ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Фролов Игорь Александрович
Деконструкция Кинга

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Стивену Кингу - 70! Хороший повод начать разговор.
  
  Предлагаемый отрывок выкладывается по случаю наступившего юбилея любимого писателя миллионов. Стивену Кингу - 70, - а текст, который я начал полтора года назад как небольшую и не очень обязательную рецензию на первую прочитанную мною книгу короля ужасов, разросся до огромных размеров, вбирая в себя американскую литературу вообще, искусство, философию, политику, психоанализ... И, чем дальше заходил процесс, тем больше мне казалось, что писатель Стивен Кинг, с которого все началось, сыграл в получающейся каше гипертекста роль топора. Но и выбросить его я уже не мог - без топора будет каша, но не будет сказки .
  Текст был отложен в связи с текстами, более неотложными, - но юбилей дает повод хотя бы сообщить герою исследования, что я о нем пишу, пусть ждет.
  
  
  Начать нужно с совпадения имен. Вы, конечно, понимаете, что книг Стивена Кинга я до недавнего момента не читал. Более того, следуя классической формуле, не читал, но осуждал - как всякий серьезный читатель, ушедший от детского обожания научной фантастики и не принявший новообразование фэнтези,- и как всякий серьезный писатель, вообще фантастов за серьезных писателей не считающий. Имя "Стивен Кинг" я, понятное дело, слышал, но какие либо знания о писателе, кроме того, что он - король ужасса, - отсекались на входе в мой разум фейс-контролем, отрицательно настроенным на литературу столь низкого жанра. И при этом представление о человеке по имени Стивен Кинг у меня, типичного представителя нашей постмодернистской экзистенции, опутанной сетями коннотаций и аллюзий, было весьма полным. Достаточно знать Мартина Лютера Кинга, Стиви Уандера И Кинг Конга (1), чтобы подсознание в ответ на ввод слов "Стивен Кинг" выдало образ негра большого и грузного, похожего на смертника из фильма "Зеленая миля", у которого изо рта периодически вылетал черный рой - то ли мух, то ли чужих грехов или болей, - добаьте черные очки черного слепого певца, и внешность писателя готова.
  особенно актуально.
  Итак, все сошлось: для меня он был негром преклонных годов, пишуущим примитивные, как кукла Кинг-Ктонга тридцать третьего года, ужастики.
  Но как добросовестный исследователь я решил не полагаться на одни только совпадения имен, и обратился к Википедии. И Википедия обелила предмет моего интереса. Он оказался высоким и худым потомком польского эмигранта, (2) не слепым, хотя и страдающим макулодистрофией, рожденным в 1947 году под знаком Девы. Почему-то - не знаю почему, а погружаться в подсознание в поисках установки нет времени, - мне сразу стало легче, и я, наконец, приступил к чтению. Видимо ) (запоздалое погружение все-таки случилось), созданный в моей голове образ афроамериканского Кинга не настраивался на литературную волну - максимум на блюз, рэп и крики "алилуйя!".
  Книга "Стивена Кинга "Сердца в Атлантиде" была рекомендована мне как единственное исключение из мистико-хоррорного наследия продолжающего творить Кинга. И обещанный реализм книги был одной из главных причин того, что я вообще пошел на ее прочтение. Поглядим, какой это Сухов, - думал я злорадно, - посмотримм, как играет этот ненастоящий писатель, кумир миллионов ненастоящих читателей, на нашем, настоящих писателей, поле. Начало игры было явно не в пользу Кинга - он пропустил на первой секунде. Что это за название - "Сердца в Атлантиде"? Может, в английском такая словесная конструкция и выглядит приемлемо в их англокультурном контексте, но для русского (добавлю - немолодого) уха это звучит так же коряво, как нынешние русские кальки их рекламных слоганов, типа "Блендамед" - сильный для белизны зубов. Но и контекст в качестве оправдания продержался недолго, - заглянув в библиографию писателя, я увидел там книгу с названием "Воспламеняющая взглядом". Казалось бы все определилось с самого начала, - что ждать от писателя, который не умеет придумывать своим книгам хороших названий? Правда, в момент злорадного торжества я вспомнил, какие названия предлагали издатели для моей книги, однако тут же отверг предположение о несамостоятельности такого известного писателя - уж от него издательство примет рукопись с любым словосочетанием на обложке, и утвердит его, потому что для читателя Кинга роль названия давно играет фамилия автора.
  Но, как только я открыл книгу, мой внутренний следователь, ведущий дело Кинга получил сразу несколько доказательств невиновности фигуранта. Название первой части - "Низкие люди в желтых плащах" - почему-то понравилось. Наверное, чЧисто музыкально - как, например, "Немного солнца в холодной воде" Франсуазы Саган, - при всей полярности эмоционального окраса, отличающегося, кстати, как отличается американское и французское в моем восприятии .
  Мало того, открыв, наконец, книгу, я увидел, что 52-летний писатель с польскими корнями и плохим зрением начал со времени своего детства, и главному герою уже на первой странице исполнилось 11 лет. Этот факт совсем расположил меня к Кингу . Ведь год назад я, будучи почти слепым 52-летним литератором с польскими корнями (один из предков участвовал в одном из польских восстаний против русского царя, был сослан в Сибирь)) вдруг начал писать роман о мальчике из таежного поселка моего детства, и мальчику в самом начале повествования исполнилось 11 лет. Ну, разве что название моего романа было, понятное дело, лучше. Наверное, интерес к собственному детству и отрочеству, - подумал я, - как к теме для собственного творчества есть признак зрелости. (не ловите меня на слове - Лев Толстой, писавший о тех же возрастных этапах непосредственно в молодости, был зрелым с рождения , тем самым только подтверждая правило). - разве не это ставит своей целью деконструкция - но применительно к другому, - выполняя функцию художественного психоанализа?
  С таким вот посылом - найдут ли два мальчика, живших на разных полушариях Земли и с временнЫм разрывом в 15 лет общий язык? - я и приступил к чтению
  Если говорить о стиле автора "Сердец в Атлантиде", то Кинг оказался средним американским писателем-реалистом. Хотя, кого я имел в виду под средним американским писателем, так сразу и не скажешь. Но сам вопрос оказался кстати - пытаясь найти ответ, я выстроил всех (кого вспомнил) читанных мною - как давно, так и недавно - американских прозаиков. И ряд получился не сказать, чтобы очень внушительным, но и не постыдно коротким. Во всяком случае по нему каждый строгий читатель моего текста может представить тот литературный контекст, в котором я вел деконструкцию Кинга.
