ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Тер-Гукасов Альберт, Григорьев Андрей
"Якут" - Алмазы для Одессы

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
  • Аннотация:
    1952 год. Начало холодной войны. США и Англия закрывают для СССР доступ к легальному рынку технических алмазов, в которых крайне нуждается восстанавливаемая после войны советская промышленность. В Одессе в перестрелке гибнет курьер, у которого обнаруживают партию алмазов. Эксперты предполагают что камни доставлены с россыпи в Якутии.Обнаружение этой россыпи позволит геологам выйти на коренное месторождение и разрушить вековую алмазную монополию Великобритании.Сотрудники МГБ решают внедрить в банду бывшего сотрудника СМЕРШ Василия Тайахова.Но ни сам Якут ни его руководители ещё не знают, что у преступников имеется пособник в Управлении МГБ.

   Авторы: Альберт Тер-Гукасов, Андрей Григорьев
  
  

"ЯКУТ" - АЛМАЗЫ ДЛЯ ОДЕССЫ

  
  
   Глава1
  
   Муха, жирная и зеленая, лениво ползла по заляпанному стеклу иллюминатора. Василий пристально следил за ней. Каким ветром муху занесло на середину реки, на борт медленно тянущегося по Лене старенького колесного пароходика, было неясно. Неясно Василию было и то, что ждет его на берегу.
   Интересно, зачем он, Якут, понадобился всесильному МГБ? Вроде бы, за последнее время он ничем не успел насолить ведомству товарища Абакумова. Впрочем, сам бывший глава МГБ нынче числился не товарищем, а таким же зэка, каким лет 15 назад был и сам Тайахов.
   Вот уже год как руководитель СМЕРШа военной поры арестован и отправлен на следственный конвейер. На каждом углу об этом, разумеется, не кричали, но для Василия арест его прежнего шефа новостью не являлся. Он по-борцовски покрутил головой, разминая мышцы шеи. Муха взлетела со стекла и, пролетев над его головой, уселась на потертом чемодане старичка в речной форме. Устроившись на новом месте, муха принялась ползать по коричневой крышке чемодана.
   Мысли Василия снова возвращались к повестке из МГБ на его имя. Может ли вызов быть связан с его прежней службой в СМЕРШе? Не пытается ли генерал Игнатьев, сместивший Абакумова, отправить на нары и его бывших подчиненных? Василий обсосал мысль старательно, как заядлый курильщик мундштук любимой трубки, и отбросил.
   Маловероятно. С Виктором Семеновичем он виделся за время службы считанное количество раз. Да и кто он такой? Рядовой розыскник каких тысячи. Обычный волкодав, рыскающий по лесам и полям в погоне за агентурой противника. К тому же, с окончания войны минуло семь лет. Значит, причина вызова крылась в чем-то другом. В чем именно Василий пока понять не мог.
   В молодости он редко имел дело с милицией. Отца периодически дергали то в ОГПУ, то в НКВД, но так и не посадили. Повезло. Василий был уверен, что такое везение можно считать чудом.
   Род Тайаховых вел свой отсчет от самого легендарного Эллэй-боотура и знаменитого вождя хангаласцев Тыгын Дархана. В числе предков Василия были и могучие шаманы, и храбрые воины, и наследные князья, и удачливые купцы. Жизнь отца Василия и его братьев Федора и Степана сложилась по-разному. Старший брат Федор разбогател, торгуя маслом. Сотни коров паслись на принадлежащих ему лугах-аласах. Десятки работников-хамначитов, с которыми он обращался, как с членами семьи, косили сено на этих высокотравных лугах. В жаркую страду сенокоса и сам тойон Федор брал косу в мозолистые потемневшие от солнца и ветра руки. Он не чурался нового и первым сменил архаичную мутовку на новейший сепаратор. Его товар охотно брали в городе, по слухам, сам Якутский градоначальник Крафт нахваливал качество его сливок.
   Младший брат Семен, поступив в 1916 году в Якутскую учительскую семинарию, увлекся марксизмом и стал революционером, чем немало огорчил родных.
   Средний брат Василий Степанович, отец Василия, бунтарством не отличался. Он занялся торговлей и преуспел в этом. До якутских купцов-миллионеров Кушнарева и Маньатаха ему было далеко, но в своем улусе его знали хорошо. Он сам вместе с сыновьями Николаем и Григорием ездил по дальним стойбищам скупая меха у охотников-тунгусов. Платил честно. Слово свое держал и пользовался уважением.
   При этом он никогда не менял шкурки на спирт. Василий Степанович сам в молодости промышлял зверя и понимал, что от спившихся охотников будет мало толку. Возил продукты на Ленские прииски. Не упускал он и случая купить золотишко у старателей, но действовал с оглядкой, чтоб не привлечь внимание властей и конкурентов.
   На свои деньги он открыл в селе школу. Пригласил учителей из города, которым платил от себя дополнительное жалование. В планах его было и создание больницы для сельчан. Но началась война с японцами, потом революция, затем еще война, теперь уже с германцами, и снова две революции одна за другой. Потом опять война, на этот раз, всех против всех.
   Николай, старший сын Василия, вернулся с фронта прапорщиком с Георгием на груди, примкнул к белым да и сгинул в лесах Сибири в одном из колчаковских отрядов.
   Смерть старшего сына пошатнула Василия Степановича, но в следующем 1919 году на свет появился младший Василий. Его рождение вернуло отца к жизни. Отцу было уже за пятьдесят, но он был еще крепок и телом и разумом. Оставляя маленького Баску на попечение жены Матрены и работниц, старший Тайахов с сыном Гришей продолжал заниматься торговлей, чтоб обеспечить семью. В новые времена это было небезопасно.
   В тайге власть была у того, у кого оружие, а тот, у кого были золото и товары, считался лишь добычей. И неизвестно еще, кого стоило бояться больше. Красные могли экспроприировать ценности на "дело мировой революции", белые - реквизировать имущество для нужд своей "борьбы с комиссарами", но ни те не другие самого купца не тронули бы. Обычные же бандиты, которыми кишела тайга, забрали бы не только мошну, но и жизнь. Да, видно, храни купца духи его отца шамана. Миновали Василия и Григория и пули чекистов, и казачьи шашки, и ножи уголовников-хайлахов.
   Отшумела гражданская война. В центральных областях России реквизиции периода военного коммунизма сменил НЭП. К лету 1922 основные силы белых в Якутии были разгромлены. Постепенно начала налаживаться мирная жизнь. Тут-то Василий Степанович и попытался развернуться. Да вот дернуло же его связаться с иноземными скупщиками. Бумажным деньгам доверия не было и он решил торговать с заплывавшими на север американцами. Те брали шкурки хоть и в половину от должной цены, но платили серебром, а то и золотом.
   К осени 1922 года, собрав накопленные запасы пушнины, он двинулся в Аян, планируя там выгодно продать "мягкую рухлядь". На его беду, в ноябре вместо американских торговцев в порту Аяна его встретил отряд белого генерала Анатолия Пепеляева.
   Сперва Василия Степановича и его спутников белые приняли за переодетых чекистов, и лишь заступничество тунгусов, с которыми Тайахов долгие годы вел честный торг, спасло его от расстрела. Однако от изъятия кровно нажитого это не уберегло.
   Якуту было объявлено, что его меха реквизируются "на святое дело борьбы с безбожниками коммунистами". Тайахов, чуравшийся политики, мог попытаться возразить, но винтовки и пулеметы Сибирской добровольческой дружины оказались убедительным доводом.
   Пушнину пришлось отдать. Зашитый в поясе золотой песок удалось сохранить. Желая показать свое уважение к праву частной собственности, пепеляевцы изъяли шкурки строго по описи, составив акт в двух экземплярах.
   В акте особо указывалось, что стоимость добровольно переданных ценностей будет возвращена инородцу Василию Тайахову после полной победы над большевиками. В жизни Василия тот акт сыграл роковую роль.
   После разгрома дружины Пепеляева акт попал в Якутское Губчека. В результате, якута-купца объявили пособником белых и приговорили к расстрелу. Спасло его от пули лишь заступничество брата Семена, ставшего к тому времени важным чином в образованной Якутской АССР. Но всю оставшуюся жизнь Тайахов прожил под страхом ареста. Коммерцией с тех пор он больше не занимался. Его власть не тронула, а вот его младшему сыну тюрьмы избежать не удалось.
   После того, как старший Тайхов перестал заниматься купечеством, он вел тихую жизнь обычного скотовода. Растил лошадей и коров, косил сено на родовом аласе, иногда промышляя охотой на уток и зайцев, да ловом жирных озерных карасей. Его средний сын Григорий подался на Алдан добывать золото в артель Бертина и Нисковских.
   Когда младший Василий подрос, то часто ездил к брату на лето, а закончив школу, тоже устроился на прииске. Работа была трудной, но денежной. В удачный день бригада из пяти человек могла намыть до килограмма золотого песка.
   Тяжелый труд золотодобытчика давался ему легко. Помогала полученная от предков сила. Еще в детстве Баска опережал сверстников в беге, в якутских прыжках, в перетягивании палки и борьбе хапсагай. Но проработал на прииске он лишь два года. Отец с матерью сами уже не могли справляться с работой, и в 1937 году Василий вернулся родное в село. Там он стал охотиться на пушного зверя, сдавая шкурки в заготконтору, но продлилось это не долго.
   Первый охотничий сезон прошел для молодого Тайахова удачно. Соболей, которыми его предки платили ясак атаману Галкину триста лет тому назад, с 1935 года добывать запретили, но зато взамен охотно принимали не только белку, колонка и горностая, но и шкурки зайцев, сусликов, сурков-еврашек и даже кротов.
   До еврашек и кротов он как настоящий охотник не опускался, но вот белку и зайца добывал в весьма приличных количествах. Одних только беличьих шкурок он сдал за первый год 350 штук. Это не считая полсотни шкур зайцев и десятка лисьих. Всего за год ему удалось заработать почти полторы тысячи рублей.
   В 1938 году Василий добыл уже 15 красных лисиц 400 белок, 50 зайцев и 12 колонков. На жизнь хватало. Но уже в 1939 все повернулось иначе.
   Прежнего пожилого приемщика Осипа Ермолаича Пестерева, из бывших приказчиков, сменил молодой и вертлявый, похожий на хорька, Севка Хлыстов. Поговаривали, что Пестерева вызвали в город и там арестовали по доносу Севки, но так ли это, никто точно не знал.
   Тайхову Севка сразу не понравился. Унаследованным от деда шамана даром он безошибочно определял в человеке душевную гнилость. Уже при первой сдаче, принимая шкурки лисиц, Севка долго упирался и упорно сбивал цену, указывая на мнимые пороки и стремясь занизить сорт. Шкурки у Василия были отличные, хорошей спелости, шелковистости и пышности, но перечить скупщику было себе дороже. В тот раз Тайахов стерпел и сдал лис по заниженной цене. Севка ликовал. Его ручонки гладили великолепный ворс сданных лисиц, на морде расплылась довольна улыбка. Василий скрипнул зубами, взял деньги и ушел.
   Во второй раз, принимая от Василия беличьи шкурки, Севка "обсчитался" на 50 единиц. Тайахов не сдержался, поправил его. Тот вспылил: "Я, по-твоему, считать не умею? Ты, харя неумытая, чурка с глазами, учить меня надумал! Да ты до ста считать научись, малограмотный!". Это оказалось последней каплей.
   Возмутили Баску не обидные прозвища, а то, что его, бывшего лучшим учеником школы, умножавшего в уме пятизначные числа, обозвали малограмотным. Василий шагнул вперед и занес кулак над противной мордой.
   И все бы ничего, завершись дело обычным рукоприкладством. На беду Баски, рядом оказались два милиционера, бросившиеся на шум и крики о помощи. В горячке охотник не разобрался, кто на него набросился сзади, и пару раз махнул тяжелым кулаком.
   Милиционеры склонны были не давать делу ход. К жуликоватому скупщику пушнины особых симпатий они не испытывали, но Севка, видно, и впрямь оказался осведомителем НКВД и пожаловался куратору. Колеса машины правосудия скрипнули и завертелись, перемалывая судьбу молодого Тайахова. Следствие и суд были скорыми. В этот раз нельзя было ждать и заступничества дяди Семена. Семенчикэ, так его называла мать Василия, расстреляли в 1938 году по надуманному обвинению, как буржуазного националиста и японского шпиона.
   К счастью для Василия, следователь не стал раздувать инцидент и создавать очередной заговор, приплетая к нему престарелого отца Баски и его расстрелянного дядю. Приговор оказался более чем мягок. По совокупности трех статей за хулиганство, сопротивление представителям власти и нанесение побоев он получил детский срок в жалкие, по тем суровым временам, пять лет.
   Могли бы дать и меньше, но прокурор усмотрел в хулиганских действиях парня крайний цинизм. К моменту, когда вбежали милиционеры, Басылай пихал в рот Севке беличью шкурку, требуя, чтобы тот ее проглотил. Найденный при Тайахове самородок размером с наперсток и несколько грамм золотого песка были изъяты и сданы в золото-приемную кассу. Дополнительного наказания за хранение шлихового золота закон не предусматривал.
   В лагере парня встретили настороженно. Удивляла его способность слышать все вокруг. Например, к нему никто не мог подойти незаметно сзади. Его невозможно было застать врасплох. Попытки напасть на него сонного закончились для нападавших сломанными пальцами и отбили охоту лезть к этому дикарю. А после одного случая его зауважали еще больше.
   Дело было в казахской степи. Бригада возвращалась с работы, человек, идущий впереди, напугал лежавшую на дороге гадюку, и та бросилась на Василия. Он шел задумавшись, но боковым зрением уловил опасность, молниеносным движением поймал летящую змею и сжал с такой силой, что голова почти оторвалась. После того, как он оторвал гадюке голову, выпил кровь и, ободрав шкуру, сожрал сырой, его авторитет существенно повысился. Урки звериным чутьем узнали в нем опасного хищника равного им самим. Понятно, что у человека с такой реакцией и стальными пальцами врагов на зоне не водилось.
   Дни тянулись за днями, превратившись в непрерывную череду монотонной, изнуряющей работы. Даже хваленой якутской выносливости порой не хватало, но Василий умел ждать. Когда началась война, Красной Армии, обескровленной в тяжелых приграничных сражениях, понадобились солдаты. Принялись за последний резерв - заключенных. Был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля 1941 года. По этому Указу освобождались из лагерей и направлялись в действующие части РККА мужчины призывного возраста осужденные за незначительные преступления и имевшие остаток срока менее года.
   Однако под действие данного Указа заключенный Василий Васильевич Тайахов не подпадал, его ходатайство о направлении на фронт было отклонено. Он продолжал оставаться зэка и тянуть лямку своего пятилетнего срока. Лагерное досье на него было до неприличия тощим. Василий не вступал в конфликты, не ругал советскую власть и лагерное начальство, не стремился войти в круг блатных. Он держался особняком, ни с кем не делясь и ни о чем не откровенничая. Лагерные стукачи, как ни старались, не могли разговорить сосредоточенного, немногословного якута. Его азиатское лицо оставалось спокойным и непроницаемым в любой ситуации.
   А где-то далеко, за тысячи километров от огороженной колючкой лагерной "запретки", свистели пули и рвались снаряды. Танки вермахта рвались к Москве. Ценой невероятных усилий и жертв к концу осени 1941 года они были остановлены. Плохо одетое и слабо вооруженное народное ополчение, отряды курсантов и поредевшие полки стрелковых дивизий выполнили задачу сдержать врага. Выполнили, можно сказать, на последнем дыхании. План немецкой операции "Тайфун" был сорван, но врага было мало остановить, его следовало отбросить от Москвы. Для этого нужны были свежие силы.
   Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 ноября 1941 года был объявлен, когда под Москвой еще гремели оборонительные бои, но было ясно, хваленая военная машина вермахта, как нож сквозь масло, прошедшая сытую Европу, забуксовала в русских снегах. Новый Указ расширял действие предыдущего на новые категории осужденных, в том числе на тех, кто имел остаток срока до трех лет. Для контроля за исполнением Указа в десятки лагерей НКВД были направлены ответственные работники Союза ССР. В этот раз судьба благоволила осужденному Тайахову. Ему было объявлено, что его прошение удовлетворено. Теперь он считается освобожденным досрочно. При этом судимость с него не снимается и, в случае совершения другого преступления, он будет подвергнут новому наказании.
