ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Чернышёв Юрий Иванович
Увенчанный казнью

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.39*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о лейтенанте Петре Петровиче Шмидте - для тех, кто помнит, и для тех, кто не знал о нем - МЕССИИ 20-го века.

УВЕНЧАННЫЙ КАЗНЬЮ

Повесть о лейтенанте Шмидте

  
   МЕССИЯ ДВАДЦАТОГО ВЕКА
  
   Современная цивилизация, как ни кощунственно это прозвучит, взращена на крови. Ибо животное начало в человеческих существах было и остается до сих пор главным, оп-ределяющим свойством homo sapiens. И, соответственно, борьба за выживание всегда шла с обильным пролитием крови себе подобных. В той борьбе создавались и погибали госу-дарства и народы, города и племена, дома и люди. Вряд ли даже самый убежденный гуманист возьмется опровергнуть эту кровавую сущность нашей планетарной цивилизации.> "Век девятнадцатый, железный, Воистину жестокий век! Тобою в мрак ночной, беззвездный Беспечный брошен человек", - сказал в поэме "Возмездие" великий российский поэт Александр Блок. И лучше охарактеризовать целое столетие одним четверостишием не дано, на мой взгляд, никому. А позади у человечества ведь были еще 18 веков христианской эпохи, исполненной злобы и ненависти, обильно пропитанной кровью! Хотя начиналась она, как свидетельствует Библия, мирными проповедями Христа, заслужившего за них у своих соплеменников лишь смерть на кресте на голом и диком холме Голгофа.
   Появлением нового мессии - проповедника добра и справедливости - ознаменовался и лишь недавно завершившийся ХХ век. Его звезда - звезда Петра Шмидта - зажглась на черноморских берегах 5 февраля 1867 года и, ярко вспыхнув во время Севастопольского восстания 1905 года, угасла ровно 100 лет назад под залпами царских палачей на диком и пустынном острове Березань. "Распни его!" - вопили новые фарисеи, требуя от царя смертной казни героическому защитнику униженных и угнетенных матросов-черноморцев. Вся Россия ждала и верила в оправдание на суде в Очакове лейтенанта Шмидта и его боевых побратимов. Но над Землей занимался еще более жестокий век...
   Двадцатый век... Еще бездомней,
   Еще страшнее жизни мгла
   (Еще чернее и огромней
   Тень Люциферова крыла).
   / ..................................... И отвращение от жизни, И к ней безумная любовь, И страсть И ненависть к отчизне... И черная, земная кровь
   Cулит нам, раздувая вены,
   Все разрушая рубежи,
   Неслыханные перемены,
   Невиданные мятежи...
  
  
  

Слушай, потомок, ту славу и держи сердце свое с Русью, которая есть и пребудет н а ш е й землей. "Велесова книга", 8(2)

Глава 1

НАКАНУНЕ

   В Севастополе стояла чудная золотая осень. Над его бухтами царил почти полный штиль. Спокойно было и на душе у Петра Петровича, встречавшего утро 13 ноября 1905 года за чашкой ароматного цейлонского чая. Через распахнутое окно в гостиную врывалась небесная и морская синева. Легкий бриз слегка шевелил занавески, то закрывая, то вновь открывая вид на красавец крейсер "Очаков", стоявший на Большом рейде.
   Наконец-то вчера пришла долгожданная отставка: Шмидт был уволен в запас в звании капитана второго ранга. В тот же день Петр Петрович купил себе билет до Одессы на пароход "Святой Николай", отходивший в 6 часов пополудни 14 ноября. Сын Женя пока оставался дома, вместе с пятнистым догом по кличке Лорд и старым бездомным солдатом Федором, которого они приютили когда-то, доверив ему вести свое нехитрое хозяйство.
   Правда, после того, как весной у спящего Шмидта в киевском поезде похитили две с половиной тысячи казенных денег, Петр Петрович вынужден был все свое жалованье отдавать на погашение долга и Федору он платить уже ничего не мог. Но искать себе новое место старый солдат категорически отказался, больше того, достав из сундучка деньги, накопленные пока он жил в их доме, сказал, что какое-то время они смогут продержаться на его сбережения. Шмидт на это, конечно, не согласился, а про себя решил навсегда оставить в семье этого преданного голубоглазого и седовласого псковитянина.
   Примостившийся на западном склоне центрального городского холма флигель с самого начала пришелся по душе Шмидту не только своим расположением буквально в двух шагах от Адмиралтейского собора, но и тем, что из окон его открывался чудесный вид на море. Обустройством своего нового жилища Петр Петрович занимался сам, проведя в первую очередь электричество и водопровод. Состояла квартира командира миноносца из трех маленьких, но светлых и очень уютных комнат.
   Обои для своего кабинета он выбрал ковровые, в тусклых тонах, чтобы успокаивали после ярких красок улицы и солнечного света. Ему хотелось, чтобы возвращение с моря становилось и возвращением к самому себе. Войти в свой кабинет и увидеть корешки любимых книг на полках, а на столе - неоконченный черновик статьи и семейную реликвию - старинную мраморную чернильницу князей Сквирских. Остановиться перед фотографией горячо любимой матери, дотронуться до отцовской подзорной трубы с адмиральским вензелем. Скользнуть взглядом по модели парохода "Кострома", на котором доводилось ему плавать вторым помощником, поздороваться со Стэллой - прелестной статуэткой, привезенной из Флоренции, что напоминало ему об океанском лайнере "Диана", где он был капитаном.
   И, наконец, сесть на мягкую кожаную оттоманку, над которой развешаны фотографии, протянуть руку, коснувшись футляра с виолончелью, и все - ты больше не командир номерного миноносца или капитан дальнего плавания, озабоченный сотнями разных дел. Ты - это просто ты! Некая субстанция, которую черпать - не исчерпать, которая диктует все твои поступки, определяет состояние твоего здоровья, твоего духа.
   Доведется ли вернуться сюда, в этот свой мир? В кабинет, где он был счастлив, работая или мечтая, где в ночной тиши ничто не мешало ему читать и перечитывать письма Зинаиды Ивановны, чья фотография в рамке стояла на письменном столе. А пока ему еще предстояло написать речь на прощальном митинге, который друзья решили устроить на Приморском бульваре по случаю его предстоящего отъезда из Севастополя.
   Маршрут свой Петр Петрович определил уже давно: Одесса, Киев, Екатеринослав, Харьков, Москва. В этих городах он намерен вступить в переговоры с Советами рабочих депутатов о единстве действий. Если не он, то кто же сможет убедить людей, что в столь благоприятной революционной ситуации промедление смерти подобно! Теперь, когда он обрел долгожданную свободу, сам бог велел ему начинать. Шмидт понимал, что победить противника будет не просто, что отчаяние придаст ему силы, но он полагался на хорошую организацию и внезапность выступления революционных сил.
   Его план сводился к следующему: в заранее назначенный день происходит однов- ременное выступление железнодорожников, рабочих и моряков. Первые парализуют движение, исключая всякую переброску войск, вторые под руководством Советов захватывают власть в промышленных центрах. А флот, разбившись на эскадры, устанавливает демократическую форму правления по всему Черноморскому побережью - от Одессы до Батума. Петербург в этой ситуации окажется изолированным, и Шмидт не сомневался, что Николай Второй ничего не сможет предпринять для своей защиты. И ничто уже не помешает созыву Учредительного собрания, которое отменит ненавистное самодержавие и провозгласит демократическую республику. Он был уверен в своей победе, поскольку основные силы армии еще находились на Дальнем Востоке, в ожидании заключения мира с Японией, а оставшихся в Европе мобильных войск было явно недостаточно, чтобы помешать развитию революции. Решительный бой самодержавию следовало дать немедленно!
   Ждать революция больше не могла: выступления рабочих, солдат, матросов все учащались в различных городах Российской империи. В Севастополе, взбудораженном в июне 1905 года матросским бунтом на броненосце "Потёмкин", к осени атмосфера накалилась уже до предела. И возвратившийся с прощального митинга Шмидт находился в состоянии мучительных раздумий. Как сказать людям, которые ждут от него помощи и поддержки, что чемоданы уже собраны и завтра вечером он отбывает? И что с восстанием нужно повременить...
  
  
  

Глава 2

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ

   С Зинаидой Ивановной Ризберг, в летнее время проживавшей на даче в Дарнице, Петр Петрович Шмидт познакомился 22 июля 1905 года случайно, находясь в Киеве в отпуске. Она приехала на ипподром, увязавшись за сестрой с мужем, которые увлекались скачками. Скучая на террасе за бутылкой сельтерской, Зинаида Ивановна ощутила на себе пристальный взгляд человека в черной униформе. Затем он оказался рядом, когда она говорила сестре, что возвратится в Дарницу семичасовым поездом. А в купе курского поезда ее соседом был все тот же странный незнакомец, как оказалось, морской офицер.
   Поначалу их разговор сводился к извинениям одного за свою назойливость и едким замечаниям другой, не проявляющей к собеседнику никаких симпатий. Когда же через 40 минут поезд подошел к Дарнице, она уже знала, что зовут его Петр Петрович Шмидт, что живет он в Севастополе с сыном Женей 15-ти лет и что в настоящее время его миноносец несет дозорную службу у берегов Румынии. А уже перед самым выходом из вагона Зинаида Ивановна согласилась на переписку и дала ему свой дачный адрес: Лесная, 25. "А мой адрес вам будет легко запомнить, стоит только прибавить к вашему тройку: миноносец N 253, Измаил, мне. - С этими словами Петр Петрович вынул из саквояжа коробку конфет и протянул ей. - Это вам на память от странного попутчика..."
   Знакомство, действительно, было странным, как и весь их непродолжительный роман. Любила ли она его так же, как он ее? Не раз задавал себе этот вопрос Петр Петрович, разглядывая полученную по почте фотографию Зинаиды Ивановны и перечитывая ее письма, начисто лишенные лирики. Приехать к ней она все еще не позволяла, и все беседы велись только в письмах. В начале октября он не выдержал и взмолился: "Пожалейте наконец меня, Зинаида Ивановна, и позвольте мне приехать хоть на один день. Все эти долгие дни, которые стоят года, я жил тем, что увижу вас... Я не имею никого на свете, кроме вас. Потом, в разгаре событий, мне будет не до вас, тогда вы будете сидеть глубоко запрятанной в тайниках моей души и давать мне и бодрость, и ту выносливость, которой так мало у меня. Но я должен увидеть вас и вы не имеете права отказать мне в этом..."
  
   А 17 октября "Его Императорское Величество" подписал давно ожидавшийся Манифест о гражданских правах и свободах, подготовленный премьером Витте. Однако, генерал Трепов и другие противники демократических реформ, как в окружении царя, так и в провинции, сделали все, чтобы задушить свободу, утопить ее в крови народа. События в Севастополе развертывались стремительно, однако не в таком направлении, как в Симферополе, Одессе, Ростове, да и в Москве, где подстрекаемые охранкой "черносотенцы" учинили массовые грабежи и погромы. Севастопольский Совет, при поддержке городской Думы, создал народную милицию и не допустил подобного, направив энергию масс на подготовку вооруженного восстания.
   И пламенному революционеру Шмидту было уже не до "амуров". Вся дальнейшая переписка его с Зинаидой Ивановной касалась, в основном, бурных событий в стране. Обещанный им скорый приезд в Киев не состоялся, и 14 ноября Петр Петрович отправляет следующую телеграмму: "Задержали события. Переведу деньги телеграфом немедленно. Выезжайте через Одессу - Севастополь. Рискуем не увидеться никогда".
   Увидеться им все же довелось, но уже в Очакове, когда Шмидт томился за решеткой в ожидании суда, после разгрома Севастопольского восстания. Не раз и не два посещала Зинаида Ивановна узника в каземате на острове Морской батареи. Катер на остров отходил всегда в одно время, и матросы скоро привыкли к ней, знали, кого она навещает там. Старшина катера, сухонький седой старичок со странной фамилией Причик, встречал Зинаиду Ивановну с улыбкой и обычно устраивал так, что катер задерживался на острове часа на 2-3, чтобы она подольше могла побыть с Петром Петровичем. Но как-то вечером к ней, в номера Таковенко, заглянул жандармский ротмистр Полянский и сказал, что по решению коменданта она лишена свиданий с государственным преступником. Возмущению ее не было предела, но через день ей пришлось все же уехать.
  