  Ф. Купер, Эмерсон, Торо, Уитмен, Мелвилл, М. Твен, Бреет Гарт, О Генри, Лондон, , Драйзер, Синклер Льюис, Хемингуэй, Фолкнер, Дос Пассос, Фитцджеральд, , Томас Вулф, Стейнбек, Генри Миллер, Ф. Рот, Ч. Буковски,, Маргарет Митчелл, Фолкнер, , И. Шоу , Н. Мейлер, Дж. Херси, Фитцджеральд, Голдинг, Воннегут,
  Уоррен, Сэлинджер, , Апдайк, ( фантастика Бредбери, Азимова, Саймака, Кларка и др.) , Томас Пинчон, Майкл Каннингем, Чак Поланик, Франзен...
  Уже после мне попалась большая обзорная статья по американской литературе - от ее истоков в 17 веке до 90-х годов века двадцатого, и я с некоторым удивлением увидел, что при всей стихийности моего читательского выбора, в мой сачок были уловлены почти все основные представители вида "писатель США". Я тут же задумался - почему мы, советские читатели, так прилично (для нефилологов) знали американскую литературу? Скорее всего потому, что все эти писатели так или иначе были настроены антикапиталистически - во всяком случае, протестовали своим творчеством (как писали в советских предисловиях к переводам их книг) против мира потребления и хапужничества. Именно этот настрой принес им популярность как на их американской Родине, так и в СССР. Что касается движения в обратном направлении - книг наших писателей туда, - то это, конечно, была система "ниппель" - туда не могли проникнуть авторы - певцы советской идеологии, - атолько святая троица дореволюционного урожая - Толстой, Достоевский и Чехов, и кто-нибудь, поднятый на антисоветской волне, - к примеру, Пастернак с его нобелевским "Доктором Живаго". Но мы еще вернемся к одностороннему движению на русско-американском литературном тракте, а сейчас Пастернак напоминает нам, что пора вернуться к нашему Кингу.
  Да, стиль Кинга, на мой взгляд, весьма близок к стилю Стейнбека, - нормального умного писателя, - именно таким и должен быть, по моему, средний писатель, и не вина нобелевского лауреата, что основная писательская среда, находясь в массе своей ниже среднего уровня, тем самым поднимает норму к высотам, где парят гении. (Когда писались эти строки, нобелевская премия по литературе была присуждена американскому певцу Бобу Дилану , и это само по себе говорит о подходах нобелевского комитета). Конечно, Кинг - немного непропеченный Стейнбек, и сыроватость эта, скорее всего, есть следствие жанра, в котором работает Кинг - не реализм все-таки, а сдвиг в сторону нереальности, - но особенности кинговской готики - как раз предмет нашего исследования, так что не будем забегать. Тем более, что книга "Сердца в Атлантиде" реалистична на все сто процентов - и всего полпроцента мистики добавлено сверху, - и эти лишние полпроцента мы смело вынесем за скобки, как только обнаружим.
  Первое ощущение - повествование затянуто. Лиз - мама главного героя Бобби Гарфилда - с ее любовью к присловьям да в исполнении переводчика на русский, который эти присловья старательно приводил к русской ментальности, сказала бы, что автор толчет воду в ступе. Все, как всегда в американской литературе и американском кино - маленький городишко, в котором ничего не происходит, даже апрель, в конце которого мы вступаем в этот городок, сер и безлик - не скажешь, что весна, да еще на берегу океана, и у мальчика Бобби, которому сегодян исполнилось 11 лет, скоро каникулы. Да и день рождения был тоже не похож на праздник - мать была суха, естественно, никакого мечтаемого красно-серебристого велика, а лишь взрослая библиотечная карточка, по которой мальчик мог брать книги во взрослом абонементе, - но с припиской для библиотекарши, что в случае просрочки мальчик будет платить пени сам. Если бы она не была его матерью, - думал Бобби, - он бы думал, что она просто жмот. Мать не любит давно умершего мужа за то, что ничего не оставил на черный день, а этот день все длится и длится...
  Ску бытия мальчика Бобби скрашивают, как вы уже догадались, книги, телевизор (забыл упомянуть - на дворе 1960 год) - и, конечно, друзья - девочка Кэрол Гербери мальчик Джон Салливан. Если типизировать и обобщать, то мальчик Джон - более типичный американец, чем его товарищ Бобби - он активный бейсболист, и бейсбольная перчатка (без которой не обходится ни одна американская книжка - я бы назвал ее главным американским фетишем) еще сыграет свою - даже в какой-то степени сюжетообразующую роль - как и сам Джон - средний американец 60-х, попавший во Вьетнам и по возвращении подаривший Америке вьетнамский синдром. Бобби же хоть и любит бейсбол (и перчатка - его, а не Джона, и этому есть объяснение, и оно впереди), но он в первую голову - читатель, фантазер, словом - типичный зачаток типичного американского интеллектуала, скорее всего, писателя, который избежал Вьетнама под предлогом пацифизма, тем самым принеся Америке муки совести "закосивших" (помните великого Кассиуса Клея, порхавшего по рингу, как бабочка Лаоцзы, и ставшего в одночасье Мохамедом Али, которому его религия не позволяет убивать), и, тем самым усугубившим тот самый синдром. А девочка Кэрол была влюблена в Бобби, претерпела за него - или из-за него - муки нравственные и физические, а когда он с мамой переехал в другой штат (свобода трудовой миграции - одна из причин американского могущества), сошлась с его другом, а потом тоже уехала в другой штат, в университет, и стала активным борцом против вьетнамской войны - и не просто активным, но буквально экстремистским борцом, вступив в организацию, устраиваившую самые настоящие теракты во имя мира во всем мире. Обобщая, мы видим, что наша троица есть срез молодой Америки 60-70-х - один участвует в неправедной войне, второй ее избежал и молчит, третья борется против войны - и все вместе, как ни странно, дружно тянут Америку в 80-е, в новую жизнь, которую не хотели все трое. Прямо по Энгельсу, писавшему, что социальное движение складывается из многих, направленных в разные стороны сил, и результирующая сила движет общество в ту сторону, куда не хотела ни одна из составляющих.