   С этого момента Василий перестал ощущать себя зэком. Его также окружала колючка, а на вышках, как и прежде, дежурили часовые с винтовками, но теперь он был уже не бесправной рабсилой, а будущим воином, которому скоро Родина доверит оружие для ее защиты.
   Последующие события промелькнули быстро. Стучащий на стыках эшелон, пронизывающий до костей ветер в холодном вагоне, еле-еле греющая буржуйка, проносящиеся мимо города и полустанки. К середине декабря он уже прибыл в свою часть, а примерно через неделю его вызвали к командиру батальона.
   В блиндаже помимо комбата за столом сидел начальник особого отдела полка лейтенант госбезопасности Коваль Николай Юрьевич. Он сидел вполоборота, расстегнув ворот полушубка, и неровный свет керосиновой лампы играл на эмалевой шпале в его петлице. На столе перед офицером НКВД лежал длинный цилиндр оптического прицела.
   Тайахов доложил о прибытии.
   - Вольно, Василий, - бросил в ответ комбат, - проходи, садись.
   Тайахов послушно присел на пустой снарядный ящик служивший табуретом.
   - Тут такое дело, смотри. Вот, Николай Юрьевич принес оптический прицел, цейсовский, слыхал о таком?
   Василий молчал.
   - Прицел дорогой, так просто мне его бы не дали.
   Василий молчал.
   - Тебе что, язык в лагере пришили, чего молчишь? - не выдержал особист.
   - А что я должен сказать, начальник?
   - Спроси хоть, зачем прицел.
   - Понятно, стрелять придется.
   - Придется. Если попадешь, прицел твой.
   Василий взял прицел со стола. Повертел в руках, поднес к глазу, положил на стол и продолжал молчать.
   - Опять молчишь! - взвился энкэвэдэшник.
   - Так говорить особо не о чем.
   - Ты скажи, попадешь или нет?
   - Из этого? - Якут указал на прицел, - из этого не попаду.
   - Почему? - удивился Коваль.
   - Прицел слабенький.
   - Ты это чего? Какой слабенький! Это цейсовская оптика, трофейная. Немецкое качество!
   - Прицел слабенький, всего полуторакратный. Не больше, чем на 500 метров с таким стрелять. Да и потом, без оружия, сам по себе, он кусок металла со стеклышками.
   - Оружие тебе выдадут, - пообещал комбат, - поставишь на винтовку и стреляй.
   - Нет, не получится, - покачал головой Якут.
   - Ты тут саботаж не разводи, - повысил голос лейтенант госбезопасности, - Отказываешься приказ выполнять? Так и под трибунал недолго!
   Якут вздохнул и снова взял прицел в руки.
   - К первой попавшейся винтовке прицел цеплять смысла нет. Нужен ствол с кучным боем. Отклонение на миллиметр на дистанции в 500 метров даст разброс от цели почти на метр.
   - Подберем мы тебе винтовку. Хорошую, точную, - заверил комбат, - хочешь мосинку, хочешь токарева.
   - Тоже не поможет. Прицел немецкий. У него кронштейн другой. К нашему оружию его приспосабливать сложно.
   - Ты где так хорошо в оптических прицелах разбираться научился? - Особист подозрительно уставился наТайахова.
   - Я когда на прииске работал НижнеСталинском к нам один американец приезжал, специалист по золотодобыче, для передачи практического опыта, я его на охоту водил. У него как раз карабин был с оптикой.
   - Допустим. И что ты тогда предлагаешь?
   - Для цейса нужен немецкий карабин, маузеровский. А еще лучше их снайперка с четырехкратным прицелом. С такой и на 600 метров стрелять можно уверено.
   - Ну ты загнул, - изумился комбат, - где мы тебе их карабин с такой оптикой достанем?
   - Там же, где и это достали, - Якут положил прицел на стол, - цель, полагаю, будет серьезная. А на ценного зверя надо идти с хорошим оружием.
   Комбат и особист переглянулись. Наконец, Коваль неохотно кивнул, показывая, что согласен.
   - Хорошо. Будет тебе немецкий карабин с нужной оптикой.
   - Когда?
   - Дня через три.
   - Через три так через три.
   - Но смотри, цель очень важная. Надо попасть.
   - Значит, попаду.
   - А если промажешь?
   - Застрелюсь. В себя-то я точно попаду, с прицелом цейсовским.
   - Шутишь? А мне не до шуток.
   - Да не тяни хорька за яйца, начальник! Что за цель?
   Комбат развернул на столе карту.
   - Вот тут, в районе поселка Труды, против нас сосредоточены части моторизованной бригады СС. Отборные войска. Отлично вооружены и экипированы. Боевая выучка на высшем уровне. Но есть у них серьезный недостаток. Немцы педантичны, рабы инструкции, действуют по шаблону. Если ситуация развивается нестандартно, они теряются.
   - И я, значит, должен буду им эту ситуацию создать?
   - Верно. Разведка сообщает, что штаб бригады дислоцируется вот здесь, в селе Высокое, - начальник Особого отдела показал точку на карте. - Как выяснили партизаны, командир бригады каждое утро делает пробежку и обливается ледяной водой из проруби. Закаляется гад, здоровье бережет. Охраняет генерала взвод эсэсовцев. Автоматчики, собаки. Близко не подобраться, подходы минированы. Это у него ритуал постоянный, хоть часы по нему сверяй. В любую погоду ровно в 08:00 он выбегает из дому. Пробежка занимает у него минут 15. В 08:15 он у проруби. Две минуты на обливание. Минута на растирание. И в 08:18 он уже оттуда уезжает. Обратно его везут на машине. Ясно?
   - Ясно.
   - Вот здесь небольшой холм с двумя березками. Другой точки для позиции у тебя не будет. Все остальные подходы простреливаются. Тут и тут пулеметные гнезда. От холма до проруби, где генерал обливается, примерно метров 500.
   - Нормально. Маузеровский карабин на такое расстояние добьет.
   - Пока он бежит, рядом едет машина, прикрывая его корпусом. Когда обливается, вокруг охрана стоит плотно. На выстрел у тебя будет секунд пять-шесть, пока он надевает тулуп и садится в автомобиль.
   - Пять секунд для такой оптики это целая вечность.
   - Как бы нас с тобой в вечность не отправили раньше времени!
   - Не отправят, попаду. А если попаду, что получу?
   - Сперва попади.
   - Если судимость снимут, попаду.
   - Ты хоть понимаешь - пять секунд на все?
   - Когда куница удирает, она прыгает по вершкам, по самым густым веткам, и пролетает открытый участок за долю секунды. А тут целых пять.
   - Сравнил! Там ты стоишь под деревом метров за 10 от зверя, а тут 500 метров, в 50 раз больше!
   - Так и генерал раз в 50 больше куницы.
   - В 8 утра только-только рассветает, еще сумерки. Сумеешь цель разглядеть?
   - Конечно, начальник. Главное, карабин достань с хорошей оптикой, а я справлюсь. Потом, сейчас кругом снег лежит. На белом фоне генерал в тулупчике очень заметен будет.
   - Ладно, поглядим. Карабин тебе достанем, как обещал. Застрелишь генерала и вернешься живой - считай, судимость снята. Я сам лично представление напишу.
   Через три дня Тайахов уже осваивал Маузер 98-к с четырехкратным прицелом Zielfernrohr-39 производства фирмы  CARL ZEISS JENA, полученный от особиста . На привыкание к оружию и прицелу Василий потратил два дня и без малого пару сотен патронов. Для тренировок шофер начальника особого отдела, молчаливый, грузный сержант Сеноженко, возил его километров за пять в тыл к глубокому извилистому оврагу. Там Василию никто не мешал, и он спокойно отрабатывал стрельбу с оптикой на дистанцию от 300 до 600 метров. Стрелял с раннего утра и под вечер, чтоб понять, как работает прицел в сумерках.
   Вечером, накануне выхода, Коваль лично проинструктировал Василия и вручил ему сигнальный пистолет и три патрона.
   - Вот, держи. После выстрела даешь сигнал белой ракетой. Это будет подтверждением, что цель поражена. Учти, сектора у их пулеметчиков пристреляны, так что уходить надо будет быстро, пока они не опомнились.
   - Понял.
   - Василий, возьмешь еще с собой грелки. Мы такими в Финскую войну зимой на Карельском перешейке только и спасались. На пакете инструкция написана. Разберешься. Воды зальешь, потом минуты три потрясешь, и она разогреваться начнет. Хватает на пару часов. Как остынет, снова надо будет воды добавить.
   - Спасибо, - от души произнес Василий и улыбнулся.
   - Ты меня, главное, не подведи, солдат. Я тебе верю.
   - Не подведу, товарищ лейтенант государственной безопасности.
   - Ну, готовься, охотник. На важную дичь сегодня пойдешь. Ни пуха тебе ни пера.
   Василий промолчал.
   - Что, Тайахов, не хочешь к черту посылать?
   - Не хочу. Дед мой запретил.
   - А кто твой дед?
   - Шаман.
   - Ну, ему виднее. Тогда удачи тебе.
   Кроме двух химических грелок, ракетницы и трех патронов к ней, Василий получил нож НР, бинокль, теплый бушлат, ватные штаны, летные унты с собачьим мехом, белый маскхалат, две плитки немецкого шоколада и компактный плоский немецкий термос в белом чехле.
   Особист крепко пожал Василию руку и отпустил отдыхать. Выход был намечен на четыре часа утра. Прежде чем лечь, Василий тщательно обмотал карабин бинтами, сложил в плотный мешок белого цвета грелки, ракетницу, патроны, малую пехотную лопатку, выкрашенную белой краской, и длинный моток тонкой, но прочной веревки. После этого со спокойной душой уснул.
   К семи утра он уже скрытно добрался в заданную точку, выбрал позицию на холмике. Вырыл в снегу лежку и замаскировался. Ракетницу, направив стволом вверх, он привязал к одной из березок. Теперь оставалось ждать. Холод давал о себе знать, и Василий в очередной раз долил воды в сшитую из двух слоев брезента грелку, встряхнул несколько раз. Понемногу грелка нагрелась, стало теплее. Последние минуты ожидания тянулись невыносимо долго. Наконец, начало светать. Он приготовился и поднял бинокль.
   Подпольщики и разведка не обманули. По генералу действительно можно было сверять часы. На берегу замерзшей речушки он появился ровно в 08:15. Он бежал быстро и красиво, как бежит, высоко вскидывая ноги по глубокому снегу, мощный сохатый. Вровень с ним, закрывая его, ехал массивный, высотой в два метра Horch-901 в зимней окраске. Генерал был виден лишь мельком, когда, ускорив темп, вырывался вперед. Охрана уже выстроилась у берега, ожидая прибытия командира. Эсэсовцы, вооруженные до зубов, держались беспечно и самоуверено. Видимо, мысль о нападении на генерала казалась им абсурдной.
   Василий оторвался от бинокля. Снял оружие с предохранителя. Медленно навел карабин, целясь примерно в верхний край двери автомобиля. Генерал рослый, при выстреле по такому уровню пуля пойдет по линии солнечного сплетения. Стрелять, метясь в голову, на такой дистанции рискованно. Слишком малые габариты цели и слишком она подвижна. Поэтому бить нужно только в корпус.
   Василий положил винтовку и снова взялся за бинокль. Разгоряченный бегом генерал растирался снегом. Эсэсовцы стояли полукольцом вокруг него, прикрывая своими телами. Денщик пошел к проруби, пробил корку намерзшего за ночь льда. Наполнил одно ведро, затем другое и поднес их ближе к генералу, тот кивнул. Денщик поднял ведро и окатил командира ледяной водой. Пора. Медлить нельзя.
   Василий отложил бинокль и вновь навел прицел на уровень двери хорьха. Генерал, мотая головой и, уже начиная трястись от холода, двинулся к машине. Из автомобиля выскочил адъютант с овчинным тулупом в руках. Генерал начал продевать руки в рукава, напяливая тулуп прямо на мокрое тело. В голове Василия мелькнула шальная мысль, что простудиться и скончаться от воспаления легких генерал не успеет. Он подвел прицел под левую подмышку генерала и, задержав дыхание, нажал на спуск. Патрон Маузера калибра 7,95 мм мощнее мосинского, поэтому в утренней, морозной тишине выстрел прозвучал особенно громко. Генерал умер быстрее, чем охрана поняла, что произошло.
   Цель поражена. Приказ выполнен. Пора отходить. Василий начал медленно отползать, пятясь назад и разматывая моток веревки. Прежде, чем свита убитого опомнилась, он отполз примерно на пятьдесят метров и дернул за конец веревки, остававшийся в руках. В небо ушла белая ракета. Сигнал дан. Наши заметят. Однако заметили ракету и немцы, и уже через пару секунд по холмику с заснеженными березками стеганули свинцовые строчки машингеверов.
   Василий вжался в снег, а немцы упорно лупили по месту, откуда взлетела ракета. Когда каждый из пулеметчиков расстрелял по ленте и затих на время, он снова пополз в сторону наших окопов. С нашей стороны взлетела красная ракета и уже через минуту на немецкие позиции обрушились советские снаряды. Началась артподготовка. А следом за ней войска 10-й армии перешли в наступление. Лишившаяся командира механизированная бригада СС не смогла оказать должного сопротивления на своем участке.
   Позже гитлеровцы официально объявили командира бригады погибшим от шальной пули при внезапном наступлении русских. Признаться в том, что советский снайпер смог подобраться к бригаденфюреру на расстояние выстрела, они не пожелали. В историю Второй мировой войны этот генерал вошел как павший в бою.
   Впрочем, взятый в плен шофер генерала на допросе в разведотделе штаба армии рассказал, как все произошло. В итоге, комбат и особист получили по ордену, а заслуги Тайахова Родина оценила медалью "За отвагу". На прощание особист сказал, свои ордена ты еще заработаешь.
   Однако дороже медали для Василия была невзрачная серая бумажка, врученная ему одновременно с наградой. Текст гласил, что в соответствии с Указом   Президиума   Верховного  Совета  СССР от 14 декабря  1941 года, постановлением Военного Совета Западного фронта за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость с красноармейца Тайахова Василия Васильевича считается снятой.
   В 1942 году Василия направили на краткосрочные снайперские курсы. Он старательно постигал новую для него снайперскую науку. До войны он уже был хорошим охотником и метким стрелком, но этого оказалось недостаточно, чтоб называться снайпером. Деривация и прочие мудреные термины были для него в новинку, как и определение расстояния по тысячным. Постигать приходилось и топографию и способы маскировки. Обучение было максимально интенсивным. Их учили скрытно передвигаться и вести наблюдение, рассчитывать поправки, учитывать погодные условия и особенности местности. Много внимания уделялось изучению материальной части оружия, оптических прицелов и специального изделия БРАМИТ. Неказистый с виду цилиндр, детище братьев Митиных, практически полностью заглушал звук выстрела, но стрелять из него полагалось специальным патроном с уменьшенным зарядом пороха и утяжеленной пулей. Это снижало дальнобойность. Спецпатрон позволял поражать цель не более, чем за 300 метров, а дистанция эффективной стрельбы определялась в 150-200 метров.
   К концу обучения курсанты должны были уметь первым же выстрелом поражать винтовочную гильзу на дистанции в 50 метров, а из пяти ложек воткнутых черенками в землю на 400 метрах, попасть, как минимум, в три. Тайахов с такой дистанции поражал все пять целей.
   Курсы он окончил с отличием, и ему даже было присвоено звание младшего сержтанта. Когда он вернулся на фронт, его, казалось, ждала карьера снайпера аса, такого, как его земляки Охлопков, Кульбертинов, Гуляев, Миронов, Габышев, однако командование и судьба решили иначе. Тайахова направили в распоряжение разведотдела армии. В составе специальных групп он не раз переходил линию фронта, выполняя важные задания командования. Смерть ходила рядом, но ему везло. А может, духи предков и помощники деда шамана хранили его на дорогах войны. Потом был перевод в органы ГУКР СМЕРШ, где он и прослужил до 1946 года.
   В его смершевскую биографию вошли акции против немецких разведорганов, захваты радистов, разведчиков и диверсантов, розыск нацистских пособников, борьба с бандеровским подпольем.
   Якут продолжал перебирать в памяти страницы своего послужного списка. Он упорно пытался понять, почему им все-таки интересуется госбезопасность. Это оставалось для него загадкой.
   Он не чувствовал за собой вины. В последний год он жил тихо, ни с кем особо не общался, чаще бывал в тайге, чем среди людей. Вы ошиблись, товарищи, скажет он завтра в их МГБешной конторе, куда его пригласили повесткой. Нет, ничего он не скажет, потому что это они определяют, кто виновен, а кто нет.
   В комнате, куда он вошел, одиноко сидел за столом молодой человек в гражданском костюме. Это слегка удивило, обычно первый допрос обставляют официально, сидят два-три человека, один из них в форме. Еще раньше Якута удивило, что его не обыскали на входе, и окончательно добило то, что молодой человек пожал ему руку и даже улыбнулся.
  
