Ж.: библиотека лит.-худ. Журнала "Ковчег", 2009. - 46270 с.
Две первые книги романа - "Истоки" и "Мимикрия" - были написаны автором еще в 2006-07 г.г., но увидели свет лишь два года спустя - весной 2009. Поиски спонсоров оказались безрезультатными - просить он никогда не умел. И довелось ему откладывать понемногу из своей пенсии, копить собственные средства для издания первого тома.
Завершающая трилогию "ПОКОЯ НЕТ" последняя книга - "Возрождение", целиком составившая настоящий том, сохраняет ту же структуру эпического романа и охватывает почти полстолетия - с 1963 года до наших дней. В то же время она становится более биографичной, неким жизнеописанием автора, со всеми достижениями и ошибками, с его размышлениями и поступками.
Главный герой этого "Возрождения" - человек неординарный, в чем-то противоречивый, порой и неуживчивый. Но основными своими принципами он никогда, и ни при каких обстоятельствах не поступался. А они звучат на страницах романа неоднократно. Вот семь главных:
- Береги одежду снову, а честь смолоду;
- Не бойся, не лги и не проси;
- От службы не отказываются, на службу не напрашиваются;
- Поступок рождает привычку, привычка - характер, а он определяет судьбу;
- Надо уметь любить и познавать, ибо любовь и знание созидают жизнь;
- Жизнь человеку дается один раз, и прожить ее нужно бодро, осмысленно и красиво;
- Сердце человека не выносит покоя, покой для него - смерть!
Редактор
Сергей Дунев
Книга третья
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Как камень,
Пущенный из роковой пращи,
Браздя юдольный свет,
Покоя ищешь ты.
Покоя не ищи -
Покоя нет...
А.Блок
Часть первая.
В ЛЕСАХ И СТЕПЯХ
Что вечно - желанно,
Что горько - умрет...
Иди неустанно
Вперед и вперед.
В.Брюсов
Глава первая
ГВАРДЕЙСКАЯ БРИГАДА
В начале сентября 1963 года началась офицерская служба Германа Курилова. К тому времени в город Львов, где располагался штаб Прикарпатского военного округа, съехалось множество выпускников из различных училищ Союза с такими же, как у Германа, предписаниями: в распоряжение командующего. Их водили группами и поодиночке в управления и отделы, с ними беседовали генералы и полковники. А уже ближе к полудню лейтенантам стали выдавать новые предписания - в часть, и проездные документы - к месту ее дислокации.
Герману ехать далеко не пришлось, поскольку 35-я ракетная бригада, куда он был назначен, стояла в городке Нестеров, что в каких-то 25 километрах от Львова. А проездные документы ему выдали... на пригородный поезд, как оказалось, составленный из аккуратненьких дощатых вагончиков, который и доставил за час с небольшим молодого лейтенанта в живописный старинный городок.
Поселился Герман на новом месте, как и большинство только что прибывших его коллег, в офицерской гостинице, занимавшей внутренние помещения бывшего монастырского подворья, где ныне расположился штаб бригады. Лейтенанты, успевшие обзавестись семьями, предпочли снять себе квартиры в частных домах, поскольку их сразу известили, что в данное время жилищное строительство в гарнизоне не ведется и можно будет рассчитывать только на те квартиры, что освободятся со временем. Но Германа эта проблема тогда еще не волновала и, заняв отведенную ему койку в мрачноватой комнате на шестерых, он отправился знакомиться с военным городком третьего отдельного ракетного дивизиона, в котором ему предстояло служить.
Правда, должность оператора системы управления в его девятой батарее была занята, и Германа определили начальником расчета двигательной установки, что было не по его специальности. А еще один выпускник Томского училища Веня Лысенко был назначен командиром взвода управления, хотя он-то как раз имел диплом "двигателиста". И если Курилов был просто недоволен своим назначением, то Лысенко чуть не плакал от такого расклада. Он попытался договориться с Германом насчет обмена должностями, сам уже не веря в такую возможность, и поначалу получил отказ.
Проблема заключалась в том, что все они выпустились технарями, неплохо знавшими устройство ракеты и пусковой установки, другую технику стартового отделения, то есть были стартовиками. Тогда как на взвод управления возлагались вопросы боевого обеспечения - подготовка исходных данных для пуска, топогеодезическая подготовка и поддержание связи. В училище все это им преподавали, но как второстепенные дисциплины, и потому ни один из выпускников реально не готов был работать в качестве КВУ. Помимо томичей, в бригаду прибыли и выпускники Сумского училища, имевшие существенное преимущество, поскольку они изучали новую ракету 8К14. В Томске же о ней лишь кое-что слышали, а учились еще на старых - 8К11 и даже 8А61, прототипом которой была знаменитая немецкая ФАУ-2.
Для "двигателистов" особо больших отличий не было - те же жидкостные ракетные двигатели, а вот для "электриков" система управления новой ракеты являлась "терра инкогнито". И на контрольном занятии в классе сумские, естественно, взяли верх над сибиряками, продемонстрировав не только знание электросхемы, но даже умение проводить ее проверки. Так что ко времени встречи молодых лейтенантов с командиром бригады генералом Буцевицким Герман уже понял, что оператором СУ ему не бывать, а становиться "керосинщиком" он сам не хотел. И тогда он поднял руку и обратился к генералу с просьбой поменять их с Лысенко должностями.
- Товарищ генерал, я не знаю работы ни начальника расчета двигательной установки, ни КВУ. А вот лейтенант Лысенко - "двигателист", но назначен в нашей батарее на взвод управления. Считаю, что правильнее поменять нас местами - он работу НДУ знает, а мне уж лучше осваивать взвод управления.
Все были в шоке от такого его заявления: ведь должность КВУ не считалась престижной, поскольку с нее труднее было подниматься вверх. Хотя были и более реальные причины, отпугивавшие от должности КВУ молодых лейтенантов. Во-первых, в подчинении взводного было пятнадцать солдат - вдвое больше, чем во всем стартовом отделении, куда входили расчеты системы управления и двигательной установки. А кому хотелось брать на свою шею такую обузу? Второй, не менее важной, причиной была сложность и многоплановость работы КВУ, чему в училище обучали мало и весьма поверхностно. Вот потому генерал Буцевицкий, прекрасно представлявший все это, еще дважды переспросил отважного лейтенанта, хочет ли он поменять свой расчет ДУ из четырех человек на взвод управления. И, услышав оба раза его твердое "Да", старый фронтовик понял, что из этого парня будет толк.
* * *
Едва приняв должности в своих подразделениях, молодые лейтенанты были вновь собраны все вместе. Две недели продолжался учебно-методический сбор, на котором их не столько учили новому, сколько проверяли уровень подготовки по общевойсковым дисциплинам - уставы, строевая подготовка, физо, стрельба из автомата и пистолета. Герман всюду оказывался среди первых, и по окончании сбора был отмечен комбригом. А в Нестерове это значило немало - генерал Буцевицкий был непререкаемым авторитетом в гарнизоне, его уважали и любили все гвардейцы 35-й Берлинской бригады. Своих солдат и офицеров он неизменно именовал только так: гвардейцы, берлинцы, что поднимало их боевой дух, укрепляло личное достоинство.
Все награды и почетные звания это ракетное соединение получило от своей предшественницы - не раз отличившейся на многих фронтах Отечественной войны бригады гвардейских минометов, тогда больше известных как "Катюши". С начала 60-х бригада перевооружилась на ракеты и уже имела на своем счету несколько боевых пусков. А такой массовый "наплыв" в бригаду осенью 1963 года молодых лейтенантов объяснялся ее развертыванием и переходом на новый ракетный комплекс. Из двух существовавших ранее дивизионов один стал базовым для формирования в Хырове новой бригады, а оставшийся в Нестерове послужил основой для развертывания еще двух. Причем, каждому дивизиону, представлявшему собой отдельную войсковую часть с закрытым номером, был выделен и свой отдельный военный городок.
471-й ордн располагался дальше всех от штаба бригады, за речкой с непрезентабельным названием Свинья. Его командиром был только что окончивший Ленинградскую артиллерийскую академию майор Сальников, к которому и прибыл представляться лейтенант Герман Курилов, будучи назначен в девятую стартовую батарею. Для повседневного употребления та закрытая нумерация ракетных дивизионов не применялась, поэтому их нумеровали 1-й, 2-й, 3-й, в зависимости от величины действительного номера. Так что дивизион майора Сальникова был третьим по счету, на второй назначили его однокурсника по академии майора Гладышко, а первым, имевшим еще боевые артиллерийские регалии, командовал седой фронтовик подполковник Бочкарев, без академического "поплавка".