  Однако, увлекшись обобщением, я, по сути, рассказал весь роман - а он состоит из пяти частей. Но мы еще не преодолели первую часть, которая является вовсе не частью пенталогии, а самостоятельной книгой. Во всяком случае мне, как конструктору, это ясно видно. Книга "Сердца в Атлантиде" собрана из пяти текстов Кинга, написанных им в разное время и не зависимо друг от друга - разве что завершающая пятая есть попытка свести воедино четыре предыдущих. Объединяет же эти тексты как раз реализм, - это обычные повести и рассказы (как указали бы на титуле подобного советского сборника), и, скорее всего, это родство и толкнуло в один прекрасный день автора под руку - сведу-ка я весь свой реализм под одну обложку, подправлю, переименую не тех персонажей в тех - пусть плывут по моему мэйнстриму не разрозненно, а в одной лодке - даже не во имя литературы, а порядка для, ну и для издания нового романа, сшитого из старых лоскутов.. Будь я на месте Кинга, я бы сделал отдельной книгой третью и четвертую части, включив в нее линию Кэрол из второй части (все остальное из этой части уничтожив или похоронив в папке с надписью "Архив"), тогда не понадобилось бы сочинять пятую часть. Но, к счастью (для читателей, Кинга, меня), я не на его месте, а всего лишь мысленно встаю туда - иначе деконструкция не будет деконструкцией в моем понимании этого слова.
  Оставим пока вагоны и вернемся к локомотиву - к "Низким людям в желтых плащах". История детства не может обойтись без тайны. И именно в повести о детстве допустима мистика, фантастика и фэнтэзи, начинающаяся с условного шкафа, дверцы которого ведут в условную Нарнию. Вот и у мальчика Бобби Гарфилда была своя тайна. Она появилась вместе с новым жильцом, снявшим комнату в домишке, где жили Бобби с матерью. Звали эту тайну Тед Бротиген - это был высокий старик внешности актера Бориса Карлоффа - я не преминул заглянуть в интернет, и убедился, что автор представлял себе Теда вовсе не так, как представил его нам режиссер фильма "Сердца в Атлантиде" - похожим на доктора Лектера после лоботомии. Фильм, в отличие от книги, до краев налит скукой, скорее всего, потому что в фильме у Теда нет тайны - как и аристократической внешности. Думаю, кстати, ту роль мог бы исполнить Клин Иствуд - типаж, отмеченный Кингом в другой книге, - хоть и не аристократ, но бандит и шериф в одном лице, что тоже дает замес таинственности. Тайна же Теда, написанного Кингом, заключалась в специфике его страха. Он боялся низких людей в желтых плащах. Читатель быстро понимал, что этот персонаж либо сбежал от этих людей и скрывается в городке на побережье, либо у него обыкновенная паранойя. В фильме все просто - Тед скрывается от агентов то ли ЦРУ, то ли ФБР, возможно, он - красный, впрочем, мало ли почему скрываются люди от этих организаций. Главное, что Тед, по впечатлению Бобби, очень хороший человек. А низкие люди, наоборот, плохие. И никакие они не агенты. Тед подробно описывает их мальчику: Слово "низкий" я употребил в диккенсовском смысле, подразумевая субъектов, которые выглядят дураками.., и к тому же опасными. Люди того пошиба, что, так сказать, играют в кости в темных закоулках и пускают вкруговую бутылку спиртного в бумажном пакете. Того пошиба, что прислоняются к фонарным столбам и свистят вслед женщинам, идущим по тротуару на той стороне, и утирают шеи носовыми платками. Которые никогда не бывают чистыми. Люди, которые считают шляпы с перышком на тулье высшим шиком. Люди, которые выглядят так, словно знают все верные ответы на все глупые вопросы, поставленные жизнью."
  Какие же это агенты? Это, говоря современным русским языком, гопники с примесью новых русских, то есть люди из низов, из грязи , люди из того мира, где нет высоких идеалов и устремлений, хорошей литературы, музыки и других составляющих мира "высоких" людей. Низкие жаждут только денег - при том легких, то есть, почти однозначно, преступных. Проституция, наркотики, игорный бизнес, не говоря уже о кражах и грабежах, - вот ареал обитания низких людей в моем понимании "диккенсовского" смысла.
  Итак, Тед был у низких в плену, работал на них, бежал, спрятался в доме, - и вышло так, что попутно изменил жизнь мальчика - и книгу, которая без Теда и его тайны явно не случилась бы. Я имею в виду первую часть как самостоятельную книгу, превращенную потом в уже упомянутый локомотив. Если же принимать сумму частей за целое, то как раз полное отсутствие этого героя сделало бы роман более цельным. Но все же Тед - важная фигура прежде всего для самого автора. Можно, конечно, рассуждать цинично, и предположить, что этот персонаж - как оказалось, герой фэнтэзийной серии про Темную Башню, некий Ломатель Луча, но служащий Лучу, однако вынужденный работать на Багрового - или Багряного? - Властителя, - этот герой был введен автором - по своей ли воле или издателя - чтобы придать сухому реализму сладкий привкус привычной его читателю мистики, - словом, отдел продаж виноват (3). Но, если отбросить это знание о герое, удалить гиперссылку, то Тед Бротиген дает читателю-деконструктору возможность оптимизировать процесс - вести разбор не отдельными деталями, а целыми блоками. И первый блок - сама пара старик-мальчик, - влечет нас к ряду литературных архетипов...
   Как ни странно, сразу вспомнилась Мэри Попинс, которую занесло к двум детям ветром тайны, за ней прилетел, жужжа пропеллером, весьма неприятный и подозрительный мужчина - в меру упитанный и в полном расцвете сил - любитель пошалить с мальчиком, и только за ним появился капитан, страшно боявшийся одноногого моряка, и обещавший платить мальчику Джиму четыре пенса серебром ежемесячно за отслеживание ситуации на предмет появления объекта страха. Этот последний, несмотря на его явную принадлежность к низким (в классификации Теда) людям, сюжетно близок Теду, обещавшему платить Бобби доллар за то же самое - смотреть в оба вокруг и сообщать о всех замеченных признаках приближения низких людей.
