ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Гасфорд Густав
Старики

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.90*15  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга легла в основу сценария фильма Full Metal Jacket ("Цельнометаллическая оболочка").
  О КНИГЕ И СЛОВАХ КРАТКО
  
  Автор книги 'Старики' Густав Хэсфорд служил в морской пехоте США и часть службы провел во Вьетнаме, и книга его - о мире морской пехоте США вообще и морской пехоты во Вьетнаме в частности, и написана она морпеховским языком без оглядки на читателя.
  В 'Стариках' множество реалий, слов из военного и морпеховского обихода, и некоторые из них не совсем понятны даже американскому гражданскому читателю. Многие художественные произведения о вьетнамской войне содержат в качестве приложения словарик, без которого тем более не обойтись в книге, переведенной на другой язык.
  На английском языке книга называется The Short-Timers. Зачастую ее так и называют 'Краткосрочники'. Мне это слово не нравится. Оно и неуклюжее, и непонятное, и вводящее в заблуждение: ведь если есть 'краткосрочники', то должны быть и 'долгосрочники' (и что это за зверь такой?). Русские слова 'деды' или 'дембеля' тоже не подходят: они слишком русские, слишком из советской армии. Поэтому было выбрано слово 'Старики' - отслужившие так много, что осталось мало.
  C первого же предложения Хэсфорд дает понять, что мы в морской пехоте: The Marines are looking for a few good men. В книге содержится еще немало морпеховских девизов, крылатых фраз, слов и словечек: Esprit de corps, Semper Fidelis (Semper Fi), Once a Marine, always a Marine, Gung ho, First to fight, leatherneck, jarhead, Teufelhunde.
  То, что пехота морская, а не сухопутная, отражено в морпеховском языке, военно-морскими словами, и эта особенность по мере сил отражена в переводе. Например, aye-aye передано транслитерацией, head переведено как 'гальюн', skipper в смысле 'командир' - 'шкипер'. Deck, после долгих размышлений, по этой причине переведено как 'палуба'. Нехорошая история вышла со шконкой: я был уверен, что так на флоте и говорят. Когда изучил вопрос, выяснилось, что кое-где действительно есть такое дело, но это все привнесено из нехороших мест, а необходимое слово в этом случае 'койка'.
  О главном герое и его именах.
  Зовут его Джеймс Т. Дэвис. Реального человека с таким именем, военнослужащего сухопутных войск, специалиста 4-го класса, погибшего 22 декабря 1961 г., президент Джонсон определил первым американцем, погибшим во Вьетнаме (хотя это и не так).
  Прозвище его Joker. В переводе он так и оставлен 'Джокером'. Если уж очень хочется узнать, как его звали по-русски, то он 'Веселый' - как-то не ложится на язык самый явный вариант 'Шутник'.
  О переводе остальных прозвищ. Animal Mother (Mother - это не 'мама', это motherfucker, нехорошее английское слово) на русском языке получил прозвище 'Скотомудила'. Был соблазн назвать его словом 'Ското...б', но от матерных слов я отказался принципиально. Кстати, при этом получался бы отличный 'Недо...б' (Short Round, который был одно время тупо Недолетом, но в итоге получил русское прозвище 'Обрез'). Crazy Earl, на первый взгляд, должен стать 'Бешеным Графом'. Ан нет - это был реальный человек, приятель Хэсфорда, по имени Эрл Герхайм.
  О музыке. Во многих фильмах о вьетнамской войне звучат популярные песни тех времен, во многих книгах они упоминаются. В 'Стариках' их две: 'Баллада о 'Зеленых беретах' (цитируется фраза из песни во время описания просмотра фильма) и 'Ресторан Алисы' (собственно человек по прозвищу 'Алиса', фразы из песни). Первая за войну, вторая против. Обе на мой вкус хороши, обе я время от времени с удовольствием переслушиваю.
  Остальные комментарии к именам и словам сведены в раздел 'Коммента-рии'.
  
  
  
  СТАРИКИ
  
  
  Густав Хэсфорд
  
  
  Посвящается 'Пенни' - капралу Джону Пеннингтону.
  Военный корреспондент, 1-я дивизия морской пехоты США.
  Убит 9 июня 1968 г.
  
  
  Прощальное слово солдату
  
  Прощай же, солдат,
  Изведавший злость сражений (так же, как я),
  Спешку на марше, жизнь в лагерях,
  Стойкость сторон, уступать не желавших, долгий поход,
  Кровопролитье с резнею, азартом, строгой большой игрой,
  Чарующей сильных духом, живший в потоке дней, которые ты и такие, как ты,
  Наполняли войной и звенящими боем словами.
  
  Прощай же, соратник мой,
  Твой завершен поход - но я продолжаю бой,
  Тело мое и сердце знать не хотят покоя,
  Снова ведут сраженья,
  И по опасным тропам, через врагов засады,
  Горькие пораженья, тяготы, часто в сомненьях -
  Видишь? - идут все дальше, и будут шагать до победы,
  Вечно ведя рассказ о битвах еще суровей, еще тяжелей и горче.
  
  Уолт Уитмен, стихотворение из сборника 'Барабанный бой', 1871 г.
  
  ДУХ ШТЫКА
  
  
  Я думаю, Вьетнам заменил нам счастливые детские годы.
  
  Майкл Герр, 'Репортажи'
  
  
  Морской пехоте нужно несколько хороших парней...
  Рекрута зовут Леонард Пратт.
  Комендор-сержант Герхайм окидывает взглядом тощего деревенского пацана и тут же присваивает ему новое имя. Теперь он Гомер Пайл.
  Шутник, однако - думаем мы. Но никто не смеется.
  Рассвет. Зеленые морпехи. Трое младших инструкторов орут: 'СТАНОВИСЬ! СТАНОВИСЬ! НЕ ШЕВЕЛИТЬСЯ! НЕ БОЛТАТЬ!' Здания из красного кирпича. Ивы, густо обвешанные испанским бородатым мхом. Длинные нестройные шеренги потных типов гражданского вида, стоят с гордым видом, каждый на отпечатках ботинок, которые желтой краской ровно оттиснуты на бетонной палубе.
  Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина, лагерь начальной подготовки рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа крутых и безбашенно смелых. Выстроен он среди болот на острове, ровно и соразмерно, но выглядит зловеще - как концлагерь, если б кто сподобился разместить его в дорогом спальном районе.
  Комендор-сержант Герхайм плюется.
  - Слушай сюда, быдло. Пора бы вам, гнидам, и начать походить на рекрутов корпуса морской пехоты США. И думать не смейте, что вы уже морпехи. Вы всего-то за синей парадкой зашли. Или я не прав, девчонки? Сочувствую.
   Маленький жилистый техасец в очках в роговой оправе, которого ребята уже успели прозвать Ковбоем, говорит: 'Это ты, Джон Уэйн? Или я?' Ковбой снимает перламутровый 'стетсон' и обмахивает потное лицо.
  Смеюсь. Я несколько лет занимался в школьном драмкружке, где научился подражать голосам. Говорю точь-в-точь как Джон Уэйн:
  - Что-то мне это кино не нравится.
  Ковбой смеется. Выбивает 'стетсон' о коленку.
  Смеется и комендор-сержант Герхайм. Старший инструктор - жуткий маленький урод в безупречной форме цвета хаки. Целит пальцем в переносицу:
  - Так, а ты кто такой? Да-да - ты. Рядовой Джокер. Люблю таких. В гости заходи - дам сестренку поиметь.
  Скалится в ухмылке. И тут лицо его каменеет.
  - Гондоныш этакий. Ты мой - от имени до жопы. И будешь ты не ржать, не хныкать, и учиться по разделениям. А научить тебя я научу.
  Леонард Пратт улыбается.
  Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.
  - Если вы, девчонки, выдержите курс начальной подготовки до конца, то уйдете с моего острова как боевые единицы, служители и вестники смерти, вы будете молить господа, чтоб он даровал вам войну - гордые воины. Но пока тот день не настал, вы все рыготина, гондоны и низшая форма жизни на земле. Вы даже не люди. Какашки амфибийные - целая куча.
  Леонард хихикает.
  - Рядовой Пайл думает, что со мной реально весело. Он думает, что Пэррис-Айленд - штука посмешнее проникающего ранения в грудь.
  На лице деревенщины неизгладимое выражение здорового жеребячьего простодушия.
  - Вам, гнидам, будет не до смеха. От построений радости мало, и самому себе елду мять - удовольствие так себе, да и говорить 'сэр' типам, которые вам не по душе - то еще удовольствие. Короче, девчонки - это жопа. Я буду говорить, вы будете делать. Десять процентов до конца не дотянут. Из вас, гнид, десять процентов или сбегут отсюда, или попытаются распрощаться с жизнью своей, или хребты переломают на полосе уверенности, или просто спятят на хер. Такие дела. Мне приказано выдрать с корнем всех чмырей с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в моем любимом Корпусе. Вы будущие хряки. А хрякам халявы не положено. Мои рекруты учатся все преодолевать без халявы. Я мужик крутой, вам это не понравится. Но чем круче вы будете меня ненавидеть, тем большему научи-тесь. Верно говорю, быдло?
  Некторые бормочут:
  - Да. Ага. Так точно, сэр.
  - Не слышу, девчонки.
  - Так точно, сэр.
  - Все равно не слышу, девчонки. ГРОМКО ОТВЕЧАТЬ, КАК МУЖИКАМ ПОЛОЖЕНО.
  - ТАК ТОЧНО, СЭР!
  - Задолбали! Упор лежа принять.
  Валимся на горячую палубу плаца.
  - Мотивации не вижу. Слышите, гниды? Слушать всем. Будет у вас мотивация. Esprit de corps у вас нету. Будет вам esprit de corps. Традиций тоже не знаете. Будут вам традиции. И покажу, как жить, дабы быть их достойными.
  Сержант Герхайм расхаживает по плацу, прямой как штык, руки в боки.
  - ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!
  Обливаясь потом, поднимаемся. Коленки ободраны, в ладони впились песчинки.
  Сержант Герхайм говорит трем младшим инструкторам: 'Что за жалкий сброд!' Затем поворачивается к нам: 'Гондоны тупорылые! Резкости не вижу. Упор лежа принять.
  Раз.
  Два.
  Раз.
  Два.
  РЕЗЧЕ!
  Раз.
  Сержант Герхайм переступает через корчащиеся тела, плющит ногами пальцы, пинает по ребрам носком ботинка.
  'Бог ты мой! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как твоя мамаша, когда твой старикан засадил ей в первый раз'.
  Больно.
  - ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!
  Два. Все мышцы уже болят.
  Леонард Пратт остается лежать плашмя на горячем бетоне.
  Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает походный головной убор 'Медвежонок Смоуки' на плешивый затылок.
  - Давай, гондон, выполняй!
  Леонард поднимается на одно колено, в сомнении медлит, затем встает, тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.
  Сержант Герхайм бьет Леонарда в кадык - сильно бьет. Здоровенный кулак сержанта с силой опускается на грудь Леонарда. Потом бьет в живот. Леонард скрючивается от боли. 'ПЯТКИ ВМЕСТЕ! КАК СТОИШЬ? СМИРНО!' Сержант Герхайм шлепает Леонарда по лицу тыльной стороной ладони.
  Кровь.
  Леонард ухмыляется, сводит вместе каблуки. Губы его разбиты, сплошь розовые и фиолетовые, рот окровавлен, но Леонард лишь пожимает плечами и продолжает ухмыляться, будто комендор-сержант Герхайм только что вручил ему подарок в день рожденья.
  
  
  Все первые четыре недели обучения Леонард не перестает ухмыляться, хотя достается ему - мало не покажется. Избиения, как нам становится ясно, один из пунктов распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та чепуха типа 'я их гоняю, потому что люблю', которую показывают гражданским в голливудской киношке Джека Уэбба 'Инструктор' и в 'Песках Иводзимы' с Мистером Джоном Уэйном. Комендор-сержант Герхайм c тремя младшими инструкторами безжалостно отвешивают нам по лицу, в грудь, в живот и по спине. Кулаками. Или ботинками - тогда они пинают нас по заднице, почкам, ребрам - по любой части тела, где черно-фиолетовые синяки не будут на виду.
  Тем не менее, хоть Леонарда и лупят до усрачки по тщательно выверенному распорядку, все равно не выходит выучить его так, как других рекрутов во взводе 30 92. Помню, в школе нас учили по психологии, что дрессировке поддаются рыбы, тараканы и даже простейшие одноклеточные организмы. На Леонарда это не распространяется.
  Леонард старается изо всех сил, усерднее нас всех.
  И ничего не выходит.
  Весь день Леонард лажается и лажается, но никогда не жалуется.
  А ночью, когда все во взводе спят на двухъярусных железных койках, Леонард плачет. Шепчу ему, чтоб замолчал. Он затихает.
  Рекрутам ни на миг не положено оставаться одним.
  
  
  В первый день пятой недели огребаю от сержанта Герхайма по полной программе.
  Я стою навытяжку в чертогах Герхайма - каморке в конце отсека отделения.
  - Ты веришь в Деву Марию?
  - НИКАК НЕТ, СЭР!
  Вопросик-то с подлянкой. Что ни скажешь - все не так, а откажешься от своих слов - сержант Герхайм еще больше навешает.
  Сержант Герхайм резко бьет локтем прямо в солнечное сплетение.
  - Во гниденыш, - произносит он и ставит точку кулаком. Стою по стойке 'смирно', пятки вместе, равнение на середину, глотаю стоны, пытаюсь унять дрожь.
  - Ты, гондон, меня от тебя тошнит, язычник хренов. Или ты сейчас объявишь всем, что исполнен любви к Деве Марии, или я из тебя дух выбью.
  Лицо сержанта Герхайма - в дюйме от моего левого уха.
  - РАВНЕНИЕ НА СЕРЕДИНУ! - Брызгает слюной в щеку. - Ты любишь Деву Марию, рядовой Джокер, так? Отвечать!
  - СЭР, НИКАК НЕТ, СЭР!
  Жду продолжения. Я знаю, что сейчас он прикажет пройти в гальюн. Рекрутов на воспитание он в душевую водит. Почти каждый день часть рекрутов марширует в гальюн с сержантом Герхаймом и случайно там поскальзывается - палуба в душевой-то мокрая. Рекруты вот так случайно поскальзываются столько раз, что когда выходят оттуда, то выглядят так, будто по ним автокран поездил.
   Он за моей спиной. Слышу его дыхание.
  - Что ты сказал, рядовой?
  - СЭР, РЯДОВОЙ СКАЗАЛ 'НИКАК НЕТ, СЭР!'! СЭР!
   Мясистая красная рожа сержанта Герхайма плавает передо мной как кобра, зачарованная звуками музыки. Его глава буравят мои, они соблазняют меня на ответный взгляд, бросают вызов, чтобы я на какую-то долю дюйма повел глазами.
  - Узрел ты свет? Ослепительный свет? Свет великого светила? Путеводный свет? Прозрел ли ты?
  - СЭР, АЙ-АЙ, СЭР!
  - Кто твой командир отделения, гондон?
  - СЭР, КОМАНДИР ОТДЕЛЕНИЯ РЯДОВОГО - РЯДОВОЙ ХЕЙМЕР, СЭР!
  - Хеймер, на середину!
   Хеймер проносится по центральному проходу и замирает по стойке 'смирно' перед сержантом Герхаймом.
  - АЙ-АЙ, СЭР!
  - Хеймер, ты разжалован. Рядовой Джокер произведен в командиры отделения.
   Хеймер и не знает, что сказать.
  - АЙ-АЙ, СЭР!
  - Пшел отсюда.
   Хеймер выполняет 'кругом', проносится обратно по отсеку, возвращается в строй, становясь у своей койки, замирает по стойке 'смирно'.
   Я говорю:
  - СЭР, РЯДОВОЙ ПРОСИТ РАЗРЕШЕНИЯ ОБРАТИТЬСЯ К ИНСТРУК-ТОРУ!
  - Говори.
  - СЭР, РЯДОВОЙ НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ КОМАНДИРОМ ОТДЕЛЕНИЯ, СЭР!
  Комендор-сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Сдвигает 'Медвежонка Смоуки' на лысый затылок. Вздыхает:
   - А командовать никто не хочет, гнида, но кто-то ведь должен. Парень ты башковитый, рисковый - потому и быть тебе командиром. Морская пехота - это тебе не пехтурный сброд. Морпехи погибают - для того мы и нужны, но корпус морской пехоты будет жить вечно, ибо любой морпех - командир, когда придет нужда - даже если он всего лишь рядовой.
  Сержант Герхайм поворачивается к Леонарду:
   - Рядовой Пайл, теперь рядовой Джокер - твой сосед по койке. Рядовой Джокер - очень умный пацан. Он тебя всему научит. Ссать будешь ходить по его инструкциям.
  Я говорю:
  - СЭР, РЯДОВОЙ ХОТЕЛ БЫ ОСТАТЬСЯ С ПРЕЖНИМ СОСЕДОМ, РЯДОВЫМ КОВБОЕМ, СЭР!
   Мы с Ковбоем подружились, потому что когда ты далеко от дома и напуган до усрачки, то ищешь друзей, где только можно, и пытаешься найти их как можно больше, а выбирать особо некогда. Ковбой - единственный рекрут, который смеется надо всеми моими приколами. У него есть чувство юмора - неоценимое качество в таком месте, как здесь, но когда надо, он относится к делу серьезно - надежный парень.
  Сержант Герхайм вздыхает.
  - Ты что, страстью голубою воспылал к Ковбою? Палку его лижешь?
  - Сэр, никак нет, сэр!
  - Отлично. Тогда приказываю: рядовому Джокеру спать на койке рядом с рядовым Пайлом. Рядовой Джокер глуп и невежествен, но у него есть стержень, и этого достаточно.
  Сержант Герхайм шествует к своим чертогам - каморке в конце отсека отделения.
  - Так, девчонки, приготовиться... ПО КОЙКАМ!
  Прыгаем по койкам и замираем.
  - Песню запевай!
  Мы поем:
  
  Монтесумские чертоги,
  Триполийцев берега
  Помнят нас, где мы как боги
  Смерть несли своим врагам.
  Моряки и пехотинцы,
  Заглянув на небеса,
  Там увидят - мы на страже,
  Божья гордость и краса.
  
  - Так, быдло, приготовиться... Спать!
  
  
  Обучение продолжается.
  Я учу Леонарда всему, что умею сам: от шнуровки черных боевых ботинок до сборки и разборки самозарядной винтовки М14.
  Я учу Леонарда тому, что морские пехотинцы не шлепают, что абы как они не ходят. Морпехи бегают, передвигаются беглым шагом. Или, когда дистанция велика, морские пехотинцы топают, одна нога за другой, шаг за шагом, столько времени, сколько потребуется. Морпехи - трудолюбивые ребята. Это только говнюки пытаются увиливать от работы, одни засранцы халявы ищут. Морские пехотинцы содержат себя в чистоте, они не какие-то там вонючки. Я учу Леонарда, что винтовка его должна стать ему так же дорога, как жизнь сама. Я учу его, что от крови трава растет лучше.
  'Это ружье, типа, страшная железяка, в натуре'. Неловкие пальцы Леонарда собирают винтовку.
  Моя собственная винтовка вызывает у меня отвращение - сам вид ее, даже трогать ее противно. Когда я беру ее в руки, то чувствую, какая она холодная и тяжелая. 'А ты думай, что это просто инструмент, Леонард. Типа как топор на ферме'.
   Леонард расплывается в улыбке. 'Ага. Точно, Джокер'. Поднимает глаза на меня. 'Я так рад, Джокер, что ты мне помогаешь. Ты мой друг. Я знаю, что я тормоз. Я всегда был таким. Мне никогда никто не помогал...'
   Отвожу глаза в сторону. 'Это уж твоя личная беда'. И усердно разглядываю свою винтовку.
  
  
  Сержант Герхайм продолжает вести осадные действия в отношении рядового Леонарда Пратта. Каждый вечер он прописывает Леонарду дополнительные отжимания, орет на него громче, чем на остальных, придумывает для его мамочки все более живописные определения.
   Но про остальных он тем временем тоже не забывает. И нам достается. И достается нам за проколы Леонарда. Из-за него нам приходится маршировать, бегать, ходить гусиным шагом и ползать.
  
  
  Играем в войну среди болот. Рядом с местом 'бойни на ручье Риббон-крик', где шесть рекрутов утонули в 1956 году во время ночного марша, предпринятого в дисциплинарных целях, сержант Герхайм приказывает мне забраться на иву. Я снайпер. Я должен перестрелять весь взвод. Я повисаю на суке дерева. Если смогу засечь рекрута и назвать его по имени - он убит.
  Взвод идет в атаку. Я ору 'ХЕЙМЕР!', и сраженный Хеймер падает на землю.
  Взвод рассыпается. Шарю глазами по кустам.
  В тени мелькает зеленый призрак. Я успеваю разглядеть лицо. Открываю рот. Сук трещит. Лечу вниз...
  Шлепаюсь на песчаную палубу. Поднимаю глаза.
  Надо мной стоит Ковбой. 'Бах, бах, ты убит' - говорит Ковбой. И ржет.
  Надо мною нависает сержант Герхайм. Я пытаюсь что-то объяснять про треснувший сук.
  - А ты не можешь говорить, снайпер. Ты убит. Рядовой Ковбой только что жизни тебя лишил.
  Сержант Герхайм производит Ковбоя в командиры отделения.
  
  
  Где-то на шестой неделе сержант Герхайм приказывает нам бегать по кругу по кубрику отделения, взявшись левой рукой за член, а в правой держа оружие. При этом мы должны распевать: 'Вот винтовка для войны, а ружье - для ерунды'. И другое: 'Мне девчонка ни к чему, М14 возьму'.
  Сержант Герхайм приказывает каждому из нас дать своей винтовке имя.
  - Другой письки тебе отныне не видать. Прошли денечки суходрочки, когда ты пальчиками трахал старую добрую подругу Мэри Джейн Гнилую Письку через розовые трусишки. Отныне ты женат на ней, на этой винтовке из дерева и металла, и я приказываю хранить супруге верность!
  Передвигаясь бегом, мы распеваем:
  
  Если мой
  Друган не врет -
  В эскимосских
  Письках лед.
  
  Перед хавкой сержант Герхайм рассказывает нам, что во время Первой мировой войны Блэк Джек Першинг сказал: 'Самое смертоносное оружие в мире - солдат морской пехоты со своей винтовкой'. В битве при Белло Вуд морская пехота проявила такую свирепость, что немецкие пехотинцы прозвали морпехов 'Teufel-Hunden' - 'адские псы'.
  Сержант Герхайм объясняет нам, как это важно - понять, что если мы хотим выжить в бою, то должны развить в себе инстинкт убийцы. Винтовка - всего лишь инструмент, а убивает закаленное сердце.
  Наша воля к убийству должна быть собрана в кулак, так же как внутри винтовки давление в пятьдесят тысяч фунтов на квадратный дюйм собирается воедино и выбрасывает кусок свинца. Если мы не будем чистить свои винтовки как следует, то энергия, высвобождающаяся при взрыве пороха, будет направлена не туда куда надо, и винтовка разлетится на куски. И если наши инстинкты убийцы не будут столь же чисты и надежны - мы проявим нерешительность в момент истины. Мы не сможем убить врага. И станем мертвыми морпехами. И тогда мы будем по уши в говне, ибо морским пехотинцам запрещено умирать без разрешения, поскольку мы - государственное имущество.
  
  
  Полоса уверенности: перебирая руками, спускаемся по канату, который подвешен под углом сорок пять градусов над запрудой - 'смертельный спуск'. Мы висим вверх ногами как обезьяны, сползая головою вниз по канату.
  Леонард срывается с этого каната восемнадцать раз. Чуть не тонет. Плачет. Снова лезет на вышку. Пытается спуститься еще раз. Опять срывается. На этот раз он идет ко дну.
  Мы с Ковбоем ныряем в пруд. Вытаскиваем Леонарда из мутной воды. Он без сознания. Когда приходит в себя, плачет.
  В отсеке отделения сержант Герхайм нацепляет на горловину фляжки презерватив 'Троян' и швыряет фляжкой в Леонарда. Фляжка попадает Леонарду в висок. Сержант Герхайм ревет как бык: 'Морпехи не плачут!'
  Леонарду приказано сосать фляжку каждый день после хавки.
  
  
  Во время обучения штыковому бою сержант Герхайм демонстрирует нам агрессивную разновидность балетного искусства. Он сбивает нас с ног боксерской палкой (это шест метра полтора длиной с тяжелыми грушами на концах). Мы играем с этими палками в войну. Мочалим друг друга беспощадно. Потом сержант Герхайм приказывает примкнуть штыки.
  Сержант Герхайм демонстрирует поражающие атакующие приемы рекруту по имени Барнард, тихому пареньку из какой-то деревни в штате Мэн. Тучный инструктор прикладом винтовки выбивает рядовому Барнарду два зуба.
  Цель обучения штыковому бою, объясняет сержант Герхайм - пробудить в нас инстинкт убийцы. Инстинкт убийцы сделает нас бесстрашными и агрессивными, как это свойственно животным. Если кротким и суждено когда-либо унаследовать землю, то сильные ее у них отберут. Удел слабых - быть сожранными сильными. Каждый морпех лично отвечает за все, что при нем. И спасение морпеха - дело рук самого морпеха. Суровая истина, но такие дела.
  Рядовой Барнард, с окровавленной челюстью, со ртом как кровавая дырка, тут же доказывает, что выслушал все внимательно. Рядовой Барнард подбирает винтовку и, поднявшись в сидячее положение, протыкает сержанту Герхайму правое бедро.
  Сержант Герхайм крякает и отвечает вертикальным ударом приклада, но мажет. И наотмашь бьет рядовому Барнарду кулаком по лицу.
  Сбросив с себя ремни, сержант Герхайм накладывает простейший жгут на кровоточащее бедро. После этого производит рядового Барнарда, который все еще валяется без сознания, в командиры отделения.
  - Черт возьми! Нашелся же гниденыш, который понял, что дух штыка - убивать! Чертовски классный боец-морпех из него получится. Быть ему генералом, мать его.
  
  
  В последний день шестой недели я просыпаюсь и обнаруживаю свою винтовку на койке. Она под одеялом, у меня под боком. И я не могу понять, как она там оказалась.
  Задумавшись об этом, забываю о своих обязанностях и не напоминаю Леонарду о том, что надо побриться.
  Осмотр. Барахло на койку. Сержант Герхайм отмечает, что рядовой Пайл не потрудился приблизиться к бритве на необходимое расстояние.
  Сержант Герхайм приказывает Леонарду и командирам отделений пройти в гальюн.
  В гальюне сержант Герхайм приказывает нам мочиться в унитаз.
  - ПЯТКИ ВМЕСТЕ! СМИРНО! ПРИГОТОВИТЬСЯ... П-С-С...
  Мы писаем.
  Сержант Герхайм хватает за шкирку Леонарда и силой опускает его на колени, засовывает голову в желтую воду. Леонард пытается вырваться. Пускает пузыри. Панический страх придает Леонарду силы, но сержант Герхайм удерживает его на месте.
   Мы уже уверены, что Леонард захлебнулся, и в этот момент сержант Герхайм спускает воду. Когда поток воды прекращается, сержант Герхайм отпускает руку от загривка Леонарда.
  
  
  Воображение сержанта Герхайма изобретает методы обучения, которые одновременно и жестоки, и доходчивы, но ничего не выходит. Леонард лажается по-прежнему. Теперь всякий раз, когда Леонард допускает ошибку, сержант Герхайм наказывает не Леонарда. Он наказывает весь взвод. А Леонарда от наказания освобождает. И, пока Леонард отдыхает, мы совершаем выпрыгивания вверх и прыжки налево-направо - много-много раз.
  Леонард трогает меня за руку, когда в столовке мы продвигаемся с металлическими подносами к раздаче. 'У меня просто ничего не выходит. Мне надо немного помочь. Я не хочу, чтобы из-за меня вам всем было плохо. Я...'
  Я отхожу от него.
  
  
  В первую ночь седьмой недели взвод устраивает Леонарду 'темную'.
  Полночь.
  Дневальный начеку. Рядовой Филипс, 'домовая мышь', шестерка сержанта Герхайма, шлепает босыми ногами, прокрадываясь по отсеку отделения, чтобы встать на шухере и не проморгать появления сержанта Герхайма.
  Сто рекрутов подкрадываются в темноте к леонардовской койке.
  А Леонард знай себе ухмыляется, даже во сне.
  У командиров отделений в руках полотенца и куски мыла.
  Четверо рекрутов набрасывают на Леонарда одеяло, цепко держась за углы, чтобы Леонард не смог подняться, и чтобы одеяло заглушало его вопли.
  Я слышу тяжелое дыхание сотни разгоряченных человек, слышу шлепки и глухие удары, когда Ковбой и рядовой Барнард начинают избивать Леонарда кусками мыла, которые уложены в полотенца как камень в пращу.
  Леонард вопит, но издаваемые им звуки похожи на доносящиеся откуда-то издалека вопли больного мула. Он ворочается, пытаясь вырваться.
  Весь взвод глядит на меня. Из темноты на меня нацелены глаза, красные как рубины.
  Леонард перестает вопить.
  Я медлю. Глаза пялятся на меня. Делаю шаг назад.
  Ковбой тычет мне в грудь куском мыла и протягивает полотенце.
  Я складываю полотенце, закладываю в него мыло и начинаю бить Леонарда, который уже не шевелится. Он лежит молча, ничего не понимает, только воздух ртом глотает.
  И я бью по нему - все сильнее и сильнее, и, когда вдруг слезы начинают катиться из глаз, бью его за это еще сильней.
  
  
  На следующий день на плацу Леонард уже не ухмыляется.
  И когда комендор-сержант Герхайм спрашивает: 'Девчонки! Что мы делаем, зарабатывая хлеб насущный?', и мы все отвечаем 'УБИВАЕМ! УБИВАЕМ! УБИВАЕМ!', Леонард не раскрывает рта. Когда младший инструктор спрашивает нас: 'Ну что, девчонки, любим мы Мудню? Любим наш любимый Корпус?' и весь взвод отвечает как один человек: 'ГАНГ ХО! ГАНГ ХО! ГАНГ ХО!', Леонард по-прежнему молчит.
  
  
  В третий день седьмой недели мы отправляемся на стрельбище и дырявим там бумажные мишени. Герхайм с восторгом рассказывает, какие меткие стрелки выходят из морской пехоты - Чарльз Уитмен и Ли Харви Освальд.
  
  
  К концу седьмой недели Леонард превращается в примерного рекрута. Мы приходим к выводу, что молчанье Леонарда - результат обретенной им интенсивной сосредоточенности на службе. С каждым днем Леонард становится все усерднее, все кондиционнее. Строевые приемы с оружием он выполняет теперь безупречно, но глаза его как тусклые стекляшки. Оружие Леонард чистит чаще, чем любой другой рекрут во взводе. Каждый вечер после хавки Леонард нежно натирает побитый дубовый приклад льняным маслом, как и сотни рекрутов, что холили эту деревяшку до него. Успехи Леонарда растут во всем, но он по-прежнему молчит. Он выполняет все, что ему говорят, но он уже не с нами.
  Мы замечаем, что сержант Герхайм недоволен таким отношением Леонарда. Он напоминает Леонарду, что девиз морской пехоты - 'Semper Fidelis' - 'Всегда верен'. Сержант Герхайм напоминает Леонарду, что 'Ганг хо' по-китайски означает 'совместный труд'.
  Сержант Герхайм рассказывает ему, что у морских пехотинцев есть традиция: они никогда не бросают убитых или раненых. Сержант Герхайм не перегибает палку и старается особо не дрючить Леонарда, пока тот пребывает в кондиционном состоянии. Мы и так уже потеряли семь рекрутов по восьмой статье. Пацан из Кентукки по имени Перкинс вышел на центральный проход отсека отделения и полоснул штыком по венам. Сержант Герхайм от этой сцены в восторг не пришел, ибо рекрут начал пачкать кровью отсек сержанта Герхайма, весь такой чистый и вылизанный. Рекруту было приказано навести порядок, подтереть начисто кровь и уложить штык обратно в ножны. Пока Перкинс подтирал кровь, сержант Герхайм собрал нас в полукруг и подверг осмеянию те несерьезные порезы у кистей рук, что рекрут нанес себе штыком. В морской пехоте США для рекрутов установлен следующий метод самоубийства: рекрут должен уединиться, взять бритвенное лезвие и произвести глубокий разрез в вертикальном направлении, от кисти до локтя - довел до нашего сведения сержант Герхайм. После этого он разрешил Перкинсу отправиться беглым шагом в лазарет.
  Сержант Герхайм оставляет Леонарда в покое и сосредоточивает свое внимание на всех остальных.
  
  
  Воскресенье.
  Представление: чудеса и фокусы. Религиозные службы в соответствии с вероисповеданием по выбору - а выбор обязан быть предоставлен согласно приказа, ибо про религиозные службы расписано в цветных брошюрах, которые Мудня рассылает мамам и папам по всей родной Америке. Тем не менее, сержант Герхайм доказывает нам, что морская пехота появилась раньше бога. 'Сердца можете отдать Иисусу, но жопы ваши принадлежат Корпусу'.
  
  
  После 'представления' идем хавать. Командиры отделений зачитывают молитву (для этого на столах на специальных подставках стоят карточки). Звучит команда: 'САДИСЬ!'
  Мы намазываем масло на ломти хлеба, посыпаем масло сахаром. Таскаем из столовой бутерброды, невзирая на опасность огрести за непредусмотренную уставом хавку. Нам насрать, мы уже соленые. И теперь, когда сержант Герхайм со своими младшими инструкторами начинает вытрясать из нас душу, мы лишь сообщаем им, как нам это нравится, и просим добавки. Когда сержант Герхайм приказывает: 'Так, девчонки, выполнить пятьдесят выпрыгиваний. А потом влево-вправо поскачем. Много-много раз', мы только смеемся и выполняем.
  Инструктора с гордостью замечают, что мы начинаем выходить из-под их контроля. Морской пехоте нужны не роботы. Морской пехоте нужны убийцы. Морская пехота хочет создать людей, которых не уничтожить, людей, не ведающих страха. Это гражданские могут выбирать: сдаваться или отбиваться. Рекрутам инструктора выбора не оставляют. Морпехи должны давать отпор врагу - иначе им не выжить. Такие дела. Халявы не будет.
  До выпуска осталось всего несколько дней, и соленые рекруты взвода 30-92 готовы слопать собственные кишки и попросить добавки. Стоит командующему корпусом морской пехоты сказать лишь слово - и мы ухватим партизан-вьетконговцев и закаленных в боях солдат Северовьетнамской армии за их тощие шеи и посшибаем с них их поганые головы.
  
  
  Солнечный воскресный день. Мы разложили свои зеленые одежки на длинном бетонном столе и оттираем их от грязи.
  В сотый раз сообщаю Ковбою, что хочу свою сосиску запихнуть в его сестренку, и спрашиваю, чего бы он хотел взамен.
  И в сотый раз Ковбой отвечает: 'А чего дашь?'
  Сержант Герхайм расхаживает вокруг стола. Он старается не хромать. Он критикует нашу технику обращения с щетками для стирки, которые стоят на вооружении морской пехоты.
  А нам плевать - уж очень мы соленые.
  Сержант Герхайм сообщает, что Военно-морской крест он получил на Иводзиме. А дали его ему за то, что он учил молодых морпехов, как надо кровью истекать. Морпехи должны сливать кровь в аккуратные лужицы, ибо морпехи отличаются дисциплинированностью. А гражданские и вояки из низших родов войск все вокруг кровью забрызгивают - как ссыкуны в кровати по ночам.
  Мы его не слушаем. Мы треплемся. Постирочный день - единственное время, когда нам разрешается поговорить друг с другом.
  Филипс - чернокожая сладкоречивая 'домовая мышь' сержанта Герхайма, рассказывает всем про целую тыщу лично сломанных целок.
  Я говорю: 'Леонард разговаривает со своей винтовкой'.
  С десяток рекрутов поднимают головы. Не знают, что сказать. У одних лица кислые. У других напуганные. А у некоторых сердитые, страшно удивленные, будто я у них на глазах калеку убогого стукнул.
  Через силу говорю: 'Леонард с винтовкой говорит'. Все замерли. Все молчат. 'По-моему, Леонард спекся. По-моему, это уже восьмая статья'.
   Теперь уже все, кто вокруг стола, ждут продолжения. Как-то смешались все. Глаза будто не могут оторваться от чего-то там, вдалеке - будто пытаются вспомнить дурной сон.
   Рядовой Барнард кивает.
   - У меня всю дорогу кошмары эти. Моя... винтовка со мной разговаривает.
   И, после паузы: 'А я ей отвечаю...'
  - Такие дела, - говорит Филипс. - Ага. Точно так. И голос у ней такой холодный. Я подумал, что спячу сейчас на хер. Моя винтовка говорила...
  Здоровенный кулак сержанта Герхайма вбивает следующее слово Филипса ему в глотку так, что оно вылетает у него из задницы. Размазал Филипса по палубе. Тот лежит на спине. Губы разбиты. Он стонет.
  Взвод замирает.
  Сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Его глаза поблескивают из-под полей 'Медвежонка Смоуки' как два дула охотничьего дробовика.
  - Рядовой Пайл - восьмая статья. Всем слышно? Если рядовой Пайл разговаривает с винтовкой, то потому, что спятил на хер. Приказываю отставить всю эту болтовню, гниды. И не позволяйте рядовому Джокеру играться с вашим воображением. Больше ни слова об этом слышать не хочу. Все слышали? Ни слова.
  
  
  Ночь над Пэррис-Айлендом. Мы стоим в строю, и сержант Герхайм отдает свой последний на сегодня приказ: 'Приготовиться... ПО КОЙКАМ!' И вот мы уже лежим плашмя в нижнем белье, по стойке 'смирно', оружие держим перед собой.
  Читаем молитвы:
  
  'Я - рекрут корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки. Я служу в вооруженных силах, которые охраняют мою страну и мой образ жизни. Я готов отдать мою жизнь, защищая их, да поможет мне бог... Ганг хо! Ганг хо! Ганг хо!'
  
  Затем - 'Символ веры стрелка', который сочинил генерал-майор морской пехоты У. Х. Рупертэс:
  
  'Это моя винтовка. Много таких, как она, но именно эта моя. Моя винтовка - мой лучший друг. Она жизнь моя. И она в моих руках, как и жизнь моя.
  Без меня нет пользы от винтовки моей. Я должен метко стрелять из моей винтовки. Я должен стрелять точнее, чем враг мой, который хочет убить меня. Я должен застрелить его, прежде чем он застрелит меня.
  Клянусь'.
  
  Леонард открывает рот - впервые за последние недели. Его голос гремит все громче и громче. Поворачиваются головы. Ворочаются тела. Голос взвода затихает. Леонард вот-вот лопнет. Слова вырываются из легких, как из глубокой жуткой ямы.
  В эту ночь дежурит сержант Герхайм. Он подходит к койке Леонарда и останавливается, уперев кулаки в бока.
  Леонард не замечает сержанта Герхайма. Вены на шее Леонарда вздулись, он продолжает реветь как бык:
  'МОЯ ВИНТОВКА - ЧЕЛОВЕК, КАК И Я - ЧЕЛОВЕК, ИБО ЭТО ЖИЗНЬ МОЯ. И ПОТОМУ Я ПОЗНАЮ ЕЕ КАК БРАТА СВОЕГО. Я ПОЗНАЮ ВСЕ ЕЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ, ЕЕ ПРИЦЕЛ, ЕЕ СТВОЛ.
  КЛЯНУСЬ СОДЕРЖАТЬ МОЮ ВИНТОВКУ В ЧИСТОТЕ И ГОТОВНО-СТИ, КАК И Я ДОЛЖЕН БЫТЬ ЧИСТ И ГОТОВ. МЫ СТАНЕМ С НЕЮ ЕДИНЫ.
  КЛЯНЕМСЯ...
  ПЕРЕД ЛИЦОМ ГОСПОДА КЛЯНУСЬ Я В ВЕРЕ СВОЕЙ. МОЯ ВИНТОВКА И Я САМ- ПОВЕЛИТЕЛИ ВРАГА НАШЕГО. МЫ СУТЬ СПАСИТЕЛИ ЖИЗНИ МОЕЙ.
  ДА БУДЕТ ТАК, ПОКА НЕ ПОБЕДИТ АМЕРИКА, И НЕ ОСТАНЕТСЯ ВРАГА, И ТОЛЬКО МИР ПРЕБУДЕТ!
  АМИНЬ'.
  Сержант Герхайм отвешивает пинок по койке Леонарда.
  - Э... ты... рядовой Пайл...
  - А? Что? ТАК ТОЧНО, СЭР! - Леонард замирает на койке по стойке 'смирно'. - АЙ-АЙ, СЭР!
  - Как зовут эту винтовку, гнида?
  - СЭР, ВИНТОВКУ РЯДОВОГО ЗОВУТ ШАРЛИН, СЭР!
  - Вольно, гнида, - ухмыляется сержант Герхайм. - А ты почти совсем уж классный рекрут, рядовой Пайл. Из всех рядовых в моем стаде ты самый старательный. Глядишь, я даже разрешу тебе послужить стрелком в моем любимом Корпусе. Я-то думал, ты говнюк, но из тебя выйдет славный хряк.
  - АЙ-АЙ, СЭР!
  Я бросаю взгляд на винтовку на своей койке. Это прекрасный прибор, ее линии так грациозны, а сама она надежна и совершенна. Моя винтовка вычищена, смазана и работает безотказно. Это отличный инструмент. Я прикасаюсь к ней рукой.
  Сержант Герхайм проходит вдоль отсека.
  - РЯДОВОЙ ПАЙЛ - ПРИМЕР ДЛЯ ОСТАЛЬНОГО БЫДЛА. Он доведен до кондиции. Вы все доведены до кондиции. Завтра вы станете морпехами. ПРИГОТОВИТЬСЯ... СПАТЬ!
  
  
  Выпуск. Тысяча свежеиспеченных морских пехотинцев стоит навытяжку на парадной палубе, все подтянутые и загорелые, в безукоризненном хаки, вычищенные винтовки держат перед собой.
  Во взводе 30-92 звание отличного курсанта получает Леонард. Он награждается бесплатным комплектом парадного обмундирования и получает разрешение промаршировать в этой расписной форме при выпускном прохождении взводов. Генерал, начальник Пэррис-Айленда, пожимает Леонарду руку и одаривает его своим 'Благодарю за службу'. Начальник нашего выпуска прицепляет ему на грудь знак 'Стрелок высшего разряда', а командир нашей роты объявляет Леонарду благодарность за лучший результат по стрельбе во всем учебном батальоне.
  В качестве особого поощрения по представлению сержанта Герхайма я получаю звание рядового первого класса. После того как начальник выпуска и мне прицепляет 'Стрелка высшего разряда', сержант Герхайм вручает два красно-зеленых шеврона и объясняет, что это его собственные нашивки с тех времен, когда он сам был рядовым первого класса.
  Во время парадного прохождения я иду правым направляющим, подтянут и горд. Ковбой получает нагрудный знак 'Стрелок высшего разряда' и право нести взводный штандарт.
  Генерал, начальник Пэррис-Айленда, говорит в микрофон:
  - Узрели вы свет? Свет истины? Свет великого светила? Путеводный свет? Прозрели ли вы?
  И мы аплодируем и орем в ответ, исполненные беспредельного восторга.
  Начальник запевает. Мы подхватываем:
  
  Эй, морпех, ты не слыхал?
  Эй, морпех...
  Эл-Би-Джей приказ отдал.
  Эй, морпех...
  
  К маме с папой не придешь.
  Эй, морпех...
  
  Во Вьетнаме ты помрешь.
  Эй, морпех... Да!
  
  После выпускного церемониала мы получаем предписания. Ковбой, Леонард, рядовой Барнард, Филипс и большинство прочих морпехов из взвода 30-92 направляются в УПП - Учебный пехотный полк, где из них будут делать хряков, пехотинцев.
  Согласно моему предписанию, после выпуска из УПП я должен отправиться в Начальную школу военной журналистики в Форт Бенджамин Харрисон в штате Индиана. Сержант Герхайм выражает свое отвращение по поводу того, что я буду военным корреспондентом, а не хряком. Он обзывает меня тыловой крысой, штабною сукой. Говорит, что только говнюкам вся халява достается.
  Стоя 'вольно' на парадной палубе под памятником в честь водружения флага на Иводзиме, сержант Герхайм говорит:
  - Курительная лампа зажжена. Вы теперь не гниды. С сегодняшнего дня вы морпехи. Морпех - всегда морпех...
  Леонард разражается хохотом.
  
