ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Фролов Игорь Александрович
Прокруст

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Два коротких (5000 знаков с пробелами) рассказа,-участника премии Прокруста журнала "Бельские просторы". Рассказы выставляются пна конкурс под псевдонимами, оценки выставляют друг другу сами участники, не зная, кто конкретно скрывается под псевдонимами. Рассказ "Ксения" в прошлом году занял первое место. Рассказ "Железный путь" находится в процессе оценки - сюда вряд ли участники заглянут. Условием помимо объема, было действие в Уфе одного из исторических персонажей, в Уфе бывавших или родившихся - как то : Ленин, Чапаев, Платонов и пр. Рассказ про железный путь конспирологичен, но так уж вышло.
  КСЕНИЯ
  (4999 знаков)
  
  История эта оборвалась, едва начавшись. Она легла на приготовленное для нее прокрустово ложе. Мне даже не пришлось причинять ей боль - места хватило и на пролог, и еще чуть-чуть, чтобы легкое имя ее могло дышать.
   В то лето, убывая в санаторий, моя добрая тетушка вручила мне, обитателю студенческого общежития, ключи от квартиры, где скулил у двери ее нежно любимый тойтерьер Фантик. Платой за выгул и кормление песика стал целый июль одиночества.
  Тетина квартира была на седьмом этаже большого дома - он высился белым океанским лайнером над россыпью лодочек-домишек Нижегородки. Блестела мятой фольгой лента реки, торчали клювы портовых кранов, а за широким песчаным пляжем тянулись до горизонта поля, перемежаемые лесопосадками и пылящими дорогами. Ночью, стоя на балконе, я смотрел на огни Черниковки, на горизонт, где кораблями вражеской армады пылали факелы нефтеперерабатывающих заводов. Утром меня будил запах свежеиспеченного хлеба, плывущий из Затона. Днем же я валялся на диване и читал стихи - томик за томиком, которые стояли на тетушкином стеллаже.
  Об уходе за Фантиком рассказывать особо нечего. Однако именно это похожее на бешеный опенок существо вытащило меня за поводок к главному событию того июля. В один из тихих вечеров, когда Фантик, посетив все урны и столбики, уже сучил лапками в воздухе, подхваченный моей рукой, с неба в колодец двора мягко упала музыка. Я поднял голову. Из открытого окна третьего этажа на меня смотрела девушка. Черные льющиеся волосы, брови вразлет, тонкие руки - она была прекрасна, как юная итальянка, выглянувшая на песню возлюбленного. Мгновение длилось и длилось, я стоял, не шевелясь. Но я моргнул, и она исчезла.
  В следующие два вечера прекрасное мгновение повторилось в точности. Три ночи я просидел на балконе, наливая в узкий хрусталь из обнаруженной в тетушкином холодильнике длинногорлой бутылки золотистый вермут, потягивал его сладкую горечь, курил, рисовал ее силуэт в блокноте со стихами, писал рядом про то, как ночь окунает небо в запах горячего хлеба, про горький вермут и утра прозрачную акварель, про тени, как крылья ласточек, нежность подвздошных косточек, и про ее коленки, похожие на апрель... Завтра, - билось мое сердце, - завтра я решусь и войду в ее подъезд...
  Но на следующий вечер не было ни музыки ни девушки, и окно было закрыто, а шторы плотно задернуты. Я выгуливал Фантика до его изнеможения, поглядывая на окно в надежде, но там было темно и тихо. Когда же, подхватив песика под брюшко, я сделал шаг к своему крыльцу, дверь ее подъезда распахнулась, и на пороге возникла она.
  В легком коротком платьице - мелькали газельи коленки - она шла прямо ко мне, глядя на собачку в моих руках. Сейчас она скажет что-нибудь вроде: "Как зовут эту крошку? Можно погладить?" - и мы начнем разговор. Я уже приветливо улыбался ей. Она подошла, остановилась, подняла на меня глаза - боже, как они прекрасны! - и голосом, какой я и представлял, сказала...
  
