ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Дивов Олег Игоревич
Оружие Возмездия

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 6.83*495  Ваша оценка:

   ГЛАВА 1.
  
  
   По лагерю бегал поддатый Минотавр и орал: "Тхя! Тхя! Тхя!". Мимо шли обедать десантники. Минотавр выскочил на них из-за палаток и, глядя поверх голов, рявкнул:
   - Тхя!!!
   Десантники резко прибавили ходу.
   Десантура нас побаивалась. Мы ее еще летом основательно сбили с толку. На каждом полигоне сотня ненормальных самоходчиков изумляла своими дикими выходками целый лагерь, где собиралось полторы тысячи человек - все ракетные войска и артиллерия окружного подчинения. С нами было не соскучиться, и нас было не переплюнуть. Даже когда противотанкисты зачем-то начали стрелять поверх лагеря, адский свист над головой никого не впечатлил. Зато все обсуждали, как самоходчики гонялись на миномете за грузовиком с десантниками, старательно делая вид, что вовсе не хотят его задавить своей тридцатитонной гусеничной дурой.
   А теперь наша Бригада Большой Мощности распоясалась окончательно.
   Минотавр неспроста озверел. Было так. Вычислитель Саня Вдовин стоял в наряде и отчаянно скучал на посту. Сначала развлекался тем, что затыкал варежкой трубу "буржуйки" в офицерской палатке и слушал, как там внутри кашляют и матерятся. Потом спустил штаны и навалил офицерам под порог здоровенную кучу. Выразил, так сказать, общее мнение о командирах. Полюбовался на свою, извините за выражение, художественную инсталляцию. И вдруг сообразил: его пост в трех метрах от входа в палатку. И если офицерам кто-то нагадил, то либо дневального не было на месте, либо он сам это и сделал. Вдовин счел за лучшее убежать, но тут из палатки наружу полез Минотавр и, конечно, наступил в дерьмо.
   Марать руки о бывшего младшего сержанта, которому самолично лычки срезал, Минотавру показалось недостойно. И теперь он носился по лагерю в поисках страшного сержанта Тхя, чтобы тот выбил из Вдовина любовь к авангардному искусству. Тхя благоразумно спрятался.
   А еще у нас была с собой атомная бомба.
  
  
   ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ
   просто трагедия
  
   Действующие лица и исполнители:
   Командир 3-го дивизиона ББМ майор К. в роли Минотавра.
   Командир батареи капитан Масякин в роли капитана Масякина.
   Старший сержант Тхя в роли страшного сержанта Тхя.
   Установка 2С4 "Тюльпан" и КШМ на базе МТ-ЛБу в роли Оружия Возмездия.
   Один младший сержант без классной квалификации в роли Автора.
   Солдаты и сержанты 3-го самоходно-минометного дивизиона ББМ в ролях второго плана.
  
  
   Сначала мы нанесли невосполнимые потери в живой силе и технике каким-то итальянским и турецким дивизиям. Противник сбросил на нас 8-й авиадесантный корпус ФРГ, но мы и его раскатали в блины. Немцев били с особым воодушевлением. Потерь с нашей стороны не было, только навалил в штаны прапорщик Козолуп, случайно угодивший под обстрел. И еще сержант Драгой, мудро говоривший про себя "Я не пенек, я низко срубленное дерево", навел миномет точнехонько на НП, где как раз собралось все управление бригады. А миномет у нас такой, что извини-подвинься, фугаска сто тридцать кило весит, и вероятность попадания с первого выстрела 0,5. То есть одно из двух. Замечательный аппарат. Хорошо, капитан Масякин решил проверить, чего там этот пенек Драгой накрутил на прицеле. Масякин потом долго бегал вокруг миномета, выкрикивая разные слова и размахивая сорванной с брони лопатой, а Драгой из-под брюха самоходки пищал: "Товарищ капитан, я больше не буду!".
   Еще пушкари взорваться пытались на собственном снаряде, но не сумели, а то бы мы с НП увидели, как они по воздуху летят вверх тормашками.
   И еще наконец-то наши протаранили десантный ГАЗ-66. Достали-таки! Летом мы просто дурака валяли, когда гонялись за ним на миномете, а тут он сам под кашээмку подставился. КШМ это командно-штабная машина, железная и на гусеницах, очень симпатичная. Она поцарапалась слегка, а у "шишиги" полкузова как не бывало.
   Ах, да, еще мы с сержантом Андрецовым по ошибке сожрали кастрюлю офицерской вермишели.
   Потом мы сожгли караулку.
   Потом еще кое-что сожгли.
   Потом я подорвался на банке с протухшей тушенкой.
   Слава тебе, Господи, потом мы уехали обратно на зимние квартиры.
   Долго мы раскачивались в тот раз, четыре недели на полигоне ничего интересного не происходило, и вдруг ББМ с цепи сорвалась, да за три дня столько натворила - до сих пор вспомнить страшно.
   Хотя было кое-что, было и до. Но так, по мелочи.
   Ну, скучно показалось одному капитану стоять дежурным по части. Так он ночью пошел и своего комдива подполковника Миронова пришил за белье суровыми нитками к матрасу, а потом крикнул: "Тревога!"... А Миронов с майором Кудиновым, два орденоносных "афганца", бегали перед строем, играя в "кто отдавит другу ногу", и чуть не затоптали генерала из штаба округа, который пришел толкнуть нам речь. А вычислитель Саня Вдовин увидел на карте деревню километрах в десяти от полигона, отправился туда искать баб, и по пути заблудился. Когда через полтора суток он все-таки вышел из леса, генерал перед строем торжественно подарил ему компас.
   Еще нас пытались заставить спеть гимн Советского Союза, но оказалось, что я единственный, кто помнит слова. Минотавр нам втолковывал, мучительно пытаясь удержать равновесие: "Сейчас оркестр... В количестве трех человек... Исполнит гимн Советского Союза. Чтоб все пели, ясно?! Союз нерушимых республик свободный, э-э... ну, и так далее". Первый куплет мы одолели до середины, потом заглохли. Но и оркестр в количестве трех человек (барабан, труба и еще какая-то штука) - сильно выступил. После его видели только с лопатами, он закапывал какашки, щедро разбросанные по периметру лагеря.
   А капитан Каверин на той самой кашээмке, что потом таранила ГАЗ-66, дал прикурить десантной "Ноне", маленькой такой хорошенькой самоходочке. Она просто мимо проехала, а Каверин неожиданно возбудился и заорал своему механику: "А ну, заводи! Догоним эту мандавоху и покажем ей, как надо ездить!". Турбиной взвыл, траками лязгнул, поднял столб песка и на два часа пропал. Механик после сказал, они бедную "Нону" совершенно затерроризировали. То у нее перед носом из кустов выпрыгнут, то в кургузую попочку торцом упрутся.
   ББМ в совершенстве владеет мастерством давления всего, что высовывается. А кто не высунулся, того догоним и тоже задавим. Когда мы идем на гусеницах от железнодорожной станции до полигона, деревни, лежащие на нашем пути, натурально вымирают. Крестьян заранее предупреждают: едут особенные люди. Очень специальные. Помню, новую технику принимали и гнали ее в часть. Всего-то несколько километров от вокзала до забора. Город Белая Церковь понес материальный ущерб на пятьдесят тысяч рублей советскими деньгами.
   Мы элита округа, трам-тарарам. Очень маленькая, но гордая войсковая часть. Всего-то полтораста морд, солдат и сержантов поровну, треть офицеров и прапорщиков была в Афганистане. Самое мощное на планете Земля самоходное вооружение. Минометы и пушки с нежными цветочными именами "Тюльпан" и "Пион". После развертывания до полного штата каждый дивизион получает собственное знамя.
   У нас в парке техники на зимних квартирах стоит бесхозный танк. Какая-то мелочевка, кажется, Т-55. Танк попал к нам случайно, и мы уже который год не можем от него избавиться.
   Загоняли пушку на трейлер, везти в Киев на показ, а она вместе с трейлером перевернулась. Все от хохота чуть не уписались. Знали, конечно, что мы идиоты, но не до такой же степени! Самоходка на боку лежит, трейлер тоже, и у МАЗа, который должен их тащить, половина колес в воздухе болтается. Целый день пушку дергали туда-сюда двумя тягачами. Сорок семь тонн. Жертв и разрушений нет. Ёкарныбабай. Какая прочная и надежная боевая машина. Даже трейлер не помялся.
   Собираясь по тревоге, в суматохе и толкучке согнули автомат. Сделали кипятильник из сапожных подков - вылетели пробки. Один с пушки рухнул так, что комиссовали. Другой запузырил себе в глаз краской из пульверизатора, чуть не окривел. Третьего укусила в щеку оса, он схватил углекислотный огнетушитель с температурой струи минус восемьдесят, шарахнул по осиному гнезду, осы вылетели, укусили его для симметрии в другую щеку, он уронил на себя огнетушитель и обморозил руку. Двое вернулись из увольнения и заблевали полказармы. Кроме шуток - оба пушечных дивизиона прибежали к нам спать под кровати. Еще один шел бухой через железнодорожные пути, видит, на рельсах пьяный комбат лежит, Анну Каренину изображает. Растолкал, увел с путей, может, жизнь спас офицеру, а комбат его запомнил и назавтра за самоволку вздрючил.
   Командир "взвода хранения и обслуживания" решил слазать посмотреть, что творится на крыше бокса, и с лестницы чуть не упал от ужаса: по всей крыше сушилась конопля. Я в новогоднюю ночь сверзился с забора - при парадной форме, с бутылкой самогона и громадной совковой лопатой в руках, - прямо на головы заступающему караулу ракетчиков. А зампотех майор Крот объявил лежачую забастовку: отказался выполнять служебные обязанности, притащил в кабинет солдатскую койку и пообещал в штабе поселиться насмерть, пока ему не улучшат жилищные условия. А один прапорщик, залив глаза, стрельнул из "макарова" в зама по тылу, потому что тот передвинул его в очереди на автомобиль. Прапора услали в отпуск, через месяц он пришел бородатый и еще более пьяный, бегал по штабу, искал зампотыла, не нашел и уволился. Чуть не погиб на боевом посту начальник Особого Отдела майор Рогачкин. Он подсматривал из кустов, как секретчик жжет на помойке обрезки карт. Надеялся потом отыскать уцелевший кусочек и устроить секретчику веселую жизнь. А в помойке валялся оброненный кем-то трассер. Стрельнуло. Рогачкин и секретчик ускакали в разные стороны на четвереньках.
   Были, конечно, в нашей гарнизонной жизни и светлые, радостные дни. Вот я веду строй, ребята поют народную артиллерийскую песню "Если близко воробей, мы готовим пушку...". Очень красиво, с раскладкой на все двадцать восемь голосов. Выворачиваем из-за угла, а перед нами - управление бригады в полном составе. Комбриг отзывает меня в сторону и спрашивает:
   - Скажите честно сержант, вы что, без этого не можете?! Вот скажите: товарищ полковник, я не могу не выё...ться! Ну скажите!
   Я смущенно ковыряю сапогом бетонку. Минотавр, красный до кончиков рогов, показывает мне издали кулак. Полкан выдает свое коронное: "Служба войск несется архискверно!" и уходит. Начальник штаба застраивает офицеров, и начинаются какие-то шумные разборки внутри управления. "Да идите вы на х..., товарищ подполковник! - Сами идите на х..., товарищ подполковник!". Зам по вооружению покидает строй и действительно - куда-то идет. Черт его знает, куда.
   - Сержант! - орет мне начальник штаба. - Если твои люди не перестанут хохотать, я подам вам команду "Кругом"!"
   Минотавр оглядывается, снова грозит кулачищем, но сам тоже ржет.
   Очень вдруг захотелось ругнуться матом. Нет, не буду.
   Так вот, про тот зимний полигон 1989-го года. Я караулил ночью у входа в полевой парк, с пустым автоматом на шее. Не полагалось нам патронов. На фиг нам патроны, у нас атомная бомба есть. Она вообще-то мина, но мы ее для солидности бомбой звали. Потом, мина на бомбу похожа, тоже с хвостиком.
   Шучу, конечно, патронов не давали - догадываетесь, отчего. ББМ была знаменита на всю Белую Церковь, напичканную войсками, как самая "неуставная" часть. А я служил в самом неуставном дивизионе этой самой неуставной части. И дай мне волю, по молодости не отказался бы кое-кого тихо пристрелить и тихо закопать. Потом все изменилось, наш призыв задушил дедовщину, мучился из-за ее отсутствия (по казарме стало невозможно пройти), но держал марку. Молодые получали в лоб, если отказывались работать. Глумиться и издеваться, бить для собственного удовольствия, заставлять стирать и подшивать свое барахло считалось дурным тоном. Офицеры это знали. А патронов не давали все равно!
   Понимая, что не словят пулю, командиры и начальники совались в парк бесстрашно, со всех направлений, дабы вздрючить усталого бойца за сон на посту. Мой комбат капитан Масякин меня конкретно пас. Пока я ему не устроил "случай в карауле".
   Полевой парк - это участок приднепровской степи, обнесенный невысоким заборчиком из колючки. За заборчиком стоит наша техника. На входе шлагбаум и две палатки. В одной храпит дежурный по парку (офицер) с дневальными, в другой начкар (сержант) с караульными. Между палатками хожу кругами я. Вытоптал себе валенками что-то вроде лыжни в промерзшем песке, и вращаюсь. Это единственный способ не спать. Температура минус один, и одежда теплая - зимний танковый комбинезон, я в нем давеча на голой земле дрых. Если присядешь на ящик для чистки сапог, уснешь тут же. Однажды так и задремал. Очнулся уже когда Масякин отстегивал у моего автомата магазин.
   - Спишь, - говорит, - на посту, зараза!
   - Нет, - говорю, - просто глубоко задумался.
   - Чего-о?
   - Товарищ капитан, если бы я и правда заснул, то спросонья от испуга наверняка двинул бы вас прикладом в зубы.
   Не знаю, может, у него с ударом по зубам были связаны тягостные воспоминания, но капитан молча отдал мне магазин и ушел, не попрощавшись.
   Нет, спать нельзя. Это теперь дело чести, никогда больше в карауле не засну. Хожу кругами. И вдруг нюхом чую: идет Масякин меня проверять. А я возьми, и спрячься за пушку. Бронтозавра видели? Эта пушка сквозь него проедет и не заметит. Прячься, не хочу. Масякин приходит и обнаруживает: часового нет. Осчастливленный, капитан рысью несется вперед. Надеясь застукать меня спящим на броне или вообще со спущенными штанами. И тут я крепко втыкаю Масякину ствол в почку, и говорю: "Стоять!".
   Блин, он ушел из парка еще счастливее, чем был. Расплывшись в блаженной улыбке. Сопровождая капитана до караулки, я громко беседовал с ним о погоде, и когда Масякин полез внутрь, там уже никто не спал, даже те, кому можно было. Такой подарок офицеру, которого мы всячески третировали за слабость духа, и чьи "Жигули" однажды занесли на руках в глубокую лужу! А еще я как-то Масякина обложил в три этажа по-английски, он ничего не понял, обиделся, и пытался отправить меня на гауптвахту.
   У меня то ли пятнадцать, то ли уже больше суток "губы" и шесть строгих выговоров. Все за грубость и нетактичное поведение со старшими по званию. Даже разжаловать хотели, но комбриг отсоветовал. Сказал - как вы тогда удержите в узде этого бузотера и антисоветчика?.. Редкий стратег наш полкан.
   ...И вот, в ту ночь я, как обычно, вращался между двух палаток - то по часовой стрелке, то против. Не потому что боялся проверки, а уже принципиально. Потом ушел в глубь парка - достать из машины "консерву", перед сном подкрепиться. Ключа-"лючника" на привычном месте в пазухе воздухозаборника не оказалось, наверное, водила унес. Лючник точно был у одного из наших. Я повернул обратно и издали увидел: что-то не так с караулкой. Странный отсвет возник на задней стенке палатки. Пару мгновений я не мог поверить своим глазам. Потом откашлялся и заорал:
   - ПОЖАР В КАРАУЛЬНОМ ПОМЕЩЕНИИ!
   И включил секундомер на часах. Говорили мне, что палатка сгорает за пятнадцать секунд.
   Наша управилась за двенадцать.
   "Все случилось так быстро, я рта не успел открыть!" - уверял дежурный по парку капитан Мужецкий. Ну да! Рот он открыл шире некуда. В свете пожарища я прекрасно разглядел страшенное черное хайло и круглые остекленевшие глаза над ним. Вот сказать Мужецкий ничего не успел, это точно. Впрочем, ребята и без его мудрого руководства справились. На третьей секунде пожара из караулки ласточкой катапультировался начкар, без сапог, но зато с автоматами в охапке и постовой ведомостью в зубах. На пятой секунде парни уже рвали в стороны пылающий брезентовый полог, чтобы ошметки не провалились внутрь, на одеяла и матрасы.
   Жертв не было, только виновник пожара, уснувший у печки, обжег руку и, сдурев от боли, присыпал ожог холодным песком. Ему надавали пинков по толстой заднице и отправили в санчасть. Кличку "Столбняк" он таскал до конца службы.
   Через десять минут обстановка у входа в парк была следующая. Представьте себе пепелище, компактное, но убедительное. В центре пепелища - школьная парта, на ней чайник и керосиновая лампа. У парты стоит некто с автоматом, жует крендель и прихлебывает из кружки остывший чаек.
   К парку движется сутулая тень начальника штаба бригады.
   - Стой, кто идет, - невнятно говорит караульный, продолжая жевать.
   Тень безмолвствует.
   - Стой, стрелять буду.
   - Я тебе стрельну! Я тебе сейчас так стрельну, мать твою! Чего опять натворил?! Разжалую негодяя! Посажу! Ты мне ответишь за поджог!
   - Это не я, товарищ подполковник.
   - А кто?!..
   И так далее в том же духе.
   Оценив ситуацию и обложив всех участников шоу последними словами, начальник штаба принял соломоново решение - сделать вид, что тут ничего вообще не стояло никогда. К утру на месте караулки была идеально ровная причесанная граблями площадка, в центре которой торчала обугленная табличка "Караульное помещение в/ч ХХХХХ". За каковой цинизм мне всыпали отдельно.
   На завтраке к нам подошли коллеги-минометчики, которые должны были заступать в караул следующими, и поблагодарили за избавление от этого идиотизма. Заметив, правда, что мы могли бы и раньше почесаться с поджогом. На вопрос, чего ж они сами не почесались, раз такие умные, коллеги ответили, что они умные, но, видимо, недостаточно сумасшедшие. Спасибо нам, короче, за подвиг. Тут раздался панический вопль: "Горит палатка четвертого дивизиона!". Коллеги переменились в лице и убежали. Мы, смеясь, продолжили завтрак. Через некоторое время коллеги вернулись, тоже хохоча.
   - Ребята, - сказали они, - ошибочка вышла. Это ваша палатка сгорела!
   В тот день я понял, отчего Минотавра прозвали Минотавром. Вверенный ему дивизион трусливо убежал от своего командира в лес. Но троих лидеров, прикрывавших отступление, Минотавр поймал, застроил, и орал на нас до пены на губах. "Мне надо вытерпеть еще полгода", - только и сказал потом страшный сержант Тхя, удрученно вздыхая.
   Минотавр, когда ему вступало в голову, совершенно не помнил добра. Он запамятовал даже, как на той неделе пытался дать залп по чужой цели, а я его остановил. Это был случай из тех, когда сержант громко кричит на майора, а майор потом извиняется. Мы промешкали с залпом полминуты, но избежали позора, да и попали на пять баллов - от нервов, видимо.
   Он же меня сам не пустил на огневую и посадил к себе старшим радиотелефонистом. И все, чем мы стреляли, летало теперь над моей головой. Сначала ты слышишь "бух". Потом секунд двадцать молишься всем богам. Потом высоко в небе раздается свист. Ура, ура, можно ничего не бояться. Пусть теперь боятся списанные бэтээры без колес, служащие нам мишенями. Когда фугаска падает рядом, бэтээры летят кувырком. А воронка остается - пару трейлеров похоронить.
   И зачем нас угораздило полюбить самоходную артиллерию?! Какого черта мы стоически перенесли "злую дедовщину"? Для чего сделали из разваленного дивизиона боеспособное подразделение с красным вымпелом победителя соцсоревнования? Видимо, только для себя. Чтобы от скуки с ума не сойти.
   Я стоял перед заходящимся в крике Минотавром и думал: что он знает о нас? Что может сделать с нами? И, главное, что может нам сказать? Ничего. Ничего. Ничего. Каждый из нас, двадцатилетних оболтусов, лучше Минотавра управлял людьми и тверже держался кодекса чести. Настоящих командиров в дивизионе было четверо: мы, три сержанта, и эксцентричный отморозок капитан Каверин, перед училищем отслуживший срочную. Вот кого дивизион любил и охотно слушался.
   Ведь строевой офицер, друзья мои, это, извините за пафос, не звезды на погонах, а достоинство, воля, чувство юмора и умение прощать. Это сложная и вредная профессия, не каждому по плечу.
   Минотавр обрушивал на наши головы потоки угроз. Накатила тоска. Еще месяцы и месяцы, бесконечные месяцы этого кошмара впереди. Трудно быть под началом того, кому не доверяешь. Главное, во внеслужебное время Минотавр преображался, становился вменяемым и приятным в общении человеком. Фу. Воевать с ним было милое дело. Дружить, как я потом узнаю, тоже. А вот тянуть лямку изо дня в день - утомительно.
   Отплевавшись, Минотавр разогнал нас работать. Мое задание звучало так: найди людей, найди топор, найди пилу, и чтобы к вечеру были дрова.
   Я забрался на развесистую полевую сосну, росшую посреди лагеря, достал губную гармошку и заиграл "Ах, мой милый Августин".
   Мимо топали ребята - в оружейку за атомной бомбой. Остановились послушать. Подошел начальник штаба. Он то ли уже забыл, что я негодяй, то ли понял, что без караула бригаде только лучше. В общем, настроение у него было мирное.
   - Как дела, Олег? - спросил НШ.
   - Замечательно, товарищ подполковник.
   - А что это ты там делаешь?
   - Дрова рублю.
   - Хм...
   - Майор К. послал меня рубить дрова. Приказал найти людей, найти пилу, найти топор...
   - Понятно, - НШ оглянулся на ребят. - Ну-ка, дуйте отсюда.
   Ребята дунули.
   - И как ты думаешь жить дальше, Олег? - поинтересовался НШ.
   - Наверное еще немного тут посижу, а потом соберусь с духом, все-таки пойду найду людей, одолжу в четвертом дивизионе пилу, украду топор...
   - А топор где воровать собираешься?
   - В штабе. Его под вашим кунгом прячут. Я потом на место положу, конечно. Не впервой.
   - Молодец, - похвалил НШ. - Ладно, отдыхай.
   И ушел.
   Я не стал искать людей и воровать топор. Я нашел Тхя. Мы пошли на болото и принялись там руками-ногами валить и ломать сухостой, вымещая на нем накопившуюся злобу. "Ко мне все пристают, - жаловался Тхя, одним ударом перерубая толстый ствол, - думают, если я кореец, то должен непременно знать какое-нибудь тэквондо. Я раньше пытался возражать, а потом плюнул, и теперь говорю просто: да, знаю. А когда спрашивают, в какой школе работаю, отвечаю сурово, со значением - в Школе Молодого Тигра!".
   Горело сухое дерево великолепно. А сквозь ветхий одинарный брезентовый полог, который мы где-то добыли для палатки, были видны звезды.
   В степи матерился бухой замполит.
   Назавтра минометные экипажи возились с атомной бомбой, а мы бездельничали на НП. Валялись на броне и смотрели, как двое связистов из батареи управления бегают в противогазах вокруг своей машины.
   После обеда меня, как шибко грамотного, включили в комиссию по учету остатков и списанию негодного продовольствия. Тем более, я в этом году разворачивал полевую кухню, да так лихо, что бригада впервые за всю свою историю получила горячий завтрак уже на следующее утро. Жертв, как обычно, не было, только я наглотался солярки, заправляя плиту, а начальник штаба чуть не слопал пулю от АК, которая оказалась у него в каше.
   Обнаружили три вздутых банки тушенки. "Просто выкинуть нельзя, - сказал майор Кудинов, возглавлявший комиссию, - вдруг какой-нибудь чурка найдет и сожрет. Пойди эти банки поруби". Мне дали топор, я пристроился у колоды возле кухни и две банки покромсал благополучно. Ну не было у меня опыта обращения с протухшей тушенкой!
   Третья банка вздулась основательно. Я тюкнул по ней топором. Раздался громкий хлопок. Проходившие мимо солдаты бросились врассыпную. Отвратительно пахнущее розовое мясо образовало купол гарантированного поражения радиусом около трех метров. Максимальный разлет ошметков оценили потом метров в десять. А в эпицентре взрыва стоял ваш покорный слуга - с топором в вытянутой руке.
   Сказать, что все надо мной смеялись, значит ничего не сказать. Будь я молодым бойцом, меня бы закопали тут же, дабы не вонял. Но признанная стаей "альфа" не теряет лица даже рухнув в дерьмо мордой. И нас ведь было очень мало, так что поработать иногда в охотку руками не считалось зазорным ни для черпака, ни для самого отпетого деда. Поэтому время от времени мы с Тхя бесстрашно падали в мазут, геройски проливали на себя краску и отважно гуляли по свежему цементному раствору. И вообще, трудно засмущать сержантов, которые ездят вокруг казармы на скейтборде, подтираются настоящей туалетной бумагой и умеют завязывать галстук.
   Как от меня несло!!! Я почистился снегом, а приятели-повара из столовки вылили на мой комбинезон флакон одеколона "Цветочный", который как раз собирались выпить. К вони тухлого мяса прибавился одуряющий аромат дешевого парфюма. Когда я забрался в палатку, Тхя сказал - да-а, хорошо, у нас полог одинарный и дырявый! Тут явился с претензиями четвертый дивизион. Пилу мы, что ли, у них опять свистнули. Тхя скомандовал: Олег, займись. Олег только высунулся. Коллеги решили отложить разговор на потом и ушли очень быстро.
   Минотавр, приняв на грудь по случаю окончания стрельб, вспомнил обо мне и решил поразвлечься воспитательной работой. Не на того напал! Офицеров так перекосило от моего запаха, что я из их палатки убыл, не успев толком прибыть. И на прощанье заткнул им трубу заранее припасенной тряпкой.
   Утром мы свернули лагерь и поехали в Белую Церковь. Превращаться обратно из самоходчиков в чернорабочих и заниматься фигней: красить заборы, рыть канавы, ворочать железо.
   Но сначала - отстирывать мой комбез.
   Кто бы знал тогда, что полкан все-таки уйдет на давно ожидавшееся повышение, и вместо него пришлют комбригом не обычную пьянь, а настоящего алкоголика и психопата. И начнется полный дурдом! Такой, что мы с Минотавром станем лучшими друзьями, и он будет меня защищать, а я его всячески поддерживать! А потом комбриг, в самый разгар проверки нас комиссией округа - исчезнет! Оставит часть! И его будут трое суток искать! И найдут в канаве! И я, стоя дежурным по штабу, увижу, как два генерал-лейтенанта волокут под руки заблеванного подпола в обмоченных штанах!
   И один из генералов понимающе кивнет мне, когда я демонстративно заложу руки за спину, чтобы не приветствовать своего комбрига отданием чести.
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 2.
  
   Начальник штаба Бригады Большой Мощности подполковник Мамин сидел, тяжело облокотившись о стол, подперев руками подбородок, и очень несчастными глазами смотрел в никуда.
   - Здравия желаю, товарищ подполковник, - сказал я, заглядывая в кабинет.
   - А, Олег... - слабым голосом отозвался Мамин. - А что это ты тут делаешь?
   - Заступаю дежурным по штабу. Вот, хожу, смотрю недостатки.
   - И какие у нас недостатки? - спросил Мамин с такой
   предсмертной интонацией, будто у нас кроме недостатков уже ничего не могло быть.
   - Да как обычно. Разбито стекло на лестнице, не горят две лампы в коридоре, сломано электрополотенце в таулете, на двери пятой комнаты нацарапан косой крестик.
   - Пятой? - через силу удивился Мамин. - Это же моя.
   Я молча толкнул дверь, чтобы ему было лучше видно.
   Мамин разглядывал косой крестик где-то с минуту.
   - Это, наверное, "хуй" хотели написать... - пробормотал он
   наконец.
   И спрятал лицо в ладонях.
  
  
   НОЧНОЕ ВОЖДЕНИЕ
   па де труа
  
   Действующие лица и исполнители:
   Командир батареи капитан Каверин в роли дежурного по части
   Автор в роли дежурного по штабу
   Нечипоренко и Остапец
  
  
   Сержант, которого я менял, сосредоточенно давил прыщ на носу, стоя перед мутным сортирным зеркалом. Штаб он сдавал такой же, как принял, беспокоиться не о чем.
   - У Мамина никто не умер?
   - Вроде никто. Кажется, он просто вчера перепил. А чего?
   - Мне его жалко.
   - А мне нет.
   - В том-то и дело, - сказал я. - Никому их не жалко. Ни одна
   сволочь ими не интересуется. Как ты думаешь, охота им после этого Родину защищать? Вот нападут на нас турки, итальянцы и восьмой авиадесантный корпус ФРГ...
   - Не ссы, не нападут. Слушай, а кто от вас по части заступает?
   - Каверин.
   - О-па! Будем жить.
   Бригада наша "кадрированная", то есть пока войны нет -
   никакая. Личного состава одна десятая штата. Существуем буквально от чужих щедрот. Жилье - первый этаж казармы десантников, штаб - третий этаж штаба ракетчиков. Столовая, баня, почта, магазин, все не свое. Наши только парк техники и склады. "По войне" ББМ должна убраться из Белой Церкви и уже не вернуться. А пока мы очень гордые, но очень маленькие. У нас два подполковника могут, страшно ругаясь, вести территориальный спор - по какой половице идет демаркационная линия между их зонами ответственности. А дежурный офицер сидит прямо в казарме и, естественно, отравляет ночную жизнь старшим призывам. И уж ночью с пятницы на суботу, когда все хотят смотреть телевизор, злой дежурный - сущее наказание.
   Капитан Каверин не злой офицер. Он сам придет в расположение смотреть телевизор. Капитану принесут из канцелярии удобный стул. Или вообще койку предоставят с кучей подушек. Но особого шума, гама и шевеления в казарме не будет. Потому что если Каверин вдруг произнесет слово "отбой", все, конечно, удивятся. Но стоит ему это слово повторить, тут же случится отбой. И только бесплотные тени узкого круга избранных будут иногда беспокоить взор дежурного по части. А если Каверину почудится непорядок, и он из дежурки раздраженно гавкнет, тени мигом обретут плоть, и непорядок - бац! бац! ой! спать, военный, урою! - ликвидируют.
   Я на своего комбата Масякина запросто могу повысить голос. Причем тут же сбежится народ, обступит Масякина со всех сторон, примется строить зверские рожи и многозначительно дышать капитану в затылок. А с Кавериным, таким же комбатом из нашего дивизиона, цапаться даже как-то странно. Потому что Каверин состоит из сплошных "не". Он не истеричен, не труслив, не цеплется к мелочам, не отдает идиотских приказов, не гнется перед начальством. Он вообще, кажется, не боится никого и ничего. Если тот же Масякин, выписав себе банку спирта "для протирки оптических осей", покинет территорию части сквозь дыру в заборе, обеими руками прижимая награбленное к животу - Каверин спокойно уйдет через КПП, небрежно помахивая банкой в авоське. И все будут знать: вот идет капитан Каверин, настоящий артиллерист! Он идет домой пить настоящий артиллерийский спирт! А встреться ему, допустим, генерал, и вздумай тот генерал отнять у Каверина банку, капитан скажет: отстаньте. Что вы можете со мной, капитаном Кавериным, сделать, меня уже из партии на хрен выгнали. Дальше китайской границы не ушлете (эка невидаль, я там был), меньше батареи не дадите (так я и есть пожизненный комбат), и я еще спасибо вам скажу, потому что здесь у меня шесть (в скобках прописью - шесть!) уродов подчиненных и столько же уродов начальников, это не считая кретина замполита, и надоела такая служба донельзя. Конечно Белая Церковь городок симпатичный, а Украина теплый край, только свет на нем клином не сошелся, поэтому я вам, товарищ генерал, полбанки, так уж и быть, отолью, но на большее не рассчитывайте...
   В общем, когда Каверин стоит дежурным по части, главное его не злить - и ночь с пятницы на субботу пройдет замечательно.
   Ну, меня это вообще не касается. Я нынче сам себе хозяин. Отпущу помощника баиньки, запру штаб на швабру, вскрою кабинет замполита, вытащу телевизор и отнесу его на узел связи. Мы там будем со связистом Генкой Шнейдером гонять чаи и смотреть программу "Взгляд".
   У замполита печать номер 8, у меня номер 88. Я не нарочно, так получилось. А замки вскрывать - армия учит.
   Тиха украинская ночь. Происшествий никаких. Каверину поднесли стакан и закусить, потом еще стакан и закусить, казарма блаженствует.
   Потом Каверину захотелось добавить.
   И началось.
   Убыл в самоволку рядовой Нечипоренко из первого дивизиона. Нормально, достойно, как уважающий себя дедушка Советской Армии, вышел через парк, сообщив нашим, что если его будут искать, так он скоро вернется. Оставил на хранение тело рядового Остапца, который тоже очень хотел в самоволку, но переоценил свои возможности.
   И тут Каверин в парк звонит. Говорит, есть у меня подозрение, будто кто-то погулять вышел. Было, сознавайтесь? Наши ему: да фигня, Нечипоренко ушел. Сказал, ненадолго. Каверин: нет проблем, только пусть мне сразу звякнет, когда придет.
   Понятное дело, Нечипоренко с самогоном явится, и тут уж Каверин своего не упустит.
   Но это будет еще не скоро, поэтому Каверин вызывает в дежурку старшину первого дивизиона и устраивает ему разнос - почему люди без спросу в город уходят. Я с вами по-человечески, а вы мне что?..
   Ну, первый дивизион ему немедленно откупного - на пульт.
   Каверин погружается в эйфорию.
   А часом позже в парк нетвердой походкой вступает Нечипоренко.
   Наши говорят: тебя Каверин искал, позвони ему.
   Шнейдер, который на коммутаторе все разговоры подслушивает, сил не находит протянуть мне второй наушник, только пальцем в него тычет и рожи строит.
   - Триста десятый "Солекопа" капитан Каверин!
   - Здрасте, товарищ капитан!
   - Здравствуйте. (с живым интересом) А кто это?
   - Да я!
   - Кто "я"?
   - Ну я, Нечипоренко!
   - А-а...
   Пауза.
   - А это триста десятый "Солекопа" капитан Каверин.
   - Товарищ капитан, да я это, я!
   - Кто "я"?!
   - Рядовой Нечипоренко!
   - А-а! Нечипоренко! Здравствуй, дорогой!
   - Здравствуйте, товарищ капитан!
   - М-да... Нечипоренко. И что?
   - Ну, вы сказали, чтобы я позвонил, когда приду.
   - Хм. И что?
   - Э-э... Вот, я пришел.
   Долгая пауза.
   - А кто это?
   - Э-э... (неуверенно) Это рядовой Нечипоренко.
   - А это триста десятый "Солекопа" капитан Каверин. Погоди,
   погоди! Нечипоренко, это ты, что ли?!
   - Да! Да! (радостно) Это я, товарищ капитан! Нечипоренко!
   - Черт побери, Нечипоренко, дорогой, где же ты был?! Я тебя очень
   давно жду! Иди скорее ко мне сюда!
   - Да-да, товарищ капитан, мы уже идем!
   Пауза.
   - (опасливо) Кто "мы"?
   - Ну... Я и Остапец.
   - А кто это?
   - Остапец?! Ну... Ну, Остапец... это Остапец!
   - Да нет, кто со мной говорит?
   - Рядовой Нечипоренко!
   - А-а...
   Пауза.
   - Триста десятый "Солекопа" капитан Каверин!
   Дальше мы не слушали. Сил не хватило.
   Чтобы преодолеть неполных пятьсот метров от парка до казармы,
   рядовым Нечипоренко и Остапцу понадобился час, потому что Остапец то и дело падал, а Нечипоренко укладывался на травку отдохнуть. Наконец они ввалились в дежурку, растолкали спящего Каверина и доложили, что пришли. Нечипоренко даже отдал капитану честь, для чего отпустил Остапца, и тот снова упал.
   Каверин их не узнал, особенно Нечипоренко, посоветовал уйти отсюда на хер к такой-то матери и перевернулся на другой бок.
   Нечипоренко был глубоко озадачен. Он попытался совершить второй подход к телу капитана, но тут помощник дежурного сунул ему в руки опасно булькающего Остапца и указал на дверь.
   Светало.
   Потом эту историю рассказали капитану Мужецкому, лежавшему в ту ночь дежурным по парку. Собственно, прямо над его ухом происходил исторический телефонный брифинг, а на соседнем топчане валялся пьяный Остапец.
   Мужецкий попросил его не разыгрывать.
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 3.
  
  
   Первая шеренга, два шага вперед, снять правый сапог, предъявить наличие портянки!
   Всем привинтить значки член ВЛКСМ!
   И где вы дели эту штуку, которая на ремне?
   По Уставу пилотка должна выглядеть так, чтобы вот эти внутренние губки - гы-гы-гы! - торчали наружу!
   Ускорить готовность!
   Вы мне объясните: как может комсомолец вытирать жопу полным собранием сочинений Ленина?!
   Ходоровский, чмо болотное, кто вам сказал, что вы еврей, забудьте об этом, вы позор самоходной артиллерии - ГДЕ ПУГОВИЦА, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ?!
   А номер военного билета должен быть у вас на всём!
   Почему этот нахал разгуливает в параллельных брюках?
   Не вижу службы войск, не вижу совершенно!
   Содержимое карманов - к осмотру!
   Ах, у вас перья из задницы повырастали?!
   Ладно, сержант, вот переживем эту проверку, и вы мне за всё ответите!
  
  
   ПРОВЕРКА НА ВШИВОСТЬ
   любительская порнография
  
   сержанты и солдаты ББМ в разных непотребных ролях
  
  
   Есть такой анекдот. "Как победить Советскую Армию? Ни в коем случае не нападать внезапно. Надо ей объявить войну за месяц. И она сама затрахает себя подготовкой". О, да. Ничто так не подрывает боеспособность войск, как плановая проверка этой самой боеспособности.
   Ответная реакция войск на приближающееся несчастье всегда одна и та же. Сначала яростные поиски тех, кто хоть что-то знает и может объяснить другим. Затем повальный инструктаж и тренаж. Тотальный контроль наличия всего. Бирки, таблички, номера по трафарету. Памятки и планы. Сержантские книжки. И стенгазета! И боевой листок! И строевая песня!..
   - На ящиках для угля должна быть надпись "УГОЛЬ". Значит, найди краску, найди кисть, сделай из чего-нибудь трафарет... Если не найдешь краску, найди гудрона, тоже пойдет. Только сначала найди сержанта Тхя и скажи ему, чтобы нашел лопаты и послал людей стесать траву, которая торчит из щелей в бетонке перед боксом... Тхя уже ищет гудрон? Зачем?! Не надо. Ты ищи гудрон. Если не найдешь краску. А Тхя пусть ищет лопаты. Нет, те лопаты, которые на машинах, брать нельзя, они только что покрашены. Вы прямо как дети малые, всему вас приходится учить... В общем, я на тебя надеюсь!
   - А где эти ящики для угля?
   - Убью!!!
   "Внимание! Завтра, совершенно внезапно, в полшестого утра, будет объявлена тревога. Поэтому, товарищи сержанты, подготовьте личный состав и его оружие. Магазины разложите по подсумкам. А автомат, штык-нож и подсумок надо сцепить ремнем, чтобы в одно движение выдернуть из пирамиды всю эту херню. Вещмешок должен у каждого лежать под кроватью. Во избежание давки на выходе советую третьему и четвертому дивизиону покидать казарму через окна"
   И покидали. И неслись тяжелым галопом в парк техники, снося все на своем пути. Бежали через территорию ракетчиков, у которых были железные ворота, центнера два весом, запертые на амбарный замок. И мы хватали эти ворота, срывали с петель и швыряли наземь. За что ракетчики нас, конечно, очень любили. А мы бежали, пыхтя и задыхаясь, подтягивая отставших, принимая на руки подвернувших ногу, геройски бежали... Дабы оседлать свою верную технику, выгнать ее из боксов, и... и... Спать на броне полчаса минимум! Потому что офицеры все равно не добирались до парка раньше!
   Неделя до выхода на полигон. Пятеро сержантов на фоне миномета. Никто не хочет им командовать. Особенно те, кому скоро на дембель. Из миномета можно не туда попасть. Еще им можно кого-нибудь задавить - в том числе себя, - даже стоя на ровном месте. Оно нам надо?
   Механик торчит из своего люка и радостно скалит зубы, с него взятки гладки. Капитан Масякин расхаживает перед строем, пытаясь хотя бы внешне хранить спокойствие. Он уже понял, что никто из присутствующих ничего не умеет, не может и не будет. Опять. Как и полгода назад. Придется волевым решением назначать крайнего.
   - Слушай, Верчич, ты же на прошлом полигоне отлично справлялся с машиной. Что значит - забыл? Как ты мог все забыть?
   - Ну не помню я, тарщ ктан. Пусть вон Вася... То есть сержант
   Голиней командует. А я оператором буду. А?
   - Вася молодой еще.
   - Вот пусть и командует, опыта набирается.
   - А ты, значит, будешь нажимать кнопки и ни за что не отвечать?
   Сволочи. Вы не минометчики, вы сволочи, ясно? Ладно, Верчич, я тебе это припомню. Сержант Голиней, лезь на башню. Назначаю тебя командиром расчета.
   - Това-арищ капита-ан...
   - Лезь, кому говорю! Верчич, подсказывай ему, если что.
   - Угу! Спасибо, тарщ ктан.
   - Вторая, стой! Машину в боевое положение... Развернуть!
   Вжжжжж... Бум! Вжжжж.... Бум! Хрясь! Дзынь! Хлоп!
   - Не лезет.
   - Спокойно, ребята, спокойно. Назад откинули! Воткнули.
   Хрясь! Дзынь! Блям!
   - Сука! Не лезет!
   - Ты в бабу тоже с двух раз не попадаешь?
   - Разговорчики!
   Хрясь! Дзынь! Бац!
   - Есть! Прицел сюда! Ушли с брони! Тарщ ктан, машина в боевое
   положение переведена.
   - И ведь какой-то инженер, сука, за этот узел премию получил. Это, блядь, диверсия, а не узел.
   - Разгово-ор-чи-ки... Ты не суетись, когда втыкаешь. Ты
   прицелься и спокойно воткни. Вторая, стой! В походное... Свернуть!
   Бух-бух-бух! Дзынь! Блям! Хрясь! Вжжжжж... Бац!
   - Ой!
   - РУКИ!!! РУКИ НА ХЕР!!!
   - Ты что, военный, совсем дурак?!
   Бац! (это уже по шее).
   - Стопор! Крути! Накладку! Есть!
   - Чехол будем, тарщ ктан?!..
   - Не будем. Ну его. Верчич, ты не улыбайся так, когда другие
   бегают.
   - Да уж я набегался за два года, тарщ ктан.
   - Ушли с брони! Тарщ ктан, машина в походное положение переведена. Ну что, укладываемся в норматив?
   - Хм... В общем, да. Вторая, стой!
   - Това-арищ капита-ан...
   - Машину в боевое...
   - Ы-ы-ы... У-у-у...
   - Развернуть!
   И так до посинения.
   За пять дней до зимних учений Минотавр вдруг говорит, что на
   миномет я не пойду. Не хрена мне там делать. А пойду я старшим радиотелефонистом на его, Минотавра, машину. Потому что кроме Тхя и меня в таком деликатном вопросе надеяться не на кого. Но Тхя сядет на свое штатное место, за дальномер. Короче - я с рацией умею обращаться?
   - Товарищ майор, вы же знаете, я кроме автомата и пишущей
   машинки ни с чем не умею по-настоящему обращаться. Так, в самых общих чертах...
   - М-да? А кто миномет покрасил?
   - Одну гусеницу?
   - Хм. Ну, найди кого-нибудь, пусть тебя научат.
   Я нашел кого-нибудь, и меня научили.
   Мы учиться-то любили. Минометом шевелить, конечно, утомительно, а все веселее, чем лопатой махать. При наличии доброй воли и толики мозгов азы любой армейской специальности осваиваются даже не быстро, а очень быстро. Но дальше надо бойца много и упорно тренировать. Дрессировать. Погружать в профессию. Иначе он будет не боец, а пушечное мясо для агрессивного блока НАТО. И вот с регулярной дрессировкой в ББМ были проблемы. Потому что мы постоянно заняты - то копаем, то закапываем, то строим, то ломаем. Да-да, и ломаем тоже. Когда я только пришел в часть, веселый дед сержант Верчич уничтожал пулеулавливатель. Я не мог понять, зачем эту кирпичную штуку, предназначенную для безопасного разряжания автоматов караула, разносят в пыль кувалдами. А Верчич мне говорит: "Ты заметил, что в ББМ караула нет? Он когда-то был, а потом молодые начали по всей армии отстреливать дедов - и начальство наше пересрало. Теперь полкан решил, надо сделать вид, что караула вообще не было. Чтобы не заставили его снова ввести. Мы еще и караулку сломаем, если прикажут. Это правильно, а то вдруг какой-нибудь мудак вроде тебя решит нас из автомата покрошить".
   В одном Верчич ошибался. Доведенные до отчаяния молодые не "начали отстрел дедов". Просто информация об убийствах стала доступнее - и для офицерства в том числе. А то, знаете ли, есть такое мнение, что в СССР самолеты не падали, и не "размораживались" зимой целые города. И "демографической ямы" у нас не было, и страна не сидела на "нефтяной игле". Это все устроили алкаш Ельцин и жирный уродец Гайдар на деньги американских сионистов... Ой, простите, снесло меня куда-то боковым ветром.
   Я сначала поражался таким откровенно детским решениям - "сделать вид, будто ничего не было". Еще меня шокировала распространность приема "мы вас ничем не обеспечим, но вы сделайте что приказано". Но в Вооруженных Силах СССР все это прекрасно срабатывало! Теперь помножьте такой детский сад на разболтанность вертикальных и горизонтальных связей - и вы получите войско, которого вполне обоснованно боялась Европа.
   Это войско само себя побаивалось. Знало, за что.
   Вот, поехали мы на ночные стрельбы из личного оружия. Была у нас пара автоматов с рамкой для крепления ночного прицела. Стволы пристреляли, бойцов подучили обращаться с инфракрасной оптикой. А насчет собственно попадания в мишень сказали, что делать ничего не надо - только лови цель на фиговинку в визире, дальше автомат без тебя справится. Мы радостно залезли в грузовик, поехали на стрельбище и долго там валялись в траве, ожидая, пока стемнеет. Минотавр со стрельбищенской администрацией поддал, и все было замечательно.
   Пока не выяснилось, что все ужасно. Потому что стрелять мы должны не с ночным прицелом, а с фосфорной насадкой на мушку. Которой, разумеется, нет, и даже никто не знает, как она выглядит. А оценку за эту стрельбу нам поставят либо сегодня, либо два балла.
   И мы снова обрадовались, ведь еще не стемнело до такой степени, когда землю от неба не отличишь. Значит, можно задрать ствол, кое-как поймать мушку в прорезь на темно-синем фоне, зафиксировать автомат в таком положении, медленно его опустить в темноту... А мишень слегка подсвечивается. Короче, жми мягко, и оружие само куда надо попадет.
   Все попали - и в третий раз обрадовались.
   Ну просто какой-то праздник, который всегда с тобой.
   А могли бы рвать тельняшки и орать: "Нас предали! Судью на мыло!"
   Но, как следует из Устава, мы обязаны были "стойко переносить тяготы и лишения воинcкой службы". Нигде в Уставе не написано, что идиотизм и головотяпство к тяготам и лишениям не относятся. Скорее наоборот, это подразумевается. Ну, и мы их - стойко. С огоньком и юным задором.
   По сравнению с ПППЛС нам многое казалось мёдом.
   Специфика "кадрированной" войсковой части. Она живет в ожидании войны. И когда война приходит, часть снимается с места и скрывается в лесах. Там она разворачивает Передвижной Пункт Приема Личного Состава - и сидит, пока Личный Состав ее не настигнет. Теперь представьте, какое это сомнительное удовольствие: полтораста человек должны принять, обиходить, накормить, одеть, вооружить и слегка потренировать тысячу пятьсот! А если зимой?!
   Обычно ББМ только имитировала боевое развертывание. То есть она срывалась (всегда совершенно внезапно, в полшестого утра) по тревоге. Выгоняла машины из боксов. Дожидалась офицеров. Потом загоняла технику обратно, завтракала, цепляла заранее нагруженные прицепы к грузовикам и катила в лес, где ставила палатки и размещалась в них с умным видом, якобы ожидая пополнения. Сразу оговорюсь, стопроцентной показухой это не было. На каждом ящике для угля красовалась надпись "УГОЛЬ", и все "буржуйки" поддавались растопке.
   Первый раз я разворачивал этот кошмар, слава богу, летом. У нас тогда еще были допотопные палатки с тяжеленным дерматиновым пологом, дубеющим на холоде. И мы радовались - опять-таки радовались! - что тепло. А через полгода мы очень радовались, что возимся при минус десяти с новыми легонькими брезентовыми палатками, а сами упакованы в чудесную зимнюю форму на ватной подстежке.
   Деды вздыхали и жаловались, что не застали легендарное "полное развертывание", случившееся парой лет раньше. Тогда ББМ действительно вышла в "запасной район" нешуточно, целиком и полностью. Пёрла на себе всё, вплоть до матрасов и столовых ложек. И когда бригада честно сделала, что от нее требовалось, то легла вповалку. Но отлежавшись, она все-таки приняла своих "партизан" - приписной состав, дядек в возрасте до сорока пяти, которые решили, что если уж их оторвали от мирной жизни и заставили играть в войну, так играть надо весело.
   Говорят, слегка протрезвев, офицеры собирали разбросанные по кустам автоматы.
   Сожалею, что не присутствовал при сей виктории хотя бы мичманом. Да, это была, если верить легендам, полная задница. Тогда побили машины, попортили немало оборудования, и кто-то что-то себе сломал. Все страшно устали, обратно из леса бригада едва ползла. Но мы, честное слово, мечтали, чтобы такое безобразие пришлось и на нашу долю. Черт с ним, с "партизанским" самогоном - выпивки у нас хватало. Просто хотелось поучаствовать в том, для чего ББМ была действительно предназначена. Мы подозревали, что справимся, но - насколько хорошо?
   Чтобы было взаправду. Самомнение бригады очень страдало от того, что мы выгоняли на полигон всего лишь по четыре пушки и миномета с условно боеспособными экипажами. А я помню, как вообще по одной машине стреляло от каждого дивизиона ББМ. Оно, конечно, давало копоти, а иногда еще давало шороху - и даже просраться кое-кому давало! - и вокруг крутилась целая стая наших кашээмок. Но все понимали, какая это жалкая пародия на реальную стрельбу. Такую бешеную, когда уже и своих не боишься, не то, что чужих.
   А пока мы привинчивали "значки член ВЛКСМ", предъявляли наличие портянки и демонстрировали знание строевых приемов с оружием и без. Начищенные и отглаженные, мы маршировали и пели. Бегали кроссы и штурмовали полосу препятствий. Докладывали скороговоркой про миномет 2Б8 и самоходную базу СУ-100П. Дурили проверяющих как могли. И втайне надеялись однажды всем предъявить (и себе доказать в первую очередь) свою фантастическую крутизну.
   Но даже та наша пушка, которую возили в Киев на показ - ну, помните, она еще с трейлера навернулась, - до места не доехала.
   На полпути отбросил копыта тягач.
  
  
  
   ГЛАВА 4.
  
  
   - Пойди клиренс принеси! - скомандовал Вася. - Он там, за минометом валяется.
   Я замешкался.
   - Клиренс, - повторил Вася. - Принеси. Ну?!
   - Извини, - сказал я, - везде свои порядки. Понятия не имею, что здесь называют клиренсом.
   - А по-твоему что такое клиренс? - прищурился Вася.
   - Расстояние от нижней точки машины до земли.
   - Образованный, сука, - заключил Вася.
   И дал мне пендаля.
  
  
   ТЕХНИКА НА ГРАНИ ФАНТАСТИКИ
  
   трактат о сакральных артиллерийских приборах, секретных самоходных механизмах, тайных баллистических сущностях и поражающих воображение методах овладения ими, творчески переосмысленных бесстрашными солдатами и отважными сержантами Бригады Большой Мощности
  
  
   Справедливости ради надо сказать, что с сержантом Васей Голинеем мы позже стали не разлей вода друзья, и многими знаниями по военной специальности я обязан именно ему. Хотя смысл ряда приборов был недоступен и Васе. "А хрен его знает, для чего эта хреновина, - говорил сержант в таком случае. И добавлял: - Думаешь, они сами знают? Да хрен там! Вот пойди, спроси у них. Потом мне расскажешь".
   "Они" - это были те, кому положено знать.
   В результате я так и не смог уяснить, зачем бывает теодолит. Отчего-то наши топогеодезисты окутали этот прибор завесой тайны. Про гирокомпас и курсопрокладчик они мне всякого наобъясняли, а как дойдет до теодолита - вдруг у них глаза мутнеют и голос садится.
   Даже умница Тхя относился к теодолиту словно закоренелый язычник к самому уважаемому идолу.
   - О-о... - рассказывал он мне про теодолит. - Это у-у...
   Сакральный какой-то прибор. Когда солнце в зените, можно залезть под его треногу, усесться по-турецки, и макушка спрячется в тень. Сам видел. Может, он для этого?
   Гирокомпас нужен чтобы уйти в радиомолчание. Потому что когда он крутится, ничего нельзя делать - чуткий очень инструмент. Даже ходить по броне, и то нельзя. Только спать можно. Далеко от рации, естественно. Если пропал экипаж на топосъемке, значит точно, когда отзовутся, то сонным голосом объяснят: не могли разговаривать, запускали гирокомпас.
   А курсопрокладчик это умнейшая машина, которая иногда с
   непутевыми артиллеристами играет злые шутки. Функция его такая: ты едешь, а он за тобой записывает. Рисует на карте. Вот так катались наши по Германии, делом занимались, снимали какие-то пути куда-то, потом завернули в пивную, а курсопрокладчик выключить забыли. Ну, он соответствующую загогулину на карте и изобразил. Начальство было в восхищении - надо же, сами на себя донос настрочили!
   А есть еще железный ящик под названием ПУО, сиречь Прибор Управления Огнем. Это чтобы вычислителям жизнь медом не казалась. Как они заартачатся, сразу ПУО в руки - и вон из машины, на броню, на свежий морозный воздух. Да он и летом не подарок, этот ПУО, недаром к нему ремни присобачены для переноски на спине.
   И не спрашивайте меня, что такое "метеосредний".
   А если на лазерный дальномер навинтить линзу-усилитель и замерить расстояние до сидящей на заборе вороны - кранты вороне.
   Он так делает - вжжжжж! - лазерный дальномер. И кранты.
   Полезный продукт высоких технологий.
   А в командно-штабной машине система омывателя лобовых стекол на десять литров, которой все равно никто не пользуется, потому что ездим мы "по-походному", когда механик из люка торчит, и значит, в этой системе можно такое забодяжить - у-у-у!!!
   А сколько консервов, сигарет, конфет, самогона удается в кашээмке спрятать - о-о-о!!!
   Не сердитесь на солдата, он воюет как умеет.
   Когда американцы кладут свои продвинутые высокоточные бомбы куда попало, а то и себе на голову, я не удивляюсь. "Потери от дружественного огня" самая больная тема для военных всего мира. И самая засекреченная, пожалуй. А чего вы хотите: если у нас на учениях случались иногда чистые аномалии, то на реальной войне просто должен твориться реальный же бардак.
   Докажите обратное ребятам из бригады, где один и тот же экипаж пушкарей дважды пытался подорваться на собственном снаряде. Один раз традиционным способом, второй - в извращенной форме.
   Или вот случай типа "оно само приползло". Сидим на НП, никого не трогаем, передаем целеуказания. Все идет по плану. Мы своим: цель сто вторая, пехота укрытая, внакладку подавить, огонь! Они: рады стараться, бух! Над нами: фрррр! Мы: слава богу, пронесло... Спереди: хлобысь!!! Минотавр: надо же, опять попали, бывает же такое, господабогадушумать!!!.. Короче, нормальная работа артиллерии большой мощности. И вдруг на нашей основной частоте возникает какой-то "Днепр", отважно штурмующий высоту сто пять и пять.
   - За мной! В атаку! - орет "Днепр" как резаный, уши вянут от него.
   - Грёбаный ты несусветный Днепр! - кричит ему Минотавр. - Уйди с моей частоты к такой-то матери, чтоб тебя и так и эдак!
   - Урррааа!!! - откликается "Днепр".
   Я пытаюсь вызвать Минотавра по внутренней связи, но это дохлый номер. Встаю, из кормового отсека заглядываю в башню и вижу, как на Минотавре приподнимается шапка: лезут рога.
   - Товарищ майор, разрешите перевести дивизион на запасную частоту!
   Минотавр не слышит. Он в эфире. Кроет "Днепр" матом. А у нас всего ничего до следующего залпа, и дивизион натурально оглох из-за этого "Днепра" - чтоб его заколдобило там, у незнакомого поселка на безымянной высоте!.. От дальномера отрывается Тхя и машет мне: делай, что хочешь, только что-нибудь делай! Я сажусь на место и самовольно отдаю дивизиону приказ сменить частоту. Уповая на то, что обговорил резервные частоты с другими связистами лично. И для меня ребята - сделают. На Минотавра они клали с во-от таким теодолитом. С раннего утра стреляем, надоело уже, любой затык на связи воспринимается как лишний повод отдохнуть.
   Потом целую минуту я обливаюсь потом. Ведь остальные радисты - такие же, как я, молодые дураки не старше двадцати лет. У них мозги набекрень от постоянных размышлений об еде, сне, сексе и увольнении в запас. Жрать, спать, трахаться и на дембель они хотят даже когда спят. "О чем вы думаете, сержант, глядя на это гордо возносящееся в небо красное знамя? - О бабах, товарищ майор...". Значит, не исключен вариант, что через минуту штаб со мной будет говорить на одной частоте, я окажусь на другой, а огневая просто затеряется в коротких волнах и сгинет. А Минотавр продолжит конструктивное общение с "Днепром". И кто будет виноват?!
   А вы говорите - высокоточное оружие.
   Минотавр так и не заметил, что мы частоту сменили. Тхя протянул руку у него за спиной и верньер крутанул, а дальше автоподстройка справилась. У нас старые были станции, без кнопочек.
   - Ушел этот Днепр с нашей частоты, сука! - сказал довольный Минотавр, втягивая рога обратно. - Слыхал, как я его?..
   Тридцать один и девять десятых килограмма взрывчатки тебе на голову! Мы же с Тхя чуть не сдохли! Только Зозуля, наш механик, в носовом отсеке от хохота давился, гад такой. С разбитой бровью.
   Он поутру, вылезая из люка, зацепился капюшоном за стопор. Люк расстопорился, врезал Зозуле по затылку, и механик треснулся мордой о бронированный козырек триплекса. В дешевых комедиях такие трюки обожают. Уронил на себя шкаф, наступил на банановую кожуру и выпал в окно. А я, когда разбитую бровь увидел, чуть за голову не схватился. Ясно было: придет Минотавр, закатит истерику. Потому что таких идиотских травм люди сами себе не наносят. Зачем вы избили механика, сержант?! Дедовщина, трам-тарарам?!
   Так и вышло. Хорошо, я с детства не терплю несправедливых обвинений. Реагирую неадекватно. Могу ступорнуть, могу начать дурацки хихикать. А могу и ответную истерику выдать.
   На Минотавра я конкретно рявкнул. Он от удивления резко сменил тему.
   А хитрый Тхя в носовом отсеке спал.
   Это называется "стойко переносить тяготы и лишения воинской службы".
   Вы-таки хотите, чтобы мы еще и воевали?
   Думаю, перевести миномет 2С4 "Тюльпан" из походного положения в боевое и остаться в живых, я смогу даже сегодня. Наверное даже зарядить эту штуку сумею, не взорвавшись. И прицел к ней присобачить, не отдавив себе пальцы. И поглядеть в прицел с умным видом.
   А дальше, поскольку без комплекса топопривязки и наведения "Тюльпан" просто груда крашеного железа, останется довернуть ствол на глазок, ткнуть кнопку... И кто не спрятался, я не виноват.
   Впрочем, даже если передать мне целеуказания, толку не будет - я напрочь забыл, что все эти числа значат, и какие из них следуют команды наводчику. "Цель сто вторая, щель половая, внакладку подавить, трам-тарарам!"
   Да ладно, чего стесняться, я младший сержант без классной квалификации, антисоветчик и раздолбай. А вот мне еще в учебке один старлей, отличник боевой и политической подготовки, рассказывал: "Поехали с минометом на показ. Долго распинались перед генералами. Всё объяснили, что только можно. А один генерал бродил-бродил вокруг "Тюльпана", восхищался, языком цокал, и вдруг спрашивает: а если танки на вашу огневую полезут, как отбиваться будете? Прямой наводкой сможете? Я: а как же! Сможем прямой наводкой! Генерал: ну-ну, молодцы...". Просто как в том анекдоте. "Товарищ майор, вот скажите, ведь снаряд из пушки летит по параболе? Значит, если положить пушку на бок, из-за угла стрелять можно? Майор: наверное, можно... Но по Уставу не положено!".
   Один бывший снайпер, узнав, что я служил по части навесной стрельбы, заскрипел зубами и признался: "Ненавижу минометы!". Оказалось, его однажды накрыло батальонными 82-мм. Бедняга от тоски и безысходности навалил в штаны. Когда я объяснил, что у нашего миномета ствол длиной пять метров, а в мине тридцать два кило взрывчатого вещества, снайпер пожал плечами и сказал: "Ну, это уже не страшно, наверное. Это уже... Все равно".
   Близко к истине. Артиллерия большой мощности, она, знаете, такая стихия, навстречу которой можно только широко улыбнуться. Потому что тебя сдует как пушинку.
   Ну, поскольку на каждую тяжелую гирю найдется своя глубокая лужа, нас тоже когда-нибудь сдует. Есть средняя цифра живучести артдивизиона БМ в условиях боя. Кажется, три часа. Подчеркну - средняя цифра. Кто-то успеет развернуться, жахнуть, свернуться и удрать. А кто-то не успеет свернуться, и его в ответ накроют ракетным залпом. И это, кстати, очень жаль, потому что солдата или сержанта запросто может родить любая баба, а установок 2С4 "Тюльпан", если верить статистике, на всей планете только четыреста штук. И в свободное от идиотских выходок время мы этими машинами очень гордились.
   Я своей даже гусеницу покрасил.
   Считается, что я. На самом деле этот миномет красили с незапамятных времен. С ним трахался сержант Верчич, потом мучился Вася Голиней, но какой-то внешне заметной стадии процесс достиг, когда формально отвечал за миномет уже я. И лавры героя, способного покрасить гусеницу, обрушились на мою ни в чем не повинную голову.
   Вообще-то мы должны были покрасить всю машину, но это оказалось выше человеческих сил.
   Представьте себе двадцать семь тонн железа сложной конфигурации. Если совсем тупо - гигантское охотничье ружье, привинченное к здоровому бронированному трактору. И вот этот, с позволения сказать, предмет, под управлением механика-водителя по прозвищу Батя, носится туда-сюда, как укушенный. Запросто развивая шестьдесят километров в час на любой местности. Ну, до сорока на пересеченной, а то "ружье" отвалится. Местность им с Батей по фиг. У них пятьсот двадцать лошадиных сил и широченные гусеницы. Правда, иногда вдруг кончается топливо, потому что Батя, увлекшись, забывает переключить крантик. И капитан Масякин грозится, что однажды в воспитательных целях заставит механика переливать солярку из бака в бак шлемофоном. Батя вяло огрызается. У него сколиоз, плоскостопие, геморрой, фурункулез и еще какая-то фигня. Как его такого вообще в армию взяли, загадка. Кто эту двухметровую унылую жердину записал в механики-водители, тоже вопрос. Но у 2С4 довольно просторный водительский отсек, удобное кресло, и Батя в нем помещается. И гонять на миномете он любит.
   Миномет ездит, разворачивается, сворачивается, закапывается, откапывается, стреляет. Долбит так, что за два-три километра "бубух" слышно сквозь легкую броню. Гениальная машина. Но ее же после всего этого надо перед покраской отмыть! А потом тщательно протереть уайтспиритом! Чистим, моем, протираем. И тут наш экипаж отправляют рыть канавы. Или строить заборы. Или разгружать боеприпасы. Мы приходим через неделю и видим, что миномет запылился. Мы снова изводим на него литры растворителя и метры старых простыней. И нас опять куда-то срывают. И миномет опять пыльный.
   В конце концов сержант Вася Голиней собирает консилиум - мы стоим вокруг машины и делаем вид, что думаем, как ее покрасить. На самом деле мы думаем, как нам все это надоело, до чего же хочется спать, есть, трахаться и домой к маме. Приходит капитан Масякин и интересуется, почему мы не красим миномет, а стоим вокруг него с глупыми лицами. Масякину объясняют, почему. Капитан включается в общий мыслительный процесс. Наконец кто-то говорит: надо красить по частям, иначе никак. Масякин сдвигает фуражку на нос и чешет в затылке. Капитан вовсе не глуп и все отлично понимает. Просто ему тоже здесь надоело, хочется есть, спать и так далее, хоть он и офицер. А еще капитану заранее ясно, чем может закончиться такая окраска. Но красить все равно надо, поэтому Масякин с тяжелым вздохом дает "добро". Мы выгоняем машину из бокса и срываем с нее гусеницу. Матерые деды оттирают молодняк, хватают кувалды и начинают с дикими воплями колошматить несчастную гусеницу, будто пытаясь выместить на ней всю свою ненависть к Советской Армии и заодно Военно-Морскому флоту. Потом они, конечно, устают, и дальше ржавчину сбивают молодые. Затем мы орудуем щетками с металлическим ворсом. И наконец-то красим эту гусеницу. Дочерна! Вусмерть! Тут как раз уходит на дембель Вася Голиней, и миномет с крашеной гусеницей достается по наследству мне. Экипаж сажает гусеницу на место, убирает машину в бокс, и больше я ее не вижу до конца службы. Потому что надо копать, строить, грузить-разгружать. Еще бирки писать и вешать. Как сказал один умный политработник - что останется от нашей армии после ядерного удара? Бирки и таблички.
   В процессе работы над гусеницей происшествий не случилось, только навернулся вниз головой с двухметровой высоты младший сержант Ващик. Надел сапоги с победитовыми подковами. Так, для форсу - ходил, высекая искры из бетона. Потом зачем-то полез на миномет. Самоходчики вообще подков не носят. Не потому что можно поскользнуться и вонзиться головой в бетонку, а чтобы краска с машины не обдиралась.
   Да, и еще обалдуй Батя, маневрируя в боксе, размазал по стене бочку со ста литрами уайтспирита.
   Спасибо, бокс не развалил.
   Мы такие, нам врагов не надо, сами обойдемся. Помню, направили капитана Черемисина машины в боксе подровнять. Чтобы стояли как по линейке в ожидании проверки. Механик заводит кашээмку, Черемисин ему руками семафорит. И то ли механик слишком резко сцепление бросил, то ли еще чего, но машина прыгает назад и дает кормой по морде кашээмке, стоящей в заднем ряду. Вас никогда по морде задницей не прикладывали? Ничего смешного, говорю ответственно, как игравший в регби... Так эта дура мало того, что бьет заднюю машину, она еще сдвигает ее с места, упирает в стену, и гусеницами по бетонке вхолостую шварк-шварк-шварк! Капитан Черемисин, недолго думая, срывает со стенда пожарный багор. Механик вышибает из-под сиденья стопор, проваливается в люк и захлопывает крышку. А Черемисин, подпрыгнув, багром по крышке - хрясь!
   Минут пятнадцать он вокруг машины бегает, размахивая багром и крича: "Выходи, подлый трус!". А механик ему в ответ глухо из-за брони: не выйду я, товарищ капитан, вы же меня убьете на фиг...
   Вот зачем они так оба, а, кто ответит?
   Вот зачем новый командир приказал сцепить тросами машины переднего и заднего ряда? У нас в боксах спереди машины учебно-боевой группы стояли, а сзади те, что на консервации. И командир говорит: а вдруг пожар?
   Любят новые командиры, едва в части появившись и еще ничего не поняв, огорошить старожилов таким вопросом. А вдруг пожар, а вдруг война со Швецией, а вдруг, что самое ужасное, внезапная проверка?
   Делать нечего, народ полдня корячится с тросами. Чтобы, значит, если пожар или война со Швецией, завести передние машины и вытащить задние из боксов волоком.
   Хиханьки-то хаханьки, только наша кашээмка, смешная такая железная коробочка на гусеницах, застрявший в песке БТР выдергивает в одно касание. Сам участвовал. И когда задумаешься, какая в этой коробочке дизельная мощь с турбонаддувом, шутить уже не хочется. Движки в "консервированных" машинах не сухие, топливо есть, а то, что без аккумуляторов, это несущественно. Дизель летом "с толкача" заводится только так. И едет, едет, едет... Вот передняя машина дернет, а через пару секунд задняя ей носом по корме ка-ак треснет!
   Все это знают, но молчат. Поэтому я к Минотавру подхожу и тихонько говорю:
   - Товарищ майор, вы сами-то понимаете, что приказ дурацкий?
   - А что ты предлагаешь?
   - После того, как командир проверит выполнение приказа, надо машины по-тихому расцепить. Пусть тросы на полу валяются.
   Минотавр глядит на меня со сдержанным уважением и вдруг спрашивает:
   - Теперь понимаешь, каково это - быть командиром дивизиона?
   - Теперь понимаю. Мне вас даже иногда жалко.
   Минотавр смеется и хлопает меня по плечу.
   - И все-таки, - говорю, - товарищ майор, а если хотя бы для успокоения совести вскрыть задние машины и переставить их на нейтралку?
   - Они и так должны стоять на нейтралке.
   - Они много, чего должны.
   - Да, это точно...
   Ничего мы решить так и не успели, потому что началась беготня, какие-то дурацкие тревоги и строевые смотры. Внезапная тревога ввергла нового командира в шок: минут десять ББМ просто не понимала, чего от нее хотят. Все сидели в кроватях, вертели головами и удивлялись - зачем это по проходу так отчаянно скачет дежурный офицер и так страшно кричит?!.. Строевой смотр тоже, мягко говоря, не задался.
   А через неделю сержант Карнаухов (для друзей просто Ухо) решил за каким-то чертом выгнать из бокса свою кашээмку. Ухо позвал механика и сказал: заводи. Тот завел. А Ухо пошел спрашивать разрешения на старт у своего комбата капитана Мужецкого, как нарочно стоявшего дежурным по парку.
   Будь Мужецкий индейцем, его прозвали бы Приносящий Геморрои. Вечно в его присутствии случалась какая-то фигня. Не война со Швецией, так пожар. Но мы были не индейцы, поэтому именовали комбата просто Капитан Африка - он давно собирался и никак не мог уехать рашен милитэри специалистом на Черный Континент.
   Вероятно Ухо решил, что раз пожар мы с Мужецким уже однажды устроили, то войны со Швецией можно не опасаться.
   А зря.
   В общем, минут десять механик грел машину, вокруг бродили люди, и никто ничего не вспомнил, никто не задал ни одного недоуменного вопроса. Тут подошли Ухо с капитаном. Ухо махнул рукой. Механик воткнул передачу и поддал газку.
   "Это случилось так быстро, я рта не успел открыть!" - говорил потом капитан Мужецкий. По моим наблюдениям (мы же вместе с ним горели), он всегда так говорил. И всегда успевал именно что открыть рот, широко-широко.
   Не на нейтралке стояла задняя машина, ох, не на нейтралке. На второй. Едва тросы, о которых все забыли, натянулись, она мгновенно завелась. Прыгнула вперед и так наподдала бронированным носом передней машине под хвост, что звон разлетелся по всему парку.
   Еще разлетелась в клочья СЭП, станция электропитания - недешевенький железный ящик, висевший у передней кашээмки на корме.
   В тот же день командир отдал приказ: расцепить все машины к чертовой матери! Что мы и проделали с немалым удовольствием. Военная техника, она особенная. Производит впечатление одушевленной. А может, и есть такая. И фамильярности не терпит. Задавит, костей не соберешь.
   Мальчишки военную технику любят. Любовью искренней и несколько разрушительной - ну, свойственной нежному своему возрасту. Вот, скажем, иду я ночью по делам. Прохожу мимо парка. А за бетонным забором ревут дизеля, и снопы света разрывают темноту. Кто-то там носится между боксов на колесных машинах. Покатушки там.
   Это заступил в наряд героический ВОХ, взвод обслуживания и хранения. Напоил мертвецки своего прапорщика. Расселся по грузовикам - пара техничек у них, самосвал, что-то еще.
   И играет в догонялки.
  