   В последний раз им довелось повидаться 16 февраля 1906 года - на гауптвахте Оча- кова, где подсудимые содержались в дни судебного заседания. Шмидт протянул Зинаиде Ивановне вырванный из блокнота листок, на котором был нарисован петушок и стояла подпись: "Чтение прокурором обвинительной речи. П.Шмидт". Она с недоумением смотрела на рисунок. Какое легкомыслие!
   - Ты уже подготовил свою последнюю речь? - вырвалось у нее.
   А он, улыбнувшись, ответил ей цитатой из Евангелия:
   - Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать.
   Последнее, предсмертное письмо Шмидта ей передал уже на палубе парохода, шед- шего в Севастополь, адвокат Балавинский, направлявшийся для подачи кассационной жалобы. Вот оно.

20 февраля 1906 г.

Транспорт "Прут"

   Прощай!
   Сегодня принял приговор в окончательной форме, вероятно, до казни осталось дней 7-8. Спасибо тебе, что приехала облегчить мои последние дни. Живи. Забудь тяжелые дни и люби жизнь по-прежнему. Не жди приговора в России, поезжай в Испанию, там рассеешься, из газет все равно узнаешь, когда совершат казнь. Я совершенно счастлив и покоен.
   В моем деле было много ошибок и беспорядочности, но моя смерть все довершит, и тогда, увенчанное казнью, мое дело станет безупречным и совершенным. Живи для людей, они везде есть. Будь счастлива...
  
   Уйдя на корму парохода, Зинаида Ивановна дважды прочитала письмо, хотела зап- лакать, но слез уже не было. Тогда, достав из сумки пачку писем Петра Петровича, она стала перечитывать их... Пассажиры услышали сдавленный крик и увидели, что дама на корме лежит на палубе без чувств.
  
  

Глава 3

ВЕТЕР СВОБОДЫ

   Восстание в Севастополе команды броненосца "Князь Потемкин-Таврический" возникло стихийно, вопреки плану и, не получив поддержки других кораблей, за исключением учебного судна "Прут", стоявшего в Николаеве, очень скоро захлебнулось. Команда сошла на берег в Констанце, сдавшись румынским властям, а сам корабль был вскоре отконвоирован в Севастополь, где получил новую команду и другое название - "Святой Пантелеймон". Часть потемкинцев, не пожелавших остаться за рубежом, была на время следствия помещена в трюм "Прута", превращенного в плавучую тюрьму, вместе с его мятежным экипажем. Разгрому подверглись и советы - рабочие, военные. Некоторые из активистов содержались еще осенью в городской тюрьме Севастополя...
   Телеграмма из столицы с Манифестом царя о свободах была перепечатана всеми газетами, и стихийные митинги по этому поводу стали возникать повсеместно. С утра 18 октября, словно бурные реки, стекались к Приморскому бульвару шумные толпы людей. Навстречу "Марсельезе", исполняемой военным оркестром, навстречу свежему морскому бризу, ощущавшемуся как ветер свободы. На возвышении оркестровой раковины ораторы сменяли друг друга и, хотя говорили они еще вчера крамольные речи, никто их не прерывал, никто не пытался разогнать митинг.
   Когда пришла очередь говорить лейтенанту Шмидту, уже смеркалось, и на бульваре зажглись электрические фонари. Непривычные слова о свободе, о правах человека, о созыве Учредительного собрания на основе всеобщего, тайного и равного права многотысячная толпа слушала, затаив дух.
   - Вот уж много веков нам внушают, - негромким ровным голосом говорил Шмидт,- что царская власть дана нам богом, что в ней спасение народа и что спасение Руси принес варяжский князь Рюрик. Получается, что мы - неполноценная нация и несамостоятельная. Но разве непонятно, что княжеская дружина понадобилась не народу, а тем, кто мечтал лишь о славе, власти, богатстве. От внешнего врага, от тех же варягов народ и сам себя защищал, а княжеская дружина понадобилась, чтобы выбить из нас свободный дух. И вот тысячу лет они заняты этим делом, тысячу лет стараются Малюты Скуратовы и Треповы превратить наш народ в покорное стадо. А вот не вышло!..
   Он уже чувствовал волнение людской массы, поверившей ему и готовой идти за ним без колебаний. И он сам неожиданно понял, что нужно сейчас делать.
   - Это не царь, это вы - русские рабочие дали гражданские права и свободы России,- сказал он. - Теперь мы вправе дать свободу тем, кто потерял ее, борясь за наше общее де- ло. Свободу политическим заключенным!
   Неожиданно для всех появившийся на митинге морской офицер, высокий и бледный, с горящими глазами пророка, сделал то, чего не смогли все партийные ораторы. Он словно снял со всех слушавших его, с каждого русского человека - великоросса, малоросса и белоруса - клеймо неполноценности, которое тяготело над ними с рождения и до самой смерти. Построившись в колонну, манифестанты двинулись к городской тюрьме, у ворот которой их встретил адъютант коменданта крепости, отказавшийся выпустить политзаключенных без разрешения своего начальника генерала Неплюева. Митинг продолжился на площади перед тюрьмой, а за воротами, как оказалось, уже стояла полурота солдат с ружьями. Вдруг эти ворота распахнулись и оттуда грянули три нестройных залпа. Крики раненых, вопли упавших и затоптанных толпой бегущих - все смешалось в дыму и пыли. Было убито 8 демонстрантов, более двух десятков ранено, искалечено. Севастополь пришел в яростное негодование и уже на следующее утро готовился штурм тюрьмы.
   Градоначальник контр-адмирал Спицкий телеграфировал в столицу о чрезвычай- ной ситуации в Севастополе из-за нежелания коменданта крепости идти на какие-либо уступки демонстрантам. С утра 19-го на центральных улицах появились казачьи патрули. А люди, не сговариваясь, снова шли на Приморский бульвар. На этот раз митинг был коротким: избрав 28 депутатов от народа, в числе которых был и лейтенант Шмидт, собравшиеся приняли решение немедленно довести городской Думе свои требования о предании суду виновников гибели людей и об освобождении политических заключенных.
   В здании Думы взволнованных посланцев народа приветствовал городской голова Максимов: "Милости просим, господа". Он сообщил депутатам, что список жертв уточняется, а все расходы по их похоронам Дума берет на себя.
   - Но нам необходимо составить и другой список, - заявил Шмидт, - список всех подлинных виновников вчерашнего зверства и бессмысленного преступления.
   Гласные Думы и депутаты от народа единодушно проголосовали, чтобы такой спи-сок был вывешен в Думе как лист несмываемого позора. Следующей инициативой Шмидта было заактировать, с участием прокурора, отсутствие каких-либо следов нападения на тюрьму, чтобы исключить фальсификации в последующем. А затем, видя некоторую растерянность городского головы, Петр Петрович предложил свою программу действий. Принятое единогласно и оглашенное с балкона Думы перед митингующими постановление гласило: снять военное положение в городе, убрать полицию и казаков, ввести народную милицию, освободить потемкинцев и политзаключенных, предать суду виновников расстрела возле тюрьмы.
   А уже вечером было получено согласие градоначальника Спицкого на введение народной милиции, под охраной которой должны были пройти похороны жертв. В адрес председателя Совета министров С.Ю.Витте городская Дума отправила телеграмму с выражением протеста правительству и изложением требований к властям. Резолюцию на этом историческом документе наложил сам Николай Второй: "Удивлен вмешательством Севастопольской городской думы не в свое дело. Приведение восставших к покорности возложено на военную власть. О принятии каких-то требований, предъявляемых мятежниками, речи быть не может. С ними поступлено будет, как с клятвопреступниками и изменниками".
  
  

Глава 4

ОПЕРЕДИВШИЙ ХОД ВРЕМЕНИ

  
   Они познакомились на литературном вечере в одной из частных гимназий Севастополя. Александр Иванович Куприн выступал с чтением своих новых рассказов, а Петр Петрович Шмидт, в числе других его почитателей, приветствовал очень популярного в демократических кругах России талантливого писателя. Друг другу они понравились, а в дневнике Куприна уже 14 октября появилась запись его впечатлений от нового знакомца:"Бледность Шмидта скорее врожденная, чем признак болезни - несомненно, это аристократ. Его умное, с признаками усталости, сужающееся к подбородку лицо в молодости было красивым. Но запавшие щеки как бы увеличивают нос, а глубокие вертикальные складки у переносья добавляют Шмидту возраста..."
   Разговор у них шел о "Потемкине", затем - о той примитивной, затхлой и бездуховной атмосфере, которая царила в офицерской среде. Шмидт не без иронии рассказал о своей попытке создать "Союз офицеров - друзей народа".
   - Я искренне верил, - говорил он, - подай офицеры флота петицию царю, покажи пример остальным военным - и царь под общим напором непременно уступит. Охотников вступить в наш Союз нашлось мало. Правда, выпустили мы после Цусимской трагедии воззвание, разослали его всем адмиралам и офицерам, призывая их заявить открыто, что совесть не позволяет нам быть силой, на которую опирается преступная власть... Поддержки мы не встретили, даже более того: меня стали сторониться, избегать со мной всяческих встреч, ибо прошел слух, что Чухнин намерен судить меня офицерским судом... Не сумели. Наверное, испугались, что от моих разоблачений шуму будет много.
   Знаете, Александр Иванович, меня часто упрекают в мечтательстве, есть даже люди, кто мечтателей готов приравнять к душевнобольным. Но я придерживаюсь другого мнения. Не может так продолжаться вечно, чтобы все лучшее, созданное человечеством, все замечательное и прекрасное не стало укором тем, кто погряз в суете, занят накопительством или жаждет власти. Мечты - это, на мой взгляд, побеги человеческой мысли, опередившие ход времени... Оглянешься кругом и жуть берет. Иной раз такое отчаяние возьмет, что кажется - на все готов пойти. Даже смерти жажду, когда такое вокруг творится!
   Эти слова Шмидта не потеряли, наверное, актуальности и в наши дни, спустя целое столетие. Рвутся к власти, к богатству, не брезгуя никакими средствами, а сами как были, так и остались - нищие духом.
  
   18 октября на стихийно возникшем на Приморском бульваре митинге горожан лей- тенант Шмидт, подойдя к командиру минного транспорта "Буг" капитану второго ранга Славочинскому, единственному в многотысячной толпе не снявшему фуражки при исполнении "Марсельезы", сказал громко и отчетливо:
   - Сегодня великая Россия сбросила с себя иго тирании, а потому мы, русские люди, предпочитаем петь "Марсельезу", а не "Боже, царя храни"!
   А выступая перед гласными Севастопольской городской думы, Петр Петрович произнес поистине пророческие слова:
   - Некоторые ораторы сегодня на митинге уповали, что имя императора под Мани- фестом вынудит виновников бойни подать в отставку. Но бюрократия никогда не уступает своих кресел добровольно и уж тем более не отдает власть. А раз так, то не покаяний следует ожидать от нашей военной администрации, а попыток спровоцировать уличные беспорядки. И вот тогда применение воинской силы станет неотвратимым.
  
