ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Лейб Франклин Аллен
Огненный сон, отрывок 2

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  10 апреля 1966 года
  Станция ВМС США, город Лонг-Бич, штат Калифорния
  
  Дождавшись своей очереди в студёный, туманный предрассветный час, Бобби Коулз вошёл в серый школьный автобус ВМС. Капрал морской пехоты в очередной раз зевнул, сделал отметку против фамилии в списке и проинструктировал, как и всех остальных до него: рассаживаться с конца автобуса, свободных мест не оставлять. Бобби забросил сумку с туалетными принадлежностями на багажную полку под потолком и уселся рядом с белым парнем, который робко, с опаской ему улыбнулся. Не дожидаясь встречи с парикмахером в лагере для новобранцев, он обрил голову заранее.
  - Привет, м-меня з-зовут Джон Блейк, - сказал паренёк. Бобби ответил ему по-уличному пристальным, но не особенно грозным взглядом, очень медленно повёл головой, кивнул, попытался по мере сил удобно устроиться на сплошном сиденье с вертикальной спинкой, и закрыл глаза. Капрал запрыгнул на водительское сиденье, закрыл дверь, потянув за рукоятку, и медленно повёл автобус к воротам в мерцающем, приглушённом туманом свете уличных фонарей.
  Бобби поёрзал, пытаясь разместить в тесном пространстве свои без малого метр девяносто. "Вот так, Бобби", - подумал он. Роберт Ричмонд Коулз, окончил с отличием Университет Южной Калифорнии, выдающийся футболист команды "Троудженс", чемпиона Тихоокеанской спортивной конференции, отобран в команду "Нью-Йорк Джайентс" в день его лучшей игры против команды Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, первый человек во всей его родне, кто хоть что-то окончил, первый, кого ждало будущее, блестящее даже для белого, он должен был стать адвокатом, руководителем. И тут Армия США призвала его, выдернув прямо из этого самого будущего.
  Пока автобус катил по городским улицам, пробираясь сквозь туман к автостраде на Сан-Диего, Бобби сидел с закрытыми глазами, постукивая одним кулаком по другому. Бобби перебирал в памяти события последних восьми недель своей жизни: получение повестки, запись в морскую пехоту, и, наконец, унылый сбор возле автобуса в пять утра, на мокрой площадке на военно-морской базе в городе Лонг-Бич. "Живей, девчонки!" - закричал тогда первый морпех, которого увидел в своей жизни Бобби за пределами вербовочного пункта. "Ни минуты зря, весь день до упора, ваш первый день в морской пехоте!" Капрал тогда ощерился, глядя на кучку растерянных, нервничающих, и попросту испуганных рекрутов, стоявших навытяжку возле автобуса, застегнув все пуговицы согласно команде, которую перед тем прокаркал капрал.
  Бобби приоткрыл глаза, когда автобус медленно свернул на съезд к автостраде, ведущей на юг. Сидевший рядом паренёк пялился в окно, кадык его ходил вверх-вниз. "Он же плачет, маменькин сынок!" - подумал Бобби. Бобби снова закрыл глаза, вспоминая себя малышом и то, как рос рядом с Саймоном, который был старше его на двенадцать лет, и их сестрой Ребеккой, старше Бобби на четыре года.
  Бобби помассировал плечи, загривок, растёр лицо. Тело его начинало затекать от тесноты. Он был поджар, но c отлично развитыми мышцами тренированного атлета. У него были правильные черты лица, почти орлиный нос и большие, выразительные глаза. Его часто называли симпатичным. Кожа его, как и у Саймона, была очень тёмной, и ему это нравилось; из-за этого он полагал, что во времена рабства никакая белая сволочь не разбавила его кровь. А вот Бекки, что интересно, была совсем другой, с тонкой кожей оттенка слоновой кости. Бобби ни разу не видел женщины милей.
  Саймон милым не был. Саймон растил Бобби и Ребекку с тех пор, как умерла их мать, а отец куда-то исчез девять лет назад. Надо было содержать себя и малышей, и Саймон дополнял свой заработок разнорабочего тем, что выступал на ринге в подпольных клубах. Ростом он был на дюйм ниже, чем Бобби, но на целых тридцать фунтов тяжелее, в основном за счёт мускулатуры. Драться он научился на улицах, боксировать - в морской пехоте. Благодаря своей физической силе он внушительно выглядел на ринге, но ему не хватало скорости, он пропускал удары, и его мощные надбровные дуги и выпирающие скулы были покрыты шрамами после глубоких рассечений. Лицо его выглядело злобно и угрожающе, и Саймон с успехом этим пользовался, как на ринге, так и за его пределами. Бобби полагал, что чаще всего он пугал людей не всерьёз, но всегда был рад тому, что старший брат за него.