Девятую батарею возглавлял 29-летний капитан Николай Тулупов - личность в Прикарпатском военном округе достаточно известная, поскольку несколько лет он ходил в адъютантах у командира артиллерийского корпуса генерал-лейтенанта Чистякова. Потом корпус попал под хрущевские реформы, и Николай оказался не у дел, поскольку должность он хотел уже майорскую, а кто ж ее теперь даст ... Выручило Тулупова развертывание ракетных соединений, а то бы он и вовсе спился.
Пройдя переподготовку на ЦАОКе (Центральных артиллерийских офицерских курсах) в славном Ленинграде, он получил желанную майорскую должность, став командиром лишь создаваемой стартовой батареи. Остальные четыре офицера в ней были все из Томска: двое молодых - Курилов и Лысенко, и два "старика" - Новиков и Колпаков, окончившие училище на три года раньше и тогда ожидавшие уже третью звездочку. Мишу Новикова с НРДУ совсем недавно выдвинули на капитанскую должность - начальником стартового отделения, так что Петя Колпаков оказался в его подчинении, продолжая и дальше "трубить" оператором системы управления. Оба они успели побывать в Кап-Яре и на своем счету имели пуск боевой ракеты, о чем с юмором рассказывали молодым коллегам.
В отпуске после училища Герман "оттягивался на все сто", не вспоминая о прошлом и стараясь не задумываться о будущем. А получив первую офицерскую должность, он с головой ушел в дела своего взвода, который пока еще только формировался и доукомплектовывался техникой. Из трех сержантских должностей заполнены были лишь две, из которых одна - специалистом химических войск Щербаковым. Убедившись, что из этого сержанта не получится хороший вычислитель - а замкомвзвода одновременно командовал и отделением вычислителей - комбат перевел его вскоре на топогеодезическое отделение, а позднее все же "столкнул" в химвзвод бригады. Потому из наиболее опытных солдат они со взводным решили сделать младших командиров. Лишь радиостанцией командовал опытный сержант Тулинов.
Замкомандира взвода стал Витя Синих из Брянска - классный вычислитель и первый в дивизионе бегун и футболист, а отделение топогеодезистов возглавил курянин Серега Бугорский - крутого нрава парень, успевший до призыва в армию год пошоферить в Сибири на лесоразработках. Вот на них и пришлось опираться в первое время молодому командиру взвода. Синих был моложе его на год, а Бугорский - на год старше, но офицерские погоны командира взвода сержанты уважали и того же требовали от своих подчиненных. Что было не так-то просто, поскольку при развертывании бригады в нее попало немало солдат из расформированной именно тогда "кинодивизии".
Больше года существовало в ПрикВО такое соединение, сформированное специально для Сергея Бондарчука, снимавшего там киноэпопею "Война и мир". О какой-либо дисциплине среди этих разгильдяев из различных регионов Советского Союза не было и речи, хуже того - многие из них пьянствовали, а кое-кто и наркотой "баловался". У Германа во взводе пятеро солдат были старше его на несколько лет, а двое из них даже отсидели изрядные сроки. Как пропустили тогда "компетентные органы" такой контингент в режимное соединение - непонятно, но других-то взять было негде, и пришлось работать с ними. Надежда оставалась на молодое пополнение, которое хоть немного должно было улучшить состав подразделений, придя осенью из девяти областей Украины, входивших в Прикарпатский округ.
* * *
Как ни занят был молодой лейтенант по службе, но выходные дни иногда все же были, и тогда он просто не знал, куда себя девать. С утра можно было немного дольше поспать, а затем наступало безделье, и Герману, кроме книг, просто нечем было заняться. Из старых его друзей в Нестеров никто не попал, а обзаводиться новыми он не спешил.
Батарейные офицеры все были женаты и со службы всегда спешили домой, а его коллеги КВУ из 7-й и 8-й батарей Саня Пожар и Афоня Юдин сразу же завели себе местных подруг, к чему Гера не очень стремился. Пару раз сходил он на танцплощадку в местном парке культуры, но ни культуры, ни привлекательных девушек там не обнаружил. И с каждым днем все больше росла у него тоска по Томску, а вернее - по оставшейся там его подруге Томочке.
...В день отъезда из Томска все выпускники были заняты приятными хлопотами: то выкупали на вокзале билеты, то паковали и оформляли багаж и, наконец, прощались с друзьями и подругами. У Геры всех вещей был один тюк с новеньким обмундированием и обувью, который он решил в багаж не сдавать, да видавший виды серый курсантский чемоданчик. Прощался он тоже лишь со своими воспитанниками из 174-го взвода, уже перешедшими на второй курс и несшими караульную службу в училище, пока их старшие товарищи отдыхают в отпуске, а младших еще просто не успели набрать.
Кое-кого новоиспеченный лейтенант застал в своей казарме, а остальных отыскал в караульном помещении, где начальствовал Генка Карасев. Казалось, совсем недавно учил Герман своих "салажат" нести службу часовыми на посту, а сейчас уже младший сержант Карасев - начальник караула, помощник у него - Леша Бабич, разводящие - Иоффе и Корепанов. Поговорив с каждым из этой четверки и тепло попрощавшись со всеми, кто не стоял в тот ммомент на посту, лейтенант Курилов отправился на вокзал.
Со всем своим багажом он загрузился в трамвай, который шел на Томск-1, где они с Томочкой условились встретиться. На этот раз они уезжали с главного вокзала города, но и его широкий перрон едва вмещал огромное количество отъезжающих и провожающих. Томочка была, как всегда, со своей Галкой, которая все время что-то тараторила, а вот Игорь явно был не в духе и в обиде на Германа. Занеся свои вещи в вагон, он подошел к ним и сказал лишь негромко:
- Привет, лейтенант. Ну ты даешь: мы там замерзали, а вы даже дверь нам не открыли...
Герману ответить было нечего - ведь они с Томочкой, действительно, поступили после выпускного вечера как эгоисты. Но так уж им хотелось побыть наедине в ту прощальную ночь, что ни о ком больше они и думать не могли. А потом, улучив момент, когда Галка отвела Игоря в сторону, Томочка сказала что-то не совсем понятное о ребенке. Герман был тогда мыслями уже в отпуске и не стал переспрашивать, а его подруга вторично не решилась заговорить на эту тему. Так и уехал он, можно сказать, с легким сердцем, не думая о серьезных проблемах. Каково же было ей, хоть и по-хорошему, но все же покинутой, нетрудно догадаться...
И вот теперь, в унылом нестеровском одиночестве, Герман все чаще задумывался о своей подруге Томочке и сказанных ею на прощанье непонятных словах. Когда тоска его совсем уж заела, он написал ей пространное письмо, которое отправил авиапочтой. Письмо из Томска пришло довольно скоро и дало ему ответы на все мучившие его вопросы: да, действительно любит, да, действительно ждет ребенка от него, и если позовет, то да, готова ехать за ним хоть на край света. Писать снова письмо, чтобы потом терзаться в ожидании ответа, Гера не захотел и послал Томе вызов на телефонный разговор. И был очень удивлен, когда телефонистка сообщила ему, заблаговременно пришедшему на почту и ожидавшему у окна:
- Вас вызывает Томск. Пройдите в третью кабину.
- Как - Томск вызывает? Это же я заказывал разговор с Томском.
Но оказалось, что и Тома предпочла телефонный разговор письму, причем заказав на то же самое время, что и Гера. Так что поговорив один раз, они через четверть часа снова объясняли друг другу, как ждут встречи, и как она будет ехать через Москву, а он будет встречать ее во Львове.
Теперь жизнь забурлила вокруг молодого лейтенанта. Он подал рапорт командиру дивизиона на предоставление квартиры по случаю его женитьбы и несколько раз справлялся в квартирной комиссии о возможных вариантах. Но на все его обращения ответ был один: нет и не предвидится. А служба давила на молодого взводного все больше, поскольку налаживалась регулярная боевая подготовка с прицелом на Госполигон. Разуверившись в получении хоть какой-то квартиры, Герман стал искать комнату в частном секторе, но все лучшее было занято его семейными коллегами еще в сентябре.
И тут подвернулся случай обратиться к генералу Буцевицкому, который был также начальником гарнизона, и в ведении которого находился весь жилищный фонд. В середине октября комбриг проводил строевой смотр дивизиона, который, как положено по уставу, начинался с опроса жалоб и заявлений. И Герман рискнул подать жалобу на необеспеченность жилой площадью. А запомнивший его еще с первой встречи генерал строго указал комдиву и распорядился в понедельник доложить ему о решении этой проблемы. Кто там и что после смотра говорил или думал о нем - Германа мало интересовало, главное, что он уже чувствовал себя с квартирой!
Через пару дней после смотра он заступил в караул, и уже там его отыскал замполит дивизиона Кучеров, который подробно растолковал, какую квартиру ему выделил начальник гарнизона и что нужно сделать, чтобы ее занять. Так что наутро следующего дня лейтенант Курилов получил в КЭЧ ключи от квартиры в так называемой крепости и отправился ее смотреть. Внутри крепости размещалась какая-то зенитная часть, точнее - ее тыловые службы, а рядом с аркой был оборудован вход на первый и второй этажи, где жили в приспособленных под квартиры помещениях семьи офицеров и сверхсрочников.
