Аннотация: Перегон самолета из-за линии фронта.
Рассказ.Моим дедам посвящается.
Димов Евгений Алексеевич
Моим дедам гвардии ст.лейтенанту Димову Никифору Ивановичу,
рядовому Золотухину Христофору Семеновичу, а также
всем русским летчикам посвящается.
Командировка.
Задание капитан Мохова. Часть 1.
До выхода на операцию 1 день.
Вокруг было мокро и тоскливо. Алексей сидел, прислоняясь спиной к стойке шасси своего самолета, и безуспешно пытался написать письмо домой. Тревогу объявили двадцать минут назад, но, не успев начаться, вся суматоха резко прекратилась. Неожиданно пошел сильный дождь, полосу развезло, и вылет самолетов пришлось прекратить до его окончания.
Выпрыгнув из кабины и, найдя самое сухое место под крылом самолета, он удобно устроился на парашюте, снял шлемофон и, от нечего делать, решил все-таки закончить начатое еще вчера письмо. Ничего дельного после слов 'Здравствуйте мои родные Тома, мама и батя', он выдавить из себя не смог. Написав дежурную фразу " У меня все по-старому, жив, здоров, чего и вам желаю', он огляделся и, заметив, что все остальные летчики его звена также расположились под крыльями своих машин, продолжил творчество. Капли барабанили по крылу, и, стекая тонкими ручейками на землю, собирались в лужу, подбираясь к новым сапогам Алексея.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан? - услышал он голос посыльного из штаба, который на карачках подполз к нему сзади, прячась от дождя под плоскостью крыла. - Вас начальник штаба вызывает, - не дожидаясь разрешения, протараторил он.
- Понятно, сейчас буду, - ответил Алексей и, вставив свой остро отточенный карандаш в планшетку, он побежал к штабу. Высокая мокрая трава хлестала по ногам, и пока он добежал до леса, сапоги быстро намокли.
Штаб был расположен в вагончике, брошенном немцами в процессе последнего спешного отступления.По всему было видно, что теперь отцы-командиры его никому не отдадут, настолько удобно он был сделан. Мощные лампы над крепким, прикрученном к полу металлическим столом и окна со светомаскировкой, закрытые сеткой от комаров, делало данное сооружение лучшим местом для планирования всех действий полка, а также совместных застолий по редким военным праздникам.
- Разрешите, товарищ подполковник? - запыхавшись, спросил Алексей, поднявшись в вагончик, и небрежно кинув руку к шлемофону.
В штабе было два человека: сам начштаба Кравчук и незнакомый Алексею офицер с петличками, на которых красовались знаки различия артиллеристов. Радиста на месте видно не было, и его рация поскрипывала и тихо ныла на какой-то заунывной волне свою песню. Немецкий 'Телефункен', оставшийся также в наследство от бывших хозяев, и имеющий два больших желтых аккумулятора, закрепленных на полу под столом, был включен на немецкую волну, которую с интересом слушал капитан-артиллерист.
- Заходи, заходи, Алексей Никифорович, - прогудел Кравчук, и посмотрел на капитана. - Кто у тебя ведомым-то был в мае месяце, ну-ка напомни...
- Так Савченко, старший лейтенант Савченко, товарищ подполковник, - ответил Алексей, чувствуя какое-то нехорошее бултыханье сердца. - Он же в госпитале, по ранению...
Алексей вспомнил, как увозили на полуторке той ночью Андрея, после того, как его самолет, прорубив просеку в молодом лесу, рухнул в километре от аэродрома. Он был единственным 'молодым', который вернулся живым из того боя с 'тузами'. Практически всех новичков в том бою вогнали в землю та самая шестерка 'мессеров', которая доставала их уже в течение месяца своими неожиданными атаками. Живым же он остался только по счастливой случайности, когда ему удалось рухнуть на лес и не взорваться при ударе о землю. Перебитые тяги не позволяли ему делать маневры по крену, но самолет слушался руля по высоте, так что постепенно он сумел снизиться и даже остаться живым при падении.
Несмотря на свой возраст и отсутствие боевого опыта, Андрей был не только его ведомым, но и лучшим его другом, и Алексей очень переживал, когда его увозили в госпиталь с переломанными ногами и выбитыми от удара о прицел передними зубами. Он сунул ему на прощание прозрачную зажигалку, самолично сделанную из плексигласа от фонаря 'Юнкерса' и пригрозил, что если тот не вернется обратно именно в эту часть - он, Алексей, будет считать его последним гадом и предателем. Разница в два года давал ему право чувствовать себя 'стариком', и он всячески старался напомнить ему о том, что если он старше, то и соответственно и умнее и мудрее. О своих званиях они как-то не думали. Андрей только успел сжать правую руку в испанском приветствии 'Но пасаран!', и слабо улыбнуться разбитыми губами в ответ. Затем его носилки затолкали в кузов тарахтящей на холостом ходу полуторки и куда-то увезли....
И вот теперь, когда про него спросил Кравчук, у Алексея стало в груди тоскливо, и он приготовился к худшему.
- Да ты не переживай, не переживай, - сказал Кравчук, - у Савченко твоего все нормально, привет тебе просто передавал, вон с капитаном потом поговоришь, видел он его там... Скоро тут будет. Тут разговор про тебя пойдет, - и он посмотрел на капитана, давая ему как бы понять, что пора и перейти к делу.
- Капитан Мохов, особый отдел фронта,- кратко представился капитан. Мохов произносил слова тихо, заставляя человека непроизвольно напрягать слух, чтобы его услышать.
- Да вы присаживайтесь, капитан, в ногах-то правды нет, - кивнул он на стул, стоящий у стены, - разговор у нас будет долгий. Я просматривал ваше личное дело, и заметил, что вы ведь сначала не на истребителя учились, так ведь?
- Так точно, нас учили летать на бомбардировщике, - подтвердил Алексей. - Но затем пришел приказ, что в виду острой нехватки летчиков истребителей, переучить половину выпуска на Ла-5. Прошел дополнительное обучение без замечаний. Да и не сложно это было, мне даже истребителем больше нравится. А что случилось, можно узнать? - осмелился спросить Алексей.
У него, от той наглости, с которой он осмелился задать вопрос особисту, даже вспотели ладони, которыми он держал планшетку. Особистов опасались все, включая командира полка, который даже вставал, когда входил майор с пролетарской фамилией Сирота, являющийся начальником Особого отдела полка вот уже полгода. Этот же капитан не принадлежал к особистам из полка Алексея, так что можно было и немного понаглеть, благо по званию они были равны.
- Ну если вкратце, то значит так: один из бомбардировщиков немцев находится на вынужденной посадке на аэродроме подскока, который мы обнаружили в пятнадцати километрах от линии фронта, - продолжил он, не обращая внимания на вопрос Алексея. - Наша разведка наткнулась на этот аэродром еще два дня назад. Они описали его как большой двухмоторный самолет, с двумя спаренными пулеметными установками. Вы уж простите меня за такое описание - я не специалист как вы, но мы по их описаниям предполагаем, что это та самая модификация 'Хейнкеля-111', на котором могут быть установлены автоматические системы бомбометания, очень нужные нашим специалистам для их изучения. Ваша задача их достать. Это приказ командования.
- Нда-а, нормально, - подумал Алексей, глядя в пол и перебирая пальцами свою потрепанную планшетку. - Я, кстати, начинаю догадываться, почему он спросил меня про то, на кого меня учили в летной школе, - мелькнула у него мысль, которая переросла совершенно другой вопрос:
- А почему вы решили, что он там, именно на вынужденной стоит?