  Саймона забрали от Бобби и Бекки, когда Бобби только-только исполнилось восемнадцать. На бульваре Ла Сьенега в машину Саймона въехал сзади "Корвет" типчика из Малибу с выгоревшими на пляже волосами, и тот со своим с приятелем решили, что Саймон виноват и должен оплатить ремонт. Саймон направился к телефонной будке, чтобы вызвать полицию, заявив, что совершенно не согласен с тем, что именно он виноват в том, что его ударили сзади, когда он стоял на красном сигнале светофора. Один из парней преградил ему путь, а другой подскочил и ударил Саймона кулаком в затылок. Саймон сначала уложил их рядком на асфальт, потом вызвал полицию. Водитель "Корвета" далеко не в первый раз нарушил правила, да и других грехов за ним числилось немало. При этом в его активе был ещё и отец - известный судья. Саймону вменили физическое насилие. У него были в полиции друзья, которые смотрели сквозь пальцы на боксёрские матчи в подпольных клубах, но здесь они ничего не могли поделать - им сказали ничего не делать. Единственное, что они могли сделать, и сделали - заткнули рты тем, кто мог раскрыть профессиональные, пусть и незаконные занятия Саймона боксом. Если бы это всплыло, его обвинили бы в более тяжком преступлении - вооружённом нападении.
  Саймон получил тюремный срок от двух до пяти. Тех, кто впервые привлекался за простые уличные драки, в тюрьму обычно не отправляли, однако сволочной белый судья отмерил Саймону на всю катушку. Ну и вот, Саймон отправился в тюрьму, а сын судьи годом позже ухитрился самоубиться, слетев в своём "Корвете" в каньон Латиго.
  Попав в тюрьму, Саймон не смог больше активно исполнять роль отца для сестрёнки с братом. К счастью, Ребекка к этому времени уже работала и могла оплачивать своё обучение, а Бобби как раз поступил в Южно-Калифорнийский университет, получив полную спортивную стипендию. Саймон был примерным заключённым и отсидел минимальный срок - два года. После выхода на свободу жизнь его, похоже, начала налаживаться. Каким-то образом он зарабатывал, каким именно - он никогда не рассказывал, а Бобби никогда не спрашивал. Через год он ухитрился купить домик в Уоттсе, старом районе города. Тот дом, в котором они выросли, был конфискован и продан в погашение налоговой задолженности, когда Саймон был в тюрьме. Год назад Саймон стал совладельцем салуна. Когда Бобби посетил старшего брата на новом месте, он увидел, что Саймон в своём районе весьма влиятелен и уважаем. Сначала Бобби немного переживал по поводу источника этого влияния и этого уважения, но потом, поразмыслив, решил, что Саймон вполне их заслужил.
  Саймон никогда не говорил о том, что ненавидит систему власти белых за то, что она вычеркнула два года из его жизни по одной-единственной причине: эти сволочи могли это сделать. А Бобби был зол и думал, что будет зол всегда. Саймон говаривал, что некоторые вещи - факты нашей жизни, и толку от жалоб на факты не будет. Ладно, пускай так и есть: богатый белый может по собственному желанию засадить в тюрьму бедного чёрного, но Бобби отказывался признавать, что данный факт неоспорим. Бобби приходилось слышать, как интеллектуалы в студенческом городке, и чёрные, и белые, рассуждали о том, что надо использовать преимущества, которые даёт образование, чтобы менять систему средствами самой системы, слыхал он и разговоры маргинальных радикалов, по большей части чёрных, о грядущих ударах по системе с применением насилия, и клятвенные их заверения в том, что они спалят её дотла и искоренят всех угнетателей. Умом Бобби был с теми, кто уповал на разум, но душой тянулся к радикалам, хотя и находил их картину постреволюционного мира намного более безрадостной, чем текущее положение вещей, а их методы сотворения этой картины его ужасали. Но когда интеллектуалы заявляли, что не могут понять, чем мусульманское движение или Чёрные Пантеры так притягивают молодых чернокожих, Бобби хотелось сказать им, чтобы те спросили его брата Саймона о том, что думает он об изменении системы её же средствами. При этом Саймон, несомненно, был бы за умеренный, градуалистский подход.
  Темой диплома Бобби по политологии было "Социализация чернокожего населения в Америке в 1865-1915 годах", и в исходном его варианте был объёмный раздел, посвящённый последствиям искоренения негритянских традиций, как невольничьих, так и более ранних, ещё африканских. Бобби казалось, что ему удастся выявить некие преднамеренные действия властной системы белых, исполненной решимости не допускать чёрных в основное русло американского роста, размывать и уничтожать корни чернокожего народа. Существовал доказуемый факт: чёрные с целом жили хуже, были беднее и более социально изолированы накануне Первой мировой войны, чем в конце Гражданской войны. Однако Бобби никак не мог обнаружить связи между белым человеком и утратой культуры чернокожих. Казалось, что традиции просто куда-то подевались сами по себе, а не были кем-то целенаправленно отняты. Белые, судя по всему, не препятствовали подъёму чёрных церквей; а ведь то, что сделали церкви для сохранения и развития духоподъёмных гимнов, берущих начало в африканской музыке, явно способствовало любой работе по сохранению традиций и передаче их следующему поколению. В конце концов Бобби целиком удалил этот раздел из дипломной работы. Он по-прежнему чувствовал, что прав, однако выводы в его работе должны были плотно опираться на факты. Всего одна необоснованная идея могла испортить всё, а Бобби был уверен, что и без этого изложил и обосновал ряд важных и нужных вещей.
  