  На этом месте я задумываюсь - совпадение ли это, сознательное или бессознательное заимствование, либо все просто - в обществе чистогана, как называли Запад в советских газетах, за все принято платить, поскольку любой труд уважаем, или, если быть циничней, никто ради другого бесплатно и пальцем не пошевелит (4).
  (4)Хотел было я осудить этот меркантилизм, но успел вспомнить, как, будучи в возрасте Бобби, вдвоем с другом укладывал уже наколотые дрова в собственный дровенник в поленницы. Тогда моя мама заплатила нам по трешке, и мы на двоих купили прибор для выжигания по дереву. Прибор работает и сейчас - я выкупил его у друга, отдав ему гонорар за какой-то очередной совместный труд. А когда я работал по дому и двору один, естественно, ни о какой плате, кроме похвалы, речь не шла. Зато тем же летом у нас гостил мой дядя-старатель. И когда он бывал пьян, он подманивал меня заговорщицким пальцем, вынимал из кармана пятерку и вручал со словами "Только маме не говори". А поскольку пьян он был перманентно, то навручал столько, что я мог спокойно купить велосипед "Орленок" ("Школьник" недавно угнали"), но тогда пришлось бы раскрыть источник нетрудового дохода. И я купил настоящие вратарские щитки - старой вытертой замши, набитые конским волосом, в которых, наверное, стоял в юношах сам Пучков или Зингер... Щитки были взяты с рук - в тогдашнем спортмаге таких не было, как и всего остального хоккейного - кроме клюшек для хоккея с мячом, - и маме можно было сказать, что просто дали поирать. К хоккею я вырулил не зря - он был для нас таким же значимым как бейсбол для Бобби и его сверстников, а вратарская ловушка для меня и сейчас так же дорога, как бейсбольная перчатка для взрослого американца. И когда в книге почти всякого американского автора появляется эта перчатка, я понимаю, что, вполне возможно, перчатка эта символизирует собой высшую точку духовности в жизни среднего американца - в жизни, где от бейсбола детства остается только разговор за пивом о том, как сыграли "Янки" с "Индейцами".
  ..
  Карлсон - в этом ассоциативном ряду кстати, тоже низкий тип, как ни крути его пропеллер, - символизирует не духовную, но телесную точку соприкосновения старика и мальчика. Я говорю о том, чего так боялась - и подозревала мать мальчика, - о прикосновениях. Эти прикосновения мужчины к мальчику слишком часты - как и размышления мальчика над своими чувствами, вызванными этими прикосновениями, чтобы не стать темой наших размышлений. Вот пара цитат на тему:
  "Бобби закрыл дверь спальни, влез под одеяло и раскинул пятки по углам матраса. Глядя в темноту, он вдруг вспомнил то утро, когда Тед взял его за плечи, а потом переплел узловатые старые пальцы у него на лопатках. Их лица тогда совсем сблизились - почти как у него с Кэрол на Колесе Обозрения перед тем, как они поцеловались. "
  -" Вы нарочно до меня дотрагивались?
  - Ну, да, да! Во всяком случае, в первый раз. Я сделал это, чтобы немного тебя узнать. Но друзья не шпионят, истинная дружба означает и умение не вторгаться во внутреннюю жизнь друга. К тому же мои прикосновения передают.., ну, открывают что-то вроде окна. По-моему, ты это знаешь. Когда я второй раз к тебе прикоснулся.., по-настоящему.., обнял - ну, ты знаешь, о чем я.., это было ошибкой, но не такой уж страшной. Некоторое время ты знал больше, чем следовало, но это стерлось, верно? Но если бы я продолжал.., прикасался бы, прикасался бы, как делают люди, близкие между собой.., настал бы момент, с которого начались бы перемены. И уже не стирались бы."
  Читатель, как и Лиз, мама Бобби, вправе подозревать Теда в низких намерениях, - но до тех пор, пока автор не убедит нас в необходимости прикосновений - они открывают порталы, мальчик начинает видеть то, чего не мог видеть - на время становится экстрасенсом, как сам Тед. Выходит, мистика здесь помогает - без нее Бобби даже себе не смог бы объяснить, почему ему хорошо от прикосновений Теда, и хорошо ли это...
  Кстати, Карлсон в данном контексте , возможно, и не возник, если бы не одна сцена, в которой старик и мальчик достигают полного доверия, становятся воистину близкими, даже родными. Тэд и Бобби, наевшись тушеного мяса с фасолью, весело перепукиваются, "выпускают гусей", как говорит Тед, и хохочут до истерики. Хотя Астрид Лингрен не довела шалости мужчины с пропеллером (жми на кнопку, Малыш!) до таких высот, мне кажется, что подобная сценка совершенно в его духе. Правда, для читателя моего времени и места требуется некоторое усилие, чтобы если не принять, то хотя бы понять , что подобные, "стыдные" у нас вещи, у них являются причиной и следствием духовной и душевной близости Как сказала мне однажды одна умная врач, культура нации во многом определяется национальной пищей. В таком разрезе любимые американцами фасоль и бобы, видимо, тоже сформировали более демократичное - в отличие от нашего - сознание. Ну а для Кинга тема эта вообще лежит на самом дне его Оно - недаром в своей автобиографической книге он без особенного неприятия вспоминает, как его двухсотфунтовая няня садилась малышу Кингу на лицо, пукала, и весело смеялась.