  
  
   ГЛАВА 5.
  
   Теперь, когда вы, уважаемый читатель, познакомились с Бригадой Большой Мощности и может быть даже прониклись к ней симпатией, настало время рассказать, как молодые люди попадали в ББМ. Мы с вами скоро вернемся в бригаду, увидим ее под неожиданными углами, от души посмеемся, немного попереживаем - книга длинная, впереди много интересного.
   Нас ждут стрельбы и хозяйственные работы, выезд на командно-штабные учения, безумные армейские ритуалы, гонки по пересеченной местности, встреча с Кинг-Конгом, общение с генералами, "стодневка" и так далее, вплоть до "дембельского аккорда", увольнения в запас и чисто мужского кошмарного сна "снова в армию забрали". Некоторые главы будут тематическими, но и в них армия рассматривается сквозь призму Бригады Большой Мощности.
   А сейчас отвлечемся на несколько глав и узнаем кое-что о самом авторе и извилистом армейском пути, который привел его в ББМ.
  
  
   КЛЮЧ - НА "СТАРТ"
   краткое содержание предыдущих серий,
   вырезанных из-за несоответствия теме сериала
  
  
   Прибыл я в армию красиво. Везли меня прямо как жениха какого: одного в целом автобусе, да еще при капитане-сопровождающем.
   - Что бы это значило? - спросили капитана на сборном пункте.
   - Да вот, студенты, роскошные парни, служить не хотят, - процедил капитан сквозь зубы.
   - Повестки надо вовремя присылать, - буркнул я.
   - Умный какой, - сказал капитан.
   И на всякий случай крепко взял меня за локоть.
   До конца осеннего призыва 1987 года оставалась неделя.
   "Угрешка" - слово, хорошо знакомое большинству мужчин-москвичей. Это сборный пункт на Угрешской улице. Сумрачное место, совершенно не приспособленное для жизни. Если призывник засиживался "на угрешке" день-другой в ожидании своей партии, его отправляли домой, а потом вызывали снова.
   Армия для москвича начиналась "на угрешке", и там же начинались неуставные отношения. Первое, что я услышал от моих товарищей по партии - как здешние солдаты пытались заставить одного призывника мыть туалеты. Парень был не из тех, кто посылает в ответ, и уже взялся за швабру, но тут прибежали наши. Надо сказать, солдаты рисковали. Столичная прописка лишала нас права служить в Москве. И за предложение вымыть туалет в этом благословенном городе, который был для нас закрыт, что называется, "по праву рождения", непуганые призывники могли крепко вломить товарищам военнослужащим.
   Указание "убрать москвичей из города" прозвучало еще весной. Исполняли его так рьяно, что загремел на кудыкину гору даже мой приятель-журналист, проходивший срочную в пожарной охране и выпускавший "пожарную полосу" в милицейской газете "На боевом посту". Вышвыривали наших отовсюду и усылали далеко, поначалу минимум километров за триста. Причиной дискриминации стала, по слухам, дорожная авария, когда военный грузовик с пьяными москвичами, ехавшими то ли по бабам, то ли в магазин за добавкой, задавил кагэбэшную "Волгу". В реальности наверняка было не так, но все равно мы стали персонами нон грата в собственном городе.
   Случались и исключения, где за взятку, где по наплевательству, где по особому распоряжению. Один мой одноклассник как сидел на узле связи в подмосковных Мытищах, так на нем и остался. И не тронули, понятное дело, "мосфильмовский" кавалерийский полк, базирующийся в Голицыно: там служили дети работников киноиндустрии.
   В общем, "на угрешке" собрались заметно озлобленые ребята. И одинаковые. Из Москвы тогда было модно призываться одетым в заношенные джинсы, телогрейку и дурацкую вязаную шапочку с помпоном. Плюс старый брезентовый рюкзак. Столичный шик, так сказать.
   Было очень муторно ждать. Призывники надрывно шутили, подбадривая друг друга. Я сидел на жестком топчане и пытался не думать, куда меня отсюда занесет нелегкая. По идее, я не должен был уехать совсем далеко. Один мой университетский одногруппник угодил аж на мыс Шмидта - практически край Земли, - и куковал там в обнимку с какой-то страшной ракетой. Другого угораздило мало, что в Монголию, еще и в железнодорожные войска, и теперь он клал шпалы через Гоби и Хинган. Я ни в Монголию, ни на край Земли не собирался. Не потому что был особенный, а из личной вредности. Ну, разозлили. Это случайно вышло. Чтобы все объяснить, придется вкратце изложить предысторию.
   Я учился на факультете журналистики МГУ. Международное отделение - тридцать человек на курс, только мужчины, "годные к строевой". По большей части отпрыски дипломатов, журналистов-международников и прочей внешней разведки, слегка разбавленные детьми "творческой интеллигенции", военных и партработников. Чистая анкета, рекомендация от райкома комсомола, два творческих конкурса. Нам твердили, что мы элита и штучный товар, единственные конкуренты МГИМО. А чтобы не задирали носы - вот вам "программа сбивания спеси с международников". То есть 1 сентября, когда все пошли учиться, мы двинули на овощную базу. А через месяц - на "картошку". И так далее. Хотя график занятий у нас был плотнее, чем у других, и экзаменовали "международников" строго.
   И все мы, как один, должны были отслужить в армии, иначе - пошел вон, на "общее отделение".
   Армия была пропуском в ВУЗ для многих. Дембель имел льготу на поступление, которая перевешивала не только слабые оценки, но иногда и минусы в биографии. Один из моих ближайших друзей по ББМ, связист Генка Шнейдер, мог "откосить" по болезни. Но когда он сдавал экзамены на харьковский истфак, ему прозрачно намекнули, что с такой широченной жидовской мордой не мешало бы сначала Родине послужить, а потом уже в историки лезть. Генка, сын сапожника, плюнул - и призвался.
   А мы, "международники" нацеливались на самую престижную советскую профессию. "Опять нелегкая судьба журналиста забросила меня в Париж..." Ради такого стоило в армию сходить.
   Мы считали, что это справедливо.
   Иллюзии начали развеиваться к концу первого курса. Журфак образца 80-х давал неплохое "общегуманитарное" образование, но ввести человека в профессию не мог: что такое один час занятий по специальности в неделю?! Поэтому все, кто хотел работать, делать реальное дело, сами пристраивались в газеты и на радио. Конечно, они "забивали на учебу". Иногда намертво. Чемпионом журналистского сообщества был Юрий Щекочихин, числившийся на факультете десять лет, но так и не получивший диплом. В "Комсомольской правде" считалось нормальным позвонить на журфак и спросить: извините, я у вас еще учусь, или уже выгнали?
   Оставаться на международном отделении имело смысл, чтобы впоследствии устроиться туда, откуда "посылают за границу". Но кому нужен этот журавль в небе, когда в руки сама просится синица размером с курицу? Уже на втором курсе половину отделения было днем с огнем не сыскать: люди зарабатывали себе имя и нарабатывали связи. Их фамилии появлялись на полосах центральных газет.
   К весне 1987-го еще один фактор принялся расшатывать международное отделение нашего курса. Некоторых уже призвали, а остальные почуяли, что вот-вот призовут. И народ загулял. Все, как один, страстно влюбились и крепко запили. Вскоре раздолбайство "международников" достигло таких размеров, что нас вздрючил лично декан. Не хотите, говорит, учиться, тогда отчисляйтесь. А грехов за нами набралось - куда отчислять, расстреливать можно. Хроническое непосещение занятий, пьянство, блядство, антисоветская болтовня. Крутовато для элитного отделения, кузницы кадров внешней разведки. И началась бойня - аттестация. Мы заходили по одному в кабинет, где нас терзала комиссия. "А я этого молодого человека вообще не знаю!" - "А я вас знаю! Вы ведете русский у 16-й группы" - "А вы из какой?" - "А я из 15-й!!! (ура, ура, ура)" - "Да, но в этом семестре я веду русский и у 15-й тоже!". Пауза. Абзац. Я потом сорок минут эту даму уговаривал принять у меня экзамен. Сдал на пять, дама сказала, из принципа ставит четыре, я не возражал. Мне было почти девятнадцать, я шел в армию, многих мы уже проводили, традиционно занося в военкоматовский автобус на руках...
   Ходить или не ходить в армию, такого вопроса не стояло. Даже у тех, кто разочаровался в "международке". И у тех, кто вообще наплевал на факультет, неделями пропадая в редакциях. Мы были слишком давно и плотно замотивированы на военную службу. Нас несло в армию по инерции.
   Горячего желания служить никто не проявлял. Если бы сказали, что это не обязательно, почти все остались бы, кроме самых идейных. Встречались еще мечтающие об Афганистане, но на них смотрели косо. Человек, рвущийся на откровенно "не нашу войну", выглядел то ли очень глупым, то ли очень кровожадным. Да и видели мы уже, с какими странными глазами оттуда возвращаются. Но, повторяю, все понимали, что идти служить придется. Во-первых, нас, мужчин 1967-68 годов рождения, очень мало. Военкоматы гребли всех, не обращая внимания даже на явные болячки (некоторых через месяц-два возвращали домой уже из войск). Во-вторых, было понимание того, что не служивший - человек, мягко говоря, трусоватый и не пригодный к нашей профессии. Мы воспринимали армию как жестокое испытание, и это тоже заводило: настоящий журналист должен увидеть всё. И дедовщину, и пресловутый "армейский тупизм".
   Мы очень быстро взрослели. Нам просто надо было отслужить, чтобы почувствовать себя состоявшимися мужчинами.
   Мы были готовы к холоду, голоду и грязи. Две "картошки" на поле Бородинской битвы даром не прошли. Но всеобщая бесхозяйственность и бестолковость, которую мы видели тут и там, отчего-то не подтолкнула нас к мысли, что в армии еще хуже. Мне не нравилась обстановка в стране, ухудшавшаяся год от года, а работа "журналистом на побегушках" и сортировка "писем в газету" укрепила во мнении, что у нас полный бардак. Но хотя бы в армии должен сохраниться относительный порядок! Она ведь армия!
   К тотальной армейской безнадёге мы оказались не готовы. В письмах от ребят, ушедших первыми, между строк сквозило: здесь пусто, братцы, здесь ничего нет, нас ждут два потерянных года.
   Тем не менее, я собрался уходить. Надо было увидеть все своими глазами. Да и пример родственников, которые служили, подстегивал - я уважал этих людей. Наконец, хотелось самой службой "расплатиться с государством", не чувствовать за собой долга по отношению к Советской власти, которой мы все по гроб жизни обязаны - это нам вдалбливали с раннего детства.
   В общем, я был морально готов к весеннему призыву 1987 года - и вдруг начались чудеса.
   Мне полагалась отсрочка, чтобы доучиться второй курс и сразу после весенней сессии уйти. Я, собственно, так и планировал. И тут произошло странное: на меня открыл настоящую охоту военно-учетный стол. Задача этой неприметной конторы - следить, чтобы студент не засиделся на гражданке. Но если мои сокурсники вовсе не чувствовали вмешательства "стола" в свою жизнь, то вашего покорного слугу натурально "пасли". С какой стати? Что за чертовщина? Из "стола" звонили мне домой, присылали какие-то бумажки, и теребили военкомат, чтобы там не забыли студента призвать.
   В военкомате, где тоже живые люди служат, меня спросили с неподдельным интересом: парень, ты чего натворил у себя в МГУ? Твоя фамилия уже у нас в печенках. Университет хочет от тебя конкретно избавиться. Сознайся, ты дочку ректора трахнул?
   Я в ответ только улыбнулся - и они сразу все поняли, что хотели понять. И мои родители пришли к тем же выводам. Дело-то житейское, обычная история. Один я не хотел этого понимать, да и сейчас не понимаю. А тогда я вообще мыслил строго рационально: поздно искать причину, надо выкручиваться.
   Я еще не знал выражения "это черный песец, военно-морской зверь". Но почуял, что кусачее животное подбирается вплотную. Вашего покорного слугу выталкивали с факультета в армию. И кто знает, закончится ли "опека" после отправки в войска? Вдруг постараются услать как можно дальше. И куда погорячее.
   Меня эта ситуация даже забавляла, но тут жестко вмешались родители. Неприятно, когда твоим сыном играют, как шахматной фигурой, просто из-за того, что он не ту девочку осчастливил. Нет, не дочь ректора, сразу говорю. Между прочим, два года разлуки не сыграли особой роли - точка в той любовной истории будет поставлена только в середине 90-х, всем спасибо.
   А пока что папа с мамой хорошенько промыли мне мозги. Я увидел, как они взволнованы, и согласился: ладно, спасайте бедненького. Но одно условие. Я буду служить, как все нормальные люди. Не надо тепличных условий. Хочу, вернувшись, честно глядеть в глаза друзьям и колллегам.
   Да-да, сказали мне. Мы только попробуем устроить, чтобы ты - вернулся. Чтобы не загнали за тридевять земель, или туда, где по тебе будут стрелять боевыми.
   Знай они, что над головой их сына будут летать "чемоданы" по сто с лишим кило... Это ерунда, этим только гражданских напугать можно. А вот объясни мне кто тогда, что я по собственной дурости сунусь после учебки в Бригаду Большой Мощности... В бригаду, которая по-настоящему страшна не в поле, а в казарме, и не для чужих, а для своих... Ой, мама. Плевать, чего я там насмотрелся. Главное - что я вырастил из себя в ответ. Весной 89-го молодой сержант мне бросит, чуть не плача: Олег, посмотри в зеркало, у тебя стали мертвые глаза. А сердобольные деды будут объяснять духам: вы нашего москвича не бойтесь, он запугать может до усёру, но бить-то не бьет. И Минотавр скажет: да, знаю, ты их не бьешь, но ты их одними словами в узлы вяжешь, будь помягче, Олег...
   А мне нельзя бить людей, я это в армии открыл.
   Сейчас я понимаю, что приобрел важный и полезный опыт. А двадцать лет назад я ужаснулся бы. Вообще бы в армию не пошел, удрал бы на волю в пампасы, влез на пальму и откусил себе хвост.
   Но двадцать лет назад я не знал о порядках в организациях типа белоцерковской ББМ, и потому смотрел в будущее уверенно. Да, служба не сахар. Да, дедовщина почти везде. Да, офицеры по большей части существа равнодушные, и ты для них расходный материал. Ничего, поглядим, как оно там.
   "Договорились" - сказал я родителям.
   Через пару дней у меня обнаружилась травма колена, несовместимая с весенним призывом, и черный песец остался голодным. В военкомате, подозреваю, от души посмеялись. Я чудесно провел лето. Только раздражала модная песня "You're in the army now". Она звучала повсюду, напоминая: парень, ты здесь временно. Особенным успехом пользовался русский народный вариант, который распевали спьяну:
   Твои друзья пьют водку и вино,
   Твоя подруга спит с другим давно,
   А ты же в армии, да-да-да,
   Теперь ты в армии.
   До сих пор терпеть ее не могу.
   К осеннему призыву стало известно, что за моей воинской судьбой ненавязчиво проследят. Ничего особенного, просто зададут направление. И сидя "на угрешке", я не боялся отправки в тьмутаракань, Камрань или Нахичевань. Правда от первого взгляда на армию было впечатление, что здесь полный кабак, и если тебя не водит за руку полковник, случиться может всякое. Ведь едва не забыл обо мне военкомат. Еще пара дней, и пришлось бы самому к ним стучаться: ау, отправьте Родине служить. И фраза капитана: "Студенты, роскошные парни, служить не хотят", была тем, на чем вся армия держится - "отмазкой", оправданием своей беспечности.
   Да, отвечу на естественные вопросы. Откуда взялась травма колена? Справку о ней устроил мой покойный ныне двоюродный дед, крупный травматолог. Бывший фронтовой хирург, он встретил меня словами: "Наконец-то взялся за ум!". И заметно обиделся, когда я объяснил, что служить буду, только позже. А где работали мои родители, что у них нашлись контакты в армии? Как бы вам сказать... У них могли найтись контакты где угодно. Есть такая вредная профессия - художник-реставратор. Действительно вредная, дышать растворителями не подарок. В советское время хороший реставратор мог очень многое. Мы жили не шикарно, но деньги тут не главное. В СССР вообще деньги мало что решали. Все решали связи.
   Мне еще маленькому объяснили: нет в мире недостижимого, просто вкалывать надо и не бояться ставить перед собой высокие цели. И я видел, с кого брать пример: кругом были профессионалы, яркие и сильные люди, что-то умеющие делать лучше всех. Знакомые у родителей попадались очень разные. Когда я служил в ББМ, дежурного по части чуть не хватил кондратий: позвонил Иосиф Кобзон спросить, как у меня дела. Ну, он был проездом в Белой Церкви - и звякнул. А я, матёрый сержантище, дрых где-то, вот и не поговорили. Кстати, Иосиф Давыдович, золотой вы человек, спасибо вам огромное за всё.
   Дополнительную уверенность в том, что я не пропаду за забором Вооруженных Сил, придавал мой собственный камень за пазухой, личный козырь. Я шел в армию не просто отслужить положенное, но и конкретно выполнять долг журналиста. У меня было задание, ни больше ни меньше, от газеты "Правда". Неплохо для поднятия настроения девятнадцатилетнего советского мальчишки.
   Дело было еще летом. Я валял дурака в "Комсомолке", когда подошел знакомый и говорит: хватит тут курить, сначала открой форточку, а потом топай в "Правду", с тобой пообщаться хотят. А в "Правде" один дядя открытым текстом сказал: тебя осенью забирают? Тогда слушай. В армии сейчас очень худо. И нам важно знать, насколько худо. Мы просим всех молодых журналистов, которых призывают, давать нам информацию. Ждем твоих сообщений. Присылай их на такой-то домашний адрес. Если какие неприятности постигнут тебя лично, тоже пиши, не стесняйся. Заступимся вплоть до немедленного перевода в другуюю часть.
   В общем, сидя "на угрешке", я был относительно спокоен. Даже если ушлют случайно на мыс Шмидта - не домашний мальчик, не пропаду. Моя ангельская внешность интеллигентного юноши была обманчива. За короткую свою жизнь я успел поработать в типографии и на элеваторе, умел обращаться с навозом и цементным раствором, мог что угодно покрасить, многое починить, и даже как-то в драке сломал человеку ногу. Вдобавок, я категорически не боялся никакого начальства. Нет, такие не пропадают.
   Я еще не знал, что бояться надо совершенно другого. Что главный враг каждого человека прячется у него внутри. Что самую могучую организацию успешнее всего развалит сама эта организация. И ни одна держава не причинит столько вреда другой, сколько может причинить себе. А у русских нет противника опаснее, чем русские.
   Явления, наблюдая за которыми, можно было понять все это, размазывались тонким слоем по огромной стране. В Советской Армии они подавались концентрированно любому желающему прямо под нос, имей только смелость принюхаться. За всю службу я не отправил ни одного письма человеку из "Правды". Потому что увидел: эту армию спасать уже бессмысленно. Спасать надо страну. Знать бы, как.
   ...Нас подняли, вывели во двор, построили. Прощай, "угрешка". Прощай, Москва.
   - Куда едем, товарищ прапорщик?
   - Это военная тайна.
   В плацкартном вагоне царило истеричное веселье. Немногие припрятали водку и теперь ее пили, скупо угощая соседей. Кому не досталось, жевали последнюю на долгое время домашнюю еду, извлеченную из рюкзаков. Для некоторых - вообще последнюю, только они об этом не догадывались. Было тесно, зато тепло. По проходу вдруг пробежали куда-то странные люди в меховых шапках и полосатых халатах до пят. Ух ты, настоящие узбеки. Толстые, должно быть, халаты, если узбеки ходят в них при температуре минус пятнадцать... Так мы с узбеками будем служить? Куда мы вообще едем, мать-перемать?
   Ехали мы в поселок Мулино Дзержинского района Горьковской области. В сырое гиблое место, где люди гнили заживо, и некоторые так убедительно, что приходилось их переводить куда посуше. До сих пор у меня ноготь на правом мизинце больше, чем на левом, потому что отвалился кусок мяса - это я двадцать лет назад в Мулино оцарапался. Офицеры не любили это место. Туда всеми правдами и неправдами старалась не приезжать "Скорая помощь". Там ничего не было.
   То есть, там стояла учебная дивизия. Три полка - артиллерийский, противотанковый и разведка. Военный городок. Несколько полигонов. Дисбат. Всё, ничего больше. И болота вокруг. Правда, неподалеку теплился еще один очаг цивилизации, ГУЦ - Гороховецкий учебный центр. Но этот тот хрен, что редьки не слаще.
   Дома, в которых селились офицеры, были кривыми. Буквально - кривыми. Один дом, который возводил не стройбат, а дисбат, был настолько кривой, что в нем никто не жил. Туда ходили воровать оконные стекла. Ну, и летом в нем буянили офицерские дети, какие постарше. Гуляли так шумно и матерно, что пугались курсанты. Курсантами в Мулино назывались солдаты, часть-то учебная.
   Курсанты жалели офицеров. Потому что мы тут всего на полгода, а офицеры - может, до пенсии.
   Особенно курсанты жалели командира дивизии, генерал-майора Н. Славный был дядька. Типичный генерал: солдатам улыбался, офицеров гонял. Но по нему было видно, до чего доводит Мулино. Один майор рассказал про генерала поучительную историю. На ступенях главного учебного корпуса стояли две гаубицы со стволами, задранными вверх под сорок пять градусов. А раньше стволы глядели в горизонт, прямо на подъездную аллею. Идешь к корпусу - они на тебя смотрят... Однажды генерал ехал утром, как обычно, на службу. Внезапно он издал дикий вопль, распахнул дверцу "Волги", десантировался на ходу и попытался зарыться в сугроб. Перепуганный водитель долго уговаривал генерала вернуться в машину. А через некоторое время из учебного корпуса выбежал оперативный дежурный дивизии и собственноручно задрал стволы гаубиц к небу...
   Впервые я увидел заснеженное Мулино утром. Мне понравилось, что там росли сосны и ели. Больше мне там ничего не понравилось. Занимался на редкость мерзкий рассвет. Военный городок в его холодных лучах выглядел еще более мертвым, чем безжизненная "угрешка".
   Потом я обнаружу, что это так и есть. В Мулино не жили - просто служили. Здесь кантовались, терпели, держались из последних сил замечательные офицеры. Выли от тоски и спивались отчаявшиеся офицеры. Влачили жалкое существование пустые, бессмысленные офицеры. Эти, последние, были гораздо счастливее остальных. Наконец, в Мулино попадались целеустремленные натуры, пытающиеся тут выслужиться - во что ни поверишь от безысходности.
   По идее, занималась Мулинская учебка благородным делом: за полгода готовила из мальчишек военных специалистов. Какая тут учеба, я увидел, походив недельку на теоретические занятия (может, мне крупно не повезло, но каждый раз занятий просто не было). Какая ерунда учеба в двух других полках, знакомые рассказали, да с такими иллюстрациями, что трудно поверить. И только позже я сообразил: главная задача учебки - не выпустить умелого артиллериста, а обтесать гражданского юношу до состояния военного человека. Заставить его осознать себя бойцом, приучить мыслить как солдат. Вколотить в него армейский регламент, сформировать чисто воинские привычки, довести до автоматизма типичные реакции военного. Потому и тратится полгода, целый "период" на подготовку, красная цена которой - месяц. Воин неуправляем, если у него в мозгу не отпечаталось заветное: будь как все, иди куда сказано, делай что приказано, терпи, молчи, слушайся и не возникай.
   И главное: инициатива в армии наказуема. Если ты все равно готов ее проявлять, запомни: сам придумал, сам будешь делать, тебя и накажем за то, что плохо сделал! Можете смеяться, но такой, с гражданской точки зрения, идиотизм, это вековая мудрость, за которую заплачено большой кровью. Армия - огромный неповоротливый механизм. Армия мирного времени это еще и ржавый механизм. И в девяти случаях из десяти шаблонные решения гарантируют, что он не задавит тебя мимоходом.
   А один случай из десяти - когда задавило - военные спишут на "допустимые потери".
   ...Мы вошли в ворота артиллерийского полка, глухие железные ворота с красными звездами. Дорога перед нами была вычищена до асфальта и обнесена прямоугольными сугробами. Казалось, нас здесь ждет такое же прямоугольное будущее, простое и ясное.
   Некоторым из нас жить оставалось недели две, не больше.
  
  
   ГЛАВА 6.
  
   На восьмой день службы в Вооруженных Силах СССР я красиво потерял сознание. Не выходя из строя: так сказать, на боевом посту. Холод, голод, постоянный стресс, надрывная работа (выковыривали смерзшуюся щебенку из вагонов), да еще и навязчивое ощущение абсолютной иллюзорности бытия - тут не в обморок хлопнуться, а свихнуться можно с непривычки. Говорят, в тюрьме поначалу ощущения те же, пока не адаптируешься. Плюс, у меня была уважительная причина: температура подскочила.
   В общем, я постоял немного на разводе, а потом взял, закатил глаза и упал. Мне случалось до этого терять сознание дважды. В первый раз кислородное голодание на высоте "помогло", во второй та же высокая температура. Я умел различать признаки надвигающейся "отключки" и знал, как ее избежать. Но армия меня перехитрила, загнав в хроническое полуобморочное состояние, из которого не то, что симптомы какие учуять - маму родную фиг опознаешь.
   Упал я не опасно: сложился, будто карточный домик, и на несколько секунд выключился из жизни. Очнулся, когда сержанты волоком тащили меня в умывальную комнату. Усадили, прислонив к стене, дали закурить, сказали: "Ничего, чувак, это бывает, когда отдышишься - догоняй батарею" и оставили в покое. Я затянулся "Примой", огляделся по сторонам и увидел такое...
  
  
   КАК Я БЫЛ ЭКСТРАСЕНСОМ
   подлинная история, которую Автор
   иногда рассказывает, чтобы публике
   жизнь мёдом не казалась
  
   Это тоже был "умывальник", только другой - грязный, запущенный, тускло освещенный. И здоровый кавказец, одетый почему-то в тельняшку, бил меня прямым в челюсть, а я уклонялся, подставляя под удар плечо...
   Вот тут я очнулся по-настоящему. Видение было настолько ярким и четким, что я просто не мог его не запомнить до мельчайших подробностей. Действие происходило летом, в совершенно другой воинской части, и порядки тамошние мне уже заранее не нравились. Интересно: мои ощущения "там" не были из ряда вон выходящими. Головой об стену не бился, в обморок падать не собирался. Помню легкий испуг, желание не пропустить удар... Еще тепло было. Наконец-то тепло. И все.
   Одна закавыка: я там никогда раньше не был, ребята, кавказца этого не видел, и хабэшку в жизни не носил.
   Поразмыслив минуту-другую, я понял - информации для анализа мало. "Там", похоже, было лето 1988 года, мой второй период службы. Как минимум, ваш покорный слуга дожил до того дня - что радовало. Оставалось ждать и помнить. Я докурил, кое-как отлип от стены, встал на ноги, умылся ледяной водой и пошел на мороз долбить треклятую щебенку.
   Потом было очень много событий, так много, что я о видении не вспоминал. Оно никуда не делось, просто хранилось в самом дальнем углу памяти. До момента его э-э... сбывания мне еще предстояло служить, как медному чайнику. Пока же я успел здорово разозлиться - настолько, что упала температура (испугалась, наверное). Добрел до железнодорожных путей и взялся за лом.
   - Ты как?
   - Жить буду, товарищ сержант.
   - Не надрывайся, отдыхай почаще. А то загнешься, и у нас будут неприятности.
   Через час я провалился сквозь полувагон со щебенкой. Знаете, у него такие люки внизу, чтобы сыпучий груз сам выпадал. Увы, на морозе сыпучий груз теряет сыпучесть. То есть, люки мы открывали, и что-то оттуда удавалось выковырять, но остальные разгрузочные процедуры сводились к залезанию наверх, долбанию груза ломом и киданию отдолбанных кусков лопатой через борт. Ну, и в очередной раз долбанув, я услышал глухое "жжжах!". И наступила темнота. Потом чувствую, кто-то за валенок дергает. Я поворочался немного, выполз из кучи щебня, которой меня накрыло, огляделся - сижу на насыпи, а вагон уже надо мной. Ребята вокруг перепуганные стоят.
   - Вы как хотите, - говорю, - а каскадерам полагается внеплановый перекур!
   Смотрю, заулыбались. Я веселый тогда был, всех подбадривал, друзей уже завел, и ко мне народ тянулся. Другому бы сержанты не сигарету дали, а просто по шее за то, что он из строя на пол вываливается.
   На самом деле я буквально загибался от тоски. Но разглядеть это не позволял никому. Ведь когда вокруг точно так же загибаются все... Кому как, а мне людей становится жальче, чем себя. И поэтому, наверное, самому немного легчает.
   Присел я у костра, закурил, окинул взглядом состав с дробленым камнем, и понял: кризис миновал, дальше будет только хуже. Парень, ты адаптировался в армии, и это хорошо, но что теперь? На что тут глядеть еще двадцать три с лишним месяца? Чему учиться? Христианскому смирению?! Пожалуй теперь понятно, отчего полгода назад из здешнего противотанкового полка мой одноклассник сбежал, насилу вернули. Не задалось у него с христианским смирением. Не понял он армию. Думал, наверное, ему сразу автомат дадут.
   Тут подходит один из наших, тоже закуривает и говорит:
   - Елки-палки, куда мы попали... Это нам еще два года вот такой херней маяться?!..
   - Слушай, мы все-таки не в стройбате. Рано или поздно начнется боевая учеба. Должна же она начаться хоть когда-то.
   В этот момент справа бухнуло, и из-под соседнего вагона показались чьи-то валенки. Улыбнитесь, каскадеры! До вечера мой подвиг растиражировало еще человек пять...
   А через неделю пятерых завалило углем в кочегарке - насмерть. И я, сидя в штабе дивизии за пишущей машинкой, подумал, до чего же мне повезло. В самый первый день, когда нас оформляли, подполковник из "строевой части" бухнул на стол машинку и спросил: кто умеет печатать? Я поднял руку. Пару часов постучал. И однажды за мной явился другой подполковник, из политодела. Пойдем, говорит. И я пошел. С тех пор в образцово-показательной первой батарее меня видели только ночью или на специальных мероприятиях типа "из автомата пострелять". Потом я еще неделю "отучился", когда приезжала комиссия округа, и из штаба убрали не положенных по штату писарей-рядовых. Иногда я приходил в казарму греться.
   В штабе было холодно всю зиму, офицеры не снимали шинелей и грызлись с начальником тыла, который воровал из кабинетов электрические отопители "в целях пожарной безопасности". Плюс двенадцать это температура, когда при интенсивной работе на тяжелой механической машинке начинает идти кровь из-под ногтей. Но зато тут хватало материала для исследований. Человеческого материала. Жизнь приобрела некоторое подобие смысла. Уморительные и поучительные истории в штабе и вокруг него приключались ежедневно. И хотя я снова болел, да и эксплуатировали меня зверски, все равно тут было, на что посмотреть. И накрепко запомнить. Конечно, тоска иногда наваливалась и принималась грызть нещадно, но все-таки я избегал того, что поджидало в учебной батарее - отупения и озверения. И через полгода из учебки загремел в войска все тот же парень: веселый, острый на язык, практически не битый и совершенно не злой.
   Прибытие сержантского пополнения в Бригаду Большой Мощности ознаменовалось глухим "пух-пух-пух" с верхних этажей казармы - засадил себе три пули в грудь молодой десантник. Якобы, от несчастной любви. На следующее утро началась пресловутая дедовщина во всей своей красе, с затягиванием поясного ремня по окружности морды, застегиванием крючка сквозь кожу на горле, реквизицией не положенных молодому бойцу материальных ценностей и прочими выкрутасами. А где-то на седьмой или восьмой день службы в ББМ сбылось то самое видение. Картинка, отпечатавшаяся у меня в сознании, наложилась на реальное действие. Совпала до мелочей. Грязный "умывальник", чеченец в тельняшке, какой-то разбор полетов, удар, я машинально ухожу и поднимаю вверх плечо...
   Дедушка Советской Армии сержант Чадаев сам сильно удивился. Надумай он врезать мне еще разок, я бы уже не смог закрыться. Я стоял с вылупленными глазами и, кажется, слегка пошатывался. А Чадаев глядел на меня и пытался сообразить, что такое происходит с молодым сержантом, которому он не попал в челюсть. Я запамятовал, о чем был потом разговор, но точно помню: мордобой угас в зародыше. И между прочим, Чадаев в дальнейшем упорно избегал трогать меня руками. Видимо, произвели на него впечатление мои безумные глаза...
   Между прочим, у меня с "дежа вю" - ощущением, что ты это уже видел, - были очень тесные отношения в молодые годы. Но "дежа вю" феномен весьма распространенный и довольно безобидный. Врачи-психиатры объясняют его сбоем при обработке входящей информации. Вам просто кажется, что вы уже "были здесь", "видели это". И вы сами обычно понимаете: ерунда, глюк.
   Со случаями предвидения такого уровня, как у меня, объяснений нет и быть не может. Если, конечно, принять по умолчанию, что время линейно и всегда неумолимо движется вперед, от утренней зарядки к построению на завтрак и так далее.
   Я же, как "лично пострадавший", больше интересовался не технологией феномена, а самим видением. Почему именно тот дурацкий загаженный "умывальник", а не что-нибудь другое? Я терялся в догадках.
   Понадобилось долго прожить, чтобы отстраниться от армейских событий, все взвесить и понять: ох, недаром мне довелось увидеть именно ту картинку! Обычному человеку видения приходят, когда он впадает в измененное состояние сознания. Но так и вышло! Дважды за всю службу я перенес по-настоящему дикий стресс. Причем оба раза стресс был затяжной, он набирал обороты в течение целой недели, чтобы затопить меня целиком, по уши. Солдат-череп, только попавший в учебку, и молодой сержант, угодивший в ББМ - два очень похожих случая. Ровнехонько через неделю доходишь до кризисной точки, до пика стресса, когда либо вешайся, либо привыкай. И происходит некий прокол реальности. Из точки в точку - будто сложили пополам лист бумаги длиною в год и проткнули иглой посередине.
   И сначала ты видишь свое будущее, а через полгода оно догоняет тебя.
   Мало кто верит в эту историю. Слишком она смущает людей. А кто верит, тот ищет объяснение, строит версии, пытается разобраться. Без толку. Вы, дорогие мои, ничего не знаете о мире, в котором живете. И я ничего не знаю.
   Поверьте, мне совсем не весело думать так. Я тоже живой и любопытный человек. Но если разок-другой-третий увидишь наше бытие с изнанки, в голову лезут суровые мысли. Первая из которых - а ну их на фиг, чудеса. Поставьте себя на мое место. Если у вас хорошее воображение, вы сможете. Закройте глаза и представьте.
   Прыжки в неведомое слишком похожи на битье рогами в крепко запертые ворота. Пока я был молод, меня это забавляло. Тот армейский случай потянул за собой новые, раз в год-два. Сознание-то раскрепостилось. Правда, будущего я больше не прозревал. Но изредка, пребывая на тонкой грани сна и яви, заглядывал черт-те куда. Ничего любопытного с точки зрения обывателя там не было: в первую очередь, там не было Времени. Я приказал себе перестать глючить - и четко выполнил приказ.
   Но все-таки, не попади я в армию, вряд ли бы со мной такое случилось вообще.
  
  
  
   ГЛАВА 7.
  
  
   Майор Тяглов лежал, навалившись грудью на свой рабочий стол. Лицо у майора было сиреневое и опухшее, дышал он едва-едва, рывками. Из последних сил майор успел сорвать галстук и расстегнуть воротник рубашки.
   Сходил, называется, поговорить с начальством. Поговорил - и сполз по стене прямо в штабном коридоре. Хорошо, дневальный рядом оказался, подхватил майора и принес на рабочее место.
   Посреди кабинета стояли сослуживцы Тяглова, два подполковника - старший инструктор по организационно-партийной работе и заместитель начальника политотдела. Они разглядывали задыхающегося майора и вполголоса совещались, как с ним быть.
   - Придуривается, - сказал "оргач". - На пушку нас берет, хе-хе.
   - А вдруг нет? - возразил замначПО.
   - Может, и не придуривается, - согласился "оргач". Кто его знает. Вон, синий какой.
   - И что теперь делать? Если он валяет дурака, мы ему только подыграем. А если и вправду копыта откинет... Похоже это на сердечный приступ, как по-вашему?
   - У меня сердце здоровое, хе-хе.
   - А может, поваляется - и отдышится?
   - Или придуриваться ему надоест, хе-хе.
   - Вообще, - сказал замначПО глубокомысленно, - странно все это. Сколько он уже так лежит и дышит? Точно симулянт!
   Я подошел к офицерам и сообщил негромко:
   - Пойду в лазарет.
   ЗамначПО очень внимательно на меня посмотрел.
   - Приведу врача, он сразу разберется, похоже ли это на сердечный приступ.
   - Разумно, - согласился замначПО. - Давай.
   Я выскочил из штаба. Неторопливо прошел мимо окна комнаты "общего политотдела". И, едва скрывшись с глаз товарищей политработников, сразу рванул, как на стометровку.
   Тяглов не отдышался бы без посторонней помощи. Он мог умереть в любую секунду.
  
  
   МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАУЗА
   самая грустная глава в этой книге -
   Автор даже хотел ее выкинуть, но передумал
  
  
   Я точно знаю, когда последний раз в жизни плакал. Это случилось 30 декабря 1987 года. С тех пор - как отрезало. После тридцати стало иногда пробивать на сентиментальную "пьяную слезу". А вот заплакать с трезвых глаз не получается, как бы худо ни было. От беды я теперь каменею. Армия научила.
   ...Перед лазаретом больные, в шинелях поверх халатов, долбили ломами и пешнями лед. Я заскочил внутрь и потребовал дежурного врача. Из кабинета высунулся фельдшер, немолодой прапорщик с солидным набором орденских планок.
   - Майору Тяглову плохо.
   - Что с ним?
   Я описал симптомы. Прапорщик сразу подобрался и сказал:
   - Ну, побежали.
   Тяглов уже сползал на пол. "Оргач" и замначПО все еще пребывали в задумчивости. Они служили с майором вместе несколько лет, "оргач" так просто в одном кабинете, и только сейчас я увидел, до какой же степени оба терпеть не могут Тяглова.
   Прапорщику хватило одного взгляда на больного.
   Следующим взглядом он буквально прорентгенил товарищей политработников.
   Товарищи политработники надулись и засопели.
   - Дружно взяли - и потащили! - скомандовал прапорщик.
   Мы с ним дружно взяли - и потащили.
   В кардиокабинете майора откачали за полчаса. Вышел офицер в белом халате, поглядел на меня:
   - Это ты его принес? Ты кто такой вообще?
   - Машинист политотдела. Тяглов мой начальник.
   - Почему сразу не вызвали помощь?
   Я замялся.
   - Спросите прапорщика, он все видел.
   - Ты мне скажи.
   Запинаясь, я обрисовал ситуацию. Мне самому не верилось, что так было. Но так было. Два взрослых человека, старших офицера, стояли и глядели, как их коллега отдает концы.
   - Какой-то у вас там зверинец, бля, - процедил медик. - Если тебя спросят, можешь цитировать: я сказал именно это. Знаешь, что такое "цитировать"? Молодец. Теперь бери своего майора и тащи его домой. Жить будет.
   Я вернулся в политотдел за шинелями. "Оргач" увлеченно перебирал бумажки.
   - Ну? - спросил он.
   - Сердечный приступ. Мне нужно отвести майора домой, он сам не дойдет.
   - Ну-ну, - сказал "оргач". - Ты мне там делаешь, что я просил?..
   - Все идет по плану, товарищ подполковник.
   Диплом я ему печатал. Он заочно на педагога учился. Чтобы, значит, уволившись в запас - преподавать.
   - Ты ночью не работай, береги себя, - посоветовал "оргач". - Ночью надо спать. Ночью-то только дураки не спят, хе-хе.
   "Да, это зверинец, - подумал я. - Не сумасшедший дом, как мне казалось раньше, а просто зверинец".
   Тяглов уже порозовел и даже пытался буянить - ему совали в карман таблетки, а он упирался, хрипя, что совершенно здоров, просто малость перенервничал. Мы с прапорщиком упаковали больного в шинель. По счастью, Тяглов был заметно легче меня, и когда я крепко взял его под руку, деваться ему стало некуда. Мы побрели по скользкой дорожке к военному городку. Майор спотыкался, нечленораздельно ныл и отчетливо матерился. Обычно он в моем присутствии не позволял себе ни того, ни другого, ни третьего.
   Он числился в политотделе "старшим инструктором по агитации и пропаганде". Должность халявная, но Тяглова, пижона и артиста, можно было назначить хоть инструктором по ловле блох, он и из этой работы устроил бы шоу. Когда майор вел политзанятия у телефонисток, те возвращались на узел связи все зареванные: Тяглов читал им лирические стихи.
   Начинал он службу на китайской границе и однажды мне рассказал, что там было в дни полузабытого ныне китайско-вьетнамского конфликта - как наши мерзли в траншеях, а по брустверу ходил генерал и приговаривал: "Ничего, сыночки, потерпите чуток, завтра двинем через границу и вам сразу станет тепло, а потом даже жарко".
   Тяглов был честным, правильным офицером. Увы, его темперамент не подходил для службы мирного времени. Ему бы шашку, да коня, да на линию огня... Вдобавок, майору хватало мозгов быть умным, но не хватало выдержки это скрывать. В армии немало офицеров, из карьерных соображений притворяющихся недалекими, и у всех у них общая проблема: иногда они не выдерживают. Срываются. А этот и не думал косить под тупого. Я бы на его месте обаял нашего "оргача" и стал задушевным приятелем замначПО. Тяглов же, не сказавший им худого слова, тем не менее, умудрился обоих восстановить против себя насмерть.
   Они ему завидовали.
   Майор жил в Мулино один, тосковал по жене и сыну, оставшимся в далеком Новосибирске, регулярно квасил и всячески валял дурака. Кажется, временами он пугался самого себя. В Мулино, зажатом между болотами, дисбатом и полигоном, можно было спиться запросто. Некоторые в этом преуспели. Чуя беду, майор инстинктивно изо всех сил рвался к родным, хоть ненадолго. Сердечный приступ у него случился после разговора с начПО: Тяглов просился в отпуск на Новый Год.
   По словам адъютанта начПО, сначала в кабинете было тихо, а потом эти двое заорали друг на друга так, что хоть знамя выноси из штаба.
   К концу пути майор раздышался, у него уже почти не заплетались ноги, и дверь он отпер довольно бодро, где-то за минуту. Протопал неверными шагами в квартиру, присел в углу и включил магнитофон. Заиграла какая-то попса. Чуть ли не Modern Talking.
   И тут плохо стало мне. Разом схлынуло накопившееся за последний месяц напряжение. И увиденное сегодня - догнало. И то, что я с момента приезда в Мулино не слышал вообще никакой музыки, кроме страшного нашего полкового оркестра, тоже сыграло роль.
   Музыка для нас, мальчишек восьмидесятых, значила невероятно много. Мы в нее прятались, мы ею отгораживались от мира родителей, музыка делала нас свободными. У кого-то попса, у кого-то рок, главное - она у нас была. В учебке музыки не оказалось вообще.
   И тут я ее услышал.
   Я привалился к стене, закрыл глаза, и из-под сомкнутых век буквально хлынуло.
   - Ты не стесняйся, Олег - просипел Тяглов. - Не стесняйся слез.
   Он что-то еще сказал ободряющее, сидя в расстегнутой шинели на корточках перед тумбочкой с магнитофоном. Голос майора был слабым, потерянным, несчастным и больным - а я ничем не мог помочь. Кто бы мне самому помог.
   - Устал... - прошептал я.
   - А как я устал... Кто бы знал.
   Он повалился на диван и тоже закрыл глаза.
   - Что вы здесь делаете, товарищ майор... В этом зверинце?
   - Служу, - объяснил Тяглов.
   Помолчал и добавил:
   - Никогда не задавай офицерам этот вопрос. Он бьет не в бровь, а в глаз, и нечего ответить. Ладно, я посплю наверное. Спасибо, ты иди теперь.
   Я утер слезы. Мне как-то сразу стало легче.
   - Не забудьте про таблетки, они у вас в правом кармане. И врач настоятельно советовал не пить.
   Тяглов шепотом сказал, где он видел всех врачей.
   Военный городок Мулино был все таким же холодным и мертвым, как в самый первый день. Я сделал небольшой крюк, чтобы пройти через сосновый перелесок - хоть минуту не видеть ничего мулинского, ни домов, ни забора части. Меня просто воротило от всего этого. Как жить дальше? Я не хотел возвращаться из штаба в батарею - там было невыносимо скучно. Но политотдел дивизии оказался чересчур интересным местом. Несколько более интересным, чем может вынести мало-мальски приличный человек. Как переварить сегодняшний опыт и никому не плюнуть в глаза, я просто не знал.
   Почти у самого КПП артполка меня засек скучающий патруль.
   - Това-арищ военнослужащий! - нараспев позвал старший лейтенант, потирая руки.
   Я подошел и представился.
   - А, это ты... - протянул старлей разочарованно.
   За месяц работы в штабе я перезнакомился тут со многими, вплоть до контрразведчика. Этот старлей был таким же "агитатором", как Тяглов, только рангом ниже, из противотанкового. Сам небольшой, и патрульные будто сплюснутые по вертикали - чтобы помещались в отсек управления ракетного комплекса на базе БРДМ.
   - И отчего вдруг поплохело нашему майору? - удивился старлей, выслушав мою историю. - Он же обычно живее всех живых.
   - Поговорил с начПО. В отпуск просился.
   - М-да... Смелый поступок. Мои соболезнования. Ну, топай.
   Вечерело, штаб уже опустел. Я мог бы просто сидеть у себя и наслаждаться редчайшей в армии роскошью - одиночеством, - но было слишком муторно на душе. И я отправился к чертежникам. Мне сразу открыли на условный стук, который знали только мы - "штабные" - и начальник оперативного отдела. Стук был слишком замысловатый, чтобы офицеры додумались до него: один удар. Начопер тоже не додумался, он подслушал. И никому не рассказал. Ему нравилось, что у него такие хитрые чертежники.
   На огромном столе посреди чертежки была расстелена карта. Рядовой Гусев лежал на ней с плакатным пером в руке. Рядовой Косинов варил суп в электрическом чайнике.
   - Ты чего такой смурной?
   Я рассказал.
   - Наплюй и забудь, - посоветовал Гусев. - Это же товарищи офицеры. Странно, что они не едят друг друга. Нашел, из-за кого расстраиваться. Даже самый лучший офицер не стоит одной твоей слезинки.
   - Они друг друга именно едят, - возразил Косинов. - Еще как едят. А ты, Олег, просто не служил толком. Через пару месяцев такого насмотришься, что отучишься удивляться вообще чему-либо.
   - Не хочу отучаться.
   - А придется, - заверил Косинов.
   Он угадал, мудрый дед: пришлось.
   Я отправился в казарму - поспать в тепле. Шел между прямоугольными сугробами, вспоминал этот безумный день. Думал о курсанте, застрелившемся позавчера в карауле. О контуженных танкистах, которым на стрельбище попал под гусеницу забытый кем-то снаряд. О больных, долбящих лед - некоторых скоро комиссуют, потому что военкоматы просто не имели права их призывать. Чего ради это все, если у нас офицеры едят друг друга?
   И тут случилось удивительное. В первый и последний раз за мою службу в артполку включилась система громкой связи. И заиграла музыка.
   Я шагал через плац как во сне, как в сказке. Передавали вещь, которую я меньше всего ожидал услышать здесь - "Русских" Стинга. Величественная тема, свет фонарей сквозь легкий снегопад... Территория артполка вдруг показалась обжитой, теплой, пригодной длля человеческого обитания. Я шел, а музыкальная тема все раскручивалась и раскручивалась, заполняя собой мир, привнося в него то, чего так не хватало мне в армии - смысл... Не было только голоса певца. Стинг отчего-то не спешил сказать:
   Но что может спасти нас,
   Меня и тебя -
   Я надеюсь, русские
   Тоже любят своих детей...
   И тут я понял, что это Прокофьев.
   Музыка оборвалась на полузвуке.
   В этом не было и не могло быть ничего символического.
   Ее просто выключили.
  
  
   ГЛАВА 8.
  
   - Косинов, мать твою, что за внешний вид?! Мятый, нестриженный, весь в краске... Ужас! Солдат, мне на тебя смотреть больно!
   - Да... Вот... Товарищ полковник... Ну, да.
   - Нет, ты представь, скоро придет молодое пополнение, увидит тебя, чучело эдакое, и скажет: что, вот это - артиллерийская дивизия?!
   - А я... Да ну... Ну я же в штабе буду, товарищ полковник! Не увидит меня никто.
  
  
   ШТАБНЫЕ
   иллюстративный материал к статье
   из воображаемой военной энциклопедии
  
  
   Штаб учебной дивизии жил насыщенной жизнью. Через сутки после того, как политработник майор Тяглов чуть не умер на боевом посту, настала очередь нашей секретной части доказать: она тоже не лыком шита, всегда готова за Родину голову сложить. Или не голову, а другое место - это уж как повезет.
   Помимо секретных чемоданов, набитых секретными тетрадями, в секретной комнате штаба хранились и вещи поконкретнее. Например, две казацких шашки, предназначенных для церемонии выноса знамени. Секретчики, прапорщик и сержант, когда им нечего было делать, гонялись друг за другом по коридору с этими шашками и рубились так, что звон стоял.
   На Новый Год в Доме офицеров устроили церемонию с выносом знамени. Сержант-секретчик Женька Ясаков приехал туда в кузове грузовика. Перевязи, белые перчатки и прочую бижутерию он держал в руках, а шашки опрометчиво зажал под мышкой. Рукоятками вперед.
   Когда он прыгал из кузова, одна шашка выскользнула из ножен, обогнала сержанта в полете и воткнулась рукоятью в снег. А Женька, приземлившись, наделся на острие шашки задницей.
   Пострадал на секретной службе.
   Ну, какая служба, такой и Джеймс Бонд.
   Нахохотавшись до колик, штабные задумались, как человеку помочь. Ему повезло: он заработал глубокую, но безобидную дырку в мякоти. Увы, нормально ухаживать за раной Женька без посторонней помощи не мог. Ходить в лазарет он отказался: новость мигом просочилась бы в батарею управления, к которой сержант был приписан, а тогда хоть ложись и помирай: засмеют.
   Чертежники отнеслись к травме сержанта Ясакова с сочувствием. Поржали день, поржали другой - и успокоились. Но первая же попытка сменить Женьке пластырь закончилась истерическим припадком у Паши Гусева. Тот потом объяснил, что Ясаков ему, конечно, друг, но пускай как-нибудь сам, а то у Гусева руки дрожат от хохота.
   Женька, стоя посреди чертежки с голым задом, страдальчески оглянулся на меня. Естественно, я был здесь. Машинист "строевой части" и адъютант начПО тоже хотели прийти, но их отговорили, зная за обоими нехватку гуманизма - они бы тут вообще по полу катались.
   Я подумал-подумал, взял себя в руки, спокойно обработал рану и заклеил ее. После чего был назначен ответственным за Женькину задницу. Мне полагалось вознаграждение: Ясаков, хоть и в попу раненый, мимоходом украл из Дома офицеров упаковку "сладкой плитки". Это вроде шоколада на вид. Ребятам не понравилось, а я с детства обожал соевые батончики. Увидев, как я лихо "плитку" уминаю, старшие посовещались и решили: выдавать мне строго по одной в день, не больше.
   Ясаков ходил по штабу, ковыляя, и всем своим видом демонстрировал, что у него вот-вот отвалятся руки и ноги. Между делом он победил в чемпионате батареи управления по чистке сапог. Вернее, по не-чистке. Сапоги у Женьки были на вид совершенно плюшевые, они не видели щетки больше трех месяцев.
   "Постоянный состав" Мулинской учебки вообще, за редким исключением, старался выглядеть неухоженным и расхристанным. Так "постоянка" проводила грань между собой и курсантами. Штабные, вся служба которых проходила на глазах у офицеров, выглядели не лучше, а зачастую страшнее остальных. Один адъютант начПО разгуливал наглаженный и чистый. Женька и я были еще туда-сюда, а вот чертежникам не хватало только надписей "Не прислоняться" поперек спины. В смысле - не прислоняйся к чертежнику, а то испачкаешься. Такая уж работа.
   Офицеры глядели на это сквозь пальцы: мы много трудились, мы были нужны.
   - Бывают домовые, а я - штабной! - говорил чертежник Паша Гусев, счищая краску с рукава лезвием бритвы.
   Его даже вызывали на собеседование в штаб округа, так он хорошо делал свое дело. Но Паша не горел желанием остаться на сверхсрочную, а служить ему оставалось меньше года.
   - Люблю штабных, - сказал мне один проверяющий. - С ними всегда есть, о чем поболтать, ведь в штабы берут самых толковых.
   Он нашел верное слово. В штабы брали разных, не обязательно шибко умных и сильно образованных, но как правило - толковых. Тех, кто быстро соображает. Естественно, такие солдаты и сержанты со временем наглеют, требуют к себе особого отношения, но за это они платят сторицей. Опытный штабной - ценный человек.
   По нам видно было, что мы особенные. Заходя в магазин или чайную, я разрезал толпу курсантов как ледокол. Они сами передо мной расступались. Хотя формально и я был курсантом. Но армия приучает людей мгновенно, чуть ли не бессознательно, считывать такие коды, как мельчайшие отличия в одежде и прическе. И выражение лица многое значило. Мы, штабные, чувствовали себя в Мулино гораздо свободнее прочих. Они даже передвигались только по заранее предписанным маршрутам, а мы сами выбирали дорогу, в нашем распоряжении была вся территория части, до последнего уголка. Нас могли отправить с поручением куда угодно: кого - воровать оконные стекла из нежилого дома, кого - аж в Москву с деловой перепиской.
   У штабных был свой режим дня. Начальство частенько запаздывало с подготовкой документов, тогда мы вкалывали ночами. Машбюро хронически не успевало обработать всю макулатуру, которой его заваливал политотдел, так что ваш покорный слуга не скучал ни часа. Меня вообще иногда сдавали на день-другой в аренду - отправляли, допустим, в соседний ГУЦ обеспечивать учения. А я хоть и отвыкал потихоньку чему-нибудь удивляться, тем не менеее, не упускал случая приобрести новый опыт.
   Свободное время мы тоже проводили не по-солдатски. Например, нас могли позвать в клуб на закрытый ночной просмотр фильма "Пролетая над гнездом кукушки". Как сказал киномеханик, смотреть серьезное кино днем, когда полный зал курсантов, будет невыносимо. И мы сидели ночью в клубе впятером. Я потом зашел на воскресный дневной сеанс и убедился - киномеханик более, чем прав.
   У нас был налажен тесный контакт с библиотекой. Благодаря этому мы прочли повесть "Сто дней до приказа" несмотря на то, что соответствующий номер журнала "Юность" в армии был под запретом. Я между делом привил ребятам вкус к Бунину, и они сначала зачитывались "Темными аллеями", а потом взялись за вещи потруднее.
   Иногда, конечно, заедала тоска. У каждого была своя мучительная любовная история, каждого то ли уже бросила, то ли собиралась бросить подруга - в общем, хватало тем для разговора. Но потом выйдешь покурить на крыльцо, весь такой несчастный, а из-за забора раздается многоголосый хор:
   И ей понра-авилась
   Шинель военная,
   Погона синяя
   И звездочка на ней...
   Влезешь на забор полюбопытствовать. За забором идет по дороге неправдоподобно четкий строй. В "хабэшках" и бушлатах без знаков различия, в шапках без кокард. А вокруг "коробки" на некотором отдалении шагают краснопогонники с автоматами наперевес. Это дисбат возвращается с работы.
   Сразу чувствуешь, что у тебя-то жизнь удалась. Хотя вокруг разговаривают исключительно матом (особенно молодые политработники, они так ставили себя ближе к народу), кормят плохо, одежда неудобная, вода горячая только в бане, климат гадкий. Зато "на дизеле" вообще смерть. Почувствуй, как тебе повезло, и веди себя хорошо...
   В штабе было очень холодно, мы более-менее спасались вшивниками (так в армии зовут любую теплую поддевку под форму) и электрическими отопителями. За калориферами, особенно с открытой спиралью, охотился начальник тыла дивизии - я уже вспоминал об этом. Но в кабинете "общего политотдела" товарища подполковника ждало жестокое разочарование.
   Однажды утром тыловик заглянул к нам, увидел включенный отопитель и без лишних слов конфисковал его. Вскоре явился Тяглов.
   - А чего такой колотун? - удивился он.
   Я объяснил.
   Тяглов подумал с минуту и сказал:
   - Гляди, как это делается.
   Он ушел и через пять минут вернулся с отопителем под мышкой. Вручил его мне и сказал, очень довольный собой:
   - Твоя заслуга, между прочим.
   - То есть?..
   - Да я прихожу к тыловику и говорю: "Ты хоть понимаешь, у кого отопитель забрал? Наш машинист в "Комсомольской правде" печатался. И сейчас ночами потихоньку клепает роман про армию. Я уже видел пару глав. Это типа "Сто дней до приказа", только еще страшнее. Представляешь, что будет, если парень на тебя злобу затаит? Ты у него окажешься проходной отрицательный герой!.." Тыловик бедный аж в лице переменился. Мы его теперь долго не увидим!
   - Ну спасибо, товарищ майор... Веселенький экспромт. Только этого мне не хватало для полного счастья.
   - Я не собираюсь тут замерзнуть насмерть, - сказал Тяглов. - А ты - наплюй и забудь. Пускай они тебя боятся. Это для них лишний повод держать тебя поближе и контролировать. И вообще, кто первый начал? Кто особиста запугал?
   - Я просто с ним нормально поговорил.
   - В случае особиста это и называется: запугал!
   Так получилось, что ко дню моего появления в Мулино разом уволилось несколько рядовых машинистов, в том числе из "особого отдела" - военной контрразведки. И начальник "строевой части" неспроста явился на оформление новобранцев с пишущей машинкой: вычислял кандидатов. Я печатал быстро, подолгу держал темп и не промахивался мимо клавиш. Кроме того, уже через неделю сидения в политотделе я начал выполнять работу Тяглова - готовил ему материалы для лекций на основе статей из журнала "Коммунист Вооруженных Сил". Молва о способном парнишке разнеслась по окрестностям, и однажды к нам зашел некий майор с такими же, как у всех, пушками в петлицах. Он перекинулся с Тягловым парой слов, а потом сунулся в мой закуток и как-то невзначай раскрутил меня на беседу "за жизнь". Я не заметил ревнивого взгляда Тяглова. Мы с майором немного поговорили. Беседа завершилась фразой, брошенной в полном изумлении:
   - То есть вы, молодой человек, против перестройки?!
   - Ничего подобного, товарищ майор. Просто я вам пытаюсь объяснить, что очень многие из моего поколения к ней не готовы. Нас учили жить и работать в совершенно других условиях. И я не могу предсказать, насколько успешно мы впишемся в новую реальность.
   - М-да... Ну, счастливо! - сказал майор и исчез.
   Тяглов сиял.
   - Знаешь, кто это был? - спросил он. - Начальник особого отдела! У него машинист уволился, вот он и пришел на тебя поглядеть.
   - И что теперь?..
   - Все замечательно: останешься здесь. Ну ты представь - как может в контрразведке работать с бумажками такой страшный антисоветчик, который даже против перестройки?!
   - Да я не против... Кстати, а вы?
   - Я - за, - твердо заявил Тяглов. - Я политработник, мне положено быть за! И вообще, хуже, чем сейчас, уже некуда. Так что пускай будет перестройка, новое мышление и все такое прочее...
   Теперь многие уверены, что "хуже некуда" это сейчас, а тогда было терпимо. Но такова человеческая психика: люди быстро забывают плохое. Я помню, как беспросветно жилось в восьмидесятые, и как мы надеялись на лучшее, радовались первым росткам свободы. Но это уже совсем другая история...
   К весне я в штабе был уже свой. Перенес на ногах пневмонию (однажды пришел в себя, лежа лицом на клавишах - весь алфавит на физиономии), успел немного позаниматься вместе с батареей, обжился в Мулино лучше некуда. Помню, итоговые документы какой-то очередной проверки доверили печатать мне. Я возился с ними сутки без продыху, а потом вручил кипу листов начальству и отправился к чертежникам спать. У них стоял большущий светостол (такой фанерный ящик с подсветкой столешницы), внутри которого прятались два матраса и плоский масляный отопитель. Я, как всегда, был слегка простужен и во сне тихонько похрапывал.
   - Это кто там? - удивился начопер, раскладывая на светостоле карту.
   - Олег из политотдела. Спрятался от своих, они его совсем загнали.
   - Пускай дрыхнет, - сказал подполковник. - В отличие от вас, лоботрясов, он действительно много работает.
   А я все понять не мог, чего он вдруг засмеялся, когда мы с ним в туалете столкнулись.
   Со временем я начал подумывать, что можно и тут остаться. Да, штаб - порядочный зверинец. Но зато кругом знакомые лица, а это в армии многое значит, если не всё. Как уверяла брошюра "Сержанты и старшины Воруженных Сил", недаром часто раздается в казармах и кубриках народная пословица:
   Без коллектива
   И жизнь не счастлива!
   Очень жалею, что не прихватил с собой эту брошюру. Лучшее чтение в минуты жизни трудные, когда кажется, что ты полный идиот. Перелистнешь несколько страниц - и понимаешь: нет, парень, с тобой-то как раз все в порядке...
   Весной перед штабом начала появляться каждый день пожарная машина. Поливала траву, чтобы та росла зеленее. Учебка готовилась сдавать выпускные экзамены. А меня вызвал замначПО.
   Сначала мы просто говорили о том, о сем. Потом мне предложили, в очень мягкой и ненавязчивой форме, шпионить за Тягловым - собирать компромат. Потом спросили, тоже очень ласково, как продвигается работа над книгой про армию. Я ответил, что когда текст примет более-менее товарный вид, непременно дам товарищу подполковнику с ним ознакомиться. На том и расстались.
   Стало ясно: надо привыкать к мысли об отправке в войска. Может, это и к лучшему. Пусть все идет как идет. В штабе мне уже нечему учиться. Я увидел здесь все, что мог.
   - Мне будет скучно без тебя, - сказал Тяглов, - но я бы на твоем месте тоже ушел. Просидеть два года в штабе - это несерьезно. Ты должен узнать настоящую армию. Трудно придется. Но ты справишься.
   Через несколько дней выяснилось, что оставить меня в учебке политотдел не может: армии остро не хватает сержантов. Это, кстати, была правда.
   - В порядке нашей благодарности за работу можем предложить тебе выбор, - сказал начПО. - Два самых теплых округа - Одесский и Киевский. Куда хочешь?
   - Киевский к дому ближе. - решил я.
   В Мулино стало жарко и душно. Ветер гонял по плацу крупную пыль. Здесь, похоже, никогда не бывало терпимо, всегда через край.
   - Значит, штабные козлы решили от тебя избавиться, - сказали сержанты из моей учебной батареи. - Перетрусили. Ладно, не падай духом. В войсках тоже люди служат. Ты, конечно, ни фига не обученный, но это ерунда. Все доучиваются на месте.
   - Мужайся, - только и посоветовали знакомые из батареи управления.
   У них там была легкая дедовщинка, и они представляли, как это должно выглядеть в суровом варианте.
   - Ты слишком добрый для войск, - сказал Паша Гусев. - Хреново тебе придется.
   - Обозлюсь, - пообещал я.
   Надел парадную форму - и поехал служить дальше. У меня была слишком длинная для курсанта-выпускника шевелюра, самодельный широкий камуфлированный брючный ремень, модные электронные часы и наглая морда.
   - Нас почти двадцать, - сказал я ребятам в поезде. - Если что, отобьемся. Главное - держаться вместе.
   Как потом оказалось, ребята мне поверили.
   А напрасно.
   Бригада Большой Мощности знала эти штучки и пресекала их в зародыше.
  
  
   ГЛАВА 9.
  
   Дальний берег Днепра терялся в жарком мареве.
   - Надо будет смотаться туда, посмотреть, как там люди живут, - сказал я на перекуре.
   - Доплывешь? - недоверчиво спросил Голиней.
   - Я когда плаванием занимался, у меня любимая дистанция была километр брассом. А тут на глазок столько же.
   - Даже не пробуй, - сказал Верчич. - Утонешь, а нас вздрючат. Вчера Тхя проверял лазерный дальномер, стрельнул по тому берегу, оказалось четыре километра.
   - Ско-олько?..
   - Эх, ты, Москва. Это ж Днепр!
   - Однако... Верно сказано: редкая сволочь долетит до середины Днепра.
   - Ты тоже редкая сволочь, но даже не пробуй, - повторил Верчич. - И вообще, Москва, поменьше залупайся. Тебе сказано было подстричься?..
   - У меня нормальные волосы.
   - Тебе не положено.
   - Слушай, мне и так до хрена не положено.
   - Москва, не выпендривайся. Сегодня ты обрастешь, завтра Кузнечик твой обрастет... Думаешь, если вы такие здоровые лбы вымахали, мы вас не уроем? Тебя просто не мудохали по-настоящему, так, чтобы кровью ссал. С тобой по-человечески обращаются, ты это ценить должен.
   - Ни хрена себе по-человечески... Коля, в ББМ дышать нечем. Молодые на положении рабов. Из личных вещей одна зубная щетка, да и то не у всех. Боятся зайти в казарму - там ведь каждую секунду кого-то бьют... С чего ты взял, что я выпендриваюсь? Я круглые сутки молчу. У меня один вопрос: вам самим-то не противно? Не стыдно?
   - Москва, - сказал Верчич проникновенно, - если вас не пинать каждую секунду, вы не будете работать, и ББМ развалится. Это закон. Это армия. Тут никто добровольно ничего делать не станет. И ты не представляешь, что творили с нами. Вон, Вася еще застал наших дедов. Это была вообще жопа.
   - Да, это жопа была, - вспомнил Голиней и передернулся.
   - Постригись, - сказал Верчич. - А то пожалеешь.
   - Эй! - позвал капитан Масякин. - Кончай перекур.
   Мы пошли к миномету.
   - Пойми, Москва, - сказал Голиней тихонько, - тебя никто не поддержит. Ты хороший парень, ну не лезь против правил. Из-за тебя и остальным молодым достанется.
   - Знаю. Я все знаю, Вася. Я же не слепой. Но от этого не легче.
   - Вот и не выпендривайся. Будет только хуже.
   Я, конечно, не подстригся. Стало не хуже а вообще жопа. Где-то через сутки. А пока мы полезли на миномет.
   На броне я сразу успокоился. Мне нравилась эта железяка.
  
   ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ББМ
   глава, в которой мы наконец-то возвращаемся
   в Бригаду Большой Мощности, но особого веселья
   пока не испытываем, оно будет дальше
  
   Сначала нашу партию молодых сержантов занесло в Малиновку, что под городом Чугуевым. Сюда за нами должны были явиться "покупатели". Нам сразу объяснили: это та самая Малиновка, про которую фильм "Свадьба в Малиновке". Меня эта комедия никогда не впечатляла, и малиновская часть не впечатлила тоже.
   Перебросившись с местными парой слов, я узнал, что служба тут состоит в основном из хозяйственных работ, дедовщина терпимая, кормят хорошо, а неподалеку продают отличный самогон.
   - Не служба, а сплошная барза, - сказали мне. - Хотя скучновато, честно говоря.
   - Барза? - переспросил я.
   - "На барзу попал" это значит: все хорошо, - объяснили местные. - А ты с Москвы? С самой Москвы? Так у тебя и земляки тут есть.
   Земляки - не главное, подумал я, ключевое слово: "скучновато". Если им скучновато, мне будет в самый раз. Одно плохо, здесь почти не работают на технике. Это обидно. А нужна мне техника? Позарез нужна? Малиновка так Малиновка. Я тут уже принюхался. Вроде бы ничего особенного, но можно жить. С одним условием. Раз они тут в глаза не видят боевой учебы - нет смысла служить в батарее. Надо пристроиться в штаб. Буду там, по завету Тяглова, ночами писать страшную книгу. Непременно выведу зампотыла проходным отрицательным героем.
   - Прячь бычки, начПО идет.
   - Где начПО? - встрепенулся я.
   - Да вон. Он с курением борется. А так ничего дядька, простой.
   Я рванул наперерез высокому подполковнику и спросил, нет ли нужды в специалисте редкой военной профессии.
   - Что еще за профессия?
   - Командир пишущей машинки.
   - Где работал?
   - Политотдел Мулинской учебки.
   - Понял, - сказал начПО. - Где твоя партия? Стой там, я за тобой приду через полчаса.
   - То есть...
   - Да, ты уже служишь здесь. Поздравляю.
   Все оказалось не просто, а очень просто. Я вернулся к своим, закурил и решил пока ребят не радовать тем, что дальше они двигаются без меня.
   Тут появился моложавый и веселый капитан в лихо заломленной фуражке.
   - Мужики, - сказал он. - На фига вам киснуть в этой Малиновке? Вы здесь миномета даже издали не увидите. А мы регулярно на технике работаем. И ездим стрелять на полигон. Рванули к нам в Белую Церковь! От Киева восемьдесят километров. Город чудесный, наша часть стоит на окраине. Кормежка отличная. А главное, сама часть особенная.
   - Чем же? - спросили капитана.
   - Кадрированная бригада прямого окружного подчинения. Всего сто пятьдесят человек. Разворачиваемся только по войне.
   У нас тут же в мозгах дружно щелкнуло: чем меньше часть, тем меньше дедовщина. Армейский стереотип.
   - Небольшой дружный коллектив, - заявил капитан, будто подслушав наши мысли. - В дивизионе меньше тридцати солдат и сержантов. Батарея - шестеро. На шестерых - свой комбат, представляете? Я сам комбат.
   Память моя не сохранила фамилию этого телепата, он нас отвез в ББМ и вскоре оттуда перевелся. Попался бы он мне через месяц за забором, я бы ему... Да ничего особенного, просто в глаза бы посмотрел.
   - Поедем в Бригаду Большой Мощности!
   Название части нас доконало. Работать на технике! Ездить стрелять на полигон! Жить на окраине города. Сто пятьдесят человек! У шестерых свой офицер! И тем не менее - стрелять! Мечта артиллериста.
   АбрБМ, вот как это называется. Артиллерийская бригада большой мощности: два пушечных дивизиона, два минометных. Ну и пускай кадрированная, лишь бы боевая учеба, а не заборостроительство.
   Я подхватил вещмешок. Прощай, Малиновка. Не повезло тебе.
   Малиновского начПО я потом видел на зимнем полигоне. У подполковника был кунг-прицеп размером с троллейбус, но сам начПО и его люди носили шинели. Самоходчику это говорит многое, если не всё. Самоходчик в шинели вне зимней квартиры - не бывает. А я уже стал к тому дню самоходчиком до мозга костей, до опупения и изумления от себя самого. И порадовался, что не остался в Малиновке.
   Я до сих пор в душе самоходчик. Боюсь, это не лечится...
   Первое, что мы увидели, ступив на территорию Бригады Большой Мощности - непролазная грязь, развороченная глина, посреди которой стояла кольцевая скамья курилки. В курилке сидели люди в тельняшках и с головами, бритыми до блеска. Рожи у людей были широченные и страшенные.
   Это были старшина четвертого дивизиона Шура Андрецов и его водитель Котарев. Обрились деды на "стодневку".
   - Ага! - заорал Андрецов, углядев нас. - Дивись, Котяра! Пушечное мясо приехало, трам-тарарам!
   Котарев дико захохотал.
   Мы немного призадумались.
   Нас подвели к высокой казарме старинной постройки (как потом оказалось, дореволюционной). Откуда-то сверху раздалось: пух-пух-пух! Очередь из "Калашникова" 5,45, примерно в три патрона.
   Мы задумались еще крепче.
   В казарме было довольно уютно, тут люди жили, а не кантовались, в отличие от учебки. Но я сразу заметил, какими глазами на нас смотрят. Либо жадно-внимательными, либо испуганно-забитыми. И я навскидку, с первого взгляда, мог бы отличить старослужащего от молодого. По одним глазам.
   Повели обедать. Столовая помещалась в величественном здании, наводившем на мысль о екатерининской эпохе (почти угадал). Кормили нормально, хотя после Мулинской учебки что угодно сошло бы за еду. С нами был молодой солдат, который раздал новичкам ложки, а после собрал их, пересчитал и отправился мыть.
   - Что это значит? - спросили его.
   - Это наши ложки, - ответил солдат. - У каждого дивизиона свои ложки. Не дай бог потеряешь.
   - Что за пальба была наверху?
   - Там десантники живут. Говорят, дух застрелился.
   - А как тут вообще?
   - Жопа. Вечером сами увидите.
   К вечеру нас раскидали по дивизионам, но мы ничего особенного не увидели. К нам еще приглядывались.
   Я оказался в третьем минометном. Из моей партии сюда попал еще один сержант. Здесь было много дедов, несколько черпаков, много молодых и ни одного духа. Я оценил соотношение сил призывов как почти равное, но уж больно подавленно глядели молодые.
   Это настораживало. Среди дедов я заметил троих по-настоящему здоровых парней, а у черпаков вообще одного. Дивизион был в целом низкорослым, я со своими 183 сантиметрами неплохо смотрелся на его фоне. Мой водитель Кононенко по прозвищу Кузнечик оказался еще чуть выше и чуть шире. Но его запросто шпыняли мелкотравчатые деды, и он подчинялся безропотно. Серым кардиналом дивизиона был здоровенный, почти на голову выше меня, дед-каптерщик с литовской фамлией (по кличке, разумеется, Сабонис). Против Сабониса я бы не выстоял, но остальным пришлось бы попотеть, выйдя со мной один на один. Тем не менее, они тут всех затоптали. Они редко действовали в одиночку. Даже живой кошмар дивизиона, неуправляемый казах Орынбасар Кортабаевич Арынов, не рыпался против меня без поддержки, хоть у него и был разряд по вольной борьбе. Всегда кто-то околачивался рядом, готовый Арынова спасать. Многих дедов от него просто мутило, но они беззастенчиво использовали "Алика" как пугало.
   Очередным потрясением стало то, что бригада по команде "отбой" и не думала "отбиваться" - хотя дежурный офицер сидел здесь же, за пультом оповещения в торце казармы. Бригада включила телевизор и начала бродить туда-сюда, занимаясь своими делами. Где-то кого-то немножко пинали ногами, чтобы шевелился быстрее.
   Я, как сумел, познакомился с народом. Мне сразу понравились местные черпаки, особенно Тхя, Голиней, вычислитель Саня Вдовин (тогда еще младший сержант, разжалуют его позже) и мой замкомбат Болмат. Они были спокойны, доброжелательны и не качали права. Спокойно, доброжелательно и не качая права, они разъяснили мне обстановку в бригаде и расстановку сил в дивизионе. Как сейчас говорится - "ничего личного". Тхя не скрывал, что его от здешних порядков тошнит, Вдовину было все по фигу, Голиней с Болматом хоть и встроились в систему, но, как мне показалось, без энтузиазма.
   Я понял, что еще не разучился удивляться.
   Общение со своим призывом не удивило - расстроило. Ребята они были неплохие, но их давно согнули в три погибели. Опереться на Карнаухова, сержанта, пришедшего со мной, я и не думал - это было существо в два раза добрее и незлобивее меня.
   Ночь прошла относительно спокойно. С утра - началось.
   На новоприбывших срывались мгновенно, все и по малейшему поводу: хватало нескромного взгляда, я уж молчу про расстегнутый крючок на воротнике. Из какого ты дивизиона, никто не смотрел. Все лупили всех. Кто-то пробовал отбиваться, тогда набегала толпа и тащила его в умывальник - учить жизни подальше от посторонних глаз. Кто-то пробовал вступиться - набегала толпа вдвое больше. А молодые из местных говорили: не выпендривайтесь, только хуже будет, мы же не выпендриваемся...
   Я мог бы сейчас развернуто, на целую главу, составить руководство по грамотной организации дедовщины, но вижу: хоть почти двадцать лет прошло, а сил не хватает. Задыхаюсь от злости. Оставлю опыт при себе. Запомните главное: дедовщина это не "когда бьют", а когда создана атмосфера полной безнадеги, в которой каждый за себя и никто тебе не поможет. Главное - расколоть молодой призыв, и дело в шляпе. Если даже один-двое выбьют себе особые условия, это ничего не изменит в целом. Так вышли в люди до срока мои друзья по ББМ Ракша и Михайлов, но на общий уровень зверства в своих дивизионах, первом и втором, они повлиять не могли. Переживали молча. Я тоже потом буду молча переживать.
   Задача дедовщины проста: заставить младшие призывы делать все за старших. Любую работу, не относящуюся к боевой, от застилания постелей до чистки сапог и рытья канав. Дополнительно младшие должны угождать старшим, исполняя любую их прихоть. Ну и отдавать им деньги, разумеется. Чтобы младшие крепче помнили свое место, на них накладывается множество унизительных ограничений по внешнему виду и личным вещам, а личного времени у них просто нет. И все - система становится устойчивой. Лишь бы каждый дед готов был в любую секунду ее поддержать, хотя бы молчаливым согласием. Молчаливое согласие дорогого стоит.
   Особенно - молчаливое согласие офицеров. Ах, тебя заставили сделать то-то и то-то? Ну, мы тебя накажем, чтобы в следующий раз не заставили. Сам виноват, что слушаешься дедов...
   Через несколько дней ко мне подошел один сержант из моей партии и с непонятной обидой в голосе сказал:
   - Вот, ты в поезде говорил, нас много, отобьемся...
   - Где ты был вчера, когда меня тут, прямо на этом месте, били?! - зарычал я. - Когда пытались мне крючок сквозь горло застегнуть? Тебя не было. Никого не было. Ни одна гнида не подошла. Так запомни: я здесь выживу, а ты - сдохнешь!
   Он ушел, чуть не плача. Ничего, не сдох.
   И я выжил. Из нашей партии, насколько помню, никто даже не пытался дезертировать. Солдаты бегали, сержанты нет.
   ...В первый день мы с Тхя отправились бетонировать площадку под караульную вышку.
   - А ты молодец, - сказал Тхя. - Работы не боишься.
   Я пожал плечами. Чего ее бояться, работы. Я боюсь, когда людей вокруг избивают ни за что, а те не сопротивляются.
   - Что все это значит? - спросил я. - Почему такой ужас? Не верю, что никто не пытался офицерам настучать.
   - Командир бригады скоро уходит на повышение, - объяснил Тхя. - Значит, у нас не может быть ЧП в принципе. Что бы ни случилось в ББМ - этого не было. Стучали уже не раз. Бессмысленно. ББМ удивительная часть, я думаю, ты больше нигде такой не увидишь: стукача здесь считают не подлецом, а просто идиотом! На него даже не очень сердятся - чего взять с дурака? Все равно никого на "губу" не посадят, это ведь испортит наши показатели.
   И мы продолжили заниматься важным делом - готовить площадку под караульную вышку для бригады, в которой нет караула. Здесь тебе могли дать автомат, но ни за что не дали бы патронов. Позже воспоминание об этом казусе очень развеселит, когда в мои руки попадет десяток атомных мин...
   На следующий день я увидел нечто вообще из ряда вон выходящее: Арынов свалил наземь черпака и топтал его ногами. Черпак выл и жаловался, но не пытался сопротивляться.
   Я мог бы растащить эту мелкоту за шкирки. Но рядом стояли еще двое, оба меня покрепче, и наблюдали за экзекуцией. Они не вмешались даже когда у черпака на губах появилась кровь. И я убеждал себя: вероятно, бьют за дело, он в чем-то серьезно провинился. Сейчас влезу в драку, огребу по первое число, да еще и дураком окажусь полным, да в казарме потом снова отметелят за нападение на деда - оно мне надо?
   Не помню, в чем провинился черпак, то ли водки не принес из самоволки, то ли денег в долг не дал. Я многое забыл из того времени. Своих проблем хватало - в бригаде узнали, что я москвич. Как нарочно, в ББМ всегда был ровно один москвич. И совсем как нарочно, до меня роль москвича исполнял некто Башмаков. Он оставил по себе такую память о жителях столицы, что хоть волком вой. Первый вопрос ко мне был:
   - А ты тоже пустые бутылки собираешь?
   Хрен с ними, с бутылками, Башмаков умудрился растопить печку на КПП уайтспиритом - и катапультировался из кирпичной избушки с оконной рамой на шее. И это был еще не самый веселый эпизод его армейской биографии. Спасибо тебе, земляк Башмаков, если ты читаешь эти строки, я за твои художества отдувался долго. Мне приходилось каждый день доказывать идиотам, что москвичи тоже люди. А доказать идиоту - непросто. Когда идиот видит, что проиграл спор, он бросается на тебя с кулаками.
   То, что я русский из России, тоже не радовало. Полурусский или даже совсем русский украинец в ББМ считался нормальным человеком, а вот такому, как мне, опять приходилось что-то доказывать. Русские были людьми второго сорта - они не умели постоять за себя, не ценили землячества, вообще не умели жить.
   - Почему вы такие нищие? У меня дома и то, и это, а у вас ничего нет. Вы, русские, не умеете жить!
   Почему? Да по кочану. Потому что у тебя дома и то, и это, дубина ты черножопая. Потому что ты нацменьшинство в братской семье советских народов.
   - И бабы ваши к нам бегут, нас любят!
   Да, с бабами русским определенно не повезло.
   - И песни вы слушаете какие-то унылые... Полюшко-поле, тьфу, трам-тарарам...
   Ага, нам еще "Владимирский централ" очень нравится, всем и каждому...
   И это на фоне изнуряющей гонки с утра до ночи: мы что-то делаем, делаем, делаем. Как правило, не очень осмысленное. А старшие изо всех сил стараются ничего не делать. Мы мало спим, часов по пять-шесть в лучшем случае, потому что ночью нас "воспитывают". При том, что вся работа - особенно тяжелая физическая работа - делается половиной личного состава. Уточняю: вся хозяйственная работа в войсках делается половиной личного состава, молодыми и духами. Черпаки - надзиратели. Деды отдыхают. Готовятся к дембелю. Если придет офицер, деды за что-нибудь с ленцой возьмутся, но когда офицер удалится - тут же лягут.
   Спросите об этом какого-нибудь народного депутата в погонах, радетеля за Великую Россию. Их у нас немало - тех, кто служил как раз в 70-е и 80-е. Поглядите в их честные глаза. Пускай товарищи офицеры и генералы доказывают с пеной у рта, что им не в чем себя упрекнуть. У них, разумеется, не было дедовщины. Кого ни ткни - не было у него дедовщины. Герои, мать их, Страны Советов.
   Чего-то злой я какой-то. Вам так не кажется?..
   Через месяц службы в ББМ я обнаружил, что все это время не чистил зубы. И еще у меня, извините, пропала утренняя эрекция. Тут я будто проснулся. Сразу эрекция вернулась. И время чистить зубы я выкроил. И начал упираться. Потихоньку. Того подвинул, этого не испугался, на другого вообще зарычал. А бить меня оказалось трудно и как-то неинтересно, что ли. Толку мало: ты эту скотину московскую колотишь, а скотина удары отбивает и объясняет, что ты неправильно себя ведешь. И еще улыбается. Они ж не знали, что я улыбаюсь когда злюсь, когда убить готов.
   Мне бы дали отдышаться, позволили бродить самому по себе, но я портил обстановку в дивизионе. Глядя на меня, стали возбухать остальные молодые. А я еще сдружился с черпаками и довольно сильно капал им на мозги. Это тоже не способствовало удержанию контроля над молодняком. Надо было проблему решать.
   Сначала меня приблизил к себе Сабонис, стал опекать. Кузнечик сразу предупредил: осторожно, ловушка. И точно - Сабонис хотел, чтобы я начал бить и "строить" других молодых. Он был хитер, каптерщик Сабонис. Но ему пришлось во мне разочароваться, как до этого в Кузнечике. Мы не предали бы свой призыв.
   Мы держались на взимовыручке. Ну, послали Сеньку постирать кучу хабэшек, он полночи за казармой в корыте вошкается - подойдут двое, помогут, третий бычков насобирает, покурим заодно.
   Сабонис от обиды ремень мне укоротил по окружности лица и пряжку каблуком затоптал. Не помогло. И зажим на пряжке разжал я, и сговорчивей не стал.
   Потом меня еще не раз загоняли в психологические ловушки, но я выворачивался. У меня уже были друзья повсюду, ко мне благоволили авторитетные люди. Они не вмешивались в дела третьего дивизиона, но иногда удавалось час-другой посидеть вечером в тишине и покое. Набраться сил. Уставал я очень. Вы представьте себе казарму, в которой нельзя встретить молодого бойца. Потому что все молодые либо работают на дедушек, либо попрятались, чтобы их не "припахали". От такого можно тронуться. Я до самого конца службы буду иногда недоуменно глядеть на молодых, гуляющих по казарме, будто это дом родной. Хотя то, что они тут лазают безбоязненно - и моя заслуга тоже. А все равно как-то странно это видеть: ходят, понимаешь, улыбаются...
   Гена Шнейдер, наблюдая, как я тихо загибаюсь, пытался вытащить меня в штаб. Иногда я действительно там работал - если не справлялась штатная машинистка, - но всегда возвращался. Молодые это ценили. Черпаки тоже. Деды злились. К летнему полигону ситуация зашла в тупик.
   И тут я нарвался.
   На полигоне я до обеда работал на технике, а после обеда оформлял документы в штабе: Михайлов чертил, я печатал. Такой расклад всех устраивал, включая дедов - чем меньше я крутился среди молодых, тем им было спокойнее. Но тут я отрастил волосы почти как у черпака. Это был уже перебор. Деды взбесились.
   Одним прекрасным вечером, придя спать в палатку, я обнаружил, что меня ждут: очень грустный Кузнечик и очень веселые деды. Почему-то тут был еще Исламов, главный отморозок четвертого дивизиона - сидел, консервы жрал, громко чавкая.
   - Москва, тебе сколько раз говорили подстричься? - спросил Сабонис.
   Бежать было некуда. Да и не умею я убегать.
   - У меня нормальная прическа.
   - Для черпака нормальная. А ты молодой еще.
   - Хорошо, раз ты настаиваешь...
   - Да-да, слушаю тебя внимательно.
   - Я завтра утром попрошу Болмата, и он меня пострижет так, как ты считаешь нужным.
   - Спасибо большое, Москва, - Сабонис шутливо поклонился. - Очень мило с твоей стороны. Только немножко поздно. Кузнечик, вперед.
   В руках у Кузнечика были маникюрные ножницы с загнутыми концами.
   - Олег, извини, - сказал Кузнечик очень тихо.
   За что немедленно схлопотал по голове. Похоже, не в первый раз за этот вечер. Они долго меня ждали.
   - Все нормально, Женя, - сказал я.
   Стрижка вышла феерическая: волосы буквально через один длинный-короткий, длинный-короткий. Дедам очень понравилось. Исламов так расчувствовался, что схватил пригоршню срезанных волос и попытался затолкать мне в рот.
   - А теперь отбой, - сказал Сабонис.
   Я лежал и думал: ничего, мой призыв за меня горой. Переживем и это. И вообще, я наименее битый в дивизионе. Во всей бригаде трудно найти людей, которым досталось меньше, чем мне. Двое-трое... Без волос, конечно, тоскливо. Ладно, вырастут. А что голова как у ежа, больного лишаем - под пилоткой не видно.
   Утром на построении Сабонис, который всегда стоял за мной - прятался от офицеров, - сбил с моей головы пилотку и предложил дивизиону полюбоваться.
   Хохотала вся бригада. Да и черт бы с ней.
   Громче всех, глядя прямо мне в глаза, ржали мои сопризывники. Те самые ребята, что "за меня горой". Которых я заслонял от черпаков, как мог. Они стояли рядом и смеялись так, будто им действительно показали что-то очень забавное.
   Этого я не вынес. Шагнул за пилоткой, поднял ее, надел и спокойно пошел вдоль строя - к Днепру. Мне что-то кричали вслед. А я шел, пока не скрылся в кустах. Там свернул, обогнул лагерь вдоль берега, сел на песочек, закурил. Чудесная река, прекрасное утро.
   Того смеха я не простил своему призыву из третьего дивизиона до самого конца. Одного Кузнечика считал другом, прочих - нет. Не позволял им увидеть это, но случись чего, не дал бы за их жизни и копейки.
   Внутри зияла пустота. Все отношения с ББМ, так старательно выстроенные, словно разом оборвались. Их предстояло строить заново, с нуля. На каких-то новых принципах.
   Я сидел на берегу около часа. Потом вернулся. Сразу наткнулся на капитана Масякина. Поругался с ним до крика. Тут подошел начальник штаба.
   - Говори, кто тебя изуродовал.
   - Товарищ подполковник, вы отлично знаете обстановку в бригаде...
   - Ничего я не знаю!
   - ...и знаете, что все бессмысленно. Комбриг уходит на повышение, это известно каждой собаке, и все этим пользуются. Ни одно ЧП не всплывет, никаких мер не будет принято. Ну, покричите вы на моих обидчиков - дальше что?
   НШ подумал-подумал и сказал:
   - Иди в штаб, там работы полно.
   Я сделал вид, что пошел в штаб, а сам направился в столовую.
   Там завтракали местные интеллектуалы и по совместительству авторитеты: Андрецов и братья Хашиги. Мне тоже нашлась тарелка вермишели и кружка чаю.
   - Мы думали, ты крепкий парень, - сказал Реваз Хашиг, - а ты сломался все-таки.
   - Тебя бы так постригли, - окрысился я.
   Они засмеялись, громче всех - Реваз.
   - И ничего я не сломался. Вот, сижу тут, живой-здоровый.
   - Но ты стукнул. Это было лишнее.
   - Представь, Реваз, не стукнул. Я могу стукнуть прямо в Москву. Устроить себе перевод, а всей бригаде веселую жизнь. Но я хочу остаться здесь. Мне тут нравится.
   Это было вранье, я видеть не хотел людей, предавших меня ни за что. Рухнули все надежды. Казалось, я чего-то тут стою, оказалось - ничего. Мечта была одна: убраться к чертовой матери.
   Только усилием воли я подавлял в себе желание просить о переводе из ББМ. Ведь получится - зря столько вытерпел. Некоторые, конечно, по году терпят, но мне и так хватило. Сколько дерьма слопал, все мое.
   - Ну-ну, - сказал Реваз. - Поглядим, что дальше будет.
   Дальше ничего не было. Как мне позже объяснили, деды сильно испугались - в ББМ еще никто не выходил из строя, и они решили, что я отправился либо вешаться, либо прямиком в Москву. На дедов нагавкал Масякин, потом добавило начальство (пустая ругань, ничего больше), и они решили, что я стуканул. А мне было плевать, что они думают. Я видел третий дивизион в гробу вместе с его мнением. Когда я там появился - через неделю примерно, - то не боялся ничего. Как отрезало.
   - Стукач... - прошипел Верчич.
   - Нет, - сказал я и улыбнулся.
   Этого хватило, чтобы Верчич засомневался. Он мне потом неспроста свои любимые тапочки подарит. У меня вообще все стало легко получаться в третьем дивизионе после того выхода из строя. С полуслова, с полуоборота. Я пророс сквозь подразделение, как шампиньон через асфальт: треснуло - и выбрался наружу. Андрецов и братья Хашиги сказали пару теплых слов Сабонису (за что им спасибо большое), но не последнюю роль сыграла моя холодная отстраненность. Я перестал воспринимать наезды дедов всерьез. А обращаться с человеком, который тебя в упор не видит, деды не умели.
   Нет, они еще пытались меня как-то пронять. В последний раз - трое на одного. Но я удачно встал задом в угол. Честно говоря, повезло. Не пропустил ни одного удара, только рукава оказались в сапожном креме чуть не до плеч, и трясло меня потом верных полчаса. И всё - отцепились. Так, напоминали время от времени, чтобы не выпендривался и не смущал народ. А личной свободы у меня стало почти как у черпака.
   И однажды на вечерней поверке Сабонис, стоявший, как обычно, за мной, нарочито громко буркнул:
   - Чего у тебя погон так чмошно пришит? Непорядок, черпак все-таки!
   Подумал и добавил:
   - Все слышали?
   И все бросились жать мне руку. Я опять, сам того не желая, удивил третий дивизион. Тут раньше не переводили в черпаки одними словами. Обычно - двенадцать ударов пряжкой ремня по заднице, да с хорошего размаха, так, что долго не сядешь потом.
   Я улыбался, отвечая на поздравления, но внутри было привычно холодно. Мне еще только предстояло отогреться в ББМ, перекроить третий дивизион под себя и полюбить его.
   А погон и правда сидел чуть кривовато, самую малость, странно, как я раньше не заметил.
  
  
   ГЛАВА 10.
  
  
   После второго стакана майор Афанасьев изъял у капитана Димы Пикулина табельное оружие. Со словами:
   - А отдай-ка мне, дружище, пистолет.
   Капитан Дима Пикулин снял с пояса кобуру и сказал:
   - Это ты хорошо придумал.
   И разлил по третьей.
   Майор Афанасьев что-то сделал с кобурой, и та исчезла. Оглянулся на нас с Косяком - не подсматриваем ли, куда он ее спрятал.
   Мы не подсматривали. Нас гипнотизировал стол, ломившийся от яств.
   О, деревенский украинский стол! Будь я Гоголь - поведал бы вам, какого неестественного размера лежали там домашние колбасы, шматы сала и всякие кулебяки. Родись я Булгаковым, описал бы, как вкусно это употреблялось в пищу. А талант Хемингуэя позволил бы мне передать смачность, вязкость и сочность, с которой лилась в стаканы желтая самогонка...
   Ну, короче, накушались мы.
   Потом выпал снег, капитан Дима Пикулин заблевал полдвора, майор Афанасьев потерял дар членораздельной речи, Косяк сгинул в направлении сельского клуба, а я рухнул на лавку и отключился.
   Украину накрыла мирная ночь, оглашаемая храпом славянских воинов, крепко вломивших натовской гадине.
   Мы победили.
  
   БОЛЬШАЯ ЖРАТВА
   гастрономическое путешествие
  
   В роли майора Афанасьева - майор Афанасьев.
   В роли капитана Димы Пикулина - капитан Дима Пикулин.
   Младший сержант Косяк и Автор в ролях второго плана.
   Штабной кунг на базе а/м "Урал" в роли Руссише Газенваген.
  
   Конец октября 1988 года я встречал в странной ипостаси - еще не черпака, но уже не забитого салабона. Кого-то из наших продолжали колотить и пинать, а на меня, трудновоспитуемого, плюнули. Вдобавок, будущие дембеля малость притихли: боялись испортить себе увольнение. А с будущими дедами я успел крепко сдружиться - вместе натерпелись от уходящего призыва. Третий дивизион ББМ, он же "болото" в бригадном просторечии, булькал и хлюпал, выжидая, когда старичье уволится на фиг, и можно будет забыть, что мы - общепризнанно самое неуставное подразделение самой неуставной войсковой части города Белая Церковь.
   С каждым днем становилось легче жить. Я начал забывать, что такое круглосуточная боязнь "пропустить" опасный для здоровья удар. И синяки на руках - из-за постоянной блокировки - прошли, и тяжесть в отбитой почке рассосалась. Бесило, что не могу помочь своим, которых еще давят. Но от этого меня предостерегли. Сказали, брось, не рыпайся, только хуже будет, скоро это дерьмо само закончится.
   Так я болтался в подвешенном состоянии, набираясь душевного здоровья, пока вдруг не случились КШУ.
   "Ка-шэ-у" - войнушка совсем понарошку, командно-штабные учения. Игра в карты, вроде подкидного дурака. Выглядит примерно так: чертежники склеивают большую-пребольшую карту местности. Офицеры рисуют на ней полосочки и стрелочки. Потом кладут перед начальником и ждут, чего этот дурак им подкинет.
   Начальник тычет в карту пальцем и говорит:
   - А вот здесь мы нанесем тактический ядерный удар! Две килотонны. Нет, лучше десять!
   Офицеры хватают карту и бегут ее перерисовывать.
   Офицеры, в общем, любят КШУ. Это для них и развлечение, и экзамен, и способ показать себя. Какая-никакая, а почти война, но без риска упасть с самоходки, угодить под обстрел или потерять в лесу вычислителя Саню Вдовина, что случается на полевых выходах.
   Той осенью Бригаде Большой Мощности предстояло участвовать в каких-то окружных КШУ. Силами одного самоходно-минометного дивизиона. Изображать это могучее, кроме шуток, войско на полигоне Черниговской учебки должны были начальник штаба дивизиона, один командир батареи и пара нижних чинов.
   С начальником решили мудро: назначили нашего майора Афанасьева, потому что он был грамотный НШ и ответственный мужик. С комбатом решили еще мудрее: поймали капитана Диму Пикулина, случайно забредшего в расположение части. Отсутствия Димы в четвертом минометном дивизионе все равно никто бы не заметил. Вот капитан и пригодился, раз сам пришел.
   Доставить воображаемый дивизион к театру воображаемых боевых действий приказали младшему сержанту Косяку. Косяк отличался спокойствием, рассудительностью и прилично водил грузовик. В выборе именно Косяка был еще некий тайный умысел товарищей офицеров, о чем я сначала не подозревал.
   В качестве "прислуги за все" и писаря-машиниста Афанасьев взял меня. На КШУ всегда прорва бумажной работы, но в дивизионе ее тоже было полно, да и нынешний "писарчук", без пяти минут дембель, не горел желанием покидать казарму. А я все, что надо, умел. Вдобавок Афанасьев знал, что меня старшие оставили в покое - то есть, я не сойду с ума от внезапно свалившейся на голову свободы.
   Писарь четвертого дивизиона вручил мне едва живую машинку. Произошел обмен ритуальными фразами:
   - Доломаешь аппарат - убью.
   - Как доломаю, так и починю.
   - Тогда посмотри, чего каретку заедает, ладно?
   Оба знали, что писарь спит и видит, как бы "доломать аппарат", только чужими руками. Ему хотелось новую машинку, с этой развалиной он уже не справлялся.
   С Косяком, здоровым парнем, тоже из "четверки", на призыв старше меня, я был едва знаком, но мы легко нашли общий язык.
   - Я буду рулить, ты - спать в кунге, - объяснил Косяк мои функциональные обязанности. - Отопитель знаешь?
   - Как свои пять.
   - Не включай, угоришь. Если придется всем спать в кунге, будем ночью следить за отопителем. Твоя половина ночи - вторая. Не заснешь? Справишься?
   - Проверено. Я на прошлом полигоне жил в таком кунге, отопитель был на мне. Ни у кого голова не болела, спроси хоть Сушинского.
   - А я уже спросил! - Косяк хохотнул. - Готовить умеешь?
   - Хреново. Считай, не умею.
   - Да хрен с ним, я сготовлю. Все равно мне там делать будет нечего. Куришь? Тогда почаще кунг проветривай. Теперь двигай на вещевой склад. А я на продовольственный.
   На вещевом складе мне дали четыре матраса, четыре одеяла и четыре подушки. Требовалось еще утеплиться на случай холодов. У Косяка, пришедшего в ББМ прошлой осенью, уже был свой "комбинезон" - куртка и штаны с ватной подстежкой, замечательная удобная форма. Мне только предстояло это все получить, когда бригада переоденется в зимнее. Нашли пока куртку, ношеную, зато вполне боевого вида. Поверх брюк от хабэшки я надел свободные черные штаны с карманами на бедрах из летнего полевого комплекта - стало очень комфортно и не жарко. Прапорщик Козолуп оглядел меня и восхитился:
   - Красавец, настоящий танкист. Возьми еще шлемофон, если знаешь, где. Приедешь в Черниговскую учебку, напялишь его - там все от зависти сдохнут, они такое на картинках только видят.
   - Сначала мне тут по этому шлемофону сапогом настучат. Тоже от зависти.
   - Тебя же больше не трогают.
   - Ну вот и я их... Не дразню.
   Памятуя о том, что придется на свежем воздухе работать с бумагой, а то и печатать, я забежал в магазин и купил тонкие зимние перчатки.
   В кунге на базе "Урала" был откидной диванчик, пара жестких сидений, шкаф и огромный стол. В шкаф мы запихали коробки с сухим пайком, на стол я свалил матрасы и прочее. Косяк недобро глянул на отопитель и напомнил, чтобы я не включал его. Этих адских машин в войсках боялись куда сильнее, чем вероятного противника. Пока агрессивный блок НАТО вынашивал свои коварные замыслы, простые советские отопители не теряли времени даром и угробили, по слухам, кучу народа. За ними требовался глаз да глаз.
   Из новенькой канистры, выданной нам под питьевую воду, пахло дизельным топливом. Мы долго по очереди нюхали горловину. Потом я долго полоскал канистру, и мы снова ее нюхали. Запах, казалось, только усилился.
   - Хрен с ним, - решил Косяк. - Лучше вода с соляркой, чем никакой воды.
   Стартовали после обеда. Афанасьев придирчиво меня оглядел, заметил, что я в перчатках, и сказал:
   - Молодец, сообразил.
   С офицерами прибыло несколько объемистых бумажных пакетов: там оказались картошка и лук. Афанасьев вручил мне на хранение две пачки масла. Я уложил провизию в шкаф.
   Офицеры залезли в кабину, "Урал" тронулся.
  
   *****
  
   Это было волшебно. Я сидел в кунге и глядел через окно на дорогу. Обычную гражданскую дорогу, по которой ездят гражданские люди на машинах с гражданскими номерами. Свободные люди. Я не завидовал им - я любовался ими, их машинами, их свободой. Меня распирало от удовольствия. Я был готов ехать по дороге вечно. Ну, то есть, еще год, вплоть до увольнения. В последний раз меня так захлестнуло, когда нас везли поездом из учебки на Украину. Но тогда вокруг была толпа молодых сержантов, а сейчас я сидел один в герметичной железной коробке - наконец-то один! - и был счастлив.
   На окраине Киева машина остановилась. Офицеры ушли за водкой и надолго пропали. Водку в те времена приходилось не покупать, а "доставать".
   - Ты как? - спросил Косяк.
   Я показал большой палец.
   - Спать хочется, - пожаловался Косяк. - Они-то дрыхнут, и меня тоже в сон клонит. Ты не спи, ладно? Я буду знать, что ты не спишь, и мне будет легче. Ой, да хрен с ним, не боись, доедем.
   Уже стемнело, когда мы подъехали к Черниговской учебке. Афанасьев полчаса с кем-то о чем-то договаривался, нас впустили, машина покатилась в парк. В свете фонарей я разглядывал чистые коробки казарм, вылизанную до блеска территорию, и удивлялся, насколько все тут не похоже на реальные войска. Полгода в ББМ, прожитые после учебки, напрочь отрезали от меня эту кукольную армию, поначалу казавшуюся суровой, теперь - игрушечной. Мимо промаршировала, отчаянно печатая шаг и размахивая руками, учебная батарея. Бедные ребята, подумал я. "Товарищи курсанты" спят и видят, как бы поскорее вырваться из учебки, с ее отупляющей муштрой и шагистикой. "Товарищи курсанты" знают, что в войсках их будут бить, но не очень верят в это, не до конца осознают. А бить начнут, где-то через пару-тройку дней, а может, и в первую же ночь - руками, ногами, ремнями, тапочками, сапогами, а то и табуретками, швабрами, дужками от спинок кроватей... Чем захотят, тем и будут. И ты не имеешь права защищаться, ты должен стоять, принимать удары грудью и держать строй. Кто выпадет из строя, за того всем достанется. Добро пожаловать в Вооруженные Силы, молодые люди.
   Зато в войсках вам, быть может, доведется по-настоящему узнать свое удивительное оружие, большие пушки. Поработать на них. Полюбить их.
   А может, и не доведется. Может, вы будете видеть пушки только издали, охраняя их, строя заборы вокруг них, возводя боксы для них. Кто знает, как все получится...
   Косяк загнал машину в парк, опечатал ее и сдал под охрану.
   - Переночуете в батарее управления, - сказал Афанасьев. - Не безобразничайте там, помните, что по вашему поведению будут судить об обстановке в войсках. Ясно?
   - Ага, - только и сказал я.
   - А ужинать? - спросил Косяк.
   - Опоздали. Да и нужна вам здешняя баланда?
   Косяк оглянулся на кунг, где лежал сухпай.
   - Завтра позавтракаете, - пообещал Афанасьев. - Не вскрывать же теперь машину. И сухой паек лучше поберечь.
   - Да хрен с ним, - мудро рассудил Косяк. Армейский ужин в учебке одно название, что ужин, прав Афанасьев: баланда. Остаться без кружки чая с куском хлеба не трагедия, а сухпай и правда лучше заначить.
   Перед дверью казармы Афанасьев напомнил нам, что мы - сержанты из Бригады Большой Мощности, временно находящиеся в учебке с дружеским визитом. Я пожал плечами. А Косяк сказал:
   - Здесь учился наш Швили. И братья Хашиги. И еще Шура Андрецов...
   И огляделся, будто высматривая следы жертв и разрушений.
   Дежурным по батарее управления оказался сержант-дед, тщательно заглаженный и до блеска начищенный. На нас с Косяком он посмотрел уважительно - мы из войск приехали. И куртки наши произвели сильное впечатление. Я бросил взгляд на шинельные шкафы. Там висели тщательно выровнянные шинели. Комбинезоны могли лежать в каптерке, но скорее всего, местным их вообще не давали. А рабочий бушлат хоть и теплей шинели, только какой ты самоходчик, в бушлате-то. Фигня ты на палочке, если тебе комбинезон не дают.
   Афанасьев сказал, что после завтрака встречаемся у машины в парке, и с преувеличенной строгостью пожелал нам спокойной ночи. Кто его знает, может, он думал, что мы с Косяком всех тут заставим петь нам колыбельную и чесать пятки. Несмотря на явный численный перевес местных и требование майора вести себя прилично. В конце концов, Афанасьев сам был из ББМ. Он понимал, что наш личный состав делится на две категории: неуправляемых идиотов, и тех, кого жизнь в бригаде научила убедительно изображать неуправляемых идиотов. И не поймешь, кто хуже. В общем, Афанасьев давно привык относиться с подозрением даже к самым надежным с виду бойцам.
   - Откуда, ребята? - спросил дежурный.
   - Бригада Большой Мощности, Белая Церковь.
   - Понятненько. Эх... А родом?..
   - Отсюда, - сказал Косяк. - Неподалеку.
   - Москва, - сказал я.
   - О, у тебя тут есть земляк.
   Мы шли по казарме, ловя на себе заинтересованные взгляды. Нас уже ждали тщательно застеленные кровати.
   - А пожрать, ребята, нету, - сказал дежурный. - То есть совсем. Можем дать по куску чернухи, но вы же такое не едите.
   - Не едим, - честно признал Косяк. - Да хрен с ним.
   Он снял куртку, сел на кровать, сбросил хабэшку, богато украшенную значками. Под хабэшкой обнаружилась синяя "олимпийка". Казарма дружно сглотнула.
   Я свою хабэшку, скромную, с одним лишь комсомольским значком, слегка расстегнул. Показался свитер, который мне одолжил, скорее даже навязал, чтобы я не простудился, связист Генка Шнейдер. Казарма сглотнула еще раз.
   По телевизору показывали какую-то муть.
   - Спать буду, - решил Косяк, и полез под одеяло.
   - Спокойной ночи... Местный.
   - Заткнись, а то сглазишь, - буркнул Косяк.
   Интересно, подумал я, что ему обещал Афанасьев. Майор любил держать человека в подвешенном состоянии, не говоря ни "да", ни "нет". С другой стороны, не зверь же Афоня. Раз уж взял Косяка водителем, то помучает его до последнего дня учений, а потом скажет - ладно, товарищ сержант, поехали к тебе в гости...
   Я достал сигарету и сунул ее в рот. Достал зажигалку. Без умысла, это не было демонстрацией. Казарма едва не застонала.
   - А где тут курят? - спросил я.
   В туалете меня нашел земляк, солдат-дед, самую малость расхристанный. Тут все были такие, с небольшими отступлениями от уставной нормы, но без фанатизма - ремень чуть распущен, сапоги чуть смяты, поперек спины заглажена полоска-"годичка"... Видели бы они, как у нас по казарме деды разгуливают, кто в тельняшке, кто в больничном халате, некоторые в кроссовках, и все в шерстяных носках. Уж молчу про сержанта Шуру Андрецова и его желтые трусы до колен.
   - Как у вас там? - спросил земляк.
   Я провел ребром ладони по горлу.
   - Да ладно, - не поверил дед, - ты ведь даже еще не черпак, а уже вшивник носишь. У нас если офицеры вшивник спалят, три шкуры спустят.
   - У нас офицерам на все плевать. И на это, - я снова провел по горлу, - тоже. Каждый выкручивается как может.
   Тут в туалет зашел прапорщик.
   - Добрый вечер, товарищ прапорщик, - машинально сказал я.
   - Э-э... Добрый вечер. А вы откуда, молодой человек?
   - Бригада Большой Мощности, Белая Церковь. Приехали на КШУ. Переночуем у вас - и завтра на полигон.
   - А-а, знаю, - сказал прапорщик и обернулся к деду. Тот был бледен и прятал сигарету за спину. Меня это удивило. Наверное у них с прапорщиком давний конфликт, решил я.
   В то, что случилось затем, я не сразу поверил.
   Прапорщик сильно ударил деда кулаком в грудь. Тот едва не упал задом в сортирное "очко", но успел схватиться за загородку.
   Он даже не пытался закрыться от удара, отпрыгнуть, повернуться боком, наконец, чтобы кулак пришел в плечо. Он принял наказание совершенно безропотно, в грудину. У нас так деды били салабонов: молодой не должен защищаться. Я защищался всегда. Не мог иначе. Это не нравилось старшим. Из меня вышла плохая боксерская груша.
   А здесь вот так, как грушу, били деда.
   - Зачем ты тут куришь? - ласково спросил деда прапорщик. - И сам нарушаешь, и гостям подаешь дурной пример.
   И оглянулся в мою сторону.
   - Виноват, товарищ прапорщик, - сказал я. - У нас разрешено курить в туалетах зимой.
   Это была чистая правда. Хотя помимо разрешенных мест, в ББМ курили практически везде: в умывальниках, сушилках, канцеляриях, каптерках и за пультом дежурного. В любое время года. Да и в расположениях дымили, бросая окурки на пол: молодые подберут.
   - А у нас в туалетах не курят, - сказал прапорщик и ушел.
   Дед выкарабкался из загородки, швырнул бычок в "очко", потер ушибленную грудь и спросил:
   - Видал? То-то.
   Общаться со мной дальше он не захотел. Кажется, окончательно его убило то, как я с прапорщиком разговаривал - свободно, по-граждански. Несчастный дед решил, что настоящая служба прошла мимо него.
   Батарея тихо встала на вечернюю поверку, тихо умылась на ночь и тихо расползлась по казарме. Все здесь было как-то вполголоса. И дедовщина в том числе. Она в батарее ой как присутствовала, мне не надо было видеть ее признаков - которых хватало, - я чуял ее запах. Затхлый душок спокойной деловитой дедовщины, когда принуждение вершится без лишних истерик и драк, просто одни покорно выполняют всю работу, а другие прилагают огромные усилия, чтобы не делать ничего.
   Черпаки и деды лениво укладывались. Я присмотрелся: свитеров и "олимпиек" здесь действительно не носили, и белье было строго уставное.
   По телевизору шел молдавский фильм с непроизносимым названием "Лачафаруэл". Или "Лачафэрул". Кино о нелегкой судьбе человека искусства в кастовом обществе - ну прямо про меня. Под него я и заснул.
  
   *****
  
   Утром после подъема, когда молодые суетились, а заслуженные дрыхли - на зарядку батарея почему-то не пошла, - от дверей раздался дикий вопль:
   - Дежурный по батарее - на выход!!!
   Старшие призывы как метлой вымело из постелей. Мы с Косяком на всякий случай сели в кроватях, чтобы было видно, кто чужой на этом празднике жизни.
   В расположение вошел немолодой подполковник. И сразу уставился на нас.
   - А это что за ребята такие... Полосатые? - удивился он.
   Ему объяснили. Подполковник моментально потерял к нам интерес и повернулся спиной.
   - А вы, негодяи - бегом на зарядку.
   Негодяи убежали. Мы с Косяком снова легли, но спать уже не хотелось. Тогда мы пошли умываться, чтобы потом не мешать.
   - Смешно тут, - сказал Косяк.
   - Вчера прапорщик ударил деда за курение в туалете. Фанеру ему пробил. Едва в очко не вколотил. Я чуть не помер.
   - Не смешно, - передумал Косяк. - Ну и порядочки.
   - А может, просто мы у себя расслабились?
   - Так у нас же ББМ! - отрезал Косяк так уверенно, будто это все объясняло.
   Это действительно все объясняло.
   Вернулась батарея, взмокшая и несчастная. Быстро умылась-почистилась, пересчиталась и двинулась на завтрак. Мы пристроились в хвосте.
   Наша белоцерковская столовая давно перешла на раздачу с подносами, а тут все оказалось по старинке - во главе стола бачок, чайник, кружки, стопка тарелок. Нахлынули воспоминания о том, как было голодно, холодно, одиноко и страшно первые дни в армии. Я огляделся в поисках "пушечного мяса". Точно, вот оно! На столе красовалась глубокая миска, заполненая жидкостью цвета разбавленного солидола. В жидкости плавал кусок мертвенно-бледного сала с синюшной волосатой корочкой.
   Не хватало еще сморщенных зеленых помидоров, а то была бы точь-в-точь моя Мулинская учебка.
   Косяк тоже заметил "пушечное мясо" и переменился в лице. Я не думал, что он примет это так близко к сердцу. А ведь самое ужасное ждало впереди.
   Мы сидели, как положено, рядом с дедами. Самый плечистый встал на раздачу. И начал полными черпаками выковыривать из бачка темно-зеленую еду устрашающего вида.
   Нервно-паралитического вида еду, я бы сказал.
   - Сначала гостям, - заявил он. - Лопайте, ребята! Чем богаты, тем и рады.
   Это выглядело чистым издевательством. На миг я испугался - думал, Косяк сейчас запустит едой деду в морду. И тогда сожрут нас, прямо в одежде, потому что сапоги с мясом и куртки с требухой на порядок вкуснее того, чем обычно кормят здесь.
   Но у Косяка хватило выдержки. Он принял тарелку, в которой грудилась отвратительно комковатая жуть, и глубоко задумался над ней.
   И правильно сделал.
   Дед продолжал раздачу. Такие же мощные порции возникли перед каждым старослужащим, и бойцы стремительно вгрызлись в это месиво - с неподдельным аппетитом.
   Я не без труда отделил немного зеленой гадости от общей массы и осторожно пожевал. Да, в тарелке была очень плохая гороховая каша. Феноменально невкусная. Чтобы не огорчать местных, уплетающих за обе щеки, я кое-как затолкал в себя несколько ложек.
   Косяк даже пробовать кашу не стал. Казалось, его сейчас вырвет.
   Я не был гурманом никогда, с детства ел всё, студенческая жизнь усугубила эту способность, а армия закрепила опыт. Но в Белой Церкви готовили очень прилично. Нам надоели макароны по-флотски. Мы брезговали перловкой. Не поражались наличию мяса в супе. Когда дивизион заступал в наряд по столовой, двоих бойцов выделяли в солдатскую чайную - они там швырялись котлетами. Те прыгали, как резиновые мячики, но все равно это были котлеты. А перловкой мы кормили собак, живущих в парке техники. Собаки ели ее неохотно.
   Моя учебка была в России, под Горьким, и там я принял скудость рациона как неизбежное зло. Чего ждать от страны, где деревенские просят москвичей привезти им колбасы, и даже в Москве нормальное повседневное блюдо - жареная картошка с той самой колбасой. Но Украина, жители которой не стеснялись ругать клятых москалей, сожравших всю еду, была на мой взгляд сказочно богатым краем. Мягко говоря, заевшимся. Если бы москали отрыгнули ей обратно что сожрали, Украина бы вообще лопнула. Армейская кормежка в Белой Церкви подтверждала эту версию стопроцентно. И вдруг под Чериговом - такая, извините за выражение... Гибель.
   ...Чай оказался того же качества, что и каша. Мы с Косяком забрали свои "пайки" - хлеб с маслом и сахаром, - тепло простились с увлеченно жующими дедами и поспешно убрались в парк.
  
   *****
  
   Косяк шел молча. Ему было худо.
   Я пытался вслух осмыслить увиденное - как жалко местных, которые выгнуждены такое есть, и вообще.
   Косяк попросил меня заткнуться. Ему было не жалко местных, он жалел себя.
   Тут нам навстречу попался толстый прапорщик, толкающий перед собой решетчатую тележку, из тех, на которых возят аккумуляторы. Косяк слегка повеселел.
   - Прямо как в анекдоте, - сказал он. - Не знаешь? Ну, короче, идет прапор на выход из части, везет тележку с говном. Ему навстречу полкан. Говорит, эй, прапор, чего везешь? Да говно, товарищ полковник. Не может быть, говорит полковник, я ж тебя знаю, ворюгу страшного, ты в говне что-то спрятал, иначе зачем оно тебе. Зовет солдата, приказывает говно разгрести. Но ничего в говне нет, только солдат весь измазался. Полковник говорит: может, это какое-то особенное говно - иначе зачем оно тебе, не верю! Прапор ему: обычное говно, можете попробовать. Полковник взял, пожевал, действительно обыкновенное говно. Он и так, и этак прапорщика пытает, тот ни в какую: говно вывожу с территории, и точка. Ну, полкан отпустил прапора, сам ушел, плюясь. А прапор выходит за КПП, тележку переворачивает, говно - в канаву. И говорит: "Да на хрена мне ваше говно, мне тележка нужна!"
   Смеясь, мы забрались в кунг, вскрыли коробки с сухпаем, взяли по банке консервов, достали из карманов ложки... И замерли, глядя друг на друга.
   - Ну? - спросил Косяк.
   Я похолодел.
   - Ну, давай открывалку, - сказал Косяк, уже предчувствуя ответ.
   - Да я консервов с прошлого полигона не видел! Откуда у меня консервный нож? Я думал, у тебя в машине есть.
   - У меня в машине все есть. Даже стакан. Но это не моя машина!
   Косяк затравленно оглядел кунг. Я помотал головой.
   - Здесь я сразу все обшарил. Ты в бардачок заглядывал?
   - А то.
   Мы грустно уставились на банки. Этикетка моей скромно гласила: "Каша гречневая с мясом". Косяк, без пяти минут дед, взял тушенку.
   - Эх, ты, - сказал Косяк.
   Жестянка вскрывается краем пряжки солдатского ремня. Но в ББМ это умение давно забыли за ненадобностью. Молодым бойцам консервы доставались уже открытыми - добрать с донышка остатки - а у старших были консервные ножи. В наряде банки вспарывали штыками... Мы с Косяком и не подозревали, что "открывалки" висят у нас на поясах.
   - Можно сточить бортик банки об асфальт, - вспомнил я студенческую хитрость. - Но это долго и грязно.
   - Погоди. У Афони может быть открывалка.
   - Или у Димы.
   - Дима раздолбай. У него Вдовин офицерский ремень украл.
   - У Афони есть нож, - вспомнил я. - Но он не даст.
   - Жрать захочет - даст.
   Распахнулась дверь, в кунг ввалились офицеры. Глаза их блестели голодным огнем. Похоже, офицерская столовая здесь была не лучше солдатской.
   - Жрать! - с ходу потребовал капитан Дима Пикулин.
   - Доброе утро, товарищ капитан, - сказали мы грустным хором.
   - Доброе утро! И жрать!
   - А у вас случайно нет открывалки для консервов?
   Дима пожал плечами и обернулся к Афанасьеву. Тот глядел на меня и недобро шевелил усами.
   - Товарищ майор, может, вы одолжите нам нож? Мы аккуратненько...
   Афанасьев достал складной нож, раскрыл его и продемонстрировал лезвие, отточенное до бритвенной остроты. С этим ножом на майора бросался впавший в истерику Орынбасар Кортабаевич Арынов. Майор тогда стоял дежурным по части, у него был пистолет, и некоторые оптимисты надеялись, что Афанасьев застрелит психопата. Почему нет, у нас же прапорщик стрелял в подполковника, тот едва успел отбить ствол, дырку в потолке КПП с гордостью показывали молодым.
   Но у Афанасьева нервы были толще буксирных тросов. Он дал обезумевшему деду вволю попрыгать по тумбочкам и пошвыряться табуретками, а потом отнял нож, взял Арынова за шкирку и уволок в канцелярию. Неизвестно, о чем они там говорили, но вечером Орынбасар Кортабаевич стоял в строю привычно жизнерадостный и без заметных повреждений...
   - Ты думаешь, я дам таким ножом вскрывать банки? - спросил Афанасьев.
   Я только вздохнул. Острый нож был нужен Афанасьеву для работы с картами и прочей бумагой. Но и без этого он мне его не доверил бы.
   - Как ты мог: на полевой выход - и без консервного ножа?
   Я вздохнул еще раз.
   - Ты вон даже перчатки купил, а консервный нож взять не догадался...
   Я укоризненно поглядел на Афанасьева. Он не понимал. Где я мог взять эту злосчастную открывалку? Мне не полагалось ее иметь по сроку службы. Мне еще много чего не полагалось - например, носить часы, носки и вшивник. Я не имел права курить сигареты с фильтром и пользоваться зажигалкой. И еще два десятка простейших бытовых вещей были для меня под запретом. То, что я всякое себе позволял, не значило, будто это разрешено. Просто на мои вольности смотрели сквозь пальцы. А обзавестись консервным ножом я мог в одном случае: если бы меня назначили ответственным за него. Но сержантам такого не поручали. Молодой сержант в ББМ не делал трех вещей: не убирал туалет, не стирал дедам шмотки и не отвечал за столовые принадлежности.
   Короче говоря, надо было, когда я покупал перчатки, взглянуть, нет ли в магазине консервного ножа. Но даже в голову не пришло. Не укладывался этот предмет в мою тогдашнюю систему ценностей. Зачем он мне был нужен - в зубах ковырять?
   - Ну, ты даешь, - сказал Афанасьев, убирая свой складень обратно в карман. Майор был очень недоволен. Я подумал: он меня теперь зашпыняет. Афанасьев любил и умел нудить, делал это со вкусом. В воображении соткался образ гигантского консервного ножа, что повиснет надо мной дамокловым мечом до конца службы.
   Через несколько месяцев в ответ на вопрос Афанасьева, почему руки в карманах, я скажу: да у меня там это, товарищ майор... Ну, это... Прямо неудобно показывать... И вытащу из карманов два кукиша. Понятие "фига в кармане" тогда было общеизвестным. Дивизион согнется от хохота, майор понимающе усмехнется в усы. Но это случится позже, много позже. А пока надо было проявлять сержантскую смекалку.
   Передо мной сидел грустный Косяк. Он хотел есть. И он был механиком-водителем. Как "мехи" открывают консервы? Давят их десантным люком? Наезжают гусеницей на край банки?
   - Пассатижи, - вспомнил я. - У тебя должны быть пассатижи. Где они?
   Косяк нахмурился.
   Я взялся двумя пальцами за бортик банки. Показал, как ломаю и скручиваю на отрыв.
   - С тонкими губками! - воскликнул Косяк и вскочил.
   - Ну-ну, - хмыкнул Афанасьев. Я расценил интонацию майора как высокомерно-недоверчивую.
   Капитан Дима Пикулин безучастно сидел на столе, держа перед собой банку паштета. Ни дать, ни взять принц Гамлет с черепом бедного Йорика. Сейчас как скажет...
   - Кушать очень хочется, - сказал капитан Дима Пикулин.
   Косяк принес из кабины пассатижи. Первую жестянку я вскрыл не очень чисто, но сама технология была признана эффективной. Дальше пошло лучше. Потом Косяк отнял у меня инструмент и показал класс. Офицеры достали ложки.
   - А чай? - спросил через некоторое время капитан Дима Пикулин, сыто отдуваясь.
   - А чай ты уже пил, - отрезал Афанасьев.
   - Разве это чай...
   - Мы не можем в чужом парке кипятить воду на паяльной лампе. Тут все с ума сойдут. Мы и так... Молодые люди! Вы хорошо себя вели?
   - Очень хорошо, - заверил я.
   Косяк кивнул.
   Мы были рады перемене темы. Нам не хотелось кипятить на паяльной лампе воду, пахнущую дизельным топливом. Дело не в том, что она могла загореться, глупости, мы бы и чистую солярку вскипятили - из хулиганских побуждений и спортивного интереса. Нет, просто мы догадывались, что скажет Афанасьев, хлебнув чайку из красивой новенькой канистры.
   Хватит с нас пока консервного ножа. Учения еще не начались толком. Впереди масса возможностей подставиться, вляпаться, нарваться, пролететь, набедокурить, прощелкать хлебалом, выпендриться не по делу - и так далее.
   - Косяк, заводи! - скомандовал Афанасьев.
   Косяк завел, и мы поехали.
  
   *****
  
   Вокруг полигона, куда мы летом ездили стрелять, рос странный сосновый лес. В глубине его, где была настоящая чаща, плотно строились привычные русскому глазу корабельные стволы с зелеными венчиками на самом верху. Но подлесок, если можно его так назвать, мог тянуться на сотни метров и состоял из полевых сосен. И перелески тоже были из полевых сосен. Дома я такого не видел. В том районе Тверской области, где я жил каждое лето с самого рождения, ничего подобного не росло. Там скорее была редкостью полевая сосна.
   На полигоне Черниговской учебки лес оказался до того "правильный", что едва слезы не потекли. Сердце сжалось от ностальгии. Я словно вернулся домой. Да, этот сосняк был сильно прорежен автомобильными колеями и какими-то траншеями, но по сути он не отличался от соснового бора на моей "малой родине".
   Машина, поблуждав среди деревьев, наконец остановилась. Афанасьев сказал выходить, я выпрыгнул из кунга и окончательно сомлел от счастья.
   Мы были одни. Да, кое-где за деревьями угадывались зеленые коробки таких же кунгов, в отдалении я заметил песчаный бруствер и торчащую из-за него крышу палатки, но главное, мы не стояли ни с кем борт в борт. У нас была своя территория. Сухая хвоя под ногами, сосны вокруг. Лучше не бывает.
   - Сетей никто не раскатывает, - как бы невзначай буркнул Косяк, озираясь.
   - Отставить сеть, - сказал Афанасьев, чем весьма нас обрадовал. Раскатать и закрепить маскировочную сеть минутное дело. Жить под сетью уютно. Но закидывать ее обратно на крышу машины и там скатывать в аккуратный рулон довольно муторно, потому что сеть за все цепляется. Она ведь сеть.
   Афанасьев критически оглядел свое воинство, прикидывая, чем бы его занять. Задача выглядела непростой. Послать меня или Косяка на поиски кухни было боязно: вдруг потеряемся. Приказать "навести порядок на территории" - глупо, какой тут порядок. Оборудовать согласно Уставу отхожее место? Нема дурных им пользоваться, здесь же песок, над ямой присел - считай, упал в нее. А если... Ну, что вам сейчас в голову взбредет, товарищ майор?
   По счастью, у Афанасьева была замечательная черта: когда ему не хватало своих идей, он присваивал чужие. Иногда это раздражало, чаще - выручало.
   - Песка и иголок в кунге будет по уши... - шепнул я Косяку. - А щетки приличной нет, только "смётка".
   - Значит, так! - распорядился Афанасьев. - Вяжите веники!
   Мы с Косяком сделали удивленные лица.
   - Чтобы в кунге подметать, - объяснил Афанасьев нам, непонятливым. - От машины не удаляться. Мы с капитаном идем на КП и попутно осуществляем... Разведку местности вообще.
   - Кухня, кухня, - ввернул капитан Дима Пикулин. - Столовая.
   - Все за работу! - провозгласил Афанасьев.
   Офицеры скрылись за деревьями.
   - Лезь в кабину, отдыхай, - сказал я Косяку. - Люблю вязать веники. Честно. В кунге есть моток бечевки, я еще и метлу сконструирую всему полигону на зависть. Топор только дай. Не говори, что его нет, умоляю.
   - Как ты думаешь... - протянул Косяк, глядя вслед Афанасьеву. - У Афони тут много знакомых? Мне кажется, много.
   - Полно. А у Димы еще больше. В ближайшие трое суток мы редко будем видеть наших офицеров. Соскучиться успеем.
   - Тогда вяжи веники, - сказал Косяк, открыл дверь кабины и достал из-под сиденья топор.
  
   *****
  
   Офицерская вермишель отличается от солдатской тем, что ее промывают. И ест офицер в палатке из тарелки, а не под открытым небом из котелка. Только солдат через год-два уволится, а офицеру такая романтика - надолго.
   Со стороны может казаться, что именно поэтому офицер должен цепляться зубами и когтями за любой минимальный комфорт. Чтобы в палатке и из тарелки. Хоть самую малость вырвать у суровой офицерской судьбы. Хоть немного от солдата отличаться.
   Ерунда. Офицер об этом даже не думает, ибо указанный минимум комфорта ему полагается по званию. Есть такое могучее армейское слово: "положено". Так вот, офицеру - положено, чтобы его кормили как белого человека официанты в белых халатах. Что за дрянь у офицера в тарелке, не суть важно, но обставлено все должно быть цивилизованно и с уважением к статусу. Армия может измываться над офицером как угодно, но вот если она "положенную" малость зажмет, тут он страшно обидится. Тут у него глаза полезут на лоб от изумления: да за что ж меня так?! Ведь в мирное время только эта малость и отделяет его - профессионального воина, - от нас, гражданских идиотов, временно попавших в войска.
   Поэтому майор Афанасьев и капитан Дима Пикулин питались в полевой столовке, а Косяк, прихватив котелки, отправился непосредственно туда, где дымила кухня.
   Пошел он, превозмогая себя. Его одолевали дурные предчувствия. Косяк признался, что до сих пор у него перед глазами стоит гороховая каша по-черниговски. Но послать на кухню меня означало куковать у машины, а Косяку уже становилось понемногу скучно. Он не мог долго сидеть без дела. Он, кажется, уже жалел, что не занялся вязанием веников.
   - Что делать, если на кухне будет... То же самое? - спросил он, глядя мне прямо в глаза. - Тебе брать? Ты сможешь это съесть? Я просто не смогу.
   - Ты не представляешь, какие помои мы жрали студентами на "картошке". Так что... Нет, не бери! Это выше моих сил.
   На самом деле с голодухи я бы не такое съел, но мне было и жаль Косяка, и не хотелось упасть в его глазах. Да и голодухи особой не предвиделось.
   Вернулся Косяк почти счастливым. С полными котелками вкусной каши, в которой местами угадывались мясные жилки.
   - Здесь солдат-то меньше, чем офицеров, - объяснил он. - Вот и кормежка более-менее... Супчик жидкий сварили, я решил - хрен с ним. А кашка ничего себе.
   - Как там с водой? - вспомнил я.
   - Хоть залейся. Там цистерна. Котелки помыть вряд ли разрешат, но чаек мы забабахаем что надо. Сейчас порубаем, возьму бачок и схожу за водой.
   - Давай я схожу.
   - Не надо, я сам.
   - Почему?
   - Потому что мне так нравится!
   - Тебе нравится носить воду по пересеченной местности? - уточнил я. - В бачке без крышки?
   Косяк заржал.
   - А я в чайнике буду носить!
   - Ты смотри, ведь меня как припашут - и останешься сам на хозяйстве, - настаивал я.
   - Да и хрен с ним. - сказал Косяк. - Все равно заняться нечем!
   Котелки мы рискнули помыть дизельной водичкой из канистры. Понюхали их и решили, что вроде пронесло. Майора с капитаном не было ни слуху, ни духу. Косяк взял чайник и ушел. Я закурил и уселся на подвесной лесенке кунга переваривать еду. День пока что складывался - лучше не придумаешь.
   Перспективы тоже выглядели неплохо. У нас была паяльная лампа и специальная тренога с соплом. Лампа разжигалась, утыкалась выхлопом в сопло. На треногу ставился бачок. В бачке готовилось что угодно. Еще у нас была сковородка. Так что картошка с тушенкой на ужин - обеспечена. И чайник мы взяли. Счастье-то какое.
   В армии очень трудно, почти невозможно плотно и вкусно поужинать. Солдат кормят на ночь скудно и невыразительно. Дабы им кошмары не снились, наверное. Самая обстоятельная еда - обед. Но к вечеру этот обед прогорает в организме. А ужин обычно настолько плохо запоминается, что приходишь из столовой с устойчивым ощущением недокормленности. В общем, именно к ночи личный состав особенно голоден. Поэтому во всех каптерках, канцеляриях, штабах и даже на контрольно-пропускных пунктах вечером журчат кипятильники, а из "нычек" извлекается заблаговременно припасенная еда, желательно повкуснее. Вкусы разные (я видел, как сгущенное молоко, намазанное на хлеб, посыпали сверху растворимым кофе), но тенденция везде одна: пожрать бы.
   Честно говоря, вопросы питания себя, любимого, волновали меня сейчас в последнюю очередь. Я отдыхал от казармы. Впитывал запахи леса. Представлял, каково будет забраться на крышу машины, когда стемнеет - и глядеть в бездонное украинское звездное небо.
   Но чтобы окружающие не мешали мне этим заниматься, у них с едой все должно было сложиться удачно.
   А то сожрут ведь.
  
