Друг мой, если ты ностальгируешь по прекрасному прошлому, или у тебя просто есть толика времени для того, чтобы вспомнить, как мы жили лет эдак ...дцать назад - бери и читай эти заметки. Я намеренно почти ничего не изменил в том, что и как было написано еще на закате старого режима. Тогда эту маленькую повесть мэтры от советской литературы (в общем - члены Союза писателей СССР, в смысле - те, кто имел соответствующие "корочки" и посты в этой организации) назвали "упаднической и клевещущей на Советскую Армию и ее офицерский корпус". Ей богу, не понимаю чего они такого нашли на этих страничках...
Чистенький юркий "пазик" весело тявкнул дверцами с голубыми эмблемами, сунулся влево-вправо по широченной степной дороге, будто любопытствуя: что там, в кюветах, и скрылся в густом облаке пыли. Перед массивными железными воротами неуверенно топтались два десятка молодых людей (сразу видно - вчерашних школьников) и еще - сержант. Квадратный, с квелыми глазами. Он стряхнул пыль с гимнастерки, лихо насадил на один из углов остриженной накоротко головы выгоревшую от времени пилотку и буркнул:
- Заходи, господа будущие офицеры.
За медленно отползающей в сторону створкой ворот по ядовито-желтой стене длиннющего барака змеилась черная надпись: "ТРАВРОПОЛЬСКОЕ ВЫСШЕЕ ВОЕННОЕ АВИАЦИОННОЕ УЧИЛИЩЕ ЛЕТЧИКОВ И ШТУРМАНОВ", а чуть ниже наспех было пририсовано половым суриком: "Войсковой приемник".
Зашли за забор.
- Становись!
Бестолковые улыбки. Неуверенные движения... И вот, наконец, эта бесформенная, дрожащая, как студень, масса приняла более-менее упорядоченную форму, и дежурный офицер, пожелав нам успехов в сдаче вступительных экзаменов, облегченно вздохнул. Группа была последней в наборе этого года, и абитуриенты уже порядком ему надоели. И ему, и нещадному солнцу, и даже пыли, которая даже в полное безветрие каким-то непостижимым образом умудрялась летать в воздухе, забиваться в глаза, рот, нос. Поскрипывая, затворились ворота. Потом они отворятся только для того, чтобы...
Впрочем, переверните лист, и вы узнаете это и...
...И КОЕ-ЧТО ЕЩЕ
(заметки из курсантской жизни)
Итак, начнем. Как известно, в любом деле бывает
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.
Приемной комиссии ждали со страхом. То тут, то там возникали самые неимоверные слухи:
- Тебе уже говорили? Осталось всего пятнадцать мест, остальные все заняты...
- "Конкурс пап" - трое на одно место...
- У кого родственники в городе - валить будут, ведь те, что останутся, в увольнение проситься станут меньше...
И так изо дня в день. В каждом потоке рождался свой самый "железный" слух. И это независимо от того, что всем прекрасно известны условия приема, текст которых уже успел пожелтеть от солнца на стене командирского барака.
Но вот все приемные экзамены позади, уже поступили - куда положено - необходимые рекомендации насчет "династических" (ох и намучаемся мы потом со многими, пока их не выпроводят из училища!) абитуриентов и осталась так, сущая безделица - услышать от приемной комиссии приговор. А потому и ставшее уже привычным утреннее построение, завтрак, где брать и откладывать ложку приходится тоже по команде, и непременная дележка масла и сахара, и все прочее, околоармейское, кажется сегодня до невозможного затянутым...
- Становись!...
Ветер относит слова, но уже понятно, что это действительно последнее построение. Для кого совсем, а для кого - только в этом позабытом богом и людьми месте, чтобы следующий раз построиться уже за воротами приемника, перед автобусами, которые повезут их на первых метрах пути к небу.
Наконец-то ветер переменился и до нашего края доносится осипший голос измученного майора:
- Комиссия будет работать до четырнадцати часов. Кто опоздает - проездные документы к месту жительства может получить в строевой части. А посему проходить быстро, отвечать четко и...
И еще несколько слов, но ветер опять переменился, и до нашего края донеслась только команда "Разойдись!"
Иду смотреть списки, которые приколол тот же майор. Моя очередь сто первая. Ну что ж, это не так плохо, почти в самой первой четверти. Спускаюсь с крыльца, а вслед мне уже гремит голос солдата-писаря:
- Аббасов!..
Пошли, значит. Можно перекурить.
Кто ждал оценки компетентной комиссией уже выполненной работы, когда все зависящее от тебя ты вроде бы уже сделал и уже ничего нельзя изменить, тот меня поймет. Это, пожалуй, похуже, чем известные "догонять" и "отдавать". Здесь путь в будущее похож на железнодорожную колею со стрелкой. Стоишь перед ней и не знаешь, в какую сторону эта стрелка сейчас сработает. Стоишь... Стоишь...
А, между тем, рождается новый слух: "Сто человек всего будут набирать. Восемьдесят восемь уже взяли, осталось двенадцать..."
А я-то тринадцатый!
Стою и жду. Жду. Жду. Кто это в спину толкает?
- Ты Свиридов?
- Я.
- Так какого ж ты... Иди, вызывают.
Пытаюсь доложить по всей форме, как советовали, но ничего не получается. Вижу все как бы со стороны. Раздвоился я. Одна часть фиксирует все с какой-то электронной точностью, а вторая мямлит нечто невразумительное. Ей, наверное, при дележке спинной мозг достался - одни рефлексы.
А за столом - целых два генерала, а от полковничьих погон в глазах звездочки скачут. (Это сейчас в армии полковников - как собак нерезаных, а раньше их можно было по пальцам пересчитать.) Один из генералов посмотрел на меня, потом в какие-то документы и говорит:
- Есть предложение принять. Возражения? - и обвел глазами комиссию. Ни у кого из сидящих, а тем более у меня, возражений не было.
- Товарищ Свиридов. Вы зачислены в переменный состав училища в качестве курсанта первого курса, поздравляем вас, - рукопожатие, судорожные попытки открыть дверь против ее естественного хода, крыльцо и непонятно к кому относящийся голос:
- Бартеньев кто? Где Бартеньев?
