Мы пили с Масхадовым чай

Два наших блокпоста стояли возле небольшого населённого пункта Бачи-Юрт, через который проходила федеральная трасса на Гудермес и дальше, разветвляясь на несколько разбитых дорожек, на дагестанский Хасавюрт. Основное шоссе было добротное: широкое и асфальтированное. Других таких к тому моменту в Чечне, наверное, уже почти и не осталось. Дорога эта имела стратегическое значение для всех армейских подразделений находящихся в данном районе, поэтому посты на ней располагались и выше по карте. Чем больше постов, тем безопасней.

Может, всё было совсем не так, но нам комбат обрисовал именно такую картину. А я своему комбату верил. Там, если не верить, не выжить.

Расстояние между нашими постами-двойняшками приблизительно равнялось километру. От моего, второго по счёту поста, до села оставалось метров восемьсот. Местность была равнинная, и сельская окраина просматривалась довольно хорошо, а в бинокль при желании можно было детально разглядеть любые относительно крупные постройки по всему периметру села. Хорошая видимость вселяла уверенность, ведь любое маломальское движение на дороге и возле неё мы могли своевременно засечь и приготовиться к встрече гостей. Причём, гостей не всегда желанных.

Для официального приёма горячих свободолюбивых чеченских парней в нашем распоряжении имелась "скатерть-самобранка". То есть, мы могли сами успешно обороняться и, естественно, браниться изо всех сил. Что мы и делали. Особенно удавалось второе -- бранились много, с неподдельным рвением и на разных языках многочисленных народов необъятной Родины. Два бронетранспортера, две зенитки и гранатомёт АГС, а так же автоматы АКС с подствольными гранатомётами у каждого из двадцати двух бойцов второго батальона оперативного назначения двадцать второй бригады ВВ МВД РФ делали своё дело исключительно добросовестно, исправно поливая огнём обнаглевших противников. Однако, при нападении крупного отряда боевиков, способного окружить и уничтожить пост, наше сопротивление оказалось бы тщетным. Но тут, словно Чип и Дейл, к нам на помощь устремлялись армейцы, дислоцированные на полуразрушенной заброшенной ферме времён советских колхозов "имени десяти лет без урожая". На недостроенной ферме неподалёку от села командование поселило около тысячи вооружённых до зубов бойцов, готовых уничтожить любое бандформирование отсюда и до Гудермеса. Напрямик, через поле, до фермы ехать не более трёх километров, а это всего десять минуть на бэтэре. К тому же между фермой и постом скрывалось отлично закамуфлированное снайперское гнездо, откуда в случае чего могли нанести точечный удар по самому слабому месту противника. Врезать по заднице.

Снаружи пост казался этаким квадратным бетонным монстром сто на сто метров, с выпирающими зубами зениток и бэтэров. А изнутри всё выглядело более уютно. Два блиндажа, две палатки для хозяйственных нужд и туалет "типа сортир" делали серые будние дни срочной вэвэшной службы в приветливом чеченском крае более обнадёживающими и даже яркими. Командовал этим парадом майор ***, человек в самом расцвете сил и умений. К слову, просто хороший мужик. А я, ефрейтор не по своей вине, был назначен начальником караула, а фактически выполнял обязанности "замка".

Мне вообще повезло. Школу закончил на одни пятёрки и мог получить золотую медаль, но учитель военного дела неожиданно влепил мне в аттестат четвёрку и, со словами "солдата из тебя не выйдет", увёл драгоценную медаль из-под носа. Институт я закончил хоть и не с красным, но с твёрдым дипломом студента-отличника. Военной кафедры в институте не было, поэтому военкомат призвал меня на службу в звании рядового и на один год. Спокойно отслужив восемь месяцев, я, не желая отставать от родной бригады, решил поехать в командировку на Северный Кавказ для участия "в операции по наведению конституционного порядка на территории Чеченской Республики". В последнюю ночь перед отъездом из части, меня вызвал комбат и, разлив чайку, предложил никуда не ехать.

-- Тебе служить всего пару месяцев осталось, образование есть, вся жизнь впереди. Разрешаю в командировку не ездить. Стреляют там. Убьют ещё ненароком, -- говорил он, глядя мне прямо в глаза, -- а ранят, жениться не сможешь, так и помрёшь холостым.

