди, словно бросая привычные маски... Всё верно... Вдруг, как окаменели и стали чуть выше одни, и как-то обмякли, совсем утратили свою рослость другие. Эх, расстается с мужеством наш РОВД!.. Эх, безудержно начинает стареть!..
   Еще целые сутки до нападения, а как всё изменилось вокруг... Их видно сейчас, всех малодушных, их можно уже сосчитать. У одного бегающий короткий взгляд, он ни на что не смотрит, куда не глядит. Другой стоит молча с напряженным лицом, понимая, что виден всем его ужас, но ничего не может поделать. Третий, как заведенный, жует жвачку, проглатывая слюну. О чем-то втихаря шепчутся четвертый и пятый, да ищут друг друга шестой и седьмой...
   Все местные говорят не просто о нападении, а то, что, как пить дать, нападут, разорви их Иблис - наш Сатана. На рынке это вообще первая новость - там только и разговоров, что про налет, уже второй день.
   Предвидев панику и пораженчество, в отделе остается сам Тайд. Многие собрались бежать и для них это полновесная катастрофа. Изливая душу первому встречному, рядом со мной стонет гаишник Кетчуп, а голос весь на слезе: "Он-то о наших семьях не думает... Вот меня завтра убьют, а дети сиротами останутся..."
   ...Вот и ранняя ночь. Мы с Плюсом стоим под горящими окнами Тайда, опираясь на упертые в асфальт автоматы. Совсем темна правая сторона РОВД - окна подполковника Рэгса. Он всегда строго и предусмотрительно выключает свет, при одном только известии о движении на столицу боевиков. Очень аккуратный человек. Поглядывая в его сторону, я напеваю советский хит: "Еще косою острою в лугах трава не скошена, еще не все гранаты тебе в окошко брошены..." И делюсь с Плюсом вечерними наблюдениями, осторожно называя количество трусов в десять процентов. Но тот только смеется и мне нисколько не верит.
   - Да, здесь не десять, а все пятьдесят процентов дали бы стрекача!.. Или выбрали плен, - Плюс уверен в своих словах. - Ты, думаешь, здесь такие вояки уж собрались? Да, каждый второй - скрытый трус и шпион! Это они еще работают, потому что всё более менее так спокойно, а чуть накались в городе обстановка - в один день бы пол отдела недосчитались!
   Развивая тему, я предлагаю проложить на заднем дворе тоннель с выходом за пределы района, и устроить у люка продажу билетов всем желающим спасти свои шкуры. Вот заодно бы и посчитали, сколько здесь трусов. Плюсу идея безумно нравится и он, совсем в чеченском духе, радостно восклицает:
   - Представь, сколько денег бы заработали! Озолотились бы за ночь!
   Но я кровожаден к измене и готовлю несчастливый конец:
   - Ты бы с этого конца билеты им продавал, а я бы на том валил их по очереди!
   Мы, как лошади, ржем на плацу, забыв про начальство. В этом чеченце я уверен, словно в себе самом.
   ...Полночь. Держать подступы к РОВД нас распихали как можно повыше по всем близким зданиям. Судьба с Хроном сводила меня весь день, и вот ночью, нам с ним и Воину Шахиду досталась крыша районной Администрации. Разрушено до безобразия здание районного суда и, при отсутствии крыши, сели в куче его обломков опера уголовного розыска. Наряд участковых исследовав кровлю соседней школы, нашел, что она не годится для обороны, и не вышел на пост.
   По громадной деревянной лестнице мы с Хроном лезем на крышу, оставляя на земле, сменяющего нас в 03.00 часа Шахида. Здесь не просто ничто не расположено к обороне; наша позиция - продавленное плоское поле, с двумя низкими, до колен, кирпичными кладками, длины которых не хватит вытянуться в свой рост. Одна мина из миномета - и гуляй душа поэта!..
   Делать особо нечего. Хрон, вытянувшись, лежит на теплом ковре рубероида, открыв в небо глаза. Я, сгорбившись, как на молитве, работаю над банкой гречневой каши. Все впечатления от вечернего возбуждения давно прошли и надо что-то думать про сон... Но мы не успеваем и заскучать. По улице гаснет свет. Тьма, которая только что была лишь кошмаром соседних дворов, накрывает весь мир. Никто не верит в случайное отключение электричества. Хрон кладет руку на автомат, подтягивая к себе. Я с одушевлением ожидаю развязки:
   - Вот и гости пожаловали!
   Над нами взрывается небо. Кривые белые молнии губят ночь, и тысяча громовых залпов, калеча слух, лопаются над крышей. Ливень, забивающий ливень падает на землю, как статуя в час землятресения... Какие-то секунды - и с нас можно выжать по бочке дождя... И вот, тяжелые и неподвижные мы сидим, вытянув ноги, в негодном своем окопе по пояс в воде. Некуда приткнуть автоматы, и они безразлично брошены в лужу для полной свободы. Нас больше не вдохновляет атака, что может начаться сейчас. Нам всё равно. Этот ливень охладил всякий пыл и швырнул в воду и грязь самое святое - оружие...
   ...Идет третий час дождя. Летают по небу ярые молнии. Мы молча сидим, глядя перед собой, просто забыв, каким раньше был мир. Как будто так было всегда: буря над крышей, где, растеряв оружие, маются два неудачника, как черти в болоте. И вокруг ничего, кроме воды.
   Знали бы наши мамы, как мы живем, они бы в минуту примчались сквозь дождь, забрать нас отсюда...
   Дождя хватает на всю нашу смену и не достается другой. Мы покидаем крышу - поганую топь, где вперемешку с мелкими листьями плывет голубиный помет. Остается в машине и не желает наверх Воин Шахид. Что ему делать в том лягушатнике?.. Мы с Хроном бредем в отдел - две промокшие курицы, которым время высушить перья. Переодевшись в сухое, заново возвращаемся в Администрацию, стучим в двери, и нам отворяют три местных гвардейца - охрана из сотрудников чеченского ВОХРа. Они запускают нас ночевать, и в отсутствии спальных мест предлагают всё здание; кто, где устроится.
   - Надо было сразу идти к нам, не лазить на крышу, - как-то по-простому говорит один из чеченцев.
   Нам давно не до споров.
   - Может быть... - киваем мы оба, и падаем спать на полу в приемной.
   В 05.00 Тайд строит отдел. Брошены на зачистку уголовный розыск и служба МОБ. Распущены по домам тыл, следствие, штабисты и паспортисты.
   Зачистка проходит, словно в тумане. Едем туда - я сплю, иду по улице - не поднимаю головы, жду, пока выйдут на оклик хозяева - вешаюсь на заборы.
   Конец зачистки. Я стоя сплю на обочине, когда к ней подруливает БТР. "Объедет", - думаю я, слыша, как машина сбавляет газ. Под ухом глохнут двигателя, и я открываю глаза: с брони машут руками и улыбаются какие-то незнакомые мужики:
   - Участковый!.. Жрать к нам ходить - дорогу не забываешь, а здесь встал - ни "здрасьте", ни "добрый день"...
   Земляков я признаю по озвученному ими паролю - "жрать". Кроме как в Красноярском ОМОНе, в Грозном меня не кормят.
   В РОВД я назначен в СОГ, и едва доношу до кровати ноги. Ни выезда до самого вечера и я, как мертвый, лежу в простынях...
   ...Отдел ждет нападения.
   Кто-то ковыряется в замке дверей. В комнату проскальзывает Ара. По привычке, не разуваться, он молча ложится, свешивает над полом ботинки и, раздувая ноздри, мечет во по сторонам яростные взгляды. Ара просто взбешен коварством судьбы! Сегодняшней ночью его запросто могут грохнуть, вместе со всем отделом. Да, к черту отдел! Его, лучшего следователя паршивого этого РОВД, нынче убьют!.. Не будет больше следователя Ары!.. Никогда!.. И в голове "робкого грузина" сейчас идет лихорадочный мозговой процесс по спасению с гибнущего нашего "Титаника" только одного пассажира. Будь его воля, Ара за мгновенье бы собрался на Северный полюс, где счастливый и дослужил бы оставшийся срок.
   ...Ждет нападения отдел. Как-то совсем уныло, как-то совсем плохо с настроением у людей. Все молча ходят из угла в угол, не зная, толи драться, толи бежать...
   Эээх... И без того тоска, еще и трагедия...
   В кабинете участковых собирается вся наша служба. Не знаю почему, но мне хочется внести еще больше мрака. Поочередно загибая пальцы, я нагнетаю и без того тяжелую обстановку:
   - Окопов нету совсем - раз; боекомплект отцы-командиры предусмотрительно нам не выдали - два; подмоги не будет - три; наше самое тяжелое вооружение - гранатомет - четыре; многие ненадежны - пять. Как нам держаться - непостижимо!
   Спорить тут не с чем и гробовое молчание стоит в кабинете. Кто-то украдкой разглядывает товарищей, кто-то смотрит перед собой и не видит других.
   - Все умрут, - ставлю я окончательный диагноз.
   На это коротко и дерзко усмехается Плюс, спокойно кивает Пророк, утвердительно дакает Гарпия и трусливо стреляет свиными глазками Рамзес Безобразный. И откуда-то слышится негромкое и неуверенное:
   - Ты, может, не прав...
   ...А мне хочется, чтоб хоть однажды я оказался прав. Хочется, чтоб перебили весь РОВД. Уж слишком ничтожно живем мы для Грозного.
  
   27 июня 2004 года. Воскресенье.
   Кровавое воскресенье 2004-го...
   Фразу эту, "Кровавое воскресенье", выползая из штаба, обронил вчера Рэгс. Я глумился над ней целый день. Подкатывал к первой попавшейся личности и сердечно предупреждал: "Завтра кровавое воскресенье. Смотри, не забудь!"
   И вот без боев пролетела суббота, и сдвинулись за полночь стрелки часов.
   Крепкоголовый Рэгс, назначенный Тайдом главным за оборону, по своему, а значит, тупее некуда, распорядился мандатом. Известно, что у него дупло в голове, и он бестолково распылил силы. Огромную толпу Рэгс загнал охранять саму цитадель - штаб. Еще бы! Он ведь там и будет пережидать атаку. Десяток бойцов послал в авангард - всунул в здание Администрации и районного суда, еще десяток загнал в школу на левом фланге. А на остальное просто не хватило людей. Огромные дыры в обороне - два фланга и тыл, бросили на авось.
   Втроем, с Гарпией и Саламом, я брожу по необъятной территории заднего двора. В последний момент Рэгс вспомнил про обчищенный тыл. Не забыл и про фланги: их заткнули пятеркой участковых и пэпсов.
   Вряд ли стоит надеяться на бой во дворе. Нам втроем не удержать этих стен. У нас нет даже окопа. А Тайд так никому и не выдал дополнительный боекомплект.
   Ночь длинна и смерть приближается медленно.
   Сначала мы еще ходим вдоль линии обороны, а после из тьмы выныривает неразлучная пара - Плюс и Пророк, которые, наконец, успокаивают нас и садят на землю:
   - Сегодня лучше не спать. И мельтешите поменьше.
   Плюс тянет меня в сторону и шепчет под ухом:
   - Долго не простоите. Сможешь пробиться, уходи со двора. Уходи, не оглядывайся...
   ...Мы ждем. Просто сидим и ждем своей доли. Спроси любого, какой, и он скажет: "Смертной". Да только не для себя. Каждый мечтает, что именно он останется жив. Даже если будут убиты все остальные. Никто не верит в чудеса, а всё равно молится только на чудо.
   Чертов Плюс! Выбил из колеи... Пришел, нашептал... будто заранее знает, кто обречен...
   Плюс притащил сюда страх. Он ушел, а последний остался здесь. И вот страх, словно женщина, садится ко мне на колени, расстегивает рубашку и уверенно нащупывает пальцами сердце. И, кажется, оно перестает прыгать в груди. А только сжимается и сжимается, словно решило исчезнуть совсем. И мне бы не умереть от страха живьем...
   Но я не могу вечно бояться. И вот является ненависть. Она разгоняет все ужасы, и теперь я жажду боя и крови. Теперь я хочу одного - беспощадных убийств.
   И вот в эту ночь, когда на счету каждый ствол и боец, когда со стороны КПП вот-вот запоет "Аллаху акбар!", делает свой ход дежурный Валидол - известный раб Устава и Присяги. Ему только что сообщили, что на соседней улице похищен неизвестными человек, и Валидол в момент создает суматоху. По казенной привычке исполнять, он трубит сбор СОГ и строит нас перед дежуркой. Выезд на адрес! Не для защиты кого-то. Человек-то уже украден, и сейчас ему не помочь. "Для сбора материала по преступлению..." Для десятка казенных бумажек, что можно собрать и с рассветом.
   Мы ошалело стоим перед УАЗиком, вся группа из шести человек, и думаем, что всё это грубая шутка. Что сейчас выйдет Тайд и спасет нас от неминуемой гибели.
   - Согласовано с начальником, - говорит Валидол и торопит еще на посадку.
   Вокруг стоит весь отдел. Молча, как в усыпальнице. И каждый счастлив, что едет не он. Кто-то хочет протянуть для ободрения руку, но вовремя одергивает, чтоб не накаркать беды.
   Мы едем в "таблетке", как в лес к Робин Гуду. Дебилы, не имеющие мужества отказаться, потому что объявят трусами ...Проплывает одна руина, за ней другая и третья, отходят во мрак деревья. Никто не стреляет по нам. Едва держат нервы. Ну, где они, эти твари, что из тьмы должны убивать?. Неужели хотят взять живьем?..
   Вот и адрес. На дворе стоит бабий стон. Следователь с экспертом собирают материалы, а я валяюсь в придорожной канаве, наведя ствол в глубину улицы. По другую сторону, прильнув к тополю, маскируется Пророк.
   За моей спиной хлопает калитка, и на тротуаре встает взрослая женщина, поднятая суетой в соседнем дворе. Она кутается в халат и, колеблясь, делает шаг, наступая мне на ботинок. Легко переступает и остается на месте.
   - Да, что же такое... - еще боится она отойти от калитки.
   - Вы, тетенька, не волнуйтесь. С милиции мы, - слышит она голос с земли.
   Ее подводят ноги, она охает и садится на корточки.
   - Русские, русские, - нахожу я сразу, что нужно сказать.
   Тетя подбирает халат и идет к потерпевшим. Туда же подходят другие тети с соседних дворов. Им нечего сильно бояться. Воруют-то мужиков. Как и сегодня.
   По дороге домой, Пророк знакомит всю группу с моей ситуацией: "...Смотрю, нигде его нет. А он в канаве валяется, а по нему бабы табуном ходят".
   Бросив машину, я плетусь на место своей обороны - задний двор РОВД, где, упав на голые доски, закрываю глаза. Пусть занимаются войною другие, у кого не пропало желание. Мне всё равно, наступит ли утро...
   Через час по второму кругу собирается СОГ. Вернули похищенного. Просто фантастика после того, как приезжала милиция. Обычно на практике все похищения имеют печальный конец, если родственники подняли шум до милиции. Человека где-нибудь по-тихому шлепают, и уже не доищешься. Но иногда всё можно предотвратить, тупо смолчав. Преступники сами выходят на родственников. Или просто отпускают жертву за ненадобностью. Поэтому многие такие вот "кражи" заявляются через два-три дня после налета. Когда уже нет надежды. А кто ворует? Да, кадыровцы для добычи информации или из мести, наши русские для той же информации или по наводке, и местные мелкие банды, которым не хватает денег на жизнь. И ото всех, и с выкупом и без выкупа, редко кто возвращается.
   А зачем лететь туда нам? Естественно, поскорее зафиксировать всё на бумаге! Такое нельзя отложить до утра. Тем более, что ездили первый раз - не убили, осталось кого отправить и во второй. Группу вновь собирают на смерть и не могут дождаться лишь участкового, напрасно вызывая его по громкой связи. Я сплю на посту, а меня ищут везде кроме передовой. На замену вызывается Плюс, и меня поднимают лишь в 05.00 утра по общему сбору.
   Нападения не было. Отдел гремит оружием и строится на зачистку. Мне достается инженерная разведка.
   От всех этих мероприятий, от недосыпа, я еле волоку ноги. Старший разведгруппы, комендантский майор, молча указывает на кунг ЗИЛа. Через минуту, вцепившись в узкую деревянную лавку, я сплю в грузовике. И даже не слетаю на кочках.
   Конец "кровавого воскресенья"... Уставший маяться день повис на осине Иуды. Взлохматив кроны, побежал по широким листьям свежий вечерний ветер. Остались в живых все трусливые, и не прибавилось на земле храбрых.
   Сегодня подорвали замкоменданта Старопромысловского района. Фугас взорвался в кафе, где тот постоянно обедал. Офицер погиб на месте.
  
   28 июня 2004 года. Понедельник.
   Еще одна ночь на нервах. После дневных зачисток люди не держатся на ногах. А здесь усиления, секреты, заслоны... На дальних постах слепнут от бессонницы глаза часовых. А врага всё нет!
   Чеченцы, полным составов оставленные в РОВД, лежат по двое-трое вповалку в машинах, на столах в кабинетах, в металлоломе списанной техники.
   Однако, если пересчитать, окажется, что здесь не хватает кое-кого... Естественно, самых отважных.
   Вчерашней ночью все-таки бежал из отдела Рамзес Безобразный. С наступлением темноты, он недолго шатался между заведомыми покойниками и напрасно просил у Воина Шахида радиостанцию. Безобразный пытался обеспечить себя связью, чтобы, сидя дома за печкой, слушать, как добивают других. Не получив от Шахида ничего, кроме кукиша, Рамзес пожаловался часовому на КПП, что ему, мол, негде прилечь, и с риском для жизни, он заночует в своей "девятке" за охраняемой территорией. Через минуту, сидевшие в руинах суда опера, наблюдали, как поспешно отчаливает от стоянки машина заместителя Рэгса.
   За два дня до этого Безобразный торжественно клялся этим же операм, что в случае начала войны, первым встанет под пули, первым поднимет на бой остальных.
   На утро после побега, Рамзес на любые вопросы чеченцев без стеснения отвечал, что уехал домой из-за отсутствия автомата. Который он предусмотрительно для таких случаев не получает.
   На протяжении дня я, нет, нет, а периодически заглядывал в лицо своему начальнику, пытаясь разглядеть хоть слабый, но стыд. Не разглядел. Только тупой взгляд наглых глаз, да, плохо скрытая, торжественная улыбка.
   Не ночевал в прошлую ночь и Неуловимый. Тот самый бездельник и трус, что в мае был выставлен Тайдом на пенсию, а вот неделю назад практически воскрешен из мертвых местным судом. Труды Неуловимого не пропали даром. После своего изгнания, после того, как его оторвали от "кормушки" - милиции, он развил бурную деятельность во всех инстанциях. Писал слезные жалобы в МВД Чечни, бился в двери Республиканского Суда, совал в чьи-то жадные лапы долларовые взятки, да припоминал на каждом углу о "демократии" и "правах человека". И на те! В течение месяца вернул себе должность! Решение Тайда об увольнении признано недействительным.
   Отсутствие Неуловимого на передовой объяснялось той же причиной, что у Рамзеса: участковому не дали оружия. Вечером того дня он просил у оружейника-старшины Марата автомат, да встретил отказ. Насквозь зная этого прощелыгу, Марат верно истолковал вдруг, ни с того, ни с сего, проступившую у участкового любовь к Родине. У Неуловимого нет Родины. Ни Чечни, ни России. Вторую войну он отсиделся в лагерях беженцев в Ингушетии. Еще и потом хвастался мне, как бегали за ним бабы, почти единственным там мужиком... Неуловимый просил автомат, потому что нет дома оружия. Может, какое и спрятано, да точно не АКМ. А получи он его, трясся бы с ним за печкой, как и Рамзес. О несомненности его бегства говорит то, что судебное решение о восстановлении в должности уже есть, а вот приказа о назначении на эту должность еще нет. А потому нечего Неуловимому тут защищать.
   Бежали еще несколько человек, но я их почти не знаю, а потому не назову причин такого позора.
   Утром появляется в службе, проболевший полмесяца Тамерлан. Униженные правлением Безобразного, мы от души радуемся возвращению сурового и справедливого командира.
   Я сплю до обеда, а после раскладываю на табурете разобранный по частям автомат. "Эх, - сокрушаюсь я. - Совсем застоялся без работы, мой друг..."
   В комнате возникает Павлин и, приметив надраенные до блеска железки, тоже решает почистить оружие. Снимает его со стены, открывает крышку коробки, и я ахаю плачевному состоянию механизмов:
   - Да у тебя в автомате, как в лесу! Животных разводить можно!..
   Павлин, собирая тряпкой волос и ржавчину, не торопясь, рассуждает:
   - Мне вот некогда оружие чистить. У меня всё работа, работа... Я, знаешь, люблю после работы отдохнуть хорошо, на кровати там поваляться, телевизор там посмотреть, пиво с водкой попить... Когда тут время для автомата найдешь? Я и дома в своем Волгограде его только перед проверкой чищу. Некогда мне!
   Павлин заканчивает с автоматом рекордно быстро, вешает его обратно на крюк и, забыв убрать промасленные тряпки, заваливается на боковую. И тут же храпит...
   Всё работа, работа... Отдохнуть некогда...
   Ближе к вечеру собирает своих участковых и пытается взяться за старое Тамерлан:
   - Опять никакой работы... Я понимаю, что начальник болел, и не кому было с вас спрашивать, - он брезгливо косится на Безобразного, что, как высшее руководство, присутствует при разносе. - Но, где ваша совесть? Совесть-то ваша куда ушла? Вы даже протокола не пишите! Уже не пишете!.. Ты, сколько составил за месяц?.. А ты?.. Ты?.. - без разбору тыкает пальцем в толпу Тамерлан. - Нисколько, я говорю!.. Чтобы сегодня же каждый сдал по четыре! Чтобы у службы было сто этих протоколов!
   Рамзес бросает кусок пирога, что стоя жрет с подоконника, и хлопает кулаком по столу:
   - Миллион протоколов!!!
   - Вам, не на кого равняться! - продолжает своё Тамерлан. - Вы - куча бездельников! Вы боитесь ходить по участкам! Вон, в Заводском РОВД, участковый контрактник из Черноречья... Да, у него в месяц по два раскрытых преступления! Да у него в месяц по сто двадцать протоколов! И паспорта на участок заполнены! И все машины, и все собаки наперечет!.. Поехал туда с другими участковыми, обстреляли их, одного ранили, и ничего!.. Еще ездит! И не боится!..
   Окончен "прием" у Тамерлана. Мы выныриваем за дверь, и у всех мысли заняты только одним: суперучастковым из Черноречья.
   - Что там за спец такой? - уже на воздухе без адреса задаю я вопрос.
   Рядом дает отмашку контрабас Заяц:
   - Знаем мы с Хроном этого участкового. Видали однажды. Они туда за какой-то ерундой поехали, вроде паспортов этих, или протоколов. Действительно обстреляли и ранили. "Хрен, - говорит, - я больше бумажки буду марать!.. Ради чего? Я пока еще раненых министров не видел. Ни с Москвы, ни с Грозного". Нормальный парень, - подводит Заяц итог.
   Я ухожу в каморку и до развода горбачусь на План - шью четыре липовых протокола. "Мы тоже не видали побитых министров, хоть и служим, дай Бог, - солидарен я с участковым. - Но у нас проще. Мы по участкам не ходим..."
   Вчера на Ханкальской-Гудермесской подорвали инженерную разведку ВВ. Без потерь.
  
   29 июня 2004 года. Вторник.
   ...И снова долгая ночь ...И снова посты, секреты и, видно, совсем презирает нас враг. Настолько, что даже трусы последних дней прибавили духу. Они выровняли свой рост и, наконец, стало чувствовать ухо их неслышные прежде шаги. Они по-прежнему бегут с РОВД, уже не от страха, от неудобств. Дома ждут жены и белые простыни.
   Всю долгую ночь с беззвездного неба сыплется мелкий невидимый дождь. У него такой живой, такой свежий запах, что не хочется уходить под крышу. Дождь остужает горячие камни руин, и смывает с городских улиц последнюю кровь. Где-то вдали гремят канонады и непостижимы сквозь мрак их грубые голоса. Но непривычно тихо сегодня в самом Грозном. Где в однажды освобожденных кварталах перевелась, как и не было жизнь. Остался лишь он - обезлюдевший город, с равнодушными облаками - единственной кровлей над головой.
   В 04.30 утра дежурный Капитан Кипеж и Рэгс строят на зачистку дежурные силы: пэпсов, гаишников и участковых. Самое время бы посчитать, да поискать тех, кто сбежал или просто схалтурил, не выйдя на плац. Но Рэгс прекрасно осведомлен о статусе среди нас собственного авторитета и не делает этой ошибки. Отправь сейчас собирать других - не вернется и половина. И без того из добрых семи десятков едва наскребли только три.
   На плацу мы строимся не меньше пятнадцати минут. Все вышли, как на прогулку, смеются и щелкают семечки, не понимая, чего так суетятся оба вампира - Кипеж и Рэгс. Никому нет дел до этой зачистки. Нас почти угрозами загоняют в автобус. Там мы еще пятнадцать минут щелкаем семечки или пытаемся спать.
   Что-то не так... Почему-то не трогается автобус. Все даже просыпаются и наставляют уши в открытые окна. А за окнами с воем мечется Рэгс: нет бензина! Еще не определившись с жертвой расправы, он пытается выяснить, как так получилось, что люди остались без заслуженной ими зачистки и, почему с вечера не приготовлен автобус. Какой-то шустрый пэпс кричит из салона:
   - Это всё Кипеж виноват! Он дежурный, он и ответит!
   Кипеж, при одном упоминании своего имени, почти теряет сознание. Он скорее бросится в пропасть, чем возьмет на себя любую ответственность. И вот дежурный начинает громко икать, когда к нему приближается Рэгс. Последний, наконец, нашел на ком отыграться, и уже визжит перед Кипежем, обещая крупные беды по службе.
   Кипеж прямой, как палка, что-то лепечет в ответ:
   - Это не я виноват... Не я виноват... Я тут вообще не при чем... Моё дело всех разбудить... а машину... машину... - от отчаянно соображает, как соскочить, и развернувшись на каблуках наводит палец на молодого чеченца. - А машину водитель должен был приготовить!
   Наступает нешуточный накал страстей. Рэгс отодвигает от себя Кипежа и, точно уже разобравшись, кто виноват, приближается к водителю пэпсу. Тот стоит с большими глазами у своей развалюхи, вообще не понимая, что происходит.
   - Я первый раз слышу про эту зачистку, - разводит руками водитель. - Кто мне сказал про бензин?.. Я вообще по команде Кипежа полночи на посту простоял...
   А в салоне развалюхи сидим мы и, устроив галдеж, стараемся подольше продлить это цирк. Рэгса, наконец, настигает исконная его болезнь - острая нехватка мозгов.
   - А, ну, замолчите! - откидывает он на затылок фуражку. - Вы меня уже совсем запутали! Я уже сам не понимаю, что говорю!..
   Тут же молниеносный ум Рэгса обращает внимание на то, что ни один сотрудник не посчитал нужным предупредить водителя, напомнив ему про бензин. А потому среди нас скрываются прямые виновники в приближающемся провале зачистки. Саботажники и провокаторы.
   Галдят все и помногу, подливая масла в огонь. Наконец на плацу появляется гаишник Покойный, обязанный своему имени потрясающей невозмутимости, и вносит ясность в скандал:
   - Виноваты не мы, и не водитель, что нету бензина. Виновато одно руководство, что, сложа руки, просидело всю ночь, не приготовив отправки.
   Не просто камень, а Тунгусский метеорит в огород Рэгса! Поперхнувшись от гнева, с тупым, как молот лицом, он не говорит - отплевывает на гаишника:
   - Да, ты кто?!.. Да, ты, что такое тут говоришь?! Да, ты, сегодня же будешь наказан за такие слова!.. Покойный, у тебя будет выговор!.. Я обеспечу тебе сразу два выговора!.. Я тебя и квартальных и премиальных лишу до копейки!.. Ты вообще без зарплаты будешь сидеть!..
   Утро у Рэгса испорчено окончательно.
   - Да, если нету бензина, вы вообще должны пешком идти! - визжит он, выкатывая глаза. - И идите! Идите, я вам приказываю!!!
   И мы, раз нету бензина, освобождаем автобус и шагаем на какую-то великую там зачистку.
   На КПП ждет еще одно чудо - заполошный начальник МОБ Временного отдела подполковник Масяня.
   Парочку слов про этого паразита. Бездарен, но безобиден. Является для Временного тем же непоправимым горем, чью роль у нас играет Рэгс. Никому не понятно, так же, как и в случае с Рэгсом, как Масяня дослужился до больших звезд. По рассказам временщиков, дома в Ханты-Мансийске Масяня сумел за полгода завалить всю службу МОБ, сведя к практическому нулю ее показатели. За что его в принципе и отправили в дальнее путешествие на Кавказ - всё меньше вреда. Здесь, толи желая по мелочи поквитаться, толи от избытка иронии, Масяня получил более чем смущающий позывной "21-й", которым его тактично "обидели" свои командиры ...Нужно ли говорить, что Масяня пользуется всеобщей любовью и уважением личного состава?
   И вот, сегодняшний день. КПП у чеченского отдела милиции. Масяня примчался прямо с места зачистки, так и не дождавшись нашего РОВД.
   - Вы, говорите, говорите в следующий раз! Я вам лично доставлю бензин! - как трагик ломает он руки.
   Заседлав личный транспорт чеченцев - иномарки и "Лады", мы летим на ПВР по Чайковского проверять у беженцев паспорта. На дело уходит лишь пара часов и вот, подняв на уши всех до младенца, мы оставляем за спиной полные коридоры людей. Сами плохо спящие, мы воруем покой у других.
   Наша команда поспевает на развод в РОВД в ту минуту, когда начинается долгое и нудное выступление Рэгса по делу о пропаже из отдела бензина.
   Больше никуда не задействованный, я ухожу к себе спать.
   ...На вечернем разводе, случившемся после утреннего без какого-либо промежутка, в конце строя я растираю белое от сна лицо. Сунув локоть мне в бок, уговаривает задержаться Плюс:
   - Ну, Ангара, ну оставайся... Не уезжай отсюда... Ну, где ты еще так поработаешь, как у нас?
   Перед строем появляется Тайд, сообщает всем о прошедшей на 56-й участок группе боевиков в двадцать стволов, вкатывает кому-то два выговора и, объявив о конце казарменного сидения, распускает отдел. Радостные, что кончилась пятидневная эта тревога, спешат по домам чеченцы.
  
   30 июня 2004 года. Среда.
   Вечер 29-го. Наконец заявляет о себе та самая банда с 56-го участка. В 21.00, когда уже все разъехались по домам, а осталась лишь контра с ночным нарядом, дежурный Лом поднимает по тревоге отдел. Все настолько серьезно, что Лом вскрывает комнату хранения оружия, вручает пэпсам два гранатомета и пулемета и, не в пример Тайду, сует каждому по две пачки патронов. Через полчаса после тревоги на связь с отделом выходят боевики. В открытом эфире они на своем языке несколько раз предлагают сложить оружие и поскорей сдаться в плен, иначе конец один: "будем резать, как баранов..." А Лом носится с рацией по постам, задавая одни и те же вопросы: "Что, вы, хотите?", "Давайте, договоримся?"
   Я стою между общагой и штабом и слушаю во все уши. И ничего не понимаю, ни единого слова. Ни ультиматума, что предъявляют боевики, ни ответной тирады Лома. Потому что ничего, кроме "Аллах акбар!" и "Салам Алейкум!", так и не выучил. Мне вообще кажется, что в эфире уже обмениваются последними оскорблениями и сейчас грянет бой. Однако Лом проносится мимо меня третий или четвертый раз и всё впустую. Я решаю ускорить события, пролезть в эфир и, вдоволь поматерившись, пригласить боевиков, наконец-то, подраться.
   - Дай рацию, Гарпия, - подхожу я к одной из бойниц.
   Участковый, глянув на горящее моё лицо, уже понимает:
   - Зачем?
   - Послушать...
   - По чеченски говорят, - убирает он в карман аппарат.
   Эх, Лом!.. Совсем обесцветил ты нашу жизнь...
   Лома - старого работягу милиции, никак не назвать паникером. Скорее наоборот, из четверых дежурных, это самый опытный воин. Лом побит жизнью, войною и горем. Сегодня у него за спиной жизни людей, которые можно сохранить, просто протянув время. Основные силы отдела распущены, придет ли помощь, еще неизвестно, трусы никуда не девались, отважные тоже наперечет. В основном серая масса. К чему рисковать при неполном раскладе?..
   Лом был прав. Похвастав, что за ними идут батальоны, погрозив притихшему врагу, боевики неохотно освобождают эфир.
   Еще позже в раскрытые настежь ворота всовывается тупое рыло комендантского БТРа, за которым крадется БРДМ. Под крики всеобщего одобрения броня катится на задний двор занимать оборону. Комендатура и Временный прислали в подмогу тридцать солдат и десяток временщиков.
   Нет совести у людей. И все, как один, разбегаются по тылам чеченцы. Кто-то, кто не боится, уходит в свои кабинеты, а кто потрусливей, летит до машины, а там и домой. Не дай бог вернутся боевики. Глядя на местных, тянется в общежитие контра...
   Как крысы разбежались защитники РОВД и, опустевшие их посты, занимают бойцы-срочники и милиционеры Ханты-Мансийска.
   Разложив во дворе костер, будто снова в походе, мы собираемся у огня: офицеры комендатуры и Временного, да два человека от контры, я и Сквозняк - замкнутый круг измотанных службой людей. У которых есть счастье в судьбе - хоть на одну ночь сесть у костра, чтобы, не спеша, перелистать в памяти прожитую жизнь.
   Сует первогодку свою флягу командир, и приказывает собрать остальные со взвода. И вот в сторону водовозки плывет колокольный звон, слышимый далеко по кварталу.
   - Больше шума - спокойнее будем спать, - прикуривает от углей командир.
   Дымят горелые головни, прыгают тени по лицам и брызгает конфетти искр огонь. Большое фиолетовое небо, с прожженными дырами звезд, виснет над головами, и всю ночь стоит над северным горизонтом узкая полоса зеленого света... Несутся годы, а мы, будто собравшись жить вечно, снова уселись к огню - уставшие путники в холодном доме войны. В доме, куда каждый раз после захода солнца проникает беглый каторжник ночь. Украсть последнее, что осталось в душе.
   Худой, с обветшалыми стенами, с разбитыми окнами и дверьми, стоит где-то на самом краю России печальный наш дом. В котором давно не живут - ютятся в единственной комнате. Вот мы жжем в середине зала костер, а по темным глухим углам ползают танки, маршируют колонны, загораются и гаснут бои, гибнут крепкие сильные мужики, плачут нежные женщины, мрут беззащитные дети. А сверху, сквозь пробоины крыши, пикируют и пикируют машины с железным крылом. Место, где вились птицы, заняли бомбардировщики. Глубоки сырые подвалы... И пленные наши товарищи протягивают нам руки из чеченского подземелья. И кончаются жизнью, не дождавшись свободы...
   Нам бы бежать отсюда, да вот только кому завтра идти в разведку, кому хоронить убитых, кто, забыв про себя, станет жить для других?.. Да, всё это - одни отговорки. Просто уже не хочется искать другой дом.
   ...Перевалив через стены, вползает в нашу крепость утренний белый туман. И, бросая остывающие угли, мы расходимся со двора. Оседлав, покрытую влагой броню, без лишнего шума уходят бойцы комендатуры и Временного. Поделившие ночь за других, отстоявшие ее на постах, солдаты кивают головами в такт общей тряски. Вряд ли сегодня им удастся поспать.
   Утром появляется Тайд, благодарит всех ночевавших за проявленное мужество, не наказывает сбежавших трусов и, пока все еще здесь, отбирает выданный Ломом боекомплект. И вот тогда-то становится ясно, отчего Тайд в недавнюю роковую ночь никому не дал и патрона. Если большая часть проявила сознательность и легко рассталась с подарком, то около десятка чертей втихаря присвоили патроны себе. Благо, никто не составлял списки выдачи. Лом, у которого уже недостача, не может сдать суточного дежурства. Растерянный, худой и старый, он стоит на штабном крыльце и каким-то опавшим голосом окликает тех, кто подходил к нему ночью:
   - Ребята, я вам патроны давал...
   - Мы не брали, - отворачиваясь, прибавляют шагу "ребята".
   Я назначен один на 26-й блокпост и появляюсь там к 10.00. Чуть позже прибывает дорожный наряд - два лейтенанта чеченца республиканского ГАИ. Мы не знакомы друг с другом, и не вмешиваемся в чужую работу. Им наплевать на блокпост, а мне на дорогу.
   Гаишники стоят у блока весь день, и лишь для обеда покидают свой пост. Я до вечера сплю на "кукушке", и на раз отлучаюсь по той же причине. В бредовом своем состоянии, не отрывая спины от кровати, я на протяжении дня слабо ненавижу блокпост.
   Мне снится Барнаул. Трамваи, аллеи и берег Оби... А еще чей-то высокий голос дважды повторяет во сне: "В следующий раз ты вернешься сюда за смертью!"
   - Дважды, - проснувшись, я вслух сообщаю себе самому. - Как покойнику... - и снова закрываю глаза.
   ...Вечер. Что-то лезет в ноздри, сыпется на щеки и лоб. Проведя ладонью, я смахиваю с лица песок. Напряженно, частыми ударами бьет артиллерия Пыльного. Легко вздрагивает блокпост, и из рваных, скосившихся набок мешков текут блестящие струйки песка.
  
   26-Й БЛОКПОСТ г.ГРОЗНОГО
   Блокпост. Жарою раскаленный
   Дымит пропыленный бетон.
   Ложиться воздух полусонный
   Туманом пыли на погон.
   Из тьмы прохладной амбразуры
   Следит немая пустота.
   Срываясь, падает на дуло
   Пот с загоревшего лица.
   Поток машин в глазах усталых
   Течет изломанной кривой.
   В асфальт расплавленный провален
   Каблук затекшею ногой.
   Уходит день. Приходит вечер.
   Из-под руин, продляя тень,
   Крадется сумрак быстротечный,
   Меняя красок прошлый день.
   Окутав мир, туман без спроса
   Вползает сыростью в блокпост.
   Висит над дымкою белесой
   Из трассеров горящий мост.
   Глухое эхо канонады
   Смиряет утра мягкий свет.
   Вот долгожданная прохлада.
   Но слишком короток рассвет.
   Вновь долгий день с палящим зноем
   И черной ночи духота.
   "Зеленка" слева, справа город,
   Дорога нитью от моста.
   Блокпост. Бетонные пороги.
   Блокпост замученный тоской.
   Еще полгода от дороги
   До возвращения домой.
  
   В отряд после десятидневного рейда в горы Ингушетии, вернулись бойцы Красноярского и Курганского ОМОНа. С их слов, Ингушские СОБР и ОМОН открыто отказываются работать. Да не со страха, а потому, что их продают. Напавшие 22-го числа на Назрань боевики имели в своих рядах выходцев из ингушской милиции. И убивали своих же коллег.
   26-го июня в районе села Сержень-Юрт Шалинского района при огневом подавлении банды, один из минометных снарядов попал в, стоявший в лесу, жилой дом. От взрыва погибла семья беженцев из четырех человек, за день до этого прибывшая из Ингушетии. Минометную батарею, положившую мину, установили и допросили. На солдат завели уголовное дело.
  
   Омоновцы Медуза и Малыш привели из своей разведки восемнадцатилетнего пацана. Жил в сарае, плечи до крови ремнями стерты. Раны зализывал. Боевика забрали в ФСБ.
  
   1 июля 2004 года. Четверг.
   Втроем с двумя пэпсами, прибывшими вечером в усиление, мы до утра спим в блокпосту. Никто не стоит на "кукушке", никого не поднять на охрану.
   Если кто-то решил, выставляя нас на дорогу, что, не щадя себя, здесь будут круглосуточно бдить, то мы распорядились по-своему. И после первых недель действительного топтания обочин, совсем забросили это дело. Блокпост превратился для нас в какую-то комнату сна, где только одна забота - не проспать проверяющих. Теперь, когда бы они ни приехали, в полдень или полпятого, у нас вечно обед. Мы только что убежали с дороги, чтобы поесть. Это ничего, что на блокпосту всегда нечего жрать. На столе постоянно лежат арбузные и хлебные корки - для показухи сойдет.
   Конечно, мало, кто верит в обед и для контроля наряда, кто-то из проверяющих распорядился завести на посту журналы проверки машин. Хотели заставить работать... Куда там... Машины в журнал пишутся без проверки, а иногда и совсем с потолка...
   Утром появляется смена из Червивого и Ахиллеса. Приезжают всё за тем же - на отдых. Ахиллес заходит в блок, легонько пинает меня по ботинку: смена поста. Мне лень даже здороваться и, прихватив оружие, я сразу направляюсь на выход.
   - Пост сдал, - буркаю на пороге.
   - Пост принял, - слоновьей массой падает на кровать Ахиллес.
   До обеда меня подряжает в качестве добровольной помощи Воин Шахид. Мы проезжаем два адреса, где берем объяснения по поводу без вести пропавших подростков, здесь живших когда-то. На обоих пришел запрос откуда-то из-под Воронежа. Видно от родственников. Нынешние хозяева обоих домов заселились сразу после второго штурма и имена сгинувших им неизвестны. Выплетая из изгороди разросшийся виноград, невозмутимо рассуждает стройная чеченка с последнего адреса:
   - Кто теперь знает, что с ними? Погибли, наверное при бомбежках. А, если и выжили, то после в партизаны подались. Сколько им было? Семнадцать?.. Вот-вот, самый возраст... А в партизанах тоже не все выживают... Никто к нам за эти годы не приходил, - окончательно хоронит она потерявшихся.
   Днем я появляюсь в комендатуре. Из Ханкалы прибыли гости, и во дворе я встречаю случайную знакомую - медсестру с Группировки. Мы узнаем друг друга одновременно.
   Была у нас такая история. В феврале я бронепоездом прибыл в Чечню. До того, как отправиться в Грозный, мы два или три дня жили в палаточном городке Ханкалы. Медсестру я встретил у пункта забора воды. Помог ей донести какую-то флягу. Девчонка так себе - рядовая принцесса, на какую не обратишь внимания за целую жизнь. Пока дошли до полевого госпиталя, разговорились. Приехала она месяцем раньше меня, и на всё еще округляет глаза. В госпитале лежат раненые. Я встретил земляка с Красноярска и провел там полдня. Медсестра носилась с больными. Одного привезли недавно, провели сложную операцию, отрезали ноги. Этой жаль его больше всех. Посидит рядом с ним, конфет принесет, поплачет у кровати. На безногого потом больно смотреть.
   Когда собрался обратно, нашел ее, попрощаться. Стоит одна у окошка. Видно, подруг еще нет. Глупая, спрашивает меня:
   - Чем мне ему помочь?
   У меня перед глазами этот больной, опустошенное его лицо, когда она, заплаканная, отходит от солдатской кровати. Я сразу и напрямую:
   - Да, переспи ты с этим безногим, если не брезгуешь.
   Ту, как ножом в сердце ударили:
   - Да, ты что?!.. - захлебывается она на каждой букве. - Я же от чистого сердца!.. Как у тебя язык повернулся?!.
   - Ну, тебя... - бросаю я бесполезный разговор.
   И вот пролетело пять месяцев. Она повзрослела, заметно успокоилась, начала курить. Сидим с ней на лавке. Разговор ни о чем.
   - Что с раненым твоим стало? - без намека на личное, поднимаю я старую тему.
   - Увезли его через два дня в Москву, - чуть смущена она, вспомнив тот день в Ханкале.
   Ну, вот и всё. Больше нам не о чем говорить. Всего остального, что было за эти месяцы, не перескажешь.
   ...Сегодня дают зарплату и, обычно безлюдный в середине дня РОВД, сплошь забит шумной и решительно настроенной толпой. Как это бывает, больше всего орут те, кого меньше всего видно в работе. Кто вообще месяцами не появляется здесь, и даже сейчас в гражданке. Они нагло лезут без очереди, что-то шепчут кассирше и та с чистой совестью вручает им деньги.
   ...Свесив с небес тяжелые брюха, ползут над нами синюшные громадины туч. Они обкладывают весь город и, напоровшись на острые шпили домов, сливают на землю дождь. Долгий и нудный дождь. Он барабанит весь день, весь вечер, и втягивается в ночь. Ночной Грозный захвачен разгулом стихий и без перерыва шлет снаряд за снарядом дальнобойная небесная артиллерия. Ангелы поменялись с чертями, и устроили ад в облаках.
   Сегодня в Ингушетии боевиками убиты подполковник и полковник местной милиции.
   В Грозном на улице Асиновской подорван УАЗик Смоленского ОМОНа. Двое погибших, трое раненых.
  
   2 июля 2004 года. Пятница.
   В самую рань стучится в двери обычная наша беда...
   В обнимку с Временным, мы чистим городской поселок Мичурина. Только что кончился дождь. Дорога занята громадными лужами и непролазной грязью. И там, где не едут машины, с натугой волочится пехота... Набитые под горло патронами временщики, давно привычные к расхлябанности местной милиции, всё же украдкой косятся на единственный мой боекомплект - "афганский вариант" спарки из двух магазинов, да небрежно сунутые в карманы руки. Я просто не понимаю, какая может быть зачистка в такое сырое холодное утро? И топаю, уронив голову. Я рад любому заброшенному дому, куда можно зайти закрыть на минуту глаза. В очередном жилище, ступив на гнилые доски, я по пояс проваливаюсь под пол.
   Лишь четверть поселка имеет подобие жизни. Остальное - сплошное месиво из перебитого бруса, глиняных стен, кирпича и земли. Было то время, когда встряхнула здесь застоявшийся воздух война. И на совесть трясла, пока не превратила всё в кучу костей.
   Во дворах всюду разбросаны мятые железные бочки и увечная мебель. Где-то на соседской меже еще уцелели заборы и, давно расшатавшиеся, они падают сразу от удара ноги. Мы лезем во все дворы вовсе не за живыми. Нас в общем не интересуют люди. Одичавшие сливовые и абрикосовые сады - первая цель зачистки. Мы жрем всё подряд, отплевывая только червей. Никто не брезгует перезрелом и недозрелом, и никому не впрок горький урок прошлой зачистки. Через час или два, а там и на протяжении целого дня, все, кто участвовал в этой, будут сидеть на ямами загаженных туалетов. И не влияет, что у тебя за кровь - русская или чеченская. Дрищут все. Но нам наплевать. Бесплатное угощение достается не часто.
   Временщики возвращают нас в РОВД, высаживая на рынке 8 Марта. День только начался, но работы уже не будет. Чеченцы разъезжаются по домам, контра бредет в отдел.
   Я попадаю в СОГ и лишь вечером собираюсь на выезд: пэпсы полка нашли еще один с боеприпасами схрон.
   Как обычно всё, что находят пэпсы - подозрительно и пахнет фальсификацией. Так и на этот раз. В квартире пятиэтажки на Сайханова прямо посреди комнаты брошен помятый цинк с сотней порыжевших патронов 5,45.
   - Ну, этого просто не может быть! - сразу переходит в атаку следователь. - Кто нашел?
   Пэпсы неловко топчутся на месте и по обычаю нагло заводят свою волынку:
   - Э, начальник, какая разница, кто нашел?.. Пиши, давай, мы нашли. Запиши нам где-нибудь...
   Но следователь тоже чеченец и упрям еще больше:
   - Пишите объяснения, кто нашел.
   - Зачем тебе объяснения? Пиши, мы нашли... - уже считая, что победили, приосаниваются пэпсы.
   Но не прокатывает. Следователь вот-вот закончит комедию:
   - Патроны ваши?
   - Не! - дружно шарахают пэпсы.
   - Ничьи, значит?
   - Ага...
   - Писать объяснения будете?
   - Не будем! - тем же хором.
   - Мы выбрасываем патроны, - ставит точку следователь.
   Пэпсов словно подбрасывает. У них срывается план по обнаружению вражеских месторождений бесполезных боеприпасов. Старший наряда - мужик сорока лет в сержантских погонах, толкает вперед рядового - ребенка допризывного возраста:
   - Говори, ты нашел.
   Ребенок выбирается из толпы и повторяет, как научили:
   - Я нашел.
   Тут же заново поднимает шум сержант:
   - Ну, вот, нашли того, кого надо. Давай начальник, запиши нам где-нибудь!..
   - Пусть объяснение пишет.
   - Не будет он писать объяснения, - решает за него старший.
   Страсти продолжают кипеть. Пэпсы, притащившие сюда этот цинк, смутно бояться своего разоблачения, упрямятся и не хотят связываться с бумагой. Даже свою фразу "запиши нам где-нибудь" они произносят без всякого смысла. Этим решает воспользоваться следователь:
   - Давайте, запишу вам где-нибудь, - примирительно говорит он.
   Все входят в ступор.
   Наконец, пэпсы трубят отступление. Читать и писать из всего наряда в четыре бойца, умеет один. Он долго ваяет два рапорта, а мы пишем за остальных объяснения, под которыми те только расписываются. Один рапорт уходит в дело, на втором с невозмутимым лицом оставляет автограф следователь: "Принял сто патронов и записал где-нибудь".
   Как не было между нами раздора! При прощании пэпсы благодарно жмут руки, обещают встретиться за столом и машут вслед автоматами.
  
   3 июля 2004 года. Суббота.
   Утром ломится в двери дежурный:
   - Ангара, на разведку.
   Ненавидя каждое свое пробуждение, я поднимаюсь, как по тревоге. До отхода машины нужно успеть проглотить банку консервов. У нас в комнате только рыба, всю тушенку мы пустили в супы. Рыба - такая гадость, что ем ее только я ...Остальные не сидели в окопах.
   ...И вот инженерная разведка комендатуры.
   Небо, голубое и тонкое, как стекло, течет над разделанным Грозным. Ушли на север злые дожди, и на мелких пустых облаках катается ветер. Наша разведка плетется вдоль сложенных зданий Минутки. Один из солдат так мелок и хил, что в каске тонет вся голова. Он сбивает ее на затылок, но та, упершись в ворот бронежилета, снова ползет на лицо и касается носа. Командир отряда, старлей, обещает бойцу вбить гвозди в макушку, если будет отрываться от осмотра дороги. Вся колонна едва сдерживает смех.
   Разведка укладывается в какой-то час. Слишком короткий сегодня маршрут: от Минутки до РОВД.
   Появившись на КПП за час до развода, я спешу проскочить в общагу, устроить себе выходной. Шагаю в калитку и сталкиваюсь нос к носу с обоими своими начальниками, Тамерланом и Тайдом. Сощурившись на меня, злорадно шипит Тайд:
   - А, это ты, змей?! Нашел фугасы?
   Не выразив случившейся катастрофы, я бодро докладываю:
   - Да, нет, товарищ полковник, чисто в районе!
   Но Тайд остановил не за этим.
   - Ты, говорят, после разведки на разводе не появляешься, спишь целый день? - желает он проверить свою информацию.
   Нелепо оправдываться в том, чем хвастаешь сам.
   - До обеда сплю, - поправляю я командира.
   Тайд за что-то любит меня, и порой закрывает глаза.
   - Шустрый, ты, больно для лейтенанта, - буркает он. - Рано службу понял. На разводе не будет - два выговора наспишь.
   Развод пролетает на редкость уныло. Ни бредовых идей, ни расстрельных речей. И скоро я возвращаюсь в кубрик, где штопаю начавший разваливаться камуфляж. В углу на кровати, как большое раненое животное, держится за сердце Сквозняк. Вчера он раскупорил с дружками пару "пузырей", получил в грудь очередной смертельный заряд, был при смерти целую ночь и до утра звал на помощь жену. Участковый покрыт испариной, бел и страшен.
   - Я не могу в СОГе стоять. Подмени, - выдыхает Сквозняк.
   И правду говорят: не жалко молодца битого, не жалко молодца убитого, а жалко молодца похмельного.
   - Ложись, спи, - принимаю я бремя.
   ...Недобрые вести приносит вечерний развод. Вновь неспокойно в Грозном и Тайд объявляет недельное осадное положение. В который раз в город входят боевики. Когда и сколько - военная тайна. Ждут целую колонну бандитов, замаскированную под армейское подразделение. И, чтобы не спутать с врагом, начальник запрещает носить камуфляж.
   Но всё это мало, чем вероятно. Последнее время у бандитов иная тактика. Вместо военных, они удобно маскируются под милицию. Благо, немало местных работают в органах. Полк ППС вообще полностью из чеченцев. У оперов нашего РОВД лежат дела на некоторых боевиков, что вполне легально служат в том самом полку. И прослужат еще до заката этого мира... Иногда получаются интересные вещи: подходит к тебе на улице милиционер и, бах-бах, пулю в голову...
   С 08.00 часов завтрашнего утра закрывается город. Через блокпосты будут проходить только те, кто имеет грозненскую прописку.
   Боевики живут в городе очень давно. Среди местных ходит такой анекдот:
   "Пастух спустился с гор за солью. На пути в Грозный стоит блокпост. Пастух подходит к блоку, его встречают бородатые боевики с оружием, спрашивают:
   - Ты кто? Куда идешь?
   - Я пастух. За солью в город иду. А вы кто?
   - А мы боевики. Слух прошел, что в город должны боевики войти. Вот мы и вышли из города посмотреть, кто там войти собирается".
   Капля лирики.
   Официальный взгляд на события:
   Наш дом - осажденная крепость. На какую башню не поднимись - долины цветут от походных костров. От горизонта до горизонта идут на штурм неприятельские колонны, и немного осталось до той минуты, как через стену посыплется враг. Еще чуть-чуть и мы растеряем головы, и рухнет вся оборона. Падет наша крепость, и мы проиграем эту войну... Проиграем, если не бросимся в контратаку. И вот нас - оставшихся в живых, собирают под знамя отцы-командиры, забивают уши своей демагогией, зовя в последний и решительный бой. И мы идем, как один, - и держится крепость.
   Натуральное положение вещей:
   ...Неужели мы еще держимся? В наши-то времена, когда спят на всех постах часовые, когда ленивые или пьяные лежат остальные, когда столько измены и трусости в нашем строю. Как еще не рухнула наша крепость?.. А есть ли она вообще, эта крепость?.. Да, какая там крепость... Постоялый двор, куда завернули бродячие рыцари, расслабится после турнира. Постоялый двор, что Грозный, что Ханкала... Где там неприятельские колонны, о которых столько трещат на каждом углу? Никого нет. Мы разгромили их. Вон - пылятся по всем дорогам их кости. У нас нынче праздник вина и безделья. Уже не поднять нас на битву. И только в перерыве между стаканами один, самый сознательный, зовет в решительный бой. Добить тех, кого не успели... "Сами умрут..." - морщимся мы, отвергая закуску. А враг уже давно в крепости, и наблюдает за нами с соседних столов. А нам безразлично. Подумаешь, невидаль - быть убитым выстрелом в спину.
   Всё. Кончилась наша война. Мы навсегда состарились здесь, нас нужно менять. Нам уже всё равно и на крепость, и на бандитов, и на самих себя. Пускай дерутся те, кто моложе. Кто еще не устал подниматься в решительный бой...
  
   4 июля 2004 года. Воскресенье.
   Совсем не по-доброму начинаются сутки. В полночь меня и троих пэпсов пихают в ночной наряд на 26-й блокпост. На Минутку ставят целое войско из двух десятков наших сотрудников, плюс БТР комендатуры. Впервые в этом году в Грозном действует комендантский час.
   На Минутке один из ретивых водителей, которых здесь пруд пруди, на полном газу несется по площади, презирая патруль. И таки проскакивает Минутку. Но не менее шустрый пулеметчик комендатуры, спрятанный дальше площади, заводит свой пулемет и, тра-та-та, делает решето из колес. Машина катится на "блинах" еще несколько метров и причаливает к обочине. Документы на машину в порядке и водитель не в розыске. Просто неудачно выбрал маршрут.
   Непривычно сухо на 26-м блокпосту. Последние жаркие дни вывели запах плесени, и разогнали несвежий застоявшийся дух. На посту появляются два омоновца Красноярска. С их слов, уходят из города жители. Через 30-й блокпост, где нес вахту наряд, сегодня прошло несколько десятков груженных вещами машин. Спрашивают: "Куда вы?" Отвечают: "Боевики уже в городе. Скоро начнется". Ничуть не лучшие новости я слышал вчера на рынке: Грозный на два-три дня продан бандитам по сценарию марта и августа 96-го. Ни сегодня, так завтра, появился в нем Басаев и устроит веселую дискотеку.
   Покидают блокпост омоновцы, и расходится наш наряд. Пэпсы устраиваются в машине, я забираюсь бдить на "кукушку". Не оттого, что не хочу спать, а потому что у меня, как обычно, особая ностальгическая тоска... Которая вечно мешает мне жить.
   Собственной жизнью живет ночной Грозный. Неразличима во тьме, проходит над нашим мостом пара вертушек. Идет ленивая перестрелка в Старых Промыслах. Где-то во мрачных кварталах лопается фугас. У какой-то заставы оступается непрошенный гость, и с воем прыгает из-под ног сигнальная мина... Наконец, берутся сыграть свой угнетающий вальс прожорливые жерла пушек Пыльного. Отоспавшись за светлый день, они берут тяжелый аккорд, и глохнет под их мелодией вся прочая мелюзга. От артиллерийских ударов вздрагивают монолиты блока, тихо потрескивает, сыплющийся в щели песок.
   С первым лучом восхода мы уносим ноги домой.
   В обед появляется Рэгс и строит отдел. Всех, кто встал на плацу, он делит на несколько неравных частей: главные перекрестки района, Минутка, 26-й блокпост.
   Мне вновь достается блокпост. Огромной толпой в двадцать участковых и пэпсов, мы весь день бесцельно сидим на дороге. Штатный наряд блока из Ахиллеса и пары гаишников, Сулеймана и Кетчупа, занимается службой сам по себе. Подходит и жалуется мне Ахиллес:
   - Я всё могу перетерпеть, и беду, и войну. И любую зиму перенесу. А вот жару не могу. Я таю, как мороженое...
   С громадного его лба ломится пот.
   К посту лихо подлетает конвой - две новых "девяносто девятых" с чеченскими номерами. Из обоих машин вываливаются щуплые (в горах голодно), донельзя важные и медленные, бойцы кадыровской гвардии. Они манят пальцем обоих наших гаишников и те летят, как каторжник на свидание. Разговор короток. Кадыровцы быстро гаркают что-то, Сулейман с Кетчупом подобострастно кивают и уже бегут от дороги. Они стоят, как пришибленные, когда из-за поворота выплывает КАМАЗ. Тяжеловес тащит на себе металлическую вагонную цистерну. На чермет... Картина сражающая: огромный, словно древний исполин КАМАЗ со своим грузом, что выше двухэтажного блокпоста, плавно покачиваясь, проходит со своим краденым барахлом. И маленькие, как два таракана, гаишники, раздувая усы, в оцепенении торчат на обочине.
   Ужин проходит уже в РОВД. По случаю неурожая продуктов, мы после развода полным составом своего кабинета - я, Павлин, Ара, Сквозняк, двигаем в кафе заправить желудки.
   Отдел на вечной "казарме". Что снова случилось, нам неизвестно. У каждого в запасе полный цинк "трассеров" - слухов, и он ежеминутно расстреливает ими товарищей. Одни твердят, что бандиты спустились с гор и стоят на подступах к Грозному. Другие, что им нынче не до Чечни. Большая война началась в Ираке, и эмиссары вовсю вербуют желающих за границей отведать удачи. Хорошо пограбить и надолго разбогатеть.
  
   5 июля 2004 года. Понедельник.
   Если бы я был Рэгсом, я бы, наверно, умер от несварения мозгов. Но видно, у него их попросту нет.
   Рэгс собирает утром всех участковым, рассаживает нас в кабинете и, с носовым платочком в руках, начинает свою канитель:
   - Все идут на свои участки! Каждый на собственный! Чтобы ни один не прятался за спиной товарища!.. На вас ложится большая ответственность. Боевики уже на участках. Вы должны провести необходимую нам разведку, узнать, сколько их и где они готовят на нас нападение... Действовать по обстановке. Если попадется "язык" - обязательно брать!.. Если будет возможность врага уничтожить - обязательно уничтожить!.. Но!!! - Рэгс протирает пальцы платочком. - Я обращаю внимание каждого, чтобы никто далеко не уходит от отдела! Потому что построение может быть объявлено в любую минуту! В любую минуту! И те, кого не будет на построении, обязательно получат по выговору!.. Я обязательно на каждого напишу рапорт...
   Проводив Рэгса, мы остаемся на месте, соображая, где нынче себя применить.
   - Чего-то я не пойму, куда мне идти?! - возмущается Заяц.
   - Мне выговор не нужен, - с сарказмом замечаю я. - Я спать. Построение может быть объявлено в любую минуту...
   Вся контра расползается по кроватям. Недовольные Рэгсом чеченцы, что собирались на день домой поесть и помыться, хмуро толкаются во дворе, а вскоре исчезают все до единого.
   Нас будят только в обед. Уже вернулись некоторые чеченцы. Пересчитав всех по головам и недосчитавшись каждого второго, беснуется истеричка Рэгс. Он трясет перед строем какой-то бумажкой и вопит на пол Грозного:
   - Я вас научу в дисциплине находиться! Вот - рапорт в моих руках!.. Рапорт на тех, кто не хочет работать! Кто не любит работу и не хочет выиграть войну! Такой же рапорт будет на вас!..
   И всё в таком духе на добрые полчаса... Кончается истерия и нас гонят по участкам на прием граждан.
   - К каждому приеду, проверю! Кого не будет - будет рапорт о наказании!.. И выговор!.. - ничего нового не может пообещать Рэгс.
   Участковый Наполеон. Именем наградил его Толстый Бармалей. Наполеон из местных. Рыжий и долговязый. Был прислан неделю назад взамен Неуловимого, тогда еще считавшегося навечно отправленным в отставку. Наполеон принял под свою опеку 12-й участок последнего, и пока что проявил себя только в одном - его невозможно заткнуть. Прямо, как Рэгса, который приходится Наполеону каким-то там дальним родственником. Участковый совершает в минуту тысячу ненужных движений, постоянно смеется, рассказывает, как он служил в Дагестане, в Ставрополе, где-то еще... В общем, где только он не служил, лишь бы нигде не служить. У него "не то" с головой, и Толстый Бармалей не напрасно первым делом спросил: "Ты в психбольнице не служил? Наполеоном там не работал?" На что и получил положительный ответ.
   И вот вышеназванной компанией: я, да Наполеон с Бармалеем, мы сидим в "Газели" "француза" у пустого здания ПУ-4 по месту приема граждан. Никто не идет к участковым. И, коротая время, мы допиваем пятый литр минеральной воды.
   Так и не является Рэгс. Это не гавкать в отделе. Боевики, которых он там громит одним только словом, здесь на краю города вряд ли начнут его слушать.
  
   6 июля 2004 года. Вторник.
   21.00 вчерашнего вечера. Самое время заката. Неровно построившись на плацу, в разгрузках, с оружием, мы требуем на руки боевого распоряжения на комендантский патруль, без которого отказываемся выполнять ночную задачу. Немногочисленный и мятежный наш строй, неуверенно озираясь друг на друга, дерзит начальству. Рэгс сначала пытается взять криком и запугать, после уже по привычке шумит, а в конце переходит на уговоры:
   - Вы же знаете, что это не моя команда. Это всё МВД, - раздувает он могучую грудь.
   Никого краном не сдвинуть с места. Гарпия - главный возмутитель спокойствия, орет не хуже начальника:
   - Да, пусть нам сначала дадут боевое распоряжение!
   Рэгс, прекрасно знающий, что ни один выход не должен обходиться без такой вот бумажки, упорно стоит на своём, приплетая к делу разруху:
   - Какое вам боевое распоряжение?! У нас, сами знаете, бумаги нет! Мы все на военном положении!
   Наконец, разобрав причину, что пехота просто не хочет никуда ехать, а потому и устраивает скандал, прозревший Рэгс дает отмашку писать приказ на боевую задачу.
   В 22.00 нас принимает комендатура.
   На трех БТРах, не зажигая фар, мы катим на южную окраину города к развилке у Профессионального Училища N4. С нами Кабардинский ОМОН и вояки местной безвестной части. Спецназ и солдаты закрывают примыкающие пути, а нам достается главное направление - незабываемый путь на 56-й участок - пустая ночная дорога, идущая в лес.
   С Альфом и Гарпией мы сидим на прогнившей колоде у ближнего поворота. Над нами копится мрак и совсем тихо, ни стука, ни звука, в дремучем лесу.
   Нарушив безмолвие, первым выходит из полузабытья Гарпия:
   - Я в России в Астрахани гостил. Был там какое-то время. Хорошие были дни!.. Однажды познакомился там с двумя подругами. Сидим во дворе на скамейке, болтаем про то и про это, и они меня спрашивают: "А, ты, кто по национальности?" Я им: "Чеченец". А они друг другу: "Ух, ты! Еще и по русски говорит!.."
   Альф, худющий, со впалыми щетинистыми щеками, всегда с недобрым взглядом своих серых глаз, просит рассказать, чем занимается участковый в России. Ходит ли там в комендантские патрули, сидит ли ночами в засадах и на постах? Альф попадает в самую точку. Где лучше: здесь или там? - моя любимая тема. Оба чеченца получают из первых уст самую правдивую информацию о том, что в России не у всякого участкового стоят в обязанностях круизы на БТРах, не у каждого имеется автомат, не говоря уж о том, что хотя бы раз в день ему надо взять "языка", или погубить наемную банду. Зато у этого участкового, что не проводит в Грозном бестолковую жизнь, полным-полно дурацких бумажек - заявлений и писем, а в них черным-черно от жалоб и слез...
   - Вы, думаете, как я здесь оказался? - открываю я свою никудышную тайну. - Пришел работать в милицию 1 сентября. В 09.00 утра планерка у участковых. Орет, что ваш Тамерлан, наш начальник Вдовик: "Я всех уволю!.. Одни бездельник здесь собрались!.. Никто ни хрена не работает!.. Будем бить по зарплате!.." А еще бумагами в воздухе машет! А этих бумаг, как блох у собаки!.. Посмотрел я, послушал, и понял: "Не буду работать". И в 11.00 стоял в Управлении: "Заберите в Чечню!" Там полковники без вопросов. Дали бумагу рапорт писать, забили заявку и спрашивают: "Номер удостоверения?" "Нет, у меня удостоверения, - говорю. - Я первый день в милиции работаю". Те на часы, глядь: "Два часа получается, как работаешь?" Я что-то из фильма того "ДМБ": "Не вижу препятствия патриотам..." Короче, меня отправили ко всем чертям и посоветовали, раньше, чем через год не появляться. На следующий день я пережил еще одну планерку у Вдовика и снова пророс в Управлении: "Заберите в Чечню!" Наплел там с три короба: сам-то не местный, жилья в городе нет, а тут программа - жилье через три года Чечни. В общем, не стали они выгонять, дали направление на ВВК: "На! Всё равно не пройдешь". Я появляюсь через неделю: "Прошел!" Те снова пальцем у виска покрутили, дело собрали и отправили почтой в Ростов-на-Дону в Южный федеральный округ: "Там тебя точно зарубят..." Приходит ответ: зарубили. Мол, еще слишком мал сорнячок, пусть подрастет. Я снова в дверях: "Еще раз пошлите". Им уже просто смешно: "Давай, попробуем". И ведь получилось!.. Отправили. Только пока эти письма летали, месяца четыре прошло. Уехал я в январе. Не жалею, что так поступил. И обратно в свою милицию не хочу... - сознаюсь я на чистоту.
   Молча сидят участковые. Наконец, переварив весь рассказ, делает выводы Гарпия:
   - Мы тоже не хотим в такую милицию.
   - Мы лучше тут. Ночью. На дороге... - соглашается Альф.
   Рушатся первые капли дождя. Они глухо бьют по дороге, становятся тяжелее и злее, пока не обращаются в водопад. Ливень закрывает все посиделки, и старший наряда, офицер комендатуры, уводит нас на Минутку.
   Сев на броню, мы летим на площадь старым маршрутом, и только наотмашь бьет по лицу ладонями дождь.
   От гроз и воды стонет весь город. Захлестывающий дождевой ветер напирает на Минутку, будто собрался унести эту площадь. Дождь хлещет ручьями с небес, собирая на земле огромные пенные реки. Бурные и грязные, они выходят из берегов и топят все улицы ...Ушел под воду город. Минутка уплыла из-под ног, и все просто стоят в безбрежном море воды. Без перерыва хлопает гром и хоть закричись - тебя не услышат. Дождь валится сплошной стеной и закрывает весь мир. Во мраке и холодной воде потонул Грозный. И мы совсем не видим друг друга. Только сполохи молний открывают, в какую сторону нужно идти, чтоб встретить товарища.
   И мы, те, кто не хочет работать в русской милиции, стоим на середине Минутки, шагая навстречу гостям, едва на площадь въезжает автомобиль. Берем поданные из салона машин паспорта и, разглядев при зажигалке прописочный штамп, возвращаем обратно уже мокрую тряпку. Однако не все дают тормоза. Настороженные невесть откуда взявшимся здесь постом, на полном газу пролетают машины. Мы стреляем поверх, и это только прибавляет им скорости.
   После полночи Минутка замирает совсем. И так мало, кто проезжал, а тут, будто всем оторвали колеса. Помаленьку проходит дождь. Мы по щиколотки стоим в воде, спихивая с ног наплывающий мусор. И, чтобы согреть свою кровь, ходим по кругу, согнувшись от студеного ветра - чахлые выпи и водяные из чертова болота Минутки.
   Поделив пополам ночь и, дотянув до часа, который, казалось, никогда не наступит, мы с Альфом выковыриваем из БТРа Гарпию:
   - Выходи. Родина-мать зовет...
   Освободив место, чеченец меняет наш пост, и мы напрасно пытаемся спать в морозильнике БТРа. Я выжимаю под ноги рукава и, кутаясь в сырое х/б, никак не могу устроиться под коробкой танкового пулемета.
   Минутка, Минутка, Минутка... Заколдованный круг, где водят свой траурный хоровод калеки многоэтажки... Сколько должно миновать времени, чтобы тебя позабыть? Какую нужно перенести болезнь, чтобы избавиться от твоей? По какой улице от тебя убежать: по Ханкальской, по Гудермесской, по Мусорова, Ленина или Сайханова? И на какие силы при этом рассчитывать, когда нет уже больше сил?..
   Когда-то мы с музыкой - под визг и взрыв гранат, входили на эту площадь, а теперь, когда не гремит канонада, топчемся на одном месте и не делаем в сторону шаг. И многие повалились от многолетней пляски, и многие удрали домой, думая, навсегда...
   Когда же и мы рассчитаемся с памятью, чтобы отсюда уйти?! Когда конец этой
  
   ...Восходит заря и нас отпускает Минутка.
   Мы спим в РОВД до обеда и, только выйдя во двор, застаем другую зачистку.
   База Чеченского ОМОНа. Здесь собираются и копятся силы для нашей зачистки. Еще два часа после прибытия мы не знаем, куда спрятаться от жары. Нигде нету тени и негде присесть огромной толпе. Садится на какую-то мятую бочку старший от РОВД Тамерлан и, собравшись вокруг него, все заняты дурацким занятием - плохо шутят и хорошо матерятся.
   Зачистка на 20-м участке. В забытом богом поселке Алды, на который давно наплевал и его участковый.
   - Твой участок чистим. Должен будешь всю жизнь, - шагает рядом Сквозняк.
   - Ты, говори потише, - предупреждаю я. - Сейчас найдут чего-нибудь, мне сплавят - не отпишусь...
   Мелкими группами: ОМОН, ППС, участковые, да разная сборная солянка, мы единой волной катимся по поселку. По дворам, по садам, по развалинам... Оказавшись крайними с фланга, наша группа управляется раньше других. Ахиллес, Заяц, Хрон и Сквозняк, мы сидим на трубе газопровода и справляемся друг у друга по части кошельков. Одни променяли на зачистку завтрак, другие обед. Все собранные средства идут на самое дешевое блюдо - хлеб с минеральной водой.
   Мы отламываем от булок и, утолив первый голод, уже не можем жевать - и без того понос и изжога от всякой гадости, что перепадает на этих зачистках. Рядом пасется отвязавшаяся лошадь. На откормленных ее боках тускло переливается солнце. Веревка тащится за ней вслед и, наступив на конец, мы подходим скармливать хлеб. Но лошадь никуда не бежит. Она вытягивает губы и аккуратно подбирает с ладоней еду.
   Бессрочна зачистка. Мы оставляем один участок, чтобы сменить его на другой.
   Какой-то микрорайон Ленинского района Грозного. Окружив пятиэтажку, мы сидим на ветхих лавчонках, ожидая приказа о штурме. Через неплотное наше кольцо проходят все, кто желает, кому нужно немедленно выйти из дома. Мы молча их игнорируем, не останавливаем, не спрашиваем. Нас просто посадили на лавки, наказав ждать приказа о штурме...
   Тоже мне штурм... Получив приказ зачищать, мы лезем по обваленным лестницам на верхние этажи. Бетонные лестницы качаются, как качели, и на каждой может оборваться веревка. В доме едва живут. Там да там, по тёмным углам... Он пострадал еще в первую войну, и из окон всех этажей тянутся к солнцу кусты и деревья.
   Это - центр города. За нашей пятиэтажкой стоят еще три таких же поменьше ростом - подрезала жизнь. Заняли травы заброшенные дворы. Затянули джунгли дома, развалины и дороги. Ни одной тропы, ни одной воронки с окопом. Всё словно провалилось под землю. Будто и не было никогда. Остались только они - осевшие, надломленные стены, о которые в ветреный день бьётся мягкий зеленый прибой. Война вышвырнула отсюда всех безвольных и растоптала сопротивлявшихся. Какой же жестокий бой кипел в этих руинах! Сколько понадобилось атак, чтоб так изуродовать, так раскрошить в песок этот могучий бетон, свести на нет высокие башни, сравняв их с землей?.. Выжечь и испепелить этот город... Но всё уже кончено. Груды разбитых домов навалены во дворах, и нет больше Грозного. Тишина, которую здесь так ждали, свободно вошла в городские ворота, и осталась навек.
   Никому не нужна эта зачистка. Никто не хочет проверять паспорта, заглядывать в чьи-то жилища. Невозможно пройти без печали по этим дворам и, опустив взгляд, мы безрадостно ходим между деревьев, обрываем им листья, бросаем камушками в стволы. Близится конец слишком длинного дня, и давно хочется упасть, вытянув ноги. Да, даже и протянуть навсегда... Все еле шагают, и лишь не может угомониться ОМОН. С нецензурщиной, сплошь на русском, чеченцы всё лупят и лупят в воздух у каждой развалины. У них не туго с патронами, и можно завидовать этой удаче. От выстрелов давно попряталась и разбежалась вся мужская половина района. Слишком уж крут их ОМОН даже к своим. И на всех порогах нас встречают лишь женщины.
   Вот уже вечер. Мы, наконец, садимся автобус и, сопровождаемые ОМОНом, берем курс на отдел. Зачем с нами ОМОН? Неужели держат нас совсем за детей?.. Никому и в голову не приходит, что день будет длиннее, чем он ожидал.
   Минутка. Встает на средине площади направляющая машина. Это - заслон.
   Нет!!! Мы просто не можем поверить. Ведь до отдела всего лишь квартал... Обозленные, в полном молчании от ярости и неудачи, мы вытягиваемся в цепь, бешено дергая ремни автоматов.
   С Плюсом мы тормозим две машины, и каждый подходит к своей. Некуда больше спешить и, практически в полном порядке, не на скорую руку, проходит проверка документов и транспорта. Обогнув Тамерлана, без остановки несется "девятка". Тот не успевает схватиться за автомат, и криком пытается привлечь наше внимание. Но нам всё равно. И мы с Плюсом отворачиваемся от командира, делая вид, что не слышим. "Девятку" ловит на самом краю Минутки чеченский омоновец. Он кладет перед капотом легкую очередь и приостанавливает каскадеров. Из салона машут красными корками двое кадыровцев:
   - Свои. Опаздываем.
   Ночь застает нас на площади. Она вытекает из развалин густой патокой египетской тьмы и обволакивает Минутку. С приходом ночи оживает притихший город. Где-то со стороны гор вздохнула тяжелая артиллерия. Затрещали в глубине Грозного мелкие перестрелки. Устроил на площади беспрерывный фейерверк Чеченский ОМОН. Зашипели и полетели из-за Романовского моста осветительные ракеты русских застав. Заплясали, закорчились на монолитах Минутки разноцветные громадные тени...
   Лишь за полночь я перетаскиваю ноги через порог. Давно лежат в своих кроватях Павлин и Ара. Сразу падает, как только приходит Сквозняк. У меня еще куча дел: отсидеться в туалете и заново наполнить живот. Да, наконец, постираться, если останутся силы.
  