  
  Последняя ночь на острове.
  Мне выпало дневалить.
  Стою на посту в повседневных брюках, нижней рубашке, надраенных ботинках и серебристом подшлемнике.
  Сержант Герхайм вручает мне свои наручные часы и фонарик.
  - Спокойной ночи, морпех.
  Я хожу взад-вперед по отсеку отделения между двумя безукоризненно выровненными рядами шконок.
  Сто молодых морских пехотинцев мирно дышат во сне - сто оставшихся из ста двадцати, что были с начала.
  Завтра на рассвете мы рассядемся по автобусам-скотовозам, и нас повезут в Кэмп-Гейгер, штат Северная Каролина. Там расположен УПП - учебный пехотный полк. Все морские пехотинцы - хряки, пусть даже некоторым из нас и предстоит получить дополнительную военную специальность. После продвинутого этапа пехотной подготовки нам разрешат покупать в лавке сладости и ходить в увольнения по выходным, а потом нас распишут по постоянным местам несения службы.
  В отсеке отделения тихо, как ночью в морге. Тишину нарушает лишь слабое скрип-скрип кроватных пружин, да изредка кашлянет кто-нибудь.
  Как раз собираюсь будить сменщика, и тут слышу голос. Кто-то из рекрутов разговаривает во сне.
  Замираю на месте. Прислушиваюсь. Еще один голос. Наверное, какая-то парочка треплется. Если сержант Герхайм их услышит - мне будет херово. Спешу на звуки голосов.
  Это Леонард. Леонард разговаривает со своей винтовкой. Слышу шепот. Потом стон - слабый, манящий, женский.
  Винтовка Леонарда не висит, как положено, на койке. Он держит ее в руках, обнимает. 'Ну что ты, что ты ... Я же люблю тебя!'. И добавляет с несказанной нежностью: 'Я отдал тебе лучшие месяцы своей жизни. А теперь ты...' Я щелкаю выключателем фонарика. Леонард не обращает на меня никакого внимания. 'Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПОНИМАЕШЬ? Я ВСЕ СМОГУ. ВСЕ, ЧТО ЗАХОЧЕШЬ!'
  Слова Леонарда эхом разносятся по всему отсеку отделения. Скрипят койки. Кто-то переворачивается. Один из рекрутов поднимается, протирает глаза.
  Я слежу за концом отсека. Боюсь, сейчас зажжется свет в чертогах сержанта Герхайма. Трогаю Леонарда за плечо.
  - Э, Леонард, заткнись, да? Мне сержант Герхайм хребет сломает.
  Леонард садится на койке. Смотрит на меня. Сдирает нижнюю рубашку и завязывает ею глаза. Начинает разборку винтовки. 'В первый раз сейчас я вижу ее голенькой'. Стягивает повязку. Пальцы продолжают разбирать винтовку на части. А затем он начинает нежно ласкать каждую деталь. 'Ну посмотри на эту милую предохранительную скобу. Ты когда-нибудь видел кусок металла прекраснее?' Начинает собирать стальные детали: 'И соединительный узел такой красивый...'
  Леонард продолжает бормотать, а его натренированные пальцы тем временем собирают черную стальную машину.
  Мне в голову приходят мысли о Ванессе - подруге, оставленной дома. Мне представляется, что мы на речном берегу, закутались в наш старый спальник, и я трахаю и трахаю ее до умопомрачения... Но любимые фантазии мои потеряли все свое очарование. И теперь, когда я представляю себе бедра Ванессы, ее темные соски, ее пухлые губы, у меня не встает. Наверное, из-за селитры, которую, по слухам, добавляют нам в еду.
  Леонард лезет рукой под подушку и вытаскивает набитый патронами магазин. Он нежно вводит стальной магазин в винтовку, в свою Шарлин.
  - Леонард... Откуда у тебя боевые патроны?
  К этому времени уже многие парни поднялись, шепчут друг другу: 'Что там?' Сержант Герхайм включает свет в конце отсека.
  'А НУ, ЛЕОНАРД, ПОЙДЕМ-КА СО МНОЙ'. Я исполнен решимости спасти свою задницу (если получится), а насчет леонардовой абсолютно уверен, что ей уже ничего не поможет. В прошлый раз, когда сержант Герхайм поймал рекрута с боевым патроном - всего одним патроном, - он заставил его выкопать могилу десять футов длиной и десять глубиной. Весь взвод загнали на эти 'похороны'. Я говорю Леонарду: 'Ох, и влип же ты в дерьмо по самые уши...'
  Взрыв света из потолочных ламп. Отсек залит светом.
  - ЧТО ЗА ИГРЫ В МИККИ МАУСА? ВО ИМЯ ХРИСТА ВСЕВЫШНЕ-ГО - ЧТО ВСЕ ЭТО БЫДЛО ДЕЛАЕТ В МОЕМ ОТСЕКЕ?
  Сержант Герхайм надвигается на меня, как бешеный пес. Его голос разрывает отсек на части:
  - ВЫ ПРЕРВАЛИ МОЙ СЛАДКИЙ СОН, ДЕВЧОНКИ! ДУМАЮ, ВАМ ПОНЯТНО, ЧТО ИХ ЭТОГО СЛЕДУЕТ! СЛЫШИТЕ, СКОТЫ? А СЛЕДУЕТ ИЗ ЭТОГО ТО, ЧТО КТО-ТО ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ЧТО ДОБРОВОЛЬНО РЕШИЛ ОТДАТЬ СВОЕ ЮНОЕ СЕРДЦЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ, МАТЬ ВАШУ ТАК!
   Леонард слетает со койки, разворачивается лицом к сержанту Герхайму.
   Весь взвод уже на ногах, все ждут, что предпримет сержант Герхайм, и все уверены, что зрелище будет что надо.
  - Рядовой Джокер. Говнюк! На центральный проход.
  Поспешаю.
  - АЙ-АЙ, СЭР!
  - Ну, гнида, докладывай. Почему рядовой Пайл после отбоя не в койке? Почему у рядового Пайла оружие в руках? Почему ты до сих пор ему кишки не вытоптал?
  - СЭР, рядовой обязан доложить инструктору, что у рядового... Пайла... полный магазин, магазин примкнут и оружие готово к бою, сэр!
  Сержант Герхайм глядит на Леонарда и кивает головой. Тяжело вздыхает. Комендор-сержант Герхайм выглядит невероятно смешно: белоснежное исподнее, красные резиновые шлепанцы, волосатые ноги, покрытые наколками предплечья, пивной животик и рожа цвета сырой говядины, а над всем этим, на плешивой башке - зеленый с коричневым 'Медвежонок Смоуки'.
  Наш старший инструктор вкладывает все свои недюжинные способности по устрашению личного состава в голос, который как никогда похож на голос Джона Уэйна на Сурибати:
  - Слушай сюда, рядовой Пайл. Приказываю - положить оружие на койку и...
  - НЕТ! НЕ ОТДАМ! ОНА МОЯ! СЛЫШИШЬ? ОНА МОЯ! Я ЛЮБЛЮ ЕЕ!
  Комендор-сержант Герхайм окончательно выходит из себя.
  - СЛУШАЙ СЮДА, ДРАНЫЙ СРАНЫЙ ГОВНОЧИСТ! ПРИКАЗЫВАЮ ОТДАТЬ МНЕ ЭТО ОРУЖИЕ, А НЕ ТО Я ТЕБЕ ЯЙЦА ОТОРВУ И ЗАТКНУ ИХ В ТВОЮ ТОЩУЮ ГЛОТКУ! СЛЫШИШЬ, МОРПЕХ? ДА Я ДУХ ИЗ ТЕБЯ ВЫШИБУ, МАТЬ ТВОЮ!
  Леонард направляет ствол прямо в сердце сержанту Герхайму, ласкает предохранительную скобу, нежно поглаживает спусковой крючок...
  И вдруг сержант Герхайм стихает. И выражением глаз, и всем своим обликом он становится похож на странника, который наконец-то обрел покой. Ему в полной мере подвластны и он сам, и мир, в котором он живет. Лицо его обретает какую-то леденящую кровь красоту, по мере того как темная сторона его натуры выползает наружу. Он улыбается. В этой улыбке нет ни капли дружелюбия, эта улыбка исполнена зла, как будто это не сержант Герхайм, а оборотень, человек-волк, обнаживший клыки.
  - Рядовой Пайл, я горжусь...
  Бум.
  Стальная накладка приклада толкает Леонарда в плечо.
  Пуля калибра 7,62 мм, остроконечная, в медной оболочке разрывает сержанту Герхайму спину.
  Он падает.
  Мы все замираем, уставившись на сержанта Герхайма.
  Сержант Герхайм приподнимается и садится, как будто ничего не произошло. На какую-то секунду мы вздыхаем с облегчением. Леонард промахнулся! А затем темная кровь толчком выплескивается из крохотной дырочки на груди сержанта Герхайма. Красное кровяное пятно распускается на белоснежном белье как цветок неземной красоты. Выпученные глаза сержанта Герхайма заворожено глядят на эту кровавую розу на груди. Он поднимает взгляд на Леонарда. Прищуривается. И оседает, с улыбкой оборотня, застывшей на губах.
  Я должен что-то сделать - как ни ничтожна должность дневального, но я при исполнении.
  - Слушай, как там, Леонард, мы все - твои братаны, братья твои, друган. Я твой сосед по койке, так? Я...
  - Конечно, - говорит Ковбой. - Тихо, Леонард, не гоношись. Мы же тебе зла не желаем.
  - Так точно, - говорит рядовой Барнард.
  Леонард никого не слышит.
  - Вы видели, как он на нее смотрел? Видели? Я знаю, чего он хотел. Знаю... Этот жирный боров и его вонючий...
  - Леонард...
  - А мы можем вас всех убить. И вы это знаете. - Леонард ласково поглаживает винтовку. - Вы же знаете, что мы с Шарлин можем вас всех убить?
  Леонард наводит винтовку мне в лицо.
  На винтовку я не смотрю. Я гляжу Леонарду прямо в глаза.
  Я знаю, что Леонард слишком слаб, чтобы в полной мере владеть своим смертоносным орудием. Винтовка - лишь инструмент, а убивает закаленное сердце. А Леонард - это прибор с дефектом, который не способен управлять той силой, которую должен собрать и выбросить из себя. Сержант Герхайм ошибался - он не смог разглядеть, что Леонард как стеклянная винтовка, которая разлетится вдребезги после первого же выстрела. Леонард слишком слаб, чтобы собрать всю мощь взрыва внутри себя и выстрелить холодной черной пулей своей воли.
  Леонард улыбается нам всем, и это прощальная улыбка на лице смерти, жуткий оскал черепа.
  Выражение этой улыбки меняется - удивление, смятение, ужас, тем временем винтовка Леонарда покачивается вверх-вниз, а потом Леонард вставляет черный стальной ствол в рот.
  - НЕТ! Не...
  Бум.
  Леонард замертво падает на палубу. Его голова превратилась в жуткую мешанину из крови, лицевых костей, черепных жидкостей, выбитых зубов и рваных тканей. Кожа какая-то ненастоящая, как пластмасса.
  Гражданские - понятное дело - как водится, потребуют расследования. Но в ходе этого расследования рекруты взвода 30-92 покажут, что рядовой Пратт, несмотря на высокую мотивацию к службе, входил в число тех десяти процентов с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в возлюбленном нами Корпусе.
  Сержант Герхайм по-прежнему улыбается. Он был хорошим инструктором. 'Погибать - вот для чего мы здесь, - любил он повторять. - От крови трава растет лучше'. Если б сержант Герхайм мог сейчас говорить, он бы объяснил Леонарду, почему мы влюбляемся в оружие, а оно не отвечает нам взаимностью. И еще он добавил бы: 'Благодарю за службу'.
  Я выключаю верхний свет.
  Объявляю: 'Приготовиться к отбою'.
  - ОТБОЙ!
  Взвод падает на сотню шконок.
  Внутри меня холод и одиночество. Но я не одинок. По всему Пэррис-Айленду нас тысячи и тысячи. А по всему свету - сотни тысяч.
  Пытаюсь заснуть...
  Лежа на койке, притягиваю к себе винтовку. Она начинает со мной разговаривать. Слова вытекают из дерева и металла и вливаются в руки. Она рассказывает мне, что и как я должен делать.
  Моя винтовка - надежное орудие смерти. Моя винтовка сделана из черной стали. Это наши, человеческие тела - мешки, наполненные кровью, их так легко проткнуть и слить эту кровь, но наши надежные орудия смерти так просто из строя не выведешь.
  Я держу винтовку перед собой, с великой нежностью, будто это священная реликвия, волшебный жезл, отделанный серебром и железом, с прикладом из тикового дерева, с золотыми пулями, хрустальным затвором и бриллиантами на прицеле. Мое оружие мне послушно. Я просто подержу в руках Ванессу, винтовочку мою. Я обниму ее. Я просто чуть-чуть ее подержу... И, покуда смогу, буду прятаться ото всех в этом страшном сне.
  Кровь выплескивается из ствола винтовки и заливает мне руки. Кровь течет. Кровь расплывается живыми кусочками. Каждый кусочек - паук. Миллионы и миллионы крохотных красных паучков ползут по рукам, по лицу, заползают в рот...
  
  
  Тишина. В темноте сто человек, как один, начинают читать молитву.
  Я гляжу на Ковбоя, на рядового Барнарда. Они все понимают. Холодные оскалы смерти застыли на их лицах. Они мне кивают.
  Новоиспеченные солдаты морской пехоты из моего взвода лежат по стойке 'смирно', вытянувшись горизонтально на койках, винтовки держат перед собой.
   Солдаты морской пехоты застыли в ожидании, сотня оборотней-волчат с оружием в руках.
  Я начинаю: 'Это моя винтовка. Много таких, как она, но именно эта моя...'
  
  ЛИЧНЫЙ СЧЕТ
  
  Я видел лучшие умы моего поколенья - безумьем убиты, истощены истеричны голы...
  
  Аллен Гинсберг, Вой
  
  Псих - это человек, который только что осознал, что творится вокруг.
  
  Уильям С. Берроус
  
  
  Тет: год Обезьяны.
  Последний день перед встречей нового, 1968 года по вьетнамскому лунному календарю мы со Стропилой проводим у лавки на Фридом-Хилл возле Дананга. Мне приказано написать статью о центре отдыха на Фридом-Хилл на высоте 327 для журнала 'Лэзернек'. Я - военный корреспондент при 1-й дивизии морской пехоты. Моя работа заключается в том, чтобы писать бодрые новостные бюллетени, которые раздаются высокооплачиваемым гражданским корреспондентам, сожительствующими со своими служанками евроазиатского происхождения в больших отелях Дананга. Те десять корреспондентов, что работают в информбюро 1-й дивизии, неохотно выполняют свои обязанности по созданию пиара войне вообще и корпусу морской пехоты в частности. Сегодня утром мой начальник решил, что статью, которая может реально вдохновить войска на великие свершения, можно написать о высоте 327, а фишка должна быть в том, что высота 327 была первой точкой, где надолго обосновались американские войска. Майор Линч считает, что я заслужил чуток халявы перед возвращением в фубайское информбюро. Последние три операции вымотали меня до усрачки; в поле корреспондент такой же стрелок, как все. Стропила прицепился ко мне и таскается за мной как ребенок. Стропила - военный фотограф. Он думает, что я реально крутой боевой морпех.
  Мы направляемся в кинотеатр, который больше походит на склад, и любуемся Джоном Уэйном в 'Зеленых беретах', этой голливудской мыльной опере о любви к оружию. Сидим в самых первых рядах, рядом с группой хряков. Хряки развалились, задрав грязные тропические ботинки на спинки кресел. Они все небритые, немытые, одеты не по форме. Все поджарые и злобные - так обычно выглядят люди, вернувшиеся живыми после долгих топаний через джунгли, 'буниз', зеленую мандятину.
  Я укладываю ноги на ряд кресел перед собой, и мы смотрим, как Джон Уэйн ведет за собой зеленоберетчиков. Джон Уэйн просто прекрасен в солдатском обличье, он чисто выбрит, одет в щегольскую тропическую форму в тропическом камуфляже, сшитую точно по фигуре, а ботинки его блестят как черное стекло. Вдохновленные Джоном Уэйном, чудо-воины с небес вступают в рукопашную со всеми Викторами Чарли в Юго-восточной Азии. Он рявкает, отдавая приказ актеру-азиату, который играл Мистера Сулу в 'Звездном пути'. Мистер Сулу, который здесь играет арвинского офицера, выдает свою реплику, исполненный величайшей убежденности в сказанном: 'Сначала убью... всех вонючих конговцев... а потом пойду домой'. Морпехи-зрители взрываются ревом и хохотом. Дико смешное кино, давно такого не смотрели.
  Позднее, в самом конце фильма, Джон Уэйн уходит в закат с отважным мальчонкой-сиротой. Хряки смеются, свистят и предупреждают, что сейчас обоссутся. Солнце садится в Южно-Китайское море, и это делает конец фильма столь же похожим на правду, как и все остальное.
  Большинство летунов в зале - чисто выбритые штабные крысы, которые никогда не ходят на операции. На крысах надраенные ботинки, накрахмаленная форма и авиаторские темные очки. Крысы уставились на хряков так, будто перед ними Ангелы Ада, забредшие на балет.
  Экран тускнеет, включается свет, и одна из крыс говорит: 'Хряки гребаные... скоты, и только...'
  Хряки оборачиваются. Один из хряков поднимается. Направляется к ряду, где расселись крысы.
  Крысы смеются, пихают друг друга, передразнивают хряка, изображая, какое сердитое у него лицо. И вдруг умолкают. Они не могут отвести глаз от этого лица, на котором появляется улыбка. Хряк улыбается так, как будто знает какой-то жуткий секрет.
  Аэродромные крысы не спрашивают у хряка, почему он улыбается. Они понимают, что лучше им этого не знать.
  Еще один хряк вскакивает, хлопает улыбающегося хряка по руке и говорит: 'Да на хер, Мудила. Ерунда. К чему их списывать, мудаков этих?'.
  Улыбающийся морпех делает шаг вперед, но тот, что поменьше, преграждает ему путь.
  Крысы решают воспользоваться этой задержкой в продвижении улыбающегося хряка. Они пятятся спиной вперед по проходу до самой двери и там, спотыкаясь, вываливаются на солнечный свет.
  Я говорю:
  - Ну не херня? А говорят, хряки все сплошь убийцы. По мне, так вы, девчонки, на убийц и не похожи.
  Улыбающийся хряк уже не улыбается. Он говорит:
  - Так-так-так, сука...
  - Не лезь, Мудила, - говорит маленький морпех. - Я этого засранца знаю.
  Мы с Ковбоем бросаемся друг на друга, боремся, пихаемся и колотим друг друга по спинам.
  - Старый ты козел. Как ты? Что нового? Кого успел поиметь? Только твою сестренку. Ну, лучше уж сестренку, чем маманю, хоть у меня и маманя ничего.
  - Слушай, Джокер, а я уж размечтался, что больше с тобой, говнюком, не встречусь. Я уж так надеялся, что призрак комендор-сержанта Герхайма ни-ко-гда тебя не выпустит из Пэррис-Айленда, что уж он-то обеспечит тебе мотивацию.
  Я смеюсь:
  - Ковбой, засранец этакий. А выглядишь ты сурово. Вот не знал бы, что ты крыса прирожденная - испугался бы.
  Ковбой фыркает.
  - Знакомься, это Скотомудила. Вот он - суровый малый.
  Здоровенный морпех ковыряет пальцем в носу.
  - Проверять не советую, ептать.
  Лента с пулеметными патронами крест-накрест охватывает его грудь, и выглядит он как самый настоящий здоровенный мексиканский бандит.
  Я говорю:
  - А это Стропила. Он не ходячая фотолавка. Он фотограф.
  - Ты фотограф, да?
  Мотаю головой.
  - Я военный корреспондент.
  Скотомудила оскаливается, обнажая гнилые клыки.
  - Много войны повидал?
  - Хорош трындеть, урод. Мой откат - п...ц всему. У меня в два раза больше операций, чем у любого хряка в I корпусе. Сюда я так, потащиться заехал. А контора моя в Фубае.
  - Правда? - Ковбой толкает меня кулаком в грудь. - Это наш район. Первый Пятого. Рота 'Дельта' - самая крутая, самая ладная, самая нахальная. Мы сегодня утром сюда на попутках добрались. Заслужили чуток халявы, потому что наше отделение списало боку Викторов Чарли. Мы ведь душегубы и сердцееды. Ты там спроси только, где Кабанутая команда из первого взвода. Мы из людей сита делаем, брат, а дырки свинцом затыкаем.
  Я ухмыляюсь.
  - Сержант Герхайм гордился бы, когда б услышал.
  - Да, - отвечает Ковбой, кивая. - Да, согласен.
  Глядит куда-то в сторону.
  - Терпеть не могу этот Вьетнам. У них тут даже лошадей нет. Охренеть можно - на весь Вьетнам ни одной лошади.
  Ковбой разворачивается и знакомит нас с ребятами из своего отделе-ния: Алиса - чернокожий парень, такой же здоровяк, как и Скотомудила, Донлон - радист, младший капрал Статтен - главный в третьей огневой группе, Док Джей - флотский санитар, Камень, и командир Кабанутой команды Бешеный Эрл.
  У Бешеного Эрла на плече висит кольтовская автоматическая винтовка M16, но в руках он держит духовое ружье 'Ред райдер'. Он тощий, будто из концлагеря сбежал, а все лицо его состоит из длинного острого носяры и пары запавших щек по сторонам. Глаза увеличены толстыми стеклами, и одна дужка дымчатых очков, какие выдают в морской пехоте, прикручена проволокой, намотать которой можно было бы и поменьше. 'По коням', - говорит он, и хряки начинают собирать свои вещи, винтовки M16, гранатометы M79 и захваченные у врага АК-47, рюкзаки, бронежилеты и каски. Скотомудила поднимает пулемет M60 и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов. Скотомудила крякает. Бешеный Эрл поворачивается к Ковбою и говорит:
  - Надо б нам поспешать, братан. Мистер Обрез дух из нас вышибет, если опоздаем.
  Ковбой собирает свой скарб. 'Так точно, Эрл. Но ты сперва с Джокером пообщайся. Мы на острове вместе были. Он про тебя такого распишет - знаменитым станешь'.
  Бешеный Эрл глядит на меня. Лицо его не выражает ничего.
  - Такие дела. Меня Бешеный Эрл зовут. Гуки меня страшно любят, пока я их не грохну. Потом уже не любят.
  Я ухмыляюсь.
  - Такие дела.
  Бешеный Эрл ухмыляется, выставляет вверх большие пальцы, говорит: 'Выдвигаемся, Ковбой' и выводит отделение из кинотеатра.
  Ковбой пихает меня в плечо.
  - Вот это, братан, мой бесстрашный командир. А я командир первой огневой группы. Скоро командиром отделения стану. Жду вот только, когда Эрла спишут. Или он просто спятит на хер. Сам-то Эрл именно так главным стал. До него у нас Сток был. Просто суперхряк. Свихнулся напрочь. Ничего, совсем скоро и мой черед придет.
  - Ну, Ковбой, ты там не расслабляйся. Не забывай, какой ты дурень. Ты же сам о себе последить не можешь. Помнишь, как легко я тебя завалил, когда сержант Герхайм заставил меня снайпера изображать? Я вот как думаю: надо, чтоб Мудня твою маманю сюда на самолете привезла, чтоб она с тобою вместе по джунглям шастала.
  Ковбой делает несколько шагов к двери, оборачивается, машет рукой, улыбается.
  Показываю ему средний палец.
  
  
  Когда Ковбой уходит за своим отделением, мы с Стропилой смотрим мультики про Розовую Пантеру. Потом берем винтовки и отправляемся в лавку, которая по виду ничем не отличается от обычного склада. Покупаем там всякую недорогую хавку.
  Стоим в очереди, чтобы расплатиться за хавку военными платежными чеками. Стропила мнется, придумывает, как бы получше сказать.
  - Джокер, я хочу... Куда-нибудь. Я на операцию хочу. Я в стране уже почти три месяца. Три месяца. А чем занимаюсь? Только рукопожатия щелкаю на наградных церемониях. Номер десять, хуже некуда. Надоело уже. Простая школьница, и та бы справилась.
  Он протягивает чеки миловидной кассирше-вьетнамке.
  Когда мы выходим за дверь, юный вьетконговец-стажер принуждает меня капитулировать и разрешить ему почистить мне ботинки, а тем временем его старшая сестренка демонстрирует свою грудь Стропиле.
  - Не гоношись, Строп, тебе же лучше будет. Успеешь еще на операцию.
  - Ну, Джокер, помоги, а? Как я смогу географии учить, если мира не видел? Возьми меня в Фубай. Договорились?
  - Ага, а там подставишься, и спишут тебя на первой же операции, и я же буду виноват. Вернусь в Мир, а там твоя маманя меня найдет. Она ж меня до усрачки отмудохает. Никак нет, Строп. А я же не сержант, я всего лишь капрал. И ответственности за тебя, хиляка, не несу.
  - А вот и несешь. Я только младший капрал.
  
  
  Мы с Стропилой заходим в контору Объединенной службы организации досуга войск и обмениваемся пошловатыми шуточками с девчонками из Красного креста, которые в ответ хлопают широко раскрытыми глазами и угощают нас круглыми пончиками. Мы спрашиваем девчонок из Красного креста, не думают ли они, что этими пончиками мы должны удовлетворять свои плотские желания, а они отвечают, что больше дырки от пончика мы ничего не заслуживаем.
  
  В конторе лежат кучи и кучи писем, которые пишут нам дети из Мира.
  
  Дорогие Солдаты в боевой готовности:
  Мы узнали, что во Вьетнаме все самые смелые, живые или мертвые. Мы все стараемся помочь вам вернуться домой в свои дома. Мы покупаем облигации. Мы помогаем Красному кресту помогать солдатам. Мы поможем вам и вашим союзникам прийти обратно. Если можно, мы пошлем вам подарки.
  С приветом из вашей страны,
  Чери
  
  
  Дорогой боевой товарищ:
  Мне восемь лет. У меня есть брат. У меня есть сестра. Там, наверно, грустно.
  Искренне Ваш,
  Джефф
  
  
  Дорогой американец:
  Мне хотелось бы поговорить с тобой по-настоящему, а не через открытку. У нас есть собака, она такая четкая. Она черная, с длинными волосами. Меня зовут Лори. Я всегда буду упоминать о тебе в своих молитвах. Скажи всем, что я люблю их всех, и тебя тоже. Ну, пока.
  Твой друг Лори
  
  
  Стропила читает эти письма вслух. Он еще способен умиляться.
  А по мне эти письма что туфли для покойников, которые ходить уже не могут.
  
  
  Когда начинает темнеть, мы с Стропилой добираемся на попутках до хибары, отведенной для информбюро в расположении штаба 1-й дивизии морской пехоты.
  Стропила пишет письмо матери.
  Достаю черный маркер и ставлю жирный крест на числе 59 на крутом бедре голой женщины, которую я нарисовал в натуральную величину на фанерной перегородке позади своих нар. На моем бронежилете, на спине - уменьшенная копия той же самой женщины.
  Практически у каждого морпеха во Вьетнаме есть свой стариковский календарь его срока службы - 365 дней как у всех плюс двадцать как бесплатное приложение за то, что он морпех. Некоторые рисуют их маркерами на бронежилетах. Некоторые украшают ими каски. Некоторые накалывают. Есть и трафаретные картинки Снупи, на которых его собачье тело разделано на части бледно-голубыми чернилами, или каска с парой ботинок - 'Старик'. Рисунки бывают разные, но самый популярный - полуженщина-полудевочка с большим бюстом, которая раскроена на кусочки, как сборная картинка-головоломка. Каждый день очередная деталь ее соблазнительного анатомического устройства затушевывается, а та, что между ног, естественно, остается на последние несколько дней в стране.
  Сидя на койке, я печатаю на машинке свой отчет о высоте 327, этом оазисе для военнослужащих, о том, как всем нам, добропорядочным юным гражданам Америки, гарантируются здесь ежедневные рационы хавки, и о том, как те из нас, кому повезет посетить тылы, смогут посмотреть, как Мистер Джон Уэйн с помощью каратэ забивает Викторов Чарли до смерти в цветных мультиках про войну в каком-то другом Вьетнаме.
  Статья, которую я пишу на самом деле - шедевр. Требуется настоящий талант, чтобы убедить людей в том, что война - это прекрасное приключение. Поезжай один, приезжайте все в экзотический Вьетнам, жемчужину Юго-Восточной Азии, здесь вы познакомитесь с интересными людьми, наследниками древней культуры, которые пробудят в вас интерес к жизни... а еще вы сможете их убить. Стань первым парнем из своего района, кто откроет официальный счет убитым врагам.
  Валюсь в койку. Пытаюсь заснуть.
  Заходящее солнце заливает оранжевым светом рисовые поля за нашими заграждениями.
  
  
  Полночь. Где-то под нами, в деревне Догпэтч, гуки запускают фейерверки, отмечая вьетнамский Новый год. Мы со Стропилой забрались на жестяную крышу нашей хибары, откуда лучше видны салюты посерьезнее, освещающие аэродром Дананга. 122-миллиметровые реактивные снаряды падают с темного неба. Я вскрываю банку 'B-3', и мы едим джонуэйновские печеньки, макая их в ананасный джем.
  Не прекращая жевать, Стропила говорит:
  - Я думал, должно быть перемирие, ведь Тет у них великий праздник.
  Пожимаю плечами.
  - Ну, наверное, лишь из-за того, что сегодня праздник, трудно отказаться от удовольствия пострелять по тем, кого уже давно пытаешься пристрелить.
  И вдруг 'у-у-у-ш-ш-ш...'
  Это по нас.
  Я спрыгиваю с крыши.
  Стропила, раскрыв от изумления рот, вскакивает на ноги. Он смотрит на меня сверху вниз как на сумасшедшего.
  - Что...
  Мина разрывается на палубе в пятидесяти ярдах от нас.
  Стропила слетает с крыши.
  Рывком поднимаю Стропилу на ноги. Пихаю его. Он валится в блиндаж из мешков с песком.
  Повсюду вокруг холма оранжевые пулеметные трассеры взлетают к небу. Летят в противника мины. Бьет артиллерия. В нас летят реактивные снаряды. Осветительные заряды вспыхивают над рисовыми полями. Ракеты блестят, плавно скользя вниз на парашютиках.
  Пару секунд прислушиваюсь, потом хватаю за шкирку Стропилу и втягиваю его в хибару.
  - Хватай оружие.
  Беру свою M16. Щелкаю магазином. Кидаю набитый магазинами подсумок Стропиле.
  - Вставляй магазин, патрон в патронник. Заряжай.
  - Но ведь так не положено.
  - Делай что говорят.
  За дверью штабные из окружающих хибар несутся, запинаясь, в стрелковые ячейки на рубеже обороны. Они в одном исподнем, ежатся в мокрых окопах. Напряженно вглядываются в темноту за проволокой.
  Там, внизу, на аэродроме Дананга, ракеты Виктора Чарли ливнем бьют по бетонным конюшням, где крыло авиации морской пехоты держит свои штурмовики F-4 'Фантом'. Разрывы реактивных снарядов мерцают как фотовспышки. Затем вспышки лопаются. И раздается барабанный бой.
  
  
  Информбюро на высоте напоминает карнавал, на который все пришли в зеленых костюмах - много-много человек. Служаки так и хотят показать себя бесстрашными командирами. Новички готовы обмочиться от страха. Говорят все сразу. Все ходят взад-вперед и озираются вокруг, ходят и озираются. Большинство из этих ребят в говне еще ни разу не были. Зверство не волнует их так, как волнует оно меня, потому что так, как я, они им еще не прониклись. Им страшно. С ними смерть еще не побраталась. Потому они и не знают, о чем говорить. Они не знают, что им надо делать.
  Входит наш начальник майор Линч и приводит всех в кондицию. Он сообщает, что Виктор Чарли воспользовался праздником Тет и начал наступление по всему Вьетнаму.
  Нападению подверглись все основные объекты во Вьетнаме, имеющие военное значение.
  В Сайгоне посольство Соединенных Штатов захвачено отрядами смертников. Хешань тоже вот-вот захватят, как Дьенбьенфу. Термин 'укрепленный район' отныне потерял всякое значение. Всего в пятидесяти ярдах от нас на высоте, возле генеральских апартаментов, отделение вьетконговских саперов разнесло ранцевыми зарядами центр связи. Наш 'побежденный' противник взбрыкнул поразительно мощно.
  Все начинают говорить одновременно.
  Майор Линч спокоен. Он стоит в центре этого бедлама и пытается отдавать нам приказания. Никто не слушает. Он заставляет нас себя услышать. Его слова вылетают отрывисто, как пули из пулемета.
  - Задернуть молнии на бронежилетах. Ты, морпех, каску надень. Магазины примкнуть, патрон не досылать. Всем приказываю заткнуться на хер. Джокер!
  - Ай-ай, сэр.
  За спиной майора Линча флаг Корпуса морской пехоты - кроваво-красный, с орлом, земным шаром и золотым якорем, на нем надписи: U.S.M.C. и Semper Fidelis. Майор стучит пальцем мне по груди.
  - Джокер, приказываю снять этот долбаный значок. Ну как это будет выглядеть? - тебя убьют, а у тебя пацифик на груди.
  - Ай-ай, сэр!
  - Двигай в Фубай. У капитана Января сейчас каждый на счету.
  Стропила делает шаг вперед.
  - Сэр? Можно я с Джокером поеду?
  - Что? Громче говори.
  - Я Комптон, сэр. Младший капрал Комптон. Я из фото. Хочу в говне побывать.
  - Разрешаю. И - добро пожаловать на борт.
  Майор отворачивается, начинает орать на новичков.
  Я говорю:
  - Сэр, я думаю, что не...
  Майор Линч раздраженно оборачивается ко мне.
  - Ты тут еще? Исчез, Джокер, и порезче. И салагу забирай. Отвечаешь за него.
  Майор отворачивается и начинает рявкать, отдавая приказы по организации обороны информбюро 1-й дивизии морской пехоты.
  
  
  На аэродроме Дананга царит хаос, вражеские ракеты списали кучу хибар, морпехов и 'Фантомов'. Обращаюсь к крысе в очках с толстыми стеклами. Крыса читает комикс. Используя свой голос как командное средство, довожу до этой крысы, что я офицер и имею личное поручение от командующего корпусом морской пехоты. Мы со Стропилой занимаем приоритетное место в очереди, и потому вынуждены ждать только девять часов, пока вместе с сотней служак из морской пехоты не запихиваемся во чрево транспортника C-130 'Геркулес', как в пещеру.
  В тысячах футов под нами Вьетнам выглядит как узкая полоска драконьего дерьма, которую бог усыпал игрушечными танками, самолетами и множеством деревьев, мух и морских пехотинцев.
  Мы заходим на посадку на военную базу Фубай. Стропила прижимает к себе три черных 'Никона', как железных младенцев.
  Я смеюсь: 'Когда хряки увидят, что знаменитый Стропила наконец-то прибыл, они сразу поймут, что войне конец'.
  Стропила ухмыляется.
  
  
  Стропила получил свое прозвище в ту ночь, когда свалился со стропил в клубе 'Тандербэрд' (это лавка для солдат в районе штаба 1-й дивизии морской пехоты). Для развлечения зрителей, которые набили зал до отказа, привезли юмориста из Австралии и двух толстых теток из Кореи, исполнительниц танца живота. Стропила был упившись в доску, но удержать его я не смог, потому что и сам был не лучше. Места нам достались позади, у дверей, и Стропила решил, что единственная возможность рассмотреть полуголых танцовщиц получше - залезть на стропила и повиснуть там над зеленой массой морпехов.
  Генерал Моторс со своим штабом тоже заглянул, чтобы посмотреть на представление. Время от времени такое случалось - генерал Моторс не любил отрываться от своих морпехов.
  Стропила просвистел со стропил как зеленая бомба, разнес вдребезги генеральский столик, залил всех пивом, раскидал все сушки и генерала вместе с четырьмя офицерами его штаба так, что они попадали на свои высокопоставленные задницы.
  Сотни рядовых и сержантов решили, что Стропила - снаряд неизвестного образца, и превратились в плотную кучу зеленых тряпок. Затем из кучи начали высовываться отдельные головы.
  Офицеры штаба схватили Стропилу, рывком привели его в вертикальное положение и начали вопить, вызывая вэпэшников.
  Генерал Моторс поднял руку. На зал опустилась тишина. В отличие от многих других генералов морской пехоты, генерал Моторс был действительно похож на генерала морской пехоты, с серыми глазами оттенка оружейного металла, с лицом грубым, но выразительным. В общем, с лицом кроманьонского святого. Его тропическое обмундирование было накрахмалено, стрелки остры как бритвы, рукава рубашки аккуратно закатаны.
  Стропила уставился на генерала, улыбаясь как дурак набитый. Его шатнуло в сторону. Он попытался сделать шаг, но выяснил, что ходить не в состоянии. Ему и просто стоять было нелегко.
  Генерал Моторс приказал убрать остатки разбитого стола. Затем предложил Стропиле свой собственный стул.
  Стропила постоял, посмотрел на генерала, потом на офицеров штаба, которые никак не могли прийти в себя от возмущения, потом на меня, и снова на генерала.
  Улыбнулся и упал на складной металлический стул.
  Генерал кивнул и присел на пол рядом со Стропилой. Жестом приказал офицерам штаба рассесться на полу рядом (что они и сделали, по-прежнему в состоянии крайнего недовольства).
  Следующим жестом генерал приказал артистам продолжать представление.
  Юморист из Австралии и потные танцовщицы продолжали стоять в замешательстве.
  Стропила встал.
  Покачался немного и, обмякнув, свалился на палубу рядом с генералом. Обвил ему плечи рукой. Генерал Моторс смотрел на него, не выражая никаких эмоций. Стропила сказал: 'Слушай, брат, я летать умею. Видал, как я летал?' Сделал паузу. 'Ты думаешь... пьян ли я? Типа, в доску я пьян или в доску я пьян?' Осмотрелся. 'Джокер? А где Джокер?' Но я все еще пробирался к нему, запинаясь о разгневанных крыс. 'Джокер мой брат, сэр. Мы, рядовой и сержантский - сплоченный состав, понял? Неоспоримо. А вон тех сексуальных баб я люблю. Вас понял, прием...' И, с серьезным лицом: 'А кто проведет меня через заграждение? Сэр? Где Джокер?' Он повертел головой, но меня не увидел.
  'Я же там запутаюсь. Или подорвусь. Сэр? СЭР! Я на мину наступлю. Мне бы брата отыскать, сэр. Я не хочу опять в колючке путаться. ДЖОКЕР!'
  Генерал Моторс посмотрел на Стропилу и улыбнулся.
  'Спокойно, сынок. Морские пехотинцы никогда не бросают раненых'.
  Стропила посмотрел на генерала с выражением, с каким пьяницы глядят на людей, изрекающих нечто такое, что выше их понимания. Потом улыбнулся. Кивнул головой.
  'Ай-ай, сэр'.
  Юморист из Австралии и мясистые исполнительницы танцев живота возобновили действо, которое заключалось в основном в том, что юморист отпускал плотские шуточки всякий раз, когда большая нежная грудь у одной из танцовщиц вываливалась из ее крохотного золотого костюма. Действо имело сокрушительный успех у зрителей.
  К концу представления Стропила мог удерживаться на ногах только в присутствии стенки, на которую мог бы опереться. Генерал Моторс взял руку Стропилы, положил ее себе на плечи и вывел Стропилу из солдатского клуба. Оставив офицеров штаба позади, он помог Стропиле проковылять вниз по холму, по узкой тропе, проложенной через проволочные путанки и спирали.
  Покидая клуб 'Тандербэрд', рядовой и сержантский состав наблюдал за этим маленьким представлением, кивая головами и заключая: 'Достойно. Номер один'.
  И добавляли: 'Такие дела'.
  
  
  C-130 'Геркулес' крутит пропеллерами, выруливая на стоянку. Тяжелая рампа обрушивается на полосу. Мы с Стропилой выпрыгиваем вместе с остальными попутчиками.
  На левую сторону аэродрома согнали в кучу три поврежденных C-130. С правой стороны - каркас еще одного С-130 с выпущенными наружу внутренностями, обугленный, еще дымящийся. Люди в космических костюмах из фольги прыскают на разорванный металл белой пеной.
  Мы со Стропилой шлепаем с поля и топаем по заново раскисшей грунтовке до рубежа обороны военной базы Фубай, что расположена где-то в миле от аэродрома и тридцати четырех милях от ДМЗ.
  Фубай - это большая раскисшая лужа, разбитая на сектора идеально ровными рядами щитовых хибар. Самое крупное строение в Фубае - штаб 3-й дивизии морской пехоты. Это большое деревянное здание возвышается здесь символом нашей мощи и храмом для тех, кто влюблен в эту мощь.
  Мы останавливаемся у блиндажа охраны. Здоровый дубина-вэпэшник приказывает нам разрядить оружие. С щелчком выбрасываю магазин из своей M16. Стропила выполняет то же самое. Я пристально смотрю на дубину-вэпэшника, чтобы показать ему, что намерен играть по своим правилам. Он скребет по дощечке огрызком желтого карандаша.
  Неожиданно вэпэшник толкает Стропилу в грудь своей каштановой деревянной палкой.
  - Салага?
  Стропила кивает.
  - В наряд пойдешь. Будешь для моих блиндажей мешки песком заполнять.
  Вэпэшник указывает согнутым пальцем на блиндаж охраны посередине дороги. Из блиндажа выгрызен здоровый кусок. Минометный снаряд пробил один ряд мешков и раскромсал другой, из которого высыпался песок.
  Я говорю: 'Он со мной'. С презрительной ухмылкой сержант напрягается под своим новехоньким, чистым полевым обмундированием штатовского образца. На белом чехле его каски красным выведено 'Военная полиция', ремень белый с золотой пряжкой, на которой орел, земной шар и якорь, ярко блистает новенький пистолет сорок пятого калибра, как и черные надраенные штатовские ботинки. Дубина-вэпэшник самодовольно купается в своей власти, позволяющей ему требовать обыденных мелочей. 'Он будет делать, что я скажу. Кап-рал' - постукивает по черным металлическим уголкам на моих петлицах концом каштановой палки. - 'А я сержант'.
  Я киваю. 'Так точно. Точно так, служака драная. Но вот он - только младший капрал. И приказы ему отдаю я'.
  Дубина-вэпэшник пожимает плечами. 'Ну, хорошо. Хорошо, урод. Можешь отдавать ему свои приказы. А сам можешь набивать мешки песком, капрал. Много-много мешков'.
  Я не отрываю глаз от палубы. Изнутри меня начинает распирать нечто чреватое взрывом. Пока это давление нарастает, я ощущаю страх, ужасный напряг, а потом - как разрядка, выпуск пара: 'Нет уж, тупорылая ты деревенщина. Никак нет, свинья поганая. Нет уж, не собираюсь я. Нет, в твою рабочую команду Микки Мауса направляться я не собираюсь. И знаешь, почему? А?' Я вгоняю магазин обратно в M16 и передергиваю затвор, досылая патрон.
  А вот сейчас я уже улыбаюсь. Улыбаясь, я вдавливаю пламегаситель в рыхлый живот дубины-вэпэшника и жду, когда он издаст лишь звук, любой звук, или пошевелится хоть чуть-чуть, и вот тогда я нажму на спусковой крючок.
  У дубины-вэпэшника отвисает челюсть. Больше сказать ему нечего. Полагаю, он больше не хочет, чтобы я набивал его мешки песком.
  Дощечка с карандашом падают на землю.
  Пятясь спиной вперед, дубина-вэпэшник отступает в свой блиндаж, так и не закрыв рта и подняв руки вверх.
  
  
  Какое-то время Стропила от испуга не может рта открыть.
  Я говорю:
  - Привыкнешь еще к местным порядкам. Другим станешь. Все поймешь.
  Стропила по-прежнему молчит. Мы идем дальше. Наконец он отвечает:
  - Ты же всерьез. Ты ведь мог его убить. Ни за что.
  - Такие дела.
  Стропила глядит на меня, как будто видит в первый раз.
  - Тут все такие? Ты же смеялся. Как...
  - Об этом обычно не говорят. Этого не объяснишь. Вот побываешь в говне, запишешь первого убитого на личный счет - тогда поймешь.
  Стропила молчит. Его переполняют вопросы, но он молчит.
  - Вольно, - говорю я ему. - Не обманывай себя, Стропила, бойня тут. В этом говеном мире у тебя времени не будет, чтоб разбираться, что к чему. Что сделаешь, тем и станешь. Не рыпайся, и будь что будет. Тебе же лучше будет.
  Стропила кивает, но ничего не говорит в ответ. Я понимаю, что сейчас творится у него в душе.
  
  
  Информационное бюро оперативной группы 'Экс-Рей', которой поставлена задача прикрывать подразделения 1-й дивизии, временно действующие в зоне действий 3-й дивизии, представляет собой маленькую сборную хибару из строительного бруса, выстроенную невольными работниками. К двери с проволочной сеткой приколочена красная табличка, на которой желтыми буквами написано: TFX-ISO. Крыша хибары изготовлена из листов оцинкованной жести, а стены из мелкоячеистой сетки, назначение которой - спасать нас от жары. По бокам хибары флотские строители приколотили зеленые нейлоновые пончо. Эти пыльные полотна закатываются вверх во время дневного пекла, а ночью опускаются вниз для защиты от свирепых муссонных дождей.
  
  
  Чили-На-Дом и Дейтона Дейв занимаются фотолистами перед хибарой информбюро. Чили-На-Дом - задиристый чикано из восточного Лос-Анджелеса, а Дейтона Дейв - пофигист и серфингист из богатой флоридской семьи. Они абсолютно, совершенно разные. Но друзья - не разлей-вода.
  Около сотни хряков постарались втиснуться во все возможные уголки, где отыскалась тень. Каждому хряку выдан фотолист, это такой отпечатанный формуляр с пробелами для внесения личных данных, которые нужны для того, чтобы отправить фотографию хряка в газету в его родном городишке.
  Дейтона Дейв фотографирует черным 'Никоном', а Чили-На-Дом помогает:
  - Улыбнись, гондон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.
  Очередной морпех из очереди становится на колено рядом с маленькой вьетнамской сироткой неизвестного пола. Чили-На-Дом сует в руку морпеха резиновый батончик 'Херши'.
  - Улыбнись, гондон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.
  Дейтона Дейв делает снимок.
  Одной рукой Чили-На-Дом забирает у хряка листок, а другой выхватывает резиновый батончик.
  - Следующий!
  Сиротка говорит:
  - Э, морпех номер один! Ты! Ты! Дашь ням-ням? Сувенира?
  Сиротка цапает рукой батончик и выдергивает его из руки Чили-На-Дом. Он кусает его, но обнаруживает, что внутри всего лишь резина. Пытается содрать обертку, но не может.
  - Ням-ням номер десять!
  Чили-На-Дом выхватывает резиновый батончик из руки сиротки и швыряет его следующему пехотинцу.
  - Поживее там. Вы что, прославиться не хотите? Кто-то из вас, может, семью этого пацана списал, но в родном твоем городишке все должны узнать, что ты суровый морпех с золотым сердцем.
  Я говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна:
  - Слушай сюда, пилигрим. Снова тащимся?
  Чили-На-Дом оборачивается, замечает меня и лыбится.
  - Привет, Джокер, que pasa? Может, и тащимся, парень, а может и ни хрена. Эти гуковские сиротки - крутой народ. Сдается мне, половина их - вьетконговские морпехи.
  Сиротка уходит, ворча себе под нос, пинает камни на дороге. И вдруг, будто решив доказать, что Чили-На-Дом прав, сиротка останавливается. Он оборачивается и с двух рук одаряет нас средними пальцами. И уходит дальше.
  Дейтона Дейв смеется: 'Это дитя стрелковой ротой СВА командует. Грохнуть бы его'.
  Я улыбаюсь.
  - Отлично работаете, девчонки. Вы оба просто прирожденные крысы.
  Чили-На-Дом пожимает плечами.
  - Братан! Мудня нас, бобоедов, в поле не пускает. Мы слишком крутые. На нашем фоне обычные хряки хреново выглядят.
  - Как тут, долбят по вам?
  - Так точно, - говорит Дейтона Дейв. - Каждую ночь. Так, по паре выстрелов. Они типа по нас прикалываются. Ну, а я, конечно, столько успел на счет записать, что сбился уже. Но мне никто не верит! Гуки-то покойников утаскивают. Охотно верю, что этот маленький желтый злобный народец питается своими же убитыми. Следы крови от утащенных трупов повсюду, а на счет не идут. Ну, и вот, я-то герой, а капитан Январь заставляет здесь Микки Мауса гонять с нахалом этим мокрозадым.
  - КАПРАЛ ДЖОКЕР!
  - СЭР! Пока, ребята. Пойдем, Строп.
  Чили-На-Дом толкает Дейтону Дейва в грудь. 'Сгоняй-ка в деревню, возьми на память сиротку помилее. Только чтобы грязный был, реальная вонючка'.
  - ДЖОКЕР!
  - АЙ-АЙ, СЭР!
  
