ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Фролов Игорь Александрович
Вкус черной кожи

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 7.46*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А этот рассказ вообще ни про что - просто настроение. Кажется, он родился из одной строчки, которая и стала названием.
  ВКУС ЧЁРНОЙ КОЖИ
  
  ...И ничего не происходит, даже если растворить окно. Полнолуние, посылаемое другим в помощь, для меня символизирует лишь сизигийный прилив на далёком океанском бреге, умножение дорожных происшествий и обострение хронических неудач. Значит, Бергсон был прав, а я зря смеялся над его мягкой, женской длительностью, поглаживая свой всегда стоящий разум. Теперь, запуская руку в мешочек, где было приготовлено всё нужное для спасения, и доставая, например, бескрайнее хмурое поле и ветер, призванный шевелить сухую траву, вдруг обнаруживаю: заплесневело и не подлежит восстановлению. Так рождается ещё одна трагическая догадка... А казалось, переполняет, казалось, уже не стесняюсь собственных неожиданных вскриков и смогу их так же неожиданно записать и даже заголовок - что самое удивительное - проставлю задним числом, пересадкой последней строки. Так мне хотелось...
  Если б знать, в чём их секрет и где они берут столько влаги в их сухой, как промокашка, жизни. Конечно, завидую. Ах, как они живут, дрожа в предвкушении наступающего дня или ночи, как они прекрасно-подозрительны, как умеют различать интонации чуть ядовитее и взгляды чуть косее; могут расслышать в шуме листвы голоса стоящих под деревом, расшифровать не в свою пользу и, обидевшись, убежать в слезах или наорать, целя растопыренными пальцами в удивлённые глаза. Только не вздумайте плюнуть в сердцах и, повернувшись спиной, пойти, - дождутся щекою брызг (могут даже броситься под символический плевок) и палкой с железным наконечником ударят уходящего по голове. Тут же менее решительные сподвижники: отойдите, не плещите здесь кровью, людей запачкаете; а вы расступитесь, сейчас в обморок падать будет! Они живут, седея от упругого сопротивления, - мне бы такую обострённость слуха и трепетные ноздри жизни, которые морщатся даже от одной молекулы разлагающейся в чужом ведре органики, - как бы я запел!.. Но я твердею совсем в другую сторону. Пророческая выдумка философской юности, пернатое совершенство с идеальной аэродинамикой и оптикой - фрагментарное увеличение, высокая разрешающая способность, - вот это странное существо, которое больше не ест зайцев и, соответственно, не испражняется. Оно любит, поднимаясь к фиолетовым высотам, наблюдать неподвижные звёзды, расщеплять их свет на фраунгоферовы линии и, замеряя красное смещение, рассчитывать: долетит ли?.. А убедившись, что долечу, и сразу соскучившись от предстоящего, ищу одинокую скалу, чтобы, утоптав прошлогодние пух и перья и закутавшись в крылья, наконец-то выспаться, - может быть, просто устал...