Приняли! Приняли!! ПРИНЯЛИ!!! Я лежал в ковыле, грыз травинку и разглядывал голубое, с рыжими от жары подпалинами, небо. А где-то в нескольких километрах от меня, как самолет инверсию, раздувал по проселку пыльный след автобус, который повезет меня и моих новых друзей туда, где готовят к самостоятельному выходу в воздушный океан. И мне даже не пришло тогда в голову, что на этом пути встретится нам не один
НАРЯД.
Всякий раз, когда я занимаю место в тамбуре нашей казармы, у меня проявляется непонятное чувство. Сначала я жутко не любил ходить в наряды. Нет, не подумайте, что это дело мне сейчас нравится, просто раньше мне не по себе как-то было. Я себе швейцаром каким-то казался. Судите сами: справа - дверь на улицу; тут же, слева и справа от меня, - проход в бытовой отсек и к прочим удобствам, а также на второй этаж, а напротив - тоже дверь, к жилым помещениям. И прямо над этой дверью, отсвечивая натуральной армейской ядовитой желтизной (вот уж интересно, кто первым придумал в такой цвет окрашивать большинство армейских помещений?) в полумраке сорокаваттной лампочки поблескивает табличка "9 рота".
Попав после приемной комиссии в эти вечные сумерки с залитой ласковым июльским солнцем улицы и увидев тяжелые мрачные двери уже известного вам цвета, натертые до сомнительно-яркого блеска крашеные анилиновым красителем скобленые полы, я ощутил ту давящую тоску, которая иногда приходит к нам вроде бы из ничего, напоминая, что в жизни бывают и пасмурные дни.
Я и сегодня узнал бы ту вывеску по мельчайшему кусочку деревянной рамки, по единственной букве, так я изучил ее за четыре года, таких долгих и таких коротких, таких тяжелых и, вместе с тем, таких беззаботных. И не я один придерживаюсь такого мнения, большинство. И объединяло нас тогда и сближает сегодня далеко не лиричное место -
КАЗАРМА.
Казарма... Это все вместе: крепкая дружба и не парфюмерный запах портянок, ранние подъемы и музыка Моцарта на шестиструнной гитаре, спрятанная под подушку бутылка вина по случаю дня рождения Можайского и шило, которым в шутку прокалывали на чужих гимнастерках дырки для будущих орденов.
В общем, мы были в казарме. Еще с пышными шевелюрами, но уже ощущающие холодное прикосновение механизма, вырубающего бурную поросль - ото лба к затылку, по прямой, а потом и в других направлениях, чтобы "голова лучше пилотку чувствовала", как говаривал один из офицеров нашего факультета и повторял вслед за ним ефрейтор Рожок по прозвищу "Саксофон". Но о нем - после. А пока - вернемся к прибытию. Два самых ярких воспоминания - табличка на двери роты и первая выдача обмундирования (а не формы, салаги!)
Веселый старшина с усами, завернувшимися прямо в рот, вышел из вещевого склада, оглядел нас с высоты своего былинного роста и вдруг на удивление тонким голосом пронзительно выкрикнул:
- А ну, построиться в колонну по одному!
И не успели его усы вернуться в первоначальное положение, как мы, несколько ошарашенные таким приказом, уже стояли в затылок друг другу, старательно разворачивая плечи и выпирая грудь, чтобы понравиться этому голосистому старшине. Мы тогда почувствовали в нем начальника ни в коей мере не меньшего, чем генерал, а может - и большего.
Ну как тут не вспомнить случай уже из офицерской жизни, как мы, пятеро холостых лейтенантов, смогли подарить товарищу на свадьбу только небольшой телевизор, хоть и цветной, а отец невесты - "Жигули". Конечно, можно было бы сказать, что он на эту свадьбу весь век копил, если бы на работу на свой вещевой склад он на собственной "Волге" не приезжал. А у нас у каждого, между прочим, зарплата раза в два больше, чем у него, была. Вот уж поистине права народная армейская мудрость: "Не имей большой оклад, а имей маленький склад!" Вообще прапорщики в современной армии (а это прямые наследники тех старшин. Звание относительно новое, а суть та же), так вот, прапорщики в войсках сегодня - явление уникальное. При всем том, что есть в них хорошего, гуляет по свету и поговорка: "Офицер служит, пока ноги носят, а прапорщик, пока руки носят". Парадоксы!
Ну, так вот, построил нас тот старшина, оглядел внимательно, кое-кого местами поменял, пересчитал, потом обмерил самого высокого и самого низкого и исчез в темном чреве склада, откуда через минуту полетели прямо на траву комплексы "хэбэ", сапоги, ремни, пилотки. Когда эта куча одежды, пахнущая новым и абсолютно незнакомым, приняла внушительные размеры, появился и сам старшина с картонной коробкой, в которой горкой желали пуговицы. Посмотрев на дрогнувшую шеренгу, он провозгласил:
- Налетай! Кому что не подойдет - меняйтесь друг с другом, - поставил коробку и удалился к себе в хоромы.
И началось...
А когда закончилось, то оказалось, что мне не подходят сапоги. Не лезут в подъеме - и все тут. Уже последние ушли в казарму, а я со взмыленным и неустанно ругающимся старшиной рылся и рылся в его сокровищнице, в святая святых, за практически непроходимым для простых смертных барьером. Наконец он выпустил на волю очередную порцию ругательств, прослушав которые, сам господь бог, наверное, отказался от самой идеи непорочного зачатия. Отер старшина пот и устало сказал:
- Приходи завтра, новую партию должны прислать.
И пошел старшина домой в страшной обиде на мои ноги, а я поплелся в казарму, жутко обиженный на старшину. Еще бы! Все одели новую форму, а я не могу. Ведь не станешь же ходить в "кривых" штанах (так называются брюки, одеваемые в сапоги, в отличие от парадно-выходных, которые именуются "параллельными") и до противного гражданских черных туфлях?!
Бестолковщина! Я тогда еще не понимал, что он, этот старшина, подарил мне целых трое суток без многократных подъемов и отбоев; что трое суток я буду только теоретически изучать, как надо за сорок пять секунд одеваться и раздеваться.
Кстати, я потом ни в одном наставлении не нашел этих самых секунд. Они, наверное, еще с петровских времен живут в армии, как и вполне уставной ответ на вопрос начальника "Никак нет".