   *****
  
   Майор Афанасьев и капитан Дима Пикулин вернулись к нам озабоченные, при охапке карт и в сопровождении невысокого подполковника с красной повязкой на рукаве шинели.
   На повязке было написано: "ПОСРЕДНИК".
   - Понял, где вы, - сказал посредник и убыл в лес.
   Офицеры забрались в кунг, высыпали карты на стол, сняли куртки и удивились:
   - А почему тут холодно?
   - А вы сказали?.. - спросили мы.
   Афанасьев почесал в затылке и распорядился:
   - Включить отопитель. И регулярно проверять. Каждые тридцать минут.
   Я разогрел лампу накаливания, подал топливо - отопитель тихонько загудел, - и поинтересовался:
   - Что проверять - не угорели ли вы?
   - Смотреть, не заглохла ли эта адская машина, - сказал Афанасьев. - А теперь брысь отсюда, ты пока не нужен.
   - Чаю хотите, товарищ майор? - спросил Косяк.
   - Очень хотим, - ответил капитан Дима Пикулин.
   - Сейчас вскипятим.
   - Только осторожно, - напутствовал нас Афанасьев. - Не спалите лес. Пожарной тревоги в плане КШУ нет.
   - Есть.
   - Соблюдайте технику безопасности.
   - Ага.
   - Расчистите площадку под треногой и вокруг нее от горючих материалов.
   - Угу.
   - И тщательно окопайте!
   - А то!
   - Вы поняли, что вам приказано, товарищи сержанты?
   - Да все будет нормально, товарищ майор!
   - Надеюсь! - сурово сказал Афанасьев.
   Взял лопату, стоявшую в углу кунга, вручил ее мне и захлопнул дверь.
   - Вы поняли, что вам приказано, товарищ сержант? - спросил Косяк. - Гы-гы-гы!
   Пока Косяк раскочегаривал паяльную лампу, я довольно легко "расчистил площадку от горючих материалов", попросту срыв то, что поддавалось лопате. Изобразил вокруг невысокий бруствер. Если не приглядываться, то импровизированный очаг выглядел неплохо. Косяк установил треногу, воткнул лампу в сопло и пристроил сверху чайник.
   Офицеры в кунге возились с картами, негромко переговариваясь и сдержанно ругаясь. Работа шла у них споро. Когда чай подоспел, на столе уже лежала здоровенная бумажная простыня, и Афанасьев грозно нависал над ней, целясь в поле боя остро отточенным карандашом.
   У Косяка был маленький приемник на батарейках, мы с ним засели в кабине. Каждые полчаса я заглядывал в кунг и проверял, не заглох ли отопитель. Майор Афанасьев встречал мои визиты одобрительным бурчанием.
   - Узнай у них, вечерять тут будем, или как, - попросил Косяк. - А то картошку чистить давно пора... Афониным ножом, гы-гы-гы!
   Афанасьев, лежа животом на карте, сказал, что сегодня не до разносолов с развлечениями, дел по горло, и кстати, мне не стоит особо расслабляться, поскольку завтра я вступаю в игру.
   - Да и хрен с ним, - согласился Косяк. - Просто скучно.
   Смеркалось. В кунге зажглась тусклая лампочка. Потом офицеры сбегали поужинать, а Косяк принес с кухни наши "пайки" и горку тощих жареных рыбок. Офицеры, вернувшись, заказали еще чаю да побольше - и снова упали животами на стол.
   Я взял у Косяка приемник и осторожно, стараясь не топать, залез на крышу кунга. "Кто там?" - глухо поинтересовался Афанасьев изнутри. "Дежурный по штабу. Веду наблюдение, вдруг генерал придет". Афанасьев хохотнул и не стал возражать. Я раскатал по крыше маскировочную сеть, сложенную в несколько слоев, и лег навзничь.
   Небо, какое там было небо. Звезды, какие там были звезды. Лес гудел автомобильными моторами, перекрикивался человеческими голосами, но все равно это был лес. А сам я пусть и не освободился от Вооруженных Сил, но зато вырвался из-за забора части. Почти год уже денно и нощно вокруг меня стоял этот забор. В какую сторону ни погляди - бетонный забор, вся разница что грязно-белый или светло-серый. На летнем полигоне я слишком занят был элементарным выживанием, чтобы почувствовать, каково это: жить без забора.
   Теперь почувствовал.
   Приемник удивительно легко поймал "Русскую службу Би-Би-Си". В Москве ее глушили, а тут, похоже, вовсе нет. Можно было надеяться в пятницу услышать Севу Новгородцева. "Мы встретимся с вами в полночь на короткой волне, когда начнут бить кремлевские курсанты... э-э, куранты!". Хорошо. Как мало надо для счастья.
   Ладно, пора сунуть нос в кунг. Афанасьев сам педант и уважает это в других. А мне с ними обоими еще служить и служить - и с майором, и с отопителем.
  
   *****
  
   Полночи я дежурил, следя, чтобы три храпящих тела не отравились угарным газом, потом мне дали выспаться, и перед обедом - началось. Армия структура бюрократическая. Ты можешь разбить врага наголову, но грош тебе цена, если победа достигнута без заранее подготовленного плана, оформленного уставным образом. А уж на КШУ без правильно составленной бумажки ты... Даже не букашка. Какашка ты, вот кто. Поэтому я достал из шкафа пишущую машинку и принялся клепать документы. Карточки на ватмане, которые потом надо было разграфить, склеить между собой в "раскладушки" и придать им деловой вид. Какие-то схемы и графики - не помню уже, забылось за давностью лет. А дальше бумага: приказы в ассортименте. Машинка вроде бы держалась молодцом. Офицеры ушли - и я начал лупить по клавишам в нормальном ритме. При Афанасьеве это было неразумно.
   Косяк бродил вокруг кунга, потому что спать больше не мог. Если я выглядывал в окно, он приветственно махал рукой, но внутрь не совался. Только чаю мне принес по собственной инициативе - и тут же вышел. Старался не мешать. Косяк уважал в людях мастерство, и на него произвело впечатление то, как я печатаю. Когда на большой тяжелой "механике" разгоняешься до ста пятидесяти-ста восьмидесяти ударов в минуту (нормальный темп умелого непрофессионала), это довольно шумно, и только. Но вот когда ты уверенно держишь такой темп хотя бы полчаса, тут-то окружающие и задумываются. А я мог держать темп четыре часа и больше. К счастью, в ББМ об этом пока не знали, разве что писари догадывались.
   Позже узнают многие. Но никто не донесет офицерам. И когда Афанасьев попросит (именно попросит) готовить документы на новый учебный период, я буду неделю бить баклуши, отпечатав все за сутки. Афанасьев потом догадается, что его водят за нос, но у майора просто не найдется рычагов воздействия на ситуацию. Только жалобный вопль, который мне передадут: "Этот негодяй берет работы на неделю, делает ее за день, а остальное время где-то спит!".
   Будут обвинения и покруче. Уже от замполита: "Он окружил себя единомышленниками и принялся в их компании разлагаться!". Но это позже, позже.
   А пока я оглашал черниговский лес металлическим лязгом разболтанной машинки.
   Косяк обеспечивал снабжение провиантом и, кажется, завидовал мне. Я ведь был занят плотно и серьезно, а Косяк - только периодически. В промежутках он страдал от безделья.
   Вечером майор Афанасьев оценил проделанную работу, похвалил меня за качество и вдруг задал неожиданный вопрос:
   - В каком состоянии машинка?
   - Сильно разбита, но еще поживет, - заверил я.
   - В ближайшие дни сложностей не предвидится?
   - Ну... Ленты хватит. По механической части гарантий дать не могу, но при разумном обращении машинка продержится верных полгода. До конца следующего периода.
   - М-да? - Афанасьев приподнял бровь. - Ее ведь заедало. Четвертый дивизион нам ее одолжил потому что она и так еле жива.
   - Если не вдаваться в подробности, товарищ майор - печатать надо уметь, тогда не будет заедать.
   Именно. У каждой старой машинки по-своему выработаны детали, и значит, выработался свой "характер". Главное его понять. Эта машинка сбоила, когда клавиши пробивались с чрезмерной силой. Писарь четвертого дивизиона не умел дозировать удар, опыта не хватало, да и не любил он печатать - и у него часто клинило каретку. У меня только два раза, пока не понял, в чем проблема.
   - Хорошо, - сказал Афанасьев. - Завтра бумажной работы будет немного. Но... Надо бы помочь товарищам. Ты не против слегка постучать на сторону, хе-хе?..
   - Нам это выгодно? - нагло полюбопытствовал я.
   - А ты как думаешь? - Афанасьев ухмыльнулся.
   Я никак не думал. Я просто слышал, что однажды комиссия из штаба округа повысила оценку моему учебному артполку с "четырех" до "пяти" за две коробки клея ПВА. Хотя, по идее, в штабе Московского округа этого клея хоть задом ешь. Пока не склеится.
   Может, это был всего лишь слух - про оценку. Но то, что они две коробки клея с собой уперли в столицу, видели многие. Зачем?!
   Любят ли Слонопотамы поливинилацетатный клей?
   И как они его любят?..
   - Мне придется куда-то идти?
   - Так я и отдам своего писаря! Все сюда принесут. И бумага у них есть, и копирка. Значит, договорились.
   - Бедный Косяк, - сказал я искренне.
   - Я его нагружу, и он не будет скучать без тебя, - пообещал Афанасьев.
  
   *****
  
   Завтрак оказался вполне съедобным. Мы заварили чаю и стали решать, слопать еще по баночке из сухого пайка, или не надо. Пришли к выводу, что пока обойдемся, а там видно будет. Если удастся консервы сэкономить - по возвращении в бригаду честно поделим.
   После завтрака в дверь кунга деликатно постучали. Я выглянул. Там стоял давешний подполковник-посредник.
   - Доброе утро! - сказал он. - А не найдется ли у вас газеты "Красная Звезда"?
   - Э-э... - вопрос меня несколько ошарашил, потом я сообразил, в чем дело. - Вам почитать - или как?..
   - Ну да, как говорится - сколько оторвем, столько и читаем!
   - Момент... Вот, прошу вас.
   - Благодарю вас!
   Вскоре появился Афанасьев в сопровождении незнакомого солдата. Косяк от нечего делать рванул к майору строевым шагом, козырнул и заорал на весь лес:
   - Товарищ майор! За время вашего отсутствия происшествий не случилось! Дежурный по штабу Бригады Большой Мощности младший сержант Косяк!
   - Вольно. Значит, ты. Познакомься с моим машинистом. Отдашь бумаги ему, объяснишь, чего надо, потом заберешь. Всё, я на КП.... - Афанасьев вдруг прищурился. - Уверены, что происшествий не случилось?!
   Косяк на всякий случай огляделся.
   Я эту манеру Афанасьева хорошо знал и ответил без тени сомнения:
   - Уверены. Только посредник заходил.
   - Чего хотел?
   - Попросил газету "Красная Звезда" и убыл с ней в направлении... Вон туда убыл.
   - Понял. Несите службу! - строго приказал Афанасьев и отправился на КП. Косяк откозырял ему вслед так старательно, что едва не сбил с головы шапку.
   - Хромает у вас строевая подготовка, товарищ младший сержант, - заметил я.
   - Виноват, исправлюсь, товарищ младший сержант, - пообещал Косяк.
   Солдат с бумажками стоял ни жив, ни мертв. Он просто не знал, как воспринимать весь этот цирк. Судя по внешнему виду, парень был из молодых, если вообще не дух.
   А еще он был одет в шинель. Как любой, кого я видел в лесу, включая офицеров. А мы четверо ходили в куртках, и это тоже наводило на размышления: чего они о себе воображают, если одеты не как все, а как удобно? А вдруг у них есть веские основания воображать? А вдруг они сразу дают в хрюсло, если ты на них косо поглядел?..
   - Ну, чего надо?! - грозно спросил я.
   Документы оказались вроде наших, уровня полка. Действительно похоже на дружескую помощь. Может, у них машинка накрылась или писарю руки отдавило.
   - Когда надо?
   - Да нам бы к вечеру хорошо бы... К ужину.
   - Что случилось-то?
   Солдат оглянулся на Косяка. Тот сидел на подножке кабины и крутил ручки приемника.
   - Не напрягайся, - посоветовал я. - Это мы дурака валяли. Здесь все свои. Наша бригада - неуставная вусмерть.
   - А-а... Ну, у нас, короче, в штабе один немножко не того... Протормозил. А командир нервный... Схватил машинку - и в него кинул...
   Представив себе картину происшествия, я ощутил нечто вроде благоговейного ужаса. И порадовался, что служу в ББМ. При всех минусах бригады, "нервных" офицеров, срывающих зло на солдатах, в ней не водилось. Да, капитан Масякин выковыривал наводчика Драгого из-под миномета с помощью лопаты - так было, за что! Коля тогда хорошо навел, от души.
   - Здоров мужик ваш командир! - сказал я. - Килограммов двенадцать, а то и все шестнадцать метнул. Убить не фиг делать. Не попал, надеюсь?
   - Да в том и дело что промазал! Машинка легкая, портативная... Была.
   - А-а... Тогда и правда жалко, что промазал.
   Мы с солдатом дружно вздохнули.
   - А какая она была при жизни? Как звали покойную?
   - Не знаю. Плоская красная с белыми пластмассовыми бортиками. Вроде импортная.
   - Вот же сволочь ваш командир! - сказал я с чувством. - Это "ТБМ Трэвеллер Де Люкс". Очень удобная машинка. Только не надо лупить по клавишам со всей дури сверху вниз. Удар должен идти с небольшим потягом, вскользь. Если приноровишься, тогда ей цены нет. У меня такая дома.
   - Дома? - удивился солдат.
   Развивать эту тему мне не хотелось. Погорюй я еще секунду о судьбе погибшей машинки - страшно захотелось бы домой, к своей. Поэтому я просто сказал:
   - К обеду приходи, все будет.
   Солдат ушел, озадаченно вобрав голову в плечи. Я повернулся к Косяку:
   - Слыхал?..
   - Подумаешь, - сказал Косяк. - То ли дело в меня на гражданке аккумулятором бросил один псих.
   - Двенадцативольтовым?
   - Ха! Двадцатичетырех.
   - О, ужас. Он был штангистом?!
   - Он был псих, - повторил Косяк. - В больницу с грыжей увезли.
   - Кого из вас? - уточнил я на всякий случай.
   Косяк рассмеялся. Потом сказал, что со мной в лесу довольно весело, но вообще тут очень скучно.
   - А я бы здесь пожил до холодов. Обожаю лес.
   - Да что тут делать?! - изумился Косяк.
   - А в бригаде что делать? Тебе там, может, не скучно, а я каждый божий день наблюдаю, как моему призыву - кулаком в грудину да сапогом по заднице.
   - Тебя-то не трогают.
   - Ребят жалко.
   Косяк подумал и сказал:
   - Дивизион у вас конечно... Долбанутый. Придурок на придурке. Одно слово - болото.
   - Ага. Слышал поговорку: "Отчего в третьем дивизионе болото? Потому что в четвертом - трясина!"
   - Ну-ну! - Косяк почти обиделся. - Иди печатай. Командир пишущей машинки!
   - Есть, товарищ дежурный по штабу! Ладно, не злись. Ваш Исламов, конечно, тот еще товарищ... А в остальном ребята из четвертого нормальные.
   - А ваш Арынов - вообще... Как вы его терпите? Я бы убил.
   - Была такая идея, - сказал я небрежно. - Просто мы не придумали, куда девать труп.
   - Шутишь? - спросил Косяк недоверчиво.
   - Шучу, - ответил я нейтральным тоном. - Пойду в самом деле печатать. Ты не устал ходить на кухню?
   Косяк помотал головой. Я полез в кунг.
   Мы и правда не знали, как спрятать труп. Убийство не планировалось заранее, но мы всерьез обсуждали, что делать, если кто-то сорвется и придушит гаденыша.
   Увы, наша "седьмая площадка" была плотно заселена войсками. Всюду шлялся народ, всюду были глаза. Под любым кустом валялся дрыхнущий бездельник, на чердаке казармы прятались от дедов молодые, даже подземные коммуникации были обжиты.
   Отмазка-то простая: боец не вернулся из самоволки. А вот с телом проблема. Не закапывать же его в парке, там собак полно, вдруг примутся выть на могиле. Выносить в город - почти гарантированная засветка по дороге. В общем, мы решили, что глупо идти "на дизель" из-за такого дерьма, как Арынов. Все равно его на гражданке убьют рано или поздно...
   В кунге я несколько минут сидел, закрыв глаза. Даже здесь от дедовщины не спрячешься, не забудешь ее. Дикая, невообразимая ситуация, когда нельзя элементарно дать в рыло негодяю - потому что в ответ прибегут десять и начнут тебя метелить почем зря. И никто не заступится, и скрыться некуда. А кто-нибудь из дедов потом еще скажет: ты же умный парень, на фига рыпаешься?
   Со зла вдруг захотелось есть.
  
   *****
  
   Документы были готовы к обеду. Штабной солдат и Косяк с двумя котелками еды появились у кунга одновременно. Увидев, кто тут ходит на кухню, солдат окончательно уяснил: я - Очень Важная Персона. От смущения он быстро выхватил у меня бумаги и удрал, даже не взглянув, все ли правильно напечатано.
   Когда мы уселись в кунге и запустили ложки в кашу, Косяк вдруг заявил:
   - Вот хожу я тут, гляжу на этот цирк и думаю: а что будет, если на нас вправду нападут?! Жопа ведь будет.
   Об этом в ББМ хоть раз задумывался каждый. Мы, так сказать, знали имена своих врагов и имели представление, с чем кого из них едят. Турки и итальянцы нас не смущали ни капельки, а вот восьмой авиадесантный корпус ФРГ вызывал беспокойство, потому что мог случайно авиадесантироваться нам на головы. Это он на учениях выбрасывается туда, где его легко прихлопнуть. А вот как свалится прямо сверху, тогда одно из двух: либо нихт шиссен, либо бригаден капут.
   Теоретически, с нами шутки плохи. У нас есть на складе атомные снаряды и мины - бабах! - украсим пейзаж Украины красивыми грибочками, пусть порадуются люди перед смертью хоть чуть-чуть. Но практически спецбоеприпасы не "окснаренные", то есть не окончательно снаряженные, и пока взрыватели привинтят, всякое может случиться.
   Но это вообще лирика. А физика такова, что боеспособность армии в целом весьма сомнительна. Советская Армия слишком неповоротлива, в ней слишком вольготно живется дуракам и перестраховщикам, она слишком много сил тратит на хозяйственные работы. Если бойцы хорошо обучены, это личная заслуга их командиров, а не системы в целом. А про моральный дух и говорить-то неприлично. Большинство украинцев из ББМ уверено, что в случае войны Украина моментально выйдет из СССР. То же самое говорят наши грузины и абхазцы: мы не собираемся воевать за русских, нам давно пора отделиться и вступить в НАТО. Вряд ли это собственные мысли девятнадцатилетних мальчишек - они повторяют то, что слышали от родителей. Вот вам и Советский Союз. Хорошо, казахов и узбеков никто не спрашивает, а то удавиться впору. "Союз нерушимых республик свободный - и так далее..."
   Я и раньше удивлялся, какого черта у нас одинаковые паспорта, а в армии окончательно перестал это понимать. Живут в СССР люди, которые откровенно презирают русских, считают полными дураками, но пользуются с ними одинаковыми правами. Живут по сравнению с русскими богато - отчего дополнительно презирают их. Ну и чудненько, пускай отделяются. А мы останемся в России - сообразим как-нибудь на троих с татарами и евреями. И поглядим, чем все кончится.
   А с кем лично подружились - будем друг к другу в гости ездить...
   Косяк прожевал и сказал:
   - Думаю я, Украина воевать не станет. Она сразу отделится, вот увидишь. Выйдет из СССР. Не веришь?..
   - Нас с тобой это вообще не касается.
   - Почему?!
   - Главное в профессии самоходчика - вовремя смыться, - непомнил я. - Мы "по войне" уходим в лес и там ждем личный состав. Пока бригада развернется, либо боевые действия закончатся, либо будет уже ясно, кто кого. Если НАТО выиграет, нас прямо в лесу возьмут тепленькими. Потом ты домой отправишься, а я в концлагерь. А коли наша возьмет, фиг Украина отделится, придется воевать заодно.
   Косяк подумал и решил:
   - Да и хрен с ним!
  
   *****
  
   Майор Афанасьев и капитан Дима Пикулин появились через час после обеда, розовощекие и оживленные. Залезли в кунг, покопались в бумажках, позвенели стеклянным, вышли - капитан нес туго набитый портфель, - и направились к нам.
   Афанасьев достал нож, раскрыл его, полюбовался лезвием, закрыл и со вздохом протянул Косяку.
   - Понял?
   - Так точно, товарищ майор!
   - Тогда вперед!
   Косяк мигом преобразился. Он едва не подпрыгивал от возбуждения.
   - Ты ведь умеешь не только веники вязать?
   - Конечно, - сказал я, принимая нож.
   Косяк сунулся в кунг за картошкой и громко присвистнул.
   - Во дают! Гляди!
   На столе появилась, откуда ни возьмись, стопка алюминиевых мисок. Четыре штуки. Не иначе, из столовой увели.
   Я сел чистить картошку. Косяк ушел за водой. Вернувшись, он достал из кунга нашу канистру, опорожнил ее под дерево, понюхал горловину, выругался и ушел снова.
   Когда набралось достаточно картошки, мы понюхали свежую воду из канистры, по очереди выругались, и я стал мыть картошку водой из чайника.
   - Теперь гуляй, а я сделаю нам поджарочку, - сказал Косяк, забирая нож. - Или не гуляй, смотри и учись.
   Я взял из кабины приемник и, объяснив, что сверху лучше видно, полез на крышу кунга.
   Смеркалось. Косяк внизу колдовал над сковородкой, временами ахая и охая от наслаждения. "Нет, ты погляди! - кричал он мне. - Да ты спустись и понюхай!". "Верю, верю", - отвечал я. На крыше было слишком хорошо, чтобы разделять его кулинарные восторги. Привольно было.
   Очень твердо ступая, пришли офицеры. Портфель капитана Димы Пикулина стал заметно тоньше. Афанасьев, поддавшись уговорам Косяка, посмотрел на еду и понюхал ее. Выразил одобрение. По тому, как медленно и вдумчиво он выговаривал слова, я понял: ББМ отстрелялась успешно и уже минимум дважды обмыла результат. Сейчас остальные, кому мы обеспечили прорыв, тоже отстреляются - и начнется.
   Оставив портфель, офицеры удалились в лес и пропали. Вместо них явился посредник. Тоже посмотрел на еду и понюхал ее. И тоже исчез.
   В темноте бачок на треноге, под которой билось пламя, выглядел фантастически - будто летающая тарелка на старте. Рядом нервничал Косяк: уже пора было раскладывать ужин по мискам.
   Офицеры вышли к машине, ступая еще тверже, чем раньше, едва не строевым шагом.
   - Готово? Давай! - скомандовал Афанасьев и полез в кунг.
   Косяк снял с треноги бачок и поставил чайник, я принес миски.
   На какое-то время в полевом штабе самоходно-минометного дивизиона воцарилась абсолютная тишина. Только в кунге через одинаковые промежутки времени негромко бурчали и звонко чокались.
   На свежем воздухе любая еда вкуснее, но Косяк и вправду сумел из обычной картошки с тушенкой сделать нечто особенное.
   Я жевал, подсматривая, как и чем живет лес. Почти однородный при свете дня, теперь он стал чересполосицей темноты и света, тишины и звука. Светлые полосы тарахтели дизелями на холостых оборотах, шумели музыкой, иногда взрывались хохотом. А полосы отчуждения были темны кромешно, и я думать не хотел, как товарищи офицеры их преодолевают, гуляя из штаба в штаб.
   Из-за деревьев возник посредник. Траектория его движения напоминала противолодочный маневр, который вот-вот перейдет в противозенитный.
   - Прятного п-петита, - сказал посредник и постучался в кунг.
   - Угу, - отозвались мы, жуя.
   Посредник скрылся в кунге. Там начали бурчать громче и чокаться звонче. Потом высунулся капитан Дима Пикулин и спросил:
   - А ничего не осталось?..
   - Осталось-осталось! - заверил Косяк.
   - Тогда сполосните вот тарелочку и положите...
   Когда миска с едой отправилась на стол, Косяк заглянул в бачок и сказал:
   - Давай-ка еще рубанем. Пока они добавки не захотели.
   И мы еще рубанули.
   - А теперь чайку!
   Дверь кунга распахнулась, вниз спрыгнули наши и встали у лесенки, раскинув руки.
   - Готов! - доложил майор Афанасьев.
   - Ура! - крикнул посредник и выпал из двери.
   Странно, как они умудрились его не поймать. Наверное, чересчур старались. Впрочем, он не особенно расстроился.
   Посредника отряхнули, надели фуражку на голову, взяли под руки и куда-то повели.
   - А чай?! - воскликнул Косяк почти обиженно.
   Афанасьев, не глядя, отмахнулся, из-за чего вся троица чуть не рухнула.
   - Ну и ладно, - сказал Косяк. - Нам больше достанется!
   Афанасьев оглянулся, погрозил пальцем - и троица скрылась во тьме.
   Мы напились чаю, вымыли посуду, Косяк забрался в кабину, а я опять на крышу. Косяк наконец-то был счастлив. А мне и раньше было хорошо.
   Офицеры вернулись заполночь - я как раз успел прослушать любимую передачу.
   - Штаб! Стройся! - рявкнул Афанасьев.
   Косяк выскочил из кабины, я кубарем скатился с крыши. В официальных ситуациях - когда начальник требует построения - докладывать полагалось мне: несмотря на равные звания, я был старше Косяка по должности. Мы с ним на пару составляли минимально необходимый экипаж боевой машины. Косяк давно не водил миномет, а я ни разу толком из него не выстрелил. Но шутки шутками, а мы и правда могли выгнать "Тюльпан" на огневую, развернуть, зарядить - и шарахнуть по клятым натовцам. Вдвоем это просто дольше, чем вшестером.
   - Равняйсь! - скомандовал я.
   Мы изобразили подобие строя. Афанасьев, конечно, валял дурака, но мы не имели ничего против свалять дурака в ответ.
   За спиной майора капитан Дима Пикулин мелко хихикал и широко пошатывался.
   - Смирно! Товарищ майор, за время вашего отсутствия...
   - Вольно. Товарищи сержанты. В связи с успешным окончанием командно-штабных учений... Хм... М-да...
   Тут Афанасьева заклинило. То ли он забыл, чего хотел, то ли передумал, то ли стоя задремал.
   Капитан разрядил обстановку. Он просто обнял Афанасьева за талию и потащил в кунг. Майор сразу очнулся.
   - Вольно! Разойдись! Отбой! - провозгласил он. - Всем отбой! Всем спасибо, молодцы!
   Мы с Косяком переглянулись.
   - Ты Афоню и Диму дольше знаешь. Как думаешь, ББМ четыре балла поставили или все-таки пять? - спросил я.
   - Это пять! - убежденно сказал Косяк.
  
   *****
  
   Утром спали долго. Полевая кухня уже готовилась сворачиваться, когда Косяк до нее добрался, но кашки пару котелков он там раздобыл. Позавтракали, выпили чаю, начали не спеша упаковываться. Я грустил. Мне страсть как не хотелось возвращаться в казарму. Все-таки находиться круглосуточно в компании ста с лишним человек - тяжкое испытание для психики. Надышавшись лесом, я это понял еще лучше. С другой стороны, и на том спасибо, некоторые всю службу в казарме сидят.
   Я курил, глядя в лес, когда подошел Афанасьев и сказал:
   - Значит так, товарищ младший сержант.
   - Да, товарищ майор.
   - У Косяка неподалеку родители живут. Получится небольшой крючок, но заехать в гости можно. Переночевать. Рассказывать про это в бригаде не надо. Понял? - Афанасьев сделал очень страшные глаза.
   - Мне болтать об этом просто невыгодно, товарищ майор, - честно сказал я. - А то старший призыв от зависти на стенку полезет.
   - Тебя ведь больше не трогают. Ты их... Утихомирил.
   - Ну, вот я их и не провоцирую лишний раз.
   - Значит, договорились?
   - Слово.
   - Тогда поехали. Косяк! Заводи!
   Косяк завел, и мы поехали из леса.
   Я уложил стопкой в углу кунга четыре матраса, упал на них, замотался в четыре одеяла и сладко заснул на четырех подушках. Проснулся от голода. Похоже, я в лесу разъелся, и теперь жевать хотелось постоянно.
   Еды было много. Для начала следовало прикончить остатки утренней каши. Я насыпал себе полную миску, сел за стол и принялся наворачивать за обе щеки, поглядывая в окошко. Машина катилась по шоссе, вокруг были поля, за ними - то лесок, то деревенька. Идиллия.
   И тут долбануло в распределительном щите.
   У двери кунга, в самой его корме, за вещевым шкафом, был еще шкафчик, битком набитый хитросплетенными проводами. Сейчас там, по идее, не было нагрузки, но распределительному щиту забыли об этом доложить - и в нем со страшной силой замкнуло. Раздался громкий хлопок. В кунг выплеснулось облако черного дыма с отвратительным запахом горелой пластмассы. Дым был настолько плотный, что я ослеп. Защипало глаза.
   Понятия не имею, почему я не бросил миску с кашей. Видимо, инстинктивно подхватил ее со стола. Так или иначе, я прыгнул к двери, крепко сжимая миску в левой руке. Растопырился в проеме, чтобы не выпасть наружу - рефлекс самоходчика, - и правой толкнул дверную ручку, вниз и от себя.
   Прочихался, прозрел - и обомлел.
   Дорога была узкая, и наш "Урал" собрал за собой порядочный хвост гражданских легковушек. Теперь представьте реакцию их водителей.
   Нет, вы представьте. Едет перед вами простой военный грузовик с железной будкой вместо кузова. Неожиданно в корме будки распахивается дверь. Из двери вырывается черный-пречерный дым. А в этом черном-пречерном дыму стоит парень в черном-пречерном комбинезоне. И в одной руке у парня алюминиевая миска.
   Вы бы видели, какие глаза были у водителя передней машины в колонне. Мне показалось, они заняли все лобовое стекло.
   Смущенный, я убрался назад, поставил миску на стол и осторожно сунулся к шкафчику. Там вроде не горело. Дым из кунга вытянуло вмиг. Я приоткрыл дверцу шкафичка, полюбовался на оплавленные провода, стал искать предохранитель и вроде бы нашел его. Вроде бы предохранитель вроде бы сработал штатно. Развития пожара можно было не опасаться. Доложить об инциденте - успеется. Я с облегчением выдохнул. Обернулся, помахал гражданским водителям, захлопнул дверь. Стараясь не думать о том, что мне здорово повезло. Кунг это "кузов универсальный несгораемый герметичный", в данном случае битком набитый горючими материалами. Включая мою куртку на вате. Задымление было такое, что либо распахивай дверь настежь, либо отдавай концы. В случае настоящего пожара я бы, открыв дверь, только поддал огню кислорода - и полыхнуло бы прямо на меня. Следующей фазой поездки в гости к Косяку стало бы катапультирование вашего покорного слуги на дорогу. Какой там, к черту, огнетушитель. Тем более, он сто раз просрочен.
   Пожарный норматив покидания кашээмки: за пятнадцать секунд пролезть сквозь весь МТ-ЛБу - войдя через люк механика-водителя, выйти через кормовой. На первый взгляд, для этого требуется грация ленточного глиста. Но когда привыкнешь к машине, запомнишь все острые углы, то и за десять секунд управишься.
   Я снова уселся за стол и занялся остатками каши.
   Кто бы мог подумать, что назавтра кунг попытается убить меня другим способом, куда более коварным.
   Впрочем, он, сволочь, не на того напал.
  
   *****
  
   До деревни Косяка добрались уже в сумерках. Остановились возле типичной хаты-мазанки, и наш водитель скрылся в ней. Скрылся надолго.
   Мы с офицерами бродили у машины. Я доложил Афанасьеву об инциденте с распределительным щитом. Майор поглядел на меня так, будто я это нарочно устроил. Он слазал оценить разрушения и сказал: да, предохранитель сработал штатно, но электропитание кунга теперь отрублено напрочь, а провода в таком состоянии, что и думать нечего все наладить по-быстрому.
   - Ну вот, оставил ты нас без отопителя.
   - Почему - я?!
   - Потому что!
   - ...И не "нас", а только себя. У вас в кабине печка.
   - А спать где будем?!
   - Там будем, - сказал капитан Дима Пикулин, показывая в сторону хаты. - Чего ты пристал к парню, в самом деле. Он же не нарочно замыкание устроил.
   - Это мы еще разберемся! - пообещал Афанасьев.
   Судя по интонации, он не был особенно сердит. Просто решил лишний раз напомнить мне, кто тут главный, а кто временно оказался в Вооруженных Силах и теперь своим присутствием в них ставит под вопрос обороноспособность страны.
   Косяк все пропадал в хате.
   - Погудеть ему, что ли? - спросил я.
   Это было не от душевной черствости, просто хотелось залезть в кабину, сесть за руль и гуднуть слегка. Раз уж рулить не приходится. Я очень давно не водил машину. А ведь умел когда-то.
   - Имей совесть, - пристыдил меня Афанасьев. - Человек полтора года не видел маму с папой.
   Совести хватило еще на пару минут.
   - Ну-ка, погуди ему, - скомандовал Афанасьев. - Только негромко.
   - Как получится. Это ж "Урал", он тихо не умеет.
   - Дай лучше я, - решил Афанасьев. - А то ты еще чего-нибудь замкнешь. Нажмешь на кнопку, и машина взорвется.
   Но я уже сидел в кабине и тихо гудел.
   Мой сигнал не возымел никакого эффекта.
   - Кто ж так гудит? - презрительно сказал Афанасьев. - Дай, я.
   - Сами просили негромко...
   Капитан Дима Пикулин топтался на обочине. Темнело. Холодало.
   - Гляди, как надо! - объявил Афанасьев и погудел как надо.
   Машина издала унылый, но оглушительный стон. Так, наверное, вздыхал голодный тиранозавр-рекс.
   Из хаты выскочил Косяк и обеими руками замахал нам, приглашая внутрь.
   - Извините, - сказал он смущенно.
   - Да мы понимаем, - заверил его Афанасьев.
   В хате оказалось жарко натоплено и крепко накрыто на стол. Отец Косяка, кряжистый дядька, рано постаревший лицом от крестьянской работы, но в остальном форменный богатырь, уверенно выставил перед товарищами офицерами зеленоватую бутылку. Пузырь был как раз такой, чтобы папаше удобно взять в могучую руку - литра полтора.
   - Ну, - объявил Афанасьев, - со свиданьицем!
   - Хлопчикам-то нальем маленько... - папаша едва заметно подмигнул.
   - Только маленько, - согласился майор.
   Ох, какой там был стол. И все домашнее, с этой вот благодатной украинской земли. Плотное такое, сочное, убедительное. И сало, разумеется. Я к салу всегда был равнодушен, но тут уж сам Бог велел. Специалисты нынче уверяют, что это пища бедных, и с дальнейшим врастанием Украины в Европу доля сала в местном рационе будет неукоснительно снижаться. Не верю. Скорее русаки перестанут занюхивать водку хлебной корочкой - этот ритуал уже утратил культовый статус, и его адепты вымирают. А жаль. Попробуйте вместо закуски водку занюхать хлебом. Очень интересный эффект. Вот так и сало. Оно неспроста. Даже перестав его непосредственно поедать, на нем будут готовить. И это - надолго...
   Майор Афанасьев внимательно пригляделся, как у сержантов проскочила первая рюмка и, похоже, остался доволен. Мы, конечно, малость осоловели с отвычки, но под стол не сползли.
   - После третьей - стоп, - сказал нам Афанасьев. - Тебе завтра за руль, а тебе... Просто ни к чему.
   Естественно, надо ему больно, чтобы я на всю казарму дышал самогонным перегаром.
   Завязался ни к чему не обязывающий застольный разговор. Третья рюмка наступила как-то очень быстро. Потом у капитана Димы Пикулина изъяли пистолет. Косяк попросился сходить на танцы в клуб. Афанасьев строго наказал ему, чтобы больше - ни капли. Косяк пообещал и тут же исчез. Стало окончательно вольготно. Куда-то пропали хозяева. А мы с офицерами сидели и просто болтали обо всем на свете. Почти как равные. И ни слова про армию.
   Дальнейшее помню смутно. Афанасьев вроде бы сказал мне, что после следующей (не понять, седьмой или десятой) - точно стоп, и я согласился. Разобрать приказ майора на слух мне удалось с трудом, из чего я сделал вывод, что действительно, всем пора закругляться. Капитан Дима Пикулин широко улыбался и невнятно булькал. Ему было хорошо. Афанасьев обнял его и повел на двор. Там оказалось по щиколотку снега. И наш "Урал" стоял весь белый. И с неба падали огромные хлопья. Я запрокинул голову и ловил их лицом.
   Капитан Дима Пикулин увлеченно блевал себе под ноги, Майор Афанасьев на всякий случай придерживал его за пояс. Отстрелявшись, капитан не пожелал уходить со двора просто так. Он принялся собирать с капота машины снег и забрасывать им следы своей жизнедеятельности. Майор бродил за капитаном, как привязанный, крепко вцепившись в его поясной ремень.
   Я стоял под снегом и думал - помню, как сейчас, - что вернусь в бригаду совершенно другим. Что-то произошло со мной на этих учениях. Несколько дней относительной свободы вытолкнули меня в другое измерение.
   Придя в армию с искренним желанием понять ее, я уже через неделю оказался совершенно раздавлен бессмысленным ужасом открывшегося мне. Армия жила ради себя. Это был изношенный организм, тратящий две трети сил, чтобы стоять на ногах. Еще треть уходила на имитацию деятельности. Честно говоря, я испугался тогда. И сбежал в штаб учебной дивизии - туда, где руководили имитацией. Убедился: да, учебка это несерьезно. Понадеялся увидеть что-то другое в войсках. И угодил в ББМ, ха-ха-ха. И испугался окончательно. Впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно за свою страну. Вменяемое государство просто не могло допустить такого безобразия. Я искал признаки того, что наша армия жива, повсюду. Она же сейчас воевала, как-никак. Оглядывался на соседей по "площадке", присматривался к коллегам-артиллеристам на полигоне. Но везде так или иначе проглядывало одно и то же. И рассказы офицеров-"афганцев" подтверждали мое горькое открытие. Армия утратила внутренний смысл. Она не понимала, зачем она есть.
   ...Есть. Можно пойти еще чего-нибудь съесть!
   И вдруг я перестал бояться армии. И переживать за нее. Я увидел армию в гробу - и мне стало все равно, что с ней. А значит, нужно просто выдержать здесь еще год. Обустроить свою жизнь по возможности комфортнее. И сделать так, чтобы ребятам было повеселее.
   Потому что мы тут не служим Родине, а отбываем повинность перед государством. Отдаем ему должок за бесплатное образование и медицинскую помощь. Советская власть нас выучила-вылечила, а теперь забирает назад толику здоровья и ума. Чтоб мы покрепче осознали, кому всем обязаны.
   Ну, так тому и быть.
   ...Ноги слегка заплетались. Крепкая рука ухватила меня за ремень - и майор Афанасьев двинулся к хате, как коренник между пристяжными. Говорить он, похоже, не мог, и теперь осуществлял руководство невербально. Получалось - вполне.
   - Баиньки хочу, - совершенно трезвым голосом сказал капитан Дима Пикулин.
   Еды на столе, казалось, не убавилось вовсе. Я тоскливо поглядел на это великолепие, понял, что кусок уже не лезет в горло, и упал на лавку.
   Бдительный Афанасьев лег только после нас. Последнее, что я запомнил - как майор заботливо поправлял куртку, которой я был укрыт.
  
   *****
  
   Похмелья не было. Было опьянение. Я кое-как продрал глаза и осторожно, чтобы не взбалтывать организм, сменил положение "лежа на лавке" на положение "сидя на лавке", отчего сразу оказался за столом. Напротив меня Косяк что-то пил из кружки, держа ее обеими руками. Физиономия у Косяка была сиреневая, но довольная.
   Офицеры выглядели примерно так же: помятые, зато одухотворенные. Если бы не форма - почти как люди.
   Собирались молча, потому что говорить было трудно, не шли слова на ум. Потом майор Афанасьев взял капитана Диму Пикулина под руку и отвел к машине. Кое-как усадил в кабину. Кое-как забрался сам.
   - Ы?.. - спросил меня Косяк.
   Я предъявил в ответ большой палец.
   - У... - сказал Косяк, указывая на кунг.
   Он проследил, как я гружусь в эту будку, и на всякий случай перезахлопнул за мной дверь. Потом громыхнул правой дверцей кабины. Ушибленный майор Афанасьев что-то недовольно буркнул.
   Наконец мы поехали.
   Я не стал долго раздумывать: четыре матраса, четыре одеяла, четыре подушки - чего еще желать усталому сержанту, возвращающемуся на зимние квартиры? Степень моей неадекватности отражало лишь то, что если вчера я спал на полу, то сегодня зачем-то улегся на столе.
   И мгновенно уснул.
   А когда разбудили, ничего не понял.
   Надо мной стоял Косяк, осторожно тряс за плечо и тихо матерился. Причем матерился - радостно.
   - Чего? - спросил я. - Приехали?!
   - Ага, - сказал Косяк. - Чуть не приехали, трам-тарарам. Ну, ты даешь. Погляди-ка туда.
   Я поглядел. В стене кунга, где полагалось быть окну, зияла дыра.
   Окно откидывалось на петлях наружу и вниз. То ли я в последний раз, когда проветривал, не до конца затянул стопор, то ли он сам от тряски сдвинулся. Так или иначе, окно распахнулось. И, судя по ледяному холоду в кунге, давно. Это я понял, высунув руку из-под четырех одеял.
   - Трам-тарарам, - сказал Косяк. - Мы когда от деревни отъехали, на повороте что-то громыхнуло. Я прислушался - вроде больше не стучит. Ну, и еду дальше. А это окно, трам-тарарам, хлобысь наружу! И застопорилось в открытом положении, трам-тарарам, поэтому не стучало больше. Ну, я и не стал тормозить, проверять, в чем дело. А сейчас остановился на минуту, выхожу, оглядываюсь на кунг - ТРАМ-ТАРАРАМ!!! - окно настежь!
   - Давно?.. - только и спросил я.
   - Часа три, не меньше. У меня первая мысль: всё, трам-тарарам, убил Олежку. Заморозил. Я тихонечко так, бочком, к кунгу подползаю, зову тебя - Оле-еж-ка, ты живо-ой... Страшно, аж жуть. И тут слышу, как ты храпишь! Ну, думаю, силен москвич. А ты вон как тут устроился. Везучий, черт!
   Я выбрался из-под одеял и почувствовал, что сон на свежем воздухе пошел мне на пользу.
   - Пожалуй Афоне об этом лучше не знать.
   - Ха! - согласился Косяк.
   - Как они там?
   - Дрыхнут. Всю кабину задышали, окна протирать замучился.
   - Ладно, я тоже на минуту выйду, с твоего позволения. И - спасибо.
   - Да хрен с ним, - отмахнулся Косяк. - Главное, ты живой.
   - Слушай... Ты не голодный? А то провианта осталось полно.
   Я уже не мог не думать про еду. Точнее - куда ее, проклятую, девать.
   - Спасибо, не надо. Мне домашнего собрали малость, я теперь это военное дерьмо и видеть не хочу. Пару банок тушенки возьму, остальное забирай. Есть, куда заныкать?
   - Конечно. Шнейдеру отдам. Заодно подкормится, а то он на узле связи так присиделся, что обедать ходит через силу.
   - Я бы в штабе не смог, - убежденно сказал Косяк.
   Я бы смог. Мне очень помогло выжить в ББМ то, что каждый месяц хотя бы два-три дня я работал в штабе. Так я отдыхал от своего "болота". Набирался сил терпеть третий дивизион, где можно было прямо в строю получить кулаком в почку лишь потому, что дедушка захотел проверить, хорошо ли у него поставлен удар. А неделя за машинкой на летнем полигоне меня просто спасла. Параллельно я своими отлучками повышал личный статус - сам того не зная. Все, оказывается, ждали, что москвич застрянет в штабе навсегда, спрячется там. Но москвич упорно возвращался к своему призыву и вместе с ним огребал по полной программе... Были дни, когда я действительно очень хотел уйти из дивизиона. А теперь радовался, что не было возможности. Ну, застрял бы я в штабе - и чего? Еще целый год чаи гонять со Шнейдером?
   Я пропустил бы самое интересное - то, что ждало впереди.
   Много веселья и много вкусной еды, будь она неладна.
   И самогон неоднократно.
   И никогда больше не драться.
  
   *****
  
   Первым делом в Белой Церкви мы провернули операцию по отгрузке капитана Димы Пикулина на квартиру. Капитан уже мог ориентироваться в пространстве, но ему все еще было слишком хорошо, чтобы заниматься прямохождением. Помогая капитану, майор Афанасьев так утомился, что опять заснул, едва сев в кабину.
   В парк ББМ мы въехали, когда уже вечерело. Я напихал полный вещмешок провианта и, сгибаясь под тяжестью трофеев, полез из кунга.
   - Ну и рожа у тебя! - сказал Афанасьев.
   Я легко прочел его мысли. Провел ладонью по щеке. Да-а... Посмотрел на часы.
   - В штабе уже никого нет. Зайду к Шнейдеру, возьму у него бритву, умоюсь заодно... Появлюсь в казарме чистый и свежий.
   - Правильно мыслите, товарищ младший сержант. Не забудь хорошенько почистить зубы! - напутствовал Афанасьев.
   Я простился с Косяком, подхватил пишущую машинку и направился в штаб. Знакомая дорога через территорию ракетчиков. Сколько еще мне по ней ходить. Иногда во главе дивизиона. Чего только по ней не таскать. Начиная с огнетушителя и заканчивая телевизором.
   Месяцев через пять это будет: иду из парка в штаб, несу на плече здоровенный телевизор. Навстречу мне незнакомый подполковник-ракетчик. Когда у военного руки заняты, он отдает честь поворотом головы. Ну, и я этому подполковнику головой четко так: чик-чик. Тот мне в ответ козыряет. И вдруг останавливается.
   - Погоди, - говорит.
   Ну, могу и погодить, телевизор удобно лежит на плече.
   - Ты откуда, - спрашивает подполковник, - такое взялось?
   - Я такое взялось, - отвечаю, - из Бригады Большой Мощности.
   - Это понятно. Мне интересно - чего ты такое волосатое?
   - А-а... Да я, товарищ подполковник, такое волосатое потому что ровно час назад с полигона приехало.
   Посмеемся вместе, разойдемся. Всегда бы так. А то пристанут с ножом к горлу: чего небрежно честь отдаешь. А я тебя знаю?! Скажи спасибо, что вообще заметил. Ишь ты, целый капитан. Да у меня своих капитанов три штуки, не считая двух майоров. И козыряем мы друг другу строго два раза в день, утром и вечером, иначе получится у нас не служба, а одно безостановочное отдание чести...
   ...В штабе было пустынно. Я постучался на узел связи.
   - Гена, держи, это полный вещмешок еды.
   - Ну и рожа у тебя!
   - Спасибо, тоже очень рад встрече.
   Взгляд в зеркало многое объяснил. Рожа была мало того, что зверски ощетинившаяся, так еще нагло опухшая и заметно пьяная. Деду, а то и дембелю впору. Да уж, идти в казарму сейчас не стоило. Там бы сразу забыли о моем особом статусе почти-черпака. Побили бы просто из зависти.
   Шнейдер сделал мне кружку кофе и дал бритву. Позвонил в казарму, отыскал Михайлова и Ракшу, сказал, чтобы после ужина приходили... Ужинать.
   Они потом этот вещмешок несколько дней втроем подъедали. А я даже не притрагивался. Не хотел. И только на последней банке тушенки сломался - отнял уже открытую и слопал половину. Из принципа.
   Столкнулся в парке с Косяком, а тот мне:
   - Эх, хорошо съездили. Как вкусно было, помнишь?
   - Не в жратве счастье, - говорю. - В свободе. Вот что было вкусно! Уж ты-то, гордый сын вольнолюбивого украинского народа, должен это понимать.
   Косяк подумал и сказал очень серьезно:
   - Конечно. Как же без свободы. Без свободы это не жизнь получится, а какая-то сплошная армия.
   Еще подумал и добавил:
   - Но кушать - надо!
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 11.
  
  
   - Пойди найди Суслика, - сказали мне, - в казарму его позови.
   В будке КПП сидел на подоконнике боец с характерной внешностью - тощий, мордочка острая, зубы мелкие.
   - Ты, что ли, Суслик? - спросил я.
   Парень замахнулся на меня табуреткой.
   А Сусликом оказался двухметровый плечистый детина по фамилии Сысоев.
  
  
   ФАМИЛИЯ!!!
   список личного состава выборочно
  
   в выборке - офицеры, солдаты и сержанты разных частей
  
  
   В штабе учебной артиллерийской дивизии, где я трудился писарем-машинистом, сидели в одном кабинете друг напротив друга майор Федоров и майор Федькин.
   Еще там имелся подполковник Кривополенов. Я мог бы для красного словца наврать, будто помощником у него был старлей Безуглый, но это неправда. Безуглый служил в первой батарее артполка. А к Кривополенову частенько захаживал в гости прапорщик Убийволк.
   Когда в штаб прибыл на стажировку майор Антипят (с ударением на "я"), начальник строевой части подполковник Монахов заявил - вот это я понимаю. Это да. Будет, о чем рассказать внукам.
   Через несколько дней Монахов заорал на кого-то в коридоре "Пиндюра!!!", и я еще подумал - ни фига себе ругательство.
   Ага, щас. Просто Монахову прислали в помощники прапорщика Пиндюру.
   Как сказали по этому поводу мои приятели из первой батареи Мосягин и Салдан - ну и террариум там у вас.
   Позже, отправившись служить из России на Украину, я был готов столкнуться со множеством заковыристых фамилий. Действительно, попав в Бригаду Большой Мощности, я познакомился с Косяком, Флинтюком, Кагамлыком и Заплюсвичкой. Но куда большее впечатление на меня произвели украинец Ракша и русский Болмат. Прямо по Лермонтову - "я знал одного Иванова, который был немец"...
   Нормальная для ББМ ситуация - идут по делам Молнар, Пидус и Йокало. А навстречу Верчич, Ивчик и Ващик. А из курилки им приветственно машет минометный экипаж в составе: Скляренко, Кравченко, Максимченко, Голиней, Драгой и выпадающий из контекста Юлдашев. Честно говоря, Драгой тоже выпадает из контекста, потому что он молдаванин по кличке Коля-Гагауз. Или, когда ему надоедает корчить из себя умного, Коля-Пенёк. Который на самом деле совсем не пенек, а просто низко срубленное дерево.
   Кстати, занятен был в ББМ механизм присвоения кличек. Отдавал он первобытно-общинным строем. Молодой боец получал имя фактически с потолка, а дальше - как себя покажет. Обычно процесс именования завершался на стадии черпака, т.е. отслужившего год. Причем многое зависело от интонации. Обращение к черпаку по фамилии могло выражать и крайнюю степень презрения, и честно заслуженное признание. Смешная, на первый взгляд, кликуха тоже зачастую гордо звучала. Одного Васю называли Васей будто плюясь, другого - словно былинного богатыря.
   Я, единственный москвич в бригаде (а точнее, единственный москвич на целую "площадку", где служило несколько тысяч человек), поначалу был, сами понимаете, Москва. Хотя чаще "Эй, Москва!". Через полгода я обнаружил, что мое имя - Олег. А потом вообще Олежка. Или все-таки Олег, если ко мне обращается младший по сроку службы. И никак иначе.
   А вот Тхя с самого начала был Тхя. Крайне редко - "Тх". Говорят (я сам не видел, не застал) его по молодости лет даже ногами били с каким-то внутренним уважением.
   Генку Шнейдера в бригаде называли просто Генкой, Вадика Рабиновича просто Рабиновичем. Воху Ходоровского, как правило, Жидом. Шнейдер пытался эту некрасивую тенденцию переломить, но вскоре пришел к выводу, что Ходоровский действительно Жид с большой буквы Ж - и плюнул. Народ заметил, что Шнейдер все равно морщится, и деликатно перекрестил Воху в Мандавоху.
   У грузин была переходящая почетная кличка Швили. Ее не давали кому попало, а только людям достойным, за этим следила грузино-абхазская диаспора. При мне такое прозвище носил Дато Мгалоблишвили и собирался оставить его в наследство Зазе Растиашвили.
   Тихонова звали "Фаза" потому что он был такой же огненно-рыжий, как один электрик, служивший в бригаде задолго до. Йонелюнаса прозвали Сабонисом еще и за высокий рост. Ухо сам обкорнал себе фамилию Карнаухов. Пидус выглядел намного старше своих лет и стал поэтому Батей (сколько капитан Мужецкий ни обзывал его "Спидусом" - не прижилось). Заплюй, когда пребывал в хорошем настроении, отзывался на кличку Заплюй. А когда в плохом - он и на Заплюсвичку не реагировал. Ну, а Седой был Седой потому что был седой.
   Орынбасара Кортабаевича Арынова старались никак не называть. Чтобы не пришел. Дурная примета - помянешь Алика, и он сразу тут как тут, урод неуправляемый.
   Прозвища офицеров тоже были по большей части усеченными или слегка модифицированными фамилиями. Принцип такой же, как при именовании солдат и сержантов - чтобы носить особенную кличку, офицер должен был, соответственно, нечто особенное собой представлять. Например подполковника Миронова, харизматического военачальника, верхушка его дивизиона, вся такая просвещенная, сплошь из студентов, именовала "патрон". В смысле - "patron". А наш Минотавр, добрый и симпатичный дядька, имел манеру вдруг терять самообладание, тупеть, набычиваться и переть вперед рогами.
   Замполита называли Замполит. Большего он не заслуживал.
   Капитана Диму Пикулина так и звали - капитан Дима Пикулин. Даже офицеры, до начальника штаба включительно. Даже в присутствии всего личного состава ББМ. "А где этот бездельник капитан Дима Пикулин? Куда он спрятался? Что-то я не вижу его в строю...".
   Капитану Масякину прозвище успешно заменяла фамилия.
   А с майором Кротом заочно произошла смешная история. Как я уже упоминал, у связиста Генки Шнейдера была манера прослушивать разговоры, идущие по нашей телефонной сети. И вот, в один прекрасный день забило канализацию в казарме. Полкан приказал соединить его с коммунальщиками.
   - Сейчас пришлем слесаря, - пообещали те. - Он вам прочистит.
   - А это долгая история? - спросил полкан. - Солдатикам, извините, срать некуда.
   - Не волнуйтесь, слесарь подойдет через полчаса. А сама работа вообще плевая. У слесаря есть такое устройство, называется "крот", оно засорившиеся очки пробивает моментально.
   - Какое-какое устройство? - заинтересовался полкан.
   - "Крот"!
   - Гы! - сказал полкан в трубку.
   - Простите?..
   - Крот! - брякнул полкан. - Гы-гы-гы!!! Крот! Ой, не могу... Гы-гы-гы!!!
   И бросил трубку - от смущения, наверное.
   А Шнейдер подумал-подумал и решил майору Кроту ничего не рассказывать.
   И все-таки, все-таки... Сама по себе даже самая странная фамилия не очень смешна. И шокирующие сочетания фамилии с именем и отчеством - тоже, в общем, не насмерть уморительны. "Вас обслуживает горничная Мания Венера Гавриловна". Сам видел. Ну, улыбнулся. А Блюма Вульфовна Зейгарник - это не круче? Или, скажем, подпись такая - "Е.Бут.". Забавнее, конечно, случайно складывающиеся тандемы наподобие Федоров-Федькин. Думаю, вся советская атомная отрасль помнит сочетание Миленький-Беленький-Хвостик.
   Но по-настоящему концептуальны, на мой взгляд, случаи иного порядка.
   Однажды теплым летом 1989 года подходит ко мне Вася Голиней. И задает странный вопрос.
   - А что такое Робин Гуд?
   - Ну как же, - говорю, - был, если верить легенде, такой благородный разбойник...
   - Спасибо, объяснил! Сам знаю. А вот что такое Робин Гуд вообще? В принципе? Что это значит?
   - Скорее всего "robin hood", малиновый капюшон.
   - Хм, - Вася мрачнеет. - Ну тогда я совсем дурак наверное.
   - Э-э?..
   - Песню слышал Криса Кельми? Что это может означать - "Ночной Робин Гуд на бульваре Роз"?!
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 12.
  
  
   - Сегодня будем рвать Фазу, - сказал Вася и радостно потер руки. - Фаза увольняется.
   - Что значит "рвать"? - спросил я.
   - Увидишь, - пообещал Вася и многозначительно надулся.
   На вечернюю поверку наш старшина по кличке Фаза вышел почему-то не в зимней полушерстяной форме, а в застиранной хабэшке. Глаза у Фазы заплыли, физиономия опухла. Последние дни Фаза спал по двадцать часов ежесуточно. Как он сам объяснял - из спортивного интереса.
   В строю третьего дивизиона оказалось неожиданно много народу. Появились вечно отсутствующие связисты Крумов и Шнейдер. И механик дежурного тягача пришел из парка. И каптерщик Сабонис, который так исступленно готовился к дембелю в своей каптерке, что мы уже забыли, как он выглядит. И хронически откомандированный водитель самосвала, избегавший жить в казарме, потому что его тошнило от одного вида Орынбасара Кортабаевича Арынова.
   И даже сам Орынбасар Кортабаевич Арынов соизволил встать с кровати.
   Фаза вполголоса зачитал список личного состава дивизиона и лениво оглянулся на дежурного офицера.
   Дежурный вопросительно шевельнул нижней челюстью.
   - В первом все!
   - Во втором все!
   - В третьем все... - то ли буркнул, то ли хрюкнул Фаза.
   - В четвертом все!
   - Во взводе обслуживания и хранения техники незаконно отсутствующих нет!
   - Отбой, - скомандовал дежурный. - И если через пятнадцать минут я кого-нибудь увижу... Вы меня поняли.
   Фаза повернулся к дивизиону.
   - Отбой, - сказал он.
   - Товарищи солдаты и сержанты!!! - рявкнул Сабонис. - Сегодня уволился в запас старшина третьего дивизиона сержант Тихонов!!!
   - ААААААА!!! - заорал третий дивизион.
   И бросился рвать Фазу.
   Точнее, дембеля, стоя на месте, аплодировали. А забитые духи, затурканные молодые, свежепроизведенные черпаки и деды во главе с Васей - кинулись вперед и принялись рвать на Фазе форму. Фаза был парень крупный, но все-таки упал. Образовалась куча-мала, из которой летели клочья. Потом вылетел Вася - с сержантским погоном в зубах.
   Когда из-под кучи выбрался хохочущий Фаза - в одном сапоге и остатках трусов, - там, внутри, еще что-то рвали.
   Оказывается, третий дивизион Бригады Большой Мощности вот так провожал своих на дембель.
  
  
   ПЕСНИ И ПЛЯСКИ
   этнографический очерк советских папуасов
  
   в ролях аборигенов-каннибалов - солдаты и сержанты ББМ
  
  
   - А сегодня будем рвать Колю! - сказал Вася.
   Увольнялся наш Коля-Гагауз, тот самый, что едва не угробил метким выстрелом из миномета все управление бригады.
   Коля был добрейший парень, большой специалист по молдавскому национальному юмору. "Знаешь, как молдаване убивают мух? - спрашивал он. И сам же гордо отвечал: - Они ловят муху ртом и колотятся головой о стену, пока у мухи не сделается сотрясение мозга!".
   Знаток традиций третьего дивизиона, Коля не только надел "на разрыв" старую хабэшку, но и слегка подпорол швы.
   - В первом все!
   - Во втором все!
   - В третьем все! - крикнул Тхя, новоназначенный старшина.
   - В четвертом все!
   - Во взводе обслуживания и хранения техники незаконно отсутствующих нет!
   - А законно?!
   - Э-э...
   - Ладно, отбой.
   - Товарищи солдаты и сержанты!!! - провозгласил Сабонис. - Сегодня уволился в запас младший сержант Драгой!!!
   - ААААА!!!
   Колю порвали напрочь. Он убежал даже без трусов, в одних сапогах, из которых свисали остатки брюк.
   Назавтра выяснилось: младший сержант Драгой уволиться-то уволился, но не уехал. Что-то не складывалось с проездными документами. Похмельный Коля весь день неприкаянно болтался по казарме. Вечером его попросили встать в строй. Так, на всякий случай.
   - Отбой третьему дивизиону.
   - Товарищи солдаты и сержанты!!!
   - Сабонис, падла! - взвизгнул Коля. - Не смей!
   - КОЛЯ УВОЛИЛСЯ!!! - заорал весь дивизион.
   Коля пытался отмахаться, но сорвавшийся с цепи молодняк задавил дембеля числом. Так ему разорвали "пэша" - любо-дорого смотреть. Ничего не осталось ни от штанов, ни от куртки.
   Это отдает дурным анекдотом, но Коля не уехал и на следующий день. Свалить от греха подальше из казармы он тоже не имел права. А вот уклониться от вечерней поверки мог вполне. Но не тут-то было.
   - Традицию надо соблюдать, - сказал ему Сабонис, едва ворочая языком после вторичной "отходной". - Ты где-нибудь видел такую традицию?.. И я не видел. Молодые имеют право отвести душу. Ведь ты их дрючил? Вот пускай они тебя рвут сколько влезет. Значит, встанешь в строй как миленький. Ясно?!
   - Мне не в чем, - пожаловался Коля, зябко кутаясь в больничный халат. - Только "парадка" осталась. Дай хабэшку какую-нибудь.
   - Лучше я налью тебе сто грамм для храбрости.
   - Лучше по сто грамм за каждый раз.
   На поверку Коля вышел, глупо улыбаясь. В халате.
   Бригада выла и стонала.
   Коле порвали даже сапоги.
   Когда увольнялся Сабонис, то он, пижон, так поработал над своей формой, что едва его ухватили за бока, мгновенно треснул ровно напополам, одна пилотка осталась. Вынырнул из ошметков и величественно удалился в каптерку.
   А Орынбасар Кортабаевич Арынов до того всех достал, что начальство оказалось вынуждено отправить его от греха подальше на гауптвахту. Прошла информация, будто дивизион намерен разорвать Арынова на прощанье как Сабониса - пополам, - только вместе с организмом. Прожил Арынов на "губе" аж до самых холодов, вернулся оттуда очень маленький, вежливый и совершенно потерянный. И уволился, когда дивизион стоял в наряде.
   И больше у нас никого не рвали.
  
  
   *****
  
  
   Разумеется, в Вооруженных Силах СССР были некие единые правила общежития, равно исполняющиеся что на территориии ГДР, что в монгольских степях. Но количество вариаций на тему и частных случаев не поддавалось описанию. Например, в знаменитой артиллерийской Мулинской учебке батарея управления соревновалась, кто дольше не почистит сапоги. А в такой же Черниговской учебке матерый дед из такой же батареи управления был у меня на глазах бит прапорщиком за курение в туалете.
   В одном полку дух - общая собственность. Кто его припахал, тот и молодец. В другом все духи окажутся строго расписаны по дедушкам, и попробуй чужого тронь. В третьем полку общему пользованию подлежат исключительно русские духи. В четвертом национальный вопрос не стоит, потому что власть забрали московские гопники, а они интернационалисты - ни своих, ни чужих не жалеют.
   Где-то по казарме ходят исключительно в тапочках.
   А я после армии полгода отучался стряхивать пепел на пол.
   Где-то офицеры встают в строй пьяные до синевы.
   А у нас только замполит.
   Где-то перевод в черпаки действительно осуществляется двенадцатью ударами по голой заднице кухонным черпаком.
   А в ББМ - пряжкой ремня, да со всего размаху!
   Но не каждого выдерут, а того, кому захотят напоследок всыпать.
   А кому не захотят, тому просто скажут. Как мне Сабонис буркнул в затылок на вечерней поверке - чего у тебя погон криво пришит, непорядок, черпак все-таки. Громко буркнул.
   Забыл, как "переводили" Вову Тхя. Сам не застал, только слышал. То ли ему просто руку пожали, то ли перед отходом ко сну побили подушками.
   По общевойсковым меркам это, конечно, профанация и порнография. Но ББМ плевать хотела на то, что о ней думают другие. Бригада Большой Мощности недаром считалась самой "неуставной" частью в Белой Церкви.
   Вообще, этикет и мода могут разниться в пределах одной войсковой части. Даже такой маленькой, как наша.
   Вот, в первом дивизионе ББМ тельняшка и кожаный ремень - знаки принадлежности к касте избранных.
   А буквально через стенку уже не котируются тельняшки и кожаные ремни. Потому что сержант Андрецов напялил офигенные семейные трусы ярко-желтого цвета. И все сразу поняли, кто действительно крут. Вы можете себе представить какого-нибудь американского морпеха в таких трусах?!
   Уязвленная верхушка первого дивизиона спешно переодевается в цивильные трусы типа "плавки".
   И тут я прохожу по казарме в белоснежной нижней рубахе, а поперек плеч у меня натрафаречено фломастером: "КЛУБ ОХОТНИКОВ НА БИЗОНОВ".
   В ББМ, видите ли, офицеров почему-то "бизонами" зовут.
   А меня как раз собрались разжаловать за грубость и нетактичное поведение.
   И целую неделю те деды, что поддерживают мою инициативу, пишут на исподнем всякие провокационные глупости. Когда дружно намалевали "Спасибо товарищу Брежневу за наше счастливое детство!" (поясняющий рисунок: ухмыляющееся солнышко с высунутым языком), и так продефилировали перед дежуркой, то сами немного испугались. Время было еще хмурое, перестройка за забором ощущалась, а в казарме - ничуть.
   Впрочем, дежурный тоже, нашу демонстрацию увидев, образно говоря, зассал.
   Потом деды начинают вечерами фланировать по казарме в мягких домашних тапочках и больничных халатах.
   И всем очень весело.
   И с утра до ночи на заднем плане кого-то бьют, бьют, бьют. Ты просыпаешься и засыпаешь под звуки ударов по живому. Под оплеухи, пинки, шлепки, затрещины, иногда грохот падающих тел.
   Ты вспоминаешь, как били тебя, и клянешься никогда не поднимать руку на невиновного. Увы, далеко не все экс-битые приходят к таким же выводам. Значит, надо вести среди сопризывников разъяснительную работу. Нарываться на неприятности. Мобилизовать друзей из других подразделений.
   Потом ты гордишься тем, что в твоем дивизионе не колотят молодых без причины, для удовольствия.
   Потом выясняется, что ты два года просидел в форменном зверинце, а где-то молодых нормально считать за людей.
   Слушая мемуары рядовых пограничников, все люто завидуют и далеко не все им верят.
   Хотя один друг, служивший в аэродромном обслуживании, задвигал красивые сказки, которым не поверил пограничник.
   А я им обоим такого нагнал, что они меня попросили заткнуться. Решили, я вру. Потому что подобные ужасы им в кошмарах не снились.
   Потому что ничего подобного не могло быть в Советской Армии.
   Хотя я припомнил всего-навсего как меня "запускали в космос". И про "ночное вождение" ещё (сам не участвовал, только видел). А также про отработку команды "воздух" и игру в немецко-фашистский концлагерь.
   Это, в принципе, забавные истории (кроме концлагеря). Все веселее, чем про то, как вашего покорного слугу пытались втроем ногами замесить, или как стригли маникюрными ножницами.
   Ой, да ну.
   Зато у Бригады Большой Мощности была неповторимая манера приветствовать начальников.
   Нет, дело не в тексте. Ну, подумаешь, орет младшая половина бригады "Здра-жла-тарщ-ковник!", а старшая в том же ритме скандирует "Па-шел-на-хуй!"... Это, можно сказать, в порядке вещей. Это еще не стиль.
   Теперь представьте картину. "Здрасте, тарищи!" - рявкает полкан, поднося руку к виску. По всем правилам бригада должна глубоко вдохнуть и на счет "три" ответно заявить, что, мол, тоже рада его видеть. А фиг там.
   В первый раз я просто обалдел. В ответ на приветствие командира, ББМ, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, начала с жутким сипом, хрипом и свистом засасывать в себя воздух. Секунд пять. Потом бойцы застыли, раздувшись, словно токующие тетерева. Наконец один из дивизионов прорвало - в чем и заключалась игра, - и остальные подхватили его нечленораздельный рев.
   Однажды на полигоне мы чуть не облажались. Назначили общее построение ракетных войск и артиллерии окружного подчинения, на полторы тысячи человек. Генерал выкрикнул свою реплику, ББМ начала по привычке раздуваться... И тут остальные тысяча триста пятьдесят рыл как положено грохнули. В наступившей тишине раздалось шумное "П-ф-ф-ф!": сконфуженная ББМ стравливала избыточное давление.
   Нам даже за этот фортель ничего не было - так все ржали.
   А уже на закате моей службы случился конфуз иного рода. Прибыл новый командир бригады, который нам сразу активно не понравился. И вот, первое построение с его участием, комбриг четко произносит: "Здравствуйте, товарищи!", ББМ набирает полную грудь воздуха... И стоит. Дивизионы косятся друг на друга, ожидая, как обычно, кого первым прорвет. А никого. Не хотим мы с этим деятелем здороваться. Он только пришел, буквально час назад, а уже успел пообещать, что меня разжалует и посадит. Потому что у меня, понимаете ли, шли в строю люди с расстегнутыми крючками на воротниках.
   Короче, ББМ стоит навытяжку и ни фига не дышит. У комбрига глаза лезут на лоб от изумления. Наши офицеры тихо рычат. Секунд через десять - пшшшшш... - общий выдох.
   "Что-то я не понял, - сказал комбриг. - Давайте попробуем еще раз".
   Со второго раза вроде получилось. Что, впрочем, никого ни в чем не убедило и ни от чего не спасло. Эта нормальная человеческая реакция ("Попробуем еще раз") оказалась первой из двух нормальных человеческих реакций, проявленных новым комбригом за недолгий период его владычества в ББМ.
   Второй нормальной человеческой реакцией было то, что этот завязавший алкоголик через пару месяцев сорвался и капитально запил. Прямо в разгар проверки ББМ окружной комиссией.
   Мы даже знали, кто, где и когда ему налил первый стакан. В нужное время и в нужном месте. Это была конечная фаза сложной многоходовой операции, спланированной по всем правилам артиллерийского искусства. С предварительной разведкой, выявлением уязвимых сторон и привязкой к местности. А потом из засады - хрясь! Комбрига мастерски взяли в "клещи" на марше, подбили и столкнули в канаву, заметая следы. После чего, как положено самоходчикам, мгновенно свернулись и дали дёру.
   Недаром наш начальник штаба готовился поступать в Академию. Я бы ему после такого финта сразу диплом выдал. И послал бы вражеских генералов нейтрализовывать. Силами тех же двух прапорщиков, которых он на комбрига навел.
   И вот, при таком, казалось бы, здоровом прагматизме, начальство объявило меня подрывным элементом за внедрение в массы истинно артиллерийской строевой песни. Из мультфильма "Бременские музыканты". Ну, той, где "...Если близко воробей, мы готовим пушку!".
   За разрешение дивизиону спеть "Распрягайте, хлопцы, коней" я едва не схлопотал клеймо украинского националиста.
   А знаете, что мы должны были петь? Мы несколько месяцев бились за право исполнять "День Победы". Песня хорошая, но когда проорешь ее раз сто, несколько вязнет в зубах. Однако все лучше, чем нижеследующий текст.
  