  - Люди, которым я доверяю, - сказала она, и в глазах ее не было и тени улыбки, - эти люди утверждают, что вы давно подглядываете за мной с помощью специальных приспособлений. Я прошу вас прекратить это прямо с сегодняшнего дня...
  Она договорила, повернулась и пошла к двери. Я смотрел ей вслед, забыв стереть улыбку. Слова ее гудели в моем мозгу, как вбитые в него молотом огромные гвозди. Какие еще приспособления? Зеркала на длинных палках и веревках, которые я опускаю с балкона к окну ее спальни? Да эти неведомые люди меня с кем-то перепутали!.. Опомнившись, я кинулся следом. Ее уже не было на лестнице. Я взлетел на третий этаж, определил ее дверь, позвонил резко. Ждал, тяжело дыша, тиская глухо рычащего Фантика. Она открыла. Стояла, прислонившись к косяку, как к березке.
  - Назовите, - прохрипел я, - назовите мне этих людей, я хочу знать, это гнусные измышления, вы не должны им верить!..
  - Я верю им, - сказала она, - и я не выдам их, чтобы не навредить им...
  За ее спиной был зеленоватый, подводный полумрак, реяли какие-то занавески, журчала музыка.
  - Как это - навредить? - воскликнул я. - Вы, что, думаете, я способен...
  Она отступила на шаг назад, толкнула дверь, та медленно полетела на меня и захлопнулась перед моим носом.
  Ночью, допив тетушкин вермут, я плакал то жалобными, то злыми слезами.
  Но через несколько дней, когда тетя вернулась, я был почти спокоен. Я собирался на практику и знал, что напишу незнакомке письмо - длинное, полное стихов и рисунков, - и когда она будет читать его, на устах ее возникнет та нежная полуулыбка, с какой она смотрела на меня из окна. Адрес известен, осталось имя...
  - Кстати, тетя, - спросил я вечером, стараясь говорить равнодушно, - не знаешь случайно, как зовут девушку из соседнего подъезда с третьего этажа?..
  - Черненькую? Знаю, конечно, - отвечала тетя. - Жалко ее. Мама каждую весну в психушке лежит, а сама девочка два года уже на учете. Наследственная шизофрения , да еще и прогрессирует. Бедная Ксюша!..
  Я вышел на балкон. Темнело. Далекий горизонт полыхал огнями, и небо там было мутным от маслянистой копоти.
  
  ЖЕЛЕЗНЫЙ ПУТЬ
  (5000 знаков)
  