А потом сапоги появились. Не было ни землетрясения, ни потопа, просто наш каптер подошел ко мне после обеда и поставил рядом новую обувь, прикрыв раструбы голенищ портянками. И пошло-поехало. Впрочем, портянки наворачивать я научился почти сразу и ноги стирал редко. А иной раз очень хотелось! Ведь таких "счастливчиков" набиралось человек по тридцать и они вихляющим строем тянулись в санчасть, где почти час, а то и больше, отдыхали, пока наши училищные медики их пользовали. Нет, все-таки хорошо им было в санчасти! Две минуты лечения и целый час ожидания остальных. Без строя-то ходить нельзя! Особенно первокурсникам. Сиди и цепеней помаленьку. Это такое состояние, когда не просто ничего не хочешь делать, а когда даже думать не хочется о том, что ничего делать не хочешь. Тем более что думать за тебя, и он говорит об этом прямо, собирается ефрейтор
РОЖОК.
Но мыслить все-таки приходилось. Причем о таких вещах, о которых раньше и в голову ничего не приходило. Вот, к примеру, о том, что для Рожка означает слово "порнография".
Нет-нет, милый читатель, не торопись перелистнуть несколько страниц. То, о чем здесь будет рассказано, никакого отношения к "их нравам" не имеет.
Не могу ручаться за все войска, но в училищах, а тем более авиационных, ефрейторов не любят. И, как гласит легенда, именно в авиации родилась крылатая фраза "Лучше иметь дочь проститутку, чем сына - ефрейтора". Вот из таких "отличных солдат" и был наш Коля. Широкоплечий, невысокого роста, кривоногий - простой и славный, как оказалось впоследствии, парень, презирающий все, что, по его мнению, шло от "шпаков" (гражданских). Но дружеские отношения с ним пришли ох как не скоро, долго они вызревали до крепкого товарищества. А поначалу считали мы его просто судьбой обиженным. Мол, трудное детство, потом в армии год. Да и служба несладкая досталась, где-то в подземном бункере на болоте. Больше ничего в жизни-то и не видел.
Там-то он и вбил себе в голову, что если поступит в училище и станет младшим командиром, то спуску не даст никому, кто раньше не хлебал из армейского котелка... В общем, стал он командиром. И было так...
...Взвод стоит в почтительном внимании. Да и как не внимать, если САМ ЕФРЕЙТОР РОЖОК, ЗАМ. КОМАНДИРА ВЗВОДА, заложив одну руку за спину и второй выделывая кренделя перед своим собственным носом, ходит в проходе между двухъярусными кроватями и проводит воспитательную работу.
Любил он это дело. И, как это нередко случается, был в нем весьма нуден. А народ в это время, переминаясь с ноги на ногу, отстегивал цепочку внимания, которой душа связана с телом, и души, почувствовав желанную свободу, улетали в мир грез и витали там до тех пор, пока ефрейтор, не учуяв вдруг непорядок, не возвращал их на положенное по штатному расписанию место громовым раскатом:
- Скучаем? Тогда будем веселиться! Проведем осмотр тумбочек!
Это он тоже жутко любил. Правда, если не удавалось найти ничего "противозаконного" - злился страшно. Мы даже старались что-нибудь "не очень такое" специально в тумбочках оставлять. На сей раз долгих поисков не было. Открыв мою, Рожок вытащил... майку, которую и я, как и многие, не носил, по причине сильной жары:
- Эт-то что за порнография?..
Когда чистишь картошку на все училище, обычно бывает много времени, чтобы пофилософствовать. Порассуждать о смысле жизни. Но это приходит с солдатским опытом. А тогда я жутко возмущался несправедливостью (все-таки - первый внеочередной наряд!):
- Вот Рожок, саксофонище!..
А мои напарники, попавшие на кухню в порядке живой очереди, наперебой вдалбливали мне в голову:
- Слышал? Новый устав выходит. Там в пункте первом написано: "Командир всегда прав. А во втором пункте говорится, что если командир не прав, то следует руководствоваться пунктом первым. А ты "порнография, Саксофон..."
Вот уж действительно, нашел о чем сокрушаться. Может, о другом надо было думать? О том, что окрестил я, сам того не заметив, Рожка на все время учебы, а то и на всю жизнь. Ведь фамилии мы часто забываем. Даже лучших друзей. А клички остаются, несмотря ни на какие меры. Также, как живет в армии
САМОХОД.
Не ищите определения и толкования этого слова ни у Даля, ни у Ожегова, ни у Ушакова. Это жаргонное выражение еще не завоевало права на место в словарях русского языка. Так называют самовольную отлучку. И я припомню сейчас, как первая такая штука случилась у нас.
Курсанту-первокурснику жизнь не кажется медом. Оно и понятно, каждый внеочередной наряд еще воспринимается, как всемирная катастрофа. Каждая резкая команда - как издевательство над личностью. Но первокурснику и невдомек, что на фоне других, старших рот, он до безобразного дисциплинирован и это приводит все командование - от взводного до генерала - в тихое бешенство от ожидания какой-то невообразимой каверзы. Потому что мудрые начальники, повидавшие на своем веку не одну сотню будущих офицеров, точно знают - "как курсанта не целуй - со всех сторон задница", и что в конце концов настанет тот миг, когда первокурсная дисциплина где-то лопнет и в прореху посыплются самые разнообразные "дисциплинарные проступки", как называет их устав. Но когда это произойдет и где именно порвется - не знает никто. Потому и трясутся.
А у первокурсника продолжают дрожать коленки. Ведь он и представить себе не может, что его "ЧП" на старших курсах - будни, к которым относятся, как к неизбежному, а потому - привычному, злу.
Наш взвод, так уж получилось, с самых первых дней был лучшим. Учились мы неплохо. Во всяком случае, преподаватели в один голос пророчили нам множество медалистов и краснодипломников, в чем они, в общем-то, не ошиблись. Но до этих, самых счастливых училищных дней еще очень далеко.
Итак, мы учились, внеочередных нарядов почти не хватали, службу несли, как говорится, исправно, и не подозревали, что именно эта благополучность и была причиной хмурого настроения командования. Особенно страдал "Кузнец" - наш командир взвода капитан Ковалев. Среднего роста, кряжистый, чем-то действительно напоминающий кузнеца. Одно время совсем было прилепилась к нему кличка "Фельдфебель" (это после того, как он показывал на строевом плацу правильное исполнение команды "на руку" с карабином: прямо копия того фельдфебеля, что в знаменитом фильме "Броненосец "Потемкин" командует солдатами на одесской лестнице), но кличка эта с ним не сжилась.