   Но мы не закончили с прикосновениями. Та деликатность, с которой ведет себя Тед, ясно показывает его принадлежность к касте высоких. Для контраста, видимо, введен эпизодический тип, сделавший Бобби непристойное предложение, от которого мальчик весьма решительно отказался. Отличие высокого от низкого было зафиксировано и на этом уровне. А о том, что читательские подозрения могут свидетельствовать о низком генезисе самого читателя, свидетельствует эпизод, в котором Тед оказывает помощь избитой низкими мальчишками девочке Кэрол. Он вправляет ей выбитое бейсбольной битой плечо, и в этот момент возвращается мать Бобби. Сама избитая и изнасилованная своим начальником и его низкими друзьями, она застает момент, когда обнаженная по пояс (Тед разрезал и снял блузку) девочка сидит на коленях у старика, и, не выясняя обстоятельств, впадает в ярость, обвиняя Теда в педофилии. Она по опыту знает, что всем мужчинам нужно только одно, что они низки по определению, и виноваты, что она так же низка, потому что вынуждена все время думать о деньгах, а эти деньги одинокой женщине с ребенком не добыть никак иначе, чем через удовлетворение похоти мужчин. И, конечно, она принимает Теда не за того, путает высокий поступок с низким. Мать Бобби, как написали бы в учебнике литературы моего времени, изучай мы КИнга, типичный продукт буржуазного общества. Говоря парадоксально, она - хороший низкий человек. У нее есть совесть, пусть и задавленная жизнью. Да, она выдает Теда низким людям за обещанное вознаграждение, - но пытается оправдаться перед сыном, раскаивается. Да и сам Бобби не может осудит мать со своей духовной высоты, поскольку, если и был на этой высоте, то слетел с нее в момент захвата Теда низкими людьми - отрекся от своего друга и учителя, испугавшись и попросившись домой, к маме, как маленький. Стивен КИнг в уже упомянутой автобиографии "Как писать книги" сообщил, что не чужд символике - она помогает придать внутреннюю стройностьи цельность, но ее не нужно давать открыто, в лоб. И отношения Теда с мальчиком и его близкими весьма прозрачны - евангельская символика просвечивает в момент семейного предательства, превращая Теда в Христа, Бобби - в апостола Петра, мать Бобби - в Иуду. Но вспышка эта высвечивает и новые смыслы (большой плюс автору - нет ничего хуже, когда аллюзия дается ради самой себя).
  Сделаем шаг в сторону. Американские писатели почему-то очень любят эпиграфы. Как правило, эпиграфы эти многослойные - этакие сэндвичи или гамбургеры из цитат нескольких авторов. Видимо, у американских писателей есть убеждение, что , прочитав эпиграф, читатель переведет стрелку своего восприятия на нужный автору путь. Стивен Кинг - не исключение. Мало того, не ограничиваясь эпиграфами, он вводит в книгу упоминание о книгах других авторов, создавая тем самым гиперссылки, без открытия которых читатель не увидит дополнительное - свернутое - измерение смыслового объема. Особенно настойчиво Тед рекомендует Бобби "Кольцо вокруг Солнца" Клиффорда Саймака и "Повелитель мух" Уильяма Голдинга , - и читатель не вправе игнорировать рекомендацию автора.
  Мы можем расположить эти две книги в хронологическом порядке не только потому, что "Кольцо" издано в 1953, а "Повелитель" - в 1954. В первой книге третья мировая еще планируется, во второй она уже завершилась, поэтому логично открывать эти гиперссылки последовательно. Книга Саймака вышла в год, когда в США был пик маккартизма - охоты на коммунистических ведьм, - и роман написан весьма понятным эзоповым языком. Общество разделилось на простых людей и высших - мутантов, отличавшихся от простых людей теми или иными способностями. По мысли Саймака все талантливые люди - мутанты, и они в конечном итоге объединились и решили спасти людей, увести их с неправильного пути. Мутанты открыли, что кроме нашей Земли существует бесчисленное множество Земель, но все они замкнуты в свои временнЫе капсулы и как перейти из одного мира в другой, знают только мутанты. Основная идея мутантов - к бесконечности незаселенных миров присовокупить бессмертие человека, которое они вот-вот откроют, и тогда процесс познания станет непрерывным, и человек, по сути, станет богом. Мутанты начали свою работу с подрыва капиталистической экономики, создавая вечные товары народного потребления - от вечной бритвы до вечмобиля и домов-трансформеров. Естественно, началось разорение капиталистических предприятий, и беднеющий пролетариат потянулся на другие Земли, где мутанты создали рай для первопоселенцев. Понятное дело, на исходной Земле капиталисты забили тревогу - началась охота на мутантов - их выслеживали специальными анализаторами и линчевали на месте. Конечно, такую книгу навеяло музыкой того времени, и показательно, что мутанты не пытались исправить дела на первой Земле, - видимо, они сочли ее безнадежной, и решили , что легче начать с чистого листа, отделив бедных от богатых. Я, конечно, задумался, мысля привычными со школы категориями истмата, - а кто создал ту цивилизацию зла, разве не таланты-мутанты? И марксистская интуиция подсказывает мне, что то же самое получится и в иных мирах. Как говорится - от себя не убежишь. Хотя у утописта Саймака есть ответ и на такое возражение - число миров бессчетно, время эксперимента не ограничено, постепенная селекция все-таки выведет новый тип человека. Я думаю, он писал свою утопию, держа в уме страну на другом полушарии, где и рождалась новая общность людей, а в это время на его родине люди, симпатизировавшие той стране, подвергались гонениям, как его мутанты .
  Да и война, которую в отчаянии готовят капиталисты - "они готовы драться за созданный ими мир" - с кем они собрались драться? С исчезающими, как привидения, мутантами или все же с другим полушарием, угрожавшим их миру самим своим существованием? Вспомнился другой классик американской фантастики, мой любимый Рэй Брэдбери - в "Марсианских хрониках" он отправляет на Марс негров, которые тогда, в 50-е, все еще были на положении полурабов .
  Итак, с помощью книги "Кольцо вокруг Солнца", мы понимаем, что и Тед Бротиген - мутант, ну или более совершенный человек, пришедший, скорее всего, из параллельного мира. Тут нужно уточнить, что Тед как сквозной герой нескольких книг Кинга, впервые появляется именно в исследуемой нами новелле про низких людей, и он еще свободен от своего литературного будущего. Поэтому и мы свободны от прослеживания его связей с будущими книгами. Мы знаем о нем только то, что Кинг сказал или намекнул о нем в этой книге. Тед, подсвеченный Солнцем Саймака, действительно высок - как и Мэри Попинс, принесенная ветром из параллельного мира. Он, как и мутанты, преследуем низкими людьми, захватившими власть в Америке. Мутанты Саймака бросили наш мир, как неподдающийся исправлению, и он стал вотчиной некоего Властителя, которому и служат низкие люди - и хотят заставить служить высокого Теда - между прочим, Теодора, т.е. богом данного. Видимо, Тед и подобные ему все же не оставляют наш грешный мир, ищут внушающие надежду души, скорее всего, среди еще не совсем испорченных детей. И не зря Тед не просто рекомендует , но дарит Бобби книгу "Повелитель мух".