  
   Глава 2
  
   Молодым человеком, пожавшим руку Тайахову, был я. С Якутом я впервые познакомился с за три месяца до встречи, когда по служебной необходимости изучал его досье. Не скажу, что мне очень уж хотелось служить в органах МГБ, но так уж сложились обстоятельства. Помню, как на четвертом курсе меня неожиданно пригласили для беседы в комитет комсомола Одесского госуниверситета.
   В назначенный час я постучался в нужную дверь, и услышав "войдите", распахнул её. Войдя в кабинет, кроме стоявшего у стола секретаря комсомольской организации я увидел сидящего в кресле мужчину, лицо которого было трудно рассмотреть, так как на него падала тень от тяжелой бархатной портьеры.
   - Вот, - указывая на меня кивком головы, произнес секретарь, - студент юридического факультета Антонов Сергей Иванович, 1928 года рождения, комсомолец, отличник, характеризуется положительно.
   - Вы можете идти, - властно прервал его мужчина в кресле, голос которого показался мне смутно знакомым.
   Секретарь смутился и поспешно вышел, плотно притворив за собой дверь. Когда удаляющиеся шаги комсомольского вожака стихли, незнакомец поднялся и протянул мне руку.
   - Ты что не узнаешь меня, Сережа? - произнес он, и тут я вспомнил, откуда я его знаю. Память сама вернула меня в тот осенний день.
   Неожиданно холодный для Одессы конца сентября ветер пронизывает тело насквозь. Холод пробирает до кости. Сжавшийся от холода и страха мальчишка 13 лет рыдает, размазывая слезы по чумазому лицу. Мальчишку в тонкой, кургузой курточке толкает в спину дюжий краснофлотец в бушлате, с винтовкой за спиной. Парнишка плохо соображает, что происходит, он идет, постоянно вздрагивая и поминутно спотыкаясь. Приходит в себя он уже в блиндаже, там тепло и сухо. Кто-то сует ему в руки кружку с крепким сладким чаем. Парень жадно пьет, давясь горячим напитком. Слезы продолжают течь по его щекам.
   - Ну, будет, будет. Успокойся. Не время плакать, парень, - произносит чей-то мягкий, спокойный голос.
   Я знаю этого мальчишку. Это я сам десять лет тому назад. Пронесшаяся перед мысленным взором картинка меркнет. Я снова в 1951 году.
   - Так вот ты какой стал, Сережа. Сережа Антонов. Совсем уже взрослый.
   - А вы ничуть не изменились, Валентин Аркадьевич.
   - Да ладно, не льсти, - отмахнулся он, - у меня к тебе одно предложение. Поработаем вместе?
   Валентин Аркадьевич Колодин привык сразу переходить к делу. В пору, когда я его знал уполномоченным особого отдела, в его петлицах было лишь два лейтенантских кубаря, что соответствовало спецзванию сержанта госбезопасности. Со времени нашей последней встречи он дослужился до подполковника. Его предложение оказалось неожиданным. О работе в МГБ я тогда не помышлял. За годы учебы и практики я не видел для себя иного призвания кроме следователя прокуратуры. Об этом я ему и сказал. Но он, похоже, был не склонен слушать мои возражения.
   - Эх, Сергей, время такое. Нам люди нужны позарез, - он вышел из-за стола и прошелся по кабинету. - Стольких потеряли. Кого на фронте, кого в борьбе с бандами, кто уже в мирное время от ран умер. Пойми, нам нужны такие, как ты, молодые, юридически грамотные. А самое главное, честные и смелые. Преданные Родине. Это не высокие слова, это так и есть.
   Я снова попробовал возразить, напирая на то, что не отличаюсь особой храбростью. И тут Колодин даже немного разозлился.
   - Храбрости в тебе, говоришь, нет? - он повысил голос. - Да ты той осенью сорок первого сколько раз на грани смерти был? Тебе тринадцать всего, а ты к немцам на их сторону ходил! Запомни, герой не тот, кто не боится, а кто, подавляя страх, свое дело делает. Да за то, что ты тогда совершил, ордена полагаются. Даю сутки на размышление, но советую согласится.
   Я принял его предложение, и летом 1952 года меня, свежеиспеченного выпускника одесского юрфака, зачислили на службу в отдел контрразведки Управления МГБ Украинской ССР по Одесской области. Тогда я впервые и получил доступ к материалам о Якуте. Именно ему предстояло сыграть ключевую роль в планируемой операции, имевшей важнейшее значение для всей послевоенной истории СССР.
   Еще про него рассказывал мой школьный приятель, который, как оказалось, знал Якута по фронту и даже ходил с ним в разведку: про его прошлое охотника-промысловика, про его лагерный опыт и, главное, про его уникальные таланты. Якут не особо любил метание ножей, весьма посредственно разбирался в минно-взрывном деле, но ему не было равных в умении бесшумно подойти к часовому, в способности слышать шорохи, недоступные обычному уху, и стрелять в темноте на звук. Сначала Якут был приписан к снайперскому цеху как великолепный стрелок, но снайперы встречались и не хуже, а как разведчик он был незаменим. Однако особенно хорош он оказался в ведении розыска, что и оценили по достоинству в органах СМЕРШ.
   Листая его личное дело и глядя на фото типичного монголоида, я думал о том, что люди азиатской внешности, встречаясь с представителями нашей профессии, как говорят в народе, имеют фору или, по-спортивному, гандикап. На их лицах, с глазами-щелками и окаменевшей мимикой, ничего нельзя прочесть, все равно, что разгадать, о чем думают каменные скифские "бабы" расставленные тысячи лет назад по Великой степи. Если лицо это окно души, у Якута это окно, судя по фотографии, закрыто, надеюсь, что не заколочено.
   Когда материалы были изучены, а его местонахождение установлено, я, подполковник Колодин и еще три оперативника вылетели в Москву, оттуда в Иркутск, а через пару дней, выбравшись из брюха армейского дугласа, мы ступили на примятую траву аэродрома в Якутске. В соответствии с наукой о дознании, мы заготовили "кнут и пряник". В качестве пряника, первый разговор с ним должен был провести я в максимально вежливой манере. Если же пряник не сработает, то в дело вступит Колодин. Для себя я решил, что первый разговор с Якутом проведу в гражданской одежде, и обращаться к нему буду строго на вы и по имени-отчеству. Повестка на имя Тайахова В.В. была послана. Оставалось ждать.
   Когда Якут вошел в кабинет здания МГБ ЯАССР на улице Дзержинского, я понял, что он тоже приготовил небольшой сюрприз. Уверенный, что я жду его в мундире со всеми орденами, он явился в старой гимнастерке без наград, с одиноко красневшей на правой груди нашивкой о ранении. Чувство собственного достоинства под маской скромности - его маленькая моральная победа. В целом, он оказался таким, как я его и представлял. О таких в ориентировках обычно пишут - "внешность соответствует фотографии"
   Я поздоровался с ним и представился. Он сухо кивнул мне в ответ.
   - Василий Васильевич, вы, я думаю, удивлены, зачем мы вас вызвали?
   - Нет, не удивлен.
   Слишком быстро ответил, соврал, - а это моя маленькая моральная победа.
   - Удивлены. И пытаетесь вспомнить, чем вы могли нас заинтересовать, а вспомнить не можете.
   - Не могу, - сознался Якут.
   - Правильно. Потому что ищете ответ в своем прошлом, а наш интерес в будущем. Короче, мы хотим предложить вам сотрудничать.
   Он втянул в себя воздух, открыл рот, но я его опередил.
   - Нет, вы не поняли, я не вербую вас в качестве агента, это для вас мелковато, да и осведомителей нам хватает.
   Он с шумом выдохнул.
   - Вы нужны нам для одного задания, очень важного.
   - Почему я?
   - Вы хладнокровны, решительны, адаптивны к среде, у вас мгновенная реакция, вы отлично стреляете, на уровне инстинкта чувствуете опасность, вы даже ни разу, я хочу сказать, по своей вине, ни разу не были ранены, хотя помимо работы снайпером не раз ходили в разведку. Кроме того, вы умны и, что важно, - я улыбнулся, - умеете это замечательно скрывать. Вот такое на вас полное досье.
   - Не полное. Я еще якут.
   - Я забыл упомянуть чувство юмора.
   - А я серьезно. Я - якут, стало быть, непредсказуем. Другая психология, другая культурная традиция и еще наследственность отвратительная, мой дедушка знаменитый шаман, служитель культа.
   - Какой же это культ, это, как вы заметили, культурная традиция, почти фольклор. Теперь о задании. Скажу сразу - вы имеете право отказаться без объяснения причин и, - я выдержал паузу, - без всяких для вас последствий. Разумеется, вы в этом случае навсегда забываете о нашей встрече и о всем, что тут услышите. Надеюсь, не мне вам объяснять про режим секретности.
   - Продолжайте. Даже интересно.
   - Задание опасное, впрочем, вам не привыкать. Итак. Полгода назад пограничники в Одессе пытались задержать нарушителя. Тот оказал сопротивление и погиб в перестрелке. При осмотре тела была обнаружена крупная партия алмазов.
   - Забавная история, но причем здесь я? Предлагаете мне поступить на службу в Одесский погранотряд и выслеживать нарушителей? Или у вас нехватка служебных собак?
   - Напрасно смеетесь. Мы предположили, что эти алмазы из Якутии.
   - С чего вы взяли? Насколько мне известно, в Якутии нет разведанных алмазных россыпей.
   - Конечно, разведанных россыпей нет. Однако случаи находок единичных алмазов отмечаются еще с девятнадцатого столетия.
   - Легенды, - отмахнулся Якут, - сказки об удачливых купцах, дешево скупавших блестящие камни, за которые в столице давали целое состояние. В детстве мне их часто рассказывал отец.
   - Речь не только о легендах, - я протянул ему пару листочков бумаги с машинописным текстом, - ознакомьтесь, профессор Ленинградского горного института Владимир Степанович Соболев еще в 1940 году сделал доклад о сходстве геологического строения Южноафриканской и Сибирской платформ. По его мнению, вероятность наличия в Сибири коренных месторождений алмазов очень велика. Между Леной и Енисеем, на реке Вилюй, могут быть кимберлитовые трубки и алмазные россыпи.
   - Это лишь гипотезы, - Якут покачал головой. - Подобное утверждение встречалось и в работах академика Вернардского. Об этом Владимир Иванович  говорил еще в 1914 году. Пока эти предположения не подтвердились.
   Ай да Якут! Браво! Я ожидал от него многого, но не столь обширных познаний в минералогии.
   - Не ожидали?
   - Признаюсь, нет.
   - Тогда вы не слишком внимательно изучили мое дело. Нужно тщательнее подходить к подготовке, - он усмехнулся, - вы упустили, что я почти два года работал на приисках и даже общался с грамотным горным инженером из США. По-моему, все ваши выкладки пока сугубо теоретические.
   - Хорошо, - согласился я. Перейдем к практической стороне. Мы проверили камни. Провели экспертизы. Сравнили их с южноафриканскими и уральскими образцами. Ничего похожего. А вот сравнение с алмазами найденными в 1949 году на Вилюе выявило ряд совпадений.
   - Допустим. Но что из этого следует? Я не понимаю, какое отношение обычная контрабанда имеет к государственной безопасности?
   - Это значит, что кому-то удалось найти в Якутии крупную алмазную россыпь. Именно алмазы из нее и сбываются за рубеж через Одессу. Если нам удастся выйти на банду, то мы установим, где находится россыпь, а от нее уже геологи смогут выйти на коренное месторождение. И если удастся от россыпей выйти к коренным месторождениям, открыть наши советские кимберлитовые трубки, то...
   - Советский Союз нарушит алмазную монополию и займет свое место на мировом рынке бриллиантов.
   - Верно. Кроме того, алмазы это не только валютные ценности, но и ценное сырье для оборонной промышленности. Начиная от производства орудийных стволов, до оптических приборов. Пока мы вынуждены закупать их за рубежом, а запасы Уральских алмазов явно недостаточны.
   - Вы уже что-то предпринимали? - похоже, в Тайахове проснулся охотничий азарт.
   - Да, - кивнул я. Мы установили личность погибшего, проверили его связи в Одессе, выяснили, кто готовил ему переход границы. Попытались внедрить к ним своего сотрудника с партией алмазов.
   - Камни были настоящие?
   - Разумеется, нет. Кто же позволит! Но это неважно. Его должны были встретить в Одессе на вокзале, а дальше мы бы его вели. Но из поезда он не вышел. Бесследно исчез в пути.
   - Курьер знал, что везет подделку?
   - Да знал!
   - Тогда все понятно. Встречающие тоже знали, что ваши камни - липа.
   - Откуда?
   - От верблюда. Пошерстите свои кадры. Курьера я исключаю. Если бы камни были настоящими, можно бы было предположить, что он присвоил их и сбежал, но сбегать с обточенным стеклом, смысла нет.
   - Даже если в Управлении предатель, то почему так сложно? Могли бы просто не явиться в Одессе на встречу. Зачем похищать человека у нас под носом, на виду?
   - Именно - у вас под носом. Это такой блатной гонор - вы нам фуфло подсовываете, нас, блатных, за фраеров держите? Вот и получите! С другой стороны, урки стараются избегать конфликтов с вашим ведомством. Странно. Или тот, кто приказал убрать вашего сотрудника, конченный отморозок, которому нечего терять, про таких говорят, ломом подпоясанный. Или он планирует в скором времени покинуть страну.
   - Василий Васильевич, я забыл упомянуть еще одно ваше достоинство - лагерный опыт, дополняющий ваше мастерство аналитика.
   Не уверен, но, по-моему, он улыбнулся.
   - От меня-то что требуется, начальник? - тон внешне был безразличный, но за ним угадывался интерес.
   - Мы хотим внедрить вас в уголовно-преступную среду. Вы лучший кандидат для нашей операции. С вашим опытом вам будет не сложно войти в доверие к членам банды.
   - А то, что приобрел я этот опыт по милости вашего стукача, вам не интересно? Пять лет за пару синяков! Обмен явно неравный, - он помолчал. - Может, вы уже тогда внедряли меня в уголовную среду для решения задач государственной безопасности?
   - Василий Васильевич, я не имею никакого отношения к вашему осуждению. Да и в МГБ я работаю совсем недавно. Я даже не кадровый чекист. Учился на юрфаке в Одессе, хотел быть следователем прокуратуры, но, как принято говорить, партия приказала.
   - И по какой легенде вы собираетесь меня внедрять?
   - Легенда следующая: с фронта вы дезертировали, прятались до окончания войны, вернулись с желанием отомстить...
   - Дезертиром я не буду.
   - Это же по легенде.
   - И по легенде не буду!
   Он неожиданно встал и зашагал по комнате, не обращая на меня внимания.
   - Вы, Сергей Иванович, извините, стандартно мыслите - "вернулся с желанием отомстить", граф Монте-Кристо какой-то! Поймите, быть дезертиром позор для настоящего мужчины. Бегство с поля боя недостойно воина.
   - А мне помнится, в другой операции вы блестяще сыграли роль перебежчика, внедрились в разведшколу противника. Добыли ценнейшую информацию и способствовали переходу на нашу сторону почти роты вражеских агентов.
   - Вы и это знаете?
   - Знаю. Как и то, что за эту операцию вы получили орден Отечественной войны первой степени.
   - Верно. Вижу, вы все же изучали мое дело. Но дезертиром не буду. Все мои предки воевали. Сначала, три сотни лет тому назад, против русских казаков, нас покорявших, потом, вместе с русскими, против турок, французов, китайцев, японцев, немцев. Тайаховы могли выбрать разные стороны в схватке, но никогда не уклонялись от самой схватки. Наш род никогда не рождал трусов. Так что дезертиром я не буду.
   - У вас есть иное решение?
   - Есть. Ничего не надо придумывать. Воевал. После победы вернулся домой, обида, конечно, осталась. Встретил гада, из-за которого меня посадили. Избил эту сволочь. Загремел в кутузку. Ну а дальше, припомнили старую судимость, пригрозили новым сроком. Предложили поработать на вас, искупить вину. Согласился стать курьером, повез партию алмазов, - он сделал паузу. - Вы, кстати, не сказали, что я с этого буду иметь, как выражаются у вас в Одессе?
   Логично, - я достал из ящика стола капитанские погоны.
   - Это аванс за согласие участвовать в операции. После расформирования СМЕРШа вы демобилизовались в звании старшего лейтенанта. Теперь сможете называть себя капитаном.
   - А что, капитан Тайахов, это звучит. Ну а по итогам операции?
   - По итогам операции можете рассчитывать, минимум, на орден Ленина.
   - Согласен. Но у меня одно условие. Я повезу партию настоящих алмазов.
   - Настоящих?
   - Настоящих, я фуфыль не повезу.
   - Это невозможно!
   - Хотите, чтобы меня в Одессе раскололи? Если вообще туда доеду. Раз у вас в конторе крыса, то меня сольют, едва я выйду из здания. Тогда они цинканут кому надо, и меня еще здесь на пику посадят.
   - Допустим, они проверили камни, убедились в их подлинности, что дальше?
   - А дальше зависит от того, что для вас важнее: найти группу получателей в Одессе или отправителей здесь, и выйти на россыпь.
   - А вы как думаете?
   - Думаю, важнее найти россыпь. Думаю, вы собирались через одесскую клиентуру выйти на здешних отправителей. Только тамошние, скорее всего, не знают здешних. Да это им и без нужды. В этом мире, сами знаете, меньше знаешь - дольше живешь.
   - Что вы предлагаете?
   - Предлагаю, для начала отправить меня поездом. От Тайшета до Москвы. Оттуда на Одессу. Но сначала - пароходом по Лене до Осетрово. Там до Тайшета всего день пути.
   - Зачем?
   - Пароход идет долго, все на виду, они ведь отправят со мной своего человека. Возможно, тот постарается завести знакомство. А уж если он окажется рядом в поезде, все будет ясно. Ваш человек тоже поедет случайным попутчиком в моем купе, будет наблюдать за тем, подсадным.
   - Допустим. Но в Москве пересадка.
   - А до Москвы я не доеду, слиняю с вашими алмазами.
   - В каком смысле?
   - В смысле, украду и смоюсь, я же тип с уголовным прошлым, такому трудно устоять перед соблазном.
   - Как вы собираетесь найти в Одессе скупщиков?
   - Сами меня найдут. Они-то думают, что все у них под контролем, что доставят меня тепленького, с алмазами. А я исчезаю.
   - Полагаете, они будут вас искать?
   - Сами подумайте - разгуливает по стране с мешком алмазов уголовник, прошедший лагерь, войну, разведчик и снайпер, повидавший Европу. Такой способен найти и наладить канал сбыта, и на пути его лучше не вставать. Он и согласился стать курьером, чтобы при перевозке смыться.
   - Думаете, поверят?
   - А вы бы поверили?
   - Я вообще людям верю. Да, мешок алмазов, как вы выразились, сильный аргумент. Камни повезете на себе?
   - Извините, но это профессиональный секрет.
   - Вы забываетесь!
   - Как скажешь, начальник, я ведь могу и отказаться.
   - Ладно-ладно, давайте подумаем.
   Собственно, думать было нечего, его вариант был лучше. Я понимал, что мое теоретическое знакомство с реалиями уголовного мира - просто лепет младенца в сравнении с его опытом. Пора идти на сближение.
   - Василий Васильевич, позвольте личный вопрос - зачем это нужно вам? Вы же рискуете головой, не мне вам объяснять.
   - Ладно, я отвечу. Как я уже говорил, род Тайаховых славился воинами. Мне, фронтовику, предлагают главную роль в почти военной операции, а я откажусь? Но если честно - просто надоело это тыловое ворье! Когда я проливал кровь, они жировали в тылу. А теперь эти крысы из всех щелей полезли. Да и соскучился я по работе, если честно. Не слишком пафосно?
   - Есть маленько, зато от сердца.
   - От сердца, - кивнул Василий, - мы якуты вообще люди искренние. Для народа саха честь дороже жизни. Хотите услышать одну старую историю?
   - Хочу.
   - Род Тайаховых является дальними потомками якутского вождя Тыгына. Его сыновья Чалай и Бозеко триста десять лет тому назад подняли восстание против притеснений воеводы Петра Головина. Собрали почти тысячу воинов и осадили Якутский острог. Головин выдержал осаду и смог подавить мятеж. Но в Москве с него бы строго спросили за то, что он довел народ до бунта своими поборами. Тогда у воеводы созрел план. Он решил взвалить вину на других, и начал пытать схваченных повстанцев, требуя признаний, что на бунт их подбили воевода Матвей Глебов, дьяк Ефим Филатов и другие казаки. Озверев, воевода приказывал мучить даже малолетних детей. Но никто, никто из якутов не стал клеветать на невиновных.
   - И чем все закончилось?
   - Два десятка повстанцев воевода казнил. Глебова и Филатова заточил под стражу. Но, в итоге, его самого власти отдали под следствие. Правда, говорят, ему удалось откупиться.
   - Вижу, я в вас не ошибся, Василий Васильевич. Я сразу понял, что вы человек чести, когда узнал, как вы вступились за Дмитрия Кетехова.
   - Димичэ, - отозвался Тайахов, - ну да, помню. Молодой и глупый. А ему пытались измену Родине приписать и под вышку подвести.
   Я знал эту историю из бумаг в деле Тайахова. Но он поведал мне и некоторые неизвестные подробности. Судьба солдатика Дмитрия Кетехова, даже для военной поры, была слишком невероятной. Неясно было, как вообще его смогли призвать. Мелкого, щуплого, с плохим зрением и полным незнанием русского языка. Впрочем, время было суровое, фронт нуждался в солдатах, отправляли всех, кого могли. С незнанием русского Димичэ постепенно освоился. Шел туда, куда все. Делал то, что делали все, так и продержался до первого боя. Бой кончился для него печально. Их батальон основательно проутюжили авиацией и артиллерией, и обошли с фланга. Кетехов даже не сообразил, что случилось, и не смог отойти вместе с остальными. Контуженый близким разрывом, он потерял сознание и очнулся уже от того, что его пинал в бок белобрысый фельдфебель. Так он попал к немцам. В лагере для военнопленных его ждала неминуемая смерть. Он и так был худым и чахлым, а тут и вовсе превратился в живой скелет. На его счастье или на беду, в лагерь заглянул высокий чин из ведомства Геббельса. Чиновнику Министерства Имперской пропаганды Рейха заморыш в красноармейской форме не по росту сразу понравился. Это было именно то, что он искал.
   Димичэ, ничего не объяснив, забрали из лагеря. Перевезли в Германию. Поселили на квартире и начали кормить чуть лучше. Растолстеть ему не дали, но и дистрофия отступила. К нему приставили пару охранников, но бежать ему и так было бесполезно. С его внешностью, без денег, знания языка и страны побег был изначально обречен. А чиновник из министерства Геббельса, дав Кетехову отдохнуть, начал возить его по немецким частям и госпиталям, демонстрируя, словно экзотическое животное. Перед солдатами вермахта разыгрывалось целое представление. Пропагандист произносил зажигательную речь о гении фюрера и мощи германского оружия. Солдаты аплодировали, а затем помощники выводили коротко остриженного, одетого в форму на три размера больше и обутого в растоптанные дырявые кирзачи Дмитрия. В руках он держал длинную палку. Появление Кетехова сопровождалось комментариями пропагандиста. Тот сообщал, что армия красных практически полностью разгромлена, но коварные русские, в нарушение всех цивилизованных законов войны, отловив в своих лесах каких-то дикарей, заставляют этих пигмеев воевать с непобедимыми богатырями арийской нации. Сытая, наглая солдатня гоготала. Димичэ, не понимая, что происходит, затравлено крутил головой, чем веселил их еще больше. Потом на сцену выходил громила гренадерского роста с пудовыми кулаками. Под улюлюкание толпы он поднимал тщедушного парня и безжалостно швырял на пол. Толпа ликовала. Немецкие солдаты воочию убеждались в своем превосходстве над недочеловеками.
   Это длилось почти год. Однако после Сталинграда выступления имели уже не столь оглушительный успех, а после поражения на Курской дуге их и вовсе стали встречать недовольным свистом.
   Пропагандист охладел к своей любимой игрушке, и Кетехова сперва поселили на какой то квартире, а потом и вовсе бросили в лагерь, из которого его освободили войска союзников.
   Потом он попал в другой лагерь, советский, фильтрационный. Особисты, проводившие проверку, установили, что в плену бывшего красноармейца поили, кормили, одевали и привлекали к выступлениям перед солдатами противника. На беду Димичэ, нашлись и напечатанные в газетах его фотографии во время этих выступлений. В совокупности все это можно было трактовать, как измену Родине, да еще отягощенную антисоветской пропагандой и агитацией. И ждал бы Кетехова долгий лагерный срок в родных якутских снегах или пуля и безымянная могила,
   но для завершения дела подследственного требовалось допросить.
   В этом возникла сложность. Подозреваемый в измене и пособничестве упорно не давал показания, как его ни лупили вышедшие из себя дознаватели. Он просто абсолютно не знал русского и совершенно не понимал, что от него хотят. Дело зависло. Его нужно было закрывать и начальство вспомнило о Тайахове. Материал проверки срочно передали ему.
   Тайахов встретился с Кетеховым, когда тот уже мысленно попрощался с жизнью. В раскосых слезящихся глазах читалось отчаяние. Василий подошел к нему взял за руку и произнес:
   - Дорообо. Хантан сылдьагын?
   Эти простые слова произвели на подследственного ошеломляющее действие. От удивления, что здесь, в далекой Германии, кто-то не кричит на него, не бьет, не пугает, а спрашивает на родном языке: "Здравствуй. Откуда ты родом?", Дмитрий буквально потерял дар речи. И когда следом за этим Василий вновь на якутском мягко произнес: "Рассказывай", Кетехов заплакал. А когда слезы, в которые он вложил весь страх, всю боль и всю обиду своего нынешнего арестантского состояния, кончились, Дмитрий начал говорить.
   Тайахов как опытный оперативник подробно расспросил его о том, как он нес службу, как попал в плен, как выживал в лагере и как оказался втянут в грязную игру германского пропагандистского ведомства. Василий быстро разобрался, что его незадачливый земляк жертва обстоятельств, а не враг и изменник. Димичэ нужно было срочно спасать от расстрельной стеночки. И Тайахов спас земляка. Спас, не думая о том, что его заступничество, при случае, можно выставить, как попытку вывести явного врага из под карающего меча советского правосудия.
   - Димичэ, - вновь протянул Якут. Жалко мне его, бедолагу, стало вот и помог. А как иначе?
   - Помогли, - согласился я, - вы ему очень помогли. Ваше заключение по проверке хоть в рамку вставляй и на стенку вешай.
   Заключение и впрямь было выдающимся. После его прочтения создавалось впечатление, что Кетехова нужно было не сажать или расстреливать, а напротив, награждать за подрыв боеготовности вермахта, способствовавший разгрому Третьего рейха. Я помнил выводы из него практически дословно. Якут писал, что "красноармеец Кетехов Дмитрий Софронович, 1924 года рождения, уроженец Ленинского района Якутской АССР, якут, беспартийный, попал в плен в бессознательном состоянии после контузии. Немцы, видя слабое телосложение Кетехова, одев его в форму РККА возили его по своим госпиталям и частям, выведенным в тыл на отдых, и демонстрировали с целями пропаганды превосходства солдат арийской расы над нашими военнослужащими. Кетехов, будучи настоящим патриотом советской Родины, раскусил коварный замысел врагов и всячески им подыгрывал для создания у них ложного мнения о физическом превосходстве бойцов вермахта над советскими солдатами. Таким образом, фактически своим внешним видом Кетехов Д.С. вводил противника в заблуждение, чем дезинформировал об истинном уровне физической силы солдат РККА. Тем самым, действия Кетехова Д.С. способствовали формированию у немецких военнослужащих ложной самоуверенности и самоуспокоенности, что объективно вело к подрыву их боеготовности. На основании изложенного считаю необходимым, проверку в отношении Кетехова Д.С. считать оконченной производством, а факт его добровольного сотрудничества с немецко-фашистскими оккупантами не подтвердившимся."
   - Скажите, Василий Васильевич, ведь вы же рисковали, защищая Кетехова и все равно помогли ему.
   Он помолчал, а потом пристально посмотрел мне в глаза.
   - Сергей, а вы ведь рискуете не меньше. Если я повезу настоящие алмазы, мало ли что, вдруг я дам деру? Вы же меня совсем не знаете.
   - Я вас знаю, мне про вас рассказал мой друг, с которым вы ходили в разведку, Игорь Лазаренко.
   - Гарик?
   - Он самый. "Гарик" - это его школьная кличка. Он был старше меня на пять лет. Но жили в одном доме.
   - Хороший он парень, Гарик, - произнес Якут, - и приятели у него ничего.
   Мне показалось, что контакт начал понемногу налаживаться.
   Пряник сработал. Кнут не понадобился. Да я и не верил, что с таким человеком можно чего-то добиться с помощью кнута.
  