   7 июля 2004 года. Среда.
   Если бы каждый раз не вставать по тревоге, здесь можно легко было жить. Ведь давно миновала срочная служба, когда в любую минуту ночи тебя поднимали сержанты. И сам ты давно офицер.
   В 06.00 утра подъем по тревоге. На плацу шуршит Капитан Кипеж, причитая старушечьим голоском: "Пятиминутное построение!.. Пятиминутное построение!.." Зная, что за такой "пятиминуткой", ожидается упорное часовое стояние на плацу для выяснения цели этого построения, мы не очень-то спешим с пробуждением. Лениво встаем с кроватей, лениво полощемся у умывальника, и еще собираемся завтракать. Но, сваренная вечером каша, уже успела от жары завернуться и дышит кислятиной. Мы вскрываем консервы - гречку и рыбу, поскольку еще неизвестно, когда вернемся в отдел.
   Последние секунды перед выходом на плац: еще босой Сквозняк - страшно медленный, трясет свои ботинки и ищет, сношенные до дыр стельки; Павлин - страшно ленивый, сидит на кровати в разгрузке и без штанов; Ара - страшно осторожный, замер в стойке перед окном, разглядывая, что на плацу; я - страшно голодный, собранный и навьюченный, пихаю в рот вторую банку консервы.
   Зачистка. Зря поднимался Павлин, и зря переживал Ара. Рэгс отсекает следствие и уголовный розыск: в бой идут пэпсы и участковые.
   В 07.00 мы въезжаем на базу Чеченского ОМОНа. Там ни души. Заспанный часовой КПП не понимает, к чему такая горячка, с утра зачищать.
   - Наши через час собираются. А к 09.00 выезд.
   Зачистка удается на славу!.. Не знаю, что у ОМОНа, а у нас, милиционеров доблестного местного РОВД, всё идет, как и нужно...
   С нами ни одного командира. Рэгс игнорировал - не барское это дело, Тамерлан еще должен подъехать, Безобразный, напуганный приближающимся падением Грозного, вообще заявил, что зачистки выдумали люди на голову больные, вся работа - она в кабинетах. Командиры взводов роты ППС, что шагают рядом, не стремятся к славе. Да их и не станут слушать. И теперь все здесь старшие и каждый сам распоряжается, что ему зачищать.
   Мы шагаем по улицам Ленинского района. Идем полным шагом, и бодро, и весело на душе. Поскольку не надо никого проверять. Первое - нет командиров, второе - за обочинами лишь хлам. Иногда попадается убогий домишко, да и тот не вызывает расстройств. Кому совсем скучно, заходит проверять паспорта. Но основная масса пришла не за этим... Лишь только показываются сады, все сворачивают с дороги.
   Абрикосы уже перезрели и всё гнилье, что поздно тащить в рот, летит в голову товарищу. В самом плодоносном саду закипает даже встречный уличный бой. На мгновение нас объединяет с чеченцами общая, какая-то добрая и глупая радость к жизни. Словно мы никогда друг другу не делали зла ...Абрикосовая война в городе Грозном. Где бьются друг с другом, не глядя на нацию.
   Я, Заяц, Хрон и Чудовище, зашли на другую улицу, потеряли своих и, разглядев впереди обжитый квартал, а средь домов пельменную, решили оставить зачистку. К пельменям поданы сметана и кетчуп и, специально по нашей просьбе, погромче заказана музыка. Из-за соседнего стола нас мрачно и в полном молчании разглядывают чеченцы.
   Торопится нам некуда, и еще час мы бродим по уличным магазинам. Они ютятся во всех развалинах, в комнатах первых этажей, лицом на дорогу. Шаг прямо - дверь в магазин, где всё сверкает; шаг вправо и влево - провал окна или подвал, где все разбито снарядами. В магазинах полное изобилие. На полках и на витринах компьютеры, видео, бытовая техника, которой не увидишь в России.
   - Откуда всё это? - не понимаю я контраста между богатством и нищетой.
   - У нас в Чечне есть всё от земли и до неба, - спокойно, как истину говорит продавец. - Здесь же денег немеренно. Грозный богаче любого русского города. Хочешь проверить, закажи мне танк. Я в один день найду, ты только плати.
   ...Тамерлан, закрыв глаза, сидит на поваленном древесном стволе. Вокруг, развалившись в траве, лежит наш отряд - три десятка лентяев, пренебрегших зачисткой. На землю брошены кепки полные абрикосов, и люди лениво пережевывают плоды. Мы появляемся как раз вовремя, перед сбором. Давно зная, какой ужасный и непутевый барахольщик Хрон, Тамерлан, только открыв глаза, бросает вопрос:
   - Ну, хвастайся, что купил?
   Хрон протягивает маленький, что умещается в ладони, цифровой фотоаппарат, под кодовым названием "шпионский". Русские с улыбкой смотрят на Хрона, а чеченцы, народ любознательный и впечатлительный, норовят ощупать покупку, цокая языком.
   Однажды, кажется, в мае, в гости к Хрону примчался откуда-то из Шали или из Гудермеса какой-то майор. Уже в годах, помятый, небритый и без оружия. Ну, и естественно, навеселе, с недурным запахом перегара. Не знаю, какими были они товарищами, но радовались друг другу, как дети. Хрон исчез на три дня. После, когда примерно в таком же состоянии, что и майор, Хрон вернулся в отдел, Тамерлан всё пытался провести дознание, где он был. Начальник подкатывал к участковому несколько раз, и всегда слышал только сконфуженный, толи смех, толи вздох, "Гы-гы-гы..." Но под конец Хрон таки сознался: "Не помню..."
   За эту пропажу Тамерлан повесил Хрону выговор. И ничего не открыл Тайду.
   Мы возвращаемся в РОВД лишь для обеда и в 15.00 вновь ломимся в ворота Чеченского ОМОНа.
   На КПП тот же боец. Заспанный еще больше, чем утром:
   - Что за радость у вас, зачищать? Мы только в шесть собираемся.
   Да, не велико горе, что рано. Но лучше б вообще опоздать.
   Нас запускают в отряд и, посчитав, что три часа ждать - слишком много, многие под честное слово отпрашиваются у Тамерлана до начала общего сбора. Меня и Сквозняка подбирает Чудовище, что недавно прикупил здесь 2001 года "семерку". Он в будни гоняет на ней по зачисткам, а в выходные летает до Хасавюрта по бабам и на шашлык.
   Мы ездим по всему городу, заворачиваем в кафе, звоним с переговорного пункта, хлещем огромные порции минеральной воды, а после мочимся выпитым прямо за углами центральных улиц. Вся иллюзия, что Грозный есть на земле, пропадает с первым же шагом вправо или влево от главных проспектов. Где за парадным фасадом для наших телеканалов открывается другой Грозный - обескровленный, запустевший, убитый город. Весь в пыли да в крови. Его зловонные руины гигантских туалетов, жуткий лом камня, металла и кирпича, смерть да убожество. Нищая свалка прошлого, где падаль - единственная пожива.
   Мы чистим дома Ленинского района. У ОМОНа первая страсть - пускать пули в небо, вторая - выламывать ударом ноги запертые двери. Кто не успел открыть после первого стука, лишается всех замков.
   На пути рынок: дешевые деревянные киоски, пестрые краски восточного изобилия. Бойко идет торговля, пока не показывается милиция. Мы без разбора отбираем у покупателей и продавцов паспорта, задаем пару вопросов и советуем топать домой. На рынке стоит глухой ропот и, не дожидаясь, пока ей дадут направление, расходится хмурая публика. Кто-то решает устроить восстание, и вот омоновцы волокут его на открытое место и лупят у всех на глазах. Повстанца тащат за голову к машине и бросают в багажник.
   Рядом со мной Плюс что-то по-чеченски объясняет Пророку. У обоих включены рации. Наша дежурка требует Тамерлана:
   - "Комбат" "Седьмому!" Двух участковых и одного идээнщика (ИДН - инспекция по делам несовершеннолетних) в комендантский патруль.
   Хриплый голос Тамерлана - "Комбата":
   - Принял.
   Комендантский патруль! Мы с 06.00 мотаемся по зачисткам, и продолжить всё патрулем - это верх неудачи!
   Все, кто слышал, что сказал по рации Тамерлан, бросаются на утек. Еще и прихватывая с собой по дороге всех остальных. Зачистка рынка накрывается медным тазом. И только слушок вдоль рядов: "Ищут в патруль!"... Но мало, кто носит рацию, и всех не предупредишь. Тамерлану попадаются беспечно проверяющие в киоске паспорта Заяц и Хрон. Еще имел связь, но заболтался с кем-то и всё прослушал идээнщик Амир. Все трое едут в комендатуру.
   Мы возвращаемся вчерашним маршрутом и, так же, как и вчера, причаливаем к Минутке. Встает на обочине вся колонна и, вытянувшись неровной цепью, мы выставляем на площади свой заслон.
   Никто не работает. Каждый лишь делает вид, что он надрывается. Никто не кривит душой. Всем плевать на зачистку и ее результаты. И на пройденный рынок, и на комендантский патруль и на этот заслон. Документы мы проверяем формально, не вчитываясь в слова. Стреляем мы в воздух для хаоса и маскарада. А совесть наша чиста и прозрачна, и не мучает никого.
   ...Алые знамена заката плывут над Минуткой. Передвигаются в вышине исполинские горы огнедышащих облаков. По верхним этажам расстрелянных зданий бродят раскаленные краски вечерней зари. Оранжевый сумеречный туман скользит над землей. В воздухе стоит визг тормозов да тонкий пороховой дым.
   И только полночь, гулящая летняя полночь, меняет нас на посту. Закрывается аттракцион "Минутка", и остается одна, наедине со своим черным горем, черная площадь.
  
   8 июля 2004 года. Четверг.
   Рэгс остался вчера ночевать в РОВД, так как и Тайду нужно иногда отдохнуть. А поскольку Рэгс, как всякая ущербная личность, страдает манией величия, то в пол первого ночи он решил своей властью объявить в отделе тревогу, а заодно и проверить, не бросили ли его подчиненные.
   Рэгс появляется на плацу высокий, наглаженный, чистенький, будто холеный немецкий офицер. Сцепив за спиной неуемные руки, он нервно мерит шагами бетон, выжидая результатов тревоги. Рядом суетится и развивает бурную командную деятельность короткий и кривоногий Рамзес Безобразный. Отдел пятые сутки не вылезает с зачисток. Люди только что вернулись с Минутки, и спят, что невозможно поднять.
   Но ничего!.. Была бы причина выслужиться... Рамзес лично носится по этажам общежития, с матами, с криками, захлебываясь слюной. Но у контры его посылают в открытые двери. У пэпсов Безобразный берет реванш. Те тоже сопротивляются, но вот, услышав обещание строится до утра, высыпают на плац. Обозленные, также вернувшиеся с Минутки, пэпсы стоят в яростном молчании, с ненавистью осматриваясь по сторонам. Ведь это не дело, когда по тревоге вышли только чеченцы!.. И Безобразный удачно разыгрывает карту "русишь официрен". С кривым от напряжения ртом, он грязно матерится в сторону общежития и стравливает с нами чеченцев:
   - А, если сейчас нападение будет?!. А, если враг придет?!. Мы тут в крови валяться будем, а они там спят?!. Идите и тащите сюда этих контрактников! Они там дрыхнут, а вы за них стоите!
   Молча кивает в сторонке осторожный Рэгс.
   Пэпсы бросаются в общежитие. Заместитель командира роты старший сержант, низкий и коренастый, с криком шагает по коридору, заворачивая в каждую комнату:
   - Строиться!
   За командиром в полном молчании следует свита - угрожающе сжимающие автоматы чеченцы. Командует только сержант. В самом хвосте королем плывет Рамзес Безобразный.
   Всё. Приехали. Если у чечена в руках оружие - ничего не докажешь. Здесь помогает лишь сила. У нас её нет. Мы, русские, не держимся друг за друга.
   И вот, равнодушно огрызаясь, не провоцируя глупый конфликт, мы, не торопясь, стараясь не терять достоинство, спускаемся с лестницы. Я собираюсь со всеми, но на пороге бросаю оружие и разворачиваюсь обратно. Тормозит ярость, что вечно доводит меня до беды. Но обходится в этот раз. Мы с сержантом с ненавистью глядим друг на друга, пока из свиты ему не говорят о чем-то по-своему. Лязгая оружием, уходят чеченцы. Я остаюсь в общежитии, и падаю спать, не дожидаясь, чем завершится тревога.
   Зачистка ПВР на Чайковского.
   Нас, четверых участковых, ставят на ноги и везут зачищать. Время 06.00 утра. Неторопливую местную милицию ждут с 04.00 часов. Вокруг ПВР стоят кольцом БТРы, на которых, как говорится, гоняют сквозняк Чеченское ФСБ, вояки и русский ОМОН. В РОВД естественно знали, что замышляется на "Чайковке", но забыли за более важными делами. Рэгс с Безобразный полночи давили бунт русской контры. И, как обычно, на зачистку вышла та самая контра. Никого местного.
   Фээсбэшники загоняют во двор машину - напичканный компьютерами и аппаратурой УАЗик и, свалив на сиденье все паспорта мужского населения, начинают проверку. Мы с вояками выхватываем из комнат всех подозрительных, и гоним на улицу в лапы их родимого ФСБ. Если с нами пленные еще разговаривают, то у машины своих стоят молчком, пока те запросто не положили ничком.
   ПВР почти пуст и зачистка, рассчитанная на много часов, неожиданно кончается в 08.00 утра.
   На парадном крыльце каменными статуями стоит местная охрана - пять милиционеров Чеченского ВОХРа. Все молча жуют жвачку, не вмешиваясь в события.
   - Почему народу так мало? Где остальные? - подхожу я к крыльцу.
   - Уехали многие. Войну ждут, - зевает самая старая статуя.
   ...В отделе подозрительно тихо. Будто одни ушли на фронт, а все остальные замертво полегли. А оно так и есть. Те, кто способен носить оружие, уже на зачистке с Чеченским ОМОНом, те, кто ни на что не способен, оставлены охранять кабинеты. И сидят в них тише мышей.
   Вот и вечер. Мы проспали весь день.
   Мелькает перед строем скудоумная голова Рэгса, обведенная красным нимбом фуражки. Не в меру чем-то напуган наш командир:
   - Всем ночевать в отделе! Никому не прыгать домой! Никому! Сегодня что-то будет! У меня есть информация. Хорошая информация...
   Что это за информация и, что там сегодня будет, нам не узнать. На все вопросы Рэгс только тупо кривляется и, весь загадочный, уносится в штаб.
   Если это информация, что нам сегодняшней ночью отрежут головы, то это, да, безусловно, хорошая информация.
   Кончается вечер, и я бестолково сижу у ворот. Податься бы в Грозный, да вот запретила прогулки война. Стоит в пяти метрах и трогает по часам растущую бороду участковый Гарпия. Он собирался на ночь домой, и так неудачно остался.
   - Чего он? - показываю я на темные, как всегда при опасности, окна Рэгса. - Что там за информация?
   - Я один знаю, что там за информация и, что там сегодня будет, - устало садится рядом со мною чеченец. - "Информация" - это то, что Рэгс сегодня ответственный, а "что-то будет" - это то, что он заночует здесь. А чтобы было не страшно, Рэгс оставил до утра весь отдел.
   Сегодняшней ночью на Минутке обстреляли наш сводный комендантский патруль. Стреляли из разрушенных пятиэтажек по улице Сайханова. Раненых и погибших нет.
  
   9 июля 2004 года. Пятница.
   Утро на 30-м участке города Грозного.
   Устроив перекличку покойникам, играет в развалинах дурные мелодии ветер. Еще катятся красные, как ошпаренные, облака, но синева уже затягивает небо. Верные установке постоянного движения, мы по-деловому, не быстро, не медленно, шагаем в полный рост по дороге. Велик 30-й участок, а нам достался отшиб северной стороны, где и до войны мало, кто жил, и всё, что здесь есть - руины казенных зданий да мусорные громадные свалки. Ничего не надо делать! Не нужно никого проверять! Вот это везение!.. И мы шагаем в полный рост по улицам, наперевес держа автоматы, подмигивая друг другу, да разве, что, не распевая хвалебные гимны.
   Эх, хорошо идем!!!..
   "Опять со мной дорога. Желанья сожжены. Нет у меня ни бога, ни черта, ни жены... И мы выходим рано, запутавшись в долгах, с улыбкой Д`Артаньяна, в ковбойских сапогах!.."
   Дороги, дороги, дороги... Знойные да разбойные, грязные да непролазные, муторные да спутанные, вечные и бесконечные, с кровью да с болью, с сумой да с тюрьмой, да с черной бедой... Скорей бы устать от всего этого, чтоб пойти по единственно верной. Той, что закончится домом.
   Дорога к дому... Мы ждем ее целую жизнь, ищем все годы на этой земле. Помнишь, друг, мы находили его - заброшенный поворот влево от Большого Кавказского тракта или направо от Военно-Грузинской дороги... Ты не можешь вспомнить подробности, потому что слишком уж пустым и нехоженым был этот путь - поворот за которым начиналась дорога к дому. Мы были на том повороте, смотрели в сторону дома, и вечно отступали назад. Да, что там было в наших домах? Всё тот же медленный старый уклад, всё те же соседи, заботы и сплетни, и даже тени на утренней улице. Всё это доброе, незабываемое и светлое, что оставила память... А здесь на всех парусах летела жизнь! Летела без оглядки, без остановки на станциях следования! И мы с тобой бежали за ней, думая обогнать. И бежали наравне с жизнью, не отставая и не опаздывая. Помнишь, кто-то споткнулся и просто отстал - то наши раненые с больными, а кто-то упал и насмерть захлебнулся в пыли - то наши мертвые да инвалиды. Что нам с тобой было до собственного жилья, когда здесь летели наземь, как щепки, жилища других? Когда в один миг свершались тысячи катастроф, которых ты не дождался бы и вовек. Когда здесь не хватало живых, чтобы оплакивать мертвых. И эти мертвые лежали у твоих ног грудой непригодного хлама, одеревеневшие от холода, распухшие от жары.
   Да!!! На это стоило посмотреть! И в этом нужно было принять участие!
   Но за всё, за всё, нужно платить. Настанет срок и, без оглядки на пассажиров, удерет за горизонт жизнь. А мы уже не сможем догнать, потому что отнимутся ноги от бешеного галопа. И останемся на обочине вспоминать эти дни, душевные инвалиды и мертвецы, когда-то выбравшие себе в попутчики самый скорый поезд, на котором на всех парусах однажды летела жизнь. Да. Мы навсегда останемся на обочине и не найдем дороги домой. Мы видели, да забыли, где тот поворот. Толи влево от Большого Кавказского тракта, толи вправо от Военно-Грузинской дороги...
   Но пока мы еще не отстали от поезда. Пока еще не расстались с надеждой:
   - Эй, друг! Какая за Грозным станция?
   - Тбилиси. Конечная - Вашингтон.
   ...Зачистка 30-го участка. Какой уж там Тбилиси, какой уж там Вашингтон? Удержаться бы в Грозном... Тают и тают силы отдела. Вместо семидесяти, что шли в первые дни, сегодня едва наскребешь двадцать бойцов. Из местных с нами участковые Гарпия и Пророк, да трое пэпсов, все остальные - контра. Чеченцам не нужен их город. Они быстро поняли, что если с вечера предупредить дежурного о небольшом опоздании на утреннюю зачистку, мол, обязательно догонят потом, можно вообще не ехать в отдел к 04.00 часам. Или, для тех, кто остался в РОВД в усилении, можно просто не выйти на построение и этим обезопасить себя от зачистки. И только контра, которой некуда податься и негде спрятаться, шатается утром по Грозному.
   Все дороги смешиваются в одну, ведут вверх, и на вершине холма мы приканчиваем свой путь. Встав на самую высокую точку, вытягивает руку Пророк. Ведя ладонью над городом, он вещает всем непосвященным о судьбах довоенного Грозного. Об аттракционах Цирка, о кинокартинах "Юбилейного", о собраниях во Дворце Пионеров, о митингах у Совмина... Обо всем том, что сейчас лежит под нами грудой холодных развалин.
   И еще больнее глядеть на Грозный с такой высоты...
   Что, чеченцы... хотели с нами войны?.. Хотели иметь рабов и жить в наших квартирах?..
   Соберите кости своих, что рассыпаны по республике. Живите в наших квартирах, если найдете в них стены и потолки...
   Проходит зачистка, и мы собираемся у облупленного автобуса РОВД. Бросаем в салоне кепки и кителя, и отрешенно курим на улице, не собираясь в отдел. Через час там начнется развод, на котором просто необходимо отсутствовать.
   Мы верно всё рассчитали. И, по прибытию в РОВД, узнаем, что прямо с развода на зачистку был отправлен весь МОБ. Все хитрые, кто надеялся отсидеться утром - влетели на целый день.
   После обеда я сижу в гостях у Зайца и Хрона. Эти с утра ходили со мной на 30-й участок и тоже только проснулись. У них пусто в баке и умывальнике и оба зудят, препираясь, кому идти за водой. Заяц на нервах доказывает, что последние пять раз бегал он. Хрон, как всегда, спокойный и смирный, выводит из себя своей простотой.
   - Зачем нам вода? - на полном серьезе он ставит вопрос.
   - Умыться, свинья!!! - в ярости надрывается Заяц.
   Но Хрон не свинья, он лентяй. Сходит за водой - это потяжелее геракловых подвигов.
   - А зачем умываться? - снова бесхитростно глядит на напарника Хрон. - Я не понимаю людей, которые умываются.
   Заяц накаляется до бела...
   - Ну, глаза продрать... - влезаю я в разговор.
   - А он и продирает их! - окончательно взрывается Заяц. - Утром подпрыгнет, два пальца макнет в умывальник, раз - по глазам, и на развод!..
   ...На вечернем разводе появляются оба кровососа - Тайд с Рэгсом. Очередная больная тема - "операция камуфляж". Оба начальника, одетые в этот самый камуфляж, заводят длиннющую речь о том, как опасно нынче жить в Грозном не в милицейской форме. За это нам полагается немедленный выговор и чуть не расстрел. Выводят их строя двух оперов в маскхалатах, долго орут на них и гонят менять одежку. Но всех интересует другое: отдел уже неделю сидит "на казарме". Когда пройдет эта пытка?
   Да, видно, не скоро... Для пущего контроля за безответственным РОВД, Тайд предлагает строиться на плацу каждые два часа. Пользуясь благоприятным моментом, проявляет остроумие Рэгс:
   - Да, они разбегаться будут между построениями! Через час!
   Слово Табаки находит одобрение у Шерхана.
   - Через час! - утвердительно соглашается Тайд.
   Тайд точен и злопамятен. Он первым выходит на построение. Контра и местные, ходившие на ужин в кафе, опаздывая, мелкими группами валятся в строй. Немытые, небритые, злые чеченцы негромко ропщут в строю, лязгая автоматами.
   Рэгс первый бросается на людей, лютуя на опоздавших:
   - Я вас запомнил! Вы всё время опаздываете!.. Вы, знаете, что мы вообще на военном положении?! Что шаг влево, шаг вправо - трибунал! Вы когда брились последний раз? Почему не в головном уборе? Где полный боекомплект?.. Рапорт на всех! Наказать!..
   Тайд долго безмолвствует в стороне, пока ему не становится противен весь этот бред. "Помолчи", - бросает он Рэгсу, заслоняет этого подхалима, и несет еще хлеще:
   - Вы погрязли в лени, во взятках и преступлениях!.. Вы думаете отсидеться у меня за спиной, пока не минует война! Вы ничего не делаете, чтобы её завершить. Вы - позор нашей милиции! Вас самих надо всех зачищать, прежде, чем пускать на зачистки.... Да, я вас так зачищу!.. Я вас так ототру!.. Я вас так отстираю!.. Я вам устрою тут Страшный Суд!.. "Казарму" вам отменить? - реагирует Тайд на шепот в строю. - Я вас в окопы всех посажу! Будете еще горевать по "казарме"...
   Никто не обращает внимания. Мы молча смотрим перед собой и уже наплевать на любые угрозы. Какие там Страшные Суды?.. У тебя здесь жизнь - Страшный Суд...
   Выпустив пар, уходят оба начальника. Напоследок бросает через плечо Рэгс:
   - Новое построение в 24.00!
  
   10 июля 2004 года. Суббота.
   По милости Тайда последнее "контрольное" построение состоялось в два часа ночи, а в пять утра нас повели на зачистку.
   Высадка у 29-го блокпоста Новосибирска, и привычный путь странствий в разваленный город. Пустынна утренняя дорога, и мы медленно шагает по сломленным молчанием улицам. На крутом повороте - дозор тростников, куда вонзает свои лучи восходящее солнце. Прямо - болото, где, притулившись на кочках, пирует над дохлятиной воронье. Во все стороны - руины, руины...
   Я бросил своих, завернул в первый двор, и сижу на ступенях завалившегося крыльца. Дом оккупирован сквозняками, и из проема дверей с напором бьет в спину тугая струя. Умчалась вперед зачистка, а мне нужно побыть наедине с Грозным.
   И вот я сижу на загнивающих ступенях крыльца, и бьют сквозняки в открытую спину. Я начинаю, наконец, понимать, какая непоправимая беда случилась со мной. Как присосал, как притянул меня этот город. Я не заметил, как вокруг меня изменился мир. Как всё это - и этот заброшенный двор, и бесконечные шатанья по улицам, и выстрелы на Минутке, и чертовы эти боевики, которых никто не видит, которые убивают из-за угла, и это вечное ожидание, что однажды убьют и тебя - стало привычной жизнью, и смыслом земного существования. Иногда кажется, что там, за границей Грозного, просто ничего нет. Что этот проклятый город стоял здесь от сотворения мира. Я родился в нем, рос и умру. А значит, если прошлое - Грозный, настоящее - Грозный, и будущее - опять Грозный, к чему мне стремиться, зачем дальше жить? Ведь отсюда никуда не уйти. Ведь на свете ничего нет, кроме Грозного.
   Я вымотался душой. Я надорвался.
  
   Я не верю, что есть мир, где
   Нет Грозного.
  
   Скорей бы убили, чтобы не ехать домой.
   ...Вечер. По телевизору идет репортаж с грузинской границы. Который год не прекращаются обстрелы Южной Осетии. И мы - вся контра, наслушавшись новостей, уже на полном серьезе готовимся в новый поход. Готовимся к приключениям, которые разукрасят нашу серую жизнь. В коридоре общежития, где сходятся покурить, идет спор о Грузии:
   - Примерно к концу года начнется...
   - Мы в две недели их разнесем!
   - Нас, контру, первых отправят. Мы ближе всех в Грозном.
   - Сами сбежим!
   - С ними Америка.
   - А это без разницы.
   - Грузины - фашисты.
   - Они все тут фашисты. По национальности режут...
   Да, да! Чечня - это прошлое. Славное доброе прошлое. А Грузия - наше будущее. Великое, светлое будущее. Тбилиси надо будет разнести, как мы разнесли Грозный. Мы перенесем туда этот город. Мы еще наставим руин над Курой!
   Все знают, что фашист лишь один - Саакашвили. Но нам нужна целиком Грузия. Воевать, так всем миром. И хоть со всем миром. Потому что не дело - охотиться на клопа.
  
   11 июля 2004 года. Воскресенье.
   Взять бы Тамерлана в оркестр - вышла бы славная бас-труба.
   Утро у участковых: начальник пробует голос, и больно ушам от выбранных нот. Тамерлан доказывает до хрипоты, что мы заняли последнее место в Грозном по итогам первого полугодия. Что остальные отделы ушли далеко вперед, а мы ползем сзади, как черепахи. Что прямо еще чуть-чуть и вообще распустят наш РОВД. Контра поедет домой, а местные, как и в прошлом, пойдут собирать по свалкам кирпич да рыть нефтяные колодцы. И всё в таком духе, будто уже решено сравнять с землей РОВД, чтобы смыть с милиции этот срам...
   А нам всё равно. Никто не прячет лиц, никто не опускает глаз. Кому это важно - гибель отдела? И, что нам любому до какой-то милиции? До этой поганой работы, которая изломала нам жизнь... Мы слишком часто слышали здесь, что бездельники, лентяи и трусы, кретины и алкаши. Нас уже убедили, что всё, чего мы достигли - все раскрытые преступления, все убитые боевики, сами катились к нам в руки, а потому ни мне, ни тебе, нечем гордится своими победами. Ведь мы - обычное быдло в хлеву для скота. Туполобое стадо, которое любит лишь кнут.
   Да, всё так и есть. Мы давно стали такими, давно привыкли к такому к себе отношению...
   Ты - быдло. Заучи это, друг, и больше не спрашивай своё имя.
   О, боги!!! Как мы попали сюда?!.
   ...Уже не каждый помнит, как это было.
   Это случилось в те годы, когда мы только вступали в жизнь. Когда нам казалось, что мир бесконечен, а мы не устанет ходить по земле. Когда много было для нас ремесел, институтов и мастерских. Много впереди лежало открытых дорог, и по каждой хотелось бежать. А сами тогда мы не верили в могущество военкоматов. А потом грянул этот Призыв. Толи поздней весной, толи по ранней осени... Я понял теперь, что случилось тогда. Это был призыв Совести. Призыв объявленный по всей стране. Пускай мало, кто слышал, как бил этот набат, но мы с тобой поняли, кого он зовет. И забыли про все дороги, по которым можно было бежать. Простились с нашими мамами, пошли в армию и милицию. И верно служили обоим, пока однажды не поняли, что нас превратили в рабов. И это рабство продлится всю нашу жизнь...
   Теперь я спрашиваю себя: зачем я в милиции? Неужели, чтобы гнать План?..
   Наверно, для чего-то большего. Наверно, существует что-то еще. Ведь не для Плана много лет назад в маленьком моем городке был провозглашен Призыв Совести.
   ...И вот, когда Тамерлан теряет свой голос, мы, не спеша, выбираемся из кабинета. Стареющий, уже поседевший начальник остается один, сидя за столом, заваленным грудой макулатуры. Больше не на кого кричать, и, положив перед собой громадные руки, командир тихо опускает голову. Я гляжу через окно на сгорбленную его спину и, совсем плохо, что нельзя войти в кабинет и сесть рядом с ним.
   Эх, Тамерлан, не состоялся ты начальником участковых... Ты хорошо командовал чеченским батальоном, когда вместе с русскими штурмовал Грозный. И немало положил ваххабитов на улицах города. А вот нынче не можешь идти на поводу у тех, кто примазался к нашей победе. Кто понаехал с России, как перестала дымиться столица... Мы знаем, что твердят тебе в Республиканском МВД: пиши на тех, кто плохо работает... кто тебе надоел... кто не делает План... дай только фамилию... мы любого вышвырнем из милиции... и тебя приподнимем в погонах... Но мы знаем и то, что никогда не дождутся там твоего рапорта. А потому тебя самого уже двигают с наших начальников.
   Я заступаю в СОГ.
   На 29-м блокпосту новосибирцы задержали КАМАЗ. Перевозит какое-то подозрительное барахло, не в порядке все документы. В милицейском УАЗике собрана целиком группа, и мы летим разбираться с машиной. Фраза "не в порядке все документы" всю дорогу вселяет оптимизм в гаишников. Оба едва могут сидеть в предвкушенье поживы.
   - Интересно еще, что везут?.. - вслух разглагольствует Сулейман.
   - Проверим! - растирает ладони Кетчуп.
   29-й блокпост. Гаишники вылетают из машины еще до конца тормозного пути. На обочинах пасется ОМОН, но нигде не видно причины нашего появления.
   - Где КАМАЗ? Зачем вызывали? - торопится Кетчуп.
   - Забрали ваши гаишники, - вяло отмахивается ОМОН.
   - Какие еще гаишники?! - вспыхивает в праведном гневе Сулейман, на всякий случай развернув пасть в сторону Кетчупа.
   - Республиканское ГАИ приезжало... - безразлично отходит ОМОН.
   Теперь ясно, кто сунул лапу в чужое добро.
   Дорога домой. Все матерят ложный выезд, лишь Кетчуп и Сулейман сидят немые и невеселые, как развелись со счастьем.
   Как-то по весне в местной районной библиотеке подарили мне книгу "Культура Чечни". Первое, что я сделал - это своей рукой вывел на развороте: "Многоуважаемому участковому в подарок от благодарного чеченского населения!" А до того, чтобы заняться самой книгой, у меня три месяца не доходили руки. А вот сегодня открыл и не смог оторваться. Как много разгадок нашел я на сотни вопросов! Как много узнал их обычаев, уклад жизни, забытые достижения прошлого. Чечня, какой она когда-то была, открывает передо мной тайники нерассказанных тайн. Хорошо написана книга и, составленные с любовью слова, уводят в каменные башни старых крепостей и нищую пыль древних аулов. Звучат, как гимн этому прошлому, стихи здесь живших поэтов, давно ушедших в забвение. Гнев многих поколений кипит среди сражений Кавказской войны 19-го века... Чечня, какой она была всегда - гордая, непокорная, коварная и жестокая... Чечня, с которой связала нас кровь наших предков - воинов прошлых столетий. С которой мы сами повязаны кровью.
   Вечером Тайд подводит итоги деятельности РОВД. Ни одного раскрытого преступления на отдел. Ни одного административного протокола. Все просто молча саботировали работу. Это общий ответ на "бездельников", "трусов" и "алкашей".
   С роты ППС увольняется чеченец. Разговор на плацу в присутствии Тайда:
   - Не будешь служить?
   - Что я - собака, чтобы служить?
  
   12 июля 2004 года. Понедельник.
   В Грозный вошел туман. Он стер все тона, залив город дешевою известью и сырыми дымами. Шествуя за туманом, ощупью в пелене добралось сюда унылое утро.
   Инженерная разведка дорог. От года до года не меняется этот путь. Путь по городу, которого нет. Здесь всё привычно, и всё на своих местах, как в доме предметы. Ты, как заученную, знаешь любую развалину и не поверишь, если увидишь обжитый очаг ...Вот она, снова перед тобой - улица, ведущая в никуда. Ты идешь, окруженный туманом и, обозначая себя по краям, являют из мглы свои кости обглоданные дома. Позади, словно эхо, катится стук сапог, да гудит утробную свою песню невидная отсюда броня.
   Всё так привычно, как в собственном доме. Всё рядом и всё под рукой. И ты забываешь о том, что бездомен. Ведь которое лето скитаешься по чужбине...
   Переступив границу Заводского района, мы останавливаем разведку, глотнуть табака перед возвратом домой.
   Я присаживаюсь на корточки и неприметно наблюдаю солдата контрактника. Дымит, что труба паровоза, а как затягивается, так без того навыкате большие глаза, вырастают в два раза. Широкий и толстый рот, тонкие редкие зубы. Низкоросл и кривоног. Смачно плюется и матерится... "Интересно, - веду я сам с собой диалог, - как он подходит к девушкам при своей внешности?.." "Нормально подходит. И не краснеет". "Да, как так бывает, если от меня, рослого и красивого, разбежались все до одной?" "А он умеет на уши вешать лапшу, а не войну!" "И он... счастлив в жизни?" - никак не могу я в это поверить. "Да, уж счастливей тебя, рослого и красивого, раз не сидит, не жалеет тут себя бедного".
   ...В РОВД общий развод, и вовсю идет раздача подарков. На плацу бодрей кипятка раскипается Тайд. Мокрый от самого лба, с синими губами, он уже, как обычно, не мечется перед строем, а стоит на одном месте и просто бьется в конвульсиях:
   - Я тут устрою чудовищную зачистку!.. Я вам сделаю 17-й год! Такую революцию проведу, что Ленин и не мечтал! Против вас один метод - "красный террор"! Я проведу здесь в жизнь большевизм!..
   Тайд раскачивается на прямых ногах, а у него за спиной - безопасное место, где не достанут - шмыгает Рэгс. Когда у Тайда кончается воздух, и с крика он переходит на едва слышное шипенье змеи, Рэгс тявкает в общий тон:
   - Не любят работать!.. Я им говорил!.. Рапорт!.. Наказать всех!..
   Начальник переводит дух, и вновь рвет и мечет:
   - Вы же ни хрена не делаете! Вы - сволочи, которые боятся работать! Всех уволю!!!..
   Эх, пропадай моя телега!.. Все четыре колеса...
   Всё. Рушится наш РОВД. Больше не видать ему славы при нас и при нашем начальнике. Тайд уже просто не может никого заставить работать. Уже все открыто саботируют милицейскую службу. Мы ходим еще на зачистки, выходим на блокпосты, но про работу уже не думаем. Все разрушительные речи о том, что мы не умеем работать, наконец-то, дошли до каждого. И все убедили себя, что даже если захотят что-то исправить, навряд ли что-нибудь смогут. Какая-то плохая болезнь захлестнула наш РОВД. Мы перестали верить в себя. И всё чаще слышны речи по всем углам: "Скорей бы домой!..", "Быстрей бы на пенсию!", "Я думал, всё будет не так...", "Ты здесь - никто. Ты даже себе не можешь помочь. А еще ехал на помощь другим!", "Чем дальше - тем хуже", "Всё зря... Мы проиграли войну"...
   И Тайд - не дурак ведь - давно разглядел, что погибает наш РОВД. И вместе с ним погибает он сам. Но Тайд просто устал. И тоже уже не может, да и не хочет работать. И лишь по инерции, да под криком Республиканского МВД, еще толкает и толкает эту телегу - свой РОВД.
   Всё завершается. И близок конец. Прошли времена, когда от каждой службы требовали раскрыть преступление. Сегодня в цене хотя бы одно на весь отдел. Но нет и его. Канули в лету шумные планерки у всех начальников служб, - тоже по инерции держится лишь Тамерлан, - где подчиненных пытались заставить много и усиленно поработать. Теперь и начальники бегут от всего: от подчиненных и от работы.
   На разводе участковым досталось от Тайда больше других, и вот, едва кончились все терзания, трое, у кого разлетелось терпение, Гарпия, Плюс и Пророк строчат за столом одинаковые рапорта: "Прошу вас перевести меня для дальнейшего прохождения службы на должность оперуполномоченного уголовного розыска". Счастливые, словно дети, они выкладывают перед Тамерланом свои "грамоты о свободе", получают благословение "Не возражаю" и, радостно пожимая руки всем остальным, навсегда прощаясь со службой, летят за подписью к Тайду.
   Когда за последним хлопает дверь, наконец, озвучивает свои мечты Тамерлан:
   - Куда бы мне, старому, пойти? А?.. Может на Луну улететь отсюда?
   Я тут же обрываю эту фантастику:
   - Туда уже поздно. Там американцы все захватили. Лучше в Ирак! Остались очаги сопротивления...
   В кабинет, весь в ароматах дорогого парфюма, заплывает Рэгс. Специально для тех, кто был глух на разводе, он пришел рассказать о продлении в нашем отделе осадного казарменного сидения. А заодно лично разогнать всех нерадивых по их участкам.
   Собрав сложенное на диване оружие, мы топаем до ворот, где и разбегаемся во все стороны. Конечно не по работе. А, кого где приютит город.
   Экскурс в недалекое прошлое. Один из примеров, как здесь бурлила работа.
   История административной практики нашего РОВД:
   Административные протокола - недавнее веяние, шагнувшей в Чечню свободы и демократии. О них смутно слышали до мая этого года, пока где-то на самом верху не взялись за борьбу с коррупцией и умножением бюрократии. Так и в нашем отделе. С момента образования - лета 2000 года, вся административная практика велась исключительно по простым записям в каком-нибудь обычном журнале. Такой вот журнал, прошитый суровой ниткой и опечатанный мутной печатью, пылился у нас в службе участковых. Порядок его работы был примитивен: участковый задерживал человека за административное злодеяние - нарушение паспортного режима, переход в неположенном месте дороги, мелкое хулиганство, другая разная муть... - составлял на него административный протокол местного кустарного производства (в соседнем РОВД порою был свой образец протокола), подносил на подпись нарушителю, и после переписывал данные нарушителя в вышеуказанный журнал. Только фамилию, имя, отчество, адрес проживания и номер статьи. Всё. А сама бумажка - административный протокол, составленный участковым, оставалась у него в пожизненном владении, как в архиве. Весь смысл игры строился на обычной человеческой честности и порядочности. Которой у нас, как известно, было хоть отбавляй. Честный и сознательный участковый естественно, не жалея сил, бегал за нарушителями, на пойманных чиркал протокола, раздавал налево-направо штрафы, а нарушители - честные и порядочные - потом шли гурьбою в кассу отдела, оплачивать этот штраф.
   Так вот. Не чета нынешним временам, а тогда показатели работы в области административной практики так и перли вверх. Участковые только и успевали вносить в затрепанный журнал всё новые имена разных Мамедов, Ахметов и Султанов, которые жили по любому адресу в городе. Потому что, какой адрес ни укажи, приедешь проверять - там свалка древности. И нет человека. А он, мол, жил до войны. Здесь адрес, как и нарушитель, брался всегда с потолка. Ну и, потому естественно, очередь желающих оплатить штраф в кассу РОВД, могла быть только из призраков.
   Самым активным и передовым работником по числу задержанных граждан, судя по журналу, выходил Апейрон. Тот самый, которого за безделье много лет пытались выгнать с милиции. Апейрон налавливал по десять-пятнадцать человек в день. Небывалый, просто призовой результат!
   Я к этому журналу даже не подходил. Какое там!.. Однажды едва раздобыл во всем РОВД кустарный бланк административного протокола - выручил чеченец Бен Ладен. Чем с 2000 года занимался сам отдел административной практики, я тоже не знаю.
   И вот два месяца назад случилась трагедия. В один замечательный день каждому участковому вручили под роспись по нескольку десятков бланков новых административных протоколов, уже пронумерованных и взятых на учет в отделе административной практики. Теперь гнать прежнюю туфту стало практически невозможно. На каждую запись в журнале задержанных участковый обязан был представить заполненный протокол. А для реального протокола необходим реальный человек с таким же реальным паспортом. Попробуй тут налови, как Апейрон, пятнадцать нарушителей в день...
   Показалось даже, что пришел конец всем показателям. Но неплохо выручил прежний опыт борьбы с милицией. В течение нескольких дней я вносил передовые русские технологии в отсталое чеченское законодательство, обучая некоторых местных работе на План - ваянию липовых протоколов. Человек, как и раньше, брался из головы, список с кодами паспортов российских регионов, по которому можно было "прописать" любого хоть на Чукотке, я приволок с Барнаула, а техническую сторону процесса - поддельные подписи и подчерка, давно были освоены самостоятельно. И вечером на стол Тамерлана ложился вполне приличный протокол, который официально фиксировался в службе административной практики и шел тебе в зачет, что ты не бездельник.
   Конечно, не все разглядели в моем методе собственное спасение. Одни побоялись, другие решили повременить, третьи оказались, ну, шибко честными, четвертые поленились. Но кое-кто и строчил... Подходили пару раз с укорами русские:
   - Чему, ты, их учишь?
   - Чему самого научили, тому и учу, - не обращал я внимания.
   Судьба журнала задержанных с такими звездными цифрами, осталась трагична. Неделю назад примчался какой-то майор местного МВД и, еще не войдя в кабинет, неудачно озвучил вслух желание увидеть книжонку. Мол, чем это там занимались участковые с начала этого года? Пока они с Тамерланом курили на плацу трубку мира, я вытащил из стола начальника сей журнал, где за полгода не было ни одной моей записи, вынес его под кителем и бросил в сортир.
   Вот и весь исторический экскурс.
   ...Поскольку нет мне в Грозном приюта, кроме ОМОНа, я прыгаю на попутку и до вечера причаливаю у земляков. После обеда возвращается с трехсуточного горного рейда сводный отряд обоих ОМОН - Красноярского и Курганского. В горах кипят бои, и там никто не слышал хвастливых речей о прекращении этой войны.
   Я возвращаюсь в отдел до развода и наблюдаю из окна, как на плацу один одинешенек, в истерике бьется Рэгс:
   - Где эти участковые?! Где эти негодяи?! Гады!!!
   Только что из города по телефону брякнули в дежурную часть, что на улице Ленина вновь разбирают дома. И Рэгс, забыв, что с утра разогнал участковых, ищет хоть одного. Никого нет. А раз нечем помочь, то по тревоге поднимают оперативную группу. СОГ мчится на адрес и вскоре возвращается тем же составом без единого пленного. Дома действительно разбирают. Но никто не задержан. На месте преступления оказался лично Рамзес Безобразный. Оставалось только одно - извиниться перед заместителем Рэгса и убраться восвояси.
   Тайда вызвали в МВД чистить перья, и на вечернем построении не шавкою - львом держится Рэгс:
   - До меня дошли слухи, что, мол, отменили "казарму". Нет! Я со всей ответственностью заявляю, что вы стали жертвою этих слухов. Это в других РОВД отменили, а в нашем "казарма" да будет всегда!
   В конце строя замерли хмурыми истуканами, расставшиеся с надеждами Гарпия, Плюс и Пророк. Не к месту веселый, я вступаю в их круг:
   - Вы, еще не в уголовном розыске?
   Молча, взглянув на меня, отворачиваются Гарпия с Плюсом. С усталой улыбкой смотрит в пространство Пророк:
   - Ангара, итак жизнь не удалась, ты еще...
  
   13 июля 2004 года. Вторник.
   Вчерашним вечером Рэгс вспомнил про 26-й блокпост. Быстро составили ночной наряд: я, Дохлый, Червивый, Неуловимый да пэпс Серый.
   Едва доехали до поста, как посыпался наш союз. Ночь на дороге - не ночь за забором отдела, и затряслись поджилки у Неуловимого. Началась старая песня, от которой хоть уши заклей:
   - У меня ведь дома больные дети... Вернее, беззащитные дети... У меня больные родители... А нынче, сам знаешь, какое время; мужчина должен дома сидеть, семью охранять. Ни на минуту не отходить...
   Я давно знаю Неуловимого и даже не удивляюсь его скулежу.
   - Конечно, езжай, - рад я избавится от мужчины, что должен дома сидеть.
   Совсем просто подходит Серый:
   - Я не хочу ночевать. Я, наверно, домой. Ты, не против?
   - Езжай, - отпускаю я и его.
   И вот, оставшись русским нарядом, мы забираемся на "кукушку", не сторожить - разорвать сердце, проложившими сюда дорогу воспоминаниями.
   Ночь приходит роскошная и большая, как мир. Скользит над землей словно дым, теплая невесомая тьма. В черных прудах небес стоят неподвижные звезды. Полная, звенящая тишина висит над обезлюдевшим Грозным. Особая тишина смерти.
   В середине ночи из соседней зеленки обстреливают ОМОН. Боевики сыплют гранатами с подствольного гранатомета, а русские без остановки разряжают во тьму пулеметные ленты. Я сплю в нижней комнате блока и до последнего не поднимаюсь с кровати, пока пулемет просто не заглушает все звуки. На "кукушке" прыгают от бойницы к бойнице Червивый и Дохлый.
   - Надо стрелять! Бьют с Дома Быта! - ищут они мишень.
   Я выбираюсь из комнаты и снизу командую на "кукушку":
   - Тихо сидите!
   Но тем невтерпеж. Они полночи дули три литра пива, и хорошо распалили свой дух. Оба одновременно дают очередь по зеленке.
   Пулемет ОМОНа затыкается в один миг.
   Сообразив только сейчас, что привлекли внимание своих, которые не знают, что на посту русский наряд, а хуже того, могут решить, что блок захвачен врагом, гаишники тонко попискивают во тьму:
   - Не стреляйте! Это мы, с блокпоста! Свои. Русские...
   В ответ прилетает и шлепается у блока, пущенная из зеленки граната. Другая плюхается вослед. И уже в унисон бьет пулемет ОМОНа и автоматы на блокпосту.
   В коридоре первого этажа я пялюсь в проем. Ни черта не видать! По ком там стреляют? По приведениям?.. Не дали поспать - и виноваты в этом боевики, война и... гаишники! И вот я стою у бойниц и матами крою последних, кто точно услышит:
   - Вы - два идиота! У омоновцев пулемет, а нужен был миномет! Чтоб вы обосрались, когда они по блоку ударили!.. Чтоб мозги напрягали в следующий раз!..
   Обстрел блокпоста и ОМОНа проходит через несколько минут. Падают последние гранаты, и уже короткими огрызается пулемет.
   Но теперь оживает весь город.
   Завязывается на границе Ленинского района новая перестрелка. За Минуткой ухает взрыв. Но это только начало. Под городом начинает свою канонаду тяжелая артиллерия. Вот, поганая ночь! И так нервы в расстройстве, еще не поспать!.. Блокпост ходит ходуном от ударов, а все взрывы отдаются в кишках, будто лупят под дых. На половых досках подпрыгивают кровати и, Дохлый, сунув голову под подушку, стонет сквозь зубы:
   - Когда на их батарее снаряды кончатся?
   - Да, если бы вы не стреляли, всё нормально бы было! - затыкаю я пальцами уши.
   Рано утром появляются Серый с Неуловимым. Я встречаю обоих, одной фразой говорю об обстреле и падаю спать. Серый равнодушно относится к новостям, и тоже идет досыпать в "Жигули". А вот Неуловимый мечется, как собака, между гаишниками, выспрашивая чуть ли не сколько патронов они потратили. Те, лежа на кроватях, полусонные, не выспавшиеся, но до сих пор возбужденные, дают этой публике полный отчет.
   На Неуловимого нельзя смотреть без презрения. Этот трус бледен даже сейчас, когда уже все прошло. Сидит на лбу вечно грязная кепка, и бегают под ней испуганные глазенки. Всё также воняет козлятиной нестиранная форма, и еще медленней и осторожней стали движения.
   Выведав до подробностей этот бой, Неуловимый - сорокапятилетний мужик, распинается перед в два раза младше его пацанами:
   - Вы, скажите в отделе, я тоже был с вами. Я тоже принял здесь бой. Мне нельзя по-другому. Нельзя быть уволенным из милиции. У меня дома много детей... У меня больные родители... Вы знаете, какие суровые времена... Если вы меня сегодня уволите, вы лишите семью единственного кормильца. Даже ваш Бог за это вас не простит...
   - Да, мы про обоих скажем, - великодушно соглашаются гаишники, не понимая при чем тут их Бог.
   - Про Серого можете не говорить. Серый пусть сам с вами договорится, - уже наставительным тоном им вдалбливает Неуловимый.
   - Да, ладно... Все вместе здесь были... - не собирается кого-то сдавать Червивый.
   Всё это происходит в одной комнате, где я молча лежу в углу и даже не притворяюсь спящим. Исчезает Неуловимый, и я поднимаюсь с кровати:
   - Серый был с нами, а эта мразь бежала с поста! Всем так и говорить! - с отвращением бросаю я перед выходом.
   К обеду приезжает наш СОГ - собрать макулатурное уголовное дело о ночной перестрелке. На бумаге мы даем объяснения, что были все вместе, и даже на деле скрываем истину.
   По возвращению в РОВД продолжают молчать гаишники, а я каждому вкладываю Неуловимого, не поминая про Серого. Я рассказываю одну историю, а меня угощают другой:
   Погибает в больнице участковый Наполеон. Сегодняшней ночью он занимался контрабандой - перегонял на мини-заводе нефтеконденсат, где-то недоглядел, случился пожар и весь завод взлетел на воздух вместе с Наполеоном. Сгорел автомат, сгорела "Газель" участкового - передвижная лавка по продаже бензина, сам он получил восемьдесят процентов ожогов и, со слов врачей, имеет все шансы скоро "отъехать".
   Вечером снимает осадное положение Тайд и, разбив отдел на две половины, одну отправляет домой, другую оставляет на ночные посты. Еще через час построение перед заступлением на эти посты - две жиденькие шеренги пэпсов и контры. Первые - верны своему ротному командиру, и постеснялись бежать, вторые - просто привязаны здесь. Всех остальных - еще человек пятьдесят - как корова языком.... Никого...
   И вот перед нами появляется, оставленная в отделе за главного, знакомая уродливая фигура - вонючий жирный шарик на тонких кривых ходулях. Оттягивая, прилипшие к заднице брюки, шагает по плацу Рамзес Безобразный. Он тычет грязным пальцем в черное небо и хрипло угрожает каждой сволочи, что вздумает сегодняшней ночью попробовать выспаться:
   - Трусов, которых не будет на посту, будем расстреливать!
   Мне достается время еще перед полночью. Вдвоем с Мамаем мы сидим у ворот.
   - Не повезло вам сегодня, две ночи не спите, - улыбается чеченец, поминая про обстрел блокпоста.
   - Кому нам?
   - Тебе и Неуловимому.
   - А ему почему? - не могу я понять.
   - Он ведь тоже там был, - как неоспоримое заявляет Мамай.
   - Был! - хочу я довести разговор до конца.
   - До утра у бойницы простоял с автоматом...
   - Откуда ты знаешь?
   - Неуловимый и рассказал.
   Сегодняшней ночью обстрелян 21-й блокпост Ленинского района Грозного.
   В это же время боестолкновение в городском поселке Черноречье Заводского района.
   Этой же ночью в селе Автуры Курчалоевского района кровопролитный бой. Со стороны МВД Чечни погибло от двенадцати до двадцати восьми человек. Примерно столько же положили боевиков.
   Днем в Ленинском районе подорвали на фугасе кортеж ИО президента Чечни Абрамова. Попало машине охраны. Два человека погибло, два ранено.
   Вечером на улице Ханкальской Октябрьского района комендантский патруль наткнулся на мощный фугас. Уничтожен саперами.
  
   14 июля 2004 года. Среда.
   Рассвет застает нас в гостях у Масяни в чертогах Временного отдела. Вновь горит план по искоренению контрабанды и, с благословления маразматика, мы отправляемся в город на поиски нефтеколодцев.
   Я не отслеживаю дороги и не могу назвать место, где нынче лютует зачистка. Да, всё то же, что и вчера: похожие улицы, где рухлядь на рухляди, и уголь с золой на оставленных пепелищах. Поверженные наземь дома, подкошенные столбы фонарей, да белые гнилые стволы деревьев... "Vae victis!" Горе побежденным!
   Всегда полный нездоровой энергии, возбужденно летает от двора ко двору подполковник Масяня. И только слышно по улице: "Ищем мини-заводы и нефтеколодцы! Ищем!" Никто ничего не ищет.
   - Мы в тех зарослях поглядим, - отходит в сторону какая-нибудь пара бойцов.
   И, если через минуту прислушаться, услышишь из зарослей смачное чавканье. Да, что там скрывать, мы и пришли сюда, поесть абрикосов да слив. Да после засесть на весь день в туалете - единственная не фиктивная акция, оставленная этой зачисткой.
   Найдено несколько нефтеколодцев. Всё чин чином! Масяня оформляет всё на бумаге, на этой же бумаге колодцы "уничтожаются путем засыпания", всем объявляется благодарность и, естественно, как и прежде, остается на высоте работа милиции.
   А те колодцы и до сих пор здравствуют.
   Урвавшие себе бесплатный билет в туалет, мы - участники утреннего похода, до вечера отираемся в РОВД и никуда не спешим.
   В это время, пока мы спим и бездельничаем, не бережет себя и работает на износ единственный трудоголик отдела Рамзес Безобразный. Это у нас, лоботрясов, ничего в голове, а мозг Безобразного всегда занят, где бы чего украсть, у кого бы чего отобрать.
   Снова звонок от какого-то доброжелателя: на улице Окружной разбирают дома. Тамерлан собирает всю нашу службу и, уложившись в десять минут, мы на месте разгрома. В воздухе завесою висит пыль от рушащихся стен. На развалинах людской муравейник - кто с долотом, кто с молотком, кто с ломом... Очищают от застывшего раствора кирпич. Кипит работа! Я оглядываюсь кругом: десятки уголовных дел! Десятки претендентов на нары! Только протягивай руки и успевай арестовывать!.. Но! Не Россия... Я пытаюсь кого-то схватить, молодого и дерзкого, в ответ почти прямая угроза:
   - Ты, кто здесь такой?! Автоматом своим напугать хочешь? - уже собирает парень толпу.
   Эх... Кончилась русская власть...
   - Оставь его, - берет меня за руку Пророк. - Уходите домой! - резко бросает он по чеченски своим.
   Вокруг такая же ситуация. Никого не задерживая, чеченцы просто разгоняют все сборище. Кричат на своём и я не знаю, что за причина - всех распустить. Молча всё это наблюдает в стороне Тамерлан.
   - Чего, ты, полез? - Чтоб не слыхали другие, наклоняется ко мне Заяц.
   - А... - отмахиваюсь я, понимая, о чем он.
   - Вове Путину спасибо скажи, - сквозь зубы цедит контрактник.
   Мы едем назад в машине Пророка и тот выкладывает всю правду: каждый вечер сюда приезжает Рамзес Безобразный, берет с разрушителей деньги, обозначая себя в роли их "крыши". А Тамерлан благородно отказался собирать материал на своего прямого начальника и хочет поговорить с ним по-мужски.
   - Чтоб говорить по-мужски, нужен мужчина, - сомневается в этой затее, сидящий на пассажирском сиденье Плюс.
   В отделе, собрав всех в своем кабинете, Тамерлан предлагает высказаться каждому, что делать нам с Безобразным. И начинается одно неосуществимей другого: вмешать в дело Тайда, чтоб урезонил мерзавца, подключить местное МВД, попробовать что-то самим... Наконец, кто-то предлагает вообще фантастику: по-человечески поговорить с Рамзесом, авось, проникнется...
   Молча стоит у дверей контра, знающая цену этой вот болтовне.
   А я предлагаю единственный верный метод во все времена: зверски избить Рамзеса. До втоптания в землю. До черных синяков, до кровавых плевков, до вышибленных зубов... Чеченцы цокают языками и отрицательно качают головой.
   - Не Россия! - в который раз дает мне дельный совет Гарпия.
   Мне нечего делать на этом собрании. И я ухожу расстроенный, полный личной ярости ко всему: "Россия!!! Еще какая Россия!.. Мы еще доберемся до всех Безобразных! И до всех, кто работает у него под "крышей"!.. Все будут на нарах гнить!"
   ...Течет по вечернему Грозному кисель раскаленного воздуха. Сидит на крышах домов вечернее темное солнце. Встают на западных рубежах багровые стены заката. Торжественно умирает день и, собрав все пожитки - голубой звездный бисер, желтый осколок луны да, не забыв всех демонов преисподни и музыку - заказанный в артбатареях авангардный металл, выходит на улицы сплясать свою пляску обворожительная бесовка-ночь.
   И хороша гулянка, где не вино - кровь льется на скатерти, и не бокалы - жизни летят со столов.
  
   15 июля 2004 года. Четверг.
   День общегородского "шмона". На всех дорогах в Грозный - заставы милиции и ФСБ.
   Мы поднялись до восхода, до красных его облаков. В маленьком дворе Временного заслушали речь коменданта района - подполковника с розовым пропитым лицом - заседлали БТРы и БМП, и, разъехавшись по постам, заткнули ходовые маршруты.
   Моё место службы - дорога через 30-й блокпост на Ханкальской. Справа два омоновца Красноярска, Медуза и Иван Грозный, слева трое чеченцев Республиканского ГАИ. В придорожных канавах посажена бронетехника и, стоя на башнях брони, словно аисты, худые и важные, наблюдают солдаты. Мы закрываем весь путь, оставляя лишь узкую полосу не шире машины. Этот брод ведет на блокпост, где каждое авто "чистит", наряженное, словно для устрашения, в мрачную черную форму Чеченское ФСБ. У этих каждый под подозрением, и они мало с кем церемонятся. Вся пылкая публика, что привыкла в любом месте "качать права", здесь тише воды, ниже травы.
   Но это на блокпосту. Другое дело у нас на дороге. Мы еле сдерживаем поток. Растет километровая пробка, которая выдавливает нас на обочины. Чтобы не слыть плохими парнями и просто из трусости, бежали доблестные гаишники. Они сидят невдалеке в машине и, будто ни при делах, посматривают на происходящее. А нам, как никогда, требуется подмога!.. Из каждой машины выскакивают горячие кавказские мужики, и машут перед носом то удостоверением, то пистолетом: "Я из милиции!.. Я - служба безопасности!.. Я - мэр города... Я - король!.." Да, ладно, хоть мужики, бабы и те прут на рожон! И тоже у каждой какая-нибудь "ксива". А вот, открываешь у мужиков и у баб их документы, - милицейские, депутатские, да чуть ли не генерал-губернаторские корки, - а у половины там прописано то "дворник", то "сторож", то "уборщица"... И естественно с печатями МВД или Администрации... Но нас не уговорить. Мы втроем держим дорогу, и с каждой минутой убывают в магазине патроны. В начале мы били прикладами по колесам, потом стали стрелять в воздух, теперь кладем пули прямо перед капотом. Иван Грозный упирает взведенный ствол в лоб, вылезшему с автоматом на разборку джигиту. Пляшет на спусковом крючке палец омоновца. Пока еще действует... Просека у блокпоста пропускает по одной машине в пятиминутку и вот стопором встает вся траса. В передних рядах маты и вой. Машины сходятся корпусами и сминают бока. Водители не могут открыть двери, подраться.
   На удивление спокойны кадыровцы. Они, обычно не вникающие в чужие проблемы и, чуть что, пускающие в ход оружие, узнав, что впереди работает их ФСБ, оставляют любые вопросы и мирно ждут своей очереди.
   О методах работы Чеченского ФСБ среди местных ходят мрачные слухи.
   Полдень. Притормозив десяток подозрительных машин и, повязав их хозяев, ФСБ открывает дорогу. Вплескивается в Грозный могучий поток.
   В РОВД меня встречает Мамай. У него вечно сто дел, но я без уговоров соглашаюсь помочь. Мы развозим какие-то бумаги по адресам и, наконец, причаливаем у наполовину обжитой пятиэтажки.
   - Мой адрес, - показывает Мамай на заросший бурьяном двор. - Вон, третий этаж прямо - я живу. А вправо мой брат. В ОМОНе работает. У него жена, двое детей. Я тоже со своею здесь жил, пока не развелся. Здесь еще пять семей сотрудников. Друг за друга стоим. Тем и живем. Чуть что, за оружие все берутся. Было здесь пару раз, приходили непонятно с чьей стороны, но сразу на отпор нарывались. Наш Чеченский ОМОН вообще по первому вызову прилетает - свой боец здесь живет. Так что, в основном, тут спокойно. Могут иногда пострелять с главной трассы, но это уже почти в прошлом. Вон, проспект фонарями украсили, новый асфальт закатали. Скоро должны наладить водопровод - почти рай начнется... Оставайся, - вновь возвращается Мамай к этой избитой теме. - Будешь жить. В обиду никому не дадим. Есть здесь пара квартир, поможем заселиться. Хозяева прежние подешевле уступят. Всё равно не живут. Жену тебе найдем некапризную. Как-нибудь вместе выдержим...
   Мамай не первый, кто просит меня остаться. Были и до него. И каждому я отказывал по нескольку раз.
   - Нет. Чтобы остаться, нужно принять ислам. А я не хочу. Для меня и Христос не имеет цены, а тем более Магомет. - Называю я главную причину отказа. И просто не знаю другой. - Кому-нибудь еще предлагал?
   - Нет, - качает Мамай головой.
   - Почему?
   - Ты... - подбирает чеченец определение, - ...интернационален. Легко уживешься.
   ...На 26-м блокпосту томится дневной наряд: наш участковый Шах да пара незнакомых гаишников. Мамай останавливает машину поприветствовать участкового и тот просит меня подменить:
   - На один час, Ангара. Документы на перевод пришли. Надо забрать.
   Я остаюсь на блоке с нарядом ГАИ и жду Шаха полных четыре часа. Никого нет, и пешком добравшись до РОВД, я застаю такую картину: на крыльце кафе допивают, кто чай, кто пиво, трое участковых чеченцев. Среди них Шах. Он радостно окликает:
   - Ангара! Присаживайся.
   - Что не приехал? - стою я перед столом.
   - Я больше в нашем РОВД не служу. Я перевелся в Надтеречный, - счастливо улыбается Шах.
   В воротах часовой пэпс не пускает в отдел заявителя - мужика сорока лет. У того никаких документов и необходимо присутствие офицера. Я забираю гостя с собой. В кабинете службы сидят Гарпия, Альф и Сквозняк и при всех мужик возмущается беспределом:
   - ...Все дома разобрали! Подхожу к одному: "Вы что делаете?" А он мне корки в лицо: "Мы - СБ!" (Служба Безопасности Ахмата Кадырова) Ну, и что, что СБ?! Можно дома разбирать?! - ставит он громко вопрос.
   - Заявление хотите писать? - уточняет Гарпия.
   - Хочу! - сверкает глазами чеченец.
   В кабинете - полная тишина. Все, и даже этот гражданский, понимают абсурдность затеи.
   - Берите, - протягивает ему Гарпия чистый листок.
   Другие, переглянувшись, как по команде, выходят за дверь.
   Мы под пол провалимся от стыда, когда спросят: "Где же милиция?"
   Вот и вечер. Свободные от всех дел, мы сидим в вечной своей темнице - за стенами РОВД. Уже опасно выходить в город, уже разбежалось начальство, кончились на сегодня тревоги, и сделалось скучно жить дальше. По общежитию ходит из угла в угол контра, а на плацу сходятся обсудить новости, оставшиеся в усиление местные. Тоскливо и пусто в отделе по вечерам.
   Мне легче других. Я живу в другом мире и всегда имею возможность в него убежать. Для этого не нужна водка и ключ от ворот. У меня есть книги. Одни я привез из Москвы с проездного аэропорта Шереметьево, другие взял в местной библиотеке и не скоро отдам, третьи одолжил в ОМОНе и, видно, не верну никогда, еще какие-то подобрал на зачистках в руинах. Первое, что я сделал по приезду сюда, это сколотил из досок полку для книг. Не крюк для автомата вбил в стену, как Ара, не казенный пулемет притащил под кровать, как Павлин, и не за будильником подался на рынок, чтобы не проспать на развод, как Сквозняк. Помню, когда пилил во дворе эти доски, подошел чеченец с паспортно-визовой службы, старший лейтенант Восток: "Ты, что, приехал сюда, книги читать? Думаешь, будет время?" Покачал головой и ушел. А на следующий день встретил меня во дворе: "У меня дома целый подвал забит книгами. В любое время приходи, выбирай" ...Мне нужны книги. Увы, я вырос в их мире, увы, я давно не живу для реальности. И еще. Когда-нибудь, я обязательно напишу свою книгу. Походную книгу потерянных лет. В которой, наконец-то, смогу ответить на вопрос об этой войне: зачем?.. Я обязательно найду этот ответ и расскажу остальным. И пусть моя книга поможет кому-нибудь дожить его жизнь. Я хочу, чтоб эту книгу можно было прочитать только один раз. Только раз, чтобы потом навсегда позабыть.
   ...Открываются двери и, как всегда, с шумом и треском, влетает Павлин. С размаху швыряет на кровать автомат, проглатывает ковш воды, меняет берцы на тапки и, наконец, отворяет для голоса рот:
   - Хватит с книжками целоваться! В город входят боевики! Уже здесь... Уже по лестнице поднимаются... Закапывай библиотеку! - смеется он. - Только что отдел объявлен на казарменном положении.
   Эти боевики каждый день входят в Грозный, и новость Павлина не стоит гроша. Но только Павлин заканчивает свой спич, у него за спиной появляется Вождь. Взмокший, потому что жарко и немногословный, потому что трезвый, Вождь подозрительно косится на Сквозняка, примеряется что-то сказать, но под конец, уважая старость, разворачивается ко мне:
   - В ночной патруль одного. Пойдешь?
   - Конечно, - даже не думаю я.
   У меня свои причины ходить в патрули. Пока не переиграли, я сгребаю разгрузку и автомат.
   - Живым вернусь - завтра на работу не выйду, - пропадаю я за дверьми.
  
   16 июля 2004 года. Пятница.
   Ночной патруль на дороге 56-го участка - южные ворота в Грозный. Сегодня здесь должны прорываться в город боевики. От армии присутствуют два БТРа, взвод солдат с командирами и какой-то связист капитан с аэропорта Северный. Временный отдел нарядил пятерых бойцов. Я - самая важная птица - официальный представитель чеченской милиции.
   Солдаты сидят в лесу на прикрытии и, судя по всему, давно дрыхнут. Их капитан со старлеем, то и дело собираются проверить посты. Но не охота. Капитан машет рукой:
   - Да, черт с ними! Хоть выспятся.
   Мы - толпа офицеров, сидим за обочиной в заваленной мусором придорожной канаве. Изредка проезжают машины, что без разбора подвергаются шмону. С одной выходит накладка. Только осветив фарами пост, дает по тормозам "Жигули". Из салона, вскидывая оружие, прыгают светлые камуфляжи. Но машина катит из города, и мы даже не нервничаем. А та сторона на взводе и, разбившись цепью, идет, как в атаку. Я говорю от имени своего РОВД, и русской речью останавливаю наступление. Местный "вохр" - пэпсы из охраны нефтиполка. По этому маршруту давно не стояли заслоны, и нас приняли за бандитов.
   На небо взбираются звезды. На склоне соседней вершины пляшет громадный факел огня - варят в лесу нефтиконденсат предприимчивые чеченцы. Сломав тишину, спускаются с неба свирепые боги войны - пара залетных вертушек. На глазах уменьшается и гибнет огонь. Борта проносятся мимо и уходят на юг за мрачной своей работой. Вновь загорается огонек, уже поменьше, поосторожней.
   Мы также лежим в канаве, на краю темного леса. Во все бока вонзаются сучья, а куда ни выброси руку - грохочут грязные консервные банки. Восходит луна и можно рассмотреть, что под тобой за перина. Повсюду лежат рваные картонные коробки. Приглядевшись, я вышвыриваю из-под себя зазеленевшие куски целлофана. Где-то в головах валяется разломанный стул.
   В чащи безмолвного леса начинает противный вокал какая-то птичка.
   - И это вот соловей?! - впервые услышав "голос рощ", не верю я офицерам.
   - Соловей... - не понимают они, чему тут не верить.
   - А я читал, что он серенады поет. Глубокое там, высокое... А здесь дрянь какая-то скрипит на ветвях... Наверно, какой-то кретин объявил его музыкантом, - разношу я все догмы.
   В недоумении молчат остальные. Первым понимает милиционер Временного:
   - Да, у тебя слуха нет!
   - А это влияет? - начинаю я сомневаться.
   Все уже просто смеются.
   - Да, не... Он просто поет по-чеченски, ты и не разобрал, - объясняет взводник старлей.
   Еще только начало ночи и, сокращая время, идет непринужденный мужской разговор:
   - Соседка жалуется соседке: "У меня вчера кто-то весь огород вытоптал!" "Может, прапорщики?" "Да, какие прапорщики?! Следы-то человеческие!"
   Капитан с Северного, невесть как попавший в этот наряд, рассказывает собственную историю:
   - Я в Чечню вообще-то не собирался. У нас в части набор был такой, что всех на полгода. Полгода - и всё! А я в связи работаю, и мне, мол, большому специалисту, предложили на три месяца. А я же, как все! Русский! Думаю: а почему бы не съездить? Все на полгода, а я на три месяца! Делать-то в Чечне нечего, но ведь все на полгода, а я на три месяца! Ведь три месяца, это же не полгода... Хотя делать-то в Чечне нечего, но ведь все на шесть месяцев, а я только на три! Почему бы не съездить?!.
   Подходит пора для моего выступления.
   - История называется "Пулемет лейтенанта Старшинова", - начинаю я длинную повесть...
   Это случилось в декабре 2000-го. Боевая наша бригада "Бешеные псы" стояла тогда в Веденских горах и мы не вылезали с выездов, рейдов, зачисток, засад. Четвертый мой взвод обитал где-то на самых задворках, имитируя на ведущей к бригаде дороге, дежурный блокпост. Каждое утро уходили на задание по этой дороге роты разведки. К этому времени бригада полностью избавилась от исполнительных срочников, заменив их на вечно всем недовольных контрактников - солдат всех возрастов. Срочники тянули лямку где-то в Сибири по месту расположения части, и на рапорт отправить в Чечню, со слов одного офицера, получали наряд вне очереди.
   Черт подсобил попасть мне в гранатометный взвод. На четырнадцать человек у нас было семь АГС-17 станковых гранатометов "Пламя". Ненавидели мы их отдельно от этой войны. В разведке вечно не хватало народу, и ей в пополнение бросали пехоту. И мы - эта пехота, взваливали на горбы гранатометный свой парк и, сломав себя пополам, тащили в горы всю батарею. Во всех нормальных взводах роты бойцы таскали снайперские винтовки, ручные противотанковые гранатометы, да пулеметы и, по нашему мнению, шли почти налегке. Только мы, как проклятые, приседали со своими АГС.
   Да. Во всех нормальных взводах была куча оружия, а нас несправедливо обидели. Так считал каждый контрактник, прибывавший во взвод. Во всех взводах роты было по три пулемета и три СВД, у нас не было ничего. Плевать было нам на винтовку, но вот пулемет - это вещь!.. И вот новый боец обязательно подходил к нашему атаману - молодому лейтенанту Старшинову, недавнему выпускнику дальневосточного училища, с такой вот проблемой:
   - Командир, почему во всех взводах роты есть пулеметы, а в нашем нет?
   Лейтенант что-то врал в ответ, разъяснял, что не положено по вооружению, и просил больше не подходить - безнадежное дело. Но чувство несправедливости терзало и лейтенанта. И втайне от нас он, нет-нет, а донимал этим вопросом ротного капитана. Ротный мыслил уже стратегически и, покумекав, сам приходил к выводу, что пулемет вовсе не помешает на блокпосту. И шел с этой проблемой к комбату.
   И вот, когда комбату уже поперек горла встала эта кость - пулемет лейтенанта Старшинова, он, наконец, в канун Нового Года торжественно выделил специально для нашего взвода один ПК.
   Но как-то неорганизованно получилось всё с этим вот пулеметом...
   Тут надо добавить кое-какие сведения. В эти самые дни намечался подход вертушек с заменщиками. "Дембеля", отмотавшие положенные полгода, к празднику этому подготовились с расчетом и основательно. Смастерив глубоко под землей специальную мини-могилу, они заранее настояли в своей преисподни мутную бледную брагу, противную даже на вид. Поскольку в бригаде был объявлен сухой закон, а блокпост не раз подвергался атакам "антиалкогольных" офицерских команд, место хранения "душевного боезапаса" знал даже не всякий боец.
   Где ж была спрятана брага? Конечно, на главном посту у дороги! Где никому бы и в голову не приходило искать. На дороге висел шлагбаум, возле шлагбаума был вырыт окоп, в окопе стоял боец, рядом с бойцом стояла печка-буржуйка, а за печкою под землей готовилась брага. Буржуйка дымила круглые сутки!.. Была зима, а брожение любит тепло. Ерунда, что окоп есть окоп и его не натопишь, это не баня. Дрова подбрасывались исправно. Ну, а в окопе, естественно, стоял дубак, как и положено зимою на улице... Для чего ж по официальной версии топилась буржуйка? Повод нашли основательный - у часового мерзнут промокшие ноги. И вот он может всегда их погреть.
   Как бы не давили пьянство, хотя бы раз в неделю комбат собирал батальон для обязательного заслушивания очередного ЧП:
   - Иду я нынче по батальону, смотрю, какой-то боец у палатки разведвзвода лыка не вяжет. Шапка на носу, ноги дрожат, руки кол палаточный обнимают. Я ему: "Товарищ солдат, вы пьяны! Что пили-то?" А он мне: "Брагу пил". А я ему: "А где вы, товарищ солдат, в трудное военное время брагу взяли? Сами гоните?" А он меня прямо здесь и шокирует: "Нет, товарищ майор, не гоню. В "зеленке" нашел..." Я уже двенадцатый год служу, до майора вот дослужился, а еще ни разу брагу в "зеленке" не находил!..
   И вот в день, когда и на нашем блокпосту у "дембелей" подоспела брага, произошло торжественное прибытие пулемета во взвод. Днем - всё честь по чести - оружие закрепили за одним из бойцов, почистили, смазали, и, любому на загляденье, поставили в пирамиду. Кончился день и по случаю отлета домой "дембеля" назначили прощальный банкет. Дымила дешевая конопля... В кружках плескалась брага... Дымилась зажаренная с луком тушенка... Гудел 14-й блокпост... Гудели бойцы, гудел лейтенант Старшинов... Пили за всё: за возвращение домой, за победу, за себя, за друзей, ну, и коронным тостом было: "За пулемет!"
   ...Когда брага переместилась из кружек в головы, кто-то из общества подбросил занимательную идею: напоследок дать жару чеченской земле. Чтобы надолго запомнила эту ночь. Сначала в дело пошли автоматы, вскоре добрались и до ручных гранат. Оставалось немного до АГСов... Взвод решетил по лесу, со склона холма. Кто в полный рост, кто с колена, а часть могла воевать уже только в горизонтальном положении... Уже много после, когда всё это непредвиденно плохо кончилось, все долго пытались вспомнить, кто же погубил пулемет. Чья светлая голова ляпнула вот такое: "Товарищи, необходимо проверить, работает ли пулемет!"
   Конечно, вся эта возня на блокпосту, не могла быть не услышана в батальоне. Комбат, уловив беспорядочную стрельбу, живо заинтересовался этим вопросом и, минуя ротного, стал лично названивать на блокпост, желая выяснить, что там происходит. Часовой, что тоже наравне со всеми пробовал брагу, промычал в трубу: "...сейчас всё узнаю ...немедленно доложу". После чего бросил свой пост, подошел к очереди желающих пострелять с пулемета и, спросив: "Кто крайний?", занял место в хвосте.
   ...Блокпост только развязывал Третью Мировую. Без передыху долбил пулемет. И никто не заметил, как с двумя автоматчиками появился не дождавшийся доклада комбат. Он одним только криком заставил всех сдаться и, поставив пленных перед собой, попытался спросить за безобразие с командира:
   - Товарищ лейтенант, в чем дело?!
   Строй стоял, как пирамида, где один наваливался на другого, и лейтенант, тоже накренившись на бойца, тренькнул, ставшую потом знаменитой фразу:
   - Дело?.. Дело в пулемете...
   Взвод вместе со своим командиром в эту же минуту потихоньку выдвинулся в сторону батальонного зиндана - ямы для пленных, с целью отсидки до полного протрезвления. (Этот метод кодировки нерадивых бойцов применялся в Чечне повсеместно.) Исключение составила часть упавших прямо в строю. Их штабелем сгрузили в палатке автоматчики сопровождения, что были до утра оставлены охранять блокпост.
   Прошло несколько месяцев с той ночи, когда неразумным своим поведением взвод списал с себя пулемет. Почти все виновники торжества разъехались по домам, остался лишь лейтенант, получивший к тому времени звезду на погон, да пара старых солдат, помнивших, как всё это было. Но на место убывших прибывало новое пополнение, и каждый появлявшийся во взводе солдат, считал своим долгом спросить:
   - Командир, а почему во всех взводах роты есть пулеметы, а в нашем нет?
   Старлей вновь что-то врал, объяснял, что не положено по вооружению, и просил, ну, никогда больше не подходить - навсегда безнадежное дело. Но вот попался, ну невероятно упрямый солдат, который вспоминал про пулемет семь раз на дню. Мало того, видя, что командир не понимает важности этой проблемы, даже предлагал сходить лично поговорит насчет пулемета с комбатом. И как-то вот во время обеда, этот зануда вновь с негодованием напомнил про пулемет:
   - Командир, ну почему во всех взводах роты есть пулеметы, а в нашем нет?
   Уже мудрый старший лейтенант Старшинов отложил ложку, немного подумал и, кивнув на двух старых солдат, изрек уже другую знаменитую фразу:
   - Знаешь... Был у нас пулемет. Но до добра это не довело.
   ...Уже опускаются веки. Уходит время, а никакие боевики не прорываются в город. На нашем посту стоит, как часовой, черный нескончаемый лес, спят в этом лесу солдаты прикрытия, и льется на голубую ленту дороги луна. Похоронив тишину, начинают бить по пригородам Грозного сонные артдивизионы. Откуда-то с юга катится к городу железное эхо авиабомб... Ничего не будет. Мы зря потратили силы, пролежав в мусорных ямах всю ночь.
   ...Дымится в небе красный восход. Я иду по плацу отдела, а за мной скользят негромкие тени - всю ночь простоявшая здесь в обороне контра. Я ждал врага у южных ворот, а тут не надеялись, что его там удержат. Мы вместе поднимаемся в общежитие, до вечера занимая кровати.
   Жара расплавляет весь город и, задыхаясь в деревянном бараке, я днем выбираюсь на улицу - посидеть на заднем дворе у водопроводного крана с желтой теплой водой.
   На плацу вот уже полчаса переминаются два высоких чеченцев. Оба сомневаются, писать или нет заявление о краже скота. Наконец раздумывают и собираются уходить. Дежурный Валидол интересуется причиной отказа. Гости не делают из этого тайны:
   - Вам скоро здесь так влетит, что ноги бы живыми смогли унести. Так еще и нам достанется за эту бумажку. Вы, что не видите, люди из города валом валят?
   В РОВД присланы немного пожить два сотрудника Чеченского ФСБ. У тех похожие сведения: у боевиков заготовлен сценарий августа 96-го. В Грозный должны войти силы около трех бандитских полков.
   Пускай приходят. Больше убьем!
   Днем в кабинете начальника распаляется перед Тайдом Рамзес Безобразный: "Да, ты, убери с начальников этого Тамерлана! Он никого не сдает! Он не умеет стучать!.. Эти, его участковые, ни хрена не работают!.. Нет никаких показателей!.. Он их распустил!.. Ты меня поставь начальником участковых! Я их заставлю работать! Гонять их буду круглые сутки! Такие дадут показатели, что вся республика вздрогнет! Железной рукой всех согну! Мне здесь ни Министр, ни Президент не страшен!.."
   Гонять нас Безобразный собрался разве что на разборку домов. А то, что ему не страшен ни Министр, ни Президент, - так, видно, метит в их кресла.
   Вечером Безобразный появляется перед строем. Встав на крыльце, поочередно снимает даже изнутри черные башмаки, и пальцами чешет стопы в грязных дырявых носках. Одевает вновь башмаки и теми же пальцами лезет в нос, тягая оттуда зеленые сопли.
   Глядит на всё это и ничего не понимает чеченец Киборг:
   - Ворует миллионами, а на носки денег нет!
  