  
  Капитан Январь сидит в своем фанерном кубрике в глубине хибары информбюро. Капитан Январь мусолит в зубах незажженную трубку, потому что думает, что так он больше похож на отца-командира. Он не на живот, а на смерть режется в 'Монополию' с Мистером Откатом. У Мистера Отката больше ти-ай, вьетнамского стажа, чем у любой другой шавки в нашем подразделении. Капитан Январь не капитан Куиг, но на Хэмфри Богарта он тоже не похож. Он поднимает серебряный башмачок и передвигает его на Балтик-Авеню, прибирая к рукам всю недвижимость по пути.
  - Покупаю Балтик. И два дома. - Капитан Январь тянется за бело-фиолетовой купчей на Балтик-Авеню. 'Вот и еще одна сфера моей монополии, сержант'. Он расставляет на доске зеленые домики.
  - Джокер, в Дананге ты боку халявы хватанул, и явно уже дошел до кондиции, чтоб снова в поле побывать. Топай-ка в Хюэ. СВА захватила город. Там сейчас Первый Первого в говне.
  Я медлю.
  - Сэр, не известно ли капитану, кто зарубил мою статью про гаубичный расчет, который списал целое отделение СВА одним игольчатым снарядом? В Дананге мне крысы рассказали, что какой-то полковник мою статью в сортир спустил. Какой-то полковник сказал, что игольчатые снаряды - плод моей буйной фантазии, потому что Женевская конвенция классифицирует их как негуманное оружие, а американские воины не позволяют себе быть негуманными.
  Мистер Откат фыркает.
  - Негуманное? Милое словечко. Десять тысяч дротиков из нержавеющей стали с оперением. Эти болванки, набитые такими стрелками, действительно превращают гуков в кучи обосранных тряпок. Это уж так точно.
  - У, черт! - говорит капитан Январь. Он шлепает карточкой по походному столу. - Идешь в тюрьму - прямо в тюрьму - упускаешь куш - не получаешь двести долларов. - Капитан отправляет серебряный башмачок в тюрьму.
  - Я знаю, кто загубил твою статью про игольчатый снаряд, Джокер. А вот чего я не знаю, так это кто дает врагам-репортерам наводку всякий раз, когда происходит что-нибудь неприятное - типа того белого вьетконговского разведчика, которого списали на прошлой неделе, из тех, кого шавки называют 'Бледный Блупер'. Из-за этих утечек информации генерал Моторс готов уже меня самого в хряки отправить. Расскажешь? Тогда и я тебе скажу. Заметано?
  - Нет. Нет, капитан. Ладно, неважно.
  - Номер один! Два очка! Все путем, Джокер. Тут тебе большой кусок халявы отвалили. - Капитан Январь достает конверт заказного письма из плотной бумаги и вытаскивает листок, на котором что-то написано затейливыми буквами.
  - Поздравляю, сержант Джокер.
  Он вручает мне бумагу.
  
  ПРИВЕТСТВУЮ ВСЕХ ЧИТАЮЩИХ СЕЙ ДОКУМЕНТ: СИМ ДОВОЖУ ДО ВАШЕГО СВЕДЕНИЯ, ЧТО, ОКАЗЫВАЯ ОСОБОЕ ДОВЕРИЕ И ВЫРАЖАЯ УВЕРЕННОСТЬ В ПРЕДАННОСТИ ДЖЕЙМСА Т. ДЭВИСА, 2306777/4312, Я ПРОИЗВОЖУ ЕГО В СЕРЖАНТЫ КОРПУСА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ...
  
  Пялюсь на листок. Потом кладу приказ на походный рабочий стол капитана Января.
  - Номер десять. Ничего не выйдет, сэр.
  Капитан Январь останавливает свой серебряный башмачок на полпути.
  - Что ты сказал, сержант?
  - Сэр, я дошел до ранга капрала исключительно за счет собственной военной гениальности, так же как, говорят, Наполеон и Гитлер. Но не сержант я. В душе я всегда капрал, им и останусь.
  - Сержант Джокер, отставить игры в Микки Мауса. Тебя на Пэррис-Айленде за заслуги в звании повысили. У тебя и в стране послужной список отличный. Стажа в нынешнем звании у тебя хватает. Заслуживаешь продвижения по службе. Другой войны сейчас нет, сержант. Твоя карьера в морской пехоте...
  - Нет, сэр. Мы этот народ сначала бомбим, потом фотографируем. Мои статьи - это бумажные пули, летящие в жирное черное сердце коммунизма. Я сражаюсь за то, чтобы в этом мире лицемерие могло спокойно процветать. Мы встретились с врагом, а он, как оказалось - мы сами. Война - выгодное дельце, вкладывайте в нее сыновей. Во Вьетнаме не извиняются. Arbeit Macht Frei...
  - Сержант Джокер!
  - Никак нет, господин капитан. Номер десять. Я капрал. Можете меня в тюрягу засадить - это все понятно. Ну и заприте меня в Портсмутской военно-морской тюрьме и держите там, покуда я не сгнию заживо, но позвольте мне сгнить капралом, сэр. Вы же знаете - что надо, я делаю. Я пишу статьи о том, что Вьетнам - это азиатский Эльдорадо, населенный милыми людьми - примитивными, но целеустремленными. Война - это шумный завтрак. Войну есть весело. Она здоровье поправляет. Война излечивает рак - раз и навсегда. Я не убиваю людей. Я пишу. Это хряки убивают, а я лишь наблюдаю. Я всего-то юный доктор Геббельс. Но не сержант я... Сэр.
  Капитан Январь опускает серебряный башмачок на Ориентал-Авеню. На Ориентал-Авеню стоит маленький пластмассовый отель красного цвета. Капитан Январь кривится и отсчитывает тридцать пять долларов в военных платежных чеках. Он вручает Мистеру Откату маленькие цветастые бумажки и передает ему игральные кости.
  - Сержант! Приказываю нашить шевроны, соответствующие твоему зва-нию, и если в следующий раз на тебе их не увижу, то определенно займусь твоим воспитанием. В хряки захотел? А если не захотел, то выполняй приказ и сними-ка с формы неуставной символ пацифизма.
  Молчу в ответ.
  Капитан Январь глядит на Стропилу.
  - А это кто? Докладывай, морпех.
  Стропила заикается, никак не может доложить.
  Отвечаю за него:
  - Это младший капрал Комптон, сэр. Салага из фото.
  - Отлично. Добро пожаловать на борт, морпех. Джокер, этой ночью можешь здесь носом посопеть, а с утра направляйся в Хюэ. Завтра Уолтер Кронкайт приезжает, и дел у нас будет много. Чили-На-Дом и Дейтона мне тут нужны. Но твое задание тоже важное. Генерал Моторс насчет него мне лично позвонил. Нам нужны хорошие, четкие фотографии. И мощные подписи к ним. Привези мне снимки мирных жителей из аборигенов, и чтобы они там были после казни, с руками, завязанными за спиной, ну, ты знаешь - заживо похороненные, священники с перерезанными глотками, младенцы убиенные. Хорошие отчеты о потерях противника привези. И не забудь соотношение убитых прикинуть. И вот что еще, Джокер...
  - Что, сэр?
  - Никаких фотографий с голыми. Только если изувеченные, тогда можно.
  - Есть сэр.
  - И еще, Джокер...
  - Что, сэр?
  - Постригись.
  - Есть, сэр.
  Когда Мистер Откат отпускает руку от своей маленькой серебряной машинки, капитан Январь восклицает: 'Три дома! Три дома! Стоянка, рас-так-так! Это... Восемьдесят долларов!'
  Мистер Откат выкладывает все деньги, что у него есть. 'Я банкрот, капитан. Должен вам семь баксов'.
  С говножадной улыбкой на лице капитан Январь сгребает чеки.
  - Не врубаешься ты, как дела делаются, Мистер Откат. Вот были бы у нас в морской пехоте деловые генералы, эта война бы уже закончилась. Секрет победы в этой войне - пиар. Гарри С. Трумэн сказал однажды, что у морской пехоты машина пропаганды почти как у Сталина. Он прав был. Первая жертва войны - правда. Корреспонденты - более действенная сила, чем хряки. Хряки всего лишь убивают противника. А главное - что мы напишем и как сфотографируем. Согласен, историю можно творить кровью и железом, но пишут ее чернилами. Хряки мастера представления устраивать, но именно мы делаем из них тех, кто они есть. Нижестоящие виды вооруженных сил любят прикалываться над тем, что каждый взвод морской пехоты идет в бой в сопровождении взвода фотографов-морпехов. Так точно. Морпехи более стойки в бою, потому что легенды, на которые они равняются, у них величественнее.
  Капитан Январь шлепает рукой по большому мешку, лежащему на полу возле стола.
  - А вот законченный продукт нашей индустрии. Моя жена любит проявлять интерес к моей работе. Попросила сувенир прислать. Я решил ей гука отправить.
  У Стропилы на лице появляется такое странное выражение, что я отворачиваюсь, чтобы не расхохотаться.
  - Сэр?
  - Что, сержант?
  - А где Топ?
  - Первому отпуск без выезда из страны дали, в Дананге он. Повидаетесь, когда из Хюэ вернешься.
  Капитан Январь смотрит на наручные часы. 'Семнадцать ноль-ноль. Хавать пора'.
  
  
  По пути на хавку мы со Стропилой заходим за Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистером Откатом в хибару рядового и сержантского состава информбюро. Я даю Стропиле повседневную куртку с пришлепанными тут и там нашивками 101-й воздушно-десантной дивизии. На моей армейской куртке - знаки 1-й воздушно-кавалерийской. Я выбираю два комплекта армейских знаков разлиция посоленее на вид, и мы нацепляем их на воротники.
  Теперь у нас новые звания - мы специалисты 5-го класса, армейские сержанты. Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистер Откат превратились в обычных сержантов 9-й пехотной дивизии.
  Мы идем хавать в армейскую столовку. У армейских еда правильная. Торты, ростбифы, мороженное, шоколадное молоко - сплошь одно добро. В нашей собственной столовке дают 'Кул-Эйд' и 'какашки на фанерке' - ломтики жареной говядины на тостах, а на десерт - арахисовое масло и бутерброды с мармеладом.
  - Когда Топ обратно будет?
  Чили-На-Дом отвечает: 'Может, завтра. Январь опять твоим воспитанием занялся?'
  Киваю.
  - Служака поганый. Чокнутый он. Просто спятил на хер. С каждым днем все дурнее. Дошел уж до того, что жене в подарок решил вьетнамского жмура послать.
  Дейтона говорит:
  - Такие дела. Но Топ ведь тоже из служак.
  - Но Топ-то хоть достойный человек. Я что имею в виду: пускай Мудня ему как дом родной, нас вон заставляет свое дело делать, но он хоть всякими играми в Микки Мауса не достает. Он, когда может, шавкам халявы отпускает. Нет, Топ не служака, он профессиональный морпех. Служаки - это такая порода особая. Служака - это когда человек злоупотребляет властью, которой обладать не достоин. Таких и на гражданке много.
  Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, решает провести выборочную проверку наших документов.
  Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, забирает у нас из рук блестящие столовские подносы и вышвыривает нас из своей столовки.
  Мы отступаем в морпеховскую столовку, где едим какашки на фанерке, пьем теплый как моча 'Кул-Эйд' и болтаем о том, что армейские могли бы и дать нам на память чего там у них осталось, потому что морской пехоте все равно одни объедки всегда и достаются.
  
  
  После хавки возвращаемся в свою хибару, играя по пути в догонялки. Запыхавшись и досмеиваясь, останавливаемся на минутку, чтобы опустить зеленые нейлоновые пончо, прибитые к хибаре снаружи. Ночью они будут удерживать свет внутри, а дождь снаружи.
  Валяемся на койках и треплемся. На потолке шестидюймовыми печатными буквами красуется лозунг военных корреспондентов: 'Всегда мы первыми идем, среди последних узнаем, и жизнь готовы положить за право правды не узнать'.
  Мистер Откат травит байки Стропиле: 'Единственная разница между военной байкой и детской сказочкой состоит в том, что сказка начинается 'Жили-были...', а байка начинается 'Все это не херня'. Ну так вот, слушай внимательно, салага, потому что все это не херня. Январь приказал мне играть с ним в 'Монополию'. С утра до вечера, мать его так. Каждый день, бля,. Подлей служаки человека нет. Они меня и так обувают, и этак, но я пока молчу. Ни слова им не говорю. Откат - п...ц всему, салага. Запомни это. Когда люки-гуки стреляют тебе в спину, а 'Фантомы' хоронят их, сбрасывая бочки с напалмом - это и есть откат. Когда кладешь на человека, отдача будет - рано или поздно, но будет, только сильнее. Вся моя программа из-за служак похерена. Но откат их еще достанет, рано или поздно. Ради отката я все что хочешь сделаю'.
  Я смеюсь. 'Откат, ты служак так не любишь, потому что сам такой'.
  Мистер Откат запаливает косяк. 'Да ты больше всех с ними корешишься, Джокер. Служаки только с служаками и водятся'.
  - Никак нет. У меня столько операций, что служаки мне и слово сказать боятся.
  - Операций? Чушь какая. - Мистер Откат поворачивается к Стропиле. - Джокер думает, что манда зеленая в деревне живет, дальше там по дороге. Он и в говне-то ни разу не был. Об этом так просто не расскажешь. Вот, помню, на 'Гастингсе'...
  Чили-На-Дом прерывает его: 'Откат, да не было тебя на операции 'Гас-тингс'. Тебя еще и в стране-то не было'.
  - А ну-ка хапни дерьмеца и сдохни, латино гребаный. Крыса. Был я там, парень. Прямо в говне вместе с хряками, парень. У этих мужиков - стержень, понял? Крутые типы. А побудешь в говне рядом с хряками, так побратаешься с ними раз и навсегда, понял?
  Я фыркаю.
  - Байки.
  - Так, значит? Ты в стране сколько пробыл-то, Джокер? А? Сколько ти-ай у тебя? Сколько времени в стране, мать твою? А тридцать месяцев не хочешь, крыса? У меня уж тридцать месяцев в стране. Так что был я там, парень.
  Я говорю:
  - Стропила, не слушай ты всей этой хрени, что Мистер Откат несет. Иногда он думает, что это он Джон Уэйн.
  - Так точно, - говорит Мистер Откат, - слушай Джокера, салага, слушай. Он знает ти-ти - всего ничего. А если чего нового и узнает, так только от меня. Сразу видно, что он в говне он ни разу не был. Взора у него нет.
  Стропила поднимает голову: 'Нет чего?'
  - Тысячеярдового взора. У морпеха он появляется, когда он слишком долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то... по ту сторону. У всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.
  Стропила говорил: 'Да ну?'
  Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-На-Дом.
  - Давным-давно, когда я сам еще салагой был, я в бога не верил... - Мистер Откат вытаскивает из кармана рубашки зажигалку 'Зиппо' и сует ее Стропиле. - Видишь? Тут написано: 'Бог! Бог! Мы с тобою заодно, понял?' - Мистер Откат хихикает. Такое впечатление, что он пытает навести взгляд на какой-то далекий предмет. - Да уж, в окопах атеистов не остается. Ты сам молиться начнешь.
  Стропила глядит на меня, усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату. 'У вас тут много чему научишься'.
  Я строгаю кусок доски от патронного ящика ножом для джунглей К-бар. Вырезаю деревянный штык.
  Дейтона Дейв говорит: 'Помните то малолетнее гуковское создание, которое хотело батончик съесть? Оно меня укусило. Я ведь в деревню пошел, сироток подыскать, тут в засаду к этому юному Виктору Чарли и угодил. Подбежал и чуть кусок руки не отхватил'. Дейтона поднимает левую руку, показывая маленькие красные полумесяцы, оставленные зубами. 'Там детишки говорят, что наш ням-ням номер десять. Как бы бешенством не заболеть'.
  Чили-На-Дом усмехается. Он поворачивается к Стропиле. 'Такие дела, салага. Здесь ты тогда понимаешь, что уже соленый, когда банки с консервами начинаешь бросать не детям, а в детей'.
  Я говорю: 'Мне определенно опять в говно пора. Столько недель прошло, а я за это время ни одного выстрела в гневе праведном не слышал. Тоска смертная. Как мы в Мире будем к жизни привыкать? День без крови - что день без солнца'.
  Чили-На-Дом говорит:
  'Не парься. Та старая мамасана, что нам одежки стирает, рассказывает такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит, что в Хюэ вся эта поганая Северовьетнамская армия крепко окопалась в старой крепости, что зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор Чарли попадет тебе прямо в сердце. Мудня отправит тебя, мудака, домой в алюминиевом ящике за триста долларов, и будешь ты там весь такой нарядный, как служака, на тебя там напялят мундир из парадного комплекта. Только шляпу белую не дадут. И штанов. Штанов они не дают. И все твои школьные приятели, и все родственники, которых ты один хрен никогда не любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и будут говорить о том, что ты герой, потому что дал себя списать в борьбе за разгром коммунизма, а ты будешь лежать себе там с холодной жопой, дохлый как селедка'.
  Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: 'Иногда можно и погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если тебе все станет похрен. Но гражданские ведь не знают ни хрена, поэтому ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские ведь ничего не знают, им лучше ничего не знать'.
  Я говорю: 'Злые вы. Вы что, американский образ жизни уже не любите?'
  Чили-На-Дом качает головой. 'Никто из Викторов Чарли не насиловал моих сестер. Хо Ши Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные. У нас отобрали свободу и отдали гукам, но гукам она не нужна. Для них важнее остаться живыми, чем свободными'.
  Я фыркаю. 'Такие дела'.
  
  
  Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины, нарисованной на спине бронежилета. Число 58 исчезает. Еще пятьдесят семь дней в стране - и подъем.
  Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-На-Дом предлагает убить время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.
  Я объявляю: 'Крысиные гонки!'
  Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол. Он разламывает джонуэйновскую печеньку. В углу мы сделали треугольный загон, приколотив доску в шесть дюймов высотой. В обожженной доске проделано небольшое отверстие. Чили-На-Дом запихивает кусочки печенья под доску. Потом он вырубает свет.
  Я бросаю Стропиле свой ботинок. Ясное дело, он не понимает, что с ним делать. 'Что...'
  Тс-с-с.
  Мы сидим в засаде, наслаждаясь предвкушением грядущего зверства. Пять минут. Десять минут. Пятнадцать минут. Наконец вьетконговские крысы начинают выползать из нор. Мы застываем. Крысы мечутся по стропилам, лезут вниз по матерчатым стенкам, спрыгивают на фанерную палубу с негромкими шлепками, бесстрашно передвигаются в темноте.
  Чили-На-Дом дожидается, пока все это мельтешение не сосредоточится в углу. Тогда он выпрыгивает из койки и включает верхний свет.
  Все, за исключением Стропилы, в ту же секунду вскакивают на ноги и собираются полукругом вокруг угла хибары. Крысы посвистывают и повжикивают, цепляясь розовыми лапками за фанеру. Две или три вырываются на свободу- они или очень уж храбрые или совсем одурели от ужаса (в таких ситуациях мотивы поведения уже несущественны), и бегут прямо по нашим ногам, прорываются между ног и сквозь смертельный строй старательно целящихся ботинок и вонзающихся в пол штыков.
  Но большинство крыс сбиваются в кучку под доской.
  Мистер Откат достает банку с бензином для зажигалок из своего бамбукового рундука. Он прыскает бензином в дырочку, проделанную в доске.
  Дейтона Дейв чиркает спичкой. 'Берегись, взрываю!' Бросает горящую спичку в угол.
  Доска с хлопком охватывается пламенем.
  Крысы разлетаются из-под доски, как осколки от гранаты, заряженной грызунами.
  Крысы охвачены огнем. Крысы превратились в маленьких пылающих камикадзе, они мечутся по фанерной палубе, бегают под койками, по нашим вещам, носятся по кругу, все быстрее и быстрее, куда попало, лишь бы туда, где нет огня.
  - НА ТЕБЕ! - Мистер Откат орет как сумасшедший. - 'НА! НА!' Он разрубает крысу напополам своим мачете.
  Чили-На-Дом удерживает крысу за хвост, та визжит, а он забивает ее на-смерть ботинком.
  Я бросаю К-бар в крысу на другой стороне хибары. Здоровенный нож пролетает мимо, втыкается в пол.
  Стропила не понимает, что ему делать.
  Дейтона Дейв вертится как волчок с винтовкой с примкнутым штыком, идя в атаку на горящую крысу, как истребитель в воздушной схватке. Дейтона преследует безумно мечущуюся зигзагами крысу, крутится на месте, перескакивает через препятствия, с каждым шагом сокращая дистанцию. От наносит по крысе удар прикладом, а затем колет штыком, снова, снова и снова. 'На счет пошла!'
  И вдруг битва кончается, так же неожиданно, как и началась.
  После крысиных гонок все сваливаются в изнеможении. Дейтона быстро и шумно дышит. 'Уффф. Хороший у них отряд был. Реально крутой. Я уж думал, у меня сердечный приступ случится'.
  Мистер Откат кашляет, фыркает. 'Слышь, салага, сколько на счет записал?'
  Стропила все так же сидит на своей брезентовой койке с моим ботинком в руке. 'Я... нисколько. Все так быстро было'.
  Мистер Откат смеется: 'Слышь, а ведь прикольно бывает убить кого-нибудь, а потом на него посмотреть. Ты поскорей в кондицию входи, салага. В следующий раз крысы будут с оружием в руках'.
  Дейтона Дейв вытирает лицо грязной зеленой нательной рубашкой. 'Да все нормально у салаги будет. Отвали ему халявы. У Стропилы пока инстинкта убийцы нет, вот и все. У меня вот есть, я где-то с пятьдесят мог бы на счет занести. Но все знают, что гуковские крысы своих мертвецов с собой утаскивают'.
  Мы начинаем швырять чем попало в Дейтону Дейва.
  
  
  Чуток отдохнув, мы собираем поджаренных крыс и выносим их на улицу, чтобы провести ночные похороны.
  Несколько парней из взвода обеспечения, который расположился в соседней хибаре, выходят на улицу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
  Младший капрал Уинслоу Славин, главный у военных трубопроводчиков, подгребает к нам в своем заляпанном зеленом летном комбинезоне. Комбинезон изорван, покрыт пятнами краски и масляными разводами.
  - Всего шесть? Херня. Прошлой ночью мои ребята семнадцать сделали. Все официально подтверждены.
  Я отвечаю:
  - Так у вас там крысы тыловые были. Битва у вас между крысами вышла. А эти крысы - бойцы вьетконговской морской пехоты. Крутейшие хряки.
  Я поднимаю одну из крыс. Поворачиваюсь к военным трубопроводчикам. Держу крысу на весу и целую ее.
  Мистер Откат смеется, подбирает одну из мертвых крыс, откусывает кончик хвоста. Проглотив, Мистер Откат говорит: 'У-м-м... Люблю хрустяшек'. Он ухмыляется, подбирает другую мертвую крысу, предлагает ее Стропиле.
  Стропила замирает. Даже рта открыть не может. Только на крысу пялится.
  Мистер Откат смеется.
  - В чем дело, салага? Не хочешь стать реальным душегубом?
  Мы хороним вражеских крыс со всеми военными почестями - выковыриваем в земле неглубокую могилку и сваливаем их туда.
  Мы поем:
  
  Приходи-ка песни петь,
  И с нами пить и есть.
  ЭМ-И-КА... КА и И. ЭМ-А-У и ЭС.
  Микки Маус, Микки Маус...
  
  - Господи! - говорит Мистер Откат, глядя в неопрятное небо. - Эти крысы погибли как морпехи. Отвали им там халявы. А-минь.
  Мы все повторяем: 'А-минь'.
  После похорон мы еще какое-то время издеваемся над военными трубопроводчиками и возвращаемся в нашу хибару. Лежим без сна в койках. Долго обсуждаем подробности битвы и похорон.
  Потом пытаемся заснуть.
  
  
  Проходит час. Начинается дождь. Мы заворачиваемся в подкладки от пончо и молимся, чтоб скорее рассветало. Муссонный дождь холоден и плотен, и всегда начинается без предупреждения. Ветер колотит водяными струями в пончо, которые развешаны по стенам хибары, чтобы защищать нас от дурной погоды.
  Ужасающий звук падающих снарядов...
  Это по нас.
  - Черт! - говорит кто-то. Никто не шевелится.
  Стропила спрашивает: 'Это...'
  Я отвечают: 'Такие дела'.
  Отзвуки взрывов начинаются где-то за проволокой и приближаются, как шаги какого-то монстра. Отзвуки превращаются в бухающие удары. Бух. Бух. БУХ! А затем надвигаются свист и рев.
  БАХ!
  Ритмичная дробь дождя нарушается звяканьем и бряканьем осколков по жестяной крыше.
  Мы все соскакиваем со шконок с оружием в руках, как детали одного большого механизма - даже Стропила, который уже начинает врубаться в здешнюю жизнь.
  Под бьющими струями холодного дождя бежим к нашему блиндажу.
  На переднем крае гремят пулеметы M60, грохают гранатометы M70, мины с глухими тяжелыми хлопками вылетают из труб минометов.
  Осветительные ракеты взрываются вдоль всего заграждения живописными кустами зеленого огня.
  В сырой пещерке, образованной мешками с песком, мы сбиваемся в кучку, локоть к локтю, в мокром белье, задавленные темнотой, беспомощные, как пещерные люди, прячущиеся от жуткого зверя.
  - Лишь бы они просто по нас прикалывались. Лишь бы через проволоку не поперли. Не готов я к такой херне.
  По ту сторону блиндажа слышны звуки: БАХ, БАХ, БАХ! И шум дождя.
  Каждый из нас ждет, когда его прямо в голову пригвоздит следующий снаряд - мины летят, как посланцы рока.
  Вопль.
  Дожидаюсь затишья и выползаю наружу узнать, что там. Ранило кого-то. Свист приближающегося снаряда заставляет меня отступить в блиндаж. Жду, когда он разорвется.
  БАХ!
  Я выползаю наружу, встаю и бегу к раненому. Это один из военных трубопроводчиков. 'Ты из взвода обеспечения? Где Уинслоу?'
  Он жалобно воет. 'Я умираю! Я умираю'. Трясу его.
  - Где Уинслоу?
  - Там - показывает он рукой. - Он мне помочь шел...
  Стропила и Чили-На-Дом вылезают наружу, и Стропила помогает мне утащить трубопроводчика в наш блиндаж. Чили-На-Дом бежит за санитаром.
  Мы оставляем трубопроводчика на Дейтону с Мистером Откатом и бегаем под дождем, разыскивая Уинслоу.
  Находим его в грязи у порога его хибары. Он разорван на куски.
  Мины больше не падают. Пулеметный огонь на передке ослабевает до отдельных коротких очередей. Несмотря на это, хряки, охраняющие передний край, продолжают запускать кусты зеленых ракет на случай если Викторы Чарли планируют начать наземную атаку.
  Кто-то набрасывает пончо на Уинслоу. Дождь барабанит по зеленой пластиковой простыне.
  Я говорю: 'Чтоб проделать такое, как Уинслоу, нужно стержень иметь. Ну и вот, кишки вижу, а стержня никакого нету'.
  Никто не говорит ни слова.
  
  
  После того как зеленые упыри из похоронной команды запихивают Уинслоу в похоронный мешок и уносят его, мы возвращаемся в хибару. В полном изнеможении шлепаемся на койки.
  Я говорю: 'Ну, Строп, вот ты и услышал, как стреляют в гневе праведном'.
  Стропила сидит на койке в зеленом исподнем, весь промок до нитки. Он держит что-то в руке, уставясь на это что-то.
  Я поднимаюсь.
  - Э, Строп. Что это? Осколок взял на память?
  Ответа нет.
  - Строп? Ты ранен?
  Мистер Откат фыркает. 'В чем дело, салага? Из-за пары выстрелов разнервничался?'
  Стропила глядит на нас, и мы видим на его лице какое-то незнакомое выражение. Его губы искривлены в жестокой злобной гримасе. Его тяжелое дыхание то и дело прерывается хрипами. Он рычит. Губы его мокры от слюны. Он глядит на Мистера Отката. Предмет в руке Стропилы - кусок человеческой плоти, плоти Уинслоу, мерзко-желтого цвета, размером с джонуэйскую печеньку, мокрый от крови. Мы долго не можем оторвать от него глаз.
  Стропила кладет этот кусок человеческой плоти в рот на язык, и мы ждем, что его сейчас вытошнит. Но он лишь скрежещет зубами. Затем, закрыв глаза, глотает.
  Я выключаю свет.
  
  
  Рассвет. Дневная жара воцаряется быстро, выжигая грязные лужи, оставленные муссонным дождем. Мы со Стропилой шлепаем на фубайскую вертолетную площадку. Ждем медицинского вертолета.
  Через десять минут прибывает 'Веселый зеленый великан' с грузом.
  Санитары взбегают по откинутой рампе в задней части подрагивающей машины, и тут же появляются снова, таща брезентовые носилки. На носилках лежат окровавленные тряпки, внутри них люди. Мы со Стропилой заскакиваем в вертолет. Поднимаем носилки и бежим по металлическому трапу. Вертолет вот-вот взлетит.
  Мы опускаем носилки на палубу рядом с другими, там санитары сортируют живых и мертвых, меняют бинты, ставят капельницы с плазмой.
  Мы со Стропилой забегаем под пропеллерную струю, вбегаем боком под хлопающими лопастями в смерч раскаленного воздуха и жалящей щебенки. Мы останавливаемся, пригнувшись, выставляем вверх большие пальцы.
  Пилот вертолета - как вторгшийся на Землю марсианин в оранжевом огнезащитном летном комбинезоне и космическом шлеме защитного цвета. Лицо пилота - тень за темно-зеленым козырьком. Он поднимает пальцы вверх. Мы обегаем вертолет, устремляясь к грузовому трапу, где бортовой пулеметчик подает нам руку, помогая влезть в чрево дрожащей машины, которая в это время начинает подъем.
  Рейс на Хюэ - это восемь миль на север. Далеко под нами Вьетнам выглядит как одеяло из зеленых и желтых лоскутьев. Очень красивая страна, особенно если смотреть с высоты. Вьетнам как страница из альбома Марко Поло. Палуба испещрена снарядными воронками, от напалмовых ударов остались большие выжженные заплаты, но красота этой страны затягивает ее раны.
  Мне закладывает уши. Я зажимаю нос и надуваю щеки. Стропила повторяет мои действия. Мы сидим на тюках зеленых прорезиненных похоронных мешков.
  Когда мы подлетаем к Хюэ, бортовой пулеметчик закуривает марихуану и стреляет из своего M60 в крестьянина на рисовых полях под нами. Бортовой пулеметчик длинноволос, усат и совершенного гол, если не считать расстегнутой спортивной гавайской рубашки. На спортивной гавайской рубашке красуется сотня желтых танцовщиц с обручами.
  Лачуга под нами расположена в зоне свободного огня - по ней можно стрелять кому угодно и по какой угодно причине. Мы наблюдаем за тем, как крестьянин бежит по мелкой воде. Крестьянин знает одно - его семье нужен рис для еды. Крестьянин знает одно - пули разрывают его тело.
  Он падает, и бортовой пулеметчик хихикает.
  
  
  Медицинский вертолет садится у шоссе номер 1, в миле к югу от Хюэ. РВ беспорядочно усыпан ходячими ранеными, лежачими ранеными и похоронными мешками. Мы со Стропилой еще не успели уйти с площадки, а наш вертолет уже успевает загрузиться ранеными и снова поднимается в воздух, отправляясь обратно в Фубай.
  Сидим перед разбомбленной бензоколонкой, ждем колонны 'лихих наездников'. Проходит несколько часов. Наступает полдень. Я снимаю бронежилет. Вытаскиваю старую, рваную бойскаутскую рубашку из северовьетнамского рюкзака. Напяливаю бойскаутскую рубашку, чтобы солнце не спалило тело до костей. На потрепанном воротнике красуются капральские эмблемы, которые так уже просолились, что черная эмаль стерлась, и виднеется латунь. Над правым нагрудным карманом пришит матерчатый прямоугольник, на котором написано: '1-я дивизия морской пехоты, КОРРЕСПОНДЕНТ'. И по-вьетнамски: 'BAO CHI'.
  Сидя на изрешеченной пулями желтой устрице с надписью 'Шелл Ойл', мы попиваем коку по цене пять долларов за бутылку. У мамасаны, которая продала нам эту коку, на голове коническая белая шляпа. Всякий раз, когда мы что-нибудь говорим, она кланяется. Она щебечет и стрекочет, как старая черная птица. Улыбается нам, обнажая черные зубы. Она очень гордится тем, что зубы у нее такие. Такие черные зубы, как у нее, получаются только если всю жизнь бетель жевать. Мы не понимаем ни слова из ее сорочьего стрекотанья, но ненависть, впечатанная в застывшую на ее лице улыбку, ясно дает понять: 'Американцы, конечно, мудаки, но уж больно они богатые'.
  Ходит популярная байка, мол, старые Виктор-Чарлевские мамасаны торгуют кокой, в которую подсыпано толченое стекло. Пьем и обсуждаем, правда это или нет.
  Два 'Дастера', легких танка со спаренными 40-миллиметровыми пушками, со скрежетом проезжают мимо. Люди в 'Дастерах' оставляют без внимания наши выставленные пальцы.
  Часом позже 'Майти Майт' пролетает мимо на скорости восемьдесят миль в час - максимум для такого маленького джипа. Опять не повезло.
  Затем появляется колонна трехосных грузовиков, которая катит за двумя танками M-48 'Паттон'. Тридцать здоровенных машин с ревом проносятся мимо на полной скорости. Еще два танка 'Паттон' едут Замыкающими Чарли, обеспечивая тыловое охранение.
  Первый танк увеличивает скорость, проезжая мимо нас.
  Второй танк замедляет ход, взбрыкивает, дергается и останавливается. Из башни торчит белокурый командир танка, на котором нет ни шлема, ни рубашки. Он машет нам рукой, приглашая залезать. Мы напяливаем бронежилеты. Подбираем снаряжение и забрасываем его на танк. Потом мы со Стропилой вскарабкиваемся на твердый кусок горячего дрожащего металла.
  В люке под нашими ногами сидит водитель. Его голова едва высовывается наружу, только чтоб дорогу было видно. Руки лежат на рычагах. Он дергает ручку эксцентрика, и танк наклоняется вперед, подпрыгивает, скрежещет, все быстрее и быстрее. Рев дизельного двигателя в восемьсот лошадиных сил нарастает, пока не превращается в ритмичный рокот механического зверя.
  Мы со Стропилой откидываемся на горячую башню. Повисаем на длинной девяностомиллиметровой пушке как обезьяны. Так приятно ощущать прохладу набегающего воздуха после многих часов, проведенных во вьетнамской духовке с температурой под сто двадцать. Пропитанные потом рубашки холодят тело. Мимо пролетают вьетнамские лачуги, запруды с белыми утками, круглые могилки с облупившейся и выцветшей краской, и бескрайние мерцающие полотна изумрудной воды, недавно засеянные рисом.
  Прекрасный сегодня день. Я страшно рад, что я жив, невредим, и старый. Я по уши в говне, это так, но я жив. И мне сейчас не страшно. Поездка на танке доставляет мне захватывающее ощущение силы и благодушия. Кто посмеет стрелять в человека, едущего на тигре?
  И танк великолепен. На длинном стволе выведено краской: 'ЧЕРНЫЙ ФЛАГ - Истребляем домашних грызунов'. На радиоантенне развевается потрепанный флаг Конфедерации. Военные машины прекрасны, потому что конструкция их функциональна, и оттого они настоящие, надежные и бесхитростные. Танк несет в себе красоту своих грубых линий. Это пятьдесят тонн брони, которые катятся вперед на гусеницах, похожих на стальные часовые браслеты. Этот танк защищает нас, катясь вперед и вперед без остановки, вызвякивая железом и оружием механические стихи.
  Вдруг танк бросает влево. Нас со Стропилой сильно бьет о башню. Металл скрежещет о металл. Танк наталкивается на холмик на дороге, резко сворачивает вправо и с рывком останавливается, из-за чего нас бросает вперед. Мы со Стропилой цепляемся за пушку, и у меня вырывается: 'Сукин ты сын...'
  Белокурый командир танка вылезает из башенного люка и соскакивает с кормы танка.
  Водила уводит танк на обочину.
  В пятидесяти ярдах позади, задрав ноги, валяется на спине буйвол. Буйвол ревет, бьет кривыми рогами. На палубе, на середине дороги, я замечаю крохотное тельце, лежащее лицом вниз.
  Мирные вьетнамские жители с щебетаньем выпархивают из придорожных лачуг, пялятся на дорогу, тычут пальцами. Мирные вьетнамские жители собираются вокруг, чтобы посмотреть, как их американские спасители только что выдавили кишки из ребенка.
  Белокурый командир танка общается с мирным вьетнамским населением по-французски. Затем, когда белокурый командир возвращается к танку, его преследует по пятам древний папасан. На глазах папасана слезы. Иссохший старикан потрясает костлявыми кулачками и осыпает спину командира танка азиатскими проклятьями. Мирное вьетнамское население замолкает. Очередной ребенок умер и, хоть все это и печально, и больно, они с этим смиряются.
  Белокурый командир танка забирается на танк и засовывает ноги обратно в башенный люк. 'Железный Человек, говнюк поганый. Приказываю водить эту машину как танк, а не как спортивную тачку, мать твою так. Идиот слепошарый, ты ту девчонку сбил. Черт, я ж ее даже через триплексы разглядел. Она стояла на спине того буйвола...'
  Водитель оборачивается, лицо его сердито. 'Да не видел я их, Шкипер. А они о чем думали, когда поперлись через дорогу прямо передо мной? Эти косоглазые не знают, что ли, что у танков на дороге преимущественное право?' Лицо водителя покрыто тонкой пленкой масла и пота, железо въелось в его душу, он стал деталью этого танка, он потеет маслом, которым смазаны его шестеренки.
  Белокурый командир танка говорит: 'Лажанешься еще раз, Железный Человек - точно в хряки отправишься'.
  Водитель разворачивает голову обратно. 'Есть, сэр. Я буду следить за дорогой, лейтенант'.
  Стропила спрашивает с болезненным выражением лица: 'Сэр, мы эту девочку насмерть задавили? Почему этот старик на вас кричал?'
  Белокурый командир танка вытаскивает из набедренного кармана зеленую шариковую ручку и зеленый блокнотик. Что-то вписывает в него. 'Дед той девчонки? Да он вопил о том, как этот буйвол ему дорог. Хочет компенсацию получить. Хочет, чтоб мы за буйвола заплатили'.
  Стропила умолкает.
  Белокурый командир танка орет Железному Человеку: 'Заводи, сучара слепошарая!'
  И танк катит дальше.
  
  
  На окраине Хюэ, древней имперской столицы, мы замечаем первые признаки сражения - собор многовекового возраста, обращенный пулями в перечницу из каменных руин, с провалившейся вовнутрь крышей и стенами, насквозь прошитыми снарядами.
  Въезжая в Хюэ, третий по величине город во Вьетнаме, испытываешь странное по своей новизне ощущение. Раньше наша война велась на рисовых полях, среди лачуг, где даже бамбуковая хижина - уже крупное строение. А теперь я, как салага, пялюсь на последствия войны в большом вьетнамском городе.
  Погода стоит премерзкая, но сам город прекрасен. Хюэ уже столько времени прекрасен, что даже война и плохая погода не могут его испортить.
  Пустынные улицы. Каждое здание в Хюэ поражено каким-нибудь снарядом. Земля до сих пор не высохла после ночного дождя. Воздух прохладен. Весь город закутан в белую дымку. Солнце идет на закат.
  Мы катим мимо танка, развороченного снарядами из гранатомета B40. На стволе 90-миллиметровой пушки разбитого танка надпись: 'ЧЕРНЫЙ ФЛАГ'.
  Пятьдесят ярдов дальше по дороге мы проезжаем мимо двух раздолбанных трехосников. Один из здоровенных грузовиков опрокинут набок. Кабина грузовика - груда изорванной, искореженной стали. Второй трехосник сгорел, и от него остался только черный железный остов. Солнечный свет пробивается сквозь дырки от пулевых отверстий в крыльях обоих грузовиков, и они сверкают, как бусы.
  Когда мы проезжаем мимо школы 'Квок Хок', я хлопаю Стропилу по руке. 'Тут Хо Ши Мин учился. Интересно, играл он в школьной команде в баскетбол или нет? А вот еще интересно - с кем он танцевал на выпускном балу?'.
  Стропила ухмыляется.
  Где-то далеко слышны выстрелы. Одиночные. Короткие очереди из автоматического оружия. Сражение на какое-то время прекратилось. А выстрелы, что мы слышим - это так, какой-то хряк палит наудачу.
  Возле университета города Хюэ танк со скрежетом останавливается, и мы со Стропилой спрыгиваем на землю. Университет города Хюэ превращен в сборный пункт для беженцев, направляющихся в Фубай. Как только сражение началось, целые семьи со всем своим скарбом оккупировали классы и коридоры. Беженцы слишком устали, чтобы бежать дальше. Беженцы какие-то безразличные и истощенные - такой вид приобретаешь после того, как смерть посидит на твоем лице и подушит тебя так, что устаешь вопить. На улице женщины варят в горшках рис. Вся палуба усыпана кучками человеческого дерьма.
  Мы машем на прощанье белокурому командиру танка, танк грохочет и укатывает прочь. Стальные грунтозацепы дробят кирпичи, раскиданные взрывами по всей улице.
  Мы со Стропилой вглядываемся в противоположный берег реки Ароматной. Мы разглядываем Цитадель. Река выглядит гнусно. Река мутная. Стальной подвесной мост - мост 'Золотые воды' - обрушился в реку, когда его подорвали боевые пловцы противника. Разорванные балки торчат из воды, как переломанные кости морского змея.
  Где-то далеко, за стенами Цитадели, разрывается ручная граната.
  
  
  Мы со Стропилой направляемся к пункту MAC-V, Командования по оказанию военной помощи Вьетнаму.
  - Красиво здесь, - говорит Стропила.
  - Было красиво. Реально было. Я бывал тут пару раз на наградных церемониях. Генерал Кашмэн сюда приезжал. Я снял его, а он снял меня, как я его снимаю. И Ки был, весь такой разодетый, в летной куртке из черного шелка с серебряными генеральскими звездами во всех местах и в черной фуражке, тоже с серебряными генеральскими звездами во всех местах. У Ки были всякие пистолеты с жемчужными рукоятками, аскотский галстук на шее. Этакий плейбой в японском стиле. У этого Ки кондиционная программа была. Он верил во Вьетнам для вьетнамцев. Думаю, потому и получил от нас пинок под зад. Но в тот день он был просто великолепен. Видел бы ты тех школьниц в аозаях, все в пурпурном и белом, с маленькими солнечными зонтиками...'
  - И где ж они теперь, девчонки те?
  - Поубивало всех, наверно. Ты слышал такую легенду, что Хюэ вырос из грязной лужи, как цветок лотоса?
  - Глянь-ка!
  Арвинское отделение грабит особняк. Эти арвины из Армии Республики Вьетнам - забавное зрелище, потому что все снаряжение им совсем не по росту. В мешковатом обмундировании и здоровенных касках они похожи на мальчишек, играющих в войну.
  Я говорю: 'Достойно. Номер один. Это все равно что нам халявы отвалили, Строп. Запомни, Стропила: как увидишь арвина, Виктора Чарли можешь не бояться. При первых признаках опасности арвины разбегаются, как зайцы. Арвинский стрелковый взвод - подразделение столь же грозное, как кружок бабушек-садоводок, кидающихся зефиринами. Ты не верь всем этим слухам о том, что арвины трусы. Просто они свою зеленую машину ненавидят еще больше, чем мы свою. Их забрали по призыву сайгонские правители, которых забрали служаки, которые забрали нас, а последних забрали другие служаки, которые думают, что могут купить эту войну. А арвины не дураки. Арвины совсем не дураки, когда занимаются любимым делом - воруют, например. Арвины искренне уверены в том, что драгоценные камни и деньги являются штатными предметами снабжения военнослужащих. И потому мы в безопасности - до тех пор, пока арвины не завопят: 'Боку Ви-Си, боку Ви-Си!' и не пустятся наутек. Но все равно будь начеку. Арвины постоянно палят по курицам, чужим свиньям и деревьям. Арвины готовы стрелять во что угодно, кроме транзисторов, 'Кока-Колы', солнечных очков, денег и противника'.
  - А что, правительство им не платит?
  Я усмехаюсь: 'Деньги их правительство'.
  Солнце уже зашло. Мы со Стропилой переходим на бег. Нас окликает часовой, я посылаю его ко всем чертям.
  Пятьдесят шесть дней до подъема.
  
  
  Утром мы просыпаемся на пункте MAC-V, это белое двухэтажное здание со стенами в пулевых отметинах. Пункт укрыт за стеной из мешков с песком и колючей проволоки.
  Мы собираем снаряжение и уже собираемся уходить, когда какой-то полуполковник начинает зачитывать заявление военного мэра Хюэ. В заявлении отрицается факт существования в Хюэ такого явления, как мародерство, и делается предупреждение о том, что все замеченные в мародерстве будут расстреливаться на месте. С дюжину гражданских военных корреспондентов сидят на палубе, протирая глаза со сна, слушая вполуха и позевывая. Дочитав, полуполковник добавляет уже от себя. Кто-то наградил медалью 'Пурпурное сердце' жирного белого гуся, получившего ранение при нападении на пункт. Полуполковник высказывает сомнение в том, что гражданские корреспонденты осознают, что война есть дело серьезное.
  Мы идем по улице, я указываю на солдата СВА, висящего на колючей проволоке. 'Война - крупный бизнес, а это наш валовой национальный продукт'. Я пинаю труп, вызывая панику среди червей, шевелящихся в пустых глазницах и в улыбающемся рту, а также во всех пулевых отверстиях в его груди. 'Скажи, противно?'
  Стропила наклоняется и рассматривает труп. 'Да, этот уж точно кому-то на счет пошел'.
  Появляется съемочная группа из Си-би-эс в окружении очумевших от свалившейся на них славы хряков, которые принимают эффектные позы, изображая реальных бойцов-морпехов, какие они типа на самом деле. Они все хотели бы познакомить Уолтера Кронкайта со своими сестренакми. Телевизионщики из Си-Би-Эс, в белых рубашках с короткими рукавами, поспешают дальше - снимать смерть в красочном многоцветии.
  Я останавливаю мастер-сержанта. 'Топ, нам в говно надо'.
  Мастер-сержант пишет на листке желтой бумаги, прикрепленном к дощечке. Он не поднимает взгляда, но тычет пальцем через плечо. 'За рекой. Первый Пятого. Лодку у моста найдете'.
  - Первый Пятого? Отлично. Спасибо, Топ.
  Мастер-сержант отходит, продолжая писать на желтой бумаге. Он не обращает внимания на четырех заляпанных хряков, который вбегают в расположение. Каждый держится за угол пончо. На пончо лежит убитый морпех. Хряки орут, вызывая санитара, а когда с великой осторожностью опускают пончо, темная кровяная лужица стекает на бетонную палубу.
  Мы со Стропилой спешим к реке Ароматной. Обращаемся к флотскому энсину с детским личиком, который дает на память переправу на вьетнамской канонерке, доставляющей подкрепление для вьетнамских морпехов.
  Мы скользим по поверхности реки. Стропила спрашивает: 'А эти вот ребята? Они как, хорошие вояки?'
  Я киваю. 'Лучшие, что есть у арвинов. Хоть и не такие крутые, как корейские морпехи. Корейцы такие крутые, что у них даже дерьмо мускулистое. Бригада 'Голубой дракон'. Я был с ними на операции у Хойана'.
  С берега доносится звук выстрела. Над нами просвистывает пуля.
  Экипаж канонерки открывает огонь из пулемета пятидесятого калибра и 40 миллиметровой пушки.
  Стропила горящими от восторга глазами глядит на тонкие фонтанчики, которые пули выбивают из воды вдоль речного берега. Он держит винтовку перед собой, 'первый в бою'.
  Земляничная поляна, большой треугольник земли между Цитаделью и рекой Ароматной - тихая богатая окраина Хюэ. Мы вылезаем из канонерки на Земляничной поляне и бродим там среди вьетнамских морпехов, пока не натыкаемся на низкорослого морпеха с дорогим помповым дробовиком, закинутым за спину, коробкой сухпая на плече и с надписью 'ГРОЗНАЯ ДЕЛЬТА' на бронежилете.
  Я говорю: 'Э, братан, где Первый Пятого?'
  Маленький морпех оборачивается, улыбается.
  Я говорю: 'Поднести помочь?'
  - Спасибо, не надо, морпех. Вы из Первого Первого?
  - Никак нет, сэр.
  В поле на офицерах знаков различия нет, но шавки умеют различать звания по голосу.
  - Мы Первый Пятого ищем. У меня там братан в первом взводе. Ковбоем зовут. Он в ковбойской шляпе ходит.
  - А я командир взвода, в котором Ковбой. Кабанутые сейчас в расположении взвода, у Цитадели.
  Шагаем дальше рядом с маленьким морпехом.
  - А меня зовут Джокер, сэр. Капрал Джокер. А это Стропила. Мы из 'Старз энд страйпс'.
  - А меня зовут Байер. Роберт М. Байер третий. Мои ребята прозвали меня Обрезом, по понятным причинам. Ты приехал Ковбоя прославлять?
  Я смеюсь. 'Хрен когда'.
  