   Шмидт всей душой любил Русь, еще не государство, а страну. Страну светлооких рослых людей, расселившихся на ее просторах от озера Ильмень до реки Рось. Жили они по совести, все делали вместе - и пахали, и сеяли, и охотились, и все дела свои решали на вече. В то время, как на севере ладьи викингов-норманов покидали родные берега, чтобы мечом завоевывать чужие земли, русы думали о хлебе насущном. Это были мирные люди и потому среди богов, которым они поклонялись, не было бога войны. Русичи так и не стали нацией воинов, как германцы. И ни один двор Европы не мог похвалиться, что имел русских среди своих наемников. Этот народ никогда не торговал умением убивать, всегда неохотно воевал на чужбине, очень гуманно относился к взятым в плен противникам, но до последней капли крови защищал свой дом, свое Отечество.
   А Рюрик со товарищи, захватив силой власть на Руси, стали мечом насаждать пов- сюду свои порядки. Германские "почки", привитые Рюриковичами, дали многочисленные побеги - боярские да княжеские роды, но грубый рубец на месте заживления так и не рассосался. Народ по-прежнему был настроен миролюбиво, тогда как дворянство - шведское, германское, французское в большинстве по своему происхождению - все так же исповедовало воинственные идеалы викингов-норманов и продолжало зариться на чужие земли.
   Все это еще смолоду интересовало Петра Шмидта, но в зрелом возрасте он стал уже глубже изучать историю человеческих открытий и ошибок. И его высочайший уровень знаний усиливался природным даром предвидения. Знал он и о своей гибели, о безнадежности восстания, которое ему довелось возглавить. "Когда я вступил на палубу "Очакова", - сказал Шмидт на суде, - то, конечно, с полной ясностью понимал беспомощность этого крейсера - без брони, с машиной, которая могла дать всего восемь узлов хода, и без артиллерии. Там было всего два орудия, остальные действовать не могли. Эскадра же, большинством своих матросов сочувствовавшая "Очакову", была разоружена до моего приезда на крейсер. Стало быть, и тут нельзя было ждать никакой боевой силы, нужной для вооруженного сопротивления".
   И все же он взошел на командирский мостик, принял на себя всю ответственность за матросов, взбунтовавшихся против царских "драконов"...
  
  

Глава 5

"ЛЕКАРСТВА ДЛЯ ШМИДТА ОТПУСКАЮТСЯ БЕСПЛАТНО..."

   Шмидта в Севастополе до 17 октября мало кто знал. Он взорвался как динамит. По- сле первых митингов на Приморском бульваре люди стали повторять его имя, пересказывая друг другу его незабываемые речи. Услышал это имя и командующий Черноморским флотом Чухнин - злобный, крикливый и плюгавый адмирал, ненавидимый всеми в Севастополе. Это по его приказу два месяца назад были расстреляны в балке на Северной стороне четыре матроса, возглавившие кратковременный и бескровный бунт, в поддержку "Потемкина", на учебном судне "Прут". А чтобы другим неповадно было, со всех кораблей свезли в балку представителей команд и заставили воочию узнать, какая участь ждет непокорных.
   Что же касается лейтенанта Шмидта, адмиралу памятна еще была семилетней давности дерзкая выходка старшего офицера канонерки "Бобр", вследствие которой он был свезен в военный госпиталь в Нагасаки в состоянии сильного психического расстройства. После длительного лечения и отпуска по болезни лейтенант был вторично уволен в запас.
   20 октября Севастополь провожал в последний путь убитых демонстрантов. Шмидт стоял над свежевырытой могилой и ветер трепал его густые, зачесанные назад волосы. Его умное, сужающееся к подбородку лицо было красиво, хотя запавшие щеки и глубокие складки у переносья добавляли Шмидту возраста - ему легко можно было дать 45 лет, тогда как ему не было еще 39. Голос его был непривычно тверд и слова, которые он произносил, были слышны каждому в многотысячной и разношерстной толпе собравшихся на кладбище.
   - У гроба подобает творить одни молитвы. Но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которую я хочу произнести здесь вместе с вами... Они хотели передать другим высшее благо жизни - свободу, и за это лишились самой жизни. Страшное, невиданное преступление... - Он опустил голову и замолчал. А затем в мертвой тишине проз- вучали его негромкие, как бы адресованные лишь умершим, слова. - И мы должны успокоить смятенные души усопших, мы должны поклясться им в этом... - Он снова поднял голову и твердо произнес:
   - Клянемся, что никогда не уступим ни одной пяди завоеванных нами человеческих прав!
   - Клянемся!.. - глухо ответила толпа.
   - Клянемся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим на сох- ранение нашей свободы!
   - Клянемся!..
   Слезы вскипали в сердцах тысяч собравшихся, все с большей страстью откликав- шихся на клятвы, произносимые Шмидтом; люди бросались к нему, обнимали, целовали его плечи. А он стоял спокойный и торжественный, и глаза его светились огнем. С того кладбища он мог повести весь Севастополь за собой, захватить город, казармы, флот. Люди были готовы зубами ломать тюремные решетки, готовы были до конца идти с ним.
  
   Но уже вечером Шмидт оказался в канатном ящике на броненосце "Три святителя" - его обманным путем заманили в штаб флота, где по приказу Чухнина арестовали и без допроса, без предъявления обвинения определили под стражу. Две недели длилось заключение Шмидта, и все это время Севастополь бурлил, как котел. Матросы, солдаты, рабочие, учащиеся - все требовали от военных властей его освобождения. Адмирал Чухнин, в ответ на докладную лейтенанта Шмидта, что 125-я статья, под которую подпадают его "преступления", амнистирована царским Манифестом, написал: "Мне нет дела до общественной деятельности лейтенанта Шмидта. Но им совершено воинское преступление, за которое он должен нести ответственность".
   И Шмидт стал готовиться к суду по ст.192, которая не была амнистирована. Он го- тов был расстаться со своим наследственным дворянством, офицерским чином, состоянием, но лишить его звания "пожизненного депутата рабочих" было не во власти суда и правительства. В стальном застенке броненосца Петр Петрович готовил собственную защиту на суде и писал статьи, которые передавал на волю с адвокатом Резниковым. Но уже к исходу первой недели заточения его здоnbsp;
ровье резко ухудшилось - появились головные боли, мучила резь в глазах. По настоянию медиков Шмидт был переведен в другое помещение, а 5 ноября помещен в госпиталь. Чухнин не желал доводить дело до суда и отправил в тот день телеграмму морскому министру с просьбой о немедленном увольнении лейтенанта Петра Шмидта.
   Когда в госпитале была снята охрана, Шмидт тут же настоял на своей выписке, на- мереваясь вновь окунуться в гущу революционных событий. Севастопольцы с тревогой следили за состоянием здоровья своего трибуна. Сохранился с тех дней рецепт аптекаря Ванштейна, где вместо цены написано: "Лекарства для Шмидта отпускаются бесплатно - они идут на пользу революции". Это дало повод Петру Петровичу в одном из писем шутливо воскликнуть: "Видите, революция начинает уже кормить меня!". Однако, специальным распоряжением Чухнина ему, по выходе из госпиталя, было запрещено не только участие, но и появление на сходке среди народа. "В противном случае вы будете немедленно арестованы и отданы под суд не за агитацию, а за невыполнение лично вам отданного приказания", - пригрозил адмирал.
   И Шмидт вынужден был не покидать своего дома, однако, к нему приходили многие, в том числе и городской голова, и они передали ему настроение народа, который неистовствовал, требуя его полного освобождения. Понимая, что народ не даст его арествать и может вновь пролиться кровь, Шмидт решил на митинге не появляться. Он хотел дождаться обещанного увольнения в качестве "больного при квартире", а если вскоре его не дождется, то дезертирует с флота. План всеобщего восстания против царизма уже созрел в его голове...
  
  
  

Глава 6

НА ТРАНСПОРТЕ "ИРТЫШ"

   Звание "лейтенант" Петру Шмидту было присвоено еще в 1895 году, когда он проходил службу в Сибирском флотском экипаже. Следует отметить, что в те времена на флоте было лишь четыре офицерских звания: мичман (две звездочки при одном просвете), лейтенант (три звездочки), капитан второго ранга (также три звездочки, но при двух просветах), капитан первого ранга - чистый погон с двумя просветами. Два года спустя Шмидт был назначен на канонерку "Бобр" на Тихий океан, но уже в 1898 году, после столкновения с флагманом эскадры контр-адмиралом Чухниным, был уволен в запас и перешел в торговый флот.
   Первое время он ходит вторым помощником на пароходе "Кострома" между Пете- рбургом и Владивостоком. А с 1900 года - служба на судах РОПТ, сначала старпомом на пассажирском пароходе "Королева Ольга", затем капитаном грузобуксирного парохода "Игорь" и, наконец, незадолго до русско-японской войны, он становится капитаном нового океанского транспорта "Диана".
   Призванный с началом войны из запаса, лейтенант Шмидт получает назначение старшим офицером на транспорт "Иртыш", вскоре определенный в состав 2-й эскадры адмирала Рожественского. Но еще до того, во время стоянки в Либаве, с Петром Петровичем случился скандал, впоследствии круто повернувший его жизнь. На "Иртыше", предназначенном для плавания в составе боевой эскадры, команда была наполовину из запасников, да и офицерский состав лишь частично был кадровый.
   Командовал пароходом капитан второго ранга Емельянов, некогда подававший большие надежды, но сгубивший свою карьеру пристрастием к спиртному. Во хмелю он становился крайне неприятным и на судне его не любили. Очень скоро испортились его отношения и со старшим офицером. Хотя со всей кают-компанией сам Петр Петрович был на дружеской ноге, а с командой - строг, но справедлив. Его образованность и высокая культура поведения вызывали уважение, а способности к музыке и рисованию - просто восторг экипажа. По вечерам Шмидт раскрывал футляр и подолгу играл в кают-компании на виолончели.
   Но глаза его почти всегда были печальны, и кадровые офицеры, с которыми он осо- бенно близко сошелся, считали, что виной тому его несчастливая семейная жизнь. Было известно, что с женой они разошлись, а сына он очень любит и занимается его воспитанием. И вот однажды в либавском "Кургаузе", где часто коротали вечера офицеры, Шмидт встретил давнего знакомого, тоже лейтенанта. Когда-то он повел себя недостойно и затронул честь его жены, после чего Петр Петрович пообещал при встрече вызвать того на дуэль. Сразу по окончании танцев в "Кургаузе" Шмидт подошел к недругу и отвесил ему пощечину. Их тут же растащили, но скандал получил огласку, чем не преминул восполь- зоваться командир, арестовавший своего старпома на 10 суток.
   Шмидт очень переживал этот случай и не откликался на попытки коллег разговорить его. Лишь накануне отхода на Дальний Восток, на войну, удалось им увлечь его с собой на прощальную вечеринку. Возвратились офицеры лишь утром, едва не опоздав к подъему флага. Кавторанг Емельянов был вне себя, увидев Шмидта в компании не совсем трезвых мичманов. Как выяснилось впоследствии, он тогда же подал рапорт о списании своего старшего офицера, как перешедшего определенный возрастной рубеж.
  
   "Иртыш" загружался в Порт-Саиде углем, когда пришло распоряжение Главмора о списании на берег лейтенанта Шмидта, крайне огорчившее весь экипаж транспорта. А сам Петр Петрович, также очень опечаленный, решил проводить свое судно, идущее на войну, до Суэца. В последний раз сыграл он в кают-компании на виолончели, в последний раз вспоминали офицеры прошлое, избегая говорить о будущем. Утром "Иртыш" пришел в Суэц, и после прощального обеда, на котором присутствовал и командир, все вышли на палубу. Команда построилась и Шмидт растроганно сказал матросам несколько слов, затем началось прощание, чуть не со слезами. Шмидт спустился в портовой катер, а "Иртыш" снялся с якоря. Когда дали ход машинам, матросы закричали "Ура!", а офицеры за- махали фуражками. "Иртыш" шел навстречу Цусимской трагедии, а Шмидт возвращался на Родину, не ведая, что путь этот ведет его в бессмертие...
   Весной 1905 года лейтенант Шмидт получает назначение в Черноморский флот, где командует миноносцем N253, который несет дозорную службу у берегов Румынии, временно базируясь в Измаиле. К концу лета миноносец возвращается в Севастополь, где становится на ремонт в доке Морского завода.
  