   17 июля 2004 года. Суббота.
   Полночь - извечное время тревог. Звонок с Республиканского МВД: силами отдела поставить на Минутку ночной патруль. Безобразный, что заночевал здесь в роли ответственного отправляет первых попавшихся участковых и пэпсов.
   Мы взъезжаем на пустующую Минутку - десяток милиционеров одного РОВД. Ни БТРов комендатуры, ни взвода солдат. Да, нам всё равно. Если бы сюда отправили кого-нибудь одного, он бы встал и пошел. Потому что уже безразлично, на какой Минутке остановит часы эта жизнь.
   Мы молча стоим посредине площади. Чернильные облака тьмы переплывают за порушенными многоэтажками. За открытыми спинами чернеют провалы улиц, и ни одного огня по всему руинному городу. Не ходят прохожие, не ездят машины и нет ничего, кроме тьмы. Зачем мы здесь?.. Сбросить бы сапоги, закончить этот поход!
   Эх! Как воды текли наши годы, и мы, сумасшедшие, метались по волнам, бросаясь в шторма. И не было несчастья страшней тихой гавани, где меняют палубу на прибрежный песок. В соленой пене ярились моря, шли в гости к рыбам матросы и корабли, и, казалось, любого поверх воды ждала участь добраться до дна. Но никто не боялся свидания с морским дьяволом. А вот однажды случилась беда страшнее всех дьяволов - черный водоворот засосал нас в бездонный омут Минутки.
   Зачем мы отправились в плаванье?.. Не лучше ли было совсем не отрываться от берега? От тихой родины, где мы родились.
   Нет больше родины. Злая буря унесла наш корабль от всех берегов.
   Нет больше родины без раздолбанной этой Минутки, без этих бессонных ночей, без раздавленного, омертвевшего Грозного! И нам уже не покинуть свой пожизненный пост - бездонный омут Минутки. И всё же один, один человек на площади, кому еще не поздно купить отсюда билет - я. Потому что я - русский, а все, кто рядом - чеченцы. Потому что у меня есть Россия. А у них только Чечня. Разрушенная, залитая кровью, брошенная на колени Чечня. И до конца жизни не состоится их возвращение на родину, где они родились. Видал я их ностальгию: разбомбленный дом Мамая здесь за Минуткой, весь в траншеях огород Бармалея в Черноречье, спаленный дотла двор Серого в Катаяме - всё, что осталось от родины.
   Кого винить в братоубийственной этой войне? Кто стравил два народа? Кого будем судить?
   Ищите, кто хочет. А мы устали от этого.
   Через долгие годы войны, через все обиды, после великой ненависти, когда стреляли даже по мертвым, мы поняли, что не может быть больше врагами. Мы снова пришли друг к другу, протянув руку помощи. Мы им, они нам. Вот они, все рядом со мной, - горячий решительный Плюс, спокойный и храбрый Пророк, мудрый непреклонный Шахид, да остальные, кого не перечислишь по имени. Все те, кто не из книжек узнал об этой войне. У кого здесь погибли родные и близкие от рук обеих сторон. Кто, делая выбор, к какому прибиться берегу, пришел к русским просить автомат, чтобы вместе с ними стоять за Чечню.
   Нечего мне с ними делить. Прошло много времени этой вражды, и я устал всех чеченцев считать за врагов. А тех, кто в одном строю держит со мною оружие, причислил к родне. Теперь я никому не поверю, что у Плюса, Пророка и у других приготовлен для меня за пазухой камень.
   Хотите предъявить мне за нацию? Угодите с ними на эту Минутку. И если останутся обвинения - пусть мои козыри будут биты.
   ...В два часа ночи мы тормозим двух алкашей без документов на себя и машину. Есть повод убраться в отдел. В РОВД тот, что был за рулем, сползает с наших рук на асфальт и, привалившись к крыльцу, наконец, находит место для отдыха. Пассажир же полон энергии. Он почти час материт на плацу всю милицию и наш РОВД. С интервалом в пять-десять минут его трясут за грудки чеченцы, но всё это без драки и приводит еще только к большему шуму. Все орут на своем языке и для меня неразрешимая загадка, почему пьянь при перевесе сил, десять к одному, еще не лежит на земле с разбитым лицом. У нас в России всё делается быстрее.
   От устроенного бенефиса просыпается весь отдел. Кто-то выходит на плац и просит быстрее закончить спектакль. Наконец, в толпе появляется ответственный по РОВД Рамзес Безобразный. Рамзес - человек деловой и скандалов не любит. Он отводит в сторону забияку, недолго шушукается с ним и, получив обещание на получение взятки в пятьсот рублей и дав фору - час времени, отпускает того домой за документами на себя, на машину и еще на того парня... Пассажир говорит примерно: благодарю за доверие, и исчезает. Мало чего соображающего водителя мы, сломив яростное сопротивление дежурного Валидола (боится любой ответственности), бросаем до утра в железную клетку.
   Время 03.00 ночи. Безобразный строит ночной патруль и вновь отправляет нас на Минутку:
   - У вас в запасе еще два часа. В пять утра зачистка по расписанию. Смотрите, не опоздайте!
   - Да, да... - киваем мы головами, и только Рамзес просто поворачивается спиной, бросаемся врассыпную.
   - Куда?!. - обернувшись, хрипит он.
   - На Минутку! - летим мы, кто в ворота, кто в здание.
   Ночной патруль закрыл свою вахту. Все просто сбежали.
   В 05.00 утра мы строимся на зачистку. По плацу в ярости нарезает круги Безобразный и грязно материт какую-то шельму:
   - Да, чтобы еще кому-то поверил!.. Чтобы сделал кому-то добро!.. Да, всех в тюрьмах сгною!.. Да, в ногах у меня будут валяться - никого не услышу!.. Грозный - не Москва, еще поймаю урода!..
   Оказалось, пойманный ночью алкаш, обманчиво вошел к Рамзесу в доверие и гнусно воспользовался его добротой. Он не только не привет откупные - пятьсот рублей, но и надул гаишников, у которых хранились ключи от арестованной нами машины. Мол, по велению Безобразного, забирает у них машину ехать за взяткой. А чему тут было не верить? Гаишники только удивились, что невелика сумма. Ну, и естественно, вручили ключи. А он всех обманул.
   Не разглядели мерзавца!
   Зачистка намечена грандиозная. Вся Минутка забита техникой: УРАЛами, ЗИЛами, БТРами и БМП. Кому не хватило мест на обочине, швартуются на кольце. Мы идем вдоль машин и не слышно друг друга от скрипа траков да лязга гусянки. Огромные толпы военщины: ОМОНы, армейцы, ВВ, ВФС, ВОХР, милиция, вываливаются из люков и кузовов. Почти полтысячи мужиков собирает Минутка. Команда, и всё это сборище - люди и техника, двигают на зачистку Войково - разбойного городского поселка. И вот Войково взято в кольцо, и на каждой тропинке стоит минимум БМП. Внутрь, потрошить дерёвню, ныряют ОМОНы и ФСБ.
   Я - старший армейского наряда на перекрестке. Задача проста - не выпускать из поселка машины, и пропускать после проверки паспортов пешеходов.
   Экипаж БМП. Месторасположение части - поселок Шали. В Грозном в гостях на зачистке. Все солдаты контрактники. Вчера я оставил Армию и, столкнувшись с ней вновь, уже потрясен разностью наших миров. Один экипаж, а все лаются, что кобели. Из-за всего подряд: почему автомат за спиной? почему он вообще в машине? что, ты, встал тут, конь? песни не пой - заткнись! хватит круги нарезать - замельтешил!.. и все в таком духе. Одеты, как на подбор: засаленная, застиранная, мазутная форма, которой срок - ходила сто лет. Черные подворотнички, коричневые шеи, землистого цвета ладони. БМП - ведро с болтами. Тронется с места - гремит, как копилка
   Нищая и завшивленная наша Армия, умеющая только одно - исправно воевать и побеждать.
   Я гляжу на этот экипаж, на всю нашу Армию, и не верю себе: неужели и я три года назад варился в том же бульоне, не замечая, как он ядовит? А разве сейчас далеко убежал? Нет. Перепрыгнул в другой котел, где полегче кипеть, да потяжелее отрава.
   Иногда через пост проходят чеченцы. При оклике: "Паспорт!", спешно направляются в мою сторону. Ориентиром служат лейтенантские погоны и "бодрый" еще камуфляж. Чеченцы идут через "коридор" солдатни, что тянет к паспорту мазутные ручища, и у одного, кто сплоховал, оставляет в паспорте именные масляные "печати" весь экипаж.
   В обед вояки заводят свою БМП, и машина дымит в небо черней паровоза. За крышами домов растут такие же жирные солярные столбы, что, тронувшись с места, медленно плывут на дорогу, где собирается вся колонна. Кончилась наша зачистка.
   Оставшийся день проходит во сне и стирке белья.
   ...Вдалеке размеренно и тонко запел вечернюю молитву мулла. Стоящий на посту молодой чеченец уважительно закрыл глаза и мягко мотнул головой.
  
   18 июля 2004 года. Воскресенье.
   Зачистка с Красноярским ОМОНом. Нежилой сектор за Минуткой. Ночью лил дождь и в травах стеною стоит вода. Здесь не перешагнуть через бурьян - расползутся штаны, не обойти кустарник - потеряешь маршрут. Ни дороги, ни просеки, ни тропы. По обе руки месиво из глиняных желтых руин, в которых воткнуты занозами расщепленные дверные косяки и заборы. Над нами, в три метра, заросли репейника и дикого винограда. Под которыми мы бредем напролом под водопадом летящей с веток воды.
   Разбитые пятиэтажки Гудермесской - предрешенный конец этой зачистки. Не по каждой лестнице поднимешься вверх. Одни, как картины, висят на арматуре вдоль стен, другие сложены поленницей на земле. В каком-то подъезде мы прыжками одолеваем широкие - все в пробоинах - ступени. Верхний этаж застелен горелым шифером, ломом красного кирпича и кускам свалявшейся ваты... Всё меняется вокруг этих домов, а здесь который год тянется один единственный день.
   Мы не видели даже собаки на этой зачистке, и с пустыми руками идем по домам.
   Рамзес Безобразный встречает нас в РОВД. Где-то на Окружной на кирпич снова ломают дома. Там еще недавно безгранично царствовал Безобразный, но вот переменилось время, и нашего урода шугнули оттуда, кто посильнее - пэпсы республиканского полка и кадыровцы. Естественно, сдаваться первый Рамзес и не думал. А потому, решив лишить рабочих рук и тем обанкротить своих конкурентов, он ставит задачу арестовать всех, кого можно на Окружной.
   Нам в этих дележах власти, черт не брат и свинья не сестра. И два десятка участковых и пэпсов, мы прилежно являемся на место раздора, где, не желая приминать ничью сторону, просто глядим, как разбегается с домов толпа обезьян с кирками и ломами. Единственный, кто замешкался - водитель КАМАЗа, доверху груженого кирпичом, взят в плен и под конвоем направлен в отдел. На него, сев на пассажирском сиденье, всю дорогу нагоняет страху пэпс Серый:
   - Сам Рамзес на тебя охотится много дней. К нему и везем. Добегался ты. Теперь долго бегать не будешь - много лет придется сидеть.
   Тот еще пытается что-то исправить:
   - Он сколько берет?
   Серый мотает башкой:
   - У всей родни денег не хватит. Хоть по три шкуры спусти...
   Водитель, напуганный еще по пути, натурально бледнеет, когда в РОВД, минимум походкой президента Чечни, к нему на косолапых ногах подкатывает Рамзес Безобразный. Чавкая вечно набитым ртом, он уводит пленного на ревизию его кошелька. В это время еще один мерзавец, подельник Безобразного, специально обученный гаишник Султан, уже гонит КАМАЗ кирпича на ближайший рынок.
   Пока зачистка, пока Рамзес - кончился день. Сгорел, как порох, оставив только закатный розовый дым.
   Скорей бы утро, начать новый путь! Скорей бы утро, зачистка, блокпост или бой. Здесь можно сойти с ума, если не слышен набат.
  
   19 июля 2004 года. Понедельник.
   Вечер 18-го. С наступлением тьмы мы с контром Чудовищем собираемся на Минутку в комендантский патруль.
   Маленький коренастый гаишник пропадает в Чечне второй год. Он твердо решил прослужить три контракта и взять с государства обещанную квартиру на родине в Ханты-Мансийске. Чудовище весел, находчив, в меру благороден, болтлив, безупречно храбр, надежен в деле, но вместе с этим невыносим. Громкий и звонкий, Чудовище один был способен заглушать всю общагу. С шилом в одном месте, практически одновременно присутствовать во всех комнатах, где не было от него никакого спасения. Чудовище заходил в гости дернуть за нос хозяев, когда ему протягивали руку здороваться, украсть автомат, когда за тем не глядели, перекрыть матом весь кубрик, когда на него не обращали внимания. Во время всех пьянок Чудовище был душою компании, и сам выпить был не дурак. Его даже специально искали, если что-нибудь намечалось насчет спиртного. Так сказать, наладить веселье.
   В свои тридцать с копейками Чудовище успел дважды жениться и развестись. Оставил бывшим женам квартиры и подался за новой в Чечню.
   Запакованные в разгрузки, в белом камуфляже Чудовище, в зеленом я - Ангара, мы справляемся у дежурного, как по темноте добраться до комендатуры, и слышим простой ответ:
   - Бензина в отделе нет. Ловите попутку.
   Перекрыв дорогу у рынка 8 Марта, мы без труда останавливаем машину. Водитель прилежно тормозит и протягивает для проверки свои документы. Узнав, что нам нужно только доехать и услышав русскую речь, он как-то спокойно радуется и открывает двери:
   - Я думал, пост выставили. Еще и русские. В прошлый раз наши, чеченцы, остановили. Два часа держали по пустяку...
   Я усмехаюсь и констатирую факт:
   - Да, ваши как насядут, - не избавишься.
   Чеченец быстро кивает головой:
   - Во-во! Это точно! Если с русским всегда можно договориться, то с чеченцем почти никогда!
   - Как отпустили-то?
   - Сто рублей дал.
   В комендатуре запряжены еще не все лошади, и худощавый голубоглазый подполковник спаивает нам пережженый кофе. Белые фарфоровые чашки, черный пенистый напиток, непринужденный живой разговор:
   - Вот вы говорите, баб на вас не хватает... - отхлебывает уже из третьей чашки подряд подполковник. - Купите резиновую... Сюда один русский ОМОН приезжал, привез с собой эту куклу. И всем отрядом на ней триппер поймал.
   Загудело за открытым окном. На площадку перед воротами въезжают два "восьмидесятых" БТРа - наряд одной из воинских частей Грозного.
   Мы стоим на плацу, и последние наставления на патруль дает комендант:
   - Чтобы там не геройствовать! Никуда не лезть! Вашим мамкам гробы не нужны! Сами знаете, если что - вы виноватыми и останетесь... Мне большие цифры проверенных вами машин не нужны. Лучше тихо-спокойно, да живыми. Беречь себя! Удачи!
   Мы прыгаем на броню. Два офицера-армейца, командиры БТРов, осторожно интересуются, - не нарваться бы на службистов, - каким порядком будет организован патруль. Ну, несомненно, образцово и всем на зависть! Пока я соображаю, что брякнуть, Чудовище предлагает мудро подождать с патрулем:
   - А где тут недалеко продают пиво, товарищи?
   Товарищи уважительно кивают и говорят, что, мол, знают, где в это позднее время совсем безбоязненно торгуют пивком. И вот, одни в пустом городе, мы несемся ночными проспектами на ближайший дежурный пункт опохмелки.
   Вот он, ночной магазин - всё от морса до коньяка. У прилавка пасутся два безоружных солдата контрактника; через дорогу большая воинская часть. Перелезли через "колючку" за водкой, но еще ничего не успели купить. Увидев четырех офицеров, отступают к стене; попались. Уже пьяные. Всё! Конец контракту, завтра домой.
   - Откуда, земляки? - пытается сыграть на святом, кто постарше.
   - Издалека, - не смотрим мы, двигая от прилавка обоих.
   Те понимают, что миновало и, бросив вопросы, молча отходят в сторону.
   Куплено пиво и надо думать, что там с патрулем. У меня один извечный адрес - Минутка, и я показываю в сторону площади.
   Местные таксисты облюбовали на Минутке участок, сложили деревянный навес, сделали что-то навроде привала на самом кольце. Ночью никто не рискует кататься за деньги и мы - единственные гости в их караулке. Мы сидим на обочине, на дощатых лавках, из пластиковых стаканов потягивая теплое горькое пиво, даже не оборачиваясь, когда за спиной проезжает машина. БТРы загнаны в глухой угол площади в заросли между руин. Спешенные экипажи наряжены в караул и, давно повалившись на землю, спят в душистой траве, изредка вскакивая опорожнить простывшие мочевые пузыри... Никто не выйдет на площадь. Совет коменданта беречь себя - первый повод не приступать к патрулю.
   От кофе, выпитого в комендатуре, начинает подводить пустые кишки. Изжога складывает меня, как перочинный нож. Я уже завидую пьющим Чудовищу и армейцам. Моё участие в пьянке ограничивается какой-то дешевой минералкой, что только сильнее скрючивает пополам.
   - Ты ж подыхаешь от жадности! - объясняет Чудовище. - Ты ведь отчего не пьешь? От жадности. Ни пиво, ни водку. Всё хочешь подешевле, на минералке проехать... Вот и загибаешься. То понос, то изжога, то трупные пятна... Пиво пить надо! Жмот малокровный...
   - Пошел ты, пьянь недострелянная, - сползаю я с лавки.
   Раздувая черную юбку, шатается по городу ночь. Сев на разбитую голову дома празднично светит луна. И мерклый зеленый свет стоит над мертвой картиной Минутки, где - жаль! - среди мифических страшных руин не хватает рассыпанных по полотну черепов.
   Оставлено пиво и, забывшись каждый в себе, сложив на оружии руки, мы молча сидим на брошенной свалке Минутки. Какой-то десяток лет, обступающим нас руинам, а кажется, будто много веков простояла Минутка. Будто пережила все слезы со времен Голгофы да двух тысячелетий катастрофы. Такая особая пустота, такое запустение и тлен прижились на этом клочке земли. И сам ты ровесник веков у этих развалин. И побратим вечности город Грозный... Как когда-то Рим, как до него Вавилон...
   Грозный. Здесь можно бросить оземь часы и перестать отсчитывать годы. Потому что тебе не прожить дольше этого города. Он жив в тебе - этот Грозный, и не умрет раньше, чем остановится сердце. Пускай ему биться хоть тысячу лет. Потому нет такого края земли, где бы тебя не настигла Память. Ты можешь уехать, а твой Грозный, твоя Минутка останутся здесь. И будут вечно звать за собой, и будут вечно стоять на двух берегах Сунжи, и вряд ли изменятся, пока не падут в преисподнюю. Будут стоять всю вечность, пока ты живешь. Всю долгую вечность.
   Счастливы те, чье сердце разбила пуля!
   Без грома и молний, на стреляющий Грозный спускается теплый июльский дождь. Невесомый, он мягко падает с высоты, ложится на развалины, тонкими ручейками бежит по лицу. У БТРа делят сухое место, и слышна короткая перебранка солдат. Кто с лавки, кто под броню, кто в броню и в руины - мы медленно расползаемся по Минутке - никудышное братство меча и винтовки.
   ...Уже посерело небо. По Грозному шагает рассвет и, как после пира, на голой сырой земле стоят недопитые стаканы с дождем - след нищей пьянки бродяг в неухоженном храме Минутки.
   Вечером Рэгс объявляет сбор участковых. Опять разбирают дома.
   Идет разгром всего города. Вчера за кирпич бились на Окружной, в сегодняшней сводке с фронтов мелькает Минутка, проспект Ленина и улица Сайханова.
   На Ленина уже истребили кирпич. Добирают последнее. Кранами и КАМАЗами здесь вынимают из земли бетонный фундамент. По белым блокам, как муравьи, бегают такие же, что и вчера обезьяны. Завидев милицию, они нагло бунтуют, но трусливо прячут по щелям молоты и ломы. Я думаю об одном: поработать бы здесь пулеметом! Выстелить трупами да мертвой травой эти развалины. Оставить всю эту толпу на пир собакам и воронью. В назидание всем!
   Мы проезжаем все адреса. Уже у всех своя "крыша" - кадыровцы, республиканский полк ГАИ, ППС, кто-то еще... У каждого дома в действие вступают только местные участковые. Пошумев, погрозив, они просто разгоняют все сборища. Русские молча стоят в стороне. Наработались.
   Вечером я напрашиваюсь у Тамерлана в ночной патруль.
   Ночь! Пленительная летняя ночь сокрушенного Грозного! Тревожная и безбожная! Клянусь воспеть до небес твой ведьмин шабаш! Твоих черных призраков, откалывающих пляску смерти на скелетах обглоданных улиц!
   Клянусь посвятить этому жизнь!
  
   20 июля 2004 года. Вторник.
   На Минутке ревет ураган. Сидя на сквозняке в развалинах пятиэтажки, мы слушаем волчьи гимны ветров. Расположившись вдоль стен, хмуро молчат суровые взрослые мужики - восемь бойцов Красноярского ОМОНа. Никому нет дела до ночных патрулей. Из центра города доносится перестрелка, да редкие взрывы подствольника. Но здесь лишь полночная перекличка ветров.
   - Я когда в Забайкалье служил, - заканчиваю я тишину, - посиживал однажды на знаменитой солдатской "губе", где в Гражданскую японцы держали красного партизана Сергея Лазо. Которого после и сожгли в печи паровоза. Говорят, именно про него и сочинили одну фронтовую песню: "Бьется в тесной печурке Лазо..." А "В землянке" её по ошибке назвали...
   - Дурак - ты, участковый... - смеется кто-то с ОМОНа.
   Битый час, не смолкая, разбалтываю я бойцам о военных своих похождениях с начала службы в Омске, с продолжением в Новосибирске, Барнауле, Рубцовске, Даурии, Институте, Ставрополье, о первом и втором походе сюда. Чей-то возмущенный голос прерывает мои рассказы:
   - Тебе сколько лет?!
   Я оборачиваюсь во тьму:
   - Двадцать четыре было весной.
   - Мне тридцать пять, а я половины того не прожил, - недоверчиво бубнят с того же угла.
   - Я в тридцать пять уже помирать собираюсь, - отмахиваюсь я от такой старости.
   К черту патруль, и в середине ночи, разбившись на два каравана, по обеим обочинам мы двигаем в сторону дома. За Минуткой один из ОМОНа, - здоровый краснорожий прапорщик - поймав блудную машину, выволакивает наружу водителя. Боец на чеченском ведет допрос о наркотиках и оружии, а чеченец, улыбаясь до задних зубов, отвечает только на русском: "Нет. Нет. Нет..."
   - Где научился? - отходя от машины, спрашиваю я прапорщика.
   Оглядевшись по сторонам, тот вешает на плечо оружие:
   - Я здесь с 95-го.
   В отряде все падают спать.
   С утра я завтракаю, моюсь в бане, обедаю, смотрю телевизор и мечтаю о временах, когда Тайд навсегда исчезнет из РОВД, а я переберусь жить в ОМОН.
   Вечером я появляюсь в отделе, долетев на попутках.
   Недавно чеченец Салам при переписи участка обнаружил на нем русскую семью из трех женщин: мать и две дочери. Он как-то проговорился мне о находке и с тех пор не получал на квадратном метре прохода: дай адресок! И молчал, хоть руби. Но нынче участковому пришло добро на его перевод в Наурский РОВД республики, о будущей райской жизни в котором он прожужжал всем уши. И вот Салам стоит на плацу, и только солнце ярче его лица.
   Я подкрадываюсь к нему со спины:
   - Аллах акбар! Про Наур-то твой врут или правда?
   - Правда, не врут, - улыбаясь, гладит щетину Салам.
   - Других девок найдешь... - даю я понять, за чем подошел.
   - Пиши адрес.
   Всего два часа до развода и нужно разбиться в лепешку, чтобы поспеть. На рынке 8 Марта я делаю необходимые закупки: дезодорант и спортивный костюм. Из гардероба у меня лишь "ментовка" да камуфляж. В кубрике, куда я вернулся переодеться, в своем углу копошится Павлин. Впервые видя меня в гражданке, он нутром чувствует правду.
   - Ну, видный фраер!.. Куда накрахмалился? По бабам?
   - Пистолет дай, - перехожу я к делу. РОВД беден на ПМы и не каждый им может похвалиться.
   У ворот сражен моим мирным видом чеченец пэпс:
   - Господин Ангара, да вы сегодня ослепительно выглядите!
   - Ну вас... - смутившись, проскакиваю я в калитку.
   Заплутав среди улиц, я брожу где-то за Парком победы и не могу найти нужную. Тяжело назвать улицами то крошево, что одинаково стоит перед глазами, в какую сторону не обернись - Грозный, что вряд ли встанет из развалин...
   Во всех дворах ни живых, ни мертвых... Наконец, прислушавшись, я выхожу на стук топора. Дюжий толстый чеченец прямо на улице колет дрова.
   - Бог в помощь! - иду я к нему.
   - Спасибо, - втыкает он в чурку топор.
   Дровосек молчит, как разведчик, не веря, что я участковый.
   - Русский... Милиционер... И без оружия... - недоверчиво повторяет он.
   Завернув футболку на животе, я вытягиваю пистолет Павлина:
   - Во!
   Это - как паспорт. Чеченец удовлетворено кивает и показывает куда повернуть.
   Салам не обманул. Живут. Стареющая мать, чуть взрослее меня старшая дочь, да моложе меня, - в самый раз, - та, что помладше. Все красивые, стройные - почти голубых кровей. Во дворе сервирован стол и, приглашенный на чаепитие, я сижу с пиалой в обеих руках.
   Женщины говорят негромко, косясь на листовой железный забор.
   - "ФСБ" слушает, - поясняет с усмешкою мать.
   - Чеченцы, - переводит для меня средняя дочь.
   Семья бежала отсюда перед второй войной, несколько лет прожила у родственников в Краснодаре и, чувствуя себя обузой, в прошлом году вернулась домой. Дому повезло больше других - снарядами разнесло крышу, да частями забор. Всё пришлось налаживать только самим. Обо всем этом говорится не очень охотно, чтобы никто не вздумал жалеть. Были ли в семье мужчины и, что с ними стало, я предпочитаю не спрашивать. Нынче, когда самое страшное уже позади, женщины так и не имеют работы, перебиваются случайным прибытком. На будущее нет никакой твердой надежды. О нем никто старается просто не думать. Живы сегодня и ладно.
   "Ты гляди, какая семейка... Жениться мне что ли?.. В Россию их придется тащить. А там самому негде жить. Эх...", - ничего не решив, я всё пускаю на самотек. И обещая зайти в другой раз, выхожу за ворота.
   В больнице, устав маяться, отдал богу душу участковый Наполеон. Тот, что обгорел неделю назад, взлетев на воздух вместе со своим бензиновым мини-заводом. Перед смертью обожженная голова раздулась в два раза, а сам он покрылся страшными пузырями. По факту нелепой гибели сотрудника, в МВД завели дело, по которому первым обвиняемым пошел близкий родственник Наполеона Рэгс. Последний скромно смолчал, что это он отпустил участкового с ночного караула гнать свой бензин. И на построении, в ответ на брошенное кем-то из толпы свидетельство, Рэгс публично открестился от родственника, объявив, что тот без его ведома покинул отдел. Следствие же великодушно оставило Рэгса в покое - у того еще полно родственников и один из них сидит в аппарате Южного Федерального Округа.
   Заводская комендатура Грозного. Вчера был наряжен конвой за зарплатой. Кассиру дали в сопровождение двух солдат-контрактников. На обратном пути машину с деньгами зажали на узкой улочке и пятеро в камуфляжах и масках расстреляли солдат. Похищено пять миллионов рублей.
  
   21 июля 2004 года. Среда.
   Меняя холеную неженку Деву, тяжело ступает по звездному распутью косматый владыка Лев. Тасует часовых Зодиак и славная будет охота.
   Комендантский патруль на Минутке - армейский БТР с экипажем и два участковых местной милиции, Ангара и Шахид. Броня стоит на средине площади, нацелив на Ленинский проспект пулеметы. Вояки торчат под броней или на ближней обочине. Мы с чеченцем меланхолически - давно очертела Минутка - задерживаем машины и, смотря в документы, не видим людей. Какая нам разница, кому принадлежит Грозный во тьме? Быстрей бы тянулась ночь. Ведь еще пять часов до рассвета.
   Но короток наш патруль. Дело к полуночи - и наползают на Минутку раздутые уродины туч. Над забитым пылью городом терпят крушение эшелоны с дождем. Теряется, завешанный водопадами Грозный, и лишь в ливне воды скрещиваются во мраке кривые толстые молнии. Еще пять минут и машина Шахида причаливает к нашему КПП. Я через ограду пролажу в общагу, чеченец едет ночевать к родственникам в соседний район.
   Пролежав до обеда в кровати, я вне всякого графика попадаю в СОГ. Выезд на 29-й блокпост - рядовое задержание машины с перебитыми номерами. Тоска. Дальше поинтересней. Во дворах за ж/д вокзалом плавает в нефтеколодце свеженький труп. Невысокий, худой, с пышной слипшейся шевелюрой. В середине шевелюры зияет воронка - проломлен широким ударом череп и, при подъеме наверх, плещется в этой дыре масляная черная жижа. Труп тащат в отдел, наводят какие-то справки, и уже к вечеру у нас собирается толпа гражданских. Покойника опознает куча родственников. Они небольшими группами стоят на плацу в траурных черных одеждах, и рыдает взахлеб вся женская половина.
   Никудышное богатство - мертвяк, и с облегчением мы спихиваем родне эту обузу.
   Под Безобразным Рамзесом зашатались столпы. Не ахти какая, но пошла первая трещина. Вот уже несколько дней идет слух, что он оставит, мол, пост заместителя Рэгса и, спустившись с небес, сменит на месте нашего начальника Тамерлана. А последний пойдет в рядовые участковые. Что-то не получается там, двум дебилам одновременно командовать службой МОБ, и Тайд надумал приспустить Рамзеса до службы участковых, где власти поменьше, да дела побольше. Сам Безобразный просто в восторге от этого понижения. Теперь ни какой Тамерлан не помешает ему с помощью участковых, как он выражается, "взять в городе власть". Что по-рамзесовски означает "разграбить, разорить, пустить по миру, обобрать до нитки".
   Хотя, что еще можно снять с Грозного?.. Голого раздеть десяти силачам не удастся.
  
   22 июля 2004 года. Четверг -
   23 июля 2004 года. Пятница.
   Час между луной и солнцем. На плацу РОВД беспечно прогуливается вооруженная команда из двух десятков милиционеров - наряд на утреннюю зачистку. В центре, в зоне особого внимания Рэгса, пытаясь "вернуть к жизни" автобус, бьется над мотором водитель пэпс. Процесс реанимации длится уже полчаса. Температура мотора по-прежнему равна уличной, устойчиво бьется сердце водителя, всё в порядке с нервами у остальных, а вот Рэгс сейчас запылает от гнева. Было бы у нас два водителя - этого б разорвал. Последнему уже не миновать выговора и - чего там терпеть? - рассаживают "безлошадных" по собственным машинам чеченцы.
   Комендатура полна войск и, как всегда, ожидают милицию. Но ушла без меня на Сайханова инженерная разведка.
   - В ту сторону едем. Догоним, - предлагает подождать построения кто-то из офицеров.
   - Пешком догоню, - направляюсь я до ворот. И лишь выйдя в город, тут же сворачиваю на РОВД.
   Легкая прогулка по Грозному. Тянется ровной лентой избитая снарядом дорога. Лежат, как подкошенные, чумные мумии белых домов. Прошли времена, когда каждый страшился ходить по Грозному, переживая, что будет убит. Теперь страх сменился апатией, и смерть пугает лишь тех, кому завтра домой.
   ...Уже обед. Надо пропасть с РОВД и я знаю только одну дорогу. Встретив в коридоре Вождя, осведомляюсь о ситуации на 26-м блокпосту. И вовремя - никто не вернулся с зачистки и некем менять вчерашний наряд. Через пять минут я топаю в сторону блока.
   Всё тот же маршрут: комендатура, Временный, Минутка, блокпост... Но я зря спешил и некого гнать с блокпоста. Открыты железные двери, всё пусто внутри, у входа валяется мятая консервная банка да разбитая поллитровка. На поллитровке этикетка: фото Иосифа Виссарионовича и надпись "Водка. Приказ Сталина N 227. Ни шагу назад!"
   - Вот когда бы родиться! - с досадой стою я над отголоском великого прошлого.
   Скучный блокпост заброшен мной в самом начале службы. Обложившись ломтями сала и хлеба, большой алюминиевой ложкой в столовой ОМОНа я лопаю щи. На десерт помывка в растопленной бане и сон на кровати начальника штаба - угрюмого Эдика с "оспиной" кожей лица.
   Ближе к ночи на пост съезжаются двое пэпсов. Эти, не в пример остальным, являются не для галочки. Припылив с ОМОНа, я усиливаю наряд и, забаррикадировав двери, мы долго сидим в нижней комнате блока, поджигая от огарка свечи зеленые пластины от комаров. Выспавшись за весь день, я занимаю чеченцев историями тысячелетней давности о походах русских князей на Кавказ. Черная кровь врагов рекой льется в моих рассказах, где по-прежнему, мертвые срама не имут, а подвиги увенчаны славой. Я совсем забываю, что чеченцы - кавказцы, а под конец путаю князей Святослава с Игорем Новгород-Северским: "...Здесь кровавого вина недостало; здесь окончили пир храбрые русичи; сватов досыта напоили, а сами полегли за Землю Русскую!"
   Я исчерпал тему, и какое-то время мы сидим в тишине. Молчат, погруженные в свои мысли чеченцы. Оба уже взрослые мужики.
   - Если бы я был Путиным, сделал бы тебя министром пропаганды. Если б Басаевым, назначил бы цену твоей голове, - серьезно замечает один.
   - И при последнем раскладе за тобой пришли бы быстрее, - с улыбкой, но тоже серьезно, подмечает другой.
   ...Рано утром ломится в блокпост великан Ахиллес. Он на ходу рушит у входа всю баррикаду, и в лабиринтах поста гудит его мощный бас:
   - Ну, выходи, кому жизнь не дорога!
   ...Отдел. Не показывая до вечера носу, я сижу, спрятавшись в общежитии. Всех захватили дела, и радио - мой единственный друг:
  
   Лавиною на жизнь мою
   Обрушился, круша надежды, год.
   Ошибкою непоправимою
   Любовь последняя, сметая всё, придет...
  
   Год, который все нарушил, разрушил в твоей судьбе. Увел с собой радость и так легко опустошил твое сердце. Год, который поломал целый мир.
   Оглянись, измеривший этот путь! Была ли в твоей жизни страшнее ошибка? А была ли у тебя любовь сильней, чем последняя - Грозный? Что без усилий смела память о прежних.
   Не было. Я знаю всю правду. Не было в жизни ничего сильнее, чем Грозный!
   В конце апреля на 56-м участке нашли "расчлененку" - вонючие распухшие трупы. В мешках лежали раздавшиеся конечности, рядом валялись разрубленные тела. Всё это свалили в кучу и привезли на грузовой машине в отдел. У двух трупов не хватало лишь рук, остальные пять были четвертованы. Машина стояла на солнцепеке весь день. Две пары босых ног свисали с открытого кузова, и врозь торчащие пятки были покрыты землей и черными пятнами смерти. Не обращая внимания на тяжелый мертвецкий дух, я стоял рядом и долго смотрел на эти босые, гниющие ноги. И долго не мог понять, что так притянуло меня к гнилью. И наконец вспомнил: много лет назад моя одноклассница, девчонка с соседней парты, хвасталась нам мальчишкам, что не испугалась взять за пятку покойную бабушку.
   Теперь давно отошли и стали смешными все детские страхи, давно оставила школу та ребятня, давно село солнце 1989-го года. Наверное, уже вышла замуж и родила ребенка, та девчонка, что на зависть мальчишкам еще в детстве перешагнула свой страх. Девочка, счастливая лишь в том, что никогда в жизни не увидит эти сложенные в грузовике трупы.
   Девочки из нашего класса...
   Пусть рухнет на нас Вселенная, если они узнают о Грозном!
   ...В соседнем кубрике дуют пиво Заяц и Хрон. Последний - неисправимый барахольщик и неподъемный на работу алкаш. По привычке покупать ненужные вещи, он на днях приобрел новейшей модели компьютер, принтер к нему и маленький телевизор. Участковый в конце августа едет домой и смысл покупать столько вещей непонятен никому кроме него. Хрон - сокращенное "хронический алкоголик". Свою кличку схватил с легкой руки своего хронического собутыльника Зайца. Который, надо сказать, пил не меньше первого, и едва ли упускал случая где-нибудь отхлебнуть, а - на те! - клеймил алкашами налево и направо.
   Никудышный работник, когда рядом водка, Хрон покорял чужие сердца широтою русской души. Отзывчивый и добрый он, без разговоров шел на помощь любому в самом провальном деле, если, конечно, в этот момент не валялся пластом. Никогда не скупившийся на попойки от своего имени, он не делил здесь по нации. За столом у Хрона пересидела вся контра и добрая половина чеченцев. Особенным почетом пользовались два Бармалея и Киборг - пили, как русские.
   Другое дело, Заяц. Худой, с желтым высохшим телом, хитрая и жадная сволочь, он вовсе не спешил тратиться, и брал спиртное лишь пополам с кем-нибудь. А если в компанию попадал третий, что не сбросился на "пикник", то Заяц на следующий день шел к нему в гости и, точно рассчитав его порцию, предъявлял в таком духе: "Пил со мной водку? Открывай кошелек!" Естественно денег не получал, а только копил желающих нагреть ему бока. Однажды, нащелкав на фотоаппарате товарищей по оружию, и сделав затем фотографии, он продавал их по завышенной дважды цене.
   - Ты, что, гад, совсем совесть потерял?
   - Я столько времени потратил на них! Не хотите - не покупайте.
   Заяц часто получал предупреждения, что, вот-вот, и придется ответить за фокусы, но, надеясь миновать своей участи - авось не пройдет - никак не менял поведения. Гаишник Чудовище поклялся во всеуслышание в день увольнения Зайца посчитать ему ребра.
   Вечер оканчивается грозой. Над развалиной старого города устраивают свистопляску молнии и, коснувшись земли, лишают электричества Грозный. Всё тонет в ливне и тьме.
   Истекшие сутки:
   Утром на Минутке подорвали на фугасе армейцев. Нет никакой информации.
   В обед на центральном городском рынке дважды взрывали кадыровцев. Один убит, трое ранено.
   Вечером на Ханкальской на фугасе подорвали милиционеров. Нет информации.
  
   24 июля 2006 года. Суббота.
   Еще одна неслыханная зачистка. Постепенно забивается плац РОВД. Друг за другом занимают место в строю Курганский, Красноярский, Чеченский ОМОН, подвинув Временный, встают республиканские полки ППС и ГАИ. Вся публика, словно на маскарад, чуть ли не в иноземных мундирах. И только Тайд блюдет дисциплину: отдел строго в форме милиции.
   Над собранием столько звезд, что небу стыдно за свою нищету. Как говорится, на каждого солдата по генералу. Всех командиров не помещает крыльцо и в запале они носятся перед строем, создавая кипучую деятельность: перегоняют нас с места на место да равняют, как на парад. Пока у одних дымят каблуки, другие не могут договориться, где делать зачистку. Тем временем всё прибывают и прибывают отряды. Плац уже не вмещает людей, а у больших звезд всё тот же, что и вчера разговор: это моя корова и доить ее буду я!.. Погублено полчаса и, наконец, с большою натугой найден выход из тупика: собрать всех на стадионе "Динамо", а там и разобраться, что делать с зачисткой.
   Но, как известно, у семи нянек дитя без глаза. Пока в РОВД прибывали одни, под шумок с него разбегались другие. И вот, когда среди большезвездной публики один на плацу всё-таки прокричал "Становись!", оказалось, что половина личного состава, на который все так рассчитывали, бесследно исчезла. Хитрые чеченцы утекли через открытые ворота поодиночке, простодушные русские вышли целыми группами. Но если большинство русских так и остались за воротами, то чеченцев и след простыл.
   И вот, сев в машины все, кто еще уцелел, огромной колонной мы ползем к стадиону "Динамо". Зачистка с заранее известным результатом "Ноль!" началась. За Минуткою пробка. Никто не может ехать, все стоят и просто сигналят. Без толку бушуют отцы-командиры. Незаметно сворачивают в проулки и пропадают те, кто на собственном транспорте. Колонна тает, как снеговик.
   Я сбегаю у заставы Красноярского ОМОНа.
   В обед какое-то подлое чувство совести терзает меня за зачистку. Но, покопавшись в себе, я понимаю, что совесть тут не при чем, а мучит меня перспектива остаться виновным. Кто-нибудь да сдаст. Решив внести в дело победы свой вклад, то есть избежать наказания, я собираюсь в город.
   У ворот - тельняшка без рукавов и набекрень кепка - чахнет на жаре часовой:
   - Спал бы дальше, какая тебе работа... Где она, зачистка твоя?
   - Поищем, - не верю я, что найду.
   Наобум я иду на Минутку.
   И в точку! На площади сбился немногочисленный пост. Присматриваюсь: Заяц и Хрон. Только подхожу - по рации "Съём". "Удачно!", - радуюсь я за себя.
   ...Вчера Тайд выступал с речью в штабе группировки Пыльном: контрактники губят отдел. Не хотят работать, а хотят лишь пить водку. И нет на них никакой управы. Сегодня в середине дня в глухом его кабинете собраны на погибель все заместители и мелкие баре. Хватив водки, Тайд ревет во всё горло, спрашивая за показатели. Некому чем-то похвастаться. И вот в ходе разноса выявляется единственный работник во всем РОВД:
   - Никто ни хрена не работает! Никто в отделе! Один Ангара работает! Один Ангара раскрывает!.. Всех уволю!!!..
   В это время лейтенант Ангара в одних трусах валяется среди смятых кроватных простыней. Работает!
   Тайд опирается на действительно раскрытые преступления. У меня их четыре, что небывало много для сотрудника чеченского отдела. Конечно, не я один их раскрыл, присутствовали и другие товарищи. Но я единственный присутствовал на четырех.
   Город кишит вояками и милицией. Подняты по тревоге военные городки. На окраине Грозного создается ударная группа спецназа армии и МВД. Вечером залетал в РОВД какой-то ОМОН. У бойцов белые повязки на рукавах - отличительный знак, что свои. Последний раз такой носили в Грозном при штурме. Разные слухи ходят по городу. В столице уже около полутора тысяч боевиков, но со дня на день - взять реванш - поспеют главные силы. И без того, включаешь рацию, в открытом эфире у бандитов сдают нервы: "Совсем собаки замучили!.. Надо собраться - их задавить!.."
   "Собаки" - русские. Они - "волки".
   Но это, так сказать, официальный взор на события, который озвучивает командование. А есть и другие, нехорошие и темные слухи: генералы из Пыльного на столько-то дней продали Басаеву город. Проворовались, а может просто захотели денег военачальники, и нужно устроить маленькую войну. Странно, что говорят об этом не чеченцы, что любят приврать. Говорят русские. Чеченцы только слушают и бегут из города.
   Утром в Ленинском районе подорвали машину спецслужб. Досталось майору Чеченского РУБОП. Отлетела от взрыва нога и, недолго промучившись без нее, офицер приказал долго жить. В 2001 году в Политехническом институте Грозного боевики убили его сына.
   В Заводском районе подняли двенадцать свежих трупов.
  
   25 июля 2004 года. Воскресенье.
   ...Идет вторая половина лета. Не проходят заслоны и блокпосты. Черепашьими шагами ползут по городу дни, и даже минуты посягают на век.
   И вновь новый день. И вновь начинается дурное кино Минутки. И также в верхнем углу экрана висит, как прибитое, солнце. Несется тебе навстречу железный поток машин и, следуя вслед, плывут над асфальтом завесы горячей пыли. Болтается на твоем плече проклятая железка - оружие, щелкают редкие выстрелы да визжат им в ответ тормоза - кипит на площади по-своему жизнь. За кругом Минутки стоят осевшие в землю развалины, в чьих черных подвалах живет прохладная тьма. А здесь лишь белое поле асфальта, где не присесть живому, где можно прилечь только мертвому.
   Вновь на заслоне отдел. Проверка транспорта и людей. Рядом подмога - дозор Чеченского ФСБ - грузные мрачные мужики с черными бородами да в черных "афганках". Их мало интересуют все документы, они сразу ищут глаза. Быстр и недобр тут разговор:
   - Куда едешь?
   - Работаю в городе...
   - Дома надо сидеть!
   Разгоняясь с Сайханова, влетает на кольцо ракетою "Вольво". И громом ударяет над площадью музыка:
  
   Я больше не прошу, и мне не надо много.
   Не надо ярких звезд с небес, и сотни слов, не надо, не лги...
  
   У нас прирастают ноги к земле. Мы заворожено смотрим, как "Вольво" летит полный круг и, не сбавляя скорость, уходит на Ленина. А мы, уступив дорогу, стоим безвредные, словно статуи. И только в ушах звенит музыка:
  
   ...Я больше не прошу, чтоб только у порога
   Звучали бы в ночи твои усталые шаги.
  
   Музыка Советского Союза. Ни у кого не поднялась рука это остановить.
   ...Уже не гнется спина, уже отнимаются ноги. Накалившись, пошел проваливаться под каблуками асфальт. А всё не прощается с Минуткою день.
   ...Еще варятся на площади наши гаишники, остальные выбыли из игры. Вперемешку сидят за кольцом русские и чеченцы. Обмякшие от жары, в распахнутых кителях, подставив колени под упавшие головы, бросив под себя пустые бутылки из-под воды. Больше не на что сесть. Все бревна, скамейки и пни сгорели в железной утробе буржуек и отпылали в синем огне костров, что грели здесь наших товарищей южными ледяными ночами. На уродливых обрубках деревьев нет места повеситься - все сучья пошли под пилы и топоры. Обочины щедро усеяны пулями и осколками. Переставляешь ногу - гремит под подошвой железо. Собрать бы всё на чермет - можно отлить много крепких памятников и новых гробов.
   Я сижу, вытянув ноги, и ничего не вижу, кроме своих колен. Туда-обратно ходит в груди горячий воздух.
   - Постреляем? - слышится севший голос.
   Рядом сидит на земле Бродяга - красные глаза да в грязных слезах лицо. Я провожу ладонью по собственному - те же пыль и песок.
   - Постреляем? - показывает он на дорогу, где висельницами торчат фонари.
   - В гробу на колесиках видал я твои пострелялки... - утыкаюсь я лбом в автомат.
   ...Устало кататься по небу солнце. Ползут на город кровяные тени заката, и встал на плацу притихший наш строй. Перед измотавшимися людьми шаркающей походкой курсирует Тайд. Заложив руки за спину, он негромко рассказывает, как мало сделано в этой войне и, как мы сделаем вдвое больше. Никто не слушает старого полковника. Была бы команда уснуть - мы упали бы здесь на плацу.
   Поднявшись в свой кубрик, я ставлю к стене разгрузку и автомат и, шагнув к кровати, смыкаю глаза. А в спину:
   - Ангара! На 26-й.
   - Почему... я? - успеваю остаться я на ногах, зная, что если согну колени, то больше не встану.
   - Не хватает людей.
   ...Уже вторая половина лета.
   Не жди других, что придут на Минутку или блокпост. Смирись, товарищ. Сменить тебя может лишь смерть.
  
   26 июля 2004 года. Понедельник.
   Блокпост покинула ночь. Проспав до обеда, я наряжаюсь в ОМОН, поесть и помыться. На ПВД идет игра в волейбол. Приз победителям - ящик холодного пива и грудью бьются оба отряда - Красноярск и Курган. После часа борьбы уступает Курган. Не то время года для холодного пива и красноярцы согласны на теплое. Часовые выигравшей команды тоже причастны к победе и, кто не на страже, тащит им на посты огромные кружки.
   Я ухожу на дорогу.
   Пропали на день чеченцы. Жара раскалила блокпост. Нагрелись бетонные стены и не спастись внутри лабиринта. Вновь понесло вонью с минного поля. Киснет на теле форма, и какая уж служба в такой преисподни?..
   Скорей бы погиб этот город!
   Появляются на дороге двое омоновцев, Медуза и Кактус. Давно прошел баскетбол... Бойцы ловят маршрутку и суют водителю деньги:
   - Пива. На все.
   Пока раскатывает курьер, Кактус, пронизанный ностальгией, берется за воспоминания:
   - Мне говорила жена: "Что ты в эту Чечню поедешь? Тут у тебя диван, телевизор, кактусы твои любимые, холодильник, в нём пиво... Летом пляж... Ну, чего еще надо-то?" А я ей: "Да, ну это всё! Надоело! Жизнью хочу подышать! Людей разглядеть"...
   - Разглядел? - показываю я на Медузу, имея ввиду весь отряд, на какой он смотрит по полгода.
   - Этих давно разглядел, - понимает Кактус. - Я на тебя вот гляжу. На этот блокпост. Придешь сюда: кровати все ржавые, сырые, вонючие, тараканы везде, эта вот пакость... богомолы которые, на стенах висят, крысы под ногами шныряют... Сам ты. Жрать через раз в нашу сторону бегаешь. Поставили одного на пост - ты стоишь. Такая собачья жизнь!.. Мне, знаешь, в отряде, - показывает он на ОМОН, - домой не шибко охота. Вернее, охота, но это терплю. А вот приходишь на блок и понимаешь, как не хватает всех этих кактусов, дивана, пива из холодильника... И вроде уже не хочется ничего нового. Ни жизнью дышать, ни людей разглядывать. Такая тоска! Хоть головой бейся ...Я, когда сюда прихожу, всегда дом вспоминаю.
   Вечером возвращаются двое чеченцев. Мы дожидаемся смены и уже в темноте въезжаем в отдел.
  
   27 июля 2004 года. Вторник.
   Строевой смотр отдела. Прикатила с МВД разглядывать нас комиссия. Суетятся на плацу проверяющие, и потихоньку пыхтит в усы, устроившийся на крыльце Тайд. Говорят, он заявил в Управлении, что комиссия нигде не увидит такой дисциплины, как в его РОВД. Пока эти мечты не отвечают реальности. За спинами проверяющих мы переходим с места на место и втихаря курим в строю. А ревизоры тратят по пять минут на одного бойца и не упускают ни одной мелочи.
   Идет пытка рядового чеченца:
   - Почему, вы, не по уставу одеты? Почему форма, не как у всех? У всех х/б синего цвета, а у вас серого.
   Тот пожимает плечами:
   - Такую выдали.
   - Почему без наград на строевой смотр пошли?
   - Не заслужил еще...
   - А, что за дырки тогда на груди?
   Из строя какой-то доброжелатель:
   - А это ему жена! На будущее.
   Поддакивает другой:
   - Под пули! А орден посмертно.
   Закончился ералаш и пора собираться на подвиг. Участковые и ППС - мы попадаем в лапы Рамзеса, что всё не оставляет надежды забрать в городе власть. Недавно после долгих и упорных боев он потерял территорию улицы Окружной, где два месяца бил дома и таскал на продажу кирпич. И вот пришло время перейти в контратаку.
   Колонной в полсотни стволов мы прибываем на Окружную. Всё в страшных руинах!.. И не при штурме пришли разрушения. Всё - дело рук здешних рамзесов. Еще в мае месяце можно было насчитать здесь два десятка малоэтажек. Теперь ничего. Нет не просто домов, а даже памяти о некоторых: на кирпич выбрали стены и взялись за фундамент. Вчера было здание, а нынче яма в земле. Так в некоторых домах еще и живут. Вернее, жили уже... Один неосмотрительно покинул на сутки квартиру. Вернулся - ищи-свищи целый дом. Другой боялся отлучиться и на минуту, бегал умолял всех, кто рушил и охранял, пощадить хотя бы его жилье, остановиться на смежном, где не живут. Уговорил: пообещали к его квартире не подходить. Квартира на третьем этаже. Когда разобрали дом, остался лишь этот столбик из трех по вертикали квартир. Хозяин два дня поднимался домой по приставной лестнице. После плюнул, уехал. Жилье не простояло и дня, ушло на кирпич.
   А еще ковыряются, еще не всё растащили людишки... Спрятанные в зеленке, стоят два КАМАЗа, которые грузят мелочью, оставшейся после большого раздела. У одной руины копается группа в пяток человек, у другой чуть побольше. И у каждой группы надсмотрщик от милиции - городской полк ППС. Пэпсы устроили здесь посты и, обделив Безобразного, взяли под личный контроль оборот кирпича.
   Рамзес трусит к первой развалине и, влезши на камень, оглядывает масштабы разгрома. Картина такая: жирный отвратительный бегемот, чья жадность не знает границ, видно, прикинув убытки, машет короткими ручками и что-то орет по чеченски.
   - Зовет на сражение, - переводит для меня участковый Мамай.
   Заметно нервничают - почти целое войско против их ополчения - пэпсы полка. Но мы без боя сдаем все позиции. Не внимая на крики, просто расходится по машинам отдел. Возле Рамзеса остаются лишь те, кто слепо привык подчиняться. Но и они отворачивают лицо.
   Ничего не вышло у Безобразного. Не прибыло в его глубоком кармане. Не вернул он уплывшую власть. Не разбежался от страха городской ППС. А мы устранились от долга. Никого не взяли за глотку, никому не вырвали рук. И не удержали того, что осталось от города.
   ...Да, мало били, раз не добили Грозный. Может теперь это пойдет быстрее. Ведь проще жить в голом поле, где нечего охранять.
   Я сплю до вечера, и после развода выхожу за ворота посплетничать с местными. Заодно найти, кто добросит меня на блокпост - Рэгс обеспечил меня на ночь бессонницей.
   У КПП сидит на бетонной плите Тамерлан. Он без эмоций говорит участковым, Пророку и Плюсу, что отстранен нынче от должности, а в его кресло назначен Рамзес. Что видно уж завтра захватит штурвал. И всё это произошло втихомолку, шито-крыто от остальных.
   - Вот так, - подытоживает начальник. - В тихом омуте черти водятся.
   - Точно! И у каждого тихого черта свой омут, - заканчиваю я поговорку.
   На блокпост меня везет Тамерлан.
  
   28 июля 2004 года. Среда -
   29 июля 2004 года. Четверг.
   В середине ночи перед блоком катается БРДМ. Проедет в одну сторону, проедет в другую. Всё это на самой низкой скорости, не зажигая огней. Мы с Червивым сидим на "кукушке", теряясь в догадках, "куда держат путь православные", но совсем не спешим выяснять. Включена рация и кто-то в прямом эфире передает имена бойцов Чеченского ОМОНа, добавляя в конце: "...убиты сегодня при перестрелке в Старых Промыслах". Пока мы слушаем, сгинул "бардак".
   Не выспаться ночью на блокпосту. Ляжешь в одежде - захлебываешься в поту, а снимешь - сожрут комары. Единственный выход - дождаться утра с его прохладой.
   Мы спим до обеда, пока солнце не раскаляет бетон. Добросовестность - горе Червивого, и в полдень гаишник бросает кровать.
   - Пойду на дорогу, - берет он оружие.
   - Иди, - рассматриваю я потолок.
   Еще какое-то время снаружи слышен милицейский свисток и шум у блока двигателей ...Проходит пара часов. Червивый торчит на дороге, я сплю в блокпосту. Это неизбежное - здесь пропасть и зачем противиться року?
   У меня плачут кости, и я выбираюсь наружу. Вдоль бетонки рыщет Червивый. Один. За спиной автомат. На шее свисток, жезл в правой руке. Спокойно подходит к машинам, будто никогда не убивали в Чечне.
   Руки в карманах - брошено в блоке оружие - встаю я рядом, не глядя на друга.
   - С ума сошел... Кому нужен твой труд? - безучастно я роняю слова.
   Медленно убавляя шаг, застывает Червивый. Он хочет что-то сказать, но лишь опускает свой жезл.
   Всё надоело. Нет края потоку машин, и не спасет от депрессий работа. И мы стоим спиною к движению, в молчании глядя на горизонт. Презирая эту дорогу, весь город и мир.
   Кого нам бояться, пацанам, за двадцать с копейками лет? Что можем мы здесь потерять?
   ...Прогнав этот день, является вечер. За нами безмерные сутки на 26-м, и мы заслужили антракт. Да вот не является смена. С неясной надеждой мы топчемся на бетонке у входа в блокпост. Сбегают минуты, уходят часы, а нам, видно, вечно сидеть за Минуткой в уродливом каменном замке, где в сумрачных затхлых комнатах бродят приведеньями сны ...Уже только час до полуночи. Не будет замены. А мы всё стоим на дороге, не зная, что можно бежать.
   Собрав амуницию, мы собираемся в гости к обоим ОМОНам, где нас покормят за причастность к общей беде. В каком-нибудь отряде, наверно, открыта баня.
   Мы получили всё, на что понадеялись, и возвращаемся снова на пост
   Всю ночь молотят под Грозным орудия. Монотонно гудит от ударов блокпост. Сыплется на лицо бетонная крошка, мусор, песок. Смердят болотом и падалью запревшие в сырости лежаки.
   ...Бросив утром дорогу, мы на попутках летим в РОВД. Где и становится ясно, отчего не менялся блокпост: Тайд обновил командный состав участковых, посадив в начальники Безобразного, сместив в обычные подчиненные Тамерлана.
   А Рамзес не занимается такими мелочами, как чья-то судьба.
   Также стал известен ответ, что делал прошлой ночью у нашего поста БРДМ.
   В какой-то воинской части пьяный взводный поднял по тревоге "экипаж машины боевой" и дал команду "В город за водкой!" Не ясно, что там был за водитель, но, видимо он саботировал, поскольку по Грозному ездил полночи, бессовестно водя за нос своего командира. А после стряслась вещь совсем неприятная - измена! "Экипаж машины боевой" вместо того, чтобы залиться водкой и к чертям собачьим разнести весь Грозный, малодушно сговорился просить защиты у первого встречного патруля. Какой вскоре и встретился с "бардаком" на Сайханова. Там и случилась у экипажа позорная сдача в плен трем бойцам Республиканского ППС. Чеченцы всех быстро арестовали, а эти трофеи - солдат и броню, отдали за "галочку" в наш РОВД,
   ...Тайд долго думал, как заставить работать людей. Как бы приблизить тот день, когда про его отдел заговорит вся Чечня. И вот, что решил:
   Вечерний развод. Начальник, преисполненный важных мыслей, медленно ходит вдоль строя. Останавливается посередине и огорошивает округу:
   - Я утверждаю для вас новый рабочий день, который уже завтра войдет в историю! Теперь работа в нашем отделе будет кипеть непрерывно с 08.30 утра до 01.00 ночи!.. Работают все!!!..
   До Тайда доходит неодобрительный гул.
   - Работают все!!! - подняв над головою кулак, еще раз напоминает он. - Вы всё равно работать днем не умеете. А ночью еще не пробовали.
   После развода у меня в комнате сидит Хрон, продавая свой "шпионский" - влезает в одну ладонь, фотоаппарат. Отворяется дверь и появляется в комнате Безобразный. Неуклюжий, толстый и потный.
   - Надо помочь. По работе помочь. Не будем на завтра откладывать, - задыхается он, только что одолев лестницу в общежитие. - Поехали! - даже не дождавшись согласия, командует он.
   Мы с Хроном не знаем, как отказать начальнику, и хватаемся за оружие.
   Еще две минуты и мы - бесплатная охрана, мчим на "девятке" в Урус-Мартан. За рулем Безобразный, рядом вроде его знакомая. Она просто задержалась в Грозном и ей надо домой. А время уже позднее, уже потемнело... Женщина хороша собой, умна и любезна, но, сидя рядом с Рамзесом, смотрится дурой и уродиной.
   Пассажирка выходит где-то в селе и Безобразный гонит обратно. Пытаясь взять нас в свой лагерь, он всю дорогу костерит Тамерлана:
   - Я ему сколько раз говорил: "Дай заработать людям! Ты и сам ни с кого не берешь, и другим препятствуешь... Развел тут порядок... Люди с голоду помирают, а ты им раз украсть не даешь..." А он же нечестный. Он сам втихомолку берет. Я точно знаю, берет... До чего дошло, - подпрыгивает в сиденье Рамзес, - участковые денег не просят! Приходит к ним публика, а они ей за бесплатно справки все делают. И про деньги не спрашивают, пока та сама не предложит. А там уже никто и не предлагает... Вон как поиздевался над вами Тамерлан!..
   Безобразный бурлит всю дорогу. Но зря напрягает поганое горло. На заднем сиденье сидят не его союзники. У меня вообще четкий план на случай обстрела или появления на дороге боевиков: каким бы ни был расклад - первым делом ухлопать Рамзеса. Смерть нечестивого - отдых людям и спасение земли.
   Вечером 27-го под Аргуном на группу милиционеров вышла банда из сотни боевиков. Завязался бой в ходе которого отступили бандиты. О потерях сторон информации нет.
   28-го в Аргуне попытка задержания одного боевика переросла в двухчасовой бой. На помощь бандиту подоспели товарищи. Один милиционер убит, двое ранено. О вражеских потерях не сообщалось.
   28-го под Самашками боестолкновение. Подробности неизвестны.
  
   30 июля 2004 года. Пятница.
   День триумфа Рамзеса. Наконец, удалена последняя помеха - Тамерлан, и власть на участковыми взял Безобразный. С пыхтением и отдышкой, но - каким королем! - закатывается он в кабинет службы, где, не удостоив нас взглядом, взбирается в кресло начальника. И ничего нового:
   - Будем работать! - кудахтает он. - Будем раскрывать преступления! Наведем порядок во всей республике!.. Мы будем первыми!.. Мы будем лучшими!.. Это раньше вам жить не давал Тамерлан! Ни жить, ни служить. А теперь всё будет по-новому...
   При упоминании бывшего командира, вскипают местные участковые.
   - Мы за Тамерланом даже сейчас пойдем, а за тебя тут никто не встанет! - в лицо Рамзесу бросает Пророк.
   - Идите, раскрывайте преступления! - соскочить с темы пытается Безобразный. - Надо сделать наркотики и что-нибудь по оружию...
   - Может, покажешь сам, как их сделать? - с издевкой интересуется Плюс.
   ...Никто не слушается. Ничего не получается. Рамзес потеет в кресле, едва огрызаясь на все обвинения. Все как сговорились против начальника:
   - Иди с другими работай! Освобождай место!
   Притих Безобразный. Задумался. Да ненадолго. Выпорхнул с кресла, отмахнулся от всех и, фыркнув напоследок "Построение в 14.00!", сгинул за дверью.
   А мы, не шелохнувшись, остаемся сидеть.
   - Он, правда, думает с нами работать? - слежу я за лицами.
   Кругом криво сложенные улыбки.
   - Наплевал в колодец, пускай отхлебнет! - за всех отзывается Рафинад.
   ...Мы собираемся на плацу в заказанное начальником время. РОВД завалено жалобными письмами от населения и районной Администрации. Просьба у всех одна: остановить варварское разрушение зданий; разносят - пыль не успевает садиться... Интересно, что некоторые письма напрямую адресованы "единственному заступнику и благодетелю" Безобразному. Тому самому, что не отдыхал ни минуты, когда разбирали дома. И брал полцены с каждого кирпича.
   Улица Сайханова у границы Заводского района. Стояли здесь месяц назад заброшенные, но в сравнении с прочими, нетронутые дома. Пара-тройка дыр на подъезд. При желании можно и залатать. Сейчас всё исчезло. Если что и осталось, лишь лист на лозе.
   Районный Дом культуры - свалка битого кирпича. Потрудились сегодня. Рядом еще один дом: из пяти два пролета. Приложили руку вчера. Здесь была хорошая драка. Стены вынесены снарядами и прямо с порога заходишь в квартиру. Всё в белой бетонной крошке, вперемешку человечий и собачий помет. Отдыхает на полу инвалид - тряпочная детская кукла с оторванными ногами. В середине комнаты глубокая погребная яма. Вертикально стоит открытая крышка, и ведет вниз сломанная деревянная лестница. Дно сплошь завалено бумагой и мусором. Наклоняюсь над ямой - ударяет в ноздри запахом мертвецов: сладкой приторной вонью сгоревшего сахара.
   Мы переходим улицу. Нечетная сторона Сайханова. Вовсю идет работа над устоявшей многоэтажкой. Набитый трофейным кирпичом грузно ползает вдоль дома КАМАЗ. Без перерыва опускаются кирки и ломы, и пыхтит на совесть местная босота - рвань да дрань с сопредельных окрестностей. Довела нищета, и женщины встали рядом с мужчинами. Завидев мундиры, бросает кирку одна и смело идет на встречу милиции. Уже в видном возрасте она, руки в боки, степенно подходит к нам и, увидев Рамзеса, вдруг теряет всю выдержку:
   - Ты?! - наступает она на начальника.
   Безобразный шарахается назад. И тут же собравшись, заходится своим хриплым отвратительным голосом:
   - Я же сказал, чтоб больше не разбирали! Я же сказал, что всё! Больше не разбирать!.. - брызжет он липкой мутной слюной.
   Но чеченку не пронять никакими воплями.
   - А!.. - стоит она перед Рамзесом. - Как по пятьдесят процентов с нас драл за разборку, забыл? А сейчас орешь на меня?!
   Мы стоим рядом всей службой, не вмешиваясь в сражение. Безнадежно проигрывает Рамзес. Он также кричит, но уже соображает, куда бы пропасть:
   - Кто брал? Я брал?.. Да, это не я! Я уже давно не беру с вас деньги...
   - Да, ты, не бреши, пес! - встав на носки над и без этого приземленным Рамзесом, поднимается женщина. - Это, ты, не берешь?!. Теперь-то, конечно, уже не берешь! С тех пор, как вас четверых один кадыровец с пистолетом отсюда прогнал. Летели с такой скоростью, что ветер бежал навстречу!..
   Действительно было дело. Какой-то кадыровец, застукав здесь шайку Рамзеса: его самого, двух взяточников гаишников, Кетчупа с Сулейманом, да недоноска сержанта из ППС Сапожка, сунул им под нос пистолет, и пообещал выдать всем "билет на луну" ...И как бабка отшептала с тех пор! Ни одна курва из четверых не смела явиться сюда до этого дня.
   Всё также бранится с Рамзесом чеченка... Притопав с соседнего двора, показываются старые знакомые - пэпсы Республиканского полка. Новая "крыша" Сайханова.
   А значит, здесь некого задерживать и нечего защищать. Ворон ворону глаз не выклюет.
   Говорят, разбирают дома на Минутке. Автобус причаливает у перекрестка Мусорова и единственный, кто не покидает салон - Безобразный. Сев у окна, черный от гнева, он надрывает зубами грязные ногти и вслух сыплет проклятьями: "...еще рассчитаюсь со всеми ...еще всем устрою ...еще на коленях будут стоять ...узнают, кто я такой". Не обращая внимания на истерику, мы молча выходим в двери и распускаемся по дворам.
   Никого нет на Минутке. Мы беспечно бродим между разваленных зданий, в захламленных напрочь дворах, где растут никому не нужные сливы, где не на кого глазеть в провалах окон. И так не хочется уходить из этих дворов. И так хочется упиться в дугу их мертвым настоем безмолвия.
   Где-то не от снарядов опала стена и рядом рассыпан кирпич. Начали свой разгром, да видно бежали перед нами бригады.
   Вот так летом четвертого года, при отсутствии наших войск, чеченцы губили Грозный.
   ...Еще один вечер лета. Мы снаряжаемся в комендантский патруль. На плацу отдает приказания Рэгс, и медленно утекают за ворота вооруженные группы. Каждый сам выбирает себе место службы, и полным составом мы встречаемся на рынке 8 Марта. Кто набирает пива, кто семечек, кто воды. Назначенный в патруль Тамерлан негласно становится старшим и, доверив распоряжаться собой, мы шагаем за командиром, не спрашивая куда. Тамерлан уводит нас с рынка и, пройдя обходными путями, оккупирует школьный двор с тыла от РОВД. Отсюда хорошо просматривается, освещенный электричеством отдел. Но оттуда не разглядеть наш патруль.
   - Тайду уже ничего не нужно, - разъясняет, куда мы катимся Тамерлан. - Он уже просто так орет: "Раскрывайте преступления, раскрывайте!" Плевал он на них. Ему скоро конец. Он это знает и норовит нахватать... Деньги ему нужны. Только деньги. Чтобы все сбрасывались, чтобы продавали то, что осталось. Ему без разницы: наши пайки, обмундирование, рельсы с дорог, Минутка, Сайханова, этот кирпич... Всё распродаст перед уходом! Разобрали дома... Да, с его согласия разобрали. Безобразный каждый день ему куш носит. Тайд сам руки марать не станет... Нефтью хотел заняться. Его только раз предупредили - утих. Министров без головы находят, а тут лишь начальник районной милиции... Всё плохо у нас. Грабится наша Республика... - не верит уже ни в какое будущее Чечни Тамерлан.
   Поставив у ног бутылки, мы сидим в синих сумерках на мягкой душистой траве. Теплый воздух, как волны густого тумана, течет мимо нас. Мифическими статуями расставлены по двору расколотые надвое грабы. Золотым яблоком катится по горизонтали луна, и хорошо устроено в пирамиде оружие - нацеленные на звезды черные стволы автоматов ...А мы сидим здесь, в самом центре всей красоты. Сидим в старых заплатанных камуфляжах, со старыми ранами в старой душе... А мы живем в этой невозможной сказке.
   Хочешь увидеть это, товарищ? Хочешь сесть рядом с нами?
   Живи достойно. И ты получишь награду - Грозный!
  
   31 июля 2004 года. Суббота.
   Дежурство в оперативной группе. До обеда тянется очередь на опознание. Порядок такой: участковый вклеивает в специальный бланк три фотографии, одна из которых - физиономия заявителя. Рядом стоят сам заявитель и один-два родственника, которые из трех фото "узнают" нужное, родное. Протокол опознания готов. Процедура чисто формальна. Дальше все бумаги идут в службу, что выдает паспорта.
   Одна долговязая тетка полна благодарности, и тащит из сумочки сто рублей.
   - Не надо, - собираюсь я на выход из кабинета.
   Та вылетает вперед и, прошуршав юбками по коридору, караулит меня на плацу. Только я ступаю с крыльца - она тут со своей сторублевкой:
   - Возьмите, пожалуйста!
   В трех шагах о чем-то толкуют мелкое начальство и Рэгс. Они с пониманием, как в порядке вещей, глядят на всё действие, не отрываясь от разговора.
   - Не надо мне! - с раздражением шагаю я прямо.
   Сзади подозрительный шелест и вдруг, как шлепок по бедру. Оборачиваюсь - стоит эта тетка, а к лицу как подключено электричество. Шасть руку в карман, а там эта сотня. Вытаскиваю у всех на виду.
   - Заберите!
   Начальство и бровью не повело. Разворачиваюсь обратно в свой кабинет - тетка уже у дверей.
   - Вы, если хотите отблагодарить, - беру я капитуляцию, - возьмите минеральной воды. Одну бутылку!
   - Я мигом! - бросается она до ворот.
   Пять минут - приходит с двумя.
   - Меня предупредили заранее, что тут без денег ничего не получишь... - кудахчет она в свое оправдание. - Все родственники приходили, да что-то платили, - начинает она длинную исповедь. И кудахчет, кудахчет, кудахчет...
   - Идите, идите... Некогда сильно... - избавляюсь я от назойливой гостьи.
   В обед, сварив кукурузной похлебки, я сижу за табуретом-столом с ложкой и ручкой. Неожиданно потянуло к поэзии. Тема еще отвратительней кукурузы: начальник участковых капитан милиции Рамзес Безобразный.
   Как известно, его вспомни, оно и всплывет... Открывается дверь и в квартиру влетает Рамзес.
   - На построение. Начальник зовет, - хрюкает он и уже тянет лапища на полку с одеколоном. Хватает бутылек Сквозняка и, потное вонючее животное, выливает на себя половину.
   На плацу по полной боевой застроен весь РОВД. Я спускаюсь по лестнице с автоматом в руках.
   - Говорил же, что спит! - показывает в мою сторону Тайд.
   - В СОГе сегодня, - не понимаю я, для чего вызывали.
   - В строй!
   Идет развод на бестолковые КПП. Которые, сколько не ставь, вечно ноль результата. Полковник выдергивает из строя по пять-семь человек и над каждой группой ставит начальников, что поменьше. А те и рады стараться! Растащив подопечных по всему плацу, они зудят и зудят, выматывая душу. Прислушаешься - у каждого одно на устах: набрать мешок убитых бандитов!
   Перед новонабранной группой распаляется Безобразный:
   - Да, был бы у меня автомат, я бы сутками стоял на посту! Да, ни один боевик бы в город не проскочил! Только мертвым!
   Кто-то предлагает подойти к старшине исправить ошибку.
   - Я начальник. Мне не положено, - напоминает невежде Рамзес.
   Разъезжается по городу весь отдел, и кому-то срочно понадобилась опергруппа. Собравшись за пару минут, пять милиционеров, мы летим на приготовляемый избирательный участок, где вояки комендатуры нашли фугас-самоделку (Через месяц Чечня выбирает себе президента). Поскольку ЧП уже почти республиканского масштаба, по пятам за группой является Тайд. Начальник с трудом выносит из машины живот и, едва утвердившись в вертикальном положении, начинает орать на солдат:
   - Я вас выведу на чистую воду! Я вам покажу, как ставить фугасы! Я вам лично все пальцы обнюхаю! Коменданта сюда! Немедленно!.. Все до одного пойдете под трибунал!..
   Вояки - срочники по девятнадцать лет, хлопают глазами и, заикаясь, что-то там шелестят. Еще не научились посылать далеко старших по званию.
   У Тайда вторая война и он сразу идет к фугасу - консервной банке, набитой железом и проводами.
   - И это фугас?! - свирепеет полковник, лично вытрясая начинку. - Я вам заложу фугас! Я вас научу подрывать! Такую бомбу вам обеспечу - до дома продлите полет!.. Всех на дактилоскопию! - уже нам командует Тайд. - Чьи пальцы найдутся на банке - сам разорву!..
   Начальник хлопает дверью машины и та пропадает за поворотом. Совсем растерявшиеся, смотрят на нас солдаты. Дай им команду - дадут снять отпечатки. Но весь состав СОГа русский: я, эксперт Майор, дознаватель Батон да опер Павлин. Одно исключение - водитель Кулема. Но этот не в счет. А нам Тайд не такой уж авторитет, чтобы сдавать своих. Неважно, виноваты они или нет.
   - Ребята, - подхожу я к бойцам, - с вас никто не снимет отпечатки пальцев, пока вы сами не разрешите, - доходчиво объясняю им процедуру. - Мы не имеем права без вашего согласия...
   - Мы против, - понимает сержант. - Спасибо, товарищ лейтенант.
   - Счастливо! - отправляем мы их отсюда и сами садимся в машину.
   Ничего не понимая, вертится за баранкой Кулёма - жирная тупая свинья. Кулёма взбешен таким оборотом. Его куцый ум понял одно: начальник сказал сделать так, а они сделали этак. Еще и отпустили домой этих мерзавцев с комендатуры!
   - Как это так вышло, что не выполнено указание командира? Кто это вообще решил сделать по-своему?.. - задает он вопросы в салон. - Надо их догнать, пока далеко не уехали... - упрямо твердит чеченец.
   - Едем в отдел! - заканчивает проблему старший наряда Батон.
   ...Кража на Украинской. Унесли из дому вещи. Дом не жилой и хозяин наведывается два раза в неделю. И вот мы на адресе. Ходит по комнатам следователь, лазит по огороду эксперт, а мне и оперу Маге досталось искать свидетелей.
   Где их найти на улице без людей? И я бестолково хожу на дороге, разглядывая руины. Куда-то утопал Мага. Пусть ищет. Мне всё равно. Повернув в первый двор, я, встав на остатке тропы - утопающем пятаке брусчатки, опрашиваю "вечного свидетеля" дядю Али. Тот говорит, что тоже бывает набегами, и ничего не слышал про кражу. Ставит роспись под объяснением и исчезает, как дым. Фальшивка готова. Для отсчета сойдет.
   Вечером меня находит Неуловимый. Он пьян и подавлен. Тайд объявил участковому новый выговор. Теперь тот клянется свести начальника в могилу и, между делом, решает занять у меня денег на открытие своего бизнеса.
   - Деньги верну с прибылью! - задавленным голосом вещает Неуловимый.
   Бизнес Неуловимого известный и уважаемый, и ни для кого не секрет, на чем он стоит. Всё проще пареной репы. Бизнес, который надо сегодня открыть, - литр водки. От большего участковый погибнет. Еще не давая согласия, я достаю деньги и, резко развернув веером, ставлю вопрос:
   - Сколь надо?
   От неожиданности Неуловимый говорит правду и губит всё дело:
   - Триста рублей.
   - Мало для бизнеса, - убираю я деньги в карман.
   Отошел июль и, наконец, показало свой хвост длинное чеченское лето. Замельтешил убывающий день и, набирая силу, поползли через город тяжелые черные ночи.
   Вчера в дагестанском Кизляре Армия и МВД штурмовали многоэтажный дом, в квартире которого засели пятеро бандитов чеченского джамаата. Погибло три милиционера, и трое боевиков. Двоих взяли в плен.
   Вчера из воинской части в Чечне, прихватив оружие, сбежали двое солдат. По дороге расстреляли троих местных жителей.
   Вчера перестрелка Чеченского ОМОНа с кадыровцами. Двое омоновцев убито, трое кадыровцев расстреляны в своей машине.
   Сегодня в Октябрьском районе города Чеченский ОМОН положил двух боевиков, и одного принял в плен.
  