Отведенная Курилову квартира находилась прямо над аркой и имела куполообразный потолок высотой метров шесть. Толщина стен довольно просторной комнаты превышала метр, что видно было по глубине проема единственного окна, выходившего во двор крепости. А тонкая перегородка без двери, но с проемом, отделяла от комнаты закуток под кухню. По легенде, именно в этой комнате останавливался царь Петр Первый, когда в период войны со шведами он посетил Жолкев, как именовался первоначально тот польский городок, основанный графом Жолкевским.
Но эту информацию Гера узнал несколько позднее, а тогда он был просто в восторге от первой в своей жизни квартиры. Не приученный к роскоши, он как должное воспринял, что все удобства во дворе, что отопление печное, а еду жильцы готовят на выставленных в коридор керосинках. Все это было тогда в порядке вещей. Договорившись с комбатом и старшиной, он сразу после обеда взял пару своих бойцов и стал таскать к себе кровати, тумбочки, стулья, матрасы. А уже вечером, после ежедневного совещания в батарее, перенес он все свои пожитки из гостиницы, окончательно "застолбив" за собой так неожиданно появившееся семейное жилье.
Будущая жена уже выезжала из Томска, а он все хлопотал, обустраивая их квартиру. Перейдя в целях экономии денег на двухразовое питание, Герман купил двухспальную тахту и тотчас же вернул в батарею ставшие ненужными солдатские койки и матрасы. А в самый канун приезда Томочки он взял в рассрочку в бригадном магазине раздвижной обеденный стол и львовский телевизор "Верховина". Теперь будущий супруг был всем доволен - первое "гнездышко" для молодой семьи им было свито...
Замечу, что в незалежнiй Українi сразу же решили от русского названия города (в честь знаменитого летчика Нестерова - героя Первой мировой) отказаться, а изначальное, польское оказалось, видимо, труднопроизносимым для местного населения. И потому этот районный центр во Львовской области стал именоваться уже как-то совсем по-лягушачьи: Жовква.
* * *
Из Москвы Тома телеграммой сообщила Герману время прибытия поезда и номер вагона, так что проблем с ее встречей на перроне львовского вокзала не было. Чемоданы ей вынесли из вагона какие-то парни, но они тут же исчезли, и Герман не успел даже решить - рассердиться на них или поблагодарить. Все его внимание было обращено на свою любимую - теперь он уже не сомневался в этом! - Томочку, всю так и светившуюся счастьем. Не обращая внимания на окружающих, они бросились в объятия друг друга.
А затем Герман, подхватив чемоданы, повел свою Томочку на пригородную платформу, где они еще час просидели в ожидании поезда Львов-- Рава-Русская. Она все никак глаз не могла оторвать от своего Геры, который был особенно хорош в новенькой парадной шинели стального цвета. А он не мог насмотреться на такое милое лицо его Томочки. Так, любуясь друг другом, и лишь изредка - окружающей их природой, они незаметно и доехали до своей станции, которая и тогда носила исконное имя города - Жолкев.
Путь от вокзала до центральной городской площади, с давних времен лежавшей перед крепостью, влюбленные не торопясь преодолели менее чем за четверть часа. Для Томочки все в Нестерове казалось необычным, и она с интересом разглядывала старинные особняки, утопающие в золоте осенних садов. Непривычными были и булыжная мостовая и выложенный узорной плиткой тротуар. Но самой большой неожиданностью для нее оказался телевизор - первое, что она увидела, переступив порог их квартиры.
- Ничего себе! А это чей? - изумленно спросила она, повернувшись
к вносившему чемоданы Гере.
- Наш, чей же еще, - с гордостью ответил он, и добавил скромно. - Взял вот в рассрочку.
Видимо, молодая жена готова была и к значительно худшим жилищным условиям. Она видела в Томске, как живут лейтенантские семьи - сама сдавала угол в своей квартирке одной такой паре. Так что отдельная квартира, да еще с телевизором, чегокоторых в Сибири почти никто не имел, произвела на Томочку благоприятное впечатление и она тут же наградила горячим поцелуем своего суженого.
А Гера, оставив ее ненадолго - пусть пообвыкнется и устроится на новом месте - поспешил в магазин за продуктами, поскольку о холодильнике они тогда и не мечтали. Когда он возвратился, Томочка оживленно беседовала с пришедшей знакомиться соседкой. С ее мужем, старшим лейтенантом Ревенко из первого дивизиона, Герман был уже знаком, а ее видел лишь мельком. Так что и ему Марина представилась, а потом взялась активно помогать молодым накрывать на стол.
Месяц, назначенный им в ЗАГСе в качестве испытательного срока, прошел быстро, и ни разу ни Тома, ни Гера не дали друг другу повод усомниться в правильности своего выбора. Устраивать свадьбу у них не было ни желания, ни денег, так что на праздничном обеде у них были лишь супруги Лысенко да соседка Марина. Ее муж был в командировке, а Лысенки пришли с ними прямо из ЗАГСа, где они были в качестве свидетелей.
Больше никого на их бракосочетании не было, а сюрпризом явился духовой оркестр, присланный по этому случаю в ЗАГС комбригом. И в какой-то мере хоть это восполнило молодоженам отсутствие заботы родителей. У Томочки их уже давно не было, а Гера своих не счел нужным извещать. Лишь на следующий день послал он матери короткую телеграмму: "Поздравь меня. Я женился". А отцу, с которым недолго виделся минувшим летом, он написал письмо лишь в начале зимы.
Вечером 22 ноября 1963 года Гера и Тома, как обычно, смотрели по своему "телеку" новости из Москвы. И уже первое сообщение буквально огорошило их: в Америке убит президент Кеннеди. С какой стороны это может иметь отношение к ним, они еще не знали, но чувствовали, что когда-то "достанет". Из сообщений информагентств было ясно лишь, что убит Джон Кеннеди в городе Даллас из винтовки, но кто и почему это сделал - оставалось неизвестным. И молодые постарались хотя бы частично сменить тему беседы, прикидывая, не помешает ли это событие их бракосочетанию, назначенному на послезавтра. Хотя Герман сразу же безапелляционно заявил супруге: "Это дело рук мафии", но что он мог знать тогда о ней?
А убийцу президента США, как выяснилось впоследствии, и вправду подослала мафия, имевшая лично к Джону Кеннеди свои счеты. Возглавлявший ее Карлос Марселло был выслан из страны в апреле 1961 года, в рамках кампании по борьбе с мафией, проводимой братьями Кеннеди. Спустя четыре месяца блужданий по гватемальским джунглям этот мафиози вернулся в Штаты при помощи сотрудника ЦРУ(!) Дэвида Феррая, и тогда же высказался о братьях Кеннеди: "Этот камень надо вытряхнуть из башмака". В день убийства президента оба заговорщика находились в Далласе и сделали все для того, чтобы убийцей оказался Ли Харви Освальд - человек с непростой биографией и неуравновешенной психикой. Тех же, кто действительно стрелял в Джона Кеннеди (а снайперов было, как минимум, двое), они тщательно укрыли от следствия. Через два дня сам Освальд был застрелен владельцем стриптиз-клуба Джеком Руби, который затем также был убит. Так, уведя следствие по ложному пути, мафия затем обрубила все концы.
Версий убийства президента Кеннеди было множество, среди которых не в последнюю очередь выдвигалась кубинская, дескать, Фидель не простил Джону нападение на остров Свободы. А на весьма распространенный в то время в США вопрос: "Где ты был во время убийства Кеннеди?" многие и в самом деле затруднялись ответить. Поскольку первому в истории Соединенных Штатов президенту-католику смерти желали тысячи, если не миллионы американцев. Протестантская в своем большинстве страна не могла смириться с его избранием на высший пост и вполне естественно, что инструментом убийства была избрана почти сплошь католическая мафия. Решение же об этом акте принималось совсем в иных кругах, весьма близких к самому приговоренному, но далеких от католической церкви.
В отличие от Авраама Линкольна, успевшего выполнить свою политическую программу, прежде чем был убит, Джон Кеннеди ушел из жизни, втянув свою страну в никому не нужную войну во Вьетнаме. Впоследствии этот фактор стал причиной одного из тяжелейших в истории США кризисов. А избранию Кеннеди президентом противодействовало либеральное крыло Демократической партии и лично вдова покойного президента Франклина Рузвельта, хорошо знавшие о влиянии на Джона его отца - Джозефа Кеннеди. Но должного понимания в партии они не нашли, и уже вскоре страна была ввергнута в трагические события на Кубе, во Вьетнаме, в своем собственном Далласе...
