Каждый с ума сходит по-своему. Несчастье с Пашкой Балакиревым, сержантом батальона связи, случилось километрах в тридцати от родной воинской части, на пыльном проселке между двумя горными грядами. Сознание бойца, вот уже более года служившего в составе ограниченного контингента советских войск в этой дикой стране и повидавшего многое, не раз видевшего смерть, помутилось мгновенно.
И произошло это, когда его лучший друг Володька Азин, рядовой, водитель автомашины ЗИЛ, только что простреленный автоматной очередью из устроенной моджахедами засады, словно сказочный джин, в полупрозрачном виде отделился от безвольно упавшего в пыль тела и спокойно, и тихо сказал:
- Осторожно, Паша, сейчас и тебя достанут...
Нельзя сказать, что Пашка не поверил, но он почему-то не стал смотреть, куда показывал ему призрак, а склонился над убитым земляком, приходившимся ему даже каким-то троюродным братом по отцовской линии, и разрыдался! Совсем как какая-нибудь баба на ярославщине, откуда оба они были родом.
- Я отомщу за тебя! Я отомщу... - Пашка повторял эти слова, как клятву, до тех пор, пока его самого не задела бандитская пуля.
Кусок свинца ударил в ключицу, реальность вернулась с резкой болью... Впрочем, все происходило очень быстро, и еще двое русских солдат погибли почти мгновенно. А Пашка и прапорщик Сизов, старший экипажа спецмашины, зажженной выстрелом из гранатомета, еще несколько минут отстреливались от наседавших моджахедов, укрываясь сначала за колесами горящего ЗИЛа, а потом за ближайшими к дороге валунами. Но силы слишком оказались неравны, а помощи связистам ждать было неоткуда. Уже вскоре кончились патроны в автомате прапорщика, и тот отбросил "калашникова", как вещь абсолютно ненужную, и достал из кобуры на портупее пистолет...
А еще через минуту все было кончено. Моджахеды подошли к уже неподвижным телам "шурави", как они называли всех советских солдат, собрали трофейное оружие.
- Может, уши отрежем? - спросил один бандит другого, уже доставая из ножен длинный кривой клинок.
- Тебе что, Махмуд, за это заплатят? - ответил вопросом главарь. - Нет? Тогда не суетись...
И моджахеды, числом почти в два десятка, один за другим по только им известной тропинке удалились в горы. Словно ядовитая змея, гюрза или кобра, тихо уползла в нору, сделав свое гибельное дело.
Прошло время. Может, три часа, а может, и всего минут тридцать. Новое движение на проселке у разбитой автомашины началось с того, что на одном из совершенно неподвижных и искалеченных солдатских тел, в полнейшем беспорядке валявшихся в пыли после боя, из грязной раны вдруг появилась свежая капля крови. Маленькое такое алое пятнышко. Даже не капля - капелька на бурой корке из запекшейся прежде на пятидесятиградусной летней афганской жаре крови и гноя. А еще вскоре послышался негромкий стон, и у Пашки, все еще находившегося между жизнью и смертью, вдруг открылись глаза. Затем он попробовал шевельнуть руками. Осторожное движение далось не без труда, но, опершись локтем о крепко сбитый песок и снова застонав, он сумел приподнять гудящую от странного шума голову и сесть.
- Суки! - только и вырвалось из груди.
Большое белое светило уже уходило из узкой долины, зажатой между двумя грядами высоких, в полтора километра роста, серо-коричневых, абсолютно безжизненных гор. Но даже вездесущее эхо не ответило ему, настолько слабым оказался крик. А может, он просто оглох?
Сержант инстинктивно сжал виски руками и, озираясь вокруг, снова заплакал. От слез сразу стало легче, да и стесняться было некого. На пыльной дороге в горах все также стоял остов сгоревшего ЗИЛа, а кругом автомашины в беспорядке лежали трупы сослуживцев.
- Не надо, не плачь, - вдруг явственно услышал он снова неожиданно ласковый голос Володьки Азина, доносившийся непонятно откуда, потому как призрака друга Пашка, как ни вглядывался, так и не увидел. Зато каждое слово отзывалось в голове острой болью.
"Точно с ума сошел!" - решил Пашка, всей пятерней стер влагу с грязных щек и вдруг увидел метрах в трехстах огромного варана, во всю первобытную прыть быстро бегущего прямо к машине. Доисторический ящер, сторож диких гор и пустынь, издалека учуял запах крови и спешил к легкой поживе.
Сержант растерянно огляделся. Защищаться было нечем. Лишь чудом оставшийся после бандитской зачистки окровавленный штык-нож, замеченный рядом со сгоревшим колесом, мог защитить его и мертвых товарищей. А варан вдруг остановился метрах в ста от побоища и стал ждать. Казалось, ящер даже не мигал глазами, а из его пасти вился длинный и узкий красный язык...
Нереальная картина бодрила.
- Ша, будет тебе обед, - пообещал Пашка и поднялся. Странно, он совсем не чувствовал боли.