На что я, переполненный никому ненужным героизмом, ответил:

-- Если и убьют, то только всех вместе. Я от своих братков не отстану. Нехорошо. Кем я буду, если я живой приеду, а они, не дай Бог, не живые.

Довольно ухмыльнувшись и ещё раз заглянув мне в глаза, комбат неторопливо, словно растягивая буквы, произнёс:

-- Хо-ро-шо. Хре-ен с тобой. Я предлагал. Хорошо. Ладно. Поехали.

И мы поехали.

С первых дней августа и по декабрь месяц 1995 года я проходил службу на разных участках невидимого чеченского фронта. В основном, приходилось ошиваться в городе Гудермесе или его окрестностях. Стояли на блоках, ходили на зачистки. Кормили вшей, голодали, худели, болели, стреляли, но выживали. Служили, одним словом. Отдавали дань Родине, "великой и могучей России".

...В день отлёта из аэропорта "Северный", когда лёгкий декабрьский морозец указывал на начавшуюся зиму, я в последний раз посмотрел на чеченское небо. Вертолёт с пацанами из нашей бригады, прощально нахмурив облака, ушёл в сторону "Гудэра". Они ушли, а я не мог насмотреться на небо. В Чечне небо особенное. Когда в горячке боя падаешь вниз головой, то боишься открыть глаза, -- а вдруг что не так. Но вот когда глаза медленно, неохотно, открываешь, то первое, что видишь -- небо. Разное небо. Синее в белое облако, красное в пламени пожара, чёрное во вспышках трассеров, серое в дымке тумана. Небо. Одно большое счастливое небо. Счастливое потому, что если видишь его, значит живёшь. Пока ещё живёшь. В эту минуту испытываешь огромный прилив энергии, радости, счастья. Счастья. Потом за это счастье становится стыдно. Ведь кто-то из друзей уже не смог увидеть небо. Последнее небо...

В тот ясный сентябрьский день небо над нашим блоком было чистым и безоблачным, почти прозрачным насквозь. Я, как дежурный начальник караула охранения, вышел на улицу и, вяло прислонившись к бетонному монстру ограждения, устало уставился в горизонт. Пытался найти подвох, но ничего подозрительного не видел. Глаза мои, требуя сна, самопроизвольно закрывались, а я последними усилиями воли старался их вытаращить наружу, выкатывая зрачки вперед на сколько возможно дальше. Не спать! Ночью была слышна стрельба в районе соседнего поста. Вероятно, их обстреляли. Но нас, слава Аллаху, не тронули. Заснуть такой ночью мы не смогли в любом случае, вот и выходило, что не спали уже около двух суток. Спать хотелось страшно. Но, приказ -- есть приказ, и никуда от него не денешься, вот и стоишь. Не знаю, сколько я так простоял, может час, а может, и все три. Уже почти в полностью отключенном состоянии я заметил новый синий УАЗ-462, на большой скорости мчавшийся в нашу сторону. Не успел я опомниться, как машина, за считанные минуты преодолев остаток расстояния до поста, резко затормозила и, неприятно взвизгнув шинами, остановилась в метре от бетонки, заграждавшей дальнейший путь. Я вышел за ограждение и, с автоматом наперевес, шагнул навстречу открывающейся двери. Только тут я заметил ярко-зелёную эмблему на передней правой двери УАЗика. Эмблему Независимой Ичкерии! Палец правой руки автоматически обнял спусковой курок АКСа, а я мгновенно очнулся от сладкой полудрёмы, в которой всё ещё пребывал. Стараясь сохранять спокойствие, я бросил пытливый взгляд внутрь машины. Несмотря на почти тридцати градусную жару, крыша и боковые стёкла с УАЗика сняты не были, поэтому почти ничего интересного я и не увидел. Да и отражение палящего солнца било от лобового стекла прямо на меня, мешая заглянуть поглубже в салон. За то время, что я разглядывал машину, водитель успел выйти и сделать шаг в мою сторону. Огромный, как сибирский медведь, одетый в потёртый камуфляж мужчина поздоровался первым.