  
   Глава 3
  
   Подготовка операции началась, как только Тайахов дал согласие. Времени было мало, поэтому подготовка шла интенсивно. Я и Колодин прикидывали варианты действий при том или ином развитии ситуации, способы связи, маршрут. Якут быстро схватывал и вносил свои предложения. Он тщательно изучал карту Одессы и открытки с видами её улиц. Заучивал места закладки тайников и конспиративных встреч.
   Местные сотрудники притащили нам в кабинет десятки томов архивных дел на тех, кто мог быть причастен к переправке алмазов в Одессу. Якут часами изучал их, запоминая внешность, особые приметы, имена, адреса, клички.
   Колодин часто уходил согласовывать детали с местным руководством. Другие члены группы допрашивали подозреваемых и свидетелей, пытаясь осторожно нащупать ниточки к интересующей нас группе.
   - Слушай, лейтенант, - предложил Якут, когда мы изучали очередное досье, - давай на ты и без отчеств. Нам работать вместе. У нас ведь в разведпоиске да и в СМЕРШе без выканий было. Пока я тебе буду кричать: "Сергей Иванович, пригнитесь!", так тебе вражий диверсант дырок в умной голове насверлит. А дырка в голове это вредно, в дождь вода на мозги затекать будет. Или ты мне начнешь "василийвасильевичать" и меня не спасешь, и себя погубишь. А так коротко и ясно: "Вася вниз! Немцы справа!". Согласен?
   - Ну как так, на ты? Вы же меня старше. У вас опыта больше. Да и по званию выше, - пытался возразить я.
   - Вот как старший по званию приказываю - отставить на вы!
   - Есть, отставить на вы, - отозвался я, - понимая, что мне все больше и больше нравится с ним работать.
   Тайахов уже не смотрелся высокомерным. При первой встрече, мне показалось, он вел себя несколько вальяжно, стараясь поставить на место зеленого губошлепа, каковым имел право меня считать. Теперь я понимал, что в его поведении был лишь элемент здорового недоверия к человеку, от действий которого может зависеть его жизнь. Он не доверял не мне. Он не доверял моей молодости и моему пока еще малому опыту.
   - А как ты догадался, что я лейтенант?
   - Это просто. Мне в 1947 году как раз попалась газета со статьей о возобновлении работы Одесского университета. Там писалось, что начал работать и юридический факультет. Ты говорил, что его закончил. Срок обучения пять лет. Раз взяли в МГБ и допустили до операции, значит действующий сотрудник с присвоением звания. Ну, а первое офицерское звание на должности оперативника - лейтенант.
   - Верно, - улыбнулся я, - а что еще рассказать можешь? Раз ты потомок шамана, то должен видеть прошлое и будущее.
   - Нет, будущее рассказать не смогу. Для этого камлать надо, а у меня бубна нет, - произнес он без всякой улыбки, - а вот о прошлом поведаю.
   - Давай.
   - Легко, - он хлопнул меня по плечу. Я чуть не вскрикнул.
   - Вы с подполковником знакомы давно. Вероятнее всего, с войны. На фронте ты не был. В действующую армию по возрасту не попал. Однако лиха хлебнул. Был ранен. Возможно, тяжело. Вероятно, был в оккупации, но не долго. Возможно, помогал подпольщикам или скорее даже разведке. Использовать тебя могли или как наблюдателя, или как курьера. С учетом прошлой службы Колодина в особом отделе, ты мог передавать дезу для противника. Верно?
   - Почти! - я был ошарашен, - но как?
   - Я же говорил, что внук шамана. На самом деле, это не сложно. То, как вы с подполковником общаетесь, показывает старых знакомых. Такое обычно у давних сослуживцев по фронту бывает. Отсюда решил, что познакомился ты с ним по службе.
   - Допустим, а остальное? Деза, ранение, разведка?
   - Ранение тоже просто. Полагаю, осколок или пуля в плечо. Ты, когда мне руку жал, у тебя чуть пальцы дрогнули. И видно было, что ты немного морщишься, словно от застарелой боли. Да и от хлопка по плечу скривился. Рана заживала долго, вот ты до сих пор по привычке дергаешься. По реакции на хлопок я понял, что ранили тебя сзади. Раз такое ранение, то, возможно, ходил за линию фронта и был обстрелян при возвращении. Продолжать?
   - Разумеется.
   - Лет тебе в войну было не больше четырнадцати. Идеальная маскировка. Ходит себе мальчонка, от родных отбившийся. Никто внимания не обратит, ни наши, ни немцы. Можешь вагоны в эшелонах на станции считать, можешь донесение от подполья переносить. Ну, или дезу врагам закидывать. Но это я, исходя из прежней службы Колодина предположил.
   - Отлично. Почти все угадал. Невероятно!
   - Духи тайги помогли, однако.
   Рассказывая мне о моем прошлом, Якут, сам того не желая, разбудил давно ушедшие воспоминания. Я снова вернулся мыслями в тот день, когда познакомился с Колодиным. Впрочем, до того я познакомился с гауптманом Крибелем, и это знакомство нельзя было назвать приятным.
   Фронт приблизился к Одессе неожиданно быстро. К середине августа немцы и румыны вышли к побережью Черного моря восточнее города. Одесса оказалась полностью блокирована с суши и отрезана от войск Южного фронта. К несчастью, в этот момент мы с матерью и младшей сестрой гостили у бабушки за городом и не успели уехать. Так наша семья оказалась на оккупированной территории. Там я впервые увидел врага.
   Занявшие село румыны никого не арестовывали и не расстреливали, ограничившись банальным мародерством. Солдаты Антонеску тащили все, до чего могли дотянуться, вплоть до старых кукурузных початков. Тех, кто не желал безропотно расставаться со своим добром, избивали, но до применения оружия дело не доходило.
   Все изменилось, когда в село вошли немцы. Мародерство румын они пресекли. Но стало только хуже. Гитлеровцы начали шарить по хатам, вылавливать евреев и коммунистов, искать оружие и партизан. Партизан в селе не обнаружилось, но три еврейские семьи затолкали в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Потом пришел наш черед.
   Отца в селе хорошо знали. Он не состоял в партии, но был инженером на заводе имени Январского восстания, ходил с портфелем, к бабушке пару раз приезжал на машине, и поэтому местные его считали большим городским начальником. Кто-то из сельчан шепнул немцам, и они заявились в дом к бабушке. Жизнь наша повисла на волоске. Заступился за нас именно Крибель. Как оказалось, сделал он это из своих соображений. Нас не расстреляли и не вывезли в концлагерь, как часто поступали с семьями советских работников. В доме разместили трех немецких солдат, ставших нашими тюремщиками, а через пару дней меня привели для беседы к гауптману. По-русски он говорил практически идеально с совсем неуловимым акцентом. Однако начал он не с разговоров.
   Не знаю, в каком подразделении системы Абвера служил Крибель, но план его оказался прост и примитивен. Сначала два его солдата основательно отлупили меня, а затем он объяснил мне, что от моего решения зависят жизни мамы, сестры и бабушки.
   По замыслу гауптмана, я должен был пробраться в Одессу и вести наблюдение за частями Красной Армии, запоминать, где находятся войска и танки, где установлена артиллерия, какие настроения в городе. Через пять дней я должен был вернуться и доставить ему информацию. Если я не вернусь в назначенный срок, моих родных расстреляют. Я согласился.
   Вот так, в середине сентября 1941-го я и оказался в Одессе и встретился с сотрудником особого отдела Валентином Колодиным. Тот доложил руководству, что имеет смысл организовать контригру против ведомства Крибеля.
   Командование согласилось. Колодин начал натаскивать меня, учил, как вести себя после возвращения, и чем доказать Крибелю правдивость сообщенных сведений. От моей убедительности зависел успех операции. Колодин старался учесть каждую мелочь. Так, например, кормили меня крайне скудно, а спать приходилось очень мало. В итоге, в назначенный день я стоял перед гауптманом, шатаясь от усталости. Исхудавший, в грязной одежде, с темными кругами под глазами, я представлял жалкое зрелище.
   Крибель сначала приказал накормить меня, и вроде бы остался доволен тем, как жадно я уплетаю кашу. А потом начался ад!
   По приказу Крибеля его подручные лупили меня ремнями, а гауптман орал, что я работаю на чекистов и буду расстрелян. Правда, перед этим он обещал сначала расстрелять у меня на глазах мать и сестру. Было больно и страшно. Я молчал. Еще страшнее стало, когда он велел привести маму и приставил ей к виску ствол вальтера. Гауптман орал, что сейчас выстрелит, если я не признаюсь, что меня послала русская контрразведка. Я молчал, словно не слыша его воплей. У меня в ушах звучали слова Колодина, предвидевшего это.
   - Запомни, парень, никогда нельзя признаваться. Будут пугать, возможно, будут бить, но признаваться нельзя, - Колодин пристально посмотрел мне в глаза. - Понял?
   - Понял.
   - Ты им не верь. Они тебя станут на испуг брать. Будь одесситом, держи фасон! Устоишь, вытерпишь - останешься жить и родных спасешь. Родине поможешь. Дрогнешь, признаешься - ни тебе, ни им не жить. Помни это.
   Я помнил и молчал. Только плакал. Когда Крибель взвел курок, я не выдержал.
   - Не надо! Не трогайте маму! Я правду сказал. Господин офицер, вы же обещали! Господин офицер, не стреляйте!
   Продолжая кричать, срывая голосовые связки, я свалился в обморок.
   Очнулся я уже в кровати с холодным компрессом на лбу. Мама испугано суетилась рядом. Этот мой нервный срыв окончательно убедил гауптмана. Проверка была пройдена. Крибель поверил мне. Это была пусть маленькая, но победа.
   Потом я еще неоднократно ходил через линию фронта и передавал гауптману сведения, подготовленные советской разведкой. Крибель, не распознавший дезу, был доволен. Он даже распорядился выдавать нашей семье паек. Заинтересовавшись отцовским заводом подъемно-транспортных механизмов, гауптман заставил маму написать письмо, собираясь завербовать его. Передать отцу письмо и инструкции должен был я. Однако Колодин принял меры, и все было обставлено так, словно отца срочно эвакуировали морем из города вместе с особо ценным оборудованием завода.
   В начале октября командование приняло решение оставить Одессу, но немцы должны были продолжать думать, что наши войска планируют оборонять город. Была развернута масштабная операция по дезинформации противника. В этой операции, в меру своих возможностей, довелось принять участие и мне. В очередной раз перейдя фронт, я вернулся к немцам и рассказал Крибелю, что к нашим морем перебрасываются подкрепления, в порту разгружают орудия, снаряды, технику и продовольствие, а почти всех жителей способных работать бросили на рытье окопов и противотанковых рвов. Но особенно Крибеля порадовали несколько принесенных мной окурков самокруток, якобы подобранных возле позиции артиллеристов. Колодин постарался на славу. Бумагой, пущенной на самокрутки, оказались листки из памятки по подготовке войск к зиме. Это послужило главным подтверждением. В ночь 12 октября я, по приказу гауптмана, вновь направился в осажденную Одессу, но случайно попал под обстрел и был тяжело ранен в плечо.
   Очнулся я уже в госпитале. Рядом сидел Колодин. От него я и узнал, что начата эвакуация и мне нельзя возвращаться назад. Он показал газету с моим фото почти на половину полосы. Глаза были закрыты, лицо залито кровью. Выглядел я, как мертвец, что и требовалось. Заголовок гласил "Зверства немецко-фашистских захватчиков". В заметке сообщалось, что при последнем артобстреле Одессы от фашистских снарядов погибло несколько детей. Одним из погибших теперь считался и я. Эту заметку напечатали специально, чтоб Крибель не догадался о моем сотрудничестве с нашими и не отомстил маме и сестре. Как оказалось позже, расчет Колодина оказался верен. Моих родных немцы не тронули, сочтя меня погибшим.
   Так и не оправившись от ран, я был эвакуирован в Севастополь, а оттуда отправлен на лечение в глубокий тыл. Вернуться в родной город мне довелось лишь через три года. Мама и сестра пережили оккупацию, и мне удалось их найти, а вот бабушка умерла, заболев пневмонией. Отец, несмотря на бронь добившийся направления на фронт, погиб в 1943 году под Сталинградом.
   Предаваться воспоминаниям было некогда. Нужно было готовить операцию по внедрению Якута к контрабандистам. Малейшая ошибка при подготовке могла стоить ему жизни.
   Каждый день мы с ним просеивали гигантский массив информации, ища в груде пустой породы то самое жемчужное, точнее, алмазное зерно.
   По сути, вся операция, которую мы готовили, была ловлей на живца и чистой воды авантюрой, но к авантюрам Василию было не привыкать. Да и в роли живца ему на службе приходилось выступать часто.
   Уже гораздо позже от Колодина я узнал подробности одной из операций, в которых участвовал Якут. Тогда ему удалось выследить группу боевиков тесно связанных с немецкой разведкой.
   Началась операция с нелепой трагедии. 29 февраля 1944 года на дороге между селами Сеянцы и Милятин был ранен и позже скончался в госпитале командующий 1-го Украинского фронта генерал армии Николай Федорович Ватутин. Расследование инцидента курировал лично заместитель начальника Управления контрразведки СМЕРШ 1-го Украинского генерал-майор Белянов. По итогам был выявлен рад серьезных недостатков в обеспечении безопасности командующего. Оказалось, что машину Ватутина, возвращавшегося из штаба 13-й армии в Ровно, отправили без надлежащего сопровождения. Уровень охраны был явно недостаточным, всего десяток пехотинцев. Кортеж из четырех автомашин не сопровождали ни мотоциклисты, ни бронетехника. Отдел контрразведки СМЕРШ в городе Славута не был извещен о выдвижении кортежа командующего фронтом.
   При подъезде к селу Милятин колона была обстреляна бандгруппой украинских националистов. Прячась за домами, боевики УПА начали окружать колону, пытаясь взять в клещи. Завязалась перестрелка. В ходе боя Ватутин был тяжело ранен в бедро. Винтовочная пуля раздробила кость. Окровавленного генерала бросились спасать бойцы охраны Царев и Кочетков. Они перенесли командующего в другую машину, но она перевернулась, отъехав совсем не далеко.
   Ватутина пересадили в виллис, но юркий американский вездеход застрял на раскисшей дороге. Доставлять генерала в госпиталь пришлось на санях, взятых в соседнем селе. В итоге, первая медицинская помощь раненому была оказана лишь пять часов спустя. К сожалению, не удалось предотвратить возникновение сепсиса, который привел к развитию газовой гангрены. Спасти командующего не смогли. Он скончался в Киевском госпитале 15 апреля 1944 года.
   Бандеровцам удалось захватить в брошенной штабной машине важные документы, которые они передали немцам. Это была пощечина, вызов, брошенный как советской армии в целом, так и контрразведке СМЕРШ в частности. Сверху была дана жесткая команда найти и ликвидировать организаторов и участников нападения. К розыску помимо органов СМЕРШ была привлечена спецгруппа наркомата госбезопасности "Тайга", работу которой контролировал лично начальник 4-го Управления НКГБ СССР Павел Судоплатов. "Таежники" задействовали всю свою агентуру и провели ряд поисковых операций, позволивших задержать лиц, ниточки от которых вели к участникам покушения. Сыграл свою роль в этом и Якут.
   После ранения генерала Ватутина и захвата ценных сведений немецкие кураторы из Абвера намеренно ориентировали боевые группы украинских националистов на организацию засад с целью нападения на автомашины с советскими военнослужащими.
   Одним из способов противодействия таким засадам со стороны СМЕРШа стала организация мобильных оперативных групп, иначе известных как "машины-ловушки". Именно в составе подобной группы пришлось в марте-апреле 1944-го действовать лейтенанту Тайахову.
   Группы работали на наиболее опасных участках дорог. Кроме опытного водителя в машине находился офицер, одетый в форму полковника или подполковника, и два оперативника. Самым трудным было оставаться в состоянии постоянной готовности, даже когда ничего не происходило. Несколько дней группа Якута кружила по проселкам, но террористы все не клевали на приманку. Лишь к исходу недели, когда контрразведчики сменили маршрут, им наконец повезло.
   Якут издалека заметил голосовавших у обочины офицеров и приготовился. Майор с нашивкой за ранение и орденом Отечественной Войны второй степени держался уверено, а стоявший с ним рядом лейтенант с ППШ, немного нервничал.
   Водитель умело остановил укрытый тентом виллис так, что стоящие на обочине своими телами перекрывали машину от тех, кто мог скрываться в лесу. Якут выпрыгнул из машины навстречу офицерам. Майор, видя полковничьи звезды пассажира, метнул правую руку к виску и, видно, хотел что-то сказать, но Якут, даже не глядя на него, левой рукой толкнул ствол автомата лейтенанта, уводя вниз вправо, а правой врезал лейтенанту по голове рукояткой карманного вальтера. Ошарашенный майор судорожно дернулся к кобуре, но Василий уже упер ствол пистолета ему под подбородок.
   Дальнейшие события развивались так стремительно, что майор не успел опомниться, как его и оглушенного лейтенанта забросили в машину, тут же рванувшуюся с места.
   Когда они проехали примерно с километр и остановились после поворота, СМЕРШовцы начали "потрошить" майора. Пришедший к тому времени в себя лейтенант уже был связан и из-за кляпа во рту принимать участия в разговоре не мог. На обстоятельный допрос времени не было, но первичную информацию оперативники смогли получить. Одетый в форму майора Павло Цицак так и не понял, почему, выскочивший из машины азиат, сразу саданул по голове его побратима и наставил оружие на него. Обескураженный внезапным захватом, боевик УПА раскололся быстро. Он сообщил, сколько человек в его группе, сколько оставалось в засаде в леске, и где они должны встретиться с основным отрядом.
   Причина неожиданных действий Тайахова была проста. Бросив беглый взгляд на остановивших машину офицеров, Якут понял, с кем имеет дело. Орден Отечественной войны у майора особых подозрений не вызывал, но Красная звезда на кителе лейтенанта подействовала на Василия, как команда "к бою".
   Массово забрасывая к нам в тыл свою агентуру, гитлеровцы широко использовали обмундирование РККА и советские награды. Помимо подлинных орденов и медалей, число которых было ограничено, Абвер часто использовал германские подделки. В отличие от оригинала, сделанного из серебра, немецкая копия Красной звезды штамповалась из дешевого сплава меди и цинка. Неточности были и в фигуре красноармейца. Боец на советских орденах, выпущенных в войну, изображался в сапогах. Немцы, видимо, копируя старый вариант ордена, "обули" воина в ботинки с обмотками. Но особенно бросалось в глаза сильно выступающее вперед правое колено красноармейца, изготовившегося к штыковой атаке. Именно это выступающее колено и заметил цепким взглядом таежного охотника Василий, когда двинулся навстречу лжеофицерам.
   Обоих задержанных срочно доставили в отдел, где они дали уже более подробные показания. А Якут, пешком вернувшись к месту засады, сделал почти невозможное. Он выследил оставшуюся часть бандгруппы, готовившей засаду. По практически незаметным следам вычислил путь их движения и нашел место лежки. Отряд был окружен и ликвидирован. В этот раз СМЕРШ действовал совместно с НКГБ. Сведения, полученные от захваченных в плен бандеровцев, позволили позже сотрудникам спецгруппы "Тайга" выйти на банду, напавшую на кортеж Ватутина. Как удалось установить "таежникам", в том районе действовали бандгруппы "Черкеса" и "Жука", которые планировали нападение на одну из советских воинских частей на марше. Для этого было собрано около ста боевиков. В отряде "Черкеса" был важный немецкий чин, возможно, немецкий разведчик. Прикрывала эти две полусотни банда Федосия Павлюка, к которой примкнули десяток бойцов "Примака" из Славуты. Случайно столкнувшись с кортежем Ватутина, боевики УПА вступили в бой. Шансов у малочисленной охраны генерала отбить внезапное нападение практически не было. Установили сотрудники НКГБ и кто именно произвел роковой выстрел. В группе, напавшей на кортеж, был лейтенант венгерской армии, поражавший цели за несколько сотен метров, не пользуясь оптическим прицелом. Пуля этого снайпера попал генералу Ватутину в бедро, приведя к фатальным последствиям. Всех подробностей Якут не знал, но по слухам, большинство из причастных к нападению на Ватутина не ушли от справедливого возмездия.
   Тайахову было не привыкать к риску, но на войне он мог рассчитывать на поддержку. Теперь ему предстояло действовать практически в одиночку, и оттого его внедрение в банду становилось не менее опасным делом, чем рейд по вражеским тылам или нападение на гарнизон противника.
   Сходным образом он рисковал лишь однажды, когда выполнял задание по проникновению в одну из разведшкол Абвера. Впрочем, даже там при разоблачении у него был хотя бы призрачный, но шанс выжить. Немцы сначала бы начали допрашивать, пытаться склонить к сотрудничеству. Уголовники, заподозрив в нем стукача, ведущего двойную игру, зарежут его сразу. Нравы этой братии ему были известны хорошо. Как расправлялись со стукачами в лагере, он видел. В сравнении с тем, что предстояло совершить Якуту, мои хождения через фронт казались не более, чем детской прогулкой. Задание было не просто рискованным, а смертельно опасным. Однако на Якута чувство опасности действовало не так, как на других. Опасность обостряла его волю к жизни, сжимала её в кулак, заставляя действовать более осмотрительно.
   - Василий, скажи честно, - спросил я его, оторвавшись от изучения материалов очередного дела, - не боишься?
   - Не бояться только дураки. Того, кто говорит, что ничего не боится, гнать надо из разведки, - отвечая мне, Якут продолжал изучать разложенные перед ним фотографии.
   - А я думал, тебе уже ничего не страшно, с твоим-то опытом.
   - Страшно всем. Тот, кто говорит, что не боится, врун или псих. Ни тем, ни другим в нашей профессии делать нечего. Нужно бояться. Страх помогает сосредоточится. Но и в панику впадать нельзя. Понял?
   - Понял.
   - Слушай, выпроси-ка завтра у начальства машину, лучше виллис. Съездить надо в одно место. Это не долго, но мне важно. Сделаешь?
   - Сделаю! А куда ехать?
   - Да тут не далеко. Сам увидишь. Но выезжать надо рано.
   На следующий день мы выехали затемно и ехали примерно час. Затем, оставив машину с шофером у обочины проселочной дороги, мы еще минут сорок шли пешком, но оно того стоило.
   - Вот, смотри, - произнес Василий, когда мы наконец добрались до цели. - Русские называют это место Табагинский мыс, а для нас это Согуру Ытык Хайа - Южная священная гора. Здесь очень красиво.
   Он был прав. Зрелище завораживало. Волны широкой, как море, реки уходили за горизонт. Свежий ветер дул в лицо, а начинавшийся рассвет бросал пурпурные отблески на реку и плывущие по небу облака. Поднимающееся солнце окрасило дальние низкие острова и катящиеся мимо них волны в брусничный оттенок. Казалось, где-то вдали бушует пожар, и до нас долетают его приглушенные сполохи. По мере подъема солнца краски менялись от оранжевокрасного до бледнорозового. Вода приобретала то оттенок крови, то кипящего золота, то залитого молоком малинового варенья.
   Якут молчал, повернув лицо к поднимающемуся солнцу. Его узкие глаза щелочки были закрыты. Он словно впитывал этот свет, эту силу окружающей его матери природы. Я стоял тихо, но глаз не закрывал, стараясь не упустить ни одного мгновения из развернувшейся передо мной фантастической симфонии красок. Смотреть на это можно было бесконечно. Солнце, наконец, поднялось, прервав волшебный спектакль рассвета. Тайахов, будто почувствовав это, вздохнул и открыл глаза.
   - Иди за мной. Не бойся, - он сделал несколько шагов вперед и стал у самого края обрыва, - Посмотри.
   Я подошел и заставил себя глянуть вниз. До воды было не менее ста метров. В ногах похолодело. Во рту пересохло. Якут это почувствовал.
   - Расслабься. Выпусти свой страх, дай ему уйти. Смотри, как это прекрасно. Ощути себя частью этого места.
   Я посмотрел снова. Там внизу мчался быстрый, ледяной, несмотря на летнее солнце поток. Стремительное течение закручивало воду в водовороты. Но сейчас это зрелище уже не пугало, а притягивало к себе. Страх куда-то ушел, его сменило странное спокойствие и уверенность. Я словно слился с горой, на краю которой стоял, с обдувающим меня ветром, с холодными бурунами вскипавшими внизу подо мной. Я глубоко вдохнул, втягивая сладкий дурманящий запах летнего разнотравья доносимый с берега. Было непередаваемо хорошо и спокойно.
   - Пойдем, - Василий положил руку мне на плечо, - пора.
   Мы осторожно отошли от края и вернулись к машине. Обратно в город мы ехали молча. Лишь когда автомобиль остановился у здания Управления МГБ, Якут сказал.
   - Передай подполковнику, я готов. Можно начинать операцию.
  