* * *
Поезд Новосибирск - Одесса приближался к Уралу, когда Герман надумал снова повидаться со своим отцом, вернее - показаться ему в новом качестве, в офицерских погонах. Изучив расписание движения поезда, он выяснил, что в Харькове они будут днем послезавтра, и отправил из Челябинска отцу телеграмму: "Буду проездом", указав номера поезда и вагона. А когда пересекли границу Украины, он уже не покидал тамбур в ожидании встречи.
Отец пришел на вокзал в сопровождении своей супруги, оба в праздничной одежде и с недоумением, почему он едет из Челябинска. Пришлось объяснять, что училище он окончил все же в Томске, а в Челябинске был проездом. Маргарита поняла все с полуслова и вообще произвела на Германа хорошее впечатление. А отца волновало, что они пришли без цветов, не зная причины его "проезда", так что он решил поздравить сына с окончанием училища с помощью денег.
- Нет-нет, папа, не нужно, у меня есть. Я ведь теперь офицер, - с гордостью говорил Гера.
- Да знаю я вашу лейтенантскую получку, - и отец почти насильно заставил его взять сотенную.
Время стоянки за разговорами пролетело незаметно и, прощаясь на перроне, отец сказал сыну:
- Как получишь назначение, сразу же напиши мне, чтобы мы знали, где ты будешь служить.
И Германа как-то покоробило это "мы", как будто его самого судьба сына не очень-то и волнует. Вот потому и не поднималась у него так долго рука, чтобы написать письмо отцу. Лишь его бракосочетание заставило все же сделать это, да и то он собирался с духом недели две...
А мать не просто откликнулась на Ееркину телеграмму, но и спустя неделю сама заявилась в гости. И снова Герман поехал во Львов встречать ее на вокзале, но до Нестерова они добирались автобусом со станции Подзамче, поскольку пригородный поезд нужно было долго ждать. Первыми словами, которые свекровь произнесла, увидев невестку, были: "Ой, какая маленькая!" Она, очевидно, имела в виду не рост, а комплекцию, поскольку Тома была заметно выше ее, но вдвое тоньше. Правда, других недостатков у избранницы сына мать не нашла, и вскоре они дружно хлопотали по хозяйству, которое с ее приездом заметно пополнилось. Что-то Раиса Борисовна, которую Томочка сразу же стала называть мамой, с собой привезла, а в дальнейшем она кое-что из крайне необходимого, на ее взгляд, купила в Нестерове и даже во Львове, куда они как-то съездили вдвоем с невесткой.
Погостив у них с неделю, мать уехала домой, строго-настрого наказав Томочке, чтобы она весной, когда подойдет время ей рожать, непременно приезжала в Скадовск. А Томочка, давно уже позабывшая материнскую любовь, с готовностью соглашалась с ней и даже всплакнула, провожая ставшую ей мамой свекровь. Но никто из них не думал тогда, что их новая встреча состоится так скоро. Даже Герман, который догадывался, что близится день, когда его ракетному дивизиону придет срок ехать на переподготовку в Кап-Яр, как именовали ракетчики Советского Союза Государственный полигон в Астраханской области, начинавшийся от приволжского села Капустин Яр.
А пока Герману пришлось заниматься предзимними хлопотами. Выписав в КЭЧ уголь и дрова для своей кафельной плиты, он побегал еще насчет транспорта, а потом ведрами таскал привезенный уголь в сарай, расположенный за крепостью. Дрова же и вовсе пришлось брать из лесу, где его проводником был лесник из военного лесничества. Зато теперь они могли топить сколько угодно, не жалея ни дров, ни угля. И так хорошо и уютно было молодоженам долгими декабрьскими вечерами в своеnbsp;м семейном "гнездышке"...
Глава вторая
ГОСПОЛИГОН
Родилась Томочка за полгода до начала Отечественной войны в пригородном поселке Томска, где в ту пору ее отец, Евдоким Егоров, работал в доме отдыха бухгалтером. Ее три брата и сестра Лида были намного старше, и ей предстояло счастливое детство всеобщей любимицы. Но грянувшая война порушила все судьбы людей Страны Советов. В конце июля начали формироваться сибирские дивизии и одним из первых был призван старший политрук запаса Егоров. А уже к началу осени от него перестали приходить весточки с фронта. Позднее пришло извещение о том, что он пропал без вести, а это было даже хуже, чем "похоронка". Та хоть давала право на государственную помощь на детей, а это было еще и с подтекстом - мол, неизвестно где он. И не давало семье возможности даже гордиться им, как погибшим за Родину.
Лишь год спустя, в ответ на запросы жены и сыновей, было получено извещение, что их муж и отец геройски погиб в Смоленском сражении. К тому времени семья переехала в город из закрывшегося дома отдыха и мать пошла работать на манометровый завод. К лету и сыновья встали к станку - кто на том же заводе, а кто в ремесленном училище. А закончившая девятый класс сестра, приписав себе сразу два года, сбежала из дому на фронт - мстить за погибшего отца. И в Томск она больше не возвратилась, в конце войны выйдя замуж за офицера разведывательного авиаполка, в котором служила синоптиком.
После войны их полк стал базироваться в Прикарпатье, в живописной Коломые, и Лида с Павлом на всю оставшуюся жизнь стали жителями этого города. В далекую холодную Сибирь они съездили лишь однажды - на похороны ее матери. У братьев там давно были свои семьи, одна из которых отрезала себе большую часть их квартиры. И в оставшейся одной комнате с отдельным входом жила тогда с мамой только Тома, учившаяся в десятом классе. Теперь же она оказалась совсем одна. На Украину к себе Лида ее не позвала - некуда было, да если б и позвала, сестра не поехала бы. В Томске у нее была хоть какая-то своя квартира, а там - сплошная неизвестность. И, кроме того, тогда уже что-то подсказывало девушке: оставайся здесь и дождись своего принца...
Живя на скудную пенсию за погибшего на фронте отца, Томочка закончила все же школу и пошла учиться в строительный техникум. На институт она не замахивалась - боялась не поступить, а тогда с нее сняли бы и ту пенсию. Но и так в следующем году лишилась она той государственной поддержки, когда бросила техникум, где ее стипендию внаглую забирал какой-то обормот - им выдавали одну на двоих. Пришлось идти работать, не имея никакой специальности.
Спасибо соседке, маминой подруге, которая устроила ее в регистратуру своей поликлиники. В сентябре она восстановилась в техникуме, но пенсию ей теперь не вернули, а прожить на одну лишь стипендию было невозможно. Хорошо хоть, что ее место в поликлинике еще не успели занять. А потом пришлось и оттуда уйти - это когда уже Ерка появился в ее жизни. И пошла Томочка работать на мамин завод - контролером отдела технического контроля.
С приездом в Нестеров она первое время о работе не думала - хватало хлопот по дому. Но вскоре они убедились, что вдвоем на лейтенантскую зарплату прожить очень трудно. Да при том, что Гера влез в долги, готовясь к ее приезду, и теперь приходилось расплачиваться. И она заговорила о работе, но муж и слышать не хотел об этом. Тем более, что она была на пятом месяце беременности. Хорошо хоть, что мамин приезд их немного выручил, а потом она прислала пару посылок с овощами и фруктами. Мясные блюда у них бывали раза два в неделю, а в остальные - вынужденный пост. Зато фигуры у обоих были!..
* * *
В декабре убыл на Госполигон второй дивизион майора Гладышко, а остальные активизировали боевую учебу в ожидании своей очереди. Герман к тому времени наладил переписку с некоторыми из однокурсников, а один из них даже побывал у него в гостях. Валера Даньшов получил назначение в ПРТБ на Волыни, которая обслуживала их бригаду, и как-то ночью доставил в техническую батарею "изделие", как было принято называть учебно-боевые ракеты. А уже в "техничке" он выяснил, кто еще из томских выпускников служит в Нестерове, и на обед к Томочке они заявились вдвоем. Валера был "кадетом" из коренных томичей, а к ним в "одесский" взвод переведен по какой-то неясной причине, будучи лишен сержантского звания, - на последнем курсе. Так что друзьями они не были, а просто товарищами, но это была первая встреча с однокашником после выпуска, и Гера был ей искренне рад.
С получением молодого пополнения в его батарее произошли некоторые перестановки солдат и из стартового отделения во взвод управления были переведены еще двое из бывшей "кинодивизии". Круглов стал водителем ГАЗ-63 вычислительного отделения, а наводчик Петя Пономарев переквалифицировался в топогеодезисты. Оба они были "сиделыми" и весьма неравнодушны к спиртному. Так что под началом молодого лейтенанта оказалась уже целая компания пьющих и приблатненных, и с ними ему нужно было в буквальном смысле идти в бой - на Государственный полигон.