   1 августа 2004 года. Воскресенье.
   - Значит, вчера Чеченский ОМОН побил боевиков... - в 06.00 утра, туда-сюда, перед оперативной группой ходит с рассужденьями Тайд. - Значит, ОМОН-то побил... - медленно подогревая самого себя, готовится к выступлению командир. - Значит, побил... - уже, как собственными глазами видел, сам с собой соглашается Тайд. И тут же рявкает во всё горло: - А вы опять ни хрена не сделали! А вы опять протирали штаны!.. Чертовы тихони у меня за спиной!..
   ...И покатилось:
   - Забыли, как преступления раскрывать?! Я вам дам вспомнить! Я вам помогу собрать ваши блуждающие воспоминания! Вы, у меня здесь запляшете (любимая его угроза)!..
   Мы стоим, молча пошвыркивая носами, стараясь не подымать глаз. Тайд на секунду - освежить горло, берет перекур. И, хватив воздуху, гаркает с удвоенной силой:
   - Что встали?! Давайте, снимайтесь с якоря и чешите отсюда! В ОМОН чешите! На колени падайте, чтобы вас научили бандитов стрелять!..
   Всей группой в шесть человек мы катим в ОМОН. И никто не верит в успех операции.
   В пункте назначения сморят на нас, как на больных:
   - Зачем приехали?
   - Напишите нам рапорта по вчера убитым бандитам. Нам материалы нужно собрать... Всё-таки борьба с терроризмом...
   - Рапортов не будет. А начальнику своему скажите, чтоб больше не посылал.
   Надо потянуть с возвращением и, не доехав до РОВД, мы просиживаем в кафе, пропуская развод.
   Уже заступила другая смена, умчался куда-то Тайд и во дворе нас встречает новый дежурный, чеченец Квадрат - широкоплечий и широколицый - на роже можно блины печь, майор. Внимательно выслушав историю про ОМОН и, понимая, что никаких рапортов там никто не напишет, он коротко отзывается о круизе:
   - Ну, хоть в морду не дали.
   Тем временем в РОВД как украли людей. Никого. Только на плацу перед общежитием контры стоит часовой из местных. Тайд в 09.00 утра отправил весь отдел на заслоны "ловить в городе боевиков" и, сам не веря, что будут "ловить", поставил охрану, запретив "пропускать на второй этаж любую сволочь до 22.00 часов".
   Соврав что-то автоматчику, я поднимаюсь к себе, завтракаю и собираюсь в ОМОН к землякам. До Минутки меня подбрасывает на "Волге" чеченец.
   Сначала увидев лицо, а после, услышав русскую речь, он только цокает языком:
   - Ты - смелый парень. Но тебя быстро убьют.
   - Работа у меня такая. Участковый я.
   Время к 12.00 и пора шлепать обратно: в полдень объявлено построение РОВД.
   И вот в урочный час я торчу на плацу одинокий, словно луна. Нет ни рядовых, ни полководцев. Даже часовой с общежития и тот сделал ноги.
   А случилось вот что:
   Многомудрые отцы-командиры, разогнав утром на заслоны отдел, как обычно, безобразно проинструктировали бойцов. Даже не было объявлено, на какой перекресток идти и какую улицу занимать. Более того, никому даже не удосужились объяснить, что делать-то на постах: проверять машины или что-то еще... Рэгс, Безобразный и Тайд ограничились одной всеобъемлимой фразой: "Ловите боевиков!!!" Которую, естественно, каждый понял по своему.
   Правда, вдогонку было отправлено еще одно распоряжение: "Построение в 12.00!" Спросить за проделанную работу и назначить на новую.
   Но всё сорвалось. Никто не явился на плац. Все, кто утек за ворота, бежали с постов уже через час после выхода. К 10.00 на улицах не стояло ни одного человека. Отдел просто разлетелся проводить выходной по своему плану. Но на это же построение не явились, ни Рэгс, ни Безобразный, ни Тайд. Каждый понадеялся, что прибудет кто-то другой.
   И вот, не зная, куда податься, я захлопываю за собой калитку. За воротами заднего двора со стороны улицы приютилась скамейка. Когда-то здесь была остановка, и бегали скорым ходом трамваи. Теперь ничего не осталось кроме скамьи. Даже рельсы и те вырвали из земли. Полгода назад покушались уже на скамью: под ножкой заложили фугас и рванули, когда отдохнуть здесь устроился Плюс. Лавка устояла на всех четырех ногах, а все осколки пролетели мимо участкового, кроме того, что ударил ниже колена. Плюс выздоровел и получил легальное освобождение от всех парадов. Когда его загоняли на тренировку марша к Дню Победы или Милиции он, доводя до белого накала всех генералов, специально вихлял раненой ногой. И, довольный, выгонялся из строя.
   ...Я сижу на скамейке, задумчив и тих, окутанный густой печалью воспоминаний. Не допуская в этот уголок солнца, уселся под боком пузатый тяжелый тополь. За ним несут свою службу, заваренные намертво большие ворота двора. Висит простреленный мятый шлагбаум, рассыпаны, как попало, грубо сваренные "ежи", ржавые и бесполезные. Смыло бомбежкой трамвайный маршрут, и лежат вдоль Мусорова поленьями замшелые черные шпалы. Да тускло отсвечивают перебитые дуги рельс ...Я сижу серой тенью и считаю до дома дни: двадцать... семьдесят... сто пятьдесят... Возьмешься загибать пальцы - до красных облаков досидишь.
   Эх! Видно век вековать в этом Грозном и одна лишь надежда на старость!..
   Подходит неразлучная парочка: Бродяга и Ахиллес.
   - Сбежали с заслона. Вот сволота... - равнодушно встречаю я их.
   - Болтай ногами-то! Сам первый всегда бежишь, - мостится рядом Бродяга.
   - Что там? - кивнув на отдел, двигает его Ахиллес.
   - Никого. Но лучше не появляться.
   Напротив в кафе с самого утра отсиживается вся контра. Местные проводят время в семье. Никто не работает.
   Время 22.00. Запоздалый - отдел отсутствовал дома от зари до зари, вечерний развод. Нет, провозгласившего этот день трудовым, Тайда. Сегодня было большое совещание в Пыльном. Тайд пенял там на горькую свою долю начальника РОВД, а больше на всех контрактников, что "мешают благу Отчизны", тянут водку и "ни хрена не делают". После совещания начальник нарезался в хлам, и его отконвоировала в безопасное место охрана. Водки нажрался и Тамерлан. Этот от тяжкой несправедливости, что вышвырнули из кресла. Насчет последнего Безобразный не забыл шепнуть командующему разводом Рэгсу. Однако тот побоялся связываться с бывшим нашим комбатом.
   ...В сумерки догорающего дня уходит наш комендантский патруль. Я до последней минуты стою на плацу, не веря, что остаюсь.
   Наконец, установлена очередь в эти проклятые патрули. И можно лечь на кровать, а не за обочину.
  
   2 августа 2004 года. Понедельник.
   Из Чечни невозможно отправить деньги, в городе работает единственный сельскохозяйственный банк, куда попробуй еще достучись; очередь расписана не на один день. Мы отсылаем деньги через банки соседних республик. Сами или просим товарищей. Последний раз мои сорок тысяч отправлял из Ингушетии Белка. Вот накопилось побольше и, наплевав на работу, с гулякой Павлином мы ловим такси в Хасавюрт. Тысяча туда - тысяча обратно.
   В Дагестан нас несет скорая белая "Волга". Устроен на первом сиденье Павлин, я спрятан сзади за тонированным стеклом. Опер темноглаз и черноволос, а потому, смахивая на местного, привлечет меньше внимания прожорливых блокпостов.
   Одна остановка под Гудермесом:
   - Куда, - заглядывает в салон офицер.
   - По мелким делам, - передаем мы казенные ксивы, в обмен получая зеленый свет.
   ...И вновь Хасавюрт. Я был здесь сержантом в августе 2000-го, и тогда для меня шел седьмой месяц войны. Я просто не знал, что война станет главным занятием моей жизни, и счет месяцам переступят года.
   В тот день, возвращаясь домой, мы спешили увезти какую-то память об этой стране. Часть судьбы, связанную с Кавказом. Какую-то часть войны - сладкий пороховой дым, мутные сырые туманы, розовые кровавые тряпки, мелодичные пробитые каски да тоскливое эхо авиабомб. Жаль, что это не продавалось, что это нельзя было упаковать, завернуть и увезти в рюкзаке. А можно было лишь сохранить в голове. Тогда ведь мы тоже не знали, что память сделается нашим главным врагом, и всеми ночами будет возить нас сюда. К тому, что однажды не смогло переехать с нами, залезть в рюкзаки и поместиться в вагон. В ту быль или небыль - Чечню.
   Хасавюрт - дешевый притон мечты, где мог разгуляться солдатский карман. Душный низенький городок, с большими базарами, где угощали еще шашлыком и хинкалом, где по одной цене брали в военных лавках тельняшку десанта и флаг ваххабитов, где улыбались, оставляя обходительным ворами последний свой грош, где искренне радовались военным залапанные проститутки.
   С войны, как с кладбища, ничего нельзя брать... Но кто-то увозил кованый с рисунком арабской вязи кинжал, кто-то костяные мусульманские четки и тюбетейки, кто-то мудрил с патронами и гранатами. Я взял набор дагестанских вин из тонких зеленых бутылок.
   Что было подсыпано в то вино, что я затосковал о войне? Что на четвертый от возвращения день бездомным псом я плелся к военкомату, чтоб снова всё повторить.
   Сыскать бы ту лавку, где четыре года назад по легкой цене отпустили мне три литра отравы. Отдать бы всё, что скопил, за ложку противоядия!
   ...Пять часов уходит на то, чтобы достоять очередь в кассу Сбербанка.
   - Вы, на какой улице в Грозном живете? - записывает себе оператор.
   За нашей спиной ах и вздох.
   - Тимирязева, - сказав адрес, поворачиваюсь я в тыл.
   - Господи! Там еще улицы остались? - в очереди стоит женщина, и смотрит на нас, как на призраков с того света.
   Рот до ушей, Павлин, тут же бахает над толпой:
   - Да, да!!! Одни улицы и остались!
   Таксист знает город лучше шпиона, и прямиков везет нас на рынок с дешевой аудиотехникой. Там мы за копейки тянем с прилавка дисковый музыкальный центр - невероятную мечту своего кубрика.
   Закончен побег в Хасавюрт, и пора возвращаться в брошенный дом.
   Вечерний развод в РОВД. Натянув на глаза фуражку, с крыльца командует Рэгс:
   - Сейчас назначенные люди пойдут в комендантский патруль. Патруль будет по нашему району. Только по нашему. - Сначала негромко, а затем, все больше смелея, дает услышать себя даже на заднем дворе дуралей. - Далеко никому не надо ходить. Вообще не нужно много ходить! Нечего там полночи шататься! А то вы и так ничего не делаете, а потом еще приходите в середине ночи и говорите, что, мол, на постах стоять не хотим. Ну, уж нет! Чтобы сегодня уже в 24.00 весь патруль сидел в РОВД! А то на постах постоять не успеете. Разойдись!
   ...Опять на теплые улицы Грозного, на вечную свою вахту - пасти стада звезд, - выходит патруль. Ночь прорезана синими мечами прожекторов и под легкие мелодии пуль свои сны видит город.
   Мы правим туда, где темней, в самые черные лабиринты трущоб. Виляет заброшенная дорога и, взяв нас в кольцо, бродят вокруг хороводы теней. Густыми облаками перемещается мрак и, приглядевшись, можно увидеть шагающих рядом черных людей. А мы идем, опустив автоматы, глядя лишь под ноги, расплевавшись с ночными страхами. Здесь каждый устал охранять свою жизнь, и кого бережет Бог, а кого Сатана. Да, всё одно для нас, обреченных.
   Пусто на улицах и безо всякой цели - ноги сами несу сюда, патруль вступает на рынок 8 Марта. Светятся мотыльками рыжие лампы ларьков. Мы просто идем вдоль рядов, преследуемые комарами и сном. Я прибился к родному ОМОНу, к Кактусу и Ивану Грозному и, оставив других, мы топчемся у фруктовой палатки. Кактус задолжал Ивану арбуз. Он долго выбирает каким расплатится и, наконец, поднимает гиганта.
   - Бери, - здоровый, как бык, одной рукой подает он товар.
   Грозный, ничуть не слабее, также управляется левой и вдруг, сделав вид, что лезет в карманы, передает мне арбуз:
   - Подержи пока.
   Я хватаю в обе руки.
   ...И вот неторопливо шагает патруль, а я, прижав к пузу презент, едва поспеваю вослед.
   - Чего-то я не пойму, чей арбуз... - помираю я за спиной земляков.
   - Его! - обернувшись, показывает Кактус на Грозного.
   - Знаешь, я так сегодня устал... - равняется со мною Иван. - Вот честно, весь день на ногах... а ты еще про арбуз... - не думает он его забирать.
   - Да, да! - точно всё знает Кактус. - Я сам видел, как он устал.
   Я ударяю по тормозам. Ничего себе попутчики!
   - Да, я расколочу ваш арбуз о дорогу! - повыше я поднимаю гостинец.
   - Ладно, - улыбаются оба, - сдавай багаж.
   Иван был нынче в гостях в каком-то ОМОНе и теперь таскает с собой бесполезный подарок: десяток ракетниц к спортивному пистолету. Получив отказ от меня и от Кактуса, он дарит игрушки чеченцам. Те как-то радостно и восторженно, расстреливают в небо запас.
   Мы держимся в стороне, наблюдая, как падают с высоты зеленые дымящиеся огни.
   - Вот дети... - опускает Кактус на землю арбуз. - Я давно понял про них. Это не нация, это мальцы. Детский сад. Они всю жизнь будут играть, до смерти не повзрослеют. Подойди к малышу, дай автомат - он радуется. Протяни взрослому - глаза загорятся. Им больше ничего не надо, чтобы быть счастливым. Один автомат. Даже Аллаха не надо. Назначь автомат Богом - ему станут молиться. Они все - спецназ! - вон куда клонит Кактус. - Все чеченцы - спецназовцы. Их подучить, оснастить, и в горы. Да хоть куда!.. Бойцы-то путевые. А работать всё равно не пойдут. Не те времена, чтоб заставить. Работать - советское воспитание надо ...Большевики нужны, чтобы всё это кончилось, - уверенно заканчивает боец.
   Догорает последняя в небе ракета, и меркнет неясный зеленый свет... Где-то с мелкими перерывами идет стрельба. Полчаса до указанной Рэгсом полуночи. Скоро нас хватятся в РОВД и, значит, пора удирать. Собрав деловую сходку, мы освобождаем ОМОН, распуская патруль. Сев по машинам, едут домой чеченцы. Я перемахиваю через забор и тихо, чтоб не попасть на глаза, проникаю в общагу. Общий уговор: патруль был до 02.00 часов, на посты никто не выходит.
  
   3 августа 2004 года. Вторник.
   Зачистка окраинного городского участка.
   Ушли ковыряться в хламье - останках былого Грозного, ценители ретро - ОМОНы. На полкилометра руины, и каждому хватит работы. Мы оставлены на дороге, за темной крепостью леса, и ответственны за прикрытие. Но нет никакого прикрытия. Все разбрелись по "зеленке" обрывать кислые незрелые груши, или на месте слегли от жары.
   Между деревьев ползает за тенью Бродяга.
   - Когда это кончится? - прячась от света, ропщет он на судьбу.
   - Какая разница... - обхитрив солнце, лежу я в землю лицом. - Срок службы идет...
   ...Рамзес, подкараулил нас в отделе с зачистки, объявляет участковым мировой немедленный сбор.
   В кабинете не пропихнутся к столу. Там рвут друг у друга какую-то бумажку, что притащил Безобразный. Все еще молча читают, но в воздухе уже пахнет порохом.
   А вот и бумажка:
  

Начальнику РОВД

полковнику милиции Тайду Т.Т.

  

Рапорт

  
   Докладываю Вам, что я, УУМ РОВД лейтенант милиции Магомедов М.М. не являюсь членом незаконных вооруженных формирований и не сочувствую им.

   3 августа 2004 года. УУМ РОВД лейтенант милиции Магомедов М.М.
  
   - Пишите все то же самое! - нагло командует Безобразный.
   Вот духа у человека! Вот у кого поучиться, жить без стыда!
   - Берите бумагу! Пишите! - наседает Рамзес.
   Нам поначалу нечем и крыть. Все потерялись от такого напора.
   - Себе бы пару таких написал! - наконец прорывает кого-то.
   - Может еще написать, что мы женщинам не являемся? - понеслось из толпы.
   - Или гвардейцами Че Гивары!
   - А может сразу в овраг и из пулеметов? - уже ближе к делу подходит Плюс.
   Проходит буйный порыв и возмущение уступает злобе.
   - Кто-то отдал распоряжение, считать нас бандитами? - пузырями надувает ноздри Салам.
   - Может, ты, так считаешь? - сверкнув глазами, ближе Рамзесу подвигается Гарпия.
   В кабинете полная тишина, и только пулями проносятся мухи. Безобразный в полном окружении, и слишком опасно продолжать разговор, и поздно выйти на улицу. Но Рамзес не в меру тупой, чтобы понять, что только наговорил. И слишком нахальный, чтобы бояться расправы.
   - Это не я, это министр МВД и Президент Путин придумали! Кто не хочет писать - будет расстрелян! - нагло гавкает он.
   Другому бы за такой рапорт стало бы небо с овчинку, а наш расталкивает опешивший строй, выхватывает бумагу из рук и лезет за дверь.
   Только проходит обед, со второго этажа штаба с громами и молниями, спускается Рэгс. Последнее время он ввел церемонию: ежедневно в 14.00 строить отдел. И вот мы стоим на плацу, уже смирившись, что неудачи продляться весь день. Рэгс только что воротился с совещания в МВД, а раньше имел совещание у Тайда, и на обоих на него только орали. Теперь с воспаленной после всего головой, он столбиком торчит в середине и бубнит нам: давно знакомые фразы:
   - Зачистка... Плохо сработали... Всему виною - праздность и лень... Всех наказать... Любите спать по ночам... Ничего не делаете, чтобы устать... Живете, как на курорте, никого не собрать на войну... - И, как бы, между прочим, замечает: - Вот участковые сегодня за целый день опять ничего не сделали!
   - Да, на зачистке мы были, - как очевидное, невозмутимо замечают из строя.
   Но Рэгса не провести.
   - Не надо мне говорить! Вы до двенадцати зачищали, а сейчас уже два! Чем до двух часов занимались?! - пытается он выудить правду.
   - Обед у нас был.
   - Какой обед?! - переходит на вопль возмущения Рэгс. - У нас война!!!
   Где-то со стороны Парка Победы ударяет мощнейший взрыв. С деревьев врассыпную бросаются птицы. А на земле, с обескровленным белым лицом, стоит перед собранными войсками Рэгс и тоненько, и коротко, тихо по-женски взвизгивает.
   - Вот, - икая, поднимает он палец. - Война...
   К делу бы посмеяться, но все желают плеваться от омерзения.
   Но разговор не окончен. Война войной... плевать на войну, надо разобраться с обедом.
   - Теперь нам совсем не есть? - выпадаю я из задних рядов.
   Сильная тема - обед. Любого поднимет из мертвых. Также и Рэгс. Он на глазах приходит в себя и вновь, всесильный и грозный, бросается на людей:
   - Вы и так ничего не делаете, чтобы обедать! Обед вам?.. Чтобы я больше ни о каком обеде не слышал!!! Чтоб даже чая не пили в обед!..
   Так мудрый Рэгс снял важную проблему милиции - непрерывный рабочий день. Просто запретил обед - это вредное, разлагающее дисциплину занятие.
   - Участковые, идите, работайте на участке! Остальные, им помогать! - закрывает собрание Рэгс.
   На участки, так на участки. У нас действительно накопились дела.
   С Большим Бармалеем мы навещаем больницы, где заполняем акты обследования зданий - обычная бумажная волокита. За час всё готово, и можно класть крест на работу.
   По пути к забегаловке прилипает гаишник Хасан, и втроем мы сидим за вынесенным на воздух столом. У Бармалея надрывается рация: "Все, кто работает с 7-м (позывной отдела), срочно на базу! Построение!" Но это всё на другой улице, а тут водка, лагман, салатные листья, шашлык. Вокруг развешивает свои серые простыни дождь, а мы сбились под деревом, надеясь на крону. Но течет, как дырявая крыша, каштан и с пыльной листвы валятся на нас бурые грязные капли. Все блюда обезвкусили от воды, и в тарелках вперемешку песок ...А у Бармалея уже полчаса надрывается рация: "Все, кто работает с 7-м!.."
   - Что-то случилось, - бросает шашлык Бармалей.
   - Там в принципе ничего не может случиться, кроме того, что у Рэгса вновь зачесался язык, - не собираюсь покидать я стола.
   - Что-то серьезное... - ерзает на стуле чеченец. Он старый служака и разучился водить за нос начальство.
   - В самом существовании нашего отдела нет ничего серьезного, - нисколько не переживаю я за беспросветную судьбу РОВД.
   - Поедем! - слетает он с места.
   - Да, не поедем! - сопротивляюсь я.
   - Шагу, шагу! - сокращает Хасан автоматный ремень.
   В РОВД же события двигались таким ходом:
   После второго построения и отмены обеда, надо полагать, все бросились на работу. Да так ломанулись - с семью собаками не догонишь! А через час после эпохального этого события был объявлен на осадном положении город. И отовсюду запросили подмогу.
   Рэгса, оставшегося без строевых бойцов, охватила паника: что докладывать в МВД? Всё на что он оказался способен, это дать команду дежурному рыдать до икоты в эфир: "Все, кто работает с 7-м, срочно на базу!.. Оперативный штаб находится на Минутке! Прибывать туда!" Рэгс понадеялся на присутствие у сотрудников раций и совести. Но первого в отделе наперечет, а про второе вообще мало, кто слышал. К счастью, в РОВД оказался толковый и решительный начальник криминальной милиции чеченец Сайхан. Тот не потерялся, собрал всех штабных, тыловых и больных, заставил взять в руки стволы и, не глядя на непогоду, без сожаления вышвырнул в город.
   Бармалей летит на Минутку, где нас поджидает отвратительное зрелище. В центре площади под проливным дождем стоит груженый товаром КАМАЗ, рядом с машиной - висит до воротника красная липкая слюна - Рамзес Безобразный жрет огромный арбуз. Последний, расколотый надвое, лежит на асфальте и Безобразный пальцами отламывает куски. КАМАЗ пришвартовался давно - заглушен мотор, водитель безучастно сидит на пассажирском сиденье, и ничего не может поделать против своего грабежа. Вот это - груженый арбузом КАМАЗ, неудачник водитель и жрущий Рамзес - и есть тот самый Оперативный штаб РОВД.
   Завидев подмогу, Безобразный шагает навстречу и пихает нам в руки недоеденные куски. Отнюдь не от широты души. Чтоб повязать одним преступлением.
   - Желудок болит, - воротит меня от Рамзеса.
   ...Уехал на свой пост Бармалей, куда-то делся Хасан, и я шагаю один по мокрой дороге к концу Ленинского проспекта. Колышется пеленою дождь и тонет в светлых слезах инвалидный изувеченный Грозный. Город, получивший казнь достойную преступления.
   Вот и заслон: шесть кадыровцев, участковый контрабас Трутень, да какой-то майор нашего штаба - тощая малодушная крыса. Кадыровцы - почти все мальчишки до двадцати. Один не может читать, второй не может писать, третий дремуч, как аул. Недавно вышли из леса и не стыдятся невежества.
   - Мы тут неграмотные. В документах не понимаем. Вы проверяйте бумаги, а мы людей и машины, - деловито назначает роли один.
   - Любого распотрошим! - с улыбкой заканчивает другой.
   Оно и заметно. Неучи и профаны, а повоевать - заткнут за пояс любого ученого сверстника. Автоматы в руках, как припаяны - без удара не вылетят. Голова на плечах, как юла - ничего не пропустит. Ребята шустрые, до дела цепкие. У каждого гонору не занимать. Один вынул громадный нож и напевает себе, ковыряя ботинок: "Сколько я зарезал, сколько перерезал..." Второй - любитель подраться; прилип ко мне, ему интересно, как учат рукопашной в Российской Армии. (Знать бы ему об этом позоре - постыдился бы спрашивать) Третий вслух рассказывает себе о недавнем собственном подвиге, между делом, еще прибавляя для остальных:
   - Только мы против боевиков и воюем!
   Невольно оглянувшись, я натыкаюсь взглядом на Трутня. "Сами боевики, и говорят такое!" - одновременно думаем мы.
   Четвертый наводит ствол на ворон. Пятый нетерпеливо шастает вдоль дороги, ожидая машин. И только один, старший их группы и самый старый Муслим, молча и спокойно перебирает в огромной ладони четки. У него испорчено широким шрамом лицо, криво срослось рваное, прижатое к черепу ухо. Свирепый боец. Видать, много наших сгубил в свое время.
   Мы останавливаем редкие машины, недолго "чистим" багажник и документы, да вновь замираем на бровке. Краем глаза я слежу за Муслимом. Он сидит совсем рядом и, медленно покачиваясь, шевелит губами. Я прислушиваюсь.
  
   ...К золе и к пеплу наших улиц
   Опять, опять, товарищ мой,
   Скворцы пропавшие вернулись,
   Скворцы пропавшие вернулись,
   Скворцы пропавшие вернулись...
   Бери шинель! Пошли домой!
  
   У меня замирает сердце: не может быть!
   Булат Шалвович! Да, не имеет родины твоя песня, как и не имеет войны! Чеченец поёт её о Чечне. А мы, русские, поём ее о России. И не про Великую Отечественную этот плач, а про нашу чеченскую.
  
   К золе и к пеплу наших улиц...
  
   Мог ли ты знать, Окуджава, как одинаково будет резать разные души твой слог? С какой силой будет это звучать и за порогом двадцатого века!
   Пораженный объединяющей болью песни, я поворачиваюсь к кадыровцу:
   - Муслим, а разве в Чечне есть скворцы?
   Он поднимет черные большие глаза:
   - Здесь когда-то всё было...
   ...Без остановки падает дождь. Провисли широкие кроны и больше не берегут от воды. Мы без движенья стоим под деревьями в промокших тряпках одежд, и лишь отплясывают друг на дружке, как сумасшедшие, зубы. Наглотавшись холодного душа, садятся в машины кадыровцы, и уже из салонов приглашают к себе. Приглашают не слишком охотно, а никто и не горит желанием делить с ними кров.
   - Мы тут... - неумело отказывая, мы остаемся на мокром проспекте, где некому задолжать за приют.
   Мы тихо ненавидим кадыровцев. За что их любить? За их кровавое прошлое? За эту войну?.. Может быть. Но наша ненависть не касается прошлого. Его не сменить. Мы ненавидим здесь, в настоящем. Ненавидим за новые эти машины, в которых тебя не топят дожди, за новую форму, что не держится на заплатах, за такие же автоматы, на которых от старости не вихляет приклад. Ненавидим за то, что нам не на кого равняться, а у них есть Кадыров, живой и мертвый, которому они преданы. За то что, пренебрегая нами, их ценят и слышат, и верят их слову. За то... За то, что за эти годы мы стали прислугой в их доме, полном отбитого нами добра!
   Всё не так на этом перекрестке, а, впрочем, не на что жаловаться, кроме дождя...
   Тайд назначил час смены с постов - 23.00. До этого еще далеко и, соврав кадыровцам про 20.00, мы пропадаем с дороги. Глупо являться в отдел и за воротами КПП мы тихонько сидим в машине Тамерлана, где ему и Трутню я наизусть читаю стихи про Рамзеса. Штабной гаденыш - майор бежал, как только пропали из вида кадыровцы. Бежал, обгоняя ветер, и больше от нас, чем от них. Теперь будет восстанавливаться после заслона еще неделю.
   Мы ждем до предела и лишь в 23.01 закрываем машину. В темноте слышно, как вокруг хлопают двери. Но у кого-то не хватило терпения. На КПП потрясающей силы картина: навстречу идущим в отдел, из мокрой холодной тьмы летит группа в десяток бойцов. У всех не лица - уродливые театральные маски, перекошенные от зла. Группа несется одним кулаком, грохая автоматами, и матом прокладывая дорогу.
   - Одна знакомая мартышка пришла!.. "Я, - говорит, - научу вас служить!.." - срывается на истерику голос.
   - Я здесь умру от смеха! Вот от чего я умру! - стреляет надорванный визг.
   Это патруль. Но не те, кто ходит по патрулям. Здесь следаки, паспортисты, штабисты да тыл. Они пробыли в городе день, да не рассчитав час возвращения, вернувшись пораньше. И теперь впереди у них ночь. Впереди, залитый водой, черный холодный город.
   - Будь проклят их комендантский патруль! - пускаясь во мрак, накладывает кто-то проклятие на наше высокое ремесло.
   ...На плацу встречает нас "одна знакомая мартышка" Рэгс.
   В Грозненскосельском районе подорвали машину с вояками. Погибло несколько человек.
  
   4 августа 2004 года. Среда. -
   5 августа 2004 года. Четверг.
   На перекресток падает дождь. За Минуткой у поворота на Ханкалу мокнет наш пост. Объявлена охота на "оборотней в погонах", и всем машинам армии и милиции мы оказываем почетный прием. Не брошены без внимания и летающие, на чем попадет, кадыровцы. У одних служебные корки, у других одни паспорта. Мы с Хроном пешком таскаемся на Минутку со всеми бумагами, а четверо омоновцев Красноярска до возвращения караулят задержанных.
   Не удался еще один день... Вдоль улицы тянет студеный ветер, пикируют с неба дожди, плывет по дорогам липкая мерзкая жижа, распухли, не перепрыгнуть, лужи, и в два раза длиннее путь на Минутку... На площади пост местного ФСБ - напичканная компьютерами "Газель". Мы привычно передаем документы.
   - Давайте-ка тоже, ребята, - протягивает руку один.
   - Чего там искать... - сдаем мы две ксивы.
   - Нам тоже план надо гнать, - проверяет нас "фэйс".
   В обед бросают перекресток омоновцы. Нам никто не разрешал уходить, но, мало таясь, мы шлепаем через Минутку домой и, добравшись до КПП, уже втихую задним двором проникаем в общагу. Спать!
   Время 18.00. Тайд бочкой выкатывает во двор и равняет, что удалось собрать от отдела. На плацу жалкая кучка самых порядочных. Они и принимают на себя весь удар.
   - Святая святых - построение пропустить?! - покрывается красными пятнами Тайд. - Да, за такое в прежние времена сразу расстрел! ...Думаете меня обмануть? Спрятаться по домам, авось не заметят... Решили провести старого Тайда!.. Во!!! - протягивает строю громадный малиновый кукиш начальник. - Во, вам!!! - несет он его перед носами первой шеренги. - Все, кто сюда не пришел, сегодня сдадут оружие и уйдут в горы пасти баранов! Не хотят работать в милиции, будут на овчарне овец подстригать!..
   Мы с Хроном пока еще только приближаемся к званию "самых порядочных", а потому сидим в комнате общежития, втихаря хихикая за занавесками.
   Тайд устал надрываться и перенес построение. Судьба отдела будет решаться в 20.00.
   Назначенный час. На плацу почти весь РОВД. Сбор на вторую серию рабочего дня проводит исполнительный Рэгс. С непременным "Э, слушай меня!.. Э-э-э! Равняйсь, э!..", он делит по группам, и каждой назначает место ночлега: какой-нибудь медвежий уголок Грозного.
   Везет, как покойнику: 20-й участок. Ордой в двадцать стволом мы катим далёко за город на старом, с перегоревшими огнями автобусе. Повыбиты окна, и гостем в салоне фланирует ветер. Подвинула дорогу зеленка, и наотмашь бьют по бортам тяжелые ветви, обдавая душем холодной воды ...Бродячий автобус-призрак, с разбитыми стеклами, которому не нужно огней, чтобы найти свой маршрут. У которого покалечены тормоза, чтобы его завершить. Автобус, набитый привидениями из музея чеченской войны.
   Стемнело - и это проблема выбраться за город. На всех дорогах посты. Нас дважды останавливают до выяснения личностей. Но где-то на передних сиденьях путешествует с нами Рамзес, который что-то хрипло командует и, к удивлению, быстро снимает проблему. Автобус катится дальше, а у тех, кто в салоне только один вопрос: как этот трус еще не сбежал?
   20-й участок. Мы тормозим в диком поле, не доезжая поселка. Со слов Безобразного, автобус надо вернуть в РОВД, а машина не может ехать без старшего. И вот, высадив нас на бровке, старший бригады Рамзес улепетывает домой.
   Всюду вода. Напившись до горла, стоят в липкой глине высокие мокрые травы, скользит под ногами дорога и сыплет за ворот мелкий холодный дождь.
   - Как здесь ночевать? - долетает из тьмы.
   - На ногах, - слышен спокойный ответ.
   Все стоят мелкими группами, негромко ведя разговор. Мы с Плюсом отходим в сторону, где, сев на корточки, пытаемся отдохнуть. Где-то горят скважины и на фоне багрового неба, с земли хорошо различимы фигуры людей. Отражая зарево, лежат на дороге мутные красные лужи. На 20-м участке кипит стрельба. Один за другим хлопают автоматы, но здесь никому не интересно, что там за чехарда. И так же неторопливо течет разговор: о своих командирах, о Тайде и Рэгсе, о стодневной обороне в Гражданскую Грозного, о преимуществе портянок перед носками. Рядом два опера, Шепот и Скаут, вытоптав поляну в траве, на земле режут арбуз.
   Время к полуночи, и за нами приходит автобус. Но водитель вернулся один, без конвоя Рамзеса.
   Мы вновь без огней едем через черный потухший город, задерживаемые на всех постах. Повсюду перекрыты пути: легли на асфальт груды колючей проволоки, втащены на дорогу бетонные блоки, сели на перекрестках недвижные БТРы. В канавах обочин горят солярные удушливые костры. Патрули, осветив фонарями прокопчённые лица, спрашивают пароль. Затем светят на нас и, получив ответ, машут руками: "Не стой! Проезжай!"
   База ОМОНа Чечни - место сбора всех полуночников. Водитель, поковырявшись в моторе, безнадежно закрывает капот:
   - Всё, покатались. Вода в двигателе. Нам бы до отдела еще доползти.
   Снова делят всю группу. Тех, кто остался, вместе с автобусом отправляют дополнять заслон в первом микрорайоне. На посту ОМОН, местный полк ППС, несколько "особистов", да армейский наряд с БРДМ. С нами сорок-пятьдесят человек. Получен приказ "Стоять до особого распоряжения!". "До особого" - читай до утра. Работает рация, и говорят об обстреле милиции на 20-м участке. Но пострадавших не было, а налетчики скрылись.
   Глухой ночной перекресток. Сели кольцом простреленные пятиэтажки. Раз в полчаса пролетают машины. За рулем либо пьяный, либо милиционер, как правило, тоже пьяный. И после недолгих разборов все разгоняются по домам.
   Остановлен автомобиль. В салоне двое кадыровцев. Завидев, кого задержали, рядом вырастают "эсбэшники" нашего наряда. Двигают нас в сторону... минута... и у кадыровцев уже найдены две неучтенные в документах гранаты. "Гвардейцы" спокойно пожимают плечами: мол, не по мирному городу ездим. "Эсбэшники" берут их в кольцо: "Сдаем оружие!" Зашевелились, задергали автоматами кадыровцы... Пошли матерные слова... Мгновенно появляются рядом чеченцы омоновцы. У этих нервы не к черту, и они оскаливаются, как псы. Один перехватывает руку, полезшего по карманам кадыровца, другой рывком выдёргивает оттуда рацию. Чуть опоздай - через десять минут заслон будет растоптан, слетевшейся сюда "гвардией" ...Разоружение и арест длятся еще полчаса. Всё с криком, скандалом и щёлканьем затворов. Наконец, под усиленным конвоем пленных увозят на базу ОМОНа.
   Гранаты лишь ширма. Лишь повод поквитаться друг с другом. За всё. Здесь полно ненависти и ее не утолила эта война. И чеченцы ненавидят чеченцев здесь больше, чем кто-то в России. Омоновцы не выносят на дух "гвардейцев". И за кровавое прошлое, которым - вон куда Чечню повернули! - те нынче гордятся, и за сегодняшний беспредел, что устроили кадыровцы по республике. "Нам лучше с русскими!", - обозначает себя ОМОН. "Продались собакам!" - презирают их за это "гвардейцы".
   ...Кончился дождь. Тускло мерцает асфальт, и светятся лаковыми черными пятнами лужи. Мотается у подъезда фонарь. На перекрестке устроили место встречи ветра и изо всех переулков бьют сквозняки. С Плюсом и Гарпией, опершись на автоматы, мы сидим на корточках спинами друг к другу, защищаясь от ветра. Некуда прислонить оружие, и его уже не выносит плечо. Коротая ночь, я долго рассказываю старые из Барнаула истории:
   - ...Ну, такая баба была, что за три дня не объедешь... А эта жутче атомной бомбы... Я той-то и говорю: "Женщина пахнет хорошо, когда она ничем не пахнет"... Тупее камня новая знакомая оказалась...
   - Одна толстая, другая страшная... Нормальная была хоть одна? - не выдерживает таких описаний Гарпия.
   - Были, конечно. Но про них же ничего не расскажешь. Они же нормальные! - и в самом деле, не помню я ни одной хорошей истории.
   ...Прошли еще пара часов. Давно не ездят машины, давно не хочется ни о чем говорить. Я уныло гляжу через дорогу на изувеченную пятиэтажку. Сквозь деревья просвечивает свет чужого окна. Единственного на дом.
   Одинокий свет чужого окна... Что-то тревожное задевает за сердце. Где это было?
   - Я в Барнауле в армии ходил в ППС, - вспоминаю я вслух эту историю. - Замерз однажды зимою до крайности, ночь на дворе, а уйти с маршрута нельзя. Увидел я в многоэтажке окно, одно на весь дом светится, подошел, и так и простоял у него почти час, пока служба не кончилась. Стоял и думал: "Живут люди по-человечески. В уюте, в тепле, у телевизора, и сыты, одеты и нет командиров, и не надо ночами мыкаться по дворам... Они просто не знают, как счастливы. Они не знают ничего про меня. Как я замерз. Как устал. У них целый мир, свой маленький мир. А у меня целый город. И им лучше, чем мне. У них есть счастье, а у меня его нет. Хоть между нами всего лишь стекло. И даже, если его разбить, не будет счастья. Станет лишь два несчастья..." Это был декабрь 98-го года. Я думал, что скоро всё кончится. Но миновал год, второй, третий... Миновало шесть лет. А что изменилось? - ни для кого не звучит мой вопрос.
   - Ты также сидишь в грязной луже, а по ту сторону дороги всё такие же красные окна, - встав рядом и, тоже уставившись на дом, отзывается Гарпия.
   Сзади из тьмы выдвигается Плюс:
   - Для счастья нужно зажечь собственное окно, - негромко произносит этот мудрец.
   ...После середины ночи, мы поднимаем на ноги смену. И тут же, пока не остыли места, вповалку падаем на сиденья. В автобусе лютый холод и, не смотря на него, полно комаров. Кто во что может обматывает лицо, и тут же уходит в забытье.
   Утром прибывает "особое распоряжение" сниматься с постов. У водителя в двигателе вода, а мы даже не поднимаемся, пока он бьется с мотором. И после, лежа едем в ОМОН, слетая на кочках. Никто не выходит на построение. Да, никому и нет до нас дела. Я на секунду подымаю голову до окна: на ступенях крыльца устало сидят двое кадыровцев, что взял наш заслон. Спать!
   Весь день в РОВД ни души. Кто отсыпается после ночи, кто, примазавшись к ним, просто сбежал.
   Безобразный потерял материалы по разбору домов на кирпич. Четыре готовых дела. К гадалке не бегай - истребил за взятку. На вечернем совещании Тайд вдруг неожиданно поинтересовался, как там успехи по этим делам. Ни одному из подобных хода еще не дали, и начальник, может быть сам, имел на них виды. Рамзес поперхнулся слюной.
   - Украл кто-то из участковых, - огрел он Тайда самой тупой отговоркой.
   Начальник ничему не поверил, очень долго орал, и под конец объявил Безобразному выговор за недогляд над холопами.
   Рамзес в испарине вылетает из кабинета. Пыхтя и оглядываясь, уже сам поверивший, что материалы действительно кто-то украл, он бежит собирать участковых.
   Даже сейчас красный, Безобразный стоя проводит в кабинете сходку:
   - У нас в службе завелась крыса! Она ворует материалы! Берет и ворует!.. - пытается нагнести обстановку Рамзес. - Самое интересное, что ее раньше не было! - будто бы делает он открытие.
   - Вот, вот, ее раньше не было! - дает Плюс свой явный намек.
   Дальше Рамзеса несет на родном языке, где через слово русские тяжелые маты. Наконец, наш крысенок двигает версию, что, в отместку за потерянное могущество, материалы спер Тамерлан. Мы с Плюсом тут же хлопаем дверью и идем на двор искать Тамерлана, который сразу наплевал на собрание. А в это время, кстати, на плацу еще идет вечерний развод. Вдоль строя носится Рэгс и тоже ищет какого-то виноватого.
   Где-то за строем на ступенях УАЗика сидит в тени Тамерлан.
   - "Крыса, говорит, этот ваш Тамерлан..." - не забывает Плюс украсить историю.
   - "И будет еще воровать..." - прибавляю я собственный взнос.
   Бывший комбат уже ничего не слышит, когда мы почти в голос:
   - Называл тебя лягушкой и земляным червяком...
   Безобразный еще захлебывается, еще хрипит и плюется перед своими слушателями, когда в кабинете появляется Тамерлан. Под гул общего одобрения он за ворот выволакивает Рамзеса на свежий воздух. Где, не внимая причитаниям Рэгса, начинает за УАЗиком собственное расследование. Не видно, что там происходит, но слышно, как грубо матерится один и, словно овца, блеет другой.
   ...Кажется, никаких заслонов и, радостные, мы падаем спать.
   Ночью в поселке Войково Грозного убит сотрудник милиции.
  
   6 августа 2004 года. Пятница.
   Восемь лет назад в Грозный вошли боевики отвоевывать город. Обреченные наши заставы и блокпосты стояли насмерть. Никто не бежал, никто не начал сдаваться. Но подвиг пропал напрасно. Грозный был подарен бандитам. После был Хасавюрт, следом Ичкерия, а дальше и вторая война.
   Сегодняшний день. По всем разведданным боевики поклялись отметить его с огоньком и назначили новый штурм. Но с преступной халатностью к годовщине события отнеслось РОВД:
   На разводе между рядами носится Рэгс и, через одного, спрашивает у населения:
   - Что слышно, а?.. Ничего не слышно?..
   Ответы всякие разные. Самый удачный:
   - Нам по хрен!
   Рамзес Безобразный поутру ходил по отделу, спрашивая про автомат.
   Тайд вообще не вышел из кабинета, через дежурного объявив нам решение: рабочий день отменить, за ворота никто не выйдет. И после удачно прошедшего построения в 08.00 через час назначил второе.
   В это время на 14-м блокпосту Липецкого ОМОНа милиционер спецполка ППС имени Ахмата Кадырова (полк создан целиком из кадыровцев) застрелил двух русских омоновцев. После чего был расстрелян на месте.
   Через пять минут новость стала известна по всему городу. Рэгс, что сидел в дежурке на рации, верно истолковал знамение - начался штурм, и рванул с докладом к начальнику. Тайд, вернув Рэгса, объявил "Крепость" - всеобщую оборону.
   ...Уже целый час идет "оборона": собравшись толпой во дворе, друг перед другом щеголяем мы анекдотами:
   Сын собирается на войну. Мать:
   - Сынко!.. Тебе куда писать-то на фронт?
   - Пишите, мамко... сразу в плен!
   Оглашено построение. Все на плацу. Из открытых дверей штаба, как в замедленном фильме, тяжело выбирается Тайд. Толстый, опухший после вчерашней пьянки, и страшный, как Дракула, начальник стоит с синим лицом, глотая воздух.
   - Слухи не подтвердились. Кого-то там убили, кого-то не убили, какая разница... Всё! Можете не бояться. Не хрен водку жрать! - утомленно начав, с радостной улыбкой кончает Тайд.
   Эта тирада звучит в адрес погибших бойцов Липецкого ОМОНа. Отдавших русскую кровь за его продажную, раздираемую усобицами Чечню.
   Видя счастливый настрой командира, из строя угодливо хихикают разные прихлебатели во главе с Рэгсом.
   Обороны не будет. Тайд формирует отряды по пять человек, тут же отправляя в город на заслоны и блокпосты. Мне достается Минутка.
   Но это в отделе нерушимо решение Тайда. Только захлопываются ворота - у каждого груда дел. И до Минутки я добираюсь один.
   Здесь тесно от публики. Кольцо перекрыто ГАИ, толпами, от машине к машине, бродят кадыровцы, отдельно от всех трудится безвестный спецназ. Над площадью стоит легкий дымок отработанных газов, табачный специфический аромат, сальная дворовая брань, тонкий пороховой смрад, да вонь перегоревших резины и тормозов. Нечего делать - тут проверять. Я бреду до руин, где, безучастный к Минутке, в тридцати метрах от всей суеты, у двух БТРов расположился армейский наряд. Солдаты - контрактники на год. Сидим, плюем семечки, гложем галеты. Одного называют Матрос.
   - Откуда в пехоте матрос?
   - За пьянку. На Рождество к луже примерз. Вот и досталось.
   ...Мы лежим на нехоженой чистой траве под уцелевшим единственным деревом. Кто-то режет арбуз, раздавая по кругу куски. Затянуто тучами небо и хоть этим хороша нынче Минутка. Тянет прохладный ветер и вдвойне не хочется куда-то идти.
   Пришвартовывается у обочины машина участкового Киборга - старшего наряда от РОВД. Розовощекий и маленький, он неторопливо шагает к дереву.
   - Машины за бровкой не ездят, - смеется он надо мной. - Кого-нибудь видел? - больше из любопытства интересуясь судьбой остальных.
   - Сказали, что позже подъедут, - плевать мне на них.
   - Значит, не приедут, - плевать и Киборгу.
   ...Бессмыслена служба Минутки. Промчался обед, сменились кадыровцы, спецназ и ГАИ, совсем удрали армейцы. Решив не приступать нынче к работе, мы с Киборгом то бесцельно разъезжаем по городу, то возвращаемся снова на площадь.
   Распинав засиженные мухами арбузные корки, сажусь я под деревом с кроссвордом в руках. Полчаса - и меня сваливает болезнь - боль в голове.
   - Мне много думать нельзя, - бросив газету, обращаюсь я к Киборгу.
   У того куча своих забот. Сев, вытянув ноги, он безразлично наблюдает, как вслед уходящей машине палят в небо кадыровцы.
   - Осень скоро. Дети в школу пойдут... Картошку надо будет копать... Отцу ложиться на операцию... - сидит он у самого края кольца, одновременно в двух разных мирах. Дома и на Минутке.
   ...Я сплю в машине напарника. Открыто окно и кто-то снаружи тихонько тянет у меня автомат. Но ремень намотан на кисть, и я открываю глаза. Улыбается Киборг:
   - Вечер уже. Ехать пора.
   Мы трясемся по колдобинам Мусорова. Хороших дыр понаделала в асфальте война. КПП и сразу за воротами вечерний развод, где правят бал все прежние обезьяны, Рэгс да Рамзес. На повестке уходящего дня всё тот же вопрос: кто сегодня из участковых в ночной патруль? Но все двенадцать, будто с водой во рту, молча уставились в стороны и не покидают строй.
   - Хорошо... - решив лично заняться отбором желающих, приближается Рэгс. - Три человека в патруль, три человека на 26-й блокпост, - прицеливается он, на кого бы наброситься.
   Навстречу, как сговорившись, делает шаг пятеро участковых:
   - В патруль!
   Потому что 26-й блокпост не менялся уже трое суток. Про него просто забыли все командиры. И ты можешь быть следующим, кто надолго присядет.
   Я с Киборгом назначен в патруль, Ахиллес направлен на комендантский ночной КПП. Последнему труднее всех. Он полдня поправлял здоровье спиртным, едва стоит на ногах, и на любое к нему обращение только кивает с многозначительной важностью. Рэгс не пьет и проглядел эту ключевую примету.
   ...Шагает по городу наш патруль. Шагает по мрачному черному коридору, где - не тянись - не нащупаешь стены, где пол - укатанная дорога, а на потолке просыпаны солью звезды. Освещая маршрут, горят на призрачных стенах кровавые факельные огни - подожженный пропан из пущенного вдоль улицы газопровода. И раздваиваясь, разтраиваясь, расслаиваясь, несутся впереди патруля вооруженные автоматами тени.
   Коротки убогие улочки... Мы стоим, упершись в навал заваливших дорогу домов, окончив свой путь.
   Обратный маршрут. Перекресток с БТРом комендачей - ночной КПП. На дороге останавливает машины солдат.
   - Где участковый? - не видим мы Ахиллеса.
   - Отдыхает в броне, - выходит из тьмы офицер. - Ночь длинная - выспится, - с пониманием относится он.
   В отдел я возвращаюсь один. Нельзя показаться дежурному и через забор я пролезаю во двор. Трещат на колючей проволоке штаны.
   Порвались! Действительно, сколько можно здесь лазить, не рассчитываясь за вход?
  
   7 августа. Суббота.
   На разводе Тайд щедро сыплет выговорами за "небритые бороды" и "головы без кепок". Выпустив пар и, приведя этим в порядок полковничьи нервы, он тут же испаряется в город.
   Через минуту, в ожидании бестолковой работы, мы сидим в кабинете в обществе Безобразного. Рамзес вновь пытается живописать из себя мудрого командира, пыхтит, бубнит, но по нехватке мозгов, просто не знает, чем занять участковых. Ну, не может придумать!
   - Не будет работы. Кирпич в городе кончился, - негромко роняет Трутень.
   Все понимают, кроме одного, самого деревянного. А этот деревянный сидит, чертит на листке какие-то закорючки - мозгует над планом работы на день. И тоже не получается! Во-первых, нет мозга, а во-вторых, писать, как и читать, Безобразный умеет с трудом. Помнится, еще было дело, в день появления здесь Рамзеса, застал я его за занятием: ходит по кабинету, в руках китель с чистым погоном и шило, а на столе рассыпаны звездочки. "Капитан - это четыре звезды?" - первое, что я от него услышал ...Кажется, любой капитан знает, сколько у него звезд.
   Всё. Безобразный перекипел.
   - По рабочим местам!!! - не может дать он ничего вразумительного.
   Заняв на кровати "рабочее место", я тут же теряю сознание.
   Время - обед. Отдел встает по тревоге. Оставленный за главного пахана начальник штаба Капитан Шрэк - малорослая жирная бочка, провозглашает "Крепость"; на нас наступают враги. И опять никого не собрать. Из душной своей конуры - вагончика у ворот, выбрались трое пэпсов, покрутили носами - всё тихо, исчезли. На крыльцо общежития вышли два опера контрабаса, посмеялись - чертов дурдом! - пропали. Из штаба не вышел никто - решили, до них не дойдут...
   Причина тревоги: на 34-м блокпосту Краснодарского ОМОНа в полукилометре от РОВД задержан боец ОМОНа Чечни, что вез с собой, находящегося в розыске боевика. Видимо, друга. Запахло паленым. Чеченец повернул дело в другую сторону: мол, только что тут, за углом повязал бандита. И на всякий случай, по рации запросил подмогу с отряда. Те не задержались с приездом. И вот, между двумя ОМОНами, чеченским и русским, произошла перестрелка. Раненых и убитых нет. Боевика под конвоем обеих сторон притащили в наш РОВД, где еще раз чуть не подрались, вновь попалили в воздух и, наконец, официально сдали властям. А после, когда уехал русский ОМОН, наши без шума вернули добычу чеченцам. Правда перед этим, один из гостей вынул пистолет Стечкина, поочередно пощекотал им усы Капитану Шрэку, расчесал гриву дежурному и поводил перед носом у пары других, что явились из любопытства. И всё. Снял все вопросы.
   Интересно, что все сцены, начиная с появления в РОВД двух ОМОНов, происходили открыто здесь на плацу. И свара тех и других, и стрельба, и дележ этого боевика, и даже поругание высокого имени Районного Отдела Внутренних Дел в лице его командиров. Возни было!.. Мертвеца на ноги можно поставить. А ни один живой не пришел помогать.
   Я тоже выглядывал пару раз в окно, да махнул рукой.
   ...Поднявшись поближе к вечеру, я составляю лживую бумажонку о проделанной за день работе.
   Ушел в запой Ахиллес. Уже пятый день, если куда ходит, лишь за стаканом. Вчерашним вечером был назначен на ночной КПП, ночь отвалялся в БТРе, днем баловался в комендатуре "шайтан-водой", и явился домой только к разводу.
   Весь какой-то потрепанный и несобранный он в прострации стоит сзади строя. Где-то впереди витийствует Рэгс, у кого язык вновь поразила чесотка. Невдалеке от нас болтается Безобразный, что, покосившись на Ахиллеса, вдруг начинает орать про "...рапорт на тех, кто любит водку". Но мы давно живем отдельно от этого РОВД, и научились не обращать внимания, что тут происходит.
   - Что, тяжело?.. - поворачиваюсь я к Ахиллесу.
   - Я не могу... - подтягивает он на плече автомат. - Скорее бы лето кончилось, там осень, а по зиме и домой.
   - Я каждый день считаю, сколько осталось, - признаюсь я.
   - Когда считаешь, еще медленнее идут, - подмечает он истину - ...А служить-то не трудно. Ведь не трудно служить! Втянулся уже в это дерьмо. И что убьют, не пугает. Да, не убьют. Не в 41-м живем. Просто устал... - отрешенно роняет он руку с ремня.
   В Курчалоевском районе столкновение с бандгруппой. Убито двое боевиков.
   Сегодня на 30-м блокпосту Ханты-Мансийского ОМОНа драка с кадыровцами. Последним не понравилось, что решили проверить у них документы. Мобильные чеченцы в несколько минут собрали у блока полтора десятка машин и взялись выяснять, кто в Чечне нынче хозяин. Наряд на блокпосту был просто сбит с ног. Русские, когда их избивали, мертвой хваткой вцепились в автоматы, чтобы не отобрали. Одному кадыровцы пулеметным прикладом пробили голову. ОМОН начал стрелять над головами. Пообещав теперь приезжать каждый день, кадыровцы разъехались с блокпоста.
   ...Нет больше русской Чечни. Мы всё потеряли здесь. Не только самих себя. Мы потеряли Россию. Время, когда были "Родина", "честь" и "долг" уже было. Теперь мы не знаем, что мы тут делаем.
   - За что воюете-то, мужики?
   - Да, вроде, должен кто-то...
  
   8 августа 2004 года. Воскресенье -
   9 августа 2004 года. Понедельник.
   Вчера Тайд почтил своим присутствием республиканское совещание в Гудермесе. Генеральными затейниками числились Кадыров-младший и оба Алхановых (министр МВД - он же вчерашний командир ОМОНа, и кандидат в президенты), а младшей пехотой все начальники местных отделов Чечни. Ну, естественно совещание, как совещание - много говорено, да мало сказано. Несли всякий бред, но поначалу никто не выходил за рамки милицейского приличия - болтали о работе: о показателях, о методах и о плане. И вот один мудрый ляпнул, что, раз мы тут собрались, то надо определиться с датой конца войны. Мол, вот здесь и сейчас назначим срока и сами закончим. После этой идеи всем моча ударила в головы, и они не смогли владеть ни умом, ни сердцем. И дали клятву торжественно победить во второй чеченской не позже 1 декабря. Совещание получило статус эпохального. И из одной беды - его бесполезного сбора, стало две беды - бесполезный его результат.
   Прошли сутки. В отделе праздничный утренний развод. Тайд - кровь кипятком, глаза - два угля, не шагает - реет над плацем, рассказывает про совещание:
   - К первому декабря ни одного боевика у нас в районе не будет! Ни одного! Всех истребим, чтобы и на семена не осталось!.. - в двух словах справившись с информацией, начальник по привычке седлает своего любимого конька - краснобайство. - Если мы хотим закончить войну, то надо приложить все усилия! Грудью лечь!.. Всем до одного лечь!.. Потом нам спасибо скажут...
   В строю беззаботное настроение. Слышатся смешки и зевки. На что именно надо будет ложиться грудью и, кто скажет спасибо, никому не хочется знать. Отдел крепко понял одно: 1 декабря - рот на замок, и Тайду лучше ни о чем не напоминать. Целее будешь.
   День - воскресенье, но надо приближать победу в войне, и нам раздают наряды в город.
   26-й блокпост. Первая половина неудачного выходного проходит в обоих ОМОНах. Передо мной, прослушивая последние вести, сидят за столом командиры Красноярского и Курганского.
   - Значит, 1 декабря война кончится... - задумчиво чешет щетину второй.
   - Год не назвали? - морщится первый.
   - Ну, что ж, хорошо... - кивает командир Курганского. - Хорошо... Прямо радостно, что есть еще оптимисты.
   На "кукушке" блока я провожу вторую часть дня. Железная кровать с грязными матрасами - вся мебель приюта. В углах лежит семечковая шелуха, пустые бутылки, медные гильзы, выцветшие окурки. Вцепился в газету и треплет, не отпуская бумагу, ветер. Пасмурно и тихо на блокпосту. И такая тоска!.. Аж маузер опускается... Позвать бы гостей, да кто явится в этот бардак?
   С "кукушки" поста далеко виден разрушенный город. Утихли его пожары и, начерно прокопченные, пылятся вдоль улиц славные экспонаты для детских "зарниц". Безлюдные, как всегда, охраняют свое забвение избитые глыбы Минутки. Такие ветхие, что будто отвековали века. Да вот не старость, а алчность расплющила город. Несутся года, а вот вместо крыш висят над домами нескладные синие тучи, полные долгих дождей. И еще горше, еще печальней на, без того, безрадостных улицах. И вдвойне покойником смотрится Грозный перед дождем.
   ...Вечер на блокпосту. Сухо потрескивают над головой расстроенные барабаны грома. Гремит всё вокруг, а в воздухе ни единой капли воды. Мы вчетвером сидим на разбитой плите у дороги. Проходят машины - никто и не думает встать. О чет-то гуторят чеченцы. Я сижу рядом, отвернувшись от всех, в невыразимом мраке в компании со своим отчаянием. Сижу, уставившись в землю у ног. И, кажется, нет одиночества сильней моего... Я хочу, чтобы кончился этот страшный мираж - Чечня. Хочу встать, бросить об асфальт автомат и, в чем есть, не взяв ни одной вещи, не оглянувшись, не сохранив ни о чем памяти, просто уйти домой. Уйти из этого города, где осталось столько собственной жизни. Уйти прямо сейчас в эту ночь, по этой дороге.
   Нет больше надежд на победу в войне. Мы проиграли Чечню. И я хочу домой.
   По Грозному ударяет дождь.
   Мы делим два этажа, и с напарником я поднимаюсь ночевать на "кукушку" ...От ливня не видно ни города, ни земли. Стонет под ветром жестяная крыша, и внутрь "кукушки" фонтанами брызжет вода. Сначала мы закрывались матрасами, но скоро они стали не легче бетона. И вот, бросив свой пост, мы спускаемся в люк первого этажа ...Не развернуться в нижней каморке, но это лучше, чем дождь. Мы спим вповалку на матрасах, кто лежа, кто сидя. Никому не дорога его кровь. Во всех щелях пиликает ветер, во все стены долбится дождь. Кто может прийти в эту ночь?
   Утром лишь разъезжаются ночники, к блоку подлетает участковый Мамай. С ним из машины выбираются двое барыг - скупщиков чужого и краденого.
   - Предупреди своих, что будем смотреть! - торопится он с презентацией.
   Мамай ведет покупателей за блокпост в сторону Красноярского ОМОНа. Там, вкопанная до горловины в землю, гниет много лет тройка вагонных цистерн - огромных железных бочек. Барыги наскоро оглядывают цистерны и, глубоко разочарованные, шагают к дороге. Сзади, что-то живо рассказывая, им наступает на пятки Мамай. Но всё напрасно. Покупатели, как хлебнули уксуса.
   - Нам надо подумать, - бросают они, залезая в попутку.
   Это уже не первые визитеры за бочками. И вновь неудачно.
   Идею продать три цистерны - товар ходовой, подкинули мне на досуге омоновцы Иван Грозный с Медузой. Поскольку сами сидят за забором со связанными руками, предложили обогатиться. "Ты, гляди, осторожнее, - предупредили они. - В прошлом году мы неудачно их пытались продать. Узнали кадыровцы. Налетели стаей своей. И откуда только взялись? Как воронья их тут было... Обложили наш ПВД по всем правилам осады. Снайперов посадили, "мухи", "шмели" повытаскивали... Короче, чуть война полная не началась. Из-за бочек. "Наше, - говорят, - тронете - головы быстро оттяпаем". Мы тоже, конечно, поогрызались, на том и закончили. Больше бочки не продавали. Наша цена - десять тысяч с бочки. Остальное твоё", - ударили мы по рукам.
   Поскольку я в Грозном тоже в гостях, то пошел с предложением дальше, поделившись с Мамаем. И вот, обдумав всё дело, мы порешили: толкнуть цистерны глубокой ночью, через Чеченский ОМОН, где у Мамая работает брат, которому тоже, как он сказал, не помешает прибавка к зарплате. План был прост: продать бочки первому встречному с деньгами и на КАМАЗе, и вывезти с блокпоста под прикрытием местного ОМОНа. Естественно цена выросла дальше. От тех, явно завышенных, десяти тысяч Медузы с Иваном, она остановилась на тридцати. Итого, помножив на три: девяносто тысяч за весь товар. Тридцать мне и Мамаю, по столько же в Красноярский и Чеченский ОМОН. Про то, что бочкам цена тыщи три или пять, и про то, что они гнилые и ржавые, а еще и сидят по горло в земле, почему-то никто не вспомнил. А мы с Мамаем даже рассчитали, на что израсходуем выручку.
   - Вот, сволочье! Не хотят покупать, - провожаю я сегодняшних посетителей.
   - Алчные все. Трясутся над своим кошельком, - расстроенно замечает Мамай.
   Хоть табличку вешай на блокпосту: "Нищим и жадным проход запрещен!"
   Сообщив новости из РОВД и, кто нынче меня сменяет, Мамай пропадает с блока.
   Смена - Толстый Бармалей и Неуловимый. Ждать их - пустая надежда. Первый не приедет, потому что лакает водку, и ему просто некогда, а второй из страха, что его здесь убьют одного. Такие товарищи. И я бегу домой с блокпоста.
   ...Потяжелели, зазмеились по городу тени. Ударил в ворота багряный, как кровь и огонь, вечер девятого августа.
   Застав меня во дворе, Безобразный выговаривает за службу, желая разведать насчет наживы:
   - У тебя на 20-м участке воруют нефть. Надо их всех задержать. Уголовное дело будет.
   Но Рамзесу не интересны дела уголовные. Я знаю, куда он глядит. Безобразный давно накладывает лапу на рыночную торговлю и разгромы домов, а теперь замахнулся на нефть. И не своими руками. Моя роль в этом "уголовном деле" - претендент на посмертный орден, и я почти угрожаю Рамзесу:
   - Её с 91-го года воруют. И так воруют, что тебе и не снилось!.. Там и ФСБ, и ГРУ, и кадыровцы. Их задержать? Может сам попробуешь? Быстро головенку свернут!
   Есть здесь такое. С апреле месяце, с тем же Рамзесом, наведались мы на 20-й. Навстречу маленький грузовичок с бочками. Бочки в свежей нефти. Остановили. Оттуда - шасть из кабины, двое с оружием. Показывают нам "ксивы" - местное ФСБ. Подрабатывают в свободное от службы время. Еще смеялись над нами, когда уезжали. Целый отряд ГРУ - пять флибустьеров Кокиева, сам замёл нас в конце весны. Проверяли документы уже у милиции. Заодно познакомились с участковым. И тоже смеялись. Ну, а о кадыровцах и не сезон говорить...
   Всё это Безобразный прекрасно помнит. Но это было давно, когда он был Никто и звали его Никак. А вот отрастил перо да встал на крыло, и некому его общипать.
   У Рамзеса кишка тонка заслать меня на 20-й. Он перетаптывается на тонких паучьих ножках, что-то бормочет себе под нос и задыхается от справедливого гнева. Под конец, бросив какую-то по-чеченски угрозу, исчезает с жалобами в штабах ...И вместо Рамзеса появляется Рэгс. Ну, Рэгс, известное дело - бараньи мысли с подливом. Но даже у этого скудоумного хватает мозгов, чем пахнет потеха с нефтью. И назначив в подмогу Альфа с Бен Ладеном, он отправляет нас на 20-й, лишь подсмотреть, кто там ворует у Безобразного нефть.
   - Вы только одним глазком взгляните, - совсем по-отечески напутствует Рэгс.
   20-й участок Грозного - поселок Алды - лежит за семью холмами, за семью долами от города. Слева от южных ворот.
   20 участок - зеленые, буграми поля, с редкими и дремучими оазисами лесов. Вперед и дальше - убогий поселок, где на три битых дома приходится один недобитый. Такая здесь арифметика. В начале участка, от поворота с Новопромысловой, - гималаи мусорных свалок, заброшенных вороньем. Под ногами делится на сто одна худая дорога. По этой пойдешь - беды наберешь, по той побредешь - домой не дойдешь, туда повернешь - конца не найдешь, на ту нападешь - костей не сберешь... Везде людские следы. Во все стороны, сквозь дикий бурьян проложены тропы. Вдоль всех дорог, собираясь в озера и лужи, течет по обочинам нефть. Густая, жирная "зеленая" нефть. Она идет самотеком наружу, устав копиться в земле. И черные мертвые острова, на которых не вырастить урожай, рассеяны плешью по берегам.
   Мы идем по дороге, оставив машину. Колесом за сини горы катится перегоревшее красное солнце. Дымятся над полем розовые венки облаков. Встают от земли белые столбы дыма и их гонит ветер - где-то в глуби "зеленки" без отдыха варят нефть мини-заводы местных контрабандистов. А мы идем по дороге, освещенные лучами зари, в полном безмолвии, догоняя багряный, как кровь и огонь, вечер девятого августа. И только в такт шагам качаются тени, черные тени на красной траве...
   Мы даже не загадывали такой красоты!
   ...Никто не встретился на пути, да мы и не алкали встреч. И не свернули с дороги в гиблую чащу "зеленки".
   Ненужный вечерний развод. Беседуя сам с собой, кругами перед строем вращается Тайд.
   - Надо последний долг Родине отдать! - гремит он на фланге. - Надо последний долг Родине отдать! - повторяет он в центре. - Надо... - заходит он в тыл.
   - Всё, дай, да дай... - бубнят в ответ несогласные.
   Из машины обстрелян 14-й блокпост Липецкого ОМОНа. Потерь нет.
   На перекрестке Ханкальская-Гудермесская подорвали машину Временного ОВД Октябрьского района. Погиб боец Ханты-Мансийской милиции, ранено трое других.
  
   10 августа 2004 года. Вторник.
   Вокзал ползет по швам от толпы. Под парами стоит паровоз "Грозный-Москва". Пиликает, не видно из-за голов, оркестр, откуда-то тащат цветы и, в кругу зрителей, мужик с бабой рьяно отбивают каблуками лезгинку.
   На перроне помпезное прощание с фанатами "Терека" - футбольной команды Чечни. Команда будет биться в Москве за Кубок УЕФА, нацелена на победу и, на всякий случай, заказала себе из Грозного целый поезд с десятью вагонами болельщиков. Но это всё вывеска для дурачков. А, чтоб, не дай бог, таких не оказалось много, сверху официально был пущен слушок: мол, никакой такой "Терек" за поезд и не платил - маловат клопик, а сей щедрый подарок исключительно на совести кандидата в президенты республики Алу Алханова.
   У вагонов цвет нации - "золотая молодежь" Грозного. В карманах папины деньги, на груди модные майки с именем клуба. Чуть в тени, косвенно участвуя в празднике, женщины и старики. Для них спецвагоны купе. Молодых же не укачает в плацкарте. Везде по вокзалу кадыровцы и милиция - достаточно, чтоб только руками переколотить всю толпу.
   Все это блеснуло лишь мельком. Нас случайно провезли мимо - ошиблись дорогой.
   РОВД решено было спрятать подальше в лес, охранять пути, по которым пробрякает паровоз. И вот, набрав минеральной воды, хлеба и колбасы, за оградой карнавала, обиженные на весь мир, мы сидим глубоко в лесу, прикрывая тылы. Никто принципиально не ходит к железной дороге, никто не глянет, что там на рельсах. Много чести - их охранять. Нас не лишили праздника. Нам просто с утра испортили день.
   Мы сидим, сбившись кругом, пережевывая колбасы.
   - Кто на них нападет? - не понимают здесь цели присутствия.
   - Чтоб он, сука, с рельсов сошел, этот поезд... - расстроенно произносят из круга.
   ...Два часа назад прогрохотал паровоз. Мы также сидим в лесу. Где-то в кожаных креслах Чеченского МВД, что распоряжается нынче парадом, бояться захвата рельсов боевиками и дальнейшей погони.
   На чем они будут догонять? Естественно на дрезине. Боевики, несущиеся на дрезине за поездом... Двое на рычагах, остальные висят по краям... Я делюсь мыслью вслух, ее быстро подхватывают:
   - Над головами "Веселый Роджер"...
   - За пазухой "стингеры"...
   - Догнали уже под Москвой...
   - Пока с болельщиков есть, что содрать.
   Ближе к обеду нас выгоняют из леса. Я возвращаюсь в отдел.
   Дежурство в следственно-оперативной группе - повторение вчера прожитых сцен. Ведь ничего не меняется в этом городе, кроме календарей.
   ...Повторение первое:
   На проспекте Ленина замечены милиционеры нашего РОВД, на кирпич разбивающие дома. Какие-нибудь прихвостни Безобразного.
   И вот мы у цели. На проспекте шаром покати. От Минутки в сторону Ханкалы легли все дома. Не какие-то там халупы, а те, что отстояли войну! По всей длине Ленина тают многоэтажки. От многих уже просто ничего не осталось, остальные превращены в груду бетонных балок и шифера. Вокруг все засыпано расколотым кирпичом. Эти следы - дело рук клики Рамзеса. После пары трудовых дней, большой бригадой да с огоньком, дом меняет свое местожительство, переезжая в кузовах КАМАЗов в разобранном состоянии в сторону рынка. Где тоже не очень задерживается. Пятиэтажка уходит за пару часов - желающих пруд пруди. И всё. Деньги по карманам. Концы в воду. Не доищешься...
   Мы зря приезжали сюда. Здесь, видно, никому уже не разбирать. Но не соврали те, кто видел милиционеров нашего РОВД. Просто по ошибке назвали другую улицу.
   ...Повторение-два:
   Подбрасывает работу Новосибирский ОМОН: у 29-го блокпоста задержана машина с перебитыми номерами, и нужно сдать ее в местный отдел.
   Всё также, как и всегда: тот же поворот на автовокзал, за которым лежит наш маршрут инженерной разведки; маршрут, продушенный полынью и неизмеримой тоской. Мы знаем здесь каждый камень и пень. И будто та же машина и тот же водитель, что забирали мы отсюда вчера или месяц назад. А, может, это было у 30-го блока Ханты-Мансийска или 33-го Ярославля? Я стал слишком стар, чтобы не путать события.
   ...И снова повтор:
   За городом кто-то нашел на дороге фугас. И дал знать о находке в милицию. Но кому еще интересен фугас, что пока не взорвался? Сколько мы сняли таких...
   Долго выясняя, на чьей земле разместился фугас, орут друг на друга в телефон два дежурных - наш Лом и дежурный Грозненскосельского РОВД. Наконец, нас собирают на выезд.
   На "таблетке" мы мотаемся по дикому полю, где лишь беседуют друг с другом ветра. Наконец, то, что искали - на обочине дороги пылится, давно пылится - уже стал цвета дороги, помятый выстрел от противотанкового гранатомета. Кому он тут помешал? Кого теперь искать и опрашивать?
   Собравшись возле "фугаса", мы хмуро поглядываем по сторонам: никому не хочется собирать еще одно липовое дело о "терроризме".
   - Вон, - вытянув руку, показывает на канаву с болотцем на дне Асламбек - местный опер угрозыска.
   Он первый понял, что делать. И подняв выстрел за хвост, швыряет его в центр трясины.
   ...За всеми этими странствиями кончается день. Мы въезжаем в РОВД в полных сумерках, когда в последних не выбитых окнах уже догорел на закате огонь. По двору, повесив на живот автомат, одиноко вышагает часовой - контрабас Зомби. Он же ЧП - Человек-Пьянь, он же Камчатка. Личность всезнаменитая и легендарная.
   С ЧП заочно я был знаком еще в феврале месяце в Пятигорске, в Учебном центре которого он надолго оставил свой памятный след. В Пятигорске вся контра перед поездкой сюда проходила первоначальную подготовку. Можно сказать, подготовка сводилась к следующему: было приказано позабыть прежнюю рутинную службу в России и настроиться на новую боевую в Чечне. Кроме как слушать лекции, делать ничего не было нужно, и как-то потихоньку из нас начал испаряться весь рабочий настрой, привезенный из дома. А последующая служба в чеченских отделах, как оказалась, вообще мало способствовала поддержанию рабочего духа. После нескольких месяцев на чужбине, немногим хотелось снова работать в русской милиции. Возвращения-то желали мы все, но только домой, а не в родные отделы.
   Но ближе к ЧП. Среди офицеров Учебки ходили рассказы об одном алкаше, что с самой Камчатки, через всю матушку-Русь, примчался к ним на Кавказ с единственной целью - жрать водку. Хлебать, не закусывая, гиблое пойло, меняя стаканы. Учебка для ЧП пролетела, как пуля. Чему там учили, запомнить он не успел. Потому что, лишь оглядевшись, с первого дня покатился в запой. И чуть было не пал бесславною смертью еще до Чечни.
   Однажды, как говорится, в студеную зимнюю пору, он из лесу вышел, был сильный мороз... Выйти-то вышел, но в гору, на которой стояла Учебка, подняться не смог. Зомби ходил в самоволку в город, надрался там до соплей, и, чуть-чуть не дойдя до ворот, повалился замертво в снег. Добрые трезвые люди, проходившие мимо, взяли его на буксир и, приволочив прапорщику, дежурному по Учебке, начали задавать вопросы:
   - Ваш?
   ЧП никогда бы никто не узнал. Сам он был пьян, хоть жги - не проймешь, одет не по форме, вида самого бомжеватого, а курсанты центра менялись так часто, что каждого и не вспомнить. А прапорщик и не вспомнил.
   - Почему решили, что наш? - покосился он на гостей.
   - Лежал головой в сторону вашей Учебки, - железно у тех сработала логика
   "Какому ж отделу Чечни улыбнулось счастье?" - интересно мне было тогда.
   Оказалось, что неслыханно повезло нашему РОВД и лично Тайду.
   Не было в отделе такого человека, ни русского, ни чеченца, чтобы перепил ЧП. Вечно бледный, как приведение, с трясущимися от постоянного похмелья руками, с выцветшими белыми глазками, с огромными черными мешками под глазами, часто переходящими в синяки, худющий, как веретено и прозрачный, как свеча (есть-то ведь некогда!), всегда в нестиранных грязных штанах, в измазанном блевотиной свитере, в свои тридцать два старый, как песочные часы он, правда, больше походил на зомби, восставшего из могилы. Местные, когда о нем вспоминали, всегда говорили: "А где у вас этот, страшненький?" А любой из контры хоть раз да спрашивал у него фотографию: "Оставь на память. Детей дома буду пугать".
   Этот Зомби, старший сержант, держался здесь за должность помощника оперативного дежурного и трудился по облегченному графику - сутки через трое. Происходило это таким образом: рабочий день начинался с жуткого похмелья и перегара, после трех суток непрерывной попойки, что прошли с предыдущей смены. Утром ЧП, с запавшими глазами, еле передвигающийся на ногах, доползал до пульта дежурного, где в сидячем положении, не считаясь с недугом, добросовестно отдавал себя службе. И так, прихлебывая минералочку, порой стойко держался до самого вечера. До момента исчезновения из отдела начальства. После чего, немедленно принимал меры к урегулированию своего состояния. Так сказать, усугублял кручину. В ход шел весь набор: пиво, одеколон, водка, неразбавленный спирт, разные химические коктейли, и всякая домашняя бурда, что приносил его друг, местный кочегар Джамбо - маленький старый алкаш с разросшимся сломанным носом. Похмелившись и, взяв себя в руки, ЧП почти дотягивал до утра. По крайней мере, вновь заступавшая смена, бывало, видела, как он уползал на рынок заглянуть в стакан перед сном. Но это тоже случалось нечасто. В основном смена у Зомби заканчивалась скоропостижно еще в самом начале ночи, как только начинал действовать спирт. А бывало и еще проще: этот субчик за весь рабочий день ни разу не появлялся в дежурке. Потому что уже с утра упивался до мертвого тела.
   Не смотря на то, что не было в календаре такой даты, как и не было в его жизни такой же минуты, когда бы Зомби был трезв, несмотря на все зловещие пророчества о скорой своей кончине, на постоянные освидетельствования на предмет спирта в крови, на сокрушающие речи Тайда, что будет с позором лишен милиции, Зомби продолжал всем на зависть служить. И на все крамолы только пожимал худыми плечами: пускай каркают...
   Награды за свои загулы Человек-Пьянь получал довольно стабильно. В основном на разновес руками и ногами от живущей с ним контры. И было за что. В пьяной нирване лихой камчатский парень мочился прямо в кубрике, мочился под себя на втором ярусе кровати (спящий на первом ярусе контр Кабаныч постоянно подтягивал, повешенный у себя над головой широченный кусок целлофана), мочился с крыльца общежития, обоссал все углы отдела, блевал на обеденный стол комнаты. И били его, и тыкали мордой в блевотину и мочу, а вот ничего не помогало. Несгибаемый был мужик.
   В редкие мгновения, когда трезвый, ЧП был на редкость положительным парнем. Отзывчивым, тихим, спокойным и добрым. Таким, что даже не хотелось его больше бить. То есть человек человеком, а по перечисленным добродетелям даже мало таких. А вот опрокинул однажды рюмку, да и захлебнулся ей. Переместился за стекло поллитровки. Сколько раз и ночью и днем он пьяным шатался по Грозному с безвольно свисающим автоматом, и вообще без оружия, с ярко выраженной славянской внешностью. Ты пойдешь - непременно шлепнут на первом углу, а этому хоть бы хны. Ни один боевик не позарился даже на автомат. Может из жалости.
   Кто-то из мудрых сказал: только очень несчастный человек вправе жалеть другого.
   Что ж, видно и вправду Грозный обходит счастье.
  