  
  Серое небо проясняется. Белый туман уползает, открывая Хюэ лучам солнца.
  Из расположения первого взвода видны массивные стены Цитадели. Пока первый взвод ожидает начала атаки, Кабанутая команда устроила празд-нество.
  Бешеный Эрл тычет в нас троих пальцем. 'Пополнение! Номер один!' Продолжает: 'Эй, коровий наездник, тут Джокер на палубе'.
  Ковбой глядит на нас и улыбается. Он держит в руке большую коричневую бутылку 'тигриной мочи' - вьетнамского пива. 'Точно, не херня. В самом деле - Джокер и салага. Лай дай, братаны, давай сюда, добро пожаловать к столу, будьте как дома'.
  Мы со Стропилой усаживаемся на землю, и Ковбой швыряет нам на колени охапки вьетнамских пиастров. Я удивленно смеюсь. Подбираю красочные бумажки, большие бумажки, с большими числами. Ковбой сует нам в руки бутылки 'тигриной мочи'.
  - Э, Шкипер! - говорит Ковбой. - Ты б спагетти с фрикадельками дал на память, а? Каждый раз достается свинина с мудаками - 'завтрак чемпионов'. Ненавижу эту гребаную ветчину с лимской фасолью.
  Маленький морпех вскрывает коробку с сухпаем, вытаскивает картонную упаковку, бросает ее Ковбою.
  Ковбой ловит упаковку, щурит близорукие глаза на надпись. 'Номер один. Спасибо, Шкипер'.
  Бешеный Эрл швыряет мне на колени еще одну кипу пиастров.
  У каждого в отделении куча денег.
  - Ну вот, дождались, получили заработанное, - говорит Бешеный Эрл. - Господа, вы понимаете, о чем я? Мы пахали, как черти, и вот за наш наемный труд огребли это богатство. У нас тут миллион пиастров, господа. А это боку пиастров.
  Я спрашиваю: 'Сэр, откуда эти деньги...'
  Мистер Обрез пожимает плечами. 'Какие деньги? Не вижу никаких денег'. Он снимает каску. Сзади на ней написано: 'Порадуй Христа - убей коммуняку'. Мистер Обрез закуривает сигарету. 'Тут с полмиллиона пиастров. Где-то по тысяче долларов на человека в американских деньгах'.
  Ковбой говорит: 'Напиши про нашего лейтенанта - вот кто настоящий Джон Уэйн'. Ковбой шлепает Мистера Обреза по руке. 'Мистер Обрез - мустанг. Когда Мудня решила сделать его лейтенантом, он был всего-то капралом, такая же шавка, что и все. Не гляди, что маленький, он охренеть какой крутой'. Ковбой закидывает голову назад и делает долгий глоток 'тигриной мочи'. Продолжает: 'Мы брали вокзал. Там тот сейф и нашли. Подорвали куском C-4. Гуки стреляли в нас из автоматов, из B40, даже из миномета долбили, мать их так. Лейтенант себе шесть человек записал. Шесть! Взял и списал тех косоглазых, как прирожденный душегуб'.
  - Там СВА, - говорит Бешеный Эрл. - Много-много.
  - Так точно, - говорит Ковбой. - И крутые они, как сержанты-инструктора, только узкоглазые. Вот у них-то мотивации хватает.
  Бешеный Эрл ухватывает бутылку за горлышко и разбивает о поваленную статую толстого, улыбающегося, лысого гука.
   - Это не война, это вереница бунтов, не успел один закончиться, как другой уже начинается. Скажем, мы их грохнули. Не успели убраться, а они уже подкрались сзади и палят нам в зад. Я знал одного парня из Первого Первого, так он пристрелил гука, привязал к нему ранцевый заряд и разнес его на маленькие невидимые кусочки, потому что просто так в гуков стрелять - зря время терять: они снова оживают. Но эти гуки так достают, что начинаешь палить хоть во что-нибудь, во все вокруг. Братаны, половина на моем счету - мирные жители, а другая половина- буйволы. - Эрл делает паузу, отрыгивает, растягивая отрыжку до бесконечности. - Жаль, вы Скотомудилу не видели, когда он арвинов мочил. Не успели мы в говно залезть, а эти арвины уже начали ди-ди мау в тыл, и тогда Скотомудила только сплюнул и всех грохнул.
  - Эх, скучно мне без Спотыкашки Стьюи, - говорит Алиса, чернокожий гигант. Он объясняет мне и Стропиле:
  - Спотыкашка Стьюи был у нас главным до суперхряка Стока. Спотыкашка Стьюи был реально нервный, понял? Очень нервный. Объясняю - он нерв-ный был. Этот чувак расслаблялся только когда ручные гранаты бросал. Постоянно все вокруг гранатами усеивал. Потом начал держаться за них до последней секунды. Ну и вот, однажды Спотыкашка Стьюи вытащил кольцо и больше делать ничего не стал, просто уставился и смотрит, смотрит, смотрит на зеленое яйцо в руке...
  Бешеный Эрл кивает головой, отрыгивает пивом.
  - Когда Спотыкашка Стьюи подорвался, я еще салагой был. После него суперхряк Сток командовать отделением начал. Сток назначил меня заместителем командира отделения. Он понимал, что я ничего не знаю, и все такое, но он сказал, что я ему понравился. - Бешеный Эрл делает глоток из очередной бутылки. - Э, Ковбой, где твой конь? Вали сюда! Тут мои мандавохи родео затевают!
  Радист Донлон говорит: 'Подольше бы тут посидеть. Эти уличные бои - достойная служба. Мы их тут хоть увидеть можем. Нас и огнем прикрывают, и снабжение есть, можно даже места найти, где не надо окоп копать, чтоб поспать. Никаких тебе рисовых полей, где в косоглазом дерьме купаешься. Никаких тебе траншейных стоп. Ноги не гниют. И пиявки с деревьев не сыпятся'.
  Бешеный Эрл подбрасывает пивную бутылку в воздух, она описывает дугу и разбивается вдребезги о разрушенную стену.
  - Так точно. Но мы вот разносим все эти святилища и храмы, и у гуков появляется куча мест, чтобы спрятаться, и нам приходится их оттуда выковыривать.
  Пиво кружит головы. Эрл запускает длинную и обстоятельную байку о том, что племена местных горцев - это вьетконговские пещерные жители. 'Мы заявили, что забомбим их обратно в Каменный век, и это правда'.
  Ковбой высказывает предположение, что на самом деле эти горцы - вьетконговские индейцы, и секрет победы в этой войне в том, что каждый хряк должен получить по коню. Тогда Виктору Чарли придется топать, а морпехи будут скакать.
  Бешеный Эрл обвивает рукой плечи человека, сидящего рядом с ним. На человеке тропическая шляпа, сдвинутая на лицо, бутылка пива в руке, пачка денег на коленях. 'Это мой братан, - говорит Бешеный Эрл, убирая шляпу с лица человека. - Это в честь него праздник. Он почетный гость. День рожденья у него, понял?'.
  Стропила глядит на меня с раскрытым ртом. 'Сарж...'
  - Не называй меня саржем.
  Человек рядом с Бешеным Эрлом - покойник, северовьетнамский капрал, юный азиат с тонкими чертами лица. На вид ему лет семнадцать, волосы угольно черные, коротко стриженные.
  Бешеный Эрл обнимает капрала Северовьетнамской армии. Скалится. 'Я его спать уложил'. Бешеный Эрл подносит палец к губам и шепчет: 'Т-с-с... Он сейчас отдыхает'.
  Прежде чем Стропила успевает задать вопрос, на дороге появляются бегущие Скотомудила и еще один морпех, которые тащат большой картонный ящик, уцепившись с двух сторон. Они перебрасывают ящик и залезают к нам. Кидают каждому по полиэтиленовому мешку. 'Подвоз! Подвоз! Получай свежак! Налетай!'
  Ковбой берет мешок и рывком его раскрывает. 'Дальний сухпай. Отлично!'
  Я беру свой мешок и показываю его Стропиле. 'Эта хавка - номер один, Строп. Армейские эту хрень на выходах едят. Добавляешь воды, и получается настоящая еда'.
  Лейтенант Обрез говорит: 'Ну, Мудила, и где ты эту хавку взял на память?'
  Скотомудила сплевывает. Улыбается, обнажая гнилые зубы.
  - Украл.
  - Значит, украл, сэр.
  - Ага, украл... сэр.
  - Это мародерством называется. За это расстреливают.
  - Я у армейских украл... Сэр.
  - Отлично. Обязанности морпеха включают в себя вздрачивание братских видов вооруженных сил. Продолжай в том же духе.
  Ковбой щиплет за руку морпеха, который помогал Скотомудиле тащить картонную коробку. 'Это Камень. Ты его прославь. Он на шее свой камень таскает, чтобы динки, когда его грохнут, знали, кто он такой'.
  Камень ухмыляется. 'Алкоголик ты херов. Хватит уже про мой камень всем рассказывать'. Тянет за сыромятный шнурок и показывает нам свой камень, кусок кварцевого хрусталя в оправе из латуни.
  Скотомудила прислоняет свой пулемет M60 к стене и усаживается, скрестив ноги. 'Ох, чуть до письки не добрался'.
  Камень говорит: 'Так точно. Мудила за гуковской девчушкой с елдой наружу гонялся...'
  Лейтенант Обрез вытаскивает из ножен К-бар и отрезает кусок пластичной взрывчатки C-4, которую он выковырял из мины 'Клеймор'. Он кладет кусок C-4 в печурку, которую сделал сам, наделав дырок для прохода воздуха в пустой консервной банке из-под сухого пайка. Чиркает спичкой и поджигает С-4. Наполняет вторую банку водой из фляжки и ставит банку с водой на голубое пламя. 'Мудила, я на прошлой неделе что тебе говорил?'
  Реактивный F-4 'Фантом' с ревом проносится над нами и опустошает несколько бомболюков с реактивными снарядами над Цитаделью. Взрывы сотрясают палубу.
  Камень рассказывает, поглядывая на Скотомудилу: 'Там сущий ребенок был, сэр. Лет тринадцать четырнадцать'.
  Скотомудила ухмыляется, сплевывает. 'Раз до течки доросла, значит и до порева'.
  Мистер Обрез глядит на Скотомудилу, но ничего не говорит. Он достает белую пластмассовую ложку из кармана рубашки и опускает ее в банку с кипящей водой. Затем вытаскивает из набедренного кармана пакет из фольги с какао, разрывает, высыпает коричневый порошок в банку с кипятком. Берется за белую пластмассовую ложку и начинает медленно помешивать горячий шоколад. 'Скотомудила! Чего молчишь? С тобой разговариваю'.
  Скотомудила свирепо глядит на лейтенанта. Потом отвечает: 'Да я так, лейтенант, подурил чуток'.
  Мистер Обрез помешивает горячий шоколад.
  Я говорю: 'Скотомудила, а с чего ты взял, что такой крутой?'
  Скотомудила удивленно глядит на меня. 'Слышь, урод, ты меня не трогай. Ты не хряк. Ботинком в морду захотел? А? Биться хочешь?'
  Я беру в руки свою M16.
  Скотомудила тянется за своим M60.
  Ковбой говорит: 'Слушай, вот чего я терпеть не могу, так это зверства. Хочешь Мудилу долбануть? Отлично. Мудилу все равно никто не любит. Он и сам себе противен. Но тебе реальная пушка нужна, не эта игрушка, M16. 'Маттел' - это стильно'. Ковбой отцепляет от бронежилета осколочную гранату и бросает ее мне. 'Держи, вот этим давай'.
  Ловлю ручную гранату. Несколько раз подбрасываю ее в воздух, ловлю, не отводя взгляда от Скотомудилы.
  - Не, я вот надыбаю себе M60, и будет у нас с этим уродом дуэль...
  - Кончай, Джокер, - прерывает меня Мистер Обрез. - Слушай сюда, Скотомудила. Еще хоть раз к малолетке пристанешь - я спрячу свою маленькую серебряную шпалу в карман, и тогда мы помахаемся.
  Скотомудила фыркает, плюется, берет бутылку 'тигровой мочи'. Он запускает зуб под металлическую крышку и с силой дергает бутылкой. Крышка с хлопком слетает. Он делает глоток, потом глядит на меня. Бормочет: 'Крыса поганая...' Делает еще пару глотков и очень громко говорит: 'Ковбой, помнишь, мы устроили засаду углом у Хешани и грохнули стрелковое отделение СВА? Помнишь ту маленькую гуковскую сучку, проводницу ихнюю? Она намного младше была, чем та, что я сегодня видел. - Делает еще глоток. - Мне и ту трахнуть не удалось. Но там-то нормально. Нормально. Я ей лицо, бля, пулей разделал. - Скотомудила отрыгивает. Он смотрит на меня и самодовольно ухмыляется. - Так точно, крыса. Я ей лицо, бля, пулей разделал'.
  Алиса показывает мне костяное ожерелье и пытается убедить меня, что это волшебные вудуистские кости из Нью-Орлеана, но я вижу в них просто высушенные куриные косточки.
  - Что ж мы за... скоты такие, - говорю я.
  Пару минут спустя Бешеный Эрл говорит: 'Хряки не скоты. Мы просто делаем свое дело. В нас то стрельнут и промажут, то стрельнут и попадут. Гуки тоже хряки, как и мы. Они воюют, как и мы. У них есть свои крысы-служаки, которые правят их страной, и у нас есть крысы-служаки, которые правят нашей. Но, по крайней мере, гуки - это хряки, как и мы. Вьетконг - другое дело. Ви-Си - это такие иссушенные старые мамасаны с ржавыми карабинами. А с СВА мы дружим. Мы друг друга убиваем, понятное дело, но мы друзья. Мы круты. - Бешеный Эрл швыряет пустую пивную бутылку на палубу и берется за свое духовое ружье 'Ред райдер'. Он стреляет из него в бутылку, и пулька отлетает от бутылки со слабым 'пинг!' - Мне эти коммуняки нравятся, серьезно говорю. Хряк хряка завсегда поймет. В замечательное время живем, братаны. Мы веселые зеленые великаны, мы бродим по земле с оружием в руках. Нам никогда уже не доведется повстречать людей лучше, чем те, кого мы здесь сегодня списали. После ротации в Мир нам будет не хватать людей, в которых стоит пострелять. Надо создать правительство, которое работало бы на хряков. Хряки смогут привести этот мир в порядок. Я не встречал еще хряка, который не пришелся бы мне по душе, кроме Мудилы'.
  Я говорю: 'Хрен когда. Смысла нет. Давайте лучше спасать Вьетнам от местного народа. Нас они, конечно, любят. Знают, что если не будут любить, мы их убьем. Возьмешь за яйца - сердца и умы подтянутся'.
  Донлон говорит: 'Ну, теперь мы богатые, пива у нас боку и хавки боку. Боба Хоупа еще б сюда'.
  Я поднимаюсь. Пиво ударило мне в голову. 'Сейчас Боба Хоупа покажу'. Делаю паузу. Ощупываю лицо. 'О, блин, нос маловат'. Редкие смешки.
  В сотне ярдов от нас тяжелый пулемет выпускает длинную очередь. В ответ слышна нестройная пальба из автоматов.
  Начинаю вечер пародии.
  - Друзья, меня зовут Боб Хоуп. Уверен, вы все помните, кто я такой. Я с Бингом Кросби в паре фильмов снялся. А во Вьетнам приехал вас развлекать. Там, дома, о вас не настолько заботятся, чтобы вернуть в Мир, чтоб вас не списали, но все-таки о вас там не забыли и шлют сюда юмористов, чтобы вы, по крайней мере, могли помереть с улыбкой. В общем, слыхали анекдот про ветерана из Вьетнама? Приехал он домой и говорит: 'Смотри, мама, я без рук могу!'
  Отделение смеется. Потом просят: 'Джона Уэйна давай!'
  Начинаю рассказывать отделению анекдот своим фирменным голосом Джона Уэйна:
  - Остановите, если слышали. Жил да был морпех, весь на стальных пружинах, полуробот, - дико звучит, но правда - и каждое движение его было из боли, как из камня. Его каменная задница вся была побита и переломана. Но он только смеялся и говорил: 'Меня и раньше били и ломали'. И, естественно, было у него медвежье сердце. Доктора поставили диагноз - а сердце его продолжало биться несколько недель спустя. Сердце его весило полфунта. Его сердце перекачивало семьсот тысяч галлонов теплой крови через сто тысяч миль вен, и работало оно усердно- так усердно, что за двенадцать часов нарабатывало столько, что хватило б грузовой вагон на фут от палубы поднять - так он говорил. Мир не даст пропасть зазря медвежьему сердцу - так он говорил. Его чистую голубую пижаму многие награды украшали. Он был живой исторической легендой, которая в мастерскую зашла, чтоб подремонтироваться. Он не унывал и здорово держался. И вот однажды ночью в Японии жизнь его ушла из тела. И была она черна - как вопросительный знак. Если вы можете сохранять голову на плечах, когда все вокруг теряют головы - возможно, вы неверно оценили ситуацию. Остановите, если слышали...
  Никто не отвечает.
  - Эта война все мое чувство юмора загубила, - говорю я. Присаживаюсь на корточки.
  Ковбой кивает. 'Такие дела. Я уже просто дни считаю, просто считаю дни. Сто дней до подъема, и я окажусь на большой серебристой Птице Свободы, полечу в Мир, в свой квартал, в штат одинокой звезды, обратно в Большую лавку. Я буду весь в медалях. И буду цел и невредим! Ведь если ранят, то отправляют в Японию. Тебя отвозят в Японию, там кто-нибудь цепляет увольнение по медицинским показаниям к тому, что от тебя осталось, и вся такая прочая херня'.
  - Лучше уж пусть спишут, - отвечаю я. - Берите калек на работу - на них смотреть прикольно.
  Ковбой ухмыляется.
  Камень говорит: 'Мне мама часто пишет о том, какой храбрый мальчик ее Камень. Камень - не мальчик, он личность. - Он отпивает пива. - Я знаю, что я личность, потому что знаю, что Санты Клауса нет. И этого долбаного рождественского кролика нет. Знаете что? Там, в Мире, мы думали, что будущее всегда лежит себе спокойно и надежно где-то в маленькой золотой коробочке. Ну, а я буду жить вечно. Я же Камень'.
  Бешеный Эрл хрюкает. 'Слышь, Шкипер, может, в дробовик травы напихаем, да попыхаем через ствол?'
  Мистер Обрез отрицательно мотает головой. 'Не может, Бешеный. Нам вот-вот выдвигаться'.
  Донлон разговаривает по радио. 'Сэр, начальник запрашивает командира'.
  Донлон передает трубку Мистеру Обрезу. Лейтенант говорит с Дельта-шестым, командиром роты 'Дельта' первого батальона пятого полка.
  - Номер десять. Только-только начали всякого добра набирать,- говорит Бешеный Эрл. - Только-только чуть халявы отломилось...
  Лейтенант Обрез поднимается и начинает надевать на себя снаряжение.
  - Выдвигаемся, богатеи. По коням. Бешеный, поднимай своих.
  - Выдвигаемся. Выдвигаемся.
  Мы все встаем, только капрал СВА остается сидеть, с бутылкой пива в руке, кучкой денег на коленях, с губами, раздвинутыми в улыбке смерти.
  Алиса подходит к нему с мачете в одной руке и синей холщовой хозяйственной сумкой в другой. Он нагибается и двумя ударами мачете отрубает ступни капрала. Он поднимает каждую ступню за большой палец и опускает в синюю хозяйственную сумку. 'Этот гук крутой чувак был. Номер один! Много волшебной силы!'
  Хряки распихивают пивные бутылки, пиастры, дальние сухпаи и награбленные сувениры по оттопыренным карманам, по табельным рюкзакам морской пехоты, по табельным вещмешкам СВА, взятым на память у списанных хряков противника. Хряки берут в руки оружие.
  В путь. В путь. Я иду за Ковбоем. Стропила идет за мной.
  Я говорю: 'Ну, думаю, в Цитадели этой говно будет неслабое. Но и хуже бывает. В смысле, по крайней мере, тут не Пэррис-Айленд'.
  Ковбой ухмыляется. 'Такие дела,' - говорит он.
  
  
  В поле зрения появляются величественные стены Цитадели. Крепость зигзагами опоясана валами высотою тридцать футов и восемь футов толщиной, она окружена рвом и похожа на древний замок из волшебной сказки с драконами, стерегущими сокровища, рыцарями на белых скакунах и принцессами, взывающими о помощи. Замок стоит как черная скала на фоне холодного серого неба, а в его мрачных башнях живут живые призраки.
  По сути, Цитадель - это маленький город, окруженный стенами, который возвели французские инженеры для защиты резиденции Гиа Лонга, императора аннамской империи. В те времена, когда Хюэ был еще имперской столицей, Цитадель защищала императора с императорским семейством и древние сокровища Запретного города от пиратов, которые совершали набеги с Южно-Китайского моря.
  А сейчас уже мы - здоровенные белые американцы в стальных касках и тяжелых бронежилетах, вооруженные волшебным оружием - осаждаем этот замок, но уже в иное, наше время. Первый Пятого уже далеко не тот батальон, что когда-то первым высадился на плацдарм на Гуадалканале.
  С неба падают сверкающие железные птицы и гадят повсюду, рассыпая стальные яйца. Реактивные истребители F-4, 'Фантомы', гадят напалмом, фугасками и 'Вилли Питерами' - зажигательными бомбами, начиненными белым фосфором. Бомбардировки- наши литературные приемы, мы слагаем слова нашей истории из разбитых камней.
  Розы из черного дыма расцветают внутри Цитадели.
  Мы шлепаем по-индейски, след в след, по обеим сторонам дороги, соблюдая дистанцию в двадцать ярдов. В колоннах слышны удары и щелчки, сопровождающие движения затворных рам и затворов, досылающих патроны в патронники. Щелкают предохранители. Переводчики огня большими пальцами передвигаются в положение для стрельбы очередями. Те самые морпехи, вооруженные винтовками М14 с примкнутыми штыками.
  Пулеметы начинают печатать нашу историю. Сначала наши пулеметы, потом чужие. Снайперы отвечают беспорядочными одиночными выстрелами, пристреливаясь к нам.
  Война - это фонотека звуковых эффектов. Уши указывают ногам, куда идти.
  Пуля с хрустом вгрызается в стену.
  Кто-то запевает:
  
  - Эм-И-Ка... Ка и И... Эм-А-У и Эс.
  
  Теперь уже пулеметы обмениваются ровными огненными фразами, как старые приятели за беседой. Взрывы, то глухие, то резкие, нарушают ритм очередей.
  Снайперы целятся в нас. Каждый выстрел превращается в слово, вылетающее из уст Смерти. Смерть обращается к нам. Смерть хочет рассказать нам смешной секрет. Мы вправе ее не любить, но она нас любит. Виктор Чарли крут, но он никогда не врет. Оружие говорит правду. Оружие никогда не говорит: 'Прими за шутку'. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война не лукавит.
  Я громко произношу: 'Бог! Мы с тобою заодно, понял?'
  Я направляю курьерской почтой указания в свою личную зону тактической ответственности, границы которой проходят по коже. Дорогие ступни, ступайте осторожно, как по тюльпанному полю. Яйца, болтайтесь, где положено. Ноги, в Джона Уэйна не играйте. Мое тело пригодно для выполнения своих обязанностей. Я и впредь намереваюсь содержать свое тело в том же отличном состоянии, в каком оно было выдано.
  Нарушая тишину, охватившую сердца, мы обращаемся к своему оружию, оружию оборотней, и наше оружие отвечает нам.
  Ковбой прислушивается к моему бормотанию:
  - Джон Уэйн? А Джокер прав! Все понарошку. Это просто кино с Джоном Уэйном. Джокер будет Пол Ньюман. Я буду конь.
  - Ага.
  Бешеный Эрл подхватывает: 'Можно, я буду Гебби Хейс?'
  - Камень будет камнем, - говорит радист Донлон.
  Алиса отзывается:
  - Я буду Энн-Маргрет.
  - Скотомудила будет бешеный буйвол, - говорит Статтен, главный третьей огневой группы.
  Стены содрогаются от звериного хохота.
  - А кто будет индейцев играть?
  Маленький злобный народец тут же заявляется на кинопробы - справа по борту пулеметная очередь впивается в стену.
  Лейтенант Обрез собирает командиров отделений - вытягивает руку вверх и кружит ею над головой. Три командира отделений, включая Бешеного Эрла, бегом устремляются к нему. Он что-то говорит им, указывает на стену. Командиры разбегаются по своим отделениям, чтобы довести информацию до командиров огневых групп.
  Лейтенант Обрез свистит в свисток, и мы все бежим вперед, как толстозадые птицы. Так не хочется этого делать. Нам всем страшно. Но отстанешь - окажешься один. Твои друзья куда-то идут, и ты должен идти с ними. Ты больше не личность. Тебе больше не надо быть самим собой. Ты часть атакующей массы, зеленая единица в цепочке зеленых единиц, и ты бежишь к бреши в стене Цитадели, сквозь громкий шум и разрывы металла, бежишь, бежишь, бежишь... и не оборачиваешься.
  Мы, как оборотни с оружием, бежим, задыхаясь на ходу. Мы бежим так, будто нам не терпится нырнуть во тьму, которая уже разверзлась, чтобы нас поглотить. Что-то оборвалось, и пути назад уже нет. Мы перебегаем через разрушенную стену. Мы бежим быстро и не намерены останавливаться. Ничто не в силах нас остановить.
  Воздух разрывается.
  Палуба плывет под ногами. Ноги вязнут в асфальте, как в пляжном песке.
  Зеленые трассеры рассекают небо.
  Пули бьют по улице. Пули кудахтают, как выводок вспархивающих куропаток. И - искры. Чувствуешь, с какой силой пули пробивают кирпичи. Каменная крошка жалит лицо.
  Тебе говорят, что делать.
  Не стоять, не стоять, не стоять. Если прекратишь движение, замедлишь ход, то сердце твое перестанет биться. Твои ноги как механизмы, которые заводят тебя как игрушку. Если ноги перестанут двигаться, завод твоей тугой пружины кончится, и ты свалишься безжизненным мешком.
  Кажется, ты в силах хоть всю землю обежать. Асфальт под тобой как батут, и ты подвижен и ловок, как зеленый камышовый кот.
  Звуки. Рвется картон. Машины сталкиваются лоб в лоб. Поезда сходят с рельсов. Стены обрушиваются в море.
  Над головой роятся металлические шершни.
  Картинки: черные зрачки автоматов, холодные зрачки автоматов. Картинки мигают и расплываются, стена, крохотные человечки, разбитые камни.
  Не стоять, не стоять, не стоять...
  Ноги несут тебя вверх... Вверх... По обломкам стены... Вверх... Вверх... И это здорово... Забираясь все выше, ты больше не человек, ты зверь, ты чувствуешь себя Богом... Ты вопишь: УБЬЮ! УБЬЮ! ВСЕХ УБЬЮ, УРОДЫ! УБЬЮ! УБЬЮ! УБЬЮ!
  Шершни налетают роем, хотят закусать - ты от них отмахиваешься.
  Ботинки скрипят на искрошенных в пыль камнях. Снаряжение шлепает, клацает, бренчит. Вокруг ругаются.
  - У, черт!
  Не стоять.
  Бойскаутская рубашка мокра от пота. Соленый пот заползает в глаза, мочит губы. Указательный палец правой руки лежит на спусковом крючке M16. Вот он я, говоришь сам себе, вот он я, с винтовкой, набитой патронами. Сколько патронов осталось в магазине? Сколько дней до ротации домой? Что же так много всего на мне понавешано? Где же они? И где же мои ноги, черт возьми?
  Лицо. Лицо перемещается. Твое оружие наводится на него. Автоматическая винтовка M16 содрогается. Лицо исчезает.
  Не стоять.
  И вдруг земля уходит из-под ног, и непонятно, что случилось. Твое тело расслабляется, потом застывает. Ты слышишь звук человеческого тела, которое лопается, мерзкий звук, который издает человеческое тело, разрываемое металлом, летящим с огромной скоростью. Мигание картинок перед глазами замедляется, как на бракованной катушке в немом кино. Оружие уплывает из рук, и вдруг ты оказываешься один. И ты плывешь. Вверх. Вверх. Тебя вздымает стена из звуков. Картинки мигают быстрее и быстрее, и вдруг кинопленка рвется, и стена из звуков обрушивается на тебя - всепоглощающий, жуткий грохот. Палуба, на которую ты падаешь - огромна. Ты сливаешься с землей. Твой бронежилет смягчает удар. Твоя каска слетает с головы и вертится волчком. Ты лежишь на спине, раздавленный этим грохотом. Ты думаешь: 'Что это небо?'
  - САНИТАРА! - доносится издалека чей-то голос. - САНИТАРА!
  
  
  Ты лежишь на спине. Повсюду танцуют ботинки, все вокруг топча и круша. С неба валятся земляные глыбы и обломки камней, они залетают в рот, в глаза. Ты выплевываешь каменную крошку. Поднимаешь одну из рук. Ты пытаешься сказать топочущим ботинкам: 'Э, не наступите на меня'.
  Твои ладони горят. Твои ноги переломаны. Одной из рук ты ощупываешь себя, лицо, бедра, проверяешь, нет ли теплых, мокрых дырок в развороченном животе.
  Твоя реакция на собственную смерть - не более чем чрезвычайно повышенное любопытство.
  Рука прижимает тебя к земле. Тебе интересно, надо ли попробовать что-то сделать по поводу переломанных ног. Ты думаешь, что и ног-то никаких, наверно, нет. На тебя обрушиваются тонны океанской воды, темной, холодной, населенной чудовищами. Пытаешься поднять голову. Руки прижимают ее к земле. Ты борешься. Ты машешь руками. Чьи-то сильные руки ощупывают твое тело в поисках повреждений.
  - Ноги...
  Прокашливаешься.
  На земле рядом с тобой лежит морпех без головы - вещдок А, бывший человек, а теперь двести фунтов изорванного, переломанного мяса. Морпех без головы лежит на спине. Лицо его снесено напрочь. Верхняя часть черепа оторвалась и сдвинута назад, внутри видны мягкие мозги. Челюстная кость и нижние зубы без повреждений. В руках морпеха без головы пулемет M60, зажатый там навеки трупным окоченением. Палец на спусковом крючке. Его брезентовые ботинки в грязи.
  Ты глядишь на грязь на тропических ботинках морпеха без головы, и вдруг тебя поражает мысль о том, что его ноги так похожи на твои собственные.
  Ты протягиваешь руку. Ты касаешься его руки.
  Что-то жалит тебя в руку.
  И вдруг ты ощущаешь страшную усталость. Запыхался, бегал ведь. Сердце колотится так сильно, что кажется, будто оно хочет вырваться из тела на свободу. Через самую середину твоего сердца проходит звездообразное пулевое отверстие.
  К тебе прикасаются руки, нежные руки. 'Все нормально, джархед. Не дергайся. Я Док Джей. Слышишь меня? Ты во мне не сомневайся, морпех. У меня руки волшебные'.
  - Нет, - говоришь, - НЕТ!
  Ты пытаешься объяснить рукам, что часть тебя пропала без вести. Ты просишь руки найти эту пропавшую часть, ты не хочешь, чтобы ее здесь забыли. Но ты не можешь говорить. Рот не работает совсем.
  И ты засыпаешь. Ты доверяешь этим рукам, которые берут тебя и поднимают.
  
  
  Одурманенный, видишь сон, что умер, и представляешься себе вербовочным плакатом, приколоченным к черной стене: 'КОРПУС МОРСКОЙ ПЕХОТЫ СОЗИДАЕТ МУЖЧИН - ТЕЛО - РАЗУМ - ДУХ'.
  Ты чувствуешь, как разламываешься на три части... Слышишь незнакомые голоса...
  - Что не так? - говорит один из голосов, смущенный и испуганный. - Что не так?
  - Кто там?
  - Что?
  - Кто там?
  - Я Разум. А ты...
  - Так точно. Я его Тело. Мне плохо...
  - Это страшно глупо и смешно, - встревает третий голос. - Этого не может быть.
  - Кто это сказал? - вопрошает Разум. - Тело? Ты?
  - Я это сказал, дурак. Я Дух.
  Тело презрительно фыркает.
  - Я никому из вас не верю.
  Разум медленно говорит:
  - Ну, давайте рассуждать логически. Наш человек ранен. Мы должны действовать организованно.
  Тело хнычет.
  - Слушайте, ребята, это же я лежу, а не вы. Вы же не знаете, каково мне.
  Разум говорит:
  - Слышь, болван, все мы вляпались. Не станет его - нас всех не станет.
  - А он... - Тело не может решиться произнести это слово. - Мне надо выжить.
  - Нет, - замечает Разум. - не обязательно. Это они в такую игру играют. Я не уверен, что нам разрешено вмешиваться.
  Тело приходит в ужас.
  - Что еще за 'игра'?
  - Точно не знаю. Что-то там про правила. У них много правил.
  Дух говорит:
  - Достал он меня. Я обратно не пойду.
  Разум говорит:
  - Ты должен вернуться.
  - Вовсе нет, - говорит Дух. - Я поступаю так, как мне нравится. У вас нет власти надо мной.
  - Ну и черт с ним, - говорит Тело.
  Разум настаивает:
  - Но Дух должен вернуться вместе с нами.
  - Нет. Нам он не нужен.
  Разум обдумывает положение.
  - Возможно, Дух привел стоящий довод. Возможно, и мне назад не надо...
  Тело приходит в панический ужас.
  - НЕ НАДО! НУ ПОЖАЛУЙСТА...
  - А с другой стороны, что толку, если не вернемся? Что бы мы ни сделали, на их игру это не повлияет. От потери одного человека игра их не изменится. На самом-то деле, похоже, цель игры как раз в том, чтоб людей терять. Надо поступать разумно. Пойдем-ка, Тело, назад.
  Дух говорит:
  - Скажите ему, что я без вести пропал.
  
  
  Во сне ты просишь привести капеллана Чарли. Ты познакомился с этим флотским капелланом, когда брал интервью для статьи. Капитан Чарли был фокусник-любитель. Своими фокусами капитан Чарли развлекал морпехов в палатах и затягивал духовные жгуты тем, кто был еще жив, но безоружен. Обращаясь к жестоким детям-безбожникам, капеллан Чарли рассказывал о том, сколь милостив Господь, пусть и кажется наоборот; о том, что десять заповедей такие короткие и лишены подробностей, потому что когда пишешь на каменных скрижалях, высекая буквы ударами молний, приходится быть кратким; о том, как Свободный мир обязательно победит коммунизм с божьей и морпеховской помощью, и о бесплатной раздаче рыб. Но однажды вьетнамское дитя подложило мину-ловушку в черный волшебный мешок капеллана Чарли. Капеллан Чарли засунул туда руку и вытащил яркий смертоносный шар...
  - Поднимайся, кожаный загривок, выдвигаемся.
  - Что за...? - я узнаю комнаты, в которых нахожусь. Я помню эту комнату по прошлой поездке в Хюэ. Я во Дворце совершенной гармонии в Запретном городе.
  Ковбой тычет кулаком мне в руку. 'Хорош, Джокер, не притворяйся. Мы знаем, что ты не убит'.
  Я поднимаюсь, сажусь. Я на брезентовых носилках из вертолетного комплекта.
  - Такие дела. Опа! Номер один! Первое сердце!
  Стропила спрашивает: 'Пурпурное сердце?'
  Ковбой смеется: 'С этим жопа, крыса ты штабная. Не будет тебе cердца.
  Я охлопываю себя руками. 'Не гони. Куда меня?'
  Стропила говорит:
  - Ты несколько часов в отключке был. Док Джей говорит, тебя из В-40 долбануло. Реактивным снарядом. Но тебя-то просто контузило. А вот осколки кой-кому достались.
  - Ну, - говорю, - по-служачьи вышло.
  Скотомудила фыркает и сплевывает. Скотомудила вообще часто плюется, потому что думает, что так он выглядит круче. 'Служак не списывают. Разве что тех, кого я сам подорву'.
  Донлон делает шаг по направлению к Скотомудиле. Донлон свирепо смотрит на Скотомудилу. Донлон открывает было рот, но передумывает.
  Стропила говорит: 'Док Джей тебе морфия вколол. А ты его вырубить хотел'.
  - Такие дела, - говорю я. - Суров я, даже в отключке. Но морфий этот - дурь классная.
  Ковбой поправляет на переносице дымчатые очки, какие выдают в морской пехоте. 'Я б и сам сейчас врезал. Жаль, времени нету, чтобы травки покурить'.
  Я говорю: 'Э, братан, из-за кого ты так?'
  Ковбой качает головой. 'Мистер Обрез теперь в категории 'убит', - Ковбой вытягивает из заднего кармана красную бандану и вытирает чумазое лицо. - Взводного радиста ранило. Забыл, как звали, такой деревенский парень из Алабамы. Снайпер ему колено прострелил. Шкипер пошел вытаскивать. Гранатой накрыло. Граната их обоих накрыла. По крайней мере... - Ковбой оборачивается и глядит на Скотомудилу. - По крайней мере, Мудила так говорит, а он в голове шел'.
  Трясу головой, проясняя мозги, собираю свое снаряжение. 'Где моя 'Маттел'?'
  Ковбой протягивает мне 'масленку'. 'Нет твоей 'Маттел'. На вот это'. Он дает мне брезентовый мешок с полудюжиной магазинов для 'масленки'.
  Рассматриваю 'масленку'. 'Он же устарел давно'.
  Ковбой пожимает плечами. 'Я ее у списанного танкиста взял на память. - Ковбой скребет ногтями лицо. - Новый К-бар надыбал. И пистолет Мистера Обреза взял на память'.
  - А где Эрл?
  Ковбой выводит меня наружу к длинному ряду похоронных мешков и пончо, набитых тем, что осталось от людей.
  Мы стоим над Эрлом, Ковбой рассказывает: 'Эрл решил в Джона Уэйна поиграть. Озверел таки совсем. Начал пульками по гуковскому пулемету палить. Пульки от гуковских пулеметчиков только и отскакивали. Жаль, ты не видел. Эрл заливался смехом, как дитя малое. А потом этот косоглазый пулемет его и грохнул'.
  Я киваю. 'Кто-нибудь еще?'
  Ковбой проверяет винтовку, двигает затвором, проверяя плавность хода. 'Камень. Снайпер. Голову напрочь разнес. Я тебе потом еще расскажу. А сейчас пора за дело. Того снайпера найти надо. Я этого сучонка гуковского персонально спишу. Камень - первый, кого списали после того, как я принял отделение. Я за него отвечал'.
  Алиса подбегает к нам. 'Тот снайпер там еще. Его не видно, но он там засел'.
  Ковбой ничего не говорит, он глядит на длинный ряд похоронных мешков. Делает несколько шагов. Я ступаю рядом с ним.
  Мистер Обрез больше не похож на офицера. Он лежит голый, лицом вниз на залитом кровью пончо. Кожа у него стала желтой, глаза в глазницах сухие. Мертвый, Мистер Обрез - не более чем набитый мясом дырявый мешок.
  Ковбой глядит на Мистера Обреза. Снимает свой заляпанный 'стетсон'.
  Донлон подходит к Мистеру Обрезу. На глазах Донлона слезы. Он вертит в руках трубку радиостанции. Донлон говорит: 'Мы злющие морпехи, сэр'. Он спешит прочь, продолжая вертеть в руках трубку.
  Алиса подходит к ряду похоронных мешков, пинает труп Мистера Обреза.
  - Не серчай, братан.
  Отделение один за другим проходит мимо.
  Я наклоняюсь. Заворачиваю пончо на маленькое тело Мистера Обреза. Ощущаю дикое желание что-нибудь сказать этому зеленому пластиковому тюку с человеческими ногами. Я говорю: 'Вот и обрезало вас, сэр'.
  Я думаю о том, что только что сказал, и понимаю, что шутка вышла дерьмовая. Но с другой стороны - что ни скажешь мертвому офицеру, которого только что убил один из его подчиненных, все равно выйдет страшно неловко.
  
  
  Мы со Стропилой беглым шагом догоняем отделение.
  Мы топаем мимо благовонных лотосовых прудов, через ухоженные сады, через мостики, ведущие от одной изящной пагоды к другой.
  Со всех сторон над прекрасными садами невидимые ганшипы врываются в этот мир и спокойствие, как собаки, устраивающие драку в церкви.
  Ковбой поднимает правую руку. Отделение останавливается. Алиса указывает пальцем на улицу с большими особняками.
  Ковбой глядит на меня, потом на отделение. Ковбой отводит меня в сторону. Отходим на несколько шагов.
  - Этот снайпер начал стрелять по нас на гуковском кладбище. Ребята из первого первого сказали, что в императорском дворце нашли золотые слитки. Они утащили все, что могли унести, а мы решили взять на память что осталось.
  Ковбой протирает глаза от пота.
  - Камень шел в голове. Снайпер отстрелил Камню ступню. Отстрелил напрочь. Ребята из отделения 'Отморозки' пошли его вытаскивать, один за другим. Снайпер и им ступни поотстреливал. Мы укрывались за могилами, такими круглыми могилками, как бейсбольные холмики, а девять наших хряков лежали на улице...
  Ковбой вытаскивает из заднего кармана красную бандану и протирает потное лицо.
  - Мистер Обрез не пускал нас за ними. Ему самому было хреново от этого, но он нас не пускал. Затем снайпер начал отстреливать пальцы на руках, на ногах, уши- и так далее. Ребята на дороге плакали, молили о помощи, мы все рычали как звери, но Мистер Обрез удерживал нас на месте. Потом Скотомудила пошел их спасать, а шкипер схватил его за воротник и ударил по лицу. Скотомудила так взбесился, что я думал, он нас всех перестреляет. Но не успел он слова сказать, снайпер начал всаживать пули в ребят на улице. Он промахнулся всего пару раз. Он разнес Камню голову, а потом всадил по пуле в голову каждому. Они все стонали и молились, а потом стало тихо, потому что все они умерли, и мне показалось, что и мы все умерли...'.
  Я не знаю, что сказать.
  Ковбой плюется, лицо его словно камень в росе.
  - Когда СВА отошли, служаки послали арвинских 'Черных пантер' на захват Запретного города. Блин. Тут никого не осталось, только отделения тыловой охраны. Мы долбили СВА, они долбили нас, а потом служаки послали вперед арвинов, и типа эти арвины поганые все и сделали. Мистер Обрез сказал, что это их страна, сказал, что мы здесь только помогаем, сказал, что это позволит поднять боевой дух вьетнамского народа. В жопу весь этот вьетнамский народ. 'Дикие кабаны' из крутой, жадной до боя роты 'Отель' водрузили американский флаг. Как на Иводзиме. Но какие-то крысы из офицерья заставили его снять. Шавкам пришлось поднять сраный вьетнамский флаг, желтый такой - самый подходящий цвет для этого трусливого народца. Нас в этом городе кладут, как на бойне, а мы не можем даже флаг водрузить. Не могу я больше такую хреновую службу тащить. Я обязан вернуть своих обратно в Мир живыми и здоровыми.
  Ковбой кашляет, плюется, вытирает нос тыльной стороной ладони.
  - Под огнем нет людей лучше этих. Им лишь бы кто-нибудь в них гранатами кидался до конца их дней... Я в ответе за этих парней. Я не могу послать своих людей, чтоб они взяли снайпера, Джокер. Так можно все отделение положить.
  Выслушиваю Ковбоя до конца и говорю: 'По мне, так это твоя личная беда. Ничего посоветовать не могу. Будь я человек, а не морпех, тогда, может, и сказал бы чего-нибудь'. Чешу подмышку. 'Ты здесь главный. Ты сержант, ты здесь командуешь. Ты принимаешь решения. Я бы никогда так не смог. Никогда бы не смог командовать стрелковым подразделением. Хрен там, брат. Для такого у меня кишка тонка'.
  Ковбой обдумывает сказанное. Затем ухмыляется.
  - Ты прав, Джокер. Засранец этакий. Ты прав. Надо свою программу привести в кондицию. Жаль, сержанта Герхайма тут нет. Он бы знал, что делать.
  Ковбой обдумывает сказанное. Затем ухмыляется.
  - Черт.
  Идет обратно к отделению.
  - Выдвигаемся...
  Отделение медлит. Раньше Бешеный Эрл всегда им говорил, что делать.
  Скотомудила поднимается. Он упирает свой пулемет M60 в бедро. Молчит. Обводит взглядом чумазые лица. Двигается в путь.
  Отделение собирает снаряжение и двигает вперед.
  Ковбой машет рукой, и Мудила становится в голове колонны.
  
  
  Мы обсуждаем, как будет лучше всего прочесать эту улицу, дом за домом, и в это время к нам с грохотом приближается танк.
  Донлон говорит: 'Смотри-ка, танк! Можно его попросить...'
  - Нет, - говорит Ковбой. - Номер десять! Ничьей помощи нам не надо.
  - Так точно, - говорит Скотомудила.
  Я говорю:
  - Танк может подавить его огнем, Ковбой. Подумай-ка. Без огневой поддержки мы гуковских хряков с места не сдвинем.
  Ковбой пожимает плечами: 'Ладно, черт с ним!'
  Я бегу по дороге, чтобы перехватить танк. Пробегаю мимо куч развалин, которые вчера еще были домами, а сегодня превратились в груды кирпичей, камней и деревянных обломков.
  Танк, дернувшись, останавливается. Жужжит башней. Здоровенная девяностомиллиметровая пушка наводится на меня. Какое-то время, которое тянется для меня очень долго, мне кажется, что танк собирается разорвать меня в клочья.
  Из башенного люка высовывается верхняя половина белокурого командира. На лейтенанте бронежилет и защитного цвета футбольный шлем с микрофоном, который торчит у него над губой. Механический кентавр - получеловек, полутанк.
  Я указываю на особняки и рассказываю о снайпере, о том, как снайпер списал нашего братана, и так далее.
  Подходит Ковбой и говорит лейтенанту, что надо чуток подождать, а потом начать разносить особняки, один за другим.
  Белокурый командир танка молча поднимает вверх оба больших пальца.
  