Вообще-то клички - это нехорошо. Но что сделаешь, если они порой представляют человека точнее самой развернутой характеристики.
Между прочим, клички были разные. От таких, что и вспоминать неприлично, до самых ласковых и нежных. Были на курсе среди офицеров и "Бизон", и "Наташка", и "Усатый", "Макарон", "Чапа", "Щавлик", а также "Гульфик" и "Апа" (отбросили от слова "хапать" первую и последние буквы и получился командир роты со всеми его запросами).
Еще о кличках. Наверное, они не просто малолетнее хулиганство (давали-то их в основном вчерашние пацаны-школьники), но и какое-то средство самоутверждения, самовыражения, что ли? Ведь дать такое прозвище, чтобы приклеилось навека, это большое искусство.
Даже комбата не обошли и замполита. Последнего, наверное, потому, что он очень своеобразно понимал принцип своего служебного существования. А прозвали его "Тренчик" (это такая штука на ремне, чтобы конец его заправлять). Замечу, что комбата за глаза иногда кликали "Ремешком".
Кузнецу, впрочем, "Фельдфебель" бы подошел, но очень большим он пользовался уважением, а так...
Как он ходил строевым! Мороз продирал по коже, так этот Человек умел преображаться в безобразно-прекрасную военную Машину, готовую и к слепому повиновению, и к моментальному проявлению солдатской смекалки, если понадобится.
Так вот, наш взводный метался по коридорам и рычал в ожидании (как он любил поговаривать) какой-нибудь мерзякости (это мерзость плюс пакость). И она пришла. Как всегда - откуда не ждали...
Легкий пушистый снежок под уколами солнечных лучей расползался по еще не успевшей с утра раскиснуть земле. День был чудный и вполне даже прекрасный. И не только из-за яркого солнца, а еще и потому, что суббота - это увольнение. (Вот тоже незадача! Ждешь его целую неделю, а проходит оно за полдня.) Только у нас в Травопольске бывает так хорошо в феврале. На голых ветках орут ополоумевшие от близкой весны воробьи и набухают, забыв про нередко суровый март, почки, а по вечерам...
В этот вечер почти во всех школах города проходили встречи с выпускниками и посвященные этому событию балы, куда пригласили и нас, курсантов. Ах уж эти балы! Сколько хорошего начиналось с вас, сколько счастья и радости! Пары кружатся в танце и в девичьих сердцах напрочь тают все школьные "любви", а в стайках модных платьиц о курсантах говорят, говорят, говорят...
Есть тут и другие любители поговорить: мол, кто и с кем и как, но не будем о них. Пусть себе тешатся!
А мы плясали, плясали, пожимали подрагивающие чуткие пальчики и не знали, что туча с холодным дождем и градом неприятностей уже совсем рядом с нашим взводом. Это стало понятно только потом, когда мы, уже вернувшись домой, стояли в курилке и трепались ни о чем, облизывая украдкой пересохшие вдруг губы, вспомнившие вдруг поцелуй возле ЕЕ подъезда, или радостное ощущение первого объятия, когда стояли, боясь пошевельнуться. И руки уже затекли, и стоять неудобно, а отпускать друг друга не хочется.
Впрочем, мы отклонились от темы. Итак, курилка, разговор, и тут подходит дежурный по роте и спрашивает:
- Мужики, Велистратова не встречали?
- Нет. А что такое?
- В самоходе он.
Мы так и остолбенели. Наш Вел, который числился в тихонях - отчебучил ЧП! Вел, который изо всех сил тянулся быть лучшим (папа - работник крайвоенкомата в крупном городе) - и такое вытворил!
Я помню Вову. Длинный прямой нос, миллион веснушек, бесцветные глаза, белые с золотом брови и характер индийского священного животного, в полудреме лежащего на зеленом лугу. И вот этот самый Вел...
Обсудить это дело со всеми вместе не удалось. Меня отправили посыльным к Кузнецу, вызвать его на службу, чтобы разбирался.
Нигде, кроме армии, нельзя получить ощущения увеличения количества свободы при помощи квадрата бумаги. Да, конечно, система увольнительных записок существует и на гражданке, например, на закрытых заводах, но там человек еще и каждый день бывает дома, в кругу семьи, может в нерабочее время пойти, куда ему заблагорассудится или пить чай в кругу близких, и засыпает, прислушиваясь к дыханию родных, а не затыкая подушкой ухо, чтобы не слышать храпа другого Вовы - Коляса.
Вот тут просто необходимо отступление, чтобы познакомить читателя с феноменальным представителем храпящих.
Мало того, что Коляс худ, как карандашный грифель, он еще спит чрезвычайно крепко и громко. Чем и как только его от этого не пытались отучать, но... - он мог спокойно, не просыпаясь, проглотить содержимое тюбика "Поморина", не открывая глаз сунуть под голову брошенный в него сапог (однажды таких ночных даров обнаружили поутру в его кровати целых девять штук), принять душ из трехлитровой банки и не поморщиться. Только команда "Подъем!" могла выдернуть его из сладких объятий Морфея.
А теперь вернемся к увольнительной. Получил я ее перед самым отбоем и отправился на улицу. Как и следовало ожидать, мечты с реальностью не совпадали: туман, сырость - противно.
Кузнец, открыв дверь, выкатил глаза:
- Ну?
- В роту вызывают. Велистратов в самоволке...
А он так спокойно отвечает:
- Передай Пономарю, что меня дома нет. Завтра разберемся.
Пономарь - это наш ротный. Так я ему и сказал.
Утром на подъеме все шло, как обычно. И на зарядке. И на завтраке. Уже готовились к утреннему осмотру, когда в кубрик влетел Кирюха и заорал:
- Идет!!!
Команда "смирно". Взвод замер между кроватями, в проходах. Движутся только двое: Кузнец и магнитофонные бобины, с которых купленный в складчину механизм срывает и бросает навстречу взводному командиру хрипящие слова: "...Он мне спать не давал, он с рассветом вставал..."
- Выключить! - голос был страшен. Но еще более жутким представлялась сама необходимость двинуться с места. И тогда взводный сам решил прекратить музыку. Взлетела в воздух ловко подброшенная ногой табуретка и, изменив траекторию и набрав дополнительную скорость при помощи мощной руки, понеслась в сторону магнитофона...