  

Глава 7

ВОССТАНИЕ

   Раскол в РСДРП, вылившийся в бурные внутрипартийные схватки, в какой-то мере стал и катализатором Первой русской революции. Противостояние в центральных органах партии большевиков во главе с Лениным и меньшевиков во главе с Мартовым, поддержаным патриархом социал-демократии Плехановым, уже вскоре было перенесено в провинцию. Большевистский курс на вооруженное восстание пролетариата поддержали 32 местных комитета РСДРП, на стороне Мартова, считавшего гегемоном будущей революции буржуазию, оказалось 23 комитета.
   Меньшевистский центр, считая Севастополь одним из ключевых звеньев борьбы против царизма, направляет туда своим представителем Вороницына, только что освобожденного из Таганки под залог. В помощь ему, для восстановления разгромленной после потемкинского бунта военной организации порта, из Одессы были посланы Вольская и Смидович - волевые, целеустремленные пропагандистки, хорошо известные в рабочей среде под кличками Наташа и Нина.
   Выходец из офицерской семьи Житомира Иван Вороницын рано познакомился с идеями Маркса, прочел ряд работ Плеханова. За участие в марксистском кружке и распространение нелегальных листовок его вышибли из шестого класса Первой мужской гимназии с "волчьим билетом", а из дому он ушел сам. Отец-подполковник и слышать не желал о каком-то историческом материализме. Потом была Харьковская молодежная организация РСДРП, арест, тюрьма, ссылка в Холмогоры, откуда он бежал за границу. В Швейцарии молодой революционер познакомился с Даном и Мартовым, был представлен самому Плеханову. После нелегального возвращения в Россию Вороницын недолго пробыл на свободе, и за ходом дальнейшей внутрипартийной борьбы он наблюдал уже из тюремной камеры, куда сведения с воли проникали не часто. И вот, в конце июля 1905 года Московскому комитету удалось собрать деньги, чтобы освободить его под залог. Но в Москве его не оставили, и перед отъездом в Севастополь Вороницына тщательно проинструктировал один из руководителей московских меньшевиков Исув:
   - Большевики на Лондонском съезде призвали народ к вооруженному восстанию. Сам понимаешь, товарищ Вороницын, чем это грозит. Хорошо еще, если буржуазия только отшатнется, а если, чего доброго, переметнется на сторону монархии?.. Вопрос стоит ребром! Дико объявлять гегемоном революции наш серый, неграмотный пролетариат в эпоху буржуазной революции... Вам придется бороться на два фронта - и против правительства, и против большевистских настроений в местной организации, уже однажды поднявшей "Потемкин"...
  
   Двухмесячные усилия Вороницына и его немногочисленных помощников не дали существенных результатов: солдатскую и матросскую массу их революционные идеи не увлекали, а связи с разбитой военной организацией нащупать не удавалось. Портовая организация - немногочисленная и хорошо законспирированная - была единственной, которой удалось избежать в конце лета и осенью арестов, но на контакты с меньшевиками она не шла. До 19 октября Вороницын и в глаза не видел ни одного из ее членов. И только в день, когда за несколько часов была создана народная милиция, он увидел портовиков в деле и восхитился, как быстро, без лишних разговоров все было сделано. Сдвинуть дело с мертвой точки Вороницыну удалось лишь после массовых митингов во второй половине октября. С помощью Ивана Сиротенко с броненосца "Пантелеймон" ему удалось в начале ноября провести собрания бывших членов военной организации, на каждом из которых присутствовало не более двух десятков человек. Причем большинство из них высказались за активное выступление в самом ближайшем будущем.
   - Драконы растеряны, - говорил Сиротенко, - дисциплина ослаблена. Сейчас самое время подниматься. Давай, товарищ Вороницын, командуй подготовку к всеобщему вооруженному восстанию, как это было решено на съезде!
   Он был для них представителем Центра и они готовы были повиноваться его при- казам. Но попробуй сказать им так, как его инструктировали в Москве: мы не признаем решений съезда! Здесь нужно было лавировать, уметь говорить "да", когда хочется сказать "нет". Обещать, а затем всячески оттягивать выступление...
  
   Тем временем волна неповиновения вновь поднималась на флоте. 8 ноября возник конфликт между командой и командиром крейсера "Очаков". Еще не одетый в броню, еще достраиваемый и способный пока развить лишь 8 узлов вместо 22, трехтрубный красавец крейсер только проводил опробование орудий, установленных рабочими Обуховского завода. На очередном выходе на стрельбы ненависть матросов к командиру, капитану первого ранга Глизяну достигла предела. Маленький, толстозадый и длиннорукий, с заросшим бакенбардами лицом, он был похож на шимпанзе, к тому же был не в меру злобен, жесток и властолюбив. Получив новенький крейсер по протекции самого морского министра Бирилева, он с первых дней восстановил против себя не только команду, но и многих офицеров. Старший офицер Скаловский пытался образумить командира, который за любую мелкую провинность ставил матросов под ружье на верхней палубе, но вызвал лишь гнев в свой адрес. А после очередной стычки капитан 2 ранга Скаловский подал рапорт командующему о переводе на другой корабль.
   Каким-то образом об этом прознала вся команда. Машинисты и кочегары после ко- манды "Разойдись" остались на палубе. Глизян повторил команду, но матросы стояли, с ненавистью глядя на командира. И вот уже над рейдом прокатилось: "Долой командира!" Скаловский стал уговаривать матросов разойтись.
   - Вас мы завсегда послушаемся, вашбродь, - ответил ему машинист Гладков, - но командира долой! Зверь потому что он, а не человек.
   На следующее утро уже вся команда ответила гробовым молчанием на приветствие командира, а затем, самовольно смешав строй, матросы собрались на шканцах, и снова - крики: "Командира долой!" Прибывший затем на корабль военно-морской прокурор Крамаревский выслушал претензии матросов и обещал разобраться.
   9 ноября, в ответ на речь адмирала Чухнина, который прибыл на броненосец "Святой Пантелеймон" (бывший "Потемкин"), чтобы самолично призвать команду к дисциплине, Сиротенко вышел из строя и в присутствии командующего флотом произнес страстную антиправительственную речь. Когда же по приказанию Чухнина вооруженный караул сделал попытку арестовать агитатора, матросы плотной стеной окружили своего товарища, а затем разоружили караул и адмирал вынужден был покинуть броненосец под свист и улюлюканье команды. Весть о поступке Сиротенко с быстротой молнии распространилась по городу и уже вскоре площадь перед Морской дивизией потемнела от бескозырок. Впервые пришли на митинг и некоторые солдаты Брестского полка.
   Когда Вороницын прибежал на площадь, с крыши ларька, откуда говорили все ора- торы, какой-то матрос кричал: "Братцы, что мы смотрим до сих пор, как драконы держат в вонючих трюмах "Прута" наших товарищей-потемкинцев?!. Свободу им!!!"
   - Свободу-у! - заревела в ответ толпа, в одно мгновение могущая превратиться в единую армию. И Вороницын понял, что восстание может произойти в любой момент, помимо его воли и желания, и помимо воли матроса Сиротенко, хотя именно его выступление резко накалило атмосферу в Севастополе.
   Но уже на следующий день военной власти удалось снизить накал - по приказу морского министра все запасные отправлялись домой (ранее их удерживали в ожидании подписания мирного договора с Японией). Покинуть флот должен был и Сиротенко, срок службы которого окончился еще перед войной. Дома его ждала семья, но, после митинга по случаю отъезда запасных, он с тоской сказал Вороницыну:
   - Куда ж я уеду, Иван Петрович? Вон што творится, разве ж бросишь?..
  
   В ночь на 11-е Вороницын не спал, расхаживая по комнате и доставая то и дело па- кет, полученный из Петербурга. Это было послание Ленина, озаглавленное "Задачи отрядов революционной армии". Читая его, он вспоминал митинг, на котором ему достаточно было сказать одно слово, чтобы многотысячная военная сила бросилась сбивать замки с оружейных, освобождать арестованных потемкинцев, захватывать корабли. "Нет, я не имею права, - шептал он, обхватив голову руками. - Мне доверили, и я сам считаю, что восстание преждевременно..."
   Утром меньшевики собрались на явочной квартире и выработали программу действий, прямо противоположную ленинской: удерживать массы от открытых выступлений против власти. Но реально овладеть ситуацией они уже не смогли: в городе беспорядки начались в тот же день. А перепуганный насмерть Чухнин кидался из крайности в крайность: то он отдавал приказ не допускать митинги, а в случае неповиновения пускать в ход оружие, то телеграфировал министру, что на оружие уже положиться нельзя. Получив же ответную телеграмму, где ему предлагалось самому определять необходимые меры, командующий флотом решил одобрить план командира 28-го флотского экипажа.
   Прозванный за длинную бороду, маленький рост и злобный нрав Черномором, этот контр-адмирал Писаревский задумал коварный план с целью пресечения бунта. Когда очередной митинг у ворот морской дивизии будет в разгаре, рота Белостокского полка под командованием штабс-капитана Штейна - та самая, которая уже "прославилась" расстрелом перед тюрьмой, - займет позицию по другую сторону площади. В то же время боевая рота 28-го экипажа рассредоточится по территории дивизии, а рота минно-машинной школы займет верхний этаж, откуда и будет произведен провокационный выстрел по роте Штейна. Тот скомандует открыть огонь по окнам школы, оттуда последует ответная стрельба и вся площадь превращается в сплошное побоище. Но случай сорвал этот кровавый план "Черномора"...
   Назначенный в боевую роту георгиевский кавалер Петров, стоя у забора, разделяв- шего дивизию и школу, случайно услышал, как по другую сторону Писаревский инструктировал командиров боевых рот. Недолго думая, Петров сунул дуло винтовки в щель забора и нажал на курок, ранив адмирала в спину. Ответным выстрелом из-за забора был тяжело ранен пехотный офицер. Боевые роты после этого открыть огонь отказались, а разъяренная масса матросов, узнав от Петрова о готовившейся провокации, схватилась за оружие и намеревалась тотчас же арестовать Чухнина и всех высших офицеров. Но в воротах дивизии неожиданно встала Вольская и, раскинув руки, не выпустила моряков из расположения, уговорив их еще немного повременить.
   12 ноября матросы полностью овладели дивизией, к ним присоединилась отдельная саперная рота, а затем десятитысячная толпа моряков и штатских ворвалась в казармы Брестского полка, разоружив офицеров и арестовав его командира полковника Думбадзе. Прибывшие для наведения порядка комендант крепости и командир пехотной дивизии также оказались под арестом. Восставшими к тому времени уже руководил Вороницын, который распорядился известить Чухнина об аресте генералов и их возможной судьбе, если тот прикажет открыть огонь.
   Бывший броненосец "Потемкин" первым поднял на грот-мачте красный флаг, его примеру последовал крейсер "Очаков", события на котором развивались с калейдоскопической быстротой. Вечером 11-го на кораблях был получен приказ Чухнина выпустить жидкость из компрессоров орудий. А на следующий день, получив сигнал из Морской дивизии "Прислать делегатов", Скаловский отправился за разрешением лично к Чухнину. Глизян все это время на палубе не показывался. Поколебавшись, Чухнин дал разрешение на отправку делегатов, сказав, что пока верные правительству войска еще не прибыли в Севастополь, лучше идти на какие-то мелкие уступки. Временное командование крейсером он поручил Скаловскому, а Глизяну приказал подать рапорт о болезни и немедленно съехать с крейсера.
   На следующее утро, выполняя приказ командующего, Скаловский попытался про- вести опрос команды, чтобы тех, кто поддерживает мятежную дивизию, немедленно свезти на берег. Но из строя никто не вышел, послышались крики: "Нас хотят разделить, чтобы с помощью одних задушить других!" Бунт на корабле нарастал и капитан 2 ранга Скаловский принял решение покинуть крейсер вместе со всеми офицерами и кондукторами. Вопреки ожиданиям, никто из команды не попросил его остаться, а старший баталер Частник на его вопрос ответил: "Я остаюсь с командой".
   Но уже в 10 вечера катер командующего доставил на борт крейсера флаг-офицера Сапсая, который от имени старшего флагмана контр-адмирала Феодосьева потребовал принять обратно своих офицеров и сдать оружие.
   - Ну-ка, ребята, соображайте, - добавил с дружескими интонациями Сапсай.
   - Та хто ж его вам не дает? - раздались голоса, и на палубу с бряцаньем стали ложиться винтовки. И тут на корму, где стоял матросский строй, влетел Антоненко.
   - Что вы делаете, братцы? - закричал яростно комендор. - Драконам поверили, Сами ружья отдаете, эх вы! - Он шел вдоль шеренг, со своего огромного роста вглядываясь в лица товарищей. "Не отдавать ружья!" - послышались отдельные выкрики.
   - Антоненко, но я ведь обещаю вам свое заступничество, - выходя вперед, произнес Скаловский. - Вы хорошо знаете меня, матросы, почему же не верите?
   - Не обещайте, ваше высокоблагородие, - ответил комендор. - Командир "Прута" тоже божился перед своими матросами, а где он сейчас? Уволен со службы, а наших братьев в балке расстреляли. И нас ждет та же судьба, если доверимся дракону из драконов Чухнину. А пока мы вооружены и можем вести прицельный огонь, голыми руками нас не возьмешь! И товарищей наших в дивизии не дадим тронуть! Если я прав, братцы, забирайте назад ружья! - Строй рассыпался...
  