Роль "пахана" у них играл Леха Ряшенцев, весьма неглупый 26-летний парень, в зоне освоивший сапожное мастерство, а теперь небезуспешно изучавший обязанности старшего вычислителя. Подручным он сделал Круглова по прозвищу Бабай - молчаливого и повидавшего виды шоферюгу. Пономарев был еще на год старше Ряшенцева, который называл его "мужиком", а "отбарабанил" он три года за то, что в пьяной деревенской драке "замочил" хахаля своей жены. Образование у Петра было всего лишь шесть классов, и технические термины он не очень запоминал, но вот рассчитывать по бланку азимут и угломер научился легко. Выбора у молодого взводного не было и он принялся обучать Пономарева работать на гирокомпасе. Причем вначале Герману пришлось самому освоить этот хитрый прибор на треноге - ведь в училище он его видел всего пару раз, а сам пытался "ловить точки реверсии" и вовсе лишь однажды.
Из трех отделений взвода управления только одно не вызывало тревоги у лейтенанта Курилова - возглавляемое опытным сержантом Тулиновым отделение связи. Двое его подчиненных - радист Ткачук и водитель Ярощук - были из молодого пополнения, оба из Ровенской области, и буквально смотрели в рот своему командиру. Непростым был состав вычислительного отделения, но все же была надежда, что уже вскоре и оно станет боеспособным. Младший сержант Синих изо всех сил старался, передавая свое умение считать на арифмометре матерому Ряшенцеву и молодому вычислителю Ивану Мыколайчуку, призванному из Хмельницкой области, но успевшему до армии "порубать уголька" в Донбассе.
Сложнее всего было командиру взвода с подготовкой топогеодезического отделения, наиболее многочисленного и разностороннего. Из восьми человек один только Сергей Бугорский, ставший теперь командиром отделения и получивший две "лычки" на погоны, был неплохо подготовлен. Даже старший топогеодезист Головчанов, очень стремившийся стать ефрейтором, а то и занять место Бугорского, имел весьма слабые познания. И в дальнейшем командир взвода вынужден был сделать его "журналистом" при Пономареве - хотя бы для ведения записей в журнале его среднего образования хватало.
Старослужащим, и тоже из "киношников", был туркмен Черкез Язклычев - водитель пикапа ГАЗ-69, но в полевых работах он мало участвовал. На второй машине отделения - топопривязчике - водителем был прослуживший год Володя Герич из Ходорова на Львовщине. Столько же прослужил и Минаков, но польза от него была разве что на хозработах. Еще двое топографов -Хомяк и Полыга - были из нового пополнения и вот на них лейтенант Курилов возлагал большие надежды, особенно - на высокого и стройного Ивана Хомяка, только что окончившего топографический техникум в Бережанах.
* * *
Встретившись с сыном на перроне Харьковского вокзала, Иван Григорьевич в основном говорил о его будущем, расспрашивал о планах молодого офицера. И ни слова не сказал о своих делах, в которых наметился очередной кризис. Хрущевские реформы добрались тогда и до его института, так удобно разместившегося в центре Харькова. Теперь же ему, как и многим другим институтам аграрного профиля, предлагалось переместиться поближе к своим опытным хозяйствам. Было в этом, наверняка, и какое-то рациональное зерно, но никто ведь не додумал идею до конца, не просчитал все за и против.
Приближение аграрников к земле явно имело смысл для науки, но вопрос кадров, без которых она мертва, был просто-таки проигнорирован. А много ли опытных специалистов - людей преимущественно пожилых - захотят переменить весь свой образ жизни, переехав из города, где у большинства из них были квартиры с собственными кабинетами и библиотеками, в сельскую местность, в необустроенное жилье с "удобствами на улице"? Об этом никто не подумал - ни в ЦК партии, ни в Минсельхозе. Итогом же непродуманной реформы сельскохозяйственной науки вскоре стало ее резкое отставание от требований времени.
В Харьковском НИИ овощеводства и картофелеводства к весне 1964 года, когда он совсем перебазировался на свое опытно-производственное хозяйство в бывшем имении графа Курилова, остался всего один(!) кандидат наук. Из восьми докторов половина ушли на пенсию, хотя большинству из них не было еще семидесяти и они могли работать с полной отдачей. Остальные доктора, как и почти полтора десятка кандидатов, нашли себе другую работу в Харькове, нередко совершенно не связанную с сельским хозяйством. Предполагавшееся омоложение научных кадров обернулось банальным "озеленением", что привело к остановке, а то и полному прекращению целого ряда важнейших работ по селекции картофеля и овощей. Покинул институт и директор, чьими усилиями он создавался, и ни один из его заместителей или заведующих лабораториями не согласился занять освободившееся место.
Так стал директором НИИ тридцатилетний Герольд Бондарь -старший научный сотрудник, всего лишь пару лет как защитивший кандидатскую диссертацию. Что больше повлияло на решение об этом назначении - собственная активность Герольда или чекистские связи его отца - но именно оно стало еще одной причиной массового "исхода" из НИИ маститых ученых. Многие просто не пожелали работать под руководством этого выскочки, а некоторым он дал понять, что для них в реорганизованном институте не будет места.
Первым врагом для Бондаря давно был заместитель директора Иван Григорьевич Курило, но дотянуться до него никак не позволяла разница в служебном положении. Так что теперь, только еще обдумывая свой план действий в случае назначения директором, Герольд Леонидович решил прежде всего изъять из штатного расписания должность заместителя по административно-хозяйственной части.
Конечно, все было обставлено как шаг к интенсификации производственной деятельности НИИ, в полном соответствии с духом времени. Вместо заместителя директора по АХЧ была введена должность зама по производству и на это место новый директор тут же назначил своего однокурсника, работавшего ранее начальником опытного хозяйства. Институту передавалась часть земель пригородного совхоза и, соответственно, установлен план сдачи сельхозпродукции. Но это была совсем иная сфера деятельности, не связанная с администрацией. И уже через два месяца после увольнения из НИИ Ивана Григорьевича в штате появилась новая должность - начальник АХЧ, на которую директор поставил еще одного из своих постоянных партнеров по преферансу.
До пенсионного возраста Ивану Григорьевичу оставалось тогда меньше двух лет, и устроиться на приличную должность в городе не представлялось возможным. Так что почти до конца лета он занимался садоводством - как во дворе дома, так и на собственном участке в коллективных садах под Харьковом. А потом его избрали председателем этого объединения и он добрый десяток лет отдал своему любимому делу - селекции плодовых деревьев, одновременно успевая решать множество общественных проблем, ежедневно возникавших по его новой должности. Правда, денег в доме стало поменьше, и осенью Марго вновь пошла работать, устроившись завделопроизводством в какой-то конторе.
А в выращенном по инициативе Ивана Григорьевича дворовом саду к тому времени прекрасно стало плодоносить большинство деревьев, и распределение урожая между жильцами он держал под своим личным контролем. Наметив день сбора созревших абрикосов либо слив, он накануне вечером извещал об этом всех соседей по дому, а с утра возглавлял работу в саду. Все собранные фрукты складывались в шесть тазов - по числу квартир - и делил их Иван Григорьевич истинно демократичным способом. Самая младшая - Ниночка из шестой квартиры, стоя спиной к урожаю, давала ответы на его вопрос "кому?", так что мошенничество было исключено изначально и обид ни у кого никогда не возникало.
В той ситуации, получив от сына письмо в конце года, когда его институт еще только собирался переезжать в село, Иван Григорьевич не сразу и собрался ответить - не до того ему было тогда. А когда он, наконец-то, написал Герману небольшое письмо с поздравлениями по поводу женитьбы, в Нестерове его уже давно не было. Так что прочел он письмо лишь весной, по возвращении с Госполигона, но сразу же его захлестнула новая волна событий и переписка с отцом вновь заглохла, едва лишь начавшись.
* * *
Приказ о выезде в Кап-Яр третий дивизион получил в середине декабря. И сразу же многие из молодых офицеров стали отправлять своих жен к родителям, поскольку выезд предполагался месяца на три. Гера немедленно позвонил в Скадовск и договорился с матерью о приезде Томочки. К тому времени мать взяла на себя заведование поликлиникой и потому сразу же "подошла очередь" на установку ей телефона. Так что вызов на переговоры значительно упростился, правда, застать ее дома можно было лишь поздно вечером. А нужно было уточнить, каким путем в эту пору добираться Томочке, никогда не бывавшей в тех краях. Оказалось, что Днепр все еще не встал и катера из Херсона в Гопри продолжают ходить. А у Германа прямо как камень с души свалился -он вспомнил свои собственные мытарства в зимние одесские каникулы...
Во Львове он посадил свою молодую жену в одесский поезд, а дальше ей предстояло самой добираться согласно нарисованной им схеме - автобусом, катером и снова автобусом. На следующий день он позвонил вечером с почты в Скадовск, как было договорено, и услышал радостный голос Томочки:
- Ерочка, милый, все в порядке, доехала я хорошо. Сейчас вот с мамой жарим камбалу, будем ужинать. А у тебя как дела? Ты уже поужинал?