  Из динамика зазвучал гнусавый голос капрала, сидевшего за рулём: "Подъезжаем, девчонки, к морпеховской стране. Сейчас будет поворот на Эль-Торо. До Даго меньше двух часов". Бобби задремал.
  
  Саймон Коулз поехал на север в наступившей темноте по автостраде Харбор Фривей, оставив позади Лонг-Бич и своего братишку. Сначала он хотел дождаться отъезда автобуса, но Бобби настоял на том, чтобы он уезжал. Он сам хорошо помнил свои первые минуты в морской пехоте в 1951 году; крики, растерянность, унижения. Да, Бобби в эти минуты лучше было быть одному, и Саймон его обнял, и уехал.
  Он вырулил с автострады у Манчестер-авеню в Южно-центральном Лос-Анджелесе, поехал на восток и, добравшись до Уоттса, припарковал свой новый "Бьюик" и вошёл в свой дом, где включил свет на кухне. До рассвета оставался ещё час. Саймон достал яйца, ветчину, собираясь приготовить завтрак, и цикорий, чтоб заварить кофе.
  Он глядел на улицу, что проходила перед его домом - домом, купленным для его семьи, за который он заплатил кровью, болью, а после выхода из тюрьмы и кое-чем похуже. В его родне все работали руками, физически. И он был таким же, и не меньше поработал вдобавок и кулаками, и лицом. Но эти два человека, милая Ребекка и хороший, симпатичный парень Роберт Ричмонд, выберутся из этого дерьма, должны пойти вверх и уйти прочь. Вот почему Саймон сделал то, что должен был сделать, и продолжал делать то, что делал, потому что любил своих ребят так, как ни один из замученных работой и вечно занятых родителей не мог любить ни его, ни их. Ни Ребекке, ни Роберту, и никому из их детей и внуков не придётся чинить дороги, драться на ринге или убираться в чужих домах, потому что Саймон их любит. Но вышло так, что пареньку придётся, ползая в грязи, рискуя жизнью, драться во Вьетнаме, о существовании которого Саймон даже не подозревал, пока Роберту не пришла повестка, и пока Саймон не позвонил в Кэмп-Пендлтон своему бывшему командиру, первому сержанту. Роберт всегда глядел в лицо опасности гордо и яростно, и в это ставило под угрозу мечту Саймона. Когда пришла повестка, Роберт сначала повозмущался по поводу системы и структуры власти, но затем посмотрел фактам в глаза и записался в морскую пехоту. Роберт сказал, что ненавидит саму идею того, что придётся драться на войне в защиту структуры власти империалистов, которые угнетают чернокожих дома и всех коричневых и жёлтых за рубежом, но всё равно принял присягу и стал морским пехотинцем, чтобы быть среди лучших.
  Саймон налил себе пряного, горького кофе из цикория и стал наблюдать, как шкворчит на сковородке ветчина. Может, Бобби мечтал о чём-то ином, своём, может, ему нужно было на деле доказать, что он сможет драться, превозмогая боль, как это необходимо всем храбрым мужчинам. А может, так проявилось у Бобби присущее юности стремление стать мужчиною в борьбе. Саймону пришлось стать мужчиной и познать боль так быстро и так рано, что юности у него и не было. Успехи Бобби в колледже, его желание стать адвокатом, само его бытие были обусловлены тем, что у него в юном возрасте было время думать и мечтать. То есть Саймон, проявляя свою любовь, подарил ему, наравне со всем остальным, юность.
  Саймон медленно съел свой завтрак, наблюдая за тем, как светлая рассветная дымка вытесняет окутавший землю туман. Он вымыл посуду и побродил по дому, вроде как прибираясь. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь зашёл в гости; не хотелось думать только о Роберте - как он там в морской пехоте, как он будет во Вьетнаме.
  Саймон с кружкой в руке прошёл в гостиную и снял с полки свою книгу для лёгкого чтения - лёгкого, потому что книга была такой привычной, и слова в ней то успокаивали, то будоражили, но всегда были такими же, теми же, по каким мама учила Саймона читать:
  