-- Задаравствуйтэ! -- торжественно подняв правую руку вверх, он потряс своим здоровым, величиной со спелую дыню кулаком.

По первому произнесённому слову стало понятно, что водила -- не чечен. Акцент не тот, грузинский какой-то, или абхазский, или таджикский, но нохчи точно так не разговаривают.

-- Здрасте! -- удивлённо дёрнул я подбородком в ответ на его жест.

Лицо мужика почти полностью скрывали огромные солнечные очки и густая чёрная борода мусульманина. На надвинутом на глаза зелёном берете блестела кокарда с изображением ичкерийского герба -- серого, во всех смыслах, волка. По бокам виднелись белого цвета надписи на арабском. "Молитвы!" -- почему-то сразу подумал я.

-- Ми должны проехат зидэс! Вот мой разрешение на бэзпрыпатцвеный праез. -- картавил водила.

-- Хорошо, но я должен осмотреть автомобиль. Приказ, -- я развёл руки в стороны, мол, тут приказ виноват, а не я, -- приказ у меня такой.

-- Ти знаешь пра мараторий? -- повысив голос и поменяв тон на более жёсткий, угрожающе вопрошал незнакомец. -- Эта типа перемирий. Ми можем передвигаться по этой месту гдэ захотим. Давай, дальше ехать будэм, а?

-- Хорошо, хорошо. Будем. Всё я знаю. И как вы этот мораторий соблюдаете, тоже знаю. Но ничего поделать не могу. Надо осмотреть! -- почти срываясь на крик настаивал я. -- Приказы не обсуждают, а выполняют!

-- Ладно, смотри машина! Там всё нармално! -- слегка ударив кулаком по капоту, наконец согласился водила. -- Сматри, харашо сматри!

Дверь машины резко открылась, и тут я увидел начальника штаба вооружённых сил Ичкерии Аслана Масхадова! Он вылез из машины и спокойно, как будто знает меня сто лет, поздоровался и важно протянул какое-то удостоверение. Эта бумаженция за подписью одного большого штабного генерала действительно разрешала Масхадову проезд по территории, контролируемой федеральными войсками. Я внимательно осмотрел одного из главных наших противников в этой несуществующей войне. Пожилой, но крепко сложенный мужчина лет пятидесяти, с удивительно безмятежным выражением лица, устало смотрел на мой автомат. Без усов и без бороды, Масхадов больше был похож на простого российского прапорщика, чем на командира войск противника. Лишь большая красивая папаха, помпезные погоны, да мудрёные шевроны на новом камуфляже, выдавали его несолдатское звание. Да и ботинки на его ногах были кожаными и, наверно, очень удобными и дорогими. Оружия у Масхадова я не заметил. Зато его оказалось в избытке у трёх гориллоподобных телохранителей, покинувших кабину вслед за своим командиром. Один, как собака в кость, вцепился в новенький АКС с подствольником, а другой умело держал СВД. У обоих имелось и по паре гранат. А третий "дух" и вовсе, как ребёнка на руках, нежно держал в своих огромных лапах гранатомёт.

-- Всё нормально?

-- Попрошу всех задержаться. Проезд временно закрыт. Я должен сообщить о вооружённых людях командиру. Если он примет решение, вы сможете беспрепятственно проехать дальше. Подождите.

-- Ну, раз надо, я подожду.

Я, Карлом Льюисом пролетев спринтерскую дистанцию до палатки, вихрем проник вовнутрь, и кратко доложил майору о происшедшем. Он молча взял автомат и вышел вслед за мной. Подошли к Масхадову, который всё так же безмятежно стоял у машины. При появлении вооружённого майора противника, окружение бывшего полковника Советской армии, уподобившись начальнику, даже бровью не повело. Чеченцы стояли, как вкопанные. А мой командир, приказав мне оставаться сзади, подошёл к "духам" и поздоровался, каждому пожав вытянутую навстречу ладонь. Минуты три они говорили, что называется, без свидетелей. Затем один из "духов" отошёл от общей группы и открыл заднюю дверь УАЗика. Я на всякий случай незаметно снял АКС с предохранителя. Незаметно -- это громко сказано, ведь опытные вояки легко услышат подобный щелчок даже за километр. Но "дух", совершенно неожиданно для меня, вытащил из машины несколько арбузов и сказал: "Солдат! Держи арбузы!". Майор одобрительно кивнул головой, поэтому я взял арбузы из протянутых рук чечена и понёс сладости в палатку. Два наших бойца из караула, всё это время наблюдавшие за происходящим со стороны и в случае ЧП готовые ринутся в бой, помогли "духам" донести до палатки ещё несколько арбузов и пакетов с продуктами.