   За этот мир платили мы в боях.
   Ценой немалою, большой ценою.
   Четыре страшных года на плечах
   Пронес не кто-нибудь, а мы с тобою!
  
   И припев.
  
   Неда-аром, неда-аром во все времена
   Победа приходит в сраженье.
   Родная Отчизна, родная страна.
   Мы славим твое возрожденье,
   Родная страна!
  
   Патриотично. Но немного, э-э... Утомляет. К сожалению, мне таланта не хватит передать на бумаге, как исполнял эту, с позволения сказать, композицию третий дивизион Бригады Большой Мощности. Скажу лишь, что впервые услышав белоцерковскую кавер-версию песни "За этот мир", я разобрал только три слова - "за этот мир". Остальные сливались в нечленораздельный унылый вой.
   Не сразу до меня дошло, что в устах третьего дивизиона это была песня протеста.
   Много позже, случайно раскрыв советский песенник, я узнал оригинальное название шедевра - "Песня из телефильма "Возрождение"". Чур меня, чур. Трудно представить то кошмарное преступление, за которое третий дивизион приговорили к этой пытке.
   Естественно, мы готовы были драться за "День Победы". Тем более, что в дивизионе имелись отличные певцы. Даже с соответствующим образованием. Поначалу они на радостях заливались просто молодыми кобзонами. И все-таки, все-таки... Можете представить, что такое песня царской охраны из "Бременских музыкантов" с грамотной раскладкой голосов на двадцать пять? Да под строевой шаг? Фразу "Ох, рано встает охрана!" неповторимым отвратительным тенором выпевал наш дирижер. Его сразу хотелось уволить в запас по инвалидности. Потому что слышно было: хреново человеку. Не может он больше.
   А вот ночью в казарме по углам четыре приемника играют наутилусовскую "Я хочу быть с тобой". И из угла в угол мечется дежурный офицер, затыкая музыку. Но стоит заглохнуть одному приемнику, три остальных прибавляют звук.
   И вся казарма шмыгает носами.
   Потому что это песня про нас. И про того, кого уже на "гражданке" забыли, и про того, кого только собираются забыть, и про женатого, и про ни разу не целованного.
   И всех хочется уволить к чертовой матери. Потому что никто уже больше не может. Ведь чем дольше служишь, тем меньше понимаешь, зачем ты это делаешь, и тем яснее тебе, что ты не нужен тут совершенно. Ни командирам, ни стране ты на фиг не сдался...
   И вдруг из первого дивизиона доносится оглушительный всхрап. А вслед за ним истерический визг, и храпящего начинают лупить по морде тапочком.
   Утром ты куришь возле казармы, внутренне весь перевернутый. Рядом стоит капитан Черемисин (орден за Афганистан), жует сигарету, и вдруг говорит:
   - У меня одноклассник в Киеве уже директор кооператива. На черной "Волге" ездит. А я... Эх.
   - Как вас вообще в армию занесло, тарщ ктан?
   Черемисин безнадежно машет рукой.
   - А-а... Тр-р-радиция!
   Становится окончательно тошно. Ты возвращаешься в казарму и видишь: лежит, уютно замотавшись в одеяло, и сопит носом связист Генка Шнейдер, друг сердечный, умаявшийся после ночного дежурства. Повесил на спинку кровати свежие портянки. А рядом присел художник Витя Михайлов и на эти два девственно чистых холста недобро смотрит.
   Вешать портянки на спинку кровати - странный поступок. Чувствуется в нем некий вызов общественности. Поэтому ты уверенно берешь портянки и протягиваешь их Вите.
   - Думаешь? - спрашивает Витя. - Мне вот тоже кажется - зря он их на спинку повесил. Давай его обрадуем. Чисто по-дружески. Сообразишь текст?
   Через пять минут на портянках нарисованы гуашью огромные магендовиды и написано: "Kiss me, I'm Jew!". Шнейдер формально твой подчиненный, и ты хочешь поднять ему настроение, чтобы лучше служил. Пусть хоть кому-то в дивизионе будет весело. А то застрелиться впору.
   Шнейдер так и понял: ему хотели поднять настроение.
   Жаль, конечно, что это были его единственные портянки.
  
  
  
   ГЛАВА 13.
  
  
   Стояло лето, было тепло, время к обеду. Подполковник Миронов пришел в парк техники. Подкрался к своей командно-штабной машине. Тихонько открыл кормовой люк. Просочился внутрь, добрался до башни. И увидел, что там, уткнувшись мордой в лазерный дальномер, сладко дрыхнет Витя Михайлов.
   В свободное от рисования время Витя был у Миронова то ли механиком, то ли вычислителем - они, кажется, сами не помнили оба. Короче, чего-то Вите полагалось в кашээмке делать полезное. Или он там вовсе не должен был находиться. История умалчивает.
   - Спишь, уебанец? - ласково спросил Миронов, потирая руки.
   Витя отлип от дальномера и сипло произнес:
   - Я не сплю, товарищ подполковник. Я потерял сознание.
   - Чего-чего?!
   - Я вылезти через башню хотел, и тут люк расстопорился. Как даст мне по башке! Я сознание и потерял. Вот, если бы не вы, не знаю, когда бы очнулся...
   С тех пор в Бригаде Большой Мощности никто не говорил "я собираюсь нагло и цинично уснуть на боевом посту". Выражения "защемить" или "втопить на массу" были забыты. Зато появились две роскошных самоходно-артиллерийских формулы: "пойду сознание потеряю" или "а давайте-ка дружно ударимся люком".
  
  
   МАСКИРОВКА
   самоучитель начинающего саботажника
  
   на поясняющих картинках - солдаты и сержанты ББМ
  
  
   Умение бесследно раствориться приравнивалось в ББМ к боевому искусству. Однажды на полигоне нам хотели устроить кросс - десять километров с полной выкладкой. Но случилась утечка информации. В результате оргкомитет мероприятия во главе с полканом кое-как отловил тридцать человек, едва четверть личного состава. Больше просто не нашел.
   На зарядку выбегаем зимой, провожаемые строгим взглядом дежурного по части. Снег валит стеной, мы уже не видны от казармы, бац - нас нету. Вообще нету на поверхности Земли. Только голова молодого бойца торчит из сугроба. На самом деле из люка теплотрассы. А там внизу, на разогретых трубах - старые шинели, одеяла, подушки. Самоходчики клаустрофобией не страдают. Наоборот, для них любой закрытый объем как дом родной. Они обожают спать в шинельных шкафах. Осенним промозглым утром в кашээмку, где штатно работали вчетвером, а полный экипаж был шестеро, запросто набилось двадцать наших.
   Где и как мы только ни прятались. Высшим пилотажем считалось продинамить зарядку прямо в собственной постели. Если у койки провисла панцирная сетка, можно было плоско размазаться между матрасом и подматрасником. Или забраться в трубу, образующуюся после "отброски одеял". Поясняю для неслуживших: одеяла с утра полагается откидывать на ту спинку кровати, что в ногах. А стоят койки по две, впритык. Заползаешь - и вполне себе ничего.
   Про каптерки и канцелярии я молчу, это банально и не смешно. Смешно - когда командир ракетчиков въезжает на свою территорию, ему отдает честь наряд по КПП... И знать не знает командир, что в это время на его родном КПП, в комнате для встреч с родственниками, человек пятьдесят десантников и самоходчиков по полу вдоль стен расселось. Кто спит, кто радио тихонько слушает.
   Из бойлерной нас гражданские кочегары ломами и лопатами гоняли.
   Понимаете, мы, в общем, были не такие уж и сволочи. Просто каждый из нас хотя бы раз бегал три километра на время в двадцатипятиградусный мороз. Я достаточно сумасшедший, чтобы сделать это по доброй воле. Но только не из-под палки. На фиг, на фиг, летом, летом... Поэтому уже при нулевой температуре ББМ от зарядки уворачивалсь как могла.
   Военный-призывник из своих служебных обязанностей уважает только боевую учебу и обслуживание техники. Остальные виды деятельности он находит малоосмысленными и даже унижающими его достоинство. Поэтому схизнуть и зашхериться - высшая доблесть солдата. Где люди? Все ушли работать. Охвачены бурной деятельностью. Загружены по самое не могу. Эти тама, эти тута. Эти то, эти сё. "Ты уверен? - Да за кого вы меня принимаете, товарищ майор! - А почему я их не видел, проходя мимо? - Очень странно, товарищ майор. Они должны быть на местах. Я немедленно проконтролирую, разрешите идти?". И меня тоже нет. И хрен найдешь. Хотя я прямо под носом, в густой траве у казармы валяюсь.
   Причем, случись нечто серьезное, бригада мгновенно собиралась. Даже на полгоне, когда лес кругом - все, кому надо, знали, где кто лежит. Если нет прямых сведений о местонахождении воина, то действует, выражаясь современным языком, система гиперссылок, причем весьма надежная. У меня на старости лет было двадцать восемь человек, и за каждого я мог отчитаться в любую секунду. На словах одно, в уме, конечно, другое.
   Иногда это выручало не только солдат. Какой-то окружной чин в ходе комплексной проверки возмутился, почему ББМ не носит комсомольские значки. Ему ответили - еще как носит! Тот не поверил и приказал строить бригаду. А дежурили по части мы с Минотавром. Минотавр, предчувствуя скандал, налился кровью и заявил: делай что хочешь, но чтобы ни одной сволочи без значка на плацу не было! Я ему: спокойно, товарищ майор, сейчас предъявим... Комсомольцев-добровольцев! И точно, прибежало сорок рыл. Зато все как один со значками. Проверяющий вылупил глаза - а где остальные?! Сержанты обижено надулись и доложили железные, не подкопаться, отмазки по отсутствующим бойцам: этот там-то, этот сям-то, все очень заняты, а если хотите видеть бригаду целиком, объявляйте тревогу! Проверяющий только рукой махнул. Он понял, что его дурачат, но крыть ему нечем. Минотавр похлопал меня по плечу и сказал: ловко сработано, парень.
   Всюду, буквально всюду спали наши люди! Как-то Ракша выгнал свою пушку из бокса, расстелил под ее брюхом матрас, сунул на гусеницу часы с будильником и продрых до обеда. По сигналу будильника выполз из-под машины, завел ее, загнал обратно... И тут вспомнил, что где-то забыл часы. Нашел их размазанными по катку - симпатичный такой получился блинчик.
   Помню умника, который откидывал капот своего ЗИЛа-самосвала, вставал на бампер, ложился грудью на двигатель и так засыпал. Ежедневно. Офицер идет, видит - торчит солдатская задница из движка, знать старается боец... Дед идет - хлобысь по жопе чем придется. Жалобный вопль: "Я не спал!". Угу, как же.
   Знавал я деятеля, умевшего спать стоймя. Ему только нужна была точка опоры. Если он мог хотя бы одним пальцем за что-то зацепиться, то лошадь изображал отменно.
   Механика-водителя дежурного тягача из оного дежурного тягача вышибали кувалдой. С точки зрения акустики все машины с легким бронированием - кастрюли. Хорошие кастрюли, прочные, кулаком не достучишься, сапогом тоже. А вот ка-ак дашь по борту кувалдометром!..
   Содержимое кастрюли наружу так и прыгнет.
   Я научился этому трюку у подполковника Миронова. Думаете, как еще он выколотил из запертой кашээмки те двадцать человек?
   Сам я регулярно отрубался, стоя (точнее, сидя) помощником дежурного по части. Исключительно после обеда, когда до передачи дежурства оставалось несколько часов. Сижу за пультом, никого не трогаю, бац! - нету меня. Как утюгом по голове. И почему-то обязательно я должен был напустить слюней на пульт! Стыдоба. Когда я понял, что с проблемой внезапного отруба мне не справиться никак, то внес рационализацию. На пульте лежало несколько пухлых тетрадей и амбарных книг. Я из них сооружал стопочку, и... Заходят как-то два наших офицера, один меня о чем-то спрашивает. Я, полусонный, мучительно пытаюсь сообразить, чего ему надо. А второй говорит - да ладно, оставь парня в покое, видишь, он уже подушку себе приготовил!
   Спали экипажами, батареями и дивизионами. Падали в самый неожиданный момент. Помню, очнулся на политзанятиях, конспектируя какую-то мутатень, которую нам вслух задвигали. Очнулся, потому что выписывал каракули уже на парте, а не в тетради... Собрания всяческие плодотворно у нас шли - передние ряды сидят прямо, делая вид, что внимательно слушают, а задние головами им в спины уткнулись и тихо сопят.
   Но больше всего любили спать на посту. Некоторых молодых и несознательных, конечно, на этом деле ловили и наказывали. Мы, соответственно, добавляли им от себя. Опытный боец - не тот, кто может заснуть где угодно и когда угодно, а тот, которого не "спалят". И тот, который не допустит "палева" своих товарищей. Стоило дежурному по части отлучиться - тут же где надо раздавались звонки, и офицера повсюду встречали бодрые веселые лица.
   Бывало и наоборот. Однажды, когда дежурный ушел проверять, как несет службу наш художник Витя, сам Витя позвонил в казарму. Представился прапорщиком Хуевым из санэпидстанции и пообещал, что утром явится комиссия проверять наши сортиры на наличие ботулизма.
   Вернувшись в казарму, дежурный долго не мог понять, отчего такой страшный шухер и все по уши в хлорке.
   Витя тоже удивился - он же по-русски сказал: прапорщик Хуев...
   А я как-то летней ночью лежал на теплой бетонке у внутренних ворот парка. Смотрел на звезды, размышляя о множественности обитаемых миров. И услышал за воротами "бух-бух-бух" и "хрр-хрр-хррр". Ну точно, думаю, это крадется в парк толстый и одышливый капитан Мужецкий. Я встал. Топанье и хрюканье утихло. Недоуменно пожав плечами, я лег. Через некоторое время проверяющий выдал себя вновь. Я опять вскочил. Никого. Что еще за галлюцинация?!
   И тут из-под ворот появился ёжик. Громко топая и деловито фыркая, он пробежал мимо и скрылся в глубине парка.
   Я проводил его умиленным взглядом, и вдруг мне остро, болезненно, почти до слез захотелось домой.
  
  
  
  
  
   ГЛАВА 14.
  
  
   Стояли по части с майором Кудиновым.
   - У меня требование к помощнику дежурного одно, - сказал Кудинов, заступая на пост. - Чтобы пепельница была очень большая и всегда под рукой.
   Я принес ему бачок для проявки фотопленок.
   Кудинова в ББМ любили. Он, во-первых, был очень грамотный пушкарь, во-вторых, настоящий офицер, с "афганским" прошлым, а в-третьих, мог под настроение такое отмочить, что на его фоне самые изобретательные деды выглядели бледно.
   Когда они с подполковником Мироновым садились играть в нарды, казарма сотрясалась от хохота. Эти двое постоянно мухлевали и громогласно издевались друг над другом. Общались преимущественно афоризмами. Вышли как-то покурить на свежем воздухе. Мирон с задумчивым видом сигарету разминает, Кудинов просит - дай мне тоже. Мирон ему машинально эту и сует, мятую. Кудинов берет, смотрит на нее и говорит: "Чтоб тебе жена такая же досталась!".
   Однажды Мирон купил пластиковое ведро для мусора. И тут построение. Ну, стоит героический первый дивизион, Мирон во главе - щуплый, со смешным оттопыренным пузцом, из-под козырька громадной фуражки выглядывает хищная физиономия типичного поджигателя войны. Ведро он пристроил сзади, рядышком. Блаженно щурится, думает, сейчас выслушает порцию ахинеи от полкана и быстренько смоется домой. Команда "Смирно" доносится от дверей, раздаются тяжелые шаги командора, тьфу, командира... И народ обалдевает, потому что за спинами первого дивизиона крадется Кудинов. Хватает ведро и напяливает его Мирону на голову!
   Полкан заметно удивился.
  
  
   НЕПАША ПОПЕЛА
   производственная драма
  
   Действующие лица и исполнители:
   Командир 2-го дивизиона майор Кудинов в роли майора Кудинова
   Подполковник Майоров в роли непаши, которая попела на плотбище
   Автор в роли помощника дежурного по части
  
  
   Вот тут опытный литератор сделал бы "отсечку". Эпизод с ведром не надо дальше расписывать. Ну в самом деле, какая разница, что Кудинову неудобно показалось бежать назад, и он метнулся вперед, прямо на полкана, а за Кудиновым прилетело розовое пластмассовое ведро, а вслед за ведром, с индейским боевым кличем "Смерть уебанцам!!!", в проход выскочил разъяренный Мирон. Уже без щегольской фуражки, потому что та застряла в ведре.
   Хотя полкан и не такое видал - он однажды, зайдя ночью в казарму, наступил на дрыхнущую собаку. Та убежала и спряталась под кроватями.
   У нас тридцать две собаки в парке жило. Сначала явилась зимой в кочегарку беременная сука. Ее пригрели, она родила шестерых. К ним стали друзья приходить. Образовалась стая. Псы мелкие, зато веселые. Полкан на разводе говорил: "А те, кто заступают по парку - не забудьте взять на кухне для собак каши! Собаки бдительно несут службу войск! В отличие от вас!". Мы, видимо, пахли все одинаково - точнее, присутствовал в индивидуальном запахе каждого из ББМ некий типично самоходческий элемент, - потому что собаки отличали нас от ракетчиков, зенитчиков и десантников запросто. Ни один чужак не мог зайти в парк, чтобы его не облаяли.
   Весело мы служили, в общем.
   Потом один ненормальный убил с десяток собачек. Развлекся, пока наши на полигоне были. Тихий, смирный, доброжелательный молодой человек. Подманивал и рубил лопатой. Его за это до конца службы колотили ежедневно, и спал он в туалете - когда давали поспать, - но собак-то не вернешь. Какие уцелели, те ушли из парка навсегда. Жалко, я уже уволился. До сих пор жалко. Я бы молодому человеку придумал. Епитимью. А бригада взяла бы меня на поруки, если что.
   Но это все случилось позже. А пока - стояли мы по части с майором Кудиновым.
   Дежурка в торце казармы: стеклянное окно, за ним стол с пультом оповещения. Там я и сидел. А Кудинов валялся рядом в комнатке на топчане. Я взял у писарей машинку, портативную, такую же, как у меня дома, поставил на сложенное полотенце, чтобы еле-еле шлепала, и стучал письма.
   Ночь, покой, красота. Армейская идиллия.
   И тут пульт ожил. Он принялся гудеть, мигать лампочками, и дурным голосом заорал:
   - Говорит оперативный дежурный "Легенды" подполковник Майоров!
   - Мама, только не это! - простонал Кудинов. - Он нас затрахает!
   Я нажал кнопку подтверждения. Майоров продиктовал группу цифр и загадочное слово "НЕПАША". Мне надо было все это записать в журнал и отнести в подвал штаба, кодировщику. Чтобы тот передал кодограмму на "Легенду", то есть в штаб округа, а они там тексты сличили и увидели: мы понимаем их правильно и вообще несем службу, не уснули еще и не померли, и враг нас не разбомбил. А то, что у меня кнопка нажата - это так, мелочи жизни, ничего не значит.
   Каменный век просто.
   - Ненавижу подполковника Майорова, - сказал Кудинов.
   Подумал и добавил мечтательно:
   - А представляешь, как над ним издевались, когда он был майором...
   Я сунул журнал под мышку и ушел, напутствуемый просьбой дежурного проконтролировать на кухне один жизненно важный процесс. В штабе поболтал со связистами, буквально пять минут. Заглянул на кухню, напомнил, чтобы картошка была поподжаристей. Когда вернулся, за пультом сидел очень злой Кудинов.
   - Я же предупреждал! - сообщил он непонятно кому.
   Пульт опять мигал лампочками и передавал голосом Майорова судьбоносную информацию. На этот раз группу цифр сопровождало томное слово "ПОПЕЛА". Мы с Кудиновым дружно фыркнули. И не то, чтобы насторожились, но определенное напряжение в дежурке повисло.
   Не понравилось нам это слово.
   Я снова побрел в штаб. "Майоров, козел... - понимающе вздохнул кодировщик. - Набегаешься ты сегодня. А я не высплюсь".
   Какая-то неандертальская система оповещения, черт побери. Хотя это для тех продвинутых, кто не видел нашего баллистического компьютера. Адская машина, больше всего похожа на кассовый аппарат. Помню, вычислитель Саня Вдовин кричал: "Товарищ капитан, не могу я на нем работать, у него второй блок греется, а в четвертом сбой!". Вдовину дали по шее, потом сунули в руки другой железный ящик, только без электроники - Прибор Управления Огнем, - и вытащили из теплого брюха кашээмки на ледяную броню, под пронизывающий ветер.
   Чтобы не выпендривался.
   Не было в нашем компьютере четвертого блока.
   Там и второго-то отродясь не бывало.
   Против ожидания, Майоров заглох. Кудинову принесли картошки с грибами - у нас на территории густо росли шампиньоны, - он наелся до отвала, подобрел и рассказал пару забавных армейских баек. Через полтора часа мы решили, что оперативному не до нас. Может, на него там свой проверяющий упал. Кудинов завернулся в одеяло и попросил до утра не беспокоить. Если, конечно, Майоров не нанесет по ББМ учебный ядерный удар.
   - Хотя, - пробормотал Кудинов сонно, - полномочия у него, козла, не те...
   Пульт взвыл.
   - Говорит оперативный дежурный "Легенды" подполковник Майоров!
   - Это армия, сынок! - только и сказал Кудинов. - Непаша попела!
   Теперь Майоров осчастливил нас словом "ПЛОТБИЩЕ".
   Последний салага знал, что это не шизофрения, а просто лежит перед Майоровым бумажка с двумя колонками слогов, которые он произвольно соединяет. Тем не менее, мы с Кудиновым опасливо переглянулись и синхронно, не сговариваясь, покрутили у виска пальцами.
   Чертыхаясь, я побрел к кодировщику. До штаба было от силы метров триста, но если мотаться всю ночь туда-сюда... Помню, нужно было мне взбежать на третий этаж, взять у полкана некий документ, спуститься, преодолеть двухметровый бетонный забор, отдать документ начальнику штаба, узнать, что документ не тот... Когда с пятого раза полкан все-таки нашел правильную бумажку, я на заборе так и остался сидеть. А на следующий день ехали мимо танки, очень забавные, почти неразличимые под кучами матрасов, палаток и другого тактически значимого барахла. Один танк легонько занесло, и пятьдесят метров забора - как корова языком. Прямо назавтра! Вот обидно, да?
   Вернувшись, я увидел дежурного за пультом. Кудинов нервно курил. Мы просидели еще пару часов как на иголках, объясняя друг другу, что оперативный больше не позвонит. В три я разбудил сменщика и лег. Придя утром, первым делом спросил - ну, как? "Да никак. Кудинов не спал ни фига и мне не дал" - "А Майоров сигналил?" - "Какой Майоров?"
   Кудинов, болезненно опухший и с синяками под глазами, так провел утреннее построение, что бригада на зарядку не убежала, а сбежала - только пятки сверкали. Даже те, кто обычно прятался досыпать по каптеркам и канцеляриям, сочли за лучшее умотать от казармы подальше.
   - Совсем не отдыхали, товарищ майор? - спросил я.
   - Совсем, - процедил Кудинов, глядя в сторону и нещадно жуя сигарету.
   Потом неожиданно рассмеялся и сказал:
   - Запугал он меня, гад. Непаша попела!
  
  
   ГЛАВА 15.
  
   Есть такая народная мудрость: "Любой человек может написать хотя бы одну книгу". Как типичная народная мудрость, она вам льстит, замалчивая окончание фразы: "Книгу о себе и для себя".
   Я писал "Оружие Возмездия" не для себя, конечно. Начиналось все с элементарного желания развлечь народ смешными историями. Выложил кусок в интернет, получил отклик, написал еще кусок... Увидел: есть смысл работать дальше. И тут оказалось, что получится книга именно "о себе, любимом". Ее просто нельзя сделать иначе. Либо в центре повествования будет автор, со своим личным опытом, либо книга скатится до уровня "сборника армейских баек". Достоверность - вот главное. Или я зуб даю, что "так оно и было", или проект "Оружие Возмездия" теряет смысл.
   Разумеется, поверили мне не все. Когда первые главы появились в интернете, среди радостных откликов в Живом Журнале прозвучали и скептические голоса. Мол спасибо, очень весело, хотим еще, но автор местами явно преувеличивает, сгущает краски и привирает. Хотя что с него взять, он за столько лет наверняка многое забыл.
   Во-первых, не забыл. В книгу вошла едва половина того, что автор мог бы рассказать о ББМ и Мулинской учебке. Но "Оружие Возмездия" с самого начала делалось как мемуарная проза: если тут чего написано, значит, автор в этом безобразии участвовал лично. Сам все испортил, сломал и развалил, с дуба рухнул и ломом подпоясался. В крайнем случае, прибежал на шум и успел проверить рассказы очевидцев "по горячим следам". Поэтому здесь нет пресловутых "армейских баек". Например, хоть я и упомнаю, что наши пушкари дважды пытались взорваться на собственном снаряде, но как именно - молчок. Уж больно дикая история.
   Во-вторых, у автора есть справочный материал. Это мои письма из армии. Не все они одинаково информативны, но почерпнуть отуда удалось многое. Некоторые письма оказались просто кладом - иногда, под настроение, я дотошно фиксировал события одного своего обычного дня. Много глав построено на таких письмах - например, "Музыкальная пауза", "Сто дней до приказа", "Дембель становится ближе".
   В-третьих, кое-что подсказали друзья по ББМ - мы до сих пор на контакте.
   И наконец, есть особый случай. В феврале 1989 года ББМ на полигоне, что называется, "оторвалась по полной программе". Но мне отчего-то запал в память один день, ничем не примечательный. Совершенно типичный. Может, этим он меня и заинтересовал. И через неделю, когда мы вернулись в Белую Церковь, я взялся тот день описывать - в несколько приемов, на ночных дежурствах. Получился рассказ. Действие его занимает около четырех часов, персонажи списаны с натуры точь-в-точь. Для журналиста двадцати лет от роду, не делавшего раньше художественной прозы, рассказ даже неплох.
   Ценность его в том, что все так и было. События, реплики, даже внутренний монолог главного героя мне удалось передать очень точно. Строго говоря, вышла документальная запись, журналистский материал. Но сам метод подачи текста позволяет все-таки называть это - рассказом.
   Он никогда не публиковался. Я даже не пробовал его куда-то пристроить. Слишком много там личного. Да и тема избитая. О чем думает - изо дня в день, месяц за месяцем, потихоньку дурея и зверея, - простой военный, лучше Ремарка, Джонса и Хеллера написать трудно. Но в эту книгу (которая на самом деле сборник тематических новелл) рассказ укладывается вполне. Он остался таким же, как восемнадцать лет назад, только прошел минимальную "косметическую" редактуру. Еще я приделал ему подзаголовок в общей стилистике "Оружия Возмездия". Ну, и если лирического героя звали раньше Игорь, пусть он теперь будет Олег. Вы же знаете, что это я. Чего уж прятаться.
   Проведите четыре часа с нами на полигоне - в Бригаде Большой Мощности, как она есть. Добро пожаловать.
  
  
   ЛЕГКАЯ ДЕПРЕССИЯ ОТСЮДА И ДО ОБЕДА
   короткометражный малохудожественный фильм
  
   Командир 3-го дивизиона ББМ: майор К.
   Командир КШМ на базе МТ-ЛБу: Владимир Тхя
   Механик-водитель: Андрей Зозуля
   Старший радиотелефонист дивизиона: Автор
   Девушка за кадром: Екатерина N
   Спецэффекты: Бригада Большой Мощности
   Каскадер: Александр Вдовин
  
   февраль 1989 года, Украинская ССР,
   полигон Каневского учебного центра
  
   К половине девятого уже рассвело и видно было, как суетятся вокруг машин фигуры в черных комбинезонах. Глухо урчали моторы грузовиков, свистели по-вертолетному двигатели самоходок, из парка несло гарью и соляркой. На плоских, с маленькими круглыми башенками, спинах гусеничных транспортеров вырастали зеленые штыри антенн.
   Механик-водитель машины командира 3-го дивизиона рядовой Зозуля был глубокомысленно мрачен. Его левую бровь украшала огромная свежая ссадина.
   - Кто это тебя?.. - удивился Олег.
   - Люком долбануло, - ответил Зозуля и вдруг улыбнулся. Улыбка вышла так себе.
   - Бывает. Фамилия люка?
   - Да нет, - Зозуля отрицательно мотнул головой, - ей-богу!
   - И как же он тебе бровь так рассадил?
   - Да я вылезал, капюшном за стопор зацепился. Люк расстопорился, по затылку меня - шмяк! - я и приложился бровью о триплекс...
   - Силен! - уважительно сказал Олег. - Я всегда говорил: придурок в любой ситуации найдет способ застрелиться, утопиться или попасть под машину. Ну-ка, погляди сюда. Есть у меня капюшон?.. Нету. Вот и свой отстегни.
   - А мне нравится с капюшоном, - заявил Зозуля. - Тхя тоже носит капюшон.
   - Тхя опытный, не зацепится. А зацепится, так будете оба ходить с разбитой бровью, командир и его механик - двое из ларца, одинаковы с лица! Ладно, мое дело предупредить. Дай сюда шапку говорящую и включи питание. И антенну свою поставь. И стопор затяни на люке, чучело!
   - А кто вчера чуть с брони не улетел? - буркнул Зозуля, исчезая в недрах машины. - Не я же...
   - Ну, знаешь!.. - почти всерьез задохнулся от возмущения Олег. - А с чьей легкой руки?!.. Нет, вы только поглядите на эту наглую побитую морду! Думать же надо, что у тебя на броне люди сидят! Тебе же Минотавр говорил: солдат, не гони. А ты ноль внимания, как рванул штурвал на себя - и готово, опьянел от власти над транспортным средством! У-у, зараза, нет на тебя неуставных отношений и дедушки Сабониса...
   - А чего Сабонис? - спросил Зозуля, подавая Олегу шлемофон. - У него Минотавр вообще с ногами из люка выскакивал!
   - Ему дай волю, он бы Минотавра под гусеницу уложил, - веско сказал Олег, оглядываясь на вход в парк. Вдали появилась массивная фигура командира дивизиона. - Ну вот, накликали! Ладно, всё. Питание не забудь и готовься морально. Сейчас тебе Минотавр покажет, где мраки зимуют. Будет спрашивать, чем я тебя бил, скажи - кувалдой. Тебя ж руками бить бесполезно, дубина стоеросовая.
   - Сам такое слово. Закурить лучше дай.
   - Хамло беспородное, - лениво сказал Олег. - На, держи свою "Приму" и на буграх не газуй больше. Тебе, может, нравится прыгать, а мне это, сидя на корме, совсем не весело. Я по твоей милости однажды катапультируюсь и обе радиостанции за шнур из машины выдерну. То-то смеху будет!
   - Ты, главное, свою гармошку не потеряй, когда падать будешь, - съязвил Зозуля, - а то...
   - А то кто-то из нас сейчас будет поражен болезнью Дауна! Дух, ты обнаглел! Скоро, скоро пулеметчик Ганс крутанет тебе пару новых дисков. Тебя потом Вдовин вместо перфокарты в свою ЭВМ вставит - будешь весь в мелкую дырочку.
   - А у него ЭВМ не работает.
   - А у меня уже от тебя шерсть дыбом встает. Всё, к бою!
   - Я тебе сегодня покажу полет на Венеру, - заявил Зозуля голосом экскурсовода.
   - Не провоцируй черпака на дедовщину, юноша. Мой люк открыт?
   - Угу, даже оба.
   - Орел! - сказал Олег. - Могучий серый горный орел, опустивший хвост над бездонной пропастью! - продекламировал он, проворно взбираясь на броню. Сверху машина была покрыта инеем, сапоги неприятно скользили. Олег откинул крышку люка, положил рядом шлемофон, бросил в кормовой отсек противогаз и шапку. Лег на живот, перегнулся через край люка и, вися головой вниз, оглядел свое рабочее место.
   Контрольная лампа показывала, что Зозуля про питание не забыл. Олег протянул руку, подключил пульт старшего радиотелефониста и поставил рацию на прогрев. Вытянул наверх шнур с тангентой на конце - эбонитовым параллелепипедом с клавишами приема и передачи. Шнур был нестандартный, Олег еще перед учениями раздобыл десятиметровую бухту, и теперь мог вести передачу из любой точки машины, а главное, из прохода, где стоял отопитель. Гусеничный транспортер командира дивизиона был семи с лишним метров в длину и почти трех в ширину, сквозняки в нем гуляли те еще, и нагревалась машина зимой очень медленно.
   По-прежнему вися головой вниз, Олег достал из чехла секции антенны. Выбрался на крышу, состыковал и воткнул трехметровый штырь на место. Впереди такой же развернул Зозуля. Оставалось только наподдать по антенне ладонью, чтобы верхушка пошла выписывать замысловатые фигуры. "Какие же мы еще мальчишки" - подумал Олег и усмехнулся. Он надел шлемофон, подсоединил тангенту и щелкнул клавишей передачи. Станция в ответ тихонько запела. Олег присел на свернутую в рулон маскировочную сеть.
   Командир дивизиона все не шел, застрял на входе в парк - зацепился, наверное, языком. Делать пока нечего. Как бы себя развлечь? Можно вызвать огневую позицию. Передать радиограмму о повышении санитарной готовности и пожарной ответственности, чтобы там все на уши встали от изумления. Но на огневой наверняка еще спят, нехорошо их будить. Можно отправить такую же ахинею Сане Вдовину - этот будет просто счастлив вручить ее начальству и поглядеть, как оно отреагирует. Только Вдовин сейчас на марше и ему неудобно записывать текст.
   Еще можно достать знаменитую на весь лагерь губную гармошку и сыграть что-нибудь повеселее, но мимо как раз тянутся гуськом соседи - шумно слишком. А можно просто сидеть на броне и радоваться, что встает теплое ласковое солнышко. Еще лучше - откинуться на спину и зарыться носом в мягкий воротник комбинезона. Так и сделаем... И вообще скоро на зимние квартиры, а там можно писать длинные письма, читать вволю, и рассматривать фотографии, и долго-долго размышлять о том, как все было, и как все будет, и учить себя думать отрешенно, без ненужной конкретики. Как будто паришь над миром, высоко в небесах, где только холод и свет, и душу твою захлестывает зима, и ты рад ей, и ты просто наблюдатель, и ты далеко-далеко.
   ...Господи, научи меня не сомневаться, не искать компромиссов, а просто отрубать - и все. И не надо твердить "бедная девочка". Да, она совершенно потерялась, оставшись одна - а ты?.. Пожалей сначала себя. Но себя ты жалеть не умеешь, а тебе ведь обязательно надо кого-то жалеть - может, из-за этого ты никак не забудешь ее? Не хочешь понять, что она сама оттолкнула бы тебя рано или поздно. Ведь ты не в силах дать ей все, чего она хочет и чего, откровенно говоря, не особенно заслуживает. Подумай еще и об этом. И согласись, что разумнее - отрезать и забыть. Напиши ей какую-нибудь мерзость, что-нибудь очень гадкое, пусть она решит раз и навсегда: ты - ее ошибка. Ошибка молодости. Пусть всплакнет над истраченной на тебя юностью и ушедшим в песок первым сильным чувством, зато потом двинется по предначертанной ей дорожке с чисто коммерческим взглядом на взаимоотношения полов. Найдет солидного мужа, приличествующего ее положению, и уедет к чертовой матери обратно в свой родной Нью-Йорк - дочь разведполка, шпионами рожденная, шпионами воспитанная, шпиону же предназначенная в жены, лицемерная, скрытная и лживая насквозь... Вот как я могу думать о тебе. А могу вообще не думать, и ничего страшного не происходит. Только образуется пустота внутри, щемящая пустота... Где ты сейчас, с кем ты? И почему я тебе не пишу, и от этого уже не больно? Ох, как я хотел сделать тебя счастливой, сделать так, чтобы ты никогда не сомневалась, правильно ли поступила, сказав слова любви этому человеку - который сидит сейчас, небритый и прокуренный, с воспаленными от ветра глазами, на холодном железе... Как все было красиво и как все странно повернулось, сквозь пальцы утекло, потеряв остроту и сладость - чувство, казавшееся вечным. Тебе не стоило привязываться ко мне, милая. Иди с миром, пока я в силах гнать тебя и выдержать это. Пока не помню вкуса твоих губ - помню, что он прекрасен, и только. Не помню запаха твоих волос - помню, кружилась голова, и ничего больше. Не помню, что это такое - когда твоя обнаженная грудь прижимается к моей груди. Пока я не помню. Потому что завтра могу вспомнить вновь.
   Я страшно устал тут. Я только за вчерашний день, моя дорогая, схлопотал пять суток ареста - это и за губную гармошку пулеметчика Ганса, и за наглость вообще, и за нетактичное поведение с офицером (а что делать, если он не офицер, а дерьма кусок?), и за реплики из строя. И за то, что замполит был пьян, а я зарычал на него в ответ; и за то, что начальник штаба был зол, а я проходил мимо. Но скоро я отдышусь, поэтому забудь обо мне прямо сегодня, прямо сейчас. Пока я опять не расправил плечи. Пока не вернулся к жизни тот парень, в которого ты влюбилась без памяти, и от которого просто не сможешь уйти...
   Олег перебросил ноги через край люка и спрыгнул вниз, в кормовой отсек, к своему креслу.
   - Это что еще такое?! - загремел за броней командирский голос. - Эй, сержант! Не прячьтесь, я вас видел! А ну, доложите мне, кто Зозуле глаз подбил! Или вы молодых бить начали, товарищ сержант?! Напомните-ка, сколько у вас суток ареста!
  
   *****
  
   - Сколько бы у меня ни было суток, - пренебрежительно бросил Олег, высовываясь наверх, - это еще не дает вам повода для подобных обвинений, товарищ майор!
   Тут в соседней машине что-то гулко упало, раздался громкий матерный вопль, и майор, стоявший впереди, ничего не расслышал.
   - Чего вы там бормочете, сержант? - спросил он, хлопая себя по карманам в поисках сигарет.
   - Да не бил его никто!!! - заорал Олег, нервно дергая головой в сторону майора, словно в подтверждение своих слов. - Стопор у него на люке слабый! И воообще, тормозам - скрипучая жизнь!
   Последнее относилось и к командиру, но тот упрека не воспринял. Внимание майора заняла дискуссия в соседней машине - там вовсю драли глотку, а люки были открыты настежь. Кто-то объяснял собеседнику, что такое Прибор Управления Огнем, и почему не стоит ронять на него канистру, пусть даже и не совсем полную. Виновный не смог привести серьезных аргументов в свою защиту и сразу перешел на общедоступный язык, рассказывая, в каких отношениях он состоит как с Прибором, так и с канистрой, а также со всей машиной, включая экипаж. В ответ несколько раз глухо шлепнуло. Неразборчиво забормотали. Шлепнуло еще пару раз, и голоса переключились на родственников друг друга, с которыми у обоих, кажется, отношения сложились более, чем тесные.
   - А ну заткнитесь там на хер! - рявкнул майор.
   Голоса испуганно притихли. Стало слышно, как негромко бубнит Зозуля - про капюшон, стопор, люк, триплекс и так далее.
   - Скажите ему, чтобы капюшон снял, - посоветовал Олег. - Это ведь техника безопасности. Если он в следующий раз на ходу люком прихлопнется, кого-то будут от гусеницы отскребать. Не хочу, чтобы меня.
   - Я уже стопор подкрутил, - буркнул Зозуля.
   - И чего вы, трактористы, все такие упертые, а?.. Как тракторист, так хоть кол ему на голове теши!
   - Сержант, закончили дискуссию! - приказал майор. - Потом разберемся. Ты огневую вызывал?
   - Нет еще.
   - Так вызывай, чего ждешь.
   - Есть, - Олег потянул на себя шнур, нажал клавишу передачи и четко произнес: - "Берег", я "Лагерь".
   В эфире шелестело и щелкало. "Берег" не подавал ни малейших признаков жизни. Олег повторил вызов. Безрезультатно. Пришлось опять спуститься вниз.
   В кормовом отсеке было тесновато, но и по-своему уютно. Повсюду аппаратура и провода в серебристой оболочке из металлического плетения. Прямо перед Олегом стоял ящик коммутатора, возле колен торчали из ниши полевые телефоны. На уровне лица висела радиостанция, маленькая, простая, удобная в обращении. Олег невольно залюбовался ею - когда-то он научился работать на этой станици за полчаса и теперь относился к ней ласково. Ему нравились вещи, сконструированные рационально и логично и, как правило, легко отдающиеся в его власть. Так он любил пишущие машинки, бытовую технику, автомобили и автомат Калашникова. Самоходных минометов, которыми был оснащен третий дивизион, Олег по той же причине опасался. Он хорошо знал работу заряжающего и оператора, но как командир экипажа - а это была его штатная должность - успел поруководить только покраской машины. Он мог перевести миномет из походного в боевое положение, лихо торчал в башенном люке на марше, мог даже стрельнуть в белый свет, но, извините, с непредсказуемым результатом. А тренироваться не было времени: между учениями Бригада Большой Мощности буквально погрязала в хозяйственных работах. Поначалу это Олега злило. Потом он понял, что, случись война, наверняка окажется на своем нынешнем месте, при ответственном деле - и успокоился. Чего у армии было не отнять, она ценила грамотных людей. Втаптывала их в грязь при любом удобном случае, но потом доставала из грязи, отряхивала и сажала работать с жизненно важной информацией, которую абы кому не доверишь.
   Однако, нужно было вызывать "Берег". Олег подозревал, что тамоший радист, как обычно, спит, подключившись к работающей на прием станции. Ну, сейчас будет тебе будильник, соня. Олег поставил мощность на максимум, подумал слегка и отключил динамик громкой связи - нечего майору слышать сонное бормотание в эфире. Нажал клавишу на тангенте и ткнул пальцем в кнопку тонального вызова. По ушам ударил сигнал, высокий и неприятный. Подержав кнопку секунд десять, Олег отпустил ее и громко произнес:
   - "Берег", я "Лагерь"!
   - "Лагерь", я "Берег" - захрипело в наушниках.
   - Доброе утро! Проснись, браток, войну проспишь!
   - Не понял! - отозвались с "Берега".
   - Много спать вредно! - объяснил Олег.
   - "Берег" - да! - издевательски подтвердил абонент.
   Олег поднял голову к люку.
   - Есть связь с огневой!
   - Запроси, готовы ли к работе, - донеслось из-за брони.
   - "Берег", я "Лагерь", старший запрашивает, готовы ли к работе.
   - Пока нет, я "Берег".
   - Говорят, пока нет, товарищ майор.
   - Черт с ними, поехали. Зозуля, готов? Тхя!
   Непосвященному могло показаться, что майор чихнул. На самом деле он позвал командира машины. Вообще-то, пращуры сержанта носили корейскую фамилию Тхай, но когда его дедушке выписывали советский паспорт, вышла ошибка. Новоявленный Тхя подумал и сказал: а что, хорошая фамилия, вполне корейская и, главное, очень редкая... Если сержанта хотели обидеть, то называли "Тх", а капитан Мужецкий, известный пристрастием к кличкам, обзывал его "Тхмяк". У Тхя были лукавые глаза-щелочки и плоское маловыразительное лицо, умевшее, тем не менее, открыто и заразительно улыбаться.
   - Я! - подал голос Тхя откуда-то спереди. Оказывается, он тихо и мирно дрых рядом с Зозулей все это время.
   - Садись в башню, поехали!
   Рыкнул двигатель, все вокруг затряслось и загрохотало. Олег выбрался на броню и закрепился как следует в открытом люке - свободной осталась лишь рука, сжимающая тангенту рации. Сидеть на броне было и удобнее и безопаснее, чем внутри. Там ты рисковал треснуться головой о какую-нибудь железку или - что недешево встанет - о ценный прибор. Сверху же легко было предугадывать эволюции неуклюжей, но очень резвой машины, а сорвать Олега с брони могла разве что взрывная волна. Вчера он, правда, чуть не упал, но только из-за того, что сбилась настройка, и пришлось на ходу спускаться вниз, к рации. Невовремя отпустил руки. Его сильно ударило локтем о башню - хорошо, не разогнались еще. Не хотелось бы остаток жизни ходить с неестественно прямой спиной, как командир четвертого дивизиона, однажды улетевший с кашээмки на полном газу.
   Путь был неблизкий. Лихач Зозуля на скорости под пятьдесят влетел в сосновый бор, притормозил, но быстро освоился и погнал напропалую по лесной дороге. Олег поймал свою антенну и пригнул ее пониже, чтобы не стукалась о ветки. Щурясь от встречного ветра, он вновь погрузился в размышления. Лес был красив, неплохо бы побродить здесь - в лесу всегда царит ласковый покой, даже на полигоне. Правда, сосны здесь низкорослые и разлапистые. Сразу пришел на память другой лес, корабельный, где деревья, прямые и высокие, стоят неприступно и величественно, тихо подрагивая на ветру. По такому лесу гуляли мы полтора года назад с ней вдвоем, подумал Олег. Боже, полтора года! Ты уже можешь мерить время годами, парень.
   ...Я вел тебя в чудесное место, где пригорок над тихой рекой порос молодыми деревьями, и виднеется спокойное недвижимое озеро, спящее в лесной своей колыбели. И там мы сидели, обнявшись, глядя на бескрайние просторы, где властвует тишина, особая тишина шелеста ветвей и птичьих голосов. И мы говорили об этом. А еще мы говорили о том, что было и что должно быть... Лес принял нас в свои объятья, словно ждал давно, когда же мы придем - именно сюда. На мягких своих травах он постелил нам ложе. А ты была - как солнечный свет. Господь щедро одарил тебя красотой, но дал тебе и другое, что выше самой изысканной прелести и самого утонченного изящества. Очарование... В сердце лесном я губами раскрыл твои губы. В комнате с зелеными шторами я в холод белых простынь клал твое полупрозрачное, словно пронизанное лучами света, тело. Над берегом моря, на высоком утесе руки твои ложились мне на плечи. Я помню - ты кричала от счастья, и в волосах твоих запутался мой обезумевший взгляд... Как же так вышло, что мне больше не нужно это? И почему лишь об этом я каждый день вспоминаю? За что такое мучение, за что?! Больно как, нехорошо как, у-у...
   - "Лагерь", я "Смета"! Олег, что ты сказал, я не понял! - раздался в наушниках голос Вдовина.
   - Проверка связи, - с трудом выдавил Олег и попытался разжать пальцы, судорожно сдавившие тангенту. Клавиша передачи оказалась утоплена в гнездо до упора, намертво. Олег стукнул тангентой о броню. Клавиша встала на место. Как же я его услышал, подумал Олег, если клавиша была нажата? Видимо, когда Вдовин меня позвал, я сжимал кулак так сильно, что в тангенте отошел контакт... Ну и ну! Олег с уважением посмотрел на свою руку. Лень снимать перчатку, а то бы проверил, как там кулак - побелел, али нет? Положено ведь ему побелеть. Мама родная, все прямо как в книгах про любовь. Ой-ой-ой. Так и свихнуться недолго.
   - Понял, проверка связи! - продекламировал Вдовин. - Я вас слышу хорошо, отлично, за-ме-ча-тель-но! Как вы меня слышите, я "Смета"!
   - Прелестно, - ответил Олег. Со Вдовиным, вычислителем и радистом начальника штаба дивизиона, они вели постоянную игру в эфире, передавая безумные радиограммы и выдумывая разухабистые позывные - в рамках выдвинутой Олегом концепции, что служить надо весело, с шуточками и прибауточками, а не то заест тоска.
   - Семьдесят три, Саня, отбой, я "Лагерь".
   - Семьдесят три, отбой, "Смета" - да, - четко ответил Вдовин и исчез. Волна наползала на волну: слышно было, как он вызывает "Берег" и согласовывает группы цифр. Затем в эфир вышел капитан Мужецкий, шумный и болтливый, потребовал к себе кого-то на расправу и между делом поддел "Смету" - "Света, Света, я Вася!". Вдруг совсем далеко, на грани слышимости, возник и забубнил невнятно "Парад" - первый пушечный дивизион. Потом наступила короткая тишина, и в ней раздался голос командира второго дивизиона:
   - "Параду" сменить позывной на "Баран"!
   Дальше пошли слабые голоса, переговаривающиеся на плохом английском, и Олег отвлекся, соображая, как бы с этими деятелями связаться при помощи его маломощной станции, и сильно ли его накажут, если он самовольно развернет большую антенну. Тут неожиданно влезло Радьо Франс Антернасьонель, которому Мужецкий немедленно ответил: "Жё пердю, жё пердю!", вызвав дружный одобрительный хохот в эфире.
   Солнце стояло уже высоко. Машина выбралась из леса и неслась, поднимая столб песчаной пыли, по широкой приднепровской равнине, оставляя сверкание реки за левым бортом. Здесь, у берега, снега не было совсем, и ничто не напоминало, что на дворе февраль месяц, по-украински - "Лютый". Занималась настоящая ранняя весна. Девять утра, эфир плотно забит, на всех частотах передают целеуказания, кричат "Огонь!", "За мной!", "Немедленно с докладом ко мне!", "Я вас арестую!", "А идите вы к едрене матери, товарищ капитан!" и так далее. Скоро и война начнется. Опять мы, как всегда, победим, нанеся невосполнимые потери в технике и живой силе восьмому авиадесантному корпусу ФРГ и какими-то полудохлым турецким и итальянским дивизиям. "Видела бы меня сейчас мама, ей бы стало плохо", подумал Олег. Материнское сердце не может понять безопасности сидения на крыше машины, лихо скачущей по пересеченной местности. Ты бы испугалась за меня, мама, я этого не хочу. А вот мою девочку ужаснуло бы другое. Она не обратила бы внимания на скорость и грохот, ее поразила бы ограниченность, ущербность мира, в котором я живу. Сейчас этот мир ярче всего - в день войны. Война это большая радость, истинно мужское развлечение и чисто мужская романтика - при условии, конечно, что тебя могут убить лишь случайно, по ошибке. Обычно учения тяжки, но не для Бригады Большой Мощности. Мы здесь отдыхаем от рутины асфальтовых плацев и бетонных заборов, строительства боксов, рытья канав и покраски бордюров. Мы воюем с наслаждением и страшно гордимся своими Большими Пушками. Они настолько большие, что мы не стесняемся выглядеть придурками и клоунами: нам все по фигу, мы служим весело - вот такие у нас пушки!.. Как объяснить это, чтобы не было мальчишеской бравады? И надо ли вообще? Хорошо, что степень правдивости рассказа зависит только от меня. Хорошо, что я расскажу далеко не все. Хоть это-то в моей власти...
  
   *****
  
   Пока Зозуля дергал машину вперед-назад, выравнивая ее по уровню, Олег сидел на краю люка и, плавно покачиваясь в такт рывкам, наблюдал, как метрах в двадцати левее, на крыше машины четвертого дивизиона, молодой сержант Рабинович меланхолично жует сухарь и листает толстенную книгу. Олег знал, что на обложке книги написано "Орнитология". Поэтому никто даже не пытался отобрать у Рабиновича сей толстенный фолиант. На подтирку в бригаде все равно шло Полное Собрание Сочинений В.И.Ленина, томов десять еще осталось.
   У Олега тоже была в армии книга, не нужная никому, и потому не пострадавшая даже в период "злой дедовщины". На ее обложке было написано: "Clifford D.Simak. The City". Память о прошлом. О том, что кое-как читал по-английски и любил фантастику. И еще любил одну девушку. И она любила его. "Проклятье, сколько можно об этом? Нет больше той пары, нет. Мы изо всех сил стараемся забыть друг друга. Так правильно. Так разумно".
   ...Мы сломались. Ты не выдержала испытания свободой, я не вынес лишения свободы. Здесь так мало внешних раздражителей, ангел мой, тут все так убого, что невольно уходишь в себя, строишь мудрую и четкую, на свой взгляд, философскую системку, и по ней живешь. У меня здесь только своя правда, только мои понятия о чести, добре и зле. Быть может, потом все эти понятия будут сломлены реалиями внешнего мира. Но сегодня у меня есть моя маленькая религия, простая, как все самоделки, и надежная. И, видит бог, я не виноват, что в ней нет места для тебя.
   И тем не менее, даже здесь я веду себя так, будто ты подсматриваешь издали. Почти разлюбив, все еще люблю, и это помогает мне держаться. Надо бы успокоиться. Сейчас начнется боевая работа, я отвлекусь и к вечеру буду в порядке. Пулеметчик Ганс достанет гармошку и заиграет "Ах, мой милый Августин". А потом отправится гулять по ночному лесу и... И думать о тебе...
   К счастью, пришлось отвлечься и раскатать по машине маскировочную сеть. Олег втаптывал сапогом в песок алюминиевые колышки и думал, что накрытая сетью машина должна быть сверху похожа на большую кучу мусора. Еще он думал, что есть некое изящество даже в уродливом кирзовом сапоге - Олег поставил ногу на колышек и некоторое время рассматривал ее, находя, что складки сапога на голени очень опрятны, и выглядит сапог в профиль вытянуто-хищным, а если посмотреть анфас, то появляется вдруг симпатичная тупорылость, округлая и добродушная.
   Он бы и дальше предавался размышлениям, но в машине раздался голос Вдовина, зовущего "Лагерь", и пришлось идти на место. На ходу Олег представил, что кто-нибудь из начальства, подслушав его мысли, вполне мог бы предположить у сержанта нервное заболевание. "А действительно, все ли со мной в порядке? Или эта постоянная работа мысли, цепляющейся за любую мелочь и принимающейся ее анализировать, есть просто следствие замкнутости мира, бедных на эмоции обстоятельств, в которых я живу уже пятнадцать месяцев? И я постоянно ищу красоту в окружающем меня - почти бессознательно - дабы не отчаяться, не ожесточиться, не растерять то немногое в душе, что, собственно, и заставляет искать эту красоту, и что накрепко привязывает к мыслям о былом...". Олег тряхнул головой и шагнул в кормовой люк. Он присел на широкий комингс, свесив одну ногу наружу, подключился к станции и вызвал штаб дивизиона, надеясь, что разговор будет коротким и не помешает ходу мыслей - они в последнее время стали легко рассеиваться от самых пустяковых забот. "Стоит ли этот разговор, скорее всего зряшный, того, чтобы я забыл, о чем думал сейчас? Да или нет? Нет, не стоит".
   - Увы, только для меня, - буркнул Олег себе под нос.
   Он вызвал "Смету" снова.
  
   *****
  
   Через час Олег уже прочно сидел в кресле и, прижимая локтем блокнот, торопливо записывал данные для стрельбы. Одним ухом он слушал через шлемофон, что творится на огневой, другим ухом повернулся к динамику громкой связи, куда вывел станцию, настроенную на волну штаба. Глаза его бегали от блокнота к башне, где противно завывал лазерный дальномер и перебрасывались четырехзначными числами майор и Тхя. Приходилось слушать еще и их разговоры, напоминать майору, чтобы не забывал переключаться со станции на станцию, дублировать передачу данных, давать повторы и быть в курсе всех дел. В секундные промежутки Олег успевал затягиваться "Примой", обзывать майора Минотавром (про себя) и жаловаться на нелегкую судьбу грамотного человека (уже вслух). Два дня назад только дотошность Олега спасла дивизион от позорного выстрела по чужой цели. Он доказал свою правоту, несмотря на яростную ругань майора. Был потом удостоен извинений и принял к сведению, что пижона и балагура пулеметчика Ганса с его губной гармошкой лучше оставлять в лагере, а на стрельбе работать машиной, которая все слышит и быстро соображает, поскольку ошибиться легко, а оправдаться потом невозможно. И он слушал, писал, повторял; ругался с радистами ракетчиков, влезающими в его частоты; глох от грохота станции электропитания за спиной и помех в ушах; волевым решением за две минуты перевел дивизион на запасную частоту, потому что на основной возник какой-то безумный "Днепр", отважно штурмующий высоту сто пять и пять... Но главное, он держал каждое слово майора под контролем и старался не исказить ни одной цифры сам. Кажется, получалось.
   В полдень, когда отдувающегося майора вызвали на командный пункт, в наушнике раздался голос Тхя:
   - Ты что думаешь насчет принять пищу?
   - Мудрое решение, - ответил Олег. - Даже весьма мудрое.
   - Тогда всё. Зозуля, тащи!
   Через минуту перед Олегом лежал здоровенный ломоть хлеба, шмат сала, аккуратно нарезанные ломтики колбасы и конфетка на сладкое - из личных запасов экипажа, припрятанных в машине. Можно было расслабиться и заглушить чувство голода, которое привычно застигало всю бригаду врасплох в двенадцать дня: удел тех, кто завтракает в полдевятого, а обедает в три. Жевать колбасу было приятно. К салу Олег привык, но относился равнодушно. Как сало поглощает разборчивый в пище Тхя, знаток своей национальной кухни, любитель рассказать за обедом о правильной кулинарной обработке молодой собаки - сколько варить, сколько держать на жаровне, и так далее - Олег не представлял. В башне, одако же, раздавался такой хруст челюстей, будто там грызут огромный кусок сахара.
   Он отстегнул тангенту и выбрался из машины. Песок под ногами промерз и слегка поскрипывал. Олег закурил и, повернувшись лицом к солнцу, закрыл глаза. "Надо бросить курить, - пронеслось в голове. - Легкие никуда не годятся после пневмонии. Но как тут бросишь, если самый верный друг - сигарета? Ладно, вернусь домй, переключусь на другие ценности, и станет не так важно сладкое кружение усталой головы от первой затяжки. Переключусь на другие ценности... Ох, дурак ты, дурак. Ты из простой страсти выдумал в свое время очень сильное чувство - и действительно полюбил. Ты слишком хотел любви тогда, глупый мальчишка, слишком желал настоящей романтики - и получил ее выше крыши. Потом романтика надоела, страсть утихла, но осталась привязанность, ответственность за другого человека, привычная нежность... Ты думал, что когда уйдешь в армию, все закончится само собой. Как бы не так. Именно армия показала: в твоей биографии ничего ярче той придуманной любви не было. Вот и живи теперь воспоминаниями! Жри себя поедом. Месяц назад ты отправил ей письмо, в котором настойчиво доказывал, что нужно тебя забыть. Сам все время думаешь о ней. Оказывается, лучшие минуты твоего прошлого - те, когда вы были рядом. Так чего же ты хочешь, парень? Неужели тебе надо, чтобы через девять-десять месяцев, когда вернешься домой, все закрутилось по новой?.. Хватит, остановись".
   Олег выбросил давно потухшую сигарету и снова подставил лицо ласковому солнышку.
   Успокойся, парень. Твоя беда в неумении жить для себя, ради себя одного. Вспомни, отчего месяц назад ты пошел вразнос. Пока оставался призрак любви, был и инстинкт самосохранения. А когда ты эту любовь в себе задавил - внутри осталась лишь накопившаяся злоба и желание наплевать всем в глаза. И сегодняшняя твоя гармошка, шесть строгих выговоров, одиннадцать суток ареста (ерунда, сам знаешь, как забита гарнизонная "губа") - это исключительно от злости. Не надо злиться. Ты держись. Хотя бы за призрачную свою любовь. А чем все кончится - совершенно не важно. Ты с каждым днем здесь взрослеешь, и там, за забором, может статься, для тебя окажется ценным что-то совершенно новое. Некоторое время ты будешь просто сильно пьян от свободы. А дальше все образуется.
   Только держись.
  
   *****
  
   - Олег! - позвал из башни Тхя.
   - У? - вопрошающе произнес Олег.
   - Сделай чего-нибудь, а то я сейчас засну. Тоска сизая.
   - Это, наверное, сало так на тебя действует.
   - Ну хоть поговори со мной. А лучше сыграй. От твоей гармошки мертвый проснется.
   - Все претензии к Шнейдеру, гармошка вообще-то его, - сказал Олег, забираясь в машину. Он захлопнул кормовой люк, сел в кресло и сложил руки на груди. Солнце пригревало через открытый верхний люк, было уютно и спокойно. Наконец-то.
   - Ужасный инструмент эта гармошка, - сказал Тхя. - Ну, сбацай! Я тут спляшу. Сидя. Вставать лень. Ой, мама, засыпаю... Хрррррр... Спасите, разбудите!
   - Прости, играть совсем не хочется, - Олег спрятал лицо в поднятый воротник. - Наверное пулеметчик Ганс ушел на базу. Получит там пару новых дисков и прокрутит их личному составу к вечеру поближе.
   - Ты только поаккуратнее с новыми дисками, - попросил Тхя. - Хотя бы меня предупреждай, когда тебе опять в голову вступит. Чтобы я знал, когда надо от Минотавра прятаться.
   Тхя был старшиной дивизиона и на днях получил за олеговы художества по первое число.
   - И на дереве не сиди, пожалуйста. А то все тебе завидуют, потому что у самих кишка тонка - и стучат, будто в третьем дивизионе бардак.
   - Ладно, я больше не буду. А как насчет забить трубу в офицерской палатке?..
   - Тут Вдовина не переплюнуть. У него теперь навечно первое место и большая дерьмовая медаль.
   - Это, Вов, вопрос культуры, - сказал Олег. - Вдовин просто левый экстремист. Он совершает террористический акт - без сомнения, яркий - и на месяц утихомиривается. А я осуществляю грамотное, научно спланированное давление на психику начальства. И буду давить, пока они у меня не станут похожи на людей. Вдовин так не может. Нагадить Минотавру под дверь палатки и убежать - это, конечно, подвиг, но, прямо скажем, не Геракла.
   - Скорее даже наоборот! - Тхя рассмеялся. - Собственно, вышло бы совсем не смешно, если бы Вдовина через две минуты не спалили. Подумаешь, куча. Мало ли, чья...
   - Слушай, Вов! - воскликнул Олег. - Как же мы раньше не догадались? Вдовин-то у нас - самурай! Он камикадзе!
   - То есть? - не понял Тхя. - Я думал, он обычный засранец.
   - Это же был его пост! - крикнул из носового отсека Зозуля. - Он у соседней палатки стоял! Поэтому и попался сразу!
   - Секундочку! Разве не у оружейной комнаты?
   - Нет! Ты просто забыл! Мы с ним дневалили у крайней палатки! Я как раз пришел Вдовина менять, а его уже повязали!
   - Точно камикадзе, - мрачно заключил Тхя. - А я все понять не мог, отчего мне кажется, что я ему тогда мало вломил! Ясно мне все теперь, ясненько... Похождения бравого солдата Вдовина во время полевых учений...
   - А а у тебя в инфизкульте литературу преподавали? - вдруг спросил Олег.
   - Не надо подначек, - заявил Тхя. - Я безо всякой литературы "Швейка" читал, когда ты еще - "Винни-Пуха".
   - Я "Винни-Пуха" по сей день перечитываю, - неосторожно признался Олег.
   - М-да? ... Ну, главное, не расстраивайся, - сказал Тхя. - Говорят, у нас в госпитале очень хороший психиатр. Вот приедем в Белую, я Минотавру доложу, что ты впадаешь в детство, и тобой сразу займутся. Минотавр рад будет до полных штанов. Ты же для него что Бермудский треугольник - загадка природы.
   - Сразу не займутся, - встрял Зозуля. - Сначала надо с Токаревым, Аксеновым и Кириенко разобраться, а это до следующего приказа пахать.
   - И то верно, - согласился Тхя. - Не быть тебе, Олег, первым в очереди. Ты, пожалуй, недостаточно буйный! А что, мужики, как по-вашему, отчего в ББМ столько психов? У ракетчиков сплошные узбеки, у десантников два самоубийства от несчастной любви, а в нашей бригаде целых трое сумасшедших, причем все ярко выраженные?
   - Они сначала послужили, а потом уже ярко выразились, - напомнил Зозуля. - Токарев почти до дембеля дотянул прежде, чем начал за людьми с лопатой гоняться. Это Акс с Кирюхой - Олежкиного призыва. И то уже скоро деды...
   - Я раньше думал, - сказал Олег, - что если где-то и сходить с ума, так в ББМ. Но потом я увидел прицепную артиллерию и переменил свое мнение. А потом я увидел пехоту... И понял, что мы служим в весьма комфортных для психики условиях. Мне кажется, Вова, если в ББМ много сумасшедших, это только потому, что в ББМ много сумасшедших. Просто так совпало. Их даже больше, чем заметно на первый взгляд. Уж на что я Саню Вдовина люблю...
   - А вдруг это заразное? - подумал вслух Тхя.
   Наступила пауза. Олег уже хотел сказать, что Вдовина в таком случае руками лучше не трогать, когда Зозуля, исполнявший функции впередсмотрящего, доложил:
   - Внимание, Минотавр на горизонте!
   - Кончай курить, - распорядился Тхя. - Бычкуй, мужики. Он если унюхает дым - стрелять начнет. А у меня всего две сигареты осталось.
   - Да у нас же под башней целый вещмешок.
   - Ты что! - взвился Тхя. - Как я при нем туда полезу? Он тут же половину выпросит! За неделю искурит, потом у нас расстреляет все, что к тому времени останется. Он же, гад такой, нарочно курить бросил. Он свои курить бросил! Он вчера у Кузнечика за сорок пять минут четыре "Космоса" сшиб! Кузнечик бедный чуть не плакал.
   - Виноват, начальник. - сказал Олег. - Это я не подумавши. На, держи, тут полпачки, и у меня еще есть.
   - Спасибо. Так ты не забыл насчет новых дисков? А медленное и методичное давление - это я всегда за. И насчет Вдовина ты прав. Тоже мне, моджахед!
   Зозуля у себя в носу заржал. Видимо, представил вычислителя Саню Вдовина в тюрбане, рубахе навыпуск, жилетке, тапочках на босу ногу и со "Стингером" на плече. Через секунду хохотал уже весь экипаж.
   - А нам пятерочку поставили! - радостно провозгласил сверху майор. - Молодцы, всему личному составу объявлю благодарность в приказе. Олег! Где ты там?
   - Я!
   - Снимаю с тебя один строгий выговор с занесением. Сколько осталось?
   - Пять! А замполит вчера трое суток объявил за нетактичное поведение, товарищ майор.
   - Ну, это ваши дела, - отмахнулся майор, спускаясь в башню. - Вы с ним то собачитесь, то целуетесь. Ты брал бы пример с Михайлова. Он ему: "Есть, товарищ подполковник!" - и идет спокойно дальше спать. А ты вечно на принцип лезешь... Тхя, а угости-ка сигареточкой! Вот беда - хочу бросить, а не могу... Так ты понял меня, Олег? Тем более, тебе увольняться осенью.
   - Так точно, - сказал Олег. - Все будет хорошо, товарищ майор.
   Он опять спрятал лицо в воротник, не отводя прищуренных глаз от солнечного блеска в верхнем люке.
   - Хорошо... Все будет хорошо, - прошептал он.
   Словно говорил это кому-то, видимому лишь ему одному.
  
  
  
  
   ГЛАВА 16.
  
  
   Первые сутки в армии. Медосмотр. То есть, это называется "медосмотр". Я уже понял, что в Вооруженных Силах СССР многое выглядит совсем не так, как называется. Да и сами Воруженные Силы... Могли бы выглядеть получше.
   Казарма. Очередь к столу осмотра. Проводит его похмельный капитан. Методика проста и доведена до автоматизма. Капитан бросает на рекрута короткий взгляд, спрашивает - жалобы есть? И, не слушая ответа, что-то царапает в ведомости. Следующий.
   Действительно, какие жалобы, мы ведь признаны годными к строевой. Иначе бы нас тут не стояло. Смысл липового медосмотра - отсеять вопиющий брак, который ловится на глаз. Мало нас, мальчиков 1968 года рождения, служить некому, а военкоматы обязаны выполнять план, и призывают всё, что шевелится. Месяцем раньше в наш полк угодил бедолага с серьезной болезнью позвоночника, нешуточной язвой желудка и тремя пальцами на правой руке. Инвалида послали обратно. Он, вроде, не обиделся.
   - Жалобы есть? Нет. Следующий.
   - Жалобы есть? Нет. Следующий.
   - Жалобы есть?
   - Жалоб нет. Но у меня аллергия на пенициллин.
   Капитан застывает, пытаясь сообразить, что не так, почему отлаженный механизм дал сбой.
   - Чего-чего? - переспрашивает капитан.
   - У меня аллергия на пенициллин. Мне в военкомате сказали, чтобы я на медосмотре обязательно об этом заявил. Чтобы вы сделали отметку. А то мало ли...
   Капитан через силу оживляется. Вяло манит пальцем. Я наклоняюсь поближе. И капитан очень громко шепчет мне:
   - ПОШЕЛ НА ХУЙ!
   Отойдя от стола в некоторой задумчивости, я решил заявление военврача интерпретировать так, что пенициллина здесь не дождешься.
  