  
  Ковбой направляет младшего капрала Статтена с его огневой группой в обход, по задам особняков.
  Скотомудила устанавливает свой M60 на низенькую стенку и открывает огонь, обстреливая ряд особняков в произвольном порядке. Каждый пятый патрон трассирующий.
  Танк подкатывает к первому особняку.
  Мы, все оставшиеся, бежим по аллейке и перебегаем дорогу в ста ярдах дальше по улице, где ряд особняков заканчивается.
  На другом конце улицы стоит наш танк. Танк выпускает фугасный снаряд. Верхний этаж первого дома разлетается на части. Крыша проваливается вовнутрь.
  Скотомудила продолжает вести огонь со своей позиции рядом с танком.
  Ковбой подбегает к первому дому с нашего конца улицы. Он осторожно пробирается к углу с задней стороны дома, заглядывает за угол. Ковбой ждет, когда младший капрал Статтен взорвет зеленую дымовую гранату, подав сигнал о том, что его огневая группа заняла позицию и перекрывает подходы с той стороны.
  Ждем.
  Когда зеленый дым начинает выползать из дренажной канавы рядом с первым домом на дальнем конце улицы, Ковбой машет рукой, и мы все открываем огонь по первому дому с нашей стороны. По очереди перебегаем через улицу к первому дому, присоединяемся к Ковбою.
  Ковбой высовывается из-за угла и машет рукой. Огневая группа младшего капрала Статтена начинает палить очередями, поливая заднюю сторону первого дома с их конца улицы сотнями остроконечных пуль в медной оболочке.
  Скотомудила продолжает обгрызать фасады всех особняков на улице из своего черного пулемета.
  Танк выпускает второй снаряд. Первый этаж первого особняка разносится на куски. Танк со скрежетом продвигается вперед на двадцать ярдов, останавливается, снова открывает огонь. Взрыв уничтожает второй этаж второго дома.
  Ковбой ведет нас к дверям особняка на нашем конце улицы. Зайдя в дом, мы перебежками передвигаемся от угла к углу. Ковбой срывает кольцо с гранаты и забрасывает ее в кухню. Взрыв сотрясает весь дом, затыкает нам уши.
  Стропила делает шаг вперед. Жестикулирует Ковбою, тычет большим пальцем в потолок. Ковбой поднимает большой и указательный пальцы, сведенные в кружок - 'О'кей'. Стропила выдергивает кольцо из осколочной гранаты и бросает ее через лестничный проем на второй этаж. От взрыва штукатурка над нашими головами трескается.
  Танк на улице стреляет еще раз.
  Ковбой костяшками пальцев ударяет мне в грудь. Затем Стропиле и Алисе. Указывает пальцем сначала на Донлона, потом на палубу. Донлон кивает и начинает бесшумно указывать позиции бойцам отделения.
  Ковбой машет рукой, и мы поднимаемся за ним по лестнице.
  Поднявшись наверх, Алиса пинает окно, и мы все выпрыгиваем на крышу.
  Танк стоит через два дома от нашего. Продолжает вести огонь.
  Мы сбрасываем снаряжение и перепрыгиваем через шестифутовый промежуток между двумя домами.
  На крыше второго дома Ковбой встает на ноги и дает сигнал младшему капралу Статтену, который размахивает в ответ своим пончо. Пули огневой группы младшего капрала Статтена перестают осыпать дом, на котором мы стоим.
  Я подбегаю к фронтонной части дома и машу Скотомудиле. Пули из скотомудильского пулемета перестают осыпать фасад.
  Стреляет танк. Рвутся снаряды. Над нами с воем разлетаются осколки.
  Мы собираемся над стеклянным фонарем в крыше. Я бросаю осколочную гранату, пробивая стекло. Граната взрывается в невидимой для нас комнате под нами. Взрыв вдребезги разносит фонарь.
  Через рваную прямоугольную дыру сваливаемся в библиотеку. Осколки искромсали книги в кожаных переплетах. Я подбираю маленькую книжку в кожаном переплете в качестве сувенира. АвторЖюль Верн, название на французском. Я запихиваю книжку в набедренный карман и шарю по бронежилету, ищу гранату.
  Мы пробираемся по дому, забрасывая гранаты в каждый коридор, в каждую комнату. Но никак не можем найти снайпера.
  Танк стреляет по второму этажу соседнего дома.
  Я говорю: 'Время уже на исходе'.
  Ковбой пожимает плечами. 'Он Камня списал'.
  Я делаю несколько шагов вниз по лестнице. Ковбой поднимает руку. 'Слышите?'
  M60 Скотомудилы прошивает крышу над нашими головами.
  Я говорю: 'Мудила совсем динки-дау? Чокнулся?'
  Ковбой мотает головой. 'Нет. Мудила как человек урод, но хряк из него отличный'.
  Мы бежим обратно в библиотеку.
  Подтаскиваем под разбитый купол тяжелый антикварный письменный стол, Ковбой забирается на него и вылезает обратно на крышу.
  Выстрел из снайперского карабина Симонова врывается в приглушенный ритмичный стук мудиловского пулемета.
  Ковбой валится обратно сквозь купол. Алиса, который успел залезть на стол, ловит Ковбоя и бережно опускает его на стол.
  Срываю кольцо с гранаты. Залезаю на стол, хватаюсь за крышу левой рукой. Отпускаю скобу. Она со звоном отлетает в сторону и тарахтит по крыше. Я выжидаю три секунды, удерживая скользкую от пота зеленую овальную гранату и, подтянувшись, бросаю ее назад-вверх, чтобы она скатилась по крыше прямо над нашими головами. Граната взрывается, осыпая всю крышу сотней с половиной проволочных обрезков. Потолок трескается. Алиса прижимает к себе Ковбоя. Штукатурка и щепки отскакивают от моей каски.
  Стропила запрыгивает на стол и вылезает на крышу.
  Я тому удивляюсь и лезу за ним.
  Танк ведет огонь по первому этажу соседнего дома.
  Мы со Стропилой ползем по крыше.
  Позади нас Алиса поднимает Ковбоя над головой, как в реслинге, осторожно укладывает его на крышу. Потом вылезает сам. Он берет Ковбоя на руки, словно Ковбой ребенок, только чересчур большой.
  Док Джей окликает нас с крыши первого дома.
  Алиса вытаскивает из набедренного кармана моток палаточного троса и завязывает его у Ковбоя подмышками. Он бросает другой конец троса Доку Джею. Док Джей крепко ухватывает трос и упирается ногами в крышу. Алиса опускает Ковбоя в промежуток между домами. Док Джей выбирает слабину, и в это время Ковбой падает. Обмякшее тело Ковбоя летит по дуге и шлепается о стену где-то под ногами Дока Джея. Док Джей скрипит зубами, вытягивая Ковбоя наверх. Алиса оглядывается на меня, но я машу рукой, чтобы он двигался дальше. Он перепрыгивает на первый дом.
  Док Джей подбирает побросанное нами снаряжение, Алиса перекидывает Ковбоя через плечо, и они начинают отходить вниз.
  Стропила уже успел залезть на конек крыши. Заглядывает на другую сторону.
  Бах! Свист.
  Я подползаю к Стропиле. Выглядываю. Из-за низкой трубы на том углу крыши высовывается черная полоска.
  Мы слышим невообразимо громкий лязг танка, едущего внизу по улице. Танк останавливается.
  Скотомудила и младший капрал Статтен прекращают огонь.
  - Пошли отсюда, - хватаю Стропилу за плечо. - Того гука из танка спишут.
  Стропила на меня не смотрит. Вырывается.
  Я поворачиваюсь и добираюсь гусиным шагом до края крыши. Встаю на ноги и только собираюсь прыгать, как дом подо мной взрывается.
  Я валюсь на спину.
  Снайпер трогается с места.
  Стропила перепрыгивает через конек и на заднице съезжает вниз по скату.
  Пытаюсь встать. Но все мои кости, похоже, съехали на дюйм влево.
  И вдруг мою грудь припечатывает нога. Снайпер удивленно глядит на меня сверху вниз. Снайпер видит мою беспомощность, бросает взгляд назад на Стропилу, готовится перепрыгнуть на другую крышу.
  Стропила бежит обратно вверх по скату и съезжает на заднице вниз, ярдах в десяти от меня.
  Я тянусь за 'масленкой'.
  Снайпер оборачивается в сторону Стропилы, и ее СКС начинает подниматься.
  Этот снайпер - первый Виктор Чарли, которого я вижу не мертвым, не в плену и не с большого-большого расстояния. Она совсем ребенок, не более пятнадцати лет, стройный ангелочек смешанной евроазиатской наружности. У нее прекрасные темные глаза, которые в то же время и суровые глаза хряка. Ростом она не дотягивает даже до пяти футов. У нее длинные блестящие черные волосы, собранные в хвостик сыромятным шнурком. На ней рубашка и брюки из хаки горчичного цвета, на вид новые. Между маленькими грудками, по диагонали пересекая грудь, тянется трубка из белой материи, плотно набитая липким красноватым рисом. Ее сандалии типа 'Б. Ф. Гудрич' вырезаны из списанных покрышек. Тонюсенькая талия перехвачена полевым ремнем, на котором болтаются самодельные гранаты с пустотелыми деревянными ручками (их делают из банок из-под 'Кока-Колы', набивая черным порохом), нож для чистки рыбы и шесть брезентовых подсумков с рожками для автомата AK-47, который висит у нее за спиной.
  Бах! Стропила стреляет из M16. Бах! Бах!
  Снайпер опускает оружие. Глядит на Стропилу. Глядит на меня. Пытается поднять карабин.
  Бах! Бах! Бах! Бах! Пули бьют в тело. Стропила продолжает стрелять. Пули Стропилы вышибают из снайпера жизнь.
  Снайпер падает с крыши.
  Танк стреляет по первому этажу, что под нами. Дом содрогается.
  Я поднимаюсь. Чувствую себя, как дерьмо мертвячье. Выхожу к фасаду дома. Машу белокурому командиру танка. Он разворачивает пулемет пятидесятого калибра и целится в меня. Я встаю в полный рост на краю крыши. Машу руками: 'Все чисто'.
  Командир танка поднимает вверх большие пальцы.
  Выдергиваю кольцо и швыряю на крышу зеленую дымовую гранату.
  Ковыляю к куполу и слезаю в библиотеку.
  Стропила уже успел запрыгнуть в библиотеку и теперь несется вниз по побитым осколками ступеням.
  Спустившись и выйдя на улицу, я вижу, как танк подкатывает к последнему дому, который пока еще цел. Еще раз сообщаю жестами 'Все чисто', и командир танка одаряет меня еще одной улыбкой, еще раз выставляет вверх большие пальцы, а потом танк стреляет, разнося второй этаж. Делает еще один выстрел, разнося первый этаж.
  Огромное механическое тело командира танка удовлетворенно рычит и с грохотом удаляется.
  Ковбой бежит мне навстречу. Шлепает меня по руке. 'Смотри! - Ковбой осторожно дотрагивается до правого уха. - Смотри! В его правом ухе - аккуратная круглая дырочка, а в верхней части левого - полукруглая царапина. 'Видишь? Легкое 'Сердце'! Пуля пробила каску сзади, прошла вокруг всей головы, потом вылетела и попала в руку...' - Ковбой поднимает правое предплечье, которое уже успели перебинтовать. - Нет, ты видел этот танк? Круто работал, да? Красавец!'.
  Док Джей подбегает к Ковбою, грубо его хватает, силой усаживает. Ковбой сидит на расщепленном обрубке бревна, а тем временем Док Джей срывает обертку с перевязочного пакета и обматывает бинтом окровавленную голову Ковбоя.
  Мы с Алисой обходим дом, заходя к нему с тыла.
  Обнаруживаем там Стропилу, который стоит над снайпером, отхлебывая из бутылки 'Кока-Колы'. Стропила ухмыляется. Он говорит: 'С Кокой дела идут лучше!'
  Подходит Скотомудила, и Стропила говорит: 'Видишь? Видишь?!'
  Мы обступаем снайпера. С огромными усилиями снайпер втягивает в себя воздух. Кишки вылезли через пулевые отверстия цветными пластмассовыми трубками. Задняя часть бедра снайпера и правая ягодица оторваны. Она скрипит зубами и повизгивает, как собака, сбитая машиной.
  Младший капрал Статтен подводит свою огневую группу к снайперу.
  - Гляди-ка, - говорит младший капрал Статтен. - Девчонка. Ну и разворотило же ее!
  - Видите? - говорит Стропила. Он расхаживает вокруг стонущего куска развороченного мяса. - Видите? Правда, я крут? Правда, я грозен? Я ль не душегуб? Я ль не сердцеед?
  Алиса наклоняется, расстегивает полевой ремень снайпера и выдергивает его из-под тела. Снайпер слабо стонет. Что-то говорит нам по-французски. Алиса швыряет окровавленный ремень Стропиле.
  Снайпер начинает молиться по-вьетнамски.
  Стропила спрашивает: 'Что она говорит?'
  Я пожимаю плечами. 'Какая разница?'
  Скотомудила сплевывает. 'Стемнеет скоро. Потопали-ка в роту'.
  Я говорю: 'А с гучкой что?'
  - Да хрен с ней, - говорит Скотомудила. - Пускай тут гниет.
  - Нельзя ее вот так оставлять, - говорю я.
  Скотомудила делает гигантский шаг ко мне, наезжает:
  - Слышь, мудак, Ковбоя ранило. Ты только что друзей потерял, урод. Я руковожу этим отделением. Пока меня не разжаловали, я взводным сержантом был. И я говорю - гучка эта тут останется, крысам на потеху.
  Стропила защелкивает на себе северовьетнамский ремень. У ремня матовая серебристая пряжка со звездой, выгравированной посередине.
  - Джокер - сержант.
  Скотомудилу это весьма удивляет. Он глядит на Стропилу, потом на меня. Наконец говорит:
  - Тут это ни хрена не катит. Мы в поле, урод. Ты ни хрена не хряк. Не тянешь ты на хряка. Хочешь со мной схлестнуться? А? Помахаемся?
  Я говорю:
  - Меня этим отделением командовать за миллион долларов не заставишь. Я просто говорю: нельзя эту гучку вот так тут оставлять.
  - А мне-то что? - говорит Скотомудила. - Давай, спиши ее.
  Я говорю:
  - Не, я не буду.
  - Ну, тогда по коням. Выдвигаемся... Резко.
  Я гляжу на снайпера. Она хныкает. Я пытаюсь прикинуть, чего бы сам желал, лежа вот так полумертвым, в страшных мучениях, среди врагов. Заглядываю ей в глаза в поисках ответа. Она видит меня. Она понимает, кто я: человек, который положит конец ее жизни. Мы стали близки, мы повязаны кровью. Я начинаю поднимать 'масленку', а она - молиться по-французски. Я дергаю за спусковой крючок. Бах! Пуля входит снайперу в левый глаз и, выходя, вырывает затылочную часть головы.
  Отделение застывает в молчании.
  Потом Алиса фыркает, сверкает широкой улыбкой.
  - А ты крутой чувак. И почему ты не хряк?
  Ковбой с Доком Джеем появляются рядом со мной.
  Ковбой говорит:
  - Мудила, я пригоден для дальнейшей службы. Благодарю за службу, Джокер. Ну ты и крут.
  Скотомудила плюется. Делает шаг вперед, наклоняется, выхватывает мачете. Одним могучим ударом отрубает голову. Он хватает голову за длинные черные волосы и высоко ее поднимает. Смеется и говорит:
  - Да упокоятся обрубки твои, сука, - снова ржет. Идет по кругу и тычет окровавленным шаром в наши лица. - Крут? Кто крут? Теперь кто крут, уроды?
  Ковбой глядит на Скотомудилу и вздыхает.
  - Джокер крут, Мудила. А ты... Ты просто скотина.
  Скотомудила замолкает, плюется, швыряет голову в канаву.
  Ковбой говорит:
  - Выдвигаемся. Дело сделано.
  Скотомудила поднимает свой пулемет M60, укладывает его поперек на плечи, вразвалку подходит ко мне. Улыбается.
  - Слышь, а Обрез так и не увидел той гранаты, что его списала, жиденка этого.
  Скотомудила отцепляет гранату от бронежилета и толкает меня ею в грудь - изо всей силы. Мудила озирается по сторонам, потом снова мне улыбается.
  - Никому не дозволено на Скота класть, урод. Ни-ко-му.
  Я прицепляю гранату на бронежилет.
  Алиса подбирает винтовку снайпера.
  - Э, а сувенир-то номер один!
  Стропила стоит над обезглавленным трупом снайпера. Он наставляет на нее M16 и выпускает в тело длинную очередь. Потом говорит: 'Она моя, Алиса'. Забирает у Алисы СКС и внимательно его рассматривает. Опускает глаза и любуется новым ремнем. 'Я первый в нее попал, Джокер. Она бы все равно умерла. Это первый убитый на моем счету'.
  Я говорю: 'Конечно, Строп. Ты ж ее списал'.
  Стропила говорит: 'Я! Я ее списал. Грохнул на хер!' Снова глядит на свой северовьетнамский ремень. Поднимает вверх СКС. 'Ну, погоди, я Мистеру Откату еще и это покажу!'
  Алиса опускается на колени рядом с трупом. Своим мачете он отрубает у снайпера ступни. Кладет ступни в синюю холщовую хозяйственную сумку. Отрубает у снайпера палец и снимает с него золотое кольцо.
  Мы ждем, пока Стропила не сфотографирует мертвую гучку, и пока Алиса не сфотографирует Стропилу, который позирует, уперев СКС в бедро и поставив ногу на расчлененные останки вражеского снайпера.
  А потом, когда мы уже уходим, в зазубренных зубьях разбитого окна Стропила замечает отражение своего лица и видит на нем новую, незнакомую улыбку. Стропила долго-долго вглядывается в себя самого, а затем, уронив карабин, просто бредет куда-то по дороге, не оборачиваясь, не отвечая на наши вопросы.
  Ковбой машет рукой, и мы выдвигаемся. О Стропиле никто не говорит ни слова.
  Мы топаем обратно в Запретный город и устраиваемся там на ночь.
  Делаю отметку на своем стариковском календаре - пятьдесят пять дней в стране до подъема.
  Позднее, уже в темноте, возвращается Стропила.
  Всю ночь сражения вокруг нас продолжаются, вспышки зверства слышны отовсюду, то разрыв мины из миномета, то проклятья, то вопли.
  Мы спим сном младенца.
  
  
  Солнце, встающее над Хюэ утром 25 февраля 1968 года, озаряет мертвый город. Бойцы корпуса морской пехоты США освободили Хюэ до основанья. Здесь, в самом сердце древней имперской столицы Вьетнама, этой живой святыне для вьетнамцев с обеих сторон, зеленые морпехи из зеленой машины освободили бесценное прошлое. Зеленые морпехи из зеленой машины расстреляли кости священных предков. Мудрые как Соломон, мы превратили Хюэ в руины, чтобы спасти его.
  
  
  На следующее утро Дельта-шестой отваливает нам чуток халявы, и мы проводим весь день в императорском дворце в поисках золотых слитков.
  Мы входим в тронный зал, где восседали императоры прошлых времен. Трон кроваво-красный, усыпанный грошовыми зеркальцами.
  Хотел бы я жить в Императорском дворце. Яркий фаянс на стенах оживляет их. На крыше оранжевая черепица. Повсюду каменные драконы, вазы из керамики, бронзовые журавли, стоящие на черепашьих спинах, и много других прекрасных предметов, происхождение и назначение которых неизвестно, но нет сомнения, что они очень ценные, очень красивые и очень древние.
  Я выхожу из дворца в потрясающий императорский сад. Обнаруживаю там Алису и Стропилу, которые разглядывают хрустяшек. Определить, какой армии они принадлежали, не представляется возможным. Напалм даже костей не щадит. Я говорю: 'Пристрастие к аромату жареной плоти, следует признать, достигается многочисленными упражнениями'.
  Алиса смеется. 'И на кой хрен все тут изувечили? Ведь это место типа волшебного храма, знаешь, да? Гуки так его любят. Раздолбать его- все равно, что... ну, Белый дом раздолбать. Вот только на Белый дом всем насрать, а это место в десять раз древнее'.
  Я пожимаю плечами.
  - Дурдом, - говорит Алиса. - Дурдом, на хер. Эх, до чего же в Мир охота.
  Я говорю: 'Нет, это в Мире дурдом-то и есть. А вот это, весь этот говеный мир - он и есть настоящая реальность'.
  Через какое-то время появляется Ковбой и говорит, что командир роты 'Дельта' сказал, чтоб собирались на берегу у Земляничной поляны.
  Отправляемся туда. Глядим на сотворенные нами руины. Надоели уже, столько их повсюду.
  
  
  Сумерки.
  
  Некоторые парни начинают приподниматься.
  Донлон встает на ноги, кричит: 'Смотрите!'
  В пяти сотнях ярдов к северу отсюда на реке Ароматной остров. На этом острове миниатюрные танки сжимают полукольцо вокруг лихорадочно мечущейся муравьиной семьи. Муравьи бросают свои вещи, перекидывают АК-47 за спины и прыгают в реку. Муравьи плывут что было сил.
  Все танки открывают огонь из 90-мм орудий и пулеметов 50-го калибра.
  Часть мурашей идет на дно.
  Ганшипы 'Кобра' с жужжанием выносятся из-за свинцового горизонта и обрушиваются на добычу.
  Муравьи плывут быстрее.
  Парящие над бурой водой вертолеты молотят по ней из пулеметов.
  Муравьи плывут, ныряют или тонут, охваченные паникой.
  Бойцы роты 'Дельта' вскакивают на ноги.
  Три 'Кобры' с ревом снижаются до нескольких ярдов над водой, и бортовые пулеметчики в шлемах начинают поливать из пулеметов муравьев, которые бултыхаются в воде, попав в плен налетающего на них в рваном ритме горячего урагана от бешено крутящихся лопастей, захваченные в ловушку в воде, и красная их жизнь вытекает из них через дырки от пуль.
  Лишь один муравей добирается до берега. Муравей открывает огонь по ганшипам, парящим над водой как ненасытные чудовища.
  Кто-то говорит: 'Ни хрена себе, видали? Крутой чувак'.
  Один из ганшипов отрывается от кровавой трапезы и скользит через Ароматную реку. Вертолет швыряется пулями по всему берегу, осыпает ими муравья.
  Муравей сбегает с прибрежной полосы.
  Ганшип с жужжанием отправляется обратно поедать муравьев, барахтающихся в воде.
  Муравей выбегает на берег и открывает огонь.
  Ганшип закладывает крутой крен и заходит на низкой высоте, из-под брюха его со свистом вылетают реактивные снаряды, стрекочут пулеметы.
  Муравей снова убегает с берега.
  Ганшип находится уже на полпути к плывущим муравьям, когда муравей на берегу объявляется вновь и открывает огонь.
  На этот раз пилот ганшипа заходит так низко, что может снести муравьиную голову лыжами вертолетного шасси. Ганшип открывает огонь.
  Муравей стреляет в ответ.
  Пулеметные пули сбивают муравья с ног.
  Ганшип разворачивается, чтобы зафиксировать гибель противника.
  Посреди пулеметных очередей, бьющих в мокрый песок, муравей поднимается, прицеливается из крохотного АК-47 и в одну очередь выпускает магазин на тридцать патронов.
  Ганшип 'Кобра' взрывается и трескается, как лопнувшее зеленое яйцо. Вспоротый каркас из алюминия и плексигласа скачет по воздуху, горит, оставляя хвост черного дыма. И падает.
  Объятый пламенем вертолет врезается в реку, и водяной поток увлекает его на дно.
  Муравей не шевелится. Муравей выпускает еще один магазин одной длинной очередью. Муравей палит в небо.
  Двум оставшимся ганшипам надоедает палить по плавающим в реке трупам, они переходят в атаку на муравья.
  Муравей не торопясь покидает берег.
  Ганшипы бьют по берегу и песчаным дюнам из всего оружия, что у них на борту. Они кружат, кружат и кружат, как хищные птицы. А потом, израсходовав боеприпасы и горючее, с жужжанием уносятся прямиком к линии горизонта и пропадают из вида.
  Бойцы роты 'Дельта' аплодируют, свистят, издают восхищенные вопли.
  - На тебе! Номер один! О-браз-цово-твою-мать! Откат - п...ц всему!
  Алиса говорит: 'Этот мужик - реальный хряк'.
  В ожидании вертолетов, которые должны прилететь и переправить нас на тот берег реки Ароматной, мы рассуждаем о том, что этот северовьетнамский хряк - охеренно крутой тип, о том, как было бы здорово, если б он приехал в Америку и женился на всех наших сестренках, и о том, как все мы надеемся, что он будет жить до ста лет, потому что с его уходом этот мир измельчает.
  
  
  На следующее утро мы со Стропилой получаем от зеленых упырей координаты массового захоронения и топаем туда, чтобы привезти капитану Январю фотографии с проявлениями жестокого отношения.
  У массового захоронения реально жуткий запах - запах крови, вонь червей, разложившихся тел. Арвинские шавки, которые раскапывают ее на школьном дворе, пообвязывали лица нижними рубашками защитного цвета, но все равно несут тяжелые потери вследствие неконтролируемого блевания.
  Мы видим трупы мирных вьетнамских жителей, которые были похоронены заживо, их лица застыли в оборванном вопле, руки как клешни, ногти окровавлены, на них запеклась влажная земля. Все мертвецы улыбаются жуткой безрадостной улыбкой людей, до которых дошел смысл великой шутки, которые узрели жуткие тайны земли. Вместе с ними лежит даже труп собачки, которую Викторы Чарли не смогли оторвать от хозяина.
  Трупов с руками, связанными за спиной, нет. Однако зеленые упыри уверяют нас, что в другом месте они такие трупы видели. Поэтому я одалживаю немного саперного провода у арвинских шавок и, нажимая коленом на закоченевшие тела, ломая кости, связываю накрепко семью, которую подбираю наугад из множества людей: мужчина, его жена, маленький мальчик, маленькая девочка и, само собой, собачка. Наношу на картину последний штрих, связывая собачке лапы.
  Полуденное время на пункте MAC-V. Мы прощаемся с Ковбоем и Кабанутой командой.
  Ковбой нашел бродячего щенка и таскает костлявое маленькое животное под рубашкой. Ковбой говорит мне: 'Задницу свою не высовывай, братан. Ходят слухи, что кабанутых в Хешань пошлют - а места там очень даже очкованные. Но ты не бзди, мы прорвемся. А может, у них там даже лошади есть. Короче, если почувствуешь, что стал достаточно крут, чтобы стать настоящим морпехом, хряком, шлепай к нам'.
  Я глажу ковбойского песика. 'Хрен когда. Но ты-то будь осторожен, засранец. У меня свидание с твоей сестренкой намечено, и упускать его я не хочу'.
  Стропила прощается с Алисой и другими ребятами в отделении Ковбоя. Он жмет руку Ковбою и гладит его щенка. Своим лучшим фирменным голосом Джона Уэйна я говорю: 'До встречи, Мудила'.
  Скотомудила отвечает: 'А на кой ты мне сдался?'.
  
  
  Мы со Стропилой шлепаем по шоссе номер 1 на юг, к Фубаю. Мы топаем по убийственной жаре часами, надеемся поймать попутную машину. Но солнце по-прежнему неумолимо, и колонн не видать.
  Усаживаемся в тени на обочине. 'Жарко, - говорю я. - Очень жарко. Сейчас бы ту старую мамасану сюда. Я б ей за одну коку боку денег дал на память...'.
  Стропила поднимается. 'Да легко. Сейчас найду...'. Стропила шлепает по дороге.
  Я собираюсь сказать ему что-нибудь в том смысле, что лучше б нам держаться вместе. В этих местах до сих пор полно отбившихся от своих солдат СВА. 'Строп...' Но тут я вспоминаю, что Стропила себе на счет одного уже записал. Стропила может сам о себе позаботиться.
  
  
  Палуба начинает подрагивать. Танк? Я поднимаю глаза, но на дороге ничего нет.
  И все же нет на земле ничего мощнее танка по звуку, ничто кроме танка не издает такого жуткого грохота металла. Он него трясутся кости. Я вскакиваю на ноги, оружие наготове. Оглядываю дорогу в обе стороны. Ничего нет. Но все вокруг заполнено звуками гремящего по дороге металла и запахом дизельного топлива.
  Стропила переходит дорогу. Он не слышит невидимого танка. Он не ощущает этого железного дрожания земли.
  Я бегу к нему.
  - Строп!
  Стропила оборачивается. Улыбается. И вдруг мы оба его замечаем. Танк - нечто тяжелое, железное, выкованное из холодного мрака, бесплотное привидение. Черный железный призрак надвигается на нас, как мрачная эманация духа, вызванная неким медиумом посреди залитого солнцем дня. Белокурый командир танка стоит в башенном люке, глядя прямо перед собой, вглядываясь в нечто потустороннее, смеясь.
  Стропила оборачивается.
  Я говорю ему: 'Стой!'
  Но Строп глядит на меня в паническом испуге.
  Я хватаю его за плечо.
  Стропила вырывается и убегает.
  Танк надвигается на меня. Я не двигаюсь с места.
  Танк виляет, не зацепив меня, с ревом проносится мимо, как огромный железный дракон. Танк сбивает Стропилу и расплющивает его стальными гусеницами.
  И исчезает из вида.
  Стропила лежит в дорожной пыли на спине, как раздавленный машиной пес, медленно лезущий наружу из своей шкуры. Стропила глядит на меня таким же взглядом, каким глядел в тот день у лавки на Фридом Хилл на Высоте 327 в Дананге. Его глаза молят меня объяснить ему, что случилось.
  Стропилу разрезало напополам как раз ниже его нового ремня пехотинца СВА. Его кишки как розовые канаты валяются повсюду на палубе. Он пытается запихнуть себя обратно, но не получается. Кишки у него мокрые и скользкие, и они выскальзывают из рук, когда он хочет засунуть их внутрь. Он пытается засунуть выпавшие кишки обратно в разрезанное тело, изо всех сил стараясь не выпачкать их при этом в дорожной пыли.
  Стропила оставляет попытки спасти себя самого и лишь глядит на меня с таким выражением, какое может возникнуть разве что на лице у человека, проснувшегося с дохлой птицей во рту.
  - Сарж...
  - Не называй меня саржем.
  Я наклоняюсь и подбираю черный 'Никон' Стропа. Я говорю: 'Я расскажу Мистеру Откату и про ремень твой, и про СКС...' Мне дико хотелось бы сейчас заплакать, но заплакать я не смогу - слишком крут я для такого.
  Я больше ничего не говорю Стропиле, потому что Стропила мертв. Нездоровая это привычка для живого человека - разговаривать с мертвыми, а в последнее время я как-то слишком часто веду беседы с мертвецами. Я, по-моему, разговариваю с ними с тех пор, как мне зачли первого убитого. После первого зачтенного убитого логичней стало беседовать с трупами, а не теми, кого списать еще не успели.
  Во Вьетнаме трупы видишь почти ежедневно. Поначалу пытаешься не обращать на них внимания. Не хочется, чтобы окружающие сочли тебя слишком любопытным. Неохота дать понять другим, что с трупами ты еще не на короткой ноге, не хочется, чтоб тебя держали за салагу. Поэтому смотришь на них так, как будто это кучи грязных тряпок. А через какое-то время начинаешь замечать, что у куч грязных тряпок есть руки, ноги и головы. И лица.
  Когда я впервые увидел труп, еще салагой, меня чуть не вырвало, прямо как в кино. Тот труп был хряком СВА, который погиб в огромном оранжевом шаре загущенного бензина возле Контьена. После напалма от него осталась кучка пепла, свернувшегося, как зародыш. Его рот был открыт. Его обугленные пальцы закрывали глаза.
  Во второй раз, когда я реально разглядывал труп, мне стало стыдно. Это была старая вьетнамка с такими черными зубами, какие получаются, только если всю жизнь бетель жевать. Это женщина погибла не просто от огня из стрелкового оружия. Она погибла, попав под перестрелку между корейскими морпехами и северовьетнамскими хряками в Хойане. Мертвая, она такая беззащитная была, такая беспомощная.
  Мой третий труп был морпех без головы. Я споткнулся об него на операции в долине Ашау. Он вызвал у меня приступ любопытства. Мне стало интересно, что он чувствовал, когда пули входили в его тело, о чем он подумал в последний в жизни раз, каким был его последний крик, когда ударила пуля. Неодолимая мощь смерти привела меня в благоговение. Здоровенный молодой американец, такой энергичный и полнокровный, за несколько минут был превращен в желтую массу холодного мяса. И я понял, что мое собственное оружие может сотворить такую же злую волшебную штуку с любым живым существом. С помощью своей автоматической винтовки, легчайшим нажатием пальца, я могу вышибить жизнь из любого врага. И, осознав это, я стал бояться уже меньше.
  Четвертый труп был последним из тех, что запомнил. После него все они слились в одну гору мертвецов без лиц. Но вот четвертый, по-моему, был старый папасан в белой конической шляпе, которого я увидел на шоссе номер 1. Старик присел на дороге по-большому, тут его и переехал трехосный грузовик. Мы тогда куда-то передвигались, и единственное, что я помню - мухи, которые разлетелись со старика, как осколки.
  
  
  Первого на счет я записал, когда был на операции с ротой 'Индия' Третьего Пятого.
  Я писал тематическую статью о том, что хряки в Рокпайле на шоссе номер 9 вынуждены проверять дорогу на наличие мин каждое утро, а уже потом пускать по ней машины. Там был толстый ганни, который настаивал на том, что именно он должен идти в голове с миноискателем. Толстый ганни хотел защитить своих людей. Он верил в то, что судьба карает беспечных. Он наступил на противотанковую мину. Считается, что человек слишком легок, чтобы противотанковая мина сработала, но тот ганни был очень толстый.
  Земля разверзлась, и ад вырвался наружу с ревом, от которого у меня содрогнулись все кости. Толстого ганни швырнуло в безоблачное синее небо, как изломанную куклу, зеленую, пухлую и с переломанными суставами. Я смотрел, как толстый ганни уплывает на небеса, а потом волна жаркого воздуха ударила меня со страшной силой, и меня бросило на палубу.
  Толстый ганни поплыл обратно на землю.
  Хотя осколки и прошлись по моему лицу и испещрили дырочками мой бронежилет, мне было не страшно. Я был очень спокоен. С того момента, как взорвалась эта мина, я знал, что я покойник, и сделать по этому поводу ничего уже не мог.
  Позади меня кто-то изрыгал проклятья. Это был санитар, приданный из флота. Правая рука санитара была разорвана, и он придерживал пальцы здоровой рукой, ругался и вопил, вызывая санитара.
  Потом до меня дошло, что 'осколки', удары которых я почувствовал, были всего лишь разбросанной взрывом щебенкой.
  Хряки из отделения боевого охранения расползались по кустам, занимая круговую оборону с оружием готовым к бою.
  Все еще не понимая, почему я до сих пор жив, я поднялся на ноги и побежал к ямке, которую вырвал в дороге взрыв.
  Два хряка неслись через поляну к лесополосе. Я побежал за ними, не отрывая пальца от спускового крючка M16, горя желанием засыпать таящихся там призраков невидимыми сокрушительными стрелами.
  Мы с двумя хряками пробежали через лесополосу и оказались на краю большого рисового поля. Толстый ганни плавал там на спине в мелкой воде, а вокруг него плавали темные куски удобрений кустарного производства.
  Пока хряки расстилали под ним пончо, я стоял рядом, прикрывая их. Обе ноги ганни были оторваны по самый пах. Я заметил, что рядом плавает одна из его толстых ног, выловил ее из воды и бросил на него.
  Все вместе мы ухватились за пончо и потащили тяжелую ношу обратно на дорогу. Я шумно дышал, и темная ярость тяжко билась у меня в груди. Я продолжал следить за деревьями в надежде заметить какое-нибудь движение.
  И вдруг неведомо откуда возник человек, крошечный древний землепашец, который был одновременно и смешон, и исполнен достоинства. Древний землепашец держал на плече мотыгу, а на голове у него была неизменная в здешних местах коническая белая шляпа. Грудь его была костлява, и на вид он был очень стар. Крепкие ноги его были покрыты шрамами. Древний землепашец ничего нам не сказал. Он просто стоял себе возле тропы с рисовыми побегами в руках, спокойно перебирая в уме все те нелегкие дела, которые предстояли ему в тот трудовой день.
  Древний землепашец улыбнулся. Он глядел на суетящихся детишек с их мертвым грузом, и ему нас было жаль. И потому он улыбнулся, чтобы показать нам, насколько понятны ему наши чувства. А потом затряслась моя M16, и невидимые металлические ракеты затрещали, пронзая тело древнего землепашца как мешок с хворостом.
  Древний землепашец поглядел на меня. И, пока он падал головой вперед в темную воду, лицо его оставалось умиротворенным, и я увидел, что он все понял.
  После первого противника, записанного на личный счет, я начал понимать, что понимать не обязательно. Что сделал, тем и стал. Только успеешь что-нибудь осознать - а в следующее мгновение происходит что-то такое, что стирает все твои умозаключения. Отыскивать в этом смысл можно сколько угодно - все равно никогда и ни за что не изменить самого факта содеянного - холодного и черного факта. Меня опутала плотная паутина тьмы и, как тот древний крестьянин, я вдруг стал очень спокоен, столь же спокоен, как и тогда, когда разорвалась мина, потому что от меня ничего уже не зависело. Своими пулями я сам себя сделал тем, кем стал, кровь запятнала мою янки-дудлевскую мечту о том, что у всего будет хороший конец, и что, когда закончится война, я вернусь в родную Америку в белом шелковом мундире, с радугою планок поперек груди, невообразимо бравый, этакий Иисус военного образца.
  
  
  Я долго размышляю о первом убитом мною человеке. Когда наступают сумерки, появляется медик. Я объясняю ему, что морские пехотинцы никогда не бросают своих павших или раненых.
  Медик несколько раз заглядывает в оба зрачка Стропилы.
  - Что?
  Я пожимаю плечами.
  - Откат - п...ц всему.
  - Что? - медик в замешательстве. Явно салага.
  - Спасибо за памятник... - говорю я, потому что не могу объяснить ему, как я сейчас себя чувствую. Ты как пулеметчик, расстрелявший до конца последнюю ленту. Ты ждешь, вглядываясь через колючую проволоку в маленьких человечков, которые идут в атаку на твою позицию. Ты видишь их крохотные штыки, как у игрушечных солдатиков, их решительные лица без глаз, но ты пулеметчик, расстрелявший до конца последнюю ленту, и ты не в силах что-либо сделать. Маленькие человечки будут сейчас расти, расти и расти - в свете мерцающего, призрачного огня осветительного снаряда - а потом они все на тебя набросятся и изрежут всего ножами. Ты это видишь. Ты это знаешь. Но ты пулеметчик, расстрелявший до конца последнюю ленту, и ты не в силах что-либо сделать. Ты ощущаешь пока еще далекую ярость маленьких человечков, и в этой ярости они тебе как братья, и ты любишь их больше, чем друзей своих. И потому ты ждешь, когда маленькие человечки приблизятся, и знаешь, что будешь нетерпеливо ожидать этого, потому что тебе самому идти никуда уже не надо...
  Медик в замешательстве. Он не понимает, отчего я улыбаюсь.
  - Что с тобой, морпех?
  Да, определенно салага.
  Я шлепаю по дороге. Медик меня окликает. Я не обращаю на него внимания.
  Отойдя на милю от этого страшного места, я поднимаю вверх большой палец.
  
  
  Я грязный, небритый, устал до смерти.
  Водитель 'Майти Майта' бьет по тормозам.
  - Морпех!
  Я оборачиваюсь, полагая, что халява обломилась, сейчас подвезут.
  Крыса-полковник выскакивает из джипа, четким шагом подходит, становится лицом к лицу.
  - Морпех!
  Я думаю: Это ты, Джон Уэйн? Или я?
  - Ай-ай, сэр!
  - Капрал, тебя честь отдавать не учили?
  - Есть, сэр!
  Отдаю ему честь. Я держу руку поднятой до тех пор, пока крыса-полковник не поднесет руку к своей накрахмаленной фуражке, а потом еще пару секунд продолжаю держать руку у виска, прежде чем резко оторвать ее вниз. Теперь вражеские снайперы, которые могут тут обретаться, должны понять, что из нас двоих именно крыса-полковник офицер.
  - Капрал, тебя по стойке 'смирно' стоять не учили?
  Моментально возникает желание вернуться обратно в говно. Когда идут бои, там нет полиции, там только те, кто хочет тебя подстрелить. Там, где идут бои, крыс нет. Крысы хотят убить тебя изнутри. Крысы не трогают тела, потому что, кроме мускулов твоих, ничего им от тебя и не нужно.
  Я стою по стойке 'смирно', слегка пошатываясь под шестьюдесятью фунтами снаряжения, которое тащу на себе.
  У крысы-полковника классическая гранитная челюсть. Я уверен, что в учебном центре корпуса морской пехоты в Куонтико кандидаты в офицеры наверняка проходят суровую проверку, и тех, у кого нет гранитной челюсти, отсеивают.
  На его тропической полевой форме стрелки остры как бритвы, и накрахмалена она до такой степени, что походит на зеленую броню. Он исполняет безупречную 'Короткую паузу', любимый приемчик начальников, который предназначен для поражения жертв посредством приведения их в состояние неуверенности, несовместимой с жизнью. Мне вовсе не хочется сколько нибудь ущемлять самоуверенность полковника, поэтому я отвечаю ему насколько возможно совершенным исполнением приема, который освоил в Пэррис-Айленде, и который именуется 'я-всего-лишь-рядовой-и-стараюсь-быть-послушным'.
  - Морпех...
  Полковник будто штык проглотил. Эта поза называется 'Командный вид', и назначение ее в том, чтобы меня запугать, несмотря на то, что я на фут выше его и вешу фунтов на пятьдесят больше. Полковник внимательно изучает все, что находится ниже моего подбородка.
  - Морпех...
  Ох, и нравится ему это слово.
  - Что это у тебя на бронежилете, морпех?
  - Сэр?
  Крыса-полковник поднимается на цыпочках. На миг я опасаюсь, что он собирается укусить меня в шею. Но он всего лишь хочет обдать меня своим дыханием. Его улыбка холодна. Кожа его чересчур бела.
  - Морпех...
  - Сэр?
  - Я тебе вопрос задал.
  - Вы имеете в виду этот пацифик, сэр?
  - Что это такое?
  - Символ мира, сэр...
  Я терпеливо жду, пока полковник пытается вспомнить содержание главы 'Межличностные отношения с подчиненными' из учебника офицерского училища.
  Крыса-полковник продолжает обдавать своим дыханием все мое лицо. Его дыхание пахнет мятой. Офицерам корпуса морской пехоты не разрешается иметь плохой запах изо рта, дурно пахнуть, иметь прыщи на лице или дырки в нижнем белье. Офицерам корпуса морской пехоты не разрешается иметь ничего нетабельного - только то, что им выдается. Полковник тычет в значок указательным пальцем, демонстрирует мне весьма недурной 'Отточенный свирепый взгляд'. Его голубые глаза сверкают.
  - Хорошо, сынок, можешь притворяться, будто ничего не знаешь. Но я-то знаю, что означает этот значок.
  - Так точно, сэр!
  - Это пропагандистский значок, 'Запретить бомбу'. Подтвердить!
  - Никак нет, сэр. - Мне больно уже не на шутку. Тому, кто изобрел стойку 'смирно', явно никогда не доводилось топать в полевом снаряжении.
  - И что же это?
  - Просто символ мира, сэр.
  - Ах, вот как? - Дыхание его учащается, он подходит совсем уже вплотную, будто обладает даром выявлять ложь на запах.
  - Так точно, господин полковник, это просто...
  - Морпех!
  - Ай-ай, сэр!
  - Улыбку с лица стер!
  - Ай-ай, сэр!
  Крыса-полковник делает круг вокруг меня, наезжает.
  - Ты считаешь себя морпехом?
  - Ну...
  - Что?!
  Скрещиваю пальцы, чур меня!
  - Так точно, сэр.
  - А теперь поговорим серьезно, сынок...
  Полковник начинает с блеском исполнять 'Отеческий подход'.
  - А ну-ка расскажи, кто дал тебе значок. Со мной можешь быть откровенным. Можешь мне доверять. Я же тебе только добра желаю.
  Крыса-полковник улыбается.
  У полковника такая идиотская улыбка, что я улыбаюсь в ответ.
  - Где ты взял этот значок, морпех? - На лице полковника появляется страдальческое выражение. - Разве ты не любишь страну свою, сынок?
  - Ну...
  - Ты считаешь, что Соединенные Штаты должны дозволять вьетнамцам вторгаться во Вьетнам лишь потому, что они здесь живут? - Крыса-полковник с видимым усилием пытается вернуться в хладнокровное состояние. - Ты так считаешь?
  У меня сейчас плечи отвалятся. Ноги уже отнимаются.
  - Никак нет, сэр. Мы должны забомбить их обратно в Каменный век... сэр.
  - Сознайся, капрал, сознайся - ты ведь хочешь мира.
  Я исполняю для него 'Короткую паузу'. 'А полковник разве не хочет мира... Сэр?'
  Полковник медлит с ответом.
  - Сынок, нам всем следует не терять головы до тех пор, пока не рассеются все эти пацифистские поветрия. Я от своих парней требую одного - чтобы они выполняли мои приказы, как повеления господни.
  - То есть, ответ отрицательный... Сэр?
  Крыса-полковник пытается придумать, чего бы такого еще более вдохновляющего сказать, но весь свой запас он уже исчерпал. А потому говорит: 'Ты должен снять этот значок, морпех. Это противоречит требованиям уставов и наставлений. Или ты его немедленно снимешь, или будешь держать ответ перед начальством'.
  Где-то наверху в раю, где морпехи стоят на страже, Джим Нейборс в обмундировании Гомера Пайла распевает: 'Монтесумские чертоги, триполийцев берега...'
  - Морпех!
  - Я, сэр!
  - Сотри эту улыбку с лица!
  - Ай-ай, сэр!
  - Командующий корпусом морской пехоты приказал защищать свободу, разрешая вьетнамцам жить как американцам поелику возможно. И, пока американцы находятся во Вьетнаме, у вьетнамцев должно быть право выражать свои политические убеждения без страха перед репрессиями. А потому повторяю еще раз, морпех - сними этот пацифистский значок, или я обеспечу тебе срок в Портсмутской военно-морской тюрьме.
  Я стою по стойке 'смирно'.
  Крыса-полковник по-прежнему спокоен.
  - В отношении тебя, капрал, я новый приказ составлю. Я лично потребую, чтоб твой начальник тебя в хряки загнал. Покажи свои жетоны.
  Я вытаскиваю свои жетоны и срываю с них зеленую маскировочную ленту, которой они обмотаны. Крыса-полковник записывает в зеленый блокнотик мои имя, звание и личный номер.
  - Пойдем со мной, морпех, - говорит крыса-полковник, засовывая зеленый блокнотик обратно в карман. - Покажу тебе кое-что.
  Я подхожу к джипу. Для пущего эффекта крыса-полковник выдерживает драматическую паузу, а затем стягивает пончо с какого-то крупного предмета на заднем сиденье. Этот предмет - младший капрал морской пехоты, скрюченный в позе зародыша. Шея младшего капрала исколота - много-много раз.
  Крыса-полковник ухмыляется, обнажая вампирские клыки, делает шаг ко мне.
  Я бью ему в грудь деревянным штыком.
  Он замирает на месте. Переводит глаза вниз на деревянный штык. Глядит на палубу, потом на небо. Неожиданно проявляет жгучий интерес к своим часам.
  - Я... Э-э... Не могу больше тратить времени на столь непродуктивное общение... И вот что - постригись!
  Я отдаю честь. Крыса-полковник мне отвечает. Мы по-дурацки держим поднятые руки, пока полковник говорит: 'Когда-нибудь, капрал, когда ты станешь чуток постарше, ты поймешь, каким наивным...'
  Голос крысы-полковника срывается на слове 'наивным'.
  Я ухмыляюсь. Он отводит глаза.
  Мы оба четко отрываем руки от головных уборов.
  - Всего хорошего, морпех, - говорит крыса-полковник. И, закованный в броню своего высокого чина, жалованного ему конгрессом, полковник возвращается к своему 'Майти Майту', залезает в него и уезжает, увозя с собой обескровленного младшего капрала.
  'Майти Майт' крысы-полковника срывается с места, оставляя на дороге следы покрышек - столько проговорили, а он даже подвезти меня не захотел.
  - Так точно, сэр! - говорю. - Как все хорошо сегодня, сэр!
  Война продолжается. Бомбы продолжают падать. Маленькие такие бомбочки.
  Часом позже водитель 'двух с полтиной' бьет по тормозам.
  Я забираюсь в кабину к водителю.
  Всю дорогу до Фубая, подскакивая на выбоинах, водитель грузовика рассказывает мне об изобретенной им математической системе, с помощью которой он сорвет банк в Лас-Вегасе, как только вернется обратно в Мир.
  Водитель болтает, солнце садится, а я думаю: пятьдесят четыре дня до подъема.
  