Мы помним: взвод - в стойке "смирно". А в этот момент он вообще как бы вымер, перестав даже кровь гонять по сузившимся от ужаса сосудам. Табурет летел прямо в стоящего перед аппаратом Жору Манкова...
Уж как это у них получилось? Может, где прорепетировали специально - не знаю! Но только Жорик успел под этим варварским снарядом пронырнуть и в первоначальное состояние вернуться и глазами начальство поесть, и только после этого табурет столкнулся с магнитофоном. Но "Днепро" выдержал, да еще, видимо, пожалел, что на запись не включился, поскольку подобной ругательной тирады (без единого матюка, между прочим!) он никогда ни до, ни после не слыхал... В общем, за первым самоходом последовала и первая "губа", и за всем этим как-то незаметно вырос у нас свой
ИУДИК
Курсант Леня (из "позвоночников" - то есть те, кто в курсанты по телефонному звонку попал) папочку своего боялся. Боевой генерал трижды уже его уже в разные училища пристраивал и трижды убирал. Кому приятно, если в глаза (или, хуже того, за глаза) тебе тычут, что сын твой алкаш? Да и опять же, если сынок с треском вылетает из училища, его благодетелям, будь то самый уважаемый человек, тоже не сладко приходится. Треск этот с уважаемыми папиными погонами просто не хотел совмещаться.
В общем, кое-где в воспитательных органах Лене намекнули, что если он не будет делиться с товарищами начальниками о товарищах курсантах, то товарищи начальники сумеют повести дело так, что о сыне-пьянице станет известно товарищам начальникам товарища папы-генерала. И Леня решил, что с курсантами иметь дело проще и выгоднее. Смотришь, где и лишнее увольнение отломится.
И пошли по другим ротам легенды о нашем майоре, у которого такое чутье на непорядок, что если зайдет во взвод, и там хоть под одним матрацем будет лежать если не гражданка, то хотя бы неуставные носки, то именно этот матрац с первого раза и поднимет. Если возьмет в руки портфель курсанта, то там наверняка или бутылка вина или еще что похуже.
Легенды легендами, но подозревать стали каптера Борю Ткачука. Сначала подозревали, потом перестали разговаривать, пока он в кубрик ротного не притащил и не ставил сказать - кто?!
Противно было смотреть на маленькие глазки, лежащие поверх живота и поливающие его слезами. Но смотрели. Это Леня - пухлячок-бытовичок - стоял на коленях перед взводом и умолял простить.
Прошло время. Обида стерлась. При нем говорили обо всем абсолютно, здоровались по утрам, но омерзение осталось. Впрочем, открытий иного свойства, приятных и не очень, но вызывающих самый сильный интерес, было гораздо больше.
Теперь уже, пожалуй, и не припомнить, что поражало тогда сильнее. Так, наверное, бывает с каждым, когда в очередной раз выбираешься из ставшего тесным хитина возрастного стереотипа, который перерос.
Мы узнавали такое, что казалось само собой разумеющимся, и было просто непонятно, почему мы до этого сами не додумались раньше? И это случалось не только в постижении армейских будней, а и в учебных классах, в науках, которые мы начали познавать, чтобы уметь воевать лучше всех.
Две из них я помню больше всего с тех "времен начала". Это:
АЭРОДИНАМИКА И САМОЛЕТОВОЖДЕНИЕ.
Аэродинамика... Волшебное слово. Манящее и таинственное. Согласитесь, в самом его звучании какой-то неуловимый аромат, безмерная глубина воздушного океана, в общем - основа того, к чему мы стремились, одев голубые погоны и приняв присягу. С младых ногтей став на защиту своей страны.
Отступлю немного. Крутится в голове курсантская песня, прямо сил нет. Поют там о том, что, безусловно, именно курсантам должны отдавать предпочтение девушки, потому что у них и "...молодость в шинели и юность подпоясана ремнем..." По-моему, в этом что-то есть, а?
Аэродинамика... Вел ее подполковник Десинов. Поглядел он на нас в первый день занятий и заявил, что наука эта нам, штурманам, нужна, в общем-то, в части касающейся. Не летчики, мол! Тут мы и насторожились, а философичный Шура Сенерко поправил очки и на полном серьезе шепнул соседу:
- Драть будет!
Ох и драл! Двойки летели, как пух из хорошо выбиваемых перин. А "два балла" - это неувольнение, ибо жесткие училищные законы гласят, что бестолочам и лентяям в городе делать нечего. Но все-таки мы не так боялись практик, где эти самые неуды ставили, как лекций. Зайдет Десинов в аудиторию, спрячется за кафедру, что только мохнатые брови торчат, и начинается:
- Как вы и просили, сегодня у нас массовая проверка знаний.
Это у него юмор такой был. А потом задает вопрос. Один-единственный, ответ на который ты должен знать наизусть, а не знаешь - два. И летят синие лебеди в журнал, пока не дойдет очередь до того, кто умудрится втихаря заглянуть в конспект. Тут экзекуция заканчивается, но не кончаются мучения, особенно если эта лекция стоит первой парой в расписании. Под монотонный голос Десинова, не успевший еще включиться в учебный ритм организм мужественно борется со сном, а тот, прибегая к недозволенным приемам, прижимает верхние веки к нижним, подталкивает голову на грудь... Только рука с авторучкой продолжает сопротивляться, судорожно дергаясь по тетрадному листу. Но вот уже перестала противиться и рука, монотонный, на нижних регистрах, голос уходит на задний план, перед глазами начинают проплывать какие-то чудные видения, но тут... Резкий, на две октавы выше прежнего, возглас:
- А теперь переходим к теореме...
Все! Сна нет! Он отогнан этим варварским криком. Как мы ненавидели Десинова в эти минуты! Впрочем, несколько позже приходилось предъявлять претензии уже самим себе. Куда это годится, когда вместо законспектированной лекции приходится гадать - что же зашифровано в этой сонограмме.
Да, начальные дни давались тяжело. Но потом пришел первый опыт, а за ним - и курсантская мудрость, и способность приспосабливаться ко всему на свете. Спать хочешь? Так к твоим услугам пятиминутные и более солидные перерывы. И ведь научились засыпать на пять минут. Даже сны видели!