   11 августа 2004 года. Среда.
   ...Встает над землей золотая корона солнца. По истоптанной сцене - осточертевшим кварталам Грозного - кружится вальс инженерной разведки. Выписывая неумелые кренделя, кривляемся мы перед немыми зрителями - домами. И как-то без напряжения - давно устали от музыки - звучит в прохладе утра наш вальсовый шаг: монотонный грохот сапог, из которых от старости, с серебряным звоном летят на асфальт железные гвозди. Летят на асфальт и головы и мозги, когда посильнее ударит музыка. На насыпях обочин, в листве тополей и даже по лужам ожидают тебя нашпигованные болтами, гайками, проволокой фугасы. У нас нет оружия их отвратить. Лишь деревянные пики с шипом на конце - отсталая техника прошлого века. Один на всё группу штатный миноискатель. "Нелюбимая поговорка сапера: одна нога здесь, другая там", - еще шутят эти мальчишки.
   Мы давно зовем между собой разведку не инженерной, "фугасной". И не чуем издевки, когда слышим в спину "Идут одноразовые".
   ...Перекур перед обратной дорогой. Кто-то увидел в глуби развалин грушевые деревья. Облепив дом, солдаты подсаживают одного своего, и тот ловко по-обезьяньи ползает по ветвям, стрясая плоды. Груши ярко зеленые, совсем деревянные, но сладкие, как сироп.
   Расставшись с разведкой, я направляюсь в ОМОН. Здесь нынче должны объявиться гости - генерал, начальник ГУВД Красноярского края. Бойцы прометают веником плац, прибирают имущество, да не слишком переживают о встрече. Постиравшись, отмывшись в бане и, решив не связывать дело с ОМОНом, чтобы не оказаться здесь лишним, я отправляюсь домой.
   Отдел вновь придавила беда. Республиканское МВД прислало на днях отпечатанный манифест о начале на всех фронтах боевой операции "Мак-2004". Помнится, по всей Руси идет борьба с наркоманией, и лично мы занимаем в ней позорное последнее место. До сегодня это никого не смущало, и про операцию все забыли, кроме начальства. Которое тоже не принимало ее близко к сердцу. Вчера же в адрес последнего раздался грозный оклик из МВД: "Результаты борьбы?" Начальники рванули отдавать запоздалые приказания.
   В службе участковых самый важный начальник - Рамзес Безобразный. Все еще слушают, что он говорит, но уже ничего не делают. Операция "Мак" повисла на волоске. Рамзес с проникновенным словом воззвал к самым сознательным:
   - Давайте, потрудитесь... Иначе вам скоро конец.
   Самыми сознательными оказались Альф и Рафинад. Двадцать других отозвались на слово Рамзеса примерно так:
   - Нам и конец света не страшен.
   ...В РОВД прошел обеденный перерыв и, только проснувшись, я собираюсь в кафе.
   За столиком, согнувшись, как старики, строчат на бумаге Альф с Рафинадом. Третьим сидит со стаканом "спотыкача" Толстый Бармалей, занятый излюбленным делом - ковырянием огромными ручищами в мясистом носу.
   - Работают люди. Операция "Мак" удастся в отделе на славу, - кивает он на двоих, глумясь над трудом. - Ты, когда начнешь исправляться?
   - Никогда, - сажусь я за стол. - Я законы для наркоманов не принимал, чтобы после их обходить.
   Участковые пыхтят над бумагой полдня. Зато сие произведение хоть на доску почета!..
   Ну, в двух словах:
   "Я, участковый Альф... сегодня... работая по операции "Мак" (не выходя из-за стола), по адресу (чтоб далеко не ходить, прямо за забором отдела) обнаружил куст конопли (ее за нашим забором - хоть комбайн заказывай)... в качестве понятых были приглашены граждане (поймали двух гражданских, зашедших в кафе, те отписались: проходили мимо, кто тут посадил коноплю даже не знаем)... в присутствии которых куст был вырван с корнями (пришлось отлучиться; куст действительно оборван с краев)... фрагмент запечатан в целлофановый пакет (что правда - то правда), который для проведения наркологической экспертизы (без нее провалится операция) отправлен в лабораторию МВД (придется везти)... рядом с кустом обнаружено, засеянное неизвестными лицами (ветром) поле конопли... уничтожено (поле и поныне там) путем вырывания и сжигания... о чем написан следующий рапорт об обнаружении признаков преступления (служебного подлога)..."
   Аминь.
   Однако, это не всё. На завтра вновь продолжится бой. Лаборатория МВД выдаст результаты анализов: "...вещество является наркотическим, масса составляет..." Участковые подобьют все промокашки в один материал, прошьют его нитками и, затратив еще полдня, наколдуют, наконец, "Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием события преступления". Конопля-то оказалось бесхозной! И никто ее специально здесь не выращивал!.. Но не пропадет сей скорбный труд. Кипа бумаг пойдет пылиться в архивы милиции, на корм плесени и мышам. А операция "Мак-2004", как и предсказал заранее Бармалей, действительно пройдет в РОВД на ура.
   Казалось, зачем это нужно - плодить архивную литературу? А нужно. Без этого исчезнет План, без него будет нечего делать милиции, а без милиции останутся без работы ее генералы.
   Безобразный железной рукой решил навести порядок у участковых, и дать городу небывалое количество раскрытых преступлений. И пусть раньше ни у кого это не получалось. Видно не так подходили к делу.
   Рамзес же додумался вот до чего: разделить службу на две бригады. Первая - десять участковых, без роздыху будет стоять на 26-м блокпосту и менять друг друга в следственной группе. Там, по мнению Безобразного, все балбесы и паразиты, а потому всё равно не перетрудятся, если станут вечно дежурить на сутках. Всё равно дома-то делать нечего, вот и будет от них какой-нибудь прок. Другая десятка - бригада N2, отдельный "спецназ участковых". У тех задача особая: "Раскрыть в городе все преступления!" - пробредил Рамзес. Я в почетном "спецназе". Одно время удача здесь шла мне в руки, и я слыл знатным специалистом по раскрытию преступлений. Но нынче не те времена. Нынче мы сами отворачиваемся от удачи.
   Вечером первая проба "спецназа": сбор урожая "бесхозной" водки на рынке 8 Марта. С водочными купцами у нас по негласному уговору давно заключен мир. По необходимости они без проблем сдают одну-две бутылки с киоска, а мы, за бессмыслицей писать протоколы, объявляем их за бесхозные. Но уговор нарушает Рамзес, чья жадность переходит границы. Безобразный требует от купечества полной выдачи всех спиртовых запасов рынка. По всему рынку катится ропот.
   - Вы, последний раз приходите, - дают понять, что договор аннулирован, торгаши.
   - По две бутылки с киоска, и цирк на сегодня закрыт! - оставляем мы за собой последнее слово.
   Два полных пакета с водкой - всё на что сгодился "спецназ", плывут в машину Рамзеса. Больше эту водку никто не увидит. Безобразный обналичит ее за первым углом.
   ...Добежали до города тучи и над Грозным свисает, как женские волосы, дождь. Уже отгрохотало над головами и, отсверкав во всю мощь, бессильно мигают в стороне молнии. Объявлен вечерний развод, но никто не бежит от воды. Мы стоим разбитыми рядами, с мокрыми взъерошенными головами, подставив горячие лица дождю.
   Позади строя мы с Плюсом без устали глумимся над Рэгсом, и опошляем доброе имя Рамзеса Безобразного.
  
   12 августа 2004 года. Четверг.
   В 01.00 ночи играют подъем в ружье. На столбе надрывается "матюгальник": "Всему отделу построиться по тревоге!.. Построиться по тревоге!.." Надрывается без передыху и без толку. На улице хлещет дождь, а на двух этажах общежития, наплевавшие на всё контрабасы, жрут водку и не собираются воевать. Дежурный Капитан-Кипеж шныряет по коридорам, на мгновенье показываясь в дверях:
   - Ну, выходите же... Команда же была...
   - Сейчас допьем... - не обращают на него внимания.
   Через час после начала тревоги, на плацу собирается контра. Местные из тех, кто ночует, либо не вышли, либо бежали еще с вечера по домам. Мы одеты, как битая французская армия: в тапочках на босу ногу, в трениках и фуражках, кто-то с зонтами вместо оружия, один вышел в трусах и плаще.
   Кипеж, устроивший это смятение, наконец, объявляет, что, дескать, ничего пока не случилось, а вот есть достоверная информация, что один комендант из Пыльного хочет приехать с проверкой боеготовности, так что быть настороже и спать очень чутко.
   - Вы, пожалуйста, выходите вовремя в следующий раз, - вежливо, что аж исчезает желание его бить, лопочет дежурный.
   Время 05.00 утра. Через "матюгальник" свое "масло масленое" выкрикивает Киипеж: "Строится на построение! Строится на построение!"
   На всякий случай, страхуя себя от непредвиденного начала рабочего дня, я закрываю дверь на замок. Тех, кто вышел во двор, услали пораньше на какую-то там зачистку.
   Утреннее собрание участковых. Безобразный вчера разбил нас на две бригады, "паразитов" и "бурлаков", тем самым заложив основы производительности труда.
   - Теперь будет всё по-новому! - торжественно провозглашает он новый милицейский порядок.
   - Это значит, еще хуже, чем было, - каркаю я из угла.
   Но одно дело теория. В жизни лбом стену не перешибешь. И участковым трын-трава идеи Рамзеса.
   - Мы здесь жить не будем! - огрызаются "паразиты", приговоренные к СОГу и блокпосту.
   - Каждый день раскрывать преступления?! - возмущаются давно забывшие, что это такое "бурлаки" из "спецназа".
   А половины участковых нету совсем. Попали на утреннюю зачистку, вернулись к 07.00 утра, и вообще не вышли работать. Дрыхнут в кроватях.
   Кончается всё это тем, что те, кто не отправлен на 26-й, просто разбегаются по своим делам.
   Не то чтобы у меня нет никаких дел... но я просрочил минуту, когда можно было сбежать. И вот в компании Толстого Бармалея и Безобразного, плюс служебный автобус с водителем, мы раскатываем по городу в поисках водки. У Тайда и Рэгса бзик: ежедневно давать результаты по искоренению в Грозном алкоголизма. Что только на руку Безобразному. У этого свои планы на водку. Но не выслужиться перед начальством - оно в его глазах презренные таракашки, не горло смочить - животные в ней не нуждаются, Рамзес хочет "взять крышу" над всеми торговыми точками района. Над всеми!.. Цена откупа - пятьсот рублей в месяц.
   Рейд проходит по всем киоскам, что встречаются на пути. Схема такая: первым у прилавка появляется Бармалей - это разведка. Мол, подайте пару бутылок, что там за водка... Если подали - пиши пропало. Из-за широкой спины Бармалея, окутанный обязательным вонючим облаком собственных ароматов, высовывается Рамзес - ударные силы. Разговор короток: подать немедленно мзду, иначе все будут арестованы и сданы в ФСБ или куда-то еще. В основном, никто не спорит. Хотели привлечь и меня, но сорвалось: "Я по-чеченски говорить не могу. Мне не продадут", - ляпнул я первую глупость, что пришла в голову. Странно, но это сработало. Вдвоем с водителем мы остаемся вольными зрителями всех мародерств, и при каждом налете на новый ларек, готовы замертво упасть от стыда.
   Достойный апофеоз спектакля - сцена у автовокзала. Доведенная до слез женщина, одну за другой швыряет бутылки под ноги Рамзему. Те хлопаются на асфальт и, распавшись на части, наполняют воздух резким запахом спирта. Но вот хозяйка промахивается, и три бутылки целехонькими падают на обочину. Падкий на водку Толстый бросается на товар и, сцапавши, пытается распихать его по карманам. Женщина бросается на милиционера, вырывает из рук бутылки и в осколки расшибает их о бетон.
   - Вот дура! - позже в автобусе крутит пальцем у виска Бармалей. - Ни себе, не людям...
   Рейд завершен. Остановка на рынке 8 Марта, откуда до отдела два шага. Только шагнув из дверей, Бармалей берет полный реванш за последнюю неудачу: изъяв у какого-то зазевавшегося чеченца "бесхозный" десятикилограммовый арбуз и "бесхозную" поллитровку коньяку, он со всеми своими трофеями несется в кафе.
   Оставив Безобразного без работников, вторую половину дня мы без дела катаемся с Альфом и Бен Ладеном. Едим в городе шашлыки, сдаем на печать фотопленки, да на пару минут заезжаем в лабораторию МВД; экспертиза сказала, что в обнаруженной вчера конопле, действительно "найдено наркотическое вещество..."
   Легко и прохладно в пасмурном Грозном. Повадилось отлучаться солнце и висит над домами черное клочьями небо. Поднимаясь с земли, добавляют в него чернил согнутые ветром дымовые столбы. Горит вокруг города нефть. Лениво течет серый день, лениво течет человеческое время.
   ...Ночь приносит наряд на подвижной КПП. Двумя комендантскими БТРами на бешеной скорости выходим мы к бетонной пустыне Минутки.
   Черный мрак площади. С разбойничьим свистом спускается с неба ветер, гудят, как трубы, расколотые дома. Где-то наверху развалился дворец дождей, и на землю колоннами падает дождь. Вновь теряет берега площадь, холодная и уродливая, в нечистой ливневой пене.
   Мы тонем вместе с Минуткой. Где-то в грязи в кустах, лежат вдоль обочин солдаты комендатуры. С Альфом вдвоем - наряд от милиции, мы бродим по черному морю воды. Выныривая из волн, покачиваясь, плывут желтые очи машин. Они причаливают у ног и, не открывая дверей - захлебнешься водой - в узкую щель окна водители отдают документы.
   - Говорили мне: не ходи ты в эту милицию... - хочет пошутить, но не удается, мой друг.
   - Думаю, уеду отсюда, вообще уволюсь из органов, - делюсь я с ним давней своей мечтой.
   Философы обстоятельств, мы с полуслова понимаем друг друга.
   - Тебе проще. В России любую работу можно найти. А здесь, куда я пойду, кроме милиции? Кому я тут нужен?.. Было бы дело - Россия... - поднимает Альф голову, и я чувствую в темноте его колючий, всегда неприятный взгляд. Странный он человек: сам отзывчивый, а глаза недобрые.
   - Там не любят вас, - не открываю я никакой тайны.
   - Знаю, - соглашается Альф. - "Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал..." Кажется, так? - цитирует он любимого Лермонтова.
   - Да, "Казачья колыбельная", - узнаю я стихи.
   - Кто ж нас где любит? - слышно по голосу, как усмехается Альф. - Чеченцы не ходят на зачистки. Так говорят ваши, русские? - с другой стороны подходит он к теме.
   - Я тоже так говорю, - спокойно гляжу я под ноги, наблюдая, как катится меж ботинок вода. - Иногда на зачистку ни одного вашего не найдешь.
   - Знаю, Ангара, - он также глядит в одну точку куда-то во мрак. - Только вы год здесь находитесь или два, и то надрываетесь. И ты пропускаешь зачистки. А мы здесь живем. У нас вся жизнь тут - зачистка.
   Альф поднимает ногу; с вынутой из лужи туфли, катятся грязь и вода. Он ставит ее на место и поднимает вторую; над той задралась штанина и смутно белеет голень, с которой стекает грязь.
   - Ты бы простоял на Минутке всю жизнь? - встает он на обе ноги.
   Здесь нечего отвечать. Никто бы не простоял на Минутке всю жизнь. И, помолчав, я отмечаю другое:
   - Смотря, какой длинны эта жизнь...
   ...Невозможно вынести дождь. И всем КПП мы собираемся за обочиной у брони. Связист напрасно запрашивает комендатуру, в ответ - глухое молчание. Наконец, в эфир летит сплошной мат и лишь на него откликается комендатура.
   - "Стоять до особого распоряжения", - повторив вслух приказ, бросает тангенту связист.
   ...Остыла кровь в луже Минутки. Мы сидим в железном ледяном БТРе, пытаясь согреться. В настежь открытые люки вторгается ветер. Он шарит в машине по всем углам, ныряет за пазуху, теребит рукава. От холода сводит колени и, откалывая эмаль, скачут друг на дружке все зубы.
   ...Сорокой трещит автомат. Всех вихрем выдувает наружу. Стреляют где-то недалеко, но где точно, не угадать от дождя. Вслед за АК в сыром воздухе ночи виснет тяжелый стук пулемета. К ним прибавляется целый квартет. Площадь, как взяли в кольцо и по каждой из пяти дорог наступают враги. Особенно сопротивляется атакующим за Романовским мостом 16-й блокпост. Еще мгновение и палят уже в комендатуре. Мы - единственные болваны, стоим полукругом к Минутке, и ничего не можем понять.
   Полковник, старший наряда, запрашивает комендатуру и, с ходу, главный вопрос: "Терек" выиграл?" Такой же короткий ответ: "Забили гол". Всё ясно: в Москве футболисты Чечни открыли полякам счет.
   Кадыровец - ночное усиление от "гвардии", молча задрав автомат, отправляет в небо весь магазин.
   "Нам бы столько патронов", - мелькает у меня в голове.
   ...Море Минутки теплее, чем БТР - железная шкатулка со сквозняком. И мы продолжаем пить дождь, замерев в центре площади, позабыв, что когда-нибудь кончится ночь. Всё также барахтаются в волнах редко проезжающие авто и уже безразлично, что есть где-то другое существование, без холода и воды. Мы пересекли черту невозможного, и можем отстоять на Минутке всю жизнь.
   ...В три часа ночи командуют "Съем".
   На нас не хватает бензина, и путь от комендатуры до РОВД мы с Альфом проходим пешком. Перебредая все лужи, еще километр мы черпаем грязь, еще километр нерадостным спутником идет с нами дождь.
  
   13 августа 2004 года. Пятница.
   Заряд боевой бодрости на день нам задает сам Рэгс. Не насытившись всеобщим разводом, он приперся в кабинет участковых приподнять рабочее настроение. Болтать мастер, а говорить не может - этот баран полчаса проповедует какую-то галиматью: "понимать всю дружбу с Законом... жить с царем в голове... с молодых ногтей привыкать к дисциплине..." Так и хочется ляпнуть: "Закрой поддувало!" А все потихоньку смеются, зевают, и не против начать рабочий день на полчаса позже. Потому что полчаса - известный лимит Рэгса на словарный запас. Кончаются, заученные, как стихи, выражения и начальник начинает путаться в посулах и угрозах, а затем и просто забывает человеческую речь. У него покрывается красными пятнами шея, он заикается и задыхается, и отключает всякую мозговую деятельность. Настает "закипание" - как верно определили болезнь чеченцы. Так и сейчас. Перегревшись, весь под парами, как паровоз, Рэгс поднимает со стола фуражку, встает во весь громадный свой рост, сам себе командует "Всё!!!" и, шлепнув дверью, вылетает на воздух.
   Грех сегодня не поработать после такого начала.
   Через двадцать минут Рэгс встречает меня на плацу, без дела шатающимся.
   - Ангара, вы, почему всегда улыбаетесь? - возмущенный результатами своей проповеди, наступает он на меня.
   "Потому что, когда я вижу это тупое, не обезображенное интеллектом лицо, мне хочется горько плакать, но дабы от слез не впасть в уныние, я выбираю обратное", - думаю я и, молча пожав плечами, еще раз улыбаюсь начальнику.
   ...Всё идет своим чередом. Под началом Рэгса и Безобразного развивает кипучую деятельность наша милиция. Первый болван ставит задачу: заняться поисками "бесхозной водки", второй летит ее выполнять. Естественно не ради идеи и не бесплатно. Рамзеса не взять никакими идеями. У него одна заповедь: блюсти чистоту в чужих карманах. И вот, собрав команду из участковых: меня, Шахида, Альфа и Ахиллеса, Безобразный прибавляет к нам десять пэпсов, и гонит в автобус.
   Еще один день из серии приключений "бесхозной водки":
   Небольшая накладка. Перед самой оправкой автобуса кто-то позвонил в РОВД: "Примите меры! На Окружной разбирают дома". Как будто осталось, что разбирать на этой могиле.
   Улица Окружная. Всё верно - могила. Знакомые картины огромных руин. Сюда не долетели русские снаряды, всё разрушили сами чеченцы. На кладбище горстка "стахановцев" - остатки огромных орд. Всё лучшее выбрано, остались одни обмылки. Эти трудятся, вынимая из хлама по кирпичу.
   Рядом вертится репортер (Эх!.. Тут не грабанёшь...) местного телеканала, что завидев подъехавшую милицию, без разрешения начинает съемку на камеру. Звездный час Рамзеса!
   - ...Я дал безработным людям средства к существованию, - совсем обнаглев от внимания, врет Безобразный. - Эти дома были списаны с баланса ЖЭУ, как не подлежащие восстановлению. Они все равно пошли бы под снос... Я разрешил... Низко воспользовались моей добротой. Начали разбирать всё подряд. Перестарались... Надо принимать меры... Мы за тем и приехали... Сейчас будем задерживать... Суд и тюрьма...
   Но репортер задает какие-то неудобные вопросы, интересуется какой-то мздой в пятьдесят процентов за каждый кирпич... Он уже взял интервью у тех, кто невдалеке ворочает ломами в руинах.
   Рамзес быстро сматывает удочки и, запретив нам кого-то задерживать, всех загоняет в автобус.
   - На Минутку! - взбирается он на кресло, взбешенный неудачной охотой.
   Выворачивая с Окружной, проносим мы нечаянный взгляд по краю чужой беды. Рядом с бывшим 31-м блокпостом встал большой белый крест - немая память о павших здесь на фугасе омоновцах. Было это совсем недавно, в августе или в июле. И вроде ничего необычного, этот крест, а захочешь - не сможешь оторвать глаза. Голова сама управляет шеей, когда он проплывает в окне.
   По всему городу, через двести-триста шагов, тянутся эти большие и маленькие, загнившие деревянные, заржавленные железные, пожелтевшие от времени, помятые неосторожными водителями, насквозь простреленные - будто для верности вдогонку пускали пулю - кресты. Нет такой улицы, чтобы не посетили они. Замерли, как вечно чего-то ждут. Больше всего на перекрестках. Стоят, словно не знают, по какой дороге пойти.
   Сюда, в пылающий адрес войны, на смену погибшим спешат другие, обреченные, как и те, остаться здесь навсегда. Смерть собирает нас по необъятной и великой стране. Завтра перед этим блокпостом, а может чуть ближе, а может чуть дальше, встанут уже наши свежеструганные, свежеспаянные кресты. Не встанут. Потому что здесь нет завтра. День, в котором ты живешь - последний, и завтра никогда не наступит. Непозволительная для себя роскошь - верить в завтрашний день. Мы не верим в завтра. Кресты нужно готовить сегодня.
   Во время вчерашнего "водочного рейда" Безобразный не нашел времени заскочить на Минутку, где без его разрешения готовят пельмени и плов в четырех кафе - четырех маленьких забегаловках в вагончиках без колес. Сегодня нужно исправить эту ошибку.
   Автобус подползает к Минутке. В сорока метрах все кафе. Там еще ничего не знают о готовящемся ограблении. Но Безобразный ждет Толстого Бармалея, на которого уже вышли по рации, у которого большой опыт, и который знает толк, как лучше напасть. И вот-вот через пару минут подъедет на своем "Жигули". Пока нет напарника по разбойным делам, Рамзес на улице чешется толстой спиной о грязный капот автобуса, расспрашивая о чем-то водителя. Остальные, сжав зубы, молча сидят в салоне. Здесь все знают, зачем мы приехали.
   Я выхожу из автобуса, бросая Рамзесу: "Пойду, погляжу, чтоб никто не сбежал". И направляюсь в кафе. В каждом из четырех меня встречают повариха с хозяйкой - две молодых или старых чеченки. И тех я учу единственной вещи:
   - Сейчас к вам зайдут два ваших орла в форме милиции, будут спрашивать, кто хозяин. А потом потребуют с вас деньги за "разрешение" торговать.
   - И, что же нам делать? - на всех четырех адресах не знают, толи скрыться, толи дать деньги хозяйки.
   - Надо сказать: "Мы не хозяйки, а повара. А хозяева были вот, но уехали, а когда будут, не знаем", - даю я потрясающе простой выход из тупика.
   Я у всех на глазах так и хожу по очереди из двери в дверь, и Безобразному даже не приходит в голову, что что-то не так.
   - Все на месте, можно задерживать, - прохожу я мимо начальника обратно в салон.
   Через пять минут Рамзес с Бармалеем выходят с огорчёнными лицами из первого кафе. Заходят в другое, надеясь наладить там настроение. И та же история: выйдя на улицу, сплевывает с досады Толстый, грязным матом кроет Рамзес. Третий, четвертый вагончик, как назло, тоже покинули хозяева. Везде сидят поварихи и, дуры-дурами - что с них за спрос? - твердят, что они ничем не распоряжаются, кроме грязной посуды. И не с кого потребовать денег. И эти двое разбойников, дебилы-дебилами, - как их взяли в милицию? - вместо того, чтобы потребовать хоть какие-то документы (там точно всё не в порядке), повернув к выходу, сами себе назначают свидание: "Надо будет завтра сюда зайти".
   Неудачно прошла операция. У автобуса не солоно хлебавши стоят с пустыми карманами оба орла. Не пригодился большой опыт Толстого Бармалея. И вот, раз сели в калошу, последний чешет к машине, а Безобразный ползет в автобус, где от негодования уже просто рычит весь ППС.
   Но Рамзесу это нисколько не мешает играть свою роль. Его нужно бить каблуками в лицо, чтобы как-то пронять. А здесь порычат и перестанут. Не станут подчиняться сегодня, скомандует завтра - никуда не денутся. Рамзес в этом деле тверд и после любого с подчиненным конфликта, после любого неподчинения, он через час подходит к нему и нагло, как ни в чем не бывало, приказывает. И просто застает врасплох человека тем, что не знаком с моральными принципами. И тот за редким исключением слушается приказа, и идет, делает, что говорят. Вот и сейчас Рамзесу совсем не помеха рык ППС.
   - Я забочусь лишь о законе, о справедливости... - присев на сиденье, медовым голосом, чуть не плачем, поет Безобразный. - Они незаконно торгуют здесь, и это нужно остановить. Мне здесь одному ничего не нужно, я один - сама Честность. Пусть заплатят налоги президенту Путину, и их больше никто не тронет... Здесь на меня наговаривают: вот, Рамзес взял там, вот взял в другом месте... А Рамзес никогда ничего не брал, если не по закону...
   Но пэпсы почему-то не слышат Рамзеса, а только угрожают и угрожают... Что делать - жестокие люди чеченцы, не верят слезам.
   Оставив неудавшуюся затею с кирпичом на Окружной и с ларьками Минутки, Рамзес собирается пополнить бюджет за счет рынка 8 Марта, куда и гонит автобус.
   - Идите, изымайте бесхозную водку! - с прежней наглостью командует он.
   Но на рынке никто не выходит. Все отказались покинуть салон, а кое-кто из пэпсов пообещал, что Рамзесу осталось жить уже с гулькин нос. Вставши у выхода, начальник, глядя куда-то в пол, один против целой толпы, злобно хрипит:
   - Да, вас здесь всех расстреляют!
   И пока у кого-нибудь не расстроились нервы, вылезает наружу и хлопает дверью. А затем еще несколько минут бегает под окнами с той же прибауткой про "расстрелять".
   Вот не пробрать человека!
   От греха подальше, мы сидим в салоне, пока Рамзес, плюнув на бунт, не уходит один грабить весь рынок.
   ...После обеда я сплю в комнате, когда в закрытые двери ломится Безобразный.
   - Ангара! Ангара!.. Построение, построение...
   Я только ворочаюсь в вымокших от пота простынях.
   Рамзеса тоже можно понять - не на что жить последние дни. Богатство гниет, а нищета живет. Поиссяк золотой ручеек, что кормил его прежние месяцы. А на зарплату он жить не привык.
   Вечер. Рамзес развивает невиданную трудовую деятельность. Собрав всю участковую службу в кулак, он организует ударное наступление на рынок 8 Марта.
   Мы с Альфом где-то замешкались и появляемся на арене в самом разгаре боя:
   У торговой палатки, давясь слюной и, роняя под ноги корки и мякоть, Рамзес Безобразный жрет с лотка дыню и арбуз, одновременно хватая и то, и другое. Сок течет по его короткому подбородку, падая на капитанский мундир. Увидев жрущего командира, подходят на угощение участковые, русские и чеченцы. Арбуз и дыня большие, всем хватит. Завидев скопление, из палатки с кинжалом в руке и с обреченно-радостным лицом выбегает хозяин - угодить милиции. Он ловко рубит фрукты на части, не забывая раздать каждому его долю.
   С Альфом мы наблюдаем за происходящим со стороны и только плюемся и материмся.
   Доедая свой пай, к Рамзесу обращается Ахиллес:
   - А, ты, не можешь еще взять арбуз? - чужими руками, потому что еще что-то осталось от совести, чтобы просить самому, он ждет дармовщинки.
   Безобразный меняется словно бог. Только что у лотка сидела горбатая свинья с грязным рылом, а вот распрямилась и, как герой с пьедестала, что даже животные слюни, вскипая у рта, обращаются в благородную пену ярости, он, с размаху швыряя обглоданной коркой, ревет во всё горло:
   - Не можешь взять бесплатно арбуз - снимай форму!
   Ахиллес проверяет науку: подходит к хозяину и спрашивает арбуз. Да было бы сказано!.. Тот с радостью тащит второй. И от его странной радости непонятно, толи он действительно угощает, толи торжественно платит оброк.
   ...Все слухи, которыми полон город, мы называем "трассеры" и давно не обращаем на них внимания. Мы устали ждать, когда они сбудутся, устали различать в них правду и ложь.
   "Трассера":
   В город поплыло оружие. В июне Басаев удачно прогулялся до Ингушетии, обчистив там пару военных складов. Сейчас в Грозном полторы - две тысячи боевиков ждут отмашки, когда вылезать из подполья. На августовские выборы президента готовятся теракты и затяжные бои. Боевики ходят по домам, пугая убийствами всех, кто придет на выборы.
   Вчера разговаривал с армейской разведкой. У тех такие истории: в последние дни на улицах города "партизанское подполье" понатыкало свежих фугасов. Идет ремонт дорожного полотна и под заплаты асфальта кладется с проводами свежий заряд ...Разбитые дороги войны - на десяток метров по пять-восемь заплаток. Где сыскать такую собаку, чтобы чуяла сквозь бетон?..
   Но это лишь малая часть. По городу гуляет террор. Каждый день стреляют, рвут на фугасах военных, милиционеров, кадыровцев. Взять тот же Центральный рынок: если за день никого не убили - завтра возьмут с лихвой; троих и пятерых. Это уже, как закон. Всё, что написано здесь, лишь десять-пятнадцать процентов событий. И только лишь город. О боевых операциях и потерях в горах мы узнаем через недели и месяцы. От нас упорно скрывают, что здесь происходит. Есть даже негласный приказ: "Доводить только победную информацию". И доводят только ее. Обычно это начинается одинаковыми словами: "Успешно идущая контртеррористическая операция..."
  
   14 августа 2004 года. Суббота.
   День повторяет вчерашний. Служба участковых на особом контроле у Рэгса, и он с проникновенным словом нас вновь навещает с утра. Но, как и вчера, по слабости здоровья Рэгса хватает на тридцать минут. Дальше - полное "закипание". Мимоходом в кабинет залетает Рамзес. Он без сожаления обещает завтра всех расстрелять, но для начала требует сдачи денег на похороны Безумного Капитана Корабля Участковых. Кстати, откинувшего копыта еще полторы недели назад.
   То-то пусто стало на земле последние дни!..
   Этот умерший заслуживает особого поминального слова. Безумный Капитан был нашим куратором в МВД Республики, трусливой, гадливой, пакостной и падкой на деньги натурой. Которая заработала то, что после смерти о ней можно говорить любые слова. Так вот. В былые дни, когда Капитан еще не дал дуба, он был частым гостем в нашей бедовой службе, вечно с нее кормился взятками и требовал себе разных подарков. Но и при получении последних не изменял свое подлой душонке: постоянно обещал от всех нас избавиться, наконец, очистив милицию. Любимой угрозой, как у всех здешних руководителей, у Капитана было без вариантов: "Да, я вас всех уволю!!!"
   А вот, на тебе, взял да склеил вдруг ласты. Не воплотив своего желания в жизнь и не дожив до победы над участковыми. И, кажется, даже ни одного не уволив. А потому что с уволенного взятки гладки.
   Предложение Безобразного не нашло отклика. Во-первых: всё, что мы были Капитану должны, он взял с нас еще при жизни. Во-вторых: кого это там хоронить, если им уже полторы недели обедают черви. А в-третьих: Харон за переправу берет только одну монету.
   Мне, Тамерлану, Ахиллесу и Бен Ладену достается наряд на комендантский подвижной КПП. Тамерлан, уже вкусивший долю смертного участкового, медленно пятится в сторону:
   - Да хрен я пойду на их КПП. Пускай без меня! Хрен я буду работать!
   - Ну вот, - замечаю я бывшему своему начальнику, - дошло наконец... А я вот пойду. А работать не буду.
   Тамерлан уезжает домой, а мы, как пленные, подаемся в комендатуру на каторжный труд.
   Улица Новопромысловая - безлюдная ее часть. Волны непробиваемой духоты катит на город начавшийся день. На безмерном небе ни тени от туч. Солнце раскалило асфальт и, возникая из марева, медленно бредут по дороге бесстрастные люди - зыбкие миражи довоенного Грозного. Не стоит, почти падает наш КПП. Построившись вдоль обочин, мы едва дышим от зноя. Прошло только десять минут и уже без проверки проходят машины. Двинешься с места - сойдут сто потов.
   Стоят вдоль дороги разрушенные заборы. Сев в их тени, жуют несладкие сухие арбузы солдаты комендатуры. Мы с Ахиллесом встретились со старым знакомым, комендантским офицером Перекуром - пьяницей и храбрецом. Тот у заборов накрывает на стол - капот бенладевской "семерки", своё угощение: хлеб, пиво да те же арбузы.
   Десять лет назад Перекур пришел сюда лейтенантом, теперь подполковник. Хорошо вырос за эти годы. Да вот от самого уже ничего не осталось: морщинистой сеткой лицо, желтая лысина, красные больные глаза. И жилистые крепкие руки. Мы пили с Перекуром в конце весны, еще с майором, сейчас конец лета и он подрос на звезду.
   Как жил, Перекур?
   - ...Я летом в отпуск ездил домой, - обрывочно, между глотками пива, сообщает он новости: - По городу походил, ну, делать там нечего... Баба одна в жены мне набивается... На черта она мне? От своей еле избавился... Женишься там - сюда не вернешься. Еле оттуда удрал... Здесь как приехал, прибежали наши дурачки с Ханкалы; стаж позволяет, давай-ка на пенсию. Я им говорю: "Вы, с ума сошли? Куда я пойду?!" Те мыкают только, сказать ничего не могут, мол, устроишься где-нибудь... Да, где я на хрен устроюсь?!. - стоит он, руки в боки, гордый за доставшуюся судьбу.
   С нами сидят за пивом два бойца Временного отдела, и одиноко стоит на дороге кадыровец. Его звали, но он не пошел. Солдаты тоже раздобыли где-то пива и рыбы, и отдельно от нас, на башне БТРа устраивают пикник.
   Всё - хаос с анархией, и обеденный час закрывает наш пост.
   В отделе я запираюсь на ключ, завожу вентилятор и падаю спать. Рабочему дню на сегодня финал.
   Вечернее построение РОВД. Сияет золотыми пуговицами и звездами безупречно наряженный Рэгс.
   - Рапорт!.. Наказать!.. Рапорт!.. Наказать!.. - слышно, как носят над плацем его злые силы.
   В открытые настежь ворота уходят группы: ночной патруль и подвижной КПП.
   - Я на этом КПП весь день простоял! - отказываюсь я догонять уходящих.
   - Рапорт!.. Наказать!..
  
   15 августа 2002 года. Воскресенье.
   Пятая городская комендатура.
   Комендант - лицо от вина, как налитая вишня, - матерится, что в доме бродяга. Идет развод на передвижной КПП, чей адрес - Минутка, чей срок - бесконечность. Пришел приказ с Пыльного: удерживать Минутку до прихода армейских частей. Те собрались еще вчера, а доедут через сотню лет. Из нас ни один не верит, что сменится раньше утра. А вот и вообще фантастика: намедни должны поднять из руин 27-й блокпост, что простоял на площади доброе десятилетие, а этим летом был разнесен на кирпич Безобразным.
   Но всё это проза. К чему обращаться к бездарному, когда впереди ждет высокая песня Минутки...
   Разлито в небе над Грозным голубое вино. Над цепью измолотых боями домов пылает раскаленное солнце. И неизлечимый недуг - старость, замучил Минутку.
   Минутка падает, как дождь. Лежат вдоль Ленина, как поленья, громадные бетонные плиты - разбитые стены "грузинских" девятиэтажек. Навек успокоился и стал пыльным прахом 27-й волгоградский блокпост. Доживают последний свой год гниющие хоромы на Мусорова. Сутулятся, ветшают от непогод плечистые замки Сайханова. Рушится камень, летят перемены и время, и всё шире и шире обочина дороги на Ханкалу...
  
   ПЛОЩАДЬ МИНУТКА
   Смотря на битые громады
   В упор расстрелянных домов,
   Порой нельзя представить даже
   Их прежних звонких голосов.
   Давно забытые, чужие
   В своих дворах ряды квартир.
   Огромных зданий сны былые
   Не могут вспомнить прошлый мир.
   В потоке дней их очертанья
   Все так, как раньше холодны.
   И холод тех воспоминаний
   Неотделим от их беды.
   В пустых, широких окнах света
   Не без избытка. Копоть, тлен
   Ни снег зимы, ни влага лета
   Не в силах смыть с печальных стен.
   Тяжелой, мрачною толпою
   В своем безмолвии глухом,
   Они теснятся над былою
   Прожитой жизнью. Слабый стон
   И тот давно не нарушает
   Руин оставленных покой.
   Провалы крыши не скрывают
   Бездонный хаос под собой.
   Давно проросшие травою
   Бойницы окон, раны стен
   Ветрам игрушкою пустою
   Покорно служат без измен.
   В часы багрового заката
   Кровав их отблеск битых плит.
   На них и смерть цвела когда-то
   И жизнь вцеплялась в их гранит.
   Руин огромных обгоревших
   Из мира прошлого войны
   Ничуть не жалко, как, конечно,
   И нету дел до их судьбы.
   Лишь жаль до боли довоенных
   Тех светлых, радостных окон,
   Что никогда теперь, наверно,
   Вернуть не сможет этот дом.
  
   Вышли на площадь охотиться чеченцы республиканского ГИБДД. Они стоят по кольцу, дерут, не таясь, подать с водителей, и никто не составляет протокола. За бетонкой на зеленой траве замер, как вырезанный из мрамора расписанный БТР комендатуры. Бросив под себя камуфляж, в трусах и с оружием валяются за броней солдаты прикрытия - наш передвижной КПП. Отдельно и выше всех загорает на гребне руин пулеметчик. Обломки "девяток" дымят от жары. Ступаешь по рухнувшим стенам и через ботинок обжигаешь ступню. Прогрелся камень и понесло из щелей вонючим трупным душком. У края завалов торчит из бетона персиковый куст. Ветви лежат от груза плодов. Я собираю с куста урожай: первый, второй, третий... Все напрочь с червями. "Вот дрянь!.. На трупах что ли плодятся?.." - швыряю я персики о плиту.
   Обед в комендатуре. Как там раньше в Египте: носороги потоптали посевы... Пустыня солдатской столовой - грубые деревянные столы, на которых весь урожай: первое - на дне тарелки постный картофельный суп, второе - на дне тарелки гречка с тушенкой да два куска хлеба. Тая от голода, угрюмо ворочают ложками подтянутые бойцы. Здесь не объешься...
   "Бежать!" - говорю я себе. И не останавливаюсь, пока не оказываюсь на рынке 8 Марта, за километр от этого Бухенвальда.
   Посетив рынок, я сижу на скамье у задних ворот РОВД с палкой колбасы и литровой бутылкой молока.
   - Дома, небось, так не жрешь? С хлеба на воду перебиваешься, - проходят мимо два опера контрабаса Шепот и Черный Скаут.
   После обеда с нашего наряда милиции на Минутку возвращаюсь я один. Уже на месте комендантский БТР. Он стоит недвижимый, со всеми распахнутыми люками, как после подрыва. Вся команда, бежав от солнца, отсиживается внутри. В броне такая же кочегарка, что и на площади, лишь не печет головы. Солдаты сидят в трусах, блестя от пота, как зеркала.
   С требованием отчитаться, выходит по рации комендант. Связист, как и другие, не встававший с места весь день, берет цифры из головы:
   - Семьдесят девять легковых машин, девять грузовых, пятнадцать автобусов...
   - И один пароход, - подсказывают из темного угла.
   В БТРе идет общий разговор о дальнейшей службе. Не сговариваясь, мы все приходим к одному выводу: дальше так жить нельзя.
   Меня спрашивают о работе в милиции. Мол, вам-то, небось, попроще... И я в который раз убеждаюсь в застое мозгов. Солдат мерит весь мир своей службой. Он может мечтать о гражданке, но думать трезво о ней неспособен. Потому что забыл, что это такое. Вот и сейчас: "А расскажите... А где лучше, в Армии или милиции?.. А как можно туда утроиться?.. Какое образование?.." Провожу краткий опрос, кто как собирается жить, если тут не помрет. Выходит, что каждый из бойцов думает после Армии где-то служить: в милиции, в МЧС, ФСБ, на зоне.
   Пусть помечтают. Это пройдет, как только получат билеты из Грозного.
   - Так, что в милиции? Идти нам туда или нет? - задает самый дотошный общий больной вопрос.
   Все - глаза на меня. И все ждут рекламы или плевка. Ну, такая минута!.. Здесь просто нельзя обмануть.
   - Бросьте монету, - не желая править судьбами, умываю я руки.
   ...Вечерами над Минуткой висит желтое марево. Посадив на сковородку город, утек за ворота еще один день. Безлюдно в накаленных кварталах, где, расплавляя очертания, путешествуют по воздуху иллюзии и миражи. Что, как хотят, меняют пейзаж. Вспухли и запузырились громадные здания "Трех поросят", вздулся дугою Романовский мост, и в мутное озеро, усеянное по берегам обломками кораблей, превратилась Минутка.
   Всё раскалилось в Грозном. Исчезли прохожие, почти не шныряют авто. Оставили площадь посты, и гибнет на обочине только наш комендантский заслон. Пора и мне найти отсюда дорогу.
   Мой пеший вдоль Мусорова маршрут. На боевом взводе оружие, заложен палец за спусковой крючок. Ближе к 8 Марта попадаются прохожие чеченцы. Они с удивлением оборачиваются на наглеца. Для многих просто дерзость - ходить здесь в одиночку, имея голубые глаза. Мол, один в поле не воин.
   По мне и один в поле воин, если по-русски скроен!
   Где настигает меня холодок, так это на рынке. Я приходил сюда за колбасой в обед, и было не страшно, а вот нынче не по себе. На неделе приснился сон: на рынке устроили мне засаду боевики, человек шесть. Но просчитались с добычей, и сами легли под пули. Я завалил всех. Пошел добивать раненых, и был застрелен седьмым.
   Рынок я пролетаю, как метеор.
   Вечер в отделе. Сегодня старшина Ку Киш Вам устраивал на продскладе день открытых дверей. Всё лучшее ушло в город, а нам достались объедки. Среди которых, как редкий деликатес, в одни руки десяток яиц.
   Кубрик раскатал на яичницу губы. Сквозняк греет на плите чугунную сковородку. Ара с ножом в руке в отчаянии швыряет яйца в мусорное ведро:
   - Тухло! Тухло! Тухло!..
   Павлин шарит в столе, соображая, что теперь положить в сковородку.
   Электростанция гасит огни, и в Грозном полная тьма.
   - Ужин закончен, - лезу я на кровать.
  
   16 августа 2004 года. Понедельник -
   17 августа 2004 года. Вторник.
   Израсходовав на Минутку вчерашний день, нынче я попадаю на 26-й блокпост. Мне в помощь два чеченца гаишника и Большой Бармалей.
   Последний, молчаливый и важный, исполином стоит на обочине и льет мед в мои уши:
   - ...Очень важные дела. Так нужно, что отпилю себе левую руку, если обманываю...
   "Важные дела" Бармалея известны всем: водка и бабы. Я не пью и по бабам не шляюсь. Шлёпнут - не успеешь моргнуть. А Большому уже за сорок; скоро всё кончится, и терять ему нечего.
   - И левая пригодится, - не стою я у него на дороге.
   Нагнув голову, будто на ней рога, Бармалей голосует на бровке. Беспокойный, высокий, широкий, с махоньким автоматом, в маленькой кепочке, он поражает своей огромностью. Такой, дай ему волю, разрушит город или два города.
   Гаишников я не знаю и не спешу познакомиться. Да и они не обременены моим присутствием. Мы делим работу: я сплю в блокпосту на "кукушке", они собирают урожай на дороге.
   Время - обед, но в ОМОН я не собираюсь. Там накроют на стол, и нельзя отказаться. У меня вторую неделю крутит живот. От всякой дряни с дороги - привозных арбузов, поганой местной воды, залежавшейся в блоке еды. Оттого, что часто добираешься до еды раз в целый день, и ешь за все сутки.
   Вот и сейчас гаишники приносят арбузы и хлеб. Они приглашают на трапезу и, получив отказ, справляются с половиной арбуза. За первую половину дня чеченцы сделали план и, уходя, предупреждают, что не вернуться.
   Скоро на своей машине подкатывают Трутень и Рафинад. Один кабардинец, другой лезгин. Эти, наплевав на работу, путешествуют по городу по личным делам. Сев под блоком на лавке, оба затрагивают больную и важную тему: причины нынешней безработицы в нашем отделе, что толкает людей на прогулы и, почему они оба еще не на больничном?
   Прихватив подарок - оставшийся от гаишников арбуз, оба летят в РОВД проведать там всегда нездоровую обстановку.
   Я сижу на скамье, щелкая семечки.
   Кто-то плетется в сторону блока. Он медленно идет по дороге, окруженный своими мечтами и солнечным светом, маленький, тонкий и вовсе не страшный. Не видно лица. Я подтягиваю к бедру автомат.
   Оперуполномоченный контрабас Нахалёнок. Носят же его черти по городу! Невесомый, в спортивных трико и футболке, на поясе из впалого живота выпирает углом пистолет.
   - Один болтаешься? - складываю я ногу на ногу.
   Нахалёнок улыбается своей застенчивой детской улыбкой:
   - Один. А ты тут за трёх?.. Еще не убили?
   - Еще не убили, - вздыхаю я, будто об этом жалея. - Куда скрипишь-то?
   Спокойный, как штиль, этот русский, словно не зная, где ходит, беззаботно таскает свое чахлое тело по улицам Грозного.
   Как он попал сюда? Этот друг птицы, цветка и звезды...
   - Адрес надо один проверить. Где боевики сходки устраивают. Заодно в МВД зайти, отписаться по справкам. Мне так без формы удобней, никто на тебя не смотрит, заодно и город еще изучаю... - стучит он деревянным своим голоском.
   - Доизучаешь. Останутся рожки да ножки.
   - Рано мне. На гроб даже не заработал.
   Он поднимает к небу глаза, щурится и подает тонкую руку:
   - Ну, я пойду. Земля тебе пухом.
   - И тебе царство небесное.
   Нахалёнка привезли одной командой со мной в феврале этого года. И не было у него ни родины, ни семьи, ни флага. Разменял несколько городов, толи развелся, толи и не был женат, где только и кем не служил. Тридцать лет, из них невесть сколько в Чечне, а душонка, как у зайчонка - можно молиться, как на святого. Невинен, как не рожденный младенец. Малорослый, с запавшими белыми щеками - тихое и работящее приведение, он просто не знал усталости, сидя от зари до зари над пирамидами казенных бумаг чеченского отдела. Заводил розыскные дела, собирал доказательства, писал справки, вместо обеда летал по разным служебным делам. Нахалёнок выходил на работу и ночью. Садился в засады, участвовал в облавах и захватах. А, если ничего этого не было, опять же подавался в свой кабинет, где разгребал новую пирамиду бумаг. Как не загорался он на работе - одному богу известно.
   Да вот же несчастье!.. Скромность сводила на нет весь этот труд. Кажется, кроме пары друзей, про Нахалёнка вообще мало кто слышал в отделе. Другие присваивали себе его заслуги и славу. На что он только мягко и великодушно улыбался: "Мне не жалко".
   Пил Нахалёнок только по праздникам и то, не дай бог, больше трех капель. Ел не за семерых - за одну седьмую живого человека. Порой и вообще, презирая еду, заказывал только чай. Самую здоровую кружку. Следил за фигурой. Имел он у себя в закромах огромную заплечную сумку в собственный рост, под завязь набитую хламом - предметами его первой военной необходимости; видимо, огнивом, дубиной и шкурой мамонта. И вот эта тень, что, не открывая в дом двери, входит в замочную скважину, летала с этой сумкой быстрее фрегата.
   Каждый, кто наблюдал этот бег, не мог разрешить загадку: как малое носит большое. Нахаленок же опять только улыбался и говорил: "Главное - не сила, а выносливость!" Чем так и оставлял за обочиной всю науку.
   Была у него одна страсть. По вечерам, неважно, какое время года и какая погода, он появлялся под лестницей общежития с плейером в кармане и в огромных, на полголовы, наушниках. Свою музыкальную вахту Нахалёнок возвел в ранг работы и нес ее без прогулов, отстаивая по два часа в день. И шесть дней из семи я натыкался у входа в общагу на этого меломана. Чего он там слушал? Да, песни каких-то буржуев, в которых не понимал. "Музыка расслабляет...", - глядел он голубыми глазами. Глядел с таким просветлением, с такой мудростью и чистотой, что порой становилось не по себе от собственного убожества.
   Среди нас Нахаленок считался хорошим парнем и пользовался, не то чтобы уважением, а простой человеческой любовью. Особенно хотелось его покормить.
   ...Уносится день, и приходят желтые сумерки, шарящие по блокпосту.
   У золоченых стен бетонного замка собираются вся его стража: я, Бармалей, ночное усиление - четыре бойца ППС. У нас единственная забота: найти другое место ночлега. И вот, хлопнув дверью, мы всё оставляем бездомным духам, что бродят здесь по ночам. Я забираю в ОМОН лишь рацию и журналы, остальные, только поправив костюмы, садятся в машины. Мы вновь встречаемся завтра, как встанет заря.
   Черные ночи августа... Из дырявых карманов неба сыплются синие звезды. В диванном зале ОМОНа светится на столе кем-то забытая керосинка. Появляясь из тьмы, через зал на огонь тянутся бабочки. По плацу неспешно шагает сменившийся часовой; кончился пост и, соблазнив тоской, потянула в курилку бессонница. Сбивая запахи ночи, полыни и иван-чая, течет по отряду противный дымок. Поменялся в городе ветер, и затащило в ворота поганый дух догорающих скважин. Безнадежно больной, последним припадком чахотки, кашляет на улицах пулемет. Тикают как часы ритмичные взрывы бомб. Они падают где-то вдали, и бухают несерьезно, словно хлопушки. На трассерах, прожигающих тьму, несется над городом ночь...
   Утро караулит ночь. Подпаленные встающим солнцем, потянулись с востока громадные глыбы туч. Притих, успокоился, навоевался бессонный город...
   Я первым являюсь на блок. Отворяю всё настежь и падаю спать ...В проеме двери, осторожно шагая в комнату - ни черта не видать, вырастают людские фигуры. Я наблюдаю их сквозь дремоту и не хочу просыпаться. Шагнув с порога, люди пропадают во мраке каморки. Слышно, как застонали кровати. Свои.
   ...На смену приходит только Бродяга. Крыса помойная - Неуловимый, его напарник, едва узнав про блокпост, тут же с невиданным рвением бросился на участок, исполнять накопленные за месяц безделья бумаги. Блокпост обстреляли два месяца назад, и если теперь поставить сюда Неуловимого, то он от страха умрет раньше смерти.
   Бродяга несет с собой последние страшные новости:
   - Тайд, на голову упавший, будет увольнять каждого, кто за месяц не задержит боевика.
   Немного поразмыслив над этой страшилкой, делает логическое заключение Бармалей:
   - Боевикам надо просто месяц не выходить из дома. У них не будет врагов.
   Но всех интересует другое: приезжала ли сюда ночью проверка? Если, да - не сносить нам голов за побег. Удел безумца - что-нибудь спрашивать у Бродяги. Он, если и знает, так скажет, что больше запутает. И не специально, по невниманию.
   Вот и теперь:
   - Если хотели, должны были проверить...
   Да, ну его!.. Я на попутках добираюсь в отдел.
   На лестнице общежития за спиной, как эхо от стука подошв. Кто-то хватает меня за рукав. Безобразный! Ну, что ни ветер - он здесь...
   - Давай на зачистку.
   - Какая зачистка? - вырываю я руку. - Завтрака еще не было.
   - Я со вчерашнего дня ничего не ел! - вращает стеклянными тупыми глазами Рамзес.
   Чтоб Безобразный не ел - это фантазия. Рамзес прожорлив, как саранча, и будет грызть землю, если проголодается. Зачистка мне не нужна. Я ухожу в комнату, запираюсь на ключ и, включив вентилятор, под этот ветерок принимаюсь за кашу. А за стеной, в коридоре общаги мечется Рэгс. Его привел Безобразный, что не может поднять на зачистку всю контру. И вот два бравых орла, сбивая свои кулаки, летают от двери до двери, каждая из которых закрыта. Визгливо по-бабьи воет один, да, с отдышкою ожиренья, надсадно сипит другой. И я легко засыпаю под этот противный дуэт.
   ...Я шлепаю по улице своего участка. Повсюду след тления и забвения. Вдоль дороги, выстроенные парадом, сияют, как начищенные руины. Высоко над дорогой, припозднившись на пир, висят в небе коршуны.
   Из-за поворота на Белорусскую выходит банда в два десятка бородачей. Они все разом открывают огонь, да ни один не может попасть. Дал Бог ноги, и я тикаю, не касаясь земли. Тикаю к какой-то горе, что никогда не было у меня на участке. А за спиной гончими псами летят по пятам четверо боевиков. Они решили взять милиционера живым и больше не тратят патроны. И только перед самой вершиной меня настигает вопрос: почему я бегу, когда в руках пулемет? Развернувшись к врагу, я падаю на колени и навожу оружие. Но слишком медленно сначала падаю, потом передергиваю затвор, потом целюсь... Первый боевик успевает всадить мне очередь в живот. Больно-то как!!!.. Мой пулемет укладывает всех четверых. Я встаю на ноги, а в животе до сих пор вращаются пули. Горячие, как с наковальни.
   Почему никто не сказал, что так больно, когда попадают в живот?! Почему такая жуткая боль?!.
   Нет, ну почему же так больно?..
   Проснувшись, я калачиком сваливаюсь с кровати и, не разгибаясь, бегу в туалет.
   ...День проходит в четырех стенах. Негромко включена музыка и, под её праздничные мелодии, у меня в гостях пляшет беззаботная лень. Она корчит огромные кукиши всем зачисткам, объявив в этой комнате выходной. Я небрит и не стрижен.
   Грозный вечерний развод. Звонче железа громыхает отставной козы барабанщик Рэгс.
   - Уже пора объявлять крестовый поход! Мы бы и объявили, если бы было то время!.. Опять разбирают дома! Снова у нас под носом! Прямо сейчас!..
   В крестовый поход отправляют весь МОБ - полсотни бойцов. Да вот действительно не то время. Пока Рэгс с Безобразным выгоняют из стойла коней - два развалюхи-автобуса, за ворота разбегаются рыцари. Из двух транспортов заводится только один, и тому дорога на кладбище. Рэгс вертится на плацу и ничего не может поделать. Мимо него, шустрее тени летят беглецы и, погнавшись за одним, он прохлопывает троих. Прошло две минуты с начала крестового похода, а во дворе ни души. Только два командира да на ладан дышащий автобус с пятью участковыми. Трое сознательных, а двоих, каждый по одному, успели поймать Рэгс и Рамзес. Итого: каждый десятый. Остальные объявлены вне закона и решением Безобразного завтра пойдут в расход.
   - Я их расстреляю!!! - горлопанит он на плацу.
   Автобус поплыл за ворота.
   Поход продолжался не больше часа. После чего вся команда вернулась с двумя пленными работягами. Ну, и по хорошей традиции, оба пленных имели в РОВД профилактическую беседу с Рамзесом Безобразным, который вновь выступил в роли работодателя. На команду Рэгса: "Разобраться с задержанными по закону!", он предложил мужикам вынуть из кармана все деньги, "прикупить себе крышу". Но денег у мужиков не оказалось и, потому, с ними стало неинтересно. Обоих Безобразный выставил за порог.
   Тем временем, пока надрывался на работе их командир, проклятые бездельники участковые, составили заговор, замыслив свергнуть вождя. Затейниками гнусного этого мероприятия стали, оставшиеся в ночное усиление чеченцы Гарпия, Шейх Мансур и Пророк. Мало того, что раньше они не сели в автобус, так сами - лентяи, подняли руку на трудоголика.
   Вечером в кабинете участковых начинается долгий и крепкий скандал. Гарпия, Шейх и Пророк предъявляют Рамзесу уже не просто за поганые его дела, но и за то, что он просто служит. Рамзес - трусливая шкура, всегда боялся сопротивления и брал наглостью. Благо, милиционеры - рабы Системы и не привыкли ей прекословить. Но вот рабы взбунтовались! Но вот наскочила коса на камень. То, что Безобразному обещают чеченцы - элементарную расправу - не пустая угроза и, хочешь, не хочешь, а приходится отступать. Рамзес рыцарски признает все грехи, клянется больше не повторить, благодарит, что открыли ему глаза и, в глубоком раскаянии, обещает завтра с утра подать рапорт об уходе с должности.
   На этом скандал был закрыт.
   Через пять минут Безобразный уже топтался в дежурной части, где, соря семечками, пугал дежурную смену своим растущим могуществом:
   - Я захочу - любым здесь начальником стану! Только мои команды будете слушать!
  
   18 августа 2004 года. Среда.
   ...Гудит под шагами железо. Кто-то поднимается по лестнице на этаж. На часах 05.00 утра. Значит, не с добром гости.
   - Ара! - негромко командую я со второго яруса.
   - А!.. - будто не спал, вздрагивает грузин.
   - Дверь на замок! Идут.
   Поднявшись без скрипа, он босиком ступает к двери.
   Так мы спасаемся от зачистки. Кого застали с отрытым парадным - угнали в город.
   Торжественное начало рабочего дня. Мы построены на плацу, и беда окружает нас, как белое в глазу окружает черное.
   В праведном гневе барабанит про свою обиду Рэгс:
   - Всем, кого вчера не было в автобусе, положить мне на стол письменное объяснение. Немедленно!
   Обязавшийся выйти сегодня в отставку Рамзес, уже набирает команду на новый грабеж:
   - Нужно проверить рынок. Там не блюдутся законы торговли... Надо навести порядок!
   Пыхтя в усы, катается вдоль строя жирный колобок - начальник штаба Капитан Шрэк:
   - Давайте, вы и вы, на зачистку... Выходите! Здесь тоже, два человека...
   Откуда-то, избавленьем от этих извергов, появляется дежурный Лом; не хватает участкового в оперативную группу.
   - Спасай, Лом, - грустно сознаюсь я в бессилии.
   Дежурство в группе. Ни одного выезда за день. Катится жизнь, а я протираю штаны в тесной своей берлоге, ем, сплю и мучаюсь от безделья.
   ...Уронило голову солнце. Отключено электричество и в комнатах зданий, за воротами и на дворе неподвижно, словно глубокие воды, стоит мрак. Собравшись все, кто не спит, мы пьем на крыльце общежития сладкий табачный дым.
   Медленно остывает город. Подвинулись тучи, и в рваных пробоинах тьмы мерцает мертвый блистающий свет - горят, как в кострах, белоснежные жемчужины звезд. Фантастическое зрелище Грозный в бессонницу. Озаряя черные домовые развалины, пляшут по уличным захолустьям желтые газовые огни; словно расстреляли шабаш огнепоклонников, да не смогли затушить факела. Бездельно блуждают в пространстве толстые красные светляки - догорают чадящие лампы ракетниц. Багрово светятся горизонты, где полыхают скважины или, взявши ночную смену, без передыху молотят пушки. И, окликая друг друга, во всех медвежьих углах, захлебываются железным хохотом пулеметы. И лишь в стороне от веселья сидит за обочинами во тьме огромный каменный исполин - остывший безжизненный Грозный.
   Нет той фантазии, чтобы представить эту картину. Она может только присниться.
   Мы пьем на крыльце общежития сладкий табачный дым... Идет разговор о заработанных здесь деньгах, о том, сколько нужно заработать еще. Два контрабаса-кавказца, Молот и Наковальня; вечно друг с другом. Заканчивают здесь второй год, мечтают остаться на третий. Не отсылают зарплаты домой, копят на дне в своих сумках. По весне у одного пропало сорок тысяч рублей. Кто мог взять, кроме своих? Живут в комнате впятером, чужих не пускают. Нагрел руку сосед по полатям контрабас Короед - нераскрытый тихушник-вор. Больше там некому. Но так и не доискались.
   - Дольше всех служим... - весомо роняют они. Так исподволь кичась богатством.
   Стали богаче? Нет. Грызут тот же паек, что и мы. Еще и, как в год-недород, считают каждую банку. Запасы кончатся, в кафе не пойдут, чай будут хлебать, пока с голоду не посыплются. Берегут бумажный свой хлам.
   Вслед за ними, будто собрались жить две жизни, другие:
   - Да, я хоть пять лет отслужу!
   - Отсюда - на пенсию!
   - Не убьют!
   - Дуракам с пьяницам везет!
   - Бог в попутчики!..
   Ничем не возьмешь людские сердца. Попали в это рабство, а думают, отыскали золотой сундук. Завтра примчится шальная пуля, и будет всем пенсия. Хлопнет под ногами фугас, и не убьет - разорвет. Съедешь с ума от водки, и не поможет везение. Оставит Бог, и закончишь маршрут... А вот всё галдят да бубнят, кому будет какое богатство. Не понимая, что с них взяли дороже, а рассчитают по мелочи. И все те рубли, что доедут до дома, кончатся, едва взойдешь на порог. Разлетятся, как пепел, протекут, как сквозь пальцы песок.
   Так всегда. Там, где негде себя применить, герои обращаются в товар.
   Повернувшись, я спускаюсь на плац. Я не могу больше слушать и на это смотреть. У меня за спиною полгода, и они сломали меня. Всё... Я не могу больше. Уже не могу... Я отдам все сокровища, какими обладают мои руки, лишь бы всё это кончилось. И больше не продолжалось. Оказалось, я зря жил эти годы. Зачем была школа, армия, институт, если всё кончилось этим? Всё кончилось Грозным, в котором кончился мир. И некуда дальше идти. Вся земля стала тесна для меня при всем ее просторе. Бесплатное приложение к автомату - что я хотел отыскать, когда принял его на плечо? Когда не понимал, что этот демон сядет на шею, чтоб стать вожатым моей судьбы. Что, попросившись однажды в руки, набросил на будущее узду ...А я привязался к нему. А я разделил с ним надвое сердце.
   Мне бы выкинуть, закопать автомат. Да вот я боюсь, боюсь и не знаю, как жить без него. Мне страшно уехать отсюда. Здесь кончилась жизнь, и её конец - Грозный. За год и за пять не взять таких денег, чтобы купить её продолжение...
   Нет той фантазии, чтобы представить эту болезнь. Она, как и Грозный, может только присниться.
   Как счастливы застреленные во сне!
  
   19 августа 2004 года. Четверг.
   В Кремле раздают награды. Стоит звон - по всей Руси слышно. Награждают Героями России. Берут из тех, кто стрелял по этой России.
   Бывший чеченский президент Кадыров Ахмат взял своего Героя посмертно. Во славу его в Москве будет названа улица.
   Депутат Государственной Думы Руслан Ямадаев - полевой командир Дудаева в первой войне, повесил на грудь Героя.
   Однако вернемся в Грозный.
   С тех пор, как в мае избавились от последнего президента, только и было разговоров, кто следующий. В теплое это кресло пророчили много наполеонов одной ночи, что, лишь развеялся дым на "Динамо", налетели в республику даже из-за границ. И всякий - мал сверчок, да поганит горшок. И нет ни одного, не замазанного в грязной истории. Но официальная Москва ткнула пальцем в Алу Алханова - министра МВД Чечни. А значит, нечего было гадать.
   29-го августа - выборы президента.
   Плац от края до края затоплен людьми. Тайд, сцепив за спину руки, ходит в тонком камуфляжном наряде, и смотрит на всё, как сыч на солнце. Мы, чуя беду, уставили глаза в пол.
   Идет дележ избирательных участков района, где, в роли пугала, нам предстоит просидеть десять дней. Начальник берет горячим словцом:
   - По десять человек на участок!.. Кто вздумает не доехать или удрать - швыряйте оружие прямо сейчас к чертовой матери! И летите отсюда!.. Патронов с собою? Шиш! Нету патронов!.. Связь вам? Берите собственные радиостанции!.. Паек ваш... Из МВД должны на днях подвезти. В отделе на вас не рассчитано... И, чтобы не думали, что, если сбежали с моих глаз, сбежите из моего сердца! - признается нам в любви командир.
   В строю неразличимое брожение. Тайд брезгливо сворачивает деланные заранее списки. Там сватьёв не оберешься, свояков не огребешься, а женского кумовства до Москвы не перевешаешь. Разгоняя все спевшиеся компании, начальник лично каждому назначает участок.
   Знают свои наделы и не гадают, где им сидеть, участковые. У меня та же тьмутаракань - 20-й участок, 29-я средняя школа, да напарник Павлин и десять чеченцев. Старшим в этой глуши определен Тамерлан.
   Чуть окончен развод, ко мне бегут двое из "сватьёв", обиженных Тайдом:
   - Меняемся на автовокзал?
   - Не... я давно настроился... Не могу...
   - Мы в списках. А ты случайно... - рвутся они подальше от города, от Тайда и Рэгса.
   - Не могу, - спешу я подальше от города, где не дождешься войны. Разгромили в Грозном бандитские армии. Только и остались Алды, где можно по цели разрядить автомат.
   - С другими договоримся! - бросают меня чеченцы.
   Перед выездом краткий инструктаж. Сильнее сирены ревет Тамерлан:
   - ...И пусть только, пока все на выборах, в городе заметят боевиков! Это сразу будет спрос с того участкового, с чьего участка они пришли. Значит, он не работает! Значит, он тут на хрен не нужен!.. Пусть эти же боевики его и убьют!
   ...Мы проносимся через Минутку. На площади, вытянувшись в линейку, стоят большими игрушками БМП. У брони темно от солдат.
   На всех перекрестках та же картина. Весь город в войсках.
   Но нам всё равно. Подальше отсюда!.. Прощай, Грозный.
   ...20-й участок - оставленные богом Алды. Сюда позабыли прислать даже войска.
   Поселок раздолбанных улиц. Везде следы волчьего разрушения.
   "Здесь в первый штурм и войны-то не было, - вспоминаю я историю этого места, услышанную еще по зиме от местного старика. - Туда-сюда то дудаевцы, то федералы волною катятся, им не до нас. Всё уже позже разрушили, в 99-м. Войска окружили столицу, и давай гвоздить артиллерией. Несколько дней ни одного солдата мы тут не видели. Как разрушать стало нечего, гляжу, появились. Героями по улице шлепают".
   "Я все снаряды туда израсходовал! - хвастал мне бывший срочник артиллерист, что нынче подвязался контрактником в комендатуре. - Лупили по ним без просвета! Всех бы на луну отправили, да не вовремя успокоили. Били-то больше по Черноречью, на Алды так - богатство своё девать некуда было. Кабы наша свобода - весь их змеиный город, как вода гладкий бы сделали, - смеялось в нем распаленное солдатское сердце. - Свой бы отстроили!"
   ...Мы сидим на земле у длинной железной ограды. Павлин сходил в близкий ларек, взял хлеба и колбасы, и нашлось занятие от тоски. Рядом, вынув домашнюю снедь, оттачивают зубы чеченцы. Отдельно от всех, обхватив огромными лапами автомат, погруженный в себя, молчит Тамерлан. За нами широкое поле: ржавые черные турники, мятые лестницы, да остатки 29-й школы - груда битого кирпича, во что она обратилась после взрыва газопровода. Осталась четвертая часть, где в нескольких классах на двух этажах проходит учеба. Но лето - каникулы, и школьный двор стал коровьим кочующим пастбищем.
   ...На дороге БТРы армейской разведки. Летели по своим делам, да спутали карты. Разведчики - давно не виданные мной старики. Не двадцать - двадцать пять, а тридцать пять - сорок; тяжеловесные, косая сажень в плечах, мужики, на которых лопаются разгрузки.
   - Ни еды, ни патронов?! - чуть ли не падают они с брони, чтобы получше расслышать. - И связи нет?
   - Да, как-нибудь... - уже привыкли мы к такому к себе отношению.
   - А когда привезут? - мелят они какую-то ерунду.
   - Когда?.. Когда черт сдохнет! - находится с шуткой Павлин.
   Мы занимаем второй этаж школы. Идут под "кровати" учебные парты. Чеченцы разумно устраиваются в коридоре, куда, во втором случае залетит отправленная в окно пуля или граната. Мы с Павлином об этом думали меньше всего и, поняв, что сглупили, что стыдно теперь сознавать, остаемся обитать в классе, как самые смелые. Прописавшись по новому адресу, мы падаем спать, а местные уходят во двор, где, севши в тени, хлещут запретное пиво и режутся в запретные карты.
   Темнеет на школьном дворе. Уже никто не приедет с проверкой. Во тьме даже Тайд - этот всесильный наш деспот, не властен над людскими страхами. И половина отряда разлетается по домам. Вечером в школе я да Павлин, что оба бездомны, и трое чеченцев, кому совесть наступила на хвост. На большом учительском столе оперуполномоченный Асламбек собирает романтический ужин: хлеб да арбуз...
   Во жизнь! И ни один черт не дохнет.
   ...Ночью открыты настежь окна на этаже. В классе настраивают скрипки сверчки, от новых парт пахнет лесом и свежестью. Заснувший Павлин торжественно лежит на столе, как труп полководца. Вдалеке в ночи - бу-бу-бу... - бубнит артиллерия; не разгибая спины, трудятся работяги Пыльного, чьи орлы-командиры однажды в феврале месяце закрыли себе тридцать один день "боевых". Была такая оказия.
   Спасаясь от духоты, я валяюсь в трусах под самыми окнами. Не идет никакой сон. Тяжелые мысли копятся в голове и, как все вечера подряд, волокут назад, в темную яму ушедшего. Нет настоящего, и хочется думать о прошлом. Кто сказал, что юность не знает воспоминаний? Только и осталось от жизни, что эти воспоминания. Лежишь под открытыми окнами, пытаясь вспомнить минувшее. Но почему-то не помнится детство. Став каким-то мелким и незначительным, оно пропадает в тусклом тумане времени. И тогда снова мерещится Дагестан и первый поход в Чечню. И вновь по дорогам стучат сапоги, в которых ты вышел из детства. Стучат, подкованные гвоздями, зашарканные мозолями. Уходят туда, откуда никогда не возвращаются. Бегут за смертью, боясь опоздать.
   Мы так торопились увидеть чью-нибудь смерть, что сами, видно, забылись, будто за предками нам не идти. И смерть, шлепая рядом, из озорства, а может от недосуга, почему-то оставила нас на потом. Нам улыбалась удача. Мы были счастливы, как счастливы те, кто прожил хоть день после своих врагов. Мы много встретили смерти на пройденных нами дорогах, и нам не оторвало на этих дорогах ноги. Мы привыкли к смерти. Что-то в ней было такое, на что, поглядев, нельзя уйти равнодушным. Нельзя забыть тех минут, когда смотрел ей в глаза и часто дрожал, а иногда улыбался. А лица мертвых!.. Необыкновенно вдохновлённые, что может позавидовать любой портретист; точеные, как лунные тени, прохладные, как вода.
   Мы бегали за смертью, и не заметили, как перегнали жизнь. Как вдруг осталось всё позади, всё то, ради чего мы когда-то жили. Всё стало мелким и незначительным, словно детство. Угасли неистовые мечты, рассеялись вящие планы, опустились трудолюбивые руки. Всё это в мелкую крошку разбила война. И мы завершили дистанцию раньше, чем начертала судьба. Изучили жизнь, прожили ее для себя, прошли целиком от старта до финиша. И кончили жить, даже не успев еще умереть. Смерть показала нам, что нет ничего особенного в этом полёте - жить.
   Для нас обесценилась жизнь. И одновременно она сделалась слишком сложной, а мы стали слишком мудрыми, чтобы жить. Мы знаем: после ЭТОГО, уже ничего не ждет впереди. Жизнь еще продолжается, а судьба уже кончилась.
   Думаете, легко каждый раз отправляться сюда?.. Если бы вся дорога была утыкана гвоздями, не было бы больнее идти.
   ...И вот открыты настежь все окна на этаже. И мы лежим на столах - тени никому не известных событий за злобным гремучим Тереком, за каменными истуканами Хребта. Нам двадцать с копейками лет, а мы оглядываешься на прошлое, как старик на свою молодость. Нам двадцать с прибавкой, а мы такие старики, что умираем всю жизнь...
  
   20 августа 2004 года. Пятница.
   Утром появляется Тамерлан. Он прямиком из отдела, откуда никаких новостей. Всё старо, как мир: помощи ждать неоткуда, еды и патронов тоже. Тайд, этот жирный боров, посоветовал "потуже затянуть пояса". Как известно, лучше всего они затягиваются на шеях.
   На завтрак арбузы и свежие лаваши.
   В обед я сплю в классе, когда меня кто-то трясет за плечо. Восток - деятель паспортно-визовой службы, уже выгнал на дорогу машину. Восток дослужился до старшего лейтенанта, и пока еще мало соображает в работе. Я нужен для помощи - оформить документы об утрате паспорта.
   - Это всё война, - отмахивается от расспросов Восток. - Если бы не она, я бы стал специалистом в своем деле. Ты бы не пригодился.
   Нечего делать в школе, и я за минуту собираюсь в дорогу.
   В отдел забегает только Восток, схватить бумаги и паспорт, завалявшийся где-то в рабочем столе. После мы сидим через дорогу в кафе, куда по привычке столоваться, бросив свои участки, слетелось пол РОВД. Сидим три часа, пережевывая резиновый гадкий шашлык, поцеживая желтое пресное пиво. Заняты все столы и за каждым полно болтунов. И каждый треплет, пока язык в зубах не запутается.
   ...Вечером у школы швартуется автобус отдела. Водитель выгружает два цинка патронов. Откуда такая щедрость? Дело в какой-то комиссии, что прибыла из Москвы контролировать выборы. Харчей для нас не нашлось, а вот боеприпасу немного подбросили. Известное дело - чем меньше еды, тем больше б/к.
   Комиссия - это хорошо. Каждый из нас уже мысленно готовит москвичам закладную записку о "заслугах" Тайда и Рэгса, а заодно и Чеченского МВД. Вложить по уши родное командование - святой долг сотрудника.
   Нечего пить. Был резервуар для воды, да кто-то вчера оставил на полу шланг. Всё и стекло.
   К ночи спадает жара. В поселке замирает полностью жизнь; не гуляют, не шныряют, не стреляют. На улицах ни одного огонька. У нас никто не убит прошлой ночью, и одна на Алды пылает электростанцией школа. Открыты все окна и допоздна не запираются двери. Весь поселок знает про наше присутствие, и наплевать, если это кому-то не нравится.
  
   21 августа 2004 года. Суббота.
   Ну, такая беда - посиделки в этой глуши!.. Спишь до обеда, потом ищешь чего для желудка, а после чем бы себя занять.
   Валяется у меня где-то в н/з "бомж-пакет" - дешевая китайская лапша. Наелся ей в институте до тошноты, и через год кусок в горло не лезет. Да вот нет ничего на замену. Еще местные привезли лепешки, вареную курицу, виноград и немного воды. Но это на всех, сильно не попируешь.
   Невыносимо долгий день сокращает библиотека. Я забрался туда первым делом, как шагнул на школьный порог, но эти два дня отсыпался, и только сегодня принялся за литературу. И уже наметил, что в библиотеке украсть - "Поэзия Империи", Российская Империя. Петербург, 1912 год.
  
   VAE VICTIS!!!
  
   ...И показался на коне
   При кликах войска вождь веселый.
   Рога на шлеме, на спине
   Медвежьей шкуры мех тяжелый.
   Весь в мыле, конь степной под ним
   Звенит серебряным набором...
   И бросил вождь на волчий Рим
   Своих медведей ясным взором...
   Пред мощью алчных дикарей
   Орлы былых побед склонились, -
   В тот день у гордых алтарей
   Напрасно женщины молились;
   В тот день державный пурпур тог
   И столу с плеч верховной жрицы
   Свирепый варвар рвал и жег
   В гнезде затравленной волчицы;
   В тот день тонул в крови весь Рим.
   И ночь в огне его застала,
   И долго зарево над ним
   Зловещим призраком стояло.
   И искры падали, как дождь.
   Вились, как змеи, клубы дыма,
   Когда с дружиной грозный вождь
   Скакал по грозным плитам Рима.
   При виде крови и огня
   Он в иссупленьи диком вопит,
   И утомленного коня
   Бичом изломанным торопит.
   Весь Рим в крови, в огне весь Рим.
   Он, гордый Рим, пред ним склонился.
   И вдруг пред портиком одним
   Могучий вождь остановился...
   Слегка склонившись над лукой,
   Из-за щита, как зоркий кречет,
   Зачем он, сжав копье рукой,
   На лик богини взоры мечет?
   Откуда в блеске красоты
   На землю к нам она явилась?
   Какой таинственной мечты
   На ней святыня отразилась?
   Он, этот камень, он живет!
   Сквозь мрамор грудь богини дышит...
   Ужель она с свои высот
   Своих жрецов молитвы слышит?..
   Или сегодня перед ним,
   Как жалкий раб в презренном страхе
   Еще не весь склонился Рим,
   Не весь дрожит пред ним во прахе?
   Он хочет крови, хочет слез,
   Он примет этот вызов новый
   И вождь копье свое занес
   В богиню им метнуть готовый...
   Зачем же на ее челе
   Нет ни смущенья, ни тревоги?
   Иль снова ходят по земле
   Среди людей живые боги?
   Каким божественным огнем
   Бессмертный лик ее сияет!..
   И вождь, закрыв себя щитов,
   Копье тихонько опускает...
  

Михаил Соловьев.