  В начале сотворил Бог небо и землю.
  Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.
  И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
  
  Бог не создавал свет, которым был Бобби, только для того, чтоб его уничтожить. И при этом Саймон понимал, что на последнем суде ему за свою жизнь вряд ли удастся оправдаться. Саймон подумал о том, как мучился Иов, а он ведь был праведником.
  
  Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями.
  Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается.
  
  В чести ли дети его - он не знает, унижены ли - он не замечает.
  Но плоть его на нем болит, и душа его в нем страдает.
  
  Полуприцеп, громко гудя, с рёвом пронёсся мимо неторопливо катившегося автобуса. Бобби сел прямо на жёстком сиденье, за то небольшое время, пока он дремал, его спина и плечи затекли ещё сильнее. Он легонько толкнул локтем в бок белого паренька, который по-прежнему пялился в окно. Светлело, прежде чёрное небо было уже цвета мокрого асфальта.
  - Где мы?
  Недотёпа повернул голову к Бобби, расплывшись в улыбке.
  - К-кэмп-П-пендлтон. Тут продвинутая будет, после начальной. Глянь, какая она большая.
  Бобби взглянул на зелёные поля через плечо паренька, кивнул и снова поворочался, устроился на сиденье в новой позе, выставив коленки перед собой. Он не знал, что такое "продвинутая", но понимал, что узнает, и довольно скоро. Он снова вернулся мыслями в тот день спустя две недели после получения повестки, за день до того, как он записался в морскую пехоту.
  Тогда Бобби приехал домой на "Бьюике" брата, переговорив за день сначала с клерком в призывной комиссии, затем с тренерами в университете, и посетив, в завершение всего, приёмную команды "Нью-Йорк Джайентс". Везде к нему отнеслись сочувственно, и везде говорили о том, что весной 1966 года призыв хватает всех подряд, отсрочки отменили, а места в Национальной гвардии для "левой" службы разобраны.
  Бобби вернулся домой расстроенный и злой. Саймон штудировал свою старую мятую библию. Как обычно, Саймон читал в полутьме, без света. Бобби включил лампу и сел на софу лицом к брату, сидевшему в кресле. Он смотрел, как брат медленно продвигается по тексту, бесшумно шевеля губами. Саймон прекращал чтение лишь дойдя до конца главы, и никак иначе. Бобби ждал. Саймон перестал шевелить губами. Он отложил книгу и поднял глаза на брата.
  - Получилось? - спросил Саймон.
  - Похоже, нет. Надо ещё написать в призывную комиссию, но, боюсь, ничего не выйдет.
  - А "Гиганты"?
  - Нет. В универе тоже. У тебя что?
  Саймон вздохнул. Как быть - поведать страшную правду или скрыть её?
  - Я поговорил с Толливером, своим старым сержантом. Он сейчас мастер-комендор-сержант, служит в Кэмп-Пендлтоне.
  - А этот хрен чем может помочь?
  Саймон встал на ноги.