  
   МЕДИЦИНА ТУТ БЕССИЛЬНА
   либретто циркового представления
  
   весь вечер на арене - Автор
  
  
   - Нет, это вовсе не рюмка со змеей! - говорил один врач, показывая эмблему на петлице. - В центре эмблемы глобус. Земной шар на ножке. А рядом - спутник выходит на орбиту! То-то. Я служу в космических войсках. Иначе как объяснить, что я решаю задачи такого... Космического идиотизма?! Сам подумай, вот явился ко мне на прием лейтенант, с температурой, простуженный вдребезги. И тут звонит его командир. И требует, чтобы я немедленно вернул в строй этого отпетого симулянта!..
   - То есть... У них все то же, что и у нас?
   - Хуже, парень, хуже. Вы-то здесь временно. А они - навсегда. И я с ними... Болтаюсь. Зови меня просто: товарищ космонавт-исследователь!..
   Солдат попадает в санчасть двумя путями. Когда солдату плохо, он приходит на своих ногах, чтобы получить временное освобождение от физкультуры и тяжелой работы. После чего убирается восвояси. Если солдату очень плохо, его приносят на руках. Дальше варианты: солдат останется лежать в санчасти, будет направлен в госпиталь, или... Его унесут обратно. При любом раскладе, в девяноста процентах случаев парень не загнется. Молодой, сильный - выживет.
   Одно из первых и самых ярких моих впечатлений от армии - люди в больничных пижамах, ломами скалывающие лед с дорожки к лазарету. Ну ладно, правду скажу, у некоторых поверх пижам были шинели. Но при температуре воздуха минус пятнадцать это ничего не меняет.
   Только не подумайте, будто армейская медицина в повседневных своих проявлениях отличается каким-то особым зверством. Она просто часть армии и живет по ее законам. Первый закон: военный пусть служит и не выпендривается. Таблетку в пасть - и обратно в строй! Укол - и бегом Родину защищать! Помните - когда я принес в лазарет майора Тяглова, синеющего от сердечного приступа, с ним обошлись предельно демократично. Осмотрели, чего-то вкололи, положили в карман валидол - и сказали, чтобы я тащил синенького на квартиру. Отлежится, не помрет.
   Действительно, не помер.
   Второй закон - презумпция симуляции. Некоторых солдат хлебом не корми, дай сказаться больными. И даже самого добросовестного бойца временами так достает служба с ее выматывающим душу регламентом, что он говорит - всё, сил моих больше нету, я пошел в санчасть. Боец удаляется черепашьим шагом и пропадает на полдня. Скорее всего, он даже не дойдет до санчасти, а просто рухнет где-нибудь и будет лежать, бессмысленно таращась в небо. Или в чайную отправится и сожрет там полкило сладкого. В любом случае ему немного полегчает.
   Это, конечно, если офицер бойца отпустит. Потому что может не отпустить запросто.
   Если бойца отпускал сержант, офицер может на умника с освобождением от работ критически поглядеть и сказать - засунь эту бумажку в задницу, хватай лопату и дуй копать. А вы, сержант, тоже берите лопату и идите, контролируйте, как он копает. Заодно поможете.
   В половине случаев офицер будет совершенно прав.
   Отсюда, я подозреваю, растут ноги страшных историй про то, как в санчастях больные солдатские головы мажут зеленкой, и от всех недугов предлагают одну и ту же "дежурную таблетку" аскорбинки. Потому что, объективно, симулянтов хватает.
   Третий закон армейской медицины: больной это рабочая сила. Если в санчасти ремонт, хороший плотник и умелый маляр застрянут там надолго. Их могут даже заранее присмотреть и заполучить в "больные" по договоренности с командиром.
   Короче говоря, санчасть постоянно держит круговую оборону, ищет, где бы урвать, и много здоровья кладет на то, чтобы не перетрудиться. Санчасть не гнушается угроз и шантажа. Она долго и расчетливо выбирает, кого принять на рядовую должность. Санчасть - натуральная мафия.
   Парадоксально, но будучи законченной вещью в себе, санчасть еще и умудряется помогать больным. Да, зачастую она делает это брезгливо. Иногда с такой миной, будто сама вот-вот отдаст концы. Спустя рукава, через силу, левой задней ногой, шепча под нос матерные слова, глядя на больного солдата, как на диверсанта... Помогает. В меру способностей и возможностей.
   Возможностей, прямо скажем, немного. Способностей тоже. Но иногда главное не терапия-хирургия, а живое человеческое участие, с которым в армии вообще напряженно. Медики, как правило, это понимают и стараются не быть сволочами.
   Я за всю службу обращался к врачу трижды, и ни разу меня не послали к черту. Хотя второй повод был просто анекдотический. Но давайте по порядку.
   Кирзовые сапоги и портянки - игрушки не для домашних мальчиков. Даже если умеешь грамотно пользоваться этими великими достижениями цивилизации, все равно за ступнями надо пристально следить. В учебке бойца заставят ежедневно мыть ноги. А вот в войсках его поначалу задрючат - времени не хватит зубы почистить. Меня призвали зимой, и я не знал проблем с сапогами, только холодно было. А летом, уже в Бригаде Большой Мощности, загнанный как лошадь, так сбил ноги, что не мог бегать. Деды сначала хотели отметелить меня, вредителя, не умеющего наматывать портянки, но я очень злобно продемонстрировал старослужащим, что обуваюсь по всем правилам, еще лучше некоторых. Деды устыдились и без единой зуботычины послали меня в санчасть, сказав, что как раз сегодня принимает старый опытный прапорщик, который худого не посоветует. И правда, там сидел улыбчивый толстопузый прапор. Он дал мне мазь и проконсультировал насчет борьбы с потливостью, заметив, что сам предпочитает народный способ - ходить босиком по утренней росе. Я внял его совету, довольно быстро вылечился, и дал себе зарок возиться с ногами несмотря ни на что.
   Потом я натер себе, извините, конец.
   Вам не случалось плавать в ледяной воде на втором этаже? Когда мы дежурили по столовой, я обычно вставал на мойку. Спокойная работа, никто до тебя не докопается, знай надраивай тарелки. Да, вода холодная, и тарелок штук пятьсот, и никакого "Фэйри", но в общем, самое то. Пока не забился слив в полу! И вот сцена. Второй этаж старинного здания, высота от уровня земли метров пять. Щель под дверью заткнута полотенцами, чтобы не хлестало в обеденный зал. Двое военных, которым вода доходит до паха, яростно моют посуду. А еще двое ныряют - кроме шуток! - и ковыряют в сливе проволокой. И смех, и грех. Через час, мокрые насквозь, мы решили эту проблему. Нас даже не очень побили. А назавтра я притопал к врачу. Это был молодой лейтенант. Сначала у него отвисла челюсть. Я объяснил, как было дело. Лейтенант посмеялся, вручил мне банку с раствором марганцовки, сказал: "Залупи как следует, опускай в раствор и сиди". Я залупил, опустил и сел. И знаете, полегчало!
   Дальше я при заболеваниях обходился народными средствами, радуясь благодатному украинскому климату. Учебка, откуда я прибыл, стояла на болотах. И там мы очень боялись открытых травм. У меня до сих пор лунка ногтя на одном мизинце больше, чем на другом. Из-за пустяковой царапины я потерял кусочек мяса. А некоторые ребята натурально гнили заживо, покрывались язвами.
   На втором году службы меня беспокоили только прыщи, неожиданно вскакивающие в самых неподходящих местах. Гигантские белые прыщи. Этим страдали все. Солдатская пища богата калориями, но бедна витаминами. Культуры приема витаминов в таблетках у нас тогда не было. А она бы и не спасла, поскольку витаминов в таблетках не было тоже. Несколько прыщей я вырезал из себя бритвой. Мешали ходить.
   Впрочем, по общим меркам, это были мелочи. Регулярно наблюдая вокруг то ревматизм, то ночной энурез, то буйное помешательство, я знал: мне пока везет.
   И пенициллином лечить никто не пытался вашего покорного слугу.
   И вдруг со мной случился подвиг. Скромный такой подвиг, какие приходится иногда совершать на боевом посту.
   В рано наступившую весеннюю жару я чего-то приболел. Температура, слабость, бледность. Ну, бывает. Попросил у Минотавра разрешения не перенапрягаться, тот буркнул: "Ладно". Наш дивизион заступил в наряд, я пошел, как обычно, дежурным по штабу. Так было удобнее всем. Минотавр считал, что из штаба я не смогу оказывать разлагающее воздействие на коллектив. Я сам время от времени нуждался в отдыхе от казармы, иначе зверел и принимался хулиганить. А штабные офицеры знали, что меня не страшно нагрузить заданием, требующим зачатков интеллекта и минимума ответственности. Если же я устрою шоу, то ради общей пользы и сугубо развлечения для. Например, мне хватило наглости погнать взашей майора Рогачкина, особиста ракетчиков, вечно лезущего на наш узел связи, чтобы оттуда бесплатно звонить по межгороду. Рогачкин в итоге добился своего, но едва не сорвал голос, призывая на помощь начальника штаба. Особиста не любили, и мой недружественный выпад произвел сильное впечатление.
   Итак, я вяло заступил на пост, кое-как пережил ночь и утро, а днем мне стало плохо. Ну совсем. Я валился с ног, у меня начал дрожать подбородок - верный знак приближающегося обморока. "Плохо дело, - сказал я помощнику. - Надо идти в санчасть". Подышал немного, заставил себя успокоиться и поковылял.
   Дежурил в санчасти опять прапорщик, молодой, но с характерными ухватками человека, успевшего слегка повоевать. Это обнадеживало. "Ух, какой ты бледный. Давай-ка тебя померяем". Прапорщик нацепил мне на руку манжету "давленометра" и принялся качать воздух. Стравил. Буркнул: "Не понял". Накачал вновь. Стравил. Удивился. Я тоже. Принцип действия прибора я знал назубок, сам умел пользоваться. Характерных толчков в руке просто не было.
   - И куда ты девал свое давление, мужик? - спросил прапорщик, глядя на меня с неподдельным уважением.
   - Сколько там?
   - Тебе этого лучше не знать.
   Понятно. То есть непонятно, как я вобще сюда дошел.
   - Что со мной?
   - Хватанул инфекцию. Типа ОРЗ. Ты не смотри, что жарко, это случается и летом.
   Прапорщик все разглядывал меня. Он видел, что к нему из ББМ явился не абы кто. Слишком длинные волосы. Зеленый, но радикально неуставной галстук, который надо завязывать. Вместо положенного деду кожаного ремня - двуслойный "партизанский". А на кителе я носил один-единственный значок, и тот комсомольский. Прапорщик сделал выводы.
   - Значит так, - сказал он. - По-хорошему, надо бы тебе к нам залечь на недельку. Отдохнуть, попить стрептоцид. Но у нас - слышишь грохот? - полы перестилают. Тебе здесь будет... Шумно. Неуютно. Еще тебя наверняка попробуют припахать, а ты, конечно же, откажешься. Будет много ругани. Поэтому думай. Если решишься, оформлю я тебя моментально.
   Все было ясно.
   - Мне не проблема отлежаться в казарме. Договорюсь.
   - Вижу, - прапорщик слегка усмехнулся. - Ладно, сейчас выпишу освобождение от всего на свете и топай, отдыхай.
   - Сначала в штаб. Пару часов достою как-нибудь. У меня скоро офицеры по домам расходятся, надо их проводить.
   - Ну ты герой, блин! - сказал прапорщик. - Погоди, я тебе кордиамина жахну, чтобы машину активизировать.
   Он достал Очень Большой Шприц.
   И Очень Длинную Иглу.
   Есть мнение, будто все мужчины боятся уколов. Это не совсем корректно. Некоторые мужчины приучаются уколы стоически терпеть, глазом не моргнув. Я из таких. Но прапорщик вооружился действительно Ломовым Шприцем с Нехилой Иглой. Даже сквозь туманящую мозг болезнь я ощутил какое-то, простите за каламбур, нездоровое воодушевление. Захотелось прыгать. В окно. И бегать. Подальше.
   - Нихренасебешприц... - сообщил я.
   - Ха-ха. СПИДом не болеешь?
   - Да вроде нет.
   - Подставляй руку.
   Ка-ак он мне в правый бицепс... Жахнул!
   - Герой, блин, - повторил прапорщик. - Держи справку и береги себя.
   Кажется, он еще таблетки дал, не помню уже.
   По пути к штабу я почувствовал - кордиамин действует, "машина активизируется". Вползти на третий этаж удалось без перекуров. И помощник сказал, что я уже не так похож на труп сержанта.
   Потянулись из штаба офицеры. Мне полагалось стоять у двери и провожать их отданием чести. Но правая рука, уколотая Иглой, отказалась подниматься! Согнуть ее в локте я мог, а задрать к фуражке - никак. До плеча удавалось донести ладонь, максимум. Офицеры шли мимо, кто-то говорил мне "до свидания", с кем-то мы просто обменивались кивками и полуулыбками, затем я обозначал рукой движение вверх... Офицер, уже не глядя, машинально мне козырял и исчезал за дверью.
   Помощник сбежал в туалет и там умирал от хохота.
   Есть такой чисто солдатский фокус. С пилоткой его показывать не очень удобно, а когда ты в шапке или фуражке, получается легко. Идет тебе навстречу офицер, которого ты не жалуешь, но приветствовать - обязан. Руки взлетают к вискам. Офицер отдает честь. А ты хватаешь свой головной убор и учтиво его приподнимаешь.
   Но я-то не хотел ни над кем издеваться! В тот день.
   Последним уходил полкан. Ну, думаю, всё. Сейчас с ним распрощаюсь и так засмеюсь... До икоты. Устал сдерживаться.
   - Всего доброго, товарищ полковник.
   - Угу.
   Руку вверх. Полкан козыряет мне. Почти выходит за дверь. И вдруг сдает назад. Увидел.
   - Сержант, это как понимать?! - спрашивает он.
   Полкан знал нас, как облупленных, и ничего хорошего от такого, с позволения сказать, личного состава, не ждал. Ежедневно он ставил бригаде диагноз: "Служба войск несется архискверно!". Как говорил один персонаж Александра Покровского, флотский офицер: "Матроса куда ни поцелуй, всюду жопа!". Самоходчики из кадрированной бригады БМ, они тоже... Матросы патентованные. Целовать не надо, и так все понятно.
   - Виноват, товарищ полковник, у меня рука не гнется.
   - Почему?!
   Я в двух словах объяснил, ничего не приукрашивая.
   - И ты вернулся на пост... - буркнул полкан. - Ну-ну. Ну, до свидания!
   Как легко быть героем, когда вокруг раздолбаи, и сам ты раздолбай.
   Я же не знал, что за пару месяцев до описываемых событий именно полкан отговорил Минотавра разжаловать меня в солдаты! Мотивируя решение тем, что вычислителя Саню Вдовина разжаловали, так он вообще офонарел, гадит начальникам под ноги, а однажды на головы нагадит, и не спросишь с него, рядового. Поэтому меня, пижона и антисоветчика, не гнобить надо, а грузить ответственностью.
   Назавтра ко мне подошел Минотавр и с искренней теплотой поинтересовался, как здоровье. Приказал все бросить, падать в койку и лежать сколько надо. Оказывается, на утреннем совещании полкан долго распинался о том, что если правильно воспитывать сержантов, они вырастают просто душками и лапочками. Вот, например, я. Сволочь был невыносимая! А нынче готов служить, невзирая на тяжкий недуг.
   Интересно, как бы полкан с Минотавром запрыгали, узнай они, что в прошлое воскресенье приезжал к нам мучимый ностальгией сержант (теперь запаса) Андрецов. А я опять-таки дежурил по штабу. Мы с Андрецовым и Шнейдером сели в кабинете замполита и выдули без закуски две бутылки "Сумской рябиновой". И я не помнил, как сдал дежурство. Помнил только, меня потом за казармой тошнило.
   Выздоровел я быстро. И вдруг медицина вломилась в мою жизнь сама, без приглашения.
   Однажды утром нам приказали вместо зарядки "строиться в направлении санчасти". Толком не проснувшись, ББМ побрела на территорию ракетчиков. По пути выдвигались разные версии, одна другой страшнее. Кто боялся прививок, кто проверки на СПИД. У санчасти бригаду ждал замполит. И стал загонять людей внутрь небольшими порциями.
   - Кругом! - скомандовал врач, развернув нас таким образом лицом к стене. - Брюки и трусы спустить до колен. Выполнять! Так... Так... Одеться. Свободны!
   Мы вышли на улицу, обалдело тараща глаза. И вдруг страшный сержант Тхя принялся хихикать.
   - Ну, и что это было? - спросил я.
   - Идиоты! Они искали на жопах отпечатки звездочек!
   Понятненько. Кто-то настучал, мол, у нас по-прежнему духов в молодые, и молодых в черпаки переводят, нахлестывая со всей дури пряжкой ремня по заднице.
   Наглый поклеп. В отношении третьего дивизиона ББМ - точно. Мы полностью изжили старые зверские ритуалы. Особо симпатичных нам деятелей торжественно били подушками, а прочим отвесили символического пинка. И вообще...
   Подошел вычислитель Саня Вдовин.
   - Звездочки искали. Дураки! - заявил он уверенно. - Все, кто хотел кого-то перевести ремнем, давно это потихоньку сделали.
   - Ребята, но время! Время не сходится! Получается, эта дурацкая экспертиза опоздала на неделю!
   - Они могут ориентироваться по ракетчикам. Там перевод в самом разгаре.
   - Точно искали звездочки, - сказал мудрый Тхя. - Потому что при другом раскладе нас бы заставили нагнуться!
   Воцарилось молчание. Общественность, скрипя мозгами, осмысливала намек.
   - М-да... Пусть это все-таки будут звездочки! - убедил сам себя Тхя.
   Общественность с ним согласилась.
  
  
  
   ГЛАВА 17.
  
  
   Было воскресенье. Я валялся под кустом неподалеку от казармы. Пара наших вышла из клуба и направилась в мою сторону. Судя по часам, меняли бобины на середине фильма, и ребята вторую часть решили не смотреть.
   - Чего там? - спросил я.
   - Странное кино. Такое... Интересное, но странное.
   - А поконкретнее?
   - Понимаешь, фильм то ли французский, то ли итальянский... В общих чертах, он про кинорежиссера, от которого бабы тащились со страшной силой. Вот.
   - Спасибо.
   Я растолкал приятелей, дрыхнущих в кустах.
   - Подъем, коллеги. - сказал я. - Пошли в клуб. И не ругайтесь. Каждый воспитанный молодой человек должен посмотреть хотя бы один фильм Феллини.
   Подумал и добавил:
   - Хотя бы полфильма.
  
  
   ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА
   доказательство ленинского тезиса
   "пока народ неграмотен, важнейшим из искусств
   для нас является кино"
  
   в ролях живых примеров -
   солдаты и сержанты Бригады Большой Мощности
  
  
   В Советском Союзе заключенным и солдатам положено было смотреть кино. Не знаю, как зеков, а свободных от наряда солдат гоняли в клуб чуть ли не каждое воскресенье.
   Репертуар сильно разнился в зависимости от того, где находилась часть, и на что годился киномеханик. Например, "Полет над гнездом кукушки" Формана я увидел в учебке буквально через месяц после выхода фильма в советский прокат. Как уже писал - на закрытом ночном просмотре. Потом я сходил на этот фильм в воскресенье. Клуб был набит битком. Незабываемые ощущения.
   Неделей позже крутили детскую сказку, и зал стонал от восторга.
   Напомню, я служил в 1987-89 годах, когда показывали уже всякое-разное. Политотделы предпринимали отчаянные усилия, чтобы в войска не попал номер журнала "Юность" с повестью Полякова "Сто дней до приказа", признанной "грязным поклепом на Советскую армию". В то же время, вполне антисоветскую картину "Курьер" я в армии смотрел раз пять. Бешеным успехом она не пользовалась. "Человек-амфибия" котировался гораздо выше.
   Предсказать, что именно покажут на следующей неделе, было невозможно. После ветхозаветного "Садко" могли зарядить индийскую муть с песнями и плясками, затем вдруг отечественную производственную драму. Фильмов про войну не помню вообще. И конечно, тех, у кого был доступ к телевизору, армейский кинорепертуар не волновал совсем.
   В Белой Церкви, где стояла Бригада Большой Мощности, нас мало интересовало, что крутят в солдатском клубе. Мы ходили туда, если лень было перелезть через забор. За забором при заводе стройматериалов орудовал "видеосалон". Вскоре этот салон сам к нам пришел, в тот же клуб - ставили пару телевизоров на сцену и крутили по два фильма подряд то ли за рубль, то ли за пятьдесят копеек.
   Кино действовало на солдатские мозги прямолинейно и мощно. После "Греческой смоковницы" народ побежал к женскому общежитию, про которое давно забыли, потому что оно было неудобное - приходилось лазать в окна второго этажа. А после "MadMax-2" наш героический Взвод Обслуживания И Хранения вдруг построился и утопал в парк техники. Бригада провожала ВОХ круглыми глазами. Ребята позже объяснили: "Мы хотели посмотреть, хватит ли у нас железа склепать пару таких же таратаек".
   Случались и внеплановые киносеансы. Вот, метелистым зимним утром строит нас Минотавр. И говорит:
   - Значит, так. Опять убежал рядовой М. Поэтому всем разбиться на пары, поделить город на сектора и идти искать этого... Рядового. Если до вас докопается патруль, скажите, что вы из Бригады Большой Мощности!
   Мы со страшным сержантом Тхя надеваем под шинели подбушлатники, отчего Тхя становится квадратным, а я прямоугольным. И удаляемся в метель на поиски рядового М. Через несколько часов встречаем на улице еще двоих наших.
   - Вы где искали?
   - В кинотеатре "Родина".
   - А что там?
   - "Враг мой".
   - Хм, надо тоже пойти туда поискать... А мы в клубе Горького искали.
   - А там что?..
   Понятное дело, рядовой М. через пару дней сам явится. Получит по шее и встанет в строй, делов-то. Искать его нема дурных, мы лучше кино посмотрим и от Вооруженных Сил отдохнем.
   Когда я уже "дослуживал", и у нас наладились отношения с офицерами, ББМ откровенно заелась. Окончательно бригаду развратил коллективный просмотр по телевизору "Собачьего сердца". С тех пор мы требовали качественного современного кинематографа. Выписывали в воскресенье увольнительную на все подразделение и строем шли в город на модное кино. Модное кино часто разочаровывало. После "Маленькой Веры" народ плевался.
   - Какие претензии? - спросил я.
   - Мы в таком говне - живем! - ответил народ. - Не хватало еще про него фильмы смотреть.
   Но это было потом. Страна менялась стремительно, по "ящику" крутили репортажи с Первого Съезда Народных Депутатов, за забором все тряслось и сыпалось, мы это слабо, но ощущали. А буквально годом раньше яркое и запоминающееся кино вторгалось в армейские будни крайне редко.
   Зато метко.
   Перед выходом на летний полигон 1988 года бригаде решили сделать подарок. Всех построили и отвели в город смотреть "Кинг-Конга". Вероятно, офицерам самим захотелось.
   "Кинг-Конг" произвел сильное впечатление. Особенно сцена первого появления зверя, в отчаянно яркое полнолуние, когда начинает шевелиться лес, сквозь который гигант идет к беспомощной жертве. Народ после сеанса нервно курил. Деды раздавали молодым подзатыльники чаще обычного.
   Как сильно отпечатался у нас в сознании фильм, я понял только через месяц. Зато прочувствовал до самых печенок.
   Сначала полигон шел нормально: мы встали на берегу Днепра, отравились консервами, перегрызлись между собой, разорили огневую позицию десантников, вместо извинений погонялись за десантниками на миномете, потеряли в лесах вычислителя Саню Вдовина (я ничего не путаю, это был просто первый раз, когда мы его потеряли). Дальше был мой конфликт с дедами, закончившийся принудительной стрижкой и демонстративным выходом из строя. Потом у меня порвался левый сапог, а у художника Вити правый, и прапорщик Козолуп выдал нам на двоих пару сорок шестого размера. Потом у всего лагеря кончились приличные сигареты. Потом кончились сигареты вообще. Потом лагерь обстреляли противотанкисты.
   А потом настал Кинг-Конг.
   Нам дали задачу сыграть в войнушку. Бригада должна была свернуться, резко отпрыгнуть от лагеря на несколько километров, там стрельнуть, и мигом назад. Главное в работе "бога войны" - вовремя смыться. Затем и нужна самоходная артиллерия: выкатиться, жахнуть и драпать, пока не накрыли ответным залпом. Настоящий самоходчик не тот, который убил врага и погиб героем, а тот на кого враги извели все боеприпасы и сами от отчаяния застрелились.
   Мы свернулись, выкатились, развернулись, жахнули, убежали обратно в лагерь. До конца полигона остались сутки, поэтому оборудование просто свалили в кучи, и на каждую положили сверху охранника. Мне выпало охранять штаб - два грузовика и штабель ящиков, укрытый маскировочной сеткой. Когда есть курево, лучшего занятия для солдата не придумаешь. Курева мы уже достали.
   Я лежал на ящиках и глядел в ночное украинское небо. Это поразительное зрелище - черный-черный купол, усыпанный мириадами звезд. В ту ночь зрелище оказалось сильнее обычного: взошла полная луна. Лагерь был залит призрачным светом.
   Я смотрел на луну, смотрел на луну, смотрел... Сел на ящиках, чувствуя смутное беспокойство. Лагерь будто вымер, а вокруг тихо шумел на ветру сосновый лес. Что-то было не так. Очень хотелось слезть со штабеля и спрятаться за ним. Мне вдруг стало довольно-таки жутко. Это было иррациональное чувство, разобраться в причинах которого я пока не мог. В полусотне шагов от меня спало по палаткам больше тысячи человек. Чего бояться?
   Заставил себя улечься на штабель и принялся размышлять. Полная луна. Шум деревьев. Полная луна, шум деревьев... МАМА!!!
   Такого желания добраться до автомата я не испытывал даже когда меня били узбеки и казахи. Так страшно мне не было в армии ни до, ни после.
   Полнолуние.
   В ПОЛНОЛУНИЕ КИНГ-КОНГ ВЫХОДИТ ЖЕНИТЬСЯ.
   Несколько секунд я просто не дышал.
   Потом мне показалось, что в поле между линией палаток и линией штабов что-то шевелится. Маленькое.
   Я с трудом приподнялся. И увидел, как от наших палаток к штабу движется нечто человекообразное.
   Боком, в полуприседе, судорожно вцепившись в рукоятку штык-ножа, по полю крался помощник дежурного по части, неустрашимый чеченский дедушка сержант Чадаев.
   Глядел он в сторону леса.
   Стало веселей. Я дождался, пока сержант подберется к штабу вплотную, и резко сел на ящиках.
   - Ы-ы!!! - взвыл Чадаев, отпрыгивая и дергая штык. - Кто?! А?! Москва, ты, что ли?.. Ой... Уффф...
   Держась за сердце, он подошел и сел рядом.
   - Курить нет совсем, - сказал он. - Дай, пожалуйста.
   - Только "Прима".
   - Как будто у кого-то сейчас есть "Космос"...
   Я щедро отсыпал ему сигарет.
   - Спасибо, - сказал Чадаев. Интонации у него были всхлипывающие. - Покурю тут, ты не против?
   Еще бы я был против.
   Чадаев курил, плечи его расправлялись на глазах, но временами отважный дед-беспредельщик как-то странно озирался. Наконец, не выдержав, он спросил:
   - Тебе не страшно?
   Я молчал.
   - Ну, луна... - объяснил Чадаев. - И все такое.
   - Есть маленько, - признался я.
   - Грёбаный Кинг-Конг! - сказал Чадаев.
   Мы посмеялись. Чадаев встал, затоптал окурок, поправил штык, повязку на рукаве, пилотку. Душераздирающе вздохнул и сказал:
   - Ну, ты держись тут.
   И пошел обратно к палаткам.
   Его хватило метров на двадцать. Потом я увидел, как Чадаев съеживается. Кладет руку на штык. Начинает гнуть колени. Через несколько секунд он опять бочком-бочком, словно краб, выставивший перед собой клешню, полз к линии палаток, готовый в любую секунду принять бой и умереть героем. Или просто задать стрекача. Как настоящий командир самоходной пушки калибра 203 мм.
   Утром многие признались, что в ту ночь отойти от палатки пописать было выше человеческих сил. Пару шагов сделал - и сразу вспомнил, куда и зачем идет Кинг-Конг в полнолуние.
   К счастью, назавтра мы уехали.
   А то еще пара ночей, и кто его знает, чем бы все кончилось.
   В новом, 2005-го года, "Кинг-Конге" акцента на полнолунии нет.
   Хорошо-то как!
  
  
  
  
   ГЛАВА 18.
  
  
   Солнечным воскресным днем к казарме, где загнивала и разлагалась Бригада Большой Мощности, подъехала черная "Волга". Из нее вышли два подозрительно ухоженных генерал-майора.
   Рядовой боец генерала не боится. Мальчишке-призывнику генерал позволит и простит такое, за что офицеру не сносить головы. А уж наш-то родной генерал Бибко, разгуливавший по полигону в солдатских кирзачах, чтобы щегольские "хромки" попусту не бить... Знатный был полководец. В том смысле, что от него полковники разбегались. Помню, как он при большом стечении народа измерял линейкой расстояние между звездочками на погонах одного капитана. Из УАЗа Бибко высаживался попой вперед, потому что живот застревал в дверном проеме. И честь он отдавал, растопырив пальцы-сардельки. Однако под его руководством все крутилось, вертелось, тужилось, пыжилось и старалось проявить себя наилучшим образом. Разве что "оркестр в количестве трех человек" подкачал. Да еще эти противотанкисты с их манерой стрелять поверх лагеря, когда нормальные люди идут обедать... Но в общем и целом Бригада Большой Мощности претензий к генералитету не имела.
   А вот эти генералы одним своим видом предвещали дурное.
  
  
   У СОЛДАТА ВЫХОДНОЙ
   сценарий военно-спортивного праздника
  
   В ролях: те же и призрак маршала Язова
  
  
   Чем занять солдата в выходной - серьезный аспект боеготовности войск. Если солдата предоставить самому себе, он черт знает чего учудить может. Нажрется, обкурится, повесится, заболеет триппером, застрелится, построит самогонный аппарат, приведет в каптерку бабу, подожжет казарму, утонет, ограбит чайную, отравится консервами, сломает руку (ногу, челюсть, нос, копчик, пишущую машинку, прибор управления огнем, многоцелевой транспортер легко бронированный). Нарисует на заборе двухметровыми буквами слово "хуй". Подерется с русскими, подерется с узбеками, подерется с туркменами, подобьет узбеков подраться с туркменами, пошлет телеграмму академику Сахарову - это я самую малость вспомнил! - да мало ли, что ему в голову придет. Недаром именно воскресным днем состоялся исторический конфликт ББМ и ДШБ, каковую бойню обе стороны еще через три года вспоминали с благоговейным ужасом, передавая леденящие кровь подробности из поколения в поколение.
   Солдат и так дурак, а от безделья он дуреет окончательно. "До чего здорово все в армии устроено, - признался мне один сослуживец, весело наглаживая утюгом шинель. - На гражданке я сейчас не знал бы, чем заняться".
   Хорошо бы, конечно, солдату выходных не давать вообще. Он на каких-то жалких два года в армию угодил - перетопчется. Собственно, зачем ему выходной? Молодому бойцу все равно старшие призывы расхолаживаться не дают, а у второго года службы каждый день еврейская суббота. Да запретить эти выходные к чертовой матери! И никаких увольнений! От них только алкогольное опьянение, венерические болезни и запрещенная литература вроде журнала "Огонек". А вот поощрение в виде десятидневного отпуска штука полезная. Нет лучшего инструмента шантажа, чем отпуск. Пообещать - и не дать. Или пообещать не дать. Только важно с этим не переусердствовать. Когда военный понимает: отпуска ему не видать ни по какому, - он сразу забивает на службу болт. Прямо начальнику в задницу. Там срывается резьба и потом очень долго болит.
   По-моему, я всячески оттягиваю начало рассказа о том, как два генерала угробили бригаде воскресенье, вам не кажется?
   И все-таки солдатский выходной нужен. Ведь это, в первую очередь, выходной офицерского состава. А у строевого офицера, честно говоря, жизнь не сахар. Дайте ему хоть в воскресенье побыть относительно свободным человеком. Ну хотя бы два воскресенья в месяц - дайте!
   И дают, куда денешься. Офицеры расползаются по домам. А для солдат и сержантов замполит составляет "план выходного дня". План всегда один и тот же. С утра просмотр телепередачи "В гостях у сказки", то есть "Служу Советскому Союзу". Затем политинформация. Дальше гнусное мероприятие под названием "Спортивный праздник" (в программе забег на три километра, полоса препятствий и еще какая-нибудь утомительная гадость). Обед. После обеда просмотр кинофильма. И наконец-то личное время - до ужина.
   На спортивный праздник мы традиционно клали. К замполиту подходил один из неформальных лидеров бригады - мол, товарищ подполковник, идите домой отдыхать, а мы уж как-нибудь сами организуем это дело. "Вы же не побежите, - говорил замполит, - ни трешку, ни полосу препятствий, я знаю, вы будете в футбол играть. А потом нормативы не сдадите". Ему обещали, что все будет в лучшем виде. И замполит исчезал. А иногда не исчезал. Тогда бригада выходила из казармы, якобы на построение, вдруг раздавался вопль "Атас!", сотня военных срывалась с места и бежала врассыпную. Вызывая тихую истерику у соседей, которые тоже хотели бы вести себя так нагло, но не обладали достаточной силой воли и сплоченностью.
   Принудить ББМ к неинтересным ей действиям могла только сама ББМ, и то через силу. Казалось, не было на свете такого форс-мажора, который заставил бы бригаду свернуть с накатанной колеи. Но два генерала, зашедшие в казарму теплым солнечным воскресным днем, попробовали сделать это и почти что преуспели.
   "Завтра на вашу "площадку" прибудет с инспекцией министр обороны маршал Язов, - сказали генералы. - В принципе у вас тут все нормально. Но! Бордюрные камни надо перекрасить в уставной серо-стальной цвет. Вот эти щиты наглядной агитации - ликвидировать. Вон ту калитку в заборе снять, чтобы машина проехала. Да, и забор тоже перекрасьте". И укатили.
   Дежурный по части, милейший и добрейший майор Крот - тот самый, что потом устроил лежачую забастовку в штабе, - посмотрел на часы. Время было обедать. Лицо у Крота сделалось как у приговоренного к кастрации.
   - Это же не наш забор, - сказал помощник дежурного. - Мы за него не отвечаем. Пусть ракетчики красят. Их много.
   - Та сторона, что с нашей стороны, это наша сторона... - пробормотал Крот.
   Он был заместителем полкана по технической части, и разбирался во всяких тонких материях.
   "Площадка" - это огороженная территория, на которой живет несколько частей. Помимо десанта, мы соседствовали с ракетчиками, зенитчиками и еще кем-то. Чтобы вы оценили высочайший уровень организации всего этого, упомяну только один момент. Хотя в двухстах метрах от нашей казармы стояла баня, мыться ББМ ходила через полгорода, на другую площадку, к летчикам. Мы обожали эти еженедельные прогулки, но убей Бог, не могли понять, за что нам такое везенье.
   Впрочем, я, кажется, говорил - у нас в парке кто-то забыл танк.
   Как именно строились отношения с соседями на высшем уровне, мы не знали, и знать не хотели. Поэтому если Крот сказал, что с нашей стороны забора - наша сторона забора, оставалость только ему поверить и впасть в меланхолию. Бригаду ожидал цирковой аттракцион. В нее должны были вернуться офицеры, выдернутые из-за воскресного обеденного стола.
   - Посыльных ко мне, - распорядился Крот, - остальные бегом в столовую. Водитель дежурной машины сразу из столовой в парк, грузить краску. И поешьте как следует, ребята. Возможно, ужинать вам не придется!
   Он сел к городскому телефону, снял трубку и поглядел на нее так, будто держал в руке гадюку.
   Поели мы как следует. Переоделись в рабочее. Молодежи приказали отдыхать пока. Сняли с петель "калитку" - решетчатые ворота, закрывавшие проем в заборе между нами и ракетчиками. И набросились на щиты наглядной агитации. Разнесли в пух и прах это ржавое железо, только клочья полетели. Подогнали самосвал, зашвырнули в него бетонное основание и остатки рамы. Особенно усердствовал художник Витя, который год назад щиты расписывал. За последнее время он сильно прибавил в технике рисования и давно уже на щиты косился недобрым глазом.
   Начали подходить офицеры. Те из них, кто не успел надраться до поросячьего визга, были пьяны в зюзю, дупель, сосиску и прочие интересные места. Наш Минотавр то строил зверские рожи, то хохотал до слез. А в короткие минуты просветления тяжело вздыхал.
   Пявился грузовик с бочками уставной серо-стальной краски и охапками половых щеток. В кузове стоял бухой прапорщик Козолуп.
   - Да здравствует Советская Армия, гроза капитализма! - орал он. - Ударим покраской заборов по агрессивным проискам блока НАТО! Ура, товарищи!
   Старослужащие взяли кисти и начали очень медленно и невероятно тщательно красить бордюрные камни. Понятно было, что до ночи они с задачей справятся, но при этом надорвутся на всю оставшуюся жизнь.
   Молодежь похватала щетки, окунула их в бочки и яростно атаковала забор. Энтузиазм подогревался грамотным инструктажем.
   - Уясните, что вы сейчас работаете только для себя, - сказал молодым страшный сержант Тхя. - Потому что пока не закончите, спать не ляжете!
   Вечерело. Чавкала краска. Мат уже не раздавался - он стоял. Приехал оценить размах бедствия полкан. Из машины не вышел, наверное, трудно ему было. Передал через замполита призыв биться насмерть.
   Подполковник Миронов откликнулся на аврал неформально. Позвонил и объяснил, что у него жена неделю не трахана, и если его не перестанут отрывать от дела, он придет и затрахает всю бригаду, а завтра трахнет до кучи самого маршала Язова. А коли вверенный ему пушечный дивизион нуждается, чтобы выкрасить какой-то сраный забор, в мудром руководстве целого подполковника - тогда дивизион придется трахнуть в особо циничной форме... Поэтому командовать фронтом работ первого дивизиона прибыл неженатый капитан Черемисин.
   - Слышь, ты, чмо! - говорил он ленивому маляру. - Вот сейчас меня доведешь, и я ка-ак дам тебе в лоб! Ты очухаешься после обморока, побежишь жаловаться. А я предъявлю справку, в которой написано: у капитана Черемисина динамическая невралгия на почве подрывной контузии. И полкан вместо того, чтобы меня отругать, должен будет выбить мне путевку на две недели в пансионат. Так что ты лучше не выпендривайся, уж больно соблазн велик...
   Забор домучивали в свете автомобильных фар. Офицеры сгоняли прапорщика за водкой и заливали ею расстройство по бездарно прошедшему выходному. Деды сидели в кустах и поражались идиотизму происходящего. Раньше первое место в хит-параде армейского дебилизма занимал приказ ракетчикам посшибать на газонах все одуванчики. Мы с ними тогда чуть не подрались, когда увидели, как целая рота фигачит прелестные желтые цветочки ремнями. "Да нам самим противно это делать, - объяснили ракетчики. - Но командир сказал - чтобы газоны выглядели однообразно!". Ох, поганое слово "однообразно"! Армия - единственное место, где в него вкладывают положительный смысл.
   Не помню, когда покраска закончилась, и кончилась ли она вообще. Помню только, что в понедельник министр приехал не к нам, а на совсем другую "площадку". Огляделся и заявил, что на казармах неправильно висят таблички. Надо их перевесить на уставную высоту в полтора метра.
   На следующее воскресенье я попросился в увольнение. Решил напомнить себе, что за забором - чтоб он упал! - должна, по идее, быть какая-то другая жизнь. Хотя бы относительно разумная.
   В город мы ходили через квартал частных домов. Первый же гражданский, попавшийся мне на глаза, увлеченно красил штакетник.
  
  
  
   ГЛАВА 19.
  
   Солнечным июльским утром по приднепровской степи ехал грузовик "Урал". Машина совершала непонятные эволюции - то притормозит, то ускорится, то примет вправо, то влево. В кузове грузовика стоял офицер с биноклем. Иногда офицера подбрасывало на кочках, и тогда сидящие вокруг солдаты придерживали его.
   Наконец машина перестала дергаться и целеустремленно рванула вперед. Затормозила, окутавшись пылью, у неприметного бугорка. Офицер и солдаты уставились вниз, свесившись через борт.
   Они нашли то, что искали - большущий окоп, зовущийся в армейском просторечии "капониром" (неправильно), плотно обложенный березовыми бревнышками (а вот это правильно, как окоп ни называй). Здесь была артиллерийская позиция, вырытая по уму и тщательно обустроенная.
   - Я же говорил, - удовлетворенно сказал капитан Масякин. - Вот вам и деревяшки. Тут этого добра навалом, главное уметь искать.
  
   БОЕВОЕ БРАТСТВО
   опыт взаимодействия видов сухопутных войск
   на примере Бригады Большой Мощности
  
   - Все из машины - и грузить, - распорядился капитан.
   Мы посыпались за борт.
   Вблизи позиция выглядела подозрительно свежей. Будто ее вот-вот соорудили.
   - Тарщ ктан! - позвал сержант Голиней. - А это точно прошлогодняя огневая?
   - Что тебя беспокоит, Вася? - небрежно поинтересовался Масякин.
   - Ну, вот мы ее растащим, а тут хозяева приедут.
   Масякин перегнулся через борт, вглядываясь.
   - Самоходчик! - бросил он. - Ты видишь здесь следы техники? То-то. Все занесло песком с прошлого года.
   Вася хотел ответить, что видел здесь следы сапог устрашающего размера. Но у него не было дказательств - минометный экипаж, растаскивающий березовые поленья, успел все затоптать. Деревяшки с грохотом сыпались в кузов "Урала".
   - И вообще, - добавил Масякин надменно, - вы физически крепкие молодые люди из Бригады Большой Мощности. С вами офицер. Так что пускай хозяева пеняют на себя. Не фиг щелкать клювом! Тут полигон, а не богадельня.
   Тем не менее, капитан выпрямился в кузове и взялся за бинокль - вдруг и правда кто заявится.
   Деревяшки нам понадобились, чтобы дооборудовать собственную огневую. Почва на полигоне была песчаная, и стенки окопа могли посыпаться с одного выстрела: миномет не пушка, он отводит в землю всю энергию отдачи без остатка. А отдача у нас ого-го, мы же больше центнера в небо пуляем.
   Трудно не полюбить "Тюльпан", познакомившись с ним вплотную - рациональная, компактная и мощная штука. Но, блин, уж больно земля трясется, когда он стреляет, зараза. И звук неприятный. Будто огромной пустой кастрюлей лупят по огромной пустой голове. И голова эта - твоя.
   Выкопать "начерно" огневую для "Тюльпана" дело нескольких минут: на носу миномета крепится отвал, превращающий машину в примитивный бульдозер. Но потом надо вручную, лопатами, ровнять стенки и укреплять их деревом. Разумеется, "по атомной войне", когда срок работы огневой измеряется минутами - долбанули натовскую гадину и удрали, - никто такой ерундой заниматься не станет. А вот долговременная огневая позиция оборудуется на несколько дней, если не недель, и тут все делают прочно, иначе так засыплет, что к машине не подойти.
   Поэтому, окопавшись, мы с тоской посмотрели в сторону леса. Нам очень не хотелось рубить-пилить.
   Капитан Масякин, который прекрасно знал, как быстро и ловко мы рубим-пилим, тоже этого не хотел. Ему надо было сдать огневую уже завтра, а не к дембелю сержанта Васи Голинея. И он сказал: поехали, найдем чего-нибудь.
   "Найдем" в армии всегда означает "найдем то, что плохо лежит".
   Нынче плохо лежало на этой вот аккуратненькой огневой.
   - Интересно, что это за позиция, тарщ ктан? - полюбопытствовал Вася.
   - Небольшая какая-то, - Масякин опустил бинокль и закурил. - Противотанковая наверное.
   - Прицепная?
   - Откуда ж я знаю, Вася. Не обязательно. БРДМ сюда легко заедет. Да и БМД... Может, тут десантники в прошлом году стреляли. Из "Ноны" своей. Хорошая пушечка. У нее есть набор вкладных стволов, так что она, по идее, не зависит от возимого боекомплекта. Что найдет, тем и стреляет, лишь бы в ствол влезло.
   - "Нона" маленькая, - сказал Вася пренебрежительно.
   - На себя посмотри, - буркнул Масякин.
   - Вот именно, - кивнул Вася. - Знаете, как трудно быть маленьким командиром миномета?
   - Ты не разглагольствуй, а ускорь погрузку.
   - Шевелись! - заорал Вася, привставая на цыпочки, чтобы не выглядеть маленьким командиром миномета.
   - Вася, ну не кричи мне в ухо!- зарычал Кузнечик.
   Сказано было несправедливо: чтобы крикнуть в ухо Кузнечику, Васе пришлось бы высоко подпрыгнуть.
   - Салага! - гавкнул Вася. - Грузи!
   Он оглянулся на Масякина и украдкой дал Кузнечику пендаля. Кузнечик в ответ показал Васе кулак.
   Сержант Верчич, погрузивший уже два полена и утомившийся настолько, что ему пришлось сесть на бруствер покурить, показал кулак Кузнечику.
   Кузнечик показал Верчичу язык.
   - Верчич! - позвал Масякин. - Ты тоже шевелись.
   - Да я уже нашевелился, тарщ ктан, за полтора-то года.
   - Хочешь, чтобы я пошевелил тебя? - спросил Масякин. - Ну-ка, помоги Васе ускорить погрузку!
   И отвернулся.
   Верчич спрыгнул с бруствера, выплюнул окурок, дал пинка Васе, дал пинка Кузнечику, дал пинка еще кому-то, нашел самое маленькое полено и, делая вид, что вот-вот отдаст концы, понес его к машине. Погрузка действительно ускорилась. Неприлично тормозить, когда Дедушка Советской Армии работает.
   Последнее бревнышко легло в кузов, и тут из-за бархана показался грузовик. Масякин схватился за бинокль.
   Грузовик ехал к огневой весьма уверенно. Его водитель не искал дорогу, а точно знал, куда рулить.
   - Живо в машину! Кузнечик, заводи!
   Самоходчики бросились к "Уралу" и облепили его как муравьи. Взревел мотор. Но поздно. Хозяева огневой уже были здесь.
   Рядом с "Уралом" затормозил ГАЗ-66, битком набитый хмурыми людьми в голубых беретах. Лица прибывших выражали крайнюю степень озадаченности.
   Мы в кузове на всякий случай взялись за поленья. Десантников было втрое больше, чем нас. И каждый размером с Кузнечика. Мы бы им бошки-то пораскалывали, но десантник без головы страшнее, чем Всадник-Без-Головы. Ему без башки воевать только удобнее: мысли о дембеле, водке и бабах не отвлекают. Десантника специально учат быть неукротимым, сногсшибательным и зубодробительным. В армии это знают все и стараются попусту с десантом не цапаться.
   Здесь, конечно, была не та отпетая штурмовая десантура, с которой ББМ делила казарму, а всего лишь парашютисты-ариллеристы. Коллеги наши практически. Но уж больно силен численный перевес. Поэтому мы приготовились недешево продать свою жизнь за краденые деревяшки. В том, что нам отсюда прямая дорога в больницу, никто не сомневался.
   - Держись, салаги, - сказал Верчич севшим голосом. - ББМ не сдается. За нас отомстят. Как только наши узнают, всю эту десантуру в лагере поубивают на хер.
   Зато Масякин гордо расправил плечи и подбоченился. С десантом не приехал офицер. Один лишь сержант, растерявшийся настолько, что челюсть отвисла.
   Немая сцена. Десант сидит в кузове, тараща глаза. Мы сидим в кузове, сжимая деревяшки. Масякин торжествует, наслаждаясь моментом... Наконец старший десантников подобрал челюсть и снова открыл рот, собираясь нам что-то сказать.
   - Кононенко! - скомандовал Масякин голосом матерого полководца. - Поехали!
   И мы уехали.
  
   *****
  
   Дооборудовав огневую, мы загнали туда миномет и начали тренировки. Скакать по раскаленной броне при температуре около тридцати градусов было не сахар, черные комбинезоны отяжелели от пота. Механик Юлдашев выбрался из своего отсека и сидел на носу машины голый по пояс. Мы ему завидовали. При сворачивании-разворачивании "Тюльпана" механик отвечает только за стопор на стволе: накинуть железку и закрутить винт, открутить винт и откинуть железку...
   - Юлдашев! Стопор! - орал Вася.
   - Юлдашев! Ты стопор! - вторил Верчич.
   Механик орудовал стопором, широко улыбаясь. Он был настолько любезен, что даже взял на себя установку заглушки на ствол. А то мы совсем запарились.
   - Сам ты стопор, Верчич! - иногда кричал Юлдашев.
   Он был умелым водителем и добрым парнем. К сожалению, в компании Орынбасара Кортабаевича Арынова Юлдашев вспоминал, что он тоже заслуженный дед, и становился невыносим. Стоило Арынову отбыть на работы (его старались держать подальше от молодых во избежание уголовного дела), Юлдашев через день-два приходил в себя и снова всем улыбался.
   А мимо огневой по Днепру шла яхта.
   Дальний берег скрывался в жарком мареве.
   - Вторая, стой! Машину в боевое положение... Развернуть!
   - Юлдашев, стопор! Заряжающие, наверх!
   Бум! Бум! Хрясь!
   - Взяли!
   Бац! Дзынь!
   - Прицел сюда!
   - Лови!
   - Сука-а!..
   Хрясь!
   - Не кидай в меня прицелом, сука! А если я не поймаю?!
   - Младший сержант Драгой, отставить материться на огневой позиции. Младший сержант Мельничук! Не сметь швыряться прицелом! Сержант Вася... Голиней! Что за бардак?!
   - Виноват, тарщ ктан. Оператор! Верчич! Не спать!
   - Цыц, слага. Внимание! Пошла!
   Бзз... Жжж... Хрясь!
   - Верчич, ты стопор!
   - Задолбал! Не говори мне под руку! Я сейчас не ту кнопку нажму, людям руки отдавит. Ты сидишь там, лыбишься?! Вот и сиди!
   - Гы-гы-гы... Сам сидишь, лыбишься.
   - Я тут по делу сижу. У меня пульт.
   - Сам ты пульт.
   Жжж... Хлоп!
   - Ускорить готовность!
   - Вася, мать твою, ты прямо как сержант в учебке. "Ускорить готовность", сам-то хоть понимаешь, что говоришь?
   - Заряжающие, ушли с брони!
   Бум-бум-бум.
   - Заряжай!
   Жжж... Чпок! Хлоп! Бздынь!
   ...И так мы суетились, пока Масякин не устал на нас смотреть.
   - Хватит, - сказал он. - Верчич и Кононенко! Останетесь тут. Вдруг кто-нибудь шибко умный явится грабить нашу огневую. Скажете, что здесь ББМ стреляет. Если это не поможет, в драку не лезьте. Прыгайте в машину, дуйте полным ходом в лагерь, и там доложите. Пока отдыхайте, мы вам обед сюда привезем. Вася! Зачехляйте казенную часть, поехали обедать.
   Мы зачехлили миномет и заняли места на броне. Верчич заботливо вручил капитану Масякину подушку, чтобы мягче было сидеть на командирской башенке. Масякин снял фуражку, надел шлемофон, огляделся, проверяя, цепко ли мы держимся, не свалится ли кто на ходу. И сказал: "Поехали".
   Манеру ездить на броне наши офицеры привезли из Афганистана. "Тюльпаны" и "Пионы" редко оказывались там, где по ним стреляют, а вот там, где взрываются на минах - частенько. Конечно мы умели ездить по-боевому, нам специально показывали, что это за счастье: трястить в глухой бронированной коробке, света белого не видя, колотясь обо все углы и обалдевая от грохота (с тех пор я очень уважаю шлемофон). Поэтому при малейшей возможности мы выбирались наверх.
   Это было просто здорово. Гусеничная машина, когда хорошо разгонится, идет по бездорожью как на лыжах. Главное видеть, что впереди, и предугадывать действия механика - тогда удовольствия море. Мы очень любили кататься на минометах и кашээмках.
   Юлдашев плавно тронул миномет, вывел его на дорогу и покатил, набирая скорость.
   Дорога - просто две колеи - шла сначала по ровной степи, а потом ныряла в барханы, вздымавшиеся метра на два по обе стороны. Длиннющий каньон тянулся до самого лагеря.
   В этот каньон и выскочил откуда-то слева ГАЗ-66.
   С полным кузовом тех самых десантников.
   И началось.
  
   *****
  
   Десант, как известно, крут. Круче десанта только морпехи - у них форма черная. Круче морпехов только спецназ, потому что это вообще прирожденные убийцы. Но на самом деле круче всех простой русский матрос: он ходит в ботинках, а мы носим сапоги, как дураки какие-то. Свои понятия о крутизне у "краснопогонников": для них "мазуты", то есть чернопогонники, существа второго сорта. А солдаты и сержанты ВВС? Ты, может, два года дерьмо черпал, зато - в авиации! А "караул спецсопровождения", что охраняет мобильные ракетные комплексы и должен, едва заподозрив неладное, стрелять боевыми?.. А ребята из фельдъегерско-почтовой службы, к машине которых вообще подходить нельзя, иначе они просто обязаны убить тебя на фиг?..
   А если ты, скажем, танкист?
   Или снайпер?
   Или умелый сержант пехоты, силами одного отделения способный насмерть примучить танк во чистом поле, отловить по кустам воображалу-снайпера и утопить в луже самого водоплавающего матроса?
   Кто не уважает пограничников? Трудно найти служивого, который не уважал бы пограничников. Но когда все примут на грудь по полбанки, может так оказаться, что подводники круче. А саперы еще круче. А кавалерист из "голицынского полка" вообще гусар летучий. А кто "зону" охранял, тот знает, почем фунт лиха. А слабо два года в стройбате выдержать?!.. И так до бесконечности.
   Разобраться в этой путаной табели о рангах невозможно. Все в той или иной степени действительно крутые. Всех с первого дня службы накачивают: вы особенные, вы лучшие, вы никого не боитесь. Если у бойца есть мозги, это пойдет ему на пользу. Он сопоставит "накачку" с реальностью, увидит, в чем сила его воинской профессии, а где слабые места - и станет взаправду крут.
   Если у бойца нет мозгов, дело плохо.
   К сожалению, боец без мозгов - весьма распространенное явление.
   Как бы вам так объяснить популярно, чтобы не обидеть десантников, танкистов, погранцов, матросов, а особенно моего друга литературоведа Женю Х., который десантник и пограничник одновременно... К слову, возьмем литературу. Мы с Женей публикуемся оба лет с четырнадцати. Успешно зарабатываем этим на жизнь. Но мы не считаем себя лучше вас оттого, что делаем тексты, а вы, менеджеры хреновы (торгаши несчастные, охранники фиговы и прочие системные администраторы), двух слов не можете связать и "значок" пишете через "ё". Мало ли, кто чем занимается. Важна не сама профессия, а то, насколько ты в ней хорош. Тем не менее, мы регулярно встречаем авторов, заявляющих "Я - писатель!" и глядящих такими орлами, будто "писатель" это Человек С Большой Буквы Пэ. Вы, может, удивитесь, но в России писателей как грязи, десятки тысяч (!), и они издают тонны макулатуры. Одних фантастических романов в год выходит до тысячи (из них читать имеет смысл полсотни, не бльше). Что теперь, всю эту ораву писателей - в задницу целовать? Нет, конечно, их оценивают по качеству текста. Хорошо пишешь - молодец. Плохо - молчи в тряпочку. Простой дворник куда ценнее для Родины, чем ты, никчемный бумагомарака.
   Заявляю ответственно: безмозглых писателей в процентном отношении ровно столько же, сколько безмозглых артиллеристов. Дураки вообще распределяются по миру ровненько, их везде примерно одинаковый процент, от помойки до Кремля. Что характерно, и на помойке, и в Кремле дольше продержится самый хитрый дурак, вот и вся арифметика. Ну, и высшее образование маскирует природную дурость.
   Конечно, есть места, где дуракам живется вольготнее, где им легче выбиться в люди, и где они, соответственно, заметнее. Чего греха таить, одно из таких мест - армия.
   Поэтому в армии выпячивание своих несуществующих достоинств цветет махровым цветом. Только в Вооруженных Силах можно услышать гордое: "Мы - смертники!". Это значит, мы - лучшие. Со "смертничеством" в армии носятся как с писаной торбой. Просто какой-то языческий культ. Чем меньше твое подразделение должно, по штабным расчетам, жить в бою, тем ты круче. Ходишь гордый и всем твердишь: я - смертник, уважайте меня! Не раз, слушая подобную трепологию, я думал: тогда настоящим русским воинам положено кидаться под натовские танки и грызть зубами гусеницы. А мы, значит, со своей фигней массового поражения - лохи и трусы. Никаких шансов помереть героями.
   Что еще можно подумать, если наезд десантника на артиллериста обычно подразумевает: я же в натуре камикадзе, а ты кто?..
   А я парень из ББМ. Я авианосец утопить могу, если он случайно в Днепр заплывет. Моя мина взлетает так высоко, что пугаются самолеты. Но я уважаю прицепных артиллеристов - знаю, в каких зверских условиях они трудятся на полгоне. И ракетчиков уважаю, у них работа страшная, не дай бог топливо прольется. А еще я однажды случайно видел издали пехоту и запомнил, у кого действительно служба смерти подобна. И я уважаю десантников - хотя бы за то, что прыгают с парашютом, - только пусть будут поскромнее. Мало ли, что их научили убивать людей голыми руками. Это еще не повод задирать нос и гнуть пальцы в сторону Бригады Большой Мощности.
   На зимних квартирах ББМ жила с десантом душа в душу. Точнее, мы старательно не мешали друг другу. Три этажа казармы над нами занимал десантно-штурмовой батальон. Отношения с ним были выяснены раз и навсегда. Из поколения в поколение штурмовики передавали завет: с самоходчиками не связываться, лучше их вообще не замечать. То же самое говорили наши деды про ДШБ. Потому что в ходе того выяснения отношений штурмовики самоходчиков отдубасили сурово, но наши уползли с поля побоища сами, а десант своих поединщиков - выносил. Была засчитана боевая ничья. Ко дню моего прихода в ББМ перемирие держалось третий год, и никто не собирался его нарушать.
   А вот подружиться мы не смогли. У нас были приятели среди ракетчиков и зенитчиков, но только не в десанте. Мы даже в курилке не общались. Не помню случая, чтобы десантник вообще с кем-то чужим заговорил.
   ДШБ здорово мешал нам спать под утро, но тут уж они не виноваты. В ББМ подъем и отбой были на полчаса позже, чем в остальных Вооруженных Силах. Чтобы мы не успевали добежать до женского общежития, которое в одиннадцать вечера баррикадировалось наглухо.
   Если глядеть со стороны, десантники производили, конечно, странное впечатление. То в ДШБ застрелится кто, то просто драка такая, что потолок трясется. Еще у них была манера при замене постельного белья скатывать его в огромные тюки и кидать из окон вниз. Каждый раз грохот стоял, как на стрельбах. И еще после десантников на территории валялись патроны. Невозможно подпалить мусорную кучу, обязательно из нее вылетает. Гильза в одну сторону, пуля в другую. А мы, артиллеристы, ценим покой и тишину.
   В поле мы лечили от задирания носа десантуру, у которой труба пониже, дым пожиже. Но десантные пушкари тоже были какие-то загадочные. На следующем полигоне, когда мой призыв возьмет власть, мы попробуем наладить контакт с их старослужащими - и не поймем друг друга вообще. Десантные деды для пущей солидности расскажут, как прошлой ночью молодому солдату пару ребер сломали. Мы брезгливо сморщимся. Они, гордо: наш дивизион рассчитан на тридцать минут боя! Мы им открытым текстом: нашли, чем гордиться!
   Полное несовпадение идеологий.
   ...Короче говоря, мы о многом успели передумать за те несколько секунд, пока в сотне метров перед нами вставал в песчаную колею десантный ГАЗ-66.
  
   *****
  
   Мне хорошо было видно, как капитан Масякин схватил тангенту переговорного устройства и нажал клавишу. Понятия не имею, что именно он сказал механику, но расстояние между ГАЗ-66 и "Тюльпаном" начало сокращаться. Похоже, Масякин решил показать десантникам, кто тут, на полигоне, в натуре бог войны. И то правда, чего они разъездились? Уже огневую свою прошляпили, а туда же - ездят.
   Миномет подбирался к "шишиге" ближе, ближе, ближе...
   Водитель десантников наддал.
   И мы прибавили.
   Он газанул всерьез.
   Юлдашев тоже, да так, что уши заложило сквозь шлемофон.
   Интересно, каковы ощущения, когда сидишь в продуваемом всеми ветрами открытом кузове, а сзади на тебя надвигается этакая... Вещь. И деваться некуда: ты в узком каньоне, справа и слева барханы. Только вперед.
   "Шестьдесят шестой" еще прибавил ходу, но разогнаться толком не мог - из-под его задних колес вздымались фонтаны песка. Миномет неумолимо накатывался на беззащитную машину. Десантники в кузове забеспокоились. "Шишигу" сильно болтало в колее.
   А мы сзади - пёрли танком.
   Когда между острым носом миномета и кузовом "шишиги" осталось метра три, на десантников было уже больно смотреть. Они так цеплялись за пустые автоматы, что я порадовался - хорошо, патронов сейчас нет у товарищей "голубых беретов".
   Миномет, рокоча пятисотсильным дизелем, летел по песочку на своих широченных гусеницах аки птица. Впереди изнывала "шишига", и я представлял, как ругается ее водитель: ему бы передний мост подключить заранее, он бы тогда от нас оторвался. Вероятно. Мы ведь тоже могли еще прибавить чуток.
   И ногу убирать с педали было уже поздно. Сам виноват, что устроил гонки - лидируй теперь и молись. У нас же инерция как у паровоза. Если сейчас твой движок стуканет, все равно в лагерь приедешь. Размазанный по миномету.
   Я вам шепну на ухо: инерция, конечно, страшная сила, но тем не менее, гусеничная техника останавливается как вкопанная. Тут другая беда - вздумай Юлдашев дать по тормозам, мы бы с брони улетели стаей сизых журавлей. С громким матерным курлыканьем. Хотя это безопаснее, чем оказаться при экстренном торможении внутри миномета, там, знаете ли, острых углов предостаточно...
   Мы их гнали так километра три в полном упоении. Барханы кончались перед самым лагерем. Едва стены каньона расступились, "шишига" прыгнула в сторону и запылила в свой парк. А Юлдашев дал наконец-то полный газ, и миномет пронесся мимо, бразды пушистые вздымая. Десантники что-то кричали нам вслед, но мы не слышали. Не очень-то и хотелось.
   В парке мы выдернули Юлдашева из машины и принялись качать. Набежали любопытные, стали помогать. Механик дрыгал ногами в воздухе и радовался.
   - Я думаю, - сказал капитан Масякин, надевая фуражку, - теперь у десанта не будет к нам глупых вопросов насчет каких-то несчастных деревяшек.
   Как в воду глядел. Вот что значит опытный военный. Мы-то на всякий случай приготовились к худшему. Но за последующие три недели на полигоне ни один десантник к нам близко не подошел. Даже когда у всего лагеря сигареты кончились, и на одного солдата с окурком кидалось десятеро с протянутой рукой.
   Нет, "голубые береты" ходили мимо и даже отворачивались.
   Будто мы чумные какие.
  
   *****
  
   Годом позже, утром на зарядке, мы увидели странное.
   ББМ, пробежав три километра, заняла спортивный городок перед казармой и там лениво разминалась. Кто-то курил, сидя на турнике, кто-то учил молодежь правильно штурмовать амбразуру в полосе препятствий. Самые сознательные из дедов построились, выставили перед собой разрядника по легкой атлетике и теперь под его руководством делали растяжку.
   Внезапно мимо нас пронеслись, громко пыхтя, несколько молодых людей, остриженных налысо. Судя по мальчишеской комплекции и выпученным глазам - черепа, еще не успевшие присягнуть на верность Родине. Свежее мясо. Молодые люди сходу приняли "упор лежа" и начали яростно отжиматься на кулаках.
   На щебенке.
   А она тут - это надо знать - была очень злая, остроконечная. На нее старались попусту не падать.
   Нет, у нас в ББМ тоже раньше хватало выдумщиков-садистов (особенно запомнилась спортивно-массовая игра в фашистский концлагерь), но поставить молодых голыми руками на щебенку не догадался даже Орынбасар Кортабаевич Арынов. Пожалуй, у него хватило бы мозгов понять, что руки после такой физкультуры окажутся надолго испорчены. А нам руки требуются не только для онанизма и табакокурения. Мы руками, вообще-то, по Уставу воевать должны.
   Лысые продолжали отжиматься. Рожи у них были малиновые, оттопыренные уши горели.
   Рядом сидел на бревнышке капитан-десантник в щегольской, с иголочки, полевой форме.
   И командовал: делай раз, делай два.
   ББМ бросила разминку и начала медленно стягиваться к этому цирку. Вся бригада, как один человек.
   Впереди шагали старшие призывы. Тут были не очень добрые люди, и откровенно злые люди, и просто дураки, и сволочь бессовестная - за многими приходилось следить, чтобы они не довели молодого бойца до попытки дезертирства. Но вся эта разношерстица шла, будто намагниченная, подивиться на редкое издевательство. И у распоследней нашей гниды лицо было удивленное: ишь ты, надо же!
   Лысые выглядели неважно. Отжимались они уже из последних сил. Вероятно, их крепко загнали на пробежке. Кто-то из наших ткнул пальцем: гляди! Бригада недовольно загудела. Я присмотрелся и увидел, что под некоторыми кулаками щебенка стала розовой.
   Капитан оглянулся и широко раскрыл глаза.
   Перед ним стояли, руки в карманы, молодые люди, одетые с явными отступлениями от формы одежды номер два. Сплошь в кедах и тельняшках, многие с подтяжками и кожаными брючными поясами. Впереди я, голый по пояс, зато в красивых ярких кроссовках.
   Лица у нас были мрачные.
   - В чем дело? - через губу поинтересовался капитан.
   ББМ молчала, не зная, как выразить свое отношение к происходящему.
   Лысые перестали отжиматься. Они были уже все в слюнях и пене. Те, что покрепче, глядели на нас снизу вверх с живым интересом, благодарные за передышку.
   - Разрешите обратиться? - я вынул руки из карманов.
   - Обращайтесь. - процедил капитан.
   - Вот это... - я никак не мог найти подходящие слова. - Голыми руками на щебенке... Это такая особая тренировка для десанта?
   Капитан подумал и ответил:
   - Идите отсюда.
   - У них же кровь течет из пальцев, товарищ капитан!
   - Молодой человек! - сказал капитан. - Не мешайте заниматься! Кру-гом!
   ББМ дружно сплюнула под ноги, даже не думая выполнять команду.
   Тогда отвернулся капитан. И сказал своим лысым:
   - А вы не обращайте внимания. Из этих... - он ткнул пальцем за спину, - никогда не получатся десантники!
   Как бригада принялась ржать - двадцать лет прошло, а помню.
   Мы даже лысых перестали жалеть.
   Да и чего их жалеть, смертников, если у них самоходные пушкари, и те должны через полчаса боя геройски откинуть сапоги.
   У нас-то дивизион "рассчитан" в среднем на целых три часа.
   Есть, чем гордиться.
  
  
  
   ГЛАВА 20.
  
   Одной холодной армейской зимой в дверь 1-й батареи артполка Мулинской учебки вошел немолодой мужчина.
   На голове его была папаха, а на плечах распахнутый бушлат, из-под которого виднелся погон с генеральской звездой.
   Следом в батарею зашла небольшая, но внушительная свита.
   - Батарея, смирно! - заорал страшным голосом дневальный. - Дежурный по батарее, на выход!
   Прибежал сержант. Отдал честь. И заорал страшным голосом:
   - Товарищ генерал-майор!!!
   Свита генерала вылупила глаза. А тот слегка шевельнул плечами, и из-под бушлата показалась еще звезда.
   Сержант от ужаса прервал доклад.
   Тут как раз подскочил комбат. Отдал честь. Заорал страшным голосом:
   - Товарищ генерал-лейтенант!!!
   Про генерала позже в "Красной Звезде" писали: "Владимир Михайлович ценил острое слово, добрую шутку и сам был горазд на это". Так или иначе, командующий Московским военным округом не стал шутить сразу, а для начала повернул голову и недоуменно уставился на свой погон.
   Тут, к счастью, подоспел со второго этажа командир дивизиона. Просочился через свиту, заткнул комбата и четко начал доклад:
   - Товарищ генерал-полковник!..
   - Ну, наконец-то, - перебил его генерал-полковник Архипов. - А то с вами тут, хе-хе, до полковника докатишься...
  