  
   "...И долго зарево над ним зловещим призраком стояло!" - восхищенно повторяю я строки, ручкой обновляя на автоматном ремне собственную латынь "Vae Victis!!!" Уже полгода хожу я с этим девизом по Грозному.
   Я растормошил всю полку, и летит под ноги тонкая брошюра в фотографиях и рисунках. Поднимаю с пола: "Книжка для детей про МИНЫ!!!" На первом же развороте фото: безногий, на кресле-коляске, чеченский мальчик семи-восьми лет. Большие глаза, застенчивая улыбка. За спиной стоит женщина, мать, - очень похожи, - положив на плечо руку. На следующих страницах эскизы мин, да принцип работы, какая оставляет ноги после колен, какая до них, какая отправляет на радугу. Учебно-методическая литература. Хорошо угадали с фотографией мальчика. Очень бьет по душе. Больше не угадали ни в чём. Перелистываешь фотографию с инвалидом, и книжка уже не трогает. Дальше сухой текст с описанием технических характеристик, да нудное наставление, только возбуждающее в тебе любопытство, где не надо ходить, чтоб после не ездить в коляске. Попадись мне в детстве такая книжка - или взлетел бы на воздух в первый же день, или же стал сапером.
   В школу пришло подкрепление - четверо вохровцев. Зато наших десятерых уже не собрать. Днем было восемь, так и не появился Восток, да еще один с ним, вечером становится еще меньше - бегут по домам. По-прежнему верен долгу лишь Асламбек, двое других, я да Павлин.
   Впервые за много дней дует слабый ветер. Он едва ворошит листву, плывет в душные школьные коридоры. Безделье - особая тоска человечьей души. Нет патрулей, блокпостов и зачисток и я в очередном отчаянии сижу у окна.
   ...Девятый час вечера и что-то неладно в городе. Хорошо слышно, как в Грозном застучали автоматы и пулеметы, как покатились одни за другим удары гранатометов. В эфире переносной радиостанции, одной на всех, звучат позывные отдела: в эти самые минуты там идет бой. Обстреливается наш РОВД, обстреливается Старопромысловский отдел... Еще минута и уже ничего не разобрать; десятки голосов, сбивая друг друга, мешая число раненых и убитых, называют подряд районы и улицы города, где позарез требуется подмога: Минутка, Нефтемайск, Гудермесская...
   В школе полная беспечность. Не к нам же гости пришли. Все выходят на улицу, получше расслышать, что же там в Грозном. Ну, и если чего, разбить врага еще во дворе... Я сижу в коридоре, где на полу, разбив ящик с боеприпасами, вскрываю два цинка. Над крыльцом зловещий факельный свет - кто-то, экономя на электричестве, зажег трубу газопровода. Черная зловещая зеленка вплотную подбирается к зданию.
   Я лежу у крыльца в высокой траве. Скучно... Сверкая на горизонте огнями, работает городская кузница. Как по наковальне, стучат по каменным развалинам пулеметы. Грозный наконец-то закончил тошное перемирие и вернулся к своему ремеслу - убивать. А я, выходит, просчитался с побоищем.
   ...Вот медленно смолкает гул перестрелки, переходя в точечные вспышки местного боя.
   К школе подлетает машина. Трое наших чеченцев: два опера да водитель дежурной части Лаваш, последний еще и в милицейской форме, прибыли разузнать, не приключилось ли с нами чего. У них только что закончился гранатометный обстрел РОВД, и сейчас идет бой за автовокзал, где еще один избирательный участок.
   Ну, орлы! Здесь все их уважают за храбрость, но глядят так, словно у них в голове прокисло. На наши увещевания: "Сейчас ехать опасно. Остались бы до утра", только махнули рукой: "Доедем!" Прыг в машину - и поминай, как звали.
   Обычное чеченское глупое пренебрежение опасностью и дурная уверенность, что с ними не справятся.
   Они уезжали, а я завидовал, что не могу оторваться от места. Оставшийся за Тамерлана Асламбек, мышь из школы не выпустит.
   ...Мы сидим вокруг рации, слушая обрывки новостей о положении в городе дел. Обстрел на перекрестке Ханкальская-Гудермесская поста полкового ППС: двое убиты, один убежал, судьба остальных неизвестна.
   Концерт еще не окончен и, можно предполагать, что бандиты с визитом заскочат в Алды. На лестнице между двумя этажами двое рубят ломами жидкую кирпичную перегородку. Никто не сторожил нижний этаж, но нынешней ночью придется пободрствовать.
   Останавливаются проездом еще три машины. Чеченцы нефтеполка. Поднятые в ружье, носятся по проселкам, не разбирая дорог. Где-то рядом их полк, откуда по их заверению, в случае беды прибудет подмога. Обстрелы в Заводском и Старопромысловском районах города. Убит чеченец Тегеран - начальник охраны Тайда.
   Поутихло в городе, подошла ночь, мы поделили два этажа и передумали бодрствовать. С Павлином я сижу в своем классе, занятый отмыванием обеих штанин. В траве, где я пролежал с автоматом, нашлись коровьи лепешки. Свежие и липучие. Павлин, приговаривая, "Ну, воняет-то! Ну, воняет-то!..", обещает всем рассказать, как Ангара еще до боя с перепугу наделал в штаны.
   Так-то. Не поменялся на автовокзал - теперь оттирай дерьмо и кусай локти, что не пришлось поучаствовать в драке!
   ...Мы спим, не разувшись, держа в изголовье оружие.
   Догорают последние пожары нападения. На теплых городских перекрестках под полярным блеском августовских звезд стынут изрешеченные трупы.
  
   22 августа 2004 года. Воскресенье.
   Ночью город кипит, как котел. Плывут над домами ракеты, прощупывает улицы пулемет, да громыхают в небе, несущиеся к горам вертолеты.
   Утром, не ночевавшие здесь охрана и пэпсы, тащат в школу последние новости:
   Только в нашем отделе погибло тринадцать человек.
   У автовокзала боевики в 18.00 поставили пост, где в масках, черной военной форме, останавливали машины, проверяя документы у всех проезжавших сотрудников. Мол, контроль за своими. Кого остановили, после вежливо прощались: "Удачи вам, ребята. Берегите себя". На боевиков бросили обращать внимание, полагая, что это по обычаю устраивает маскарад ФСБ. В 20.00 эти артисты принялись убивать. Расстреляли в упор несколько машин с сотрудниками, обстреляли близкий 29-й блокпост Новосибирского ОМОНа, напали на автовокзал. Восемь человек наших сотрудников, его охранявших, попали все в плен, один был отпущен, а двое убито.
   Чуть позже появляется Тамерлан, что по дороге сюда заезжал в РОВД и имеет в запасе, что рассказать. У командира немного иные новости: в Октябрьском районе погибло около тридцати сотрудников, из них двое наших, участковый Большой Бармалей и начальник охраны Тайда Тегеран. Бармалея убили на улице Мусорова, на прямой дороге между отделом и комендатурой. Там же положили несколько чеченцев республиканского полка ППС. Метод работы всё тот же: пост на обочине, проверка документов под видом своих, и пуля в лицо. А тем, кто не остановился, очередь по машине.
   Большой Бармалей один из первых сотрудником отдела. В 1999-2000 году в составе народного ополчения участвовал в освобождении Грозного. В одном из боев, вынес из-под огня раненого русского офицера, за что получил после орден или медаль. Бармалей об этом много не хвастал, больше распространяясь историей, как вдвоем с Толстым Бармалеем, в штурмовую новогоднюю ночь 2000-го, они во время затишья отыскали себе на потеху двух местных бабенок.
   Тегеран - цепной пес начальника, какой-то его дальний родственник. Я никогда не интересовался, чем он знаменит.
   Днем кто-то еще вернулся из города и просветлела ситуация с автовокзалом. На дороге были убиты бойцы полка ППС, которых, стоявшие на заслоне боевики, перестреляли в машинах. Позже за трупами приехали товарищи из полка. Они-то и "взяли в плен" весь избирательный участок нашего РОВД, позвав с собой пересидеть в безопасности ночь. Утром полным составом группа вернулась на автовокзал.
   Трое вчерашних орлов из отдела, что сначала удивили нас своей выходкой с посещением, а потом не стали слушать, что нечего шляться в такую ночь, чудом не отправились пополнять кладбище. На обратном пути на 12-м участке полуночники были встречены, возвращающимися с погрома боевиками. Всех троих выгребли из машины и собрались на всякий случай расстрелять. Только что на этом месте застрелили пару сотрудников. Два наших опера были не в форме и, успев выбросить в темноте пистолеты и служебные ксивы, после долгого выяснения прокатили за штатских. А вот водителю Лавашу, катавшемуся в милицейском наряде, пришлось крутился, как береста на огне. Клясться, что только вчера устроился в РОВД и, кроме руля ничего в руках не держал. "Еще будешь работать в милиции?", - спросили его. "Больше не буду!", - сказал, как отрезал Лаваш. Боевики отобрали у Лаваша автомат и отпустили всю компанию.
   Боевики пошумели в городе полтора-два часа, после, вышвырнув из машин убитых хозяев, заседлали их транспорт и подались те, что орудовали в Старых Промыслах, в свою сторону, а те, что у нас, в сторону 56-го участка.
   ...В школе с утра бал-маскарад. У тех, что пришли в милицию не служить, а вот, как сейчас, сидеть с открытым ртом что-нибудь охранять, наконец-то головы как ветром продуло. Устроенный вчера боевиками концерт показал, что служба - вовсе не сена клок, а вилы в бок. И вот, поняв эту истину, несколько местных выскакивают из формы, забивают ее в пакеты, а пакеты прячут под партами. Сами же щеголяют в коротких трико, легких пляжных рубашках и с паспортом гражданина РФ в кармане. Где-то в углу брошены черные холодные автоматы. А кто так вообще, приехав с утра, оружие предусмотрительно дома забыл.
   Тамерлан, Асламбек и другие чеченцы, что не участвуют в этом позоре, со странным спокойствием смотрят на малодушие. Задали какой-то вопрос, трусы им важно ответили. И все успокоились. Вместе сидят на крылечке, клюют семечки да возбужденно перебирают события вчерашнего дня.
   Тайд как-то материл перед строем таких вот вояк: столкнулись однажды здесь в городе бандиты и наши чеченцы. Первые говорят: "Сдавайте оружие, мы вас не тронем". Двое пошли, сдали, остальные решили сопротивляться. Так первые двое прибежали их уговаривать: "Сдавайте оружие. Иначе нас, безоружных, убьют. Да, и вас после не пожалеют". Чеченцы сдали оружие, и действительно, были отпущены. Тайд поносил их после полгода.
   Чуть позже, встретив меня в коридоре, Асламбек бросает в сторону этих "гражданских":
   - Ходишь, за автоматом присматривай. Война будет - они его в окно выкинут.
   Мы с Павлином не понимаем чеченского, и сидим в классе отдельно от всех, тусклые, как старое серебро. У нас верные взгляды на вещи. По тому же сценарию, что озвучивал Тайд, эти иуды рванутся в плен, теряя сандалии. И тут-то не стой у них на дороге, застрелят, коль будешь мешать. А хуже - подкрадутся сзади, обезоружат, и сдадут за своё спасение.
   - Когда что-нибудь начнется, придется их всех убить! - глядя в пол, сообщаю я оперу.
   Надежды на товарищей нет никакой. Кроме Тамерлана с Ахмедом, да пары бойцов, мы сомневаемся в каждом.
   У нас три телевизионных канала, и каждый час собрание у выпуска новостей. Но кроме разной белиберды о недойных коровах, и об успешной борьбе США с иракскими партизанами, о Грозном не проскальзывает ни слова. Видать, хорошо пришили, кому следует, языки. Но саму Чечню не оставили без внимания. Утром в Центорой возложить цветы на могилу Ахмата Кадырова, прилетел президент Путин. Наконец, куцее сообщение в обеденном выпуске, да и в том, так и сыплют серебром языки: "Во время спецоперации сегодняшней ночью в Грозном уничтожено около пятидесяти боевиков. Со стороны федеральных сил имеются незначительные потери". Это всё. Атака боевиков на город, к которой оказался никто не готов, прошла за спецоперацию федеральных сил. Никто не слышал и про одного убитого боевика, а их уже пятьдесят.
   Ничего не меняется. Полчища убитых врагов, да несколько захромавших своих. А прогуляйтесь по улицам Грозного... Вон они, "захромавшие" наши, лежат, где упали, смирно, не шелохнутся, - пятки вместе, носки врозь.
   Павлин подрядился с Вампиром слетать на разведку в город. Они пропадали полдня и вот, вернувшийся опер, восторженно описывает картины городского разбоя: на всех перекрестках войска, по площадям маршируют солдаты, вдоль дорог прострелянные, пробитые осколками дорожные знаки, рекламные щиты и плакаты, рынки и магазины просто не открывались, на улице ни души, весь день по городу поднимают трупы; убитые - вояки и чеченские милиционеры. Погибли те, кто вчера передвигался по городу, в машине или пешком. Боевики задерживали их на постах и, глянув в документы или на форму, били в упор.
   Всё интересно, но больше всего я обожаю Павлина за кусок, доставленной из Грозного колбасы. За день здесь нашлось умять только четыре пирожка и пару печений.
   - Все ноги сбил за твою колбасу. В магазины хоть со взрывчаткой врывайся - все двери заперты, - радостно шумит опер с порога.
   К вечеру в школу сползается весь наряд избирательного участка. Все, кто прогуливал с первого дня. Эти оборонцы собираются кучками, ведут тревожные разговоры, сами себя успокаивают и, посчитав, что снаряд два раза в одну воронку не падает, дождавшись заката, сломя голову, бросаются по домам.
   В поздний час в общем классе пускают дым Тамерлан с Асламбеком. Не спится, и я захожу посидеть. Пылает голубым пламенем телевизор,
   - Ты, вчера распаковывал? - кивает Тамерлан на распотрошенные патронные цинки.
   - Оба распаковал.
   - Сколько пачек унес?
   - Две я, две Павлин, про остальное не знаю.
   - Тут не хватает полцинка... - вздыхает командир, кому их сдавать под роспись по возвращению.
   - Мы вернули, что брали.
   - Вернули, - подтверждает и за себя Асламбек.
   Но Тамерлан не сомневается в честности. Патрончики сперли те, кто приезжает сюда, как в гости, и только при солнце, да те, что сегодня хоронили по углам форму и автоматы.
  
   23 августа 2004 года. Понедельник.
   В обед меня будит Вампир. Во дворе школы он варит баранину и приглашает, пока не опустел котелок. Я долго потягиваюсь, чешу закусанный комарами затылок, снова ложусь и, собравшись лишь через час, опаздываю на угощение.
   У стола уже пусто. Сожрали всё вкусное, и с холодным бульоном висит над углями котелок, где и осталось, что обглодать худые бараньи ребра. Асламбек забыл здесь свой нож и, ковыряясь в костях, я второпях разрезаю острым лезвием пальцы.
   Бросив затею с обедом, я сижу в стороне, слизывая бегущую по ладони кровь. "Скотина ты бессловесная, тень ты серая. Служил ты царям, служил королям, служил маленьким королятам, а ни один черт не догадался досыта тебя накормить. Воюй, не горюй, а жрать не спрашивай!.." Откуда это? Артем Веселый, "Россия кровью умытая". Первая мировая, Гражданская. Читал я его два года назад, и вот что-то запомнил.
   Эх, беда на селе, коль лебеда на столе! Глодай кости, лейтенант Ангара, и может еще наладится собачья твоя жизнь!
   ...Раскидывая ветви и овечий помет, я устраиваю лежанку на солнцепеке двора. Неплохо бы загореть хоть на самом исходе лета. Чеченцам нельзя обнажаться и вся, в РОВД живущая контра, как белым-набело крашена.
   Я берусь за пустое и ленивое наблюдение.
   Высоко потянулось солнце. Время зенита и толстых коротких теней. В поселке будто промела метлою холера - плывет по улицам желтый кипяток воздуха, и даже дворовые псы не окликают друг друга. Небо залито синим вязким сиропом, медленно утекающим в вышине. На юге сияют штыками хрустальные ледники Большого Кавказского Хребта; величественные, как Вавилонская башня, да мертвые, как сам Вавилон. Здесь Чечня, там Грузия, Абхазия и Осетия. И, туда-сюда, катается через горы война, ненасытная, как человеческая душа. И нет ей не преграды, не передышки.
   И вот, задумавшись о чем-то своем, ненастные и неприступные, молчат горы - немые свидетели битв да людского безумия. О чем молчат горы? Видать их со всех дорог, слышно их молчание от всех степей. Старые люди говорят, что горы мудры. Мудры и поэтому молчаливы. Но вот бы найти палача, чтоб развязал им язык! Вот бы придумать такую пытку, чтобы заплакал камень, чтоб заголосило в ущельях эхо, расставшись со всеми тайнами. Чтоб хоть однажды услышать, как заговорят горы. Услышать сколько уже народов усеяли костями эти вершины, сгинувши без следа. И кто будет следующим теперь: русские или чеченцы?
   Зачем я здесь, коль все так тленно и быстротечно под солнцем?
   ...Сокрушая не превзойденный пейзаж, катится на горы белая конница облаков. И не собрать на земле такой армии, чтобы отбить эту атаку.
   Местным не сидится на месте. Они целый день мотаются в город или на Грозненское море - лужа в поселке Черноречье, сплошь из пиявок и грязи. Приглашают с собой, но кто ждет меня в городе, и чего я не видел в болоте?
   На школьном крыльце двое молодых, едва за двадцать, чеченцев. Первый, пустоголовый, длинный и худой, как винтовка, второй шибко смекалистый да совсем унылого роста. Пристают с расспросами к новому человеку:
   - Вот, честно скажи, сколько отдал, чтобы попасть в милицию?
   Я пожимаю плечами, припомнив, как в милицейском институте еще и деньги платили за то, что учусь, и как-то неуверенно отвечаю:
   - Да, нисколько...
   - Вообще не платил?
   - Ни разу. А вы?
   - Мы каждый по полторы тысячи долларов передали, чтоб в ППС устроится. Еще места были, повыше да посолиднее, но денег уже не хватило. Семьи тоже надо кормить. Братьев, сестер много...
   Оба вздыхают, что не задалось с карьерой, и, сощурив глаза, вновь пытаются вывести меня на свежую воду:
   - Ладно. С устройством ты нам соврал. Ну, а сколько за звание лейтенантское выложил?
   - Дырку от бублика. То есть, нисколько. А здесь что за цены?
   Долговязый охотно рассказывает:
   - Я когда хотел себе лейтенанта, две тысячи просили. Старший лейтенант еще на полтысячи или на тысячу больше. Но это давно было, полгода назад, сейчас, видно, больше. Всё в долларах... Но ничего, я обязательно куплю офицера. Потом, деньги будут...
   Оба не верят ничему о милиции, хотя не таят, что не совали и носа в Россию. Мол, не по карману кататься даже по Чечне.
   - Я в лагере беженцев был в Ингушетии, в первую войну, - сознается один о единственном своем путешествии за границу.
   Тамерлан подрядил местную водовозку и вечером к школе подъезжает "шишига" с питьевою водой. Водитель под горло заправляет все бочки, и резиновую цистерну в комнате первого этажа, где позже мы с Павлином устраиваем душ, замораживая себя ледяною струей. И синие, с гусиной кожей, взбираемся на крыльцо, отогреваться под медными лучами заката.
   Какими бы жгучими не были эти дни, как бы не било солнце, никто из чеченцев в душ не полез, ограничившись лишь умыванием перед молитвой. "Вода мокрая!", - посмеялся над нами кто-то из них.
   Обложившись книгами, которые возвращают позабытые с такой службой слова, глаголы и прилагательные, в тишине пустого класса я собираю по строчкам стихи.
  
   САМЫМ БЛИЗКИМ ЛЮДЯМ НА ЗЕМЛЕ
   Когда в мой дом вошла война
   И, не спросив, в нем разместилась,
   Вы не могли и знать тогда,
   Что не на день она вселилась.
   Что груз страданий, горя воз
   Она внесет с собой на годы,
   И не поможет море слез,
   Чтоб смыть с себя ее невзгоды.
   Тогда не знали вы как ждать
   И как долги бывают ночи,
   Когда, забыв о слове "спать",
   Вы у окна стояли молча.
   Как пусто в доме, где война
   На фотографиях в альбоме
   Не отпускает к вам меня,
   Не дав утихнуть старой боли.
   Где сквозь пропитанный войной
   Мой камуфляж так сиротливо
   Висит, не тронутый рукой,
   Что до сих пор не знает мира.
   И вновь весна приходит в дом,
   А за её цветами лето.
   Но, как и прежде, тихо в нем
   И нету радостного смеха.
   Вы ждете уж который год
   Одни в пустых холодных стенах.
   Но не кончается поход
   И нету средств ускорить время.
   Здесь в мире замкнутом войны
   Среди дорог судьбы жестокой
   Я, как и вы, так жду те дни,
   Ту встречу с радостью далекой.
   Вы ждете каждый новый час,
   Не сомневаясь в своей вере,
   Что свет родных любимых глаз
   Войдет в распахнутые двери.
   Вы ждете дольше. День и два.
   Но также месяцы проходят,
   А за порог никак война,
   Прижившись в доме, не уходит.
   Ей безразличен старый дом,
   Печаль его воспоминаний,
   Все то, что было раньше в нем
   И призрак новых ожиданий.
   С надеждой слабой, что вот-вот
   Умрет война, наступит утро.
   Но вам не знать, что жизнь пройдет,
   А труп ее все также жутко
   Напоминаньем прошлых лет
   Лежать останется в квартире.
   И ничего на свете нет,
   Чтобы снести его к могиле.
   Война оставит запах свой,
   Оставит вам свои морщины.
   Взамен за отнятый покой,
   Не поскупясь раздаст седины.
   Войдя однажды гостьей снов,
   Она останется как житель.
   А сколько их, таких домов?!
   И каждый дом ее обитель.
   Мне нет прощенья, видит Бог,
   За то, что вняв войны моленьям,
   Впустил ее на свой порог,
   Разрушив мир одним движеньем.
   И вот уже не воскресить,
   И не построить мир убитый.
   И вам с войною дальше жить
   Теперь приходится в разбитом
   Холодном доме стен сырых
   И, не прося от жизни много,
   Вы все еще тепла от них
   С надеждой ждете у порога.
   Мне ваших слез не перечесть
   И вам моих дано не видеть.
   Но мир войны и там и здесь
   Я продолжаю ненавидеть.
   Святыми чувствами любви
   Я поклянусь тот мир разрушить,
   И от проклятия войны
   Освободить родные души.
  
   Все наши вечера похожи один на другой и не несут ничего нового. Чеченцы натащили видеофильмов и вечно просиживают у телевизора, что и не оторвать, мы с Павлином, изредка завязывая быстро умирающий разговор, маемся на столах в классе за стенкой. Днём многие были в городе и понавезли из него "трассеров": сегодня вторая серия фильма "21 августа"; боевики придут в город к полуночи, и будут нас бить, пока не устанут. Те, кто сидел в школе все сутки, и не знает, о чем там болтают за стенами, безразлично слушают этот треп, не спрашивая подробностей. Не оттого, что не верят. Потому что привыкли постоянно чего-то ждать. Что будет, то будет. Не будет ничего сегодня - и хорошо, будет - да лучше; развеет громадную скуку.
  
   24 августа 2004 года. Вторник.
   Ночью никто не спит. До трёх часов куда-то совсем рядом швыряет снаряды артиллерия Пыльного. От долбёжки ходуном ходит школа до обморока. Стонут, как готовые разбежаться, кирпичные стены, трещат в рамах стекла, летит с потолка штукатурка, и с каждым ударом взметают над половицами столбики пыли. Все по спальным местам, мы лежим на столах и просто хохочем.
   - Может, не попадут ...А, может, и попадут, - как всегда, не умеет шутить Тамерлан.
   - Я рот открываю, а из него известка сыплется, - кашляет Павлин, отплевываясь под парту.
   - Еду я по выбоинам, никак из выбоин не выеду я, - припомнив, смущающие слух скороговорки, подпрыгивает в такт бомбежки на столе Асламбек. - Рядом с ямой холм с кулями, встану на холм, куль поправлю...
   Утро наступает для всех.
   После пяти дней голодовки до школы долетает привет Чеченского МВД: продпаек из ящика тушенки, ящика сгущенки и рыбных консервов. Уже никто и не ждал такого внимания. Поворчав первое время, мы приняли отсутствие еды, как порядок, и вообще перестали надеяться на ее появление. С поставкой воды договорился Тамерлан, а кое-какие крохи притаскивают из дома чеченцы; не то, чтобы пир горой, но с голоду не подохнешь. В общем, привыкли. И сегодня никто не удивился, что разбогатели столы.
   Днем повсюду мелькает сгущенка. Ее намазывают на хлеб, льют в чай и просто черпают ложками, запивая водой. Проковыряв в банке ножом дыру, упав на столе, я заливаю глотку сладким липким клеем.
   ...Бегут по городу дни. Теряя красные перья, летает за горизонт, не оглядываясь, огнеокое ржавое солнце. Закаты меняют восходы и, - урожайный год во Вселенной, - оставляя в небе следы, падает ночами на землю дымящийся пепел светил ...Бегут по Грозному дни. Гуляют в нем злые ветры войны, надувая паруса всем отплывающим в гавань безмолвия. Открыт в столице сезон охоты, и не прекращается этот покос смерти ...Бегут по городу дни. Бегут, бегут и бегут... Не взять за хвост убегающих дней. И, скоро состарившись, оставив всё, что накоплено: хрустальные восходы июня, ползучие сунженские туманы, весь модный зеленый сезон, да напрасное, не отогревшее души тепло, бежит из города лето...
   Бежит из города лето... Летит через Грозный военный эшелон Время. Расселись в плацкартах недели и месяцы, обжились в купе ленивые годы, а в тамбуре между вагонами путешествует до первого контролера твоя бродячая нищенка - жизнь. И неуютно, и холодно, и насквозь закурено, и напрочь заплевано в этих сенях.
   Скорей бы проехать Грозный, скорей бы переменили состав!
   Днем, из чьих-то личных запасов, чеченцы волокут в школу потертый армейский гранатомет РПГ-7В с тремя выстрелами. Видимо, из трофеев первой или второй войны.
   У командира хорошее настроение. Забравшись на край стола, усевшись там поудобнее, Тамерлан потирает огромные свои лапы. Постоянно мотающийся в отдел, в курсе последних событий, он делится негероическими историями нашего РОВД:
   Вечером 21-го, за какие-то минуты до начала налета, Рэгс заявился с проверкой на самый близкий от отдела избирательный участок, в Дом слепых, что за рынком 8-го Марта. Где в эти трудные дни правил бал сам Рамзес Безобразный. Повертевшись, покрутившись в Доме, отчитав, как и полагается, по пустяшному поводу своих подопечных, Рэгс уже собирался топать назад. Собирался топать назад, да в этот самый момент зазвенели в городе пули... Чуть только двум дуракам, Рамзесу и Рэгсу, стало понятно, что бьют не шутя, обоих схватила такая истерика, что сошли на нет все звезды и должности. Подполковник и капитан бегали, как рядовые, лично запирали все двери, задергивали все шторы и орали на растерявшихся от такого бойцов: "Нас убьют!.. Нас убьют!.. Никому не высовываться!.. К окнам не подходить!.."
   А в это время через дорогу, прямо под окнами Дома слепых, боевики выстрелами в упор добивали начальника охраны Тайда, раненого в грудь Тегерана. Кто-то из состава участка предложил открыть через окна огонь. Боевики были в нескольких метрах, и спрятаться им было негде. Но начальство своим страхом парализовало других. Ни один не вышел заступиться за Тегерана, потому что вдобавок Рэгсом была дана команда: "Никому не стрелять!" Боевики, добив свою жертву, не торопясь сели в машину, и подались развлекаться по городу.
   Два этих героя - Рэгс и Рамзес, просидели за занавешенными окнами целую ночь и всё утро. Тайд дважды посылал из отдела делегатов за своими орлами, да страх не пускал тех за дверь. Утром вконец взбешенный начальник, приказал поредевшей своей охране - Бешеному с Аргуном, приволочь Рэгса живым или мертвым. И те, будь их воля, с удовольствием бы исправили первое на второе.
   А ведь было дело: в разное время оба командира хвастали, что первыми поведут нас в бой.
   Вчера Тамерлан просил в отделе поделиться живою силой. Не дали ни одного, но вечером, как стемнело, разрешили приехать за цинком патронов. У нас никто не собирался терять головы, и решили отложить на утро. Примчавшись сегодня в отдел, Тамерлан потребовал обещанного вчера. Тайд дал от ворот поворот, объяснив, что поздно хватился.
   Тамерлан, тоже не лыком шитый, решил отомстить по-своему. Встретив парочку-тройку начальников, он по-простецки поинтересовался, почему не приезжают с проверкой и, между делом, сболтнул о появлении в нашем лесу банды из сотни бородачей. Мол, видели женщины, гонявшие там коров. "Главное, что у вас всё нормально", - успокоило Тамерлана начальство.
   Он появляется в школе прямо с отдела.
   - Проверка ни от РОВД, ни от МВД не приедет, - шумно заходит командир в обеденный класс.
   - И так все дорогу забыли, - усмехается, сведущий о храбрости проверяющих, Асламбек.
   - Теперь точно ни одна нечисть не сунется! - кладет Тамерлан на стол свой кулак.
  
   25 августа 2004 года. Среда.
   Опер Банзай. Взял на себя нелегкую обязанность снабжать информацией школу. Каждый вечер летит домой, а утром привозит свежие городские новости. Ночью по улице Украинской разъезжали боевики, шарили по домам. Нашарили некого Игоря; мать русская, отец армянин, сам постоянно живет в Грозном. Пытали, хотели поживиться кой-какой информацией: живут ли рядом сотрудники, и по каким адресам? Ножами изрезали грудь. Что сообщил или не сообщил Игорь, Банзаю не ведомо.
  
   В 2008 году глава администрации Грозного Муслим Хучиев подпишет распоряжение, по которому улица Украинская, "в целях увековечения памяти героя Социалистического труда", будет переименована в улицу имени Шамсудина Магомедовича Хаджиева.
   Нет ее больше, Украинской. Кончились здесь славянские имена.
  
   Больно отозвалось кому-то в Москве 21-е августа. Через четыре дня по центральному телевидению, вместо оправданий, уже звучат победные реляции: "В результате спецоперации погибло шесть сотрудников, и было убито около пятидесяти боевиков".
   А мы помним другое. Кажется, только в нашем районе положили три десятка милиционеров. Всего же по городу пятьдесят семь. Десятки раненых, многие из которых еще умрут. В налете участвовало около ста - ста пятидесяти боевиков: пять бандгрупп по двадцать-тридцать человек в каждой. И что-то никто не слышал даже про одного убитого.
   Прошло только четыре дня, а уже врут, вороша вчерашнее. А с улицы новые слухи: до выборов бандиты готовят новый набег.
   Утром, примчавшись на БТРе, у нас появляется новый районный комендант - маленький азиат, подвижный и деятельный. Он еще не привык к местному хаосу и долго, решая что-то своё, ходит по школе, цокая языком.
   Мы тоже здесь в первый день чему-то еще удивлялись.
   Чуть позже подкатывают временщики. Эти привозят дешевые листовки: розыскные листы, с неясными фотороботами боевиков - участников июньского ингушского рейда. Пришпиливают их в классах рядком:
   - В гости придут - встретите по имени-отчеству...
   - Вы, б лучше нам наших, августовских головорезов, подбросили.
   - Распечатать не можем, уж больно страшные, - зубоскалят временщики.
   ...Тоска-тоскучая в этой дыре. Павлин гуляет по коридору, насвистывая под нос какую-то песенку. На редкость противный голос и полное отсутствие слуха.
   - Чего там бубнишь? - раздражаюсь я его оптимизмом.
   - Опустела без меня земля... - подменяет он слово из песни. В оригинале: "без тебя".
   - Про себя что ли, поешь?
   - Конечно, - собирается он во двор.
   Во дворе варится на костре баранина, и на узкой школьной аллее чеченцы пьют мертвую. Ну, первая рюмка колом, вторая соколом, третья мелкими пташечками... Наливают с утра, и к обеду все уже перепились досиня. За столами поочередно падают в тарелки лицом, роняя пустые бутылки. Кто-то, вовремя придержав коней, успевает убраться до классов, чтоб там потерять равновесие. Остальное воинство всё перебито. Как монумент, у котла с бараниной сидит, поникнув на стуле, маленький толстый Банзай; на большом голом пузе покоится мелкая голая голова, на бедрах шорты, на босу ноги сандалии, из которых торчат короткие красные пальцы. Никого не тревожа, я собираю меж столов автоматы, и поднимаю в обеденный класс.
   ...И вновь за падающим книзу солнцем, за бестолково идущим днем, хозяином на школьный двор является вечер. Он обливает школу красной гуашью и, празднично нарумяненные, с огромной багровой тенью, стоят на аллее высокие пирамиды акаций. А я с тяжелой, как песок, головой, оставив классы, сижу у деревьев на розовой теплой траве, в обнимку с зеленой своею тоской. И где-то там вдалеке, в кровяной закатной дымке, плывет у горизонта груда раскаленных развалин - обломки великого прошлого, до которого никому нет дела теперь, - непокоренный обезображенный город. Хмельной отравой войны напоили город беспечные люди.
   Я понял теперь, зачем торопился прожить свою жизнь. Зачем бежал в этот Грозный, бросая её позади... Я понял: всё мое нищее, побитое горем счастье, всё, чем я был счастлив все эти годы, в прошлом и в настоящем, строилось здесь, средь этих развалин сгоревшего Грозного, в том Дагестане и горной Чечне, где, страшнее свинца, хлестали по окопам дожди и снегопады Кавказа, где штопором скрючивал голод, куда лишь раз в месяц добиралось письмо... Нет счастья там, далеко отсюда, куда не долетают злые пули. Теперь я точно уверен в своей аксиоме. Всё здесь. Счастье в твоих руках. И тебе самому выбирать адрес его прописки. Однажды я выбрал ему Чечню, а потом бегал от него по России, пытаясь где-то найти. И только тягался с несчастьем. А счастье ждало меня здесь. Оказалось, у счастья нет рельсов, оно не имеет колес, чтобы ехать, у него не растут копыта, чтобы скакать. Оно привязано к одному месту, и за него надо бороться или искать. Счастье - это огонь, есть - оно греет, нет - без него мерзнет душа. Я сидел близко с этим пламенем, горел здесь в огне, и был от этого счастлив. Я покинул Чечню, оставил огонь, и остыл, и застыл, и превратился в осколок льда. Не оказалось в России таких костров, способных меня отогреть. Только искры да дым. Износилось, отощало без войны мое сердце. Ослабели, привычные к автомату руки и, как-то незаметно завелась между пальцев предательская нервозная пустота. И только Чечня вновь бросила мою душу в огонь. И только Чечня снова связала меня со счастьем. Не жить, а гореть - единственное верное счастье.
   И вот я сижу на школьном дворе, в самом конце аллеи, на розовой теплой траве, в обнимку с собственным счастьем.
   Какая же у меня беда, когда досталось такое счастье?..
   Как получилось, что самым главным делом всей жизни стала война? Кто это сделал? И почему я, добрый и внимательный человек, так полюбил эту жестокость, так спешил принять в ней участие и страшно переживал, что на моем счету не будет разбитых пулями сердец. Как вышло, что всё самое светлое, чистое и высокое, что было в моей судьбе, было выстрадано в войне. Как и всё подлое и дурное, что случилось со мной, тоже связано с ней? Выходит, война не красится одним цветом, одним только черным или же белым. У нее сто красок в палитре, и ты можешь проверить себя в каждом цвете, стать подонком или героем. Пал, закрыв своего командира, - получи белый мазок на грудь, воевал, не хныкал, всё выстоял, всё перенес, да убит был в бою, - крась теплыми тонами костюм, может, и помянут добрым словом, а струсил, бросил товарища, - умой черной краской лицо.
   Слеп, кто видит в войне белое или черное.
   Я знаю, как добежал до этой школьной аллеи, где-то на самых задворках войны. Я погнался за подвигами. Жизнь коротка, а слава может быть вечной. Я погнался за красивой сказкой зла и добра, в которую верят люди, даже когда им достаточно лет. Потому что жизнь есть жизнь, а человек всегда человек, ему нужно оставить в веках свой памятный след, ему надо лишь белое или черное - добро или зло. Я спешил на доброе дело, а, как оказалось, перемазался во всех красках грехов. Я так бежал сюда, так боялся, что всё пройдет без меня. Такие события громыхали здесь, такие гуляли люди, такие светочи и лжепророки! Сама История сидела на ступенях президентских дворцов, где, взяв наперевес, наравне била в упор атакующих и осажденных. И, впервые в жизни, до всего этого можно было дотянуться рукой!
   Я опоздал с рождением на земле. Давно выдохлись и устали великие идеи советского прошлого, давно от берегов Крыма отчалили белогвардейские корабли, давно устоял на полоске волжской земли Сталинград, отстроились и замерли Днепрогэс, Турксиб, Беломорканал, БАМ, давно изорвались плакаты, звавшие к подвигам Чкалова и Стаханова... Даже непутевый бездарный путч 91-го и тот прошел без меня. Тянулась и тянулась великая трясина девяностых... И вот в этом гиблом болоте, в грязи и нищете демократии, полыхнули одна за другой две чеченских войны. Пришло время многим отправиться на печальный костер, да не своими ногами.
   Да, ни к чему гордится междоусобной бойней, где, стравленные между собой русские и чеченцы, непрерывно уничтожали цвет своих наций, где по обе стороны траншей умножались вдовы и сироты, где уже состарившиеся родители хоронили взрослых своих детей, а еще молодые опускали в могилу младенцев. Откуда каждый день катилось и катилось столько калек, где лишь прибывали и прибывали червоточные трупы. А сёла и города! Сожжённые и разграбленные, от многих из которых остались лишь тени...
   Но ведь было мужество! Была отвага! Стояли насмерть и русские и чеченцы! И были герои, и были легенды о них у тех и других! Потому что со всеми дружила ненависть! Потому что, видя, как убивают, только больше хотелось жить. И чем больше хотелось жить, тем выше мы поднимались в атаку, где, взяв наперевес, бежали в полный рост на свалку истории. Главное - мы не проспали этих горячих дней, главное - на красном стяге победы есть капли и нашей крови.
   Ведь не приказами писалась победа. Не в исполнение их топали наши роты по грозным дорогам Кавказа и лезли к чертям на рога. Мы верили в святость этой войны, верили в справедливость и чистоту свершаемого, мы даже не сомневались, что ни одна жертва не будет напрасной, и кто-то после посмеет сказать худо об этой войне, кто-то посмеет нас оплевать, а хуже - просто забыть. Нам шел девятнадцатый год, и мы уже сами выбирали свой путь. Такие молодые и совсем взрослые. Сделавшие тогда свой главный жизненный шаг, еще в юности повернувший судьбу.
   Мы верили, что сумеем переломить эту войну. Верили, что будем ходить в атаки, и не будет этим атакам числа... Мы уезжали первыми из батальона и трое из нас сбежали тогда с медкомиссии по личным делам. Комбат отдал нам самим судить виноватых. Они во фронт стояли в учебном классе, молча перед доской, как будто в школе во время урока. А мы сидели за партами, сложив на них руки, не зная, что говорить. И тогда я, старший команды и идейный вдохновитель похода, поднявшись, вынес от всех страшный тогда приговор: "Вы недостойны!" И они, недостойные умереть с нами, недостойные смерти, остались в том Барнауле, где было позором остаться для нас. А потом был небольшой и скромный парад. Перед нами, десятком человек добровольцев, впервые выстроенными у парадной трибуны, шел с "Равнением направо!" наш батальон. С командиром, со знаменем, с бессменным маршем "Славянки", с обязательной верой, что именно мы, сыны батальона, сумеем переломить всю войну. Нас отправляли на подвиги, и мы не имели права вернуться без славы.
   Никогда в жизни, ни в какую дорогу, больше не случалось у меня таких проводин.
   Но вот пролетело лишь несколько лет, способных прожечь не одну жизнь. И ничего не осталось от этой романтики. Много уснуло в земле Чечни и идей, и людей. А Грозный, куда мы спешили на штурм, стал разбитым корытом, у которого вечно сидит, не прогонишь, седоголовая старуха-смерть. Всё обратилось в пепел, что было на этом параде. А я, погнавшись за подвигом, угодил вот сюда, на школьный разрушенный двор, где, вывалившись из туч, глядит на тебя голое око заката, спускаясь к краю полей...
   Комендант появлялся здесь днем не просто взглянуть. Едва добралась до нашего поселка ночь, и в свете факельных огней у школы разгружается БРДМ. Солдаты снимают с брони станковый гранатомет АГС-17, волокут его куда-то оборудовать "точку", безобразно маскируют ветвями акаций броню, перетаскивают походные мешки и матрасы с земли на крышу, где вскоре, за исключением машинного экипажа, оседает вся присланная подмога - отделение комендачей во главе с офицером. В школе перестановка сил. Внизу под окнами БРДМ, вверху под стропилами пулеметные гнезда. Мы где-то посередине, на втором этаже.
   Сначала никто не понял, что приключилось. Приехали вояки, и что в них такого? Будут с нами здесь охранять... Первым вошел в тему Павлин. Ничего не объясняя, он раздевается до трусов, бросает под стол автомат и забирается в тряпки своей постели:
   - Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк... - бубнит он под нос.
   - Нас охранять приехали, - понимаю я, что теперь можно спать ночью и даже не выходить на улицу днем.
   - Конечно! - трещит с подушки Павлин. - Теперь можно вообще до выборов ехать домой!
   ...Ночью из-под ног убегает земля. Такое у неё дело - ходить по ночам. Встаешь у окна - трещат оконные рамы, чуть не на дыбы поднимается пол, и с ног на голову готов опрокинуться класс ...Всё долбит и долбит в соседний лес, словно в нем бал сатаны, артиллерия Пыльного. Словно снарядами можно извести нечисть в здешних лесах.
   Вчера террористы взорвали два самолета, выполнявших пассажирские гражданские рейсы. Один в Ставропольском крае, другой в Волгоградской области. Женщины-смертницы прошли со взрывчаткой на борт. Около сотни погибших.
  
   26 августа 2004 года. Четверг.
   Мысль о том, что когда-нибудь нас перережут во сне, нет, нет, а поднимала ночью к окну. Но это пугало вчера. Сейчас у дежурного пулемета не спят до рассвета лишь стражи комендатуры.
   Утром на нашей улице ревут БТРы. Они разворачиваются у первых домов, выплевывая десанты из-под брони.
   Внутренние Войска чистят лежащую за поселком зеленку.
   Я падаю с парты, хватаю оружие и шагаю в разведку. БТРы стоят вдоль дороги, неподвижные и серые от пыли. Где-то ходят бойцы, отдельно держатся три офицера. Ни у одного на погонах нет звезд, но выправка и манеры сдают их вчистую.
   - Участковый, - протягиваю я первым ладонь, и вижу, что тем так и хочется брякнуть: "Врёшь!"
   - Кто он, Муса? - после некоторого молчания показывает один на близкий к нам двор, - Чем занимается? - уже неуверенно, вдруг я не знаю, прибавляет вэвэшник.
   Я могу не ходить по участку по году, но знать обо всех. Муса - двадцатишестилетний чеченец, высокий и пухлый, и вроде, как за местного стукача у наших разведок. Потому что однажды поймался за хвост, и теперь не отскочит.
   - Муса первый раз попал в плен в начале 2000-го. Наши пришли, все убежали, а он думал отсидеться в подвале. Причем семья тоже осталась здесь, но жила и не пряталась, а этого при зачистке с подвала вынули. Утащили куда-то, но так ничего не пришили, вернули на место. С тех пор, кто не придет, этого Мусу снова за шиворот и к себе: помнишь, как от Красной Армии по подвалам прятался? Есть за тобою грешок!.. Бывало и с собой заберут, но всегда возвращали. В общем жизни ему не стало. Сам я с ним разговаривал, всегда возмущен этой темой: "Я не был в боевиках! А спрятался от страха. Думал, убьют русские". Теперь постоянно дома сидит. Теперь боится, что снова не так подумают, если куда пропадет. И сейчас дома, - поражаю я всю компанию запасом познаний.
   Но больше они удивляются, как мы, я да Павлин, двое русских на целый поселок, живем тут с чеченцами.
   - И, как они к вам?.. - не может толком оформить свои слова командир.
   - Еще не съели, - в самую точку, под тон вопроса, даю я ответ.
   В это время в школе приходят в себя двое героев, проспавшие всё начало, - недоноски из вохры. У дороги уже собрались ротозеи - толпа человек в тридцать, кому интересно, и вот эти двое, поймав момент для рекламы, располагаются на обочине; один с "Мухой", другой с автоматом. Оба целят то в БТРы, то в солдат. И на обоих гражданская рвань. Потому что форма спрятана дома, далеко отсюда, сразу после 21-го августа.
   Кстати сказать, пару собственных бородатых сородичей, что промышляют разбоем в местном раю, чеченцы бояться гораздо больше, чем всю нашу армию. Я долго думал над этим и нашел простое тому объяснение: отсутствие у нас, русских, той звериной, неоправданной жестокости, которой так богаты друг к другу воюющие соплеменники.
   - Сотрем? - показывая пальцем на первого с гранатометом, уже, как своего, спрашиваю я командира.
   Тот, щурясь в сторону обоих, не без презрения кивает:
   - Легко. Даже мокрых штанов не останется.
   - Стволы не успеете повернуть, удерут, - противно и мне.
   - Догоним! - твердо бросает другой офицер.
   Вояки уезжают в обед, утомленные и спокойные, напрасно обшарив весь лес.
   А ведь била в тот лес всю ночь артиллерия! А ведь должны были остаться на ветвях рога и копыта нежити, что здесь развелась!
   Днем солдаты разбивают ломами негодные стены школы. Тощие и злые, они таскают кирпич к БРДМу, выкладывая тонкую, в один слой, стену со стороны зеленки. Другая часть кирпича идет на постройку бойниц на ровной, как плато, крыше. Бойцы живут по-походному, им не велено лазить по классам, и весь их приют - это школьная крыша, где возникают маленькие, с дырявыми стенами для стрельбы, рыжие домики из кирпича. Уродливые эти амбразуры не имеют кровли, не закрывают от солнца и ветра. Бойцы, оставаясь в трусах, натягивает над головой снятый с себя камуфляж.
   У нас подходят к концу все продукты. Нет, всё было рассчитано верно, и по количеству ртов, и по количеству пищи. И даже мало кто питался пайком, что прибыл сюда с РОВД. Про тушенку и рыбу вообще поначалу забыли. Они и пылились дня два после прибытия, пока не сожрали сгущенку. Сожрали сгущенку, и вдруг обнаружилось, что на день-два всего остального. Куда подевалось? Уплыло в карманах с теми вохравцами, что ездят сюда лишь дневать. Втихаря воруют тушенку, не брезгуют рыбой. Сами ничего не принесли. Приезжают на день, на ночь бегут по домам, спрятали форму с оружием.
   "Наши" чеченцы, что с РОВД, достали компьютерную приставку и весь день играют у телевизора в "стрелялки-догонялки" и "гонки-обгонки".
   Я сижу в библиотеке весь день. Когда еще будет в жизни такая удача? Прочитал Анатолия Приставкина "Ночевала тучка золотая". Вспомнился фильм. Смотрел еще в школе, случайно нажал на телеканал, да так и просидел до конца титров. Кто знал, что сам буду сниматься в продолжение этого фильма? Ведь всё происходило здесь, в середине прошлого века.
   Лень воскрешает во мне поэта. Вечером я строчу в черновике разные рифмы на всякие темы. Но в основном матершинные, и в основном про Рамзеса и Рэгса. До поры до времени я мудро обхожу в стихе приметную фигуру Тайда. Больше из уважения к его боевому прошлому: августу 1996 года. Тогда он, начальник Ленинского РОВД, до последнего руководил обороной отдела. До последнего, пока не случился позор Хасавюрта.
   Над поселком нависла черная тень. В школу невзначай заглядывают местные жители и неуверенно спрашивают, будут ли вообще какие-то выборы? По ночам в поселке лазят боевики и успели пустить слух, что тот, кто явится на голосование, познакомит горло с ножом.
   Местные жители по-своему печалятся о наступающих выборах, они приходят к нам, спрашивают, состоятся ль они вообще. Кто-то боится. Боевики запугивают их смертью за участие в голосовании.
   Мы сидим во дворе, когда приходит очередной посыльный от "паствы". И с ходу закрывает его глупый вопрос Асламбек:
   - Какая разница, будете вы голосовать или нет. Победит тот, кого заказали в Москве. Заказали генерала Алханова. Сидите спокойно и пока что ищите его портрет.
  
   27 августа 2004 года. Пятница.
   Неделя прошла в "положение лежа". Либо в классе на партах, либо в парке ничком. Кончились всякие силы. Закроешь глаза, вытянешься на пузе - не спится, перевернешься на спину - не спится, покачнёшься на бок - ни в одном глазу, а встанешь, постоишь на ногах, - дай-ка прилягу!..
   На дворе сборы. Командир отряда комендачей - высокий худющий майор, долго что-то мудрил, молча, как что потерял, бродил возле брони и, наконец, поднимает в разведку бойцов. Ему нужно "почистить" севшую вокруг школы зеленку.
   Вояки два дня укреплялись в школе, теперь хотят посмотреть, что вокруг. Мы с Павлином увязываемся за ними.
   Этот Сусанин - худющий майор, ведет нас непролазными тропами на точную гибель. Я вырос в лесу, хорошо его чувствую, не блужу в нем при свете и легко двигаюсь ночью, не пропущу яму или колоду. Но это было в тайге. Здесь же что-то ужасное: мы едва ползем по тропе; какие-то кусты оцепили весь путь, жалят колючками и шипами, запутывают ноги в лианах и швыряют на землю. Начинаешь психовать и дергаться, путаешься и падаешь еще больше. Все громко матерят чертов лес, забыв про первый закон разведки - строгую тишину.
   Узкая, вытянутая стрелою поляна, по опушке толстые величественные дубы. Да не солнцем с медвяными травами, не картинной идиллией встречает дубрава. Всё испоганено местными контрабандистами. На поляну впору брать для прогулки противогаз - стоит угарная вонь сырых нефтяных испарений. Еще один самопальный завод. Посередине вбита в землю огромная ржавая бочка, земля черным-черна от отходов, всюду шланги, трубы, железо и, как яма с помоями, полная до краев траншея отработанного нефтиконденсата.
   ...Зачистка тянулась не более двух часов. Мы вышли из леса и возвращаемся улицей через поселок. Где-то впереди шагают солдаты, я и Павлин волочимся в тылах. Едва на ногах, густо выплевывая в дорожную пыль, с брошенными за спину автоматами, со съехавшими на пузо разгрузками, и черный рот раскрыт - не отдышится.
   - Тоже мне... вояки с кровати, - лепечет распухшим языком про обоих Павлин.
  
   - На боку кобура болталась, сзади шашка отцовская звякала.
   Впереди меня всё хохотало, позади меня всё плакало,
  
   - мямлю я к месту припомнившиеся стихи.
   Добравшись до класса, мы летим лицом вниз на подушки.
  
   28 августа 2004 года. Суббота.
   Сегодня дважды приезжают ЗИЛы комендатуры. Подвозят солдатам медикаменты и теплые вещи. Последние две ночи было совсем прохладно и я слышал, как под утро отплясывал на крыше чечетку раздетый пулеметный расчет. Пока выгружают машину, у кабины шофер - на перловке раздувшийся контрабас, бросив в рот папиросу, сыплет последними страшными байками: боевики по-своему готовятся к выборам и вчера через какой-то блокпост прорвался в город КАМАЗ со взрывчаткой. Намёк понят - избирательный участок будут взрывать в каком-нибудь глухом месте, типа нашего захолустья. "Поосторожнее", - повторяет он в пятый раз. Все это снова прослушивают, и молчат дальше с видом глубокой задумчивости. Но вот шофер лезет в машину, и никто уже не помнит ни про какой КАМАЗ со взрывчаткой. Он, конечно же, где-то есть, но, наверняка рванет в другом месте, откуда осколки не долетят. Таких захолустий, как наше, по Грозному еще сыщется, а сторублевой голове не пропасть за двугривенный.
   В поселке уже второй день неприятное оживление. Мимо школы туда-сюда носятся непонятные вооруженные люди. Кто в "горках", кто в камуфляжах, были замечены и в гражданке. У некоторых громадные, с лопату, черные бороды. На кадыровцев не похожи. Ни мы, ни они интереса друг к другу не проявляем.
   Сев на крыльце, наблюдают за этими движениями Асламбек с Тамерланом, оба не разговаривают. Я встаю рядом и вроде тоже смотрю за дорогой, а сам наблюдаю реакцию. Проносится новая машина, видать в окно - двое с оружием. Чеченцы мудро молчат. "Значит, нечего умничать. Сиди и не прыгай", - верно толкую я это молчание.
   Бумагоед - работник паспортной службы Вампир живет здесь на участке и появляется через раз. Зато, как приедет, ослабит всю службу. Местные, кто сторожит в школе, и по разным причинам не разъехались по домам, собирают на аллее стол и костер. Вампир привез баранину с водкой.
   Чеченцы "гудят" за этим столом целый день и, в общем, не сильно гудят, если к вечеру почти все на ногах. Да, и можно понять: пропили все эти дни, устали сидеть тут в глуши. А, если честно, зная своих сотрудников, зарплату нам обещали выдать только после дня выборов.
   Подвыпивший вохровец рассказывает мне фантастическую историю о войне Чингисхана в Чечне. На вопрос, откуда берутся такие истории, что за бабкины сказки, кипятится и горячо спорит в ответ:
   - Обидеть хочешь?! У любого чеченца спроси, был ли у нас Чингисхан? И любой ответит, что был! Мне это еще родители рассказывали, а им их родители.
   - Тебе сколько лет?
   - Девятнадцать.
   Все ясно. Дудаевское воспитание. Отсутствие школы и нормального детства, прерванного войной. Больше я вопросов не задаю.
   Историю эту про Чингисхана я слышал и раньше от своих участковых и пэпсов, но всегда пропускал ее мимо ушей, считая простой ошибкой. Но сейчас в первый раз понял, что многие искренне верят в "чеченский поход" Чингисхана. А кто-то вообще причисляет себя, ни много, ни мало, и к истым его потомкам, хотя самого Чингисхана здесь никогда не было. Я писал курсовую на эту тему и на карте могу показать путь монгольского войска.
   Кстати, почему Чингисхан? А потому что чеченец падок на яркое. Чингис прогремел по всей Ойкумене. Неважно, что будь он в здешних местах, то бил бы чеченцев. Дело в другом. Если Чингис проходил по Чечне - есть чем гордиться. И даже не сопротивлением, а одним только именем.
   - У тебя в Барнауле был Чингисхан?
   - Нет.
   - А у меня в селе был!
   Куда попрешь против таких козырей?
   Всё верно. Я на зачистке паспорт у одного мужика смотрел: чеченская фамилия, чеченское отчество, а зовут Чингисхан. Из такта не подал виду. У них Тамерланов по паре на улице. А Имам Алимсултанов - простой инженер, но певец, музыкант, народный глас и идейное знамя этой войны!.. Его красивые, сильные песни - "И как Чингисхан терпел пораженья у подножия гор в ичкерийских лесах". И попробуй здесь ткни оппоненту, что у Имама "зашкалило" - из простого присутствия, которого и того не было, Чингис уже "терпел пораженья". Минимум лишь обидится.
   Вернувшись в класс, я толкаю в бок развалившегося Павлина:
   - Слышь? Ты что-нибудь про Чингисхана слыхал?
   Тот недовольно, пропустив в мою сторону матерок, поворачивается к окну:
   - Да, кто про него не слыхал?! Он вождем был у монголов, завоевателем... Татаро-монгольское иго потом на Руси еще было...
   Но я пытаю глубже, до самой сути:
   - Ну, а еще, что слышал?
   Павлин теряет терпение:
   - Чего пристал? Спать не даешь! Дался тебе Чингисхан... Здесь он в Чечне воевал.
   - А ты почем знаешь?
   - Да, мне местные все уши прожужжали об этом, еще с начала командировки!
  
   29 августа 2004 года. Воскресенье.
   День выборов знаменателен торжественностью конца. Приходит конец сидению в этом средневековье, в разбитом этом поселке, где в кладбищенской тишине улиц, втихаря, по старинке, точат и всё не воткнут в твою спину ножи. Приходит конец пустым серым классам, откуда не знаешь, куда деться днем, куда собираются за полночь бездомные попрошайки-артисты - гнетущие поздние сновидения.
   Десять дней школы... Пьянок, гулянок и самоволок в Грозный. В которых никто и не вспомнил, что значила в его жизни школа. Ведь было ж когда-то, "под звуки нестареющего вальса", сказано при прощании: "Для нас всегда открыта в школе дверь..." Не открыта. Мы с автоматами сторожили эту дверь при свете, и на засов запирали её в темноте. А от вальсов, что задавала здесь артиллерия, валились с переломанными ногами деревья в лесу. "Пройдись по тихим школьным этажам..." Не надо никуда идти. Этажи кончаются здесь, практически у порога, дальше изувечишься, искалечишься в развалинах и завалах. Всё стало так прозаично, так скверно и буднично. Жизнь установила свою, прозвучавшую, как приговор, монополию на правду: "Пускай потом ничто не повторится!"
   А всё же до слез трогает сердце: "И если вдруг удача запропала, пройди по тихим школьным этажам..."
   Прощай, школа - беспечная праздничная страна! Мы так и не поняли, куда приглашали нас в гости. Через столько лет как кончилось детство.
   ...В школе, наконец, собрались все прогульщики, некоторые из которых не появлялись с первого дня. Не от сознания долга, а потому, что по случаю праздника может приехать проверка. Только начались выборы, по рации первое предупреждение: в Заводском районе камикадзе взорвал себя у избирательного участка. Хотел попасть внутрь, но почему-то, увидев милиционеров, побежал от них, а по дороге и взлетел на воздух. Видно, с жидковатой душонкой попался шахид.
   Тамерлан тут же командует, затворить на замок железные ворота двора, и лично выносит из класса, заряженный осколочно-фугасным, противотанковый гранатомет - подарок для нежеланных гостей. Командир ищет к кому обратиться и вот, со свойской ему простотой, напрямую спрашивает меня:
   - Ну, покажешь, в случае чего, мастер-класс?
   Я соображаю мгновенно: сидеть с этим гранатометом до вечера.
   - Я здесь такой мастер-класс покажу!.. Я весь свой взвод однажды из такого гранатомета едва в палатке не уложил... - несу я вслух бред, и с готовностью тяну руки к оружию.
   - Нам такие стрелки не нужны! - тут же одергивает на себя "трубу" Тамерлан.
   "Труба" достается чеченцу нашего ППС.
   Заняться нам нечем, настроение парадное и ленивое, спать и застольничать больше не время, и мы сидим во дворе на той же аллее, где еще вчера, как в дальнем походе, на костре дымилась баранина и никуда не спешили сидевшие друг подле друга товарищи. На первом этаже школы обосновалась избирательная комиссия, провозгласившая начало выборов. Мимо нас, через открытую настежь калитку, с большим промежутком во времени, тянутся избиратели. Народу не то, что не густо, а хватит и одного магазина всех перебить. Да, нам всё равно и на выборы, и кто станет еще президентом. Мы сидим, пока не поднимется солнце, пока на аллее какая-то тень. А после, оставив со своей обузой гранатометчика, собираемся в классы, будто для продолжения службы.
   Нечем заняться и в классах. Кто-то из местных настраивает видеоплейер, толкая в него новый игровой диск. Не "стрелялку" и гонки на ралли, а потеху с раздеванием женщин.
   Всё! Орден на грудь от врага этому чеченцу, за полную разогитацию и разложение команды участка!
   Неудачная наша службы закончилась до обеда. Какая теперь к черту служба?! Вся милиция толпою у телевизора, и уже установлена очередь. На экране три проститутки, которые корчат из себя невесть что, и ни перед кем не хотят раздеваться. Неудача за неудачей!.. Я, как и все до меня, проигрываюсь в прах. Про выборы помнят только два человека: гранатометчик и Тамерлан. Первый, догорая на солнце на школьном крыльце, весь малиновый, грызет локти, хватая каждого, выходящего по нужде:
   - Поменяй!
   Все пулей проскакивают мимо, отмахиваясь кто чем:
   - Меня самого поменяли.
   - Не знаю, как с ним (гранатометом) обращаться...
   - Скоро выборы кончатся.
   - У меня понос.
   Я полностью невозмутим:
   - Мне Тамерлан запретил.
   Тамерлан терпеливо и долго ждет, когда кончится этот бардак. Сначала он по-стариковски крякает с табурета, постепенно темнеет до тучи, и вот глядит волком на весь балаган:
   - Идите на улицу. Хватит играть...
   - Ну, хоть одну-то разденем... - сопротивляются у телевизора.
   - Я поломаю игрушку, - уже не сдерживает он себя через час.
   Асламбек - вторая по величине после Тамерлана звезда, тоже не участвует в саботаже, но пару часов назад занял очередь, и вот подошло его время. Он стоит перед экраном, скрестив на груди обросшие черные руки, выставив черный клин бороды.
   - Садись, Тамерлан! - пропускает он очередь.
   О, мудрый Асламбек!
   - Тоже попробую... - прицеливаясь на стул, квакает, как оправданье, командир.
   Проблема, которую только что создал Тамерлан, проходит сама собой. Все просто выше сегодня каких-то там выборов. С крыльца исчезла последняя фигура защиты - гранатометчик.
   И только стойкие оловянные солдаты комендатуры всё также привязаны к своим пулеметам, на крыше и на броне. Им некуда деться с постов, кроме, как броситься вниз.
   ...На первом этаже уже подсчитывают голоса избирателей, когда мы бросаем игру. Бабы раздеты, победа за нами, да и выборы, говорят, удались на славу. В вечернем выпуске новостей только и разговоров о неслыханной явке избирателей по республике. Наша 29-я школа тоже не опозорилась - комиссия проставила галочки на тысяче бюллетеней в пользу Алханова и, улучив момент, втихаря от наблюдателя пихнула их в урну. Подвиг почище Стаханова. Тот, кажется, перевыполни норму раз в десять, а эти раз в двадцать; солдаты, как на духу клялись, что за весь день школу посетило человек пятьдесят.
   Комиссия продлила себе работу, и мы ждем на улице, когда пройдет пересчет голосов. Вывалившись из туч, покатилось книзу, и сгинуло в первом лесу голое око заката. Пришла ночь, и потемнели дороги. В поселок вошла тишина с особой, невыносимой, ночной духотой. Трудно дыша, мы сидим под светлыми окнами школы, встряхивая мокрые волосы блестящими от пота руками. Обвивая пальцы, тихо тянется вверх голубой сигаретный дым. Из развалин льется приятный не угасающий аромат: запах сухого горячего кирпича и горький, как правда, запах полыни.
   Светлеет небо, и обозначились по краям сквозистые тонкие облака. Потеснив темноту, над мрачным зданием школы спешит куда-то луна. Огромная, бесподобная в своей красоте, она светит зеленоватым призрачным светом - тем, при котором воют в тоске собаки. От руин ложатся тени с короткими кривыми зубами и, темно-изумрудные, достаивают на аллее свой век мачтовые колонны акаций - бесполезное дерево уже случившихся кораблекрушений.
   К полночи, колонной из десяти машин, объездной дорогой по старому русскому кладбищу, мы возвращаемся в РОВД.
   Светит луна и за воротами полон двор прибывших. Где-то в темноте, подальше от глаз, разряжают оружие; слышно, как лязгает железом затвор. У самой калитки, взъерошенный и нахохлившийся, маячит знакомый страшный упырь - Рамзес Безобразный. Мы одинаково ненавидим друг друга и делаем вид, что не увиделись в общей сумятице.
   Наш милицейский РОВД... Негодная крепость с бетонными башнями, откуда сбежали защитники. Заутюженный разводами плац, на который дослепу смотрит бледное лицо фонаря, провисшая проволока ограждений, о которую порвано столько штанов, темные тесные комнатки общежития, пропахшие куревом и сырыми смердящими тряпками, а днем вновь истребительный, до последнего человека, развод, собаки бесхвостые - перед строем начальники, а ночью патруль или пост да темные статуи часовых...
   Но как я скучал по тому, что здесь осталось! Как же я рад лицам своих товарищей, лицам знакомым по вчерашним несчастьям людей! Как мне не хватало ваших улыбок и знакомого громкого голоса!
   Я знаю, почему мы так рады друг другу, почему так счастливы встрече и не можем наговориться. Потому что в этот раз вернулись не все. И тем сильнее чувствуешь, как легко кого-то можно из нас потерять. Мы долго стоим на плацу, и всё не можем никак разойтись. Но наш разговор не о павших. Мы знаем всех, кто погиб, но от того лишь реже произносим их имена. Большое горе немо, только малое болтливо.
   Светлая вам память, товарищи!
   Мы не станем лить о вас слез. Мы сделаем больше - завершим ваше дело.
  
   30 августа 2004 года. Понедельник -
   31 августа 2004 года. Вторник.
   Тайд сидел в РОВД десять дней, оброс и обрюзг. Страшный, с лохматым свалявшимся волосом, с перекошенным пузом, с глубоко ввалившимися глазами, он, подбоченясь, подводит перед строем итоги выборов. Сначала, как сам привык, раздает похвальбы во все стороны:
   - Враг не смог сорвать выборов... Старались на службе... Каждому благодарность в личное дело...
   Через пятиминутку уже понес без колес:
   - Работать с любовью к Родине... Несли службу с честью в трудные для всех времена... В тяжелые годы пришлось послужить... - Ну, и коронное, с перерывом в минуту: - Жить с царем в голове!..
   Тайд налегает на честь и Родину добрые полчаса. Формулы летят из него, как горох, пустые и звонкие. Стучат холостые слова на казенных устах, подпекает ползущее кверху солнце и от него, и от слов, тяжело пообвисли головы на плацу. Он свое говорит, мы свое думаем. Кто в ширинке скребет, кто за пазухой. И все лишь утешатся, когда Тайд свалится от солнечного удара. Да тот только больше забирается в дебри:
   - Я во время обстрела сидел в кабинете, молился Аллаху, чтобы не один снаряд не попал ни в какую машину. Иначе бы всё загорелось! Иначе бы всё взорвалось! Всем бы была хана! И этот клоповник, - грозит он пальцем нашему общежитию, - сгорел бы к чертовой матери! Аллах услышал мои молитвы!
   На самом деле Тайд никому не молился, а если и было, то лишь за себя. Если бы не он и помогавший ему Аллах, как сейчас вспоминает начальник, здесь всё бы сгорело, а люди разбежались от трусости. Он только и предупредил катастрофу. И, как доказательство, бросает в запале:
   - Полными штанами попахивало...
   Перед самыми выборами, за неделю иль меньше, Тайд носился по МВД, будто подключили к нему электричество: "В моей части Грозного не то, что выстрела - муха не пролетит!"
   Слепой сказал: "Посмотрим". И больше всех трупов собрали в нашем районе.
   Наконец, Тайд распускает строй, объявляя нам выходной, сегодня и завтра. Первый день отдыхает одна половина, второй день другая.
   Но влез Рамзес Безобразный, и всё полетело в пропасть. Стоит без охраны 26-й блокпост и я, Сквозняк да Бродяга, шлепаем по Мусорова на суточное дежурство. Позади несостоявшийся выходной и завтрак в долг в местном кафе.
   На перекрестке с Нагорной дорога засеяна битым автомобильным стеклом. Здесь погиб Большой Бармалей и пятеро чеченских милиционеров. Бродяга в тот вечер дежурил в Доме слепых, и первый пришел сюда, чуть только все кончилось. Приперся не по работе, а из любопытства, потому что искал приключений. Только завершился на город налет, он да другая шустрая контра, рванули с избирательных участков на улицы повосхищаться "шо це тамо понатворили". На Мусорова-Нагорной в беспорядке лежали трупы. Боевики стащили их на обочину, чтоб не отпугивать проезжавших. Одного расстреляли в упор в голову, и от всего черепа осталась только передняя стенка: лицо, а за ним ничего. Как карнавальная маска. Бармалея убили сразу в машине, он так и не успел выйти, и просидел за рулем до утра, пока приведшие родственники, немало потрудившись, не вытащили сквозь узкие двери громадный закостеневший труп. Но Бармалей в машине был не один. С какой-то там бабой. Он и удрал с участка лишь погулять. Бабу выволокли на улицу, вытянули за руку, и в локоток пустили очередь с пулемета: чтоб не гуляла с милицией. Перебитую пополам руку к утру отрезали в местной больнице.
   Посмотрев здесь, Бродяга и компания потащились на Ханкальскую-Гудермесскую, где побогаче оказалась картина. Там перекресток был просто завален трупами: восемнадцать человек, кадыровцев и милиционеров. Меньшую часть боевики завалили сразу с наскоку, один убежал, остальных взяли в плен. Тот, который сбежал, удирал от погони почти до Минутки, откуда позже явился просить убежища в Красноярский ОМОН в наизнанку вывернутой форменной куртке. С пленными же на перекрестке никто долго не церемонился, всех положили в рядок лицом в землю и по очереди пустили пулю в затылок. А затем, уложив на трупах их же служебные удостоверения, провели фотосессию, дабы увековечить победу. Однако в неволю сдались не все. Если пэпсы с кадыровцами, задирая руки, на что-то надеялись, то никто не строил иллюзий в бронированной "Ниве" чеченской прокуратуры, где закрылись следователь с шофером. Машине пробили колеса, потратили на нее добрую часть пулеметной ленты и, вскрыв верхний люк, стреляли в салон, вытаскивая наружу обоих. Кто говорит, что вынули трупы, другие, что добили раненых у машины, кто верит, что обоих утащили с собой. А "Нива", севшая на диски колес, еще долго торчала посредине дороги, изрешеченная, с пулевыми "звездочками" на стеклах, с настежь открытым люком, изнутри залитая кровью.
   Трупы, трупы и трупы по всему городу... Трупы на 12-м участке, трупы на автовокзале. Сгоревшие в Старопромысловском районе БТРы комендатуры, погибшие в них солдаты-срочники и четверо русских омоновцев - шли на помощь избирательному участку, попали в засаду... Кто скажет цифры погибших? За этот десяток дней она подошла к доброй сотне. И мы не знаем, верить этому или нет.
   ...Вот и блокпост. На высоком столбе прибит, обращенный к дороге, фанерный щит: на зеленом листе огромный Алу Алханов с подписью "Твой выбор!" Кончились эти дни и нечего здесь делать рекламе. Подойдя к столбу, я с нескольких ударов приклада сшибаю агитку.
   Плакат медленно, по своей огромности, заваливается на сторону, падает на угол и, сделав от удара пару "шагов", рушится на дорогу. Проходят редкие машины, и какой-то чеченец со злой иронией кричит мне в окно: "Ты, что делаешь с нашим президентом?"
   Неожиданно мне понравилось сбивать плакат, смотреть, как он падает, и в довесок подпинывать ботинком "для хода". Я еще дважды проделываю свой ритуал. Еще дважды плакат торжественно летит со столба. Бумажный президент лежит на дороге, и каждый по разному выражает свое к нему отношение. Одни внимательно объезжают, другие норовят обязательно раздавить. Они так и едут шинами по кителю, по большим генеральским погонам и по лицу. Наконец, кто-то останавливает машину, снимает с фанеры плакат и, бережно сложив в трубку, укладывает в багажник.
   Ничего такого в последнем поступке, а вот как-то поганенько и стыдно стает на душе за дерьмецо собственной натуры.
   Жара на посту. Сквозняк и Бродяга спят внутри блока. Они ушли сразу, не поглядев на моё развлечение.
   На ПВД обоих ОМОНов метлой помели. Красноярцы с курганцами сидят на Центральном избирательном участке, где главная комиссия еще не окончила подсчет голосов. Остались лишь два командира да дежурный наряд. У умывальника моет тарелку омоновец, самый мелкий и щуплый из всех. Часто вижу его в отряде, будто имеет какой оберег от зачисток. Сначала думал, по слабости телосложения и, как вообще такого взяли в ОМОН. Оказался мастер по вольной борьбе. А что до зачисток, однажды проговорился какой-то боец: "Его за забор вообще не пускают, пока сам не попросит. Дома шестеро ребятишек. Любой из нас грудью закроет..."
   С командирами двух ОМОНов я сижу на лавке у плаца, сливая последние мелочи вражеского набега. Бесславно просидев в лесу эти дни, я информирован куда больше, чем оба отряда - горький безмолвный стан, где даже от новостей заперты стальные ворота. Единственное, что их коснулось - появление здесь вечером 21-го, удравшего с бойни на Ханкальской-Гудермесской чеченского пэпээсника, одного оставшегося в живых. Прибежал в вывернутой наизнанку форменной куртке, а потом долго собирался уйти. И не страх держал за ноги. На выходе обронил у ворот: "Как теперь полку в глаза посмотреть?"
   ...Обратив город в костер, разъезжает по небу золотой огонь - солнце. Бесполезный день пришел погостить в Грозный и, хоронясь от жары, мы сохнем на "кукушке" блокпоста, где, еле дыша, болтаются под крышей беспривязные души ветров.
   Жара - хоть стягивай кожу. Никто не выходил на дорогу, никто не собирался служить.
   Дождавшись вечерней зари, приезжает на блок усиление - два пэпса в ночной караул. Ни нам, ни им не нужен занюханный этот блокпост. От кого его охранять? Разве что раздавать кровь комарам. Чеченцев мы отпускаем домой и, забив вход железом, устраиваем отбой.
   Не ночь, а сражение: натянув на макушки воротники, скрючившись на грязных матрасах, без права на сон, мы до утра отбиваемся от вражеских комаров.
   Пэпсы возвращаются утром, и спят в машине у блока в ожидании общей смены. Но время 09.00 часов, и нет безумцев жить на блоке в свой выходной.
   В отделе я довариваю гречку с последнего продпайка, мелкую, твердую, с устоявшимся духом пенициллина. Накладываю в тарелку и, не торопясь, ворочаю ложкой, как можно дольше отдаляя процесс. Не каша - разлука.
   Проходит в кровати день и, ближе к вечеру, я собираюсь в кафе, где одна контра - старший лейтенант милиции Черный Скаут, отмечает свой день рожденье. Явившись по негласному праву казармы, я хватаю именинника за локоть и вместо поздравления неприлично восхищаюсь возрастом:
   - Да, чтоб я сдох, если и мне когда-то был 21 год!
   На дне рождения Скаута ломятся от избытка вместе составленные столы. Водка - самая пьяная, коньяк - самый звездный, колбаса - самая толстая, яблоки - самые красные, товарищи - самые дорогие, стаканы - граненая классика. Царем над закусками и гостями - выставленный на середину лохматый литой ананас.
   Почти и не напиваясь, - всё, словно пиво, лишь в мочевой пузырь, - забыв о причине собрания, мы уплываем в больную тему последних дней - 21-е августа.
   Трещину в колоколе узнают по звуку:
   - Избирательный участок - Профессиональное училище N4. Старший за порядок - заместитель начальника уголовного розыска, оказавшийся жидкий сердцем, контрабас Антилопа. Прибыл переводом с Шаройского РОВД, и на новом месте службы незамедлительно проявил геройство. При первых же звуках стрельбы защитники ПУ бросились врассыпную. Прыгали прямо из окон на темную сторону заднего двора. Антилопа впереди всех. Так сказать, руководил отступлением. Из всей команды в десяток вояк, мужчин оказалось лишь двое - Нахаленок и Рафинад. Эти решили своими силами оборонять ПУ. Куда там!.. На обоих насела орда. Даже те, кто стрельнул в окно, не поленились вернуться обратно. "А, ну-ка с нами! Уходить, так вместе!" - тряхнув оружием, невежливо потребовали чеченцы. "Да, да... - тарахтел Антилопа, - нужно держаться вместе" ...Они долго прятались в кустах и развалинах, бормоча втихаря дурную молитву, но от вокруг идущей пальбы только больше белели от страха, и впору было бояться, что сами скоро станут светиться. Да, на улице оказалось куда пострашнее, чем в здании, бандиты могли подкрасться из-за любого дерева и кокнуть. И с еще большего ужаса, чем выгнал его на улицу, Антилопа отдал приказ возвращаться в ПУ и держаться, пока будет кровь в жилах.
   - Засвистели по городу пули и на избирательном участке по улице Ульянова бросились спасать свои шкуры Капитан-Кипеж и двое местных. На машине первого рванули бежать. Где-то налетели на бандитский заслон, что в упор расстрелял их машину. Все трое спаслись. Так быстро выпрыгнули наружу, и так быстро исчезли, что боевикам только и осталось, что молча раскрывать рот. Петляли заячьими тропами и пешими воротились на свой участок. Трясущиеся, напуганные, умоляющие остальных молчать о своем позоре.
   - Рассказывает свою историю Плюс: "У нас некоторые тоже собрались бежать. И побежали бы, если б враг подошел. Они и не стеснялись, говорили открыто, в ту сторону побегут или в эту. Я говорю им: давайте, давайте... вы побежите, а я вам в спины буду стрелять. Больше разговоров не слышал. Но всё равно бы побежали", - весело заканчивает он, со своей волчьей, во все зубы, улыбкой.
   - Не было такого участка, откуда бы позорно кто-нибудь не бежал или же, спрятав оружие, потом несколько дней ходил с паспортом и в гражданке. Заслуженные лавры в этой области достались работникам республиканского МВД, посланным в усиление нашим нарядам. Прибывали они бойкими горластыми петухами, а вот за раз сели в лужу, и всё, как ветром стряхнуло. Расползались, сучьи коты, пришибленные и молчаливые, будто с креста снятые. Один, уползая от нас, честно признался: "Не думал о вас, что на такой опасной работе". Это не по отделам ездить с проверками, в карманы заглядывать! Воевать - не воровать!
   - Трое чеченцев, опера да водитель дежурки, принеслись в ночь нападения проведать нас в 29-й школе в Алдах. На обратном пути попали в засаду. Как выжили - мало, кто верит, что такое бывает.
   - Бродяга со своей компанией, Майором да Хулиганом, шастали ночью по Грозному с двумя на троих автоматами, едва отзвучали выстрелы. Первый пошел за романтикой, пощекотать себе нервы, двое других верили, что еще можно кому-то помочь; один по молодости, второй по возвышенности натуры. Они первые и пришлепали на перекресток Ханкальская-Гудермесская, где среди восемнадцати трупов не нашлось, кому помогать.
   - За боевиками в тот вечер никто не гонялся. Они свободно с гранатометами ходили по улицам, орали во всю рожу "Аллах акбар!" и "Слава Ичкерии!"
   - У парка 9 мая, в двухстах метрах от нашей комендатуры и Временного отдела Ханты-Мансийска, бандиты на перекрестке поставили пост, где около получаса, пока не наскучило, убивали проезжих. К милиции и воякам от перекрестка бегали женщины, боевики их не трогали: "Помогите же! У вас под носом людей убивают!" Но там и там блюли команду коменданта города: "За ворота не выходить!" Уже в конце одна разведгруппа перелезла через забор, пошарила в парке, да никого не нашла.
   - Любопытное совпадение: на пересечении Ханкальская-Гудермесская несколько дней стоял армейский БТР. За несколько часов до нападения его вызвали в часть.
   - В Пыльном при первых доносах о боях в городе, подняли по тревоге людей. Собрались, уселись и больше часа ждали приказа о выступлении. Боевики перебили, кого успели, и скоро ушли. После и дали приказ "Отбой по тревоге".
   - Говорят, несколько налетчиков были захвачены в плен. И говорят, что они бесследно исчезли. О пленных молчат все ведомства и телевизор.
   - На большом совещании после налета, где на ковре у Президента стояли все начальники РОВД, Тайд снял с себя вину простым объяснением: "В случившемся виноваты мои участковые и уголовный розыск. Преступно недоглядели. Первые за своей территорией, вторые за общей городской обстановкой".
   Тем временем, пока мы собираем за столом чужие грехи, становится известно одно обстоятельство. Оказывается всё это время, в этом же дворе в сауне, буквально, у нас за спиной, парились в пьяном угаре два недобитых алкоголика из контры - Вовочка и Удав. Последний раз их видели в живых до обеда, когда, взяв за горло бутылки, оба заходили в открытую дверь. С тех пор, как в пропасть сорвались. Никто ничего не слышал про их судьбу.
   Кто-то из пьяного нашего собрания, всерьез беспокоясь, предлагает проверить обоих на наличие жизни.
   - Да, - говорю я, - надо проверить. Только я не пойду.
   - Я здесь посижу... - подхватывает другой.
   - Да, хоть от водки сгорели... - соглашается третий.
   Дураков, связываться с пьяным Вовочкой, не сыскать. Из всей толпы лишь двое пошлепали к сауне. Один, то и дело, прислушиваясь, долбит в дверь сапогами, второй, кусая травинку, осторожно стоит в стороне. За дверью - кладбищенская тишина. Мы бросили водку и, сидя пока за столом, с невнятной тревогой ждем чего-нибудь нехорошего. Наконец, вышибленная ударом изнутри, нараспашку отворяется дверь. На пороге, шатаясь на ногах, стоят в одних трусах, - пальцы на автоматных курках, - оба героя. Они спали на лавках весь день и, как все предвидели, приняв подмогу за вражеский штурм, собравшись дорого продать свою жизнь.
   Как спьяну никого не убили - почти чудеса.
   Обоих вежливо выводят из сауны, и под ручки ведут до общаги. Чеченка, заведующая кафе, выставляет к оплате счет - четыре с половиной тысячи, на что Удав с Вовочкой выспались на банных полках.
   - Автоматы забрали? - не без оснований интересуется друг именинника Шепот.
   - Оставили для нового телеведущего в вашем "Самсунге", - поминает Павлин недавнюю историю застреленного Вовочкой футбольного диктора.
   ...Десять дней сидения на избирательном участке, в глухом углу Грозного, десять дней со всеми и только с собой. Один на один, в невыносимом обществе с тем человеком, который живет лишь ради войны. Эти дни разворошили мне сердце. Я впервые начал думать и понимать. Всё время до этого я был занят войной, а вот она остановила свой бег. Всего лишь на какой-то десяток дней... Пустых, наполненных отчаянием дней, когда, казалось, не хотело садиться солнце. Но, если бы ко мне приходили лишь дни, на смену которым не прибывали ночи!.. Ночи, которые снам оглашали протест.
   Все эти дни, я искал дорогу из этого проклятого города. Потому что понял, что должен сойти с кольцевой, по которой, ничего не меняя, проносятся друг за другом года. Должен остановить чертову карусель мертвецов. Я прокатал на ней прошлое, потерял настоящее, и могу прогулять будущее. Я - больной человек, уже собрался остаться здесь на второй и на третий год, собрался подписать новый контракт и доказал себе эту необходимость. Доказал себе, что нужно просто чуть-чуть подождать, и после Чечни начнется новая, другая война, экзотический новый поход. Горе должно продолжаться. Вот смысл моего будущего - вечная непрекращающаяся война. Это так ярко, это настоящее дело мужчин! Это легенда - такая жизнь. Потому что нет могилы почетней, чем солдатский окоп. Умирают все, но живет не каждый. А я знаю, что не прозябаю, а живу свою жизнь. И хорошо живу даже сейчас.
   Но вот там, в заброшенных Богом Алдах, в маленькой школьной библиотеке, всё вдруг поломалось, как старая башня. Посыпались наземь трухой мои нетленные аксиомы. Я вдруг разобрался, что впереди идущие годы нужны мне совсем не для будущей жизни, а только для смерти. Я вел счет этим годам не, сколько в них будет войны, а сколько в них будет меня. И чем меньше станет последнего, тем легче их будет дожить. Где-то уже совсем рядом был финал жизни, и всё кончалось тем, чем я рассчитал - земляным дном солдатского окопа... Но ЭТО так просто произошло. Я помню, сидел за столом, читал какую-то книжку, закрыл ее, положил рядом и понял, что умер. Сидел, сложив на коленях руки, смотрел перед собой, осознавая, что меня больше нет. Что-то произошло, и отдельно от меня катился этот мир, а я, оставшись на остановке, устало смотрел, как уходит от меня по орбите голубая планета Земля. И не костлявая задержала меня. Я понял, что загнал себя в такую мертвую пустоту, что даже всё лечащий доктор Смерть не в силах наладить лекарство.
   Жизнь исчерпала свои кредиты, и дотла догорела судьба.
   Всё то, что я строил в себе эти годы, чему посвятил свою жизнь, что намечал сделать на будущее, что было таким несокрушимым только вчера, сегодня лежало в пыли. А вместо всего была пустота. Как будто куда-то сбежала душа. Война вычерпала меня без остатка, оставив одну оболочку, которой и требовалось, что заполнять место в строю. И я не ожидал, что так рано закончится жизнь.
   Но для всего, для всего есть продолжение. Даже там, где кончается жизнь. Существует что-то определенное свыше, оставленное человеку в последний резерв. Заложенное природой для потерявших свой путь.
   Я понял в той школе даже не истину, а только необходимость: мне надо ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ. Вернуться домой, завести там семью, которая и будет всем смыслом жизни.
   Домой! Навсегда!
   Домой - из этой пустоты, в которую провалился весь мир. Домой - в то место, где больше не будет войны.
   Домой - в еще более страшную пустоту, где я разучился жить.
   ...Так горько отплывать от земли, заранее зная, что плывешь в пустоту. Один, не в лодке, не на корабле, а лишь на плоту, где брошены весла, где нужен лишь шест, оттолкнуться от берега. Плот в море, без паруса, с одним пассажиром на связанных бревнах... И почему-то не хочется больше штормов. А только плыть по чистому морю, отдавшись волнам. Уймите ярость, звезды! Перед вами лишь смертный.
   Всё кончилось. Природа победила во мне человека...
   Первое дело нового президента - зачитывают перед строем прямо с бумаги:
   - Запретить ношение сотрудниками милиции масок... даже в служебных целях... при обнаружении в масках будет применяться огонь на поражение...
   - У-у-у-у... Не с того начал, - катится из рядов единодушный вой.
   Приказ никто не принимает всерьез. Что там приказ? Сам президент Алханов - и то несерьезно. Мы-то знаем, как его выбрали. В толпе нормальная здоровая реакция на болезнь:
   - А, если у нас карнавал?
   - И так служить некому, последних еще перебьют...
   А еще сегодня кончилось лето. Лето светлого южного солнца, лето душных коротких ночей...
   В череде кровавых последних дней, прогнав редкую свою спутницу - тишину, ожил, зашевелился громадной глыбой черный город, что снова влюбился в ночь. Снова, запировав на своих костях, пошел он вразнос, позвав на пирушку блудливую девку-ночь. Снова повадилась ходить в Грозный эта воровка человеческих жизней... Преобразился, помолодел в дамском обществе город. Закипела, забушевала притихшая, было, жизнь. Открылись одновременно во многих местах двери рая, и распахнулись ворота в ад. Ночь собирала желающих отправиться в путешествие, задешево продавая билеты за кровоточащим краем зари. Встав на порогах открытых домов, выбиваясь из сил, зазывали на праздник гостей, швейцары и контролеры ночи - черные призраки смерти, ведущие нас на перекресток миров. И горе тому, кто зазевался, замешкался, ослышался, лишний раз слюбопытствовал, поддавшись на пение. Многим хватило и шага - одних утащили ангелы, других слопали черти прямо на пороге перекрестка миров... Да, кто пожалеет бедняг? Так редки стали с годами праздники в городе, что, просто беда, как равнодушны к цене.
   И вот Грозный, быть может, в последний раз, вновь превратился в развешенный огнями и грохотом взрывов аттракцион. До утра болтаются в небе разноцветные гирлянды светил. Безмолвно летят, падают на руины, дымя, как гигантские огарки ракеты. Вконец захватила караулы бессонница и, не одолеть одной улицы, не напоровшись на горловой окрик постов. Ночью на площадях лязг железных траков брони - ломая в крошку асфальт, вьют "пятаки" мастера танцевального жанра - виртуозные армейские лихачи. Огромные и уродливые, в паре и в одиночку, пляшут среди развалин железные однорукие инвалиды - надсадно ревущие БМП... По небу брызгами искр трассера. То - местная нищета, кому нечем похвастаться в драке. По-иному расходуют капитал богачи и крезы войны: не замолкают в ночи ПКТ и КПВТ, хлопают подствольные гранатометы и, - совсем ошалев от свободы, - снаряд за снарядом, на четыре стороны света, посылает свои подарки неспящая артиллерия Ханкалы.
   Вчера в Дагестане: солдат-пограничник застрелил троих сослуживцев, скрылся в горах.
   Вчера в Аргуне: в РОВД поминальный вечер пятнадцати сотрудниках аргунской милиции, погибших в последние дни.
   Сегодня в Москве: террористами взорваны две легковые машины, погибло восемь человек, много раненых.
   Вечер в Грозном: из города прилетают в отдел две гранаты с подствольника. Они взрываются на КПП, когда отлучился по нужде часовой.
  