  
  Остается сорок пять дней до подъема, когда капитан Январь вручает мне листок. Капитан Январь что-то мямлит насчет того, что он надеется, что мне повезет, и убывает на хавку, хотя время совсем не обеденное.
  Бумага приказывает мне явиться для прохождения службы в качестве стрелка в роте 'Дельта' Первого Пятого, нынешнее место дислокации Хешань.
  Я прощаюсь с Чили-На-Дом, Дейтоной Дейвом и Мистером Откатом, и говорю им, что я рад стать хряком, потому что отныне мне не надо будет сочинять подписи к фотографиям с проявлениями жестокого отношения, которые они только прячут в папках, и не придется больше врать, потому что теперь служакам угрожать мне нечем. 'И что они сделают - во Вьетнам пошлют?'
  Дельта-шестой решает помочь Ковбою, и я получаю назначение в его отделение на должность командира первой огневой группы, заместителя командира отделения, - пока не наберусь достаточно полевого опыта, чтобы командовать своим собственным стрелковым отделением.
  Такие дела.
  Теперь я хряк.
  
  
  
  ХРЯКИ
  
  
  Посмотри на морского пехотинца, эту тень рода человеческого и лишь напоминание о нем, этот человек еще жив и стоит в полный рост, но он уже похоронен в полном снаряжении своем и с торжественными церемониями...
  
  Торо, О гражданском неповиновении
  
  
  Раскат грома.
  Облака проплывают на фоне белой луны, облака как огромные стальные корабли. Они машут черными крыльями, вниз летят огромные штуки. Дуговой разряд под муссонным дождем, воздушный налет под покровом ночи. Звено бомбардировщиков B-52 кружит над Хешанью, посыпая землю черными железными яйцами. Каждое из этих яиц весит две тысячи фунтов. Каждое из этих яиц вбивает яму в холодную землю, втыкает воронку в обтянувшую землю паутину узких траншей, которую сорок тысяч упертых маленьких людей отрыли менее чем в ста ярдах от наших заграждений. Земля, черная и мокрая, вздымается как палуба огромного корабля, тянется вверх навстречу гудению смертоносных птиц.
  Даже среди неистовства воздушной бомбардировки мы продолжаем спать, притворившись тенями среди складок земли. Мы спим в окопах, которые сами отрыли лопатками. Окопы наши как могилки, и запах в них стоит могильный - густой и влажный.
  Муссонный дождь холоден и плотен, и ветер разносит его повсюду. В ветре чувствуется мощь. Ветер ревет, свистит, о чем-то доверительно нашептывает. Ветер дергает за навесы от дождя, которые мы соорудили из пончо, нейлоновых веревок и бамбуковых палок.
  Капли дождя стучат по моему пончо как камушки по дырявому барабану. Уткнувшись лицом в амуницию, улегшись в неглубокой своей могилке, ловлю в полусне отзвуки ужаса, царствующего вокруг. В кровавых снах я занимаюсь любовью со скелетом. Клацают кости, земля плывет, мои яички взрываются.
  Осколки впиваются в навес. Я просыпаюсь. Прислушиваюсь к затихающему гулу B-52. Слушаю, как дышат мои братаны, мое отделение - как призраки во тьме.
  По ту сторону заграждений вражеский солдат провожает воплями уже невидимые самолеты, которые только что его убили.
  Я пытаюсь заставить себя увидеть сон о чем-нибудь красивом и добром... Вижу бабушку, которая сидит в кресле-качалке на веранде и отстреливает вьетконговцев, потоптавших ее розы. Она попивает драконью кровь из черной бутылки из-под 'Кока-Колы', а мать моя Геринг с полными белыми грудями кормит меня и гонит, и гонит германские войска вперед, и слова его вырезаны из танкового броневого листа...
  Я сплю на стальном ложе, положив лицо на кровяную подушку. Втыкаю штык в плюшевого медвежонка и начинаю храпеть. Если снится дурной сон- не иначе наелся чего-нибудь на ночь. Так что спи, мудила.
  Ветер с ревом врывается под навес и срывает пончо с бамбуковой рамы, обрывая веревочные растяжки. Дождь обрушивается на меня черной ледяной волной.
  Чей-то сердитый голос доносится с той стороны заграждения. Вражеский сержант ругается непонятными грязными словами. Вражеский сержант в темноте о труп запнулся....
  
  Ночной дозор.
  В предрассветном небе маленькая, отблескивающая металлом звездочка вспыхивает как суперновая звезда- осветительный снаряд.
  Ни свет ни заря поглощаю завтрак, сидя в красной склизкой грязи своей Хешаньской щели. Вчера соорудил себе новую печку, наделав дырок для прохода воздуха в пустой консервной банке из-под сухпая. Внутри печки кусок пластичной взрывчатки С-4 тускло отсвечивает как кусок серы. На печке - другая оливково-коричневая банка, в ней побулькивает и попукивает ветчина с мудаками. Я помешиваю варево белой пластмассовой ложкой.
  На горизонте оранжевые трассеры прошивают ночное небо. 'Пых - дракон волшебный', он же 'Спуки', самолет 'C-47' с пулеметом Гатлинга, вливает триста пуль в минуту в поллюции какого-нибудь дрыхнущего гука.
  Пробую, как там моя ветчина с лимской фасолью. Горячо. Жира много. Пахнет, как дерьмо свинячье. Зацепив штыком, снимаю полную банку с печки. Прочно вкручиваю банку в красную глину. Стараясь не уронить, ставлю на огонь кружку, всыпаю пакетик порошкового какао и вливаю полфляжки родниковой воды. Горячий шоколад худо-бедно, но отбивает кислый привкус, который остается во рту из-за таблеток галазона, которые мы добавляем в воду для дезинфекции.
  Мой завтрак подвергается атаке вьетконговской крысы, которая явно пытается утащить его в коммунизм.
  Эта крыса - моя старая знакомая, поэтому я отваливаю ей халявы и не поджигаю, облив бензином для зажигалок, как мы с братанами обычно поступаем с ее родичами. Я топаю ногой, и крыса отступает в тень.
  В свете осветительной ракеты мои братаны из Кабанутой команды из 'Дельты' Первого Пятого походят на бледных ящериц. Братаны переводят на меня рептильи глаза. Халявы не будет. Показываю им средний палец. Рептильи глаза прыгают обратно на карты, которыми они играют в покер.
  Перейдя на новую стратегическую позицию, вьетконговская крыса уставилась на меня, пытаясь установить здесь свои правила.
  Свет ракеты подрагивает, и Хешань застывает, превращаясь в выцветший дагерротип. Можно подивиться на мусор, который современная война разбросала по нашей пыльной цитадели, подивиться на то, как бородатые хряки держатся здесь и тогда, когда весь мир кружится и силы тяготения врут, подивиться на бетонные кости старой французской заставы (там по ночам ходят в дозорах призраки мертвых легионеров и монголы - всадники Чингисхана) - и увидеть, как гнилыми зубами торчат разбитые стены заставы, подивиться через проволоку на тысячи акров развороченного подлунного пейзажа, ощутить скрытый в нем холодный цепенящий ужас и его мертвое спокойствие.
  На протяжении последних трех месяцев на каменистую землю вокруг Хешани было сброшено величайшее количество взрывчатых веществ за всю историю войн. Двести миллионов фунтов бомб и всех возможных видов других средств уничтожения рвали и вспахивали бесплодную красную землю, разбивали валуны, разносили в щепки деревья и вгрызались в их обрубки, испещрили палубу воронками, в которых можно танки хоронить.
  Ракета плавно скользит вниз на парашютике, раскачиваясь и поскрипывая, роняя искры и шипя, пока не падает на проволоку. Свет ее тает.
  
  
  Во тьме ночной я ощущаю себя единым целым с Хешанью - живой клеточкой в этом месте, в этом прыще из мешков с песком и колючки, что вскочил на пустынном плато на краю земли. Я нутром чувствую, что мое тело- одна из многих составляющих, хрящей, мускулов и костей Хешани, маленького американского поселения, по которому ежедневно долбят 152-миллиметровыми снарядами из пещер, что в одиннадцати километрах отсюда в Лаосе, на Ко-Рок-Ридже, его долбят по полторы тысячи снарядов в день, долбят, и долбят, и долбят, с отупляющей регулярностью долбят этот муравейник, угодивший под кузнечный молот.
  Настроение у меня сегодня просто супер - я старик. Двадцать два дня до подъема.
  Вьетконговская крыса сидит на низком старте, на мешке с песком в дюйме от моего локтя. Я наклоняюсь и выкладываю ее долю ветчины с мудаками на носок ботинка. Крыса наблюдает за мной черными глазками-бусинками. Крысы маленькие зверушки, но умные. Убедившись, что я заслуживаю доверия, крыса спрыгивает с мешка в щель. Запрыгивает на носок ботинка. Когда она ест, щеки у нее раздуваются. Классная крыса, просто красавица.
  Командуют построение.
  
  
  Отделение в колонну по одному выходит за колючку. Мы не обмениваемся шутками с сонными часовыми, которые расставлены по блиндажам, сооруженным из мешков с песком, бревен, притащенных из джунглей, и листов оцинкованной жести. Мы не обращаем внимания на сотни солдат из 26-го полка морской пехоты, которые рассыпались по всему периметру, приготовившись выступить на операцию 'Золото'. Наше отделение возглавляет батальонную колонну. Мы не обращаем внимания на мины 'Клеймор', на изъеденные ржавчиной банки из-под 'Кока-Колы' с камушками внутри, которые развешаны на проволочных спиралях, на красные алюминиевые треугольники с предупреждениями о минах, нанесенными по трафарету, на траншеи, заваленные всяким барахлом, на засранные ячейки с полчищами мух, на горы гильз от гаубичных снарядов.
  На этот раз никто не отдает честь Бедному Чарли. Бедный Чарли - обгоревший дочерна череп. Наш пулеметчик Скотомудила установил этот череп на палке в обстреливаемой зоне. Мы уверены, что это череп вражеского солдата, которого сожгло напалмом по ту сторону наших заграждений. На Бедном Чарли все еще красуются мои старые войлочные ушки Мыша-Мушкетера, которые уже начали покрываться плесенью. Я смеха ради примотал эти уши проволокой на Бедного Чарли. Пока мы топаем мимо, я заглядываю в пустые глазницы. Жду, не вылезет ли белый паук. Черное, четко очерченное лицо смерти улыбается нам своими обугленными зубами, костяшками, которые застыли в оскале навсегда. Бедный Чарли всегда над нами смеется, как будто ему известен некий смешной секрет. Явно знает он побольше нас.
  Позади нас на высоте вертолеты снабжения шлеп-шлепают к земле как гигантские кузнечики, среди минометных снарядов, раздирающих стальной ковер аэродрома.
  Заряжаем оружие.
  Погружаем мысли в ноги.
  На пеньке в лесной полосе кто-то приколотил кусок патронного ящика, на котором сквозь стелющийся туман чернеется: 'Оставь надежду, всяк сюда входящий'. Мы уже не смеемся над этим и не отрываем глаз от тропы. Мы сто раз видели этот знак и согласны с тем, что там написано.
  Встречаем ребят из девятой роты третьего батальона пятой дивизии, которые топают домой из ночных засад. Говорят, никто не вляпался. Вьетконг не появлялся. 'Отлично', - приходим мы к общему мнению. Достойно, говорим, потом интересуемся, дают ли их сестренки. В ответ они говорят, что выставят нам пива, если мы пообещаем в штаны себе нассать, а если не будет получаться, мы должны послать им письмо и позвать на помощь.
  Светает.
  
  
  Доходим до последнего поста подслушивания, где дежурят два человека. Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны.
  Алиса - это черный колосс, африканский дикарь, голову он обмотал косынкой из куска зеленого парашютного шелка, чтоб на лицо не стекал пот. Каски он не носит. На нем жилет из шкуры бенгальского тигра, которого он списал однажды ночью на высоте 881. На шее ожерелье из вудуистских костей - куриных косточек из Нового Орлеана. Он сам прозвал себя 'Алиса', в честь своей любимой пластинки - 'Ресторан Алисы' Арло Гатри. Ковбой называет его 'Черным корсаром', потому что в левом ухе Алиса носит золотое кольцо. А Скотомудила зовет Алису 'Туз пик', потому что Алиса вставляет карты из покерной колоды в зубы официально засчитанных убитых им солдат противника. Я же предпочитаю называть его 'Джангл Банни', чтобы лишний раз позадирать Алису, который отличается не на шутку зверским нравом.
  Через плечо у Алисы перекинута синяя холщовая хозяйственная сумка. Синяя холщовая хозяйственная сумка набита гуковскими ногами, которые страшно воняют.
  Алиса коллекционирует солдат противника, сначала он их убивает, а потом отрубает им ступни.
  'Чисто!' - машет рукой Алиса. На руках у него перчатки из свиной кожи, чтобы не было мозолей. Своим мачете он прорубает путь через джунгли.
  Ковбой машет рукой, и мы продолжаем топать по тропе, по-индейски, след в след.
  Ковбой сходит с тропы, поправляет на переносице дымчатые очки, которые выдают в морской пехоте. В этих дымчатых очках Ковбой похож не на головореза, а на корреспондента школьной газеты, кем он и был меньше года назад.
  
  
  Топать по тропическому лесу - все равно, что взбираться по лестнице из дерьма в огромной оранжерее, выстроенной людоедами-великанами для растений-гигантов. Рождение и смерть слились тут в извечном хороводе, и новая жизнь кормится гниющими останками старой. Черная земля прохладна и сыра, и растительность сверхестественных размеров усыпана каплями влаги. Однако воздух здесь плотен и горяч, потому что тройной листовой покров не дает влаге улетучиваться. Листовой покров, образованный переплетенными ветвями, настолько густ, что солнечный свет просачивается сквозь него только редкими и тусклыми столбами, как на рисунках для воскресных школ, изображающих Иисуса, беседующего с богом.
  Черными драконьими зубами вздымаются над нами горы, мы топаем. Мы топаем по тропе дровосека, вверх по склонам из арахисового масла, по валунам в пятнах мха, в зеленую духовку кухни господней, направляясь в негостеприимную индейскую страну.
  Колючий подлесок цепляется за пропитанную потом тропическую форму, за подсумки, за шестидесятифунтовые полевые рюкзаки и двенадцатифунтовые дьюролоновые бронежилеты, за трехфунтовые каски, обтянутые камуфляжной тканью, и за винтовки из стекловолокна и стали весом шесть с половиной фунтов. Вялые саблевидные листья слоновьей травы режут руки и щеки. Ползучие побеги ставят подножки и раздирают икры. Лямки ранцев натирают плечи до волдырей, а соленая водица оставляет на шеях и лицах извилистые дорожки, похожие на следы от грязных червяков. Насекомые впиваются в кожу, пиявки сосут кровь, змеи хотят укусить, и даже обезьяны бросают в нас камни.
  Мы топаем - оборотни, люди-волки, бредующие по джунглям, пóтом выходит из нас 3,2-процентное пиво, и мы готовы, мы жаждем и можем схватить коварного Дядю Хо за его неуловимые яйца и не отпускать их ни за что и никогда. Но джунгли - вот наш настоящий враг. Бог придумал джунгли специально для морской пехоты. У Бога встает при одном упоминании морской пехоты, потому что мы убиваем всех, кто попадается нам на глаза - халявы не будет. Он играет в свои игры, мы - в свои. В знак благодарности за внимание со стороны этой всемогущей силы мы без устали пополняем рай свежими душами.
  
  
  Проходят часы. Много-много часов. Мы теряем счет времени. В джунглях времени нет. Здесь черное кажется зеленым, зеленое- черным, и мы не знаем даже, день сейчас или ночь.
  Ковбой то и дело ускоренным шагом проходит вдоль колонны. Напоминает о необходимости выдерживать дистанцию в десять ярдов. Часто останавливается, чтобы свериться с компасом и картой, запаянной в пластик.
  Приходит боль. Мы не обращаем на нее внимания. Ждем, когда она станет монотонной, и через какое-то время так и происходит.
  Наш салага весь вспотел, он постоянно спотыкается и, похоже, запросто может потеряться, даже просто отойдя по большой нужде. Как бы в обморок не упал от жары. Салага поедает розовые соленые таблетки - так ребенок грызет драже 'бобы', а затем жадно глотает горячий 'Кул-Эйд' из фляжки.
  Как одинаково здесь все... Все одно и то же - деревья, лианы как дохлые змеи, огромные листья травы. Из-за этой одинаковости мы как без руля и без ветрила.
  Ящерки породы 'На хер' приветствуют наше появление: 'На хер... На хер...'.
  Смеется невидимый какаду, смеется, будто ему известен какой-то смешной секрет.
  Мы топаем вверх по скалистым ущельям, и мне слышится голос комендор-сержанта Герхайма, орущего рядовому Леонарду Пратту в Пэррис-Айленде: 'Дойти до места назначения можно только делая по шагу за раз'. Все очень просто. Сначала один шаг. Потом еще. И еще.
  Еще один шаг.
  Мы думаем о том, что будем делать, когда вернемся обратно в Мир, о дурацких школьных проказах, которыми развлекались еще до того, как нас засосало в Мудню, о голоде и жажде, об отпусках в Гонконге и Австралии, о том, как все мы тут крепко подсаживаемся на 'Кока-Колу', о том как, бывало, сидишь и выковыриваешь из зубов попкорн, сидя в машине со старой доброй подругой Мери Джейн Гнилой Писькой и смотря кино, об отмазках, которые надо выдумывать, чтоб не писать домой, а больше всего - о количестве дней, оставшихся у каждого на его стариковском календаре.
  Мы думаем о всякой никчемной ерунде, чтобы не думать о страхе - о страхе перед болью, перед увечьем, перед почти долгожданным глухим ударом противопехотной мины или пули снайпера, или чтобы не думать о тоске одиночества, которое, по большому счету, опаснее и в определенном смысле больнее всего. Мы не позволяем мыслям отвлекаться от дней вчерашних, откуда выдраны все воспоминания о боли и одиночестве, и дней грядущих, в которые для нашего удобства боль и одиночество еще не вписаны, а главное - мы не дозволяем мыслям отвлекаться от ног, которые давно уже живут своей собственной жизнью и заняты своими собственными мыслями...
  
  
  Стой. Алиса поднимает правую руку.
  Отделение останавливается. Мы уже на расстоянии выстрела от ДМЗ.
  Ковбой сгибает пальцы на правой руке, будто охватывая женскую грудь: 'Мина-ловушка?'
  Алиса пожимает плечами: 'Спокойно, братан'.
  Вернемся ли мы назад, зависит от быстроты реакции и сообразительности человека, выступающего в роли приманки для снайперов. Глаза Алисы умеют замечать зеленые жильные растяжки, усики 'Попрыгуньи Бетти', крохотные толкатели, рыхлую почву, раздавленные ногами растения, человеческие следы, брошенные на землю обрывки оберточной бумаги и даже пресловутые ямы-ловушки с заостренными бамбуковыми кольями на дне. Уши Алисы могут уловить необычное затишье, слабое бряцанье снаряжения, шлепок мины, выбрасываемой из минометной трубы, или клацанье досылаемого затвора. Опыт и звериные инстинкты подают Алисе сигнал, когда он видит маленькую и плохо замаскированную мину-ловушку, которую специально поставили на тропе так, чтобы мы сразу же ее нашли и свернули, наткнувшись мину пострашнее. Алиса знает, что больше всего потерь у нас из-за мин-ловушек, и что во Вьетнаме почти все мины-ловушки устроены так, чтобы их жертвы сами становились причиной своей смерти. Он знает любимые уловки противника: где он предпочитает устраивать засады, где обычно прячутся снайперы. Алисе знакомы сигналы, которые противник оставляет для своих: лоскуты черной материи, треугольники из бамбуковых палок, особым образом уложенные камни.
  Алиса глубоко постиг душу хитроумного народца, привыкшего бороться за выживание в этом темном лесу - стойких бойцов, непривычно крохотных призраков с железным стержнем внутри, бронзовыми яйцами, невыразимым мужеством и полным отсутствием совести. Это на вид они маленькие, но дерутся в полный рост, и пули их не меньше наших.
  Ходят слухи, что многие из тех морпехов, что по своей воле становятся в голову колонны, подсознательно желают умереть. Некоторые хотят почувствовать себя героями, ну, а если ты весь выход прошел в голове, да еще и жив остался - ты и в самом деле герой. Некоторые ребята сами себе охереть как надоели до такой степени, что им уже наплевать и на то, что они сами творят, и что с ними вытворяют. Но Алиса ходит в голове, потому что балдеет от того, что он в центре внимания. 'Конечно, я боюсь, - сказал он мне однажды, когда мы выкурили где-то по тонне дури на каждого. - Но я стараюсь этого не показывать'. Алисе нужны такие моменты, когда он имеет возможность заглянуть туда, что он называет 'по ту сторону'.
  Алиса замирает. Правая рука сжимается в кулак: 'Внимание!'
  Все органы чувств Алисы включаются на полную. Он выжидает. Невидимые птицы мечутся с дерева на дерева. Алиса усмехается, прячет в ножны мачете, вскидывает на плечо гранатомет М79. 'Блупер' похож на игрушечное охотничье ружье - такой он уморительно маленький.
  Вековые деревья молчат, они как зеленый нефритовый храм с колоннами из красного дерева по двести футов в высоту, со сросшимися корнями, переплетенными ветками, с толстыми чешуйчатыми лианами, которые обвивают непоколебимые стволы.
  Адреналин ударяет в голову.
  Алиса пожимает плечами, опускает гранатомет, поднимает вверх два больших пальца - его обычный знак 'Чисто!'. Он словно говорит нам: 'Я такой крутой, что даже ошибаюсь по делу'.
  Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на нас снаряжение так, чтоб поменьше резало, двигаемся дальше, бурча себе под нос и чертыхаясь. Наши мысли снова уплывают в эротические сны о торчащих сосках Мэри Джейн Гнилой Письки и в Мечту о великом пореве дома, в черно-белое любительское кино, в котором наши воспоминания несколько отличаются от того, как все было на самом деле, к ярким акварельным картинкам славного дня вылета домой, дата которого обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но смысл ее един для всех - 'Домой!'.
  Алиса опять останавливается. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой орхидеи и вырывает ее из сплетений лиан. Став по стойке 'смирно', Алиса вставляет жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского тигра. Спереди на жилете эти петли пришиты в несколько рядов, и в них болтаются две дюжины гранат для М79.
  Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка болтается у него на плече. Сумка вся испещрена картинками, автографами, похабными рисунками и человечками - по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы.
  На синей холщовой хозяйственной сумке - уже начавшие выцветать черные печатные буквы: 'Кабаны Дельта 1/5 Мы торгуем смертью, и если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо сам я зло', и совсем свежая надпись 'НЕ СТРЕЛЯТЬ - СТАРИК' с пририсованной картинкой: каска на паре ботинок.
  Продвигаясь по узкой тропе, Алиса мурлычет себе под нос: 'Заходи - будешь сыт и пьян... к Алисе в ресторан...'
  Ковбой останавливается, поворачивается, срывает с головы заляпанный перламутровый 'стетсон'.
  - Привал.
  Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся на обочине.
  - Надо бы вьетконговскую пряжку для ремня взять на память. - говорит Донлон, наш радист. - Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное домой привезти, а то гражданские там еще подумают, что я тут был крысой штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже - тридцать девять до подъема.
  Я говорю:
  - Ты не старик еще. Вот я - двадцать два до подъема, прикинь?
  - Молодой еще, - говорит Скотомудила. - Вот Алиса - старик.
  Алиса хвастается:
  - Двенадцать дней в стране - и подъем, девчонки, прикиньте. Я старик, спору нет. Такой, блин, старый, что нагнуться утром не могу, носки надеть.
  Я фыркаю:
  - Это еще не совсем старик, Джангл Банни. Вот Док у нас боку старик. Девять дней до подъема. Так, Док? Ты ведь дни уже по пальцам считаешь?
  Док Джей жует консервированные персики из банки.
  - Мне надо еще раз продлить.
  Все замолкают. На этот раз Доку Джею остаться не разрешат. Док Джей уже два года во Вьетнаме, и все это время лечит и лечит тяжелые ранения, обладая лишь поверхностной медицинской подготовкой. Док Джей хочет спасти всех раненых, даже тех, кто убит и похоронен много месяцев назад. Каждую ночь мертвые морпехи зазывают его в свои могилы. Неделю назад наш ротный поднял футбольный мяч, валявшийся на тропе. Мяч разорвал его на две части. Док Джей попытался связать капитана обратно перевязочными пакетами, но не вышло. И тогда он залился смехом, как малыш над мультиками у телевизора.
  - Я тоже продлю! - заявляет салага, сдвигая итальянские темные очки на лоб. - А вы как?
  - Иди в жопу, салага, - не поднимая головы говорит Скотомудила. Мудила уложил свой пулемет M60 на колени и натирает черную ванадиевую сталь белой тряпицей. - Ты в стране еще без году неделя, а уж говна соленей. Ты еще даже не родился, салага. Не торопись, родной, сначала дней в стране набери чуток, тогда я разрешу тебе рот открывать. Во-во, немного дней в стране, ептать.
  - Ганг хо! - говорю ему, скаля зубы.
  Скотомудила отвечает: 'Пошел ты, Джокер'. Он начинает разбирать пулемет.
  Посылаю Мудиле воздушный поцелуй. Скотомудила - та еще свинья, спору нет, но в нем еще и силы со злобой немерено, он... внушает некоторую терпимость к своим выходкам.
  - Джокер думает, он себе отличную программу составил, - обращается Мудила к салаге. - После ротации в Мир в Голливуд поедет. Если я его раньше не спишу. Будет этим, как там того мудака зовут... Пол Ньюман, ептать.
  Скотомудила вытаскивает колоду. Карты давно затрепаны, засалены, на них фотографии тихуанских блядей. Тихуанские бляди выразительно общаются с ослами и здоровенными кобелями.
  Скотомудила раздает по покерной сдаче себе и салаге.
  Салага какое-то время медлит, но затем все же берет в руки карты.
  Скотомудила расстегивает пряжки на рюкзаке и вытаскивает коричневую пластмассовую коробку с набором покерных фишек - красных, белых и голубых. Скот достает из коробки стопку пластмассовых фишек и бросает их на палубу перед салагой.
  - Откуда ты, засранец?
  - Из Техаса, сэр.
  - Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром я хер когда стану. Хрен там. Я теперь даже не заместитель командира отделения. Я теперь рядовой - самое популярное звание в морской пехоте. У меня больше операций, больше убитых на счету, больше боевого стажа, чем у любого в этом взводе, включая Ковбоя.
  Скотомудила сплевывает, скребет черную щетину на подбородке.
  - Послал как-то одну крысу-полковника в главной лавке на Фридом-Хилле. С сержантов сняли. Я же взводным сержантом был - не хрен собачий. Но, как говорится, халявы не будет. Прям как в Мире. Я в Куинсе как-то раз на 'Линкольне' покатался. Чудесная машина. Ну, судья и предложил мне на выбор - или Мудня, или тяготы и лишения в отеле с каменными стенами. Вот так я и стал контрактником. Надо было мне в тюрягу сесть, салага. Там столько топать не заставляют. - Скотомудила ухмыляется. - Так что не надо хрени этой, сэр, сэр... Всю эту чушь уставную для крыс оставь - вон, таких как Джокер.
  Я ухмыляюсь.
  - Э, Мудила, я толстый, но жилистый...
  Скотомудила отвечает:
  - Ну да, знаю, ты герой - зверям-печенькам головы только так откусываешь.
  Скотомудила поворачивается к Ковбою:
  - Одинокий Ковбой! Тут твою сестрицу в Мудню занесло. Вот она сидит, славный морпех из зеленой машины.
  Поворачивается обратно к салаге:
  - Наш главный тоже из Техаса, как и ты, гниденыш. Из Далласа. Он этот 'стетсон' носит, чтоб гуки видели, что перед ними не кто-то там, а настоящий техасский шериф.
  Ковбой продолжает жевать.
  - Играл бы ты в свой покер, Мудила.
  Ковбой открывает набор B-3 - баночку с печеньем, на котором картинки с Джоном Уэйном, какао и ананасовым джемом. Вскрывает банку маленькой складной открывалкой P-38, которую носит вместе с жетонами на шее.
  - Я два раза не повторяю.
  Все замолкают.
  - Ага, зашибись, раскомандовался. И что ты сделаешь - во Вьетнам пошлешь? Отдыхай, Ковбой. Ты же не Джон Уэйн, ты только печеньки с ним ешь.
  Скотомудила хмыкает. 'Ставлю доллар'. Бросает красную фишку. Кладет карты картинкой вниз на палубу и продолжает натирать детали разобранного пулемета белой тряпицей.
  - Не играй никогда в героя, салага. Вся слава служакам достается, а бойцам - смерть. Вон, был у нас добрый малый, Стропила. Один на один с танком смахнуться решил. Или Бешеный Эрл - тот начал в гуков из духового ружья палить. Раньше у нас другой салага был - в первый же день на выходе прямо на Попрыгунью Бетти уселся. Уехал отсюда прямо в преисподнюю. И еще шесть добрых парней подорвал. Попал в категорию 'убит', такая вот жопа, маманя. Мне вон осколком нос пробило... - Скотомудила наклоняется и показывает салаге свой нос. - А самое хреновое - тот гниденыш мне пять баксов должен был.
  Алиса сплевывает.
  - Не надоело байки травить?
  Скотомудила не обращает на Алису вниманья и продолжает:
  - Отвечаю за базар, салага. Сток, наш прежний главный, решил, что он суперхряк. Тысячеярдовый взор заимел. Ржал всякий раз как мертвого морпеха видел. Ну, дослуживал потом в буйной палате с мягкой обивкой. Он...
  Алиса встает на ноги.
  - Завязывай, Мудила, хорош Микки Мауса гонять. Понял, да?
  Скотомудила бормочет, не поднимая головы:
  - Бога благодари за серповидку.
  Алиса чешет грудь:
  - Долой расизм в окопах, Мудила. Все будет ништяк, салага. Не парься.
  - Ясное дело, - говорит Скотомудила. - Бери пример с меня. Делай как я. Они тебе сейчас наговорят, что я чудовище, а на самом деле я в этом взводе единственный солдат, у которого вместо головы не жопа. В этом говеном мире одни чудовища и живут вечно, а всех остальных убивают. Если человек убивает ради удовольствия - он садист. Если человек убивает ради денег - он контрактник. А вот когда человек убивает ради и того, и другого - он морпех.
  - Так точно, сэр, - говорит салага, бросая две фишки на кон.
  - Потрахаться б сейчас, - говорю. - А тут даже руки подходящей для этого дела не найдешь.
  Скотомудила стонет.
  - Здорово пошутил, Джокер. Так тонко, что я не понял.
  Бросает две фишки, потом еще три.
  - Ставлю на три больше. Банкомет меняет две карты.
  Салага отвечает:
  - Меняю три. Да не герой я. Просто хочу делать свое дело. Свободу, типа, защищать...
  - К херам твою свободу, - говорит Скотомудила. Скотомудила начинает собирать M60. Он целует каждую деталь, прежде чем вставить ее на место.
  - Промой шестеренки в своей бестолковке, салага. Думаешь, мы тут гуков за свободу мочим? Не обманывай себя, бойня тут. Смотри на мир шире, салага - тебе же лучше будет. Вот если мне скажут: 'Давай, мы тебе яйца отстрелим, а ты за это проси, что хочешь', и попросят назвать только одно слово, я скажу: 'порево'. Ты лучше пойми - мы тут косоглазых косим. Они мочат наших братанов, а мы им - большой кусок отката. А откат - п...ц всему.
  - И на кой весь этот базар? - спрашивает Донлон. - Вьетнам может меня убить, но переживать из-за всякой хрени не заставит. Я просто хочу вернуться в Большую лавку живым и невредимым. Заради собственного блага.
  - А что там хорошего? - спрашиваю я. - Что там, что здесь - одна херня. Дом твой там, где твой сержант - правильно, Ковбой?
  Поворачиваюсь к Скотомудиле.
  - Ты с Ковбоя пример бери, салага. Он тебя уму-разуму научит.
  - Ага, - говорит Донлон, вытягивая пачку сигарет из-под эластичной ленты на каске. - Ковбой к этой хрени всерьез относится.
  Ковбой хмыкает.
  - Я просто делаю свое дело, брат, день за днем.
  Улыбается:
  - Знаешь, чем я в Мире занимался? По вечерам после школы мелочь забирал из счетчиков на парковках. Деньги возил деньги на красном фургоне, у меня еще такая голубая фуражка с серебряной эмблемой была. Я тогда такой весь из себя был. А теперь мне кроме ранчо и пары-другой лошадок ничего не надо...
  Скотомудила говорит:
  - Ну так вот, есть такие бабы, что воняют страшно, и Вьетнам страшно воняет, а потому - вы... его и выбросить. Вместе со служаками, которые все это придумали.
  - Слышу глас твой, - отвечаю. - Вижу, как ты рот открываешь. Но перед служаками мы все прогибаемся...
  - Истину глаголешь, - отзывается Алиса, который сидит дальше по тропе. Смачно пришлепывает комара на щеке. - Мы только на словах хороши.
  Донлон со злостью смотрит на меня.
  - А ты сам-то кто? Махатма Ганди?
  Донлон тычет в меня указательным пальцем.
  - Ты командир первой огневой группы, Джокер. И в силу этого заместитель командира отделения. Так что ты из таких же. Тебе нравится быть выше других.
  - Чушь какая.
  - Нет, Джокер, про тебя это не чушь. Из всех уродов ты у меня самый любимый.
  - Пошел... Ты...
  - Не ори, Джокер, - говорит Ковбой. - Тут в кустах чья-нибудь мама может сидеть, а ты ругаешься так грязно. Не выноси сор из избы, о'кей?
  - Есть. Так точно, Ковбой, - смотрю на Донлона. - Если мне Ковбой прикажет - я козявки из носа у трупа вытащу и сожру. А вот чтобы гнить живьем в Портсмуте - на то у меня крутости не хватит. И я о том ответственно заявляю. Но сам я не приказываю. Я...
  - Чушь собачья, - говорит Донлон. - Дерьмо ты со своим пацификом. Вот на кой хрен ты его нацепил? Ты сейчас здесь, как и все, и не лучше нас.
  - Послушай, - говорю я, стараясь не сорваться. - Ладно, пускай Мудня меня имеет, но половинки ей на радость я раздвигать не собираюсь.
  Скотомудила меня обрывает:
  - Слабак ты, у тебя и волосья-то на яйцах не выросли.
  У меня начинают подергиваться губы.
  - О'кей, Мудила, жрал бы ты орешки из моего дерьма. Не я сочинил весь этот фарс, я всего лишь пытаюсь свою роль до конца доиграть. Не повезло вот, приходится на сцене ходить во всем зеленом, но война должна продолжаться. Если бы бог действительно хотел, чтоб я родился морпехом, я и был бы сейчас с зеленой кожей, и висела бы она на мне свободно. Понял?
  Никто не говорит ни слова.
  - Я простая шавка, капрал. Я никого не посылаю туда, где его на куски разорвет. Я знаю, что гибнуть здесь - бесполезная трата времени.
  Поднимаюсь на ноги и делаю три шага к Скотомудиле.
  - Хочешь - будь бравым воином, Мудила. Приказы отдавай. - Делаю еще один шаг. - А я не буду!
  Никто не говорит ни слова.
  Наконец салага тихо произносит: 'Ставлю доллар'.
  Скотомудила глядит на меня, затем начинает бросать фишки на кон, одну за другой.
  - Отвечаю... Повышаю... - Считает в уме, еще считает. - На пять баксов.
  Салага прикидывает.
  - Отвечаю.
  - Господи! - Скотомудила с силой шлепает картами, так, что они гнутся. - Номер десять! У меня нет ни хрена.
  Салага говорит: 'Три валета'. Помахав картами, сгребает фишки с кона.
  - Ну, Мудила, - говорит со смехом Донлон, - как он тебя сделал!
  Алиса подхватывает:
  - Запугал ты салагу своим блефом, запугал.
  Я говорю:
  - Повезет в любви, - так оно, Мудила?
  Мудила пытается сохранить лицо.
  - Да не мог я пасовать! У меня на кону больше четырех баксов было. Я думал, салага спасует. Обычно-то меня боятся...
  Донлон снова смеется.
  - Кондиционная программа у тебя, салага. Как зовут тебя?
  - Паркер, - отвечает с улыбкой салага. - Фамилия Паркер. Зовут Генри. Можно Хэнк.
  Салага считает фишки.
  - Скотомудила, с тебя девять с половиной баксов.
  Скотомудила крякает.
  Я не сажусь на место, говорю:
  - Повезет в любви, - так оно, Мудила?
  - Джокер, твою мать, тебя кто спрашивает? С приколами своими - ну служака вылитый.
  - Во как? Ну ладно, вот скоро стану я рядовым гражданским первого класса, а ты будешь сранни-ганни, я тебя пивком угощу, а потом пошлю куда положено.
  Я присаживаюсь.
  Ковбой ухмыляется:
  - Можешь и меня угостить, Джокер. Только подождать придется, пока мне двадцать один год не стукнет.
  Кто-то очень громко ржет дальше по тропе. Я говорю:
  - Эй, вы там, отставить шум! В этом взводе шуметь только мне положено.
  Младший капрал Статтен, командир первой огневой группы, показывает мне средний палец. Затем поворачивается к тому, кто смеялся - худосочному деревенщине Харрису, - и говорит:
  - Заткнись-ка на хрен, Харрис.
  Скотомудила добавляет:
  - Ага, Харрис, слушайся генерала Джокера.
  Я говорю:
  - Займусь-ка я твоим воспитанием, сраная ты обезьяна...
  - Ну, так хапни обезьяньего дерьма и подавись, крыса, - Скотомудила сплевывает. - Слабак ты, чтобы...
  И тут меня словно подбрасывает на ноги, в руке - К-бар. На губах кипит слюна, и я держу здоровенный нож в паре дюймов от лица Скотомудилы. Я оскаливаюсь, как зверь.
  - Ну давай, сучара, сейчас я тебе глазенки вырежу...
  Скотомудила глядит на меня, на клинок К-бара, на Ковбоя. Тянется рукой к своему M60.
  Ковбой продолжает жевать.
  - Прибери-ка свинорез, Джокер. Ты знаешь, как я к этой херне отношусь. Расставь задницу с башкой по местам или...
  - Нет, Ковбой. Хрен там. Он меня уже...
  Ковбой поправляет очки.
  - Я на роль командира отделения в этой ссаной войне не напрашивался... Но я тебе хребет сломаю, раз ты в такую игру решил...
  Донлон присвистывает.
  - У Ковбоя...
  Ковбой обрывает:
  - Донлон, заткнись.
  Меня немного отпускает, и я вкладываю К-бар обратно в кожаные ножны.
  - Ладно, ладно, меня, кажись, от всего этого топанья словесный понос прошиб.
  Ковбой пожимает плечами.
  - Все нормально, Джокер.
  Ковбой поднимается.
  - Ну, девчонки, хорош хавать. Давайте-ка по коням. Выдвигаемся.
  - Выдвигаемся, - передается назад по тропе.
  Влезаю обратно в сбрую.
  - Слышь, Скотомудила, я тебя на деле-то мочить и не думал. У меня этот, как там, рефлекс убийцы взыграл. Помоги-ка с ранцем...
  Скотомудила пожимает плечами и помогает мне влезть во вьетконговский рюкзак. Потом я помогаю ему надеть рюкзак. Говорю ему:
  - Ты мне купить сайгонский чай?
  Мудила скалится. Посылаю ему воздушный поцелуй.
  - Не волнуйся, малпех, я много сильно тебя любить.
  Мудила сплевывает.
  Ковбой машет рукой, и Алиса становится в голове колонны.
  Я говорю:
  - Ни пуха, Джангл Банни.
  Алиса показывает мне средний палец. Затем поднимает вверх кулак правой руки и встряхивает им. На синей холщовой хозяйственной сумке, перекинутой у Алисы через плечо, красуется предупреждение: 'Если прочитал - слишком близко стоишь'.
  Ковбой машет рукой, и отделение выдвигается.
  Снаряжение как мешок с камнями, еще тяжелее, чем раньше.
  Скотомудила говорит салаге Паркеру:
  - Не иди так близко за мной, салага. На мину наступишь - меня разорвет, а мне это ни к чему.
  Паркер отходит подальше.
  Как у меня заведено, отдаю честь Скотомудиле, чтобы снайперы, которые могут тут обретаться, решили, будто он офицер, и пристрелили его, а не меня. С тех пор как я нарисовал сверху на каске красное мишенное яблочко, я стал немного всего шугаться.
  Скотомудила отвечает на мое приветствие, сплевывает и улыбается.
  - Ну, ты и комик, сукин сын. Конкретный клоун.
  - Сочувствую, - отвечаю я.
  
  
  Топаем дальше в поисках того, чего найти нам совсем не хочется. И когда от усталости начинает ломить кости так, что обрывается связь между телом и рассудком, мы топаем еще быстрее, как зеленые призраки в сумрачной полутьме.
  Почти неслышное 'щелк' вдруг доносится неизвестно откуда и отовсюду сразу.
  Птица устраивает истерику. Еще одна заливается над головой. И огромная масса птиц перемещается в гуще листы.
  Алиса замирает и прислушивается. Он поднимает правую руку и сжимает ее в кулак.
  'Внимание!'
  Я бросаюсь на землю. Все мое тело изнемогает от тысячи природных мук, наследья плоти, когда каждая жилка каждого мускула умоляет не шевелиться, но ты решаешься и превозмогаешь эти возражения силой воли, которая сильнее мускулов, и насильно заставляешь тело сделать еще один шаг, потом еще шаг, еще всего один лишь шаг...
  Ковбой оценивает ситуацию. Потом командует:
  - Ложись!
  Дрожащие тени валятся на палубу по мере того, как приказ Ковбоя эхом передается от одного к другому назад по тропе.
  Я говорю Ковбою:
  - Брат, я так надеялся, что меня сейчас снайпер щелкнет, чтоб хоть какая-то польза от моего падания была. Я, типа, думаю, это кино мне не понравится...
  Ковбой внимательно наблюдает за Алисой.
  - Джокер, хватит чушь пороть.
  Стоя на коленях, Алиса изучает тропу на несколько ярдов впереди себя, где еще можно что-то разглядеть. Дальше тропу заглатывают гладкие, темно-зеленые тропические растения. Алиса внимательно и очень медленно осматривает кроны деревьев. 'Что-то тут не так, брат'.
  - Точно так, Ковбой. У меня все мандавохи разорались: 'Все за борт! Все за борт!'
  Ковбой не отвечает, не отрывая глаз от Алисы.
  - Нам надо вперед, Темень.
  Джунгли молчат, слышно лишь поскрипывание крышки - кто-то фляжку открывает.
  - Прибежал, сиди и жди. Прибежал, сиди и жди. - Алиса смахивает с бровей пот. - Вот чего я больше всего хочу, так это вернуться на высоту и выкурить с тонну дури. В смысле - ты уверен, что здесь безопасно? Я ... Подожди! ... Что-то было.
  Тишина.
  - Птица? - говорит Ковбой. - Или ветка обломилась. Или...
  Алиса покачивает головой.
  - Может, так... Может... А может, затвор передернули.
  Голос Ковбоя становится суров:
  - Маньяк ты, Темень. Тут гуков нету. И еще километров четыре-пять не будет. Мы должны идти вперед, а то гуки успеют засаду выставить. Ты же знаешь...
  Донлон подползает к Ковбою, не отрывая трубки от уха.
  - Одинокий Ковбой, Дед запрашивает отчет о нашей дислокации.
  - Вперед, Темень. Я не шучу.
  Алиса закатывает глаза.
  - Ну, ноги, давайте в путь.
  Алиса делает шаг, останавливается.
  - Весело, как никогда...
  Говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна:
  - После Вьетнама о войне будут плохо думать.
  Папа Д. А., который идет замыкающим Чарли, отзывается:
  - ЭЙ, МИСТЕР ВЬЕТНАМСКАЯ ВОЙНА, МЫ ТУТ УЧАСТОК ПОД ФЕРМУ ЗАБЬЕМ?
  Ковбой обрывает нас:
  - Заткнуться всем на хрен.
  Алиса мнется, что-то бормочет, делает еще один шаг вперед.
  - Ковбой, старина, может, старые солдаты и не умирают, но молодые - наверняка. Непросто изображать из себя черного Эррола Флинна, понимаешь? Я вот точно решил - если мне за весь этот маразм, которым я тут занимаюсь, не дадут Почетную медаль Конгресса, я Мистеру Эл-Би-Джею пошлю фотографию своей черной сраки, восемь на десять, а на обороте напишу, каково...
  Алиса, наш головной, трогается в путь. Он расслабленной походкой выходит на маленькую полянку.
  - Я что имею в виду...
  Бах.
  От выстрела из снайперского СКС Алиса подпрыгивает и застывает, вытянувшись в струнку, как по стойке смирно. Его рот открывается. Он оборачивается, чтобы что-то сказать. В глазах застыл безмолвный крик.
  Алиса падает.
  - ЛОЖИСЬ!
  Бросаюсь на землю - вот сейчас...
  - О-о-о, не...
  Лицом - в черную землю. На земле - мертвые листья.
  - АЛИСА!
  - Что за...?
  Мокро как. Локти оцарапал.
  - ТЕМЕНЬ!
  Глаза глядят, глядят... Не видят ничего.
  - О-о-о... Б-л-л-л...
  Ждем. Ждем.
  - Э, как ты...
  Тишина.
  Мне становится страшно.
  - АЛИСА!
  Алиса не шевелится, и я поджимаю коленки, стараюсь сделаться маленьким-маленьким, и у меня такое ощущение, что вся задница выворотилась наизнанку, и я думаю о том, как было бы здорово, если б капеллан Чарли выучил меня всяким волшебным штукам, и я б тогда залез в собственную жопу и спрятался, и я думаю: 'Хорошо, что его, а не меня'.
  