Перейдя на военторговское питание, Герман в оставшиеся до отъезда на полигон дни домой почти не заходил, иногда даже на ночь оставаясь в казарме со своими бойцами. До Нового года было чуть больше недели, когда дивизион майора Сальникова пошел на погрузку. Грузились на станции Добросин свыше суток: то не подан вовремя подвижной состав, то не так закреплена какая-то машина, и помощник коменданта заставляет все переделывать. Но главное, что секретную технику разрешено грузить только в темное время суток, так что пусковые установки и грунтовые тележки, которые к утру не загрузили на платформы, весь день простояли в леске у станции, а начальник эшелона, как мог, отбивался от ЗКУ.
Лишь к утру следующего дня дивизион был полностью загружен, а секретная техника тщательно замаскирована при помощи досок, фанеры и брезента. Усталые и промерзшие бойцы валились на нары в своих теплушках, где жарко топились чугунные "буржуйки". Для офицеров и сверхсрочников были поданы два классных вагона, поставленные в середину эшелона. Но уже на вторые сутки пути командир дивизиона приказал организовать в подразделениях занятия по специальной подготовке.
У начальников расчетов в подчинении, кроме сверхсрочников, было всего по два-три солдата, которых они брали днем к себе в вагон. А командирам взводов управления, у которых в подчинении по полтора десятка солдат, с утра и до вечера приходилось заниматься с ними в теплушках. Когда покинули пределы Украины, остановки стали намного реже и Герман решил не бегать взад - вперед, а полностью переселиться к своим подчиненным.
- Товарищ лейтенант, занимайте внизу мое место, - проявил заботу замкомвзвода Витя Синих, - а я вон к своему отделению переберусь, на верхний ярус.
Так и пролетели для Германа пять суток пути до Капустина Яра - в занятиях, чередовавшихся с караульной службой. Сталинградская ГЭС тогда еще лишь только строилась и эшелоны в Заволжье шли через Саратов - Урбах, а затем - вниз, вдоль левого берега великой русской реки да по казахским степям, до станции Шунгай, откуда простирались земли Государственного ракетного полигона. От офицеров, уже побывавших там, Герман и его коллеги - лейтенанты наслушались много былей и небылиц, так что им Кап-Яр виделся каким-то грандиозным Ракетоградом. И в какой-то мере Вторая площадка, на которой разгружался эшелон, оправдала эти ожидания - своими монтажными корпусами и подъездными путями.
Когда же затем дивизион своим ходом прибыл на 71-ю площадку, которая единственно только и принадлежала Сухопутным войскам, и где им предстояло проходить переподготовку на новый комплекс, разочарованию не было предела. В полукилометре от бетонки был обнесен колючей проволокой участок степи гектаров на пять, где стройными рядами разместились десятка два щитовых домов на два крыльца, среди которых возвышалось единственное каменное двухэтажное здание штаба учебного центра. И это была вся площадка. От бетонки к ней вела узенькая полоска асфальта, но через КПП въезд разрешался только легковым машинам, да и то не всем, и дивизион, съехав дальше на разбитую грунтовую дорогу, обогнул площадку и позади нее стал выстраивать линию машин, впоследствии ставшую полевым парком.
А личный состав, не занятый в этом процессе, был отправлен для размещения в двух выделенных дивизиону казармах. Одна была предназначена под штаб, учебные классы и общежитие для офицеров и сверхсрочников; в другой поместили солдат и сержантов, со всем хозяйством подразделений. Еще один "финский" дом был оборудован под столовую на два дивизиона. Офицеры и сверхсрочники, в эшелоне все питавшиеся с солдатского котла, были поставлены перед выбором: остаться на котловом довольствии или уйти "на вольные хлеба" - в офицерскую столовую площадки. Там, конечно, был совсем иной сервис, да и рацион поразнообразней, но за все нужно было платить. А питание "с котла" было практически бесплатным - лишь начфин не будет за этот срок начислять к получке "кормовые" - по двадцатке в месяц.
Разместились офицеры дивизиона в общежитии согласно "ранжиру": майор Сальников - один в маленькой комнате, его заместители - по двое, как и командиры батарей, а младшие офицеры вместе со сверхсрочниками - в двух больших комнатах, тесно уставленных солдатскими койками, частично в два яруса. В одной из них поселили батарею управления и седьмую стартовую, в другой - восьмую и девятую батареи, а также ракетно-технический взвод, которым командовал еще один "одессит" Миша Ненов.
* * *
Зима в Заволжье оказалась значительно суровее, чем в Прикарпатье, и даже коренные сибиряки признавали, что их "достает" здешний мороз с ветром. А большинство лейтенантов чуть не целый день проводили со своими бойцами на занятиях - в поле или в полевом парке. Конечно, все были обеспечены спецодеждой ракетчиков - черными костюмами на вате, а также валенками и рукавицами. Но за 6 -7 часов полевых занятий мороз все же добирался до самых костей. А больше всего доставалось щекам солдат и офицеров, на которых мороз и ветер уже вскоре оставили свои "отпечатки". Но на это старались особенно не обращать внимания - главное-то было совсем в другом: каждое подразделение должно было после двух месяцев обучения сдать непростую проверку на допуск к самостоятельной боевой работе.
.
Полнокровная боевая подготовка вновь прибывших дивизионов развернулась, однако, лишь после Нового года, когда с ними начали заниматься офицеры учебного центра, точнее - контролировать их и поправлять, если что-то делалось не так. В отличие от артиллерии, где тактической подготовке внимания уделялось не меньше, чем артстрелковой, у ракетчиков тогда, в период их становления, упор делался на комплексные занятия, а тактика была лишь на штабных картах.
Стартовики день за днем мурыжили все то же: горизонтальные проверки ракеты, вертикальные проверки, наведение на цель, имитация пуска. Главными критериями оценки для них было снижение количества технических ошибок в работе и выполнение временных нормативов. Тактические же учения батарей и дивизиона провели в самом конце учебы - скорее для "галочки", нарисовав на картах план да проездив в колонне ночь вокруг 71-й площадки.
Но для КВУ, которые почти все учебное время проводили в поле со своими топогеодезистами, важнее всего была точность определения координат стартовых позиций батарей и дирекционных углов ориентирных направлений. При этом выбор приемов работы и используемых средств был прерогативой самого взводного - в зависимости от местности и условий работы. Имея пока весьма ограниченный запас специальных знаний и почти нулевой опыт, лейтенант Курилов внимательно прислушивался к советам и указаниям майора Чугаевского, главного топогеодезиста полигона, которому им и предстояло позднее сдавать зачеты на допуск.
На практике, поскольку комплексные занятия батарей проходили вблизи площадки, координаты СП фактически не менялись, а для определения дирекционных углов использовался почти всегда только гирокомпас. Остальные же приемы и способы ориентирования изучались либо теоретически - в классе, либо на специальных выездах в поле, как правило, к тригонометрическому пункту "Медников", который находился за несколько километров от площадки. Там же проводили необходимые выверки гирокомпасов и топопривязчиков.
Понемногу молодой взводный и его подчиненные осваивали эту нелегкую работу, хотя морозы и обильные в ту зиму снегопады создавали немалые трудности. Удаленность от мира позволила Курилову, как и другим офицерам дивизиона, позабыть о многих нарушениях дисциплины солдатами, с чем дома приходилось бороться постоянно. Но вскоре Петя Пономарев показал, что изобретательности русского солдата нет предела.
На "Старой четверке", как именовали все близлежащую площадку 4-с, обнаружился его земляк, более того - сводный брат, и отказать им в свиданиях никто не мог. Но тот Федя - петин брат служил на военно-почтовой станции, почему и вычислил Петю по обратному адресу на конвертах. А в обязанности его входило ежедневно ездить за почтой для всего их "куста" в штаб Госполигона, на "Десятку".
Так что для него не было проблемой привезти своему брату не только сигареты да конверты, но и бутылочку "Московской". И Петруха со свидания на "Четверке" возвратился под хорошим градусом. На следующий раз комбат послал с Пономаревым старшину для контроля, но тот опять оказался пьян, хотя Садыков и клялся, что глаз с него не спускал. Старшина батареи был срочной службы и, хотя комбат не имел оснований ему не верить, в следующий раз он отправил на контроль лейтенанта Лысенко - бывшего петиного начальника. И снова Пономарев, возвратившись без запаха изо рта, оказался в дымину пьян. Тут уже подключили врача дивизиона капитана Иващука, который и определил, что водку в организм Петя вводил ... с помощью клизмы. На этом поездки к брату закончились и, немного оклемавшись, Пономарев включился в боевую подготовку, как ни в чем ни бывало.