   Уже введенный в курс событий коллегами-депутатами лейтенант Шмидт в своем кабинете размышлял о том, что матросы восстали преждевременно. Собираясь идти в Морскую дивизию, он думал, как сказать им об этом. Ведь он намерен был все тщательно подготовить и согласовать, для чего собирался завтра отплыть в Одессу. А теперь напрашивался лишь один вывод: следует переходить к решительным действиям. Если самодержавию дать время, оно сумеет укрепиться вновь. Нужно действовать быстро, решительно, внезапно. И он не может оставить матросов одних, он должен быть с ними до конца. Правда, на заседании комитета, куда его пригласил Вороницын, Шмидт еще пытался убедить присутствующих свернуть начавшееся в Севастополе движение и перейти к широкой по- дготовке всеобщего восстания армии и флота в момент всероссийской политической стачки. Но в процессе своего выступления, встреченного матросами с недоумением, Петр Петрович окончательно понял, что свернуть восстание в Севастополе уже невозможно. Осознавая, что самое благоприятное время уже упущено и победить сегодня будет во сто крат труднее, чем вчера, он все же принял предложение матросов взять на себя руководство восстанием.
   Возвратившись из дивизии домой поздно ночью, Шмидт застал сына Женю бодрствующим и сказал ему:
   - Я завтра не еду в Одессу, обстоятельства меняются.
   - Я это чувствовал, я ожидал. Я боюсь за тебя, папа... - ответил сын.
  
  

Глава 8

ИЗ СТАРИННОГО ФЛОТСКОГО РОДА

   Отец Петра Петровича, как и его дядя, был потомственным моряком. Их далекий предок на русскую службу был призван самим Петром Первым, а обрусевшие его потомки, породнившиеся со славными дворянскими родами Руси, создали уже собственную династию, известную на всех морях мира. Мать же происходила из рода киевских князей Сквирских. Была она женщина умная, образованная и дети в ней души не чаяли. А их в семье было трое: две дочери и сын - всеобщий любимец.
   Родился будущий революционер в Одессе 5 февраля 1867 года, в добротном особняке на улице Преображенской. Впоследствии отец его был назначен градоначальником Бердянска и гимназическое образование Петя заканчивал уже в этом портовом городишке на Азове. Отец был человеком неглупым и добродушным, хотя порой мог вспылить и даже нагрубить окружающим. Но когда назойливые доносчики сообщили ему, что единственный сын стал работать на заводе, он рассудительно ответил: "Хочет сам узнать жизнь? Пусть узнает". Чем очень шокировал всю "приличную" публику. А в сентябре 1883 года отдал Петра в Морское училище, как в те годы именовался столичный Морской корпус. И спустя три года 19-летний мичман Шмидт получил назначение в 8-й Балтийский экипаж.
   Служба в столице не была слишком обременительной, и молодой офицер много времени проводил в высшем свете, посещая театры, приемы, балы. Однако свою семейную жизнь, неожиданно для всех, этот блестящий офицер решил устраивать вопреки всем дворянским традициям. Роковая встреча на Фонтанке осенним вечером 1888 года заставила совсем еще юного Петра Шмидта порвать и с флотом, и с привычным укладом жизни. Пожалев одинокую хрупкую женщину, явно намеревавшуюся утопиться, он привел ее к себе на квартиру, обогрел, а уже поутру сделал ей предложение. Маленькая лгунья, мечтавшая лишь о богатой и беззаботной жизни, не стала отказываться. Первой восстала против решения Петра его сестра Ася, которая с первого взгляда определила их несовместимость. Острая беседа завершилась разрывом между сестрой и братом на долгие годы. Вторым препятствием стал кодекс морского офицера, по которому он имел право жениться только на дворянке, в крайнем случае - на дочери купца первой гильдии Ослушник исключался из офицерского сословия.
   Отговорить Шмидта от столь опрометчивого шага не смог сам начальник флотского экипажа, некогда служивший под началом его дяди и потому по-отечески беседовавший с юным мичманом. Родителей к тому времени уже не было в живых, достойного состояния они Петру не оставили, и впереди молодую семью ждали нужда и бедность. Но Шмидт уже загорелся идеей воздухоплавания и настоял на своей отставке, чтобы тотчас же отправиться в Париж.
   Во Франции они прожили почти четыре года. Петру повезло, что он сразу попал к одному из самых известных аэронавтов мира Эжену Годару. Вместе с ним Шмидт наслаждался полетами над Парижем на воздушном шаре. А воображение рисовало ему картины будущего: он приобретает собственный шар и вместе с женой отправляется в путешествие... По вечерам он спешил домой - в мансарду, из окон которой были видны белые стены Сакре-Кер. Жена лениво перелистывала старые журналы и вполуха слушала его восторженные рассказы о полетах.
   - Все витаешь в облаках... - наконец произносила она. - А я должна сводить концы с концами. Вон как люди живут - на земле, без дурацких заскоков...
   Вскоре до него дошло то, о чем предупреждала сестра, но было поздно что-либо предпринимать - жена призналась, что ждет ребенка.
   В 1892 году в Польше появились афиши, извещавшие о полетах на воздушном шаре Леона Аэра. Затем Шмидт, выступавший под этим псевдонимом, переехал с женой и маленьким сыном в Лифляндию, где его полеты, как и в Польше, прошли удачно. А вот решение попробовать счастья в Петербурге было ошибочным. В российской столице воздухоплавание перестало быть в новинку и сборы были мизерными. Но покидать Петербург, где он зачитывался журналами и книгами в Публичке, наслаждался лекциями и диспутами в университете, Шмидт уже не мог. А жена не понимала, зачем все это, встречала его всякий раз упреками, устраивала истерики. И однажды она призналась, что в день их встречи она вовсе не собиралась топиться, а ревела оттого, что студент, который обещал на ней жениться, отказался от нее.
   - И ты, такой добренький, подвернулся на мою голову!..
   Выяснилось также, что любовь ее не прошла, а бывший студент уже стал присяжным поверенным и разъезжает по столице на собственных рысаках. Объяснение переросло в скандал и Шмидт заявил, что дает супруге свободу, а сам уезжает в Киев с сыном, которого он обожал. В Киеве полеты Леона Аэра также не дали сборов, а долги продолжали расти. Вскоре шар, вместе со всем оборудованием, пришлось продать...
   Спасение от полного краха неожиданно пришло из Петербурга, от дяди. Старый вице-адмирал написал, что ему удалось выхлопотать для своего племянника возвращение на флот. Некоторое время Петр Шмидт раздумывал, а затем оправился покупать билет на поезд. Неудачный его брак формально продолжался еще 12 лет, пока жена не дала согласия на развод, став содержанкой того адвоката. В 18-м флотском экипаже Шмидт прослужил год, после чего был переведен в Сибирский экипаж, и дальнейшая его служба проходила на ледоколах.
   И тогда уже стал он задумываться над государственным устройством России, о су- дьбах простых россиян, задавленных непосильными налогами и произволом властей. В памяти его сохранились университетские диспуты, где ему довелось свести знакомство с народовольцами и социалистами. А недюжинный ум его уже вырабатывал собственные идеи будущих преобразований российского общества...
  
  

Глава 9

"КОМАНДУЮ ФЛОТОМ. ШМИДТ"