  
  - АЛИСА!
  Алиса, наш головной, ранен. Его огромные черные руки впились в правое бедро. Вокруг по палубе рассыпалась дюжина гуковских ног.
  Кровь.
  - ВНИМАНИЕ ПО СТОРОНАМ!
  - Черт! - говорит Ковбой. Сдвигает 'стетсон' на затылок и поправляет очки указательным пальцем. - САНИТАРА!
  Команду Ковбоя передают назад по тропе.
  Док Джей взбирается в гору на четвереньках, как медведь, который куда-то спешит.
  Ковбой машет рукой: 'Давай сюда, Док'.
  Донлон хватается за щиколотку Ковбоя, тычет Ковбою трубку рации.
  - Полковник Трэвис у трубы.
  - На хер, Том. Некогда.
  Ковбой и Док Джей ползут вперед.
  Донлон говорит в трубку:
  - Гм, Внезапная смерть-6, Внезапная смерть-6, я Штык-Малыш. Как слышно? Прием.
  Ковбой приостанавливается, бросает назад:
  - Ганшипов. И медэвак.
  Донлон говорит в трубку, вызывает Деда. Помехи. Трубка подвешена на проволочном крючке, который зацеплен за ремешок каски Донлона. Донлон нараспев произносит слова, как будто читает заученную молитву. Донлон перестает говорить, прислушивается к сверчкам в трубке и кричит:
  - Дед говорит: 'Только вы в состоянии спасти лес от пожара'.
  Ковбой оборачивается.
  - Что? Это что за хрень?
  Радиостанция потрескивает. Помехи.
  - Гм... Прошу повторить, прошу повторить. Прием.
  Помехи. Донлон вслушивается, кивая головой.
  - Вас понял. Оставайтесь на связи, сейчас...
  Донлон орет:
  - Дед одно и то же говорит: 'Только вы в состоянии спасти лес от пожара...'
  Ковбой отползает обратно к нам.
  - Донлон, если ты, пацан, со мной тут шутки шутишь...
  Донлон пожимает плечами.
  - Честное скаутское.
  Я говорю:
  - Ковбой, ты абсолютно уверен, что полковник за нас?
  Скотомудила сплевывает.
  - Такие дела! Служака-служакой, так ведь?
  Донлон покачивает головой:
  - Халявы не будет. Дед наш точно динки-дау, чокнутый.
  Я фыркаю:
  - Да был бы и нормальный - какая разница?
  Ковбой говорит:
  - Передай этому служаке, мать его, что мне нужен вертолет для...
  Бах.
  Пуля попадает в радиостанцию Донлона. Удар опрокидывает Донлона на спину. Донлон барахтается, как опрокинутая на спину черепаха.
  Подползаю на четвереньках. Хватаю Донлона за ремень и оттаскиваю его за валун.
  Донлон жадно хватает ртом воздух.
  - Боку спасибо, брат...
  Ковбой и Док Джей спорят. Ковбой говорит:
  - Алиса там как на ладони. Нам к нему не добраться.
  Салага говорит: 'Там только один солдат противника?'
  - Заткни хлебало. - Скотомудила устанавливает на гнилое бревно пулемет и поправляет золотистую ленту над банкой из-под сухпая, которую он прицепил к пулемету, чтобы патроны подавались ровно.
  Ковбой говорит:
  - Надо гонца послать...
  Бах.
  Ковбой откатывается в сторону. 'Я цел. Я цел'.
  - Он опять Алису ранил!
  Алиса шевелится, стонет.
  - Больно... Больно...
  Черная дыра насквозь прошила брезентовый тропический ботинок на левой ноге Алисы. Алиса смеется, скалится, скрежещет зубами. 'Я старик...'
  Скотомудила пинает гнилое бревно ногой и открывает огонь. Высокоскоростные пулеметные пули врезаются, врубаются в лес, отлетают в стороны, ритмично вгрызаются в стволы деревьев, срывая листья с веток и поражая птиц.
  Салага открывает огонь из M16. Младший капрал Статтен стреляет из М79, граната взрывается, но в темноте не видно, где. Я замечаю странную тень на суку и посылаю туда несколько пуль из своей 'масленки'. Но все летят в молоко. Целиться-то не в кого.
  Салага выдергивает кольцо и швыряет гранату.
  Ковбой орет среди оглушающего грохота:
  - ХОРОШ, ХОРОШ, ПРЕКРАТИТЬ НА ХЕР!
  Все прекращают огонь - все, кроме Скотомудилы. Кладу руку на мудилино плечо, но его пулемет продолжает выбрасывать горячие медные гильзы и черные железные звенья ленты, пока она не кончается.
  - Убьем урода! - орет Скотомудила. - Откат - п...ц всему!
  - Ага.
  - Ага.
  - Закон джунглей!
  Скотомудила бьет по гнилому бревну кулаком. 'Дух из него выбью!'
  - Ага.
  - Убью урода!
  Алиса пытается выползти из зоны поражения.
  - Ковбой? Брат? - Алиса тянется к нему рукой в перчатке.
  Бах.
  Рука Алисы падает. Он снова медленно ее поднимает. Кожа разорвана в клочья. И указательный палец оторван. 'Не надо... Нет...'
  Алиса вопит.
  Док Джей вскакивает. Ковбой хватает его и тянет вниз.
  - С ума сошел?
  Но Доку Джею удается вырваться. Он отцепляет от ремня аптечку и сбрасывает все остальное.
  Ковбой спадает с лица.
  - Не надо, брат. Этот снайпер не мажет...
  - Тут я санитар, - говорит Док Джей, - а не ты. - И, прежде чем Ковбой успевает что-либо сделать, Док Джей вскакивает и бежит. Он бежит пригнувшись, зигзагами.
  Бах.
  Док Джей спотыкается на бегу, падает.
  Левое бедро Дока пробито навылет. Из раны торчит зазубренная кость. Док пытается ползти вперед, отталкиваясь здоровой ногой.
  Ковбой срывает кольцо с дымовой гранаты, метает ее.
  - Что ж делать-то?..
  Отделение собирается за валуном. 'Рассредоточиться', - говорю им неуверенным голосом. У салаги глаза совсем дурные, он держит винтовку перед собой. Глаза Скотомудилы налились кровью, он шарит ими по зелени, пытаясь высмотреть вспышки выстрелов, шевеление листвы - любой признак жизни. Младший капрал Статтен и остальные молча ждут приказаний. Донлон баюкает свою убитую рацию.
  Док Джей поднимается, пытается удержаться в равновесии на здоровой ноге. Он сгибается и просовывает предплечье Алисе подмышку, пытается поднять.
  Бах.
  Док Джей падает как подкошенный. Теперь его левая нога превратилась в окровавленный кусок мяса. Он ждет пули, которой его добьют. Не дождавшись, поднимается, тащит Алису к себе на бедро. Док шарит в аптечке, вытаскивает шприц-тюбик, делает Алисе укол морфия.
  Док Джей зубами срывает обертки из коричневой промасленной бумаги с трех перевязочных пакетов. Док накладывает повязки на рану Алисы. Алиса стонет, что-то говорит, нам не слышно. Док Джей подолом рубашки вытирает пот со лба Алисы, затем вытаскивает обрезок резиновой трубки, из которой он делает жгуты.
  Бах.
  Пуля разносит правую руку Дока Джея. Док пробует подвигать пальцами.
  Не получается.
  Зеленый дым выползает из гранаты, брошенной Ковбоем, застилает поляну.
  Ковбой открывает рот, чтобы отдать приказ. Но не может решить, какой именно. Наконец говорит: 'Отходим. Хреново так делать, но мы не можем не подчиниться сложившемуся положению. В Хюэ мы такое видели. Этот снайпер нас по одному выманивает. Он все отделение хочет положить, одного за другим. Вы все это понимаете. Дока с Теменью списали, нас еще нет. По коням'.
  Никто не двигается с места.
  Ковбой встает.
  - Выполнять.
  Мы все понимаем, что Ковбой прав. Жесток, но прав.
  - НА ТЕБЕ!
  Салага без предупреждения бросается к поляне. Палит наугад. Он несется скачками, с гибкой грацией плотоядного хищника, нападающего на жертву. С подбородка капает слюна. Салага жаждет испить горячей крови. Салага стремится добраться до человеческой плоти, разорвать ее и сожрать. Глаза салаги налились кровью: они горят огнем в этом мире теней, окружившем нас. Он палит вслепую. Салага уже и сам не понимает, что делает. Он считает себя Джоном Уэйном. Для здешнего мира он еще не родился.
  Ковбой пытается подставить ногу салаге, бегущему по тропе, но салага удерживается на ногах и бежит еще быстрее, человек-волк, несущийся в царство смерти. Запинаясь, он подлетает к Доку Джею. Крутится на месте. Его горящие глаза рыскают по листве.
  - Давай, Док, помогу. Я понесу...
  Бах.
  Пару секунд нам кажется, что на этот раз снайпер, наконец, промазал. Но затем салага падает на колени как для молитвы и хватается руками за горло.
  Ковбой говорит:
  - Уходим, живо.
  - Хрен там уходим, - говорит Скотомудила. - Сам уходи, мудак.
  Ковбой делает шаг к Скотомудиле, становится с ним лицом к лицу, смотрит прямо в глаза.
  - Мудила, в голове пойдешь.
  Скотомудила встает, поднимает пулемет с бревна и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом сорок пять градусов.
  - Морские пехотинцы никогда не бросают на поле боля павших или раненых, Мистер Командир отделения, сэр.
  Ковбой, сверкая глазами, глядит на Скотомудилу, шумно втягивая воздух, потом отводит меня в сторону.
  - Джокер, теперь тут ты начальник. Уводи людей.
  Ковбой видит, что Скотомудила прислушивается, и специально для него добавляет:
  - Прикажи Мудиле - пусть в голове идет.
  Скотомудила сплевывает.
  Ковбой говорит мне, приглушив голос:
  - Никогда не поворачивайся к Мудиле спиной. Халявы ему никогда не отваливай. Это он Мистера Обреза подорвал.
  Я говорю:
  - А ты как, Ковбой? Я, типа, если тебя спишут, кто меня с твоей сестренкой познакомит?
  Ковбой глядит на меня какими-то нездешними глазами.
  - Нет у меня сестры. Я думал, ты знаешь, - Ковбой глядит на Дока, Алису и салагу. - Мудила прав. Я должен попробовать. Снайпер увидит, как вы отходите, и...
  - Слушай, на хрен это. Наплюй на все. Не выйдет ничего.
  - Уводи людей, Джокер. Командуй.
  - Но, Ковбой, я...
  - Это моя обязанность, - говорит Ковбой. - Обязанность... - Голос Ковбоя звучит так, будто собственные кишки пережимают ему глотку.
  - Хорошо?
  Я молчу.
  - Сделаешь, брат?
  - Конечно, Ковбой. Всех доведу до высоты, целыми и невредимыми. Отвечаю.
  С Ковбоя спадает напряжение.
  - Спасибо, Джокер, - он улыбается. - Старый ты говнюк.
  Донлон орет:
  - СМОТРИТЕ!
  Док Джей положил салагу на бедро. Лицо салаги побагровело. Док Джей как в поцелуе прижался к алым губам салаги, пытаясь вдохнуть жизнь в его обмякшее тело. Салага изгибается, жадно хватая воздух. Док Джей придерживает салагу, выхватывает К-бар, перерезает салаге глотку. Воздух со свистом врывается в неровный разрез, вспенивая кровь Салаги розовыми пузырями. Салага сучит ногами, чихает, кашляет. Док Джей вываливает все из аптечки, шарит среди шин, перевязочных пакетов, пластырей. Затем в полном смятении выворачивает карманы. Док отбрасывает в сторону то одну вещь, то другую, пока, наконец, не натыкается на шариковую ручку. Он тупо глядит на ручку, отводит руку, чтоб и ее выбросить, останавливается, снова глядит на ручку, раскручивает, вставляет ту часть, что пошире, в дыру в горле у салаги. Салага втягивает воздух, неровно дышит через узкую пластмассовую трубку. Док Джей осторожно опускает салагу на палубу.
  Бах.
  Правое ухо Дока Джея пробито. Док осторожно трогает голову с правой стороны, касается мокрого рваного мяса.
  Бах.
  Пуля отрывает у Дока Джея нос.
  Бах.
  Пуля пробивает Доку Джею обе щеки. Он заходится кашлем, выплевывает выбитые зубы и клочья десен.
  Злобно оскалившись, Скотомудила палит из пулемета по зарослям.
  - Уводи людей, - говорит Ковбой.
  Он швыряет на землю 'стетсон' и дробовик Мистера Обреза. Срывает кольцо с дымовой гранаты и бросает ее. Вырывает пистолет Мистера Обреза из наплечной кобуры. И, прежде чем я успеваю сказать Ковбою, что пистолет в джунглях бесполезен, он толкает меня в плечо, как в детской игре, и срывается с места, виляя на бегу, насколько позволяет узкая тропа.
  Мы ждем, что будет.
  Я понимаю, что должен уводить отделение, но я сам застыл как под гипнозом.
  Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук - словно смеется кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говеном мире.
  Снайпер смеется над нами.
  Мы пытаемся вычислить позицию снайпера. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-чудищами, вырывается из глубин наших собственных тел.
  И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом...
  Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте.
  
  
  Вот я и сержант морской пехоты.
  Я смеюсь и не могу остановиться. Отделение застыло от страха, потому что снайпер смеется вместе со мной. Мы со снайпером смеемся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеется вместе с нами.
  Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут свое над отделением. Мы живем по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Такие дела. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую видят в ней гражданские - это в основном выпущенные наружу кишки. Отвратительное зрелище - видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище - когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость.
  Те из нас, что переживут все это и станут стариками, полетят на Птице Свободы в родную Америку. Но дома родного мы там не найдем, и нас самих там уже не будет. У каждого из нас в голове поселилась смерть - черный краб, пожирающий мозг.
  Джунгли затихли. Снайпер больше не смеется.
  Отделение молчит, ждут приказаний. Скоро они все поймут. Скоро им станет не страшно. Их темная сторона выползет наружу, и они станут такими же, как я, они станут морскими пехотинцами.
  Морпех - всегда морпех.
  
  
  Ковбой, спотыкаясь, вываливается на поляну.
  - Уходим, - говорю я, в первую очередь для Мудилы.
  Мудила не обращает внимания, продолжает наблюдать за Ковбоем.
  Бах. В правую ногу.
  Бах. В левую ногу. Ковбой падает.
  Бах. Пуля разрывает штаны Ковбоя в паху.
  - Нет... - Ковбой хватается руками за яйца. Обделывается от боли.
  Скотомудила делает шаг вперед.
  Прежде чем я успеваю пошевелиться, чтобы остановить Скотомудилу, с поляны доносится пистолетный выстрел.
  Бах.
  И еще раз: Бах.
  Донлон: 'ОН УБИЛ ДОКА ДЖЕЯ И САЛАГУ!'
  Ковбой встряхивается, чтобы не упасть в обморок. Затем стреляет Алисе в затылок.
  Бах. Пуля сорок пятого калибра разносит лицо Алисы в клочья. Алиса валится навзничь, словно пораженный током.
  Ковбой поднимает пистолет и прижимает толстый ствол к правому виску.
  Бах.
  Пистолет падает на землю.
  Снайпер попал Ковбою точно в центр ладони.
  Отделение снова собралось за валуном. Внимательным взглядом обвожу лица своих бородатых детишек: Скотомудила, Донлон, младший капрал Статтен, Берни, Харрис, Рик Берг, Дрочила, Гром, Бруклинский Пацан, Харди, Ликкарди и Папа Д. А.
  - Статтен, уводи своих.
  Младший капрал Статтен глядит на Скотомудилу, делает шаг к нему. Отделение явно намерено пойти за Мудилой и совершить групповое самоубийство, дабы соблюсти традиции.
  Мудила проверяет свой M60. Его лицо мокро от слез, красно от ярости, как у взбешенного викинга.
  - Сейчас мы все вместе пойдем и вытащим Ковбоя, всех сразу снайпер не перебьет. Мы сможем его спасти.
  Я преграждаю Скотомудиле путь.
  Скотомудила поднимает пулемет. Держит M60 у бедра. Глаза налиты кровью. Глубоко из глотки вырывается рычанье.
  - Тут тебе не кино, Джокер, не Голливуд. Отойди, а то я тебя пополам сейчас...
  Я гляжу Скотомудиле прямо в глаза. В глаза убийцы. Он не врет. Я понимаю, что он не врет. Поворачиваюсь к нему спиной.
  Сейчас Скотомудила меня спишет. Ствол M60 внимательно следит за моей спиной.
  Отделение молчит, ждут приказаний.
  Я поднимаю 'масленку' и целюсь Ковбою в лицо. Он жалок, он застыл от ужаса. Ковбой парализован от шока, который охватил его тело, и от чувства собственной беспомощности. Я с трудом различаю знакомые черты. Я вспоминаю, как впервые увидел Ковбоя в Пэррис-Айленде, как он смеялся, выбивая 'стетсон' о бедро.
  Я смотрю на него. Он глядит на 'масленку'. Кричит, чтоб я слышал:
  - ДЖОКЕР, ТЫ МНЕ НИКОГДА НЕ НРАВИЛСЯ. И ШУТКИ У ТЕБЯ ДУРАЦКИЕ...
  Бах. Смотрю через прицел на короткой железной трубке и вижу, как выпущенная мною пуля входит Ковбою в левый глаз. Моя пуля проходит через глазницу, пробивает полости, заполненные жидкостью, перепонки, нервы, артерии, мускульную ткань, тончайшие кровеносные сосуды, которые питают три фунта серого, мягкого как масло, богатого белками мяса, в котором мозговые клетки, расставленные в четком порядке, как камни в часах, хранят все мысли, воспоминания и надежды половозрелого самца вида Homo sapiens.
  Моя пуля выходит через височную кость, вырывает куски волосатого, влажного от мозгов мяса, и застревает в корнях дерева.
  Тишина. Скотомудила опускает M60.
  Скотомудила, Донлон, младший капрал Статтен, Хэррис и все остальные не говорят ни слова. Всех отпустило, все рады остаться в живых. Все они жутко меня ненавидят, но знают, что я был прав. Я их сержант, они мои рядовые. Они доложат, что Ковбой погиб от пули снайпера, но меня они замечать перестанут, я стану человеком-невидимкой.
  - По коням.
  Отделение отвечает на команду, взваливают на себя снаряжение, которое шлепает о тела и позвякивает. Кряхтят, ворчат, и вот уже Кабанутая команда готова выдвигаться.
  Внимательно гляжу на их лица, затем говорю:
  - Ни хрена себе, Ковбой прям как мешок с объедками после барбекю в Обществе ветеранов американских зарубежных войн. Нет, против мертвецов я ничего не имею. Блин, у меня ж и друзья среди них есть!
  Тишина. Все уставились на меня. Весело - сил нет.
  Semper Fi, дорогие мама и папа, Semper Fi, мои волчата. Откат - п...ц всему.
  Они поправляют снаряжение, чтоб удобнее было тащить.
  Ждут команды. Я подбираю заляпанный ковбоевский 'стетсон'.
  Машу рукой, и отделение выдвигается, идет обратной дорогой по тропе.
  Никто не болтает. Мы слишком устали, чтобы сейчас болтать, шутить, обзывать друг друга всякими нехорошими словами. Слишком жарко было сегодня, слишком много протопать пришлось. Свою долю кустов и деревьев во вьетконговских джунглях мы на сегодня настреляли, а сейчас мы до смерти устали.
  Мы закутываемся в нежную дымку фантазий всех сортов и зачеркиваем еще один день на стариковских календарях. Нам не терпится добраться до предстающих перед нами как мираж прелестей: горячий душ, холодное пиво, доза 'Кока-Колы' ('c Кокой дела идут лучше!'), сочные стейки, письмо из дома, момент личной жизни в уединении, чтоб елду помять, воодушевляясь при этом затертыми фотографиями любящих жен и подруг, которые остались в Мире.
  Но душ будет холодным. Пиво (если будет) - горячим. Стейков не будет. Колы не будет. Письма (если придут) будут не от подруг. В письмах из родной Америки, таких же, как полудюжина тех, что я таскаю в рюкзаке так и не распечатав, будет написано: Пиши чаще будь осторожен если там тяжело купили старую машину что за дневник маме делают уколы по телевизору ничего хорошего не пиши грустных писем может вышлешь полсотни баксов новую мебель для гостиной за кольцо друган она беременна будь очень осторожен пиши чаще - и так далее, и так далее, пока тебе не покажется, что развернул письмо - а это 'Дорогой Джон' от всего этого проклятого мира.
  
  
  Топаем обратно по прежней тропе.
  Там, на высоте, Бедный Чарли, наш братан, снова посмеется над нами, ну, или просто улыбнется в честь встречи.
  Снова погружая мысли в ноги, вкладываем все силы в следующий шаг, потом еще шаг, еще всего один лишь шаг... Мы изо всех сил пытаемся не думать о важном, изо всех сил пытаемся не думать о том, что халявы не будет, и что до дома еще ой как далеко.
  Такие дела.
  Я машу рукой, и Мудила становится в голове колонны.
  
  
  
  КОММЕНТАРИИ
  
   Морской пехоте нужно несколько хороших парней...
  The Marines are looking for a few good men - автором этого популярного рекламного лозунга морской пехоты США является Уильям Джонс, разместивший в номере издания 'Провиденс Газетт' от 20 марта 1779 г., в г. Бостоне, рекламное объявление, приглашавшее 'несколько хороших парней' принять участие в 'небольшом морском походе'. 'A Few Good Men' ('Несколько хороших парней') - название фильма с участием Джека Николсона, Тома Круза и Деми Мур.
  
  
  
   Комендор-сержант Герхайм окидывает взглядом тощего деревенского пацана и тут же присваивает ему новое имя.
   Gunnery Sergeant - воинское звание между первым сержантом и штаб-сержантом морской пехоты. Различные источники приводят разные варианты перевода этого звания на русский язык. В 'Учебнике военного перевода' (Воениздат, 1972) приводится вариант 'сержант артиллерии (морской пехоты)', в сборнике 'Морская пехота США в войне на Тихом океане 1941-1945 гг.' ('Изографус', 'ЭКСМО', 2003) звание переводится как 'сержант-канонир'. Здесь использован вариант из словаря 'Американа' (в электронном виде входит в состав словаря Lingvo) - 'комендор-сержант'.
  
  
  
  Gomer Pyle - главный герой комического ТВ-сериала (150 эпизодов с 1964 по 1969 гг.), морской пехотинец, увалень и недотепа. Пару кадров из этого сериала можно увидеть в фильме 'Форрест Гамп', в момент, когда во время игры в настольный теннис шарик попадает Форресту в голову. Уважаемый Дмитрий Goblin Пучков, переводя фильм Full Metal Jacket, ошибся, переведя прозвище как 'Куча' (звучит так же). Ну... Как гласит обнаруженный мною закон природы, переводов без косяков не бывает.
  
  
  
   Длинные нестройные шеренги потных типов гражданского вида, стоят с гордым видом, каждый на отпечатках ботинок, которые желтой краской ровно оттиснуты на бетонной палубе.
   Deck - переведено как 'палуба' наряду с несколькими другими словами флотского происхождения. Употребляется для обозначения любой поверхности, по которой ходят. Примерно как в русском языке 'уронить на пол' не обязательно означает, что нечто падает именно на пол (паркетный, цементный и т.д.).
  
  
  
   Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина, лагерь начальной подготовки рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа крутых и безбашенно смелых.
  Parris Island Marine Corps Recruit Depot - один из двух учебных центров морской пехоты США. В учебный центр 'Пэррис-Айленд' направляются новобранцы из Восточного региона (из штатов, расположенных восточнее р. Миссисипи), в учебный центр San Diego Marine Corps Recruit Depot в Калифорнии - из Западного.
  
  
  
   Вы всего-то за синей парадкой зашли.
  Dress Blues, или просто 'Blues' - Blue Dress uniform. Поистине знаменитая парадная форма морских пехотинцев, возникновение которой датируется XIX веком. Единственная форма в Вооруженных силах США, в которой представлены все три цвета национального флага. В кино ее можно увидеть в фильме Оливера Стоуна 'Рожденный 4 июля' на вербовщиках, проводящих беседу с молодежью в школе, и на главном герое - после возвращения из Вьетнама. Следует отметить, что немалое число молодых американцев пошли служить в морскую пехоту, соблазнившись перспективой покрасоваться в синей парадной форме (что отражено, в частности, в вышеупомянутом фильме). Интересно, что свежеиспеченным морпехам она бесплатно не выдавалась, необходимо было за нее платить. С 1-го квартала 2008 финансового года выдается новобранцам морской пехоты бесплатно.
  
  
  
   Маленький жилистый техасец в очках в роговой оправе, которого ребята уже успели прозвать Ковбоем, говорит: 'Это ты, Джон Уэйн? Или я?' Ковбой снимает перламутровый 'стетсон' и обмахивает потное лицо.
  John Wayne - американский киноактер, сыгравший в кино более 150 ролей. В период 1950-69 гг. его имя стало символом 100-процентного американца и супергероя - до такой степени, что во Вьетнаме его имя использовалось и как глагол для описания поведения безрассудно геройствующего человека.
  
  
  
  Stetson - ковбойская шляпа.
  
  
  
   Рядовой Джокер.
  Почему в переводе главный герой именуется 'Джокером', а не 'Шутником'? А просто звучит лучше! Есть и прецедент - Смок Белью из рассказов Джека Лондона, прозвище которого авторы перевода предпочли не переводить.
  Подумал тут: если уж переводить, назвал бы я его не 'Шутник', а 'Весе-лый'. Звучит по-русски лучше, на мой взгляд.
   Из вас, гнид, десять процентов или сбегут отсюда, или попытаются распрощаться с жизнью своей, или хребты переломают на полосе уверенности, или просто спятят на хер.
  Confidence course - более сложная полоса препятствий, чем обычная obstacle course.
  
  
  
  
  
   Вы будущие хряки.
  Grunt - придуманный автором этого перевода вариант 'хряк' неоднократно подвергался критике со стороны пуристов и реконструкторов. Слово труднопереводимое - в нем можно увидеть (услышать) и кряканье, и кряхтенье, и ворчанье, и хрюканье, и даже, как выразился один ветеран вьетнамской войны, звук, издаваемый человеком при дефекации. Само слово означает морского пехотинца из рядового и сержантского состава, непосредственно участвующего в боевых действиях - в отличие от тыловых 'poges', которые здесь переведены как 'крысы'.
  Аналогия с нашими в Афганистане: '... так называемыми 'курками' (от слова автоматный курок), солдатами срочной службы и командующими ими младшими офицерами (командирами взводов и рот), непосредственно участвующих в боевых действиях...' (И.Г. Славин, 'Афганская война. Правда от солдата ВДВ')
   Esprit de corps у вас нету. Будет вам esprit de corps.
  Esprit de corps (фр.) - честь мундира, кастовый дух, чувство гордости, проистекающее из принадлежности к единому сплоченному коллективу. Выражаясь современный языком - 'корпоративный дух'.
   Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает походный головной убор 'Медвежонок Смоуки' на плешивый затылок.
  Smokey the Bear campaign cover - форменная шляпа, по которой сразу видно инструктора. Старший инструктор взвода новобранцев, кроме того, отличается тем, что ремень его предназначен для ношения сабли, в то время как у других инструкторов ремень пистолетный.
  
  
   И это не та чепуха типа 'я их гоняю, потому что люблю', которую показывают гражданским в голливудской киношке Джека Уэбба 'Инструктор' и в 'Песках Иводзимы' с Мистером Джоном Уэйном.
  Джек Уэбб (Jack Webb) - американский кинорежиссер, в 1957 г. снял фильм 'Инструктор', оцененный критиками как 'реалистичный фильм с хорошей актерской игрой о лагере начальной подготовки рекрутов морской пехоты США'. Действие фильма происходит в Пэррис-Айленде.
  
  
  
   - СЭР, АЙ-АЙ, СЭР!
  Aye-aye - Традиционная форма ответа 'Есть!' (в ответ на приказание), принятая в ВМС и морской пехоте США. Сейчас, говорят, уже не употребляется.
  Почему здесь Джокер употребляет эту форму в ответ на вопрос - не знаю. Может, от растерянности.
   Монтесумские чертоги ...
  Полный текст гимна морской пехоты США, старейшей из песен, официально 'принятых на вооружение' в ВС США:
  
  From the halls of Montezuma
  To the shores of Tripoli,
  We fight our country's battles
  In the air, on land, and sea.
  First to fight for right and freedom,
  And to keep our honor clean,
  We are proud to claim the title
  Of United States Marines.
  
  Our flag's unfurl'd to every breeze
  From dawn to setting sun;
  We have fought in every clime and place
  Where we could take a gun.
  In the snow of far-off northern lands
  And in sunny tropic scenes,
  You will find us always on the job
  The United States Marines.
  
  Here's health to you and to our Corps
  Which we are proud to serve;
  In many a strife we've fought for life
  And never lost our nerve.
  If the Army and the Navy
  Ever look on Heaven's scenes,
  They will find the streets are guarded
  By United States Marines.
  
  Автор слов неизвестен, музыка позаимствована из оперы Жака Оффенбаха 'Женевьева Брабантская'. Монтезума упоминается в связи с Чапультепекской битвой (Американо-мексиканская война 1846-1848 гг.), Триполи упоминается в связи с действиями морской пехоты во время войны с Триполитанией 1801-1805 гг.
  Кстати, эти же Монтезума с Триполи отражены и в той самой знаменитой синей парадной форме (см. выше). Мамелюкская сабля, носимая офицерами (унтер-офицеры носят саблю другого образца) - символ сабли, которую в 1805 г. триполийский паша вручил лейтенанту морской пехоты О'Бэннону за доблесть, проявленную при взятии г. Дерны. Красный лампас (полагается только офицерам и унтер-офицерам) - символ крови, обильно пролитой во время Чапутельпекской битвы.
   Рядом с местом 'бойни на ручье Риббон-крик' ...
  Ribbon Creek Massacre - в ночь на 9 апреля 1956 г. в учебном центре морской пехоты Пэррис-Айленд пьяный инструктор Маккеон 'в дисциплинарных целях' заставил роту новобранцев ночью переправляться через вздувшуюся после сильных дождей реку. В результате утонуло шесть солдат.
  
  
  
   ... Мэри Джейн Гнилую Письку ...
  Mary Jane Rottencrotch (другие источники приводят вариант 'Suzy Rottencrotch') - собирательный образ подруги морского пехотинца, которую имеет Джоди (собирательный образ хахаля собирательного образа подруги морского пехотинца), пока сам морской пехотинец защищает родину вдали от дома.
   Блэк Джек Першинг
  John Joseph Pershing - легендарный американский генерал. В 80-х годах XIX века участвовал в походах против индейского вождя Джеронимо и против племени сиу в Вундед-Ни. В 1906 г. президентом Т. Рузвельтом произведен из капитана в бригадные генералы. В 1919 г. актом Конгресса произведен в шестизвездные генералы - единственный случай в истории США.
   В битве при Белло Вуд морская пехота проявила такую свирепость, что немецкие пехотинцы прозвали морпехов 'Teufel-Hunden' - 'адские псы'.
  Belleau Wood - лес Белло, место битвы, состоявшейся в 1918 году. В этом сражении бойцы морской пехоты прорвались через считавшиеся непроходимыми трущобы леса и захватили практически неприступные укрепленные точки немцев при численном превосходстве последних. За непрекращающиеся атаки, сочетавшие мужество и ярость, немецкие солдаты стали называть морпехов 'Teufelhunden', что и переводится 'Адские псы'. Эта битва явилась первым крупным германо-американским сражением 1-й мировой войны. Американцы потеряли 1811 человек убитыми и 7000 ранеными.
   Когда младший инструктор спрашивает нас: 'Ну что, девчонки, любим мы Мудню? Любим наш любимый Корпус?' и весь взвод отвечает как один человек: 'ГАНГ ХО! ГАНГ ХО! ГАНГ ХО!', Леонард по-прежнему молчит.
  Crotch - 'ласковое' прозвище корпуса морской пехоты США. Словарное значение 'пах'.
  Gung ho - заимствовано из китайского языка, в котором употребляется часто и означает 'исполненный энтузиазма' (если не углубляться далее в этимологию). Со слов майора морской пехоты США (на тот момент) Карлсона, обогатившего английский язык этим словосочетанием, впервые он услышал его как девиз одной из армий компартии Китая в годы 2-й мировой войны. Употребляется также в ироническом смысле, как 'бравый вояка'.
   Герхайм с восторгом рассказывает, какие меткие стрелки выходят из морской пехоты - Чарльз Уитмен и Ли Харви Освальд.
  Charles Whitman - маньяк-убийца. 1 августа 1966 г. забаррикадировался в 27-этажной башне Техасского университета и полтора часа расстреливал прохожих (убил 13 человек, ранил 30). До поступления в университет отслужил в морской пехоте.
  Lee Harvey Oswald - единственный подозреваемый в убийстве президента Кеннеди. 22 ноября 1963 г. совершил три выстрела в машину президента с шестого этажа книжного склада в г. Далласе, штат Техас, после чего убил местного полицейского. Служил в морской пехоте, был аттестован как стрелок между низшей и средней снайперскими категориями.
   Он напоминает Леонарду, что девиз морской пехоты - 'Semper Fidelis' - 'Всегда верен'.
  Semper Fidelis (лат.) - 'Всегда верен!'. Девиз Корпуса морской пехоты, размещен на его флаге. Официально принят в 1883 г. Употребляется также в сокращенной форме: 'Semper Fi'.
  
  
  
   Мы и так уже потеряли семь рекрутов по восьмой статье.
  Section Eight- увольнение с военной службы в связи с профессиональной или психологической непригодностью, психическими отклонениями и т.п. Происходит от 8-й статьи инструкции 615-360 сухопутных войск США, действовавшей с декабря 1922 г. по июль 1944 г. Используется как идиоматическое выражение, поскольку подобного рода увольнения давно уже производятся в соответствии с другими статьями других документов.
   Стоит командующему корпусом морской пехоты сказать лишь слово - и мы ухватим партизан-вьетконговцев и закаленных в боях солдат Северовьетнамской армии за их тощие шеи и посшибаем с них их поганые головы.
  Viet Cong (также Vietcong) - название групп южновьетнамских повстанцев, получавших поддержку вооруженных сил Северного Вьетнама в ходе войны во Вьетнаме. Происходит от Viet Nam Cong San - 'вьетнамский коммунист'.
  North Vietnamese regulars, они же NVA - военнослужащие North Vietnamese Army (американское название Народной армии ДРВ).
   Сержант Герхайм сообщает, что Военно-морской крест он получил на Иводзиме.
  Iwo Jima - японский остров, сражение за который (19 февраля - 16 марта 1945 г.) является одной из легендарных страниц в истории корпуса морской пехоты США.
   Затем - 'Символ веры стрелка', который сочинил генерал-майор морской пехоты У. Х. Рупертэс ...
  Rifleman's Creed ('Символ веры стрелка'), известный также как My Rifle ('Моя винтовка') и The Creed of The United States Marine ('Символ веры американского морского пехотинца') написан генерал-майором Уильямом Рупертэсом примерно в конце 1941- начале 1942 гг.
   Начальник нашего выпуска прицепляет ему на грудь знак 'Стрелок высшего разряда' ...
  Rifle Expert badge - значок, свидетельствующий о высшем уровне стрелковой подготовки (квалификации) военнослужащего (три стандартные степени в порядке убывания: 'Expert', 'Sharpshooter', 'Marksman'). Интересно, что в книге каждый из трех морпехов, награжденных этим значком (Пайл, Ковбой, Джокер), убивает американского морского пехотинца. Может, случайно, а может, автор так задумал.
  
  
  
   Стоя 'вольно' на парадной палубе под памятником в честь водружения флага на Иводзиме ...
  Monument to the Iwo Jima flag raising - копия памятника морским пехотинцам, оригинал которого находится на Арлингтонском национальном кладбище в Вашингтоне.
  
  
   Курительная лампа зажжена.
  Smoking lamp - на парусных кораблях разрешалось курить в строго определенном месте - у специальной курительной лампы. Здесь имеется в виду 'перекур, можно расслабиться'.
   Завтра на рассвете мы рассядемся по автобусам-скотовозам, и нас повезут в Кэмп-Гейгер, штат Северная Каролина.
  Camp Geiger - учебный центр морской пехоты США, расположен при базе морской пехоты Кэмп-Леджен, штат Северная Каролина. Назван в честь американского военного деятеля генерала Роя Гейгера.
   Наш старший инструктор вкладывает все свои недюжинные способности по устрашению личного состава в голос, который как никогда похож на голос Джона Уэйна на Сурибати ...
  Suribachi - гора на том самом острове Иводзима, на вершине которой был установлен тот самый флаг (см. выше).
   Тет - вьетнамский (лунный) Новый год, отмечается в первый день первого лунного месяца в первый сезон нового года (по лунному календарю) и потому называется Тет Нгуен Дан (Праздник Первого Дня) или Тет Там Нгуен (Праздник Трех Первых).
  В истории Вьетнамской войны Тет 1968 года связан с 'генеральным наступлением', предпринятым объединенными усилиями Вьетконга и Народной армии ДРВ, которое многие исследователи считают поворотным событием этой войны, в первую очередь вследствие произведенного в результате психологического воздействия на американскую общественность. Наступление застало американцев и южных вьетнамцев врасплох, несмотря на то, что определенные меры были приняты. Так, в IV корпус приказ об отмене перемирия поступил лишь вскоре после 10 часов вечера 30 января, всего за 4 с половиной часа до начала наступления. Днем 30 января штаб главнокомандующего американскими вооруженными силами во Вьетнаме Уэстморленда издал директиву, предписывавшую следующее: 'Войска должны быть приведены в состояние максимальной готовности, особое внимание следует уделить обороне штабных комплексов, складов, аэродромов, крупных населенных пунктов и мест расквартирования войск'. В одни места она поступила слишком поздно, во многих других к ней отнеслись недостаточно серьезно. Если вспомнить еще о том, что значительная часть сил АРВ находилась в отпусках, можно провести некоторые аналогии с 22 июня 1941 г.
  В результате наступления войска ДРВ и вьетконговцы понесли сокрушительные потери, но, как говорится, 'осадок остался'. После него Америка поверила, что война во Вьетнаме проиграна. Процесс пошел.
   Майор Линч считает, что я заслужил чуток халявы перед возвращением в фубайское информбюро.
  Phu Bai - аэродром в г. Хюэ.
   Мы направляемся в кинотеатр, который больше походит на склад, и любуемся Джоном Уэйном в 'Зеленых беретах', этой голливудской мыльной опере о любви к оружию.
  Green Berets - известный ганг-хо фильм с Джоном Уэйном в главной роли. Здесь присутствует явная неточность: премьера фильма состоялась в США 4 июля 1968 г., и герои книги накануне Тета смотреть его в кинотеатре никак не могли.
  
  
  
   ... чудо-воины с небес вступают в рукопашную со всеми Викторами Чарли в Юго-восточной Азии.
  Fighting soldiers from the sky - строка из ганг-хо песни 'Баллада о 'зеленых беретах'' (Ballad of the Green Berets), написанной исполнившим ее штаб-сержантом Барри Садлером (в середине 60-х годов его бравые песни о войне пользовались изрядным успехом) в соавторстве с автором сценария фильма 'Зеленые береты' Робином Муром.
  
  
  
  Victor Charlie - слово Viet Cong (VC), произнесенное по начальным буквам в соответствии с правилами американского военного фонетического алфавита. Кроме 'Charlie' употреблялось также 'Victor Charles', 'Charlie', 'Charles', 'Chuck', 'Mr. Charles' и 'My Man Chuck'.
   Он рявкает, отдавая приказ актеру-азиату, который играл Мистера Сулу в 'Звездном пути'.
  Star Trek - научно-фантастический телевизионный сериал, запущен в 1966 г.
  
  
  
   Мистер Сулу, который здесь играет арвинского офицера ...
  Arvin - от ARVN, Армия Республики Вьетнам (т.е. Южного Вьетнама).
   У меня в два раза больше операций, чем у любого хряка в I корпусе.
  I Corps - самый северный из четырех основных военно-административных районов Южного Вьетнама. Произносилось обычно как 'Eye Corps' - по названию буквы 'I', идентичной по написанию римской цифре I.
   Первый Пятого. Рота 'Дельта' - самая крутая, самая ладная, самая нахальная.
  One-Five - 1-й батальон 5-го полка.
  Delta Company - 4-я рота 1-го батальона.
   Док Джей - флотский санитар ...
  Navy corpsman - санитары в подразделениях морской пехоты являлись военнослужащими ВМС США. В недавно вышедшем фильме 'Флаги наших отцов', в частности, это видно по парадной форме санитара (ВМС), которая явно отличается от формы, в которую одеты остальные военнослужащие (КМП) из группы, водрузившей флаг на горе Сурибачи.
   Гуки меня страшно любят, пока я их не грохну.
  Gook - пренебрежительное прозвище азиата, происходит от корейского сленгового слова, означающего 'человек', вошло в обиход во времена войны в Корее. Другие уничижительные прозвища: slants, slopes, dinks, zipperheads.
  
  Из книги Нельсона Демилля 'Слово чести' (идет допрос свидетеля во время заседания военно-полевого суда):
  
  Капитан Морелли, офицер из генерал-адъютантской службы, задал вопрос:
  - Господин Фарли, давайте разберемся. Вот это слово - 'гуки'. Что оно означает? Противника? Гражданское население? Или и тех, и других?
  Фарли явно обрадовался - хоть один человек задал ему вопрос попроще.
  - Гуки могли быть и то, и другое. Сланты и слопы - гражданские. Динки - и то, и другое. Там больше зависело от того, где ты был и что ты делал. Вот Чарли - тот всегда противник.
  - То есть все Чарли - гуки, но не все гуки - Чарли?
  Фарли улыбнулся, впервые за весь допрос.
  - А с гуком никогда не знаешь - Чарли он или нет.
  - Понятно. Спасибо.
   Стоим в очереди, чтобы расплатиться за хавку военными платежными чеками.
  Military payment certificates - иронично они назывались 'funny money' ('фантики') или 'monopoly money' (т.е. опять же не настоящие деньги, а наподобие тех, что используются в игре 'Монополия'). Иметь на руках американские доллары и пользоваться ими при расчетах военнослужащим запрещалось. Запрещалось также расплачиваться с вьетнамцами сертификатами - необходимо было обменивать их в военных кассах и банках на местные пиастры. Сертификаты же использовались при оплате покупок и услуг на военных базах - в военных магазинах, клубах и допущенных туда вьетнамских торговых заведениях (парикмахерских, прачечных и т.п.). Выпускались в деноминациях 5, 10, 25 и 10 центов, и 1, 5, 10 и 20 долларов.
  
  
  
   Мы со Стропилой заходим в контору Объединенной службы организации досуга войск и обмениваемся пошловатыми шуточками с девчонками из Красного креста, которые в ответ хлопают широко раскрытыми глазами и угощают нас круглыми пончиками.
  USO - United Service Organizations, Объединенная служба организации досуга войск. Основана в 1941 г., ее деятельность официально признана полезной Министерством обороны, устав одобрен Конгрессом США. Во время второй мировой войны в концертах, организованных по ее инициативе, принимали участие многие звезды эстрады.
  О пончиках: здесь Гасфорд обыгрывает традиционное прозвище работниц Американского Красного креста. Угощение военнослужащих пончиками - старая традиция, существовавшая и в годы 1-й и 2-й мировых войн, и во время войны в Корее. Есть мнение, что именно во время последней солдаты окрестили этих девушек 'Donut Dollies' ('Девчонки с пончиками'). Другое дело, что сами девушки, работавшие по линии Красного креста во Вьетнаме, единодушно утверждают, что как раз изготовлением и раздачей пончиков они там не занимались, и вообще видели их в очень редких случаях. Основной их обязанностью являлось 'поддержание боевого духа' посредством организации концертов, игр, вообще 'предоставления солдатам возможности почувствовать себя как дома' (в хорошем смысле).
   Где-то под нами, в деревне Догпэтч, гуки запускают фейерверки, отмечая вьетнамский Новый год.
  Dogpatch - название деревушки, располагавшейся к северу от Дананга у подножия высоты 327. Деревушка изобиловала девицами легкого поведения, американскому персоналу посещать ее было запрещено, однако запрет этот нарушался регулярно. Название деревушки происходит от названия жалкого, захолустного, никчемного городка, в котором разворачивается действие комикса Li'l Abner (публиковался в газетах с 1934 по 1977 гг.). Русский аналог Догпэтча - примерно Мухосранск.
   Я вскрываю банку 'B-3', и мы едим джонуэйновские печеньки, макая их в ананасный джем.
  'B-3' unit - банка с сухим и сладким печеньем, входившая в состав сухого пайка.
  Сухой паек под названием 'С Ration' (Ration, Combat, Individual) был разработан перед 2-й мировой войной. В 1958 году его сменил паек, отличавшийся большим разнообразием входивших в него блюд и носивший название MCI (Meal, Combat, Individual). Тем не менее, прежнее название осталось в обиходе, в том числе его сокращенное название - 'С rat', 'rat' - сокращение от 'ration', а вообще-то- 'крыса' (к тому же существуют свидетельства очевидцев, что в начале войны во Вьетнаме были в ходу и пайки времен 2-й мировой. Кроме того, на коробке с набором пайков была буква 'С'). Пайки поставлялись в коробках, в каждой из которых находилось двенадцать упаковок (по 4 упаковки трех разновидностей- 'B-1', 'B-2' и 'B-3'), каждая из которых содержала набор продуктов, отличавшийся от других. Каждая из упаковок, рассчитанная на один прием пищи при трехразовом питании (т.е. одна коробка была рассчитана на 4 суток), включала в себя: банку консервов (мясо или рыба или птица); банку с консервированными фруктами, хлебными изделиями или десертом (сыр, джем); банку 'B-1', 'B-2', 'B-3' (сухое печенье, сладкое печенье/какао-порошок); дополнительный пакет (сигареты (в пачках по 4 штуки, марки сигарет: Winston, Marlboro, Salem, Pall Mall, Camel, Chesterfield, Kent, Lucky Strike, Kool), спички, жевательная резинка, туалетная бумага, растворимый кофе, сухие сливки, сахар, соль); ложку. В каждой коробке находилось также четыре консервных ножа P-38, по-морпеховски 'John Wayne' - легенда гласит, что актер лично демонстрировал порядок использования такого ножа в учебном фильме времен 2-й мировой войны. Консервный нож часто носили на шее вместе с личными жетонами.
  Распределение упаковок нередко производилось командиром подразделения вслепую, при этом перед раздачей они часто перемешивались, чтобы человек, отвечавший на вопрос 'Кому?' не мог догадаться по местонахождению упаковки в коробке (как правило, стандартном) о ее содержимом. Наибольшей нелюбовью бойцов пользовались консервы 'Ham and Lima Beans' (ветчина с лимской фасолью), о чем свидетельствует их народное название 'Ham and Motherfuckers' ('Ветчина с мудаками').
  John Wayne cookies - народное название печенья из сухого пайка.
  