  
   КАК ХОРОШО БЫТЬ ГЕНЕРАЛОМ
   закадровый текст к документальному фильму,
   который никогда не будет снят
  
   читает Автор
  
  
   В армии самый непредсказуемый зверь - генерал.
   Честно говоря, в Вооруженных Силах полно существ, манеры которых наводят на мысль о внеземном происхождении. Их речь странна, замашки дики, а мотивации не поддаются просчету. От них чего ни жди, они удивят вас рано или поздно по самые печенки.
   Уж казалось, в ББМ запас чудачеств был исчерпан, спасибо до ядерного взрыва не додумались. А может, побоялись - вдруг не смешно получится. И тут один капитан, нимало не таясь, спёр из парка техники автомобильный прицеп. И сказал, что не отдаст. И послал всех на фиг. И ничего ему не было. Потому что решили: он же не танк угнал, правда? Хотя танк этот дурацкий стоит без дела, только место занимает, плохо стоит, сам в руки просится. Короче, товарищи офицеры, могло быть и хуже, верно? Да тут всегда может быть хуже, это армия. Вон, у ракетчиков один прапорщик вообще педераст. А наши только по бабам. Есть еще, чем гордиться.
   Милые и невинные офицерские причуды, так сказать. Повседневная жизнь войск. Чужие против Хищника, знай успевай прятаться.
   Генерал на таком общем фоне - нечто особенное. Пока кругом забивают болт на службу и загибаются от тоски, генерал несет в армейские массы свет разума и сеет вокруг добро. Я серьезно. Именно генерал способен вдруг проявить такую глубокую человечность, чувство юмора и здравый смысл, что залюбуешься. За это генералов уважают солдаты и опасаются полковники.
   Случается на гражданке, что генерал, раскрыв рот перед телекамерой или диктофоном, тоже выставляет себя пришельцем из иных миров. Как ляпнет чего, и сразу видно: с Луны свалился. Вспомните хотя бы прогнозы наших генштабистов о том, что войска Хусейна, прекрасно обученные и сплоченные любовью к родной иракщине, дадут прикурить американским интервентам.
   По счастью, в отличие от "арбатского военного округа", реальная армия не несет ахинею по телевизору, а грузит уголь, строит дома, собирает картошку, растит свиней и иногда даже стреляет. Думать об американских интервентах ей некогда, своего дерьма навалом. В войсках первая забота и беда генерала - подчиненные ему Чужие и Хищники, которые без присмотра того и гляди поубивают друг друга. И тут генерал просто вынужден шевелить мозгами. В строю и так полно лентяев, тормозов, недоучек, алкоголиков и просто офицеров, уставших служить. Причем все они, вплоть до распоследней пьяни, умелые пройдохи, мастера лепить отмазки, переводить стрелки и прикидываться шлангами. А некоторые еще и воруют. Если при таком, с позволения сказать, "личном составе" генерал откажется соображать - конец войску.
   С точки зрения гражданского человека, не любящего армию, генерал это зажравшееся московское штабное мурло, зверски эксплуатирующее солдат на строительстве очередной дачи. То, что в девяти случаях из десяти попасть на такую стройку для солдата большое счастье, сейчас не важно. Ибо не для того солдат генералу вверен.
   С точки зрения гражданского, влюбленного в армию, генерал это эпическая фигура военного времени. Вроде лиса пустыни Роммеля или сталинского кризис-менеджера Жукова - вот бы их столкнуть и поглядеть, как Жуков натянет лису глаз на хвост.
   Реальный генерал, у которого над головой начальство с дамокловым ломом наперевес, а под рукой стая голодных Чужих и банда скучающих Хищников, плохо вписывается в обе эти схемы.
   Ведь генерал в мирное время - просто государственный чиновник. И если "по войне" он еще в состоянии кого-нибудь сгоряча пристрелить за неисполнение приказа, то по жизни на генерала сплошь и рядом - кладут. Несмело, но все равно с прибором. Генерал может приказать - мы можем не сделать. То есть, мы не имеем права так делать. Но можем делать вид, что все сделали, а на самом деле не делать ничего. И у нас будет миллион оправданий. У нас нет того, нет этого, и ту штуковину нам не подвезли вовремя, а той хреновиной воевать невозможно - мы ее покрасили и воткнули на место чисто для красоты.
   И все эти отмазки будут правдой.
   Как правило.
   Потому что остальные железяки мы промотали, разбазарили, потеряли, или они у нас развалились от старости - кроме тех хреновин, покрашенных в десять слоев, которыми воевать невозможно, и они тут для красоты стоят.
   И танк этот дурацкий глаза мозолит, ну заберите его уже кто-нибудь у нас. Не положен нам танк по штатному расписанию! Черт его знает, откуда он тут взялся!
   Спасите нас, товарищ генерал. Мы больше не можем.
   Иногда генерал спасает. Чаще так: он приходит, берет нас за руки и начинает этими руками сгребать в кучку дерьмо, которое из-под нас рассыпалось. Роет теми же руками яму, спихивает в нее дерьмо, аккуратно присыпает землей и разравнивает. И говорит: учитесь, негодяи, как делать вид, будто дерьма не было. Это "правильный" генерал с точки зрения офицерства, и вслед ему кланяются: спасибо за науку.
   Иногда со спасательной миссией прибывает неправильный генерал. Он привозит с собой лопату, собирает ею дерьмо в ведро, а потом надевает ведро на голову командиру части. Перед строем. После чего убывает, не забыв прихватить и лопату, и ведро с остатками дерьма. Ведро он предъявит в штабе округа, как отчет о проделанной работе, а лопата ему нужна для очередной спасательной операции.
   И очень редко нас спасает такой генерал, которому и названия нет. Этот ангел, это чудо, этот Человечище просто дает нам лопату и говорит, как ею пользоваться. А дальше мы сами. Мы ж не сволочи какие. Нам, собственно, только лопату и надо было.
   Но последний случай - из разряда исключений.
   Обычно бывает проще и скучнее.
  
   *****
  
   Прибыла однажды в мулинский разведполк проверка. Кто в бумажках роется, зловеще прищурившись; кто по казармам шляется, хищно принюхиваясь. А самый главный генерал двинулся знакомиться с учебным процессом. И заходит он в один класс, а там - о-па! - стоит БРДМ. Как ее туда запихали, история умалчивает, не по частям же, она ведь броневик.
   Генерал выражает удовольствие, потом спрашивает: а вы ее тут заводите? Местные: а как же, у нас специально для таких случаев оборудована мощная вытяжка. Генерал: молодцы, молодцы, одобряю, а ну - заводи! Местные: будет сделано. Кто-то лезет за штурвал, поворачивает флажок стартера - никакого эффекта. Блин, жалуется, вот так всегда, закон подлости, когда проверка - непременно аккумулятор разряжается в ноль. Генерал смеется и говорит: а слабо вручную? Ну, местные нашли ручку, сунули и давай крутить. Дохлый номер. Генерал им: ладно, ладно... На сегодня прощаю. И уходит спокойно дальше.
   Минут через десять генерала догоняет взмыленный офицер и козыряет: разрешите доложить, завели БРДМ! Генерал радуется, и со словами: "А ну-ка, послушаем, как оно тарахтит...", поворачивает назад. Возвращается в класс. А оно не тарахтит. Местные, с изменившимися лицами, опять крутят ручку. Без толку. Генерал им: ну-ка, покажите мне двигатель, что там за ерунда с ним приключилась.
   Местные, уже с нечеловечески изменившимися лицами, рассупонивают моторный отсек. Генерал заглядывает внутрь.
   А там пусто.
   Поясняю: двигателя нет.
   Генерал спокойно так спрашивает: товарищи идиоты... То есть, виноват, товарищи офицеры, вы совсем идиоты? Ну правда, ну скажите. Интересно мне.
   Те мнутся-мнутся, потом отвечают: никак нет, мы не совсем еще идиоты. Просто, докладывая вам о запуске двигателя, мы не предполагали, что вы решите вернуться, товарищ генерал.
   И генерал им говорит все так же спокойно. Вот потому, говорит, что "вы не предполагали", это я к вам с проверками езжу. А не вы ко мне. Товарищи... офицеры.
  
   *****
  
   Генерал всего лишь военный человек. Может устроить истерику на ровном месте. И тут же закрыть глаза на очевидный непорядок. Есть генералы-самодуры и генералы-торгаши. Если генералу до пенсии осталось всего ничего, он способен полностью выпасть из реальности и просуществовать так, не приходя в сознание, несколько лет. Это может быть очень дурно для части, а для кого-то из офицеров вообще обернуться трагедией. Только солдаты и сержанты это все простят. Будут за глаза называть генерала "Папой" и тихо радоваться. Потому что их генерал все равно самый лучший. Потому что он ни разу не повысил голос на солдата или сержанта. А вот как полковников дрючил - все видали многократно. И получили массу удовольствия.
   Это такой армейский парадокс, над сутью которого мало кто из рядовых задумывается. Принято по умолчанию: генерал солдата не обидит, у него для этого офицеры есть. И правда, обычно генерал либо вовсе не замечает рядовой и сержантский состав, либо подчеркнуто душевен и ласков с ним.
   Тут надо понять: между генералом и солдатом - пропасть. Большой Каньон. У генерала редко есть повод заговорить с солдатом. Он вообще не часто видит солдата вблизи. А случаи, когда генерал с солдатом делают общее дело, просто уникальны. Например, тот самый Архипов мог лично работать в "чертежке". И, оторвавшись от карты, вдруг оглядеть чертежника Пашу Гусева. И сказать:
   - Ну ты, парень, и изгваздался! С ног до головы. Погляди, у тебя даже все кроссовки в краске!
   За такого генерала, сами понимаете, любой в огонь и воду пойдет. Архипов еще и настоящим танкистом начинал, а это уважаемая в войсках профессия.
  
   *****
  
   Нашего мулинского комдива генерал-майора Н. курсанты тоже любили. Хотя он основательно подзапустил учебку - к пенсии готовился. Но могло быть и хуже. Зато курсантам импонировало то, как старик отрывался на офицерах. И даже эпизод с выпадением из машины в сугроб, когда генерал с похмелья испугался глядящих на него гаубичных стволов, трактовался в его пользу. Типа, не задница штабная, помнит еще, зачем бывают пушки.
   Вот марширует по плацу оркестр артполка. Играет так себе, под конец сбивается. "Папа" берет микрофон и презрительно допевает за оркестр:
   - Ча-ча-ча!
   После чего прямо в микрофон спрашивает стоящего рядом командира полка:
   - Чем ты их кормишь, Зеленский? Даже прохиндей Малютин играл лучше!
   Того Малютина с оркестра сняли, понятное дело, не за хорошую игру. Зеленский от великого ума решает тонко пошутить и говорит в ответ легкомысленно:
   - Да их корми-не корми... Им бы спирту, вот они бы тогда...
   - Что-о?! - внезапно наливается кровью генерал. - Спирту?! Я вам сейчас дам спирту! ДА Я ВАС ВСЕХ РАЗГОНЮ!!!
   Народ инстинктивно бежит с плаца. Бегство возглавляет, громыхая и дребезжа, оркестр. Вслед ему несутся дикие вопли в микрофон. Всем очень весело.
  
   *****
  
   Когда ББМ потеряла свеженазначенного комбрига, по территории бригады как раз гуляло несколько генералов. Проверка комиссией округа. И тут, в самый разгар проверки, наш комбриг исчез бесследно. Шутка ли, то у нас солдаты бегали, а теперь целый подполковник удрал. Командир, ёлки-палки. Генералы, мягко говоря, удивились. И даже мы занервничали слегка. Потому что перебор уже. Если сегодня этот придурок сквозь землю провалился, то завтра и впрямь можно ждать ядерного взрыва. Про который трудно сказать заранее, смешно получится, или нет.
   Примчался из Киева страшно расстроенный генерал Бибко. Не помню, чем он занимался в штабе округа, но одной из его функций был надзор за Бригадой Большой Мощности. Для солдат и сержантов такое внимание было очень лестным. Может, мы и полные уроды, и самая неуставная часть в Белой Церкви, зато, хоть нас чуть больше сотни, а за нами генерал присматривает! Отдельной доблестью Бибко считалась манера ходить по полигону в солдатских кирзовых сапогах. Это сближало его с простой армейской массой. Вдобавок, Бибко был очень похож на бегемота. А в мультфильмах бегемот - символ дободушия. Такому генералу надо очень постараться, чтобы солдаты его не любили. Бибко у нас даже с дедовщиной однажды боролся, когда родители молодых закидали округ письмами с жалобами. По результатам борьбы с дедовщиной аж на целую неделю был посажен на "губу" Орынбасар Кортабаевич Арынов. Молодым потом вломили. А генерала полюбили еще больше.
   И вот, на третьи сутки шоу ужасов "Пропажа командира", стою я дежурным по штабу. Зашел в туалет покурить, гляжу - внизу на улице скучает у машины генеральский водитель. Спустился, угостил его сигаретой, и спрашиваю:
   - Слушай, а чего твой шеф по полигону в кирзачах рассекает?
   - Говорит, летом для полигона кирзачи лучше всего. Не знаю... Он вообще приколист тот еще. Ему форма одежды по фигу. Мы прошлой осенью приехали в КУЦ, и тут подморозило. А у меня в багажнике старая шапка валялась, замызганная вся. Бибко фуражку снял, шапку эту напялил - с солдатской кокардой, представляешь? - и пошел себе, как ни в чем не бывало.
   - Силен!
   - Не то слово. Он клёвый дядька.
   Стою, курю, и думаю, что Бибко вообще-то правильно себя ведет. Настоящий генерал, он и без штанов генерал. И настоящий офицер это не звездочки на погонах. Вот, допустим, капитан Каверин, который угнал автомобильный прицеп из парка... Каверин не виноват, что ему осточертела служба. Он даже в таком осточертевшем состоянии на две головы выше, чем комбриг. Которого, между прочим, десять минут назад отыскали в канаве под забором. Это мне по секрету с узла связи капнули.
   Тут в окно третего этажа выглядывает Бибко.
   - Как дела? - спрашивает.
   - Нормально, товарищ генерал, - отвечаем хором.
   - Тебе пакетик передали? - это он водиле.
   - Ага.
   - Это я тут стирального порошка купил... Ладно, не скучай, домой поедем скоро. Нашелся их командир. Он к маме уезжал, и у нее приболел слегка. Ничего страшного, могло ведь быть и хуже, правда?..
   Я стою и думаю: какая прелесть, черт побери. До чего все уютно и по-домашнему. Стиральный порошок. Командир к маме уехал. Другая жизнь, параллельный мир. Сразу вспомнилось рукопожатие Бибко, крепкое и доброжелательное. Как хорошо быть генералом - человеком, излучающим во все стороны уверенность и спокойствие. Это ж талант врожденный нужен...
   Они сразу окно кабинета закрыли, три генерала, когда им надо было комбрига вынуть из обмоченных штанов и засунуть в брюки от парадной формы. Не везти же этого... гондона рваного... мандавошку беременную... и так далее, и тому подобное... в Киев на расправу в мокрых штанах. Они, наверное, давно подполковникам не меняли подгузников, отвыкли - и застеснялись, что их комментарии будет слышно за версту.
   А я помощнику сказал, что с меня хватит. И обедать ушел.
   Довольно было того, как они этот заблеванный ужас и моральный террор вверх по лестнице волокли - а я стоял и глядел. Впрочем, о том было рассказано еще в первой главе. Только я тогда один момент не отметил.
   Они, знаете, с большим достоинством его тащили.
   Генералы, что тут скажешь.
  
  
  
   ГЛАВА 21.
  
   Сто дней до выхода приказа Министра обороны об увольнении твоего призыва в запас - культовая, знаковая, сакральная дата. Если воинская часть строго чтит традиции, в ней начнется черт-те-что. Деды (с этого дня дембеля) ночью постригутся налысо (утром их вздрючат, но не приклеишь же волосы обратно). На толстых дембельских подворотничках возникнут вышитые цифры - слева 100, справа 99. Приказ будет торжественно зачитан вслух молодым бойцом, стоящим на высоченной пирамиде из тумбочек. И так далее. Пересказывать все это - книги не хватит.
   Даже для эстетов и снобов вроде вашего покорного слуги наступление "стодневки" многое значит. Армия, она засасывает, как болото. Помню случай неприятного культурного шока. Нам вдруг объявили, что мы весной переходим на "маскировочную" форму одежды: зеленые погоны, зеленые эмблемы, красные сержантские лычки. И я сильно расстроился. Ведь у меня была готова прекрасная форма с бархатными петлицами, бархатными погонами и металлизированными лычками. И вдруг меня этого великолепия лишили...
   Тут и пришло осознание: я наконец-то слился с армией воедино. Привык к ней. Вписался в систему.
   Разумеется, я тут же системе ответил. Генка Шнейдер купил мне в подарок на "стодневку" галстук. Зеленый, но чуть ярче армейского уставного цвета. И не на резинке. Настоящий! Я с наслаждением повязал этот галстук и отправился в наряд дежурным по штабу, чувствуя себя преотлично.
   Все мне завидовали, включая офицеров. Только Минотавр ни слова ни говорил. Оказывается, просто не приглядывался. А когда пригляделся, аж сам позеленел. Минотавр был модником. В свободное от службы время разгуливал по Белой Церкви в белой куртке. Пошил себе форму с небольшими отступлениями от уставного фасона и цвета. Очень этим гордился. И тут, понимаете, его сержант... Галстук умеет завязывать, сволочь такая!
   - Еще раз увижу этот галстук, - сказал Минотавр, - намажу горчицей и заставлю съесть!
   Вот какая ранимая психика у военных. Поэтому они крайне чувствительны к ритуалам, церемониалам и знаковым датам.
   Поэтому и я, временно военный человек, отнесся внимательно ко дню своей "стодневки". Я его записал. Все события, с утра до ночи.
  
   СТО ДНЕЙ ДО ПРИКАЗА
   документальная запись того, как я прожил день
   19 июня 1989 года
   в Бригаде Большой Мощности
  
   Сейчас я вижу, что день получился нетипичный для армии в целом. Во-первых, это день очень маленькой войсковой части, где "батарея" - шесть человек, а "дивизион" - двадцать восемь. Во-вторых, еще только заканчивается пересменка между периодами: не все дембеля ушли, не все молодые пришли. Казалось бы, из-за этого такой упор на хозяйственную и канцелярскую работу. А вот нет. Когда все утрясется, будет то же самое, только я уже не стану лично орудовать лопатой. Но приказы "копать-красить-печатать" по-прежнему будет отдавать майор. Хотя печатать он мне не приказывает. Он просит по-хорошему. У нас в дивизионе никто больше этого не умеет, ни старый штатный писарь не умел, ни новый. А я ведь могу скрыться в парке техники, заснуть там - и ищи меня, свищи.
   Служивших может сильно удивить то, что в тексте не отражено шумное отмечание "стодневки". А не было его. Мы так решили. Уж больно дерьмовые воспоминания сохранились от "злой дедовщины" - и мы просто стерли всё это к чертовой матери из повседневной жизни ББМ. Задавили авторитетом. Кто хотел, тот праздновал - тихо. Двое-трое, кажется, побрили головы, не помню уже. Ну, и дружные аплодисменты на вечерней поверке были, когда один из наших крикнул: "Товарищи солдаты и сержанты, до приказа осталось сто дней!". Это уж как водится.
   Ну, вот он, мой день.
  
   *****
  
   С утра надел кроссовки и выбежал. Обогнал своих, потом чужих, потом вернулся. Размялся чуть-чуть, повисел на перекладине, несколько раз лениво подтянулся. Потом умылся, долго смотрел на свой подворотничок и решил-таки подшить свежий. Выгнал батарею на утренний осмотр и заставил всех перечистить сапоги. Полчаса слушал политинформацию в исполнении майора Афанасьева. Чудом не заснул.
   На завтраке, памятуя о старой традиции, отдал свое масло салаге-полугодку - шоб знал! Не видать ему того, что мы видали, не быть биту и унижену, многого не знать, что плохо и гадостно. Ну и слава тебе, господи.
   После завтрака потопал со всеми в парк, на развод. Там выслушал пламенную речь комбрига и получил задачу от Афанасьева. Майор рулил дивизионом, пока Минотавр был в отпуске. Капитан Масякин на тот момент руководил строительством нового бокса, и я своего комбата видел раз в три дня, если видел вообще. Так что непосредственно мной руководил Афоня.
   Для начала я припер со склада рулон рубероида. Ловко миновал Афанасьева так, что тот меня не заметил. Закинул рулон на броню кашээмки, влез наверх и растянулся на теплом металле, подложив рулон под голову. Лежал полчаса, пока Афанасьев меня не нашел. Получил новую задачу - убрать слегка в боксе и пообрубать траву вдоль бордюра. На вопрос, где я возьму для этого людей, если все мои заняты, получил ответ: вот и ты будешь занят! Логично. Даже в некотором роде справедливо. В боксе я все провернул за пять минут. Потом влез в одну из кашээмок, где мои оболтусы что-то красили. Выставил антенну, настроился на "Маяк" и послушал музыку. При этом я вращался туда-сюда в башне - вел наблюдение за окрестностями, дабы не пропустить подкрадывающееся начальство.
   Поболтал с народом, ушел искать лопату. Через полчаса отнял ее у бездельников, которые сидели за боксом, озадаченные тем же делом, что и я. Принялся рубить травку, торчащую из щелей в бетоне. Оставил за собой ровную поверхность и совсем уже было собрался лезть обратно в машину, как из-за угла выскочил Афанасьев и на меня наткнулся. Майор жутко обрадовался и послал в казарму за котелками - их нужно покрасить. Ну, пошел в казарму. По дороге встретил связистов, которые что-то страшное делали со связью, ибо были все в обрывках провода. Светски поболтали. Пришел в казарму. Каптерщик побросал на плащ-палатку 28 котелков, я одолжил у него молодого бойца, и потащили мы эти сокровища обратно в парк (800 метров). Там долго развлекались с пульверизатором. Он пока чистый, без краски, дает мощную струю воздуха, и лучше, чем запустить эту струю под куртку, по летней жаре ничего не придумаешь. Бойцы начали красить, а я опять залез в башню машины и там вдруг заснул. Спал час, в 14 проснулся. Время было идти в казарму, я сказал, что пойду через магазин, и вяло уплелся. Купил сигарет, пожевал пряников, пошел в казарму. Там провожали двух последних наших дембелей. Они со слезами на глазах ныли ласковые слова и нежно обнимали провожающих. Досталось и мне за все хорошее. "Ничего, Олежка, потерпи пять месяцев..." - бормотали они растроганно.
   Перед самым обедом получил задачу: печатать документы для нового учебного периода. Поэтому сразу после обеда отправился помогать Михайлову и Ракше получить на почте посылку. Неблизкий путь, если считать в оба конца почти километр, так что ходили мы очень долго. На обратном пути к нам прицепился капитан-ракетчик: ему не понравилось, что Михайлов небрежно козырнул. Я пытался объяснить капитану, что мы из ББМ, но он, похоже, был из новеньких, с нашими не сталкивался, поэтому - не осознал. Для начала он попробовал заставить меня научить Михайлова правильно отдавать честь. Я строго заявил, что это не мой человек, и я его гонять не буду. У капитана под фуражкой что-то зашевелилось (видать, заподозрил неладное), но он все-таки еще не понял, на кого напал. В общем, капитан трижды гонял Михайлова мимо себя строевым шагом. Витя ему такое изобразил, что мы с Ракшой чуть не умерли от смеха. Капитан не выдержал и убежал, страшно ругаясь.
   Оказался я в казарме уже после четырех, поиграл на гитаре полчаса. Заглянул в канцелярию соседей, забрал у них машинку. Печатал еще полчаса, решил расслабиться, пошел в каптерку, где свежеокрашенные котелки пытались распихать по вещмешкам так, чтобы на котелках осталось хоть немного краски. Принял участие в дискуссии, удобно ли это - котелок, намертво прилипший к вещмешку изнутри. Пошел назад, наткнулся на писаря, уносящего машинку. "Через полчаса отдам". Бог с тобой. Пошел в другую канцелярию в гости. Там начали упрашивать напечатать им один листик, а то дело горит, а способности не те, чтоб за 12 минут листик сделать. Ладно, помог, за это мне на радостях дали пакет молока и два пирожных. Пошел в следующую канцелярию слушать "Аквариум", поделился там добычей. Вернулся к себе - машинка уже стоит, - и присел за нее еще на полчаса. Потом быстро согласовал с Афанасьевым кое-какие вопросы планирования, в которых мы разбирались на равном уровне - такой уж опыт я умудрился накопить. Впрочем, там не было ничего сложного, задачки для старшеклассников. Тут подоспело общее построение в 19 часов на "политико-массовую работу". Лучше бы спортивная, тогда мы поваляли бы дурака на спортгородке, а так целый час слушали Афанасьева. Майор был большой юморист, но я настолько привык к его шуткам, что опять начал проваливаться в дрему. После ужинали. Перед ужином я сказал дежурному по части, что ухожу до отбоя в штаб. Потопал туда, вскрыл кабинет замполита и уселся читать "Огонек". На самом интересном месте налетели Михайлов и Ракша, они пришли на узел связи звонить, и "Огонек" тоже отняли. Потом мы немножко попугали наряд по штабу, случайно заперли Генку Шнейдера в туалете - и очень довольные собой пошли на вечернюю поверку.
   На поверке мой Кузнечик оказался под мухой, причем до потери координации движений. Женька не нарочно так нализался - просто две недели назад уволился один друг, который все никак не мог уехать. Он бродил по городу, где у него масса знакомых по былым самоволкам, и при малейшей возможности протаскивал спиртное в бригаду. У него образовалась идея фикс - "не уеду, пока не напою всю ББМ". После вчерашнего визита этого деятеля за казармой валялся его левый ботинок и огромная консервная банка из-под селедки. Мы были дружны, но пить я с ним не рискнул бы - и приносил он гадость, и по такой жаре это чревато.
   Кузнечика поставили во вторую шеренгу, спрятав его за плечистым молодым сержантом. Женька тут же задремал, прилег сержанту на спину и принялся распускать по ней слюни. После поверки он собрался еще куда-то идти, но его попросту раздели и уложили спатеньки. А я засел в канцелярии. Немного поиграл на гитаре, поболтал с Ракшой и Михйловым, неприкаянно болтавшимися по казарме - и стал печатать. В расположении человек двадцать во главе с дежурным по части смотрели телевизор. А я тюкал себе по клавишам. Вовсе не документы готовил - письма писал. Обычный день. Рутина. Назавтра, то есть уже сегодня вечером (запись обрывается в 0:10) я должен был "заступить" помощником дежурного по части. До этого полдня работать, потом немного поспать - и в наряд. День прошел - ну и хрен с ним.
   Когда укладывали спать Кузнечика, он лез ко мне целоваться и бормотал: "Ничего, Олежка, нам только пять месяцев продержаться, еще пять месяцев - и е...сь оно конём..."
   Кто бы мог подумать, что я уволюсь по "студенческой амнистии" - через два месяца и пять дней.
  
  
   ГЛАВА 22.
  
   Прибежали и кричат: Олежка, Олежка, ты на дембель идешь! Я им: да вы офонарели, июль месяц на дворе. Они: студентов досрочно увольняют! Мы по радио слышали!
   И скачут вокруг меня. Все, как один, Дедушки Советской Армии, такие счастливые, будто их увольняют тоже. Это в войсках бывает - чистое и бескорыстное счастье, если кто из своих обманет систему, раньше срока откинется. Хотя, помню, одного досрочно уволили, когда у него отец умер, так вся бригада сказала хором: "На фиг такой дембель" - и провожала человека, чуть не плача в три ручья, искренне, от души.
   Сейчас повод радостный, деды едва до потолка не прыгают, руку мне жмут, по плечу хлопают.
   А я за последние двадцать месяцев привык к обломам и поклялся никогда не обольщаться, ни на что не надеяться, быть морально готовым к увольнению по первому снегу. Поэтому набычился и говорю: ребята, я ведь сам немножко журналист. Мало ли, что вы по радио слышали. Пока не увижу своими глазами газету "Известия", где соответствующее постановление напечатано, извините, не поверю. А окончательно меня убедит только директива Министерства обороны.
   Они надулись, обиделись и ушли. Объяснять студентам-черпакам, что с тех причитается. Полбанки с носа, не меньше, а желательно литр.
   А я упал на кровать и глаза закрыл. Лежу себе, исполняю обязанности старшины дивизиона. Вернется через пару недель Игорь Галимов, я сдам ему подразделение и тоже в отпуск пойду.
   И не надо сбивать меня с толку.
   Я единственный в ББМ студент-дед.
   Антисоветчик и негодяй, чудом дослужившийся до отпуска. Человек, который твердо знает, что всегда может быть хуже, и ждет, когда оно наступит, это "хуже".
  
  
   ДЕМБЕЛЬ СТАНОВИТСЯ БЛИЖЕ
   зарисовка с натуры без комментариев
   и поясняющих надписей
  
   Четырьмя неделями позже я опять лежал средь бела дня на кровати, правда, с понижением в должности: Галимов приехал. Сердечно поблагодарил меня за то, что дивизион разучился строиться. То есть, встать в колонну по три ребята могли не хуже прежнего, но команду "строиться в направлении столовой" выполнить не сумели. Сказали: а вот Олег нам говорил "строиться в направлении туда" - и показывал, куда!
   Хорошие ребята. Мало того, что мы пережили вместе первую в истории ББМ внезапную учебную тревогу (судя по результатам - и последнюю). Мы еще умудрились никого за три недели не побить, ничего не сломать и ни во что не влипнуть. Я гордился собой и личным составом.
   Поэтому, сменив дивизион на батарею, я лег на дно и старался как можно реже всплывать. Дабы не найти приключений и не лишиться случайно отпуска. По счастью, капитан Масякин все еще руководил строительством нового бокса в парке, и поругаться с комбатом я не мог чисто физически. А батарея в количестве шести человек и сама знала, чем ей заняться.
   Судьба распорядилась иначе. Постановление Верховного Совета об увольнении в запас студентов все-таки вышло.
   - Нет, это не удар армии под дых, - сказал начальник штаба. - Это прямо сапогом по яйцам!
   Уходило домой 174 тысячи бойцов, причем девять из десяти - младшие командиры. Сержанты и старшины.
   - Делать нечего, - решил полкан, ознакомившись с директивой Министерства обороны. - Приказ есть приказ. Мы должны уволить студентов двумя партиями, в августе половину и половину в сентябре. Значит, будет так. Первая партия уходит тридцатого августа, а вторая - тридцатого сентября!
   Произнеся эти исторические слова, полкан вышел из своего кабинета и покинул город Белая Церковь. Отправился наконец-то на повышение в округ. Взамен нам прислали... То, что прислали. Оно долго не понимало, куда попало, и с кем имеет дело. Даже угрожало некоторым, и мне в том числе, страшными карами. А потом оно учинило внезапную тревогу. И сразу осознало, какой страшный зверь ББМ. С каким большущим прибором. Один лишь третий самоходно-минометный дивизион сработал четко. Мы той ночью стояли в наряде и просто не могли протормозить так лихо, как остальные. И хотя нового командира сильно удивили мои тапочки, он, тем не менее, сообразил, на кого тут не стоит попусту гавкать. Так я отпуск и заработал.
   Тем временем "строевая часть" бригады начала рассылку запросов по ВУЗам - правда ли, что такой-то числится у вас студентом? Я как раз дежурил по штабу и мне удалось подержать в руках несколько конвертов перед отправкой.
   На одном я прочел в адресной строке: "Свердловский педагогический университет".
   На другом: "Московский Государственный Институт".
   Поскольку второй конверт отправлялся по мою душу, пришлось звонить родителям и просить взять на журфаке справку, что я действительно студент.
   А то мало ли, чего напишут в ответ из Московского Государственного Института. Вдруг еще матом пошлют.
   Минотавр вызвал меня и сказал:
   - Я тут подумал и решил. Зачем тебе отпуск теперь? Еще мне возиться с документами на тебя, ставить какого-нибудь раздолбая на замену, потом ты вернешься и тут же уйдешь... Наплюй ты на этот отпуск. Зато уволишься в первую партию. Ага?
   Я состроил недовольную мину. Досрочное увольнение ломало все мои планы. Уйти в сентябре - пожалуйста. Но из-за дембеля в августе я не смог бы поехать на полигон. А полигон, ребята, это у-у... Я мечтал о нем полгода, с прошлого раза. Полигон это лучшее, что есть в самоходной артиллерии. Только на стрельбах в нашей службе появляется смысл. И смысла этого - черпай полной ложкой. Гусеницы, броня, стволы, все наконец-то приходит в движение. Столбы разрывов на горизонте. Завывание лазерного дальномера. Громкий мат в эфире. Свист пролетающих над головой снарядов. Атомная мина в оружейной комнате... И бескрайний Днепр под боком, чудный в любую погоду.
   - Знаю, ты очень хотел на полигон, - сказал Минотавр. - Но тогда вместо тебя придется оставить здесь другого сержанта. Того, кто примет дивизион в сентябре, когда Галимов уйдет. И как он будет руководить, если не работал на полигоне со всеми? Будь человеком. Ты ведь не хочешь, чтобы ваши с Тхя усилия пошли прахом.
   Этими словами он меня купил. А вы, небось, решили, что Минотавр был дураком? Нет, он просто был иногда Минотавром.
   - Значит, мы возились не впустую и сделали нечто толковое из третьего дивизиона? - спросил я.
   - Конечно, - сказал Минотавр.
   И улыбнулся.
   Все-таки он был счастлив от меня избавиться как можно скорее. Я его не винил. Я бы сам от себя избавился. Нестабильный я был сержант, у меня сегодня все по струночке ходят и сапоги чистят, а завтра вместо строевой песни распевают "Если близко воробей, мы готовим пушку!". Нам-то весело, а с Минотавра комбриг сдирает три шкуры.
   - Хорошо, - говорю, - я уже забыл про отпуск.
   Пожали друг другу руки и пошли дальше служить.
   Назавтра в третьем дивизионе произошло краткое, но эмоционально насыщенное совещание. Минотавр усадил перед собой сержантов, окинул их суровым командирским взглядом и заявил:
   - По поводу увольнения в запас студентов. Я принял решение. Первым уволится тот, кто дольше прослужил. Всё. Вопросов нет.
   Какие уж тут вопросы.
   - Бляха-муха, - сказали Ракша и Михайлов. - Что теперь делать с сигаретами?!
   Мы к полигону хорошо запаслись консервами и прочими расходными материалами. Пошли с Ракшой в магазин за куревом, взяли шестьдесят пачек "Космоса", подумали, деньги посчитали, добавили еще тридцать "Примы". Идем довольные с вещмешком, навстречу Михайлов топает. Тоже с вещмешком. Это нас сразу насторожило: на площадке было два магазина. А Михайлов говорит - ребята, я сигарет купил на полигон. "Примы" полсотни пачек.
   Так они и отправились без меня - курить, здоровью вредить...
   А пока что я лежал на кровати и смотрел телевизор.
   Кровать была выдвинута в проход. По обе стороны от меня народ, разоблаченный до брюк и тапочек, скреб пол битым стеклом.
   Подошел молодой штабной телефонист, фамилию которого я никак не мог запомнить.
   - Шнейдер из отпуска вернулся. Передает тебе привет и говорит, что начальник связи может подписать твой обходной лист. Хочешь, пойдем сейчас со мной, я только возьму портупею для зампотыла...
   Я поднялся, вытащил из шинельного шкафа сапоги. Забросил в тумбочку тапочки с эмблемой, натрафаречнной белым - серп и молот со звездой, - и стал обуваться.
   Тапочки достались мне в наследство от сержанта Верчича, и я пока не решил, кому их передать дальше.
   На выходе из казармы дневальный копался в свежей почте.
   - Тебе есть, Олежка.
   Я взял конверт, посмотрел на обратный адрес и сунул письмо во внутренний карман.
   В штабе первое, что я увидел - кучу фанерных щитов из переносной ленинской комнаты. Витя Михайлов, грязный, рваный, без подворотничка, с колоритно заляпанными красной краской сапогами - настоящий армейский художник, они все так выглядят, - таскал щиты в кабинет замполита.
   С коммутатора доносилась обычная деловая ругань: "Неделю связи с городом нет, трам-тарарам, да я ему, скотине, глаз на жопу натяну...". Пахло канифолью и почему-то чесноком. Высунулся Шнейдер.
   - Ко мне, сержант!
   Он попытался меня расцеловать, я не сопротивлялся.
   - Погоди, Ген, я сначала к шефу твоему зайду.
   - Три рубля гони, негодяй, за межгород!
   - Получка восьмого.
   Разворачивая обходной лист, на котором из пятнадцати нужных для увольнения подписей было пока только пять (одна моя), я двинулся по коридору. Дробной рысцой проскакал мимо пухлый зампотыл с диссидентской фамлией Замятин. Ослепительно улыбнулась Танька, машинистка на секретной переписке. Мелькнул в дверях топосклада изможденный непосильными трудами секретчик сержант Гизятов. Всё как всегда.
   Начальник связи Бригады Большой Мощности майор Ф.З.Билалов полулежал, откинувшись в роскошном кресле, из-за которого год назад подрался с начальником штаба. Глаза майора были зажмурены. Командир батареи управления капитан Петровский, синюшный и одышливый после вчерашнего, заливал из пипетки в правую ноздрю майора лошадиную дозу нафтизина.
   Вслед за мной ввалился, цепляясь бедрами за косяки справа и слева, Шнейдер, почтительно неся в вытянутых руках обширную бумагу, коряво исписанную от руки.
   - Мирза письмо опять прислал, товарищ майор.
   - А-а, Крумов, - Билалов принял вертикальное положение, заткнул ноздрю пальцем, громко фыркнул и зажмурился, как кот на солнцепеке. - Небось опять меня бычьим х... называет?
   - Нет, теперь меня только.
   - Моими словечками выражаются, - объяснил Билалов Петровскому.
   Тот нечленораздельно посипел горлом и ушел.
   Пару лет назад Петровского выгнали из рядов КПСС с формулировкой "за алкоголизм". Такой степени крутизны не достиг даже наш капитан Каверин, исключенный из партии вообще за пофигизм, но с какой-то обтекаемой записью в протоколе.
   Оба капитана пользовались среди личного состава большим авторитетом. Их всегда слушались беспрекословно...
   - А у тебя чего? - спросил Билалов.
   - А у меня то, - сказал я, протягивая майору обходной, - что вам давно уже пора подписать.
   - Он должен? - обратился Билалов к Шнейдеру, видимо, надеясь, что я задолжал приличную сумму, на которую можно будет подлечиться от насморка.
   - Должен!
   - Что должен?
   - Уволиться, товарищ майор!
   - Да ити ты на х..., Гена, - сказал Билалов, подмахивая бумагу. - Так, число сегодня пятое августа... Чья это ручка? Моя?
   - Моя.
   - Да нет же, - сказал Билалов, уставившись на ручку красными глазами. - По-моему, она моя.
   - В общем-то да, но раз вы не уверены...
   - И ты иди туда же, юморист, твою мать, - сказал Билалов, сунул ручку в карман и начал копаться в столе.
   - Спасибо, - сказал я на прощанье и ушел в кабинет замполита.
   Там сидел Михайлов и читал свежий "Ровесник". Играло радио, кругом была разбросана бумага, под сейфом красовалась батарея лимонадных бутылок. Я присел рядом. За стол замполита уселся Шнейдер, подпер щеку кулаком и уставился на меня тоскливым взором.
   - Ну, что Харьков? - спросил я, раскрывая "Трезвость и культуру".
   - Примерно как у "ДДТ" - помнишь "Предчувствие гражданской войны"?.. И во всем городе нет муки.
   - Ах, еще и муки... Ну, в грядущих социальных землетрясениях все будет зависить от того, чью сторону примут войска, а ты сам знаешь... Так что, слава богу, ничего не получится. А конкретно если?..
   - Да ну его, - сказал Шнейдер. - Хочешь "Космоса" харьковского?
   - "Явы явской" хочу.
   - Ну-у... Ты-то как?
   - Почти по "Аквариуму": дембель становится ближе с каждым днем. Ладно, Ген, хорошо, что ты приехал, мы слегка тут скучали. Поговорим в другой раз? Я пошел.
   Я вышел из штаба, свернул с асфальта на траву, уселся в небольшую кучу сена у волейбольной площадки ракетчиков. Который час? Два, нет, уже полтретьего. Дул холодный, очень августовский ветер. Я расстегнул куртку, сунул за пазуху руку с зажигалкой, прикурил. Достал письмо, посмотрел на просвет, где можно рвать.
   В конферте была ксерокопия статьи из "Франкфуртер Рундшау" с фотографией моего отца. На обороте - письмо. Отец возил по Европе выставку Кандинского.
   Я глядел на фотографию и думал, как необратимо изменился мир за те два года, что меня не было. Отца раньше не выпускали в капстраны, он считался недостаточно благонадежным для этого. А художник Кандинский упоминался только в специализированной литературе. Я читал о нем в книге "Философия и искусство модернизма", изданной микроскопическим тиражом.
   По ту сторону забора творилось черт-те что. Там бушевал Съезд народных депутатов. Академик Сахаров рассказывал с трибуны, как наши "расстреливали своих в Афганистане, чтобы те не попали в плен", чем рассмешил всю армию до колик. На собрании армейского партийно-комсомольского актива в Белой Церкви выступал какой-то Кравчук. Один капитан встал и ему говорит: если вы прикажете вывести мое подразделение на улицы гасить народные волнения, сразу заявляю - хрен вам! Я видел это своими глазами и не понял, из-за чего столько эмоций. А теперь Шнейдер сказал: предчувствие гражданской войны...
   А в журнале "Огонек" опубликовали рассказы удивительного писателя Пьецуха. В "Технике-молодежи" я прочел "Звездных королей" Гамильтона, классическую "спейсоперу", еще не зная, что этот жанр так называется. И "Планету Роканнона" Урсулы Ле Гуин - там же... А в Москве выступают рок-группы, еще недавно бывшие под запретом. Их даже показывают по телевизору. А мои друзья открывают собственную газету. Частную. Зовут работать. Уму непостижимо. Поистине, за забором творится что-то сверхъестественное.
   Очень хотелось жить.
   Было немножко страшно. Они-то там, на воле, все это приняли не сразу, постепенно. Успели привыкнуть. А я приду, и меня - как утюгом по голове: свобода!
   Ладно, справлюсь. Я встал, отряхнулся от сена и пошел к казарме.
   Пора было строиться на обед.
  
  
  
   ГЛАВА 23.
  
   Бригада уехала на полигон, а я остался. И хотя я точно знал дату своего увольнения в запас - 30 августа 1989 года - на душе скребли кошки. По совсем другой причине. Впервые в жизни (нет, не армейской, в жизни вообще) я страдал от одиночества. Армия научила меня дружить, и теперь мне стало худо без ребят.
   Из закадычных моих приятелей под боком был только Шнейдер, но он не высовывался с узла связи. Так исторически сложилось: Генка друг, да хата у него с краю, далеко ходить в гости. А вот у троих, обретавшихся в казарме - Ракши, Михайлова и меня, - постоянная взаимная забота стала образом мысли и смыслом выживания в ББМ. Мы превратились в семью. Теперь семья распалась.
   Надо было просто досуществовать месяц - и уйти. Я болтался по части, стараясь никому не попадаться на глаза. Часами валялся где-нибудь в кустах. В нарядах, которые мы несли по схеме "через день на ремень", тупо спал за пультом дежурного. Почти не разговаривал. Наконец это надоело Шнейдеру.
   - Может, тебе взять дембельский аккорд? - спросил он. - Хочешь, намекну Петровскому?
   Я задумался. А почему бы действительно не взять аккорд?
  
   ДВА АККОРДА
   инструментальная композиция для лопаты,
   швабры, ведра с известкой, малярного валика
   и неисправного пульверизатора
  
   исполняют три Олега из ББМ
  
  
   Понятие "дембельский аккорд" ведет свою родословную от "аккордной оплаты труда", смысл которой прост: выполнил работу - получи деньги. В случае дембельского аккорда сделка похитрее: выполнил работу - уехал домой. Человеку, которому армия уже окончательно поперек горла, предлагают уволиться раньше запланированного на пару недель, а то и на месяц. Заманчиво, не правда ли?
   Дембель, согласившийся на аккорд, становится шелковым. Его не видно и не слышно, он вламывает круглые сутки, и больше всего боится, что сделанную работу забракуют. Или примут, но заставят что-то достроить-докрасить. А то вообще перестроить-перекрасить заново. Офицеры - специалисты по мелким придиркам. И если дембель успел им попортить крови, он оказывается перед суровой дилеммой. Что лучше, гарантированно бить баклуши, тихо сходя с ума от безделья, еще пару месяцев, или месяц вкалывать с непредсказуемым результатом? Знаменитое "быть или не быть" - задачка попроще, уверяю.
   По идее, настоящий матёрый дембель, у которого не осталось ни мозгов, ни совести, ни человеческого облика, а есть только заплывшая от спанья рожа неимоверной ширины - просто обязан кого-то заставить отпахать аккорд за него. Иногда это подразумевается условиями сделки: дембеля ставят старшим на некий вялотекущий объект. Работа на объекте мгновенно вскипает. Темпы подскакивают так, что позавидовал бы шахтер Стаханов.
   Качество работ обычно падает, но это уже другая история. В армии вопрос всегда стоит ребром: либо у нас появится объект, построенный на песке и склеенный соплями, либо не будет никакого вообще. Главное так объект покрасить, чтобы он выглядел хорошо покрашенным.
   Не раз и не два мне показывали вполне исправные на вид сооружения и советовали ходить мимо, не дыша: они возводились в режиме дембельского аккорда.
  
   *****
  
   Шнейдер ждал моего ответа, я размышлял.
   За старшего в бригаде остался майор Сиротин, заместитель начальника штаба. У этого офицера я аккорд не взял бы. Сиротин боялся ответственности. Отдать приказ у него пороху хватало, но когда ты докладывал о проделанной работе, Сиротин вдруг терялся. Не мог принять работу лично. Обычно он бежал к НШ, чтобы тот сам посмотрел, хорошо ли сделано. Вся ББМ мучилась вопросом: то ли Сиротин вообще дурак, то ли это у него такая гипертрофированная военная хитрость.
   А вот с Петровским можно иметь дело.
   Капитан Петровский, командир батареи управления, был человеком, у которого все под контролем. Помню, однажды мы с ним дежурили по части. Состоялся такой разговор:
   - Если позвонит моя жена, скажи, я ушел проверять караулы.
   - Позвольте напомнить вам, товарищ капитан, что у нас нет караула.
   - А она об этом знает?...
   Даже если Петровский всю ночь проверял несуществующие караулы, происшествий в бригаде не случалось. Никто не хотел портить отношения с командиром БУ. Он, образно говоря, держал руку на трубке телефона. Начальник связи, конечно, был еще круче, но зато в подчинении Петровского состояли телефонисты. И если капитан скажет: этого урода по "межгороду" не соединять - всё, будешь до самого дембеля с мамой-папой по канализационной трубе перестукиваться...
   - Почему нет? - решил я наконец. - Особенно если найдется работа на одного, чтобы я сам за себя отвечал.
   Шнейдер ушел, а я забрался с ногами на кровать и принялся играть на гитаре. Разучил от нечего делать аккордов то ли пять, то ли шесть. Пальцы меня плохо слушались, гитара оказалась тонким инструментом по сравнению с пишущей машинкой.
   Через год-другой на гражданке я в одной пьяной компании схвачу гитару и обнаружу, что помню лишь три аккорда. Ну, "цыганочку" сбацаю кое-как. А еще через пару лет окажется, что я помню только один аккорд.
   И вот после попытки сыграть на одном аккорде я крепко зауважаю панков...
   На следующий день я стоял перед капитаном Петровским.
   - Он устал, вы же видите, - сказал Шнейдер. - Ему домой бы.
   - Да, вижу, совсем закис парень, - согласился Петровский. - Ну что, товарищ сержант... Работа есть. Но она совершенно непрестижная. А ты водил целый дивизион, я помню.
   - Дайте мне работу, и я сделаю ее престижной.
   - М-да? А канаву в парке рыть будешь? Тебя не засмеют?
   Мы со Шнейдером дружно прыснули.
   - Попробовали бы они, - сказал Шнейдер.
   - Это же круто, товарищ капитан, - объяснил я. - Дед, который может позволить себе рыть канаву... Это чистый панк.
   - Не понимаю, но уважаю, - сказал Петровский. - Тогда приступай.
   Канава была под кабель, узкая и не очень глубокая. Я взялся за нее с энтузиазмом, но расчетливо, так, чтобы управиться за неделю, не слишком надрываясь.
   Как и следовало ожидать, студенты-черпаки, занимавшиеся малярными работами в казарме, мне обзавидовались. Они ходили с больными головами и в краске по уши, а я на свежем воздухе играл мышцами.
   Увы, идиллия продолжалась недолго. Уже на второй день моих физических упражнений появился капитан Петровский и сказал:
   - Бросай лопату.
   - Это как понимать?
   - Два безруких придурка не могут покрасить коридор в штабе. Работы на три дня, по такой жаре краска сохнет моментально, а они тормозят. Иди, возглавь их, организуй, и как покрасите, сразу уедете. У них тоже аккорд.
   Я грустно оглядел свою канаву.
   - Вообще-то мне и тут хорошо.
   - Ты матерый сержантище, вздрючь этих чмошников, что тебе, сложно?! - почти взмолился Петровский. - Они такой срач в штабе развели, пройти невозможно. Если это продлится неделю, я помру. А они ведь могут и дольше проваландаться, студенты-интеллигенты, мля...
   Ругаться с Петровским я не хотел, да и чисто по-человечески у нас отношения не те были. Не заслужил он, чтобы его посылали.
   - Кто работу принимать будет?
   - Сиротин.
   - У-у... - я снова взял лопату.
   - Понял, - кивнул Петровский и, не говоря больше ни слова, ушел.
   Только я собрался обедать, в парк семенящей походкой вбежал майор Сиротин, сам маленький, фуражка большая, мухомор эдакий. И сразу направился ко мне.
   - Как служба войск? - поинтересовался он.
   - Мои люди ремонтируют казарму, сам занят прокладкой коммуникаций связи, - хмуро доложил я.
   - Отставить прокладку, товарищ сержант. После обеда приходите в штаб. Там надо организовать покраску. Сразу по окончании - увольнение в запас.
   Я состроил такую кислую мину, что даже Сиротина проняло.
   - Двое безруких не могут починить пульверизатор, - объяснил он. - Размыли потолок и застряли. В штабе все развалено, невозможно нести службу. Заставьте их работать, и как только покрасите, я вас уволю. Давайте, сержант, давайте быстренько!
   Я тяжело вздохнул.
   - Что конкретно надо сделать?
   - Побелить потолок, выкрасить стены, двери и пол. Работы на три дня. Краска есть. Известку для побелки возьмете на заводе.
   - Украдем на заводе, - поправил я, оглядываясь на домостроительный комбинат, виднеющийся из-за забора.
   - Нет, возьмете! - Сиротин гордо напыжился. - Я договорился.
   - Спасибо, товарищ майор. Разрешите вопрос? Если эти двое, как вы говорите, безрукие, нельзя ли их заменить? Я бы взял Лычева с Рабиновичем из четвертого дивизиона. И будет вам не штаб, а конфетка.
   Майор так замотал головой, что едва не свалилась фуражка.
   - У них свой фронт работ в казарме, - сказал Сиротин твердо. - Они бы и сами в штабе справились, без вашего руководства.
   Нет, он все-таки не совсем дурак, подумал я.
   - Хорошо, товарищ майор, приду после обеда. Только скажите, пожалуйста, этим деятелям, кто у них теперь старший. Чтобы мне времени не тратить на внушение.
   - Им уже Шнейдер сказал, - обрадовал меня Сиротин. - Они уже это... Уже осознали. Давайте, организуйте их!
   Я вылез из канавы, думая, что армия никого не отпускает без издевательства напоследок. Мне предстояло возглавить двоих оболтусов-студентов, на которых, едва они прослужили год, свалилось невероятное счастье: увольнение в запас. Судя по тому, как они работают, спустя рукава, эти красавцы еще не сыты армией до отрыжки. Или просто по жизни охламоны. Что там у них за трудности с пульверизатором?.. Хотя, возможно, никакие они не безрукие, просто растерялись. Ладно, посмотрим. Я не знал этих студентов, даже не помнил, как они выглядят - нужна больно всякая мелюзга. Из младших призывов мне западали в память только бойцы, ярко проявившие силу духа и интеллект - те, кому суждено "держать" ББМ, когда уволимся мы. Что ж, будем надеяться, Шнейдер эту парочку уже превентивно запугал... И тут приду я, очень добрый.
   В штабе разгром начинался с лестницы, она была изгваздана вся. А на этаже...
   - Ой, мама, - сказал я.
   Тут будто взорвалась бочка с побелкой.
   Нет, несколько бочек.
   Посреди коридора стоял огромный ручной пульверизатор, а над ним грустили два белых человека, большой и маленький.
   - Вот так и живем, - откомментировал Шнейдер, высовываясь с узла связи. - Придурки, мать их, салаги драные, засрали мне весь штаб. Петровский вообще сбежал.
   Я поглядел вверх, и мне захотелось обратно в канаву. Потолок не был размыт. Его, похоже, раз десять халтурно белили поверх старой побелки. Когда сейчас по многолетним наслоениям прошлись швабрами, все, что могло течь, потекло на стены и на пол, а остальное... Это надо не смывать, а стесывать.
   Ни о каких "трех днях работы" не могло быть и речи. Разве что мне дадут человек десять, которые очень хотят домой. А так минимум неделя кропотливого труда.
   Если делать хорошо.
   Белые люди косились на меня с опаской. Физиономии у них были основательно затравленные. Сейчас я уже видел, что они не "большой и маленький", как показалось издали, а просто длинный и щуплый. Длинный, правда, ладно скроен, и кулаки у него тяжелые. Сильный. Это пригодится. Будет, если надо, поднимать маленького к потолку.
   Я молча пошел на них.
   Не возвращаться же в канаву - Сиротин обозлится, начнет пакостить. И я уже настроился на дембель через неделю. Значит, теперь надо уволиться через три дня, или напрасно меня зовут сержантом самоходной артиллерии большой мощности.
   - Ну что, салаги, мать вашу, по ошибке произведенные в черпаки... - процедил я. - Вы привели в негодность любимый штаб Заслуженного Деда Советской Армии Геннадия Семеновича Шнейдера. Надеюсь, вам очень стыдно. Теперь внимание. Меня попросили заставить вас работать. Но я терпеть не могу кого-то заставлять. Я просто буду работать с вами. Если у вас есть совесть, тогда мы трое бстро уйдем на дембель. А если нет совести... Если вы сами не хотите на дембель, и мне помешаете уйти... Уверяю, я вас пальцем не трону.
   Они глядели на меня во все глаза. Кто знает, что они слышали обо мне раньше. Им точно было известно одно: я водил знаменитый неуправляемый третий дивизион ББМ. И сам я неуправляемый. И Минотавр опасался ставить меня старшиной: кому нужен старшина, которого люди - любят? Уважать должны, бояться могут, а любить незачем. Случайно брошенная Минотавром фраза: "А вдруг он их завтра выведет на демонстрацию протеста под какими-нибудь дурацкими и нецензурными лозунгами?!" облетела всю бригаду.
   Два белых человека видели перед собой недосягаемый образец: вроде тоже сержант, а попробуй так себя поставь в ББМ.
   Возможно, они даже сообразили, что в случае неповиновения я их действительно не трону.
   - Если вы не в курсе, меня зовут Олег.
   - И меня - Олег, - сказал большой.
   - И меня, - сказал маленький.
   - Ну, тогда вам вообще деваться некуда. Будете пахать, как миленькие. Из солидарности. Теперь рассказывайте и показывайте.
   Пульверизатор не качал. Не создавал давления. С этим можно было разобраться потом. Куда больше меня волновали расходные материалы. Тут-то и началось.
   Им выдали достаточно красно-коричневой половой краски. Некоторое количество серо-стальной краски. Чуть побольше белой. И всё. Я оглядел батарею банок, выстроившуюся вдоль стены туалета, и невольно почесал в затылке.
   Винни-Пух, мой любимый герой, сказал бы: "У меня в парке есть канава, и я чувствую, как она меня зовет".
   Прежде, чем в штабе взорвалось несколько бочек побелки, пол тут был коричневый с довольно высоким "сапожком", двери кабинетов серые. Потолок, естественно, белый. Но стены-то зеленые!
   - А Сиротин что-то сказал про цвет стен?
   - Не-а. Красьте, сказал, чем есть.
   - Шнейдер!!! - рявкнул я.
   Олеги инстинктивно съежились. Шнейдер их пугал. Вероятно, их сбивала с толку его манера ходить головой вперед и при этом страшно топать. А Генка еще отъелся на втором году службы. И понимай, как знаешь: несется на тебя здоровый рыжий еврей, черт его разберет, что у него на уме. Вдруг он у себя на коммутаторе не чай пьет.
   - Шнейдер!!!
   - Я, товарищ сержант!
   - Подойди, будь другом, оцени палитру.
   Притопал Гена, уставился на банки, и спросил:
   - Ну?
   - Что с этим можно сделать, как ты думаешь?
   - Тщательно перемешать и ровным слоем размазать по всему коридору, - предположил Шнейдер. - А потом широко улыбнуться - и в сумасшедший дом.
   - У начальства были какие-то пожелания по цвету стен?
   - Петровскому точно по фигу. А Сиротин ничего не говорил.
   - Найди мне этого идиота.
   Шнейдер ушел обзванивать бригаду, я мучительно соображал. Краски явно не хватало. Мало серой. Белой тоже мало. Половой много. А дальше что? Тщательно перемешать и широко улыбнуться?
   Сиротина поймали в парке, он уже направлялся домой.
   - Красьте, чем есть, - повторил он строго и повесил трубку.
   Я закурил и присел на подоконник в туалете. Вот вам и дембельский аккорд, Олег Игоревич. Будь бригада на зимних квартирах, я бы постучался к начальнику штаба и выпросил краски хоть бочку. С доставкой. Но сегодня не у кого одолжить даже полбанки - в казарме тоже краски мало, я-то знаю, да и цвет у нее, прямо скажем, не штабной, а поносный... Напрячь Петровского? Без толку, "материально ответственные" прапорщики сейчас на полигоне, склады опечатаны. Вот она, Советская Армия: когда чего-то надо, этого нет. Только атомные мины без дела валяются. Не дай бог война со Швецией - а у нас не крашено ни фига.
   Я вышел в коридор и принялся осматриваться. Забабахать, что ли, красно-коричневый потолок? И пускай Сиротин покончит с собой... Ну, потолок мы выбелим. Пол выкрасим и "сапожок" нарисуем. Но стены? Не понимаю, их что, красить в белый? И как мне накрыть стены таким мизерным количеством краски, чтобы сквозь нее зеленый не просвечивал? Никак. А двери, значит, будут серые? Омерзительное сочетание: белые стены, красно-коричневый пол и серые двери. Уже тошнит. Сиротина тоже стошнит, и накроется мой аккорд. Ладно, а батареи отопления чем красить?.. Бред какой-то. Во что я вляпался?! Ну, Шнейдер! Ну, Петровский! Удружили, нечего сказать.
   Решения не было. Но я должен был его найти.
   - Эй, Олеги! - позвал я. - Берите посуду, идем за известкой.
  
   *****
  
   Известь лежала на задворках стройкомбината. Ребята бросили ведра и носилки рядом с кучей и взялись за лопаты. Сначала все шло хорошо. А потом я нагнулся, чтобы поправить ведро, и Олег-Маленький надел полную лопату известки мне на голову.
   Что я сказал, вы наверняка догадываетесь.
   Судя по расшифровкам "черных ящиков" погибших авиалайнеров, именно это говорят русские пилоты перед столкновением с землей.
   Мою физиономию спасла плотная челка длиной до кончика носа - вся известь осталась на волосах.
   - Ё-моё, - сказал Большой упавшим голосом.
   - Извини... - сказал Маленький так хрипло, будто у него начинался сердечный приступ.
   Я быстро стряхнул кучу извести с головы, засек боковым зрением водоразборную колонку, бросился к ней, подставил челку под струю ледяной воды и принялся яростно промывать волосы.
   Позади Большой отвесил Маленькому подзатыльник.
   - Вы грузите, грузите, - посоветовал я зловеще.
   Они принялись грузить. Большой тяжело вздыхал, Маленький переживал молча.
   - Ну, пойдем, - только и сказал я, когда емкости наполнились.
   И мы пошли.
   В штабе я одолжил у Шнейдера расческу, зашел в туалет и вычесал из челки приличный клок волос. Поглядел на носилки с известью. Она начинала меня беспокоить.
   Олеги возились с пульверизатором. Я молча отобрал его у них, развинтил и спросил:
   - И что?
   - Манжета сильно травит, - объяснил Большой. - Надо менять.
   - И что? - повторил я.
   - У нас резины нет.
   От изумления я зажмурился. А затем выдал такое, чего не бывает даже на расшифровках "черных ящиков". Немного отдышался и резюмировал:
   - Это из-за того, что вы, никчемные уроды, не знаете, где взять кусок резины, я тут с вами пропадаю?!
   У меня в руке был железный прут - шток пульверизатора - и ребятам оставалось только внимать.
   - Олежка! - позвал из своей комнаты Шнейдер. - Если ты их убьешь, некому будет работать.
   Я немного еще поплевался и сказал:
   - Ладно, сволочи, будем пропадать вместе. Значит, так. Я пошел в казарму решать наши проблемы. А вы пока сделайте водный раствор этого дерьма и опробуйте его на потолке. Найдите правильную консистенцию. Знаете такое слово, товарищи студенты?.. Ну, я горжусь вами. Отыщите тот предел плотности раствора, на котором пульверизатор еще сможет его распылять. У меня есть идея. Молитесь, вдруг сработает. Тогда, считайте, вам повезло, сукины дети!
   - Я прослежу, чтобы они не сачковали! - пообещал из-за стены Шнейдер.
   Олеги переглянулись, и мне стало их жалко.
  
   *****
  
   В казарме я моментально добыл кусок хорошей резины. Потом объяснил третьему дивизиону, точнее, его жалким ошметкам, в какую угодил передрягу. Сказал, чтобы меня не искали. Подошел к дежурному по части - как раз стоял наш капитан Мужецкий, - и договорился: с этого момента мы с Олегами заступаем в бессрочный несменяемый наряд по штабу. Так я убивал двух зайцев: мы будем вместе и не потратим времени на бесцельное стояние где-нибудь в парке при воротах.
   - Спать-то когда будете? - посочувствовал Мужецкий.
   - Не будем, - отрезал я. - Вы бы видели, что я там должен сделать голыми руками, вам бы тоже спать расхотелось. От ужаса.
   - Давай-давай, - усмехнулся капитан. - Не прибедняйся, ты же красил наши кашээмки.
   - Не кашээмки, а миномет, - в тысячный раз напомнил я. - И не целиком, а одну гусеницу. При этом мы чуть не обрушили бокс и раздавили бочку с растворителем. А если у меня теперь штаб упадет?..
   - Тебе многие скажут большое спасибо, - меланхолично ответил Мужецкий.
   Из туалета вышел сержант Рабинович. Сапоги у него были в крапинку цвета детской неожиданности.
   - Это не те, - сказал он на всякий случай.
   - Да вижу, вижу.
   Я выпросил у него на дембель кожаные курсантские сапоги. Они мне очень нравились - в отличие от офицерских, у них были голенища раструбами. И выглядит забавно, и полезная в хозяйстве вещь.
   - Вы когда закончите? - спросил я.
   - Дня за три, наверное. Если не нанюхаемся вусмерть. Голова болит, сил нет.
   - Ну-ну. Возможно, я вас догоню.
   В штабе я осчастливил Олегов тем, что они теперь отсюда никуда не денутся. Парни новость приняли стоически. Поняли уже, кого им навязали в старшие. Все-таки хорошо быть опытным сержантом - можно о многом договориться с офицерами, и многое тебе позволят. Были бы офицеры вменяемые. Эх, Минотавр, как мне тебя не хватает! Жаль, что мы с тобой подружились так поздно.
   Пульверизатор я починил за четверть часа, и он начал качать лучше нового. Олеги предъявили результаты экспериментов с известкой, и мы начали вместе соображать, что нам больше подходит.
   Тут распахнулась дверь одного из кабинетов, и в коридор выглянул заспанный сержант.
   - Друг мой! - обрадовался я. - То-то думаю, кого тут нет?! Дежурного по штабу нет! А он, оказывается, есть! Ты чего за телефон хватаешься? Ты положи трубочку, положи.
   - Я хотел узнать, где смена... - буркнул сержант, усиленно протирая глаза.
   - А туточки смена! И ей очень интересно знать, почему разбито окно на лестнице, не горят три лампы дневного света, не работает сушилка в туалете, а на двери пятой комнаты нацарапан косой крестик!
   Сержант глядел на меня, слегка пошатываясь спросонья, и не мог понять, в чем дело. Я перечислил ему стандартный "набор недостатков" штаба, который не менялся на моей памяти больше года. Все, кто ходил дежурными по штабу, знали его наизусть. Главное было сдать-принять эту лабуду в прежнем виде.
   - Могу еще спросить, отчего полы не вымыты, - добавил я.
   Сержант посмотрел под ноги и переменился в лице. Вымыть это было нереально. Тут он наконец-то проснулся окончательно. От испуга, вероятно.
   - Ты, что ли, меня сменяешь? - догадался он.
   - Да. Журнал заполнил? Ну и вали отсюда к чертовой матери, воин. Не видишь, мы тут... Живописью занимаемся. Доисторической.
   - А расписаться?..
   - А все на месте? На двери пятой комнаты по-прежнему нацарапан мой любимый косой крестик? Или к нему уже пририсовали еще две буквы?
   - Да там он, там, можешь сходить посмотреть.
   Я расписался в журнале и с удовольствием пожелал сержанту попутного ветра. Мне больше не нужны тут были чужие люди. Я собирался учинить над штабом надругательство, равного которому в ББМ еще не случалось.
  
   *****
  
   Последующие дни и ночи в моей памяти спрессовались. Это была безумная гонка с короткими передышками. Олеги пахали, как проклятые. Иногда нам помогал Шнейдер.
   Сиротин, придя в штаб, очень удивился, когда я встретил его со штык-ножом на поясе и повязкой дежурного.
   - Теперь эти двое у меня вот где, - объяснил я, показывая сжатый кулак. - Постоянный контроль.
   - Нормально, - оценил Сиротин, - вижу службу войск! А это что?..
   Он заметил "тестовые" участки стены, на которых мы пробовали мое изобретение - разные смеси белой краски с известкой.
   - Если все получится, у вас будет ослепительно белый штаб.
   - Как в больнице? - насторожился майор.
   - Ничего общего. Это будет похоже скорее на зал электронно-вычислительных машин, - вдохновенно наврал я. - Конструкторское бюро. Каждый раз, проходя по коридору, вы будете ощущать чистоту и свежесть - то, что нужно для плодотворной службы.
   - А-а! - впечатлился майор. - Ну-ну.
   Я тут же забросил штык в тумбочку и отправился красить.
   Пульверизатор качал, как зверь, но распылял плохо. Мы долго с ним мучились, кое-как забелив потолок, а стены уже проходили валиками. Результат мне показался занятным: наша адская смесь давала на стенах едва заметную шероховатую фактуру. Исконный зеленый цвет стен под этой фактурой исчезал напрочь с одного прохода. А главное, эта гадость не пачкалась и не осыпалась, когда высыхала. Хотя должна бы. А может, так и продержится? Почему нет? Если не мыть. Плесни водички - тут она себя точно покажет. Или не покажет. Черт ее знает. Выдумали фигню какую-то.
   Коридор приобретал футуристический вид. Тогда мало где красили стены заподлицо с потолком, выглядело наше творчество весьма лихо. Я и сам поверил, что теперь Сиротин будет ощущать чистоту и свежесть. Глядишь, поумнеет.
   - Авангард, - оценил Шнейдер. - Кто, ты говорил, твоя мама?
   - Заведующая отделом выставок Третьяковки.
   - М-да... Нарисуй в сортире "Черный квадрат".
   - Не смогу, углы не помню.
   - То есть?..
   - Гена, - сказал я строго. - Как ты думаешь, если художник назвал картину "Черный квадрат", неужели она квадратная? И стали бы искусствоведы столько носиться с каким-то квадратом, пусть и черным? В том-то и прикол, что это очень сложный объект.
   - Наши-то не знают. Можешь нарисовать именно черный квадрат.
   - К счастью, мы не красим сортир. Ген, у тебя есть пластырь? Не хочу бежать за ним в казарму.
   - А что такое?
   - А вот что.
   - Ой, ёлки-палки...
  
   *****
  
   Известь разъедала руки. Мы столкнулись с этим в первые же сутки. Сначала было терпимо, потом начала слезать кожа на пальцах.
   Стало неудобно работать. Я взял пластырь и заклеил изувеченные кончики пальцев себе и Олегам. Сразу вспомнилось Мулино - там в штабе у меня зимой шла кровь из-под ногтей, когда я печатал. Только пластырем и спасался.
   - Представляешь, как бы я сейчас выглядел, если бы ты надел ту лопату мне на физиономию? - спросил я Маленького. - И как бы выглядел ты, хе-хе...
   - Извини, я же не нарочно, - в который раз сказал он.
   - Забудь.
   - Дальше-то что? - спросил Большой. - Нам еще с этой дрянью возиться и возиться. А как мы потом кистями будем работать, если пальцы совсем облезут? Нам же кистями подводить "сапожок" и батареи красить.
   Дело было где-то на середине коридора.
   - А дальше очень просто, - сказал я. - Очень просто... М-да. Идите со мной. Мало ли, как оно выйдет. А вы уже достаточно злые, чтобы кому-нибудь свернуть челюсть.
   И мы отправились в казарму.
   - Это правда, что ты никого не бил? - вдруг спросил Большой по дороге.
   - Конечно. Тут все битые, до них кулаком не достучишься. С ними говорить надо, тогда будет результат... О, вспомнил! Однажды я ударил Никонова. Но он долго меня доводил. И я его... Даже не стукнул - пихнул.
   - И?..
   - Он упал с таким грохотом, что из канцелярии выскочил капитан Масякин. И давай орать: ага, сержант, дедовщину разводишь, трое суток ареста! Обрадовался. Тут Ник отдышался немного и прямо лежа на полу как начнет ржать... Я говорю: товарищ капитан, имейте совесть, мы же с Ником из одного призыва, вместе дерьма наелись полной ложкой, какая между нами дедовщина?.. Масякин подумал-подумал, и говорит: ну тогда просто неуставные отношения!.. Я Ника поднять хочу, а тот на четвереньках от меня отползает, не переставая хохотать. Масякин плюнул и ушел. А Ник, болтун, всем рассказал, как было весело. И кто хорошо меня знал, тот тоже посмеялся, а кто плохо знал, тот призадумался, стоит ли меня злить...
   Мы вошли в казарму и зашагали к каптерке третьего дивизиона.
   Дверь была, естественно, заперта. Я пнул ее сапогом и рявкнул:
   - Сова, открывай! Медведь пришел!
   Щелкнул замок, показалось заспанное лицо каптерщика Мулдашева, только-только назначенного на эту уважаемую материально ответственную должность.
   Я отодвинул Мулдашева вместе с дверью, и мы с Олегами вошли в комнату-пенал, забранную по стенам высоченными шкафами.
   - А я тут... - начал каптерщик.
   - Шинели пересчитываешь. Хорошее дело. Гляди сюда.
   Я сунул ему под нос руку в пластыре.
   - Мне нужны перчатки от ОЗК. Три пары. Выручай, или я останусь без рук, и накроется мой дембельский аккорд.
   - Понимаю... Но ты же их испортишь.
   Я посмотрел на Мулдашева очень выразительно. Олеги тоже. Каптерщик вздохнул. Он уже основательно забурел - как все каптерщики - но мне перечить не осмелился. Трудно возражать хорошему человеку, когда у того дембель под вопросом. Во-первых, я и правда хороший. Во-вторых, у дедов иногда случаются припадки бешенства.
   - Давай, военный, шевелись, время дорого. Ищи комплекты, которыми не будут пользоваться в ближайшие месяцы. Мой, Галимова... Кто еще у нас студент? Гулюшов. Давай их сюда.
   Я хватал один за другим брезентовые цилиндры ОЗК, дергал петлю открывания и бесцеремонно перетряхивал резиновые потроха в поисках защитных перчаток. Есть три пары!
   - Спасибо! - я хлопнул Мулдашева по плечу. - Верну. Они, конечно, будут так себе, но ты потом найдешь замену, служба долгая. И вообще, у нормального каптёрщика должно иметься барахло про запас. Всего по два - по три. Сколько портянок ты мне подарил, а?
   - Ага... - грустно согласился Мулдашев. - Так то портянки...
  