  Почему ненужные так назойливы? Как не верить падающим ножам и вилкам, если приходят без звонка, будят (опять спишь, бездельник), занимают кухню, сидят, бессмысленно потроша мои сигареты; вдруг, встрепенувшись, учат, где денег взять, быстро кушая при этом мою колбасу, купленную на последнюю пушнину. Помешивают, позвякивают ложечкой в моем ухе, попивают моё сладкое, крепко заваренное время (какое время - ты же спал!), а стоит выйти ненадолго, уже подговаривают жену бросить меня (будь у них такая - я бы попытался соблазнить): он же нищий и бессердечный, он лгун и развратник, посмотрела бы ты, как он танцевал с той стервой - не растащить, я пробовал, - у них взаимное влечение, клянусь! Пока бубнят обо мне, покурю, лёжа на продуваемом вечернем балконе, мечтая о грубой и полезной работе: копать от рассвета до заката, выворачивая камни, рубя штыком вредные цепучие корни, черпая жёлтую воду - и оставляя позади аккуратные ямки по количеству ненужных... Проснувшись, возвращаюсь на кухню. Там всё ещё пьют чай, отражаясь в чёрных окнах (ночевать собрались, что ли?), и, доливая уже последнюю, кошачью порцию молока, рассуждают о любимых врагах, о всех этих ростовщиках и ювелирах, портных и дантистах, составляющих свои мерзкие, тайные протоколы, - мы знаем, ты их любишь! Конечно, люблю - пусть даже и назло и странною любовью. Всё-таки хорошо быть одним из них, торопиться почему-то из бани, измылив целый кусок унесённого ещё из Египта мыла; красться задворками, прислушиваясь к топоту призрачных копыт и свисту призрачных нагаек; добраться наконец до дома, до тайного света, сочащегося через маскировку окна, постучать и войти. Там родня. Там книги немецких родственников, и, собравшись вокруг стола с малиновой скатертью, мы плачем над макетом далёкой страны - белые камни, зелёные кедры... А самый талантливый ходит около и согревает единомышленников игрой на скрипке. Он встряхивает кудрями, и благородная перхоть осыпает его жилетные плечи. Тепло...
  Таким бы я был. Но где теперь моя маленькая скрипка? Наверное, до сих пиликает про берёзу и рябину, глядя в окно на весеннюю грязь огорода и мечтая, как доберётся когда-нибудь до любимого полонеза, ради которого поселилась и прижилась в этом доме. Вот бы ужаснулись родители (но для этого надо нагрянуть внезапно), узнав о странных музыкальных паузах, о колдовской силе одной из нот. Если тянуть её дольше двух тактов, зубы вдруг отзываются камертонами, загораются оттопыренные уши и сбивается дыхание юного скрипача. Тогда, отложив инструмент, всё тем же смычковым движением мальчишеской кисти он завершает своё томительное упражнение, всё быстрее летая глазами, но уже не по нотам, а по журнальным ногам, допустим, Нади Команечи... И как после случившегося было не любить этот мир голоногого спорта, единственный тогда источник непробованной наготы, - а вместе с ним и отдельные тома медицинской энциклопедии, привычно раздвигавшие нужные страницы, и четвёртый том уголовного кодекса, грозящий наказанием за непонятные - догадайся, мальчик, сам - per os и per anum. А именно этим двум жестоким и нежным римлянам хотелось отдать на растерзание надменную и молодую учительницу, эту сероглазую цвейговскую англичанку, - пусть получит за свои тонкие каблучки, за ту порочно выгнутую двойку в тетради, за свои губы, тянущие "morning" так, что хочется аккуратно вынуть ненужное слово и вставить совсем, совсем другое...
  Грязные, сладкие мальчишеские мечты, разбуженные золотистой итальянкой и чёрноволосым смычком - их нет больше... Сегодня, вправо от развратной скрипки по временной оси располагается целый зверинец взрослых тел. Последним в ряду достались уже чересчур профессиональные ласки, но совсем не досталось слов, - я так устал от встречных водопадов требовательной нежности. Стоит отомкнуть слух, как, возвышаясь от шёпота к крику, врывается сборный женский хор: милый мой, лапушка (это я - лапушка?), где ты раньше был, я не знала, что такие вообще есть, такие козлы вокруг, почему никогда не позвонишь сам, обещай (бросая монетку в мой водоём), что мы ещё встретимся, эта грудь будет всегда твоей, если (если?!), а вот мои любимые стихи (отвратительный жанр - стихи ночью по телефону), ещё, ещё, - ты же не думаешь, что я б...? (одинарный кроссворд в антракте голой атаки, легко отгадываю, загибая пальцы) - хам, я имела в виду "бревно", я обиделась, я больше не приду (слава богу!), наутро: здравствуй, ты думал - не приду? (о, боже!). Хватит! Господи, ты свидетель, - я всем выписывал гарантию на три дня, всех честно предупреждал, но, взяв уроки у какой-то старой ведьмы (неужели и она?), ходят теперь вокруг очерченного, то протягивая стакан воды с красной каплей, то пытаясь выдернуть волос, то наговаривая банальные ячмени... С твоей помощью и пользуясь тиражом, всем возвращаю их злобную благодарность...