Так же, как Луна проходит различные фазы, так и мы постепенно перерождались, и к концу изучения аэродинамики уже находились на новом уровне. Кое-что заметили, кое-что узнали...
Борька Мельянов опоздал на самоподготовку на час. Непорядок! Но наши сержанты не стали его отчитывать, а напротив - отвели в сторону и о чем-то оживленно заговорили. Потом Борька уселся на свое место, а командир группы сержант Анциферов произнес следующую речь:
- Значит, так. Нужны журналы с симпатичными цветными иллюстрациями, где много молодых красивых девушек. Завтра увольнение. Пойдут те, кто может достать.
Я не помню, говорил ли раньше, но если и говорил, то нелишне напомнить, что в увольнение в армии в один день уходят не все, только часть. Остальные службу несут. Мало ли что.
- Ну, и зачем это? - заворчали ворчуны и брюзги. - Теперь еще и журналы какие-то?!
- А затем, что по добытым Мелей сведениям, абсолютно достоверным, у Десинова смотреть такие журналы во время зачета - любимое занятие!
Сдавали письменно. Каждому на стол - лист бумаги и билет с вопросами, персональный. Сидим. Смотрим в билеты. А Десинов - в журналы. Зашевелились. Зашуршали в столах, на ощупь. А Десинов журналы смотрит. Кто-то уже конспект на колени вытащил, кто, обнаглев, на стол, а Десинов журналы смотрит. Перестали шуршать, списываем, аж пальцы ломит. Хоть и четырехчасовой зачет, но на арапа всем хочется побольше написать, когда пятерка мешала? А Десинов журналы смотрит. Час смотрел. Потом отложил журналы, встал:
- Как вы и просили, я разрешил пользоваться конспектами в течение часа. Это, по моему мнению, поможет хорошо ответить на поставленные вопросы тем, кто знает материал, - он говорит, а тетради уже у всех на столах. - Но час уже прошел! - двинулся по рядам и собрал конспекты.
Между прочим, когда я смотрю на свою отметку по аэродинамике, я всегда удивляюсь тому, кто она точно ложится в центр среднего балла моего приложения к диплому. А в нем результаты труда разных людей. Вот полковник Тищенко. Старый летный волк. И преподает нечто самое ему родное - самолетовождение. Уж он-то кровушки нашей попил! Завидовали мы тем группам, где он СВЖ не вел. Там - четвертки и пятерки, а у нас:
- На отлично знают предмет только птицы и господь бог, на хорошо - преподаватель, а дальше - сами думайте.
Думали. Но что толку? Тройка в радость была. А когда над нами навис грядущий экзамен с двумя десятками непременно обязательных для знания фолиантов, вообще руки опустились. Только и высчитывали на пальцах, сколько времени придется в отпуске просидеть, пока пересдадим.
На экзамен шли, как в санчасть на укол под лопатку: знаешь, что надо, но ведь больно!
Ничего подобного! Взял билет - все знаю! Группа наша за два часа сдала, на четыре и пять. А вот соседям не повезло. Слишком легкая была жизнь - ответил на текущем занятии наспех прочитанное на перерыве - и забыл. И не то, что до экзамена, а совсем, как иногда забываем мы самых, казалось бы, памятных людей. Но проходит время и показывает тебе, кто на самом деле стоил того, чтобы его помнили долго.
Майор Акулкин уже тогда был в годах, а угомониться никак не мог! Все что-то изобретает, придумывает, опровергает авторитеты и не унывает, когда его в очередной раз называют шарлатаном.
Мне он вспоминается сейчас (а ведь в училище я на него внимание только на занятиях и обращал, да когда рассказывали, как его из очередного НИИ выставили) держащим в одной руке фуражку, а в другой - носовой платок, которым промакивается лысина. А рядом стоит портфель, распухший от набитых в него вещей, которые человечество, Акулкин твердо уверен в этом, еще оценит. Он промокает лысину и снова пускается в путь, за неизведанным.
Лично я сейчас верю, что добьется своего: докажет, что именно он определил точное значение числа "pi" и решил наконец-таки задачу квадратуры круга. Впрочем, это не так важно. Главное, что при нашем деле, рядом с педантичной точностью приказов, наставлений, указаний и прочая, и прочая, и прочая... могут жить мечта, творчество, даже, если хотите, муза. И, конечно же, надо было взять от него побольше. Но это сейчас такие мысли приходят в голову, а тогда? Тогда только и считали дни до субботы. А там - заветный квадрат картона из рук ротного и - в город, где ждала нас
АХ, ЛЮБОВЬ!
- Сидор (вот уж интересно, кто это мне такую кличку подвесил? Ну, ладно бы Свиридом звали, от фамилии)! - Есть предложение: мы вчера с такими феминами познакомились, нужен четвертый, для комплекта, пойдешь?
Дурацкий вопрос! Всем известно, что девушки у меня нет, знакомых в городе - тоже, так чем толкаться по улицам бестолку, с призрачной надеждой на какую-то невиданную встречу, так лучше пойти в кампанию. Тем более - я нужен для дела.
И вот пройдены все девять кругов ада перед увольнением. Вычищена и выглажена парадная форма, которая, кажется, еще с прошлой недели, когда я в увольнение не ходил, спокойно висела в каптерке. Ботинки такие, что прямо подмывает их в пыль, что ли, сунуть? Не могут они так блестеть. Все уже проверено, но не выпускают. А перед строем ходит Спагетти и лениво тянет:
- Напоминаю. Чтобы. Не. Было. Опозданий. За. Два. Часа. До. Конца. Увольнения. Вы. Должны, Начинать. Движение. В. Сторону. Училища...
Знаем - знаем. И то, что худший нарушитель не тот, кто опоздал на час, а тот, кто пришел минутой позже, и что курсант не должен опаздывать ни в случае наводнения, ни в случае землетрясения, ни.., ни.., ни... Как-то мне удалось насчитать ровно сто десять "ни". Опять заладил! Да поворачивай строй, и давай команду на выход!
Наконец-то. Побежали с постоянным ускорением наши "вольные" секунды. Первым делом пытаемся выяснить, как найти дом, где ждут курсантов. Несколько человек, остановленных на улице, необходимых сведений не дают и мы, прикупив у расторопной старушки цветы, плюхаемся в такси. Водитель, трогая машину и поглядывая на нас с явным интересом, спрашивает:
- Просто интересно, или навестить кого едете?