  
   Глава 4
  
   Первый сюрприз встретил Василия еще в Якутске. В порту, когда он ждал пароход, к нему подрулили три характерных типка и попытались банально взять на гоп. Их целью было не убить, иначе они просто вогнали бы ему финарь в спину без всяких предисловий. Тут было что-то другое. Они собирались именно прощупать "фраерка". Угрюмый амбал несмотря на лето одетый в застиранный армейский ватник и драные штиблеты, пристроившись сбоку, прихватил правую руку Тайахова. Еще один, коренастый крепыш с короткой стрижкой, зашел слева. Прямо перед Василием нарисовался самый мелкий из троицы, но судя по манерам, главарь. Один к трем соотношение сил не в его пользу, так думали они, и ошиблись. Якут улыбнулся самой невинной улыбкой, когда главарь, схватив его за китель грязными пальцами, оскалил стальные фиксы.
   - Слышь, земеля, на хлебушек героям войны не подкинешь, а?
   Якут молчал.
   - Ты чо, чурка, глухой? Снимай котлы, говорю, и угол бросай!
   Якут молчал, всем своим видом показывая, что не намерен расставаться ни с часами ни с чемоданом. Главаря это бесило. По бегающим глазкам было видно, что он на взводе.
   - Котлы снимай, сука! На перо посадим!
   - Мужики, а вы это, скажите...Где тут библиотека?
   Главарь тормознул на долю секунды, осмысливая услышанное, но и этой краткой заминки Василию хватило, чтоб перейти в наступление.
   Он двинул головой, врезав лбом в переносицу главаря. И сразу махнул назад левой рукой, ударив тяжелым чемоданом стриженого крепыша. Чемодан упал согнувшемуся крепышу под ноги. Потянув за руку вывел из равновесия и уронил амбала. Но это только начало. Противник ошарашен, но не разгромлен. Если дать им опомниться, то навалятся скопом и сомнут. Превосходящие силы нужно было громить по частям. Якут оценил обстановку. Главарь держался окровавленными руками за сломанный нос и особой угрозы не представлял, но два других еще рвались в бой.
   Одним движением Василий сорвал с шеи главаря грязное, но по виду прочное кашне и саданул кулаком сверху вниз по прижатым к носу рукам. Урка грохнулся на землю и тонко заскулил. Рванувшегося к нему амбала Якут встретил ударом ноги в грудь. Китаец Чен, показавший ему этот прием, мог бы гордиться своим учеником. Врезавшийся под ложечку каблук выбил из здоровяка воздух и заставил согнуться пополам. Шаг вперед и удар локтем вниз в район затылка. Амбал упал. Оставался стриженый. Он уже оправился от удара чемоданом и пританцовывал перед Василием, зажав в пальцах финку. Острое жало выписывало зигзаги, грозя смертью. Василий отшатнулся назад, уклоняясь от клинка. Пора! Резко дергая за концы кашне, он хлестко ударил им по руке крепыша, выбивая финку. Теперь кашне захлестнуло шею бандита. Концы в стороны. Крепыш захрипел.
   - Кто меня пасет? Ну, говори, кто навел. Задавлю!
   - Не знаю! В натуре не знаю! Гохе, - крепыш кивнул на главаря, - Жека Слон приказал. Сказали, что у тя полный угол рыжья и булыги.
   Якут затянул петлю, придушив стриженного до потери сознания и, дав бездыханному телу упасть, покинул поле боя, прихватив чемодан и выбросив в воду финку. За избитых он не волновался. Урками займется служба наружного наблюдения, приглядывающая за ним до посадки на пароход. Оперативники установят личности бандитов, пробьют адреса, выйдут на их связи. Это уже было не его заботой. Он сейчас перебирал в памяти все, что ему сообщили при подготовке о рецидивисте Евгении Муксунове известном среди якутских блатных под кликухой Слон. Насколько помнил Якут, Слон был подручным убитого пять лет назад вора в законе Никифора Горботко по кличке Купец. Якуту было о чем подумать.
   В купе поезда Иркутск Москва их было четверо: трое мужчин и дама. Даму Якут заметил еще на пароходе, она появлялась на палубе в китайском шелковом халате с драконами под японским бамбуковым зонтиком от солнца, хотя она прикрывалась им от дождя. Подобные шмотки он видел на якутском черном рынке. Еще там предлагали тонкий китайский "рисовый" фарфор, это когда в заготовку вмазывают зернышки риса, они выгорают при обжиге, и получаются пустоты, которые на просвет выглядят, как звездочки. Продавали китайские веера и японские ритуальные фигурки; немецкие фаянсовые пивные кружки с крышками из литого серебра; ювелирку из низкопробного золота; английские френчи и, в огромном количестве, американские ботинки и пиджаки разных фасонов и размеров. Он вспомнил, как ему рассказывали, что однажды в Архангельск прибыл американский "пиджачный" пароход - оказалось, что добровольцы ходили в Америке по улицам, агитировали помочь России, и прохожие снимали пиджаки, их набралось на целый пароход. Жаль, что дело было летом, теплые вещи здесь бы больше пригодились. Может быть, войну выиграли спекулянты? - с горечью подумал Якут.
   Даму он рассмотрел в деталях, благо разрез его якутских глаз позволял рассматривать человека, не стесняясь. Она была из тех, что ему особенно нравились: стройная, высокая, с пышной рыжей гривой. И неважно, решил он, подарок ли это судьбы или уголовная подстава - этот шанс я не упущу. Если она едет на запад, мы окажемся в одном вагоне или даже в одном купе - для Тайшета в курьерском бронируют всего один вагон. От Усть-Кута до Тайшета они тряслись почти пятнадцать часов в общем вагоне. После жестких деревянных лавок мягкие полки купе казались верхом блаженства.
   Она оказалась в его купе, похоже, все-таки подстава. Если первая сделает шаг к знакомству, значит, точно она, утка подсадная.
   Она протянула ладонь тыльной стороной вверх, может, видела в кино, как протягивают руку для поцелуя, или чтобы он оценил ее перстень с изумрудом под цвет глаз.
   - Людмила, - гласные звуки жеманно растянуты, - как у Пушкина в "Онегине", помните?
   Вообще-то в "Руслане", подумал он, школу, видать, прогуливала. Или дурочку валяет, глаза-то умные. А может, просто попутчица, и я как мужчина ей приглянулся? Может, мои награды оценила? Кажется, дамы такого сорта разбираются в орденских планках. Черт их разберет! Отвык я от их штучек, да и они за войну многому научились.
   Мужчины в его купе были чем-то похожи, какой-то сибирской степенностью что ли - молчаливые, неторопливые в движениях и мыслях. Одного звали Прохор, должно быть, из старообрядцев, второго - Федор. Кто из них кто, кто свой, кто подсадной, или оба - случайные попутчики, а те едут в соседних купе? Свой должен скоро подать знак. Он, конечно, плыл с ним до Осетрово на одном пароходе, но из каюты не выходил, их не должны были видеть вместе.
   Быстро перезнакомились, выставили на стол закуски и выпивку, стандартный набор: мужчины по бутылке питьевого спирта, Людмила - домашнюю наливку. Зато Якута снабдили в отделе нестандартным "Токайским" в плетеной бутыли. Он, по легенде, вез ее из Европы, но не пожалел для хороших людей, уважил, стало быть. Людмила одарила его благодарным взглядом и слегка придвинулась.
   Пили из чайных стаканов тонкого стекла в подстаканниках. После щербатых, граненых, без всяких подстаканников и, тем более, после фронтовых жестяных кружек, это казалось запредельной роскошью. Стаканы были все одинаковые, но он заметил, что один имел едва заметную щербинку у края, и пил только из него. Поезд отошел от Тайшета в 21:20, застолье началось через час, так что к полуночи компания была, даже для крепких сибирских голов, в очень хорошей кондиции.
   Якут, изображая более хмельного, чем на самом деле, все начинал петь то про синий платочек, то про розы в парке Чаир, то про самолет летящий на одном крыле. Собутыльники подпевали. Когда их нестройный хор становился слишком громким, появлялся проводник и просил не беспокоить остальных пассажиров. Поющие соглашались и на какое-то время затихали. Спев в очередной раз песню про экипаж, возвращающийся с бомбежки, Якут сообщил, что эта песня была про английских пилотов, бомбивших Германию, а потом ее перевели на русский. Окончательно расчувствовавшись, он извлек из кармана кителя завернутую в платок фотографию, где он стоял рядом со стройным капитаном Королевских ВВС и протянул собравшимся. Фото пошло по рукам, а Василий стал рассказывать о своем знакомстве с английским летчиком. Собравшиеся восхищенно галдели и передавали фото друг другу. Когда фото вернулось к владельцу, он предложил выпить за союзников, что и было с радостью поддержано.
   После того, как стаканы окончательно опустели, проводник их унес и вернул, наполненные ароматным чаем - настоящий китайский, подчеркнул он с гордостью.
   Якут, сказал он себе, с таким комфортом ты еще не передвигался, тем более в компании воров. Раньше ты, как все простые граждане, бежал с чайником к вокзалу, где уже собиралась очередь к двум кранам, над которыми, как память о старом добром времени, красовались латунные буквы КИПЯТОКЪ и ХОЛ. ВОДА. У первого очередь вела себя мирно, но у крана с холодной водой обычно начиналась буза, когда какой-нибудь толстяк с потным лицом, припав к носику чайника, заливал похмельную сушь своих внутренностей. Его пытались оттереть от крана, а он, в надежде пополнить запас воды, орал: "я тут стоял!" и отбивался изрядно опустевшим чайником.
   Федор и Прохор вышли покурить. Василий отправился в туалет. Когда вернулся, его стакан стоял отдельно, рядом с его местом за столом. Он протянул руку за стаканом Людмилы, но она быстро схватила его и улыбнулась доверчиво-пьяной улыбкой. Понятно, что-то подсыпала. Он взял свой стакан, отвернулся к окну и длинно отхлебнул, незаметно слив чай обратно. Когда она вышла в туалет, он тоже вышел и в коридоре выплеснул чай в окно.
   К ночи все угомонились. Он крепко "уснул", сидя за столом. Привалившись спиной к стене, слегка раздвинув щелки глаз, он наблюдал, как Людмила с Федором переглянулись, погасили свет и вышли в коридор. Прохор спал на верхней полке, отвернувшись к стене. Якут лег на пол и прижал ухо к вентиляционной щели внизу двери. В коридоре говорили тихо, но он услышал то, что требовалось услышать.
   - Ты не слишком ему сыпанула?
   - Как раз, проспит до обеда.
   - Что будем делать?
   - Все по плану, китель я прощупала, когда он лез целоваться.
   Наглость редкая, возмутился Якут, сама ко мне полезла!
   - А как ты проверишь чемодан?
   - В чемодане он их не держит, он же не идиот.
   - Но проверить надо.
   - Попробую.
   Попробуй, ухмыльнулся Якут, тебя ждет сюрприз! Ребята из отдела, предвидя ситуацию, спрятали в потайном кармашке коробку американских презервативов.
   - Используй только для дела, - храня серьезный вид, сказали парни, - отчитаешься за каждый, мы их не на халяву по лендлизу, а за свои кровные покупали, для важных акций!
   - Идите в ж... - засмеялся он.
   - Туда тоже можешь, - заржали они, - но только в крайнем случае!
   Утром он, как и было предложено, проспал до обеда. Судя по выражению лица, Людмила чемодан проверила и сюрприз обнаружила. Это выражение он обозначил как "восхищенное презрение". Спрятать эту гадость от любого шмона, протащить через столько границ - тут работал мастер, а не фраер! Но скоро выражение ее лица стало меняться, в ласковом взгляде читался вопрос: "Куда же ты, милок, заныкал камушки?" Он отвечал улыбкой флиртующего кобеля: "Ищи, милка, включи свои прелести".
   Решив, что иного пути нет, она включила прелести. Якут сопротивлялся недолго, его легенда предполагала такой поворот событий, да и Людмила ему нравилась. К тому же он давно не был с женщиной.
   Похоже, он ей тоже понравился и не просто понравился. Ее вдруг потянула к нему та неодолимая сила, что самку заставляет выбирать самую сильную мужскую особь в стае для продолжения рода. И то, что в стае людей охота и война забирали самых сильных, обострило инстинкт продолжения рода до такой степени, что даже современная женщина, испорченная цивилизацией, феминистскими идеями, непосильным трудом, неженской долей - все равно безошибочно чувствует мужественность в мужчине и выбирает его спутником жизни, а если выбирает другого по каким-то другим причинам, то рано или поздно платит за это искалеченной судьбой.
   Выйдя на следующей станции, Якут купил пирожков и колбасы в станционном буфете, а расплачиваясь, кроме денег незаметно сунул буфетчице конверт с фото и поспешил в вагон. Через пять минут после того, как его поезд тронулся, буфетчица, поставив на стойку табличку "перерыв", отправилась в кабинет начальника станции, где её уже ждал оперуполномоченный районного отдела МГБ. Фото, которое крутили в руках собутыльники Тайахова, было обработано специальным лаком и на нем прекрасно сохранились следы пальцев всех попутчиков. Меньше чем через час эксперты снимут отпечатки, составят дактилоформулу и отправят с фельдъегерем в Якутск для проверки на картотеке. Если повезет, это позволит установить личности пассажиров купе,
   Всю следующую ночь простояли Василий с Людмилой (если конечно это было ее настоящее имя) в коридоре, размыкая объятия, лишь когда в чьем-то купе открывалась дверь. Между поцелуями она шепотом поведала ему свою жизнь, обычную и необычную, как и время, в которое они жили. Рыжеволосая красавица Люська из приуральского городка приглянулась начальнику строительства большого завода, герою гражданской войны, вышла замуж, родила ребенка, попала в столицу, но не стала своей в том избранном кругу, оставшись в душе девчонкой из предместья.
   Когда мужа арестовали, она успела уехать, но в дороге трехлетняя дочка заболела и вскоре умерла. С горя Люська начала куролесить, пить, гулять, но влюбился и спас ее серьезный человек, авторитетный вор Никифор Матвеевич. Люська снова стала Людмилой Васильевной, уважаемым человеком в новом для нее уголовном мире, и не как подруга вора, но и сама по себе. Оказалось, что котелок у нее хорошо варит в нужную для блатного дела сторону. Но война перемешала все понятия, в 1947 залетные урки порезали авторитетного вора, и Людмиле пришлось самой заботиться о себе, другого выбора судьба ей не оставила.
   После войны хотела завязать, заняться нормальным делом, но она ничего не умела. К счастью, Никифор незадолго до гибели рассказал ей об алмазной россыпи, которая была известна еще его деду Милентию, промышлявшему скупкой пушнины и золотого песка. Поставлял он и товары на прииски. Впрочем, это была лишь видимая часть его промысла. Куда больший доход приносила ему торговля тайная. Дед помимо прочего вел дела даже с хунхузами, не гнушаясь скупкой краденого. Якшаться с "краснобородыми" было хоть и опасно, но выгодно. Так и сколотил Милентий состояние, а там и сыновей своих к делу приспособил. Если бы не революция, может, и сам Никифор пристроился бы по купеческой части. Быть бы ему купцом первой гильдии, но завертел все крутой кровавый замес. Затрещали в жерновах революции кости старого мира. Скрипели песком на зубах эпохи перемен людские судьбы. Из умирающей старой жизни рождалась жизнь новая, и бывшим хозяевам в ней места не было. Вот так и стал внук купца и сын приказчика сперва беспризорником, а потом и вором с кличками Купец и Хризолит. Судьба, соединившая внука купца и жену бывшего красного командира, показала, что обладает странным чувством юмора.
   Сам Никифор в дедовские россказни об алмазах не особо верил, но карту, на которой, как уверял дед, показана россыпь, Людмиле отдал. Ей искать было не под силу, и она поделилась с блатными из банды Слона. Карту, вернее, рисунок понять не удалось, но какую-то россыпь нашли. На поиски ушло два года. Еще год ушел на намывку приличного количества камушков. Год на поиск каналов сбыта. И вот теперь, уже второй год, Людмила с бандой Слона сбывала алмазы одесским уркам, а те перегоняли их за рубеж.
   Все шло хорошо, пока в этом году Слон не решил скрысятничать и оправить давно собираемую крупную партию за кордон в обход местных. Кончилось все плохо. Курьер нарвался на погранцов и был убит. Камни пропали, а одесские, в свою очередь, затребовали компенсацию за ущерб. Теперь Людмиле нужно было вернуть алмазы или отдать свои деньги. Ссорится с одесскими не резон. У них все схвачено и даже, как она поняла, есть свой человек в МГБ.
   Вот и вся история. В 37 лет, ни семьи, ни детей. Даже любовника стоящего вспомнить не может.
   - Неужели ни одного? - удивился он.
   - Увы, вопреки закону диалектики, количество не перешло в качество.
   Он почувствовал легкий укол гордости, но вообще-то чувства его пребывали в растрепанном состоянии.
   -Ты, наверное, думаешь, что я исповедаюсь ради твоих алмазов?
   Якут молчал.
   - Ну, спасибо, что не стал отнекиваться, я бы на твоем месте тоже сомневалась. Ты, небось, уверен, что я здесь ради них? Да если бы я хотела, этих алмазов набила бы целую наволочку!
   - Почему, наволочку?
   - Так моя бабка говорила. Молчишь, хочешь спросить, почему тогда я в этом поезде еду?
   - Хочу.
   - А ты не понимаешь?
   - Неужели из-за меня?
   - Да. Я о тебе в газетах читала. Когда познакомилась с твоей героической биографией, решила взглянуть на это достояние народа Саха. Кстати, твои презервативы меня рассмешили, а не смутили, как ты надеялся.
   - Да, смущения я не заметил, скорее - восхищение.
   - Если восхищение, то твоим изысканным чувством юмора. А такие изделия я в столице видела не раз.
   - Людмила, а как ты оказалась в Якутии?
   - За мужем поехала. Прошел слух, что туда его сослали, но слух не подтвердился.
   На следующий день, когда Федор с Людмилой ушли обедать, Прохор, пребывающий, как всегда, в полусне на своей полке, вдруг спросил:
   - Ты что, Якут, шашни завел с дамочкой?
   - А ты против? Кстати, как тебя зовут на самом деле?
   - Прохором и зовут.
   - Из старообрядцев что ли?
   - Из поселенцев, столыпинский набор. Так что с дамочкой?
   - С ней у меня роман. Так надо.
   - Кому это надо?
   - Делу надо.
   - Что-то я не помню в планах операции такого поворота.
   - Поворот по ходу действия, и не последний, чтоб ты знал. Еще я сбегу с алмазами и с ними.
   - С кем?
   - С теми, кто меня пасет.
   - Где?
   - Здесь, в нашем купе.
   - Федор и Людмила? Да они только здесь познакомились!
   - Ну и послал мне Господь охраничка! Они же плыли на нашем пароходе, мог бы и заметить.
   - Как я мог заметить, я только ночью выходил! Я не могу допустить такое отклонение от плана!
   - А тебя никто и не спрашивает. Мы вообще не знакомы, ты имеешь право вмешаться, если мне угрожает опасность.
   - Ты обязан действовать по плану!
   - За операцию отвечаю я.
   - А я за тебя.
   - Нет, Проша, ты не меня пасешь, а свои алмазы, за них ты трясешься!
   - Я тебе не Проша, а товарищ старший оперуполномоченый!
   - Слушай, намоченный, я тебе не товарищ, а незнакомый тип с уголовным прошлым, и я собираюсь смыться с твоими алмазами. И еще имею право шлепнуть пару человек при бегстве.
   - Как шлепнуть!
   - Как? Из наградного вальтера, врученного мне товарищем маршалом Коневым.
   - Зачем шлепнуть?
   - Для пущей убедительности. Тебя разве не предупредили?
   - Черт с тобой, оставь алмазы и можешь уматывать!
   - Ты хочешь сорвать операцию?
   - С алмазами ты не уйдешь!
   - Тогда придется отстранить тебя от операции.
   - Как отстранить?
   - А вот так.
   Якут рванул Прохора на себя и слегка рубанул ребром ладони по шее чуть ниже затылка. Прохор рухнул на пол, задев столик с бутылками. Через минуту в дверь постучали.
   - Кто там?
   - Это проводник. Слушайте, что у вас там происходит? Крики, грохот - непорядок, граждане.
   Якут прислушался, в коридоре проводник с кем-то разговаривал.
   - Не открывают?
   - Молчат.
   - Спят, наверное.
   - А может, с сердцем плохо? У меня однажды пассажир с полки упал, от испуга умер.
   - Так откройте.
   - Заперто изнутри. Сейчас остановка на три минуты, я отойду, а вы постучите еще раз.
   За дверью шепотом переговаривались. Наконец, раздался голос Людмилы:
   - Разрешите войти, товарищи.
   Выждав полминуты, он открыл дверь и впустил соседей. Они вошли и уставились на лежащее на полу тело.
   - Что это с ним? - поинтересовалась Людмила.
   - Упал с полки во сне, давайте поднимем.
   Они с трудом затащили тело на нижнюю полку.
   - Его надо связать, только нечем.
   Не выразив удивления, Людмила сорвала занавеску, выдернула шнур и протянула Якуту. Он привычным движением перевернул тело, собираясь связать руки за спиной.
   - Обычно человек не спит со связанными сзади руками, - спокойно сказала Людмила. - Он ведь у нас спит?
   Котелок у нее действительно быстро варит, пронеслось у него в голове, этот сойдет за спящего, но Прохор застонал. Нет, не сойдет.
   - Прохор не случайный попутчик, он лягавый оказался. Я сам не знал, похоже, он вас вычислил. Короче, надо смываться. Он приходит в себя, а скоро здесь будет проводник. Выйдите, чтобы он вас здесь не застал, я разберусь. Вещи свои возьмите, только быстро.
   Схватив вещи, Людмила и Федор выскочили в коридор. Спустя минуту появился проводник, рывком открыл дверь купе, зашел и закрыл дверь.
   Была слышна его быстрая речь и короткие ответы Якута. Внезапно наступила тишина, потом возня, звон и приглушенный выстрел. Затем еще один. Якут выскочил в коридор. Людмила через открытую дверь увидела лежащего на полу человека в форме. Якут захлопнул дверь, запер ее ключом проводника и быстро пошел к выходу. Все трое собрались в тамбуре.
   - Следующий вагон-ресторан, идти по нему с вещами нельзя. В этом тамбуре есть чуланчик, оставим вещи здесь. Войдете, сядете, когда будем подъезжать к остановке, вернетесь за вещами.
   - А если перегон длинный, может, заказать еду?
   - Выбирайте подольше, тяните время, закажите чай или кофе и сразу расплатитесь.
   Покинуть поезд им удалось, не привлекая внимания. На их счастье, перегон оказался короткий, никто не проходил через тамбур, когда они забирали вещи. Их исчезновение осталось незамеченным. Выходя из поезда, Василий знал, что отныне предоставлен самому себе. Его больше никто не прикрывал и не подстраховывал. Он прекрасно осознавал всю степень риска, но иного пути у него не было. Слишком многое было поставлено на карту. Глубоко вдохнув, он шагнул из вагона отрешенно, как пловец, бросающийся в ледяную воду. Теперь им нужно растворится в толпе, отсидеться, пока все уляжется, и пробираться к Одессе.
   Никто не обратил на них внимания на перроне станции под названием "Рогач". Никому не было до них дела и Якута это вполне устраивало. Нужно осмотреться и залечь на дно. Операция продолжается.
  