  
  
   В Сайгоне посольство Соединенных Штатов захвачено отрядами смертников. Хешань тоже вот-вот захватят, как Дьенбьенфу.
  На самом деле здание американского посольства в Сайгоне, атакованное вскоре после полуночи 31 января 1968 г. группой из семнадцати (по другим источникам девятнадцати) вьетконговцев, захвачено не было (посольство было обстреляно, погибло несколько охранников, несколько вьетконговцев подошли к зданию, где и были уничтожены). Информация о захвате посольства была распространена агентством 'Ассошиэйтед пресс', которое, на основе 'независимых' (со слов военного полицейского, находившегося с внешней стороны ограды посольского комплекса и знавшего о происходящем едва ли больше репортеров), разрозненных и недостоверных данных, сообщило о том, что посольство захвачено партизанами, что в здании и на крыше находятся снайперы. В то же утро американские газеты донесли до широкой публики шокирующую весть о том, что противник захватил этот символ престижа США.
  Осада базы морской пехоты США Хешань (на которой находился аэродром) на северо-западе Вьетнама была начата еще до Тета, 21 января 1968 г. Узнав об этом, американские СМИ незамедлительно начали проводить параллели с осадой Дьенбьенфу, где в 1954 году были окружены и разбиты французские войска. На самом деле все было далеко не так, и сходство было лишь внешним. Осада Хешани была официально снята 8 апреля, база была официально закрыта 5 июля 1968 г.
   Офицеры штаба схватили Стропилу, рывком привели его в вертикальное положение и начали вопить, вызывая вэпэшников.
  MPs, Military Police - военная полиция. Во Вьетнаме находились 1 и 3-й батальоны военной полиции морской пехоты США.
  
  
  
   Покидая клуб 'Тандербэрд', рядовой и сержантский состав наблюдал за этим маленьким представлением, кивая головами и заключая: 'Достойно. Номер один'.
  Клуб 'Тандербэрд' (Thunderbird) на базе в Дананге предназначался для рядового и сержантского состава, у офицеров был свой клуб. Они отличались еще и ассортиментом напитков: в то время как рядовые и сержанты могли покупать там только пиво, офицеры могли пить крепкие спиртные напитки.
  По воспоминаниям Дейла Дая (Dale Dye), пиво было марки Carling Black Label, теплое, в ржавых банках, по 10 центов за банку (в военных платежных чеках).
  
  
  Number one - отлично, первый класс! Number ten (номер десять) - плохо, никуда не годится. Number ten thousand (номер десять тысяч) - хуже некуда.
   Мы со Стропилой шлепаем с поля и топаем по заново раскисшей грунтовке до рубежа обороны военной базы Фубай, что расположена где-то в миле от аэродрома и тридцати четырех милях от ДМЗ.
  DMZ, Demilitarized Zone - в соответствии с Женевскими соглашениями 1954 года об Индокитае демаркационная линия между Демократической Республикой Вьетнам и Республикой Вьетнам должна была проходить по 17 параллели. На самом деле она проходила по реке Бенхай (простираясь примерно на милю в обе стороны), от границы с Лаосом до Южно-Китайского моря.
   Информационное бюро оперативной группы 'Экс-Рей', которой поставлена задача прикрывать подразделения 1-й дивизии, временно действующие в зоне действий 3-й дивизии ...
  Task Force X-Ray - в полном виде должна была включать в себя 1-й и 5-й полки морской пехоты (оба - 1-я дивизия морской пехоты), однако по состоянию на 31 января 1968 г. в Фубае в составе оперативной группы находились лишь штабы этих двух полков и три неукомплектованных батальона. Всего на базе Фубай находилось менее 4 тысяч морпехов.
   Мудня нас, бобоедов, в поле не пускает.
  Beaners - довольно оскорбительное (в то время - сейчас, говорят, к этому слову относятся проще) прозвище испаноязычных американцев. Происхождение объясняется популярностью фасоли в мексиканской кухне.
   У Мистера Отката больше ти-ай, вьетнамского стажа, чем у любой другой шавки в нашем подразделении.
  Snuffy - военнослужащий рядового и сержантского состава низкого звания. Переведено как 'шавка', потому что в той советской армии, в которой служил переводчик, ефрейторов называли 'собаками'.
   Капитан Январь не капитан Куиг, но на Хэмфри Богарта он тоже не похож.
  Philip Francis Queeg - лейтенант-коммандер ВМС США, главный герой фильма 'The Caine Mutiny' (1954 г.). Отличался весьма придурочным поведением.
  Humphrey DeForest Bogart - известнейший американский актер (исполнитель роли капитана Куига).
   Топай-ка в Хюэ.
  Hue - Хюэ (ранее Гюэ). Ударение (если кто еще не знает) на последнюю гласную.
  Из книги 'Страны и народы. Наую-попул. геогр. - этногр. изд. в 20-ти т. Зарубежная Азия. Юго-Восточная Азия / Редкол. П. И. Пучков (отв. ред.) и др. - М.: Мысль, 1979:
  'Севернее Дананга находится город Хюэ (250 тыс. жителей), стоящий на красивой реке с поэтическим названием Ароматная (Хыонг), недалеко от ее устья. Сам город тоже очень красив. В Хюэ удачно сочетаются европейские кварталы с вьетнамскими памятниками архитектуры. Когда-то город был столицей вьетнамских королей. Здесь сохранились старинные творения искусных архитекторов, например 'Храм литературы' (Вантхань), 'Храм военного дела' (Вотхань), пагоды (Тхиенму, т. е. 'Пагода Небесной женщины', Зьеуде и др.), дворцы, в том числе 'Дворец совершенной гармонии', и большая группа императорских усыпальниц необыкновенной красоты. В городе есть предприятия пищевой, текстильной и обрабатывающей промышленности. Хюэ- крупный культурный центр. Здесь находится не-сколько высших учебных заведений, в том числе университет, педагогический, юридический, филологический институты'.
  Сражение за Хюэ явилось на тот момент самым продолжительным в истории войны во Вьетнаме. За 26 дней боев АРВ потеряла 384 человека убитыми и более 1800 ранеными, сухопутные войска США- соответственно 74 и 507, морская пехота- 142 и 857. Потери противника по официальным сообщениям- более 5000 человек, 89 пленных. Погибли 5800 человек гражданского населения, большая часть города подверглась разрушениям.
   - Сэр, не известно ли капитану, кто зарубил мою статью про гаубичный расчет, который списал целое отделение СВА одним игольчатым снарядом?
  Разрывной артиллерийский снаряд, при разрыве которого выбрасывается большое количество маленьких поражающих элементов в виде стрелок с оперением.
   ... из тех, кого шавки называют 'Бледный Блупер'.
  Phantom Blooper. Любителям буквальности - он есть 'Призрачный Блупер' или 'Блупер-Призрак', или даже 'Блупер-Фантом'. А 'Блупер' остался в переводе 'Блупером' по той причине, что, в первую очередь, здесь обыгрывается народное название 40-мм гранатомета М79. Есть и определенный оттенок, связанный со значением 'оговорка', 'публичная ошибка', 'ляп' или 'косяк'. Потому он и в русском переводе 'Блупер'.
   ... ДЖЕЙМСА Т. ДЭВИСА ...
  James T. Davis - специалист 4-го класса, сухопутные войска США, специальность - радиопеленгация. Официально признан американским правительством первым американским солдатом, убитым на войне во Вьетнаме. Погиб 22 декабря 1961 г., попав в засаду (вместе с ним погибли еще девять человек).
   Мы встретились с врагом, а он, как оказалось - мы сами.
  We have met the enemy and he is us - изначально историческая фраза Оливера Пери, героя англо-американской войны 1812-1814 гг., 'Мы встретились с врагом, и он у нас в руках' ('We have met the enemy and they are ours'). Не менее известна использованная здесь фраза героя комикса Пого 'Мы встретились с врагом, и он - мы сами' (We have met the enemy and he is us) с постера 1970 г. Автор комикса - Уолт Келли (Walt Kelly). Можно заподозрить автора в том, что Джокер никак не мог опередить время, но - теоретически! - мог. Дело в том, что в предисловии к сборнику комиксов о Пого, изданному в начале 50-х годов, эта фраза была, хотя и в несколько ином виде: '... мы встретимся с врагом, и может случиться, что он окажется не только у нас в руках, но нами самими' (...we shall meet the enemy, and not only may he be ours, he may be us).
   Ну и заприте меня в Портсмутской военно-морской тюрьме и держите там, покуда я не сгнию заживо, но позвольте мне сгнить капралом, сэр.
  Portsmouth Naval Prison - здание тюрьмы входит в состав комплекса Портсмутской военно-морской судоверфи (Portsmouth Naval Shipyard). Строительство тюрьмы было начато в 1905 году, первые заключенные, военнослужащие ВМС США, поступили в тюрьму в 1908 году. Позднее в эту же тюрьму стали отправлять и морских пехотинцев. Тюрьма была закрыта в 1974 году, за 66 лет ее функционирования в ней побывало около 86 тысяч заключенных. Тюрьма известна также под прозвищами 'Замок' (The Castle) и 'Восточный Алкатрас' (Alcatraz of the East) - случаев успешных побегов из этой тюрьмы не зафиксировано.
   Завтра Уолтер Кронкайт приезжает, и дел у нас будет много.
  Walter Cronkite - телерепортер, был признан одним из самых популярных людей в США. В 1961-1981 гг. - бессменный ведущий вечерней программы новостей 'Си-би-эс ньюс'. О его популярности и авторитете свидетельствует фраза, приписываемая президенту Линдону Джонсону: 'Потеряв Кронкайта, я потерял американский средний класс'. В историю вошло восклицание Уолтера Кронкайта, которое вырвалось у него после получения первых сообщений о Тет-наступлении: 'Что за чертовщина? А я-то думал, мы в этой войне побеждаем'. Несколько позднее Кронкайт заявил, что победить в этой войне США уже не смогут.
   - Когда Топ обратно будет?
  Top (жарг.) - мастер-сержант (Master Sergeant), звание между комендор-сержантом [Gunnery Sergeant] и сержант-майором [Sergeant Major]. Высшее допустимое сержантское звание в роте морской пехоты.
   Вот, помню, на 'Гастингсе'...
  Hastings - операция, проведенная совместно морской пехотой США, АРВ и вьетнамской морской пехотой в период с 7 июля по 3 августа 1966 г. в провинции Куангчи, в районе демилитаризованной зоны. По официальным данным противник понес потери в количестве 882 человек.
   Я строгаю кусок доски от патронного ящика ножом для джунглей К-бар.
  K-bar. Такой вариант названия боевого ножа KA-BAR встречается в ряде книг о морской пехоте США во Вьетнаме. Ножи, поступавшие на вооружение морской пехоты в то время, производились фирмой 'Camillus'.
   Она говорит, что в Хюэ вся эта поганая Северовьетнамская армия крепко окопалась в старой крепости, что зовется Цитадель.
  Citadel - Цитадель, построена в начале XIX века с помощью французов, по образцу пекинского Запретного города.
  
  
  
   Проглотив, Мистер Откат говорит: 'У-м-м... Люблю хрустяшек'.
  Crispy critters - разговорное название останков людей, сожженных напалмом.
   Через десять минут прибывает 'Веселый зеленый великан' с грузом.
  Jolly Green Giant - вертолет HH-3E. Вертолет HH-53 назывался Super Jolly Green Giant. Подобно многим другим неофициальным названиям военной техники, название 'веселый зеленый великан' пришло из мира поп-культуры и рекламы. Jolly Green Giant - символ компании по переработке продуктов Green Giant Co., от названия сорта гороха.
  
  
  
   РВ беспорядочно усыпан ходячими ранеными, лежачими ранеными и похоронными мешками.
  LZ, он же Lima Zulu - Landing Zone. Район высадки. LZ также может быть участком высадки, площадкой десантирования, вертолетной площадкой и т.д. 'Холодный РВ' - когда высадка производится без противодействия со стороны противника, 'горячий' - когда противник ведет огонь по высаживающемуся десанту.
   Два 'Дастера', легких танка со спаренными 40-миллиметровыми пушками, со скрежетом проезжают мимо.
  Duster - народное название 40-мм самоходной спаренной зенитной установки М42А1 (на базе легкого танка М41 'Уолкер Бульдог'), принятой на вооружение армии США в 1956 г. Ко времени войны во Вьетнаме они считались устаревшими, однако когда их пособирали по частям резерва и национальной гвардии и начали использовать в боевых действиях, они оказались чрезвычайно популярным и эффективным средством огневой поддержки наземных войск.
  
  
  
   Часом позже 'Майти Майт' пролетает мимо на скорости восемьдесят миль в час - максимум для такого маленького джипа.
  Mighty Mite - автомобиль M422-A-1. Небольшой джип, производившийся специально для корпуса морской пехоты во времена войны во Вьетнаме.
  
  
  
   Затем появляется колонна трехосных грузовиков, которая катит за двумя танками M-48 'Паттон'.
  
  
  
   Водитель оборачивается, лицо его сердито. 'Да не видел я их, Шкипер ... Skipper - командир (военно-морской, морпеховский сленг).
   Мы катим мимо танка, развороченного снарядами из гранатомета B40.
  B-40 - гранатомет РПГ-2 вьетнамского производства (он же 'Тип 56', если произведен в Китае). 'B' от 'Badoka' ('Bazooka', 'базука'). РПГ-7 ('Тип 67' если китайский) назывался B-41.
   Пятьдесят ярдов дальше по дороге мы проезжаем мимо двух раздолбанных трехосников.
  Six-by - от 'six-by-six', полноприводный шестиколесный грузовик.
   Утром мы просыпаемся на пункте MAC-V, это белое двухэтажное здание со стенами в пулевых отметинах.
  Также MACV - Командование по оказанию военной помощи [Южному] Вьетнаму.
   Генерал Кашмэн сюда приезжал. Я снял его, а он снял меня, как я его снимаю. И Ки был, весь такой разодетый, в летной куртке из черного шелка с серебряными генеральскими звездами во всех местах и в черной фуражке, тоже с серебряными генеральскими звездами во всех местах.
  Robert E. Cushman, Jr. - генерал-майор Кушман прибыл во Вьетнам в апреле 1967 г. Служил на должности заместителя, затем- с июня 1967 г. - командующего 3-м амфибийным корпусом морской пехоты. Тогда же получил звание генерал-лейтенанта.
  Nguyen Cao Ky, южновьетнамский военный и политический лидер, командующий ВВС Южного Вьетнама, один из участников военного переворота 1965 года, с 1967 года вице-президент, в 1971 году был изгнан из политики обратно в ВВС. В 1975 году уехал в США.
  
  
  
   Видел бы ты тех школьниц в аозаях, все в пурпурном и белом, с маленькими солнечными зонтиками...
  Ao dai - традиционная женская вьетнамская одежда, яркая цветная шелковая кофточка и шелковые брюки свободного покроя.
  
  
  
   Кто-то наградил медалью 'Пурпурное сердце' жирного белого гуся, получившего ранение при нападении на пункт.
  Purple Heart - c 22 февраля 1932 г. медалью 'Пурпурное сердце' награждали за безупречную службу и за ранение или гибель в бою, с 4 сентября 1942 г. медаль стали вручать раненым или убитым. Среди награжденных, в частности, президент Кеннеди.
  
  
  
  
   Мистер Обрез - мустанг.
  Moustang - военнослужащий, начавший службу в рядовом и сержантском составе и дослужившийся до офицера.
   Там тот сейф и нашли. Подорвали куском C-4.
  C-4 - пластичная взрывчатка, пластит. Она же 'plastique'. Будучи весьма безопасной в обращении, очень широко применялась солдатами- для уничтожения блиндажей противника, расчистки посадочных площадок для вертолетов, но чаще всего- для согревания пищи. Если С-4 под рукой не оказывалось, она добывалась из мин 'Клеймор' (говорят, бывали случаи, когда солдаты при этом заходили слишком далеко, и мины просто-напросто в нужный момент не взрывались). С-4 и образующийся при ее сгорании дым вредны для здоровья при попадании в организм, доходило до отравлений (например, когда она оставалась на лезвии ножа, которым затем резали пищевые продукты, или когда сжигание происходило в замкнутом пространстве - тесном помещении или внутри бронетранспортера М113). Ввиду наличия у нее этих свойств С-4 применялась также для борьбы с крысами- ее добавляли в арахисовое масло (их сухого пайка) и оставляли в легкодоступных местах. Через некоторое время крысы понимали, что к чему, и масло есть переставали, однако достигалось это знание ценой значительных потерь личного состава крысиного войска.
   'Мы заявили, что забомбим их обратно в Каменный век, и это правда'.
  В мае 1964 г. начальник штаба ВВС США генерал Кертис Эмерсон Лимей (Curtis Emerson LeMay) заявил: 'Скажите вьетнамцам- пусть умерят свой пыл, а то мы забомбим их обратно в Каменный век' ('Tell the Vietnamese they've got to draw in their horns or we're going to bomb them back into the Stone Age').
   Ковбой берет мешок и рывком его раскрывает. 'Дальний сухпай. Отлично!'
  Я беру свой мешок и показываю его Стропиле. 'Эта хавка - номер один, Строп. Армейские эту хрень на выходах едят. Добавляешь воды, и получается настоящая еда'.
  Long rations - сублимированный сухой паек, которым снабжались в первую очередь армейские группы глубинной разведки LRRP (Long-Range Reconnaissance Patrol). Назывался он 'Ration, Long Range Patrol'. Ценились в первую очередь из-за малого веса - трехдневный запас весил всего 8 фунтов (3,63 кг), С-рационы на тот же срок весили 18 фунтов (8,165 кг).
   Но тебе реальная пушка нужна, не эта игрушка, M16. 'Маттел' - это стильно'.
  Mattel - американская компания Mattel, Inc., выпускающая игрушки (в том числе, куклу 'Барби'). Когда автоматическая винтовка M16 начала поступать на вооружение американских войск во Вьетнаме, распространились ложные слухи о том, что она выпускается на предприятиях именно этой фирмы. Тогда же появилась (никем и никогда документально не подтвержденная) легенда, что на пластмассовых рукоятках винтовок М16 первых серий присутствовал логотип компании. 'If it's Mattel, it's swell' - рекламный лозунг компании.
   У Бешеного Эрла на плече висит кольтовская автоматическая винтовка M16, но в руках он держит духовое ружье 'Ред райдер'.
  Red Rider - духовое ружье производства фирмы Daisy, создано в 1938 году по просьбе создателей комиксов 'Red Rider', и по сей день пользуется огромной популярностью, в большой степени из-за сходства с классическим ковбойским карабином 'Винчестер'. Кстати, присутствует в фильме 'Цельнометаллическая оболочка', лежит на земле рядом с Бешеным Эрлом в сцене с 'днем рождения' убитого вьетконговца.
   Донлон говорит: 'Ну, теперь мы богатые, пива у нас боку и хавки боку. Боба Хоупа еще б сюда'.
  Hope, Bob - Хоуп, Боб (1903-2003). Настоящее имя- Лесли Таунс Хоуп [Hope, Leslie Townes]. Комедийный актер кино и телевидения. В кино начиная с 1938, снялся в десятках фильмов, в том числе 'Факты жизни' ['Facts of Life'], 'Мой любимый шпион' ['My Favorite Spy'], 'Псевдоним- Джесси Джеймс' ['Alias Jesse James'] и др. Во время второй мировой войны выступал перед американскими солдатами на многих фронтах. В 1948 дебютировал на ТВ в 'Эд Салливан шоу' [Ed Sullivan Show] и вскоре стал крупнейшей телезвездой, выступая в роли ведущего и гостя многих передач 50-х, 60-х и 70-х годов. Мастер коротких юморесок и шуток, становившихся крылатыми. Большой популярностью пользовались его рождественские шоу [Bob Hope Christmas Show], из них особенно известна программа 1966 для американских солдат во Вьетнаме. В 1963 получил почетную медаль Конгресса [Congressional Medal of Honor], имел две награды 'Эмми' [Emmy Award] и награду Национальной академии телевизионных искусств [National Academy of Television Arts and Sciences]. Владел компанией 'Хоуп энтерпрайзиз' [Hope Enterprises, Inc.]
  
  
  
   Я с Бингом Кросби в паре фильмов снялся.
  Crosby, Bing (Harry Lillis) - Кросби, Бинг (Гарри Лиллис) (1904-1977). Певец и актер, снялся во многих фильмах, ставших классикой Голливуда, в том числе 'Белое рождество' ['White Christmas'] (1954), 'Деревенская девушка' ['Country Girl'], 'Высший свет' ['High Society'] и 'Иду своим путем' ['Going My Way'], за который в 1944 получил 'Оскара'. С 1931 выступал на радио, в 1940-е и 50-е годы много снимался на ТВ.
   Реактивные истребители F-4, 'Фантомы', гадят напалмом, фугасками и 'Вилли Питерами' - зажигательными бомбами, начиненными белым фосфором.
  White Phosphorous (сокращенно WP, отсюда 'Willie Peter') - белый фосфор широко применяется в военном деле в качестве дымообразующего и зажигательного вещества. Белый фосфор ядовит, легко самовоспламеняется, при горении развивает температуру 800-1300 градусов Цельсия. Используется (самостоятельно или в смеси с другими компонентами) для снаряжения дымовых и зажигательных боеприпасов или воспламенительных устройств к ним.
   - Джон Уэйн? А Джокер прав! Все понарошку. Это просто кино с Джоном Уэйном. Джокер будет Пол Ньюман. Я буду конь.
  - Ага.
  Бешеный Эрл подхватывает: 'Можно, я буду Гебби Хейс?'
  - Камень будет камнем, - говорит радист Донлон.
  Алиса отзывается:
  - Я буду Энн-Маргрет.
  Newman, Paul - Ньюмен, Пол Актер и режиссер. За более чем 30-летнюю карьеру в кино много снимался в психологических драмах, комедиях и вестернах.
  George 'Gabby' Hayes - американский актер, игравший во множестве вестернов, в том числе с участием Джона Уэйна.
  Ann-Margret Olsson, американская певица и актриса шведского происхождения, один из главных секс-символов 60-х годов. Неоднократно выступала во Вьетнаме перед американскими военнослужащими. Ее фотография в обтягивающих брючках, сделанная с нижнего ракурса во время одного из ее выступлений, пользовалась во Вьетнаме невообразимой популярностью (см. фильм 'Full Metal Jacket', где офицер дает Стропиле ЦУ по поводу того, как следует фотографировать Энн-Маргрет).
  
  
  
   Все нормально, джархед.
  Jarhead - не стал переводить. Так морпехов называют, давным-давно. Говорят, что из-за характерной морпеховской стрижки, делающей головы похожими на банки.
   Одурманенный, видишь сон, что умер, и представляешься себе вербовочным плакатом, приколоченным к черной стене: 'КОРПУС МОРСКОЙ ПЕХОТЫ СОЗИДАЕТ МУЖЧИН - ТЕЛО - РАЗУМ - ДУХ'.
  Из книги 'Пешки', Воениздат, 1974: 'К концу 50-х годов появилась новая тема: 'Морская пехота формирует мужчину!' Чтобы избавиться от широко распространенного мнения, что для морских пехотинцев характерна только грубая физическая сила, текст рекламы зазвучал так: 'Морская пехота формирует мужчину - его тело, разум и дух'.
  
  
  
   - Поднимайся, кожаный загривок, выдвигаемся.
  Leatherneck - еще одно прозвище морпехов.
   - Когда СВА отошли, служаки послали арвинских 'Черных пантер' на захват Запретного города.
  Black Panthers - вообще-то, рейнджеры АРВ всегда назывались 'Черными тиграми' - 'Black Tigers'. Говорят, что это были одни из наиболее надежных бойцов АРВ. Справедливости ради надо заметить, что 'Черные пантеры' во Вьетнаме были, но были они из Таиланда (Royal Thai Army Expeditionary Division), и появились во Вьетнаме не ранее июля 1968 г., т.е. уже после описываемых событий.
   Шавкам пришлось поднять сраный вьетнамский флаг, желтый такой - самый подходящий цвет для этого трусливого народца.
  В английском языке желтый цвет ассоциируется с трусостью.
  
  
  
   Ее сандалии типа 'Б. Ф. Гудрич' вырезаны из списанных покрышек.
  От 'B.f. Goodrich Company', названия фирмы, производившей широкий ассортимент продукции, включая автомобильные шины, из которых изготовлялись самодельные сандалии (они же - 'сандалии Хо Ши Мина' (говорят, что именно в таких он действительно ходил и даже совершал зарубежные поездки), dep vo xe).
   Он говорит: 'С Кокой дела идут лучше!'
  Things Go Better with Coke - строка из радиорекламы 'Кока-Колы', крутившейся по радио во второй половине 60-х годов (три варианта записаны с участием музыкантов из британской группы Moodie Blues).
   - Спасибо за памятник... - говорю я, потому что не могу объяснить ему, как я сейчас себя чувствую.
  'Tanks for the memories...' - в оригинале обыгрываются слова песни из 'фирменной песни' Боба Хоупа 'Thanks for the Memory' ('Благодарю за память') из фильма 'The Big Broadcast of 1938'.
   Где-то наверху в раю, где морпехи стоят на страже, Джим Нейборс в обмундировании Гомера Пайла распевает ...
  Jim Nabors - исполнитель роли Гомера Пайла.
   Раскат грома.
  Rolling Thunder, 'Раскаты грома' - обыгрывается название операции 'Rolling Thunder', приказ о начале которой был отдан президентом США Линдоном Джонсоном в феврале 1965 г. Эта операция отличалась от проведенных ранее операций 'Pierce Arrow', 'Flaming Dart I' и 'Flaming Dart II', в ходе которых бомбардировки представляли собой 'удары возмездия' после нападений на американские военные объекты (начиная с инцидента в Тонкинском заливе). Операция 'Rolling Thunder' должна была продемонстрировать американскую военную мощь руководству ДРВ и склонить его к прекращению оказания поддержки Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. Изначально планировалось осуществлять бомбовые удары в течение восьми недель, по целям, расположенным южнее 19-й параллели, после чего в случае продолжения поддержки Фронта Северным Вьетнамом бомбардировки предполагалось усилить, перенеся их дальше на север. Так и вышло. Первый удар по Северному Вьетнаму в рамках данной программы был нанесен 2 марта 1965 года, при этом американцы потеряли шесть самолетов, что явилось для них весьма неприятным сюрпризом. К середине 1965 года перечень целей был расширен (теперь кроме военных объектов он включал в себя мосты, электростанции и прочие элементы инфраструктуры; к концу 1965 г. число целей возросло с 94 до 236) и граница действий бомбардировщиков была передвинута до 20R33' (при этом запрещалось наносить удары в зоне радиусом 30 морских миль вокруг Ханоя, и 10 миль вокруг порта Хайфонг, а также ближе 30 миль до границы с Китаем). Тем не менее, затраты на осуществление операции намного превышали ущерб, наносимый Северному Вьетнаму, политические цели ее достигнуты не были, и Джонсон приказал прекратить налеты с 24 декабря 1965 г., а 31 января 1966 г. - возобновить их. 31 марта 1968 г. Джонсон объявил о прекращении бомбардировок к северу от 19-й параллели.
   Дуговой разряд под муссонным дождем, воздушный налет под покровом ночи.
  Arc Light - воздушный налет группы бомбардировщиков B-52 (обычно в группу входило 6 самолетов).
   'Пых - дракон волшебный', он же 'Спуки', самолет 'C-47' с пулеметом Гатлинга, вливает триста пуль в минуту в поллюции какого-нибудь дрыхнущего гука.
  Происходит от названия песни, исполнявшейся американской группой 'Питер, Пол и Мэри' 'Puff the Magic Dragon'. Участники группы неоднократно отрицали наличие в ней наркотических аллюзий. Песня входила также в репертуар Марлен Дитрих (на немецком языке).
  Spooky - жуткий, страшный, сверхъестественный.
  
  
  
   Он сам прозвал себя 'Алиса', в честь своей любимой пластинки - 'Ресторан Алисы' Арло Гатри.
  Вот эта песня в переводе М. Немцова (не могу отказать себе в удовольствии привести ее здесь, настоятельно рекомендую всем найти и послушать. Можно еще найти и посмотреть одноименный фильм - экранизацию этой песни, в которой Арло Гатри сыграл самого себя):
  
  Арло Гатри
  
  'Ресторан Алисы'
  
  Эта песня называется Ресторан Алисы, и она - про Алису и про ресторан, но Ресторан Алисы - это не название ресторана, так просто песня называется, вот именно поэтому я назвал эту песню Ресторан Алисы.
  Заходи - будешь сыт и пьян - к Алисе в ресторан
  Заходи - будешь сыт и пьян - к Алисе в ресторан
  Вовсе не сложно найти этот дом
  Полмили от свалки, а там - за углом
  Заходи - будешь сыт и пьян - к Алисе в ресторан
  Ладно, все началось два Дня Благодарения назад, как раз на... два года назад на Благодарение, когда мы с моим корешем отправились навестить Алису к ней в ресторан, только Алиса в ресторане не живет, она живет в церкви возле ресторана, прямо в колокольне, вместе со своим мужем Рэем и Фашей- это собака такая. А жить в колокольне - это так: внизу полно места, там, где скамьи стояли раньше. А когда столько места внизу, да еще когда все скамейки уже вынесли, они и смекнули, что мусор можно долго не выносить.
  Подъезжаем мы туда, глядим- внутри весь этот мусор, ну, думаем, дружеский жест такой получится, если мы возьмем весь этот мусор и на городскую свалку вывезем. Поэтому мы сгребаем полтонны мусора, грузим его в салон микроавтобуса 'фольксваген' красного цвета, берем лопаты, грабли и прочие причиндалы уничтожения, и направляемся к городской свалке.
  Ну вот, доезжаем мы дотуда, а там здоровая вывеска такая, да еще цепь поперек всей свалки, написано: 'Закрыто на День Благодарения'. А мы никогда раньше не слыхали, чтобы свалки на День Благодарения закрывали, поэтому со слезами на глазах мы отчаливаем в сторону заката в поисках какого-нибудь другого места, куда можно было бы сложить мусор.
  Такого места мы не нашли. Пока не съехали на боковую дорогу, а сбоку этой боковой дороги- такой утес в пятнадцать футов, а у подножия утеса- еще одна куча мусора. И мы решили, что одна большая куча мусора лучше двух маленьких куч мусора, и чем поднимать ту наверх, лучше эту сбросить вниз.
  Так мы и сделали, и поехали обратно в церковь, и съели в честь Дня Благодарения обед, с которым ничто уже не сравнится, и легли спать, и не просыпались до следующего утра, когда у нас раздался телефонный звонок офицера полиции Оби. Он сказал: 'Пацан, мы нашли твою фамилию на конверте под полутонной кучей мусора и просто хотели бы узнать, не располагаешь ли ты какой-либо информацией по этому поводу'. И я ответил: 'Да, сэр, офицер Оби, солгать я вам не могу- это я подсунул конверт под весь этот мусор'.
  Поговорив с Оби примерно сорок пять минут по телефону, мы, в конце концов, раскопали зерно истины, и нам сообщили, что придется съездить и забрать наш мусор, а также съездить и поговорить с ним лично прямо у него в полицейском участке. Поэтому мы все грузимся в микроавтобус 'фольксваген' красного цвета с лопатами, граблями и прочими причиндалами уничтожения и направляемся к полицейскому участку.
  Итак, друзья, есть одна или две вещи, которые офицер Оби мог бы сделать у себя в полицейском участке, а именно: первое- он мог бы вручить нам медаль за нашу храбрость и честность по телефону, что представлялось маловероятным, и мы на это все равно не рассчитывали, а второе- он мог бы на нас наорать и выпереть вон, сказав, чтобы мы никогда ему на глаза больше не попадались и не возили по окрестностям с собою мусор, чего мы, собственно, и ожидали, но, доехав до полицейского участка, возникла третья возможность, которую мы даже не брали в расчет, а именно- нас обоих немедленно арестовали. И в наручники. И я сказал: 'Оби, мне кажется, я не смогу собирать мусор вот в этих браслетах'. А он мне: 'Заткнись, пацан. Ну-ка живо в патрульную машину'.
  Так мы и поступили, сели на заднее сиденье патрульной машины и поехали на кавычки Место Преступления кавычки закрываются. Теперь я хочу немного рассказать вам о городе Стокбридже, штат Массачусеттс, где все это и произошло: у них тут три знака 'Проезд Закрыт', два офицера полиции и одна патрульная машина, но когда мы добрались до Места Преступления, там уже находилось пять офицеров полиции и три патрульные машины, поскольку это явилось самым крупным преступлением за последние пятьдесят лет, и всем вокруг хотелось попасть в газетные репортажи о нем. К тому же, они пользовались всевозможным ментовским оборудованием, развешанным по всему полицейскому участку: они делали гипсовые отливки следов шин, отпечатков ног, образцов запаха для собаки-ищейки, двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, где объясняется, что на ней изображено, дабы использовать каждую как улику против нас. Были сфотографированы подъездные пути, пути отхода, северо-западного угла и юго-восточного угла, не говоря уже об аэрофотосъемке.
  После этого испытания мы отправились обратно в тюрьму. Оби сказал, что поместит нас обоих в камеру. Говорит: 'Пацан, я сейчас помещу тебя в камеру, мне нужен твой бумажник и твой ремень'. А я говорю: 'Оби, я могу понять, зачем вам мой бумажник, - чтобы я деньги в камере зря не тратил, но зачем вам понадобился мой ремень?' А он отвечает: 'Пацан, нам только не хватает, чтобы кто-нибудь тут повесился'. Я говорю: 'Оби, неужели вы думаете, что я стану вешаться из-за того, что намусорил?' Оби сказал, что просто хочет быть во мне уверен, и поступил Оби как настоящий друг, потому что унес крышку от параши, чтобы я не смог ее снять, ударить ею себя по голове и утопиться, и туалетную бумагу тоже унес, чтобы я не смог разогнуть прутья решетки, размотать... размотать этот рулон туалетной бумаги наружу и совершить побег. Оби хотел быть во мне уверен, и только четыре или пять часов спустя Алиса (помните Алису? Это ведь песня про Алису) - приехала Алиса и, сказав на гарнир офицеру Оби несколько очень обидных слов, заплатила за нас выкуп, и мы отправились обратно в церковь, съели еще один обед в честь Дня Благодарения, который нельзя было превзойти, и не вставали до следующего утра, когда нам всем нужно было идти в суд.
  Мы вошли, сели, заходит Оби с двадцатью семью цветными глянцевыми фотографиями восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, тоже садится. Зашел мужик, говорит: 'Всем встать.' Мы все встали, и Оби тоже встал вместе с двадцатью семью цветными глянцевыми фотографиями восемь на десять дюймов каждая, тут заходит судья, садится вместе со своим собакой-поводырем, которая тоже садится, мы садимся. Оби посмотрел на собаку-поводыря, потом посмотрел на двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, потом снова посмотрел на собаку-поводыря. А потом опять на двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте и заплакал, потому что тут до Оби наконец-то дошло, что сейчас совершится типичный акт американского слепого правосудия, и с ним он ничего уже поделать не сможет, и судья вовсе не собирается смотреть на двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, где объясняется, что тут изображено, дабы использовать каждую как улику против нас. И нас оштрафовали на 50 долларов и заставили убирать этот мусор из-под снега, но я пришел сюда не об этом вам рассказывать.
  Я пришел рассказать вам о призыве.
  Есть в Нью-Йорке здание, Улица Уайтхолл называется, туда как заходишь, так тебя там сразу инъецируют, инспектируют, детектируют, инфицируют, презирают и загребают. Однажды и я туда зашел пройти медкомиссию- захожу, сажусь, а накануне вечером выпил хорошенько, поэтому когда утром зашел, то выглядел и чувствовал себя лучше некуда. Поскольку выглядеть я хотел как простой типичный американский пацан из Нью-Йорка, чуваки, как же хотел я, хотел чувствовать себя типичным, я хотел быть типичным американским пацаном из Нью-Йорка, и вот захожу, сажусь, и тут меня вздергивают, поддергивают, натягивают и творят всякие прочие уродства, безобразия и гадости. Захожу, сажусь, а мне дают бумаженцию и говорят: 'Парень, тебе к психиатру, кабинет 604'.
  Поднимаюсь туда, говорю: 'Псих, я хочу убивать. В смысле, хочу- хочу убивать. Убивать. Хочу, хочу видеть, хочу видеть кровь, и гной, и кишки, и жилы в зубах. Жрать обожженные трупы. В смысле. Убивать, Убивать, УБИВАТЬ, УБИВАТЬ'. И тут я начал прыгать вверх и вниз и орать: 'УБИВАТЬ, УБИВАТЬ', а он запрыгал со мною вместе вверх и вниз, и так мы оба прыгали вверх и вниз и орали: 'УБИВАТЬ, УБИВАТЬ'. Тут сержант подходит, хлоп медаль мне на грудь, по коридору дальше отправил и говорит: 'Молодец. Наш парень'.
  Тут мне совсем поплохело.
  Пошел я по коридору получать еще инъекций, инспекций, детекций, презрения и всего остального, чего со мной тут все утро творили, и просидел там два часа, три часа, четыре часа, долго я там просидел, на собственной шкуре испытав все эти уродства, безобразия и гадости, в общем, круто мне приходилось, пока они инспектировали, инъецировали каждую часть моего тела, причем не оставляли ни одной без внимания. И вот прошел я все процедуры и, когда в самом конце дошел до самого последнего человека, то зашел к нему, захожу, сажусь после всей этой катавасии, захожу, значит, и говорю: 'Вам чего надо?' Он говорит: 'Пацан, у нас к тебе только один вопрос. Тебя когда-нибудь арестовывали?'
  И тут я начинаю рассказывать ему всю историю про Резню за Ресторан Алисы, с полной оркестровкой, и гармонией на пять голосов, и прочими делами, всеми феноме... - а он останавливает меня тут и говорит: 'Пацан, а ты когда-нибудь был под судом?'
  И тут я начинаю рассказывать ему всю историю про двадцать семь цветных глянцевых фотографий восемь на десять дюймов каждая, с кружочками, стрелочками и абзацем на обороте, а он меня тут останавливает и говорит: 'Пацан, я хочу, чтобы ты пошел сейчас вон туда и сел вон на ту скамейку, где написано Группа Дабль-Ю... Кругом МАРШ, пацан!!'
  И я, я подхожу к этой, к этой скамейке вон там, и там, где Группа Дабль-Ю написано, тебя туда определяют, если ты недостаточно высокоморален, чтобы в армию пойти после того, как совершил свое особое преступление, и на этой скамейке там сидят разнообразные безобразные и гадкие уроды. Матеренасильники. Отцеубийцы. Отценасильники! Отценасильники сидят рядом со мной на одной скамейке! К тому же гадкие, гнусные, уродливые и ужасные на вид- вылитые преступники- сидят со мной рядом на одной скамейке. И уродливейший, безобразнейший и гадостнейший из всех, мерзейший из отценасильников подходит ко мне, а был он гадкий, уродливый, и мерзкий, и ужасный, и все такое прочее, садится рядом и говорит: 'Пацан, что получил?' Я говорю: 'Ничего не получил, заставили заплатить 50 долларов и убрать мусор.' Он говорит: 'Нет, за что тебя арестовали, пацан?' А я говорю: 'Намусорил'. И они все, на этой скамейке, раздвинулись от меня подальше, коситься стали и прочие гадости делать, пока я не сказал: 'И нарушал общественное спокойствие'. И тут все они обратно сдвинулись, пожали мне руку, и мы на этой скамейке прекрасно провели время, беседуя о преступности, о том, как матерей резать, отцов насиловать, обо всяких прочих оттяжных делах, о которых можно на скамейке разговаривать. И все было прекрасно, мы покуривали сигареты и всякое такое, пока не подошел Сержант с какой-то бумаженцией в руке, не поднял ее повыше и не сказал:
  'Пацаны, на-этом-листке-бумаги-47-слов-37-предложений-58-слов-мы-хотим-знать-подробности-преступления-время-совершения-преступления-любые-другие-детали-которые-вы-можете-нам-сообщить-относящиеся-и-имеющие-отношение-к-совершенному-вами-преступлению-я-также-должен-выяснить-фамилию-офицера-полиции-совершившего-задержание-и-арест-и-любые-другие-подробности-которые-вы-имеете-сообщить',- и говорил он так сорок пять минут, и никто не понял ни единого его слова, но мы изрядно повеселились, заполняя бланки и забавляясь с карандашами на этой скамейке, и я заполнил про резню с гармонией на четыре голоса, и все там записал, как все и было, и все было прекрасно, а потом отложил карандаш, перевернул листок бумаги, и там, там, на другой стороне, прямо посередке, отдельно от всего остального на этой обратной стороне, в скобках, заглавными буквами, в кавычках, стояли следующие слова:
  ('ПАЦАН, ТЫ РЕАБИЛИТИРОВАЛ СЕБЯ?')
  Я подошел к сержанту, говорю: 'Сержант, какой же чертовской наглостью вы должны обладать, чтобы спрашивать меня, реабилитировал ли я себя, в смысле, то есть, в том смысле, что я сижу тут у вас на скамейке, в смысле, сижу тут у вас на скамейке Группы Дабль-Ю, потому что вы хотите знать, достаточно ли я высокоморален, чтобы вступить в армию, жечь женщин, детей, дома и деревни после того, как намусорил.' Он на меня посмотрел и говорит: 'Пацан, нам такие, как ты, не нравятся, и мы отправим твои отпечатки пальцев в Вашингтон'.
  И вот, друзья, где-то в Вашингтоне, обожествляемое в какой-то маленькой папке, лежит черным по белому исследование моих отпечатков пальцев. И единственное, почему я вам сейчас пою эту песню,- это потому, что, может быть, вы знаете кого-нибудь в похожем положении, или сами можете быть в похожем положении, и если вы окажетесь в таком положении, сделать вы можете только одно: зайти в кабинет к психиатру, где бы вы ни были, просто зайти и сказать: 'Псих, заходи- будешь сыт и пьян- к Алисе в ресторан'. И выйти. Знаете, если один человек, всего лишь один человек так сделает, они могут подумать, что он очень болен, и его не загребут. А если два человека, два человека так сделают, в гармонии друг с другом, то они могут подумать, что эти двое- педики, и не загребут ни одного. А три человека это сделают, три, можете себе вообразить, три человека заходят, поют строчку 'Ресторана Алисы' и выходят. Они могут подумать, что это организация. И представьте, вы представьте только себе: пятьдесят человек в день, я сказал- пятьдесят человек в день заходят, поют строчку из 'Ресторана Алисы' и выходят. Тут, друзья, они могут подумать, что это массовое движение.
  Так оно и есть, это Массовое Движение Против Резни За Ресторан Алисы, и вступить вам в него можно, всего лишь спев ее при первом же удобном случае, когда ее заиграют на гитаре.
  С чувством. Поэтому мы подождем первого же удобного случая. Когда ее заиграют на гитаре, вот тут, и подпоем, когда ее заиграют. Вот она:
  Заходи- будешь сыт и пьян- к Алисе в ресторан
  Заходи- будешь сыт и пьян- к Алисе в ресторан
  Вовсе не сложно найти этот дом
  Полмили от свалки, а там- за углом
  Заходи- будешь сыт и пьян- к Алисе в ресторан
  Это было ужасно. Если вы хотите покончить с войной и всем прочим, петь надо громко. Я вам эту песню пою
  уже двадцать пять минут. И могу еще двадцать пять минут петь. Я не гордый... и не устал.
  Поэтому подождем, пока ее не заиграют на гитаре в следующий раз, и теперь уже с гармонией на четыре голоса и чувством.
  Вот ждем, просто ждем, пока ее не заиграют еще раз.
  Поехали.
  Заходи - будешь сыт и пьян - к Алисе в ресторан
  Только Алису не лапай
  Заходи- будешь сыт и пьян- к Алисе в ресторан
  Вовсе не сложно найти этот дом
  Полмили от свалки, а там - за углом
  Заходи - будешь сыт и пьян - к Алисе в ресторан
  Да да да да да да да дам
  К Алисе в ресторан
   Я же предпочитаю называть его 'Джангл Банни', чтобы лишний раз позадирать Алису, который отличается не на шутку зверским нравом.
  Jungle bunny- оскорбительное прозвище афроамериканца.
   Колючий подлесок цепляется за пропитанную потом тропическую форму, за подсумки, за шестидесятифунтовые полевые рюкзаки и двенадцатифунтовые дьюролоновые бронежилеты, за трехфунтовые каски, обтянутые камуфляжной тканью, и за винтовки из стекловолокна и стали весом шесть с половиной фунтов.
  А вот что говорит по этому поводу книга 'Vietnam Marines 1965 - 73' издательства 'Osprey Publishing':
  Каска- 3, 5 фунта (1,6 кг)
  Обмундирование- 2,26 фунта (1 кг)
  Ботинки- 2,1 фунта (0,95 кг)
  Наплечные ремни- 0,65 фунта (0,3 кг)
  Поясной ремень- 0,84 фунта (0,38 кг)
  Фляга в сумке, полная- 3,6 фунта (1,6 кг)
  Подсумок- 0,86 (0,4 кг)
  Штык/нож- 1 фунт (0,45 кг)
  Аптечка- 0,1 фунта (0,05 кг)
  Компас- 0,43 фунта (0,2 кг)
  Фонарик- 0,82 фунта (0,37 кг)
  Камуфляжный карандаш- 0,08 фунта (0,04 кг)
  Принадлежность к винтовке М16- 1 фунт (0,45 кг)
  Противогаз в сумке- 2,5 фунта (1,13 кг)
  Бронежилет- 6,7 фунта (3,04 кг)
  Рюкзак- 3 фунта (1,36 кг)
  Сухой паек, 9 наборов- 18,75 фунта (8,50 кг)
  Пончо с подкладкой- 1,7 фунта (0,77 кг)
  Надувной матрас- 3 фунта (1,36 кг)
  Полевая куртка- 4 фунта (1,81 кг)
  Лопатка- 4,8 фунта (2,18 кг)
  Винтовка М16- 7,25 фунта (3,29 кг)
  7 заряженных магазинов (по 20 патронов)- 7 фунтов (3,18 кг)
  Пистолет, калибр .45- 2,5 фунта (1,13 кг)
  Заряженные обоймы (по 7 патронов)- 1,5 фунта (0,68 кг)
  Пулемет М60- 23,35 фунта (10,59 кг)
  Станок к пулемету М60- 11,75 фунта (5,33 кг)
  Мешок с запасными стволами к пулемету М60- 20,83 фунта (9,45 кг)
  Патроны к пулемету М60, 100 штук- 6,5 фунта (2,95 кг)
  Гранатомет М79- 5,9 фунта (2,68 кг)
  Гранаты к гранатомету, калибр 40 мм, 20 штук- 10 фунтов (4,54 кг)
  Противопехотная мина 'Клеймор'- 5 фунтов (2,28 кг)
  Противотанковый гранатомет М72 LAW- 5,5 фунта (2,5 кг)
  Ручная граната М26- 1,5 фунта (0,68 кг)
  Дымовая граната М18- 1,25 фунта (0,57 кг)
  Радиостанция PRC25- 26 фунтов (11,79 кг)
   Мы топаем - оборотни, люди-волки, бредующие по джунглям, пóтом выходит из нас 3,2-процентное пиво, и мы готовы, мы жаждем и можем схватить коварного Дядю Хо за его неуловимые яйца и не отпускать их ни за что и никогда.
  3,2-процентное пиво - крепость пива упоминается здесь не просто так. На американских военных объектах во Вьетнаме военнослужащим рядового и сержантского состава морской пехоты из алкогольных напитков можно было приобретать только пиво, причем было оно именно такой крепости.
   ... усики 'Попрыгуньи Бетти' ...
  Bouncing Betty - выпрыгивающая осколочная мина.
   - Бога благодари за серповидку.
  Cерповидноклеточная анемия - наследственная болезнь, встречается преимущественно среди представителей негроидной расы.
   - Ты мне купить сайгонский чай?
  Джокер пародирует вьетнамскую девицу из бара. 'Cайгонский чай' - название прохладительного напитка.
   ... а это 'Дорогой Джон' от всего этого проклятого мира.
  Dear John letter - разговорное название письма, в котором девушка, оставшаяся дома, сообщает солдату о том, что больше его не любит.
Оценка: 8.90*15  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023