Когда же батарея, успешно сдав все зачеты на допуск, получила право пуска боевой ракеты, Петя Пономарев еще раз продемонстрировал качества русского солдата, но на этот раз - лучшие. Было это уже в конце марта, когда днем припекало солнышко, а по ночам не сдающийся мороз вновь сковывал ледовой коркой подтаявшие сугробы и расчищенные площадки.
Каждому дивизиону в конце переподготовки выделялась одна боевая ракета, и право ее пуска давалось лучшей из стартовых батарей. Хотя офицеры девятой батареи шутили, что за ящик водки они отдадут право пуска седьмой, но в действительности очень гордились своим первенством и сделали все от них зависящее, чтобы не ударить в грязь лицом.
А все складывалось так, что дата и время пуска многократно переносились по погодным условиям и, вымаравшись чуть не по уши в грязи на подтаявшем старте, они вновь возвращались в общежитие без результата. Полет той ракеты, по планам полигона, должны были снимать телеметрические системы, а необходимой для этого погоды все не было. И весь дивизион, четвертый месяц маявшийся вдали от дома, жил в ожидании пуска, лишь после которого можно было начинать погрузку в эшелон.
К тому же талая вода все больше доставала ракетчиков на стартовой позиции. Вначале пытались ее отводить, пробивая лопатами канавки в промерзшей земле, затем это уже перестало помогать и комдив разрешил использовать для откачки воды батарейную "нейтралку". Фактически она представляла собой пожарную машину, но без нее ни один пуск не был бы разрешен, а потому использование "обмывщика", как ее чаще именовали, не по назначению категорически запрещалось.
И все же, когда настал долгожданный день пуска ракеты - а по всему было видно, что уж на этот раз погода их не подведет - на стартовой позиции было как в бассейне. Обмывочно-нейтрализационную машину переставили на положенное место - справа сзади пусковой установки, и теперь вода заливала все ориентирные точки безостановочно. Чуть не в последний момент перед пуском наводчики переставили свои электровехи на новые места, и топогеодезистам пришлось вновь определять дирекционные углы на них, а главной фигурой на позиции стал рядовой Пономарев, склонившийся к жужжащему гирокомпасу. Лейтенант Курилов во вторую руку осуществлял контроль и, быстро рассчитав азимут по первым двум точкам реверсии, радостно крикнул:
- Контроль в норме! - И тут же скомандовал Пете Пономареву: - Выключить гирокомпас.
Но гирокомпасист как будто и не услышал команды, продолжая отслеживать точки, хотя через верх его резиновых сапог уже перехлестывала талая вода. Он делал, как его учили - считал по четырем точкам реверсии, и в такой ответственный момент ничто не могло помешать ему довести дело до конца. Лишь закончив наблюдения и сверив свои расчеты с командиром взвода, Петя выключил гирокомпас. И только после этого он, отойдя к топопривязчику, снял сапоги и вылил из них талую воду.
В назначенный час старший лейтенант Колпаков набрал стартовую схему и на выносном пульте нажал кнопку "Пуск". Ракета полыхнула пламенем и благополучно сошла с пускового стола, а девятая батарея, отведенная в район КП, радостными криками приветствовала этот долгожданный момент, ставший историческим для всего 471 дивизиона. А вечером в офицерском закутке солдатской столовой комбат-девять устроил некое подобие банкета. Спирт по такому случаю комдив разрешил взять из НЗ, но сам лично проследил, чтобы никто из офицеров и "сверчков" не перебрал лишку. Да разве ж за ними в такой вечер уследишь, да еще после ста дней воздержания!..
Глава третья
РОЖДЕНИЕ СЫНА
Обратный путь Герман провел, в основном, в классном вагоне и собственный день рождения он встретил на рассвете, проснувшись оттого, что эшелон стоял и вокруг было непривычно тихо. Только он хотел спросить у потягивавшегося на соседней полке Лысенко, что это за станция, как над всеми путями разнесся характерный женский голос, распоряжавшийся кого куда переставить. И Гере все стало ясно.
- Мужики, подъем! - объявил он. - В Полтаве стоим. Слышите, как она выдает: "Тю, не на ту путю!.."
По Украине эшелон потянули значительно быстрее и спустя сутки дивизион уже разгружался в Добросине. Стартовиков с их секретными установками оставили дожидаться темноты, а всех остальных торопили с построением колонны. Причина такой спешки стала понятна всем лишь когда дивизион под командованием майора Сальникова подъехал к арке в центре Нестерова.
Рядом с аркой гремел духовой оркестр, а дальше тротуары были заполнены женщинами и детьми, встречавшими своих мужей и отцов. Сам генерал Буцевицкий, организовавший эту торжественную встречу воинов-ракетчиков, стоял возле гарнизонного дома офицеров в окружении свиты. Колонна остановилась на несколько секунд, командир дивизиона отдал рапорт комбригу и марш пропыленной на полигоне техники был продолжен до парка.
А на следующий день, когда Герман пришел домой в обеденный перерыв, его ждала телеграмма из Скадовска: "Поздравляю сыном. Мама". Радости его не было границ, хотя ждал-то он этого события несколько позже, поближе к майским праздникам. У него и отпуск потому был запланирован на апрель - май, но тут уж тянуть не было смысла. В офицерской столовой его сразу "развели" на пиво однокашники и к командиру дивизиона с рапортом на отпуск он пришел немного "под шафе". Майор Сальников сразу же уловил пивной дух и начал "дрючить" молодого лейтенанта за то, что в рабочее время выпил, да еще и к командиру в таком виде прибыл.
- Ну, спасибо, товарищ майор, - обиженно произнес Герман. - У меня сын родился, а вы так меня с этим событием поздравили. Разрешите идти? - И, повернувшись через левое плечо, вышел из кабинета.
Ошарашенный его выходкой комдив не нашелся сразу, что и ответить. Но спустя какое-то время он позвонил в батарею и, уточнив информацию у капитана Тулупова, распорядился оформить очередной отпуск лейтенанту Курилову. Когда Герман возвратился в штаб дивизиона, в строевой части отпускные документы уже были готовы, оставалось только получить у начфина деньги. Услышав его голос, вышел в коридор комдив и, сдержанно улыбаясь, поздравил молодого офицера со знаменательным событием, дав понять, что он приносит также свои извинения, дескать, по такому поводу не грех и выпить.
А вечером Геру позвала в гости соседка Марина, которая и передала ему ту телеграмму. Вместе с ее мужем Юрием они успели приготовить праздничный ужин, так что Герману довелось лишь сбегать в гастроном за бутылочкой винца. Отпуск у него был со следующего дня и поутру он отправился во Львов, забыв даже позвонить матери о своем приезде. Пришлось уже с вокзала отправить ей телеграмму. И тогда же решил молодой отец, что своего первенца он назовет Игорем, в честь училищного друга Бакланова.
В Скадовске, едва повидавшись с матерью и узнав от нее, что у Томочки и новорожденного все в порядке, Гера сразу же отправился проведать их. Больница, в которой родился и он сам, находилась на самой дальней окраине городка, а в войну была сильно разрушена. Среди ее развалин еще несколько лет стояли разбитые немецкие гаубицы, и не раз Ерка с друзьями приходили туда играть в войну. Полностью больницу восстановили лишь в конце пятидесятых, когда Герман уже уехал из родного городка, так что родильное отделение он нашел не сразу. И внутрь его, конечно, не пустили - пришлось лишь через окно пообщаться с Томочкой, которая показала ему личико спящего их первенца.
К счастью, никаких послеродовых осложнений не было, и через неделю Томочку с младенцем выписали из больницы. Забирал их Гера с немыслимым для провинциального Скадовска тех лет шиком, приехав на "Волге" - единственном такси в местной автоколонне. А букетик цветов где-то раздобыла в ту раннюю пору его мать. Вез он своего наследника на руках, сидя на переднем сиденье, а мать с Томочкой устроились позади. Соседи со всего двора знали об их приезде и встретили у ворот с поздравлениями и подарками. По поводу имени для сына у Томочки возражений не было, nbsp;и вскоре Герман оформил в ЗАГСе свидетельство о рождении Игоря Курилова.
Отпуск пролетел в заботах, и после Дня Победы молодая семья стала собираться в дорогу. Мать Геры категорически возражала, чтобы такого маленького ребенка подвергать риску дальнего пути, но молодые родители были единодушны: пора им жить всем вместе. Как ни жаль было матери отпускать их, но все же пришлось ей готовиться к расставанию. А молодожены уже просто не могли дождаться, когда окажутся у себя дома и наедине. По пути, во Львове, они купили коляску для Игорька, и в свой дом малыш въехал на собственном "транспорте", который стал и его кроваткой на ближайшее время.