  Такова творческая судьба мастера прикосновений к голым телам. Все сюжеты исчерпаны: от стеснительно дрожащих до берущих уверенной рукой, рискуя сломать. Всё раздражает, включая новую моду - отвратительный римейк старой. Отныне всех вновьприбывающих прошу оставлять обувь перед порогом моей азиатской приёмной, - эти толстые каблуки-копыта не могут вызвать тонких движений мужской души. А когда туфли-чурки с тяжёлым стуком падают перед испытательным ложем на пол и обнажаются псевдокитайские ступни, узловато разросшиеся в тесной неволе вкривь и вкось, как тундровые берёзки, придавленные низким небом... Нет, нет. Благодарю вас, одевайтесь, барышня. Ещё раз напоминаю установленный мною стандарт: грязные ногти на ногах допускается иметь только тем, у кого платьица ещё непорочно коротки и кто бегает босиком по пыльным проулкам. Вот им я могу помочь собирать рыжие далёкие абрикосы (у тебя такая шаткая стремянка), поддерживая осторожными руками за лягушачьи ляжки и чувствуя животом маленькие грязные пятки. А это значит - исчерпаны лишь разрешённые сюжеты. Пролетев от сентября до сентября - от первого, с карманами, полными давленой черёмухи, до нынешнего, - захожу теперь в школу суровым посланцем семьи и, медленно поднимаясь по крутым лестницам, обтекаемый весёлыми стайками, ловлю воровскими глазами сыплющиеся навстречу яблочные коленки...
  Оставь - не нужно этого в таких количествах. Другие же как-то умудряются обойтись без - и неплохо выходит. Кто они - талантливые аскеты или просто стесняются? Возвращаясь к безысходности, к бедности впечатлений: помогите собрату, возьмите в компанию, покажите, как думать обо всём остальном, так же учащая дыхание... Эй, есть кто-нибудь? Молчание. Только те же ненужные и неумеющие, в крови которых нет ни капли чёрных чернил, снова пишут на полях моей жизни свои глупые рекомендации. Не ешь мяса, не пей кровь, это не название для рассказа, напиши о нас, эгоист (обрадуетесь ли?), нехорошо так с друзьями, когда они влюблены, и самое главное - нельзя спать на закате... В прошлом я встречал места, свободные от всех, - и, даже кишащие мышами и тараканами, они лечили. Наверное, и сейчас найдётся в этом густонаселённом мире пустая комната - пусть неотапливаемая, с изморозью на окнах, но у которой есть крепкая дверь, ставни, водопроводный кран и стакан с маленьким кипятильником. Я даже не прошу, чтобы смазали скрипучую кровать за стенкой, пускай скрипит под телами хоть всю ночь напролёт, напоминая монаху о скрипе его брошенного пера...
  Он ещё не знает, что перо уже подобрали и поместили под стекло. Не подсчитано, сколько прошло тишины, - и вот уже шаги по коридору, соседей расспрашивают, соседи испуганно указывают. Стук в дверь - сначала робкий, потом настойчивый: мы вас ждём, там уже начинается, только вас не хватает, - вот и фрак вам пошили, привезли! Скребутся, умоляют (узнаю всё те же голоса), деньги под дверь суют по листочку - пачки такие толстые, что целиком не проходят. Деньги беру, как плату за предыдущее существование, но всё равно не открою. Хотите великого и мудрого обратно? - вот он здесь, но в обмен: кибитку мне и глухую дорогу. Непременно глухую! - криком настаиваю, и эхо безобразничает в пустой комнате, смущая приникших к двери. А его они получат на выезде из зоны - мой выползень с гримасой величия на морде.