   Выступление Шмидта в Морской дивизии и его предложение поднять флот буквально разрушили все планы меньшевиков. Матросы отказали в доверии Вольской и Смидович, выдворив их из дивизии, и призвали Шмидта стать во главе восстания. Утром 14 ноября за ним пришел катер, чтобы доставить на крейсер "Очаков", и лейтенант Шмидт принял командование кораблем, намереваясь в дальнейшем подчинить себе всю эскадру. Последний мирный день флота завершился с командой "Гюйс и флаг опустить".
   Ночью отряды восставших матросов должны были начать операцию по захвату ко- раблей. Но к нему готовился и штаб Чухнина: по приказу адмирала орудийные замки и ударники со всех кораблей были свезены в арсенал под ответственность командира береговой артиллерии генерал-майора Саноцкого. На Северной стороне, на Историческом бульваре и на Малаховом кургане были выставлены батареи 7-го корпуса генерал-лейтенанта барона Меллер-Закомельского, нацеленные на корабли и Морскую дивизию. А на флагманском броненосце "Ростислав" адмирал Чухнин собрал для совещания офицеров флота.
   Все эти приготовления "драконов" наблюдал с мостика "Очакова" Шмидт, понимавший, что нет сейчас задачи более важной, чем овладение ударниками, свезенными в арсенал. "Нужно лишить их возможности стрелять в нас, пока сила на их стороне. Если мы продержимся три дня, то мы непременно победим", - думал он. И приказал свозить на "Очаков" всех захваченных офицеров, наивно рассчитывая, что в этом случае Чухнин не решится открыть огонь по кораблю. Вспомнив о сыне, которого "драконы" могут также сделать заложником, Шмидт поручил матросу, отправлявшемуся в дивизию со срочной запиской Вороницыну, на обратном пути захватить с собой Женю. "Если нам выпадет такая судьба, то лучше нам погибнуть вместе, плечом к плечу", - была его мысль о сыне.
   К утру специальными отрядами, посланными Вороницыным, часть ударников была найдена в порту, захвачен, вместе с большим количеством патронов, и сам генерал Саноцкий. От решительных действий Чухнина пока удерживало лишь то, что на "Очакове" было 260 снарядов к двум носовым орудиям. Все с нетерпением ждали рассвета, а густой туман долго не позволял разглядеть, что происходит в гавани. Лишь в половине восьмого вблизи "Очакова" стали различимы силуэты трех эсминцев - если они посланы командующим, то выход крейсера в море отрезан. Ровно в восемь пушка на Лазаревском плацу, по старой морской традиции, дала сигнал к подъему флага на кораблях. И сквозь уже почти рассеявшийся туман стало видно, как рябиновой гроздью полыхнули алые флаги на "Очакове" и вокруг него - на миноносцах с номерами 265, 268, 270, контрминоносцах "Свирепый" и "Зоркий", а чуть поодаль - на минном крейсере "Гридень". Все остальные, в том числе и ощетинившиеся жерлами орудий броненосцы, подняли, как обычно, Андреевские флаги. Ночной захват кораблей явно не удался.
   И все ж на фок-мачте "Очакова" был поднят сигнал: "Командую флотом. Шмидт". А сам революционный командующий, перейдя на борт контрминоносца "Свирепый", пошел в обход эскадры. Шмидт намерен был обратиться к командам с призывом присоединиться к восстанию и поднять красные флаги. Но на флагмане "Ростислав" он увидел только лишь офицеров с искаженными ненавистью и злобой лицами, многие из которых ему были знакомы. Но где же матросы? И тут он замечает их лица, их немые раскрытые рты в иллюминаторах броненосца - команда заперта в трюмах! То же повторилось и на других броненосцах, где Шмидт слышал лишь проклятия офицеров...
   "Свирепый" отворачивает и, в сопровождении катера "Смелый" с оркестром, нап- равляется к учебному судну "Прут", превращенному в плавучую тюрьму. Освобождение потемкинцев входило в первоначальный план Шмидта, сейчас же он намеревался этим актом поднять дух команд, не решившихся поддержать восстание. Перейдя на катер, он приближается к хорошо охраняемому судну, рассчитывая лишь на внезапность. Старший офицер "Прута", с растерянностью встретивший новоявленного командующего, узнав о цели его прибытия, выбрасывает за борт связку ключей от камер. А выскочивший из рубки безусый мичман попытался застрелить Шмидта, но ему не хватило решимости нажать на курок револьвера, приставленного к боку того. Арестовав всех офицеров "Прута" и караул, Шмидт приказал матросам сбить замки, чтобы освободить узников. Громкими криками приветствовали освободители поднявшихся на палубу изможденных повстанцев, а оркестр стал играть радостные и волнующие мелодии. Присоединившийся к восстанию экипаж "Прута" поднял алый флаг.
   Радостно встретили в Морской дивизии освобожденных потемкинцев, а когда большинство из них решили отправиться на "Очаков", чтобы до конца быть с восставшими, решил пойти с ними и Вороницын, желавший посоветоваться со Шмидтом. Он уже верил, что победа близка и когда увидел, что на "Ростиславе" пополз вверх красный флаг, вместе со всеми закричал "ура". Но не успел еще катер "Удалец" достигнуть "Очакова", как флаг уже пополз вниз - на флагмане явно шла борьба. Понимая, как важно сейчас вмешаться, и недоумевая, почему медлит Шмидт, он, едва ступив на борт крейсера, спросил о Петре Петровиче. Частник хмуро ответил, что тот лежит в каюте в болезненном состоянии. Возвратившись после освобождения потемкинцев, Шмидт собрал команду и произнес речь. Гнев его на эскадру был таков, что он не сразу смог говорить.
   - Хотя мы остались совершенно одни, все равно будем биться до самой смерти. Не думал я, что кругом столько темного и жалкого люда. Будь проклят он, этот рабский город! Мы уйдем в Одессу, в Феодосию, мы поднимем знамя восстания над всем Черным морем... - дальше говорить он не смог, свалившись на палубу, в нервном припадке.
   Матросы отнесли его в каюту, привели корабельного врача Федотова, вместе с оф- ицерами содержавшегося под арестом. Увидев, что на "Ростиславе" вновь поднимается красный флаг, Вороницын ринулся к Шмидту:
   - Петр Петрович, надо ехать немедленно. Вставайте, поедем!
   Но тот лишь слабо улыбнулся, не в силах поднять голову с подушки:
   - Я поднимусь. Только не сейчас...
   И даже врач Федотов, осуждавший действия Шмидта, укорил Вороницына:
   - Нельзя же так, молодой человек. Я только что сделал инъекцию - у больного был припадок, который может снова повториться...
   И не хватило в тот момент Вороницыну решимости, чтобы заменить вышедшего из строя командующего, взять на себя инициативу и высадиться во главе десанта на "Ростиславе". А там было сделано шесть (!) попыток поднять флаг восстания...
   Спустя какое-то время Шмидт пришел в себя и послал сына за Частником, а когда тот явился, отдал ему несколько срочных распоряжений:
   - Послать людей в дивизию с приказанием во что бы то ни стало захватить минный транспорт "Буг" и отбуксировать его к нам. На борту "Буга" 1200 тонн пироксилина, надеюсь, этот смертоносный груз защитит нас. И второе: боевую роту на "Смелый" - пойду присоединять "Потемкин". Через пять минут я спущусь в катер. Выполняйте.
   На борт "Святого Пантелеймона" - бывшего "Потемкина" - Шмидт поднялся первым и увидел перепуганное лицо вахтенного мичмана. В действия Сиротенко он не вмешивался, полагая, что старый потемкинец сделает со своей боевой ротой все, что требуется. Лишь когда офицеры были арестованы, а команда построилась на шканцах, Шмидт произнес речь. Матросы кричали "ура", а над "Потемкиным" вновь взвился красный стяг. Сразу же после этого Шмидт отправил царю дерзкую телеграмму: "Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и перестает повиноваться вашим министрам. Командующий флотом Гражданин Шмидт".
   А в три часа пополудни он получил ультиматум от командира карателей генерала Меллер-Закомельского. Вручил его подлетевший к "Очакову" на адмиральском катере флаг-офицер командующего флотом - на размышления восставшим давалось два часа. Шмидт в бинокль наблюдал, как силовой катер "Удалец" с вольнонаемным экипажем подходит кормой к минному транспорту "Буг". Лишь за полчаса до того он был захвачен атакой с пришвартованного рядом контрминоносца "Заветный".
   Теперь судьба восстания зависела от расторопности команды катера. Медленно и плавно, осознавая всю опасность груза, способного разнести весь Севастополь, "Удалец" выводил белую махину транспорта на середину Южной бухты. И вдруг, как акула, мелькнула в поле зрения хищная тень канонерской лодки "Терец", пытавшейся перегородить путь "Бугу".
   - Сиротенко, - крикнул Шмидт своему помощнику, - давай-ка на "Свирепом", выручай "Буг"! Знаю, что на нем нет мин, а ты все-таки сыграй минную атаку, отпугни "Терца"...
   Марсовый доложил, что на канонерке офицер наводит носовое орудие на "Буг". Вскинув к глазам бинокль, Шмидт без труда узнал лейтенанта Ставраки, друга детства и сокурсника его по Морскому училищу. Порывистый и бесконечно самолюбивый Мишель всегда был готов пойти на любые поступки, чтобы доказать свое превосходство. Пожалуй, он был единственным офицером, кто мог сейчас пойти ва-банк.
   И все-таки Шмидт вздрогнул, когда грохнуло носовое "Терца" и перед носом катера "Удалец" вспенился взрыв. На канонерке подняли сигнал "Застопорить ход". Шмидт лихорадочно размышлял: "Ставраки не может не знать об ультиматуме. Значит, он действует на свой страх и риск. Неужели он решится повторить стрельбу?" - И, словно отвечая ему, снова грохнуло носовое орудие "Терца", а "Удалец", окутавшись облаком пара, развалился пополам.
   - К бою! - срывающимся от волнения голосом крикнул Шмидт.
   Ударили склянки громкого боя. А "Свирепый" уже вспарывал воду у входа в Юж- ную бухту, имитируя минную атаку. "Терец", стреляя скорострельными орудиями, ставил перед "Бугом" огневой заслон. И вдруг транспорт, накренившись, стремительно пошел ко дну. "Матросы открыли кингстоны", - догадался Шмидт и облегченно вздохнул: город останется цел. "Все, теперь конец, спасенья нет", - подумал Петр Петрович, опуская ставший ненужным бинокль. И в ту же секунду на "Ростиславе" сверкнули орудия главного калибра. Послышался нарастающий гул, крейсер содрогнулся от страшного удара снарядов. Его носовые орудия открыли ответный огонь.
   Береговые батареи и орудия броненосцев в пух и прах разбивали мятежный крейсер, но смерть обходила лейтенанта Шмидта, все время находившегося на мостике либо на барбете носового орудия. Жив ли сын, он не знал, и мысль о нем все время леденила кровь, хотя на корабле вовсю полыхал пожар. Попытка свезти на берег раненых закончилась трагически - снаряды с "Ростислава" в щепки разнесли нагруженные людьми шлюпки. И стало понятно: пощады не будет...
   Офицеры-заложники, выломав дверь кают-компании, подняли на нижней рее грот-мачты белое полотнище, но и это никак не повлияло на интенсивность огня по крейсеру. С самого начала это был не бой, а избиение и, войдя в раж, убийцы уже не могли остановиться. Видя всю безнадежность положения, Шмидт отдал свой последний приказ: всем, кто может, покинуть корабль. В огне и дыму он принялся за поиски Жени и вскоре обнаружил его спрятавшимся в посту управления.
   - Женя, надо плыть. Это наш последний шанс. Ты доплывешь, сынок? - говорил он. А плыть предстояло больше двух миль, в темноте, при температуре воды ниже десяти градусов. Спрыгнув на пришвартованную к "Очакову" угольную баржу, они разделись - иначе не доплыть! - и, прыгнув в воду, поплыли среди множества матросов, освещаемые заревом пожара на крейсере. На траверзе Приморского бульвара Петра Петровича и Женю подобрал миноносец N270 под командованием комендора Ненашева, но прорваться в спасительную Артиллерийскую бухту ему не удалось. Снаряд с "Ростислава" угодил миноносцу в борт и, дернувшись, как заарканенный конь, он застыл, оседая на корму.
   Доставленный на борт флагмана раненный и мокрый лейтенант Шмидт, в накинутой на плечи матросской шинели, весь в угольных потеках, был выставлен на посмешище в кают-компании, где офицеры праздновали разгром восстания. Ни Шмидту, ни его сыну не дали даже воды и хлеба. Лишь вошедший позднее адмирал Феодосьев, проговорив с глубоким сожалением: "Что же вы натворили, лейтенант!", - распорядился дать узникам чаю. Под утро уже их отвели в стальную камеру, не дав ни одеял, ни подушек.
   Вскоре с Корабельной стороны донеслась частая ружейно-пулеметная стрельба, забухали полевые орудия. Сомнений не было: начался штурм Морской дивизии. Сопротивление матросов, оставшихся без руководства и без поддержки предавшего их Брестского полка, не могло быть долгим - к шести часам утра все было кончено.
   Через сутки Шмидта с сыном отправили на гарнизонную гауптвахту, причем конвойный офицер заблудился и долго водил их по околицам города. Мальчик думал, что их ведут на расстрел, и очень испугался. Но отец не мог даже успокоить его - им запрещено было разговаривать. Только на третий день перевели их на канонерку "Дунай", где впервые дали умыться и перевязали Шмидту рану. На той же канонерке их и доставили затем в Очаков, в сырой и холодный каземат на острове Морской батареи.
  
  

Глава 10

ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ!