- У нас с той группой разведки сеансы радиосвязи, так что мы в курсе всего, что происходит в том квадрате. Разведчики видели, как ему меняли листы обшивки, а затем и лопасти винта на одном из моторов, короче было ясно, что ему ранее досталось он наших соколов, - тихо сказал капитан и начал прохаживаться по вагончику, заложив руки за спину. - Вчера они сообщили, что их механики его уже запускали и гоняли двигатели. Это значит - он скоро должен вылетать на свою базу.
- Я благодарю за оказанное мне доверие, но у меня вопрос возник - а разведка не может сама снять на этом самолете эти прицелы или как их там? Нет, вы не подумайте, я не боюсь, просто они, например, их часовых снимать учили, а меня - летать, - сказал тихо Алексей.
- Так вот, товарищ Золотухин, - продолжил Мохов, невзирая на бормотание Алексея, - командование решило выбрать вас, чтобы вы, с группой наших разведчиков, захватили этот аэродром, и пригнали самолет в расположение вашей части в целости и сохранности. Охрана там небольшая, около двух отделений пехоты, и аэродром, надо сказать, охраняется из рук вон плохо. Фрицы измотаны постоянными караулами, и практически спят на посту. Большую опасность для вас представляют собой мины, расставленные по периметру аэродрома, и собаки. (Ну вот, еще и собаки, - подумал Алексей)
- Я не умею разминировать мины, мне нужны будут саперы. - Сказал уже более громко Алексей, видя, что на его вопросы никто не отвечает. - Также я не знаю немецкого, так как я его учил только в школе и, честно говоря, не очень хорошо. Там ведь внутри, все надписи на немецком. Поймите, это ведь самолет, а не тарантас.
- Все не так сложно, Алексей Никифорович, - сказал Мохов. - Мы переведем вам все названия приборов на немецкий язык, вы их запишите и выучите наизусть, а с минами справятся наши разведчики - поверьте, они еще и не такое умеют. Так что на сегодня вы снимаетесь с полетов, идите, готовьтесь. Завтра ночью выход на задание. Всего доброго, товарищи, - и он вышел из вагончика, захватив подмышку свою новую плащ-палатку.
Задание капитан Мохова. Часть 2.
- Ну что, Алексей, тебе все ясно с заданием? - спросил Кравчук, принимая чайник от ординарца и, выпроводив его за дверь, налил кипятка в две металлические кружки.
- Да ничего мне не ясно, товарищ подполковник! - вскинулся Алексей и, вскочив со стула, подбежал к столу, где сидел Кравчук. - Я же никогда не летал на немецком самолете!
- Хм, я тоже не летал, но меня вот почему-то не берут, хотя я просил. А снять эту хреновину на месте невозможно, это уже ясно. Так бы и без тебя справились. Надо ее вместе с самолетом сюда перетащить. Короче ладно, хватит тут бузить, смотри на карту. Вот линия фронта, - и она показал на сине-красную полосу, протянувшуюся сверху вниз по карте, разделив ее на две практически равные части.
- Вот их аэродром подскока,- продолжил он, - Кстати, оказалось, что именно на нем базируется то звено 'мессеров', которое мы так долго не можем прищучить....Ну да, ладно, об этом потом. Смотри, вот твой маршрут возвращения, чтобы тебя наши зенитчики не подшибли на обратном пути. Вылетать будете оттуда под утро, так что к нашему полю, ты подойдешь еще затемно, благо лететь десять минут или около того.... Идти надо будет на бреющем, сам понимаешь, целее будешь.
- Еще вопрос, Виктор Иванович - смогу я его в воздух поднять? Аэродромы подскока ведь для истребителей делают, полоса-то там короткая! На такие садиться легче, чем взлетать, сами знаете...
- Ну, ты уж постарайся Леша, постарайся. ... Я надеюсь, у 'Хейнкеля' того должно быть какое-то приспособление, облегчающее управление самолетом. Тяжелая машина. Ну, да ты там разберешься. Кстати, насколько ты помнишь, такой самолет имеет пять пулеметных гнезд, так что если захочешь, можешь теми разведчиками их и укомплектовать, мало ли что на обратном пути... - Кравчук открыл заварник и разломал туда четверть брикета прессованного чая, прозванного на фронте 'мочой дяди Сэма'. Затем, добавив для аромата несколько листьев смородины, накрыл его старым полотенцем.
- Нет, я не думаю, что это верное решение, товарищ подполковник. Ведь нас если кто и атакует, это ведь наш будет истребитель, из нашего же полка, а в своих мы стрелять не будем - хоть убейте. Вы уж лучше их тут придержите, пока мы не приземлимся, а то и в правду - мало ли что, покрошат, как пить дать... Могут и сбить, парни-то горячие, наградные за сбитого 'Хейнкеля' все хотят получить. И еще - если я еще несколько человек на борт загружу - я там точно не взлечу.
- И то верно... Та что ты, Леша, давай, чай допивай и иди, готовься к заданию. Завтра в полночь за тобой придет машина, отвезет тебя к соседям.
Допивая в молчании желтый безвкусный чай, Алексей судорожно думал, о чем бы надо еще спросить Кравчука, пока есть возможность. Но в голову лезли какие-то глупые мысли, о том, что надо бы Михалычу сказать, чтобы к своему возвращению смазал ручку управления в своем 'Макаре', а то скрипит, как старая телега. Ну да ладно, если что и вспомнит, придется прийти еще раз в штаб, решил Алексей и, испросив разрешения, был отпущен Кравчуком восвояси.
На летном поле уже никого не было. Так как дождь лил не переставая, механики закатили все истребители на места стоянок, накрыв их масксетями и ветками. У 'Макара' на складном стульчике сидел нахохлившийся как мокрый воробей Михалыч, и смотрел на подходившего Алексея с неизменной недовольной гримасой.
- Ну что опять случилось, Михалыч? - спросил Алексей, надеясь, что хоть сегодня он сделал все, так как требовал его механик, редчайший зануда, но, как это было не странно, отличный мужик.
- Леша, вот ты мне скажи, ты дома у себя во время дождя окошки закрывал? Ну, во время ливня? - нервно спросил Михалыч, привставая со своего стульчика.
- Конечно, закрывал, - чувствуя что-то недоброе, ответил Алексей.
- А фонарь, что, тяжело было задвинуть, когда дождь пошел? Выскочил, шмыгнул под крыло - а там хоть трава не расти? Ну, нельзя же так, Леша! Надо же внимательным быть! Ты же боевой летчик! Ты глянь в кабину-то, глянь! Там ведь озеро натекло, это ведь все мне теперь надо по-новой красить будет, когда ржавчину отдеру и высушу. Эх, молодо-зелено, все тебя учить надо.... Взять, и такую технику опять испохабить... - и он в сердцах, плюнув, пошел в сторону столовой.
Михалыч был более чем в два раза старше Алексея, и между ними постоянно происходили похожие стычки, где механик, будучи сержантом, гонял капитана в хвост и гриву, никогда не получая от него грубого слова в ответ, а тем более взысканий за несоблюдение субординации. Отеческие отношения у них сложились сразу после того, как Алексей, еще, будучи лейтенантом, прибыл в полк и ему выдали парашют, пистолет и старый раздолбанный самолет. Тот агрегат он угробил на первом же вылете, когда залетел на разбеге колесом шасси в полузасыпанную воронку.