  Наверное, этот обманный обмен к лучшему. Как я мог забыть, что люблю дороги, люблю ночным путём скакать... Буду ехать один, облокотясь на подушки, слушать, как скребут по крыше ветви, как начинается дождь. Колёса подпрыгивают на толстых корнях, потрескивают жёлуди в заросшей многолетними травами колее, - ничего не скажешь, хороша дорожка. Кто и когда проехал по ней последним? Есть подозрение, что встречу такую же кибитку, но на чемоданах её длинноволосого пассажира будут римские наклейки. Остановимся дверца к дверце - не открыть в тесноте подступившего леса, - пожму испачканную сажей руку (а назло подглядывающим ещё и похлопаю по плечу): ты правильно сделал, я тоже всё бросил, пусть комментируют, - самое смешное, что там ничего нет важного, совсем ничего. А на неё ты плюнь - она смеялась над тобой, к тому же опять брюхата, - Саша писал, что её кролик опять постарался... Нет, я куда-нибудь подальше, где не говорят и не пишут по-русски и на других понятных мне языках, - почти Эфиопия. Я был там лет тридцать назад (неужели так долго живу?), мало что помню, и у родителей уже не спросить. Но надеюсь, ничего не изменилось, а иначе - какой смысл...
  Там гогеновские женщины и красные собаки - вечерами, сидя на берегу, они смотрят в океан, как в окно. Пахнет рыбой и водорослями, спят, уткнувшись носами в песок, лодки, спят рыбаки в хижинах... Солнце садится, а они уже спят, свободные мои. Когда совсем стемнеет, я легко найду ещё одно воспоминание. Оно мерцает в темноте, как брошенный путевым обходчиком фонарь. Ржавая коробка старого автобуса, раскрашенного под бар - тонкие стенки дребезжат от ветра, чайки топчутся у входа в пятне света, заглядывая внутрь, недовольно поднимая крылья - начинается прилив. Помню возле высокой стойки стройную пару чёрных и гладких ног - всё, что позволил увидеть прежний рост; выше смотреть было страшно, и так хотелось потрогать, чтобы испачкать пальцы в этом живом бархатном угле. Теперь вернувшийся может, склонившись, заглянуть в её пляжное декольте, - там темно, и свет, впадающий в скользкую ложбинку, исчезает безвозвратно. Браслеты на тонких запястьях и лодыжках, я никогда не пробовал таких толстых губ, - сюда два кофе, пожалуйста, и бутылку "Пшеничной", - разрешите присесть?.. Может быть, опьянев, контрабандист негодного товара почитает что-нибудь по памяти, вслушиваясь, как звучат эти надоевшие слова здесь, где их никто не понимает, - а вдруг, как песня, вдруг ей понравится? Она смеётся - белые зубы, чёрные, полированные плечи (она будет хорошо смотреться на рояле), - да, ей нравится этот рыжий пришелец. Наверное, раньше ей платили уловом, а я - смотри, что я привёз тебе. И, достав из туго набитого чемодана зелёную шуршащую горсть смятых и скомканных, вкладываю в эти узкие, длинные, устрично-розовые ладони. До этой ночи они знали только одну любовь - цвета баклажана и запаха рыбы, - но я другой, как ты догадываешься. Заглянув проездом, чтобы вспомнить своё африканское детство, теперь путешественник уже не торопится. Пахнет рыбой, - я так любил рыбий жир (мне полную ложку!), потом были запах и вкус полыни, горчайшего шоколада, микстур от кашля, вермута и оливок, терпкий вкус молодого пота и запах свежего бензина, - и в этой коллекции не хватает тебя. Нет, я не стану соревноваться с местными жилистыми гарпунёрами, - зачем это мне, бледной немочи из бледной страны? Я просто хочу попробовать нежную горечь чёрной самки из племени мелкоголовых, длиннотелых гепардов; хочу, лизнув медленно и длинно, ощутить на языке этот вкус - вкус члена команды Кусто, поднявшегося из коралловых глубин, вкус новой резины и морской соли, - чёрный вкус твоей кожи.
Оценка: 7.46*6  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023