  
   1 сентября 2004 года. Среда.
   День Знаний 1-го сентября. Налаживается помалу жизнь и, будто в России, разъезжаемся мы с развода по торжественным школьным линейкам.
   Когда-то Хрон купил здесь убитую жизнью "копейку", пробился с нею пол лета, поскольку ездила та через раз и больше караулила задний двор, и под занавес своей службы - а барахольщик Хрон был знаменитый, добра накопил, что не сожжешь в двух кострах, - возымел думку ехать домой на моторе, отсюда и до Кузбасса; что для "копейки" - верная смерть. Потом кто-то вложил ум в его голову и от идеи Хрон отказался, вещи пришлось распродать, что-то оставить, а машинешку за смешную цену - тыщу рублей, оторвал Дядя Петя - контрабас дознаватель, появившийся здесь где-то в начале августа. И я как-то в шутку назвал его приобретение "БМП - Бэушная машина Петра".
   Хрон с Зайцем - верные товарищи по гулянкам, укатили вчера под вечер, переслужив две недели, задержавшись на выборах. Заяц уезжал прямо, как с настоящей войны, раненый, на костылях, с загипсованной до колена ногой. Где-то сломал во время дежурства на избирательном пункте. Спрашивал у него обстоятельства, да так и не выяснил: Заяц начал с нуднейшей истории этой ноги, чуть ли не с детства. Я отмахнулся и отошел. Хрон на вопрос о ноге лишь позлорадствовал: "Мозгов нету!" Но больше самого Зайца за ногу расстроился гаишник Чудовище, который перед уездом обоих специально наведывался в отдел: вспомнить заячью службу, и всыпать за нее "наградных". Видал я его после, как он встретился с Зайцем:
   - Ну, посчитал ребра, как собирался?
   - Пожалел мерзавца! - с отвращением сплюнул гаишник.
   И вот, на гробике на колесах - "БМП" Дяди Пети, он, я да Сквозняк, катимся на 30-й участок по доставшемуся наряду. Вот она - 53-я средняя школа города Грозного. Попробуй, найди отличие у 52-х других... Пересчитай все пробоины и, даже разувшись, у тебя не останется пальцев. Попробуй пройти по коридорам, не захлебнувшись в ветрах.
   Мы никогда не видели в Грозном столько детей, больше сотни в одном дворе. Такого потопа пышных белых бантов и строгих маленьких галстуков. Все в школьной советской форме, радостные и шумные, какими умеют быть только дети. И тем больнее смотреть на их вытянутое неправильное каре, поставленное вдоль закопченных, с пустыми оконными рамами, стен ...Дети, рожденные в страхе, и наследовавшие этот не уходящий страх за свою маленькую, только что начавшуюся жизнь. Кто помнит из них прошлые годы мира? Никто. Уже самые старшие забыли само это слово. Забыли и просто привыкли начинать школьный год в этом дворе, где однажды, несколько лет назад, встала на паузу, пришедшая откуда-то далеко из детства война.
   Прошла торжественная линейка, и по высокому парадному крыльцу, ведомые своими учителями, поднимаются дети. Поднимаются в классы, где давно не было света и зимнего отопления.
   Нам рукой подать до парада, и мы, не вмешиваясь, будто здесь никого, так и простаиваем весь праздник у школьных ворот. Мимо, со двора и на двор, бегают дети. Останавливается один, остальные, глядя под ноги, странно лишь ускоряются, как равняются с нами. Этого расслабило любопытство. Темноглазый худой первоклассник, он осторожно показывает пальцем на мой, самый первый к нему, автомат:
   - А, вы, не будете стрелять?
   - Нет, - заворачиваю я оружие в сторону. - Не буду, - добавляю я, натягивая на спокойном лице самую отзывчивую улыбку.
   Мальчишка всё также смотрит на автомат, и только после ответа заглядывает в мои глаза. Ничего такого в этом взгляде, кроме детского торжества. А вот он бросился догонять остальных, и помутилось в душе от вопроса.
   Я поворачиваюсь к Сквозняку с Дядей Петей; только что говорили, и вот отрешенно молчат. Молчат и потупили лица, на которых, как огоньки, просвечивает досада с какой-то стыдливой злостью за то, что случилось.
   Мы поняли только сейчас. Мы только сейчас разгадали, чего они с такой поспешностью бегут мимо нас...
   Наверное, чтобы понять, что сделали взрослые, нужна не Минутка, не Белый дворец Дудаева. Надо прийти сюда, во двор этой школы, во двор 29-й, в другие такие дворы. Посидеть на низких маленьких лавочках у изрешеченных пулеметами заборов, через которые навылет простреливает солнце, через которые насквозь сочится луна. Надо расчистить от кирпича и от шифера место для школьной линейки, и вернуть всех детей, что прошли эту школу. Вернуть, построить в каре, а потом сильнее протереть руками глаза, чтобы вышли из строя павшие, оставив живых. Вот теперь пусть идут взрослые сюда говорить... Но, даже заставив детей безмолвствовать, у кого хватит сил, встать перед строем что-то сказать? Это ведь дети, их не обманешь неправдой.
   А может, принять вину на себя, от всей души извиниться за то, что мы испортили, искалечили, отняли у них самое дорогое - Детство. Да, только поганка - душа, что смеет такое сказать. Детства не извинить.
   Что остается? Держать ответ перед Судом Истории?.. Да, не будет никакого суда. И дети, кто останется жив, когда-нибудь вырастут, и сами забудут и, может, не станут искать виноватых. Только всё это будет потом. Через пять, через десять, пятнадцать лет...
   Всё это случится. Не о чем нынче переживать. Всё пройдет в будущем.
   Но, как смотреть на это сейчас?!.
   После школы я закрываюсь в кубрике, не вылезая оттуда весь день. Всё, что мне нужно - умещается здесь, сам я тоже здесь, а работа - не конь, небось, не ускачет.
   Вечером в общежитии, - только что из гостей от армейцев, - торгует боеприпасом контрабас Чудовище. Ему заказали два "цинка" и он за раз провернул операцию. Купил или сменял - никто и не спрашивал. Здесь же один патрон равен булки хлеба на рынке - семи рублям денег. Мы берем по несколько магазинов, не надеясь на службу вооружения. Здесь каждый получил по приезду четыре рожка и каждый по уезду их должен вернуть. Мало кого волнует, как их сбережешь. "Даже, если кого-то убьют, после него должно остаться сто двадцать патронов", - пошутил однажды по теме начальник.
   Перед отбоем в кубрике трется Антилопа - чернильная пиявка уголовного розыска. У меня парикмахерская электромашинка, и часто кто-нибудь просит подстричь. Этот тоже решил подровнять свои лохмы; торчат, как панама.
   - А я слышал, что ты 21-го августа с участка сбежал... - без особого желания достаю я машинку.
   - Ни откуда я не сбегал, - неожиданно прячет глаза Антилопа. - Это дураки наши наговорили... - начинает он часто моргать.
   - Ты, вроде, за главного был, кто струсил... - проверяю я до конца малоизвестную мне историю.
   - Там вообще было всё по-другому... - уже жалеет он, что пришел.
   Он стоит посреди комнаты, в расстёгнутой настежь рубахе, и водит по сторонам наклоненной головой - совсем защипала правда глаза. И, вроде, немного той правды, а все вороны в городе знают. И вот он большой, вислоплечий и вислопузый, и вроде, какой-никакой, а начальник в угрозыске, командует операми, и стар уже, живет пятый десяток, а тут один лейтенант - ровесник его сыновьям, считай, что плюет раз за разом в лицо. Другой бы давно ушел, или же плюнул в ответ. А этот всё также не двигает с места, и смотрит взглядом бездомного пса.
   - Тут только край волоса обровнять, - резиново улыбается он
   - Не стану я подстригать, - всё выяснив, бросаю я машинку на стул.
   Он так и уходит, несолоно похлебав. Мало того, что бежал, так хоть бы потом сознался, сидел и помалкивал, а тут на первом заседании службы огласили запрос МВД Республики на награды героям за то самое 21-е августа: написать представления всем отличившимся. Антилопа утверждал списки, и не забыл себя подать на орден. На следующий день в новое заседание службы кто-то из вышестоящего начальства, прочитав списки, вслух, не называя фамилии, при всех попрекнул мерзавца:
   - А тех, кто струсил, еще и на орден подали!
   Антилопа сидел дальше всех, всё расслышал, и с места добавочно возмутился:
   - Да, да! Я сам видел, как подавали.
   Сегодня в осетинском Беслане в момент парадной линейки террористы захватили школу. Двадцать пять - тридцать боевиков взяли в заложники около четырехсот человек присутствующих, в основном детей, некоторых убив сразу при нападении.
   Боевики приехали в школу на грузовике ГАЗ-66, в полной боевой экипировки, в масках, с оружием, взрывчаткой, гранатометами. При захвате школы один из бандитов был убит местным милиционером. Остальные, закрывшись детьми, сидят сейчас в школе играют в политику: требуют выпустить из тюрем товарищей по июньскому ингушскому рейду, и полного вывода войск из Чечни.
   В Беслане весь день выгружается спецназ Армии, МВД, ФСБ. На ноги поставлена вся республика.
   Хотя уже ночь занавесила окна... Да, кто сейчас там может уснуть? У кого хватит для этого сил?
  
   2 сентября 2004 года. Четверг -
   3 сентября 2004 года. Пятница.
   Поздний вчерашний вечер. За Минуткой держится на одном Рафинаде 26-й блокпост. Его, как всегда, забыли сменить. По личной просьбе Вождя я и Сквозняк собираемся на усиление в ночной наряд. Недолгие сборы, выход за КПП, голосование на дороге и вот из чьей-то "Волги" мы выгружаемся на Минутке, а дальше пешком.
   Никого нет у нашего блокпоста, Рафинад сбежал, как все до него. Подумав над обстоятельствами, я подвожу прочный фундамент под саботаж:
   - Ехали выручать товарища - товарища нет. Выручать, стало быть, некого. А по всему и нечего здесь торчать!
   С легким сердцем мы идем ночевать в ОМОН. Сквозняка, шибко смахивающего на пожилого чеченца, останавливает у меня за спиной ретивый боец КПП:
   - Командир запретил посторонних пускать!
   Мы продолжаем стоять у ворот, когда из темноты выходит Вадим - командир красноярской заставы. С сумерками в глазах, хмурый и строгий, он ведет меня в сторону:
   - Ты, кого к нам привел?
   - Участковый наш. Не чеченец. Русский... - зная, что он татарин, смущаюсь я, впервые нарвавшись на подозрение.
   - Ты, смотри тут. Не у тещи в гостях... - напоминает он адрес.
   Сквозняк, надутый, как колобок, стоит под фонарем КПП, что-то бурча под нос. Я машу рукой:
   - Пойдем!
   Командир протягивает участковому руку.
   - Там ужин на кухне остался. Сходите, если не ели, - оставляя нас, показывает он в глубину двора.
   Мы вдвоем на плацу. Сквозняк никуда не хочет идти, переминается на ногах и смотрит в сторону выхода.
   - Лучше уж на дороге в блокпосту ночевать, чем оставаться с таким приёмом... - еще не понял он, что случилось.
   - Да, с чеченцем опять тебя перепутали! - открываю я правду.
   Оставив товарища в зальной комнате смотреть телевизор, я был занят делами и на ужин пришел через час. Сквозняк встретил меня в столовой, куда его - для гостей душа без костей - уволокли трое омоновцев. Все четверо сидят за деревянным из досок столом, с водкой в алюминиевых кружках. Лениво течет обстоятельный разговор. Тускло светит желтая лампа, бросая желтые тени на вырезанные, неподвижные лица. На голом, вытертом насухо столе, светится желтая шайба консервы, лежит ломоть хлеба, с покрошенной кусками тушенкой... Что-то старинное русское, мужичье и невозмутимое есть в этом собранье. Встретились старые воины, степенно вложив в ножны мечи, устало сложив на лавках кольчуги. "Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они..." Все к сорока годам мужики. Давно взрослые, мудрые и спокойные. Катится под гору жизнь и есть время лениво поговорить...
   Ночью льет дождь. Отбуянило пьяное лето, и уже по-другому, сиротно и тоскливо, падает с черного неба мраморная вода. Остывает, застывает каменный город, в котором так много холодной тьмы и так мало теплого света. Осень... Дурманная желтая осень, где под унылые марши дождя падает на не чищенные тропинки убитый кленовый лист... Но как ясно в сердце от этих потерь! Потому что за этой черной водой, однажды прибудет зима. Теплая, хворая от простуд и слякотных снегопадов. Зима, что соберет нас домой.
   Сквозняк долго рассиживал с водкой, и только в середине ночи упал на диване в прихожей. Утром, хворающий после этого перебора, он первый выступает за сдачу без боя поста. И, не дожидаясь смены, мы на попутках улетаем в отдел. Смены либо вообще не будет, либо появится только к обеду. У нас долгий завтрак в кафе и лишь после этого ход в РОВД.
   Распахнутые настежь ворота отдела. Вылезло солнце, и лужи блестят на плацу, как полированное стекло. По ним, напрямик от крыльца, плывет к нам с волнами Рамзес Безобразный. Он прёт по воде в забрызганных мокрых штанах, до брюха в слюне, с хвостом семечковой шелухи за спиной.
   - Где смена? Мы всё утро на блокпосту! - не поздоровавшись, я пытаюсь взять наглостью.
   Расчет точен. Смена не готова даже сейчас. Про Рафинада вчера вспомнил Вождь, про нас никто и не поминал. Но Безобразного наглостью не возьмешь. Смену, конечно, он не искал, да и вообще не знал, где мы есть - не барская это забота. Здесь проще соврать.
   - Вы ничего не знаете, что здесь происходит, - открывает он узкий, забитый гнилыми зубами рот. - Я сам уже хотел пойти вас менять, все остальные не могут. Мы всем отделом до утра на постах простояли, я еще не ложился... Это козлы вонючие с МВД приказали стоять! Дали приказ: всему РОВД пять суток стоять в патрулях, всеми ночами до пяти утра. Они там сидят, животы отъели, а мы за них тут стоим... И вы стоите на блокпосту. Это они должны за вас там стоять! И вы из-за них остались без смены... Я-то вас понимаю, ребята, что вы не при чем, но сменить вас некому... Это всё наверху... прикрываются нашими спинами... - приобщает к слову "нашими" и свою спину Рамзес. И от этого напрашивается вопрос: "Живет ли на свете такая мразь, что сможет прикрыться тобой?"
   - Какие еще патрули до пяти утра? Что тут за бред?.. - пытаюсь я сбить с вранья. Мне-то известны эти последние "патрули до рассвета" нашего РОВД, где через час или два по выходу из ворот все разбегаются по домам.
   Хорошо, для Рамзеса стыд не дым, глаз не ест.
   - Никого нет! Все уезжают сейчас на зачистку! - в наглую идет он в атаку.
   А Безобразный уже и не врет, что никого нет. Все же "до пяти" ходили в патруль, они, ни один, и не встали с утра, устроив себе выходной. А чуть начали поднимать, в голос: "Да, мы не спали всю ночь!" Ну, а зачистка... Нет её, придумал её Рамзес. Для веса словам.
   Безобразный долго стоит матерится, пока, наконец, не решает проблему с новой сменой 26-го поста. Эта смена - мы сами. Побыли в отделе, и хватит, пора за работу. Через полчаса я, Сквозняк и два пэпса уже на знакомой дороге.
   После обеда, когда мы спим в блокпосту, приезжает проверка: два офицера, майор с подполковником. Хотели застать нас врасплох, да я с утра завалил - не пройдешь - хламом двери. Взяв палки, офицера ходят вокруг блокпоста и, дубася по стенам, выкуривают наряд. До этого они давали с дороги автомобильный сигнал, пока не устали. Мы, сняв без суеты баррикаду, жмуря от света глаза, по одному выходим наружу. У подполковника трясутся губы:
   - Это так вы встречаете проверку Республиканского МВД?!. Я не вижу пропускного режима! Вы, вообще понимаете, что вы делаете?! - начинается обычная в таких случаях истерия. - Вы, случаем, не в пособники записались врагу?.. Вы же преступление совершаете, что здесь спите! Вы откуда, ребята?!. Да, может быть, Город на краю гибели из-за вас!
   - Вон он, Город-то... здесь... - простодушно мотает головою Сквозняк.
   - Майор! - ревет на него подполковник. - Тебя бы в другое время под трибунал! Вы!.. - водит он пальцем на уровне наших животов, - С вас бы шкуру спустить! Вы не туда пришли работать! Привыкли, что всё сходит с рук! На этот раз не сойдет! Вас всех уволят! Всё! Конец вашей службе в милиции! Можете завтра же собирать вещи, идти по домам!.. Спать на службе Отечеству - это позор! - давит он, по его мнению, на "святое".
   "Только так и умеем служить", - думает каждый, не переживая за шум.
   Водя глазами за пальцем "подпола", мы лишь равнодушно молчим, пожимая плечами, зевая и подтягивая в присутствии больших звезд, падающие вниз, с расслабленными ремнями штаны. Орет один подполковник, майор, как воды в рот набрал, и лишь полыхают в глазах адовы огоньки.
   - Больше не будем, - единственное, что после взбучки добились от нас.
   Кончился разговор, эти - в машину, мы - по кроватям. Можно еще подремать; двери - враг не возьмет - снова завалены хламом.
   Но подполковник оказался парнем самовлюбленным, с большим запасом энергии и дикой страстью все контролировать лично.
   - Говорил, что вернутся. Я своих знаю, - поднимается с кровати чеченец, когда у поста раздается сигнал.
   Та же картина, что час назад: мы снимаем баррикаду с дверей, по одному выбираясь на свет к двум офицерам. Медленно и лениво. Зря шумел подполковник, мы всё пропустили мимо ушей. Он опять стоит перед нами, багровый от еще большей ярости, что привозил прошлый раз. Набирает в грудь воздуха заорать и... Резко повернувшись, уходит к машине уже всё понявший майор. Подполковник остается один. И передумывает орать.
   А люди попались не те.
   - Не надо бросать дорогу, забывать про пропускной режим, - медленно спускается к шее краска с лица подполковника. - Город и на вас тоже держится. Начинайте работать. Это вам моё пожелание, - разворачивается он на каблуках и уже, не оборачиваясь, садится в машину.
   - Никакой он не проверяющий. Поорать приезжал, - бросает второй чеченец им вслед.
   Мы перекочевываем на скамейку у входа в блокпост, но так и не встаем на дорогу. Вскоре уезжает один пэпс.
   - Тесно у вас, - шутит он на прощанье.
   - На кровати спокойней, - уходит внутрь Сквозняк.
   Опять 26-й блокпост... Опять нет конца этой каторге на которой проходит жизнь...
  
   ...Вновь долгий день с палящим зноем
   И черной ночи духота.
   "Зеленка" слева, справа город,
   Дорога нитью от моста.
  
   Как часть души передаю я второму чеченцу свои стихи.
   - Это ведь не мост, это просто холм, на который восходит дорога, - поправляет пэпээсник строку. - Она продолжается с той стороны. Здесь каких-то полсотни метров, чтобы увидеть, - зачем-то добавляет он.
   - Я никогда не был за этой чертой, - гляжу я на оканчивающуюся небом дорогу. - Это, как край земли, - 26-й блокпост. Дальше ничего нет.
   - ...Или, как край судьбы, - мудро завершает чеченец.
   Оставшись вдвоем, мы долго сидим у дороги, занятые чем-то более важным, чем служба - разговором о собственных судьбах. Ты здесь бесконечно отбываешь свой срок и, вроде свыкся, что так будет всегда, а всё еще ищешь причину всему...
   Чеченец оставил мне историю своего военного детства. Такую, какую не всякому расскажешь и под вином. Поведал без некоторых подробностей, которые, осторожно задав вопросы, я услышал уже после рассказа, а что-то из недосказанного разгадал сам. И здесь приводится вся картина:
   - ...Она ведь не сразу приходит, ненависть. Из мелочей, из слов, из дел, из сделанного кем-нибудь зла, - оказывается философом, а может, просто устал от жизни, чуть младше меня, пэпээсник. - Она должна копиться, чтоб довести до крови... В первую войну мне было двенадцать лет. Мы жили в своем селе, хозяйство свое держали, овец, коров, даже коней. Семья большая была и дом хороший. Мать, отец, три брата старше меня, вместе все жили, да еще двое сестер. Война уже шла, где-то воевал Грозный, но это было там, далеко, хоть и много беженцев приходило оттуда. И наши родственники приезжали однажды, женщины плакали, мужчины, те злые были, говорили, что, мол, надо идти в ополчение, воевать. Страшные вещи рассказывали. Тогда нам еще интересно было, когда только всё начиналось. Посмотреть хотелось, поучаствовать в этом. Мы не на кого злые не были, нам русские не сделали зла. Отец так и говорил: "Это - ссора, пройдет". Братья мои наслушались, что все вокруг говорили, и тоже собрались воевать. Отец и тот не смог удержать, они еще к сельским старикам сходили, чтоб он уступил. Как однажды ушли рано утром, так больше и не возвращались. Улыбались еще, много шутили, когда уходили. Потом кто-то из села передал, что убили их в Грозном, а через два дня ночью привезли мертвых. Я, когда их увидел, не плакал, и когда хоронили, не плакал. У нас, даже, если сильно больно, мужчине нельзя это показывать.
   Это первый раз нас коснулась война. Я тоже собрался идти воевать, нашел ребят в селе, пообещали продать оружие. Отец узнал, сказал что убьет. Я никогда его не видел таким - чернее черни, кричал на меня, долго его трясло, а потом за сердце схватился. Остался я дома. А вот брат не пошел. Оружие покупать не захотел и даже меня за это отцу выдал. Это я после узнал. Он, как братья погибли, какой-то, будто не наш, стал. Вечно в хозяйстве, не видно его, а придет, в разговорах мало участвует, сядет себе и сидит у печи, молчит или щепку строгает. На меня так вообще за это оружие разозлился, станешь с ним говорить, только цыкнет или щелчка даст.
   Потом и к нам война пришла. Какой-то батальон зашел в село. У нас на огороде танк ночевать останавливался. Ездил, всё испоганил, забор поломал. Солдаты были веселые, много смеялись и матерились, брали воду у нас из колодца, а потом сказали, чтобы ночью из дома никто не выходил, а то по ошибке застрелят. Утром, когда уехали, у нас лопаты из сарая пропали и пара овец. С овцами так вообще беда - пощипали их в ту войну... У нас от отары ничего не осталась. Не то, чтобы всё своровали, а скоро некому стало стеречь.
   Побомбили наш дом. Не самолетами, били из артиллерии по селу, три дома с нашим разрушили. У нас ни в кого не попало, но отец сказал, что нужно пока уезжать, сейчас рано дом ремонтировать, всё равно еще кто-нибудь попадет. Он не за дом, он за нас переживал. Хозяйство своё родственникам из села оставили, а сами поехали к другим родственникам под Грозный. Отец вообще собирался из Чечни уехать, у него родной брат в Казани, звал всю семью пожить, пока война не пройдет. Сестер отец сразу к нему отправил. Как в сторону Грозного ехали, на дороге везде проверяли, кто едет на блокпостах. И даже без блокпостов проверяли. Вот на одном таком посту начали стрелять, не по нам стреляли, скорее всего, в воздух, там много машин было. А водитель сневрничал, и по газам мимо поста поехал. Вслед начали стрелять, отца ранили. Он эту рану так и не пережил, умер через полмесяца, а мы в Казань не поехали. Мать сказала, незачем там хлеб чужой есть.
   Жили у родственников. Люди такие они... тяжелые. Я тогда не понимал, сейчас разобрался. Были мы им, вроде обузой. Корми, пои нас, место давай. Я не знаю, но брат, который остался, наверно поэтому работать пошел в милицию. В эту милицию, завгаевскую, с вашими вместе. Вот когда я брата возненавидел. На тех людей, кто убил отца, старших братьев, я не имел столько ненависти, как на него. Получалось, он предал нас. Свой народ и семью. Пошел к вашим, которые и погубили ее... Однажды так сказал матери про него, как закричала на меня, руками замахала: "Молчи! Молчи!.. Ты, что говоришь?!" Больше я не разговаривал с ней. А сам видел, что ей тоже от этого не хорошо.
   А с братом мы один раз только и разговаривали после того. Я тоже ругать его начал, хотя и нельзя так на старшего, думал, побьет. А он отмолчался тогда. Стоял и молчал, и на меня смотрел пусто так. "Поймешь", - говорит мне. И ушел после. Долго его не было, думали, что худое, да нет, вернулся дня через три. Еще молчаливей, чем раньше. Мать сильно за него переживала.
   Струсил он тогда, вот и отмолчался. Я так и понял. Потому что правду я говорил.
   Потом война кончилась. Уже сестры написали, что хотят возвращаться. Но всё равно не успели. Только всё тихо стало, за братом пришли. Какие-то люди увели его вечером со двора, он даже не защищался, хотя с оружием был. Это соседи сказали про него и милицию. Они всегда зверьми на нас глядели. Брата убили в лесу за городом. Там и нашли, пытали его, видно было по телу. А нам сказал один человек, к матери подошел, чтобы не хоронили, мол, плохо будет. Родственники тоже сильно испугались наши, хоть и не отговаривали, а хоронить не помогали. Мы с матерью его ночью похоронили. Утром уже все знали про похороны. Снова пришли эти люди, что брата убили. Правда уже трое, не пятеро, как в первый раз. Били они нас с матерью прямо дома при родственниках. Те тихо сидели, тоже боялись. Били. Больно били. Я до сих пор помню ту боль. От обиды помню, не от страданий. И слова помню, какие они говорили про нас: "Предатели!" Из-за брата так говорили.
   Всё плохо случилось у нас, и могло еще хуже быть. Пришлось бежать в Ингушетию. В Казань мы так и не поехали. И сестры там остались. Мать не хотела ни туда ехать, ни здесь оставаться. И я с ней остаться решил. Три года в лагерях беженцев, в палаточных городках... Вот где у меня выросла ненависть. Ко всей России. Ко всем русским, кто приходил и не приходил в Чечню... И к тем, кто тогда убил брата. Все вы были виноваты в этой беде. Я знал, что отомщу. Всем вам. Я уже повзрослел. Еще немного, и пришло бы мое время.
   А началась вторая война. Снова беженцы. Они-то и рассказали нам, что все три года происходило в Чечне. Мы и раньше что-нибудь слышали, да как-то не считали слишком серьезным. А здесь все отвечали за каждое слово. Оказалось, что все три года чеченцы убивали чеченцев. Чеченцев убивали арабы и негры, пришедшие на нашу землю... Я понял, бывает горе повыше моего. И понял другое, что не за хлебом пошел в милицию брат. Прокормились бы без нее... Хотел он мне тогда что-то сказать, кроме "Поймешь", да как мне такому можно было сказать... Двух братьев убили русские за Дудаева. Отца тоже убили русские. Просто так. Третьего брата убили чеченцы. Кого теперь ненавидеть? И кому идти мстить? Всем миру?..
   Слушай, русский, а ты к кому бы пошел? - сидит он с опущенными плечами, придавленный собственной повестью. - У вас ведь тоже была Гражданская.
   Я весь в сомнениях от этого давнего, еще со школы, вопроса:
   - Была Гражданская... Я бы участвовал обязательно. А те годы подсказали бы, в чей лагерь пойти, в красный иль в белый. Сейчас трудно определить.
   - А сегодня, как думаешь, к кому бы пошел?
   - Думаю, к белым.
   - Но ведь они проиграли.
   - Но это не важно, - пытаюсь я, да не могу объяснить. - Дело и не в победе, а в их идее. Белая идея, она была чище красной... Там было две России: новая красная и старая белая...
   Чеченец качает головой и возвращается к своему:
   - А я слышал, что не было у белых идей. Ты что-то напутал... Я тоже запутался тогда. Сбился с пути. Братья постарше и те разминулись. Знаешь, первая война была труднее по духу. По вере, по этим идеям. Мы знали, что защищаем себя, свою землю, дома от вашей угрозы. Для одних это было так ясно, а другие, наоборот, смотрели в вашу сторону. Кто-то не захотел Дудаева, кому-то он насолил - пошли с вами против него. Кто поверил, что он обещал - пошли с ним. Трудно было разобраться. Везде правда и везде неправда ...А у вас ведь тоже были и беженцы, и целые русские семьи погибли здесь. И было это еще до войны. Кто это видел? Я до своего горя не видел, а после него и тем более. Если бы не моя семья, если бы ничего этого не было, я бы никогда не пришел к вам служить. Получается, что убивали наравне и русские, и чеченцы. И к кому б не примкнул, всегда с одной стороны виноват. А разве дело в национальности, а не в людях? Почему вы, русские, простили многих наших, с кем воевали? Почему не убили их?
   Я несколько лет искал ответ на этот вопрос, и нашел только один:
   - Потому и простили, что русские.
   - А чеченец бы не простил? - он быстро заглядывает в мои глаза.
   "Нет", - верю я в истину, да вот не хочется обрывать разговор.
   - Не знаю, - не опускаю я глаз, чтоб не выдать неправды.
   Но он поверил ответу, и вновь становится прежним: спокойным и утомленным.
   - ...Устал я. - отворачивает он голову. - Не забывается это, и ненависть никуда не ушла, всё топчется где-то рядом. А мстить теперь некому. Как-то не по правде всё получилось... Жизнь идет, а ты не знаешь, зачем живешь. Я не о мести, я вообще обо всем здесь ...Отец ненавидел эту войну. Я понял: семья должна быть выше войны. Будут дети, я их именами отца назову и братьев. Будут! - светлеет его лицо. - Аллах поможет!
   Время обеда и забыто всё, что завещал проверяющий. Чеченец ловит на дороге попутку, мы со Сквозняком шагаем в ОМОН. Там, забравшись на крышу здания, куда раньше лазил в жару загорать, я долго думаю о последнем разговоре на блокпосту.
   Почему и сейчас продолжается эта война? Почему до сих пор не сложили чеченцы оружия?.. На что надеются? Неужели, думают победить?..
   Одни воюют уже по привычке, уже как постоянный состав, которому одна дорога - война. Ничего не умеют другого, не хотят и не знают труда. Кто-то запутался, пошел за другими, попал по случайности, из любопытства или тщеславия сел в эту яму. Широка дорога в леса, да вот попробуй выйти обратно. У некоторых еще не убыл азарт. Другие пошли за деньги - этим проще всего; мало болит душа, у кого она есть. У четвертых своя безысходность. Идейных, фанатиков газавата, почти не осталось. Повыбили, надорвались, устали, остыли горячие головы. Да и догорела идея, взявши чадить. Есть еще кровники, потерявшие семьи. Такие - самые свирепые и безжалостные. Напрасно от них ждать сдачи оружия. Они так и ходят дорогами мести, пока навсегда не споткнуться. Их понять можно.
   Теперь, когда бессмысленность этой борьбы очевидна безумному, увеличился и поток добровольно сдавшихся в плен. Уставшие голодать и скрываться, уставшие бояться и ждать, когда до их горла дотянутся руки, боевики, смирившись с судьбой, кто с тайной корыстью, а кто с чистым сердцем, приходят к нам за прощением. Одни сразу с оружием, целым отрядом, другие в одиночку и просто в лохмотьях. И, как бы до этого ненавидел, тяжело поднять руку на того, кто сам встал на колени. Это не передовая, не бой, где торжествует один закон - убей первым!
   Многие из прощенных перешли на наш берег от сплошного засилья их земли наемниками, в основном арабами, прибывшими заработать на горе двух наций. Прикрываясь знаменем правоверных, грязно, не считаясь с догмой Корана, с денежных подачек Англии и США, ведут эти гости здесь "праведную войну". С какой необузданной злобой их ненавидят чеченцы! Те, что, порвав однажды с Россией, угодили в иноземное рабство. Пошли по шерсть, да возвратились стриженными. Завершилась арабами, африканцами, моджахедами-афганцами, начатая когда-то, как святая, народная война против русских. Оказалось, никакие русские не враги исламу. Наемники держат чеченцев за людей низшей расы, ими командуют, их избивают, заставляют делать самую черную работу, обсчитывают, обманывают, посылают на заведомо провальные задания, плюют им в лицо, унижают, грабят, жестоко наказывают и истребляют их семьи. И приходится целовать врагу руку, когда не можешь ее отрубить. И вот тогда проходит вся ненависть к русским. И бледнеют все страшные клятвы и, наконец, приходит уверенность, что все умершие в дни рабства оказались счастливее доживших до независимости. И теперь не зазорно, и не позорно попросить у русских прощения. Попроситься, встать в их ряды.
   Заносчивые и безжалостные, позвавшие сюда оккупантов, ваххабитов и фундаменталистов, первые вожди чеченской Ичкерии скатились давно в преисподнюю или тайно, бросив свой род под танки, "Грады" и "Ураганы", бежали из стреляющей, затопленной кровью республики в разные страны, где сытые, пригретые лордами и милордами, не перестают выпячивать грудь, как мученики, ведущие битву за независимость проданного ими народа. А здесь не останавливается война. И все не гаснет пламя взаимной вражды. И все тянут за ноги русские и чеченские трупы на множество кладбищ страны.
   Но беда - бедняку. За жадность, за властолюбье великих пришлось сполна расплатиться простым. Расплатиться не длинным рублем или звонкой монетой, время взяло с них кровью. Сначала побаловало невероятностью и легкостью первых побед, а потом провело сквозь огненные стены обоих штурмов, отправило в горы, посадило в землянки, измотало отступленьями и предательством. Много ли осталось в живых тех, кто начал сначала? И много ли верит в победу?..
   Да, кто здесь вообще верит в победу? Такая война, что даже слепым открывает глаза. Лишь только вожди, смотря вдаль, разучились видеть в собственном доме.
   ...Надорвался еще один день. Как в яму, начал сползать во тьму сатанинский город. Качнувшись, пошли тонуть в пропасть мрака безгласные великаны - дома. Стала таять и поползла под ногами дорога... Ночь затянула город в воронку и теперь, куда не иди, - соберешь ли косточки...
   В темноте возвращаются оба чеченца и за ними, чуть припоздав, появляется на блокпосту ночной наряд: Трутень и Рафинад. Все старые знакомые, кого с суточным интервалом сменяем мы на дороге и не сменяемся сами. Коротко совещание, когда никто не хочет служить: по домам! Сперва уезжают пэпсы, после спешат отсюда Трутень и Рафинад. Первый приволок с Кабарды жилой вагончик, через коньяк договорился поставить его в крепости Республиканского МВД, и теперь процветает в нем назло Тайду. А тот, видя каждое утро пустое место в строю, вспоминает вслух это неслыханное нахальство: "Где он опять?!. Какой вагон в МВД?!. Доставить его сюда под конвоем!.. Вагон сжечь!!!"
   Все разбежались, и мы со Сквозняком топаем до ОМОНа.
   У земляков каждый вечер топится баня, и после помывки и ужина у телевизора собирается весь отряд. В ОМОНе забыто про скорый отъезд домой, и только деревенеют лица, когда идёт на экране жуткий кинороман - Беслан. И больше не кажется трагичной вся твоя жестокая жизнь. Потому, что нельзя поверить, что такое мог выдумать человек.
   Ночью гуляет дождь. Пьяный звенящий дождь, падающий косыми волнами на город костей.
   ...Мокрый рассвет сентября. Ни души на дорогах и, в полном молчании - чем даром сидеть, лучше ходить попусту - бредем мы, два участковых, от блокпоста в РОВД. От напасти к ненастью.
   Сгорел на работе сучий кот - Рамзес Безобразный. Оказалось, не просто сидел он в отделе последние дни, не выходя за ворота. Не казенным арестом, а более страшным наградил его за верную службу обозлившийся Тайд. История не такая и давняя, но здесь время бежит быстрее, и о ней почти позабыли. Когда-то Рамзес бежал с Калмыкии в Грозный, у нас в РОВД купил по знакомству место замначальника участковых и, чуток осмотревшись, предложил Тайду хороший контракт: ему дарят место строптивого Тамерлана - начальника участковых, а он за услугу отплачивает вдвойне. Во-первых: наводит порядок в службе, где никто не работает: - "Участковые у меня по небу будут летать!", - хрипел он в приемной. Во-вторых: "наводит порядок" в городе. А две трети выручки от этого "наведения" благородно отдает Тайду. Казалось бы, чего брать с голого мертвеца? И даже Тайд только заулыбался на рамзесье "Выжму, как тряпку!" Но, в общем, предложение Тайду понравилось. Ему хватало и первого: убрать непокорного Тамерлана. Может, действительно что-то изменится в службе. А насчет выручки... Да, много ли выжмет дурак?
   Но даже проницательный Тайд переоценил в одном, и недооценил в другом энергию Безобразного. Всё, что у участковых едва держалось при Тамерлане, при Рамзесе рассыпалось начисто. Это - минус в деле организации службы. Зато его с лихвой превзошел плюс - обещанный грабеж мертвяка. Тупыми своими мозгами Безобразный совершил невозможное: обчищенный до камня город, смог ободрать еще раз. Побираясь сперва жалкой данью с отдельных ларьков и, набрав скоро силу, Рамзес коршуном обрушился на все рынки района. Безусловно, прикрываясь именем Тайда, и не в одно своё рыло. Подручными выступала пехота от участковых и ППС, да два-три мерзавца из местных гаишников. Первые две службы шли за Рамзесом, как за начальником, а вот ГАИ - соучастниками разбоя. Тайду полетели первые взносы. Пока скромные и нестабильные.
   После стремительного и не долгосрочного покорения рынков, Безобразный повернулся на Грозный. Это золото лежало вокруг, насколько хватало глаз. На нем лежал вековой пыльный слой, его хватало с избытком на улицах и в садах. Но нужно было смотреть! Золото блестит и в грязи.
   В Грозном разбирали дома на кирпич. Начали с год назад, но дело двигалось медленно, не организованно, вяло, с опаской и втихаря. И то, чтоб не сразу заметили, ломщики отщипывали от дома кусок, крошили его на кирпич, а сам дом бросали. Вреда было от этих разборов - будто и не было. Разбирали по всему городу, было и в нашем районе. До Безобразного об этом вообще мало кто знал. Кадыровцы, тоже занимавшиеся домами, старались еще не наглеть. Но вот в город впустили Рамзеса. И сразу всё поменялось! Этот, махнув властным перстом, организовал из местной публики - бичей, алкашей, простых работяг, интеллигентов и разных нищих, ударную мобильную банду с техникой и вооружением: краном и самосвалом, киркой и ломиком. И превратил до того хаотичные и безрезультатные набеги в настоящую истребительную войну. Земля вспыхнула под ногами домов!.. Кирпичная, в четыре подъезда, пятиэтажка испарялась в три дня! Цена ей в разобранном виде - не больше миллиона рублей. Две трети в штаны Безобразному, что-то там Тайду, остальное рабочим. Те еще жаловались: "Он нам по 500 рублей отдал за три дня работы, а себе в карман восемьсот тысяч сложил..." Жаловались и дальше ломали на него спину. Сначала-то разбирали пустые, на самом деле разбитые и нежилые. А вот в огонь полетели с людьми. Один подъезд заселен, два других без жильцов - последние летят до фундамента! А что мелочиться, если сходит всё с рук?! Ярлык-то от самого Тайда - барина городского района.
   У Тайда ж совсем улетел рассудок. Пощупав в карманах и, решив, что всё-таки мало, а участковые вконец обнаглели, он подсадил Безобразного в кресло первого заместителя Рэгса, повысив его в третий раз за три месяца. Нам это только прибавило боль в голове. А Безобразного понесло... По городу пошли байки про всемогущего Креза милиции.
   Как-то Павлин, по личной инициативе, собрал на Рамзеса дело в прокуратуру. Протоколы и фото осмотров свежих руин, письменные объяснения от свидетелей и участников вандализма. Принес это начальнику. Тайд повертел в руках, посоветовал, больше не лезть и забрал материал.
   Другие не жаловались? Да, еще как жаловались! Кто и куда только не жаловался - всё, словно в яму. Приезжали с Администрации, упрашивали спасти Грозный. Рамзес сам стоял перед жалобщиками, рвал на себе рубаху: "Поможем!!! Спасем!!!" Нажалобились еще одни. Приглашали Рамсеса в прокуратуру. Ну, и что?.. Да, купил он всех одной взяткой. Что ему эти тыщи рублей? У него в районе тыщи домов... Естественно, что своему благодетелю Тайду с этих пиров летели объедки, Рамзес же гулял на всю ногу, что город трещал по швам.
   Заразен такой беспредел. Вслед за нашим уродом появились в других районах свои безобразные. В некоторых городских углах свалились целые улицы. Русские били Грозный танками и самолетами несколько лет, и то не выдали таких результатов. А нужен был всего лишь ломик с киркой, один кран и один самосвал, да грамотная организация.
   После разных Рамзесов и Лжерамзесов явились кадыровцы. Эти вообще ни на кого не смотрели, скоро прибрав весь бизнес к рукам... И сильный, красивый в своем страшном виде Грозный, всё падал и падал на землю. На колено, на два, на локти, на таз... Всё меньше оставалось в нём города. Всё больше прибывала пустыня...
   Что натворил здесь Рамзес!.. Устанешь писать эту быль...
   А Тайд?.. Поверил когда-то сказкам венского леса и о том, что встанут участковые на колени и, как сделают из него, а не Безобразного, Креза. Да вот не таким оказался конец. Оно и понятно, путешествие по лесу вел "иностранец" Рамзес (Прибыл из Астрахани и, ненавидевшие его чеченцы приклеили ко многим кличкам добавочную - Калмык) - на местности потеряется, едва читает и пишет, всегда есть, что соврать. Так и не склонились ни перед кем участковые, а наоборот, только выше подняли голову, совсем утратили к власти боязнь. Так и не получил начальник астрономических сумм - все укатилось Рамзесу, остальное собрали кадыровцы. Эх, Тайд!.. И там, и там ты замыслил недоброе, оттого-то со всех сторон и беда.
   Точка в этой истории. Сегодня вышел приказ по отделу за подписью Тайда: с 6 сентября снять с должности начальника службы Рамзеса Безобразного, отправив его в смертные участковые.
   Закатилась позорная звезда Безобразного! Царство ей подземельное.
   На место капитана Рамзеса назначен командир роты ППС старший лейтенант Аскольд.
   Аскольд в разное время был здесь начальником участковых, затем замом начальника, и хорошо тянул службу. Но своенравен, всегда со своим мнением, "с ломом в спине" - не гнет спину перед начальством. А, значит, судьба ему падать и падать со всех высот, каких не достиг. Последний раз судьба приходила за ним в марте этого года. Как звали ее?.. Всё верно - Рамзес Безобразный. Этот быстро подковал буйного да строптивого. За негнущейся спиною Аскольда, за пару десятков тысяч, он купил его место - замначальника участковых. А первый был спущен еще на ступеньку, до комроты нашего ППС. В 1996 году, во время августовских боев в Грозном, Аскольд под началом Тайда, тогда начальника Ленинского РОВД, участвовал в обороне Грозного. Единственного из городских чеченских отделов, не сложившего оружия перед врагом. Сохранил верность русским его РОВД, за что и особо был награжден Ельциным с Лебедем: по Хасавюртскому миру целехоньким передан боевикам. Да, что там какой-то чеченский отдел, что сами чеченцы, если Кремль сдавал своих русских... Что было делать теперь, когда стало ясно, что кончен концерт, и пошел отстрел за кулисами виноватых актеров? Бежать! Это было постыдно, когда оборонялся отдел, а началась новая жизнь и, что стыд да грешно, то в моду вошло. Бежал в Россию Аскольд. Бежал Тайд. Бежали другие, кто понял, чем кончится эта возня. Успели собраться. Им повезло, остались в живых. Но многие не бросили дома, и получили сполна за дружбу с Россией. Было, что и живыми зарывали их в землю.
   ...Отстал у кафе Сквозняк и я, пересекая плац, иду по двору. Шуршат навстречу шаги. Я поднимаю голову: Безобразный! Уже всё известно про скорую гибель, и давно бы смирился другой, а этот держится козырем.
   - Ангара, заступай на блокпост, - еще пытается он тянуть вечно липкую свою лапу.
   Я так и иду дальше мимо, даже не останавливаясь, лишь покосив глаза.
   - Ангара! Прямо сейчас иди... - шумит уже за спиной этот студень.
   Безобразный летит с жалобой до Вождя. Да у того весь стол завален бумагой.
   - Слушай, Рамзес, иди, ты, к черту со своим блокпостом! У нас в отсчетах конь не мочится! - невысокий и злой, стоя листает он документы.
   После обеда приходит дождь. Пятится в тучи солнце, и на небе ни одного голубого просвета.
   Безликая тоска бездорожных дождей... Уже начало менять краски лето. Свалились на гибель янтарные первые листья, сырые и мягкие. Скривился вдоль всех дорог темнеющий стройный бурьян - всё лето простоял у обочин, и надломилась спина. Отпировал свои праздники август - романтический месяц метеоритов и летучих мышей. И всё кончилось для нашего города. Ничего не изменило в нем лето. Никому не прибавило силы, ни одну не вскормило мечту, и всё, что смогло - всё желчь да полынь для уставшего сердца. Но вот лишь стало спокойней, когда незачем ждать перемен ...А, значит, осень. Моя первая чеченская осень. И она не обманула, не заставила себя ждать ни на день.
   ...Третий день идет эпопея Беслана - многосерийного фильма страха, любезного только бесстрастным маньякам да пламенным палачам. Мы, русские и чеченцы, кто еще не сошел с ума от войны, не можем смотреть на это кино. Но только приходит свободный час, снова со скулами, сведенными кислотой, окружаем кольцом телевизор, где третий день убивают детей.
   Хорошо, что не из дерева автоматы - разлетелись бы в щепы, сжатые в кулаках. Хорошо, что и мужчинам иногда можно плакать - значит, не кусок камня в груди. Плохо, что даже один к десяти, нельзя отдать взамен детских своих голов.
   Начав с четырех сотен 1 сентября, всё увеличивалось количество пленных, и вот доросло до полутора тысяч. Здесь в Грозном прошло несколько кипящих митингов, с призывами и плакатами "Освободить!" Лицемерно поторопились заклеймить террористов те, кто неизменно почитал их за рыцарей; целые страны: Англия, Турция, США... Три дня тянулась эта история, всколыхнувшая мир.
   Сегодня наступила развязка. Штурм школы продолжается уже несколько часов. Около трехсот раненых, около ста убитых. Уже сняты и идут на экране кадры из школы: в коридорах и классах, вперемешку с тряпками, мусором и человеческими отходами, лежат друг на друге маленькие детские трупы. Голые, синие, вздутые от жары, в черных пятнах прокисшей крови. У стены рядом с трупами ползает раненый - только освободили класс. Может, уже не жилец. Разбитая, обгоревшая мебель, где-то идет пожар. Из школы еще выбегают на простреливаемое поле дети. Бегут, падают, не могут подняться от страха. Встают, плачут и снова бегут... К ним бросаются сразу по несколько человек, женщины, милиционеры, военные...
  
   ...Мне трудно от тех равнодушных убийств. Прошло много лет, а, едва вспоминаешь, хочется бросить писать. Я помню тот вечер 3 сентября в Грозном: мы стоя стояли у телевизора, и даже не могли говорить. На это можно было только смотреть. Молча и неподвижно смотреть. И, кажется, мы втроем тогда не вышли на пост.
  
   В течение двух с половиной суток "борцы за свободу Чечни" - местные головорезы Кавказа да наемники арабского мира, без воды и еды держали в школе детей, их родителей, учителей. Время от времени стреляли строптивых и просто попавших под руку, швыряли в окно бесполезные трупы. Да еще били огнем, если кто попробует унести. Посулив убивать по полсотни за одного своего убитого, и по двадцать за раненого, ждали заявлений о выводе войск из Чечни.
   3-го сентября у боевиков начали сдавать нервы. Страшна смерть, и никакой гонорар не способен купить этот страх. Закрылось кольцо окружения и не стало надежды уйти отсюда живым. В бесконечно идущих переговорах удалось уговорить бандитов собрать под стенами урожай - начавшие разлагаться трупы заложников. В школу пошли врачи и четверо работников МЧС. И даже по ним открыли огонь. Но что-то не так пошло у бандитов. В те же минуты в школьном спортзале, куда согнали всех пленных, сработал свинченный боевиками из тротила и противотанковых мин фугас; висел под потолком над головами заложников - чья-то удачная зловещая мысль. Тряхнуло так, что, не выдержав, над спортзалом рухнула крыша. Кого не побило фугасом, добило стропилами. От взрыва вспыхнуло здание. Бросились в бегство оставшиеся в живых, пролезая в проломы в стене, прыгая в окна. А им из этих же окон, стреляли в спину эти тоскующие убийцы. Стреляли по детям!.. Поганые звери, не знавшие матерей!!!
   Никто так и не объявил команды на штурм. Он начался сам, без всякого приказания. Спецназ бросился закрывать детей. Эти бойцы стояли в полный рост на открытом дворе, и били в окна по вставшим в проемах бандитам, чьи пулеметы и снайпера валили их строем на землю. Но только мертвыми. А рядом, целыми колоннами, криком крича, бежали из школы дети, и старшие классы, и те, кто даже не дорос до школьного возраста, еще малые, чтобы понять, уже большие, чтобы запомнить.
   Начался общий штурм. Пока били одних, успевали бросать оружие и переодеваться в гражданское тряпье другие. Выдавали себя за заложников, бежали из школы, скрывались в толпе. Но удалось лишь немногим. Оставшиеся в школе боевики, поставив из женщин с детьми "живой щит", несколько часов огрызались от наседающего спецназа, армии и милиции, и вольных стрелков осетин. Пока их не загнали в подвал, где и добили без всякой пощады, как бешеных. Часть бандитов, с оружием прорвавшись из школы, засела в соседней многоэтажке, откуда танками, вместе с кусками стен пускают сейчас на воздух их черные души. А в городе волной катятся зачистки: ищут, кто смог убежать.
   У входа в школу валяется чернокожий наемник африканского континента. Что его понесло в холод России? Всего только доллары. Которые, даже собери все - уже не поправят, что здесь сотворилось. Другой наемник получил суд Линча. Во дворе школы его разорвала на части толпа.
   Двадцать шесть убитых боевиков, один взят в плен, двое или трое сбежали ...И триста пятьдесят погибших, двести пропавших без вести, несколько сотен раненых. Почти все дети. Только спецназ "Альфы" потерял десять убитыми, двадцать ранеными. Небывалые в истории отряда потери.
   ...Они приходили сюда убивать детей? Нет. Дети - лишь козырь в умелых руках. Игра ведь крупнее, чем школа в Беслане. Игра на Осетию и Чечню. Бросить первую на вторую, повязать два народа кровавой враждой. Притихла нынешняя война? Нужна новая! Кавказ должно постоянно трясти. Рухнет Кавказ, подломится и Россия.
   Басаев или другой чеченец это спланировал? Нет. Не тот размах для таких. А может опять Англия? Эта одряхлевшая "владычица морей"... А вдруг США - победивший в "холодной войне" исполин... Кто еще? Турция - угасшая "Блистательная Порта" прежних столетий... Или брать снова "еврейский след"?..
   Им, не спящим ночами от своего бреда - истребить всё, что зовется Россией, она и видится только, где "полыхает гражданская война, от темна до темна...", где без дорог льется кровь, где лишь разрастаются, задымленные пожарами могильные поля. Куда, не однажды в столетие, идут наводить собственные порядки могучие армии оккупантов.
   Сегодня в Гехи столкновение с бандой. Двое боевиков убиты, третий, отбившись, ушел.
  
   4 сентября 2004 года. Суббота.
   "По городу призраков праздно шатаясь..."
   Еще светит розовая заря - прощальный вечерний пламень третьего сентября. Мы шагаем по Мусорова с нечетной уличной стороны, где меньше захламлен маршрут. Вдвоем, друг за другом, больше смотря под ноги и на встречных, чем вбок на дорогу. Кому мы нужны, когда проиграли войну?..
   Снова 26-й блокпост.
   - Мы по-другому не думали, - кивает на Трутня дед Рафинад. - Опять вы. Если хотите, можем теперь поменяться: вы днем, а мы ночью.
   - Какая тут разница? - садится рядом с ними Сквозняк.
   Мы снова меняем друг друга, как будто сломались часы. Сломались в Грозном часы, и некуда спешить после смены ни тем, ни другим.
   Трутень вытаскивает на обочину стол, кладет на него арбуз и поллитровку спирта; гулять, так на свежем воздухе, чтоб после не заботила голова. Сквозняк возится со скамьей, застрявшей в дверях. Пока кабардинец накрывают на стол, а татарин готовит мебель, лезгин и русский в комнате блока избивают чеченца. Шел мимо поста, зачем-то остановился, полез к Рафинаду: что-то срочно ему доказать. Товарищ под мухой, грязный, слюнявый. Минуту пытались его вразумить, чтобы шел, слова черного не сказали, на большее не хватило. Теперь, после пары падений, бежит через мост. Бежит, кровь свою пьет. Уже, когда почти что не видно, расслышали:
   - Щучий сын!.. Конец тебе нынче!.. Всем вам конец!..
   - Кого он там приведет? - отмахивается громадный Трутень, протягивая стаканы.
   За столом, на обочине, расслабленней, чем обычно, сидим мы в прохладных сумерках вечера. С дороги, от проезжающих близко машин, движутся на нас желтые стены света. Они перемещают тени на лицах и на столе, и также уносятся дальше в густеющий мрак. Но в коленях лежат автоматы, и без задержки течет по горлу обжигающий спирт. Пикник у обочины... Это не Грозный. Это литературный вечер в летнем кафе: "По городу призраков праздно шатаясь, встречая бессчетные толпы знакомых..." - кажется, какая-то песня из девяностых.
   Это не наглость - сидеть у дороги, спокойно ждать, что может случиться. У нас уже всё случилось. И мы можем устроиться на обочине, вытянуть под столом ноги и, улыбаясь, вести разговор.
   Кончился спирт. И ночь утопила город.
   Уехали наши друзья, а мы плетемся в ОМОН - незавидную красноярскую заставу у края болот, полных черного комарья. Здесь уже несколько дней не выключается телевизор, а ночью караульная смена задерживает свой сон.
   Беслан. По минутам растут цифры раненых и убитых. Сидят у экрана люди и, глядя в их лица, уже отпадает вопрос: была ли в их жизни сильнее трагедия?.. Нет. Мы никогда не видели столько людского горя. Нас, узнавших столько ненаглядной жестокости, прошедших столько смертельных проверок и проб, еще никогда не угощали такой лютой ненавистью, от которой коробит глаза. А мы, от самого рождения, никому не желали так отомстить! Только одного ждали мы эти дни - отправки на штурм. Чтобы собственными руками ИХ убивать! Пусть самим потерять свои головы, но только изорвать ИХ всех!
   ...Под утро на Минутке взлетает "сигналка". Мы, проснувшись от звука, лежим, ждем, когда пройдет этот свист. Да всё кончается грохотом пулеметных очередей, что отсылает во тьму армейский блокпост.
   - Поспать не дадут, вурдалаки... - сонно ворочает скулами командир. - Всю кровь мою выпили, - оглядывает он комнату, и уже поровну, на нас и армейцев, нацеливает последнюю фразу.
   Бросив без смены блокпост, мы со Сквозняком подходим к отделу. Никто не заказывал встречу, но нас уже ждут у ворот. Сложив на животе руки, нервно и чересчур возбужденно (видать, получил нового нагоняя от Тайда), мельтешит вдоль ограды Рэгс. Чуть сбоку, как маленький слон, пузатый и серый, раздувает свои меха, пыхтит и кашляет, Безобразный.
   - Вот, дерьмо! Не проскочили! - не таясь обоих, смеюсь я от злости.
   Начальники встают пред нами тенью грядущих несчастий. Грязно матерится Рамзес, прибавляя для связки слова:
   - Никто не спит которую ночь... Вас некому больше менять, кроме вас же самих... Никого не осталось в отделе... Патрули, заслоны, зачистки... Даже мы перестали спать! От зари до зари встречаем и провожаем отсюда... Сутками бдим у ворот... - глядят в сторону окаменевшие его глаза.
   Вдохновленный речами Рэгс подобострастно поддакивает:
   - Вот, вот! Мы даже не едим, какой день подряд! Нам уже стыдно вам в глаза посмотреть!
   А ни один и не смотрит в наши глаза. А они и не собираются рассыпаться здесь в извинениях. Стыд не дым, глаза не съест. С отрешенностью, молча и хмуро, смотрим мы себе под ноги, испытывая только одно желание: ударит их прикладом в лицо.
   - Идите пока на блокпост, а вечером возвращайтесь, заступаете ночью в патруль, - уже решена Рэгсом наша судьба.
   Но неожиданную, немилосердную поправку делает, выходящий через ворота Тайд. Также, пронося мимо нас горящие, воспаленные с похмелья глаза, он огрызается куда-то в сторону:
   - Какой им патруль?! Стоять на блоке без смены до 15-го числа!
   Неизбежность властвует над всем. Сославшись на завтрак, который уже в животе, мы отходим от командиров и, дабы, угодив всем троим, не разорваться на части, через пять минут падаем в кубрике спать.
   В городе до 15 сентября объявлены ночные комендантские патрули.
   Вечером, как ни в чем не бывало, мы стоим на разводе, где справа и слева гремит очередная гроза: у Рэгса не хватает людей на патруль. Этот всегда подходит к проблеме серьезно - в строй снаряжают весь МОБ, даже тех, кто стоит на посту, охраняет отдел. Если ты отстоял все посты - тоже не в счет; "У нас война!", - знаем мы отговорку. Когда же действительно не хватает людей, Рэгса действительно бьет истерика: "Что я буду докладывааааааааа...ать в МВД?!" - готов он свалиться с порвавшимся сердцем.
   Всегда болезненно энергичный и бестолково деятельный, он носится перед строем, в быстром своем полете на ходу назначая группы. Группа в пять автоматов, где старший Плюс, по невеселому жребию попадает на самый опасный, 56-й участок, на практически нелюдимый край города.
   Плюс громко интересуется у начальства:
   - Вы, нас туда на убой посылаете?
   Рэгс, по привычке сваливать с себя всю ответственность, куда-то в сторону отворачивает лицо и, не Плюсу, а как всему строю, кричит:
   - Это не мое решение! Я тут ни при чем! (Любимая фраза дебила) Это все в МВД решили!
   - Он тут не при чем... Он тут не при чем... - звенят в толпе ободряющие смешки.
   Не забыли и про меня. Рэгс запомнил, что советовал Тайд:
   - Ангара, - проносится он, швыряя слова на ходу, - вы заступаете на 26-й блокпост до 15 числа. К вам приедет усиление...
   Сквозняк попал в патруль на автовокзал, Трутень и Рафинад выступают заслоном на Асиновскую. Весь РОВД встает по нарядам, а я в одиночку собираюсь в дорогу.
   Автостопом на армейском БТРе добираюсь я до Минутки. Автостопом на БТРе!.. Просто встав у обочины, и проголосовав встречной броне. Да, где такое возможно, если не здесь?!. Видели бы товарищи, участковые Барнаула, замирающие над своими бумажками в глухом углу улицы Алексеевой. Видели бы родители! Знали бы, что это такое - автостопом на БТРе, там, в сонной России, где нет в жизни места подвигу.
   Отвалившись от брони, полный удали и геройского духа, шагаю я в сторону блокпоста. Одинокого, как часовня, поста. Одряхлевшего на сквозных продувных, на семидесяти семи молодых ветрах.
   Сегодня Президент Путин выступил с обращением к нации, призвав не допустить межнациональной вражды. Дни 6-го и 7-го сентября объявлены днями траура по жертвам Беслана.
  
   5 сентября 2004 года. Воскресенье.
   Уже ночь, а не собираюсь в ОМОН. Я сжился со 26-м блокпостом, и это стало так просто - одному проводить в нем день и не брезговать ночью. Никто не приехал на усиление, да я и не ждал. Это хорошо, побыть без людей, до утра слушая город, обожающий тьму.
   Всю ночь сыплется с неба шелестящий осенний дождь. На Минутке до света трещат автоматы армейцев. Похолодели ночи, и сыро и свежо в комнате блокпоста. Истончился совсем камуфляж и, черт бы побрал того дурака, что придумал здесь ночевать.
   Завтрак в ОМОНе и снова на пост. Прохладный, хмурый от набежавших облаков день, я провожу на "кукушке", отстраненно наблюдая за угрюмым молчанием города. Всё суета и маета. Я просто сижу и смотрю, как небо меняет цвета, как неслышно бегут по дороге машины, проходят редкие люди, как неуловимо, неостановимо, уже озаренный вспышками осени, кончается Грозный - зеленый город, в каменных джунглях которого допьяна упились кровью все месяцы лета.
   ...Огромный безрадостный день тянется за колючей проволокой поста. Через надломленный войною город катится быстроходная колесница Времени - холодного палача по бессердечным приговорам несправедливых судов.
   - Остановись, Время! Дай передышку, понять, на что потрачена жизнь!..
   - Остановка - для мертвых!
   Для чего была в моей жизни эта война? Для чего оно было, моё время жизни? Чтобы увидеть, какую ломовую, грошовую цену всё это стоит?
   Не лечит время. А только наоборот, с каждым годом всё сильнее и сильнее болит душа. Болит оттого, что устала жить. Устала ждать нового, которое никогда не наступит, и не поменяет сегодняшний день. Потому, что нет будущего, а есть только прошлое, в котором ты вечно живешь. Катится через Грозный колесница Времени, а Грозный всё остается Грозным. А он стоит навсегда. Когда-нибудь да отстроиться?.. Откуда такие силы, поднять его из руин?! Мертвый Грозный вчера - мертвый Грозный и завтра. Как можно его позабыть? Это невыносимое, завешанное дымом пожаров прошлое. Будущее приходит из прошлого, имеет с ним общие корни. Я уже проверял это, я ставил пробы над ним. А значит, оно будет лишь продолжением Грозного. Вечного Грозного, который продлится всю жизнь. А я не хочу такой жизни. А мне плохо оттого, что не стоят на месте, что подвигаются дни...
   Нет для живых остановки. Только смерть знает, на что потрачена жизнь.
   И всё-таки... остановись Время! Дай, хоть однажды сойти.
   Да, снова:
   - Остановка для мертвых!
   И уже всё равно:
   - Да, катись, ты, к смерти в лапы...
   Но безнадежное:
   - Берись покрепче. Трудная будет дорога.
   ...Вечером, с опозданием в сутки, приезжает ко мне усиление - два пэпса нашего РОВД. Отправив обоих домой, ухожу я ночевать к землякам, где долго отогреваюсь в бане после холодного блокпоста.
   Я засыпаю в офицерской комнате на свободной кровати. Слабо бубнит телевизор, туго гудит в буржуйке прогорающий газ. Чего я сидел на своем блокпосту?..
   Два ОМОНа, Курган с Красноярском, ушли вчера на зачистку в Осетию.
  
   6 сентября 2004 года. Понедельник.
   С Трутнем и Рафинадом мы сидим на "кукушке" 26-го и, загибая немытые пальцы, считаем до "дембеля" дни.
   - Сто пятнадцать! - побиваю я остальных.
   - Никогда! - дает убийственное определение старый лезгин.
   От воды над Грозным просело небо. Потемнел заброшенный замок и холодно в рассыпанных башнях, и пусто у сваленных наземь ворот. Смешались в кашу и висят клочьями до земли лохматые сизые облака. Совсем обезлюдел город. И только вдоль гнутых фонарных столбов, от свалки до свалки, одиноко болтается по улицам дождь. В плаще и шляпе, с длинной, как у волшебника, бородой.
   Всюду грязь и вода. Ветер несет на "кукушку" мелкую водяную пыль. Мы раскатываем замазанные грязью матрацы и, не найдя других дел, в бушлатах и обуви, рубимся спать. Внизу у дороги свалило в машине наряд ППС.
   Падай всё в пропасть. Нам уготована одна дорога - в ад. Нужно ль с нее сворачивать?
   ...Невозможно тянется день. Дождливый, с холодным дыханием осени, пустой и свободный от летних страстей. Простилось с городом солнце, и сделалось небылью, что здесь пережито вчера - бессонные ночи июня, июльская горькая дорожная пыль, да свинцовые августовские дожди.
   Вечером на блоке объявляется Тамерлан, у кого для нас парочка новостей:
   - Участковые отслужили на блокпосту, а ППС остается до 15-го числа.
   Вслед за комбатом подъезжает Амир - боец "детского РУБОПа" (инспекции по делам несовершеннолетних), незлопамятный добрый чеченец, и никудышный работник. И тут Тамерлан, пока не проболтался товарищ, открывает сенсацию:
   - Сам Безобразный назначен сюда под мое командование!
   Сказал - как уши от головы отлетели. Блеф сивой кобылы!
   - Врёшь! - шагаю я к Тамерлану.
   Тот, смеясь, кладет руку на сердце:
   - Ей богу, не вру! Не вру, Ангара. Так и случилось. Безобразный, Неуловимый в одной команде со мной, в наряде на блокпосту.
   Какие столпы пошатнулись!.. Это ж надо впасть к Тайду в такую немилость!
   У нас нет предела восторгу! И всё же не верится.
   - А где они, Неуловимый с Рамзесом? - осторожно хрипит Рафинад.
   - Назначить-то их назначили... - кончается у Тамерлана смех, - а вот за шиворот взять забыли. Неуловимый просто сбежал, а Безобразный полетел за больничным. Он, по случаю заката карьеры, вообще сдал пистолет и переоделся в гражданку. Сказал, что "так дольше можно прожить".
   Эх!.. Так и не побывает лиса в волчьей шкуре.
   На ПВД, куда я иду собирать свои вещи, вернулись оба ОМОНа. Двое суток лазили по горам Ингушетии и Осетии. Ничего не нашли.
   Спальный мешок, автомат, да в кармане этот дневник, выхожу я к дороге, где ждут участковые. Они довозят меня до отдела, а сами - подсказал путь Рамзес, поворачивают за двумя больничными в госпиталь МВД.
   Скоро вечерний развод и, не подходя к воротам, я иду в кафе на разведку. На место сбора всех нежелающих работать в милиции. Здесь мы проедаем и пропиваем свои зарплаты, и ухоженные, опрятные официантки женщины-чеченки рады нам завсегда. Нас, русских, они встречают с немного большим радушием, чем своих. Оно и понятно - суровые законы родины не позволяют вести себя на равных с мужчинами. С чеченцами они вежливы и услужливы, с нами естественны и свободны. Контрабас Шепот подарил одной невзрачной и косоглазой (в России её б никто не заметил) золотые сережки с бриллиантами. От души, без намека, за доброе к нам отношение. Когда мы узнали, приняли, как должное, и только один зароптал: "Ну, этой и без бриллиантов хватило б..."
   Насквозь промокшие, почерневшие от воды, среди пустых столиков сидят Бродяга и Ахиллес - хмурый наряд подвижного КПП. Я, зацепив ногой, ставлю против них табурет, и негромко, с мерзкой ухмылкой:
   - Ну, что, дьяволы паршивые, так и будем сидеть? Работать кто будет? Бегом на дорогу!
   Отяжелевший, ватный и сырой Ахиллес сопит простуженным горлом:
   - Мы с утра на ней. Ни отдохнуть, на пожрать не вылезло. Намокли вон...
   Бродяга оскаливает тусклые зубы:
   - Отвяжись, репей! На блокпосту клопов матрасных давил...
   Все остаются сидеть. Если сейчас мы хоть нос засунем в ворота, никому не будет пощады. Не смотря ни на какие там блокпосты и подвижные КПП, ни одному не миновать ночного патруля. Ни одному. С этим у нас строго.
   Дождавшись благословенного часа, когда назначены все патрули, а у Рэгса опух язык говорить, мы, чувствуя, наконец, свободу, вывалив на улицу.
   Только уходит спать солнце, в отделе отключается свет.
   Я ухожу в соседний кубрик, где собирается усталый круг всех, кто не спит. У кроватей незастеленный табурет, в пепельнице пылает синим огнем таблетка сухого спирта из солдатского сухпайка. Как кольцо окружает мизинец, стоят вокруг огня граненые стаканы янтарного коньяка. Я втягиваюсь в общий, медленно плывущий в ночь разговор. Он начался с невыносимой жизни в милиции, зазеленел от тоски, свернул на пьяные чьи-то истории, немного развеселел, да вновь покатился под гору в пропасть беспросыпного траура. На обшарпанных обоях в такт свече прыгают квадратные тени, выползают из мрака вещи и снова тонут во тьме. Необыкновенное, нездешнее безмолвие за открытым окном. Весь город застыл в тишине, точно эту тишину копили сто лет. Еще не стреляют...
   Мы не следим за временем, оно движется само по себе, не входя в эту комнату. Никто никуда не спешит. Это редкие минуты, когда можно собраться вместе и, не напиваясь, посидеть, рассказать о себе, послушать о жизни других. Здесь нет, у кого она удалась. Иначе не собрались бы мы сейчас в этот унылый круг оторванных от дома людей, знающих лишь единственное свое ремесло - сидеть на месте вчерашних битв, годами караулить мертвых... И всё же, кроме всего, кроме усталости, печали и одиночества, здесь незримо присутствует важное, невидное и большое, о чем каждый будет болеть целую жизнь. Мы сейчас чувствуем это израненным сердцем: наше кровавое братство войны. Кровавое не от крови, что пролита, а от тех катастроф, что спаяли нас ближе, чем братьев. Пускай, у кого-то нет братьев по крови, но есть по судьбе! И мы благодарны за эти минуты, когда узнается родство. Отгрохочет война, отсвистят по городу пули, отстроится новый Грозный, и мы разлетимся по своим берегам, по селам и городам. А чувства, а сладкая тоска об оставленных днях, останутся с нами. Всё обязательно останется. Теперь мы всегда будем вместе. Люблю вас за это, боевые мои товарищи!
  