  Солнца не было. Казалось, там, за серой моросью, не было и неба, - сразу над мокрыми ветвями корявых дерев, над сырой гарью печных труб нависал каменный свод, покрытый холодной испариной. Город стоял на глине - она плыла от постоянной сырости, улицы были до краев полны жидкой грязи, прохожие ходили забрызганные до плеч, как подмастерья неумелого печника. Этот город не любили не только приезжие, но и сами жители. Наверное, жизнь ссылает сюда остаточный человеческий материал, из которого уже не слепить нового, и здесь он скисает, питая собой эту вечную слякоть. И даже имя города было подобрано вровень его унынию - от имени веяло подгнившим капустным листом, а то и чем похуже.
  "Так вот ты какое, путешествие в человечество", - думал приезжий человек в шляпе, шлепая по грязи к домику, где ему было определено жить и ждать. "Фу-фу-фу, мы приехали в Уфу", - бормотал он, соскальзывая по мылистой глине в очередную лужу. Впрочем, он вовсе не жаловался, не клял судьбу и ее подручных, отправивших его сюда. Он знал - солнца и неба никогда не хватает на всех. Сейчас они - свет и воздух - нужнее далеко на западе, - там смертельная схватка со зверем, там и должны собраться все небеса Родины -щитом и мечом против мрака.
  Чтобы не привыкнуть, не врасти невзначай в глинистую землю, не стать навсегда ее ботвой, забывшей о звонкости утр, он ходил каждый день на железнодорожную станцию. На запад шли эшелоны из Сибири, шли один за другим, полные жизни, вскормленной таежными просторами - от теплушек пахло смолой и серым мхом, и они летели в топку огромной войны, - кочегар шуровал неустанно. "Не дрейфь, дядя!" - крикнул ему солдат с гармонью - уши его задорно торчали, - и вдарил плясовую. Приезжий снял шляпу и поклонился.
  Он ходил на станцию еще и как скучающий по умному железу инженер, - на свидание с паровозами, черными, лоснящимися. Любовался ими, подбирал для них, нежно-могучих, сравнения, но ни слоны, ни киты не могли тягаться с паровозами, с их тяжелой силой от биения кривошипно-шатунного сердца. Полные огня и воды, они мчат на всех парах и крадутся на малых клапанах, а как они умеют сказать "у-ффаа!" - с шумным выдохом трудового животного. Приезжий повторял имя, улыбаясь, уже без тоски глядя на город на горе.
  Зима наступила внезапно - как только отбросили немца от Москвы. Вернулось небо. Паровозы сияли на солнце латами, трубили в трубы, горели красные звезды и литеры ИС. Город был загрунтован и нарисован набело, наполнен скрипом полозьев и фырканьем заиндевевших лошадей, запахом печных дымов и перезвоном оледенелых веток. Приезжий выходил во двор в подшитых валенках, в овчинной безрукавке, без шапки, и колол дрова - сухие смолистые чурки - тяжелым колуном на новом березовом топорище, и дышал полной грудью, окутываясь паром, как лошадь, как паровоз.
  И пришла весна. Вскрылась и разлилась река, снег сошел, грязь подсохла и зазеленела. Овраги, промытые ручьями, вспенились черемухой, затем - сиренью. "Под небом ясным страны прекрасной..." - напевал приезжий, шагая по свежести вешнего дня. Он был в шляпе и в костюме - его пригласили на важный разговор. Спустился в овраг, наломал белой сирени, выбрался на улицу Сталина и пошел по ней вверх. На пересечении с улицей Гоголя ему встретилась молодая женщина с детской коляской. Он с поклоном вручил ей букет, заглянул в коляску, хотел ущипнуть черноглазого малыша за смуглую щечку, но не решился переменить галантность на развязность, и, приподняв шляпу, пошел дальше, к двухэтажному особняку с датой "1909". Дежурный офицер проводил его в кабинет, вежливо указал на стул у большого стола, сказал: "Сейчас вам позвонят", - и удалился, закрыв за собой двери. На столе стояли большой черный телефон и стакан с крепким горячим чаем, лежала картонная папка с завязанными тесемками.
  Телефон зазвонил.
  - Здорово живешь, Андрюша, - сказал тонкий глуховатый голос, - как жена, сын?
  - Твоими стараниями, Миша, - ответил он. - Есть новости?
  - Радуйся, разрешили, - сказал голос. - Едешь на фронт военкором. В Москве встанешь на довольствие, придешь в "Красную Звезду", там все знают, выпишут командировку. Ты доволен?
  - Очень, - волнуясь, ответил он. - Спасибо, Миша, я твой должник!
  - Ты не должник, Андрей, - сказал, покашливая, голос. - Ты - мой спаситель. Помнишь свою мысль про фабрику литераторов? Пришло твое время спуститься в забой, дать руду войны. Партия приказала мне сдвинуть гору - и в сотрудники я могу взять только тебя, Андрюша. Отказаться нельзя, иначе не видать тебе фронтовой вольницы, а мне - пощады. Видишь папку? Там - приказ. Думаю, почерк тебе знаком... В приемной получишь документы, воинское требование. Офицерский аттестат оставь семье. Потолкуем уже при встрече. Прощевай!..
  Он развязал тесемки. В папке лежал чистый лист бумаги. Только в самом верху его, начертанные красным карандашом, отбитые снизу по линейке, стремительным бронепоездом летели буквы: "Они сражались за Родину".
  Из открытой форточки зарешеченного окна пахнуло сиренью. В стакане с чаем зажглось янтарное солнце.
  Капитан Платонов встал.
  
Оценка: 9.00*3  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023