   Женщины в жизни Петра Петровича всегда играли очень большую роль. В детстве он горячо любил свою маму, воспитавшую в нем все лучшие качества. Но она рано ушла из жизни и никак не могла уберечь сына от многих необдуманных шагов. А его брак, длившийся почти полтора десятилетия, даже с большой натяжкой не может быть назван счастливым. Будь его спутницей жизни женщина иного характера и воспитания, Шмидт вполне бы мог прославиться многими делами - настолько талантлив он был от природы. И, уж конечно, не закончил бы жизнь на плахе.
   Вряд ли заслуживает подробного описания его жена, мать Жени. Вполне достаточным для характеристики этой женщины будет процитировать ее письмо в редакцию газеты "Новое время", опубликованное 3 января 1906 года. Написанное по инициативе генерала Трепова, в угоду царю, стремившемуся подорвать все возрастающий в обществе авторитет мятежного офицера. Перепутав события и годы, бывшая жена П.П.Шмидта перечисляет все его болезни и нервные срывы, только этим объясняя конфликты мужа с начальством и его двукратное увольнение со службы.
   "Командуя в обществе РОПТ "Дианой", - пишет она в газете, - он нередко подвергался внезапным приступам сильной раздражительности, истерии и судорогам. При одном из припадков был так напуган сын, что сделался заикой и таким остался поныне... - А в заключение выставляет Шмидта убогим и несчастным. - Во имя справедливости и человечности я умоляю всех, кто словом и делом может прийти мне на помощь, обратить участливое внимание на положение моего глубоко несчастного мужа". И подписывается как жена лейтенанта Шмидта, хотя таковой давно уже не является.
   Когда газету с этим, унижающим достоинство Петра Петровича, письмом ему услужливо принес ротмистр Полянский, Шмидт сразу подумал: "Интересно, что ей обещали за этот пасквиль?" И попал буквально в точку: по распоряжению Трепова ей было обещано денежное вознаграждение и право воспользоваться вещами бывшего супруга. Когда сестра лейтенанта Анна заехала в феврале в Севастополь, по его просьбе, за необходимыми вещами, квартира оказалась уже полностью очищенной матерью Жени. В каком-то приступе алчности она увезла в Петербург костюмы бывшего мужа, пальто, рубахи, виолончель и даже то, что оставалось ему в память о матери. И довелось Анне Петровне покупать одежду брату.
   Сестра Петра Петровича, носившая по мужу фамилию Избаш, долгие годы не поддерживала связей с братом именно по причине такого, неправильного по ее мнению брака. Но случившаяся с ним беда, о чем ей подсказала интуиция, как только до Керчи, где она жила, дошли слухи о восстании на флоте, сразу же все изменила. Первым же пароходом отправилась она в Севастополь, а не застав там брата и племянника, стала разыскивать их следы по всем инстанциям. Но лишь от старшего механика "Дуная" Володзько ей стало известно, что их увезли в Очаков, на остров Морской батареи. "Надежное место нашел Чухнин, чтобы упрятать Петра Петровича, - сказал ей старый товарищ брата. - Здесь его боятся оставить, а Очаков глухое, богом забытое место..."
   И Анна Петровна немедленно поехала туда. Разместившись в убогих "номерах" Токовенко, она сразу же отправилась к жандармскому ротмистру, который согласился передать Шмидту записку и самые необходимые вещи. В свидании, однако, ей было отказано. И сидя затем на скамейке в церковном дворе, вспоминала она детские годы брата. Они рано лишились матери, и сначала старшая сестра, а затем уже она пытались заменить мальчику ее. Рос он впечатлительным, нередко погружался в задумчивость, хорошо играл на скрипке, любил рисовать, но при всем этом Петя прекрасно плавал и ходил под парусом даже в сильный ветер. Его всегда пронзительно ранила чужая боль, свою же он переносил стойко. И теперь ЕГО будут судить, чтобы приговорить к смерти? Какая дикость, что судить ее брата и матросов будут те, кто первыми открыли по ним огонь!..
   Утром ротмистр Полянский передал ей записку Петра, в которой после слов благодарности шли фразы, впервые открывшие ей истины, всегда волновавшие брата: "Обо всем, что я сделал - не жалею. Считаю, что поступил так, как должен был поступить каждый честный человек". Свидание же Анны Петровны состоялось лишь в феврале, в день его рождения, когда она вновь приехала в Очаков после бесплодного хождения по инстанциям в столице и в Севастополе. Да и свидания ей удалось добиться, лишь повидавшись лично с комендантом крепости генералом Григорьевым. Шмидт к тому времени находился уже на гауптвахте в самом Очакове, где сестра и нашла его лежащим на кушетке, подложив руки под голову.
   - Ну, поздравляю, братик! - крикнула она с порога. - Давай поднимайся, лежебока, дай я тебя расцелую.
   Он был несказанно рад приезду сестры, его порозовевшее слегка лицо оживилось, глаза наполнились блеском, и звонкий смех Петра раздался в камере.
   - Я привезла тебе защитников, - тем временем говорила Ася. - Весь цвет России - Зарудный, Врублевский, Балавинский, Винберг, Феодосьев и Переверзев. Ты не представляешь какое горячее сочувствие встретила я в Петербургском совете присяжных - они отложили все свои дела и приехали сюда...
  
   Когда же неправедный суд все же вынес четыре смертных приговора, Анна Петровна отправилась в Петербург, на личный прием к премьер-министру Витте, о чем защитники просили в посланной на его имя коллективной телеграмме. Витте принял ее так приветливо, а о судьбе брата говорил с таким сочувствием, что ей уже виделась отмена несправедливого приговора. Этого требовала и вся прогрессивная печать России! Но резолюция царя на записке премьер-министра, составленной в очень дипломатичной форме, не оставляла сомнений: приговор будет приведен в исполнение. Сам же Витте вскоре был отправлен в отставку и уехал лечиться на курорт Виши, где получил потом весть, что его возвращение в Россию нежелательно.
   В Севастополе последнюю телеграмму Анны Петровны на имя адмирала Чухнина горожане переписывали от руки и передавали друг другу, оплакивая Шмидта: "Прошу отдать мне тело казненного брата. Анна Избаш".
   И еще одна женщина была в жизни лейтенанта Шмидта - его последняя любовь, Зинаида Ивановна Ризберг. Не успев стать не только женой, но даже и возлюбленной Петра Петровича, она все же сыграла немалую роль в трагической концовке его 39-летней жизни. Ей не дано было глубоко понять его революционные идеи, и не могла она до конца осознать все величие личности Шмидта, этого мессии Двадцатого века. Но ей все же хватило женской интуиции и подлинного мужества, чтобы поддержать его в судный час, помочь ему достойно пройти путь на свою Голгофу...
  
  

Глава 11

ЕГО ГОЛГОФА

   Петр Петрович обвел взглядом сводчатый потолок каземата и подумал, что прошло уже сорок дней, как он отрезан от внешнего мира. Что там происходит? Восстала ли Москва, как он предполагал? Растет ли волна революционного движения или пошла уже на убыль? По той поспешности, с какой прокурор Ронжин вел дело, можно было понять, что на него оказывают давление, торопят с вынесением приговора. Боятся, что успехи народного движения могут привести к отмене смертной казни? Все-таки умирать в 39 лет ему очень не хотелось...
   - Нет, Россия не позволит им меня расстрелять! - вырвалось у него.
   - Папа! - оторвав голову от подушки, Женя с тревогой спросил, - ты бредишь?
   Полковник Ронжин обещал со дня на день выпустить мальчика, на котором уж точно не было никакой вины. С нетерпением ждал он встречи с сестрой Асей, которая должна была забрать Женю к себе.
   25 января Шмидт имел последнее свидание с Зинаидой Ивановной. А двумя днями позднее на его злейшего врага Чухнина было совершено покушение. Стреляла 18-летняя Катя Измайлович, под чужим именем пришедшая якобы на прием к адмиралу. Сделав четыре выстрела из браунинга, она сумела лишь ранить его и была схвачена охраной.
   - Мы никогда не простим крови, которую вы пролили пятнадцатого ноября, - крик- нула девушка. - Вы жестокий убийца, и вам уже не уйти от народной кары.
   - Немедленно расстрелять! - приказал Чухнин, корчившийся от боли, лежа на полу. Катя с трудом разомкнула разбитые прикладами губы и, превозмогая боль, сказала еще:
   - Да здравствует наш любимый Шмидт! Да здравствует наша свободная Родина!
   Ординарец командующего флотом Дубинин пять раз выстрелил ей в грудь...
  
   Суд в Очакове был назначен на 7 февраля, председательствовал полковник Александров, в качестве заседателей были привлечены несколько командиров кораблей, участвовавших в подавлении восстания. Перед судом должны были предстать 41 человек - отставной лейтенант флота Шмидт, трое штатских и 37 моряков. Защищать их было поручено присяжным поверенным Переверзеву и Феодосьеву из Петербурга, Пергаменту из Одессы и Врублевскому из Вильно.
   - Почему вы не принудили своего сына отказаться от участия в этом позорном процессе? - кричал малорослый вице-адмирал Чухнин на возвышавшегося над ним старого контр-адмирала Феодосьева. Тот лишь сокрушенно развел руками, стоя посреди кабинета.
   - Вы подумали, чего будут стоить показания старшего флагмана эскадры, сын которого защищает преступника? - И, окончательно выйдя из себя, заорал:
   - Ну, чего вы молчите?
   - Меня днем и ночью преследуют кошмары, - с тоской выдавил из себя Феодосьев. - Я жалею, что не ослушался вашего приказа в Синопе, где вы приказали бить по нашим шлюпкам, которые перевозили на берег раненных турецких моряков. Мы с вами оба преступники, адмирал!
   В тот же день Чухнин отправил телеграмму Морскому министру о немедленной замене контр-адмирала Феодосьева как неспособного управлять эскадрой.
   Всю зиму Россия с тревогой ловила скупые сообщения с Черноморского флота. А в самом Очакове зрел заговор с целью освобождения лейтенанта Шмидта. Его судьбой озабочены были не только большинство горожан, но и охранявшие узника солдаты и даже жандармы. Более месяца тайная переписка Шмидта с Зинаидой Ивановной и Асей шла через унтер-офицера Хлудеева, который сам предложил свои услуги. Узнав от Полянского, что транспорт "Прут" с членами суда и остальными подсудимыми выйдет из Севастополя 4 февраля, охранник Хлудеев решил не медлить и осуществить побег Шмидта в ночь на второе.
   План его был таков: машинисты выводят из строя электростанцию, погружая весь остров в темноту, а в это время группа солдат якобы нападает на часовых, причем дверь каземата изнутри открывает Хлудеев. Заговорщики связывают его и напарника, стукнув их для алиби по голове, и запирают в каземате. А Шмидта уже ждет парусник, на котором он за ночь успеет уйти далеко в море. Не доверять Хлудееву оснований у Петра Петровича не было, а план представлялся весьма реальным и привлекательным. "Попутные ветры, заграница ... Свободная жизнь!.. Неужели это возможно? Неужели мне еще раз так повезло в жизни?" - раздумывал в мрачном каземате Шмидт.
   - Бегите, Петр Петрович! - убеждал его на прогулке жандармский унтер.
   - Спасибо всем вам, - тихо проговорил Шмидт. - Но у настоящих капитанов есть закон: никогда не покидать команду на тонущем корабле... Поверьте, им очень будет не хватать меня на суде!.. И потом, после суда, тоже ...
   Свобода была так близка! А он, настоящий МЕССИЯ, выбрал свою ГОЛГОФУ!..
  
   Допрос свидетелей длился четыре дня. Съехавшиеся из многих городов журналисты в зал Офицерского собрания, где проходил суд, допущены не были. Позиция Ронжина, представлявшего обвинение, сводилась к тому, что "Очаков" первым открыл огонь и обстрел крейсера фортами и броненосцами был уже актом самозащиты. Но свидетели обвинения, ранее подтверждавшие это, после присяги на Библии стали отвечать уклончиво, а некоторые прямо заявили, что первые выстрелы раздались в Южной бухте, где стояли броненосцы. Прокурор видел, что обвинение разваливается, но продолжал настаивать с упорством маньяка. Шмидт пока молчал, иронично посмеиваясь. Выпад последовал за свидетельствами двух мичманов, которые обвинили матросов в том, что они беспрекословно выполняли все приказы Шмидта.
   - Я хочу дать пояснения по поводу обвинений господ Зеленого и Холодовского, - сказал он. - Если бы матросы не исполняли мои приказания, они понесли бы строгую кару революционного суда. Благодарю бога, что мне не пришлось его применять. Подчинение мне вы не посмеете ставить в вину матросам, потому что вы сами, господа судьи, вместе со своими командами, были подчинены моим приказам и беспрекословно исполняли их. Вспомните, как я на ваших глазах освободил потемкинцев и увез с собой заложников, которые тоже сидят в этом зале. И господа офицеры сдавали мне оружие, хотя, согласно уставу, должны были убить меня, как только я ступил на борт их корабля. Стыдитесь, господа! Вы обвинили матросов, а ведь вы прекрасно знаете, что матрос, любящий своего командира, никогда не покинет его в опасности. Не было такого в истории флота!
   Обвинительная речь прокурора была очень длинной и представляла ситуацию в аб- солютно перевернутом виде. Ронжин откровенно лгал, используя в качестве аргумента статью из "Крымского вестника", ранее имевшего репутацию честного и независимого издания. Но он знал, что статья о восстании была написана генералом Неплюевым совместно с адмиралом Чухниным. Силой оружия заставили они редактора газеты Спиро поставить ее в номер как редакционную статью, а затем весь выпуск разослали по всем городам империи. Так что в первые дни перепечатки в других газетах были чуть ли не единственным источником информации, точнее - дезинформации.
   Обвиняя Шмидта в том, что он жестоко обращался с заложниками, что он первым отдал приказ комендорам "Очакова" открыть огонь по эскадре, Ронжин в запале перешел все границы. "Первые попавшие в крейсер снаряды вызвали там панику, - говорил он, - и Шмидт первым бежал с "Очакова", что видели офицеры..."
   - Господин прокурор! - резко прервал его на полуслове присяжный поверенный Врублевский, с презрением смотревший на Ронжина. - Саван должен быть чист!
   В своей защитной речи Петр Петрович Шмидт всю вину брал на себя, выгораживая как мог, остальных подсудимых. Обращаясь к судьям, он говорил:
   - Во время государственного хаоса, когда русские власти пошли войной на Россию, нельзя руководствоваться статьями законов, нужно искать иных, общих, всем народом признанных определений преступного и непреступного. Не преступен я, раз мои стремления разделяются всем народом и не противоречат присяге.
   - ... Пройдут годы, забудутся наши имена, говорил он дальше, - но имена десяти кораблей флота, которые присоединились к "Очакову" и тем самым остались верными народу и присяге, не забудут никогда! Не горсть матросов, нарушивших дисциплину, чтобы остаться верными присяге, и не гражданин Шмидт перед вами. Перед вами здесь, на скамье подсудимых, вся стомиллионная Россия! Ей вы выносите приговор!..
   Прокурор требовал 12 смертных приговоров. Он мог бы потребовать и больше, но сам сдерживал себя. Он знал, что судьи не устоят против убедительности, которая слышалась в каждом слове лейтенанта Шмидта. Не признавший своей вины, отвергший саму законность законов в период государственных потрясений, снявший поэтому с судей ответственность за приговор, Шмидт царил в зале заседаний, а вместе с ним царила правда... Мнения судей разошлись - двое проголосовали за смертную казнь для Шмидта, двое - за каторгу. В адрес председателя суда адмирал Чухнин прислал телеграмму, в которой требовал Шмидта повесить. Приговор суда был оглашен 18 февраля.
   Пряча глаза, полковник Александров тусклым, невыразительным голосом читал текст: "Отставного лейтенанта Петра Шмидта лишить прав состояния и подвергнуть смертной казни через повешение... Старшего баталера Сергея Частника, комендора Никиту Антоненко и машиниста Александра Гладкова исключить со службы с лишением воинского звания, лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстрел ..." К смертной казни первоначально был приговорен и политический руководитель восстания Иван Вороницын, но адвокаты смогли добиться для него замены каторгой, мотивируя тем, что на день совершения преступления ему еще не исполнилось 21 год, т.е. официально он считался несовершеннолетним.
   Последняя речь Шмидта, стремившегося спасти матросов и вырвать как можно больше жизней своих соратников, заканчивалась такими, бессмертными словами:
   - Я знаю, что столб, у которого я встану принять смерть, будет водружен на границе двух разных исторических эпох нашей родины. Позади, за спиной у меня, останутся народные страдания и потрясения тяжелых лет, а впереди я буду видеть молодую, счастливую, обновленную страну. Высокая радость и счастье наполнят мое сердце и приму я смерть.
   После оглашения приговора матросы окружили Шмидта, прощались с ним, обнимали и благодарили. Потом их вывели. Сестра Шмидта подошла к нему и конвойные, нарушив устав, расступились перед ней. Взявшись за руки, брат и сестра прошли последний путь через весь город до пристани. Там Шмидта и матросов посадили на баржу и отправили на "Прут". Толпы горожан провожали их, обнажив головы. Осужденные шли в суровом, торжественном молчании. Матросы срывали с себя погоны и бросали их в грязь на дорогу...
  