- Навестить, навестить.
- Да, - покачивает он головой, - значит, у вас жизнь - тоже не мед, - и замолкает до конца поездки.
Вот и приехали. Шум отъезжающей машины. Теплое солнышко. Вековые липы вдоль высокого решетчатого забора, окружающего аккуратные домики. И серая надпись по желтому фону вывески: "Травопольская краевая клиническая психиатрическая больница номер один"...
Смех смехом, а делать-то что? Хорошо хоть догадались общежитие молодых специалистов поискать.
В уютной трехкомнатной квартире, где живут наши новые знакомые, музыка и хохот. Девчата обсуждают наши возможные размышления у ворот их организации.
А секунды набрали такой темп, что зло берет. Уже пора двигаться в направлении казармы. Быстрое прощание, уточнение дня следующей встречи, и - к автобусной обстановке, напрямик, через больничный сквер. А там...
Человек с дубиной на плече. Голый. Кивает. Каменный гость. Или хозяин? Из аккуратных домиков с решетками. Что тут было, вы можете себе представить, вспомнив любой анекдот о психушке. Улыбаетесь? Мы тоже улыбались. На бегу. Под резвый топот.
...И когда эти гипсовые девушки с веслом совсем пропадут? Ну вот, опять улыбаетесь. Вас бы в ту ночь и под те липы!
Вообще-то, ночь - удивительное время! Вневременное, что ли. Я так считаю, что курсант, проживший день - прожил день, не поспавший ночь (если дело стоящее) - прожил два дня, ну а если пошел в караул, то, считай, трое суток прожил, а то и четверо. Иногда даже за год можно посчитать. Даже если ты не на посту стоишь, а службу проверяешь, как один раз это делал капитан Кузявичус. Служил в училище такой вредный человек. Никому не верил. Особенно курсантам. Говаривал:
- Брехня позже кадета родилась.
И вот его назначили вместо ушедшего в отпуск коменданта - И.О. Как не разгуляться? Как нарушителя не отловить? И поймал. И закричал, как положено:
- КАРАУЛ!!!
Караул по уставу - самая важная штука. Даже боевые патроны получаешь, оружие берешь. А что! Если боевая задача, так будь добр - с автоматом там или с карабином - попутешествуй по периметру поста.
- ...номер три, трехсменный, круглосуточный. Под охраной состоит склад авиавооружения и боеприпасов... Тю, балбес, - руганул себя Серега Марьенко, - эдак свихнуться можно. В который же раз я табель поста повторяю? Вот что значит часов не взять. Когда же смена-то придет? - так размышлял закоченевший под дождевиком часовой, автоматически отмечая, что невесть откуда в этот полночный час появившаяся фигура в плащ-накидке пропала с аллеи.
Ну, и за каким дьяволом его понесло в кусты? Что там, в грязи, сейчас найдешь? Подожди-подожди, Серега! На кого же он похож? Длинный, походка журавлиная... Уж не сам ли Кузявичус пожаловал? Не с проверкой ли?
Здесь надо заметить, что по уставу круг людей, имеющих право проникать на территорию поста, строго ограничен. Может так получиться, что и маршала нельзя пропускать без разводящего или кого другого, кто его сопровождать должен. А какого-то там капитана - и подавно, пусть он десять раз комендант. И каждый в армии это знает - идти проверять часового самостоятельно - грубейшее нарушение.
Знал это и Кузявичус, но уж так хотелось ему нарушителя отловить, бдительность проверить. Вот и крался по темным местам. Но Марьенко-то, глазастый, чертушка! Увидел, сибиряк. И в укромный уголок - шасть. Интересно ему, что дальше будет?
А Кузявичус глянул по сторонам: нет на месте часового! И к хранилищу. Печати срывать. Только руку протянул, а из-за спины:
- Стой! Руки вверх!
Струхнул Кузявичус, от двери отпрянул, руки вверх тянет, а накидка-то не пускает, дождь в прорези так и хлещет, а Серега ему:
- Три шага назад! Ложись!
И не то обидно, что мокро животу и груди, а то, что курсант занюханый хоть и И.О., но все же - коменданта в такой конфуз ввел, в лужу носом сует. Хотел было Кузявичус слово молвить, но не тут-то было!
- Не разговаривать! Лежать! Руки вверх!
Скажете, жестоко Серега поступил, он же узнал человека!? Ничего подобного! А если это враг, хоть и знаем мы его в другом обличье? Так и скучал Кузневичус минут тридцать, пока смена не пришла. Подняли коменданта, обтерли. А он ни капельки не остыл, все нарушения ищет:
- Почему, - орет, - если уж задержали, не сообщили сразу по команде?
А разводящий ему:
- Так мы же вам, как коменданту, говорили, что связь и сигнализация барахлят!
Говорят, что с тех пор Кузявичус, проверяя караулы, ни разу на посты не ходил. И у того забора, где пришлось ему мокнуть (вот здоровье у человека, ни разу не чихнул), тоже не появлялся. А стоило бы. Тогда не пришлось бы ломать голову над тем, что не давало покоя нашим командирам, и где находится этот самый
ЗАПАСНЫЙ ВЫХОД.
Читатель-то уж, верно, думает, что речь снова пойдет о самовольщиках?! Не совсем так. Хотя любители острых ощущений и имеют некоторое отношение к названию, но больше к этой топонимике причастны другие лица.
В первый месяц службы это было. Предшественники наши только-только лейтенантами стали. Все, как положено, происходило: оркестр, речи, поцелуи близких, а потом все начали расходиться по домам, вместе со свежевыпеченными офицерами. А один - не ушел, а когда последнего гражданского вежливо проводили за ворота, вытащил из каптерки три чемодана, устроился на них, и сидит. Сходит на минутку за проходную, и обратно, к чемоданам.
Уже смеркаться стало, а он все сидит. Потом меня позвал:
- Слушай, старик, возьми вот эти два чемодана и к запасному отнеси. Очень тебя прошу, а я через пять минуть буду. И пошли мы: я в одну сторону, а он - в другую. Поначалу я трусил слегка, а ну как остановят и спросят, куда и что несешь! Но никто ничего не спросил, только улыбались некоторые.