Механик его сразу за это 'зауважал'. Прочитав долгую и нудную лекцию о том, что 'каждая механическая летательная машина есть существо нежное, разумное и требующее к себе соответствующее отношение', он начал относиться к нему с повышенной внимательностью не только в мелочах, но и всячески отчески его опекая. Слава Богу, что еще не учит премудростям воздушного боя, иногда тихо радовался Алексей, сидя перед Михалычем на его складном стульчике и тоскуя от неизбежности выслушивать эти лекции.
Случай с самолетом в тот раз замяли, благо, что самолет был действительно старый, латаный - перелатаный и его все равно надо было списывать. Как оказалось, Михалыч был даже доволен, что им выделили новую машину на переформировании, на которое они вскоре уехали.
Алексей забрался на крыло, и отодвинул густо запотевший изнутри фонарь. Увидев кучу тряпок, лежащую на сиденье и на полу кабины, он понял, что Кравчук, вызвав его в штаб, спас его от гораздо более крепкого внушения Михалыча. Хотя, если честно, более всего он беспокоился о фотографии своей жены, которую он всегда держал на приборной панели. На месте ее не было и, подумав, что ее снял механик, Алексей пошел в палатку спать.
Сборы
До выхода на операцию 15 часов.
На утро, естественно, никто никаких пояснений с переводом о названиях приборов на немецком языке не принес. Немного подумав как выйти из ситуации, Алексей взял писаря Лося из штаба и пошел с ним на ближайшее свекольное поле, где давно лежал на брюхе немецкий самолет-корректировщик. Сделанный практически весь из перкаля, подбитый "Шторхь" вспыхивал словно спичка, и очень редко немецкие летчики успевали выпрыгнуть с парашютом. Благодаря свой конструкции, эти легкие самолеты могли практически висеть при встречном ветре на одном месте как стрекоза. Имея отличный обзор из кабины, они всегда очень результативно корректировали огонь своей артиллерии и их очень не любила наша пехота.
Тот подбитый самолет, к которому направлялся Алексей с писарем, был брошен немцами в процессе отступления и служил ярким ориентиром при заходе на посадку для всех самолетов полка. Плекс его кабины практически весь растащили на свои нужды пехота, колеса сняли ездовые из обозной роты, а желто-зеленый перкаль остался висеть лохмотьями на стальных трубах фюзеляжа, как кожа какого-то доисторического животного. Именно благодаря анодированным стальным трубам, он хорошо сверкал на солнце и служил отличным ориентиром на третьем повороте для выхода на глиссаду.
С трудом, продираясь по жирной грязи на перепаханном множеством танков свекольному полю, Алексей проклял все, начиная от фрицев, которые грохнули свой самолет на самый дальний край поля, и, заканчивая капитаном Моховым, который так и не принес ему обещанный перевод названий приборов.
Когда добрались до самолета, было уже около полудня. Накренившись на одно крыло, он лежал выпотрошенной птицей на краю поля, раскинув вокруг себя остатки своего оперения, состоявшего из обгорелых кусков зеленой и желтой материи, какие-то рваные противогазы и старый, дырявый огнетушитель. Возможно, что причиной его аварийной посадки служило либо попадание снаряда в двигатель, либо кончившееся топливо, вытекшее из пробитых баков.
Все до единого прибора в кабине оказались аккуратно разбиты, и было ясно, что кто-то специально сидел и колотил по ним чем-то тяжелым. Порадовало одно, что надписи под приборами пока никто не успел зацарапать и не надписать поверх их понятные всем матерные слова. Ни погибших летчиков, ни их могил рядом также не было видно, что говорило о том, что, скорее всего, экипажу удалось спастись.
Затвор пулемета был вытащен, по всей видимости, немцами, ну а кожа со всех сидений пилотов была выдрана нашими 'специалистами', которые первыми нашли и осматривали трофей.
Загнав писаря в кабину, Алексей заставил его перерисовать все приборы и скопировать все надписи, которые тот увидит в кабине, и продублировать их на русском языке. Хотя, что-то и подсказывало ему, что самолеты разной конструкции могут иметь разные приборы, он надеялся, что, по крайней мере, надписи у них будут одинаковые.
Когда писарь закончил, они медленно побрели в сторону расположения части, с трудом выдирая сапоги из грязи старого свекольного поля, и постепенно разговорились.
- Слушай, Лось, а ты откуда немецкий-то так хорошо знаешь? - спросил Алексей, глядя в листок, на котором тот аккуратно перерисовал все приборы и сделал надписи на немецком и русском языках.
- Так я же из Энгельса, там у нас много немцев живет, - сказал сержант, прекратив тянуть свою длинную унылую песню, которую он выводил на протяжении всей дороги. - У меня мама замуж вышла за немца, когда я еще совсем маленький был, так что это мой второй язык, - ответил он и о чем-то надолго задумался.
- А отчим-то твой, где сейчас, ну немец-то который? - брякнул Алексей и сразу же пожалел о своем вопросе.
- Я не знаю, товарищ капитан. Как война началась, его увезли куда-то, больше мы его и не видели... - сказал паренек со смешной фамилией Лось, и его лицо сразу стало таким мрачным, что Алексею сразу расхотелось продолжать разговор.
Они медленно добрели до рощи, где стоял их полк, и попрощавшись, разошлись по столовым. Офицерская столовая находилась в большой зеленой палатке, плотно заставленной столами и стульями, между которыми ловко сновали девушки, разносящие подносы с обедом.
Давали макароны и компот. Потыкав пару раз вилкой в тарелку с макаронами по-флотски, Алексей пододвинулся к своему ведомому Ельцову, который уже как месяц заменял Андрея Савченко, и тихо спросил его:
- Слушай, Игорь, ты мне свою финку дашь дня на два?
- Дам, товарищ капитан, - просто и не раздумывая, сказал Ельцов, продолжая увлеченно работать тыкать вилкой в толстые разваренные макароны. - А вам зачем, у вас же есть? - вдруг задумался он, и недоуменно посмотрел на Алексея.
- Да моим ножичком только имена девушек на скамейке вырезать, Игорек, а вот твой - это вещь....Значит, дашь? Ладно, я к тебе в палатку сегодня вечером загляну.
- Да она у меня всегда с собой, товарищ капитан, вот возьмите, - протянул он под столом замотанный в тряпицу ножик, и Алексей сразу засунул его за голенище сапога.
- Ну, все, спасибо, друг, ввек не забуду. Через день-два верну,- допивая на ходу компот, сказал Алексей и вышел из палатки.
Поспав два часа после обеда, он решил начать сборы и для начала зашел к Тамаре Михайловне, поварихе. Она не только варила еду на весь летный офицерский состав, но и была нештатным парикмахером тем офицерам, которые ей чем-то нравились. Алексея она выделяла за то, что он был похож на ее сына, который воевал где-то на Юге во флоте, и постоянно прикармливала его либо добавками, либо сладостями, которые тайком клала ему на поднос, боясь, что это заметят другие офицеры.
Коротко подстригшись, Алексей заодно и побрился, и, сверкая как новый рубль, переоделся в свежий летный комбинезон, который ему на днях выдали в БАО. Старый, потертый и в масляных пятнах, он засунул под койку, чтобы сдать в стирку после возвращения.
К вечеру дождь прошел. На землю опустился влажный летний вечер. Летчики потянулись на политзанятия, после которых обещали показать кино и, когда он появился в палатке политрука, все уже сидели на своих местах.