   7 сентября 2004 года. Вторник.
   На плацу безумствует Тайд. Непонятно чем вскипяченный с утра, он во всё горло шумит об операции "Камуфляж":
   - На всю республику для тупых объявили! Теперь никаких камуфляжей в милиции! Всегда и везде при любых обстоятельствах - только в милицейской форме! Я каждому здесь доведу его роль в операции! У кого хоть во сне форму увижу - выгоню к черту! - раскаляется он, что плюнь - зашипит. - Милиционер в камуфляже - оборотень, которого нужно с позором уволить!
   В строю все, естественно, в милицейской форме, кроме двух дерзких заноз: самого Тайда да его прихлебателя Рэгса, что торчат напропалую все дни в камуфляже. Этих никто не уволит.
   Операция "Камуфляж" - очередной аборт республиканского МВД, объявленный всем отделам и, из желания угодить, принятый некоторыми руководителями особенно к сердцу.
   - Чего убиваться-то так? Мало ль чего дурачьё напридумает, - летит по рядам озорной ветерок.
   Какая там милицейская форма, когда тебе камуфляж, как вторую кожу выдала жизнь... Ты день и ночь болтаешься по зачисткам и блокпостам, лазишь в пыльную броню БТРа да в мазутную БМП, не спишь в ночных патрулях, вечно гоняешь сквозняк у дороги в ожидании Путина или Распутина. А через день в кране нету воды. И ты дымный и потный, черный, как черт, в освободившийся час несешься на свой участок опросить какого-нибудь свидетеля или просителя. И хорошо, что на тебе хрустит камуфляж, а то бы упал от стыда в их милицейском костюме.
   Неужели не понимают умники МВД? Да, всё они понимают. Просто, надо ведь отчитаться наверх: еще раз завершили войну! А оттуда новая директива: завершить еще больше!
   Наши начальники помельче Тайда, те, кто имел отношения с местным МВД, в одноголосье уверяют примерно следующее: "За редким исключением, собрание шакалов и трусов. Бояться выйти на улицу в милицейской форме. А как во время рабочего дня надо куда-то ехать, шныряют за ширму, переодеваться в гражданку. И оружие в кабинете еще оставляют. Прошла как-то весть про готовящийся налет, часовые на КПП поражались: не просто в гражданке на работу приходят и без оружия, еще и удостоверения по домам забывают. Целые полковники и майоры! Зато, как сами приедут с проверкой, первое, что услышишь: обвинение в трусости и коррупции. Про трусость - это, у кого что болит... А про коррупцию - еще никто, кто принес взятку, не ушел с ней обратно... Их бы в первые окопы, чтоб врага лучше видеть".
   Развод закончился неудачей - я со Сквозняком назначен на подвижной КПП. Нам в помощь наряд комендатуры с БРДМ и два БТРа местных вояк. От комендатуры за главного, кожаная голова - подполковник Перекур. С чапаевскими усами, сидит на броне, светит лысиной, как всегда в афганке, как всегда со шпильками на языке.
   - День добрый, сынки, - открывает он редкие зубы. - Ну, что? Сколько жить - столько служить? Подбирай сопли, да залезай!
   КПП на Сайханова. Главная задача, какую никто не собирался скрывать, - протянуть время. Досидим до обеда, а там поглядим...
   На дорогу никто и не вышел. Офицеры присели пить пиво, солдаты расползлись пошарить в руинах. Двое встали под деревом и что-то трясут. Потрясут и собирают с земли.
   - Чего там? - окликаю я одного.
   - Орехи грецкие, товарищ лейтенант. Полное дерево, - уже закончил он собирать.
   Солдаты ушли, и я кружу под деревом с задранной головой. И ничего не вижу, ни одного ореха. И стыдно спросить, где их видели, а то засмеют. Болтаются гроздьями какие-то зеленые шарики, дай расколупаю хоть их.
   Зеленые шарики оказались коконами, в которых орехи. Точь в точь такие же, как продают в магазине. Только еще неспелые: толком не колются, скользят и вылетают из-под приклада. Все пальцы отбил, пока несколько расколол. Остатки вышвырнул и сижу на поваленном заборе, когда подходит с оттопыренными карманами Перекур.
   - Угощайся, - протягивает он в ладони орехи.
   Я гляжу на него снизу вверх, весь в желтых йодовых пятнах, на руках и лице - ковырял пальцами и грыз коконы зубами.
   - А... - понимает он. - Первый раз. Я в детстве еще узнал, как растут. Отлей у ребят солярки, умойся, - серьезно показывает он на вояк.
   Час назад стыдно было спросить, а теперь вот иди, хлопочи умываться.
   И за соляркой я не пошел. Малость отмылся в какой-то канаве.
   Разгоняет всех по углам обеденный час. На два часа дня назначена встреча в комендатуре.
   Но всё поменялось с обеда. Захворал и остался дома Сквозняк, вояки ушли с концами, а Перекур, оставив "бардак", перепрыгнул на "восьмидесятый".
   Новый наш КПП - перекресток Ханкальская-Гудермесская. Место расстрела чеченских милиционеров. На асфальте еще можно разглядеть не смытые дождем бурые кровавые пятна. Сейчас, после всех событий, здесь постоянный армейский пост - экипаж БМП с пятеркой солдат.
   Дует холодный восточный ветер. Прямо у дороги пустой, без жилища, двор с простреленными, распахнутыми настежь воротами. Во дворе черные ямы нефтеколодцев. Подходишь поближе, и прошибает ноздри летучим запахом конденсата. В сторону от ворот заросшая молодыми деревьями асфальтовая дорога. По ней не проехать; всё заняло кладбище отслуживших машин. Словно со всего города свозили сюда этот металл - изорванные, обгоревшие скелеты легковых авто. Один на самой середине дороги: лежит передняя часть кабины, две нараспах открытые двери, и стержнем в небо черный ободранный руль; приехали!
   У обочины тормозит белая "шестерка" без номеров. Такая зачуханная, что сразу видать, без хозяина и, как пить дать, несколько лет в угоне. Из машины бежит прямо на нас человек. На ходу достает из кармана красную тряпку и, махая ею в руке, продолжает бежать. Останавливается перед автоматным стволом Перекура и, подпрыгивая синичкой, трещит-трещит языком, мешая русскую и чеченскую речь. Наконец, разобрались: милиционер кадыровской гвардии. Только что двое неизвестных на черной "Волге" пытались отнять у него машину. Мы недоверчиво косимся на это хламье с мотором, а все же активизируем службу.
   Уже загнана на обочину третья черная "Волга". Есть! Двое. Оба трясут красными милицейскими "ксивами": кадыровцы, сотрудники СБ. Один высокий и тощий, правая кисть в кровавых бинтах, указкой торчит средний палец, остальные отсутствуют. Длинный, как корни, он нависает над нами, поднося к двум носам документ. Второй пьян, хоть выжми, и лезет ко мне подраться.
   Нам быстро надоели ребята. Перекур провернул у первого в животе автоматным стволом, как на штык его насадил, и тот заскучал. Я волоку второго за шиворот к БТРу и, скрывшись из глаз, валяю по земле и бью за броней беззащитного. Затем швыряю внутрь брони, наказывая солдатам:
   - Дернется, стреляйте сразу в голову!
   Пьяница берется на мушку и делается спокойней воды. Молодец на овец. На молодца сам овца.
   Отсиделся на корточках, отдышался, нанизанный на шампур первый кадыровец. Мы проглядели момент, и тот успел вытащить сотовый, позвонить. Всё. Сейчас здесь будет вся кадыровская орда.
   - Машины развернуть в лоб на дорогу! - командует Перекур своим и армейскому БМП. - Стволы опустить! Люки закрыть! Зарядить! Всем залечь в оцеплении! По первой команде огонь!
   Наведя здесь порядок, мы с Перекуром стоим на дороге в компании долговязого, занявшись разбором полетов. И тут же выясняется вот что: никто никакой машины отнять не пытался. Мнимый наш потерпевший и реально от нас пострадавшие - "три товарища" Ремарка, прошли через фронт, и знают друг друга с песочницы. И пили вместе в кафе "Грозный" здесь на Ханкальской. Да вот полчаса назад не поделили бабенку. Один тащил ее в "Жигули", двое тянули в "Волгу". Двое сильней одного, перетянули к себе. И самый обиженный решил через нас поквитаться с друзьями. Шершеля фам! Вот он, горе Троянской войны... Но бабы в "Волге" нет! И в багажнике тоже нет. Куда он делась за полчаса? Длинный сам это не понимает, и только разводит руками: "Она с пьяным на заднем сиденье сидела..."
   Всё это со слов одноперстного, но всё, видимо, правда. Потому что жалобщик держится где-то поодаль и еще ни разу не подошел.
   Ах, ты сучий язык!
   - Кажется, не тех, кого надо избили? - поглядываю я в его сторону.
   - Нет, - не соглашается Перекур. - Не всех, кого надо избили.
   - Надо бы поменять их местами, - собираюсь я последовать слову, и маню к себе пальцем милиционера с "шестерки".
   Тот понял с первого раза: прыг! в машину и по газам.
   Теперь нет смысла держать и друзей. Обоих мы отпускаем догонять первого.
   Всё это настолько стремительно, что прошло лишь десять минут, как мы остановили машину. Только тронулась "Волга", по рации команда: срочно лететь на Минутку! Какие-то беспорядки.
   По дороге на площадь нам навстречу несутся четыре машины - вооруженная колонна кадыровцев. Мимо. Не знают, кто перед ними. Но не за шутками едут: из открытых окон веером пулеметы с гранатометами. А лица - выведешь в поле, перед таким трава со страху завянет. Мы на лету злорадно улыбаемся с брони БТРа: опоздали, стервятники.
   Минутка пуста, как плаха до казни. Мы стоим посреди площади, не слезая с брони, и я всё собираюсь сфотографироваться у БТРа, да вот-вот будет команда. Проходит минута, две... пять... и можно спрыгнуть, сфотографироваться, но вот-вот будет команда...
   - Поехали, довезу до отдела, - на десятой минуте просыпается Перекур. - Успеешь своей желтухой других напугать, - замечает он, как я убираю фотоаппарат.
  
   Так и не оказались мы, Перекур, вместе на одной фотографии. Рявкнуть бы тебе тогда по-другому, как со всеми привык:
   - Сигай вниз, салага, доставай аппарат! Старику на память себя страшного сохранишь!
   А ты, ишь, повел себя человеком.
  
   Не успел затворить калитку, меня под конвой и к Тайду. Пока идем, вокруг, как огонь в стружке, вьется Капитан Кипеж.
   - Автомат, мне, пожалуйста, на хранение. Я где его потом буду искать? - тараторит он, будто меня уже ведут на расстрел. - Ничего, ничего, после вернем. Порядочек такой, порядочек, с автоматом нельзя...
   Обезоруженного, с желтыми разводами на лице, меня заводят в святая святых РОВД - тайдовскую берлогу. Я еще переступаю через порог, а навстречу уже несется звериный рев:
   - Ты, что, наплевал на меня?! Я только сегодня объявил об операции "Камуфляж"! Я тебе его лично сейчас на клочки разорву! Нету формы? Ты до хрена денег от меня получаешь, покупай себе форму!..
   Пока на меня орут, я тоскливо наблюдаю окно: "Не взяли пулеметы кадыровцев, и вот попал как пацан, за какой-то там камуфляж. Чего убиваться-то так? Мало ль чего дурачье напридумает..." - припоминаю я утреннюю
   Но Тайда беспокоит вовсе не операция, он вызвал меня за другое. Пока мы там, на передвижном КПП, выясняли неровные отношения с местной милицией, целый министр Чеченского МВД звонил сюда Тайду и жаловался на его сотрудников, которые на Ханкальской-Гудермесской, ни много, ни мало, похищают людей и уже увезли одного неизвестно куда.
   - Чего, ты, там делал со своим Перекуром? - уже знает он, с кем я связался. - Кого вы там, на хрен, украли? Минута тебе на правду!
   Скрыв только одно, как били двоих товарищей, я рассказываю Тайду все до подробности. И даже про бабу. Начальник, попавший под бред министра, поначалу грозно рычавший и громко звучавший, совсем успокаивается в конце и вот уж довольный, что не обмельчало его РОВД, даже поддерживает меня:
   - Ну, и настучали бы по башке вашим задержанным!
   - Сразу и настучали! - понял я, что настала минута для правды.
   Камуфляж прощен.
   - Ладно, рапорт, выйдешь, напишешь, - забывает про меня Тайд.
   За дверью Кипеж возвращает мне автомат. Нельзя поверить, но он переживал больше всех. Кто знает Кипежа, готов побожиться. Вышколенный, преданный начальству работник, он с пониманием принимает крутую развязку, и готов в любой миг попрекнуть, осудить или же поздравить и сообща порадоваться. Вот и сейчас, довольный, что пронеслось без ЧП (к которому он никакого отношения не имеет, но, тем не менее, трясется на дежурстве от любого звонка телефона), Кипеж летит впереди с моим рапортом.
   ...Только что миновал вечерний развод. Мы стоим на дворе, а над нами рваные длинные клинья улетающих на юг журавлей. Неся за собой желтые знамена осени, торжественно плывут над руинами города громадные цепи птиц. На нашем дворе ни одной опущенной головы.
   Летят и летят журавли... Сколько бы нам не было лет, в каких бы мы не были странах, всякий раз падает сердце, когда в синем небе кричат журавли. Всё в жизни уходит вдаль, всё подается в забвение, но существует вечное. Не шагнуть с места, не отвести глаза, когда в синем небе, как в море, плывут к своему берегу белые корабли - журавли. С ними в наши сердца тихо входит родина. Слышите?
  
   Мне кажется порою, что солдаты,
   С кровавых не пришедшие полей,
   Не в землю нашу полегли когда-то,
   А превратились в белых журавлей.
   Они до сей поры с времен тех давних
   Летят и подают нам голоса.
   Не потому ль, так часто и печально,
   Мы замолкаем, глядя в небеса...
  
   В отделе нет света и воды. В кромешной тьме русские и чеченцы собираются в ночные секреты и патрули. Негромко бренчит оружие. Те, кто остается, молча наблюдают за сборами, также молча дают свои патроны с гранатами. В этом никто не смеет здесь отказать. Отдел отправляет в темень своих бойцов, во все самые мрачные городские углы, куда и днем дрогнет сердце на миг заглянуть. В могильное безлюдье дорог на Алды, в венский лес 56-го участка, куда за полночь слетаются черные призраки ночи. И хорошо, если не спит луна... Уходят боевыми группами по два, по три человека, с плохой связью, порой без нее, без дополнительного запаса боекомплекта, без поддержки резервом. Верно выразил Плюс: на убой. А всё равно собираются. Ведь час назад было сказано очередным большезвездным болваном: "Это приказ МВД! Идите! Вы не смеете отказаться!" Зачем что-то еще объяснять? Приказали и пусть шлепают. Кто вернется, завтра прикажут снова. Никто из нас не боится. Но, видя, такое к себе отношение, никто и не рвет тельняшку. Никому ничего не нужно. Часто все эти патрули и секреты, только шагнув за ворота, расходятся по домам. Никто не предъявит завтра за бодрый вид, как, если выйдешь измотанный на развод, с красными от бессонной ночи глазами, никто не даст выходной. А только по новой отправят в дорогу.
   Это приказ МВД. Иди. Ты не смеешь давно отказаться.
  
   В Урус-Мартановский РОВД пришел боевик. За плечами немалый военный стаж. Сдался властям. Что довело? Сказал: отрезвил Беслан.
  
   8 сентября 2004 года. Среда.
   Какие дела случились вчера на Ханкальской-Гудермесской в наше отсутствие:
   Кадыровцев, что мы встретили по дороге к Минутке, подкрепили с разных мест другие отряды. На перекресток слетелась целая рота, на двух десятках машин. Эти быстро навели гранатометы на БМП и полностью разоружили весь пост, пятерку солдат. Неизвестно, чем бы все кончилось, не успей вернуться туда на БТРе Перекур. Ему долго пришлось объяснять кадыровцам, что на самом деле произошло. Обошлось без крови и пленных, а воякам вернули оружие.
   Все это, покручивая рыжий ус, утром в комендатуре на инструктаже поведал нам Перекур.
   Опять Ханкальская-Гудермесская, и вновь подвижной КПП. Но укатил с другим нарядом в глубь города Перекур. Со мною гаишник Кетчуп; напялил желтую майку, встал на дороге и лениво махает жезлом моторам. Солдаты комендатуры - квелые мухи, расселись по кочкам постов, надолго закрывая глаза. Я истоптал все обочины и, измотавшись за два часа безделья, свалился за траками БМП.
   Служба всем на зависть!
   ...Хороший сегодня день. Кто умер вчера - пожалеет. Течет над Грозным синяя ледяная вода. Глубокая, как сон, с утопающим, с искрами и огнями, дымящимся солнцем. Город, у кого небо заманчивее земли!.. Где околела по всем кварталам война, где вдоль дорог сушат кости, скрученные радикулитом дома, где, заплутав меж завязанных в узел столбов, села на мель тишина. Эх, Грозный! Спишь сном смерти, еще и осень, ненасытная желтая осень, высасывает, как кровь, последние твои краски...
   На той же "шестерке" подъехал с дружками вчерашний "потерпевший" милиционер. Невдалеке бросил якорь и к нам не подходит, стоит у машины, что-то рассказывая другим, косится и озирается в нашу сторону. Приятели слушают, кивают все головами и скоро, что-то решив, пропадают в сторону Ханкалы.
   Нашпиговать бы свинцом эту мразь, чтоб больше не вздумала так шутить. Еще не ушла в землю двухнедельную кровь, а вот едва не пролилась свежая.
   Замучил голод и мы с Кетчупом столоваемся в забытом богом кафе. Гаишник стоял на дороге, нахватал полные карманы купюр, но ни одной не положит на стол. Я был с ним однажды на блокпосту, знаю чеченца.
   - Забыл дома деньги, Ангара, - прячет он отуманенный взгляд. - Заплатишь? Я в следующий раз тебя так угощу!
   Не будет у нас следующий раз.
   - Заказывай, - не обращаю я на это внимания. Обед-то дешевле пареной репы, рублей сто за двоих.
   Мы, как во дворце королей, сидим в огромном обеденном зале, с колоннами и балконом для знатных особ. В центре тощая стайка дешевых столов, а где-то в углу, можно докинуть гранату, сама кухня со всей обслугой из трех толстых чеченок. Кафе прострелено по всем сторонам, все стены и потолок, и выщерблен пулями пол. Когда-то прошел ремонт и дыры заделаны подручными средствами: мешковиной, досками, целлофаном, рубероидом и кирпичом. С облупленного серого потолка сыплется штукатурка.
   Обед продолжился сном в РОВД и, сбежав со службы в начале первого, мы выходим лишь к четырем. Оставлен унылый перекресток Ханкальская-Гудермесская, и мы встречаемся с комендатурой у бывшего 31-го блокпоста.
   Когда-то, развешанные на древесных кольях и железных воротах, здесь сторожили дорогу рогатые буйволовые черепа. И оттого не военно, не современно, а по-старорусски гляделся блокпост. Остановишься перед ним, вскинешь голову, а на тебя со всех сторон мертвый зубастый оскал и черные проваленные глазницы: "С чем пришел, добрый молодец?" Холодок по спине от смертобойной той старины. И хочется ответить не так, как учили. Само валится с уст: "Избушка, повернись к лесу передом, а ко мне задом!"
   Но пусто и грязно теперь на 31-м блокпосту Приморского СОМа. Разинуты, что уже не захлопнешь, ворота - осажены в землю створчатые углы, сбиты на землю и рассыпаны черепа, украдены колья да деревом крытая крыша, превратились в помойку обжитые комнаты. Разорено Чечней русское это гнездо.
   Меж блокпостом и дорогой, как раз у колючей проволоки, в засыпанной вполовину канаве белеют людские кости. Разрыли собаки, и никому нет дела до чьей-то могилы. Средь вялой травы тускло горит на солнце маленький детский череп. Большая Россия приходила сюда с войной.
   На меже всегда валяются черепа. Это закон веков.
   Мы лениво тормозим машины, потроша в руках документы. Водители привычно сидят за рулем или выходят открывать багажник. Да вот не все такие покорные. Одни пролетают мимо, как ехали, еще и прибавив скорости. Мы бьем для острастки в воздух, и только напрасно тратим патроны.
   - Неделя таких блокпостов, и я - гражданин латышской республики, - переиначиваю я матерную присказку про неимущего латыша.
   Но Кетчуп протянет подольше. Из каждой машины суют ему два-три червонца: на! пользуйся и торжествуй. Такой негласный порядок, меньше не дают, больше тоже. С его стороны дороги транспорт идет беспрепятственно. Гаишник для зрелища несколько секунд держит в руках документы, потом возвращает хозяину. Здесь понимают друг друга без слов. У меня совсем по-иному: водители ни в одном случае монет не дают, а протягивают паспорт с водительским. Это доля уважения к нам, а для нас - гордость. Мы, русские, не продаемся.
   Жаден и мелочен Кетчуп, но по работе не сохнет. Час простояли мы на дороге, он засобирался домой:
   - Жарко. И время уже...
   Чеченец довез меня до отдела и, чтобы не ходить лишнюю стометровку, я перепрыгиваю через забор, прямо на наваленные изнутри кирпичи. С заднего двора слышно, что проходит вечерний развод.
   - Смысл жизни честного милиционера состоит в том, чтобы в любую минуту быть готовым прийти на помощь тем, кто страдает... - рассекая мощной фигурой пространство и время, пиковым королем шастает перед строем Тайд.
   Расстреливаемый пустыми фразами, на плацу плавает в облаках отрешенности личный состав. Воспоминания и размышления длятся не менее получаса; можно определить наметанным глазом. Я негромко и делово ступаю за спиною начальника в сторону общежития. Ему не видать, а другие не обращают внимания. Проскочил!
   Я успел нацедить последнее из крана ведро. После дня на дороге, форму можно ставить как панцирь. Но то не смертельно, помыться бы самому.
   Вечер после рабочего дня. Погасло солнце, и в отделе кончился свет. Они как-то связаны, солнце и районная станция. Не мелькает огнями город - проклятая черная дыра за воротами, которая глотает жизнь!.. Но не все - конец света. Даже в Грозном, когда пройдут все разводы, можно вернуть себе настроение. Тогда Грозный больше не существует для нас, страдает отдельно, и нас не волнует, что происходит во тьме.
   Вот и сейчас, едва улетучились страсти, что нагнетал здесь начальник, на этаже у русских по столам заходили стаканы. Понеслась бурная жизнь. Сыпь сюда, контрабасы! Лечим больные души. Слышь, на раздаче?.. Каждому по сто грамм праздника!
   Подобрав спиртного, собрался до туалета Сквозняк. Спускается с этажа, а внизу у лестницы первый зам начальника Клоп, с упорством садиста светит ему в глаза фонарем. Начальник криминальной милиции Клоп - маленькое пакостное животное, один подполковник в полтора метра с кепкой, обожающий власть. "Фонарь убери", - спокойно останавливается Сквозняк. Тишина. "Фонарь убери", - заслоняется он ладонью. Тот же огонь в лицо. "Слышь, ты, с фонарем! Я тебе его знаешь, куда забью?!" Проняло с третьего раза. Клоп летит, как на парусе, от общежития по прямой в кабинет Тайда: не уважают! Скоро на этаже появляется вооруженная гвардия - личная охрана начальника: чеченцы Бешеный, Аргун, брать в плен Сквозняка. Пока тот собирается, поясняя на ходу ситуацию, приходит посыльный от Тайда:
   - Отбой по нему. Не нужен.
   Продолжает идти своим ходом пьянка, а параллельно, в этих же комнатах, собираются, назначенные в ночной патруль. Те, для кого на сегодня продолжается Грозный. Опрокинули последнюю "соточку", автомат на плечо, и исчезли во тьме. За всеми, потому что общественник, да еще и поддал, увязался и Вовочка. Ну, значит, будет дело!!!
   Только вышел патруль, не успели выпить по новой, со стороны КПП трещит автомат, или пара по очереди. Подъем небывалый! Толпой, не отличишь пьяных от трезвых, на бегу хватая оружие, несется вниз по лестнице все общежитие. На плацу уже передергивают затворы чеченцы. У всех одно на устах: наряд КПП принял бой. Несколько секунд, и на дворе поредело. Бегут за ворота группами, в одиночку. Я остаюсь ждать событий, потому что помню, что в ту сторону только что уходил Вовочка.
   Замолчало на КПП. Не успевшие на вражескую атаку, скапливаются у дежурки мужики. Убежавшие оставили раскрытыми настежь ворота. И вот, тревожно распахнутые во тьму, они являют решающую картину: пленным румыном, в наручниках, с помятым кровоточащим лицом бредет Вовочка. Голова свесилась набок, засекаются ноги, и впала внутрь всегда круглая, колесом, грудь. За его спиной работает толкачом Бешеный, у которого на плече два автомата.
   Вова устроил свою любимую пьяную войну на месте, не отходя от отдела. Чеченцы твердят, что контрабас стрелял в наряд КПП, Вовочка, что в сторону 34-го блокпоста Краснодарского ОМОНа.
   Участь стрелка решена. Тайд отправляет под конвоем обоих, кто отличился, Вову и Сквозняка, на освидетельствование в городскую больницу. Возвращают их уже за полночь, с полным от медиков компроматом. Расстроенный Сквозняк медленно перебирает ногами до общежития, а Вову, как опасного на свободе, закрывают до утра в камере Дежурной части.
   Пропал Рамзес Безобразный. Два дня назад был назначен на 26-й блокпост, оформил срочно себе больничный, и с тех пор никто не видал мерзкое это лицо. Тайд дал задачу своим гвардейцам, вынуть Рамзеса из-под земли, уж сильно понадобился. Те катались к нему на соседнюю улицу, но дома его не поймали. Жена объяснила, скорее всего, уехал домой в Калмыкию.
   У Безобразного домов, как у зайца теремов. Три дома и три семьи. Одна здесь в Чечне, вторая в Калмыкии, третья где-то в Москве. Всё не как поля зрения всего отдела неохдела неохиданно исчез Рамзес Безбразныйозняка лтается на плече одного из охранников Тайда. иалому людей. А ведь на такого глянешь, и не подумаешь; жирный, вонючий и страшный. Неужто такая злая любовь у всех трех, что полюбили Рамзеса? Вряд ли. Продались за деньги. Как пить.
   Здесь в Грозном у Безобразного сын. Ну, какой у него может быть сын? Конечно, урод! Нет, видел однажды, нормальный сын, и с виду ничего дурного и на людях держится так прилично. Лет тринадцать-пятнадцать ему. Смотрели с чеченцем Альфом, а глазам-то не верили. Решили, как один: жена воспитала!
  
   9 сентября 2004 года. Четверг.
   Весь утренний развод посвящен вчерашним похождениям пьяной контры: Сквозняка, Вовочки и "иже с ними". Всем контрабасам Тайд отменяет сентябрьскую зарплату, а отправляет ее на алименты тем женам, чьи мужья вконец запились на трезвой чеченской земле.
   - Я знаю, что такое пить по-русски! От десяти лет и до покойников!.. Но я вас тут махом от этого излечу! Устрою вам трезвую жизнь! Будете после рабочего дня в трубку дышать! Ночью буду поднимать в строй! Хоть капля спиртного в кишках - в Россию, за три тысячи рублей в месяц пахать! - повторяет он ключевую страшилку.
   Разогревшись до тех степеней, когда разум отчаливает в туман, Тайд докладывает отделу свои наблюдения:
   - ...Как и во всех беспорядках в Республике, так в хаосе на территории РОВД, виноваты одни участковые! Которые и там (у себя дома) ни хрена не делают, и тут ни хрена не делают!
   Он широким шагом подступает к строю участковых, вытаскивает из кармана помятый кулак, и горит желанием выяснить одну деталь:
   - Кто из участковых обслуживает наш РОВД? Кто пьянки у себя допускает? Чей это участок? А?..
   Хотите поставить нас в тупик своими вопросами? Мы поставим вас в тупик своими ответами.
   Мы пожимаем плечами, отводим на всякий случай глаза, и с умным видом переспрашиваем друг друга: кто это пьянки у себя допускает? у кого нету совести?.. Совести нет ни у кого. Погалдев с полминуты, мы закусываем язык. Но Тайд всё также стоит пред нами, и смотрит, как сыч на крупу. Надо говорить дальше. Находится с решением Плюс:
   - Надо спросить у тех, кого нет. Там точно кто-нибудь знает.
   Из двадцати шести человек штатной численности, в строю только шесть, и ни одного начальника. Кому отвечать, кто в запитой нашей семье участковый?.. Концов не найти. Тайд уже понял это и сам. Он щелкает каблуками и, дав задний ход, выдвигается обратно на середину плаца, на дальнейший разгром уже заскучавшего РОВД.
   - Сейчас и сегодня, и дальше всегда! - торжественно клянется начальник. - Ввести практику выводить в город весь личный состав, для ежедневного несения службы до 22.00 часов! Уходят все до последнего человека. Остается только дежурный, оперативная группа и наряд ППС. По кругу отдела будут поставлены автоматчики, чтобы до прописанного часа ни одна мышь в ворота не проскользнула!.. Участковые... Эти бездельники... С сегодняшнего дня освобождены от зачисток и службы на 26-м блокпосту. За это освобождение им необходимо раскрыть все городские преступления с начала этого года! Но я их хорошо знаю, этих своих участковых... Они сейчас вообще перестанут работать! И ни одного преступления не раскроют, и перестанут работать! А чтобы этого не было, с сегодняшнего дня они все участвуют в подвижных КПП, в ночных патрулях и секретах!
   Да уж... Пожалел волк кобылу; оставил хвост да гриву.
   Мы с Плюсом поставлены в СОГ. Делим пополам день, и я, свободный до обеда от службы, поднимаюсь в свой кубрик.
   Подавленный, хромающий на левую ногу, по коридору этажа шатается бедоносный контрабас Вовочка. Он заворачивает в гости, и садится с краю кровати. Разобрав пьяную его жизнь, Тайд принял окончательное решение: отправить дослуживать Вову на родину. С ним же в убывающую команду назначен Сквозняк. Это в лучшем случае для обоих. Худший вариант предусматривает полное освобождение милиции от двоих запойных майоров, с позорным увольнением их по "пьяной" статье.
   - Что было-то? - пытаюсь я услышать из первых уст.
   В Вовочке, как выключили солнечный свет. Он сидит, свесив руки, будто уже дотла прожил жизнь. А ему ведь только показали на дверь. Самое бедовое в этой истории, что Вова не помнит, что вчера было на КПП. Он понимает, он знает, что виноват, готов понести за это расплату, вот только бы вспомнить, что там случилось во тьме.
   - Куда стрелял-то? - знаю я, что не будет ответа. Водка набело стерла запись в мозгах.
   Вовочка не шевелится. И молчит, как мертвый.
   Тайд же, верный каждому второму своему слову, действительно выставил пост - автоматчика ППС. Но лишь одного и только у общежития, чтобы туда-сюда не бегала контра. Против местных нет смысла его выставлять, они только рады, что выгнали в город; живут-то не в РОВД.
   Тактика такой борьбы с контрой применялась и раньше, но в большинстве случаев оставалась бездейственна. То попадался какой-нибудь добрый чеченец, что с полуслова вникал во все беды контры, то ленивый, что просиживал не у общежития, а где-нибудь у товарищей в кабинетах, то еще что-нибудь. Все мы люди. Но все же, отсутствие контроля над нами складывалось именно из того, что, имея таких командиров, как Тайд, Рэгс и Рамзес, что буквально разрывали людей на части, поторапливая их находиться одновременно в трех разных местах, часовые у общежития проводили там целый день. Менять их было некому. Вся смена летала по городу, по заслонам и блокпостам. Вот и не выдерживал этот пост больше, чем два-три дня, вот и сам себя распускал и втихаря разбегался.
   Так и сегодня. Все, кто не ленится, по поводу и без повода, шмыгают мимо часового на этаж и обратно.
   Еще Тайд, путем внезапного шмона, решил отобрать у контры весь неучтенный боекомплект. После вовочкиной стрельбы у него возник резонный вопрос: откуда патроны? Начальник, как и все, кто дослужился до его звезд, мыслит программно: учтенный боекомплект - сто двадцать патронов. Человек получил их когда-то, потом должен сдать. Что он будет сдавать, если часть расстреляет? Ведь он не может не сдать все патроны, это нарушение правил. Значит, раз он стреляет, у него есть лишние патроны, которые необходимо забрать и оставить ему ровно сто двадцать. Тогда ему нечем будет стрелять.
   Эту программу Тайд выдал однажды, после беседы с какой-то проверочной комиссией МВД. Ведь им невдомек, что есть Вовочка, есть Павлин, Ахиллес и другие, есть и чеченцы, которым не переходят дорогу программы и правила, которые уже спускали, и не раз, до нуля их "учтенный" боекомплект, и выезжали с единственным одолженным патроном в город, биться с бандитами. И ни одним глазом не дернули.
   Я соображаю, куда самому от Тайда спрятать боезапас. У меня патроны не разлетаются после пьянки. Под кроватью целый цинк, тысяча с лишком, плюс пять гранат. Куплено у армейцев и у ОМОНов. Немало труда и денег вложено в каждый "неучтенный" патрон. "Взорвись, ты, гадюка!", - со злостью перекатываю я гранаты в руках. Но ничего не придумал, и лишь раскладываю по разным углам, да поглубже к стене.
   Некуда девать отсюда боезапас. Вокруг всё чеченское.
  
   10 сентября 2004 года. Пятница.
   Утром в комнате поют половицы. Надсадной, скрипучей мелодией, что преследует по пятам. Они скрипят и в другую часть дня, но на них не обращаешь внимания. И только утром, как в крестьянской избе, ты просыпаешься от чьих-то по дому шагов.
   Скрипят под ногами рассохшиеся деревянные доски. Встав раньше всех, я бесцельно болтаюсь по комнате, проверяю кастрюлю с остатками каши, шебаршу бумагой в ящике, где складируются консервы. Каши на мизинец намазать, а в ящике три дыры по бокам. Только и осталось, хлюпать носом у умывальника. Наконец, перебудив комнату, я выбираюсь на улицу.
   Не начат рабочий день, а тут уже налажен порядок: у лестницы общежития стоит на посту автоматчик. Тайд делово и с энергией, и в который раз, взялся закончить эту анархию - праздное существование контры. Жаль, не хватает пэпсов, чтоб за каждым поставить по часовому, заставив работать.
   "Не угадал, начальник... - протягиваю я руку чеченцу, направляясь к дежурке. - К душе охранника не приставишь. Не будем служить!"
   Развод на работу. Вдоль строя квадратом катается Тайд. Уже какой день не в духе, уже какой день ему не до нас. Но полон гневной философией о смысле жизни, и гремит на весь двор. За спиной командира мечется инфантильное создание Рэгс, что, как эхо, повторяет за Тайдом, добавляет еще от себя, и вот-вот расколется надвое, командуя за двоих. Но тесен мир для двух карликов. Носятся один за другим, как пень и тень, и оба ненавидят друг друга. И вот, неожиданно быстро, зажимает рот Тайд и, дернувшись в штаб, бросает на произвол судьбы РОВД. Становится безопасен.
   Что-то пытается пискнуть, потерявшийся от такой скорой развязки Рэгс. Да, невелик прыщ! Пока он решается выступить, мы отламываемся от общего строя и неприметно подбираемся к лестнице общежития, где, задумавшись над смыслом жизни, о котором рассказывал Тайд, потускнел на посту часовой. На дворе полный хаос: одни стоят, слушают начавшееся выступление Рэгса, другие повернулись к нему спиной, решают свои проблемы, третьи бегут за ворота, мы же упрямо штурмуем лестницу. И понемногу отступает, остывает от испепеляющих инструкций автоматчик чеченец.
   Месяц назад я нашел в Красноярском ОМОНе библиотеку - несколько стопок, взятых во время разорения города, книг. Порылся, полистал, взял всего лишь одну и утащил навсегда. Какой-то Исаак Бабель: "Одесские рассказы. Конармия". В отделе увидал Ветеран, только глянул на автора, презрительно хмыкнул: "А... Философией увлекаешься..." "Промазал с книжонкой", - понял я сразу. Но раз читать больше нечего, достаю с полки и открываю на середине.
   Есть книжки, которые не закроешь в землетрясение. Это "Конармия" Бабеля. Невероятный, фантастический шедевр, насквозь прохваченный яростными ураганами Гражданской войны. Какое богатство слов! Словно налиты соком все буквы, а с запятых капает кровь. Как безошибочно прописаны людские чувства и зверства. Листаешь страницы, а вокруг тебя свистят летучие пули, а в лицо бьет свежий ветер конных атак, а по дорогам, ворочая под собой планету, шагает в серых шинелях пехота, и величавая луна лежит на волнах Збруча, и мелькают в походе ночи, а дни - все понедельники, и бежит пред тобою враг, впереди Ла-Манш и мировая, на горе всем буржуям, революция... А позади потери, потери, потери... "Убит Тардый, убит Лухманников, убит Лыкошенко, убит Рулевой, убит Трунов, и белого жеребца нет подо мной..." и, видно, не доскакать до Ла-Манша - бьют свинцовые ливни уставших коней, и не порубить всех врагов - затупились от их числа сабли мировой революции... Всё кончено. Проходите, не успевшие сюда, мимо с опущенными мечами.
   Я откладываю "Конармию" только в обед. Вот как надо писать!
   Сумасшедший гений пера! Один в той войне, сумевший в уродстве передать красоту.
   Вторую половину дня со Сквозняком и Вождем мы мучаемся бездельем в кабинете участковых, где заочно закапываем в глухую могилу Рамзеса, да вспоминаем старые анекдоты. Дверь на замок и, в пыли казенных бумаг, за никому не нужными разговорами, мы пропускаем мимо безрадостный день. Еще один день без всяких результатов труда. Какие тут результаты, кому они здесь нужны? По какой реке плыть, ту и воду пить. У нас не осталось грамма души для работы, мы не болеем за этот отдел. Нас держат за скот в хлеву, среди нас пытаются сеять раздор, мы всегда лентяи и негодяи. Пусть будет так. Ведь плюют же на свой отдел и сами чеченцы: "Хоть потоп!" Ведь и им примеряют ярмо.
   ...Высунув красные языки заката, движется на город скорый осенний вечер. Медленно скапливается на плацу и быстро разваливается на части серый неровный строй. Чеченцы заводят машины и спешат домой к вечерней молитве, русские варят ужин, гремят на заднем дворе тазами и ведрами. С обеда нет электричества.
   Мы лежим на кроватях по кубрикам, жжем, без свечей, таблетки сухого спирта, курим и перебираем вслух события прошлых дней. Ара, захрапев в самом начале беседы, видит тревожные сны: бормочет что-то несвязное, дергает обутыми в ботинки ногами.
   Тычет толстым пальцем Сквозняк:
   - Скоро концы отдаст. "И снится нам не рокот космодрома"... Боевики пришли, в плен берут.
   Мы с Павлином тихонько посмеиваемся. Опер беззвучно снимает со стены автомат, тащит из него магазин и - дерг за затвор:
   - Аллах акбар!!! - на всю комнату.
   Ара знает все эти розыгрыши, но при каждом из них встает с последним румянцем чахотки. Он быстро садится, спускает вниз ноги, и - рука под подушку - переносит в карман пистолет. Как ничего не случилось, поднимается и беззаботно ступает к двери. А на спине предательски болтается автомат.
   - Спать не даете. - А в горле предательски дребезжит. - Пойду, до туалета пройдусь.
   - Ссышь, когда страшно? - вдогонку Сквозняк.
   - Ссусь! - огрызается Ара.
   Эх, весело веселье, пока не похмелье.
   На плацу играет "шарманка": Тревога! Тревога! Тревога!.. Идет на нас бандгруппа с большой дороги.
   Чертово раздорожье, где встал РОВД! Никак не обойдут его стороной...
   Все давно сбежали во двор, лишь я, собираясь на битву, ползаю на коленях во тьме под кроватями, разыскивая попрятанный от Тайда боекомплект. Ну, отцы-командиры, неужто, худо, когда у бойца есть добрый запас патронов? Видать, худо.
   Да, что злиться на Тайда, когда мы для него другой нации. Помню, свои исполняли похлеще. В доблестной 74-й Юргинской в 2001 году комбат обещал за каждую найденную у солдата гранату бросать того на трое суток в зиндан - яму для пленных. Намедни их погонял пьяный контракник - зашел на офицерское собрание с гранатой в руке: товарищи офицеры только вводили практику держать людей за свиней. Не все, но выскочки появились. Это была первая ласточка - невзорвавшаяся граната в собранье. Те, к кому она прилетала, это не поняли, и стали только сильнее завинчивать гайки. Всех под одну гребенку обращая в свиней. Результаты я видел лично: конец боеспособности и полный развал бригады. Видел со дна той самой каменной ямы - зиндана. Хотя попал в нее не за гранату, но и ведь и не за водку. В 2001 году мы тайком зарывали от комбата подальше, за рваными своими палатками, патроны с гранатами. Шуток с нами никто не шутил. А потом, перед каждым рейдом с зачисткой, вынимали из отсыревших ям и долго чистили порыжевший боекомплект, с грузом которого ползли по горным дорогам Чечни. Сколько из этих патронов не выстрелило, и сколько из этих гранат не взорвалось, не знал лишь один человек - комбат. Он всегда шагал налегке, с минимум магазинов, которые никогда не знали земли. Шагал под охраной тех самых бойцов, кому пророчил зиндан. У батальона был позывной "Курорт" и, посмеиваясь, комбат называл нас "курортники".
   Я, совсем закопошившись в розысках патронов, последним встаю в цепь обороны. Хорошо присмотреться, и видать неприметное движение вдоль ограды. А вот прислушиваться не нужно, повсюду стоит глухой ропот:
   - Все лето тут провели! Никто не пришел. Думают, что осенью кто-то появиться?
   Через холодный мрак плывут тусклые пятна карманных фонариков. Кто-то из руководства ходит проверять свой бесконтрольный личный состав.
   Меня хватает на полчаса этой затеи. Потом, бросив пост, я роняю в коридоре общаги наставленные там ведра, наощупь пробираясь до кубрика. Там, снова обыскивая углы, думаю лишь об одном: что бы сожрать?! Да, на пустых, заставленных голой посудой полках, нет ни куска. Куда-то бесследно исчез со складов, обещанный нам продпаек. Поднимаются с улицы Сквозняк, Павлин и Ара. Кто-то зажигает огонь и все трое повторяют напрасные мои изыски, гремя посудой и прислушиваясь, как посвистывает в кишках. Я давно ничего не ищу, а только наблюдаю с кровати:
   - Нет ни черта. Сам только что перерыл.
   - Сознался, что ли?.. - еще не забыл Ара наш вечерний "аллах акбар". - Чего мы после Ангары ищем? После обжоры этого. Тут ничего нет.
   - "У меня два цинка патронов, у меня три цинка патронов..." - передразнивает Сквозняк. - Думаешь, выиграешь войну? Да, прежде чем боевики досюда дойдут, ты со своими цинками с голоду сдохнешь.
   - Два идиота, - улыбаюсь я на обоих.
   Можно пойти к соседям и что-нибудь попросить. Но по-человечески стыдно и неудобно. Там не откажут. Да вряд ли у них самих больше, чем на одного-двух человек. А есть хотят и они. Значит, надо ложиться спать. Если нечего есть, лучше ложиться спать. Часто спасает от голода. Я читал это в книжках, а потом проверял на себе.
  
   11 сентября 2004 года. Суббота.
   Вчера вечером гремела тревога, что никто не принял всерьез. Ночью случилось ее продолжение. В половине первого звонок с МВД: в больницу 12-го участка завернули залечить раны боевики. Всё-таки явилась бандгруппа. Отдел встает по тревоге.
   Погашены фонари и вокруг кромешная тьма. Все в полной экипировке мы замираем на плацу перед неожиданно допоздна засидевшимся Тайдом. Языком, заплетающимся от спирта, - веская причина допоздна застрять на работе, он сообщает о начале боевой операции. Его и трезвого при ходьбе несет в сторону лишек веса, а тут налакался, что совсем тяжко ходить. Спотыкаясь и матерясь, Тайд лично, чтобы некоторые, необязательные к судьбе РОВД, не нырнули обратно в кровати, ведет нас за ворота на КПП. Все спят на ходу, и только дошли - падают прямо в траву. На ногах никого, кроме Тайда. Отдел валяется у дороги и спит, а этот стоит, раскачиваясь, и только должность запрещает упасть. Скоро прибудет немногочисленное, но серьезное подкрепление - машина Чеченского ОМОНа.
   Завели дежурную "таблетку" и подогнали на КПП. Тайд командует загружаться. Я выжидаю крайний момент погрузки и прыгаю последним в машину, занимая у дверей место. И вот из тридцати тех, кто дошел до дороги, в машину влезли четырнадцать и те добровольцы. Все - контрабасы. Единственный чеченец - водитель дежурной части Лаваш. Прибыл ОМОН, два УАЗика, что едут позади с задутыми фарами.
   Мы летим впереди с полным светом. Везут, как баранов на бойню. Верней, бараны сами туда идут. У всех незаряженное оружие. Командиры ж не дали команды. А сами не привыкли к самостоятельности. Я передергиваю в салоне затвор. Оскоблены благородные офицеры - два старых майора, Молот и Наковальня:
   - Есть специальное место!
   - Ты, знаешь, что это запрещено мерами безопасности?
   Мне не до них. Твердолобый Лаваш свернул с улицы и мчит прямо в больничный двор. Ему ведь тоже сказали ехать в больницу. К парадному.
   - Тормози! Тормози! - ору я в салоне. Я уже вижу, как из окон в упор расстреливают автобус, и на ходу открываю двери.
   - Где тормозить? - даже не жмет на педали Лаваш. Ему нужно знать конкретное место в пространстве. Показать на дерево или забор.
   - Здесь!!! - с матом орут в глубине.
   Подвез к самому зданию, хорошо, что с торца. Высыпали на воздух. Встали гурьбой у машины и гурьбой же двинули в двери. Я по высадке десятка два метров добежал до "зеленки" и сейчас стою, лишь присвистываю. Рядом хватается за голову казах Марат:
   - Подождите, - нервно стучит он ладонью о приклад, будто этим можно привлечь. А первые уже исчезают в дверях. - Подождите! Может засада... - дает он полный голос в толпу. - Останьтесь кто-нибудь на прикрытии.
   - Давайте, давайте! - услышали его и командуют уже из ОМОНа. - Несколько человек останьтесь.
   Чеченцы ныряют в парадное, за ними добровольцы на штурм.
   - Как скот на убой... - растерянно смотрит на опустевшее крыльцо Марат.
   Я это понял еще на КПП, когда в машине не оказалось ни одного местного.
   - Сейчас оттуда только ОМОН выйдет, - безнадежно машу я рукой.
   Мы стоим с южной стороны больницы. Глубоко во тьме дымятся голубоватым светом окна пяти этажей. Рассыпанные, они светятся прямо во мраке, без присутствия здания, словно в небе повисли огни. Только прибыли в город первые осенние ночи и, застав вне жилья, неприлично шарит у тебя за пазухой ледяная рука мертвеца... Больница на краю города, поздний холодный час, черные паруса тьмы, зловеще замершая "зеленка", да неприметное, где-то на донышке сердца, чувство беды...
   Шум со стороны парадного, выходят омоновцы. Проверка окончена. Здесь никого.
   Сначала бестолковый выезд, а после ночной караул. Развелось снова в Грозном нечистой силы и теперь по ночам на постах по четыре, по пять человек. Стоять одному - уснуть, и мы собираемся всей командой поговорить. И хорошо катится разговор, да вот придавила тяжесть воспоминаний. И понемногу смолкли, как отрезало, языки. Мы молча расходимся спать в четыре утра.
   Через три часа развод по постам: заслоны на перекрестки города. МВД Республики приказало держаться "несколько суток до особого распоряжения". Значит, на всю жизнь.
   Далеко несет Тайда его краснобайство:
   - Еще ваши дети мне скажут спасибо, за то, что мы делаем! Еще вы не раз вспомните эти дни на службе Отечеству!.. - бросается он калеными словами, постепенно передвигаясь к насущному - голоду на холодных заслонах. - Сейчас будет выдан... Сегодня каждому будет привезен сухпай! Чтобы никто не думал, что его бросили, не евши, мерзнуть на улицах! - небывало раскипятился начальник.
   Но вот, по привычке терпеливо сносить все лишения, молчит хмурый строй, никто не просит выдать сухпай прямо сейчас. И есть повод потянуть с обещанием.
   - Наверное, привезем... - прокладывает путь к отступлению Тайд.
   Не солоно хлебавши, мы разъезжаемся по поганым своим постам. Жрать, не срать, можно и подождать.
   Заслон на перекрестке Мусорова-Нагорная. У нас семь штыков, старший над которыми Вождь. Со всеми что-то случилось и целый день мы неслыханно честно, в каком-то благородном порыве, деятельно проверяем машины.
   Вождь притормаживает "пятерку". Вылезают пятеро пьяных, прилично одетых орлов, улыбаются, спрашивают вроде того: "А, документы? Сейчас документы...", и круто меняют ситуацию в свою пользу: берут Вождя в окружение, прихватив за грудки. Я бегу через дорогу стреляя над головами, следя за моментом, не выхватит ли кто оружие. А добежав, вожу стволом с одного на другого. Сбоку, выбрав себе мишень - самого молодого и дерзкого, встает Ахиллес. Никто не дергается. И все уже трезвые.
   - Э, командир, шутить хотели... - сыплются неумелые извинения.
   Проверяем молодчиков: личная охрана какого-то короля Кокиева. Вытаскивают из карманов, валяющиеся там вперемешку, удостоверения и пистолеты. Счастье, что ни у кого не хватило дури, вытащить их минуту назад.
   На перекрестке собирается ночь, липкая холодная тьма. Мы уже выборочно, по особому нюху, останавливаем машины. Или просто сидим у обочин. Никто не привез нам сухпай, и никуда не деться от голода. Рядом, за парком Победы, летят в небо красные ракеты комендатуры, где глухо тревожатся за дорогу. Но еще не облетела "зеленка", и нас не видно за кронами парка. Иначе б давно обстреляли. Часто так и бывает. Связи меж нами нет. Вряд ли кто-то из комендантских постов знает, что происходит в ста метрах от них.
   Откуда-то из тылов, с проселочной улицы к нам едет машина, тихо и подозрительно. Все поднимаются на ноги, застыв вдоль дороги. Водитель прозевал метнувшиеся фигуры, и опомнился, когда по краям уже встали черные силуэты с оружием. Он останавливается, как от удара, гасит огни и дает полный назад с прокруткой колес. От нас повалилась очередь под колеса. Машина прыгнула и заглохла. Мы не добежали несколько метров, и кричим, чтоб все открывали двери и летели на землю. Услышал только водитель. Белый с трясущимися руками, он сидит один с распахнутой дверью, вцепившись в руль, не собираясь наружу. В салоне полно испуганных баб, с застывшими лицами. А на заднем сиденье от страха плачет ребенок.
   Они думали, их будут сейчас убивать.
   И вот все отшатываются назад от жуткого этого виденья: автоматы, ночь, дорога и машина, в которой плачет ребенок. Да мы бы сами заплакали от страха, когда бы были детьми.
   - Вы, что, придурки!!! - со злостью кричу я в салон.
   В это вкладывается всё. Они молча и дико смотрят на нас, сразу поняв весь смысл. И только продолжает от страха плакать ребенок. Мы уходим от них по дороге, а в спину
   этот детский испуганный плачь.
   ...Тянется длинная ночь. Выходит из-за руин горбатый согнутый месяц, и лишь холоднее становится город. Уменьшилось тьмы и расползается по канавам заслон. Ничего не меняется на перекрестке. Белая дорога, плывущая из зеленого тумана луны... Желтые фонари, проходящих на скорости машин... Черный уснувший парк, да от пожаров с вишневыми потеками небо...
   Включена станция - оракул тревог, и вот слышно, о чем разговаривают посты: через 30-й блок прорвались в город два авто "Жигулей". Совсем рядом отсюда. Мы перекрываем дорогу сваленным деревом, и мотками колючей проволоки. Никто не принес их сюда - валялись средь улицы уже много лет. А вот и ОНИ! Прыгая по колдобинам, несутся два авто "Жигулей". Какой-то чеченец, сев прямо за деревом, дал очередь вверх. Сразу застыл и больше не движется первый авто. Второй, как час до него репетировала машина с ребенком, гасит огни, дав полный назад с прокруткой колес. И также надорвавшись, взвизгивает и глохнет мотор. Мы на бегу окружаем машину, сваливаясь в канавы, откуда палим в белый свет. У машины уже распахнуты двери, и перед ней пляшут двое с оружием, взбешенные, напуганные и страшные.
   - Мы вас сейчас перебьем!!! Не стрелять!!! Не стрелять же!!! Застрелим!!! - в истерике матерятся они, стреляют в луну, и никуда не могут деться с дороги.
   А мы стоим на коленях в канавах обочин, всё оттягивая секунду, когда надо бить на убой.
   - Бросай оружие!!! Бросай, суки, оружие!!! - материм мы, полосуя над головами.
   Пэпсы нашего РОВД. Снялись с заслона, поехали до отдела, по пути устроили гонки с такси. Проскочили 30-й блокпост, налетели на наш заслон, перенервничали, забыли, что здесь все свои, решили: засада, чуть не постреляли друг друга.
   Эти двое танцевали под пулями рок-н-ролл, а такси - первое "Жигули", стояло здесь же, и таксист просидел за рулем весь концерт. Он невозмутимо покидает салон, когда, выяснив, что свои, все хлынули на дорогу бить морды друг другу. Те нам, а мы им. Но до настоящей драки у нас не дошло, сшиблись грудями, да отпустило. Таксист же стоит у машины, руки в карманы, и только дергается при разговоре губа.
   В полночь команда "Съем".
   Явился на работу сам Безобразный Рамзес. Мы входим в ворота отдела, и видим его шныряющим в темноте двора. Это присутствие сумело до конца испоганить незадавшийся день.
   Вчера ночью обстрел из гранатометов и стрелкового оружия армейского поста на перекрестке Ханкальская-Гудермесская. Все гранаты и пули мимо.
  
   12 сентября 2004 года. Воскресенье.
   Все вчерашние заслоны направлены на те же посты. Но у Тайда никто не уходит без обязательного напутствия добрым словом. Если вчера он стеснялся насчет сухпайка, и этот стыд мешал орать в полный голос, то сегодня, видя, что никто не сдох без еды, а значит, обойдутся вообще, безумный полковник вихрем летает по плацу. Он разгоняет весь уголовный розыск, "перескакивать из своих камуфляжей в милицейскую форму", налево-направо лепит выговора за отсутствие на голове кепки или фуражки.
   - Я вас научу, как форму носить! Вы тут у меня все скоро запляшете!.. - Лицо светится, глаза пистолетом, как на кого глянет, тот, как громом сраженный.
   Пока выдохся, выпустил порох, прошло полчаса.
   Закончен концерт, и все расходятся в угрюмом сопротивлении всё сделать по-своему. Не дали сухпай - шагаем в кафе, заставили одеть милицейскую форму - снова возьмем камуфляж, объявили стоять до последнего вздоха - на заслоны не выйдем раньше обеда, а работать не будем совсем.
   В обед собрание на перекрестке Мусорова-Нагорная, всех тех же, что и вчера. Вчера случился разлад с Вождем и пятеркой "кокиевцев", а сегодня уже полетел дурной слушок про этот заслон: мол, нехорошее место. Пустил его Капитан Шрэк, что лично всё видел, проезжая мимо поста. Мы тоже его наблюдали, разглаживающим в машине усы. И вот Шрэк настоял, чтоб мы получили автобус. Единственный автобус отдела, давно списанный по бумагам в небытие, но всё пока на ходу.
   Несколько первых часов тормозятся все машины подряд, пресекается всё свободное движение на двух улицах. Один пэпс тормозит даже велосипедиста - ленивого сонного мужика, что, как часы, мерно поднимает педали своего самоката. На краю загубленного парка торгует у пятитонного бензовоза чеченец - быстроглазый мальчишка пятнадцати лет. Сливает из бочки в ведро самопальный продукт, а из ведра льет в бензобак покупателю. Торгует себе и торгует, а глянешь со стороны: ведет дело под нашей охраной. Мы стоим на дороге, он просиживает в кабине, а сверху на бочке огромный динамик, из которого завывает дикая горская музыка: участник чеченского сопротивления, народный герой Тимур Муцураев, хриплым голосом пересчитывает незаживающие раны своей родины:
  
   "Пускай над городом клубится, пускай клубится черный дым.
   Пусть город Грозный стал разбитым, а был когда-то молодым.
   Не зря прозвали тебя Грозный - врагам ты многим стал знаком.
   И "Ураган", "Град", минометы... Но неприступен был РесКом!
  
   ...Здесь были "красные береты", был СОБР, "Кобра" и ОМОН.
   Вы все ж рыдали, словно дети. Вам горло резали ножом..."
  
   Гремит музыка с той стороны фронта, а все ходят мимо, будто не воевали. Да просто мал еще парень, не понимает... Кажется так. Был бы взрослей, давно бы заткнули. Он вроде и так пострадал: когда 21-го августа убивали на перекрестке, боевики за компанию чуть не шлепнули и его, прямо тут у своего бензовоза. Прибежали какие-то женщины с соседних дворов, не побоялись вмешаться, когда на дороге уже валялось несколько трупов. Насилу отбили: "Да, вы поглядите, кого убивать собрались? За что? Он же ребенок!" И вот пострадавший включает на всю катушку рекламу "с той стороны".
   Второй день на ногах. Уже без прежнего пыла тянется служба. Все откровенно халтурят, не выходя на дорогу. Мы просто стоим вдоль обочин и делаем вид, что работаем. В упор пялимся на машины, не тормозя ни одну. И нынче совсем иначе звучит поговорка: кто умеет работать, у того работа быстро кончается.
   Есть дела поважнее, и я бросаю заслон. У меня страсть - шариться по кладбищам и руинам. И чуть надоела дорога, подаюсь в пустые дворы. Воры лазят по окнам, а здесь не войти через дверь - в проеме встретились стены. Легко открываются ставни, прогнившие, просевшие, темные от пыли с дороги. Давно выбиты стекла. В комнате один на другом лежат разбитые стулья, ящики, изорванные детские книги, горелые клочья тряпья. Вторая такая же комната. В доме торжественно тихо. Пустые голые стены, с ободранными обоями, местами проломанный пол, с высокими сочными сорняками - хватает воды и света с расколотой крыши. За окнами брошенный сад. Лохматый, косматый, заросший разгулявшимся виноградом, взобравшимся и на крышу. Висит в пробоине тяжелая спелая гроздь. Весь двор - зеленое море лиан, репейника, колючек и конопли. Так природа стеснительно пытается скрыть тайну этого дома, весь его ужас минувших годов.
   Остановиться бы здесь, сесть неприметным в дальнем углу сада, перелистать назад, как страницы, историю этих дней. Увидеть полностью этот фильм, когда на экране мелькнул только последний кадр "Конец".
   Не дом - целый потерянный мир.
   Я оставил на заслоне весь виноград и дальше брожу по дворам. Другой разрушенный дом. Пустые, заросшие садом, проемы окон, темные комнаты без света внутри. Низкий короткий тамбур, с набросанным вдоль стены мусором, кухня и коридор, маленькие спальня и зал. Я хожу по жилищу, и хрустит под каблуками стекло. Поворачиваюсь на выход - в тамбуре стоит человек. И в груди обрывается сердце: Поздно!
   - Ты, еще кто? - даже не поднимаю я автомат.
   - А, ты, кто? - наклоняется он вперед.
   - Участковый. - Уже я различаю перед собой оборванного бродягу.
   - А я - Имран, - совсем нагло и громко он говорит.
   От растерянности сказал ему имя. Имран оказался хозяином дома. Та куча мусора у дверей - он самый и был, спал там на лавке. Освободился неделю назад из тюрьмы, вернулся домой, и пока не определился, что дальше. Паспорта нет, работа не светит. Скоро зима, а здесь сложишь кости без топлива.
   Мы вместе выходим из дома.
   - Счастливо, Имран, - киваю я напоследок.
   А он, вместо прощания:
   - Зачем приходил, Артур? - и смотрит прямо в глаза, не обманешь.
   Да... - замялся я в неудобстве. "Виноград твой воровать приходил", - крутится в голове. - Бабу искал. - найден подходящий ответ. - В прошлом году жила где-то здесь.
   - Я здесь всех баб знаю. Скажи, как зовут. Подскажу.
   Бросил еще пару фраз, да так и не обманул.
   - Артур! - окликает меня уже у калитки. - Заходи в гости, рад буду, - искренне улыбается он.
   Заглянув в город, на перекресток является вечер. Сбежали за ветром тучи, и в решето исколото звездами небо. Заслонив с земли Млечный Путь, стоят толстыми неправильными столбами черные акации и тополя парка. Целый заколдованный лес. Над парком уходят к звездам тонкие красные точки - бьют трассерами где-нибудь с Гудермесской. Кончился сонный осенний день, и разлетелось на части дневное безмолвие. Опускается тьма, а навстречу ей встает из могилы город - страшный холодный упырь, приученный хлебать безнаказанно кровь.
   Грозный! - сопротивляющаяся свалка вечности, горькая быль истории, всё не спешит умирать. Огромными гробами стоят в кварталах каменные дома, а в этих гробах, чуть гаснет свет, начинаются убийственные, до потери пульса, пляски с огнями, с чертями да с калеными сковородами.
   Собравшись в автобусе, мы собираем свой скудный ужин. Нет хлеба, только перловая каша, килька в томатном соусе, полкепки краденого винограда и водка. Кильку я не пробовал с 2001 года. Тогда нас на полмесяца бросили охранять ледяные горы на границе с Дагестаном. И каждый день пичкали, доводившей до изжоги килькой. Была зима, и ложка едва проворачивалась в этой мерзлой кровавой каше. А после костра она расползалась на части и становилась пресной водой. Эту гадость мы, с нищеты, продавали местным жителям по три рубля за банку. Все деньги летели только на два продукта: дешевую, соломой набитую "Приму" и зеленую бурду "Тройного одеколона", шедшего у нас за злое спиртное.
   На рынок в горном ауле нельзя смотреть без слез: несколько лавок вдоль улицы, на них "последний набор умирающего", да женщины или дети, сидя на табуретах. Дождь или снег - рынок "закрывается". Чеченцы сначала не поняли, зачем русским, кому здесь не перед кем сверкать, столько "Тройного одеколона", одеколона "Русский лес", и "Огуречного лосьона" (брали гурманы). И первые дни у них на лавках стояли, и очень недолго, по два-три пузырька. Но резко возросший спрос чеченцы оценили быстро: лавки зеленели от одеколона. И всё же некоторые, воспитанные в строгости вере ислама, не могли поверить в истинное его назначение. Какая-то тетка все недоумевала, все спрашивала:
   - Куда столько? Вы так часто им брызгаетесь?
   А суровые мужчины, вновь скупив всю выставку одеколонов, только кивали в ответ:
   - Каждый день брызгаемся. Все брызгаемся. Еще не хватает.
   Потом, вроде как что-то случилось, вмешалось командование, и нам объявили "осадное положение", в аул мы больше не попадали. Вдобавок на складе кончилась килька - причина анархии. А мы напились одеколоном на целую жизнь, осталось одно практичное воспоминание: не надо закуски - нюхнул из стакана и бодрячком.
   Перед уходом один хохол днем прошмыгнул в аул: нужны были шило да нитки, мыло, бумага и материал на портянки. Вернулся с пустыми руками, и долго еще матерился в палатке:
   - А шоб они онемели! Чорты турецкие! Я ж их не бачу...
   На всех чеченских прилавках стоял невостребованный "Тройной одеколон", одеколон "Русский лес" и огуречные лосьоны.
   Мы сидим в темноте, гремя в банках ложкой, обсуждая наболевшее из казарменной жизни. Чеченцы ужинали раньше, и сейчас без дела стоят у дороги, тормозя от скуки машины. Едет какая-нибудь местная милиция или кадыровцы не по форме, сначала дают паспорта. Потом спрашивают наших пэпсов: "А сами, вы, кто?", заглядывают в удостоверения и только потом достают свои. Здесь 21-го числа боевики убили шестерых милиционеров. Если кто в форме, из машины сразу выходят с оружием наперевес.
   Прошла борьба с голодом, и все непьющие - я с Нахаленком, выставляются за дверь на наблюдательный пост. "Подойдут, бросят в окно гранату...", - решили мы оба и сами сбежали с автобуса. Зайдя за обочину, мы сидим на траве, спиною друг к другу. Каждый наблюдает свою сторону города. У Нахаленка - пролитая звездным светом дорога, белая, словно корни. Моя сторона - Парк. И его не видно, как не видно стрел, пущенных ночью. Оттуда, из ватного мрака, глотающего все голоса, ползут лишь хаос исковерканных звуков: хруст веток, лай собак, шум ветра...
   - Чего не было у Адама? - вдруг брякает Нахаленок.
   Ответ проще, чем кто ожидал. Не дождавшись ни слова, он молвит:
   - Пупа.
   - Мудро, - согласен я.
   Нахаленок до своего прозвища получил по первому времени имя Грязная Женщина, которое было антиподом его необыкновенной опрятности и чистоты. Стирался он каждый день, фанатично не пропуская ни одного, а мыть руки и умываться ходил по два раза в час. С ним и рассчитались одним анекдотом: чукча, взяв в жены француженку, через месяц развелся, а на вопрос: "Почему?", сделал свое заключение: "Грязная, однако, женщина! Однако, каждый день моется!"
   Полночь, команда "Съём", построение в РОВД. Неровная полоса строя, поставленные, как посохи автоматы, темные обветренные лица, небрежные редкие дерганья. Все хотят спать.
   Под Алхан-Калой сбит боевой вертолет "крокодил". Погибли два летчика.
  
   13 сентября 2004 года. Понедельник.
   Дешевое счастье нового утра - выдрав меня из рядов, встающих по тревоге заслонов, дежурный Капитан-Кипеж дописывает последнюю фамилию в состав СОГ.
   Я сплю до вечера, до единственного выезда группы. На 30-м блокпосту задержали машину с номерами в федеральном розыске. Обычная здесь история.
   Со всем уловом вернулись в отдел, и водитель - мертвый пьяница, в засаленной драной футболке, плоский, как блин, - сидит, качаясь, на крыльце штаба. Он обстоятельно шарит в карманах и глядит вокруг себя мутным, но твердым взглядом. Достает такой же, как сам, "после боя", червонец и по-барски, с плеча, протягивает нам с Ахиллесом. Мы стоим в метре от взяточника и тихо смеемся. А тот не может подняться, чтоб нас достать. Только выпрямит ноги, они, как пружина, присаживают его обратно. Снова лезет в карман, и поверх червонца ложится монета-пятирублевка.
   - Это - всё, что у меня есть! - почти гордится он своей нищетой.
   Э! - хохочет Ахиллес, приводя его в чувство. - Не маши своим счастьем! Подуешь и улетит!
   Вечером в городе нет электричества. В кабинете участковых мы с Плюсом беседуем на темы религии. Напарник дежурит в следственной группе и остался в отделе. Плюс горд, никогда не попросит подменить его ночью. Хотя знает, что ему здесь никто не откажет.
   Неординарный человек Плюс. Будь это война за религию, упорного бы врага получила Россия. Такого, как этот, средь мусульман еще поискать. Плюс глубоко верит в ислам, в Аллаха и Магомета, пророка его. Не ищет поживы, не пропускает молитв, не пьет, приветлив, горяч, сквернословит, как русский. Непримирим и жесток, когда прав. Но в споре всегда справедлив. Среди чеченцев чаще сам по себе. Дружит только с двумя, с Пророком и Гарпией. Из русских, со мной. Как и я из чеченцев делюсь только с ним. Кажется, ему около тридцати. Исходит от него какая-то оживляющая энергия, а с нею мудрость для этих лет. Плюс не спорит ни с кем о религии. Не делает ошибки, как другие чеченцы, что вечно доказывают силу ислама над христианством. Ему это не нужно. Начнет говорить про Коран, про ад и про рай, про были истории, про древние королевства - словно задуют ветры Аравийской пустыни - забудешь про что-то другое. Затихнешь, заслушаешься, задумаешься: "А что я могу ему рассказать? О вере собственных предков".
   Обведенное светом свечи, висит в тишине комнаты худое лицо чеченца. Висит и покачивается, как маятник, когда с губ с осуждением слетают слова:
   - Безбожник! А почему, ты, не веришь в Бога? Ни в своего, ни в чужого?
   Плюс снова вынимает из забвения эту давнюю тему: почему я ни во что не верю? И мне снова не разобраться в самом себе:
   - Я сомневался в нем целую жизнь... Всю жизнь думал: есть Бог или нет? А, если есть, в каком храме его поискать: какая из всех религий самая верная, средь многих фальшивок. Для меня все фальшивки. Все вокруг говорят: Бог есть. Точно есть. Только никто его не видел, или видел, да тысячу лет, как помер. А я тоже Бога не видел. И он ни разу не заставил меня поверить, что существует. Ни разу за целую жизнь! Какая разница, короткая она у меня или длинная. Я столько раз издевался над ним, не бросил даже сейчас. Когда совсем беда, когда видишь, что осталось жить чуть да маленько, Бога-то я на помощь не звал, а только наоборот, протягивал в небо кукиш и говорил: "Хрен тебе! Мы еще поживем!" Почему меня не наказали за это смертью?
   Приближается к свету, колеблющееся во тьме лицо:
   - И бес беден, что не имеет Бога, - произносит верную мудрость Плюс. - А, ты, не думал, что тебя наказали за это жизнью? Ты живешь и не живешь в ней. Ты каждый год начинаешь с войны, а заканчивая его, скачешь на новую. Чего-то в ней ищешь, и даже много находишь, а вот не можешь найти одного. Знаешь, чего?.. Себя самого ...Слышишь, а может тебя не наказали еще потому, что Бог изначально милостив? Потому что он ждет, что поверишь. Бог все может простить. Всё, кроме неверия. Поверь, пока не поздно!
   - Я - атеист, Плюс. Не было у меня Бога. Вот все говорят: когда плохо, поведай Богу, попроси помощи и станет легко. А мне часто плохо, только ни у кого ничего не прошу. Я привык так жить, с надеждой лишь на себя. Ни у Бога не попрошу, ни у людей. Сам по себе и не нужно никого постороннего. Задавал я себе уже этот вопрос: наказан ли за неверие жизнью? И пришел только к одному заключению: вся эта битая-перебитая жизнь и есть путь к истинной вере, и есть доказательство того, что кто-то несет твою жизнь нетронутой мимо чертей и смертей. Сколько уже здесь, а ведь ни одного ранения, ни осколка, ни пули. А вдруг и действительно, что всё это послано свыше, и всё для того - заставить поверить. А я боюсь убедиться в этом. Поверю однажды я в Бога, а он решит забрать с земли еще одного прозревшего. Сегодня я, значит, поверю, а завтра, значит, умру. Думаешь, цепляюсь за жизнь? Да нет... Просто не хочется сделки.
   - А, ты, думал, что потеряешь, если такое случится? И что приобретешь после?
   - Много раз думал. Терять-то в сущности нечего. Всего лишь какая-то жизнь. Изжил я себя, мне даже будущего не надо. Знаешь, уезжал я сюда первый раз и точно знал, что вернусь и точно хотел вернуться. Уезжал сюда второй раз, и вот не знал, вернусь или нет, но очень хотел вернуться. А вот совсем по-другому вышло теперь: я точно уверен, вернусь, да вот не хочется возвращаться. Всё перевернулось в моих желаниях. А что значит, смерть? Это ведь новое! Это как ветер перемен. Избавление от жизни, в которой уже незачем жить, в которой всё давно прожито, а лучшего больше не будет. Вот и ты спрашиваешь, что я приобрету после смерти. А какая разница, что будет потом?!. К чему думать о будущем, если нет настоящего? Всем мусульманам обещается рай, всем христианам обещается рай... И что? Это причина, чтобы поверить? А то в рай не возьмут?.. И без того туда не возьмут. Дело-то не в грехах. Дело в том, что нет его, этого рая. Ни для тебя мусульманина, ни для меня, атеиста. Нет другой жизни, кроме обанкротившейся этой. А, если б была, думаешь, хоть один бы здесь остался надолго?
   - Да, стой же! - воспламеняется Плюс. - Эта жизнь и есть испытание! Для каждого, кто живет! Это то испытание, на которое он обречен с рождения и для которого родился на свет. Это не просто какое-то испытание, а что-то гораздо больше... Это преддверие рая, который нужно еще заслужить. Заслужить верой! И заслужить здесь на земле. Ты зря мыслишь о смерти, как о конце. Его не бывает в религии. Потому что ты - бесконечен! Это подарил тебе Бог. Человек вечен, и смерть только продолжение его жизни. Ты сидишь здесь со мной, а пройдет много времени, и после смерти мы будет сидеть также с тобой только в другом измерении или мире. Ничего не кончается! Кончается лишь для тех, кто не верит.
   Ну, Плюс! Ну, что-то не то говоришь...
   - Нет, - упираюсь я своими рогами. - Все религии мира заладили, как одна: вечный рай после жизни! А ни одна из них не дает его при самой жизни. Все эти религии требуют от меня одного: "Обратите на нас внимание, и вы, уходя из жизни, уйдете из нее в вере! И попадете в рай", - передразниваю я вслух. - А я человек! Я сейчас хочу этот рай. Не золото и алмазы, а отдых. Для меня рай - это спокойствие души. Я сам хочу создать религию "Веры в Жизнь". Где надо будет верить лишь до того момента, пока идет эта жизнь. Где не надо настраиваться на будущее и переживать за свой рай. Рай должен быть здесь при тебе. Для него не нужно умирать!.. Да только не будет такого! - уже проходит моя философия. - Потому что всё равно все умрут. Строй, не строй рай, на земле или на небе, - ты умрешь. Всё равно умрешь. Зачем верить?!. Зачем эти религии?.. А я знаю зачем. Я доискался ответа: отвлекать от главного - смерти.
   Смерть - это и есть единственная достойная жизни религия. В ней никому ничего не нужно доказывать, не надо вечно всем маяться, и ни одного человека не надо терять - ты обязательно отправишься его догонять. Всё уже известно и на своих местах. Ты заранее знаешь, что потеряешь всё. А значит, ничего не надо искать. Живи, как сумеешь, а вот будешь умирать, сделай это достойно... Зачем на что-то надеяться, Плюс? Я так устал за недолгую свою жизнь. Разве может в ней что-то произойти? Уже нет. Всё в прошлом. И это прошлое не вернуть. Вот и нет для меня веры и нету религии...
   На лице чеченца горят большие глаза:
   - Религия "Веры в Жизнь"... Изобрел сам и сам же не веришь, - тихо, будто течет вода, говорит участковый. - А ты поверь. И будешь с ней счастлив. Пускай один во всем мире со своей религией, но ты будешь счастлив. Если религия смерти одна на всех, то у тебя будет одна среди всех, твоя собственная, "Веры в Жизнь". Ведь и среди несчастий может жить счастье... - Он сидит, закрыв глаза, мой единственный в Грозном друг, чеченец Плюс. Такой друг, будто наша дружба отвековала века. - У меня нет другой религии, кроме ислама, и не получилось ее создать. Думаешь, я не изобретал собственную, как ты? Изобретал, не одну. Религию "Веры в людей", "Веры в себя", "Веры в добро"... Да только все они разбились о жизнь. Остались одни осколки. Думаешь, у меня не было такого упадка души? Был больше или меньше, чем твой... Все свои религии я позже собрал в исламе. Даже не собирал вовсе, а как-то просто обрел их все в одной. И я счастлив оттого, что поверил. Что Аллах открыл мне глаза... Ты несчастен, Ангара, потому что не веришь. Ты опустошил свое сердце этим неверием. Смотришь на мир, будто собрался всё сжечь, и ничто больше в нем не имеет цены. Понял я: нет в тебе Бога. Ты не любишь мир рядом с собой - главное дело Творца. Ты честен, прям, добр и справедлив. Этого не отнять. Тебя уважают и любят здесь, и русские и чеченцы. Но только ты никого не любишь. Кроме тебя самого ничего не существует вокруг. А ты не нужен себе самому. Верно? - В самую рану попадает чеченец.
   - Верно, - даже не думаю я оправдаться.
   - Не на пустом месте взошли великие наши религии. В их основании не только любовь к Богу, но и любовь к ближнему. Ты, если не можешь возлюбить Бога, полюби человека. - Открывает он простое, что не всегда догадаются сказать в церкви или в мечети. Ты пуст, потому что не любишь. А вера в Бога основана на любви, и только полюбив, ты сможешь поверить. Запомни мои слова! Когда ты полюбишь по настоящему, тогда и поверишь в Бога! И заново вернешь себе жизнь!
   Этот мусульманин растормошил моё сердце и мне нужно уйти.
   - Кто знает... Может, я действительно по настоящему не любил...
   Дымит, догорая, поставленная прямо на стол, оплывшая кривая свеча. Прикрыв глаза, Плюс сидит пред ней, словно у догорающего костра. Я стою на пороге, унося в руке автомат.
   - На земле много разных религий, - не смотрит на меня Плюс. - Какую выберешь ты?
   Я задерживаю дверь:
   - Православие. Веру своих отцов.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ
   На этом кончаются мои записи. Так получилось, что эти листочки-дневники были безвозвратно утрачены в Грозном и унесли с собой все события следующих дней.
   Я, дослужив свой срок, вернулся домой только в январе следующего года. А скоро и совсем уволился из милиции. Все о ком написано здесь, кто не погиб за то лето, русские и чеченцы, остались живы, многие еще продолжают служить, другие давно сняли погоны.
   Теперь, после этих лет, мне все сильнее хочется вернуться в Грозный. Говорят, он сильно изменился, расцвел и отстроился. Но вернуться с миром, без оружия, без ненависти и обид. А еще я хочу увидеть Минутку - голую площадь из памятников окровавленных руин. Ее нет больше, той Минутки, где у забитых грязью БТРов, мы целый год ждали своего возвращения домой. И Минутка пережила свои развалины, и она расцвела и отстроилась...
  
  
  
  
  
  
Оценка: 7.94*17  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023