   *****
  
   С перчатками работа пошла веселее. Коридор стал белым. Пол тоже. И двери. И три Олега. Насколько мы побелели, я сообразил лишь когда нас отказались пустить в столовую.
   - Стой! Куда?! Кто такие?! - заорал капитан-ракетчик с красной повязкой на рукаве.
   - Бригада Большой Мощности! - привычно суровым голосом объявил я.
   - А мне насрать, - сказал капитан. - Хоть спецназ. Вы на себя посмотрите. Шагом марш переодеваться. Иначе не пущу.
   Мы с Олегами переглянулись и начали смеяться. Действительно, наша рабочая одежда была покрыта краской сплошь, от сапог до пилоток. Я поманил ребят в сторону.
   - Можем зайти через кухню, но это чревато. Если прямо на кухне с узбеками не подеремся, так дежурный по залу все равно нас выгонит. Будем переодеваться?
   - Времени жалко, - сказали Олеги.
   Они устали, осунулись, но в их глазах был нездоровый блеск людей, готовых работать до упаду. Втянулись. Аврал, он мобилизует. Если не терять темпа, можно горы своротить.
   - Тогда пойдем в чайной перекусим, - решил я. - Деньги есть. А на внешний вид там не смотрят.
   И действительно, в чайной мы никого своим обликом не смутили.
  
   *****
  
   На окраине города Белая Церковь, в белом-белом здании, в белом-белом коридоре сидели три белых-белых человека.
   Они перемешивали серую краску.
   Дай мне волю, я бы покрыл и двери белым, но краска вышла вся, до капли. И Шнейдер заметил, что офицеры такой белизны не вынесут. Будет действительно слишком похоже на больницу.
   - А теперь представь, - сказал я. - Все белое. Пол красно-коричневый. А двери-то серые! Это же форменное безумие! Такие цвета не сочетаются. Стой, подожди... А если нарисовать серый "сапожок", чтобы двери не были чужеродными элементами? Серый "сапожок" их завяжет в единую систему...
   Шнейдер представил себе эту картину. И произнес одно слово из лексикона разбившихся пилотов.
   Но произнес его с восхищенной интонацией.
   - Тут такого еще не видели, - объяснил он.
   - Мне придется мобилизовать все свое красноречие, чтобы убедить Сиротина принять такую цветовую гамму.
   - А он оставил тебе выбор? Дал тебе другие цвета? Ты сделал что мог. Пускай этот кретин тебе в ножки поклонится за белый коридор, который ты из воздуха родил.
   - Мы родили, - поправил я, кивая в сторону Олегов. - Парни молодцы. Ну что, молодцы, следующий рывок?
   И мы пошли на следующий рывок.
   Как ни странно, идея связать двери серым "сапожком" на практике выглядела неплохо. Мы не опустили "сапожок" до самого пола - тот был еще некрашен, - но картина, как минимум, не пугала. Она сворачивала мозги набекрень. Тут такого и правда еще не видели. Что-то будет, когда сделаем пол. Одно радует: не у всех в этом штабе есть мозги. Кто-то выживет, и ББМ не развалится окончательно.
   - А батареи? - напомнил Шнейдер.
   - Жизнь подсказала нам офигенное решение. На батареи серой краски не хватит. Поэтому - половой краской их! Представляешь - от пола на белые стены лезут батареи одного цвета с полом? Красотища. У нас получаются три связки: стены-потолок, двери-"сапожок", пол-батареи. Все они чуть-чуть накладываются друг на друга. Таким образом мы решаем проблему несочетаемости цветов. Ее просто нет. Шнейдер! Я дизайнер!
   - Не знал, что мы соплеменники, товарищ Дизайнер!
   - Слушай, Ген, помоги отмыть пол. Как еврей еврею. Ребята совсем никакие, да и я тоже, честно говоря.
   - Лучше я тебе помогу как еврей русскому. А то знаю я этих евреев, им помогаешь-помогаешь, а они тебя в благодарность подсиживают...
   - Ну, тогда совсем хорошо что я не еврей.
   На рассвете четвертого дня штаб выглядел как новенький. Правда, такой агрессивный модерн я раньше видел только в депозитарии Третьяковской галереи: там были оранжевые стены, коричневый пол, а вместо потолка - серебристые гофрированные трубы коммуникаций.
   Мы Третьяковку переплюнули, сами того не желая. Ровно за три дня, как и говорил Петровский.
  
   *****
  
   Жарища стояла адова, пол высох очень быстро, по нему можно было ходить без опаски. Три Олега наконец-то переоделись в чистое и теперь ждали приемочную комиссию в лице Сиротина.
   Шнейдер то и дело выглядывалл в коридор и восхищенно цокал языком.
   Я думал, не потечет ли зимой краска с батарей, когда они нагреются.
   - А тебе не по фиг? - спросил Шнейдер.
   - Знаешь, не по фиг. Мама с папой учили меня все делать на совесть. И даже эти грёбаные Вооруженные Силы не отучили. Хотя я теперь, конечно, раздолбай страшный. Если хочешь приобрести отвращение к труду - послужи в армии.
   Шнейдер придирчиво обнюхал батарею и заверил:
   - Не потечет. А помнишь Витину краску? То-то было весело...
   Да, Витину краску я помнил. Здесь, в штабе, была когда-то своя комната у нашего Витальки Михайлова, художника, которого все звали "Витя". Витя тут рисовал наглядную агитацию и штамповал по трафарету дембельские альбомы. Однажды он позаимствовал где-то в парке баночку очень симпатичной краски - и забацал себе стол под карельскую березу. Позвал нас полюбоваться. Предупредил, чтобы не трогали, не высохло еще.
   Стол не высох ни завтра, ни послезавтра. Через неделю Витя ходил сам весь под карельскую березу и страшно ругался. Наконец терпение его лопнуло, и он отчистил стол, вернув ему первоначальный унылый цвет.
   Потом выяснилось, что Витя свистнул какую-то особенную краску, засыхающую только при температуре в полторы сотни градусов...
   Тут меня позвали. Напрочь убитым голосом, от которого мне чуть не стало дурно.
   Мои Олеги глядели на потолок. Лица у них были мертвые.
   Потолок трескался.
   Под свежей побелкой отставал кусок старой - я же говорил, обтесывать ее надо было, а мы такой роскоши позволить себе не могли. И вот, поплатились за чужие ошибки и свою надежду на авось. Ошибки, знаете ли, имеют свойство накапливаться, а потом - бабах! Как Чернобыль.
   Олеги выглядели худо. Работа выжала парней досуха, этим утром они наконец-то расслабились, и тут - такой подарочек. Трещина, как назло, была над дверью в кабинет Сиротина. Удар под дых. Он мог бы деморализовать и ребят покрепче, чем загнанные сержанты-черпаки.
   Я не почувствовал вообще ничего. В отличие от Большого с Маленьким, Олег Старший не имел права расслабляться - ему предстояло запудрить мозги приемщику. Олег Старший все еще пребывал в боевом настрое.
   - Спокойно, ребята, - сказал я. - Гена! Где Сиротин?
   - Идет через парк.
   - Пятнадцать минут. В самый раз. Большой! Посмотри в тазике, у нас вроде бы осталось еще на донышке краски с известью. Малой! Выбери перчатку почище. Лучше правую. Работаем, товарищи сержанты. Все будет зашибись.
   Я говорил это на ходу - шел к кабинету замполита. Привычным движением распечатал дверь, вскрыл замок, нырнул в книжный шкаф, нашарил в глубине величайшую штабную ценность - нетронутый баллон с клеем ПВА. Достал из кармана нож, срезал носик баллона, побежал назад к трещине. Меня уже ждали Большой с тазиком и Маленький с перчаткой.
   - Табуретку!
   Черт побери, не достать.
   - Большой! Подними меня.
   Большой присел, схватил меня под колени, громко крякнул, и я вознесся к потолку. Вот она, трещина.
   - Не надо перчатку.
   Пожертвую, так и быть, одним из уцелевших пальцев. А то у нас получился такой гладкий потолок, что если возюкать по нему перчаткой, будет заметно.
   Я выдавил ПВА на палец и надежно залепил трещину. Как и следовало ожидать, полоса клея выделялась на потолке.
   - Маленький, краску! Большой, жив еще?
   - А ты легкий, - сдавленным голосом сообщил Большой.
   Я набрал на палец нашей импровизированной краски и аккуратнейшим образом замаскировал следы клея.
   - Отбой тревоги.
   Большой осторожно поставил меня на пол, и мы все трое уставились наверх.
   - Как так и было, - уверенно сказал Маленький.
   - Гена, посмотри от себя.
   - Ничего не вижу.
   - Учитесь, молодые люди, - сказал я и побежал отмывать палец. Надо было успеть еще закрыть и опечатать кабинет замполита. А то мы с ним месяц назад рассорились, и он отнял у меня ключ. Лучше бы замок сменил.
   Сиротина мы встретили, красиво выстроившись во фрунт.
   - Штаб, смирно! Товарищ майор, за время вашего отсутствия происшествий не случилось!..
   - Вольно, вольно.
   Сиротин огляделся и сказал:
   - Да-а...
   Я махнул Олегам, чтобы убрались в туалет, а сам принялся нести околесицу про три цветовых системы, уникальное сочетание несочетаемого и ощущение свежести.
   Сиротин кивал и говорил: "да, неплохо, неплохо". Физиономия у него была довольная. Он наверняка гордился собой. Сиротин не мог не понимать с самого начала, что краски мало. Хрен с ним, что цвета несочетаемые. Мы не могли покрасить штаб в принципе тем, что нам дали! Ну никак. Но глядите, майор приказал, а сержант - сделал. Из ничего. Значит, майор выше всех похвал.
   Я его ненавидел.
   Сиротин провел по стене пальцем - не мажется и не осыпается. Оглядел потолок: гладенький. А как красиво смотрятся батареи на белом фоне! Действительно находка ведь. Если бы не этот серый, который мне активно не нравится, потому что он тут лишний, было бы вообще супер. Ну прими ты у меня работу, майор, и отпусти домой.
   - Ну что же, - сказал Сиротин. - Ну что же...
   Мы прошли коридор из конца в конец, и майору не к чему было придраться. Я сам поражался, до чего хорошо все выглядит. За три дня, мать-перемать! Да мы герои!
   Может, завтра наше художество поплывет и обвалится. Но сегодня - конфетка. А завтра нас тут не будет. А если мы, по прихоти товарища майора, задержимся в ББМ, и потолок рухнет, и Сиротин прибежит с воплями... Да я его при всем честном народе пошлю туда, где ему место! На косой крестик пошлю... Очень мне хотелось оставить нетронутым косой крестик на двери пятой комнаты - кабинета начальника штаба подполковника Мамина. Но Шнейдер сказал, что Сиротин этот крестик хорошо знает. Слишком мощно крестик отражен в журнале передачи дежурств по штабу. Я согласился, и Олеги крестик закрасили.
   - Хорошая работа, - сказал Сиротин. - Думаю...
   Мы уже были у двери его кабинета. И тут майор неожиданно сдал назад. И направился в сортир. Я проводил его недоуменным взглядом. Туалет-то мы не делали, был такой уговор с самого начала.
   Из сортира донесся визг.
   Визжал майор Сиротин.
   - Что это, что это?! - кричал он фальцетом, нависая над раковиной.
   Про раковину я забыл, честно говоря, Просто забыл. А она была основательно уделана краской всех цветов радуги.
   Раковину две недели как изгваздал Витя, когда делал наглядную агитацию. Потом Витя поссорился с замполитом, послал его на косой крестик и убыл из штаба, демонстративно отказавшись убирать за собой.
   Офицеры посмеялись - Витю все любили, а замполита никто, - и солдату Михайлову за эту неуставную выходку ничего не было. А раковина осталась, и никто ее отчистить даже не пытался.
   - Безобразие! - кричал Сиротин. - Какая грязь! Почему не убрали за собой? Я не могу принять вашу работу, если вы оставляете за собой такой бардак! Не вижу службы войск, не вижу совершенно!
   - Товарищ майор! - у Олега Большого вдруг прорезался командный бас. - Эта раковина была в таком виде еще месяц назад. Да она всегда такая была!
   - Никогда!!!
   - Две недели, - подсказал я очень спокойным тоном, заходя в туалет. - Две недели назад ее испачкали. И вы, товарищ майор, прекрасно знаете это.
   - Я ничего не знаю! - заорал Сиротин. - Я не принимаю вашу работу! Всё!!! Идите отсюда! И несите службу!
   Я стоял у Сиротина за спиной, а кричал он на Олега Большого, нависавшего над майором с фронта. И тут я увидел, как страшно у Большого дрожат губы. Мелко и страшно.
   Он, похоже, на полном серьезе боролся с желанием треснуть Сиротина по фуражке. А колотушка у Большого была что надо. Майор бы провалился в туалет к ракетчикам. Жуя фуражку на лету.
   То-то смеху было бы.
   - Я ничего не знаю! Раковина была чистой! Работа не принимается, не принимается, ясно вам?!
   - Това-арищ ма-ай-ор-р!!!
   - Стой, раз-два! - скомандовал я голосом, которым прапорщик из анекдота останавливал поезд: вроде негромко, а слышно. Ввинтился между Сиротиным и Большим. Поймать взгляд майора мне не удалось - его глазки так и бегали. Ну да ладно. Я ж не гипнотизер.
   - Товарищ майор, раковина будет приведена в надлежащий вид. Мы займемся этим немедленно и по исполнении доложим вам.
   Сиротин опешил - так я был спокоен. От изумления он даже посмотрел мне в глаза.
   А что мне еще оставалось?
   - Товарищ майор... когда мы отчистим раковину... вы сочтете нашу работу в штабе... выполненной?
   Не знаю, что в тот момент случилось. Я говорил очень низким голосом и давил, конечно, изо всех сил - руки уперты в бока, голова едва заметно раскачивается, - но истерика у Сиротина еще не могла пройти. Он не должен был подчиниться мне. Да я и не пытался сломить его волю. Я просто демонстрировал угрозу такого уровня, с которой нельзя не считаться.
   - Товарищ майор. Мы отчистим раковину. Доложим вам об исполнении. Тогда вы примете нашу работу?
   Он должен был ответить: "Посмотрим". Или: "Кому вы ставите условия, товарищ сержант?!". Или еще что-то в этом роде.
   - Да! - пискнул Сиротин и пулей вылетел из туалета.
   За спиной у меня тяжело дышал Большой.
   Я крепко обнял его, отвел в угол и прислонил к стене. Рядом с Маленьким, который уже стоял там, чуть не плача. Большой тоже был на грани, его всего колотило, вот-вот слезы потекут.
   - Спокойно. Теперь спокойно, товарищи Олеги. Теперь глядите, что я буду делать.
   Я достал из кармана нож. Раскрыл его, встал к раковине и начал соскребать с нее краску. Не спеша.
   - Я буду делать это очень долго. Очень медленно. Очень тщательно.
   - Как... Как ты это вынесешь... - еле слышно произнес Большой.
   - Я ничего не вынесу. Я просто буду очень спокойно чистить раковину. И вас к ней не подпущу. Сам буду чистить. Очень долго и очень спокойно. А где-то за час до обеда я зайду к этому... Товарищу майору. И скажу, что все готово. И поглядим. А вы пока отдыхайте. Можете даже уйти в казарму. Наверное так будет лучше. Хотя я не настаиваю.
   Большой повернулся носом в угол. Маленький глядел на меня со смесью восхищения и ужаса.
   А я чистил раковину. Потом я закурил и продолжал скрести раковину ножом, жуя сигарету. Краска понемногу отставала. Я думал, разумно ли заходить к Сиротину именно в названное мной время. Но таков был первый импульс, и я доверился ему. Ведь говоря с майором, я тоже действовал инстинктивно. Глядишь, сработает.
  
   *****
  
   Я постучался к Сиротину за час до обеда.
   - Товарищ майор, разрешите доложить, раковина отчищена.
   - Чисто? - спросил майор, не глядя на меня.
   - Как новая.
   Сиротин молчал, перебирая бумаги на столе.
   - Можете пойти оценить качество.
   Сиротин молчал.
   - Мы закончили работу по покраске штаба, товарищ майор.
   Сиротин пожевал губу и процедил:
   - Да.
   - Вы принимаете нашу работу?
   - Да.
   - Каковы наши дальнейшие действия, товарищ майор?
   Сиротин поглядел в окно. Опять пошевелил бумагами. Потом обернулся ко мне и, старательно избегая взгляда в глаза, сказал:
   - Сдайте мне военные билеты и приходите сразу после обеда. Форма одежды парадная.
   Я достал из кармана три военных билета и положил их на стол.
   - Разрешите идти, товарищ майор?
   - Да.
   Я ушел.
   Олеги ждали меня, сидя на лестнице. Я мог бы над ними подшутить, но в такой ситуации это сделала бы только последняя сволочь. И плевать, что они черпаки, а Олег Старший прослужил день-в-день двадцать один месяц. Пахали-то на равных.
   Я тяжело облокотился о перила, чувствуя, как отпускает, отпускает, отпускает напряжение...
   - Идите гладить "парадки", молодые люди. Мы отыграли наш дембельский аккорд. Кончилась музыка. Кто хочет танцевать от радости - пляшите так.
   Не стали они плясать.
   Да я и не ждал.
  
   *****
  
   Новый дизайн штаба произвел сильнейшее впечатление на управление бригады. Некоторые сомневались поначалу, что это круто, но когда привыкли, стали даже хвастаться нашим штабом перед ракетчиками.
   Но при первом же серьезном перепаде температуры сразу треснул потолок. Сразу и весь.
   А стены начали пачкаться и осыпаться.
   Шнейдер позвонил мне в Москву и сказал: Олежка, ты отмщен, я накапал Петровскому, а тот шепнул начальнику штаба про эту историю с краской. А НШ как раз изгваздал мундир об стену. На ближайшем совещании он поставил Сиротина смирно и при всем честном народе орал на него так, что звенели стекла.
   А крестик, спросил я, косой крестик?
   На месте, сказал Шнейдер, куда он денется, как же без него.
   Это очень трогательно, сказал я. Слушай, Гена, только не бери дембельский аккорд. А то потом будет стыдно. Мне вот стыдно, что я сделал плохую работу, пусть и не по своей вине.
   Наплюй, сказал Шнейдер, тебя никто не ругает, все считают, что ты натянул Сиротина по самые гланды, и очень радуются. Пока не испачкают мундир об стену - тут о тебе говорят пару слов. Но дело того стоило, уверяю.
   Тем не менее, Шнейдер отказался брать дембельский аккорд.
   Сказал, он же не я.
   В смысле, не дизайнер.
  
  
  
  
   ЭПИЛОГ.
  
  
   После обеда нас встретил совершенно другой майор Сиротин. Он лучился добродушием и при этом был исполнен такой важности, будто совершал некое таинство. Майор сказал напутственное слово: мол, надеюсь, служба не прошла для вас даром, вы ее не забудете, и прочее, и прочее. При этом наши военные билеты он сжимал так, будто ему очень хотелось спрятать их в стол и заорать: "А теперь убирайтесь нести службу, негодяи!". Он, видимо, чувствовал, но осознать не мог, что сейчас на самом деле происходит таинство: майор отдает билеты - и мы ему больше не принадлежим.
   Заканчивался ритуал пафосно: майор, крепко вцепившись в билет, интересовался, каковы планы товарища сержанта на гражданскую жизнь. Выслушав ответ, глубокомысленно кивал, пожимал сержанту руку и осчастливливал его "военником" с отметкой об увольнении в запас.
   Олеги сказали, что продолжат учебу.
   - А я буду работать в газете.
   - Ну, это после института, - подсказал мне Сиротин.
   - Я печатался и до института.
   Сиротин захлопал глазенками. Мало кто из офицеров понимал, как это можно - работать в газете, не имея образования. Им-то погоны дали после училища, а я чем лучше? Начальник штаба, с которым я однажды разоткровенничался, посоветовал мне врать, да не завираться.
   Зато мне верил Минотавр. Такой страшный, такой могучий, бешеный и... Такой по-детски беззащитный. Он верил.
   Если я о чем и жалел, пожимая вялую руку Сиротина, так о том, что это не крепкая лапа Минотавра. Которого мне не увидеть больше никогда.
   Выйдя из кабинета, я сунул "военник" в карман и направился вдаль по коридору.
   - Ждем внизу! - сказал Большой.
   Я, не оборачиваясь, кивнул и достал нож. Подошел к двери пятой комнаты. Присмотрелся. И нацарапал косой крестик точно на том месте, где он раньше был.
   Не я его тут первым вырезал - не мне и закрашивать.
   Мы с Олегами вышли из штаба, и я прямо у дверей рванул с шеи форменный галстук.
   Армия кончилась.
  
  
   *****
  
  
   Примерно за месяц до увольнения в запас я встретил у вещевых складов подполковника Миронова. Командир пушечного дивизиона, способного пару раз стрельнуть и уйти с огневой раньше, чем первый его снаряд поразит цель в пятидесяти километрах впереди - нес под мышкой газетный сверток, из которого торчали новенькие половые щетки. Миронов посмотрел на меня и вдруг сказал печально:
   - Знаешь, парень, вот я целый подполковник, комдив и все такое. Но если бы мне двадцать лет назад объяснили, что я стану ходить со щетками и буду ответственным за туалет... Я бы сказал - ну его на хер, ребята!
   Он знал, что мне на дембель уже скоро. А ему - нет.
   Кажется, он мне завидовал.
   А собственно, почему бы не сказать это сейчас? Да, прошло еще почти двадцать лет. Но такие слова никогда не вредно произнести вслух. Хотя бы как эпитафию нашей ББМ. И всем несчастным Вооруженным Силам СССР. И я скажу:
   - Ну его на хер, ребята!
  
  
   23 февраля 2007 года
  
  
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ 1.
  
   - Шагом марш, - вяло скомандовал капитан.
   Призывники так же вяло, не в ногу, пошли. Уже по-солдатски похожие в своих телогрейках, вязаных шапках и стоптанных зимних сапогах - так модно было "забриваться" из Москвы, - они старались выглядеть бодрыми и независимыми.
   Я шел правее колонны, чуть сзади, в распахнутой куртке, пьяный и злой. Беспрестанно матерясь, без особой цели, просто выплевывая ругательства сквозь зубы.
   Капитан старался не глядеть в мою сторону. Поставить меня в строй он даже не пытался.
   Я был единственным на свете человеком, которому предстояло, по какой-то невероятной причине, еще раз отслужить в армии.
  
   МУЖСКОЙ КОШМАР
   что он, откуда, куда он ведет
  
   Этот сон встречается во множестве вариаций. Есть только два общих правила. Во-первых, он тягостен. И во-вторых, хотя бы раз он посетит каждого, кто служил в армии и способен видеть (точнее, запоминать) сны.
  
   *****
  
   Феноменом кошмара "снова в армию забрали" я заинтересовался в начале 1990-х, когда узнал, что это не моя личная проблема, а широко распространенное явление. Начал опрашивать людей, консультировался с психологами - результатом стала большая статья, датированная 95-м годом, которую в журнале "Men's Health" обозвали "Кошмар цвета хаки". С тех пор многое переменилось в моей жизни и моих снах.
   Та статья утеряна, но основные тезисы я помню, они справедливы и для этого текста. И по-прежнему справедлив основной принцип дешифровки сновидений: "что ты чувствовал там, и как те ощущения соотносятся с реалиями твоей жизни?"
   Об этом я и просил рассказать своих респондентов. Огрубляя и округляя, картину я получил однозначную. Все опрошенные утверждали: во сне их угнетала дикая, чудовищная несправедливость происходящего.
   На вопрос: "А что тогда происходило в твоей жизни?" ответы были разные, от "ничего особенного" до "полная задница". Если отношения с респондентом допускали откровенный разговор, то вскоре выяснялось, что "ничего особенного" на поверку тоже задница, просто не самая уродливая. Или еще не усевшаяся человеку на лицо.
   В общем, подтверждалась старая истина: во сне твое бессознательное сообщает, что оно думает о твоей жизненной ситуации.
   Почему бессознательное выбирает именно такую систему образов, понятно. Для большинства граждан "действительная срочная служба в Вооруженных Силах СССР" оказывалась, как ни крути, опытом тягостным. Сравнимым, по моему личному определению, с "отсидеть два года по ложному обвинению".
   Ни степень раскованности мышления, ни уровень культуры не влияют на глубинную, "нутряную" оценку службы. Кошмар "снова в армию забрали" равно привычен для сельского и городского жителя, работника и босса, интеллектуала и недалекого.
   Резонен вопрос: какие сны видит человек, ушедший в армию охотно и сохранивший о службе только светлые воспоминания. Резонен, но ошибочен, потому что и "охотно", и "воспоминания" - термины, которые для бессознательного не значат ничего. Ты мог хотеть уйти в армию по сотне замечательных причин. И запомнить только хорошее, а дурное вытеснить - как вытесняет каждый индивидуум, близкий к клинической норме. Но об истинных причинах и истинных воспоминаниях расскажет только настоящий ты, просыпающийся во сне. Тот, который всё знает и всё помнит.
   Про армию он всегда говорит два слова: "За что?!"
   Надо учесть еще один момент. Ты мог быть натуральной "солдатской косточкой". Но ведь ты свое уже отслужил! Все долги отдал. И когда тебя во сне призывают по новой, разрешения не спросив, хвать за шкирку и - в ряды, слов может раздасться целых три:
   "За что, суки?!"
   И что делать, проснувшись?
   Во-первых, уяснить: главное в любом сне - что ты чувствовал. Сон рассказывает, каково твое истинное отношение к происходящему. Очнувшись с тяжелой головой после экскурсии по казарме, имеет смысл задуматься, на что "в реале" могло так окрыситься бессознательное.
   Ключи: "принуждение" и "несправедливость". В зависимости от тягостности сна, это может оказаться как вполне себе ерунда, так и общая неудовлетворенность всем-всем-всем, происходящим с тобой много лет кряду.
   Как с этим разбираться, каждый решает сам.
  
   *****
  
   Мой первый армейский кошмар был предельно реалистичным. Я ровно три месяца недослужил, уволившись по "студенческой амнистии". Кое-где это стало поводом для дикого "неуставняка", когда ребят, едва оттрубивших полгода-год и вдруг получивших дембель, били смертным боем, даже сопризывники. А надо мной хихикала вся ББМ - я был единственным студентом-дедом, мне и так до увольнения в запас оставалось всего ничего.
   Сон оказался такой: я стою перед воротами части. Ворота открываются, за ними - наш начальник штаба подполковник Мамин.
   - Я так и знал, Олег, - говорит он, - что ты вернешься дослуживать. Ну, пойдем!
   Ваш покорный слуга проснулся в шоке. Меньше всего мне хотелось дослуживать (последние три месяца в некотором смысле тяжелее, чем первые три), однако совесть моя была самую малость нечиста. Я уходил в армию по целому ряду причин, но основной была - расквитаться с государством. Отслужив, я ему ничего не был должен. И вот какая ерунда вышла: три месяца прикарманил.
   А что было в реальности? На самом деле, мне страсть как не хотелось доучиваться два с половиной года на факультете журналистики! Вскоре я это осознал до глубины души, но тогда еще не вполне понимал.
   Дальше "армейские кошмары" пошли однообразные - снова забрали, снова казарма. Сослуживцы и командиры относились ко мне с должным пиететом, но легче от этого не было. Иногда я болтался в части совсем неприкаянный, иногда встречал старых друзей, временами обстановка складывалась очень комфортно в материальном плане, но на душе все равно лежал кирпич.
   Запомнился тот сон, которым я открыл этот текст. Мне уже было тридцать.
   Сон за сном все четче проступал момент: меня забрали по второму разу, и все это знают. Офицеры сочувствовали и советовали написать в Министерство обороны. А один комбат сам послал запрос. Но ответа надо было ждать неопределенное время. Я просыпался несчастный и злой.
   Потом я ушел от жены. Поначалу меня раздражал статус "воскресного папы", не такого я хотел для своего сына, но если знать историю моих взаимоотношений с собственным отцом, это в чем-то лучше.
   И через год-полтора случился качественный прорыв.
   Я во сне отслужил второй срок и уволился!!!
   Сказать "проснулся счастливым" значит ничего не сказать. Я освободился от того, что угнетало. Меня временами преследуют дурные повторяющиеся сны, связанные со школой и институтом, корни их понятны, они в отношениях с родителями. Но армия - это моё сугубо личное. И вот, разобрался с личным! Ура.
   Прошло еще некоторое время - и приснилось черт-те что.
   Вы будете смеяться, но меня забрали в третий раз.
   Я видел свой военный билет, в котором были отметки о прохождении двух двухлетних сроков. Первый срок был обозначен реальными записями, как в моем настоящем "военнике". Где я служил второй раз, прочел, но не запомнил. Ладно, не очень-то и хотелось.
   И вот, меня загребли опять.
   Замуровали, демоны.
   А в жизни я рвался между несколькими большими книгами, писать каждую из которых было очень выгодно и очень боязно. Под "выгодно" имеется в виду не немедленное вознаграждение, а перспективы. Под "боязно" - всякое. И во сне неожиданно прорезался литературный акцент!
   Я снова оказался в Белой Церкви, где трубил свой первый армейский срок. Но в штабе лежал запрос: местная военная газета забирала меня к себе. Так распорядился их редактор, по каким-то своим каналам выяснивший, что я загремел в войска. Увы, редактор только через два месяца возвращался из командировки - и тогда я шел в газету. Я, конечно, был признателен благодетелю. Не ошиваться же в ББМ еще два года, тихо сходя с ума. Но Белая Церковь... Надоела она мне. Правда, моя любимая женщина уже собирала вещи, чтобы ехать туда...
   Я проснулся в легком раздрызге, попил водички, лег и увидел вторую серию.
   Как я мог забыть - у меня же были контакты с одной московской военной газетой, с редакцией в черте города. Что мешает связаться с тамошними ребятами и устроить перевод в столицу. Они бы меня взяли с распростертыми объятьями. На фиг эту Белую, вернусь в Москву.
   И тут... Со смешанным чувством разочарования и гордости я понял, что не смогу подвести редактора белоцерковской газеты, человека, который постарался облегчить мне очередные два поганых года.
   Боюсь, однажды совестливость меня погубит - уже не во сне.
   А пока что я в реальной жизни заставил себя перестать бояться - и написал обе книги. Одну из них вы держите в руках. Надеюсь, не очень жалеете об этом.
  
   *****
  
   Обычно в моих снах все объекты чуть ярче, четче и объемнее, чем в жизни. Если сон и по сюжету красивый - так бы и остался в нем навсегда.
   Когда мне снится армия, такого эффекта нет.
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ 2.
  
  
   Даже в самой раздемократической стране армия - закрытая структура. Информация просачивается наружу скупо и в искаженном виде. Так образуются мифы. Часто в их основе - армейский сленг, истолкованный буквально. Еще чаще - умозрительные представления о конкретных предметах. Наконец, многие стереотипы, справедливые для армии вчерашнего дня, безнадежно устарели, но все равно живут в массовом сознании.
   Попробуем разобраться, что правда, а что нет.
  
  
   ЛЕГЕНДА О ДИНОЗАВРЕ
   мифы о Вооруженных Силах СССР
   с комментариями пострадавших экспертов
  
  
   "Танки не моют"
   Этот лозунг обычно написан пальцем на грязном автомобиле. Такая ему и цена. Танки очень даже моют. Видите ли, в армии моют всё. Иногда даже то, что мыть нежелательно. Раз в неделю полагается вымыть и самого солдата.
   "Танки грязи не боятся" - вот как выглядит истинная народная мудрость. Это не значит, что танк нельзя утопить в грязи по самую башню. Но когда танк вытащат, его вымоют. Снаружи и изнутри. Гигиена танка, если можно так выразиться, напрямую завязана на его боеспособость. Даже на современных машинах, где хорошо продумана самоочистка ходовой части, сильное ее загрязнение в зимний период чревато срывом гусеницы. Про то, что надо мыть оптику и следить за состоянием всего, чем стреляют, я просто молчу.
   Танки - моют! Иначе кирдык.
  
   "Русское оружие самое лучшее"
   Для стран "третьего мира" наверняка. Русское оружие, с которым приходилось сталкиваться мне, было скроено по одному принципу: хорошая задумка, хорошее "железо" и больше ничего хорошего. А воевать могло - ух! Но это как уникальная проходимость машин "Кэмел Трофи", которая объяснялась не столько внедорожными качествами "Лендровера-Дискавери", сколько готовностью команд таскать джипы на себе по болотам.
   Типичное русское оружие спекулирует на умении пользователя изворачиваться. Если ты вот туда не дотянешься, и вот это изо всех сил не дернешь, оно не поедет. Если не воткнешь пимпочку единственно верным из десяти вариантов, оно не зарядится. Эту штуку пинай сапогом, за это тяни нежно, а вон то лучше вообще не трогай... И вот когда ты все правильно сделаешь, тогда твое русское оружие поедет, зарядится и стрельнет. Догонит и перегонит еврейское, задавит американское и даст прикурить немецкому. Исключительно за счет твоих нервов и здоровья. Оно традиционно крепкое в основе своей, русское оружие. Но ты должен быть еще крепче.
   Отопитель не включай, угоришь. Последнюю секцию антенны не присоединяй, отвалится. Капюшон отстегни, иначе будешь регулярно получать по затылку люком. Сиденье жесткое, найди себе подушку. В перчатках эту штуку не повернешь. У нас пассатижами открывается всё. Оторвите это, но не выбрасывайте, вдруг проверка, тогда приделаем обратно. Неудобно? Неудобно срать в почтовый ящик! Пардон май фрэнч!
   Ты должен гордиться тем, что в нормальном шведском танке есть кофеварка и биотуалет. Потому что ты русский воин, потомок викингов, и тебе это барахло без надобности. Из кофеварки все равно не получится самогонный аппарат. А гадить ты будешь с радиоактивной брони - на выжженную шведскую землю! И гордо подотрешься газетой "Красная Звезда".
   На "Тюльпане" в системе заряжания один узел - я его просто укусить готов был. Его точно проектировал вражеский диверсант. И ведь пока как надо не воткнешь, машина мертвая. А поди воткни как надо в суете, да когда броня скользкая. Нет, ты поди и воткни! Чмо безрукое!
   Кто ездил на ГАЗ-66 и приноравливался к легендарному рычагу коробки передач "шишиги", тот меня поймет.
   Единственный известный мне образец русского оружия, отличающийся приличной эргономикой - "Калашников". Мой АКС-74 был просто игрушка.
   Ну и лопата тоже удобная вещь.
  
   "Упал-отжался!"
   Эта хлесткая формула стала популярна на "гражданке" благодаря кукле покойного генерала Лебедя из покойной телепрограммы "Куклы". На самом деле ее реальное применение в армии крайне ограничено. "Упал-отжался" скорее экзотика, чем повседневная жизнь войск.
   Все строевые приемы выполняются по двухфазной схеме. Сначала тебе объяснят, что делать, затем прикажут это сделать. Команды делятся на предварительные и исполнительные. Команда "Шагом" - предварительная, по ней подразделение дружно наклоняет корпус вперед, не сходя с места. Команда "Марш" - исполнительная, по ней делается первый шаг. Даже команды, состоящие из одного слова, дробятся на предварительную и исполнительную фазы - "Кру-гом" или "Напра-во".
   Сакральный смысл армии - тотальный контроль. Поэтому и отжимания производятся не абы как. Сначала дается команда "упор лежа принять" - по ней ты принимаешь этот самый упор лежа, на вытянутых руках. Затем команда "Делай раз!". По ней ты сгибаешь руки и зависаешь в таком положении. С прямой спиной. И ждешь команды "Делай два!", по которой руки можно разогнуть, вернувшись в положение упор лежа.
   А команды - нет!
   Попробуйте на полусогнутых руках простоять хотя бы минуту. На любое движение вверх-вниз тебе кричат: "Команды два не было!" (иногда крик сопровождается крепким пинком в бок или под брюхо). Наконец доносится "Делай два!" Уффф, руки можно разогнуть. "Делай раз! Делай два!". И так пока старший не устанет командовать.
   Теперь представьте - как "задрочить" бойца с помощью неконкретного приказа "упал-отжался"? Ну, упал, ну, отжался. Вариант только один: если по команде "упал-отжался" боец выполняет заранее оговоренное, количество отжиманий. Обычно десять (в армии меньше не бывает). Собственно, так "упал-отжался" и применяется. Еще говорят: "дрессировка методом упал-отжался". Но все же это самодеятельность, начисто лишенная здорового армейского духа. То ли дело "команды два не было!". И пыхти себе.
   Ты, чмо! Упор лежа принять!
  
   "Бывают военные, бывают штатские"
   Как бы не так. Если вы услышали от военного слово "штатский", перед вами фальшивый военный. Американский шпион, наверное, да и тот недоучка. Настоящий военный говорит: "гражданский". И никак иначе. "Гражданский" - общее определение для всех невоенных.
  
   "С демобилизацией вас!"
   Для демобилизации нужна сначала мобилизация. Которая производится по войне. В мирное время военный, что кадровый, что призывной, подлежит исключительно увольнению в запас. "Только сон приблизит нас к увольнению в запас!" - слыхали? Солдатский термин "дембель" уходит корнями в эпоху Великой Отечественной. Все знают, что он некорректен, но все им пользуются - уж больно он смачный. "Что, сынок, дембельнулся?". А вот самого слова "демобилизация" знающие люди стараются избегать.
   Эй, полковник! Дембель давай!
  
   "Младший лейтенант, мальчик молодой..."
   Встретить "младлея" в войсках почти нереально. А если таковой вам попадется на глаза, то, скорее всего, окажется прапорщиком, которому дали звездочку, потому что он занимает офицерскую должность. В позднесоветское время, чтобы "выпуститься" из училища младшим лейтенантом, надо было крепко насолить преподавательскому составу. Впрочем, имелась пара училищ, готовивших "младлеев"-техников (полученное ими образование считалось средним). Тем не менее, число "младлеев" в армии исчезающе мало. И они далеко не мальчики.
   Кстати, в старые добрые времена у младших лейтенантов было общее прозвище "ночной майор" - из-за того, что их вечно ставили на ночные дежурства.
  
   "А я люблю военных, красивых, здоровенных!"
   Строевая служба быстро изнашивает офицеров. В тридцать лет они выглядят на сорок, а сорокалетний дядька, тянущий на верные шестьдесят, нормальное дело. А чего вы хотели - у них то дикая нервотрепка, то отупляющее однообразие, лопают они что дают, а пьют что достанут. Нюхают пороховые газы и ракетное топливо, ездят на технике с превышением всех разумных норм по шумности, вибрации и температурам. Зачастую офицер по общим физическим показателям еще хоть куда мужчина, но "морда лица" у него именно что морда лица. На страх агрессору.
   Обычно смотрятся на свой календарный возраст штабные офицеры. Да и то, честно говоря, не все.
  
   "На нём защитна гимнастёрка..."
   Слово "гимнастерка" попадается мне на глаза в самых разных современных текстах, что журналистских, что художественных. Щеголяют им офицеры запаса, получившие звание на военных кафедрах и толком не нюхавшие портянки. "Гимнастеркой" они обзывают солдатскую куртку о пяти пуговицах с воротником-стойкой.
   На самом деле гимнастерка (в комплекте с "шароварами") - русская солдатская полевая форма периода Мировых войн. Через некоторое время после Великой Отечественной ее заменили на куртку и полугалифе. Однажды ребята из ББМ раскопали на вещевом складе гимнастерки и шаровары. Для летнего времени одежда удобная, со своей особенной мешковатой эстетикой. Гимнастерка надевается через голову и застегивается, кажется, на три пуговицы, как рубашка "поло". А шаровары они и есть шаровары, вот такие вот штаны необъятной ширины.
   Ничего подобного русскому солдату не положено носить уже много десятилетий. Увидите в тексте слово "гимнастерка" без соответствующих оговорок - смело рисуйте автору незачёт.
   Куртки о пяти пуговицах и брюки-полугалифе тоже канули в Лету, хотя, кое-где их еще донашивают. Это форма довольно неудобная и не слишком практичная. Справедливости ради отмечу, что офицерская форма тоже была дрянь порядочная. Вся ББМ от мала до велика при каждом удобном случае переодевалась в черные "комбинезоны" (на самом деле тоже куртки и штаны), радующие организм и глаз. До современной формы, которую в 80-е называли "афганкой", мы не дослужились, хотя на складе она уже была, и я прикупил по знакомству комплект на дембель. Толковая одежда, недаром гражданские любят в ней выезжать на природу и делать грязную работу.
   А про гимнастерки - забудьте. Остатки есть на складах, но в них одевают разве что "партизан", да и то изредка. В гимнастерках может ходить дисбат, их могут использовать как рабочую одежду, но это частные случаи. Русский солдат гимнастерку больше не носит.
  
   "Сапоги дрянь, портянки гадость"
   Солдатские кирзовые сапоги пропускают воду. И феноменально собирают грязь. На какие только ухищрения ни шел Дедушка Советской Армии, пытаясь сделать сапоги комфортнее (руками молодых бойцов, конечно). Лучше всего зарекомендовали себя обработка парафином (чтобы не протекало) и обточка рантов (чтобы грязь не налипала). Замечали скошенные каблуки на ковбойских сапогах? Это не пижонство, а здравый смысл: такой каблук меньше пачкается. У типичных "дедовских сапог" все выступающие части подошвы срезаны и зализаны, каблуки скошены. Некоторые офицеры за такой "рестайлинг" драли солдат со страшной силой, некоторые не обращали внимания.
   И все же, не так дурны кирзовые сапоги. Основной плюс кирзы - она "дышит". Промокает, жидкую грязь впитывает, но все-таки "дышит". Теперь представьте, что вы в сапогах шестнадцать часов кряду. А иногда двадцать. И бегаете. По жаре, по морозу... Тут какие-то шансы дает только "дышащая" обувь. Зимой в сапогах обморозиться сложнее, чем в равноценных по качеству ботинках.
   Та же история с портянками. Грамотно намотанная портянка во многом заметно превосходит носок. У нее большая площадь впитывания, и она поразительно быстро сохнет, даже не болтаясь на ветру, а просто расстеленная по земле. Когда нет возможности "постираться" это серьезный плюс. В пропотевших осклизлых носках особо не побегаешь. К тому же портянка, в отличие от носка, не сползает с ноги в сапоге. И медленно изнашивается.
   Наконец, если бросить портянку на раструб голенища и вбить туда ногу, сапоги будут обуты за две секунды. Иногда это критично.
   В общем, сапоги и портянки это каменный век.
   Но грубые ботинки с дешевыми носками - еще хуже.
  
   "Всюду дедовщина"
   Возникновение дедовщины обычно связывают с двумя событиями хрущевских времен. Сокращение срока службы на год - раз (до того служили три года в сухопутных войсках и аж четыре на флоте). Призыв на срочную людей с тюремным опытом - два (раньше судимых призывали только "по войне"). От себя добавлю еще два фактора, многими не учитываемые. Итак, в-третьих: "курс на озеленение армии". В те годы из армии повыдавливали офицеров-фронтовиков, заменив их на молодежь в погонах. В-четвертых, был упразднен профессиональный сержантский состав. И все эти сомнительные нововведения случились на довольно коротком временном отрезке.
   Что получили? Конфликт между теми, кому осталось еще два года, и новобранцами, которым столько же служить; активное внедрение уголовных порядков; неопытность офицерского корпуса; недостаточный авторитет сержантов-"срочников".
   И началось.
   Но отнюдь не везде.
   Традиционно считается, что дедовщины нет в пограничных войсках. Точнее, она есть, но в самой, наверное, разумной форме, как безоговорочное подчинение малоопытного опытному. А дальше все зависит от конкретного деда и общих порядков на заставе.
   Дедовщины не бывает в учебных ротах и батареях. Там "уставщина", она же "сержантщина". Лишнего не спросят, положенное дадут, личного не отнимут. Побить могут, но для этого надо сильно постараться. При мне в учебной батарее (образцово-показательной) сержанты отметелили туркмена, который не знал русского языка и из-за этого не понимал команд. Заговорил как миленький. Сразу. И довольно бегло.
   Мне рассказывали про вполне идиллическую атмосферу в аэродромной обслуге. Но там народ не фигней страдал, а много и тяжело работал.
   У наших соседей-ракетчиков, которые жили в состоянии перманентной войны русских с узбеками и учиняли групповые драки даже в столовой за обедом, был ненормальный метеовзвод. Этот взвод ходил по казарме только в тапочках, разводил на окнах цветы и не ругался матом.
   Есть мнение (ошибочное), будто отсутствие дедовщины напрямую связано с наличием оружия на руках. Казалось бы, как чморить солдатика, если он, доведенный до крайности, тебя пристрелит. Ничего, чморят за милую душу. Дедовщина это ведь не только подонский образ мыслей, но еще и набор приемов психологического воздействия, передаваемый из поколения в поколение. Особо мощный воспитательный эффект дают угнетенные лица молодых, которые встречают тебя в части. Сразу понимаешь: тут дедами все схвачено.
   Факты зверской дедовщины были отмечены даже во время афганской войны.
   На самом деле все просто - дедовщины нет там, где ее пресекают офицеры. Не словом, а делом. Где офицер и солдатам пример, и из распоясавшегося деда вынет душу, потому что он, офицер, самый зубастый волчара в стае. Но такой офицер должен не просто торчать в казарме круглосуточно (в ББМ это никому не мешало), а еще и реально быть тем самым волчарой. Все про всех знать. За всеми следить. Немедленно вмешиваться, если что не так. И гнуть свою линию до победного конца.
   Дедовщина резко пошла на убыль в третьем дивизионе ББМ, когда мой призыв взял власть. И офицеры тут были совершенно ни при чем. Наоборот, они растерялись. Потому что вместо привычной аморфной массы ощутили под собой неслабую силу, которая в любой момент могла забить на них громадный болт. Забавной была реакция - офицеры начали давить сержантов-лидеров. За малейший выкрутас спрашивали так, как никогда раньше. Потом ничего, попривыкли, что небитый солдат требует к себе уважения.
   Есть ли оправдание дедовщине? Представьте, да. У дедовщины только один плюс, но серьезный - неусыпное бдение старшего за младшим. При командной работе, как в самоходных экипажах, некоторые оттенки дедовщины просто необходимы. Люди все разные, попадаются безрукие, несобранные, просто глупые. Ленивые, наконец. Взбираясь на железо, такой горе-специалист сам оказывается потенциальным трупом, да и тебя погубит не за понюх табаку. Тупой механик-водитель на тридцатитонной самоходке (это вес Т-34, между прочим) - страх и ужас. Недотепа-заряжающий взорвет огневую позицию к чертовой матери. Увы и ах, к некоторым индивидуумам применим только один метод обучения: дрессура. Тогда их дрессируют, а что поделаешь? Иначе они кого-нибудь угробят. Это армия, ребята. Она бряцает железом. А железо имеет свойство мимоходом давить.
   Дедовщина бывает "злая" и "веселая". "Злая" - когда просто бьют и заставляют делать чужую работу, "веселая" - когда при этом еще исполняются всякие папуасские ритуалы. Я прошел "злую". Прошел довольно красиво. В некотором роде горжусь собой.
   Но я страшно завидую тем, кто служил в частях, где дедовщины не было.
  
   "Учиcь драться, всех дедов поколотишь"
   Покажите мне прием айкидо (каратэ, самбо, капоэйры, нужное подчеркнуть), который защитит вас от удара табуреткой по черепу во сне. Этот удар красноречиво называется "дураком сделать". Вот я и всё сказал по данному вопросу.
   Ну ладно, развернем. В типичной армейской драке "младший отбивается от старшего" наиболее ценно умение блокироваться и уводить из-под удара голову. Серия хороших блоков еще и внушает уважение. Меньше будут лезть потом. "Поставленный" боксерский удар тоже пригодится. Если драка один на один (редкий, очень редкий случай), можно вломить деду от души. Главное - дать ему понять, что вы об этом не расскажете. Иначе он вернется с целой кодлой, и тут уж пеняйте на себя.
   Мне известны случаи, когда молодой "рукопашник" в одиночку выколачивал себе персональное место под солнцем. Но, как правило, герой не мог остановиться и продолжал войну. Бросался на дедов при каждом удобном случае и отказывался выполнять типичные духовские задачи типа выравнивания кроватей и уборки расположения. Потом добивался полноценных дедовских прав. Казарма мстит таким выскочкам, загоняя их в эмоциональный вакуум. Человек вдруг обнаруживает, что от него все отворачиваются, стараются не замечать, он никому не нужен, а сопризывники его тихо ненавидят. А человек, даже самый глупый, он, знаете ли, такое забавное существо - хочет, чтобы его любили...
   ББМ неукоснительно исполняла правила собачьей стаи, поэтому герой-одиночка в бригаде не выжил бы. Те, кто мог постоять за себя, обычно вступали с дедами в соглашение. Допускался разумный компромисс: боец объяснял на кулаках, что трогать его попусту не надо, а на словах - что не намерен взламывать существующий порядок. Тогда его предупреждали: оборзеешь, военный, пожалеешь! - и отставали. Пытались иногда припахать не по делу, но на такие случаи у молодых есть свои методы. "На, подшей хабэшку". Да не вопрос! Подшивает. Дед оценивает результат, зеленеет, матерится, но больше не подходит с дурацкими просьбами. Тут важно отметить, что в ББМ из-за малочисленности личного состава не было работ типа "полное западло", на которые один раз согласился - и потом всю жизнь чмо.
   Кстати, что можно и чего нельзя - серьезный момент. Везде дневальные моют туалеты, и ничего такого. Но кое-где, если солдат не гнушается мыть сортир, он так и будет его мыть ежедневно, пока не станет черпаком. А кое-где станет черпаком, "ответственным за сортир". А есть места, где мытье сортира окажется его задачей до конца службы... Молодым сержантам проще: им многое по статусу не положено. Сержант не стоит дневальным и не убирает отхожее место. Если увидели такого сержанта, значит, и сам он чудак уникальный, и всю часть можно смело расформировывать, она сгнила напрочь. Но скорее уж "на тумбочке" окажется молодой лейтенант с расквашенной мордой или пьяная голая баба со штык-ножом на ремне. Это не такой экстрим, как сержант-дневальный.
   В ББМ крайней степенью падения считалась только стирка чужих портянок, но за это сами деды смотрели на сопризывника косо - какой ты дед, если не можешь обеспечить себя бельем типа "поносил-выбросил"? Могли запрезирать.
   Ох, многолика ты была, Советская Армия, гроза империализма.
  
   "В армии секса нет"
   Кстати, о голой бабе. ББМ стояла на окраине Белой Церкви, и у нас отбой-подъем были смещены на полчаса, чтобы народ не успевал залезть в женское общежитие. Народ все равно лез, по оконным решеткам. Его отлавливали - я видел в штабе ворох нарочито малограмотных объяснительных записок, которые с явным наслаждением строчили братья Хашиги, два красавца с высшим образованием, юрист и врач.
   У соседей-ракетчиков был прапорщик-гомосексуалист. Как он так устроился, не знаю, но солдаты в него издали тыкали пальцами. Однажды наши послали Сеньку на склад за консервами, тот возвращается с пустыми руками и выпученными глазами. Захожу, говорит, а там у этого прапора какой-то солдат отсасывает - я испугался и убежал. Деды посмеялись и на Сеньку не обиделись.
   Тихий и скромный отец семейства (19 лет) пошел в увольнение в город. Там к нему привязался некий ласковый мужик. Отец семейства вернулся в недоумении и всем рассказал, какой с ним случился казус - я, говорит, у мужика вкусно пообедал, водочки выпил, а он передо мной на колени и давай упрашивать. Ну, я пару раз ему в рот дал... А чего? Он так умолял... Казарма билась в истерике.
   Женщина в казарме появлялась на моей памяти один раз, когда все крепко напились, я ее видел мельком, сидела в каптерке, болтала с ребятами. О романах со штабными девчонками слышал, но, как говорится, свечку не держал. И какие-то грязноватые малолетки постоянно крутились возле КПП ракетчиков, офицеры их гоняли.
   В учебке, затерянной среди нижегородских болот, с этим было сложнее. Постоянный состав бегал пить самогон и трахаться к загадочной "Верке-разведчице". А так все мастурбировали, кто где мог. Некоторые из-за онанизма переживали, считая его малопочтенным занятием, остальные нет. Попадались уникумы, усмирявшие плоть качанием железа. Случались периоды, когда плоть о себе просто не напоминала - зубы было почистить некогда, какой уж тут секс.
   Гомосексуальные контакты среди солдат если и были, то тщательно маскировались. Не считая анекдотического случая с отцом семейства, такой секс не одобрялся. Простите невольный расизм, но в мое время отсутствие заметных гомосексуальных тенденций было, как правило, обусловлено решающим численным перевесом "белой расы". Если, конечно, эта часть не дисбат, для которого ничто не слишком, и где могут трахнуть всё, что шевелится.
   Ужасов про "опетушенных" солдат, "черный" сексуальный беспредел и дисбатовские порядки я слышал немало, но, своими глазами ничего подобного не видел. Хотя, в принципе, верю. Кто в армии служил, того удивить нечем.
  
   "Солдат ребенка не обидит"
   Ребенка - возможно. А вот ограбить и случайно при этом убить взрослого, "подломать" магазин, изнасиловать одинокую женщину, советский воин мог запросто. И делал это регулярно.
   Опытный водитель на дороге старается держаться подальше от машины с армейскими номерами. Потому что там за рулем сопляк, который хочет одновременно спать, есть и трахаться. Или это бухой прапорщик за добавкой едет - хрен редьки не слаще.
   Правда, мне известен из первых уст редкий случай, когда вооруженные и моторизованные бойцы сами не знали, куда деваться. Влипли двое из ФПС - это фельдъегерско-почтовая служба, к их машине близко подходить нельзя, парни обязаны стрелять. Они неправильно прочли карту, заблудились и въехали в легендарное Иваново, "город невест". Притормозили на первой же площади, у кинотеатра, дорогу спросить. И тут из кино валом повалили женщины, женщины, женщины... Парни залегли в машине и боялись лишний раз вздохнуть. "Ощущение было жуткое. Мы на полном серьезе поняли, что если сейчас высунемся - из города не выберемся", - говорили потом они.
  
   "Держись подальше от начальства и поближе к кухне"
   Рядом с начальством происходит все самое интересное. А на кухне невыносимо скучно.
   Другой разговор, что если ты через неделю службы пристроился в штаб, то, вполне возможно, придется в штабе прятаться полгода-год. А то и все два года.
   Работая на кухне, ты просто будешь постоянно воровать. Сначала для других, потом для себя, чтобы делиться с другими.
   Как любое место заключения, армия предлагает некоторый выбор "придурочных" должностей, которые хотя бы временно освобождают тебя от общих работ. Некоторые из этих должностей отражены в штатном расписании, некоторые нет. Художник, как правило, обычный боец, просто он не копает канавы, а рисует "наглядную агитацию" и параллельно штампует по трафарету "дембельские альбомы". В штате оркестра может числиться каким-нибудь третьим горнистом полковой фотограф, которого никто не видит месяцами, но он - есть. "Строитель дачи генерала" тоже военная профессия. Еще интересная специальность "машинист особого отдела". Это такой боец с пишущей машинкой, которого никто не любит, но все побаиваются. Совершенно отдельной жизнью живут пожарная часть, узел связи и свинарник.
   Выбирай, не хочу.
   При Советской власти можно было по комсомольской линии устроиться. "Освобожденный секретарь комитета комсомола". Загадочная фигура, чем занимается, непонятно, но как увидел сержанта с во-от такой мордой - будь уверен, комсомольский секретарь. Освободившийся от всего.
   Ремарка: в казарме обычно теплее, чем в штабе, а на кухне теплее, чем в казарме. Это важно. Именно в штабе я перенес на ногах тяжелейшее ОРЗ. Падал в обморок мордой на клавиши пишущей машинки. И в относительно "высоких" штабах, уровня дивизии, всегда работы вагон, чертежники и машинисты пашут как бобики.
   Зато там весело.
   Но это смотря, на чей вкус.
  
   "Армия выбьет из тебя дурь!"
   Армия вобьет в тебя столько дури, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Иногда это бывает та самая "дурь" - именно в армии многие приучаются курить траву. А если в переносном смысле, то отвращение к физическому труду, зверский национализм, привычка мимоходом воровать плохо лежащее и глубокое осознание того, что миром правит грубая сила - вот минимум дури, который можно подцепить в армии.
   И дисциплине армия учит не военной, а тюремной.
   Если, конечно, это та несчастная больная насквозь армия, в которой служил я.
  
   "Нормальному человеку в армии делать нечего"
   А где ты еще такое увидишь и такое переживешь? Нигде. Где полностью раскроешься во всей своей гнусности и всем своем благородстве? Где познаешь беспросветное отчаяние и научишься радоваться малому? Где найдешь верных товарищей, способных за тебя подставить лицо под удар, и врагов, которых готов будешь убить? Станешь настоящим интернационалистом, ненавидящим уродов любой национальности? И все это за пару лет.
   Армия расширяет кругозор. Но портит характер. Выбирай сам.
  
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ 3.
  
   Закончив книгу, я понял: натуральная вышла трагикомедия. Нашлось в ней место и для весьма мрачных эпизодов, но общий тон, надеюсь, удалось выдержать светлый. Ведь это текст в первую очередь о людях, даже о мальчишках, неважно, двадцать им лет или тридцать. Подумать только, я сейчас старше, чем большинство персонажей "Оружия Возмездия", за исключением некоторых комдивов, "полкана" и начальника штаба ББМ!
   Это рассказ о больших мальчишках, волею судьбы управляющих артиллерией большой мощности. "Тюльпаны", "Пионы" и кашээмки, конечно, не такие выпуклые герои, как Минотавр или капитан Каверин. Но в моей памяти эти железяки тоже остались почти живыми существами, регулярно наносившими ущерб живой силе и технике Вооруженных Сил СССР (не брезговали и гражданскими). Потому я и обозвал их Оружием Возмездия. Как говорится, "нам врагов не надо, сами справимся".
   А самое страшное Оружие Возмездия это, конечно же, русский солдат, несгибаемый и непобедимый.
   Но когда главы этой книги выкладывались в Живом Журнале, прозвучал отличный вопрос. Меня спросили: а зачем оно, собственно, надо? Каково место артиллерии БМ в современной войне?
   Я задумался. А действительно. За что я проливал кровь, пот, слезы и сопли?
   К чему мои шестнадцать суток ареста (не сидел ни дня), шесть строгих выговоров и попытка разжалования, причем всё - за грубость и нетактичное поведение со старшими по званию?
   Зачем моя единственная "благодарность с занесением" (за оптимизацию работ по погрузке-разгрузке спецбоеприпасов)?
   На фига меня били казахи? А казахи при поддержке узбеков? А украинцы? А русские - сукины дети! - зачем меня били?!
   ЧЕГО РАДИ Я ПОРТИЛ КРОВЬ БЕДНОМУ КАПИТАНУ МАСЯКИНУ?!
   Ну, попробую объяснить себе и вам, что служил не зря. Итак, почему артиллерия БМ еще жива? Ведь система "Малка", например, считается "полностью удовлетворяющей перспективным задачам" вплоть до 2010 года.
  
  
   ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ: TTX
   всё о тактико-технических характеристиках
   артиллерии БМ
   и немного - о нашей грядущей победе
  
  
   Я не военный эксперт. Мое мнение строится лишь на анализе открытых источников и того, что удалось вытянуть из командиров двадцать лет назад. Многие наши служили в Афганистане ("Тюльпаны" и "Пионы" активно работали там). Служили тоже по-нашему, по-ББМовски. Майор Кудинов любил вспоминать, как он, в результате ошибки вышестоящего командования, заехал со своим дивизионом черт знает, куда. Занял там резиденцию какого-то местного набоба, окопался, и целый месяц жил в настоящем дворце, иногда из него постреливая. "Какой там был бассейн..." - вздыхал Кудинов. Потом наши поняли свою ошибку и попросили Кудинова свалить из дворца поскорее, потому что дивизион и вправду залез черт знает, куда.
   А Минотавр начинал служить на китайской границе, и от него я узнал реальную историю конфликта на острове Даманский. Сейчас она известна всем, а в 88-м году рассказ о безумной танковой атаке полковника Леонова, и том, что конфликт был прихлопнут самовольным (!) залпом реактивных минометов - впечатлял. "...И когда шестьдесят четыре плюхи туда улетело, - говорил Минотавр, сладко жмурясь, - всякое шевеление на острове прекратилось навсегда".
   Итак, что у нас с Большими Пушками?
   Еще в середине 50-х советское партийное руководство приняло решение, что ствольная артиллерия изжила себя, и ее должны заменить управляемые ракеты различной дальности. Хрущев, как известно, обожал ракеты. Но к началу 70-х годов начальники передумали. Был нащупан баланс между РВ и А, вроде бы, достаточно разумный.
   Надежность. Простота. Живучесть. Высокая скорострельность. Высокая точность. Большой возимый боекомплект. Дешевизна выстрела. Вот, наверное, основные плюсы артиллерии по сравнению с ракетными комплексами. На дистанциях до 40 км пушки, гаубицы и минометы дешево и вкусно решают любые задачи, за исключением мгновенного выжигания больших открытых площадей (это разумнее делать системами залпового огня).
   Кроме того, самоходные пушки, гаубицы и комбинированные орудия гораздо лучше защищены, чем сопоставимые по мощности ракетные комплексы. И могут худо-бедно обороняться без привлечения дополнительных противотанковых средств.
   На показе в Абу-Даби самоходка "Мста-С" засадила корректируемый снаряд в движущийся танк с дистанции 12 км. Не знаю, насколько это было похоже на войну, но собственно танк мне жаль. Схлопотать пятьдесят кило железа (столько весит снаряд "Краснополь") даже без взрывчатки не подарок, будь ты хоть "Абрамс", хоть "Леопард". Вы представьте, как оно летит, и как оно долбит, когда долетает.
   Опытные люди уверяют, что этот показ был именно показ, то есть наглая и циничная показуха, но танк жалко все равно.
   152-мм "Мста-С" оружие хоть и продвинутое, но все еще нормальное, не БМ. Это самоходная гаубица, задача которой уничтожать тактические ядерные средства, пункты управления войсками, полевую фортификацию, бить чужую артиллерию и средства ПВО и ПРО на дистанциях до 30 км. Скорострельность до 8 выстрелов в минуту. Очень солидный угол возвышения, аж до 65 градусов, это для гаубицы почти предел. Как все гаубицы, установленное на этой машине орудие предназначено для навесной стрельбы по целям, расположенным за укрытием. На прямой наводке гаубица заметно слабее пушки из-за меньшей начальной скорости снаряда. Хотя, когда речь идет о калибре больше пятнадцати сантиметров, я не советовал бы врагу переть в лобовую атаку на нашу огневую. "Мста-С" сделана так, чтобы колотить все, что подвернется, и тут уж она своего не упустит.
   Теперь давайте разберемся. А зачем нам, собственно, пушки еще большей мощности? Батарея из восьми старых добрых "Гиацинтов" за минуту доставит больше двух тонн железа и взрывчатки на дистанцию в 15-17 км. Для "Гиацинта" есть спецбоеприпасы от 0,1 до 2 килотонн. И к чему городить огород с крупнокалиберными монстрами? "Гиацинты", развернутые в окраинном московском районе Ясенево, легко достанут Кремль - привет горячий бывшим комсомольцам от бывших неформалов. "Мста-С" с ее активно-реактивными снарядами уже позволит нам, ясеневцам, разнести Медведково, лежащее на другом конце столицы.
   Тогда пушки и минометы БМ - для чего? Все их задачи вроде бы можно решать ракетами? По идее, номенклатура современных ракет такова, что они и сквозь несколько метров бетона пробьются, и в землю забурятся, и чуть ли не за бутылкой сбегают.
   Все дело, как говорил один киногерой, "в маленьких различиях".
   Во-первых, вряд ли можно сбить в полете снаряд "Пиона". Зенитная ракета его догонит, но снаряд, по сравнению с любой ракетой, штука маленькая, куда более устойчивая и с менее выраженным тепловым следом. А вот для борьбы с малоразмерными управляемыми ракетами оптимизировано большинство современных ЗРК. Я сужу хотя бы по спецификации на наш "Панцирь С1".
   Во-вторых, по сравнению с сопоставимым ракетным комплексом, "Пион" машина очень мобильная, с отменной проходимостью, быстро разворачиваемая/сворачиваемая, с приличным боекомплектом и какой-никакой бронезащитой. Кроме того, она относительно небольшая и легко маскируется. А "Тюльпан", тот вообще кроха (в "свернутом" состоянии 6,5х3,2х3,2м.). Если рядом постоять, ощущения довольно серьезные, а по военным меркам - за ним по кустам гоняться замучаешься.
   И засечь целую батарею БМ при залпе сложнее, чем одиночный ракетный комплекс.
   Наконец, "Пион" по умолчанию гораздо крепче к внешним воздействиям, чем ракетный комплекс, его трудно повредить. И снаряды у него тоже крепкие, запросто выдерживают падение с высоты два метра, да взрывателем об землю (никому не говорите, это военная тайна, мы сами случайно узнали, когда уронили). Боеприпас производится по вполне себе допотопной технологии, то есть он относительно дешев, несмотря на солидный калибр.
   Задачи пушки 2С7 "Пион" (поступила на вооружение в середине 70-х): уничтожение отдельных удаленных особо важных объектов, разрушение фортификационных сооружений и нанесение ударов спецбоеприпасами. "Пион" бьет активно-реактивным снарядом на 47,5 км - это мировой рекорд для полевых орудий. Скорострельность модели 1983 года 2С7М "Малка" доведена до 2,5 выстр/мин.
   Наши офицеры любили говорить про "Пион", что он с двадцати километров гарантированно попадает в футбольное поле. Несчастные футболисты.
   Миномет "Тюльпан" (постановка на вооружение в 1971) делает на дистанциях до 20 км всё, что недоступно настильному огню. Угол возвышения у него до 80 градусов. Мина буквально валится с неба врагу на голову. Идеальный вариант для швыряния зарядов через горы. "Тюльпан" возит на себе до 40 фугасок, делает примерно 1 выстрел в минуту и может стрелять буквально до посинения - стволы оперативно меняются в полевых условиях.
   Итак, что мы имеем в сухом остатке? Да то же, что я отметил в самом начале. Надежность. Эффективность. Простота. Дешевизна. Скорострельность. Мобильность. И возможность стрельбы с использованием средств наведения образца Второй мировой войны. Без электроники вообще.
   Так может, оно и правда Оружие Возмездия в чистом виде? После того, как нас закидают ракетами с ядерными боеголовками, и все компьютеры накроются, мы вылезем из канализации, взнуздаем своих железных коней, выцелим противника с помощью теодолита, какой-то матери и панорамного прицела МП-46М... И начнем долбать супостата маленькими, но злыми спецбоеприпасами мощностью 0,1-2 килотонны.
   И победа будет за нами.
  
   КУНГ: "кузов универсальный нормального габарита", он же "кузов универсальный несгораемый герметичный" - металлическая будка, устанавливаемая на самоходном или буксируемом шасси; используется как жилое и служебное помещение в полевых условиях; в специализированных кунгах монтируется оборудование связи и т.п. (здесь и далее примечания автора).
   Здесь и далее обозначения "черпак", "дед", "дембель" и т.п. намеренно даются без кавычек. Это самые распространенные в сухопутных войсках неформальные обозначения призывного состава по срокам службы. Младшие призывы: "череп" - солдат, еще не принявший присягу; "дух" - от присяги до полугода; от полугода до года - "молодой". Старшие призывы: "черпак" отслужил год; "дед" - полтора года; "дембелем" становится дед после опубликования приказа Министра обороны об увольнении его призыва в запас. Известны экзотические обозначения младших призывов - "слоны", "бобры" и т.п., но в ББМ была принята стандартная схема.
   Ничего страшного, это просто позывной ББМ.
   Каневский учебный центр (Украина)
   Украинцы наверняка догадались, о ком речь: это их первый президент.
  
  
Оценка: 6.83*495  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023