Политрук на карте указкой показывал всем присутствующим, какую площадь в Европе захватил немец, и увлеченно доказывал, что освободительное движение в странах захваченных фашистами растет с каждым днем и что враг скоро будет разбит. От его наигранной серьезности как-то не очень верилось, что патриоты Франции сами прогонят немца, а антифашисты Бельгии разделаются с войсками СС, расквартированными под городом Брюсселем. Но кино хотели смотреть все, и поэтому всем приходилось внимать проповеди политрука, иногда даже щуря глаза и кивая в нужные моменты.
В тот вечер новое кино никто не привез. Показали опять 'Веселых ребят' и опять все смеялись над проделками веселого оркестра, хотя и видели этот фильм уже сотню раз. Алексею стало почему-то так тоскливо, что он ушел в свою палатку, решив немного поспать до приезда машины, которая должна была его отвезти на встречу с разведчиками.
'Хейнкель-111' часть 1.
До выхода на операцию 1 час.
Машина дребезжала и подпрыгивала на кочках, и иногда казалось, что Алексей вылетит из кузова, если не будет крепко держаться. Держаться приходилось за какие-то пустые бидоны, которые катались по полу, норовя отдавить ему ноги.
- Нет, если он так ночью в темноте ездит, то, как он днем-то носиться? - задумывался Алексей, подпрыгивая на очередной колдобине.
Вооружен он был хорошо. Табельный ТТ, с тремя запасными обоймами, рассованными по карманам, и финка Ельцова, заткнутая за голенище сапога, делала из него (как ему казалось) страшную силу. Ни сидора, ни какого-либо другого носимого имущества он не имел, здраво рассудив, что это все ему не понадобится, так как завтра он должен уже быть на своем аэродроме, на боевом трофейном "коне".
После того как машина резко остановилась, он, налетев на кабину и ударив себе левую руку, покрыл водилу такими матами, что тот долго не решался выходить из кабины, опасаясь, что его тут же пристрелят, за неуважение к погонам.
Алексея встречал капитан Мохов и какой-то мужик, издалека похожий на куль картошки. Что до Мохова, то тот с момента его последней встречи с Алексеем нисколько не изменился, а вот 'куль' представлял собой очень колоритный экземпляр военного человека.
Алексей никогда не видел ранее вживую разведчиков, так как по роду своей боевой деятельности им просто никогда не приходилось сталкиваться, что и понятно. Поэтому, после того, как их друг другу представили, он с интересом начал разглядывать старлея Мифтахова. Тот стоил того, чтобы его описанию посвятить несколько строк.
С коренастой фигурой, скрытой маскхалатом, он был похож каплю ртути, постоянно двигающуюся и перетекающую на месте. Даже в свете фонарика с синим стеклом, которым он иногда освещал карту, было видно, как на его лице поблескивали хитрые глазки. Быстрый своеобразный говорок и съедание окончания фраз, мягкие плавные движения, а также уверенность и надежность, которую излучала вся его фигура, все это давало понять, что к такому человеку, как Мифтахов, в бою надо держаться поближе, если хочешь остаться живым.
- Красиво одеты, товарищ капитан, - сказал разведчик, - вот жалко только порвете вы свой 'конбинзон', пока будете с нами по кустам лазить. Пойдемте, дадим вам что-нибудь накинуть сверху, - и он повел Алексея с капитаном Моховым по извилистой лесной тропке, иногда подсвечивая себе немецким подслеповатым фонариком.
- А вы за линией фронта тоже с фонариком ходите? - спросил Алексей, еле поспевая за ним и искренне удивляясь, что Мифтахов не видит в темноте.
- Нет, товарищ капитан, за линией фронта мы такого себе не позволяем, у немца ведь тоже глаза-то есть, так ведь? - язвительно ответил темный силуэт впереди, перекатывающийся по тропинке как колобок. - А вы, военлеты, себе тоже лампочками светите, когда ночью летаете?
- Мы ночью редко летаем, а можно сказать практически и не летаем, нам днем работы хватает, вас прикрывать. Ночью надо спать, - ответил Алексей, начинаясь злиться на разведку, которая ведет его ночью неизвестно куда, называет его новую одежду 'конбинзоном' и вообще раздражает своей ловкостью и сноровкой ходить по ночному лесу.
- Слушайте, прекратите болтать! - шикнул на них Мохов и еще громче засопел за спиной Алексея.
.... Группа двигалась быстро и практически бесшумно, обходя в темноте какие-то огромные валуны и периодически приседая в полной тишине, слушая лес. Алексей шел в самом ее конце, понимая, что его местоположение в колонне вызвано его степенью важности в данной операции и его просто очень берегут. Замыкающим был радист, на горбу которого была компактная немецкая рация, с торчащей веткой антенны, привязанной к верхней шлевке маскхалата, чтобы она не болталась и не стучала по веткам.
На одном из привалов Алексею удалось осмотреть и ощупать свою одежду более внимательно. В землянке разведчиков он получил пятнистый немецкий маскхалат, который мгновенно превратил его в человека-лешего и немецкий же автомат с тремя рожками, которые тут же распихал по нашитым на маскхалат карманам.
- Надо бы снять эту гадость, когда в самолет полезу, - подумал Алексей про немецкий камуфляж, привалившись к сосне и растирая гудевшие с непривычки ноги, - а то зацеплюсь за что-нибудь там этими веревками, хрен кто отвяжет...
- Ну, по коням, братцы, - услышал он голос Мифтахова, и группа тронулась дальше.
....Аэродром был действительно мал. Вообще-то это была большая поляна в лесу, которую немцы немного удлинили, выровняв ямы и засыпав землей многочисленные сусличные норы. Ни ограждений, ни сторожевых вышек видно не было. В свете луны было виден отблеск на штыке ближайшего к ним часового, который топтался на одном месте в метрах пятидесяти от их лежки, боясь, видимо, отходить от освещенного луной места в тень.
- Вы что, уже щупали их, - тихо спросил Алексей, лежа рядом с Мифтаховым, который принимал доклад от встречающей их группы, - что это он такой пугливый, на месте толчется?
- Да нет, мы тут еще никого не трогали, - ответил тот, покусывая травинку. - Значит, так, - повернулся он к своему соседу, который за минуту до этого показывал ему, где находятся проход через минные поля, который они сделали, дожидаясь группу. - Ты бери пять человек, и дуй к землянке, где вся немчура спит, тока тихо! Понял? Кстати, что с собаками?
- Одна собака всегда идет с разводящим. Остальные три в загоне. Да мы их пристрелим, если заварушка начнется...
- Никакой заварушки быть не должно, понял? Кидаете по паре гранат в землянки, и стоите на стреме, всех крошите в капусту, кто выскочит в портках или без портков. Понял? Пленных не брать!
- Понял, Рашид Ильясович!
- Ну, если понял, тогда дуй на ту сторону, к своим архаровцам. Начинаем, когда моя группа снимет всех часовых с этой стороны поля. Сигнал к началу - крик совы. Как совы сегодня, зря не кричат? А то ведь начнете раньше времени.
- Не было пока, - ответил тот - Тихо тут.
- Ну, все тогда, с Богом! - не по-уставному простился с ним тихо Мифтахов и, после того, как его опять переключился на осмотр аэродрома в бинокль.
Интересно, что он ночью может видеть в свой бинокль, подумал Алексей, и попросил показать, где стоит бомбардировщик.