Масхадов зашёл в палатку последним и, подойдя к небольшому столу, положил на него популярное блюдо местной кухни -- кислые лепёшки, заменявшие чеченцам хлеб. В помещении находилось несколько наших бойцов, отдыхавших после смены. Получив приглашение сесть за стол и попить чайку, они с нескрываемым смущением ответили отказом, но, пошушукавшись, сели рядом с командиром. Разлив по кружкам чай и кое-чего ещё, разрезав угощенья, народ приступил к трапезе. Чечены вели себя подчёркнуто миролюбиво, нам не угрожали, не шипели, на свой, непонятный нам язык не переходили. Ни намёка на обострение. Ребятки даже шутить пытались. Я бы сказал, вели себя как нормальные мужики, по-людски.

Моя смена ещё не закончилась, и я был вынужден выйти вон и вернуться на рабочее место. На улице обстановка оставалась спокойной. Других машин или каких-то иных транспортных средств или предметов замечено не было. Водитель Масхадова, отогнав машину с дороги, выключил двигатель и вроде бы задремал.

Примерно через полчаса послышались голоса -- это гости, отдохнув, собрались отъезжать. Выйдя за ограждение, "духи" сели в машину. Масхадов садился последним. Попрощавшись с каждым из пяти провожающих по отдельности, он проронил: "Надеюсь, мужики, больше с вами не встретимся..."

Наш майор приказал пропустить УАЗ через пост и удалился. Объехав ограждения, машина с будущим президентом Чеченской Республики Ичкерия рванула дальше по трассе. "Навстречу новым приключениям" -- робко подытожил я.

Непонятная война.

О том, что Начальника Штаба всех чеченских банд формирований можно было взять в плен или убить, я тогда не задумывался. Там, в Чечне, лишь бы не стреляли и день побыстрей прошёл. А всё остальное -- пофигу. Кто, чего, как, -- меня не волновало. А если бы волновало, то до этих сегодняшних рассуждений я, скорее всего, не дожил бы. Такие вопросы должны волновать командование. Генерал решает. Солдат исполняет. Сунешь шею туда, куда не следует, мигом по этой же шее и схлопочешь. Это сегодня я могу рассуждать, как я поступал, и как надо было поступать, а тогда, извините. Жить хотелось. Правильно мы сделали или нет, пропустив Масхадова мимо мушек наших автоматов, я и сейчас не знаю. Отмечу лишь то, что после вышеописанных событий наш пост обстреливали не так часто и интенсивно как раньше. И это при том, что соседей доставали регулярно, почти каждую ночь нападая на их пост. А нападения -- это всегда потери. О причинах подобного казуса можно только догадываться. Только вот майор о нашем знаменательном чаепитии до самого конца моей службы больше никогда не вспоминал. Забыл, наверное.

(20.01.03)

Третий свой стакан
Пью за Дагестан,
С чистой совестью...

Сегодня, в день памяти солдат, погибших в боевых действиях на Северном Кавказе, я хочу рассказать не о боевых выходах и зачистках, не о выстрелах и подрывах. Сегодня рассказ о силе вековых традиций и национальных обычаев Северного Кавказа. Сегодня, когда понятие "уважение к старшим" у молодого поколения практически отсутствует, и на улицах наших городов несовершеннолетние пьяные отморозки беспричинно избивают ветеранов войны и труда, а прохожие боятся заступаться за слабых и несправедливо обиженных людей, этот случай показался мне знаковым. Я понял, что возможность мирного урегулирования чеченского конфликта всё ещё сохраняется. Нужно лишь чуточку терпения и политической мудрости. Нужно прислушаться к голосу разума и прекратить эту бессмысленную войну с помощью местных аксакалов, уважаемых седовласых старейшин, слово которых равносильно закону даже для самых отъявленных молодчиков-головорезов, ваххабитов и разных других "истинных последователей ислама".