  Название говорит само за себя. Это Вельзевул, языческий демон, бывший когда-то ипостасью древнейшего Ваала, Баала, Вола и пр. в переводе с древнесемитского означавшего Господина, Властителя. Он же был тем Тельцом, золотому изваянию которого поклонялись неразумные дохристиане. Именно он стал прообразом Дьявола (Деа Баал - Бог Баал на греческом). А в книге Голдинга это тайный зверь, овладевший душами детей, спасшихся после кораблекрушения на необитаемом острове. Только что прошла Третья Мировая, мир, скорее всего, уничтожен, но дети надеются, что их найдут, поэтому поддерживают костер на вершине. Постепенно группа делиться на охотников за дикими свиньями и хранителей сигнального огня. И первые, отравленные кровью и азартом убийства, берут власть, убивая тех, кто к ним не присоеденился. Книга Голдинга , в отличие от книги Саймака, не насыщена рефлексией, философскими размышлениями, и язык и характеры картонны, - мне непонятно, почему она якобы произвела фурор и была включена в сотню лучших книг столетия по версии журнала "Тайм". Но нам важно не обоснование ее достоинства, а тот посыл, с которым Тед обращается к Бобби и к нам. Дьявол сидит в нас, - говорит Голдинг, - и, оставленные без присмотра фвзрослых (читай - мутантов), дети (читай - люди) превращаются в чудовищ. Кстати, в книге взрослые и правда спасают оставшихся в живых, и Бобби задается вопросом - а кто спасет самих взрослых? Мы уже знаем - мутанты, вообще, высокие люди. Вот только в нашем мире их не очень много, наш мир оставлен богом, он во власти Властителя, он совсем не христианский, этот мир... Вот главная мысль, которую образует перекрестье смысловых нитей трех книг - Саймака, Голдинга и самого Кинга. Мы живем в мире победившего зла. В принципе, та же христианская мифология говорит нам об этом - пришествие Сына Божия на Землю кончается его распятием наряду с двумя разбойниками, и казни требует большинство народа. Мессия уравнен с низкими людьми - то есть, наш мир есть система координат, в которой посланец божий, сам бог в человеческом обличье является преступником, самозванцем, возомнившем себя царем. Живи Земля по законам Господа, казнь его сына - даже во искупление грехов людских, - была бы невозможна. Да и грехов бы не было. (Здесь я сознательно упрощаю, не углубляясь в теологические размышления о данной богом человеку свободе выбора между добром и злом. Эти рассуждения могут увести нас в неодобряемые сегодняшним общественным мнением атеистические тупики - если человек предоставлен самому себе, зачем ему еще и начальники из высших миров?) В нашем контексте Христос - главный Мутант, уже достигший бессмертия и всемогущества. И Тед может оказаться Христом, пришедшим второй, а, может, миллион второй раз, и снова проданный и преданый в руки низких людей, служителей Властителя или в терминологии христианства Сатаны, который и правит бал на этой Земле .
  
  Бог и дьявол - персонификация этических категорий Добра и Зла. Невозможно подсчитать, сколько веков и тысячелетий человечество пользуется этой парой в своих оценочных суждениях. Мы легко оперируем этими понятиями в повседневности, априори зная, что мы подразумеваем под этими словами. Но спроси - а что конкретно? - и мы захлопаем глазами, как тот ницшеанский недочеловек. Предлагаю сейчас, пока есть настрой, взять, и раз и навсегда - хотя бы относительно временнЫх рамок этого текста - определить - что есть Добро и что есть Зло. И помогут нам только что прочитанные книги Саймака и Голдинга.
   Опустим все необходимые заверения в понимании всей сложности, скользкости, относительности и неглубокости нашей попытки, примем как достаточное условие крайнюю схематичность предлагаемой модели, и снова откроем так полюбившуюся Тэду Бротигену, Бобби Гарфилду, а, значит, и Стивену Кингу книгу "Повелитель мух". Начальные условия задачи - дети остались одни, изолированные от взрослого мира и вынужденные вести взрослую жизнь - добывать себе пропитание, обустраивать быт вообще. И, несмотря на воспитание, уже, казалось бы, приживленное взрослыми, зло очень скоро вытесняет из этой изолированной детской группы все признаки той цивилизованности, о которой мы в первую очередь - и на бессознательном уровне - знаем, что это умение уживаться с окружающими тебя людьми мирно и на равных. Главная формула мирного сосуществования всем знакома - твоя свобода кончается там, где начинается свобода другого. Правда, формула эта некоммутативна, т.е. от перемены в ней мест слагаемых, сумма(т.е. смысл) может сильно измениться. В первом случае свобода одного кончается, упершись в свободу ближнего. Но если переформулировать - его свобода начинается там, где кончается моя, - то выходит, что его свобода вторична, и если я успею распространить свою вплотную к соседу или даже объять ею этого соседа, то его свобода закончится, так и не начавшись. Казуистика какая-то, - скажете вы, - и я не стану возражать, чтобы не стеснять вашу свободу выражения. Однако замечу, что в этой некоммутативности содержится корень, цветов Зла (Бодлер, как вы помните) и цветов Добра (есть ли у них автор, не знаю).
  А теперь проведем мысленный эксперимент. Голдинг в своей книжке уже провел его, но нам нужно обнажить суть. А суть в следующем. Ребенок рождается предельным эгоистом - его интересует удовлетворение только своих потребностей - в еде, тепле, ласке. Он пока не знает, что для эффективного существования в этом мире нужно наладить мирное сосуществование с другими себеподобными. Пока ребенок слаб, родители обеспечивают ему все, в чем он нуждается и что не может добыть сам в силу своего бессилия. А теперь представьте, что ребенок - существо, знающее только о своих потребностях (правах), но не ведающее о своих обязанностях, вдруг получает силу - физическую или мистическую, и желательно для чистоты эксперимента силу неограниченную. Итак, новорожденный получает силу, а мы - монстра, не задумывающегося даже о своих близких, способного даже убить без сожаления. Возникает парадокс - цветы жизни становятся цветами зла, а само зло получает определение как удовлетворение своих потребностей за счет других, крайний эгоизм, индивидуализм - называйте это воинствующую одинокость, как хотите. Кстати, подростки Голдинга давно отстали от современных тинэйджеров, расстреливающих своих одноклассников или бросающихся с ножом на мать, выключающую компьютер с виртуальным миром, в котором живет ее сын.