- Слушай, Рашид Ильясович, дай глянуть на самолет? - прошептал он в ухо Мифтахову, который периодически хмыкал, осматривая поле, блестящее свежей росой в лунном свете.
- На, глянь, там много для тебя интересного, - протянул ему бинокль разведчик, и махнул рукой кому-то справа. Три темных силуэта растворились в темноте, направляясь в сторону часового.
Алексей взял бинокль, направил его в сторону поля и сразу наткнулся взглядом на огромный самолет, который был накрыт масксетью и поблескивал большим фонарем кабины, похожей на решетчатый вытянутый глобус. Вокруг его фюзеляжа была нарисована широкая желтая полоса, которую по краям зажимали какие-то немецкие буквы. Номера самолет не имел. Сзади справа от хвоста стояла передвижная тележка с кислородными баллонами, и бухты проводов подходили к ней со стороны леса. На краю поля стояла высокая лестница. На ней, видимо служившей для обслуживания двигателей, висели сушившиеся после стирки летные комбинезоны и какие-то тряпки.
Мерно болтающийся в темноте штык часового дернулся и исчез. Алексей вскинулся было, чтобы бежать вперед, но был схвачен за ремень автомата Мифтаховым, который, тихо обматерив его, придавил к земле и заставил ждать дальше.
Разведчики вернулись через пару минут, доложив, что охрана полностью снята и можно двигаться дальше.
- Ну, все, показывайте проход, голуби мои, - сказал их командир, скинув с головы капюшон маскхалата, и надев набекрень пилотку.
Приложив руки ко рту, он крикнул два раза совой, и приказал:
- Мерзляков, Синицын, ведите! Алексей, за мной! Держись рядом, мы идем к самолету вместе. Мерзляков, после того как капитан улетит, прикрываете наш отход. Встреча в квадрате 23 в четыре ноль-ноль. Повтори!
- Да ясно, товарищ старший лейтенант, прикрываем отход, встреча в 23 квадрате, в четыре утра. А не поздно, ведь уже светать будет?
- Не поздно, тут ходу полтора часа, и вообще хватит приказы обсуждать! - проворчал он и пригнувшись, медленно скользнул между деревьев. - Иди нога в ногу, капитан! Тут мины кругом, жахнет так, что мама не горюй, понял? - и они побежали, согнувшись в три погибели, к полю.
Глухие взрывы застали их на краю взлетной полосы. Алексей насчитал шесть разрывов, после которых на лес опять упала тишина, прерываемая иногда короткими автоматными очередями. Передернув затвор, расположенный почему-то слева, он скинул капюшон и мелкими перебежками устремился в сторону 'Хейнкеля'.
Немецкая глава. Часть 1.
До нападения русских на аэродром три дня.
Последнее время Гюнтеру Ванненмахеру не везло. Мало того, что повестку на фронт ему принесли практически на другой день после его свадьбы, у него здесь совсем не было друзей. На войне одиночество чувствуется особенно остро, в чем он не преминул убедиться на собственном опыте.
...Имея высшее техническое образование, он занимался проектированием самолетов с тех пор, когда фюрер объявил о том, что стране нужна мощная авиация, для покорения спортивных рекордов и открытия новых горизонтов для Германии. В то время еще никто не знал, что скрывалось под этими красивыми словами, и все работали с небывалым энтузиазмом, доказывая миру, что униженная страна все равно жива, и у нее все еще впереди.
Перед их КБ задачи ставились одна сложнее другой. Новый спортивный самолет должен был иметь самую высокую в мире скорость, герметичную кабину, мощный, надежный двигатель, и легкое управление. Тонны ватмана и кальки, литры чернил уходили на то, чтобы вывести нужную геометрию крыла или отрисовать нервюры новейшей конструкции. За каждую идею по внедрению чего-то нового, руководство поощряло своих сотрудников дополнительными талонами на питание и рурский уголь, и работа кипела. Гюнтеру часто приходилось ночевать на работе, так как добираться до дома было долго, а режим у них в конторе было очень строг, практически как на военном предприятии.
Первые подозрения в предназначении самолета у него закрались, когда они, с его будущей женой Марией, занимались разводкой проводов электроцепи по макету крыла. Оно было нарисовано в натуральную величину на огромном листе прессованного картона, разложенного прямо на полу макетного зала конструкторского бюро. Ползая на коленях и распределяя пучки проводов, по синим, желтым и красным полосам, нарисованным на картоне, они закрепляли их на макете скобками, пытаясь найти кратчайший путь от точки вывода жгута из фюзеляжа к цепи механизации крыла. Каждый сантиметр провода, сэкономленный при правильной разводке, давал в масштабах выпуска огромную экономию.
Неожиданно они с Марией поняли, что несколько пучков проводов были абсолютно лишние. Вечером, сидя дома, Гюнтер в докладной записке указал на это старшему специалисту отдела. На следующее утро он получил резкий ответ не совать нос не в свое дело, а выполнять только свою работу. И он замолчал.
Он молчал тогда, когда его заставили в плоскостях крыльев оставить огромное пространство под какие-то агрегаты, вместо того, чтобы за счет этого увеличить топливный бак. Он молчал тогда, когда его заставили утяжелить машину ненужной спортивному самолету и установленной за креслом пилота многослойной металлической перегородкой, значительно утяжеляющей планер. Он всегда молчал.
Однажды им сказали, что к их проекту присоединяется группа военных специалистов для доработки некоторых узлов, и, на некоторое время, они остались без работы. Через неделю, у каждого из них взяли расписку о неразглашении военной тайны и запретили общение с любыми иностранными гражданами. Гюнтера попросили перечислить на листке бумаги всех своих знакомых и родственников, и приказали незамедлительно докладывать обо всех новых знакомствах, которые могут возникнуть после подписания расписки.
Только тогда все поняли, что этот самолет не будет бить рекорды. Он будет бить себе подобных в небе и будет это делать лучше всех. Вспоминая, с какой любовью они проклеивали изнутри каждый шов самолета жидкой резиной, как 'вылизывали' в аэротрубе геометрию крыла, он понимал, что они сделали совершеннейшую машину смерти и теперь за любой ее недостаток спросят с их группы, а также и с него лично. Но все вышло гораздо лучше, чем он мог ожидать. То, что они создали за нескольких лет бессонных дней и ночей, вызвало еще на земле бурю восторга у военных и людей в штатском, которые приехали на завод в конце года.
Снежно белый самолет вертелся в воздухе, поблескивая крыльями и выписывая фигуры высшего пилотажа такой сложности, что у всех присутствующих захватывало дух. Охрана заводского аэродрома, собравшись толпой и задрав головы вверх, встречала криками одобрения и восторженной руганью каждый пируэт пилота. Все специалисты бюро, участвовавшие в проектировании самолета, забрались на крышу сборочного цеха и наблюдали за полетом оттуда. Мария плакала от счастья, когда самолет приземлился и подрулил к ангару.
Затем был праздник. Шампанское лилось рекой, играла музыка, и все вдруг поняли, что самолет, который они создали - навсегда попадет в историю авиации.
По итогам тех испытаний завод получил огромный военный заказ и самолет, который назвали в честь их генерального конструктора, стали делать для военно-воздушных сил страны. Их группа переехала в новые просторные корпуса в другой город. К тому времени уже отменили карточки, жизнь стала понемногу налаживаться, и все стали думать, что так будет всегда. Если бы они знали, как все они ошибались!