   Палач Усачев, под большим секретом, в гриме и с накладной бородой, был отправлен из столицы в Очаков для приведения приговора в исполнение. Но во время стоянки в Харькове поезда "Петербург - Херсон" его застрелил попутчик, назвавшийся студентом. Дождавшись, когда они остались одни в купе, он задал Усачеву прямой вопрос: "Скажите, и не жалко вам его?" И, опережая дернувшегося палача, дважды выстрелил в него из нагана. После этого уже никто из палачей не соглашался ехать в Очаков, и довелось Чухнину брать эту функцию на себя, на возглавляемый им флот. Для исполнения приговора он назначил канонерку "Терец", команда которой уже доказала свою верность престолу. Вызванный к адмиралу ее командир лейтенант Ставраки подтвердил готовность команды выполнить любой приказ.
   4 февраля Чухнин конфирмировал приговор, "милостиво" заменив Шмидту повешение расстрелом. Но уже вскоре эта конфирмация стоила адмиралу собственной жизни. На даче в "Голландии", что на Северной стороне, 28 июня он был застрелен из шомпольного ружья в упор боевиком-эсером Я. Акимовым, переодетым в матросскую форму.
   5 марта "Терец" бросил якорь возле "Прута", и прибывший на нем прокурор Ронжин, в сопровождении лейтенанта Ставраки и врача Федотова, отправился осмотреть состояние осужденных накануне казни. Матросы высказали единственную просьбу: провести последнюю ночь с Петром Петровичем. Но и в этом им было отказано. А командир "Прута" доложил, что очаковские рыбаки ни за какие деньги не соглашаются предоставить свои лодки для перевозки на остров Березань расстрельной команды. "Придется обходиться собственными шлюпками, иначе к острову не подойти", - сказал он Ставраки, вручая ему инструкции по проведению казни. А полковник Ронжин, увидев неподалеку пасса- жирский пароход, следовавший из Херсона в Одессу и остановившийся на рейде, чтобы принять очаковских пассажиров, мгновенно принял решение. Возложив свои обязанности на Крамаревского, он моментально перешел в катер, который доставил его на судно. Приговоривший к смерти не решился стать у плахи...
   Всю ночь перед казнью Шмидт писал письма. На рассвете он переоделся и умылся. К борту "Прута" подошел катер и вскоре к Шмидту вошел священник, предложивший принять причастие. Шмидт похлопал его по плечу и ответил: "Я с удовольствием приму ваше причастие, батюшка, если вы найдете в Евангелии слова о том, что можно убивать людей". Священник смутился и вышел из каюты. Небо с утра было безоблачно и прекрасно, с моря дул свежий ветерок. Шмидт потребовал, чтобы его и товарищей не связывали, и командовавший казнью командир "Прута" Радецкий обещал это. До острова Березань, горбатого и пустынного, катер шел больше часа. Шмидт выходил на палубу, смотрел на море и курил. Из-за мелководья подойти к острову катер не смог и добираться к берегу пришлось вброд.
   Около четырех врытых в землю столбов стояли гробы, а солдаты торопливо и неук- люже рыли братскую могилу. Не дожидаясь команды, Шмидт и матросы обнялись и сами пошли к столбам. По просьбе Шмидта им не завязывали глаза и не надевали саванов. Когда председатель суда читал приговор, Шмидт неотрывно смотрел на море. Матросы-новобранцы с "Терца", назначенные для расстрела, под командой Ставраки, выстроились напротив. А позади их стояли солдаты, также с винтовками. И орудия ставшего неподалеку на якорь "Терца" были наведены на расстрельную команду. Откинувшись на столб и ощущая позвоночником всю его округлую твердость, Шмидт наблюдал, как матросы по команде вскидывают ружья. Лязгнули затворы. Шмидт окликнул по имени своего друга детства. Ставраки обернулся, и глаза их встретились.
   - Миша, прикажи своим стрелкам целиться прямо в сердце.
   У Ставраки мелко задрожала челюсть и он поспешно кивнул. Черные пятна дул замерли.
   - Умираем за свободу! - громко крикнул комендор Антоненко.
   - Умираем за Отечество! - последовал выкрик машиниста Гладкова.
   - Умираем за вас, товарищи! - выкрикнул старший баталер Частник.
   "Теперь моя очередь", - подумал лейтенант Шмидт, глядя на плачущих поодаль солдат, на замерших в растерянности офицеров, и, набрав воздуху, громко произнес:
   - Да здравствует свободная Россия!
   Звеняще и тревожно запела труба горниста, громко и трескуче ударили барабаны. Ставраки скомандовал "Огонь", пригнулся к земле и закрыл руками лицо. Грянул залп. Шмидт и Частник упали замертво. После второго залпа убит был Гладков и упал Антоненко. Матросы побросали ружья и побежали к берегу. Антоненко поднялся, и осторожно потрогав кровь на груди, сказал с каким-то детским удивлением: "Вот и кровь моя льется". Его пристрелили из нагана. А чайки, поднятые стрельбой, с громким криком сделали широкий круг над островом и понеслись в море ...
  

***

   Минуло уже столетие, как жестокая власть России 6(19) марта 1906 года лишила жизни лучшего из своих граждан. Потомственный дворянин, "золотопогонник" Петр Шмидт стал символом освободительной борьбы народа, мессией Первой русской революции. Его подвигу посвящено множество стихотворений и песен, о нем было написано немало книг. К сожалению, некоторые авторы не надлежащим образом отнеслись к описанию биографии Петра Петровича, его революционного подвига, придумывая порой то, чего и быть не могло. Шмидт не был сторонником насилия, тем более - захвата власти вооруженным путем. Его план предусматривал созыв Учредительного собрания, которое бы осуществило чаяния народа, отменив монархию и провозгласив Россию народной республикой. Он не был членом какой-либо партии, но гордо нес данное ему севастопольцами звание "пожизненного депутата рабочих".
   Стать во главе восстания он мысленно уже был готов, но совсем не так, как это оказалось в действительности. Возглавив, по сути, стихийное восстание матросов, Петр Петрович принес свою жизнь на алтарь Отечества. Он прекрасно понимал всю безнадежность вооруженного выступления без надлежащей подготовки, но отказать поверившим в него матросам Шмидт не считал для себя возможным. И буквально грудью защитил он от царских палачей сотни своих соратников, взяв всю ответственность на себя.
   За истекшее столетие актуальность лозунгов, с которыми шли на смерть уроженцы Украины Петр Шмидт, Никита Антоненко, Сергей Частник и россиянин Александр Гладков, нисколько не снизилась. Мы только чаще стали употреблять слово "Украина", заменяя им слово "Россия", однако оба они подразумевают исконную нашу Русь. Священную землю наших общих предков, обильно политую их кровью. Пролитой ими в боях, как с иноземными ворогами, так и с "татями" отечественного "разлива", с правительственными "драконами" всех мастей. В боях за нашу независимость, нашу свободу и честь.
   Берясь за перо, чтобы написать еще одну повесть о лейтенанте Шмидте, я хотел одного лишь: чтобы современное поколение русичей, проживающих в Украине и России - в Малой и Великой Руси - да и в других государствах, не забывало свою историю и помнило тех, кто творил ее ценою собственной жизни. Они умирали за нас! И мы должны всегда помнить об этом, чтобы жизнь каждого из нас достойна была памяти героев.
   Работая на повестью, я стремился пользоваться наиболее достоверными источниками, поскольку живых свидетелей тех событий давно уж нет. И потому с чистой совестью представляю на суд читателей это описание жизни и смерти Петра Петровича Шмидта - лейтенанта Российского флота (звание капитана 2-го ранга в отставке отнял у него царь после восстания). Ради сохранения достоверности отдельных эпизодов мне пришлось кое-где воспользоваться небольшими отрывками из произведений К.Паустовского, А.Гарта, Г.Черкашина. Думаю, это незначительное прегрешение мне простится. Зато бессмертный подвиг лейтенанта Шмидта станет известен еще большему числу читателей. А это и есть главная задача автора!
  
   В качестве пост-скриптум сообщу некоторые данные о судьбе ближайшего соратника Шмидта, житомирянина Ивана Вороницына. Получив взамен смертной казни бессрочную каторгу, он 12 лет провел в царских тюрьмах и на свободу вышел лишь после Февральской революции 1917 года. Возвратившись в родной город, Иван Петрович вновь включился в политическую деятельность - представлял Житомир на Объединенном съезде РСДРП в августе того же года, был председателем Житомирского совета рабочих и солдатских депутатов. С приходом немцев в 1918 г.он был арестован и 9 месяцев провел в тюрьме. При УНР был городским головой Житомира, редактировал газету "Волынская заря". Трудно Вороницыну жилось и при большевиках: в 1921г. его арестовали в родном городе и отправили в Харьковскую тюрьму. В следующем году он был отправлен в ссылку, через год - новый арест и снова Бутырка. Опять ссылка - в Пермский край, где он и провел остаток своей жизни, написав несколько книг, в т.ч. биографию П.Шмидта. В декабре 1937 года больной и почти слепой ветеран революционного движения Иван Вороницын был вновь арестован, по обвинению в контрреволюционной деятельности, и вскоре расстрелян. Те же самые "драконы" власти, лишь перекрасившиеся в иной цвет, привели, по сути, в исполнение приговор царского суда!.. И нет ему до наших дней никакой реабилитации, нигде не увековечена его память...

Житомир. 2006 г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   25
  
  
  
Оценка: 8.39*6  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023