  В "Повелителе мух" происходит деление группы детей на хранителей сигнального огня и охотников. Охотники обеспечивают группу пищей охотятся на диких свиней. Хранители огня поддерживают костер на вершине, который могут увидеть с проходящих мимо острова кораблей, если таковые вообще сохранились в поствоенном мире. Распределение ролей совершенно семейное - охотники выполняют мужскую функцию - обеспечивают сиюминутное пропитание всей семьи, тогда как хранители своим костром пытаются продлить существование семьи за пределы острова (кстати, девочек в группе нет, продлить род островитянам не удастся, если их не спасут). Но поскольку охотники сильнее и агрессивнее хранителей, постепенно их идеология побеждает, племя с какой-никакой организацией превращается в стаю хищников, которые убивают соплеменников с таким же азартом, как и диких свиней. В принципе, ситуация, смоделированная Голдингом - выход подростков из под опеки взрослых - точно укладывается в схему "эгоизм + сила = зло". Подросток, хоть и не новорожденный, и уже кое-что понимает в правилах общежития, остается тем горшочком, который непрерывно варит кашу собственных потребностей, и которому сказать "не вари" может только взрослый. Таким образом, воспитание всегда насилие, но это насилие над потенциальным злом. Кстати, а потребности подростка подогревает та самая стая - сообщество детей, в котором живет ребенок вне родительских стен - детсад, школа, - и родителям приходится бороться уже не с одними природными инстинктами своего чада, но и с привнесенными извне.
  Однако воспитание не ограничивается взаимоотношениями взрослых и детей. Как любят говорить о творческом - или просто хорошем - человеке, - он навсегда остался ребенком. Я хочу превратить этот образ в аксиому - мы остаемся детьми на протяжении всей жизни. И всю жизнь продолжаем воспитывать своего внутреннего эгоиста. В идеале это похоже на выкармливание бессмертного зародыша даосом, но там процесс длится обычные десять лунных месяцев, а потом рождается бессмертная, лишенная мирских соблазнов, точно следующая Пути (Дао) личность. В реальности наше самовоспитание ограничено сроком нашей жизни, и больше похоже на самоистязание Льва Толстого, описанное им подробнейшим образом в его Дневнике. Сегодня он твердо обещает не пить, не курить, не иметь женщин, не ругаться, а назавтра раскаивается - пил, курил, имел, кричал на слуг, - и так почти всю свою сознательную жизнь. в конце которой еще и сбежал от семьи, заставлявшей его потакать если не своиму эго, то эго жены и детей. А Толстой хотел приносить благо всему обществу - вот в чем видел он истинное Добро.
  Но Лев Николаевич по нашему мнению все же перегибал. Отталкиваясь от определения философии индивидуализма как зла, естественно, приходим к общественному сознанию как добру - уместно процитировать строки песенки из нашего мультика: "Что такое доброта? Доброта это тогда, когда все друг с другом друзья". То есть, добро (еще один пародокс) - производное зла, так же, как множество - производное единицы. Единица, находясь в среде себеподобных, вынуждена платить налог, урезая свои потребности, но получая взамен защиту от угроз внешнего мира. Если довести до крайности девизы двух единиц - единоличницы и общественницы, - получатся две, казалось бы, взаимоисключающие формулы. Единоличник: Пусть все умрут, но я останусь. Коллективист: Пусть я умру, но все останутся. Как видим, для самой единицы обе эти максимы в конечном итоге приводят к гибели. Для самой единицы и тот и другой исход - однозначное зло, поскольку она погибает. Но во втором случае остается множество ей подобных (род, вид), который хранит и длит во времени генетическую информацию обо всех погибших, тогда как в первом случае не остается никого и ничего. В этой разнице и заключается объективное отличие Добра и Зла. Субъективное же отличие намного разнообразнее, часто доходящее до полной неотличимости и даже до перемены полярностей. Вот человек-индивидуалист искренне считает злом коллективизм, искренне не понимает, как можно жертвовать свою единственную и неповторимую жизнь за эту страну, состоящую из малограмотного народа-конформиста. И наоборот - коллективист презирает индивидуалиста, выводит его в своих стихах и сказках как злых мачех и мальчишей-плохишей.
  Кстати - о сказках. В старой детской книжке "Шел по городу волшебник", мальчик, получивший в руки миллион коробков с волшебными спичками, создает остров в море, на котором живет один, заселяя его своими статуями, награждая себя звездами Героя, жуя бананы, кокосы и все, что создает его фантазия и сила спичек. Есть в этом островном уединении что-то важное, некая модель бытия, индивидуальная и государственная ментальность, которой обладает и единоличник-хуторянин, и некоторые страны. Но к островитянам мы еще вернемся, а сейчас пора вернуться к оставленной нами литературе, немного озеленить нашу сухую теорию.
  Говоря о добре и зле, нельзя не вспомнить о человеке, побывавшем по ту сторону морали, - о Ницше. Вернее, не о нем самом, а о его герое Заратустре, поднявшимся над долиной человека на шесть тысяч футов - туда, где по мысли его автора, обитаетсверхчеловек. Сверхчеловек Заратустра - одиночка, он тот, кто и должен остаться один, если все остальные слабее его. Философия Ницше стала пиком буржуазной (пльзуюсь терминологией времен моего увлечения мировой гуманитарной мыслью) философии, и на этом пике, в пещере поселился проповедник единственности, читающий свои проповеди окружающим его животным . Впрочем, звери при Заратустре - не апостолы, а, скорее, единомышленники сверхчеловека - исходя из его убеждений, он не может читать проповеди людям, тем самым помогая им стать умнее и сильнее, ведь главный принцип такого сверхчеловека - падающего если и не подтолкни, то не мешай ему упасть, а спасение утопающих - дело рук их самих, и кто смел - тот и съел. Слабых в этом мире просто не должно остаться - как в той банке, где в кровавой борьбе с сородичами утверждает свое первенство самая сильная крыса.. И совсем не случайно и не по ошибке или недоразумениЮ, как сегодня пытаются представить, музыка Вагнера и рожденная ею философия Ницше послужили культурным базисом немецкого нацизма. Конечно, идея нации сверхчеловеков была весьма своевольным развитием идеи Единственного (родственный Ницше Макс Штирнер). Но, в принципе, если речь о единой нации единственных, об их связке (фашио), где все хором усиливают голос главного сверхчеловека - вождя, - то логика не нарушается. Когда степени свободы единицы - члена множества - полностью консервируются, множество единиц становится абсолютно твердым телом, т.е. Единицей.