Хотя, о чём это я? Кто и о чём будет с ними договариваться? Если даже безусые двадцатилетние лейтенанты открыто, перед первым боем, говорили нам: "Эта война коммерческая, мы воюем за деньги, а вам (срочникам) просто не повезло, поэтому вы здесь...", то чего говорить о вышестоящем командовании и, далее по нарастающей, -- руководстве СКВО, министерских чиновниках, депутатах Государственной Думы, правительстве? Даже думать противно о том, что страдания и смерть простого солдата (но гражданина!) приносит выгоду каким-то частным лицам, которые потом на эти деньги спокойно живут и даже не скрывают своего лица. Я два года отслужил в рядах вооружённых сил и ничего хорошего не слышал о некоторых государственных мужах, затеявших "хасавюртский пакт". "Всё это -- показуха ради денег И РАДИ ИХ ДЕНЕГ мы здесь умрём. Березовскому и Лебедю -- деньги, а нам -- гробы. Мы -- пушечное мясо, которое кто-то пытается выгодно продать!" -- говорили ребята из нашей бригады после начала второй чеченской кампании. И можно понять тех, кто отказывался идти в бой или просто отлёживался, не вылезая из укрытий. "Наши деды погибали за Родину, наши отцы -- за идею (Афганистан). А мы -- за что должны идти под пули?" -- открыто негодовали некоторые из них. А отдельные офицеры, долго находившиеся на передовой первой чеченской, после Хасавюрта выкидывали свои награды прямо в форточку. "Я на это дерьмо второй раз не клюну!" -- ответил один из наших старших офицеров, когда ему предложили поехать в Ботлих. "За что я был ранен? За что погибли мои боевые товарищи? Зачем нам всё это надо?" -- не унимался он. -- "Это же вторая серия! Вас обманут, как раньше обманули нас! Дети, что вы делаете? Очнитесь! Дома будете мамку защищать! Опомнитесь! Не глупите, вырастите, сами поймёте!" Наверное, он был по-своему прав. Неприятно осознавать, что тебя опять подставили, использовали, обманули, вытерли ноги и выбросили. А на твоё место подобрали нового, молодого, тупого и преданного, которого потом так же запросто можно кинуть.

Я понимал, что подписав Хасавюрт, Лебедь заклеймил позором всю нашу армию, но на боевые поехал, и поехал по собственному желанию. Хотел доказать, что нельзя так, по-свински, с нашим человеком. Хотел доказать, что Россия -- великая страна. Хотел доказать, что я -- настоящий мужик. Искренне верил, что если не кончать "вахов" здесь и сейчас, то они дойдут "от Чёрного моря и до Волгограда" и потом будет поздно. Воевал честно и, вернувшись домой живым и здоровым, о прошлом не жалею. Моментами...

Это произошло уже после моей демобилизации из рядов РА. Я ехал домой, в Татарстан, на поезде. Ехал, как полагается -- парадная форма, берцы, аксельбанты, берет, дембельский альбом, хорошее настроение и пузырь водки в кармане. Только, почему-то кроме меня в поезде больше не было дембелей, ни выпить, ни поговорить. Одни гражданские лица, причём в основном кавказской национальности. "Даги", ингуши и осетины битком забили вагоны, наполнив весь состав своим, не особенно приятным, горским запахом.