  
   Глава 5
  
   Городок, в котором они вышли, был тем, чем он и мог только быть - тихим провинциальным городком, каким его представлял Якут по классической русской литературе. С обязательной площадью в центре, где на одной стороне возвышается колокольня собора, а на другую выходит фасадом особняк Дома дворянского собрания в прошлом, ставший к концу XIX века приютом уездного купечества. В базарные дни площадь заполняют телеги, тележки, брички, изредка проплывают, как дредноуты, рыдваны помещиков и коляски, уцелевшей в бурях промышленной революции, аристократии. Да, вздохнул Якут, так оно и было всего полвека назад.
   Трое беглецов, убедившись, что их никто не преследует, превратились в случайных путников слабо интересующихся местным колоритом. Ими тоже особо никто не интересовался кроме нищих и калек на привокзальной площади, но те быстро отстали.
   После всех волнений и бесплодного чтения меню в вагоне-ресторане они испытывали сильный голод, поэтому подошли к первому на их пути пункту общепита.
   На входе их встретил плакат, очевидно, местного производства, утверждавший, что "купив облигацию трехпроцентного займа, ты поможешь фронту". Изображенный на плакате боец держал в одной руке облигацию, а в другой болтался схваченный за шиворот фриц. Последний явно был написан с натуры, поскольку на нем была форма, которую редко изображали в агитизданиях: форма егеря горнострелковой дивизии "Эдельвейс", которую Якут опознал по "бергмютце" - шапке с дубовыми листьями. Видимо, кого-то из пленных альпийских егерей война занесла в этот городок.
   Под плакатом от руки было написано: "Карточки не отовариваем". С учетом того, что карточки в стране отменили почти пять лет назад, эта приписка оптимизма не прибавила. Кроме агитплаката давно минувших дней Василия и его спутников встретил массивный навесной замок на дверях и записка со словами "ушла на базу". Когда именно вернется ушедшая, было неизвестно. Эта новость добила молчавшего доселе Федора.
   - Как же нам поесть? - растерянно спросил он.
   - Можно поискать другую столовую, - отозвался Якут, - но не думаю, что и там мы сможем нормально пообедать.
   - Почему? - удивился Федор.
   - Судя по всему, тут, Федя, царит натуральный обмен, - объяснил Якут, - придется заглянуть на местную барахолку, обменяем что-нибудь на продукты.
   - И что ты собираешься менять, или у тебя припрятан самородок?
   - На твоем месте, Федя, я бы не стала так шутить, - сказала Людмила, заметив, как напрягся Якут. - У меня есть кое-что на черный день.
   Центральная площадь городка Рогач, в прежние времена бывавшая базарной только в ярмарочные дни, теперь стала воистину Базарной, и не только здесь. В каждом городке огромной России войны и революции сотворили такие площади, где побогаче, где победней. По сравнению с Якутском, вещи, выставленные здесь на обмен, выглядели скромнее, но удивляли разнообразием. Чего только не предлагал базар в качестве товара! Осколки давно исчезнувшей жизни, предметы быта, назначения которых порой не знали сами продавцы. Некоторые предметы поражали фантастическим использованием. Якут долго стоял перед "аппаратом для превращения простой бумаги в папиросную", как провозглашал изобретатель. Основным компонентом являлся установленный на подставке блок для отжимания белья - он видел такие в австрийских стиральных машинах: два резиновых валика, между которыми пропускалось вращением ручки мокрое белье.
   В рогачевском варианте сквозь валики пропускалась бумага, которой теперь не хватало, а та, что уцелела в пожарах войны, была часто мятая и пересушенная. Изобретатель всовывал лист такой бумаги между валиками, опрыскивал из пульверизатора, прокручивал ручку и торжественно предъявлял народу лист курительной бумаги. Желающим давал пробовать на раскур. Секрет был, конечно, в составе жидкости. Когда он прыскал, запахло одеколоном - бывший парикмахер, догадался Якут, но остальные компоненты придумал ведь сам, не говоря уже о мысли так использовать стиральную машину! Стоит на рынке, а в Америке был бы Эдисоном.
   Они долго бродили по рынку, даже не предлагая Людмилино колечко, они просто не представляли порядок цен, что можно выменять за него - ведро картошки или мешок сахара, но зачем им мешок сахара? Да и светиться со своим золотом на виду у местного криминала не стоило. А то, что за ними наблюдают, было очевидно, они выделялись ярким пятном в серой городской толпе.
   Якут очень удивился однажды, когда знакомый художник объяснил, что глаз человека способен различать 300 оттенков серого цвета. Ему казалось, что вся послевоенная жизнь окрасилась в однообразный мышиный тон.
   Появившаяся рядом с ними группа из пяти человек разительно отличалась от общей блеклой картинки. Фиксы, засиненные татуировками пальцы, развязная манера поведения, наглые взгляды, безошибочно выдавали в них жиганов средней руки.
   Смотрящими за городом они, скорее всего, не были, но королями района себя, конечно, считали. На троицу приезжих они глядели оценивающе. На Якута с опаской, на Федора с интересом, а на Людмилу с нескрываемым желанием. Всем пятерым было не больше двадцати. Лихо заломленные восьмиклинки, низкие лбы, квадратные лица, папироски в уголках рта, затертые тельняшки и сапоги гармошкой делали их похожими на братьев. Возможно, так и было.
   Внешне оставаясь спокойным, Якут "прокачивал" ситуацию. Намерения пятерки угадать было не сложно, трое чужаков казались шакалам легкой добычей. Тем более, что Людмилу они не брали в расчет, считая ее лишь дополнительным призом. Василий не знал, можно ли положится на Федора. Одному ему точно не сдюжить. Пятеро все же было многовато даже для него. Тем более, что финки у этих урок явно имелись, а у некоторых мог оказаться и шпалер. Если ударить первым, он сумеет отключить одного, двоих. Идти в рукопашную при таких раскладах было безумием.
   Вальтер в кармане позволял решить проблему быстро. В детективных романах герои часто стреляют сквозь одежду, не вынимая рук из карманов. Для вооруженного револьвером, такой способ еще мог использоваться, но для пистолета не годился полностью. Якут понимал, что стрельба из пистолета в кармане может привести к тому, что гильзу нормально не выбросит, и затвор может заклинить. Пистолет станет просто куском металла. Стрелять можно, лишь вынув оружие. Он колебался. Угроза была реальна. Шакалы не скрывали своих намерений пощипать фраеров. Если в отношении Федора и Василия они ограничатся банальным грабежом, то Людмилу точно изнасилуют. Он мог это пресечь. Достаточно выхватить пистолет, снять с предохранителя и пять раз нажать на спуск. Они даже не ничего поймут, просто будут падать на пыльную землю с дырками в груди. Но стрельба в его планы не входила. Пальба привлечет к ним внимание и поставит операцию под угрозу срыва. Однако и отдавать мерзавцам женщину нельзя. Что же делать?
   Василий принял решение. Валить их нужно наглушняк, не оставляя подранков. Свидетели ему не нужны. Рукоятка привычно легла в ладонь. Палец медленно поднял флажок предохранителя. Патрон уже в патроннике. Остается лишь достать оружие и выстрелить в наглую рожу ближнего а затем в его корешей. Якут положил палец на спусковой крючок. Он был готов. Еще секунда и местный криминал лишится пятерых бойцов, а у провинциальной уголовки появится еще одно нераскрытое дело об убийстве.
   Стоявший ближе других жиган выплюнул недокуренную папироску и заговорил обращаясь к Людмиле.
   - Слышь, бикса, айда к нам пупками поцарапаемся.
   Другой шакаленыш обратился уже к Якуту.
   - Э, ваенный, хрусты давай гони и котлы скидывай. Живей! Сам отдашь, мама плакать не будет.
   Кодла заржала. Якут прищурился, выбирая на морде шпаненка точку, в которую вгонит первую пулю. Жить шакалятам оставались считанные мгновения. Но видно, сжалились над глупой босотой их ангелы хранители, и в ответ на речи жиганов прозвучал не выстрел вальтера, а голос Людмилы.
   - А ты чего, красавчик, любовь обещаешь? Так я согласная.
   Людмила шагнула вперед, став вплотную к бандиту, и перекрыла цель. Василий мысленно выругался. Женщина стояла между ним и жиганами. Теперь он не мог стрелять, не рискуя задеть её. Своей глупой выходкой Людмила лишила его возможности выстрелить.
   Шакаленыш, к которому обратилась Люда, расплылся в улыбке и расслабился. Ему понравилось, что бабенка сама не прочь позабавится. С лохами тоже проблем не возникнет. Фраера сами отдадут свое добро и еще будут благодарны, что их не кончили. Все эти мысли читались на его морде, как в открытой книге. Однако радоваться ему пришлось не долго.
   Людмила взмахнула рукой, и возле шеи парня раскрылась, целясь в яремную вену, опасная бритва. Острая полоска золингеновской стали замерла, почти касаясь кожи. Улыбка сползла с морды нахала.
   - Ты что, гумоза, рамсы попутал? Я тебе щас живо красный галстук повяжу! Или сперва хрен тебе отрежу и в грызло запихаю, чтоб сожрал!
   В голосе женщины звенел металл. Людмила, казалось, стала выше ростом, а паренек перед ней сразу сник и скукожился. Ее свободная рука скользнула к его паху, и цепкие пальцы сжали яйца.
   - Ну, выбирай, как тебя кончить. По пищику расписать или яйца отхватить? Давай базлай, шлендра! Базарь или носа лишу!
   Шакаленыш и его кодла были шокированы. Да и Якут был ошарашен не меньше их. Ему оставалось лишь наблюдать за спектаклем со стороны. И надо отдать должное, исполняла главную партию Людмила безукоризненно. Жиган побелел, но не мог выдавить из себя ни слова.
   - Ты кто такой по жизни? Под кем ходишь, гопота? Ну! - Людмила надавила на бритву. На шее парня выступила капелька крови.
   - Я Колька Малой. Черный по жизни. Мы под Витей Доктором ходим.
   - А если черный, так что к блатным грабки тянешь? Закон забыл, крыса помойная? Мне что, тебе бестолковку отрезать и Доктору отнести?
   - Прости, не признали. Вижу, попутали. Кто знал, что вы честные бродяги. Думал, лохи с поезда.
   - Получить бы с тебя, да времени нет. Мы порядочной братве живой привет везем и слово на рыбьем языке, а ты, сявка, нам дорогу путаешь!
   - Вижу, в непонятку попал. Прости дурня. Не прав был.
   - Керогаз светить неохота, а то бы напихали тебе маслин в пузо. Вите Доктору скажешь, Женя Слон кланяться велел, и пусть Доктор с тебя за твой косяк сам спросит.
   - Все как есть обскажу, - парень примирительно поднял руки ладонями к Людмиле, - уходим мы.
   - Валите, пока вас тут не замочили, - Людмила убрала бритву от шеи, - забирай свою пристяжь и канай отсюда. Увижу еще раз, всех попишу.
   Колька опустил руки и осторожно стер кровь с шеи. Он и его шайка отступили и покинули базар. Когда гопники удалились, Якут вернул предохранитель в прежнее положение и одобрительно покачал головой.
   - Лихая ты баба! Я уже менжеваться начал. А ты духовитая.
   - Бабами сваи бьют, - отозвалась Людка, - а я уже десятый год блатной жизнью живу. Всякое видала. И не таким быкам рога обламывала.
   Федор кивнул, как бы подтверждая ее слова. От наезда они отбились, но вопрос о хлебе насущном оставался не решенным. После часа бесплодных поисков к ним подошел молодой, но изрядно потертый мужичонка в такой же потертой шинельке. Но его единственный глаз светился умом. Василий сразу определил, что мужичок стреляный воробей. Судя по манере держаться, за спиной его были не только фронтовые окопы, но и лагерные бараки. Говорил он с легким, едва уловимым акцентом.
   - Покушать не желаете, граждане приезжие?
   - Мы пытались, но у вас с этим как-то не очень. И деньги есть, а не кормят, - сказала Людмила.
   - Есть места, там хороших людей и накормят, и спать уложат.
   - Уложат, а утром не проснешься, - вмешался Федор. - Иди отсюда!
   - Погоди, Федор, - остановил его Якут. Предложение было, правда, рискованное, но что-то в этом человеке внушало доверие. Похоже, свой брат, фронтовик.
   - Ты где, браток, воевал?
   - Второй Украинский фронт, 46 армия.
   - Кто командовал армией?
   - В конце 44-го генерал Глаголев Василий Васильевич. Только фронт тогда был Третий Украинский. Ударный.
   - Верно, генерал Глаголев, мой тезка, командовал. Он командармом был с осени 1943-го, когда Днепр форсировали. Я тогда на Первом Украинском воевал.
   - Я форсирование Днепра не застал. Так вышло.
   - Ты рядовой?
   - Так точно. А вы офицер, по планкам видать, солдату столько наград не положено.
   - Закончил службу старлеем. А начинал рядовым.
   - А я рядовым и закончил. В штрафроте.
   - Как тебя зовут?
   - Степан.
   - А по-настоящему?
   - Стефан.
   - Молдаван?
   - Бессараб.
   - Слушай, бессараб, а тебе что в нас за корысть? - спросил Федор.
   - Если приведу хороших клиентов, меня тоже кормят.
   - Приведешь, а там засада, да? Мы тут уже одних лихих видели. Еле откусались.
   - Это Колькины-то? Так они совсем страх потеряли. Сказано было на толковище, фронтовиков не трогать, а эти бакланы всех подряд трясут. Вон, даже на планки не глянули. А они, вижу, кровью оплачены.
   - Ты нам баланду не трави. С чего нам тебе верить?
   - Вас трое, люди, вижу, серьезные. Может, и при оружии. Какой смысл мне вас в засаду вести? Чтоб на пулю нарываться? Если что, меня же первого порешите.
   - Порешите, - проворчал Федор, - нужна кому-то твоя жизнь! Давай, веди.
   - Мог бы и меня спросить, - изобразила обиду Людмила.
   - Да ладно, все равно выбора нет, не умирать же с голоду. Или предлагаешь к Вите Доктору на малину завалить? Может, подкормит?
   Иного пути, как принять предложение Степана, у них не оставалось. Они прошли центр города, вышли на берег реки, широкой плавной дугой уходящей в обе стороны, и Степан объяснил, почему город назван Рогачом - он охватывает реку в виде рогача, так называют рогатый ухват местные хозяйки.
   Широкая дамба соединяла город с островом, покрытым лесом. За дамбой дорога кончилась поляной, дальше в лес уводила тропа. Они шли по ней с четверть часа, и за поворотом внезапно им открылся, как из сказки, белокаменный старинный монастырь, обнесенный двухсаженной стеной, ворота были закрыты. Подходя, их проводник махнул рукой, и ворота отъехали в сторону. Электропривод, решил Якут. Такие штуки были ему известны по одному секретному немецкому бункеру в котором довелось побывать. Впрочем, он бы не особо удивился, увидев полуголых рабов, вращающих барабан.
   Монастырский двор был пуст и чисто выметен. Они миновали часовню, затем двухэтажный корпус, окруженный крытыми галереями, и подошли к отдельно стоящему приземистому строению, наполовину вросшему в землю. Узкие окошки были забраны решетками. Якут подумал, что сквозь метровые стены не пробьется ни малейший звук - все ясно, пыточная камера! Или трапезная? Он вспомнил, что в европейских замках трапезные иногда устраивали в полуподвалах. Но мы-то в России, где монастыри зачастую служили тюрьмами, особенно в последнем веке.
   Дверь, окованная медными полосами, отворилась, они спустились на три ступени и очутились в зале с низким сводчатым потолком. Центр занимал длинный стол с толстой столешницей на слоновьих ногах, вдоль стен стояли сундуки. Зал освещали настенные свечи и два шандала на столе.
   Степан сделал им знак садиться и исчез за боковой дверцей. Они молча сели за стол на тяжелые дубовые лавки. Дверца отворилась и вошла девушка в сарафане и белом кружевном переднике. Она достала из сундука глиняные расписные чашки, деревянные ложки, расставила на столе, поклонилась и вышла. Появился Степан, неся на блюде крупно нарезанный каравай, подмигнул и сел за стол. Девушка вошла, на этот раз с подносом, и пока дверца была открыта, оттуда пахнуло таким букетом ароматов, что Федор заерзал, Якут проглотил слюну, и даже царственно-спокойная Людмила закрыла глаза и глубоко вздохнула.
   На подносе томились и исходили паром четыре глиняных горшочка. Сказать, что их содержимое было вкусным, значило, не сказать ничего. Оно было не съедено, нет, оно было всосано и растворено в каждой клеточке их тела! Завершился праздник живота жбаном кваса, который внес хлопчик, стриженый в скобку, в белой косоворотке. На ручке жбана висел ковш, которым квас разлили по чашкам.
   Пир закончился. Для полноты картины в распахнутые двери должна была ворваться ватага скоморохов с балалайками и ряженым медведем. Но вместо этого появился благообразный господин с пышными усами. На нем был смокинг, крахмальная манишка и галстук-бабочка. Он кивком головы поздоровался с мужчинами и поцеловал руку Людмиле. Эффект внезапного переноса из средневековой Руси в Европу сработал, но не потряс, он был рассчитан на провинциалов, но Якут недавно сам вернулся из Европы, Людмила в столице повидала всякое, а Федор был занят переживаниями своего желудка. Господин понял это, но, соблюдая этикет, парадным голосом представился:
   - Иванов Василий Митрофанович, управляющий этой обители. Бывший Успенский монастырь, а ныне гостиница с пансионом - к вашим услугам. Сегодня вы наши гости. Есть ли у гостей претензии, пожелания?
   - Все было замечательно.
   - Тогда у меня еще один деликатный вопрос.
   Опережая его вопрос, Людмила вынула из сумочки и протянула ему колечко.
   - Извините, я ненадолго отлучусь.
   Когда он вышел, все посмотрели на Степана.
   - Хороший мужик, потомственный метрдотель в четвертом поколении. Обычно он к гостям не выходит, а сегодня вышел.
   - Почему?
   - Я шепнул ему, что вы, наш брат лагерник. Мы ведь с ним на зоне познакомились, в Сиблаге. Если разговорится, расскажет свою жизнь, а она у него затейная.
   - У нас у каждого такая затейная жизнь, черт бы ее побрал! - со вздохом сказала Людмила.
   - Как смекнул, что я из лагерных? - Якут пристально взглянул на Степана.
   - Так это по глазам видно. Тюремные годки в них навсегда остаются.
   Потомственный метрдотель вернулся быстро. Сел, улыбнулся, выдержал паузу.
   - Хорошая вещь, впрочем, я и не сомневался. Как говорится, на сдачу можете пожить в нашей гостинице дней пять с полным пансионом.
   - Василий Митрофанович, - лукаво поинтересовалась Людмила, - как это вы здесь оказались, если вам так к лицу смокинг?
   - Как он может не быть мне к лицу, если он фамильный? Его носил мой дедушка. А его отец, мой прадедушка, выбился из крепостных, носил в молодости армяк и онучи. Начинал он на родине, в Ярославле, половым в заведении кабатчика Самылина, хорошо себя проявил, стал помощником хозяина. Ярославские вообще славились хваткой в этом деле, как ресторанная прислуга, а прадед сумел и среди них выделиться. Работал официантом на ярмарке в Нижнем, а там собиралось купечество со всей России и даже Европы, кого попало не брали. А его сын, мой дед, уже в Москве работал официантом, был известен тем, что заказы не записывал в блокнотик, а держал все в уме. "Человек из ресторана" читали, писателя Шмелева Ивана Сергеевича? - герой с моего дедушки писан. Метрдотелем его сделали в 30 лет, редкий случай. Мог бы стать компаньоном хозяина, но что-то у них там случилось, делишки темные открылись, хотели вину повесить на деда, но оправдали, был чист. А из ресторана пришлось уйти.
   Дед уехал на родину жены, в город Псков, там открыл свое дело, успел передать его сыну, моему отцу, и ушел с миром. Отец принял ресторан, обустроил, меня приставил к делу, научил этой науке, но тут стряслась революция. Ресторан сначала закрыли, в НЭП снова открыли, а отца сделали, по просьбе персонала, метрдотелем. А после него уже я унаследовал эту должность. Когда немцы заняли Псков, наше заведение, как самое известное, сделали ресторацией для господ офицеров.
   - А вы остались?
   - А куда деваться - в партизаны? Я оружия, кроме столового ножа, в руках не держал. Наше дело при любом режиме потребно, я работал, клиенты меня ценили. Когда наши подходили, предлагали даже с ними уйти, профессионалов немцы ценят. Но я русский человек, могу жить только в России.
   - Откуда вы знаете, вы же в Европе не были?
   - Не был. Зато Европа к нам явилась, видел я их порядок. Степан даже там жил, - он посмотрел на Якута. - Вот и вы, пол-Европы прошли, всякое их изобилие видали - почему там не остались?
   - Ну, я другое дело, меня родина встретила не так, как вас. Или я не прав?
   - Правы. Когда наши пришли, меня сразу арестовали. Спрашивают, ты зачем открыл свою лавочку? Так я ее и не закрывал, говорю, вы так быстро драпали, что закрыть не успел! Мне впаяли пятерку лагерей. Да хоть десятку! Я с моими руками и там не пропаду.
   - Да вы патриот.
   - Как сказал один сильно обиженный родиной человек: "Я, может быть, здесь жить не хочу, а там - не могу". Здесь я, хоть на зоне, хоть на воле, буду кормить своих братьев, а там буду служить господам.
   - Здесь-то как вы оказались?
   - А я почти и не сидел. Нашелся заступник, генерал, до войны еще был моим клиентом, поручился. Подержали в лагере, для приличия, полгода, а когда война окончилась, выпустили и даже предложили эту должность. Нужен был им человек с манерами и знанием дела. Это ведь не простая гостиница, а для особых гостей - понятно, для каких?
   - А снабжение? Мы таких редкостей на рынке даже не заметили.
   - Снабжение я им наладил, за это и держат. С области порой серьезные люди заезжают отдохнуть. Понятно, что не по государственным, а по своим каналам приходится доставать, но они на это смотрят сквозь пальцы. А когда особых гостей нет, работаем на себя, самоокупаемость при послевоенном дефиците - это целая наука, я для них - находка. Так что вы решили, остаетесь? Могу предоставить отдельные номера, могу и парные.
   - Нам надо посовещаться.
   Управляющий и Степан ушли.
   Якут скользнул взглядом по толстым стенам, по нависающему своду потолка, вспомнил писателя Шмелева, дедушку и всю историю с легким привкусом легенды - может, все и правда, но, как говорил его старый лагерный учитель, толстые стены - тонкие уши, осторожность не помешает. Да и номера для важных гостей лучшее место для организации прослушивания.
   По службе в СМЕРШе Якут знал, что гестаповцы в свое время создали в Берлине специальный салон для отдыха высших чинов Рейха и иностранных дипломатов. Желающим предлагались лучшие вина и коньяки, изысканная кухня и обученные искусству любви девушки.
   Каждое слово и даже шорох в номерах фиксировались новейшей аппаратурой фирмы "Телефункен". Правда, особого успеха немецкие контрразведчики, организовавшие отель-ловушку, не добились. Идея была хорошая, но результат не оправдал ожидание. Количество полученной информации не окупало затраты на содержание салона с элитными проститутками. То, что арийские куртизанки знали иностранные языки, были обучены стрельбе из пистолета и владели приемами джиу-джитсу, не помогало им делать клиентов более откровенными.
   Не факт, что провинциальные контрразведчики из Рогача используют опыт их немецких коллег, но рисковать не хотелось. Ни местная милиции, ни районное МГБ ничего не знают об операции, и их вмешательство все испортит. Светится им было никак нельзя. Якут принял решение.
   - Ребята, надо прогуляться.
   - И здесь он командует, - хмуро сказал Федор, - не хочу гулять!
   Но Людмила все поняла и встала.
   - Пошли-пошли, а то я растолстею.
   Пока они обедали, небо затянуло, поднялся ветер. За стенами качался и шумел монастырский, выше колокольни, лес. Они долго шли молча, а когда наконец вышли на пустынный берег реки, Якут спросил:
   - Федор, а почему ты не спрашиваешь, куда я дел алмазы?
  