Лишь когда молодая семья перебралась из крепости в двухкомнатную квартиру на улице Новой, у Игорька появилась настоящая кровать. Та квартира - в одноэтажном доме на четыре входа - числилась за каким-то "сверчком", проходившим службу в ГСВГ, а жил в ней в последнее время по договору начфин дивизиона. Неожиданно решился вопрос его перевода в другой город, и командир дивизиона сразу решил отдать освободившуюся квартиру своему лучшему взводному, который давно претендовал на улучшение жилищных условий. А в дровяном сарае хранилось несколько ящиков с вещами "сверчка" и кроватка его подросших детей, которой и воспользовались новоселы. Но это было позднее, а тогда молодожены были рады и своему "шалашу", то бишь комнатквартире над аркой старой крепости.
Летняя боевая учеба целиком захлестнула лейтенанта Курилова, и благоустройством "гнездышка" занималась одна Томочка, на плечах которой был еще и младенец. Лишь в начале осени, когда прошли все лагерные сборы и тактические учения, Герман собрался сделать побелку в своей башне. Скорее даже, не он собрался, а его бойцы ему подсказали.
Специалистом по этой части в батарее был Володя Герич, который и предложил своему командиру взвода окультурить его жилье. А в помощники ему напросился Петя Пономарев и, вооружившись в батарейной каптерке всем необходимым для побелки, включая и лестницу, они как-то в субботу с утра прибыли на "объект". Томочка сразу же ушла с Игорьком погулять и прикупить чего-то к обеду, которым она собиралась кормить добровольных помощников, а сам хозяин, переодевшись в капярское хэбэ, вместе с бойцами принялся за работу.
Со стенами новоявленные мастера управились довольно-таки быстро, а вот с куполообразным потолком им пришлось повозиться. Хуже того, когда стали подбираться к самой верхушке, Петя сорвался с лестницы и загремел с трехметровой высоты на пол. Герман переполошился - не сломал ли чего себе этот доблестный русский солдат, уже совершенно бросивший пить и с нетерпением ожидавший отпуск на родину, обещанный ему не только командиром взвода, но и комбатом. Пономарев морщился от боли, но сам успокаивал перепуганного лейтенанта: "Все нормально. И не с такой высоты приходилось падать". Однако продолжать побелку потолка Герман своим бойцам не позволил, и верхушка купола навсегда так и осталась незабеленной.
* * *
К 1964 году в стране стала ощущаться нехватка продуктов питания. И причина была не только в неурожае предыдущего года или в плохой погоде, но и в бесконечных реформах сельскохозяйственного производства, проводимых по инициативе Никиты Хрущева. Популярность главы государства постоянно снижалась - рабочие сетовали на ухудшение продовольственного снабжения, у служащих и пенсионеров падал реальный уровень доходов. Крестьяне возражали против растущих посягательств на их подсобные хозяйства, а кадровые офицеры без радости узнавали о снижении им пенсий. Милиция была недовольна отменой надбавок к зарплате, а чиновников задергали бесконечными реорганизациями. Даже матеркадровые партаппаратчики говорили об ошибочности нового Устава КПСС с его принципом сменяемости кадров, с разделением обкомов на промышленные и сельскохозяйственные, с ликвидацией райкомов партии.
Но, вопреки всему этому, стала раздуваться кампания по неумеренному восхвалению Никиты Сергеевича - на смену культу личности Сталина приходил культ личности Хрущева. Везде можно было читать о "великом ленинце" и "великом борце за мир" Хрущеве. Его портреты открывали школьные и вузовские учебники, почти ежедневно печатались в газетах, а на киноэкраны страны вышел фильм "Наш Никита Сергеевич".
И в кругах высшего руководства СССР пошли разговоры о желательности смещения Хрущева с постов руководителя партии и правительства. Информация об этом доходила до Хрущева, но он не придавал ей особого значения, поскольку вся "верхушка" состояла из его выдвиженцев и он уверен был в их личной лояльности. Он нередко даже демонстрировал свое пренебрежение к ним - послушным исполнителям его указанияй. Хрущев отвык от возражений, зато привык полагаться на поддержку членов ЦК, которые уже однажды обеспечили ему победу - на Июньском Пленуме 1957 года.
Тогда Молотов и Маленков на заседании Президиума ЦК 18 июня внезапно поставили вопрос о смещении Хрущева. Прежде враждовавшие между собой оппоненты на этот раз смогли объединиться и подготовили в полной секретности план его отстранения от руководства партией. Хрущева обвинили в экономическом волюнтаризме, в самочинных и необдуманных действиях.
Но главное, о чем открыто никто не говорил, заключалось в подрыве авторитета КПСС и всего международного коммунистического движения, когда он слишком далеко зашел в разоблачении Сталина. И потому речь пошла о пересмотре решений ХХ съезда - в случае согласия Хрущева он мог бы отделаться понижением до министра сельского хозяйства. В других случаях ему весьма реально грозил арест. Никита Хрущев решительно отверг все обвинения против него, сылаясь на успехи страны в экономике и внешней политике.
После очень острой дискуссии было принято решение о его смещении с поста Первого секретаря ЦК КПСС - семь членов Президиума против трех. Но Хрущев отказался подчиниться этому решению, мотивируя тем, что его избирали на Пленуме ЦК КПСС, а не на заседании Президиума. Группа Молотова - Маленкова не согласилась с его требованием о созыве Пленума, считая решение большинства Президиума окончательным.
Но у Хрущева в руках оставалась реальная власть в стране - его поддерживали армия и КГБ. Маршал Жуков и генерал Серов сумели очень быстро обеспечить прибытие в Москву значительного числа членов ЦК, и они, вопреки желанию Президиума, заседавшего уже три дня, собрались в Кремле, вся охрана которого была в руках у Серова - человека Никиты.
Подавляющее большинство на открывшемся 22 июня Пленуме ЦК встало на сторону Хрущева, и заговор против него был сорван. Тот исторический Пленум продолжался почти неделю, завершившись Постановлением об "антипартийной группе Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова". В сложившихся условиях Ворошилов, Булганин, Сабуров и Первухин приняли решение выступить с покаянными речами, что сохранило первым двум высокие посты - глав парламента и правительства, а двое других отделались понижением в должностях. Признал свои ошибки также и Маленков, один лишь Молотов упирался до конца, воздержавшись при голосовании за осуждающую их поведение резолюцию.
Репрессий против своих политических противников Хрущев не стал предпринимать, чего они так боялись, не были они тогда и из партии исключены. Но все получили назначения вне Москвы: Молотов отправлен был послом в Монголию, Маленков стал директором Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше, Каганович - директором Уральского комбината "Союзасбест", а Шепилов получил должность профессора в Средней Азии. Так сорвалась первая попытка смещения Хрущева, которая его самого многому научила. Прежде всего он понял огромную роль армии, политический вес возглавлявшего ее маршала Жукова. Это он лично помог Хрущеву в 53-м году ликвидировать группу Берии, его поддержка позволила взять верх и над "антипартийной группой" в 57-м.
Но значительно возросшее после Июньского Пленума ЦК влияние Жукова в руководстве партии - он стал членом Президиума ЦК - породило у Хрущева опасения за собственную судьбу. Решительные и независимые действия Министра обороны СССР в те критические дни вызвали страх не у одной только "антипартийной группы", но даже и у Никиты Хрущева. "Ни один танк не сдвинется без моего приказа", - заявил в те дни маршал Жуков председателю Верховного Совета СССР Клименту Ворошилову, давшему уже распоряжение о приведении в боевую готовность Таманской и Кантемировской дивизий, которые дислоцировались в Москве еще с памятных дней ликвидации бериевской "камарильи".
А уже осенью того же года, воспользовавшись отсутствием Жукова в стране - он находился с официальным визитом в Югославии и Албании - Хрущев инициировал указ Президиума Верховного Совета о его освобождении от обязанностей Мминистра обороны и назначении на эту должность Малиновского. На срочно созванном затем Пленуме ЦК работа маршала Жукова на посту Министра обороны СССР была подвергнута критике, а сам он выведен из состава партийного руководства. От предложенной ему другой работы Жуков отказался и вскоре, в возрасте 61 года вышел в отставку.
Хрущев же низость своего характера проявил еще и в том, что вскоре после октября 1957-го он распорядился отобрать у Маршала Советского Союза Жукова дачу в Сосновке. Но Георгий Константинович спокойно предъявил Никите документ, подписанный Сталиным и утвержденный Политбюро ЦК ВКП(б) вскоре после окончания войны, где значилось: "...закрепить пожизненно за тов. Жуковым". Несколько позже Хрущев сместил и преданного ему председателя КГБ генерала Серова, назначив на эту должность Шелепина - первого секретаря ЦК ВЛКСМ. А уже тот привел в состав центральных и местных органов безопасности своих "комсомолят", таких же, как и он сам, беспринципных карьеристов с безмерными политическими амбициями.