  - Он сказал мне, почему тебя призвали. Правительство хочет, чтобы эта война во Вьетнаме разрасталась.
  - Чтобы что? Никто и знать не знает, где этот Вьетнам, кроме нескольких демонстрантов, да и те толком не знают. Что у нас там - пять, десять тысяч советников?
  - Сто семьдесят тысяч человек, треть в боевых частях, - ответил Саймон. - Толливер сказал, что военные ввязались в это дело, собираясь послать ровно столько войск, чтобы разбить партизан, без южных вьетнамцев или вместе с ними - без разницы. Правительство согласилось. Начальству родов войск сказали быть готовыми подготовить и отправить столько людей, сколько надо.
  До этого Бобби рассматривал военную службу в основном как два скучных года, вычеркнутых из жизни. Он и не думал, что придётся воевать по-настоящему.
  - И сколько надо?
  Саймон печально посмотрел на братика, и перед глазами его встало лицо мальчугана из далёкого прошлого.
  - Через полтора года там должно быть полмиллиона, чистыми.
  - Чистыми? А грязными - это как?
  Саймон долго не отводил от Бобби глаз. Ну почему он всегда знал, что расплата придёт? Почему не знал, что так скоро?
  - Грязными - с потерями.
  Бобби оцепенел, услышав о потерях, как будто получил удар по голове при силовом приёме на футбольном поле. Способность соображать вернулась к нему не сразу. В ушах зазвенело. Потери. Он до боли растёр глаза.
  Саймон положил руки на плечи брата.
  - Бобби...
  Бобби сказал: "Ну и что я говорил о фактах, о системе, старший брат?
  - Бобби...
  - Саймон, тренеры в универе навели справки. Из всех ребят из команды, отобранных в профессионалы, все кроме одного из чернокожих тоже получили повестки.
  - Бобби, надо подумать...
  - И ни одного белого.
  - Братик! Ладно, ты прав! Да знаю я, чёрт возьми, что грязь, боль и нищета - всё от белых! Лучше тебя знаю! Намного лучше! Но ты должен понять, как пришлось понять и мне, что чернокожий мужик должен быть сам себе хозяин, а не быть отражением страха перед белыми или ненависти к ним!
  Саймон резко повернулся и пошёл через всю комнату к окну, выходившему на улицу. Бобби, захотелось, чтобы он не убирал своих больших тёплых рук с его плеч.
  - То есть ты их ненавидишь, правда?
  - Конечно.
  - И чем ты живёшь?
  - В том числе ненавистью.
  - Тогда почему ты всегда это отрицал?
  - Я хотел, чтобы вы жили по-другому. Ты и Ребекка.
  - А сейчас?
  Саймон подошёл к брату, присел на корточки перед кушеткой, положил ладони на щёки Бобби.
  - Я много грешил, братик, но всегда любил тебя и твою сестру.
  - Что ещё, старший брат?
  - Помолись со мной.
  Они прочитали молитву. Саймон вслух: "Господь - пастырь мой...", Бобби про себя.
  - Ложись спать, - тихо сказал Саймон. - Завтра разберёмся, как мужчины.
  "Как чёрные мужчины, - подумал Бобби. - Как чёрные мужчины, которым страшно".
  