  
   Глава 6
  
   На пятый день операции "Тамерлан" меня вызвал подполковник Колодин. Наша группа пока базировалась в Якутске, готовая срочно вылететь в Одессу к моменту прибытия туда Тайахова.
   - Ну, Антонов, докладывай, как движется операция?
   - По плану, товарищ подполковник, по моим сведениям, Якут исчез.
   - А по моим сведениям, исчезло пять человек!
   - Почему, пять? - спросил я растерянно.
   - Это ты меня спрашиваешь? Напомни сколько человек его прикрывали?
   - Непосредственно в поезде один, но он не знал подробностей плана, мог попытаться помешать Якуту.
   - Якут мог его устранить?
   - Не думаю.
   - А мог он открыть ему подробности?
   - Нет, это исключено. Скорее тот, после исчезновения Якута, бросился за ним, чтобы выследить.
   - Ну и терминология у тебя, Сережа, - "бросился, чтобы выследить", как в романах про сыщиков. У нас с тобой должны быть другие глаголы: "организовать розыск", " начать преследовать", "установить наблюдение". Не так поэтично, зато точно. Допустим, этот сотрудник его преследует, но где еще трое? Вот сообщение по линейному отделу милиции: "При проверке вагона номер 5, обнаружено исчезновение проводника данного вагона, Лагашова Петра Сергеевича, 1910 года рождения. Вещи в служебном купе в беспорядке, из личных вещей ничего не пропало. При дальнейшей проверке установлено исчезновение из купе номер 7 четырех пассажиров, трех мужчин и одной женщины, личные вещи их не обнаружены. По словам соседей, возраст всех от 30 до 40 лет, двое мужчин славянской наружности, третий мужчина - монгольской, женщина рыжая, с яркой внешностью".
   Ну, двое, понятно, Якут и прикрывавший сотрудник. А другие двое, как они оказались в этом купе, особенно, рыжая, с яркой внешностью - догадываешься?
   - Догадываюсь.
   - Я тоже. Что по результатам дактилоскопии снимка переданного Тайаховым?
   - Кроме отпечатков самого Тайахова и страховавшего его сотрудника обнаружены пальчики еще двух лиц. Один, некто Шамаев Федор Андреевич, 1921 года рождения. Ничего серьезного, мелкий уголовник. Отбывал срок за кражу и подделку документов.
   - А пальчики дамы определились?
   - Так точно. Людмила Васильевна Самсонова, 1915 года рождения. Уроженка поселка Березники Лёнвенской волости. Девичья фамилия Вершинина. Муж, Самсонов Николай Николаевич, 1904 года рождения. Был арестован в 1938 году и осужден за вредительство. По имеющимся сведениям, скончался в лагере.
   - Ну, муж ее покойный нам мало интересен. Что о ней самой можешь сказать существенного?
   - Самсонова являлась сожительницей уголовного авторитета Горбатко Никифора Матвеевича, клички Хризолит и Купец, причастного к скупке и перепродаже самородного золота. В 1945 году Самонову допрашивали как свидетельницу по факту налета на склад с пушниной. При нападении был убит сторож. Как считают местные товарищи, Самсонова могла являться наводчицей, но доказать ее вину не удалось.
   - Молодец, Сергей. Много нарыл. Я даже догадываюсь, что за этой дамой еще целый хвост таких подвигов. Как она оказалась в купе Тайахова, понятно, но, как и почему исчезла?
   - Думаете, сговор?
   - Пока я ничего не думаю. Где они исчезли?
   Я подошел к настенной карте железных дорог.
   - Приблизительно здесь. Надо бы оповестить тамошнюю милицию. Но они могли сесть в автобус или поймать попутку и проехать часть пути, могли вообще податься в сторону.
   - От железки они удаляться не станут, автобус или машина - лишние свидетели. Нет, полагаю, они решат отсидеться несколько дней, но где?
   - А может быть, они разбежались?
   - Не для того они его пасли, чтобы потом упустить. Экстренный канал связи продумал? Как Якут должен дать тебе знать?
   - Прибыв в Одессу, пошлет телеграмму: "Дядя Яков приехал".
   - А если что-то пойдет не по плану?
   - В этом случае в телеграмме будет сообщение о болезни родственника.
   - Если в Одессе он не сможет отправить телеграмму?
   - Оставит в условленном месте условный знак о месте и времени встречи.
   - Если он вообще не выйдет на связь?
   - Подождем.
   - Сколько?
   - Дня три-четыре.
   - Четыре дня много. Они могут добраться до Одессы и передать сбытчикам камни. Даю два дня, потом объявим в розыск.
   - По-настоящему?
   - Не понял.
   - Мы предусмотрели в сценарии, что после бегства Якута из поезда с алмазами, мы как бы объявим его в розыск.
   - Сценарий у них, театр устроили!
   Дальше шла тирада, непереводимая на нормативную лексику. Выплеснув гнев или истощив запас слов, Колодин успокоился.
   - В розыск решим подать сегодня и оповестим сотрудников - тебе же это нужно, по плану, чтобы все знали, что операция сорвалась. А подадим через три дня по-настоящему. Не органы, мать-перемать, а цирк-шапито!
   Почему, шапито, я не понял, но выяснять не стал. Подождал, пока он окончательно успокоится.
   - Товарищ подполковник, может стоит плотнее отработать через местных связи Самсоновой? Полагаю, удастся получить больше информации.
   - Займись ее сожителем. Неплохо бы установить за ним наблюдение.
   - Горбатко убили в 1947 году. Удар ножом в живот. Убийцу не нашли, но якутские товарищи говорят, что это была уголовная разборка. Не поделил он что-то с заезжими гастролерами. Говорят, ножом его пырнули профессионально, с поворотом.
   - Знаю, - кивнул Колодин, - бандитский такой приемчик, когда кишки лезут из пуза. Значит, и правда, что-то не поделили. Подними дела на подельников Горбатко и на того, кто занял его место. Позвоню в архив.
   Он поднял трубку.
   - Я думаю, поздновато звонить.
   Колодин взглянул на часы и улыбнулся.
   - Как в молодости - забыл про время. Значит, что-то меня зацепило в этом деле. Полагаю, та дамочка, она не так проста, как кажется. Завтра займись архивом, думаю, тут ниточка пошла к нашему делу.
   - Закопаюсь, дел, поди, сотни.
   - Откопаем тебя. Главное, попасть на жилу, а дальше закрутится.
   Колодин оказался прав. Все действительно закрутилось. Причем так стремительно, что завтра мне стало не до архива.
   Утром меня снова вызвал Колодин. Подполковник был возбужден, что уже не предвещало ничего хорошего. Не успел я даже доложить о прибытии, как он приказал мне сесть, а сам начал ходить по кабинету, как тигр в клетке. Казалось, он вот-вот зарычит. Я терялся в догадках, но так ничего и не понял.
   - Доигрались! Сценаристы, понимаешь. Срочно собирайся, вылетаешь в Иркутск. О твоем поручении никто не должен знать, ни местные, ни члены нашей группы. Понятно?
   - Так точно. А что случилось?
   - Случилось, Сережа, случилось. Наш Якут чуть не убил капитана Бутковского Прохора Петровича, когда тот пытался помешать ему скрыться с алмазами. Старший оперуполномоченный Бутковский утром позвонил заместителю министра ГБ ЯАССР полковнику Ахчагнырову и все ему доложил. Я договорился с Иваном Федотовичем, и о случившемся кроме Бутковского пока знаем ты, я, Ахчагныров и министр, полковник Речкалов. Сам понимаешь, широкая огласка нам не нужна. Операция под угрозой срыва. Тебе нужно срочно встретиться с Бутковским и подробно его расспросить. Необходимые бумаги тебе подготовят.
   Сборы были недолгими. В обед я вылетел в Иркутск, а к вечеру того же дня уже беседовал с капитаном Прохором Бутковским в кабинете областного Управления гозбезопасности. Разговор оказался долгим и сложным.
   Прохор сидел напротив меня и курил уже пятую папиросу. Когда он первый раз достал пачку, то предложил мне. Услышав что я не курю, он виновато улыбнулся.
   - Это правильно, лейтенант. Дыхалка лучше будет. А я вот пристрастился. Дед бы увидел, шкуру спустил. Он у меня табак за дьявольское зелье считал. Старой веры придерживался строго. Отец тоже. А я вот, по их мнению, оскоромился. Якут, как я заметил, тоже не курит.
   Я постепенно выяснял у Бутковского подробности происшествия, делая в прошитом, скрепленном печатями спецблокноте, необходимые записи. Прохор отвечал степенно, неторопливо со свойственным сибирякам чувствам собственного достоинства.
   - Крепко он меня приложил. Я, вроде, сам парень не слабый, да и на реакцию грех жаловаться, а проморгал. Вырубил он меня моментально. Таким ударом и шею перебить можно, ежели со всей силы.
   - Ну, ведь не убил же.
   - Знамо дело, не убил. Значит, не хотел. Да я сам виноват, из себя вышел, кричать стал. Вообще-то со мной это редко бывает. Я сперва на него осерчал, а потом понял, другого пути не было, чтоб к ним в доверие войти. Я бы на его месте так же поступил.
   - И убить смогли бы?
   - Смог бы, хоть и тяжело своего, даже ради задания.
   - Вот и ему тяжело было. Потому только вырубил.
   - Я так-то не в обиде. Хотя могли бы и заранее согласовать.
   - Заранее не могли. Вы же понимаете.
   - Понимаю, - Прохор в очередной раз затянулся и выпустил кольца сизого дыма, - боитесь утечки?
   - Осторожность не помешает.
   - Тоже верно, - Прохор загасил окурок в пепельнице и вздохнул. - Я когда очнулся и записку его прочел, то по-другому на все смотреть начал. Рисково он работает. По лезвию ходит.
   Записка, которую Якут вложил в карман Прохора, лежала сейчас передо мной на столе. Ее содержание я уже помнил наизусть.
   "Прохор, прости, если сильно врезал. Вернусь, рассчитаешься. Выжди время и через пару станций сойди с поезда. Человека в купе забери с собой. Все должны думать, что я вас убил. Доберись до Иркутска, оттуда свяжись с руководством. Передай нашим, сигнал остается прежним. Вошел в контакт с Людмилой. Она обладает информацией об интересующем объекте. Эти сведения ей сообщил ее бывший сожитель по кличке Купец. Координаты объекта выясняю. С делом связана банда Слона. Погибший в Одессе курьер его человек. Одесские злы на Слона за попытку сбыта в обход и готовы предъявить ему за крысятничество. У одесских имеется свой человек в органах госбезопасности. Личность последнего Людмиле неизвестна".
   Информация переданная Тайаховым значительно продвигала нас вперед. Мы теперь точно знали, что Людмиле известно, где находится россыпь. Можно даже свернуть операцию и задержать рыжеволосую. Никуда она не денется. На допросах расколется, как миленькая, и согласится выкупить жизнь в обмен на карту россыпи. Но в этом уравнении оставался еще один неизвестный - пособник преступников в Одесском Управлении МГБ. Если сейчас арестовать Людмилу, то он точно ускользнет. Она о нем ничего не знает. Поэтому нужно вычислить всю цепочку и взять сбытчиков в Одессе, а от них выйти на предателя. До этого мы лишь предполагали утечку информации, а теперь получили подтверждение. В нашем ведомстве завелся враг. Его нужно было обязательно вычислить. Это становилось для нас делом чести, особенно для меня. Тот гад стал виновником смерти моего давнего друга, и ответит за его кровь.
   Я свернул записку, вложил ее в конверт, заклеил, опечатал его и убрал в сейф. Позже она будет подшита к делу разработки или уничтожена. Это решать не мне, а руководству. Мое дело маленькое - доставить сообщение Якута Колодину.
   - Что с проводником делать будем, лейтенант?, - оторвал меня от размышлений Прохор.
   - С кем?
   - С Лагашовым, говорю, что делать? Отпускать его нельзя. Он слишком много знает. Может, его того? - Бутковский рубанул ладонью по воздуху.
   - Вы в своем уме?
   - Шучу я, - пробасил Прохор и попытался улыбнуться.
   Его губы расплывались, демонстрируя ровные крепкие зубы, но глаза оставались неизменными. И по его глазам я понимал, что он вовсе не шутит и готов, если придется, ликвидировать бедолагу железнодорожника, волей случая втянутого в самый центр нашей оперативной игры.
   Выпускать Лагашова сейчас, конечно, было нельзя. Мы не должны допустить расшифровки проводимых мероприятий. Однако и убивать беднягу я был не согласен. В конце концов, он не виноват, что оказался так близко к государственным секретам.
   - Не смешно шутите, Прохор Петрович, мы защитники государственной безопасности Советского Союза, а значит, миллионов его простых граждан, таких же, как Петр Лагашов. Мы офицеры МГБ, а не какие-то там зарубежные шпионы готовые убивать случайных свидетелей направо и налево. Нужно что-то придумать.
   - Так придумывайте. Мне уже надоело его за собой таскать. Пока меня с ним здешние ребята в общежитии поселили.
   - Я доложу руководству, и мы решим, как поступить. Для начала возьмем с него подписку о неразглашении. А дальше поживет несколько дней на конспиративной квартире, например, в Якутске пока операция не закончится.
   - Нужен он нам в Якутске! Тем более, на "кукушке". Вы еще предложите его в центральной гостинице поселить по брони обкома и еду из ресторана носить. Скажете тоже.
   - У вас есть другие варианты?
   - Есть. Везите его к себе в Одессу и у себя дома селите.
   - Опять шутите?
   - Шучу. Просто посадить его в одиночку на пару недель как подозреваемого, а потом выпустить. Он нам еще и благодарен будет, что отпустили. После такого точно слова лишнего не сболтнет.
   Несмотря на цинизм предложения капитана Бутковского, я вынужден был признать, что в них имелся свой резон. Утром следующего дня я позвонил Колодину и обо всем подробно доложил. Подполковник приказал срочно доставить Прохора и проводника в Якутск.
   Вечером мы трое были уже на аэродроме, откуда вылетели в Якутск. Лагашов летел на самолете первый раз в жизни и с непривычки его начало сильно мутить. Костерящий его Прохор приволок взятое у летчиков ведро и избавил своего вынужденного спутника от полного конфуза.
   В Якутске Колодин встретил нас лично и, несмотря на поздний час, повез для разговора в здание МГБ. Начал он с Лагашова.
   В кабинете подполковника Петр Сергеевич, и так не отличавшийся богатырским телосложением, совсем сник и съежился. Все произошедшее подействовало на него угнетающе. Да еще Бутковский успел его основательно застращать, если тот проболтается. От предложения Колодина Лагашов отказываться не стал. Подписку о неразглашении, как и последующую подписку на согласие о сотрудничестве с органами государственной безопасности и оказания им содействия на конфиденциальной основе, он подписал сразу. Подполковнику оставалось лишь проинструктировать его.
   - Петр Сергеевич, мы рассчитываем на ваше понимание и ожидаем от вас самого активного содействия. От вас зависит выполнение очень важного для нашей страны задания, и надеемся, вы нас не подведете.
   - Служу Советскому Союзу, - выдохнул вытянувшийся по стойке смирно Лагашов.
   - Вольно. Присаживайтесь, Петр Сергеевич. Я вам объясню, что от вас требуется.
   Лагашов слушал подполковника не шевелясь. Ловил каждое его слово.
   - Главное, вы никому не должны рассказывать о задании, о том, что узнали при его выполнении, и о том, что видели и слышали за последние дни. Мы поселим вас на квартире с нашим сотрудником. Вы должны выполнять все его распоряжения. До окончания задания вам воспрещаются любые контакты с кем бы то ни было кроме него. С вашим руководством мы договорились, они сообщат вашим родным, что вас срочно направили в Иркутск на курсы переподготовки. Кроме того, за вами будет сохранена заработная плата по месту работы. Официально вы считаетесь убывшим в командировку.
   - Да я понимаю, товарищ подполковник. Я хоть в армии не служил, здоровье подвело, к строевой не годен, а все понимаю. Раз Родина приказала, то все выполню как надо. Вы не сомневайтесь. Те, которые в поезде, они кто были, шпионы? А чьи, английские?
   - Петр Сергеевич, для начала забудьте все, что вы видели в поезде и больше никогда не задавайте подобных вопросов. Помните, что вы подписали соответствующее обязательство хранить все в тайне. Ваша задача простая, но очень ответственная. Вы должны находиться на квартире и ни с кем не контактировать кроме нашего сотрудника. Надеюсь это продлится недолго. Еще пару недель, не более. Но вы при этом должны выполнять все наши указания. От этого очень многое зависит. Ясно?
   - Так точно, товарищ подполковник. Отныне молчу.
   - Вот и прекрасно. Сейчас вас отвезут туда, где вы сможете поесть и отдохнуть. И помните то, о чем я вам сказал.
   Колодин вызвал капитана Гегамова из нашей группы и приказал ему отвезти Лагашова на квартиру. Проводник и капитан ушли, а Колодин пригласил Прохора. Разговор с капитаном Бутковским не занял у него много времени. Он бегло расспросил о случившемся, периодически сверяясь с моим рапортом, и, поблагодарив, сказал, что будет ходатайствовать перед руководством о его поощрении. Свою задачу старший оперуполномоченный выполнил, и отведенную ему роль в операции исполнил нормально. Дальнейший успех целиком зависел от Тайахова.
   Когда ушел и Бутковский, подполковник наконец обратился ко мне.
   - Ну что, Сергей, как ты в целом оцениваешь ситуацию?
   - Как говорят шахматисты, партия сложная, но пока еще не проигрышная. Ситуация тяжелая, но далеко не патовая.
   - Да ты, вижу, оптимист. Впрочем, в молодости все оптимисты.
   - Но в целом же, все идет по плану. Якут вошел в доверие к преступникам. Ему удалось получить ценную информацию. Разве это плохо?
   - Это неплохо, Сережа. Плохо другое. Мы не знаем, где сейчас Тайахов и почему не выходит на связь.
   Колодин болезненно поморщился и потер виски.
   - Давай иди, отдыхай. Поздно уже. Завтра с утра займешься архивом. Нужно собрать как можно больше материала на нашу рыжую даму и ее окружение. Особенно на тех, кто был причастен к скупке золотишка. Думаю, там много ниточек потянется.
   Подполковник остался в кабинете, а я отправился спать. Добравшись до койки, я, что называется, упал как убитый. Спал я в ту ночь крепко и без сновидений. Утром, получив необходимые разрешения, я отправился в архив.
   Обыватель, привыкший к шпионским романам, представляет работу контрразведчика, как незримую битву интеллектов с постоянными и вполне зримыми погонями и перестрелками. Это не так. Гораздо больше времени занимает рутинная работа по изучению старых материалов и подготовке новых.
   Я провел в архиве целый день, а мог бы и месяц, но местные оперативники помогли. Фамилия уголовника сменившего Горбатко оказалась Муксунов. Кличка Женя Слон. По имеющейся информации выходило, что он после смерти Хризолита прибрал его дело к рукам. Вероятно, и за сбытом алмазов стоял именно он. Выяснились и новые подробности про Никифора Матвеевича. Хотя воровской закон запрещал законникам обзаводиться семьями, у Хризолита было две неофициальных жены. Первую он схоронил в 1930-м, а второй стала 10 лет спустя Людмила Самсонова. Но о ней самой подробностей почти не было. Нашлась лишь старая фотография да несколько сообщений агентуры о том, что "рыжая" не простая шалава, а ценится братвой за сильный характер и умную голову.
   Вечером я показал ее снимок Колодину. Пышная грива густых волос. Сразу понятно, что грива рыжая, возможно, это выдает оттенок кожи. Лицо славянского типа, но разрез глаз необычный, уголки приподняты, как у красавиц с восточных миниатюр. Очень грустное лицо.
   - Такое лицо не сразу забудешь. А ты, Антонов, что скажешь?
   - Скажу то же, что сказал князь Мышкин в "Идиоте": эта женщина много страдала. Детей нет. Любимого мужчины нет. Одного мужа арестовали, другого убили. Неудивительно, если она с такой поломанной судьбой преступницей стала.
   - В России полно баб с такой судьбой, до войны мужей сажали и ссылали, на войне убивали. Смотри, не влюбись, князь Мышкин! Это тебе не Настасья Филипповна. При нападении на склад с пушниной, где она наводчицей была, сторож погиб.
   - Если была наводчицей.
   - А если была, то понимала, что такие дела без крови не делаются. Бабы они порой более жестоки, чем мужики. Помню, нам розыскная ориентировка приходила. Одну такую еще с войны ищут. Партизан и подпольщиков схваченных расстреливала из пулемета. Даже кличку получила - "Пулеметчица". На ней больше тысячи жизней. Да и наша рыжая не простая дамочка, ее сожителем был серьезный вор, а такой кого попало к себе не допустит.
   - Я вот что думаю, ее сожителя звали Никифор, имя греческое, одна из кличек - Хризолит. Тоже греческое слово. Может, он из греков?
   - Нет в Якутске никаких греков.
   - Зато их много в Одессе. И дама едет за Якутом и за камешками в Одессу. Хризолит по-гречески означает золотой камень. С золотишком Никифор дела имел, может, и камнями драгоценными интересовался?
   - Думаешь, Горбатко этим занимался и Людмилу втянул?
   - Возможно. Могли остаться его связи, родственники. В блатном мире связи и после смерти не рвутся. Да и сам камень хризолит интересен тем, что его часто находят вблизи алмазоносных россыпей или прямо в них.
   - Сомнительная версия. Мужа ее семь лет нет в живых. В войну такие алмазы нигде не всплывали. Да и от агентуры информации не было, ни у нас, ни в Якутске. Ничего такого не мелькало. Значит, относительно недавно алмазами стали заниматься. Не думаю, что она заметная фигура в их махинациях. Скорее всего, попросили красивую бабенку присмотреть за попутчиком, знакомство завязать, выпить вместе, а там, глядишь, сболтнет что-нибудь по пьяни.
   - Не согласен, Валентин Аркадьевич. В агентурных записках отмечено, что ее в блатном мире уважают. Да и Якут сообщил, что она владеет информацией о том, где находится россыпь. Такие сведения просто смазливой бабенке не доверят.
   - С россыпью как раз просто. Об алмазах она могла и от Никифора узнать. Пустила в ход свои чары, тот и размяк. Вот и рассказал ей о камушках. Может, она сама на него залетных и натравила, чтобы на россыпь лапу наложить. Вполне возможно.
   - Чего молчишь, Сергей?
   - Думаю, каково теперь Якуту с её чарами бороться.
   - Сочувствуешь или завидуешь?
   - Не знаю. Завидовать точно нечему. Якут по самому краю ходит..
  