После захвата бандитами Басаевым и Хаттабом приграничных дагестанских сёл, "дагов" к месту боевых действий понаехало со всей России. Офицеры говорили о двадцати тысячах добровольцев. Иногда они, как ополченцы, конечно помогали. Но в большинстве случаев, просто здорово мешали проведению наших войсковых операций. Вооружённые чем попало, лишённые всяких понятий о дисциплине, тактике и субординации, "даги" либо сами становились лёгкой добычей опытных боевиков, либо, осознанно или случайно, подставляли под удар нас. Некоторые молодые ополченцы, изрядно залив за воротник, начинали качать права и провоцировали стычки с нашими солдатами. Иной раз и до поножовщины доходило. У меня лично тоже было с ними несколько нелицеприятных стычек, но заканчивалось всё миром. Трупов, по крайней мере, не наблюдалось. Вообще, сложилось такое впечатление, что "даги" признают только грубую физическую силу, а слово, просьба, приказ -- для них пустой звук. Удар в челюсть они понимают, всё остальное -- никогда и ни за что. Они уважают только боль, а слушают только того, кто делает им больно. Так мы с ними и общались, жестами.

Попил чайку. Сижу, грустно смотрю в окно, прощаюсь с жарким южным солнцем. Подходят четверо здоровых парней, с виду -- "дагов". Глаза у всех мутные, зрачки на выкате, то ли наркоманы, то ли водки нажрались своей, палёной. Постояли, посмотрели на меня, догадались, что я один. Обрадовались, улыбаются, понимают, что их больше и они сильнее. А я на них -- ноль внимания, мол, и не таких уродов видал, сижу, считаю мух. "Даги" пошептались меж собой, присели, завели разговор. Мы, мол, местные, а ты кто такой, где служил, что здесь делаешь, куда едешь. Спокойно объясняю -- я дембель, отслужил, еду домой, никого не знаю, никого не трогаю, пью чай. Они не унимаются.

-- Ты чё, вэвэшник? Зону охранял? Пацанов мучил?

-- Я никакую зону не охранял. Я Родину вашу охранял, сначала в Дагестане бился, потом в Чечне. Весь Ботлих на брюхе проползал.

-- Ты нам не гони, хуже будет. Ты, русский свинья, трус. Все ваши -- трусы. Вы нашу Родину охранять не ехали. Вы за деньги ехали. Мусульман убивать. Скажи, тебе ведь разница нету, мусульман убивать, что "чехов", что "дагов", что ваххабитов, что правоверных -- один чёрт, -- довольный своим гонором, от удовольствия цокая языком и кивая головой, самый пьяный обвинитель тыкал в мою, увешанную значками грудь, своим чёрным вонючим пальцем, -- русский! Может, ещё война хочешь? Хочешь со мной, хозяином, драться?

-- Вы поймите, я -- солдат срочной службы, я не выбирал, куда ехать служить. Мне приказали -- в "Чехию", я поехал туда. А приказали бы в Сибирь, поехал бы в Сибирь. Всё, я свой гражданский долг выполнил, отслужил, еду домой. Хочу побыстрей забыть всех этих ваххабитов, террористов, негров, арабов. Моя война закончилась. Я -- гражданский человек. И я хочу домой! -- силы были не равными, поэтому я, стараясь не переходить на крик, по новой объяснялся с "хозяевами Дагестана". -- Надоела война, мне мир нужен!

-- Тебе деньги платили? Ты говоришь, срочник, долг выполнял? А деньги платили, да? В другом месте не платили за долг, а в Дагестане платили, в Чечне платили. Ты за деньги сюда ехал, а не за долг. Какой народ тебя кормил? Наш? Кормил! Поил? Поил! А ты деньги берёшь! Давай деньги сюда, гнида русская, это наши деньги. Ты всё разломал, разграбил, теперь уезжаешь, где тихо. А нам здесь жить. Деньги давай свои. Не дашь -- зарежем, на станции выкинем. Тебе никто не поможет. Сам знаешь, здесь такой солдат как ты, никто не любит. Умрёшь. Подохнешь, как свинья последняя сгниёшь. Обидно будет. Где война -- не умер, где мир -- умер. Мёртвый солдат едет домой! Мёртвый солдат русский такой! Жить хочешь? Деньги -- сюда!

"Даги" дружно загоготали. Я молчал, обдумывая дальнейшие действия.

-- Один минута у тебя! Решай, живой без деньги или мёртвый без деньги!