  Саймон сразу же заговорил о деле, когда утром они сели за стол.
  - Сержант Толливер говорит, что тебя не отмазать.
  - Логично, - пожал плечами Бобби. - Эти сволочи если возьмутся, то уж не отпустят, правда? Тебя забрали в тюрьму за то, что ты чёрный, меня - в армию.
  Пока Саймон дожёвывал кусок ветчины, он пристально глядел на брата.
  - С таким подходом хрен чего добьёмся, братик.
  Бобби снова пожал плечами.
  - Ладно, не буду я с тобою спорить. Но как добиться хоть чего-то? В призывную комиссию я напишу, но им плевать, и отправят меня в пехоту.
  - Толливер считает, что тебе надо пойти в морпехи.
  - Здорово придумал! Не они ли "первые в бой"? Да в морской пехоте меня раньше грохнут, чем в обычной!
  - Толливер говорит, что там подготовка лучше. А с хорошей подготовкой будет легче - во рту у Саймона появился кислый привкус, как от медной монеты - выжить.
   Бобби сидел молча, пережёвывая хорошо прожаренную ветчину и переваривая слова брата. Саймон погремел сковородками на плите, вернулся к столу с побитым эмалированным кофейником. Бобби взглянул на старшего брата. Его усталое, покрытое шрамами лицо было грустным.
  - В общем, ты думаешь, мне надо пойти в морпехи?
  Саймон снова уселся за стол. "Тебе решать, и никому другому. Но вот что, братик - Толливер рассказал о многом. И о том, чего никогда не рассказывал о Корее. Он сказал, что коммунисты там повсюду, в каждой деревне, на каждом пятачке джунглей. Говорит, что линии фронта там нет, и отличить союзников от врагов невозможно". Бобби поёрзал на стуле. Саймон замолчал, опустив свою крупную голову на сложенные руки.
  - Он сказал ещё одну вещь, и от Толливера я такого никак не ждал.
  Саймон пристально поглядел на братишку.
  - Он сказал, что сколько парней не посылай туда на смерть, мы никогда не победим.
  Бобби напрягся в ожидании физической боли, совсем как на футбольном поле, когда летишь за мячом и знаешь, что сейчас воткнёшься в соперника.
  - Что он будет делать? Опять туда поедет?
  Саймон медленно покачал головой.
  - Если сможет - нет.
  
  Автобус замедлил ход, свернул с автострады и тут же вкатился через главные ворота на территорию базы морской пехоты. Бобби распрямил спину. Теперь он понимал брата намного лучше - теперь, когда разногласий между ними почти не осталось. Бобби осознал, что Саймон всегда считал, что его должна ждать другая судьба, что он должен избежать казалось бы неизбежной участи чернокожего - быть изнасилованным системой. Стало понятно, почему Саймон всегда скрывал свою ненависть к белым. Саймон ожидал, что Бобби и Ребекка будут жить на равных с белыми, что смогут устроиться в жизни без ненависти к ним. А теперь, когда Бобби уделали по полной программе, у них с Саймоном оказалось больше общего, чем разногласий. И Бобби стал ближе к брату, чем прежде. Вышло как-то странно: став ближе, братья последние недели почти не разговаривали. Система, которая раздавила их, загнала их общение вглубь - так общаются заключённые, которым запрещено подавать голос.
  Автобус остановился в центре главного спортгородка лагеря начальной подготовки рекрутов морской пехоты, где уже стоял длинный ряд одинаковых серых автобусов, где-то с дюжину. С холодного моря наползал туман, обволакивая всё вокруг и приглушая свет раннего утра. В тот момент, когда автобус остановился, Бобби был уже готов принять как должное широко известную жёсткость начальной подготовки в морской пехоте и даже извлечь из неё пользу. Сонм вопящих инструкторов в шляпах "Медвежонок Смоуки" согнал в кучу высыпавших из серого школьного автобуса новобранцев. Бобби бросил на землю свою походную сумку и начал отжиматься в грязи вместе с остальными. Им было страшно; Бобби счёл это нормальным. Инструктор заорал на него, требуя держать спину прямо. "Как легко человек подчиняется угнетателю", - подумал Бобби. Он улыбнулся. Пшёл ты, гад, мне не трудно. Я стану бойцом.
  После того, как инструктора вдоволь повеселились, наблюдая за тем, как хилые новобранцы один за другим валятся в грязь в единственной гражданской одежде, которую им разрешили взять с собой, они выстроили их в колыхающуюся колонну и дали время потренироваться в отдании чести убывающей группе, которая направлялась к тем же серых автобусам, которые доставили в лагерь свежий продукт. Бобби никогда прежде не видел людей настолько подтянутых, как эти, прошедшие курс до конца, они маршировали безупречно слаженно, распевая приветственную речёвку для "свежего мяса". Бобби стало интересно, куда увезут их автобусы. Он предположил, что прямо во Вьетнам. Инструктор ростом с метр шестьдесят пять заорал на Бобби, требуя стереть ухмылку с лица. Бобби сменил улыбку на дерзкий уличный взгляд, продолжая смеяться про себя.
  Инструктора развернули новобранцев и погнали их через плац в казарму. Бобби подумал, что так, наверное, пасут овец овчарки, хотя ни разу не видел, как это происходит. Все здесь животные, но собаки сильней овец. Так, угнетатели, урок номер один усвоен.
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023