Через несколько лет началась война. Гюнтера не спасла от фронта та бронь, которую он получил сразу после начала войны от Министерства труда. Авиации на Востоке постоянно требовались технические специалисты, и однажды утром к нему пришел нарочный и вручил повестку. С момента их свадьбы с Марией не прошла и одна неделя. Для Гюнтера мир в одночасье рухнул.
... Итак, последнее время Гюнтеру Ванненмахеру не везло. Самолет командира звена на пути домой с ночной бомбежки, был подбит шальным русским истребителем-охотником. К счастью, у атакующего 'Лавочкина' быстро кончились патроны, и ему пришлось, в бессильной злобе покрутившись вокруг чадящего правым двигателем бомбардировщика, улететь на свою базу. 'Эльза', печально завывая одним мотором, сумела каким-то чудом сесть на прифронтовой аэродром, чуть не передавив при этом всю охрану, которая сбежалась посмотреть на приземляющееся чудо военной техники.
Хотя, откровенно говоря, это место нельзя было назвать аэродромом. Полное отсутствие необходимой ремонтной базы бомбардировщиков привело к тому, что Гюнтеру пришлось ехать туда со всем своим скарбом целый день, слушая бесконечную болтовню пьяных мотористов и механиков, которых пришлось тащить с собой, понимая, что без них ему не справится с разбитой машиной. В этот раз им не было выделено никакой охраны, и он всю дорогу судорожно сжимал в руке свой пистолет, молясь Богу, чтобы их не расстреляли диверсионные группы русских, которые, по слухам, кишмя кишели в этом районе.
- Может, все-таки выпьете немного, господин обер-лейтенант? - спросил его Алекс, который пока еще единственный из всех, кто находился в кузове, сохранял человеческий облик.
- Нет, спасибо. И вообще, прекращайте пить, у нас завтра много работы, - попросил Гюнтер, впрочем, и, не надеясь, что его слова будут услышаны.
- Мы не пьем, Гюнтер... Мы просто отмечаем окончание еще одного бесконечного дня в этой забытой Богом России, где мы, благодаря Деве Марии, еще живы... - Ответил командир мотористов Руди Ланге, грустно посмотрев на плакат 'Германия ждет вас с победой', закрепленный на внутренней стенке кузова технички, заляпанной следами машинного масла и неприличными надписями в адрес роты снабжения.
- Вот скажи мне, Гюнтер, ты нас что, презираешь? - спросил он, покачиваясь и уставив на него свои бессмысленные, пьяные глаза. - Тебе трудно с нами выпить, да?
- Отстань, Руди! Я же сказал тебе, я не хочу! Мне завтра проверять всю электросхему 'Эльзы'... - отмахнулся от него Гюнтер, откинулся на спину и прикрыл глаза кепкой.
- Ну и скотина же ты, морда очкастая, - пробормотал пьяный начальник моторной группы и налил себе еще рюмку. - Если бы ты знал, как я хочу домой... - вдруг заявил он и тихо заплакал.
Гюнтер тоже очень хотел домой. Гюнтер спал.
Немецкая глава. Часть 2.
До нападения русских 1 день.
Осмотр 'Эльзы' показал, что повреждения, причиненные ей русским охотником, были достаточно серьезными. Верхний плексигласовый купол, покрывающий сверху пулеметную установку, был разбит в куски снарядами русской пушки, а все пространство вокруг места стрелка было забрызгано кровью. Очередь прошла наискось от купола до правого двигателя, перебив ему маслорадиатор и отрубив часть лопасти винта. Дюралевая обшивка фюзеляжа была вскрыта как консервным ножом, один шпангоут был перебит, но удивительная живучесть конструкции не позволила самолету развалиться в воздухе. Несколько снарядов попало в топливный бак, но к счастью, по непонятной для Гюнтера причине, даже не привело к возгоранию. Благодаря тому, что летчик успел зафлюгировать винт и выключить подачу топлива, мотор не взорвался и самолет успешно сел.
Было ясно, что 'Эльзе' очень повезло. Не повезло только пилоту майору Биммелю, который при посадке вывернул большой палец руки, и молоденькому стрелку верхней турели, который уже третий день лежал под березовым крестом на опушке леса.
Гюнтеру нравился 'Хейнкель-111'. Как авиаконструктор, он откровенно, по-доброму, завидовал людям, создавшим его. Здесь все было продумано до мелочей, и он по праву считал его одной из самых надежных машин ВВС.
- Как Вы тут собираетесь взлетать, господин майор? - закуривая, спросил Гюнтер у пилота, который постоянно крутился вокруг, нянча свою руку, замотанную в гипс, из которого торчали пальцы.
- Это ерунда, Гюнтер! Правая рука мне не так сильно важна. Да и остальные же пальцы на ней целы, - Ответил тот, присев на колесо шасси и морщась от боли.
- Вы не поняли, господин майор. Я имею ввиду, как вы собираетесь отсюда взлететь? Посмотрите, какая здесь короткая полоса. Ее надо удлинять, если вы не хотите вон там врезаться в деревья. - И Гюнтер показал на край леса, находившийся всего в полутора сотнях метров от их самолета.
- У меня нет времени на удлинение полосы, Гюнтер. Ты же знаешь, что линия фронта находится в десяти километрах от нас, и самое главное, у них тут нет рабочих рук. Рядом ни одного лагеря или деревни, где можно было бы взять рабочих. Вот такие дела... - вздохнул он и, достав желтые итальянские сигареты, тоже закурил. - Вы самое главное, обеспечьте мне работу двигателей, а с взлетом я как-нибудь разберусь.... А кстати, какие у вас будут идеи, маэстро? - заинтересовано спросил Биммель.
- Ну, во-первых, надо максимально облегчить самолет. Во-вторых, надо удлинить полосу, а для этого надо рубить лес, - авторитетно заявил Гюнтер, - Причем заметьте, лес можно рубить не под корень, а только верхушки. Хотя лучше по пояс человека. Кстати, для этого не надо много рабочих, ведь корчевать пни им не придется. Зато, если вы сможете оторвать самолет в конце полосы - у вас будет пространство, где вы гарантировано, уберете шасси. А так... Вы в любом случае врежетесь в деревья, если не сделаете так, как я вам советую.
- Да, я уже думал об удлинении полосы, но вот чтобы пилить, но не корчевать, мне это в голову не пришло.... Хорошо, а как нам облегчить самолет? Бомб и так уже нет. Может, бронеобшивку скинуть? Ведь все равно летим на базу. - Вслух рассуждал Биммель, и, докурив сигаретку до конца, придавив ее каблуком, встал. - Так, снимайте все бронеплиты, даже с моего места. Я пошел договариваться насчет 'лесорубов', - хмыкнул он и пошел в сторону землянок охраны.
После обеда, Гюнтер с мотористами в очередной раз пускал правый двигатель. Из-за постоянного роста температуры масла тот никак не мог выйти на рабочий режим. Потом в кабине вдруг резко запахло горелой проводкой. Срочно заглушив двигатель, и вскрыв обшивку, мотористы обнаружили, что русским снарядом перебит еще один пучок электропроводов управления, толщиной с руку ребенка, и поняли, что их командировка в прифронтовую полосу может затянуться еще надолго, если обер-лейтенант не проявит чудеса смекалки, и срочно не исправит положение.