Он одно за другим стащил мертвые тела товарищей к валунам, за которыми только что сам лежал бесчувственно, затем укрыл их несколькими досками, чудом уцелевшими после пожара в кузове машины, а сверху над самодельной могилой навалил камней. Получилось надежно. Вся эта операция заняла у него около часа. Варан тем временем скрылся за скалой, откуда прежде напали на "шурави" моджахеды. "Наверное, мы все-таки кого-то из бандитов подстрелили, - равнодушно подумалось Балакиреву, и вдруг сознание обожгло вопросом: - А куда же они исчезли?"
- Не ходи за ними, Паша, - явственно послышался снова голос Володи Азина. - Убьют они тебя...
"Нет, я должен отомстить, должен, должен!" - застучала кровь в висках, и он - потерявший чувство реальности, не боявшийся сейчас ничего и никого, грязный и самоотверженный - полез вслед бандитам и той же тропой, какой они скрылись, исчез с бетонки, еще недавно бывшей полем боя. Шел, смотрел, в основном, под ноги и сжимал в здоровой правой руке штык-нож...
Он не видел ни огромной Луны, ни миллиардов звезд, высыпавших густым горохом на бездонных азиатских небесах, но шел, как ему казалось, не сбиваясь с избранного пути. Сначала одолел одну гору, потом - вторую, третью, затем он просто сбился со счету и шел, как говорят летчики, на автопилоте. Ранний рассвет застал его неожиданно, но он снова не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды, когда вдали, может быть на расстоянии в три-четыре километра, вдруг увидел в полумраке то, к чему стремился, а именно - огонь догоравшего костра. И возле него одинокую фигуру в халате и с автоматом на плече. Остальные моджахеды, видимо, спали где-то рядом.
Пашка прошел еще километр-полтора и, укрывшись за камнями, стал наблюдать. Он не знал, что и за ним следят. Но еще после утреннего намаза главарь вскинул бинокль и увидел вдали мужскую фигуру...
- Махмуд, почему ты не добил советских? - холодно спросил он соплеменника и приказал тоном, не терпящим возражений: - Иди и уничтожь этого парня! Потом доложишь, а мы уходим...
Банда состояла из хазарейцев, ее главарь искренне считал себя потомком великого Чингизхана. Как когда-то его отец и дед, дед отца и дед деда, и прадед прадеда. Все остальные в банде всегда, вот уже на протяжении многих веков со дня завоевания Афганистана монголами, находились в подчинении их семьи. И верили в незыблемость такого порядка. Поэтому Махмуд молча взял автомат и пошел на русского.
А Пашка в это время пытался уснуть и не мог. Он видел, как афганцы встали и пошли дальше одной им известной дорогой. Но не спешил. Разве жарким днем они могли уйти далеко? Нет. Он их догонит, вот только передохнет час-другой. Очень кстати сержант вдруг заметил, что неплохо бы было перевязать рану. Он снял куртку, затем разодрал, не снимая, прямо на себе майку, так что окровавленную ее часть сразу выбросил, а чистую - разорвал на ленты и, как мог, обмотал ключицу.
Получилось!
Странно, но боли, обыкновенной, человеческой, он так и не ощущал. А должны были приносить невыносимые муки и раненая ключица, и избитые в дороге на камнях ноги, и, наверное, что-нибудь еще. Но лишь ломило голову. Он внутренне сам себе казался как пружина. И обострилось зрение. Звериным казался нюх.
Не случайно Пашка и моджахеда, потного и грязного, даже не увидел, а, как раненый хищник, учуял на расстоянии. И сразу постарался оказаться на горной круче выше противника. А когда Махмуд все-таки увидел его и открыл огонь из автомата на поражение, сержант был уже готов к опасности и катнул, что было сил, на бандита огромный валун, вызвавший на горе оползень. И напрасно стрелял афганец, пулями обвал не остановить, и камни волной накрыли его с головой и стали его могилой.
- Я еще не отомстил, - вслух сказал Павел и еще два дня преследовал банду. А перед третьей ночью в горах он вдруг ощутил, что силы начали покидать его измученное тело.
Но Балакирев хорошо видел из очередного укрытия, как моджахеды скрылись после заката в одной из пещер. Подошел ближе. В эту ночь особенно жалобно, как казалось, выли шакалы. У костра, охраняя покой остальных, молча сидели два моджахеда. Они курили анашу и не знали, что жизни им отпущено теперь совсем немного...
Пашка дождался, пока бандиты задремали, а затем подполз по-звериному, совсем бесшумно, вплотную к моджахедам и в один прыжке - быстром, безжалостном и почти безнадежном, - заколол штык-ножом обоих сторожей в секунду. После этого бросился в пещеру. Чтобы спящие не кричали, он зажимал им рты ладонью и только потом резал горла...
Семнадцать трупов осталось за его спиной, когда он снова вышел к огню.
Страшно болела голова, но он был само спокойствие.
И не сказал ни слова.
...Спустя неделю, когда он появился в родном батальоне, его сразу же отвезли в медсанбат. Не только потому, что парень очень ослаб, и на теле его были раны. Сам он только мычал в ответ на все расспросы. И сослуживцы говорили, что парень сошел с ума. Возможно, добавляли, это произошло давно, дней десять назад, на месте расстрела автомашины.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023