  Однако у сверхчеловека Ницше вскоре появились литературные последователи - такие, как джеклондоновский Волк Ларсен. Правда, его политика силы привела к его краху, что в реальном мире в отличие от филологической пещеры Ницше скорее закономерность, чем случайность. Будь ты хоть сто раз сверхчеловек, тебе не одолеть все множество, если не станешь фокусом мнений большинства. Но был еще один литературный герой, рожденный Заратустрой. Нет, рожден он был Максимом Горьким, но сам Горький был зачарован Ницше до такой степени, что скопировал усы философа-филолога. И написал сказку про сверхчеловека Данко. Вот только этот сверхчеловек обладал ментальностью как раз полярной ницшеанской, - он умер, сжег свое сердце, чтобы вывести его племя из тьмы, сделал это, несмотря на грядущее забвение его подвига неблагодарными, спасенными им ценою жизни соплеменниками. Да и сам его автор, несмотря на усы, был весьма сентиментален - любой мало-мальский талант вызывал у него слезы умиления. А его Лука ("светлый") из пьесы "На дне" - тоже сверхчеловек, указывающий каждому постояльцу ночлежки пути к свету, к поверхности.
  Итак, мы имеем два основных типа мышления, два способа существования. Это философии части и целого, где частный интерес принимается за главное условие зла как нравственной категории, а интересы целого - как условие добра. И эти категории взаимосвязаны и взаимопорождаемы - как и положено паре дуальностей в нашем даосском мире. Подростки в "Повелителе мух" сбиваются в стаю, объединяющая сила которой - зло, - но сама стая уже есть коллектив, в котором стихийно устанавливается определенный порядок, и интересы стаи ставятся выше интересов каждого члена в отдельности. Эта общность и есть зачаток добра, но превратится ли стая в общину или останется стаей, в составе которой просто легче грабить соседей (в чем и была задача германского нацизма), зависит от множества условий. К тому же, как зло, умножаясь и объединяясь, может превратится в добро, так и добро, упрочивая свои позиции, может лишить индивидуальность именем интересов коллектива всех его прав, оставив одни обязанности, порождая тем самым зло не только для индивида, но и для общества. То есть, любое общество должно искать баланс между интересами части и целого, между злом и добром, чтобы как можно дольше сохранять свою жизнеспособность, не сваливаясь в анархию, где каждый сам себе - закон, или в авторитаризм, где все мыслят, как один.
  Здесь самое время примерно, пунктиром обозначить ареалы обитаний двух основных типов мышления и способов существования. Конечно, вы уже догадались, к чему клонит автор трактата. Своими размышлениями он всего лишь подводит теоретическую базу под образ Редьярда Киплинга о несходимости Запада и Востока - и, действительно, если совместить две чаши весов, исчезнет сама идея баланса. Восток несет идеюглавенства целого над частью, а такие страны, как Япония, Китай, Вьетнам, КОрея являют собой пример человейников - то есть муравейников, где муравьев заменили на людей, но оставили социальную психологию муравейника - каждый на своем месте, строгая иерархичность, корпоративный дух, во время бедствий, пренебрегая жизнью, спасать яйца и муравьиную матку.
  Вообще, психология самоотречения - это психология старости. Могу предположить, что Восток просто древнее Запада. Этому мнению помогает наблюдение за одной из самых - если не самой - юных наций - североамериканской. Перед нами - типичный подросток-эгоцентрик, бежавший на остров от матери-Европы (пришлось даже повоевать за эмансипацию и превращение колонии в независимое государство). Да, стая подростков живет на острове, но
  это в данном случае преимущество - безопасность гарантирована океанами, тогда как страны той же Европы долгое время терлись друг о друга, вырабатывая законы общежития, - за исключением Великобритании, давшей свои островные гены своему заатлантическому детищу. И поговорка про полковника Кольта, уравнявшего таких разных людей, точно отражает процесс, в результате которого диффузная группа эмигрантов превратилась в стаю, скрепленную правилами общежития, системой сдержек, впоследствии превратившихся в т.н. демократические институты. Главным критерием демократии является личная свобода, и стремление расширить ее границы - не нарушая при этом установленных обществом правил - считается в западной парадигме естественным. Другой вопрос - где кончается твоя свобода и начинаюттся общественные границы? Оказалось, ответ на него зависит от степени свободолюбия индивида, противопоставленной степени упругости госзаконов. Так что максима одного российского философа нового времени - "Свобода лучше, чем несвобода" - так же неоднозначна, как и формула одного из его предшественников - "Экономика должна быть экономной". Часто несвобода бывает нужнее свободы, а расточительность - экономичнее прижимитости.
  Возниикшие в ходе рассуждений старость и молодость наций ведут нас к теории пассионарности Льва Гумилева, но туда мы не пойдем, ограничимся лишь советом - читайте книги этого Льва Николаевича так же внимательно, как и Льва Николаевича другого - не зря же их имена совпали - и совпали еще и в этом тексте.
  
  Несмотря на тягу к логической строгости, совпадения продолжают оставаться теми метафизическими маяками, свет которых обнадеживает - за краем физической ойкумены лежит целый океан физики. И если в настоящий момент я анализирую творчество Стивена КИнга (хотя читателю, вероятно, уже так не кажется), то сам Тот велит обратиться по теме к книге Апдайка "Кентавр" - по странному совпадению, действие книги происходит в 1947 году (год рождения Кинга), а вышла книга в 1963 (год рождения автора этих строк).
   (Прости, читатель, - здесь связный текст обрывается, и начинается каменистый и обрывистый черновик, где Кинг выводит нас то к Набокову, то к Хемингуэю, то к теории Эроса и Танатоса - и сам автор пока не знает, чем это странное путешествие закончится...)
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023