А молодой лейтенант тем временем за ворота выходит, а там дамочка. Целует ее нежно и говорит:
- Ну, вот и все. Ты подожди еще чуть-чуть, там кое-какие документы надо до ума довести. Получу - и поедем. - Оставляет ей третий чемодан и ко мне, рысью. Перекидываю я его с вещичками через забор и не успеваю отойти и десяти шагов, как слышу:
Нет, в самом этом факте, что женщина кого-то ждет у ворот училища, ничего неприличного нет. Вопрос в другом - как это делается. Многие ожидают мужей, любимых, а некоторые - кого-нибудь. Пока молоды - удовольствий ищут, а потом - мужа отлавливают на живца. А какая из нее жена, если уже лет пятнадцать ее старшекурсники молодым показывают:
- Безотказная и любит это дело. Только смотри, не увлекайся! Кажется, замуж захотела за офицерика!
В общем, рассказывали тогдая. Что часа через два волноваться она начала, крик подняла. Ну, проводили ее к дежурному по училищу, вскрыли чемодан, а там - кирпичи. Сорвался, значит, муженек. Ну что тут скажешь? Дура, хоть и красивая. Так что бывает: на свет посмотришь - янтарный напиток, а попробуешь - прокисшее
ПИВО.
Так уж жизнь устроена, что все в ней постоянно перемешивается, как в миксере. Бывает, из радости начинает темными капельками сочиться горе, и наоборот - первопричиной всех неурядиц оказывается дисциплинированность и требовательность к себе, слишком серьезное отношение ко всему на свете. Особенно, когда набивает оскомину неизменный жизненный ритм. Так и случилось с Женькой Волковым.
Минус на минус дает плюс. Это и произошло, когда педантичный, тихий и спокойный нрав Женьки столкнулись с однообразием училищных дней и дали искру! Не ахти какую, но все же! А произошло это так.
Рисовал Волков. Не совсем, конечно, Рафаэль, но кое-что мог. И через эту его способность вышла ему радость с занятий сачкануть. Мы как раз какую-то комиссию ждали, вот и записали его командиры в больные и отправили наглядную агитацию обновлять. Выдали краски, кисти, бумагу и все, что положено и посадили в бытовую комнату.
Дня четыре Женька пахал, а потом его бес под руку толкнул. Пива Женьке захотелось, до коликов в животе. Хоть и не любитель, а вот, поди ж ты!
И ротный его в город, конечно же отпустил бы часа на два за каким-нибудь чудо-пером 0,5 или колонковой кисточкой (а что, ходили! Их все равно в продаже не бывает, так что все время - на себя и совесть чиста, сделал все, что мог), но ротного не было, и вообще, никого из офицеров в роте не было. А Женьке хочется! И тогда одевает он спортивный костюм, идет в известное вам уже место, минует забор и едет в парк, от греха подальше, хоть и целых шесть остановок.
Не успела прохладно лопающаяся сдутая пена коснуться земли, как услышал Женька "родной" голос хорошо известного нам с вами Кузявичуса:
- Товарищ курсант!
Волков чуть пивом не подавился, но виду не подает, что понял, кого это кличут. Думает, будь что будет, но пиво я допью.
- Товарищ курсант!
А Женьку опять бес теребит. И послушал его Женька:
- Это вы мне?
- Конечно тебе, пошли.
- Куда?
- По дороге разберемся.
- Слушай, мне некогда и я тебя первый раз вижу...
- Хватит дурака валять, пошли!
- Да отстань ты! Мужики, че этот ко мне вяжется?
А народ у пивных бочек по утрам в рабочее время собирался крутой! Глядят - точно, к пацану, что никого не трогал, какой-то длинный пристает, и загудели:
- Не замай!
- Пошел бы ты, дядя...
- Не тронь малого!
- Ты хто, милиция?
Кое-кто уже кружки поставил и мелкими шажками к Кузявичусу подбирается. Не понравилось капитану:
- Ладно, - говорит, - разберемся, - и к выходу.
А Женька - к другому, частника остановил и скорее в бытовку. Только переоделся, как ротный заходит. Ходом работ интересуется. А Женька уже в разнос пошел, увольнительную до утра выпросил, совсем, значит, успокоился. И когда Кузявичус в роту заявился, минут через пятнадцать, пришлось ему уходить ни с чем. А ротный ему еще вслед:
- Ты, капитан, за своими смотри, а моих не трожь. Сидит, понимаешь, человек, работает...
Историю эту Женька нам на выпуске рассказал, и сразу ясно стало, почему Кузявичус, как нашу роту увидит, отведет его в сторону и о чем-то спрашивает. Оказывается, сомнения замучили, вот он у Женьки и допытывался:
- Ты не бойся, ничего не будет. Ты это был или нет?
А в ответ ясный такой взгляд, как вода родниковая:
- Не понимаю я вас, товарищ капитан. О чем это вы? А если насчет лужи, так это точно не я вас, а Марьенко. Сами же понимаете -
УСТАВ!
Это ноты музыки солдатской жизни, как любил говаривать один из военачальников в наших училищных вооруженных силах, и как гласила самолично им нарисованная табличка, что украсила одну из стен казармы перед очередной комиссией.
Дурость, конечно, но что-то в этом есть. Как сфальшивил, так все произведение испортил, не говоря уже о том, что синим пламенем прогорает очередной выход в город и другие немногие блага. Но это еще не так обидно, когда по твоей вине. А вот если по независящим от тебя обстоятельствам...
Хотя - точно подмечено - нет худа без добра. Вот, к примеру, заболел в какой-то роте некий солдат чем-то желудочным. И сразу - бац! Карантин. Как бы чего, мол, не вышло. В течение двух месяцев. А потом грипп разгулялся. Короче говоря, с сентября по Новый год за забором просидели, новые лица только в телевизоре и встречали. В общем - тоска! Но худое без доброго не бывает, как мы уже говорили.
Вечерами стали все в ленкомнате пропадать. Кто в шахматы, кто в главное достижение современной науки - ящик с голубым экраном, кто еще что-нибудь, типа одной игры, что по уровню интеллектуального развития стоит на втором месте после перетягивания каната (домино называется). Тут до того доигрались, что камни разберут, перевернут, секунд пять посмотрят:
- Рыба! - и опять мешают.
А в самом дальнем углу - гром и молнии: четыре гитары, электроорган и ударные инструменты. Один подойдет, попробует, другой, потом подобралось человек восемь и стали они что-то по-настоящему репетировать, и дорепетировались до первого места на областном смотре смотре.