Денег у меня на самом деле не было. На руки нам не платили, но обещали перевести деньги в банк, для получения по месту жительства. (Я, между прочим, до сих пор их не получил.) Дело, между тем, принимало серьёзный оборот. Я -- один. "Дагов" -- четверо, да ещё в крепком подпитии. Народ они горячий, за словом в карман не лезут. За ножом -- тоже. Поножовщина у них идёт постоянная. Порежут, глазом не моргнут. Обидно, столько времени провести в окопах -- и не царапинки, и пострадать вот так глупо. Очередная попытка объяснить ситуацию "по-человечески" закончилась ничем. Я серьёзно испугался, думал, как выйти из ситуации. В голову ничего не приходило и я, быстро встав, пошёл в тамбур. Они, решив, что я уже покорён и сейчас всё отдам, недоумённо стояли, потеряв несколько драгоценных секунд. Потом, громко крича, побежали за мной. Останавливаться в тамбуре означало приговорить себя к худшему, и я шёл не останавливаясь. Пройдя несколько вагонов, я вошёл в вагон-ресторан.

За одним из столиков сидели двое пожилых мужчин. Увидев меня, по дембельски наряженного, они перестали жевать. Вилки, не донеся до рта кусочков перчёной баранины, неподвижно застыли в воздухе. Молча изучив шевроны СКВО и одобрительно разведя брови, старики уставились в мои глаза. Их гипнотизирующий взгляд не показался мне злобным, и я решил подойти к ним. Подошёл, представился. Они, одинаковым кивком головы, предложили мне сесть рядом. Только я, поблагодарив за приглашение, присел за их столик, в вагон ввалились мои "старые знакомые". Увидев меня за одним столом с аксакалами, они остановились и, не издав ни звука, сели за столик у входа. Ещё раз осмотрев меня, старейшины заговорили со мной.

-- Кто такой? Зачем ходишь здесь? Куда едешь? Чего хочешь?

-- Еду домой. Отслужил во внутренних войсках срочную службу, участвовал в освобождении Дагестана от ваххабитов. В Чечне тоже приходилось бывать. Сам я -- русский, родом из Татарстана. У нас там тоже в основном мусульмане живут, татары. Так что ваши мусульманские обычаи знаю неплохо. Прошу у вас помощи. Молодёжь ваша дагестанская достала, денег говорят, давай, ату порежем. Говорят, я плохо воевал, грабил. Это не так, я служил честно. Зачем мне свою страну грабить, Дагестан ведь тоже -- моя страна, а я не грабитель, я солдат.

-- Правду говоришь? Говори, где воевал, с кем, когда!

Я перечислил -- когда и в каких действиях участвовал. Назвал фамилии некоторых командиров, сослуживцев и земляков-татарстанцев. Слушали меня молча, ни разу не перебили. Потом долго говорили о чём-то на своём языке. Потом подозвали к себе молодых "дагов". Говорили с ними. Я, успокаивая дрожь в коленках, ждал развязки. Наконец, один из молодых встал, купил бутылку водки, закуску. Положив закуску на стол и открыв бутылку, трясущейся рукой разлил содержимое по стаканам. Он сверлил меня взглядом, лицо его пылало, тело вытянулось в струнку. Подойдя ко мне вплотную и опустив голову до уровня моей, парень сквозь зубы процедил: "Спасибо, солдат. Вот тебе от дагестанских братьев. Пей, не стесняйся, будь гостем..." Он крепко пожал мою ладонь и, мигом вспотев, одним глотком опустошил стакан. "Давайте выпьем за погибших в этой войне!" -- срывающимся от напряжения голосом произнёс другой молодчик. Он плеснул водки мне и своим друзьям. Мы встали и выпили. Аксакалы, скривив рты в улыбке, снова зачавкали бараниной.

-- Пей, ешь, не стесняйся! Будь как дома, солдат! -- с такими словами молодые удалились из вагона.

Я весь покраснел, не зная, как отблагодарить аксакалов.

-- Спасибо большое!

-- Ничего не надо, ты сам заслужил уважение. Тебя здесь больше никто не тронет. Спокойным будь! Тебе спасибо! Иди, солдат, отдыхай!

Я вернулся в свой вагон. Сел у окна. Солнце уже не было видно, вечерело. Спать не хотелось, но я закрыл глаза. Я -- дембель, я еду домой!

(5.08.02)