После того, как это дошло до всех присутствующих на самолете, отношение среди механиков к нему кардинально изменилось. Ему быстро принесли со столовой кофе и бутерброды, дали пачку крепчайших французских сигарет 'Житан', (чего, кстати, ранее никогда не бывало) и оставили колдовать с паяльником внутри самолета одного. Накрапывающий дождь плавно перешел в ливень такой силы, что поначалу вода даже заливалась ручьем в дыру разбитого верхнего купола. Гюнтеру пришлось закрыть ее плащ-палаткой, и наконец-то ему более ничего не мешало работать. Разложив на столике радиста электросхему, он начал 'звонить' провода, спаивая нужные концы, как хирург, сшивающий поврежденные сухожилия.
Остальные снаружи занимались демонтажем с самолета всего, что можно было снять, аккуратно складируя это рядом. Особенно трудно им далась нижний пулемет, который никак не хотел выходить из своего гнезда, но после долгой ругани, и ползанья на коленях в грязи, он, наконец, поддался и перекочевал на расстеленный под крыльями брезент.
Близился вечер, и иногда Гюнтер выходил наружу подышать свежим воздухом, так как от запаха канифоли, кофе и выкуренных сигарет у него уже начала кружится голова. К тому времени дождь уже прошел, и на поле упала тишина. Механики, завершив свою работу по снятию всего тяжелого с самолета, ушли в гости к своим местным коллегам, обслуживающим истребители, и как понял по их словам Гюнтер, они намеревались сегодня крепко выпить за победу и за его успешную работу.
Иногда с конца поля слышался шум падающего дерева, где охрана пилила лес, но он уже не смог различить, на какую длину они сумели увеличить полосу. Темнело.
Тяжело вздохнув, он пролез в люк, и, подключив к аккумулятору настольную лампу, уселся паять последний пакетный канал.
Через два часа он услышал глухие взрывы, стрельбу, и, не успев даже привстать с места, увидел в нижнем люке направленный на него ствол автомата. Затем кто-то на чистом немецком языке, приказал поднять ему руки вверх, и Гюнтеру Ванненмахеру наконец-то на этой войне повезло.
Но он еще об этом не знал.
'Хейнкель-111'. Часть 2.
Самолет оказался огромным. Алексею еще ни разу не приводилось 'Хейнкель' так близко, если не считать встречи в небе, несколько раз чуть не закончившиеся для него печально. Вообще-то, его тоже учили летать на бомбардировщике, который был чем-то отдаленно похож на это произведение человеческой мысли, но в реальности немец превзошел все его ожидания.
Сразу за кабиной была нарисована улыбающееся лицо приятной молодой женщины, окаймленное витиеватой надписью 'ELSA', которое он успел заметить мимоходом, так как Мифтахов уже подбегал к нижнему открытому люку, откуда пробивался желтый свет.
- Хенде Хох, иссиля! - страшным голосом закричал он и Алексей, увидев, что из люка нижней гондолы торчат только широко расставленные ноги разведчика, чуть с испугу не нажал на курок.
Внутри самолета кто-то заверещал по-немецки, и Алексей, увидев, как ноги Мифтахова исчезли в проеме, подбежал к люку. Чтобы залезть, ему пришлось встать на корточки, вымазав руки в грязи, и он осторожно заглянул внутрь. Напротив него, за маленьким столиком сидел смертельно бледный немец в тонких очечках, удивительно напоминающий ему Вовку Чеснокова, с которым он начинал воевать и был в училище. На полу валялся дымящийся паяльник, а воздух внутри машины был в клубах синего сигаретного и канифольного дыма. Резко пахло горелой изоляцией.
Немца трясло так, что на его лбу выступила ясно видимая испарина, а руки, торчащие прямо вверх были вытянуты с таким усердием, что Мифтахов, осмотревшись, махнул ему автоматом, что бы он опустил их.
- Оружие есть? - спросил немца по-русски Мифтахов, на что тот, недоуменно уставившись на него, жалко улыбнулся, давая понять, что не понял вопроса.
- Ты чего, с ним по-русски решил разговаривать? - Спросил его Алексей, который уже немного успокоился и с интересом начал рассматривать немца. Тот не был совсем похож на тех немцев, которых показывали в кинофильмах, что им крутили после политзанятий. Он был похож на нормального, но очень испуганного человека.
- Да я только 'Хенде Хох' и знаю... - сказал Мифтахов, и немец опять резко поднял руки вверх.
- Да, чтоб тебя.... Опусти ты руки, кому говорю! - махнул он опять рукой немцу и тот опустил руки.- Пистолет где? - спросил он очкарика и, видя, что тот не понимает его, показал он себе на пояс двумя вытянутыми пальцами, как бы опуская воображаемый пистолет в поясную кобуру.
- А-а, Die Pistole! - понял его немец. - Da bitte!- и он дернулся влево, пытаясь показать им, где лежит его 'Люггер'
- Хальт! - крикнул ему Мифтахов, видимо второе и последнее известное ему слово, и, перегнувшись через сжавшегося немца, снял с дверцы металлического шкафа ремень с кобурой.
- Ты знаешь, Рашид Ильясович, сдается мне, он тут самолет чинит.... А это значит, что он у них еще к вылету-то не готов. ... Есть у вас, кто по-немецки говорит? - упавшим голосом спросил его Алексей.
- Есть, а как же разведке без толмача.... Нда-а, это надо Синицына звать, - сказал он, и, кивнув на автомат в руках Алексея и показав глазами на немца, он выскользнул из самолета в ночь.
Присев на корточки перед трясущимся офицером, Алексей положил автомат на колени, и начал с интересом оглядываться по сторонам. Они находились в достаточно просторном фюзеляжном отсеке, расположенном в центре самолета. Справа от Алексея был узкий проход в рубку, куда ему давно хотелось попасть, но, естественно, он не мог оставить немца одного до прихода Мифтахова. Кое-где внутри самолета по внутренним шпангоутам были сделаны какие-то желтые надписи, и теплый ветер задувал в открытые боковые окна, на которых были пустые пулеметные турели.
- Понятно, - подумал Алексей, - готовились к сложному взлету, раз поснимали все пулеметы.... Думал я про это дело... Ну что же, молодцы, нам меньше работы.
- Как там дела? - спросил он появившегося в люке Мифтахова, с трудом протискивающегося в узкий проход.
- Да там у нас все нормалек, - ответил тот, обтряхивая землю с ладоней, которые он запачкал в жидкой грязи, в которой ему пришлось повозиться, прежде чем проникнуть в самолет. - Как говориться, а в остальном прекрасная маркиза - все хорошо, все хорошо.... Всех покрошили... Синицын, ты где? Давай сюда!
Снизу показалась голова в капюшоне, обтыканном ветками, и Синицын ловко подтянувшись, сел на край люка.
- Узнай-ка Саша, чего это он тут делает? - спросил его Алексей, с интересом рассматривая немца, который заметно забеспокоился, увидев самого страшного русского, с перепачканным сажей лицом.
Далее лучше привести диалог короткого допроса, который учинил немцу Алексей, пытаясь выяснить состояние самолета и его готовность к вылету.
- Ваше имя, должность и звание!
- Обер-лейтенант Гюнтер Ванненмахер, старший техник второй эскадрильи пятой эскадры пятнадцатого бомбардировочного полка. Вот моя офицерская книжка.
- Что вы здесь делаете?
- Я заканчиваю ремонт проводки, поврежденной в бою с вашим истребителем, господин офицер, извините, не знаю вашего звания.
- Мое звание вам ни к чему. Отвечайте на вопросы. Опишите текущие повреждения самолета.
- В настоящее время все повреждения устранены, и самолет практически готов к вылету.
- Сколько залито топлива?