  
   Глава 7
  
   - Какие алмазы? - удивленно спросил Федор.
   - Те самые, что вы искали, Федя.
   - Ничего мы не искали, Вася.
   - Брось, Федька, - сказала Людмила, - Якут в курсе.
   - Зато я не в курсе!
   - Я все ему рассказала.
   Лицо Федора пошло пятнами.
   - Шалава ты, Люська!
   Она подошла и врезала ему под колено острым носком туфли. Федор охнул и сел на траву.
   - В следующий раз получишь по яйцам!
   - И не матерись при даме, - добавил Якут, протягивая руку. - Говорить можешь?
   Федор отверг руку, поднялся, потирая колено.
   - Могла бы и раньше сказать. Зачем сразу драться?
   - А ты за помелом следи! Короче, Якут теперь с нами.
   - Это мы с ним и с его косяками! Я на мокруху не подписывался! Под вышку с этим оленем идти не собираюсь. Мне труп не нужен!
   - Труп на мне, а вы случайные свидетели.
   - Ну да, иди потом доказывай, когда нас вместе возьмут, что труп на тебе, а мы свидетели. Надо когти рвать. Пора разбегаться.
   - Никто никуда разбегаться не будет! - резко сказала Людмила. - Ты что, не понял? Якут с нами.
   - На нем же труп! Постой, а может, и нет трупа? То-то я удивился, почему такой тихий выстрел. Может, он был холостой, а, Якут?
   - Эх ты, сявота штатская. Холостой, чтоб ты знал, звучит громче. Но если хочешь, на тебе попробую.
   - Он стрелял через подушку, - сказала Людмила, - я видела, подушка была в крови.
   Зачем она врет, удивился Якут, когда выстрел через подушку, на ней не бывает крови.
   - На нем труп, а может, и два. Ты, Якут, немного перестарался с Прохором.
   - Я его просто вырубил.
   - Ты не просто вырубил, ты ему шею сломал, у меня два курса медучилища.
   - А у меня два года в разведке!
   - В любом случае, - подвела итог Людмила, - тяжкие телесные повреждения сотруднику органов плюс труп.
   - И на хрена нам такой набор? Нет, надо разбегаться!
   - Не гоношись, Федька. Я думаю, когда Якута послали курьером, они были уверены, что его будут пасти с нашей стороны, и продумали вариант его исчезновения посреди дороги, чтобы сбить нас со следа.
   - А их сотрудник, этот Прохор, что он там делал в нашем купе? И почему Якут его чуть не убил, если это сотрудник?
   - Похоже, он был не в курсе и пытался помешать. И еще этот проводник вмешался, короче, все пошло не так, и Якуту пришлось уносить ноги, причем, с нашей помощью.
   - Зачем?
   - Затем, что он уже знал, кто мы, и, оставив за спиной два трупа, ну ладно - полтора трупа, он понял, что теперь в Одессу ему лучше добираться с нами, сдать там товар, получить комиссионные и раствориться. И это лучше, чем поиметь срок или вышку.
   - Мы могли бы остаться в поезде.
   - Могли - в компании с трупом? Особенно ты, с твоими двумя судимостями, да и я, с моим прошлым. Красиво ты нас подставил, Якутик!
   - Так получилось.
   - Нет, я чего-то не догоняю! Вместе-то зачем? Пусть везет свой товар, а мы его там встретим.
   - А товар у него, Федя, припрятан. Он же не идиот - тащить камни на себе. На какой-то станции, где мы останавливались, лежит этот груз, дожидается. Они планировали, что он сбежит от нас, вернется, заберет камешки, но не срослось. Или наоборот? Может, ты, Якут, так и планировал - сбежать не по-тихому, а со стрельбой, чтобы и нас с собой повязать?
   - Зачем? - тупо спросил Федор.
   - Затем, что теперь он в розыске, ему с его личностью светиться нельзя, а с нами легче, ты, например, можешь спокойно забрать закладку.
   - Ага, он получит камни и рванет от нас.
   - Куда я теперь от вас денусь с двумя трупами! Да и зачем?
   - А я тебе не верю, вот зачем!
   - Людмила, скажи ему, - устало произнес Якут.
   - Никуда он теперь не сбежит, Федя, у нас с ним любовь.
   - Это я понял, не дурак. Я-то вам зачем?
   - Любовь с алмазами лучше, чем без них. А без тебя нам их не достать, и в Одессе без тебя их не предъявить. И вообще, привязана я к тебе, столько лет вместе.
   - Тогда чего мы здесь сидим?
   - Надо пару дней подождать.
   - Зачем? - спросил на этот раз Якут.
   - Пока вы по рынку шлялись, я зашла на почту и отправила две телеграммы. Теперь жду ответ.
   - От кого?
   - От солдата или Духа Свята, как говорила моя бабка. Хочу понять, что творится в твоем ведомстве, Якут. В розыске ты или нет? Всерьез тебя ищут или для отвода глаз? И про нас, твоих попутчиков, что толкуют, свидетели мы или соучастники?
   - У тебя и там свои люди?
   - А ты сомневался?
   Якуту вдруг стало скучно. Если утром его захватил азарт почти военной операции: опасность, стрельба, заметание следов, чужой город, рынок под крышей местной шпаны, лесной замок, похожий на западню, то теперь от рассуждений Людмилы на него пахнуло душком интриги, предательства, закулисной возни.
   - Ладно, - Якут вздохнул, - подождем. Но пока надо решить конкретный вопрос: как мы спим, какие номера брать? Дама с двумя мужиками - не очень подходящий расклад для путешествий. Семейная пара плюс друг семьи выглядит убедительней.
   - И кто из нас семейная пара? - с непонятной интонацией спросила Людмила.
   - Ты с Федей, вы же вместе сели в вагон.
   - А потом мы с тобой всю ночь обнимались в коридоре, и полвагона это заметили. Скорее это мы с тобой семейная пара.
   - С мужьями не обнимаются по вагонным коридорам, - хмуро сказал Якут, - так соблазняют чужих жен.
   - У тебя, я вижу, большой опыт в этом деле.
   - Хорошо, какая роль тебя устроит?
   - Свободная, раскованная, независимая. Я в этой роли уже пять лет. Никаких семей, отдельные номера, самые лучшие, мое колечко того стоит!
   Возвращались молча. К ночи ветер стих, небо очистилось, звезды, набравшие яркость, цеплялись за верхушки елей.
   В трапезной их ждал Степан. С порога Людмила заявила:
   - Степан, передай хозяину, мы берем отдельные номера. Или у вас кельи?
   - Кельи в братском корпусе, там обслуга живет. А в монастырской гостинице номера.
   - Надеюсь, удобства не во дворе?
   - Обижаете, мадам! Это был богатый монастырь. Водопровод еще в прошлом веке провели, а котельную построили в наше время. Вода холодная и горячая, душ на каждом этаже.
   - Неплохо жили монахи!
   - Монахи жили скудно, это все для гостей.
   - Откуда же деньги?
   - При монастыре были пекарня, огороды, пасека, гончарные мастерские. Посуду нашу вы видели, на всю губернию славилась. А бани монастырские - из столиц приезжали париться! Еще купцы жертвовали на монастырь, паломники.
   - Ну что ж, тогда веди!
   - А вы, товарищ старший лейтенант? - спросил Степан севшего на лавку Якута.
   - А нам с тобой потолковать надо о завтрашнем маршруте.
   Людмила пристально посмотрела на него, пожала плечами и пошла к двери. Федор, похоже, хотел задержаться, но, повинуясь ее взгляду, вздохнул и потянулся следом. Пожалуй, он не только ее слуга и охранник, решил Якут, но по совместительству еще и любовник, по крайней мере, бывший.
   Через четверть часа Степан вернулся. В одной руке он нес бутыль спирта, в другой - миску с огурцами и луком, а подмышкой - завернутый в газету хлеб.
   - Я тебя верно понял, командир?
   - Все верно.
   - Хозяин хотел сделать тебе уважение, послать коньяк и американский шоколад, но я сказал, за победу - только спирт!
   Он разлил спирт в глиняные чашки, первую выпили стоя, за погибших. Сели, закусили.
   - Ты ведь хочешь спросить, командир, за что я срок мотал? Может, я по лесам прятался с моим тезкой Степкой Бандерой?
   - Хочу спросить.
   - Ну, слушай. Родился я в Кагуле, был такой городок в румынской Бессарабии. Закончил гимназию в 39-м году, но тут Бессарабия, по договору, стала молдавской территорией, а я, стало быть, гражданином СССР. Забрали в 40-м году в армию, дали красноармейскую форму, научили ружейным приемам и приставили что-то охранять. Настал 41-й, началась война, не успели мы ничего понять, как снова стали гражданами Румынии. Красноармейскую форму я спрятал, и как румынский подданный был мобилизован теперь в румынскую армию, из которой дезертировал. Скрывался, попал к партизанам. С партизанами добрался до Житомирской области на Украине. Когда советские войска в ноябре 1943 вошли в Житомир, я как участник партизанских боев, после проверки в СМЕРШе был принят в регулярную армию. Попал в 34-ю гвардейскую стрелковую 46-й армии. Правда, воевал я там не долго. Одному гаду, писарю штабному в морду дал за то, что он меня румынским прихвостнем обозвал. Оказался в штрафроте. Кровью искупил. Война кончилась, думал, теперь заживу. Год еще в Германии пробыл. А перед самой демобилизацией в апреле 1946 года, какая-то сука донесла, что я служил румынам. Вот и послали меня искупать вину, которой не было, валкой леса в Сиблаге. Ну что, теперь выпьем за победу, командир?
   - Теперь можно, теперь я с тобой чокнусь. За победу!
   Они выпили, помолчали.
   - Степан, ведь ты, получается, в трех армиях служил?
   - Я в двух служил: в Красной и Советской, а из румынской дезертировал.
   - Почему, ведь ты румын?
   - Я бессараб. Да и фашистов не люблю.
   - Ну, не все румыны фашисты. Помню, как у нас шутили - Какая армия самая стойкая? Румынская! С Гитлером она дошла до Сталинграда, а со Сталиным до Берлина.
   - Да я знаю. У меня земляк, который в их армии остался, после 1944 года вместе с советскими солдатами фрицев в Венгрии громил. Его сослуживцев немало там полегло. Да только все равно не люблю я их, мамалыжников, - Степан замотал головой, разгоняя подбирающийся хмель. - Где они раньше были? Сперва, как фашисты, людей резали - венгров, евреев, болгар, да и самих румын. Под дудку Антонеску плясали. Гитлеру зад вылизывали. Три года против СССР воевали. Одессу захватили. А как их хозяевам хвост прищемили, так сразу на сторону Советов кинулись.
   - Не скажи. Хоть год они против немцев воевали, а все польза. И наших меньше полегло, и война быстрее закончилась. Не зря Сталин их короля Михая орденом Победы с бриллиантами наградил.
   - Сталин голова. Не спорю. Наливай, Василий!
   Третий тост был поднят за вождя и учителя, товарища Сталина. Вообще-то за него полагалось пить вторым тостом, но первый, за погибших, пился молча, и был не совсем тост. Потом они пили за армию и флот, за русский народ, за якутский народ, за партизан, за медсанбаты, за разведку и пехоту. Пили за солнечную Бессарабию и за снежную Якутию. Когда тосты кончились вместе со спиртом, Якут стал показывать, как надо затаиваться, выслеживая снайпера, потом Степан рассказывал, как партизанил на Украине. Когда воспоминания из разговорной фазы перешли в меланхолически-задумчивую, Якут сказал:
   - Сдается мне, слишком толстые стены для трапезной у этого домика, не для того он строился.
   - Строился на случай осады, как пороховой погреб. Но осады как-то все не случалось.
   - А что случалось?
   - Всякое разное. Волнения, голодные бунты, помещиков жгли, разбойники шалили по дорогам. Иной раз своими силами не могли управиться, войска вызывали.
   - А в монастырь везли на суд и расправу - я правильно понял?
   - Бывало.
   - А домик этот служил пыточной камерой, так?
   - Случалось, пытали, но тогда и не умели допрашивать иначе.
   - А сегодня умеют?
   - А сегодня умеют, - твердо сказал Степан и приложил палец к губам.
   - И за это спасибо, - усмехнулся Якут и встал. - Пора на боковую.
   - Мы так и не обсудили ваш маршрут.
   - Ничего, погуляем завтра по городу, тем более, что самое любопытное, - он взглянул на тяжко нависающий свод, на метровой толщины стены, - мы уже видели.
   Они вышли, было уже темно, монастырский двор освещали по периметру фонари. Не доходя до гостиницы, Якут остановился.
   - Хочу тебя попросить, Степан. Почта отсюда далеко?
   - За дамбой сразу.
   - Ты можешь сходить утром и дать телеграмму?
   - Не вопрос.
   - Всего три слова: "дядя Яков заболел", а адрес очень простой, ты запомнишь.
   - Нет, лучше запиши.
   - Нечем. Придется идти в номер, искать карандаш. Я же говорю, адрес простой.
   - Запиши.
   - Степа, память надо тренировать.
   - Не в памяти дело, - Степан помялся, - понимаешь, я по-русски с ошибками пишу. В гимназии мы писали на латинице и правил ваших не проходили.
   - Не тушуйся, солдат, мы с тобой другую науку проходили, - не стесняясь пафосной интонации, произнес Якут.
   Они зашли в холл. Чисто, уютно, ничего монастырского в обстановке, разве что на столиках отсутствуют пепельницы. Поднялись в номер. Ничего лишнего, только то, что нужно для отдыха тела и души. Икону в углу он, конечно, не надеялся увидеть, но на ее месте стояла свеча в старинном подсвечнике. Свеча была восковая, из монастырских, очевидно, запасов.
   - Свет иногда отключают, - как бы извиняясь, пояснил Степан.
   Якут написал крупными буквами адрес.
   - После обеда должен придти ответ, если зайдешь за ним, буду благодарен.
   - Не вопрос.
   - И еще, про телеграмму и ответ никто не должен знать.
   - Да понял я давно! Ты же не в трапезной меня попросил, где много ушей, а на улице.
   - Собственно, ничего секретного там нет, просто Людмила женщина ревнивая, ревнует к каждой юбке.
   - Даже к болезному дяде Якову?
   Якут засмеялся и хлопнул Степана по спине в направлении двери. Оставшись один, сел в удобное кресло и расслабился. Номер был недавно отремонтирован и очень ему нравился, было в нем что-то основательное, продуманное. Скорее всего, ремонт делали пленные немцы. Он заметил в городе группу, человек десять, их охраняли, а точнее, сопровождали два молоденьких солдата. Вид у немцев был если не веселый, то и не безразлично-угрюмый, как на тех лицах, что он видел в Европе. Все-таки удивительно отходчив русский народ, и не только здесь, но и там, где прошла война. Стоит врагу превратиться в униженное, страдающее существо, он становится предметом жалости, здесь не придет даже в голову считать его представителем низшей расы, не то что в сытой Европе.
   Он подумал, что надо бы заглянуть к Людмиле, но вспомнил, как покорно за ней, свободной и независимой, шел ее бывший любовник, и решил не торопиться занимать его место.
   Утром они встретились в коридоре, Людмила безмятежно улыбалась. Ни упреков, как можно было ожидать, ни обиженных взглядов, наоборот, счастливая улыбка уверенной в себе хозяйки своей жизни. Даже немного обидно!
   Днем они гуляли по старому, деревянному, не тронутому войной городу, долго шли по дуге набережной, высматривая точки, откуда был заметен мелькавший между верхушками елей крест колокольни их монастыря. Хотя в монастыре их ждал обед, они посетили, из интереса, ресторан, который, как ни удивительно, оказался открыт. Они сели, полистали меню, подозвали официанта, но он их опередил:
   - Сегодня порционное блюдо - каша перловая с ливером.
   - Весь день?
   - Весь день.
   - А завтра?
   - Каша пшенная с ливером.
   - А послезавтра?
   - Что и сегодня. По четным дням - перловая, по нечетным - пшенная.
   - Но, вот же у вас меню!
   - Приносите продукты, мы приготовим вам из меню.
   До потомственного метрдотеля официанту было далеко. Как впрочем и кухне заведения носившего гордое имя ресторан было далеко до блюд, предлагавшихся в бывшем монастыре.
   Чем дольше они гуляли, тем сильнее Василию казалось, что Людмила за ним наблюдает. Он понимал, что назревает разговор с глазу на глаз, но Федор постоянно держался рядом, и не понятно было, как она обставит его удаление. А она сказала без затей:
   - Федя, погуляй часик.
   И Федя "гулял" в 50 метрах сзади, не выпуская их из виду.
   - Ты, Якут, так и собираешься шляться целый день?
   - А что еще я могу? Ты же вестей ждешь.
   - И ты не намерен что-либо делать?
   - Нет.
   - Не верю, что-то ты задумал... Стоп! - она хлопнула себя по лбу. - Степан! Ты не зря с ним уединялся. Посылал его на почту?
   - Было дело.
   - Ждешь вестей - от кого?
   - У тебя в моем ведомстве свои люди, может, и у меня в твоем свои.
   - Я тебе честно сказала, что посылала телеграмму, а ты потихоньку, за моей спиной!
   - Гнева твоего боялся. А если я жду вестей от женщины?
   - Запомни на будущее, я не ревнива, я выше этих бабских соплей, я просто вранья не люблю.
   - Ладно, вечером, когда получу ответ, расскажу, что намерен предпринять.
   - Хорошо, обсудим план действий, возможно, и я получу известия, зайдешь ко мне в номер.
   - А Федя ревновать не будет?
   - Он мой друг. А если что и было, дело важнее.
   После обеда, когда они вдвоем гуляли по монастырскому двору среди вековых лип, а Федор курил поодаль, в воротах показался Степан. Он сделал Якуту знак подойти, но тот махнул рукой, мол, все свои. Степан подошел и протянул телеграмму, Якут, не читая, передал ее Людмиле. Она прочла:
   - "Племянники доехали нормально. Сергей". Племянники - это то, что я подумала?
   - Да.
   - А о месте, куда они доехали даже не догадываюсь.
   - Ну, это же просто. Догадаться легко.
   - Сдаюсь. Говори!
   - Одесса.
   - Ты шутишь?
   - Нет.
   - Кто такой Сергей?
   - Мой друг из Одессы.
   То, что Сергей из МГБ он не сказал. Котелок у нее, конечно, варит быстро, но и он может не сварить такие новости, да и котелки иногда взрываются.
   - Я иду на почту, - резко сказала Людмила, - увидимся в моем номере, Степан, проводи меня.
   Глядя, как она уходит Василий почувствовал, как что-то кольнуло в груди. Неужели он начинает к ней привыкать. А вдруг еще и влюбится. Такая перспектива ему не нравилась. Подобное в его планы решительно не входило. Чего доброго, скоро он начнет ее ревновать. Сперва к Федору, потом к Степану, а позже и к каждому столбу. Ревность страшная штука, как и неразделенная любовь. Ему совсем не хотелось, чтобы страсть спутала все карты. Его сильно тянуло к Людмиле, но пока это скорее инстинкт. Пока.
   По роду службы в военной контрразведке Василий знал, к чему порой приводят любовь и ревность. Нормальные прежде офицеры, потеряв голову от любви, дрались за внимание смазливой санитарки или связистки, разбивая носы и вышибая зубы другим претендентам. Особо сильно влюбившиеся заходили еще дальше. Некоторые, потерпев поражение в борьбе за сердце избранницы, лишали себя жизни. Те, у кого хватало духу, устраивали дуэли. Те ,у кого не было чести, исподтишка разряжали в соперника, мешавшего их счастью, табельный ТТ или трофейный парабеллум. Те же, кто не отличались смелостью даже для того, чтоб выстрелить в спину соперника или в свой висок, писали доносы. Разбираться с этими драками, стрельбами, самоубийствами и, разумеется, доносами приходилось оперативникам СМЕРШа. Все это отнимало лишние силы и отвлекало от работы. Поэтому Якут слишком бурные военно-полевые романы не одобрял.
   Василий не был ханжой и пользовался успехом у женщин, но считал, что все эти сердечные переживания не должны мешать делу. Но Людмиле удалось по-настоящему зацепить его, и он прислушивался к своим чувствам, боясь обнаружить то, к чему он был совсем не готов...
  
   Конец первой ознакомительной части.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023