- Мы залили в него минимальное количество, только необходимое долететь до нашей базы.
- Все ли двигатели в исправном состоянии?
- Маслорадиатор правого двигателя пострадал от атаки вашего истребителя, но он уже починен. Но я сомневаюсь, сможет ли он работать на полную мощность. Хотя я проверил и пропаял всю цепь, без проверки я не могу гарантировать его хорошую работу.
- Что еще вы можете сказать о повреждениях самолета? Есть ли проблемы с управлением?
- Господин офицер, я осмелюсь предположить, что вы не знакомы с работой гидравлики этого самолета. Здесь рабочее давление в системе создается насосом, отбирающим мощность у правого двигателя, но в случае аварии имеется ручной насос, расположенный в кабине пилота. Так что, если не будет работать правый двигатель, самолетом будет трудно управлять. Но если при этом производить постоянную подкачку давления, некоторое время он будет управляем.
(Немного подумав)
- Но, зачем вам все это? Вы спрашиваете, будто хотите лететь на этом самолете?!
- Отвечайте на вопросы! В любом случае, вас это не касается.
- Но я прошу вас, меня не расстреливать, господин офицер, так как я могу вам пригодиться, если вы захотите отсюда улететь! Я много знаю, так как я авиа конструктор! И еще.... У меня дома осталась молодая жена.
- Вот и сидели бы дома...
- У меня тоже дома осталась молодая жена.- Подумал Алексей, внимательно посмотрев на немца, который, нервно покусывая губы, перебирал руками кусок провода, подобранный им на столе и в упор смотрел на Алексея. - А ведь он прав. Этот хоть сможет объяснить, как этот агрегат заводить...
- Хорошо, - сказал он, - Пошли в кабину! Синицын, веди его! Рашид Ильясович, ты бы посмотрел там, как с полосой, костры ведь надо будет собирать? - попросил он старлея, и тот, кивнув ему головой, скрылся в люке.
Повернувшись правым плечом вперед, Алексей боком начал продвигаться по узкому коридору к кабине пилота, между пустыми отсеками для бомб. Два раза он налетел в темноте на торчащие ручки аварийного открытия бомболюков, и, матерясь и хромая, проник в кабину. Немец и Синицын двинулись за ним следом.
В свете луны, кабина пилота предстала перед ним во всей своей красе. Мягкие синие отблески играли на окантовках кругляшей приборов, и, бликуя от их стекол, лунный свет создавал иллюзию множества зеркал, раскиданных в пустоте. Решетчатая конструкция кабины напоминала ему аквариум, наполненный светом.
- Скажи ему, чтобы он включил свет! - приказал он Синицыну, который показался в проеме двери за немцем, сразу присевшего от недостатка места на кресло штурмана. Но немец, видимо, и сам, догадавшись, что надо бы включить свет, протянул руку и щелкнул на панели тумблером. Мягкий зеленый свет залил рубку.
Повесив автомат на крючок слева от себя, Алексей попытался усесться в кресло пилота, но неожиданно провалился так глубоко, что казалось, колени стали на уровне плеч. Недоуменно покрутив головой, и пошарив под креслом руками, он понял, что такой эффект дало то пустое место в кресле, которое было выделено под парашют пилота. Немного подумав, он, увидев висящую на переборке меховую летную куртку, снял ее и, скомкав, запихал на место парашюта. Нет, оказалось маловато.... Лишь скинув маскхалат, и утрамбовав его поверх куртки, он смог устроиться на кресле как положено. Сразу стало удобнее сидеть.
Обзор был отличный. Справа и слева от него были видны спирально разрисованные коки двигателя и лакированные лопасти пропеллера, с желтыми окончаниями. Люк над ним, через который, видимо, летчик мог покидать самолет с парашютом, мог быть сдвинут назад, с помощью рукоятки. Выхлопные отверстия двигателей справа и слева были покрыты сажей, и черными рядами виднелись по бокам, еле виднеясь в слабом свете освещения кабины. Напротив него, на раме штурвала, были расположены большие часы, светившиеся в темноте фосфорным, призрачным светом. Все было под рукой. Пробежавшись глазами по приборам, он заметил, что их гораздо больше, чем в том маленьком самолете - корректировщике, в котором они вчера снимали названия приборов.
Алексей взялся за штурвал и попробовал качнуть его к себе. Еле-еле сдвинувшись с места, и издав легкое шипение, тот колом застыл в одном положении, не желая более сдвинуться с места. - Ну, ясно, - понял Алексей, - гидравлика-то не работает, пока двигатели не включены.
- Иди сюда, - махнул рукой немцу Алексей, и тот, поняв, что его зовут, придвинулся ближе к месту пилота.
Почувствовав себя нужной персоной, и понимая, что его пока не собираются пускать в расход, немец немного успокоился. В кабине он чувствовал свое маленькое превосходство над этим русским летчиком, как он определил его по нашивке на рукаве синего комбинезона. Он знал об этом самолете все. За эти два долгих года на войне, ему пришлось ремонтировать десятки поврежденных самолетов этой модели, практически разбирая их по косточкам и делая из разбитых корыт рабочие боевые машины.
- Саша, скажи ему, чтобы он показал, как включаются двигатели и как тут управляются закрылки.
- А как по-немецки закрылки? - спросил его Синицын, глупо улыбнувшись, после того, как немец показал, как включить двигатели.
- Вот те на...! - сказал ему Алексей. - Ну, ты, друг, даешь! А я то откуда знаю? И что же теперь делать...? А, вот так попробуем,- и он, вытянув руки вперед и сложив из ладоней крышу домика, стал двигать правую руку вверх- вниз.
- Оh, Ya! - обрадовано понял его немец, - Es ist ein Griff der Verwaltung der Klappen! и показал на кривую ручку слева от Алексея.
- О, точно - кляппен! Закрылки - кляппен! - заявил Синицын.
- Вот умник, - хмыкнул Алексей, - Я уже и сам понял, где у них тут их кляппен сидят... Так, вот значит ручки управления двигателями, тут вот закрылки, а это как я понимаю, тумлеры уборки шасси. Ладно, вроде мне пока на данном этапе все ясно, я пойду к Мифтахову, узнаю про полосу. Сидите тут. Синицын, смотри за ним и ничего не трогай!
- Слушаюсь, товарищ капитан! - удрученно ответил Синицын, у которого глаза так и горели от желания пощелкать выключателями, раскиданными по все кабине.
Мифтахов за это время развел на аэродроме бешеную деятельность. Выставив в боевое охранение по краям аэродрома трех человек, он с оставшимися бойцами собрал костры из скамеек и досок, собранных в лагере немцев, и разложил их вдоль полосы. Полив их бензином, и приготовив факелы для розжига, он отправил оставшихся людей к самолету, узнать, не нужна ли помощь.
Все шесть 'мессеров', стоящих на стоянке в капонирах, в лесу, они чуть раньше подорвали гранатами, закинув их в кабины и разнеся самолеты в клочья. Те до сих пор горели, чадя густым дымом и освещая все вокруг. Аэродром немцев перестал существовать за такое короткое время, что Алексей даже засомневался, что это смогли сделать всего десять человек, и всего за несколько минут. Тут и там валялись трупы немцев, которых, естественно никто не убирал, и над всем этим висел запах смерти. Наш отряд не потерял ни одного человека. Пострадал только один Мерзляков, которому несильно зашибло спину куском обшивки от 'мессершмитда', после того, как он не успел отбежать подальше от взорванного самолета.
